Тот, кто сидит в пруду

29. Рыжовские пруды. Рождение Сферы

— Ну что, Дед? Вертишь дырку для ордена? Верти вторую — под звёздочку! — Лейтенант ввалился в районное отделение КГБ радостный, возбужденный и, кажется, даже под хмельком, ведя за руку щуплого белобрысого паренька.

— Месяц по небу идёт, солнце под руку ведёт, — недовольно буркнул Дед из своего угла, исподлобья разглядывая гостей. — И что это мы сегодня такие довольные?

— Что же, Дима, поведай миру о своих свершениях на ниве шпионажа. Давай, не робей, боец невидимого фронта, здесь все свои. — Лейтенант усадил на стул для посетителей продолжающего застенчиво молчать мальчика, а сам с сигареткой в зубах развалился в кресле под окном.

— Сегодня после обеда учитель физики Горелов с группой учеников… ну, вы знаете… — начал Митька неуверенно, теребя лацкан форменного школьного пиджака.

— Твоих бывших друзей, — уточнил лейтенант, делая ударение на слове «бывшие». — Воронин-старший, Борисов, Рокотов, Мусаев, Любимов, — произнес лейтенант скороговоркой, энергично потирая руки. — Кто-нибудь еще?

— Нет, кажется, все, — промямлил Митька, — Гриша Воронин со своим новым другом… вашим хорошим знакомым, — кивнул он Деду, — останутся в городке.

— Только не надо намёков, — взвился Дед и после минутной паузы оценивающе добавил. — А впрочем, молодец, парень, далеко пойдешь! Все на лету хватаешь, школа КГБ плачет по тебе горючими слезами… Но, ладно, отвлёкся… Продолжай!

— Так вот, значит. Горелов получил на днях какое-то письмо… тут я не все понял… ну, в общем, письмо от друга-учёного. И это письмо каким-то образом связано с Существом. Они решили отправиться сегодня на пруды и передать письмо группе из института.

— Так-так-так, — зачастил Дед, заметно оживившись. — Понятно. И что, лейтенант, ты думаешь по этому поводу?

— Как что? Надо брать, совершенно понятно! Проход мы им обеспечим, оцепление временно снимем.

— И во сколько, говоришь, они выступают?

— В 15.00.

— Так! Сверим наш часы, — Дед взглянул на свои видавшие виды командирские, лейтенант изящным жестом выудил из кармана морской хронометр, а Митька не без гордости взглянул на запястье левой руки, где красовалась новенькая «электроника», подарок новых друзей. Ну, или честно заработанный гонорар. Это как посмотреть!

— Сейчас 11.32. У нас еще масса времени. — Дед задумчиво почесал затылок. — Группа поддержки? — обратился он к лейтенанту.

— Сержант Приходько из местного отделения милиции.

— Спецтранспорт для задержанных?

— Милицейский «уазик».

— Связь?

— Связь через Центр, позывные обычные.

— Хорошо, всё понял. Молодец, лейтенант! План одобряю. Через час выезжаем. А пока пойди прогуляйся, угости ребенка мороженым. Заслужил!

В течение часа лейтенант с Митькой прогуливался по тенистому городскому парку, причем Митька уплел две порции эскимо, любезно предложенные шефом, а шеф время от времени прикладывался к плоской металлической фляжке, извлекаемой из внутреннего кармана серого модного пиджака. После очередного изрядного глотка лейтенант протянул фляжку Митьке.

— Не желаешь? Настоящий пятизвездочный коньяк, прямо из Франции. Глоточек тебе не повредит. Пей, это придаст тебе силы.

— Нет, спасибо, — вежливо отказался Митька. Он вообще был вежливым мальчиком. — Мама говорит, что коньяк клопами воняет.

— Это на взгляд пессимиста! Ну, как знаешь, — усмехнулся лейтенант. — Наше дело предложить — ваше дело отказаться.

— А вот от сигаретки я бы не отказался, — осторожно ввернул Митька. Щедрый лейтенант тут же купил ему в киоске пачку молдавского «Мальборо».

К двум часам дня они, прихватив по дороге сержанта Приходько, выдвинулись на двух «уазиках» в район Рыжовских прудов и расположились в засаде на холме, поросшем редкими кривыми сосёнками, откуда открывался прекрасный вид на дамбу и берег.

— Центр, ответь «Рубину-одиннадцать», — вышел Дед на связь по рации.

— На приёме, — тут же откликнулся голос с металлическими интонациями, прорываясь сквозь шорох помех.

— Заняли исходную позицию, ведём скрытное наблюдение.

— Добро. Ждите гостей, пять минут назад они вышли через КПП-1.

Лейтенант достал из «бардачка» аудиокассету, вставил её в магнитолу и щёлкнул выключателем.

— Вы не против, шеф? — обратился он к Деду.

— Только потише, а рацию погромче сделай, — буркнул недовольно тот. — Что там у тебя? Опять, наверное, какая-нибудь мура западная?

— Почему же мура? — притворно оскорбился лейтенант. — Очень даже хорошая группа, «Модерн токинг» называется. По-нашему это будет «Современный разговор». Вы только послушайте, какой вокал! Соловьем заливается!

— Небось, педик какой-нибудь! И откуда в тебе только это низкопоклонство перед Западом? — недовольно поморщился Дед и в сердцах сплюнул на пол. — Мне вот, например, совсем другая музыка нравится. Зыкина там, Толкунова, Лещенко. Вот это я понимаю!

— Да ничего-то вы не понимаете! — возразил лейтенант. Их словесную перепалку прервал с заднего сиденья Митька.

— Кажется, дождь собирается, — заметил он, выбрасывая окурок и закрывая окно автомобиля.

И точно, вскоре по капоту и по ветровому стеклу «уазика» забарабанили тяжёлые медленные капли. Лейтенант включил дворники, и они со скрипом начали вычерчивать на стекле дуги.

— Смотрите-ка, крысы учёные засобирались, — указал Дед на противоположный берег, где двое в высоких резиновых сапогах начали упаковывать расставленную на песке аппаратуру и, упаковавшись, заспешили вверх по тропинке к обветшалому деревенскому клубу, в котором временно расквартировались. — Небось не сахарные, не растают! А вон там… На ловца и зверь бежит!

Справа от дамбы, на ближнем берегу, кусты зашевелились, и из них выбралась неуклюжая фигура.

— Да нет, — подал голос Митька. — Это дурачок деревенский, Колюшка. Он здесь часто гуляет.

— Как бы дождь не распугал нашу добычу! — обеспокоенно пробормотал лейтенант.

Дождь усиливался. Странно, а ещё с утра на небе не было ни облачка. А сейчас все небо от горизонта до горизонта затянули низкие черные тучи. Колюшка выбрался на берег и заплясал под ливнем, нелепо размахивая руками и что-то крича.

— Ишь ты! Чему радуется, дурак?! — недобро усмехнулся Дед.

— А вот и наши клиенты пожаловали, — кивнул головой лейтенант. С лесной дороги свернула группа, направляясь по берегу в сторону Колюшки. Пять фигурок — один взрослый и четверо подростков — остановились, о чем-то, видимо, споря, оживлённо жестикулируя, указывая руками то на небо, то на прибрежный холм, где притаилась засада. Чуть позже к ним присоединился шестой, вынырнув из кустов.

— «Рубин-одиннадцать», ответь Центру! — прохрипела рация, и теперь в металлическом голосе послышались нотки испуга. — Отбой операции! Срочно возвращайтесь!

— Как?! В чем дело?! Ведь вот они, клиенты! — аж подскочил на сиденье Дед. — Центр, ответь «Рубину-одиннадцать». Видим клиентов, готовы брать! Что случилось?!

— Немедленно возвращайтесь! По информации, полученной с метеорологического спутника, в вашем районе… — дальнейшее потонуло в свисте и скрежете помех, настоящей дьявольской какофонии звуков. А потом зелёный огонёк на передней панели рации мигнул и погас. Затем, так же неожиданно, отключенная рация вдруг разразилась потусторонним диалогом. Говорили два голоса — женский, тихий и вкрадчивый, и детский, звонкий и удивлённый, на слух, принадлежащий мальчику лет пяти.

— МАМА, МАМА, СМОТРИ, ВОДА СВЕРХУ ПАДАЕТ!

— ЭТО ДОЖДЬ, СЫНОК.

— ПОЧЕМУ ДОЖДЬ?

— ПОТОМУ ЧТО ТЫ ЭТОГО ЗАХОТЕЛ.

— А РАЗВЕ ТАК БЫВАЕТ?

— КОНЕЧНО.

— А НАМ ЭТО НЕ ПОВРЕДИТ?

— НЕТ, ВЕДЬ МЫ ЖИВЕМ В ВОДЕ.

— МАМА, МНЕ НАДОЕЛО ЛЕЖАТЬ ЗДЕСЬ, В СВОЕЙ ПОСТЕЛЬКЕ. МОЖНО, Я ПОЙДУ ПОГУЛЯЮ?

— НУ, РАЗУМЕЕТСЯ! ВЕДЬ ТЫ УЖЕ БОЛЬШОЙ МАЛЬЧИК.

Потом в диалог вмешался еще один голос — мужской, шепелявый и невнятный.

— ДОСТЬ… МОКРА… ДОРОГА СКО-О-ОЛЬСКАЯ… СЁДНИ ОНИ НЕ ВЕРНУЦА ДАМОЙ…

Машина дернулась и медленно двинулась вперед и вниз, к дамбе.

— Ты что, сдурел?! — рявкнул Дед.

— Да я тут не при чём, она сама, — оправдывался лейтенант, судорожно нажимая на педаль тормоза. В ту же минуту машину пару раз хорошенько тряхнуло, и она продолжила сползать в сторону дамбы.

— Всем покинуть автомобиль! Быстро! — проорал Дед, выскакивая из дверцы. — Приходько! Вон из машины! Ко мне!

Навстречу им уже нёсся обезумевший от ужаса милиционер с выпученными глазами и раззявленным в крике ртом.

А вокруг творилось невообразимое. Все скрылось во внезапно опустившемся густом тумане, по кругу заходили-зашатались гигантские смерчи, скрипело, свистело, трещало и завывало, с корнем выворачивая деревья и поднимая клубы пыли. Куда-то подевался Митька, и в кисельном, клочьями несущемся тумане его было не отыскать. Внезапно и дамба под ногами доблестных работников спецслужб содрогнулась и начала рассыпаться на куски.

— Вперед, в Рыжово! — орал Дед, с трудом перекрикивая рёв урагана и таща за шкирку своих впавших в прострацию подчинённых. Они еле унесли ноги с разрушающейся дамбы и, карабкаясь до скользкому берегу в сплошной стене воды, кубарем скатились в сорванные с петель ворота склада минеральных удобрений, недавно восстановленного после пожара. И забились в угол, дрожа от страха и от холода, тесно прижимаясь друг к другу. Кто-то тихонько и жалобно заскулил, и Дед, не разбираясь, хорошенько встряхнул обоих своих подчиненных и жутким голосом прохрипел:

— Тихо! Сидеть и не рыпаться!

А разгул стихии продолжался со страшной силой. Смерчи обходили пруды по кругу, точнее, по спирали, всё сметая на своём пути. Уцелели только каменные строения, а много ли их в деревне — раз-два и обчёлся: заброшенная церковь, магазин, клуб, те же склады минеральных удобрений, с которых, помимо ворот, сорвало крышу, но стены выдержали бешеный напор ветра. На поверхности пруда вздувались и лопалась разноцветные пузыри, а потом водная гладь вздыбилась, свернулась в гигантский жгут, устремлённый к чёрным небесам. Водяной смерч тоже прошелся по окружности, неся с собой ил, тину, камни, прибрежную траву, кусты, некую светящуюся субстанцию, и водопадом рухнул вниз. Дно пошло трещинами и провалилось в бездну. Взбаламученная вода ушла с шипением в образовавшийся каньон, способный поглотить пятиэтажный дом, и засветилась оттуда зловещим фиолетовым мерцанием, ходя тяжелыми маслянистыми волнами.

Митька, выскочив из машины, сразу потерял из виду своих друзей, сбитый с ног порывом бешеного ветра. Его опрокинуло, завертело, и он на животе сполз по дамбе в песчаный карьер. Мокрая рубашка клочьями висела на его худеньком, исцарапанном, дрожащем от холода тельце. Он перевернулся через голову, больно ударился спиной — так что дух вышибло — и очутился на дне карьера, оглушённый и задыхающийся. Здесь царило затишье, Митька с трудом разлепил забитые песком глаза, и сквозь слезы с удавлением, граничащим с ужасом, увидел над собой чёрное звёздное небо. Звёздное небо! Днём!

Митька сел и огляделся по сторонам. Карьер был хорошо ему знаком: здесь с друзьями, с бывшими друзьями, они проводили «археологические раскопки», собирали различные окаменелости, большинство из которых представляли собой камни с отпечатками разнокалиберных ископаемых ракушек. А как-то раз даже разодрались с Андреем из-за особенно понравившихся камешков, в расколе которых блестели кристаллы кварца. Эх, Андрей, эх, ребята! Простите меня! Зря я ввязался во всю эту тёмную историю.

