Тоскливый Запад [=Сиротливый Запад]

Сцена первая

Уэлш: Я оставлю дверь открытой для Вэйлина.

Коулмэн: Как что хочешь.

Он наливает два стакана, в то время как УЭЛШ садится за стол.

Выпьешь со мной?

Уэлш: Да, я выпью, Коулмэн.

Коулмэн (тихо): Дурацкий вопрос.

Уэлш: А?

Коулмэн: Я сказал, что это был дурацкий вопрос.

Уэлш: Почему?

Не отвечая, КОУЛМЭН подаёт УЭЛШУ стакан и тоже садится за стол.

Уэлш: Вот не надо так, хотя бы в такой день как сегодня, Коулмэн.

Коулмэн: Я буду делать так, как хочу.

Уэлш: Я говорю, после того как мы только что похоронили твоего отца.

Коулмэн: Ну да, верно, тебе лучше знать.

Уэлш (пауза): Так или иначе, людей на похороны пришло не мало.

Коулмэн: Стая стервятников, слетевшихся из любопытства.

Уэлш: Перестань, Коулмэн. Они пришли отдать последнюю дань уважения.

Коулмэн: Да они только и спрашивали где будет пьянка после похорон. А Мэриджонни все время ныла: «А будут слоёные пирожки?». Для таких, как они, не будет слоёных пирогов в этом доме. Во всяком случае, до тех пор, пока всем распоряжается Вэлин. Если б деньги были в моих руках, я бы сказал: «Приходите, хоть вы и стервятники». Но деньги не у меня, деньги у Вэлина.

Уэлш: Да. Вэлин действительно немного скуповат.

Коулмэн: Немного? Да он бы украл дерьмо из бегущей свиньи. Кстати, это его виски. Так что если он войдёт и начнет орать, скажи ему прямо, что ты попросил у меня выпить. Скажи, что ты просто требовал.

Уэлш: Ты постоянно выставляешь меня алкоголиком.

Коулмэн: Для этого не нужно иметь семь пядей во лбу. Даже малому ребёнку ясно, что ты алкоголик.

Уэлш: Я никогда не пил до приезда в этот приход.

Коулмэн: Некоторые спиваются гораздо быстрее, чем другие. Им нужнен лишь небольшой толчок.

Уэлш: Я не алкоголик, Коулмэн. Я просто люблю выпить.

Коулмэн: (Пауза) Слоёные пироги, чёрт возьми. Проклятая грязная шлюха. Она должна мне деньги аж с 1977 года. От этой твари только и слышишь: «Завтра, завтра». Меня не волнует, что у неё старческое слабоумие.

Уэлш: Нехорошо так говорить о…

Коулмэн: А меня не колышит: хорошо или нет.

Уэлш (пауза): Теперь, после смерти твоего отца, этот дом станет сиротливым, не так ли?

Коулмэн: Нет.

Уэлш: А, я уверен, он станет немного сиротливым.

Коулмэн: Ну, если ты говоришь, что дом станет немного сиротливым, значит он действительно станет таким. Я согласен, если ты настаиваешь. Не ты ли у нас представитель всемирной администрации над тоской и унынием?

Уэлш: Неужели вокруг нет девушек для тебя.

Коулмэн: Только твоя мамочка.

Уэлш: В хорошеньком ты сегодня настроении. (Пауза) Была у тебя любимая девушка когда-нибудь.

Коулмэн: Однажды я был влюблён, хотя это и не твоё собачье дело. В техникуме. Элисон. У нее были великолепные огненно-рыжие волосы. Но как-то раз карандаш воткнулся ей в глотку. Она сосала его заточенным концом в рот. Наверно её кто-то подтолкнул. Так нашим отношениям пришёл конец.

Уэлш: Она умерла?

Коулмэн: Нет, нет, она не умерла. Лучше бы она сдохла, сука. Нет, она обручилась с этим ублюдком врачом, который вырвал из неё карандаш. Любой мог это сделать. Для этого не нужен был врач. Не везёт мне.