Митька засучил рукава и снял с тонкого запястья подаренные лейтенантом электронные часы. Стёклышко треснуло во время падения, и он без сожаления зашвырнул подарок (или честно заработанный гонорар) вглубь карьера, не заметив, что цифры в прямоугольном окошечке сменились буквами, образовывающими бегущую строку: «Сёдни они не вернуца дамой…» Но послание не дошло до адресата. Да и вряд ли чем-либо ему помогло.

Что-то вкрадчиво коснулось его ноги, тихонько и ненавязчиво. Он отдёрнул ногу и посмотрел на песок. Тут же вскочил и, крутясь на одном место и отряхиваясь, заорал от ужаса и отвращения. Рыжий песок извергал из себя потоки бурых червей полуметровой длины, точнее, не червей, а каких-то доисторических многоножек. Это уточнение промелькнуло в Митькином мозгу, когда скользкое гибкое тело, перебирая маленькими остренькими ножками, обвило его ногу под штаниной синих джинсов. Твари оказались ядовитыми, понял Митька, когда по всему телу снизу вверх начали разливаться жар и оцепенение. А назойливые многоножки, шелестя и пощёлкивая, продолжали опутывать его ноги и настойчиво карабкаться наверх. Митька, как подкошенный, рухнул на песок и вскоре был погребён под грудой копошащихся тварей. Он ещё успел почувствовать, как одна из многоножек, раздвинув безвольные губы, забралась ему в рот и ужалила в язык. А потом на мир опустилась фиолетовая тьма.

30

В первые минуты Папа Карло ослеп и оглох, и карабкался по внезапно ставшему предательски скользким крутому берегу пруда исключительно на ощупь. За спиной жутко завывало и плотоядно причмокивало, что невольно заставляло старого учителя ускорять движение. Но руки и ноги отяжелели, насквозь промокшая одежда тянула вниз, да еще некстати подвернувшейся камень острой гранью глубоко распорол ладонь левой руки. Из-под порванной штанины серых брюк выглядывал протез, память военных лет, который создавал дополнительные трудности на скользком склоне.

— Бегите к церкви! — успел крикнуть ребятам учитель сквозь шум и грохот, а потом потерял их из виду, и сейчас продолжал упрямо карабкаться вверх, к спасительному убежищу.

Внезапно он будто провалился в какую-то яму. Сердце тяжело бухнуло в грудную клетку, на миг замерло и снова лихорадочно заколотилось, назойливыми молоточками отдаваясь в висках.

Вновь приобретя возможность видеть и слышать, Папа Карло обнаружил себя, двадцатилетнего лейтенанта Горелова, на поле боя. Кругом бежали и кричали люди, рвались снаряды, вспыхивало пламя, на невысоком холме чадливо догорал немецкий «тигр», а под холмом пара наших «тридцатьчетверок» торопливо разворачивала башни навстречу появившемуся из-за соседнего леска неприятелю. Лейтенант метался среди разрывов и воронок, тоже что-то кричал и палил из пистолета в воздух, пока чья-то тяжелая длань бесцеремонно не сгребла ого за воротник новенькой шинели и не стащила в ближайшую воронку,

— Обожди, лейтенант, не торопись, — послышался над ухом хрипловатый бас старшины Помазуна. — Отсидимся… Нечего, как заяц, по полю петлять!

Старшина деловито набил самокрутку крепчайшим самосадом из расшитого бисером кисета и протянул лейтенанту, а потом ещё дал глотнуть трофейного шнапса из закопченной и помятой фляжки, привода в чувство.

— С-спасибо, — с трудом переводя дух, поблагодарил лейтенант.

— Эк тебя… зацепило, — неодобрительно покачивая кудлатой головой, пробормотал старшина, указывая на правую ногу лейтенанта. В горячке боя тот и не заметил, как шальной осколок угодил ему под правое колено. Он опустил глава на окровавленную штанину и потерял сознание…

Он очнулся оттого, что несколько пар заботливых рук тянули его вверх.

— Давайте, давайте, учитель, тут немного осталось, — подбадривал Папу Карло Юрка. Вместе с Андреем они подставили Горелову плечи и помогли сделать несколько мучительных, самых трудных шагов до заброшенного здания сельской церквушки, примостившейся на высоком берегу.

— Спасибо, ребята, — разлепив запекшиеся губы, проговорил Горелов, тяжело усаживаясь на сложенную в углу кучу деревянных ящиков из-под картофеля. Да, глоток трофейного шнапса сейчас бы не помешал!

А за надежными стенами церкви продолжался разгул стихии: снаружи что-то скребло и ударяло, в открытые оконные проемы швыряло то пригоршни холодной воды, то всякий мусор, ветки, листья, обрывки газет, какого-то тряпья и фонтаны жидкой грязи.

Во внезапно воцарившейся тишине раздался медленный колокольный звон. Как же так, изумился Горелов, перевязывая пораненную ладонь носовым платком, насколько я помню, в этой церквушке не было колоколов. Видимо, они разделили участь церковкой утвари в безбожные годы революции и гражданской войны, были сняты, разбиты и переплавлены.

— Ребята… Колокола!

Все дружно задрали головы вверх. Под куполом, лишённым позолоты, с фресками, замазанными густым слоем побелки, носилась фиолетовая мгла, озаряемая зловещими всполохами бегущего холодного огня. И посреди всего этого ужаса настойчиво звучал тревожный набат, тягучий медный звон, вселяя в сердца, скованные страхом, веру и надежду.

— Чудеса, да и только! — гаркнул Витька, толкая локтем в бок притихшего Игоря. — Пойду-ка взгляну, что там снаружи делается. Пошли, Любимчик. — Тот послушно засеменил за своим кумиром.

— Только осторожней! — предостерег учитель. — Игорь, если тебе не сложно, проводи их.

Через минуту от входа раздался удавленный возглас Витьки:

— Вы только посмотрите!

Все поспешили к выходу. Улицы села были завалены грудами мусора, некоторые дома разметало по брёвнышку, у поваленного плетня под нелепым углом торчал кузов трактора, задрав ноги, рядом прикорнула коровья туша без головы. И надо всем этим хаосом недобрым блеском мерцая гигантский фиолетовый купол, как колпаком накрывший деревню и окрестности.

— Виктор Александрович, что это? — прошептал Андрей.

— Похоже, наш малыш вышел погулять. Мы все угодили в мышеловку… Конечно, быть игрушками у неведомого монстра — невелика потеха…

Учитель был растерян и подавлен. Кто-то жалобно затянул за спиной, из глубины церкви:

— Сёдни они не вернуца дамо-о-ой…

31. Вне Сферы. «Лётчики»

Фиолетовый купол грузно навис над Рыжовым и окрестностями. Жизнь в городке изменилась. Заглохла. Потухла. «Летчиков» почти не осталось, офицеров перевели в другие однотипные части на необъятных просторах Союза. Солдат на охрану складов, хранилищ, гаражей и штаба требовалось немного. А штаб, естественно, трудился в поте лица. Переписка с всякими входящими-исходящими увеличилась многократно. Планирование мероприятий в связи с изменившимися условиями становилось важнейшим направлением в работе штаба. Многочисленные проверяющие из различных комиссий вплоть до Генштаба, слюнявя пальцы, перелистывала многотомные «Планы мероприятий», с умным видом спрашивали: «А почему?..» — и оставаясь обычно недовольными работой штаба, давали ценнейшие указания, определяли сроки устранения, из-за чего Планы расшнуровывались, офицеры штаба что-то лихорадочно переделывали, вызывались машинистки секретной части, которые круглосуточно печатали многократно перечеркнутые и обязательно дополненные документы, тихо, сквозь зубы, но зло, матерясь.

Но особенно трудно было с комиссиями «политрабочих», как по старой памяти называли «тружеников идеологического фронта». Вот эти проверяющие давали указания, не скрывая чувства своего превосходства, но конкретно, вроде: «А почему нет мероприятий по искоренению недостатков, указанных Министерством обороны на встрече с выпускниками Академии 25 мая?», «А почему не учтены выводы Научно-практической конференции в Москве по вопросам усиления идеологического влияния на подчиненных со стороны командиров, прошедшей 21–29 июля прошлого года?», «А почему не отражены положения Директивы Генштаба N 00849/675031 в части, касающейся усиления воспитательной работы с подчиненными в условиях особой ситуации»? и т. д., и т. п.

Все, и проверяющие, и местные командиры, конечно, понимали, что вся эта работа — туфта, видимость, показуха, а на основное намекалось уже часам к двенадцати, вполголоса, со скромно опущенными долу очами: «Где бы нам пообедать?..» В положенное время, иногда и чуть раньше, и начинались эти обеды, плавно переходящие в ужины. А вот до завтрака следующего утра не выдерживал почти никто, несмотря на всю тренированность в бесчисленных командировках. Гудели по-черному везде. И в солдатской, и в офицерской столовых, в кафе, расположенном на первом этаже гостиницы, в кабинетах командиров и во множестве прочих укромных и уютных уголков. И, конечно, в номерах гостиницы.

Генералов потчевали коньячком, полковников и подполковников — водочкой, а остальная шушера от майора и ниже довольствовалась спиртяжкой. И закусывали тоже по-разному, в строгом соответствии с табелью о рангах: генералы в так называемых номерах «люкс» разными разностями из молодых телят, барашков, цыплят (все это в изобилии водилось на хоздворе как раз для такого случая, а также для прокорма многочисленных прапоров из тыловых служб и очень немногочисленного, установленного личным устным приказом командира списка ближайшего его окружения). А готовил всё это только повар Гога-грузин, призванный по личному распоряжению какого-то высокого начальника и направленный целевым указанием именно в эту часть, а до того бывший шеф-поваром ресторана в Сухуми. Прислуживали в номерах «люкс» разбитные быстроглазые, белозубые и крутобедрые уборщицы-подавальщицы. Остальные довольствовалась жареной картошкой и тушеным мясом в бачках, квашеной капустой, солёными огурцами в банках. И начиналось «подведение итогов».

Наутро же, часам к десяти, прямо в кабинет командира вваливалась группа «клерков», так называли особо доверенных лиц-организаторов. Они тыкали немытыми пальцами в смердящие рты, где еле-еле ворочались обмётанные белым и жёлтым налётом языки, и заявляли, что «в роте пло-охо!»

Командир вызывал автобус, все эти проверяющие отвозились на природу, на полянку в лесу с видом на Сферу, где на грубо сколоченных столах в стиле модных военно-партизанских мероприятий горками лежали фляжки с водкой, а рядом — открытые банки тушенки, горячая отварная картошка в огромных мисках, кружки с капустным рассолом, крупно нарезанные буханки хлеба. Что ещё для окончания работы комиссии требовалось?! Ничего! Всё путём!

После «подведения итогов» все, группами и в одиночку, фотографировались на фоне Сферы, и это тоже входило обязательным пунктом в программу проверки. Фотографии были отличного качества, но слишком откровенные, и поэтому почти все проверяющие по дороге домой, глядя на свои помятые и рожи, рвали снимки на клочки и выбрасывали их в окно автобуса.

32. Сфера

Когда стихия утихомирилась и в церкви был наведен относительный порядок, на колокольне решили устроить круглосуточный пункт наблюдения. Ребята дежурили по два часа, сменяя друг друга. Остальные в это время совершали вылазки в окрестные дома, искали оставшихся в живых селян, пополняя скудные запасы продовольствия. Странно, но ни в одном из домов не было обнаружено ни души, с продуктами дело обстояло чуть лучше: Витька с Юркой притащили после одной из очередных вылазок два полных рюкзака с картофелем и зимними заготовками — вареньями, соленьями и маринадами. Так что первое время можно было худо-бедно перекантоваться. Тушу обезглавленной коровы отнесла поближе к церковным стенам, под навес, и поначалу объедались шашлыками, готовить которые большим мастером оказался Метис.

Андрей, поднявшись по винтовой лестнице на колокольню, обнаружил Витьку, облюбовавшего деревянный ящик и прильнувшего к окулярам бинокля, захваченного в поход на пруды предусмотрительным Папой Карло.

— Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время! — гаркнул он над ухом Слона, так что тот от неожиданности даже подскочил на ящике.

— Толстый , дурак ты и не лечишься! Зачем же так людей пугать? Так и заикой недолго сделаться!

— Ладно, ладно, — примиряюще откликнулся Андрей, протягивая другу самодельный шампур с шашлыками. Шампуры делали из сварочных электродов, в изобилии обнаружившихся в соседней колхозной мастерской. — Как обстановка?

— Всё спокойно, посторонних поблизости не видать. Правда, в конце улицы я видел двоих мужиков, так они шли в противоположную сторону, к сельсовету. Далеко было, подробностей я не разглядел.

— Понял, пост сдал — пост принял, спускайся вниз, с тобой Папа Карло поговорить хочет.

А сам принялся из восемнадцатистраничной школьной тетради в клеточку оформлять журнал приема и сдачи поста. Сначала он старательно, высовывая язык от усердия, вывел на зелёной обложке название документа, расчертил первую страницу по графам: число, время, фамилия, имя, отчество наблюдателя, имущество поста по описи (ящик деревянный — один, бинокль полевой шестикратный — один, результаты наблюдения и неизменное «пост сдал — пост принял». Потом витиевато расписался напротив своей фамилии, отложил тетрадку в сторону и окинул взором вверенные ему окрестности.

От удивления глаза его полезли на лоб: в сторону церкви ковыляли две фигурки, поддерживая друг друга — согбенная старуха, одетая во всё чёрное, и худенькая невысокая девчонка-подросток в шортах, цветастой блузке и модной бандане, на пиратский манер повязанной на голове. Андрей ринулся к лестнице и прокричал с верхотуры:

— Эй, кто-нибудь!

— Что случилось, Андрюха? — откликнулся обеспокоено Юрка, задирая вверх лопоухую белобрысую голову.

— К нам гости! Встречаете!

— Что за гости?

— Да бабка какая-то. И девчонка с ней.

— Хорошо, понял. Сейчас скажу Виктору Александровичу.

Андрей вернулся на пост и оставшиеся полтора часа смены в нетерпении ерзал на своем месте, то рассматривал в бинокль безрадостные улицы села, то подходил к лестнице и прислушивался к происходящему внизу. Его волнение было вполне объяснимо: в гости к ним пожаловали первые люди с момента катастрофы. Тоже мне друзья, возмущался он, могли бы уж прийти и рассказать, что к чему! Но вскоре его невеселые и в общем-то несправедливые мысли прервало появление стада из пяти коров, которое прошествовало по отдаленному переулку, подгоняемое невидимым пастухом. Эх, плакали Метисовы шашлыки, подумал Андрей, но незамедлительно сделал запись о происшествии в журнал.

— Вороне как-то Бог послал кусочек сыру! — услышал он веселый голос Метиса за спиной. Видимо, тот, узнав от Витьки стихотворное приветствие Андрея, решил шутки ради оплатить ему той же монетой. И с поклоном протянул ему шашлык.

— А, Метис, здорово, — ответил он. — Спасибо за шашлычок, знатные они у тебя получаются! А вот что касаемо басни Крылова, то у тебя неувязочка вышла. В оригинале так: «Вороне где-то Бог…» И далее по тексту. Ну, как там наши гостьи?

— Отдыхают. Все подробности узнаешь внизу.

— Да, вот еще. Я тут журнал наблюдений завёл, — он протянул Игорю тетрадку. — Так что уж будь любезен, отнесись к ведению документации со всей ответственностью.

— Вот не можешь ты без канцелярщины! — усмехнулся Игорь. — Ну да ладно, заполним в лучшем виде. Топай!

— Пост сдал!

— Пост принял!

Андрей торопливо сбежал по ступенькам и оказался под сводами церкви. Гостьям отвели одно из церковных помещений, до недавнего времени занимаемое начальником склада.

Папа Карло, увидев нетерпение Андрея, предостерегающе приложил указательный палец к губам.

— Тс-с! Тихо! Мария Федоровна и Ксения отдыхают. И натерпелись же они, бедняжки!

— А-а, значит, так их зовут… А кто они такие, откуда?

— Мария Федоровна жила здесь, в Рыжове, на окраине села. А вот с Ксенией всё намного сложнее и страшнее. Баба Маша, так она просила называть себя, в буквальном смысле слова спасла ее от смерти, вытащив оглушённую и полузадохнувшуюся из пруда. Какие-то негодяи сбросили её в воду в мешке. Девочка ещё, видимо, не оправилась от шока. Возможно, пережитое вызвало у неё амнезию, потерю памяти. По крайней мере, на вопросы о своём прошлом она ответить не может. Или не хочет. Правда, баба Маша утверждает, что и ей она ничего не рассказывала, когда они отсиживались в погребе во время бури. А потом у них побывали мародеры, всё подчистую забрали, они бродили по деревне и набрели на церковь.

— По-о-онятно, — протянул Андрей, хотя ничего ему не было понятно. А потом Витька тихонько, под ручку, отвёл его в сторону и жарко зашептал на ухо:

— А знаешь, кто такая Мария Федоровна, баба Маша?

И после театральной паузы выпалил:

— Колдунья! Черная попадья! Именно её я видел в лесу.

33. Вне Сферы. «Ракетчики»

У «ракетчиков» сложилась сходная с «лётчиками» ситуация. Но далеко не во всём. Несмотря на то, что комплекс был полностью выведен из строя, официально его с боевого дежурства не сняли. Наверху, видимо, это объясняли так: «Чтобы запутать потенциального противника»… Спереди и сзади поставили передвижные системы, чтобы заткнуть дыру в обороне особо важного объекта. Подсчитали потери и всех отсутствующих объявили «временно пропавшими без вести». Этими двумя мудрыми решениями сняли большую часть видимых проблем, требующих незамедлительных действий. Был еще один вопрос, очень серьезный и секретный, о чем знали только допущенные и компетентные товарищи, требующий конкретного ответа на вечное «что делать?». А дело было в том, что Сфера вместе с большинством объектов стартовой позиции накрыла и бункер со спецзарядами. В узком кругу было решено не делать ничего, ибо: и мы не вечны, и этот «пузырь», видимо, тоже; а потом могут быть разные варианты, и «авось» и «небось»; а вдруг все само собой образуется; а вообще-то пусть решают после нас, без нас, где-нибудь наверху, внизу, справа, слева и т. д.; вспомнили и русскую народную мудрость о том, что утро вечера мудренее.

Как известно, беда одна не ходит, так и ЧП являются косяками. Через несколько дней после возникновения Сферы в часть прибыла огромная комиссия, состоящая почти целиком из офицеров инженерных и оперативных отделов вышестоящих штабов, специалистов «оборонки», учёных НИИ и каких-то гражданских лиц очень преклонных лет и предельно серьёзных. План работы комиссии состоял из одного пункта: определить степень влияния Сферы на работу радиотехнических средств.

Колонна из автобусов, легковых машин, передвижных лабораторий и радиостанций прибыла на объект около десяти часов утра. До трёх шло рассредоточение техники, проверка радиосвязи и согласование возникающих вопросов. А прибывшие люди расположились в курилке и вокруг неё. Было тихо, разговаривали вполголоса, и все внимательно вглядывались в нависающую над лесом Сферу. Гражданские товарищи сидели в длинной чёрной легковой машине, что-то оживлённо обсуждая, поминутно показывая руками в сторону Сферы. К этому времени были подняты в воздух самолеты — контрольные цели и летающие лаборатории, используемые для настройки и проверки работы наземной аппаратуры комплексов.

Наконец-то из подземного бункера станции вышел дежурный офицер и громко крикнул: «Готовность тридцать минут!» Все вереницей потянулись внутрь здания, пропустив вперед людей в гражданской одежде. В командном пункте набилось столько народу, что невозможно было протиснуться. Несмотря на постоянно включенную вентиляцию, дышать было трудно. В почти полной тишине, заполненной лишь шумным, тяжёлым дыханием присутствующих да негромкими командами по громкоговорящей связи начальника станции, проводящего контроль аппаратуры, ощущалось гнетущее напряжённое ожидание. Все внимательно смотрели на планшет воздушной обстановки, где планшетисты показывали цели, уже входящие в зону комплекса. Начальник станции обернулся на невысокого седого человека, к которому все относились особенно почтительно, и по этому можно было понять, кто тут главный. Тот кивнул и вполголоса произнес: «Ну, с Богом!» После поднятия «Высокого» на излучение все повернулись к экранам индикаторов, но на них не было ничего видно. Шла сплошная засветка.

Внезапно внутри станции раздался мощный взрыв, аппаратура полностью обесточилась, не включалось даже аварийное освещение от аккумуляторов, вентиляция вырубилась, и в наступившей полной темноте, заполненной удушливым дымом, началась невероятная паника. Более сотни мужиков — штатный расчет станции, многочисленные гости и работники своего штаба — с воплями и визгом метались по тесным лабиринтам, разбивая носы и лбы, ломая руки и ноги в давке и толкотне о бронированные двери, металлические пороги и об углы шкафов аппаратуры. Наконец-то заработал дежурный дизель, тот, который должен был автоматически включиться в момент пропадания электричества в цепи. Автоматика отказала и здесь, а запустила дизель, как узнали позднее, дежурная смена группы электриков в буквальном смысле на ощупь. Зажглась лампочки дежурного освещения, заработали вентиляторы, понемногу втягивая едкий ядовитый дым. Постепенно умолкли крики, слышалось только стоны да матерная ругань сквозь зубы. Люди потихоньку выбирались наверх, на свежий воздух, постоянно оглядываясь на дымящийся портал бункера побелевшими от ужаса глазами.

Внутри станции остались только те, кто не мог выбраться оттуда своими силами. Но паника охватила не всех. Одним из них был капитан Воронин, выполнявший в этот злополучный день обязанности оперативного дежурного. Он знал, что пробиваться сквозь обезумевшую толпу наружу бессмысленно, на ощупь открыл шкаф с противогазами, взял один из них, но надевать пока не стал, так как, несмотря на густую вонь, дышать было можно. Когда появился свет, он увидел сидящего рядом в командирском кресле того самого главного гражданского товарища, который являлся руководителем комиссии. Как узнали позже, то был академик, генеральный конструктор этой системы, ректор засекреченного НИИ, расположенного где-то в дебрях подмосковных лесов. Воронин достал ещё один противогаз и молча протянул его академику.

Посидели несколько минут. Потом академик встал и сказал Воронину:

— Ну, капитан, пойдем в высокочастотный зал, посмотрим, что там бумкнуло.

Но смотреть было не на что: полуметровая гора металлических обломков, бывшей ранее обшивкой шкафов, оплавленной и раздробленной керамики, расплавленной изоляции и кусков электронных плат. Всё это ещё чадило и потрескивало, остывая.

— Ось яка кака… — сделал академик академический вывод. — А теперь на антенны посмотрим.

Выбралась в антенный павильон. Там было непривычно пусто. Антенны, до этого представляющие собой сложные инженерно-технические сооружения со своеобразной строгой и гармоничной красотой, просто-напросто исчезли. Сохранялись только останки их оснований, покрытые серебристо сверкающими потеками из вмиг расплавившихся волноводов.

Погода вдруг резко ухудшилась. Пронесся холодный порыв ветра, постепенно усиливающегося, переходящего в настоящий ураган. Солнце, до этого основательно припекавшее, затянуло дымкой. Академик задумчиво всматривался в фиолетовый купол. По поверхности Сферы пробегали яркие полосы, сверкали точечные вспышки. Постепенно Сфера тускнела, покрывалась туманом. Над ее вершиной образовывался кольцеобразный вал облаков. Академик что-то вполголоса проворчал. Можно было только разобрать:

— …откачивает энергию из пространства… — Потом он обратился к Воронину: — А ведь оно мыслит, думает!

34. Сфера. Мария Фёдоровна

Машенька, Мария Фёдоровна, баба Маша, Чёрная попадья. По-разному называли её люди за её долгий, почти девяностолетний век. Была она уроженкой Рыжова, в девятнадцать лет вышла замуж за настоятеля сельской церкви отца Михаила. Жили они дружно, душа в душу, пока не пришла беда. В восемнадцатом восставшие крестьяне сожгли и разграбили и барскую усадьбу, и церковь. Отца Михаила, бросившеюся жуткой кровавой ночью защищать церковную утварь от попутанных бесом вчерашних прихожан, закололи вилами прямо на пороге храма. Марию, как члена семьи священнослужителя, отправили на Соловки. Долгие годы она мыкала горе по советским лагерям да по тюрьмам, но несгибаемая сила воли и святая вера помогли ей выжить и выстоять в безбожной мясорубке ГУЛАГа, в конце пятидесятых она была реабилитирована и вернулась в родное село с узелком немудрящих пожитков. Сельсовет выделил ей убогую избушку на отшибе, на крутом берегу пруда. Бывший-то дом отца Михаила, заново отстроенный, приглянулся председателю колхоза.

На какие средства она существовала, одному Богу известно. Помогали выжить крохотный огородик и коза. Пенсии ей, понятное дело, не платили, а работать в колхозе, растеряв здоровье по лагерям, она уже не могла. Поговаривали, что лечит она хворых односельчан травками да наговорами, промышляет колдовством и ведовством. В обыденной жизни соседи с опаской сторонились её, когда раз в неделю она приходила в сельмаг за покупками, даже в самой оживленной очереди, жаждущей редкого дефицита или вожделенной бутылки водки, образовывался коридор. Чёрная попадья в полном молчании подходила к прилавку, выбирала покупки, в такой же полной тишине расплачивалась и ковыляющей походкой удалялась восвояси, сопровождаемая настороженными взглядами рыжовцев. Правда, знавала она и совсем другое обхождение, когда кому-либо требовалось снять сглаз или порчу, приворожить парня или девушку, излечить от злого недуга болящего, от которого даже врачи отвернулись. И тогда благодарность селян не знала границ, несли и деньги, и продукты, баба Маша ни от чего не отказывалась. Говорили даже, что колдунья как-то помогла председателю сельсовета вернуть в семью загулявшую супругу, за что тот назначил старухе скромный ежемесячный пенсион из своих личных средств.