Пауза. УЭЛШ пьёт немного ещё. ВЭЛИН входит с пластиковым [бумажным] пакетом с ручками, из которого он достаёт несколько новых статуэток и расставляет их на полке.

КОУЛМЭН наблюдает.

Вэлин: Стекловолокно.

Коулмэн (пауза): К чертям стекловолокно.

Вэлин: Нет, тебя к чертям вместо стекловолокна.

Коулмэн: Нет, тебя к чертям собачим два раза вместо стекловолокна…

Уэлш: Прекратите сейчас же!! (Пауза) О боже!

Вэлин: Он первый начал.

Уэлш (пауза): Том Хэнлон, я вижу, вернулся. Я говорил с ним во время похорон. Знал ли том вашего отца?

Коулмэн: Он немного знал моего отца. Он арестовывал его пять или шесть раз за то, что мой отец кричал на монахинь.

Уэлш: Я помню, слышал об этой истории. Это было странное преступление.

Коулмэн: Не такое уж странное.

Уэлш: Не спорь, конечно же, оно странное.

Коулмэн: Ну, если ты так считаешь, Уэлш, то так оно и есть.

Вэлин: Я ненавижу этих долбанных Хэнлонов.

Уэлш: Почему, Вэл?

Вэлин: Почему? А не ихний ли Мэртин, будь он проклят, отрезал уши у бедного Лэсси, чтобы тот истекал кровью до смерти?

Коулмэн: У тебя абсолютно нет улик, подтверждающих, что это Мэртин отрезал Лэсси Уши.

Вэлин: Не хвастался ли он об этом перед Слепым Билли?

Коулмэн: Это лишь доказательство, основанное на слухах. Такие показания не помогли бы помочь в суде. В любом случае не из уст слепого парня.

Вэлин: Я знал, что ты будешь против меня, был уверен в этом.

Коулмэн: Эта собака всё равно ничего не делала — только лаяла.

Вэлин: Нельзя же за лай отрезать уши, Коулмэн. Все собаки лают, если ты не знал.

Коулмэн: Но не до такой же степени. Они должны умолкать время от времени. Этот же долбаный пёс собирался установить мировой рекорд по лаю.

Уэлш: Ненависти в мире и так более чем достаточно, Вэлин Коннор, и тебе нет нужды добавлять её из-за мёртвой собаки.

Вэлин: Никто не заметит этого небольшого прибавления, если ненависти в мире уже более чем достаточно.

Уэлш: Хорошенький это настрой для…

Вэлин: Отвяжись и читай свои проповеди Морину Фолэну и Мику Дауду, если ты ищешь в людях правильный настрой, Уэлш. Это было бы более в твоём долбаном стиле, не так ли?

УЭЛШ качает головой и наливает себе самогон.

Коулмэн: Ну, теперь он заткнулся.

Вэлин: Да. Видишь как он быстро… О, это же мой долбанный самогон! Какого… а?

Коулмэн: Он вошёл, требуя выпить. Что я должен был ему сказать, после того как он только что положил в землю нашего отца?

Вэлин: В таком случае ты мог бы дать твою собственную выпивку.

Коулмэн: Я так и хотел сделать, пока не обнаружил, что мой буфет пуст.

Вэлин: Опять пуст?

Коулмэн: Гол как задница лысого.

Вэлин: Всегда пустоватые твои буфеты.

Коулмэн: Я думаю, они пусты сейчас, но это жизнь, не так ли?

Уэлш: И нет такого слова «пустоватые».

ВЭЛИН пристально и сурово смотрит на УЭЛША.

Коулмэн (смеясь): Он прав!

Вэлин: Придираешься к моим словам, Уэлш?

Коулмэн: Да, придирается.

Уэлш: Не придираюсь. Я только шучу с тобой, Вэл.

Вэлин: И не ты же ли пожимал руки с Миком и Морином, я видел вас там, у могилы как вы болтали…

Уэлш: Я не болтал…

Вэлин: Замечательный у тебя приход: один из прихожан топором разрубил голову своей жене, другая кочергой вытащила мозги своей мамочке. И ты с ними лишь непринуждённо разговариваешь. О да, конечно.