Так и доживала свой век баба Маша в покосившейся избушке над прудом, пока не свалилась на её седую голову эта напасть в виде чудища, девчонки и купола. «Видит Бог, последние времена наступают, — вздыхала старуха, водрузив очки на крючковатый нос и в очередной раз перелистывая грозные страницы Апокалипсиса. — Ибо переполнилась чаша терпения Господня…»

35. Вне Сферы. Капитан Воронин

Капитан Воронин вернулся на командный пункт, на свое рабочее место. Оперативный дежурный должен исполнять свои обязанности в любых условиях, несмотря ни на какие ЧП. Мучительно болела голова, и Воронин достал из портфеля пару таблеток анальгина, разжевал их и, не запивая, проглотил отвратительную горечь.

Из-за планшета раздалось тихое всхлипывание. Воронин заглянул туда. Планшетист сидел на приступке, вытирая струящуюся из разбитого носа кровь, на правой скуле виднелась внушительная опухоль. Гимнастерка и брюки были порваны, значит, тоже прорывался с боем на свободу. Воронин спросил:

— Ну, как дела? Додежурим? — Тот кивнул головой. — Тогда проверь оповещение.

Планшетист пощелкал переключателями, послушал наушники.

— Нет связи по всем каналам…

— Я выйду к связистам, посмотрю, как у них дела, — сказал Воронин и вышел в линейный зал.

Аппаратура связи тоже была выведена из строя: пол усыпан осколками радиоламп, жгуты на стойках ещё дымились. На рабочем месте был только дежурный по связи.

— А телефонист где?

— Бегаем наверх по очереди — блевать…

По пути на командный пункт Воронин заглянул во все залы. Пострадавших уже вынесли наверх, в дымной полумгле виднелось только несколько фигур. Видимо, это командиры групп и техники после паники спустились повторно вниз посмотреть, что же случилось с их аппаратурой.

Сев на свое рабочее место, Воронин привычно приложил к уху чёрную эбонитовую трубку телефонного аппарата времён Великой Отечественной войны ТАИ-43. Это была времянка, протянутая на командный пункт «лётчиков» для оповещения и взаимодействия, а сейчас она являлась ниточкой, ведущей под Сферу, где бесследно сгинул его сын с приятелями. После катастрофы Воронин, наверное, половину не занятого работой времени слушал эту трубку. Правда, кроме шума, шипения и щелчков почти ничего не было слышно. Но несколько раз вроде бы можно было разобрать какие-то стуки, крики и, может быть, выстрелы. И сейчас поначалу слышался привычный шум и щелчки, но затем на другом конце провода кто-то внезапно взял трубку, послышалось шумное, всхлипывающее дыхание, потом гаденькое хихиканье:

— Ну, сто, бля, капитан, слусаес? Ну, слусай-слусай! Но если кому-нито блямкнес, то всех замоцу, а твово-то в первую оцередь. Понял? Твово — в первую оцередь. Хи-хи-хи! А здорово мы вас сегодня трахнули?! Хи-хи-хи! Ну, ладно, бля, капитан, не цихай и не касляй. Бывай!

Больше ничего Воронин уже не слышал. Внезапно голову как бы пробило молнией, уши заложило от мощного удара колокола, а потом раздалось противное кваканье. Он потерял сознание и, не выпуская из сведенных намертво пальцев телефонную трубку, тяжело рухнул грудью на стол.

Сколько времени он так лежал, неизвестно, но, видимо, не очень долго. Очнулся Воронин от назойливого сигнала телефона. Он приложил трубку, зажатую в руке, к уху, но там было тихо. А звякал телефон дальней связи, и над ним вспыхивала лампочка вызова. Еле-еле разжав пальцами правой руки застывшие, скрюченные пальцы левой, Воронин осторожно вытащил телефонную трубку и так же осторожно положил её на стол. Затем, помедлив мгновение, включил телефон дальней связи. Прохрипел через силу:

— Алло… — И тут на него обрушился водопад криков, матюгов. Это был подполковник Андреев, вышестоящий оперативный дежурный, голос которого за несколько лет совместной работы опротивел до тошноты:

— Ты, бля, чем там занимаешься? Почему от тебя больше двух часов нет ни звука?

— Произошло ЧП. Всё вышло из строя… Не мог связаться.

— Но я ведь связался! Ты что, не знаешь обходные линии? Я ведь связался через направленца справа. У меня тут телефон до самой Москвы и выше раскалились, а я ничего сказать не могу. А ты молчишь, как партизан… Так что пока я тебя снимаю с дежурства, ставлю «двойку», укажу в рапорте. Потом прибудешь в оперативный отдел сдавать зачеты на повторный допуск. Там тебе матку на место поставят! Понял, бля?

— Плохо слышу. Вы пропадаете…

— Я тебе пропаду, пропаду. Я тебя из-под земли достану! Что у вас случилось?

— Часть полностью выведена из строя, восстановлению не подлежит.

— Ишь ты! Определил! Шибко грамотный, да? Срочно подай кодограмму, чтобы я мог доложить по форме. Не приклею же я к рапорту твой детский лепет! Понял, бля?

36. Сфера

Через пару дней встал вопрос о небольшой разведывательной экспедиции по окрестностям. Зловещий купол, отрезавший их от остального мира, никуда не исчез и все так же переливался причудливой игрой всех оттенков от синего до фиолетового, рождал на своей поверхности невообразимые фантомы. Наблюдать на ним было всё равно что следить за метаморфозами кучевых облаков — каждый, в меру своей фантазии, видел в них что-то своё. Но тревожны были эти видения.

Экспедицию возглавил, разумеется, Папа Карло, взяв с собой Андрея и Игоря. Юрка, Витька, Любимчик Пашка, Колюшка-дурачок, баба Маша и Ксения, взятые на попечение, остались в церкви для охраны нехитрого скарба, собранного по окрестным домам, который стараниями разведчиков было решено по возможности преумножить.

Пока шли недолгой дорогой к Дому культуры, всезнайка Андрей решил предпринять небольшой экскурс в историю.

— Церковь в усадьбе князя Волконского была построена в 1815 году, по возвращении князя из зарубежного военного похода. Для постройки была выписана артель итальянских мастеров из Вероны во главе с Джузеппе Риони. После революции внук князя еле унёс ноги от разъяренной толпы крестьян, подстрекаемой заезжими активистам. Усадьба и церковь были разорены. Затем в усадьбе расположился сельсовет, а церковь использовалась как продовольственный склад… до недавнего времени, когда её было решено возвратить верующим, — рассказывал Воронин и, вдохновленный вниманием слушателей, незаметно сбивался на тон провинциального экскурсовода.

— Говорят, с этой церковью связана какая-то таинственная история, — вставил Игорь.

— Действительно, после Великой Отечественной войны наследник князя возвращался на родину, что-то здесь искал и вынюхивал, но потом и сам бесследно исчез…

Так за разговорами подошли к обветшалому Дому культуры, который по своей заброшенности немногим отличался от церкви.

— Какая культура, такой и Дом, — скептически прокомментировал Андрей. — Вы не находите, учитель, что между состоянием религии и культуры есть прямая связь?

— Это тема для отдельной дискуссии, Андрюша, — заметил Папа Карло. — Сейчас для этого не время и не место. Но, несомненно, доля правды в твоих словах есть. Хотя не все так просто и однозначно…

— Итак, добро пожаловать в храм культуры, — Андрей театрально раскланялся перед входом, приглашая внутрь Мусаева и Горелова.

Разразившийся катаклизм не прошел для здания клуба бесследно, стер с его лица остатки былой красоты. Под ногами скрипело битое стекло, перекошенная парадная дверь висела на одной петле.

— Эй, есть кто живой? — окликнул Папа Карло, и его крик эхом отозвался от стен вымершего здания. — Товарищи учёные? Нам, кажется, сюда, — указал он ребятам на дверь директорского кабинета.

Внутри стояли две развороченные раскладушки, бумаги со стола были сметены на пол, измяты и порваны, шкафы настежь раскрыты, аппаратура в беспорядке сброшена в углу.

— Да, что-то не похоже это на пресловутый рабочий беспорядок, — хмыкнул Папа Карло. — Видимо, до нас тут кто-то уже успел побывать. Эх, ребята, недобрые здесь дела творятся, чует мое сердце…

Дальнейшее обследование клуба только подтвердило слова учителя. И подтвердило самым ужасным образом. В небольшом зрительном зале явственно наблюдались следы отчаянной борьбы, передний ряд кресел был перевернут, на полу засохла лужица крови, рядом валялся скомканный пиджак с надорванным по шву рукавом, а на сцене наших следопытов ожидало еще более жуткое зрелище: два трупа, завернутые в бордовый бархатный занавес. Оба ученых были убиты выстрелами в затылок.

— Надо бы их… ну, предать земле, что ли, — неуверенно начал Игорь.

— Да-да, ребята, поищите в подсобном помещении лопату, — тяжело вздохнул учитель.

Когда тела учёных выносили во двор, глазастый Игорь заметил в судорожно сжатой руке одного из них, лысоватого старичка лет пятидесяти пяти, клочок бумаги и, преодолевал страх и отвращение, разжал стиснутые в смертельной хватке холодные пальцы. Он протянул клочок бумаги учителю.

— «… проведенные иссле… положить… логический организм… дающий зачатками… в результа…», — прочёл он вслух и надолго задумался, сведя седые брови к переносице.

— Похоже, это страница из научного отчета. Вот только кому он здесь мог потребоваться, тем более добытый столь жестоким способом? На обычный грабеж это явно не похоже… Странно!

Ребята помолчали, хотя у каждого из них были свои предположения на этот счет. Только предположения, не подкрепленные конкретными фактами. Так, интуиция, и не более того. Но и не менее.

Вскоре на заднем дворе клуба выросло два свежих холмика земли.

— Виктор Александрович, а как же письмо вашего друга? — поделился Андрей своими опасениями, переводя дыхание и утирая пот со лба тыльной стороной ладони. — Ведь там тоже содержатся сведения, непосредственно касающиеся секретных разработок, приведших к возникновению Существа. И, понимаете… люди, охотящиеся за этими секретами…

— Да, я понимаю, Андрюша, они не остановятся ни перед чем. Письмо спрятано в надежном месте, и вам не следует знать, где именно.

— Но учитель… — прерывающимся от волнения голосом заметил Игорь, — они ведь будут искать вас. Что мы можем противопоставить им? У нас даже никакого оружия нет, как же мы будем защищаться?

— А вот на этот счёт у меня есть кое-какие предположения. Игорь, не мог бы ты подобрать мне что-то вроде посоха?.. Ноют старые раны, — Папа Карло виновато улыбнулся, указывая на правую ногу.

— Конечно, Виктор Александрович, я мигом, — откликнулся Метис и снова вернулся в клуб. Через пять минут, не позже, он триумфально вышел во двор, хитро ухмыляясь и неся в руках полированное древко.

— Знаете, что это за посох? — интригующе начал он, с трудом сдерживая смех. — Вы только никому не говорите, а то меня из школы исключат, — и он разразился истерическим, каким-то лающим и захлебывающимся хохотом.

— Смех-то хреновый, — одернул его Андрей. — Ну, говори, Метис, что ты натворил?

— Это… это… понимаете ли, — произнес Игорь, отсмеявшись, — древко от переходящего Красного знамени. — И в его бездонных карих глазах заплясали веселые чертенята.

— Так, Мусаев, завтра придете в кабинет директора с родителями! Я повторяю, с родителями! — подхватил абсурдную шутку Андрей. — А, зная горячий нрав вашего достославного папаши, я предполагаю, вам долго потом не придется спокойно сидеть.

— Ребята, ребята, успокойтесь, — проговорил старый учитель, сдерживая невольную улыбку. — Я тоже не особо жалую коммунистов, и добрую шутку способен оценить. Но… — тут он посерьезнел лицом, — хочу вас предостеречь. Нужно всегда оставаться людьми. Ведь экстремальные ситуации невольно подталкивают к вседозволенности, а вседозволенность и безнаказанность развращают душу. Запомните это хорошенько. Но, впрочем, за вас я спокоен, с вами я бы пошел в разведку, — закончил он нравоучительную тираду, снова улыбнувшись.

— Чем, собственно, мы сейчас и занимаемся, — уточнил Андрей.

Но Игорь решил доиграть спектакль до конца. Он бухнулся перед Папой Карло на колени и, почтительно склонив голову, на вытянутых руках преподнес древко.

— О учитель! Позвольте недостойному вашему ученику преподнести вам скромный подарок, вот этот волшебный посох, изготовленный бессонными ночами в тайных мастерских по чертежам и наставлениям древних мастеров магии. И да послужит он добру и справедливости!

Учитель милостиво принял драгоценный дар, и Андрею на миг показалось, что древко переходящего Красного знамени в момент передачи озарилось голубоватым мерцающим сиянием.

— А все же, Виктор Александрович, — разрядил торжественность момента Андрей, — что вы имели в виду, когда говорили о способах нашей защиты? Ведь не посох же!

— По моим прикидкам выходит, что внутрь Сферы попали некоторые военные объекты. Так что нам остается уповать только на помощь нашей доблестной армии. И это предположение мы сегодня проверим. — Он махнул рукой в направлении куполов-радаров.

— А неподалеку есть еще и ракетный дивизион, — вспомнил Андрей. — За двумя рядами колючей проволоки. Мы туда с ребятами прошлой осенью за грибами лазали. Ну и грибов там! Видимо-невидимо!..

— По возможности побываем и там, — заверил его Горелов.

37. Вне Сферы. Капитан Воронин

Капитан Воронин получил подтверждение, правда, косвенное, тому, что его сын Андрей жив. Конечно, он до сих пор не верил, что Андрюшенька погиб, но чёрная боль и невероятное отчаяние всё сильнее захлёстывали его. Свободного времени, времени для отдыха и сна у него почти не было, потому что офицеры из части все уезжали, переводились в другие места, а новых на должности взамен выбывших не присылали. Допущенных к дежурству на КП осталось всего несколько человек, среди них заместители командира части, которые считали, что дежурить в условиях наступившей вольницы и бесконтрольности им западло, так что Воронину, оставшемуся к этому времени единственным штатным, приходилось запрягаться через каждые сутки обязательно, а то и на два дежурства подряд. Это была невероятная нагрузка, но объясняли её необходимость «особыми обстоятельствами».

Жена его Нина, мать Андрея и Гришки, от горя почернела и как-то согнулась. В те редкие часы, когда она не была на работе и Воронин был дома, она старалась уйти к соседкам, к подругам, так что они почти не виделись. Зато Гриша в это нелёгкое время не отходил от отца ни на минуту. Даже после бессонного суточного дежурства капитан Воронин не мог сразу уснуть. Он садился на диван, откинувшись на подушки, а сын просил:

— Почитай, пожалуйста, мне книжку, хоть немного… — И подавал уже много раз читанные «Скандинавские сказания». Отец читал минут десять-пятнадцать, а потом умолкал, потому что глаза закрывались, язык заплетался, — и засыпал.

Ночами он спал очень плохо, часто просыпаясь как будто от какого-то толчка. Чтобы унять тяжелое сердцебиение, он вставал и подходил к окну, благо, что из него не была видна ненавистная Сфера. Часто к нему в эти минуты подходил Гриша и, прижавшись к отцу, успокаивал его. Вот и в этот раз он шептал, дрожа:

— Не переживай так сильно, папа. Я верю, что Андрюшка жив. Вот только сейчас я его во сне видел. Он говорил, что скоро вернётся и чтобы я вас с мамой берег. А потом ты так сильно застонал, и я проснулся. Смотрю, а ты у окна стоишь. Иди спать, а я рядом с тобой посижу…

Воронин укладывался в постель, а сын, сидя рядом, поглаживал его лоб горячей и влажной ладошкой, тихонько надевая: «Спи, дитя мое, усни, сладкий сон к себе мани…»

Потом следовало неизменное «Скажи-ка, дядя…», но отец уже засыпал. Через несколько часов надо снова собираться на дежурство.

Командира части взамен «временно выбывшего на полигон» так и не прислали, а обязанности его выполнял майор Семён Семёнович Скотниченко, бывший до этого временно на должности начальника штаба. Временно, потому что он «не волок» не только в штабной работе, но и вообще ни в чём, то есть абсолютно ни в какой сфере воинской службы. Наиболее подходящим местом для него была бы должность старшины роты, тем более что и ряха и банка соответствовали плюс к тому же и полное отсутствие извилин. А попал он на должность начальника штаба части совершенно случайно, перескочив несколько промежуточных должностных ступеней и получив звания и капитана, и майора досрочно «за особые успехи в освоении новой техники и особые отличия при выполнении специальных заданий» (хотя он на несколько лет застрял на должности командира взвода системы, уже тогда снимаемой с вооружения из-за устарелости, и за это время так и не получил допуск на самостоятельное дежурство), но именно так было указано в представлениях, сочиняемых в части и, конечно же, согласованных до последней запятой с вышестоящими начальниками и кадровыми инстанциями. А объяснялся этот невероятно сверкающий взлет очень просто: его «волокла волосатая рука» (как говорили раньше) или «пинала мохнатая нога» (как говорят сейчас) в образе дяди жены, полковника, заместителя начальника особого отдела округа. В ожидании перевода на уже очищенную для него полковничью должность (говорят, когда об этом назначении узнал его будущий непосредственный начальник, того чуть было «не призвал к себе Кондратий») майор Скотниченко мотался по округе на КамАЗе, после того как запорол командирский «газик», пропивая последние запасы с химического и инженерного складов, а также бетонные плиты, завезенные для строительства дороги на новый объект, но отлично подходившие для перекрытий на погреба или на стены гаражей, сараев и хлевов многочисленным дачникам Подмосковья. Но не только дачникам, но и любому хозяину, строителю-любителю. Хорошо расходились и бетонные кольца, так и просившиеся стать обсадкой колодцу, необходимому каждому хозяину, «потому что без воды и ни туды и ни сюды», пояснял майор Скотниченко при сделке, отчаянно торгуясь при этом, «ведь айн унд цванцихь совсем не то, что фир унд фирцихь, как говорили древние греки». Появлялся он на горизонте своей части редко, еще реже заходил домой, весь грязный и провонявший неизвестно чем, с мутными гноящимися запавшими красными глазами. Жена его по нескольку раз на дню названивала своему дяде, надоедая ему просьбами ускорить перевод мужа, ибо всерьез опасалась, что такой напряженный режим труда и отдыха не выдержит даже буйволоподобная натура её благоверного.

Вот в такой обстановке началось последнее памятное дежурство на командном пункте капитана Воронина. Обстановка как обстановка. Всё как обычно.

Через несколько минут после доклада о приёме дежурства позвонил оперативный дежурный вышестоящего КП (всё тот же подполковник Андреев) и приказал передать майору Скотниченко, чтобы тот позвонил его командиру. Естественно, что Скотниченко отсутствовал и в части, и дома, о чём Воронин и доложил наверх. Тогда Андреев приказал найти того, кто замещает командира, ведь не может же часть оставаться без хозяина. Воронин после долгих поисков поймал по телефону выезжающего через КПП городка на личной машине зампотыла полковника Сыфку и передал ему это распоряжение.

Прошло минут двадцать. Никто так и не позвонил, после чего Андреев приказал объявить части «тревогу». Воронин включил сирену, передав по телефону все необходимые команды, и в положенное время доложил о готовности дежурных сил «условно».

— А командира на КП нет реально? — раздался по громкоговорящей связи взвизг давно заведённого, доведённого до кипения подполковника Андреева.

— Так точно! Командир реально где-то задерживается.

— Задерживаются генералы, а все нормальные люди преступно отсутствуют! А тебя я вновь снимаю с дежурства как не выполнившего свои обязанности и не обеспечившего прибытие командира на КП по «тревоге».

— Спасибо!

— Благодарить будешь потом! А сейчас ждите наших людей. Они вправят вам мозги, и тебе тоже, наведут там порядок.

— Ждём-с!

— Ты-ты-ты мне не хами! Я-я-я всё сделаю, чтобы тебя до суда чести довести, чтобы тебя из армии выперли! Понял?

— Я уже давно всё понял.

Ещё минут через пятнадцать позвонили по прямой линии направленца:

— Это звонит твой третий сосед слева Артур Сагалаев.

— А-а! Помню, частенько встречались на конкурсах…

— Правильно! Привет! Так вот о чём я хотел предупредить. Андреев служил в нашей части. Очень неприятный товарищ, любит нагадить. Для того чтобы перебраться наверх, на теперешнее место, в своё время безбожно стучал на сослуживцев. Наверняка и сейчас среди особистов у него друзья есть, так что ты особенно с ним не заводись.

— Ну и хрен с ним…

— Тебе виднее. Пока! Бывай! А все-таки, как у вас дела? Пикник на обочине?

— Страшнее… Намного страшнее.

Уже поздно ночью, когда проверяющие благополучно убыли, на КП прибыл командир части майор Скотниченко. Он тяжело плюхнулся в командирское кресло и после минутного молчания забубнил:

— Ну ты, Воронин, меня сильно подвел. Я надеялся, что ты меня прикроешь. Я всё-таки твой командир. Давай сделаем так: ты сейчас напишешь объяснительную записку, что я с утра позвонил тебе и объяснил, где я буду, дал тебе телефон, по которому меня можно найти, а ты то ли забыл, то ли еще что-нибудь, но не стал меня искать. В общем, придумаешь что-нибудь, ты же мужик умный. Значит, возьмешь все на себя, а я не забуду этого и отблагодарю. Потом договоримся о частностях. Вот я тебе тут проект записки составил, посмотри, может, ещё что придумаешь, но от смысла не уклоняйся. На!

— Сверни свою бумажку в трубочку и засунь себе кой-куда!

— Ты что, охренел?! Да я твой командир, да я… Сгною! Изничтожу!

— Если успеешь, — и Воронин ожесточённо начал дергать ремешок кобуры пистолета. Майора как ветром выдуло из зала, но Воронин все-таки дослал патрон в патронник и выстрелил в полузакрытую бронированную дверь.

38. Сфера

И без того жалкий вид вымирающего среднерусского села на двадцать дворов, добрая половина которых оживала только с приездом дачников, после промчавшейся бури смог бы тронуть даже сердце завзятого западника. Андрей заглядывал в бездну, где тяжелыми фиолетовыми волнами ходило Нечто, но вид лежащих в руинах обезлюдевших улиц был, пожалуй, еще ужасней.

— Так, значит, мы будем просить помощи у военных? — отвлёк Андрея от мрачных мыслей вопрос Метиса.

— Да, придётся, — откликнулся Папа Карло. — Но прежде мне хотелось бы посетить сельсовет, так сказать, прозондировать почву. Чем нынче живет и дышит советская власть и что она предполагает предпринять в нынешней ситуации? Признаться, меня несколько удивляет бездействие её представителей вот уже в течение трех суток. — Он взглянул на часы и утвердительно кивнул. В Сфере не было смены дня и ночи в привычном смысле, внутри неё царил мягкий вечерний полумрак, и определить время можно было только с помощью часов, которые продолжали здесь исправно служить своим хозяевам. — По крайней мере, к нам в церковь они до сих нор не заглядывали.

— Зато мародеры не обделили нас своим вниманием, — вставил Андрей, вспоминая вчерашний визит двух подвыпивших мужиков, любителей лёгкой наживы. Вопреки правилам гостеприимства, мародерам после непродолжительного выяснения отношений пришлось указать на дверь.

— Теперь долго не сунутся! — удовлетворенно протянул Игорь, потирая ушибленный во вчерашней потасовке кулак.

— Не надо обольщаться, не эти, так другие, — урезонил его учитель. — Правда, с такой надёжной гвардией, как вы, ребята, нам не страшен любой враг. Заручиться бы только поддержкой военных… А может, и родная власть чем пособит. В любом случае, мы это скоро выясним. Если сельсовет не идет к народу, то народ идет к сельсовету! — Он взмахнул посохом, указывая путь.

Их путь лежал мимо скотного двора. Ещё когда они поднимались по склону некрутого холма, их ушей достиг душераздирающий визг свиней и хриплая матерная брань. Через минуту их взору предстало настоящее побоище: по загону, оскальзываясь в грязи и нечистотах, носились ошалевшие животные, а за ними с окровавленным топором в руке как-то нелепо прискакивал старик, обутый в стоптанные кирзовые сапоги и одетый, несмотря на теплую погоду, в ватные штаны, продранную, с клочьями ворчащей ваты, телогрейку и солдатскую шапку-ушанку со светлым следом от снятой кокарды. Несколько поверженных свиней уже валялись недвижимо в дальнем углу загона, а сейчас престарелый колхозник приканчивал очередную жертву, нанося ей удары обухом топора по голове. Череп уже треснул, и из пролома, в месиве костей и крови, виднелся мозг животного, исходящий волнами боли и ужаса.

— Эй, любезнейший, позвольте вас на минуточку отвлечь! — окликнул колхозного тореадора учитель, когда тот нанёс решающий удар, и несчастное животное, погасив в горле предсмертный визг, суча ногами в агонии, затихло. — Чем это, собственно говоря, вы здесь занимаетесь? К чему такое зверство? — Он постучал посохом по верхней, прогнившей и заляпанной грязью, доске загона, ощетинившейся ржавыми гвоздями.