Уэлш: Что я могу поделать, если суды и полиция…

Вэлин: В задницу суды и полицию. Я слышал что парень, которого ты представляешь, был послан более высокой властью, чем суды и долбаная полиция.

Уэлш (печально): Да, я тоже это слышал. Так и должно быть. Но, похоже, Бог не властен над этим городом. Не имеет юрисдикции здесь совсем.

ВЭЛИН берёт свою бутылку, бормоча, и наливает себе выпить. Пауза.

Коулмэн: Это красивое слово, я думаю.

Вэлин: Какое слово?

Коулмэн: Юрисдикция. Мне нравятся слова на «Ю».

Вэлин: Юрисдикция звучит слишком по-американски для меня. Они постоянно говорят это слово в фильме «Меланхолия на улице Хил».

Коулмэн: В любом случае это лучше чем слово «пустоватые».

Вэлин: Не начинай опять хамить мне, чёрт тебя подери.

Коулмэн: Что хочу, то и буду делать, мистер Статуэтковый Человек.

Вэлин: Оставь мои статуэтки в покое.

Коулмэн: Сколько ещё тебе их нужно, мать твою?

Вэлин: Намного больше! Нет, намного намного больше!

Коулмэн: О да, конечно.

Вэлин: Да, кстати, где мой фломастер? Я напишу мою [букву] «V» на них.

Коулмэн: Я не знаю где твой долбаный фломастер.

Вэлин: Ты им вчера рисовал бороды в Женском журнале!

Коулмэн: Да, и ты выдернул его у меня, почти оторвал мне руку.

Вэлин: Это всё что ты заслуживаешь.

Коулмэн: И потом, наверно, ты его спрятал.

После этих слов ВЭЛИН тут же вспомнил где его фломастер и пошёл в свою комнату. Пауза.

Вечно он прячет свои вещи.

Уэлш: Я очень плохой священник, именно так. Я никогда не могу защитить Бога, когда люди говорят что-нибудь против него. А ведь это главное, что должен уметь священник, не так ли?

Коулмэн: О, много гораздо худших священников, чем ты, Отец Уэлш. Я уверен в этом. Ты лишь немного нескладный, слишком любишь выпить и сомневаешься в Католицизме. А во всём остальном ты хороший священник. Главное то, что ты не обижаешь бедных газуров, а это даёт тебе преимущество над половиной священников в Ирландии.

Уэлш: Это слабое утешение. В любом случае, цифры сильно преувеличены. Я ужасный священник, и я возглавляю ужасный приход, и больше говорить не о чем. В моём приходе совершены два убийства, и я не могу добиться ни от одного из этих плутов признать это на исповеди. Эти ублюдки всегда каются лишь в ставках на лошадей и нечистых помыслах.

Коулмэн: Хм, только я думаю, ты не должен говорить мне, о чём люди исповедуются, Отец Уэлш. Ты можешь быть отлучён от церкви за это, я думаю. Я видел такой случай в фильме с участием Монтгомери Клифта.

Уэлш: Ты видел? Ну и хорошо.

Коулмэн: Ты слишком строг к себе, и это только слухи что Мик и Морин кого-либо убили, только сплетни. С женой Мика это был чистой воды несчастный случай в результате вождения в нетрезвом состоянии. Это печально, но может случиться с кем угодно…

Уэлш: Это-то с топором, торчащим из её лба, Коулмэн?

Коулмэн: Просто результат пьянства за рулём. А Моринина мама упала с высокого холма, только-то и всего. И, к тому же, она всегда была неустойчива на ногах.

Уэлш: И была ещё более неустойчива, когда мозги вытекали из неё после сильного удара кочергой.

Коулмэн: У неё были проблемы с тазобедренным суставом — это всем хорошо известно. И уж если ты вешаешь обвинения в убийстве, то не я ли должен быть первым из обвиненных? Ведь я прострелил моему отцу голову в упор.