Дед вздрогнул, словно проснувшись, топор выскользнул из его рук и шлёпнулся в бурое месиво, он медленно повернулся в сторону говорившего, развел руками и заплетающимся языком пролепетал:

— Дык… это самое… Хозяин приказал!

— Какой Хозяин? Вы что, не понимаете, что электричества нет, холодильники не работают, и всё это мясо вы не сможете съесть всем селом и за неделю? — пытался приводить Пала Карло разумные доводы, взывая к остаткам ума и совести колхозного патриарха.

— Спрашиваете, кто таков Хозяин? — плюгавый дед рассмеялся хрипловатый смехом. — Хозяин, он и есть… Хозяин. Нечто вы Хозяина не знаете?.. А насчет мяса-то не сумлевайтесь. У Хозяина аппетит хороший!

— Что он там несёт? — пожал плечами Андрей. — Хотя постойте… Помните, те, вчерашние мужики тоже поминали какого-то Хозяина?

— Что же тут такое вообще происходит? Куда смотрят советская власть и руководство колхоза? — высказал Папа Карло вслух нелепые и несвоевременные мысли.

— Кака така советска власть? Нет никакой советской власти! Есть только власть Хозяина! — Дед снова поднял топор и с угрожающим видом направился к непрошенным гостям. — Убирайтесь-ка подобру-поздорову, не мешайте дело делать! Ходют тут всякие! — прорычал он, смачно сплюнув на землю.

— Ну что же, доводы разума тут, похоже, бесполезны, — пробормотал уязвлённый учитель. — Пойдемте, ребята.

И они пошли по немощёной центральной улице села. Учитель сердито постукивал посохом по накатанной колее, вздымая облачка пыли, которые долго висели в воздухе, потому что ветра внутри Сферы не было, шел, молчал, сокрушенно покачивал головой, что-то бормоча себе под нос. Андрей разобрал только «окаянные дни», как ему показалось.

— О чем вы, Виктор Александрович?

— Понимаешь ли, Андрюша, всё происходящее напоминает мне события первых лет революции, как, впрочем, и последующую советскую историю. Недавно я прочел в «толстом» журнале дневниковые записи Ивана Бунина. Так вот в них он описывает такой случай. Крестьяне разорили барскую усадьбу. Помещик был большим любителем живности и помимо прочего держал в вольерах трёх павлинов. И крестьяне со смехом и гиканьем носились по двору за бедными птичками, поймали, выдрали перья из хвоста и оставили истекать кровью… Тоже мне эстеты, любители прекрасного!.. Да, многого мы не знали, о многом лишь догадывались, и сейчас тёмные тайны советской истории всплывают наверх… — Учитель снова замолчал, а Андрей и Игорь переглянулись у него за спиной и понимающе кивнули друг другу, богатые той мудростью юности, которая жизни совершенно не знает, а пополняется лишь чтением книг и газет, а то и просмотром телеящика, и почему-то позволяет себе судить других.

— И эти места знали нечто подобное, как я уже рассказывал, — начал Андрей, а потом их подхватило… понесло… Они барахтались в волнах времени, имеющих почему-то столь знакомый им теперь зловещий фиолетовый оттенок. Ощущение было такое, будто они попали в воздушную яму. Или, подумал Андрей, как будто летишь на качелях вниз, и все внутри замирает. И сладко, и страшно одновременно!.. Вынырнули они почему-то ночью, в тех же местах, но совершенно в другом времени.

Тревожная ночь была освещена неверными языками горящих факелов, мечущихся по господскому саду. Шли молча, шепотом переругиваясь.

— А не боязно? — дрожал ломающийся юношеский голос.

— Чаво уж там! — отвечал ему густой баритон старшего спутника. — Они, мироеды, веками из нашего брата кровь сосали! Довольно!.. Власть нынче переменилась. Слыхал последний лозунг? Вся власть — Советам! Вот это я понимаю, вот это дело!

— Вегно гассуждаете, товагищ, — картавил рядом писклявый голосок обладателя кожаной тужурки и блеснувшего в пламени факелов пенсне. — Кгасного петуха им подпустить, а самих по мигу пустить, — тихонько хихикнул он в ладошку, довольный удачно сложившимся каламбуром.

— Чаво уж там! Запаливай, робяты! — откликнулся обладатель густого баритона, разбив окно барского дома и швырнув внутрь факел.

— Как же так? — изумлялся его молодой спутник. — Ведь у него там жена, дети! Они-то в чем виноваты?

— Все барское отродье — под корень! — орал его старший спутник, размахивая очередным факелом, заботливо переданным ему кожаным.

И пошла огненная потеха! Угол барского дома быстро занялся, озарившись красным, потрескивая и роняя искры во тьме.

— Князь! Князь! Уезжайте! — кричал Андрей не своим голосом. Но, похоже, обитатели усадьбы уже заранее позаботились о путях отступления, потому что от парадного подъезда вскоре, скрипнув рессорами, спешно отъехал груженый экипаж, унося князя и домочадцев от взбеленившихся крестьян, некогда их верных подданных.

— Жги-гуляй! — визжал кожаный, распаляя разошедшихся мужиков, и в стеклышках его пенсне зловеще плясали красные отсветы. — Бгатва! — горланил он позже, — айда цегковь ггабить! Ведь они, попы-нахлебники, тоже тгудовой нагод обигали! Айда, за мной, газживёмся поповским золотишком!

— Стойте! Или креста на вас нет?! — кричал Андрей, выходя из-за кустов красной смородины наперерез беснующейся толпе. Вдруг в голове его снова поплыл фиолетовый туман, и он очнулся, слегка потеряв равновесие и покачнувшись, на центральной улице многострадального села, поддерживаемый заботливой рукой Метиса.

— Спокойно, Андрюха, всё уже позади. По-моему, мы просто побывали в прошлом… Как вы считаете, учитель?

— А ты вообще помолчи! — взвился Андрей, разгоряченный зрелищем ночного пожара. — Тебе-то что, ты, небось, мусульманин? Все вы одним миром мазаны!

— Ну, что ты, Андрюха… — со слезами на глазах начал оправдываться Игорь. — Я же тебе говорил, что недавно мама тайно от отца свозила нас с сестрой в Серпейск и окрестила. Да и в паспорте я запишусь русским… — Игорь шмыгнул носом и отвернулся.

— Спокойно, ребята, — урезонил их учитель. — Ты не прав, Андрей. Как можно? Жаль, что раньше мы не имели возможности побеседовать о религии. Ты, я подозреваю, из неофитов, новообращенных, а им всегда свойственны нетерпимость и фанатизм. Я хоть и атеист, но Библию тоже почитывал. Вспомни, что там говорится: «Не судите, да не судимы будете». Да и вообще, истинному христианину, как я понимаю, должна быть присуща терпимость к иноверцам и инородцам… Опять же из Библии: «Для Господа нет ни эллина, ни иудея…»

— Простите, Виктор Александрович, Метис, извини, — сокрушенно мотнул головой Андрей. — Я был неправ, погорячился. Просто уж больно меня бесчинства прошлых лет за душу взяли. Да еще этот, в пенсне и кожанке… Чёрт картавый… Простите…

— А что касается твоего вопроса, Игорь, — начал после недолгой паузы Папа Карло, — то, конечно, с точки зрения нынешнего развития науки и техники путешествия во времени невозможны. Но здесь, в Сфере, всё поставлено с ног на голову, и мне уже довелось побывать в своем личном прошлом, на поле битвы под Москвой в Великую Отечественную… Удовольствие, доложу я вам, ниже среднего… Похоже, Существо продолжает экспериментировать и забавляться, на этот раз проводя темпоральные опыты над людьми.

39. Вне Сферы. Капитан Воронин

Не успел затихнуть в ушах капитана Воронина грохот выстрела, как он услышал позади какой-то шум и звук шагов. Обернувшись, он увидел входящих в зал начальника дежурного расчета и нескольких солдат с карабинами. Старший лейтенант подошел и, представившись, сказал:

— Товарищ капитан, командир части приказал изъять у вас оружие. Прошу!

— Оружие я отдать не могу, так как пока дежурю, с дежурства не снят. Пистолет я получал у дежурного по части под роспись и обязан вернуть его после сдачи дежурства. Если этот самый командир хочет снять меня с дежурства, пусть звонит наверх, все согласовывает, и после того, как придет мне замена, и после команды вышестоящего дежурного я могу сдать дежурство. Ясно? А, впрочем, патроны можете взять.

Воронин вытащил из кобуры снаряженную обойму, затем из пистолета — вторую и, передернув затвор, из патронника — досланный туда после выстрела патрон, обернулся к старлею:

— Вот моя рабочая тетрадь. Пиши: по приказу командира части изъял у оперативного дежурного капитана Воронина 15 (в скобочках прописью — пятнадцать) боевых патронов калибром 9 мм от пистолета Макарова. Написал? Внизу время — смотри на часы. И распишись. Вот и молоток! Да не волнуйся ты, не дёргайся. Я ведь и то не дёргаюсь. Ну, пока! Не мешай мне дежурить дальше. На тебя я не в обиде, знаю, что командир приказал.

После дежурства Воронин долго стоял на перекрестке, выбирал дальнейшую путь-дорогу. Направо, в сторону речки и парка, он уже дважды ходил. Но там совсем как в сказке: и вода его не принимает, и ветки деревьев под ним ломаются. Потом, подняв глаза, посмотрел на ненавистную Сферу, расплывшуюся над Рыжовскими прудами и окрестностями, и решительно пошел туда через Лесной городок. Почти в центре этого сотворенного солдатскими руками парка, вправо, за Оврагом, за Ручьем, бегущим в пруды, за плотной стеной молодого ельника была полянка диаметром метров десяти-двенадцати. По периметру ее обступали высокие ели с сухими ветвями почти до половины ствола, а посередине стояла высохшая до костяной белизны коряга, бывшая когда-то крупным можжевеловым кустом. Сейчас же она превратилась в природную абстрактную скульптуру, очень уместную здесь. Капитан Воронин несколько раз спасал ее от разрушения на растопку. Ведь валежника кругом полно, да вот и сухие еловые ветки над головой загораются, словно порох, от одной спички.

Воронин прошел через полянку к стоящей немного поодаль самой крупной ели и, осмотревшись кругом, начал руками раскапывать сухую лесную прель между корнями. Опавшие еловые иглы, листья, шишки и мелкий мусор не слежались и раскидывались легко. На глубине двадцати-тридцати сантиметров в норке, бывшей ранее убежищем какого-то лесного зверька, он нащупал пластиковый пакет и потянул его наружу. В пакете виднелось несколько стеклянных банок с закручивающимися крышками, а в них — и россыпью, и в коробочках, и в пакетиках, и в бумажках — разнообразные патроны. Это был клад капитана Воронина. То, что когда-то покладено-положено-схоронено здесь.

История этого клада началась несколько лет назад, в послеучилищные холостяцкие времена. После выпуска лейтенант Воронин по распределению попал в эту часть вместе с Иваном Мартяшкиным, его однокурсником, курсантом его же отделения, и жили они в одной комнате офицерского общежития. Был Иван сыном офицера-капитана, участника Великой Отечественной войны, так что ему всю сознательную жизнь, до поступления в училище, пришлось скитаться по военным городкам, от нескольких гарнизонов в Белоруссии, через Север и Горьковскую область к заливу Кара-Богаз, где, по его собственным словам, у него от ослепительного солнца даже глаза выцвели. Там отец и закончил службу, причем ему не дали дослужить до полной пенсии четырех месяцев. Обосновались Мартяшкины в небольшом городке Пензенской области, куда Иван ездил в отпуск уже на последнем курсе училища. Кроме отца Василия Николаевича, в семье была мать, полная рыхлая женщина, которую Воронин видел однажды в городке, куда она приезжала по пути в столицу, и ещё младшая сестра Ивана, ей в то время исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет.

Сам Иван казался внешне непримечательным, невзрачным, но о своих качествах имел очень высокое мнение. Он обладал крепкой памятью, в одной из школ ему посчастливилось учиться у очень хорошей преподавательницы литературы, так что он выдавал иногда весьма интересные мысли о писателях прошлого. Восхищался Бабелем, Булгаковым, знал о Пастернаке, Платонове и Пильняке, иногда приводил цитаты из Есенина и А. Н. Толстого о том, что «нет толку в большой еде» и тому подобное. Но такие остроты быстро надоедали, потому что их было не много и они часто повторялись. Числился он стрелком-спортсменом первого (крепкого, по его словам) разряда, поэтому довольно часто его вызывали на сборы, но на соревнования выше окружных он ни разу не попадал. Из поездок он привозил кое-какие новости из околописательского и околоэстрадного кругов и эпиграммы типа: «Я — Евгений, ты — Евгений, Я — не гений, ты — не гений…» и т. д. В последнее время Иван пытался просвещать Воронина по современному искусству, постоянно повторяясь и путаясь. А интересоваться этим делом сам начал, потому что на сборах познакомился с интересной современной продвинутой девчонкой и ездил с ней в Москву на выставку французского импрессионизма. Ну и, естественно, много рассказывал о своих подвигах на любовном фронте, конечно, по обыкновению привирая и преувеличивая. Словом, являлся человеком «чуть выше среднего уровня» по классификации Воронина.

Была у Ивана еще одна страсть — коллекционирование боеприпасов к самому разнообразному оружию. Естественно, что в его коллекции были патроны к стрелковому оружию, начиная с «валовки» и «негра» и заканчивая «целевым», «экстрой» и ОП (опытными партиями), патроны к «биатлонке», «произволке», разнообразные патроны к пистолетам разных стран и марок от финских до американских, а также патроны Второй мировой войны — зажигательные, трассирующие и бронебойные нашей армии и армий зарубежных. В этой части коллекции, видимо, не до конца разбирался и сам владелец.

Другая, секретная часть коллекции размещалась в небольшом дипломатике с кодовым замком. Вот эту часть, Воронин в этом был уверен, Иван не показывая никому. А приобрел он этот чемоданчик совсем недавно у прапора, мастера спорта по пистолету, несколько месяцев назад приехавшему, или уволенному (слова Ивана) из ГСВГ — Группы советских войск в Германии. Это был набор для выполнения нашими контрразведчиками самых тайных и щекотливых операций. Применяемые вещества вызывали мгновенную смерть из-за остановки сердца или обширного кровоизлияния в мозг. И так же мгновенно эти вещества разлагались, не оставляя никаких следов. Был человек — и нет его. Есть следствие, но нет причины. Конечно, там находились и вещества, вызывающе смерть через строго определенное количество часов — что являлось неожиданностью для всех, включая самого усопшего.

Этот набор Иван показывал Воронину только одни раз, наверняка и сам не зная особенностей всех этих ампулок, шприц-тюбиков и просто шприцев, патронов с полупрозрачными пулями и с разнообразной маркировкой на гильзах, и просто патронов, внешне не отличимых от боеприпасов нескольких армий. Стоил этот чемоданчик Мартяшкину не дешево, как он сказал, дороже «Жигуля». Как раз во время последнего отпуска Ивана в том же самом городке, где его семья обосновалась после увольнения в запас отца, умерла его любимая тетка. И Ивану достался в наследство небольшой потрепанный школьный портфельчик. Он был набит монетами. В грязных мешочках, в замусоленных тряпочках, в разнообразных лоскутках, рассыпающихся от дряхлости. Наряду с обычным мусором сталинских, хрущевских и брежневских времен там были действительно ценные вещи. Иван показывал дирхем, дублон, талер и несколько византийских монет, а также мешочек с царским золотом. Воронин с интересом всматривался в увиденные в первый раз невзрачные монеты, имеющие такую ценность. И всё это ушло в обмен на дипломат с кодовым замком. Воронин сказал, что иметь такую вещь при себе хуже, чем атомную бомбу, но Иван ответил, что приобрел её с целью перепродажи с большим наваром, только надо знать, кому и как его перепродать, иначе можно остаться не только без рук, но и без головы.

Но продать чемоданчик он не успел, ибо грянула катастрофа. В тот год Иван ездил в отпуск в апреле. Вначале он был очень доволен, весел и много рассказывал о своей семье, но летом что-то случилось, и Иван стал хмурым и неразговорчивым, что-то его угнетало. 4 августа Воронин уходил на дежурство с утра. Было раннее воскресное утро, около восьми часов, Иван лежал, закутавшись в одеяло, отвернувшись к стене. Странно, ведь обычно в это время он уже делая зарядку в Лесном городке.

Воронин вполголоса сказал:

— Ну, я пошел.

Иван буркнул в ответ что-то невнятное.

Когда вечером после дежурства Воронин, открыв дверь в комнату своим ключом, вошел, то увидел, что Иван сидит на стуле за столом спиной к двери, положив голову на руки. Перед ним стояла пустая бутылка из-под водки. «Накушался!» — подумал Воронин. Подойдя ближе, он через плечо Ивана увидел на столе бумаги. Это была телеграмма: «Умерла Иринка. Похороны пятого. Срочно выезжай. Папа. Мама». Рядом лежало письмо, видимо, пришедшее намного раньше, ибо оно было потертым на сгибах и немного помятым. Воронин прочитал подчеркнутые слова: девственна, беременна. Ещё он увидел на столе мелкие стекляшки, вроде бы раздавленную ампулу и, обернувшись, заметил торчащий из-под подушки знакомый чемоданчик. Он застыл на мгновение, потому что у него перехватило дыхание, затем хотел броситься к двери. Но форточка была открыта, и он понял, что если бы было опасно находиться в комнате до сих пор, то бежать было бы уже поздно. Потом подошёл к Ивану и потрогал его за тяжёлое застывшее плечо. Всё было ясно.

Воронин быстро засунул в пластиковый пакет дипломат, смёл туда же газетой со стола стекляшки, подумав, добавил к ним и письмо. Во второй пакет он сложил из Иванова чемодана, стоявшего в платяном шкафу, все банки и высыпал туда же россыпь патронов.

Быстрым шагом пройдя в Лесной городок, пакет с патронами он спрятал в тайник, который заметил за несколько дней до этого, а другой пакет со злополучным чемоданчиком и письмом, положив в него увесистый булыжник и связав подвернувшимся под руку куском ржавой проволоки, зашвырнул в Рыжовский пруд, под дамбу, в самое глубокое место. Он не знал в тот момент, все ли делал правильно, но вот так тогда получилось. Впоследствии этот ингредиент сыграл свою роковую роль в зарождении Существа.

Потом Воронин пошёл на квартиру к командиру части и рассказал ему о том, что он увидел в комнате, придя с дежурства, конечно, не упоминая ни о дипломате, ни о патронах. Командир, глухо покашливая, несколько раз прошелся по комнате, затем сказал:

— Иди в кабинет начальника штаба, я ему сейчас позвоню, чтобы он туда пришёл, и подробно все изложи на бумаге. Иди!

Когда Воронин почти через час вернулся в общагу, там уже были командир, полковой врач Константиныч и, естественно, особист, который тут же увел Воронина на кухню, заставив всё ещё раз рассказать. И потом сказал:

— Найди в общаге свободную кровать, кто-нибудь обязательно или в отпуске, или в командировке, или на дежурстве. Будешь пока там спать, а мы тут пока поработаем, потом опечатаем. Пока из части — никуда. Может быть, понадобишься.

Через два дня приехал отец Ивана Василий Николаевич, а ещё через два дня, когда его сына после прощания погрузили на выделенную машину вместе с оградкой и надгробьем на могилу, срочно сваренными полковыми умельцами, он зашел к Воронину:

— Послушай, Володя, я уверен, что ты знаешь обо всём этом, чем я услышал здесь и чем я понимаю. Не мог Иван умереть от одной бутылки водки, не такое у него было сердце. Он, когда был последний раз в отпуске, очень хорошо о тебе отзывался. Говорил, как повезло, что у него такой друг. Ты должен понять, как тяжело мне, когда за три дня пришлось потерять и дочку, и сына. И как Иринка могла в таком лягушатнике потонуть, его же переплюнуть можно! И Иван сразу же! Я ведь прошел всю войну, видел смерть в разных обликах и много раз, так что должен понять, должен выдержать то, что ты мне объяснишь. Что, ничего не знаешь? И ничего не скажешь? Ну, так не дай Бог тебе в такую ситуацию попасть. — И он, тяжело подволакивая ноги, побрёл к двери. — А кстати, у Ивана было золотишко. Не знаешь? Ну, так Бог тебе судья.

Василий Николаевич, не оглядываясь, не поднимая глаз, медленно затворил за собой дверь.

И вот этот клад, память об Иване Мартяшкине, достал Воронин сейчас. Он нашел девятимиллиметровый патрон, а всё остальное спрятал на старое место. Долго перекатывал между пальцами смертоносный кусочек металла, а потом решительно зарядил пистолет и спустил курок. Щёлк! Осечка! Потом прицелился в можжевеловый скелет. Раздался выстрел, от скульптуры полетели куски, заклубилась пыль. Опять заложило уши. Все-таки «Макаров» в замкнутом пространстве или там, где со всех сторон отражается звук, здорово грохает, не то, что в тире — такой мягкий, вежливый хлопок.

Не успел пройти звон в ушах, как послышался хруст веток, чьи-то торопливые шаги, и на грудь Воронину бросилось задыхающееся, сопливое чудо — его сын Гришка. Не успев отдышаться, прижав мокрую щеку к груди отца, он торопливо залопотал:

— Пап, ты не попал? Ну и правильно, не надо стрелять белочек, их жалко! Я ведь вчера вечером просто так сказал, не подумав, что мне мопед хочется. Ничего мне не надо, лишь бы было всё нормально. Я сегодня утром ждал-ждал тебя, и уснул. И тут сразу же во сне Андрюшку увидел. Он оказал, чтобы я бегом бежал в Лесной городок, на наше место, и сказал тебе, чтобы ты не стрелял. Ты не сердишься на меня, пап?

Воронин сначала прижался щекой к мокрой, потной голове сына, потом подул на его макушку, прижался к ней губами и глубоко-глубоко вдохнул родной запах.

Постепенно Гриша успокоился. Перестало бешено колотиться сердце, как у загнанного зайчонка. Потом он хитренько посмотрел снизу вверх на отца одним глазом.

— Ты не сердишься, пап? И не будешь на меня сердиться?

— Это ты о чём?

— Подожди здесь. Я быстро. — И бросился в кусты. Вернулся он через минуту, таща за одну лямку вещмешок.

— Вот это я обменял на наши монетки.

Было у них с десяток советских серебряных полтинников двадцатых годов, да немного дал в свое время Иван — Николаевский рубль и несколько штук серебряной мелочи. Григорий вытащил из мешка сапёрную лопатку, небольшой топорик в чехле, фонарик и к нему еще пару батареек, моток бечёвки, фляжку с водой и маленький пакетик с десятком карамелек. Воронин сразу понял, что к чему.

Несколько дней назад он обмолвился сыну, что должен быта подземный ход — кабельный канал на огневую позицию, как раз в том месте, на которое сейчас наползла Сфера.

— Вот, папа! Пойдем Андрюшку спасать?

— Ну, хорошо. Попробуем…

Они быстро прошли по тропинке к разрушенной станции и через разрывы в проволочном ограждении вышли на антенный павильон. Немного сбоку от него, рядом с бетонной дорогой, Воронин подошел к металлическому листу, выкрашенному в зелёный цвет, и сдвинул его в сторону. Под ним была крышка люка с навешенным на петли замком. После двух-трёх ударов обухом топора замок отскочил, и Воронин поднял крышку. Показались металлические ступеньки, ведущие вниз, в темноту.

— Вот! Не страшно, сын? Нет? Ну, пошли!

Воронин включил фонарик и по ступенькам спустился в люк. 0н попал в маленькую комнату, посветил по стенам, нашел выключатель и зажег небольшой светильник на стене, закрытый плотным, пыльным стеклом. За отцом вниз спустился и сын. Воронин поднялся наверх, взял рюкзак и опустил за собой крышку люка.

— А если нас кто-нибудь закроет сверху, то как мы выберемся? — изменившимся голосом спросил Гришка.

— Не боись. Здесь выходы во все стороны. Вот этот коридор — на электроподстанцию, этот — к связистам, в линейный зал, этот — на командный пункт. А нам нужен вот этот. — И Воронин подошёл к квадратному проёму в стенах комнатки, повернул рубильник на правой стенке. Засветился ряд тусклых огоньков, уходящих вдаль.

В подземелье было довольно прохладно, Воронин снял китель и, подвернув рукава, надел его на сына.

— Пап, а у тебя там пистолет? Надень ремень на меня. — Воронин дважды обернул ремень вокруг сына, связав его портупеей. — Вот теперь я уже совсем не боюсь. Я теперь совсем как ты, папа!

Воронин накинул рюкзак на одно плечо и вошел в коридор. Для того чтобы было легче идти, он потихоньку рассказывал:

— А знаю я все это потому, что бывал уже здесь несколько раз. Служил здесь знакомый офицер, мы пришли в эту часть в один год. Так он по совместительству занимал должность кабельщика-техника и дератизатора.

— А что это такое «де-де…»?

— Это специалист по борьбе с грызунами, с крысами и мышами. Он каждый месяц ездил в Серпейск, в санэпидстанцию, привозил ящик отравы и раскладывал её в кулечках по кабельным каналам. А этих каналов здесь несколько километров. Правда, не все такие большие, как этот. Есть такие, что ползком еле проберешься, а есть, что просто вскрывают сверху. Вот видишь, вон там кулёчек с горошинками серого цвета, а рядом крыса валяется. Уже бывшая крыса.

— Пап, а зачем их отравляют? Их ведь тоже жалко.

— Они первые враги кабелей. Мышки обычно любят вот эти, тонкие. Там под оплёткой такой белый пластик есть, стирофлекс называется. Он для мышей лучше масла.