Уэлш: Да, но это же был несчастный случай и у тебя был свидетель…

Коулмэн: Это то, что я говорю. И если бы Вэлин случайно не оказался там и не видел, как я споткнулся и ружьё упало, то весь город говорил бы что я навёл ствол в отца и прострелил ему голову умышленно, не так ли? Только потому, что у бедных Мика и Морин не было свидетелей, все эти дерьмовые глотки судачат о них.

ВЭЛИН возвращается с фломастером и начинает писать буквы «В» на новых статуэтках.

Уэлш: Вот видишь? Ты замечаешь хорошее в людях, Коулмэн. Это то, что я должен делать. Но я не замечаю хорошего. Я всегда возглавляю очередь, чтобы бросить первый камень.

Вэлин: Уж не очередной ли у него кризис веры, будь он не ладен?

Коулмэн: Так и есть.

Вэлин: Нет этому человеку покоя.

Уэлш: Да, потому что мне абсолютно нечего предложить своим прихожанам.

Коулмэн: А не ты ли, как тренер, только что вывел нашу детскую футбольную команду в Коннотский полуфинал в первом же сезоне?

Уэлш: Детская футбольная не может восстановить нашу веру в священное служение, Коулмэн. В любом случае, наша команда — это банда штрафников.

Коулмэн: Ничего подобного. У нашей команды хорошая техника.

Уэлш: Десять красных карточек за четыре игры, Коулмэн. Это мировой футбольный рекорд среди девушек. Это, пожалуй, рекорд и среди юношей. Одна девушка из команды Святого Ангела до сих пор в больнице после встречи с нами.

Коулмэн: Если она не готова к перипетиям игры — нечего ей было соваться на футбольное поле.

Уэлш: Бедные девушки даже плакали. Я замечательный тренер, ничего не скажешь.

Коулмэн: Просто они изнеженные скулящие сучки, чёрт бы их побрал.

Лёгкий стук во входную дверь, затем заглядывает Гёлин, симпатичная девушка семнадцати лет.

Гёлин: Вам надо, нет?

Вэлин: Заходи сама-то, Гёлин. Да, я возьму пару бутылок. Сейчас принесу деньги.

ВЭЙЛИН идёт в свою комнату, в то время как ГЁЛИН входит, доставая две бутылки самогона из её сумки.

Гёлин: Привет, Коулмэн. Здравствуйте, Отец Уэлш Уолш Уэлш…

Уэлш: Уэлш.

Гёлин: Уэлш. Я знаю. Не придирайтесь ко мне. Как дела?

Коулмэн: Мы только что положили нашего отца в землю.

Гёлин: Восхитительно. Я встретила почтальона на дороге с письмом для Вэлина.

Она кладёт официально выглядящий конверт на стол.

Этот почтальон влюблён в меня, вы знайте? Я думаю, он не прочь залезть в мои панталоны. Собственно, я уверена в этом.

Коулмэн: Он не прочь — как и всё наше графство Голуэй, Гёлин.

УЭЛШ берётся за голову от таких разговоров.

Гёлин: Наше графство — это как минимум. Скорее всего, весь Евросоюз. Однако этот парень не залезет в мои панталоны на свою почтальонскую зарплату. Это уж будьте уверены.

Коулмэн: Так ты берёшь деньги за вход, Гёлин?

Гёлин: Я обдумываю эту идею, Коулмэн. Почему ты спрашива — ешь? Это будет стоить больше чем пинта пива и пакет чипсов, имей это в виду.

Коулмэн: У меня где-то есть неиспользованный почтовый перевод на три фунта стерлингов.

Гёлин: Это уже ближе к нужной отметке. (Обращаясь к Уэлшу). А какая зарплата у священников, Отец Уэлш?

Уэлш: Да может хватит, наконец?! Хватит?! Не достаточно ли того, что ты ходишь кругом и торгуешь самогоном из-под полы?! Совсем не обязательно в добавление к этому вести разговоры о торговле своим телом?!

Гёлин: Мы просто шутим с вами, Отец.

Она ерошит волосы УЭЛША своими пальцами. Он отмахивается от неё.

(Обращаясь к Коулмэну) Надеюсь, у него не кризис веры опять? Это уже будет двенадцатый на этой неделе. Мы должны сообщить о нём Иисусу [Христу].

УЭЛШ стонет с свои руки. ГЁЛИН тихонько хихикает. ВЭЛИН входит и платит ГЁЛИН.

Вэлин: Две бутылки, Гёлин.

Гёлин: Вот они. Тут тебе письмо.

Коулмэн: Купи мне бутылку, Вэлин. Я буду должен тебе.

Вэлин (распечатывая письмо): Купи тебе бутылку. Чёрта с два.

Коулмэн: Видите что это за тип?

Гёлин: Ты обсчитал меня на целый фунт.

ВЭЛИН платит, как если бы ожидал этого.

Вэлин: Попытка стоила того.

Гёлин: Ты вонючий долбаный ублюдок, Вэлин. Ты грязный сукин сын.

Уэлш: Не ругайся такими словами, Гёлин…

Гёлин: Мой волосатый зад, Отче.

Вэлин (о письме): Ага! Он здесь! Он здесь! Мой чек! И посмотри, на какую сумму!

ВЭЛИН держит чек перед лицом КОУЛМЭНА.

Коулмэн: Я вижу.

Вэлин: Ты видишь?

Коулмэн: Да я вижу, и убери его от моего лица.

Вэлин (держа чек ближе): Теперь ты видишь сколько?

Коулмэн: Теперь я вижу.

Вэлин: Ну, вот и хорошо. Может, ты хочешь поближе посмотреть?

Коулмэн: Не суй мне этот чек в лицо.

Вэлин: Может тебе плохо видно…

ВЭЛИН трёт чеком КОУЛМАНА по лицу. КОУЛМЭН вскакивает и хватает ВЭЛИНА за шею. ВЭЛИН хватает его таким же образом. ГЁЛИН смеётся над их борьбой. УЭЛШ бросается нетвёрдым пьяным шагом через комнату и разнимает их.

Уэлш: Прекратите сейчас же! Вы что с ума посходили?

Пока УЭЛШ разнимает братьев ему случайно достается пинок. Он морщится от боли.

Коулмэн: Извините, Отец. Я метил в эту сволочь.

Уэлш: Ну и боль! Прямо в голень, чёрт бы вас побрал.

Гёлин: Теперь вы знаете, какого этим девчонкам из команды Святого Ангела.

Уэлш: Да что с вами, в самом деле?

Вэлин: Он первый начал.

Уэлш: Два брата дерутся друг с другом в день, когда был похоронен их отец! Такого я никогда ещё не слышал.

Гёлин: Это всё потому, что вы такой плохой священник для них, Отец.

УЭЛШ пристально смотрит на неё. Она смотрит в сторону, улыбаясь.

Гёлин: Я только шучу с вами, Отец.

Уэлш: Что это за город вообще? Братья бьют друг друга, а девушки торгуют в разнос спиртным из-под полы? И два убийцы гуляют на свободе.

Гёлин: И в довершение всего я беременна. (Пауза.) Шутка.

УЭЛШ печально смотрит на неё и братьев, идя несколько пьяной походкой к двери.

Уэлш: Эй, вы двое, больше не деритесь. (Выходит.)

Гёлин: У Отца Уолша Уэлша нет чувства юмора. Я провожу его до дома, чтобы его не стукнула корова как в прошлый раз.

Коулмэн: До свидания, Гёлин.

Вэлин: До свидания, Гёлин. (ГЕЛИН выходит. Пауза.) Ну и батюшка, а?

Коулмэн (соглашаясь): Да, ну и батюшка.

Вэлин: Господи помилуй, а? Если он узнает, что ты умышленно застрелил нашего папку, то он совсем раскиснет.

Коулмэн: Он принимает всё слишком близко к сердцу, этот Отец Уэлш.

Вэлин: Слишком близко к сердцу.

Свет гаснет.