— Масла! Ха-ха. Хлеб с маслом…

— Да! А крысы всё жрут. И вот эти толстые резиновые кабели. А там внутри напряжение. Так несколько раз в год бывает замыкание. Хорошо, если не случится крупного пожара.

Так за разговорами пробирались вперёд. Правда, идти было нетрудно. Кабели были аккуратно развешаны на кронштейнах по стенам, только в нескольких местах на полу валялись не размотанные бухты провода, да в двух-трёх местах пришлось пробираться через завесы перепутавшихся кабелей: видимо, не выдержали нагрузки кронштейны.

Несколько раз попались ступеньки сварных лестниц, ведущие вверх. Воронин внимательно осматривал их, подсвечивая фонариком. Все они заканчивались люком, запертые снизу на задвижку. Это могло пригодиться.

— Пап! А ведь по этим лестницам сюда могут пробраться шпионы, американцы. Ведь мы где-то под Лесным городком.

— Видишь, они закрыты снизу, да и сверху их не видно — дёрн, трава. Чужие здесь не ходят.

Ну, вот и пришли! Бетонные стены коридора и потолок были разрушены. Далее путь перекрывала земляная осыпь, наискосок плотной пробкой перекрывая коридор. Воронин остановился. Сбоку к нему прижался Гришка. Помолчали.

— Пап, но у нас есть лопата.

— Попробуем…

Воронин взобрался на осыпь и попробовал лопаткой откидывать землю. Но уже сантиметров через двадцать встретилась плотная, фиолетовая, похожая на резину, скользкая преграда. Лопата не могла взять ее даже на миллиметр.

— Ничего, Гриша, у нас с тобой не получится…

Гришка вдруг зарыдал в голос, завизжал, закричал:

— Ах ты, гадина, нас не пускаешь?! Ты нам всю жизнь испортила!

Он схватил топорик, взобрался на насыпь и стал бить в небольшое окошко, очищенное отцом. Внезапно откуда-то раздался глухой гул, а потом громкое шипение. Коридор начал заполняться фиолетовым светящимся туманом. Гришка выронил топорик и, недвижимый, сполз на пол.

О том, что было дальше, Воронин помнил только небольшими обрывками. Как схватил сына на руки и почти бегом бросился назад. Как им удалось добраться до ближайшей лестницы; как, в кровь обдирая пальцы, открыл задвижку люка; как, упираясь плечами, руками, головой, с хрустом в позвоночнике, откинул крышку, а затем, глотнув свежего воздуха, опустился снова вниз и вытащил сына, — обо всём этом Воронин вспоминал как в бреду. Почему-то вспоминалось потом, что, как только он убрал ноги подальше от люка, с грохотом рухнула крышка, закрыв черневшее отверстие лаза, и долго-долго дрожали ветки небольшой ёлочки, росшей рядом.

Очнулся он уже тогда, когда солнце стояло высоко. На коленях у него спал сын, спокойно посапывая.

Тут он услышал стук каблуков по бетонной дорожке и голос:

— Джеки, Джеки, сюда. О, Джеки!

У Воронина засвербило в носу, и он громко чихнул. Раздался громкий собачий лай, и между ёлочками и кустиками показался огромный пес, большими прыжками сокращая расстояние между ними, заметно уменьшавшееся каждый миг.

Кто-то завопил:

— Джеки, фу! Джеки, фу!

Воронин схватил сына, пригнулся к нему, закрывая собой. Он успел заметить, как пёс взвился в воздух в последнем прыжке. Но что-то остановило его на лету, скрутило узлом и швырнуло оземь. Тут на тропинке показалась женщина. Она остановилась, прижала руки к груди, побледнела, переводя округлившиеся глаза со своего Джеки на Воронина со спавшим у него на руках сыном. И вдруг завизжала. Воронин хотел сказать:

— Что визжишь, дура! Не видишь, что сын спит?

Но женщина развернулась и бросилась бежать. Джеки встал и медленно поплелся за ней, подволакивая задние лапы. За ним оставалась кровавая дорожка. А Гришка проснулся.

40. Сфера

Сколько тревог и волнений навалилось на наших путников за каких-то пару часов, с тех пор, как они покинули церковь! Усталый мозг уже отказывался вмещать в себя все эти неприглядности и ужасы, царившие на улицах села. Андрей впал в мрачное состояние духа и шагал вперед молча, стиснув зубы; Игорь был готов то плакать, то смеяться и постоянно нёс какую-то ахинею, лишь бы не молчать, лишь бы нарушить разлившуюся в окрестностях тишину, которая комариным писком звенела в ушах. И только Горелов сохранял самообладание, понимая, что их миссия еще далека от завершения.

— Как там наши-то, в церкви? — тараторил Игорь, забегая вперед и преданно заглядывая в глаза учителю. — Не вернуться ли нам назад, как вы считаете, Виктор Александрович?

Учитель промолчал и только отрицательно мотнул головой.

— Ты что, Метис, сдрейфил? — одернул его Андрей.

— Ничего не сдрейфил!.. Просто устал маленько… Виктор Александрович, как ваша нога? Идти можете? — Он заметил усилившуюся хромоту Папы Карло и теперь хватался за нее, как за спасительный шанс.

— Не беспокойся, Игорёк, со мной все в порядке. Пойми, нам необходимо сегодня побывать в сельсовете и у военных, иначе потом может быть поздно. А насчет наших не переживай, Юра с Витей разберутся, что к чему.

После увещеваний учителя и друга Игорь прекратил приступы малодушия и взял себя в руки, по крайней мере, внешне.

Возле сельмага царило нездоровое оживление: замки сорваны, стёкла разбиты, все двери настежь. У центрального входа тарахтел и отравлял воздух сизыми выхлопами старенький ЗИЛ.

В его кузове беспорядочной грудой громоздились мешки, банки, коробки со всяческой снедью. Шофера за рулем не было, и у Андрея мелькнула шальная мысль.

— А не попробовать ли нам… Мы в школе автодело изучали. На практике я даже «пятерку» получил… Так что…

Но замыслам его пока не было суждено сбыться, поскольку из чрева магазина раздался лязг, грохот, скрежет, звон битого стекла и шум потасовки, и через мгновение на крыльцо выкатился ревущий, воющий, матюгающийся клубок, состоящий из двух колхозных мужичков.

— Васька, мать твою, убью, зараза!.. Цельный ящик водяры грохнул!.. Да за это я тебе!.. Я тебя!.. — орал один из них, отчаянно обрабатывая голову и плечи поверженного соперника пудовыми кулаками.

— Петька, ты что, охренел?! Я просто… спотыкнулся, — оправдывался другой, закрывая плешивый череп руками и отчаянно отбрыкиваясь ногами. — Что тебе, водки жалко?.. Да там её хоть вусмерть упейся!

Между тем Петька надежно оседлал Васькину грудь и уже занес кулак для решающего удара, но тут увидел посторонних. Поднявшись на ноги, отряхиваясь и оправляясь, оглядел исподлобья старика и двух пацанов и процедил сквозь прокуренные зубы:

— А вы кто такие будете? Чего нужно? И вообще, что это вы здесь делаете?

— Этот же вопрос я хотел бы задать и вам, любезнейший! — откликнулся Пала Карло, опершись обеими руками на посох и скептически поглядывая на своего оппонента. — Но впрочем, извольте. Я учитель физики Горелов Виктор Александрович, а это мои ученики Андрей Воронин и Игорь Мусаев.

— Механизатор Погоняев, — церемонно расшаркался Петька. — А эта вот жертва аборта — водитель Хохлов.

— Что же вы, товарищи, мародерством занимаетесь?

— Каким таким мародерством? Выполняем приказ Хозяина!

— Да что же это за Хозяин за такой, разрешите полюбопытствовать?

— А чего же, полюбопытствуйте. Такое уж ваше дело учёное — любопытствовать, — прогундосил подошедший плешивый Васька, утирая промасленным рукавом комбинезона разбитый нос. — Хозяин? А это, понимаете, как посмотреть, кто такой Хозяин… С одной стороны, это директор колхоза, то бишь председатель, с другой — председатель же сельсовета, с третьей…

— Кончай трепаться, философ, — одернул своего не в меру разговорчивого приятеля Петька. — А вам, собственно говоря, какое до этого дело?

— Нам нужно встретиться с представителями советской власти, чтобы определиться с обстановкой, — дипломатично ответил Горелов.

— А чего же, это можно. Тем более все начальство сейчас в сельсовете заседает… Они там третьи сутки водку глушат. Так что найдете всех в лучшем виде… Ну что, Васька, мировую?.. — Он вынул из кармана початую бутылку водки и, запрокинув голову, сделал пару внушительных глотков, выдохнул, крякнул от удовольствия и занюхал рукавом.

— Нельзя мне, я же за рулем!

— А вы, интеллигенция, не желаете?

— Нет, спасибо. Не могли бы вы нас подкинуть до правления?

— Это мы легко… Сейчас как раз туда «боеприпасы» повезем, — махнул он головой на переполненный кузов, хитро осклабившись. — Батальоны просят огня!.. У них там пьянка-гулянка полным ходом… Заседание комитета спасения называется… Вот умора! Они и афишки уже отпечатали да по всему селу развесили. Не читали? — И он протянул Горелову бумажку. Папа Карло, расправив её и держа на вытянутых руках, прочёл текст, заголовок которого был отпечатан через трафарет красной краской.

ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!

ЖИТЕЛИ РЫЖОВО И ГОСТИ СЕЛА!

В условиях природного катаклизма, произошедшего по неясным пока причинам и повлекшего за собой человеческие жертвы и значительные разрушения, Рыжовский сельский Совет берёт на себя всю полноту власти и ответственности. Совместно с правлением колхоза «Верный путь» организован Комитет спасения, призванный координировать действия, направленные на устранение последствий стихии и обеспечение порядка.

Призываем всех собраться в здании сельсовета, при себе иметь документы, теплые вещи и съестные припасы. Будут организованы бесплатные обеды и обеспечена вооруженная охрана и патрулирование улиц.

Все подозрительные личности будут задерживаться, все незаконно присвоенное имущество — изыматься. Свободное передвижение по селу к окрестностям — только по пропускам, завереннымпечатью сельского Совета и подписями членов Комитета.

Председатель Рыжовского сельсовета

С. К. ЕВДОКИМОВ

Председатель колхоза «Верный путь»

Д. А. АБРОСИМОВ

— Что же, понятно, — вздохнул Горелов, возвращая воззвание Петьке, и тот, порывшись в карманах, извлёк на свет картонную коробку, вытряхнул из нее на ладонь несколько ржавых канцелярских кнопок и, отойдя к дверям магазина, принялся старательно пришпиливать листок бумаги, а затем, полюбовавшись на свою работу, вернулся к остальным.

— Нам велено расклеивать афишки во всех общественных местах, — пояснил он. — Для оповещения народа.

— Что-то я не заметил на воззвании подписи председателя парткома, — скептически заметь учитель. — Ведь, как я понимаю, народ и партия всё ещё едины?

— Единее некуда, — откликнулся Петька. — Только вот с единством незадача вышла. Партбосс со своей секретуткой намедни в райцентр укатил, на партконференцию… А вы, я вижу, фронтовик. Что же, уважаю! У меня у самого батя на фронте погиб. Так что же, надеюсь, ваша просьба остается в силе? Тогда залазьте, сейчас поедем в сельсовет. Мы с вами, ребята, сядем в кузов, а вы, учитель, садитесь в кабину. Давай, Васька, трогай! Да поосторожней, уважаемого человека везём. Так что особливо не гони.

Горелов, заметив сомневающиеся взгляды ребят, утвердительно кивнул им, с помощью Васьки тяжело взгромоздился на сиденье автомобиля. Андрей с Игорем мигом перемахнули через борт и уселись на ящиках. Следом забрался Петька и, подмигнув ребятам, несколько раз стукнул кулаком по давно некрашеной, со следами ржавчины, кабине.

— Поехали!

Хлопнула дверца со стороны водителя, и дышащая на ладан старенькая машина, содрогнувшись всем своим металлическим нутром, кашляя сизым дымом, тронулась с места. С натугой взяв очередной подъем, она выползла на ровный участок дороги

Водитель Васька, пижонски крутя баранку одной рукой, а другую с зажжённой папироской выставив в окно, что-то недовольно ворчал, шмыгал разбитым носом и то и дело поглядывал на своего пассажира. Видно, что-то хотел спросить, да всё никак не решался.

Горелов, заметив Васькины мучения, первым нарушил молчание:

— Вы что-то хотели?

— Д-да… то есть нет… то есть да. Я вот что хотел спросить: надолго это с нами? — Он неопределенно махнул рукой на окрестный пейзаж. — Ну, вся эта, извиняюсь за выражение, хренотень. Мужики разное говорят…

— И что же говорят мужики? — полюбопытствовал учитель.

— Да разное… Что это, мол, пришельцы начудили. Или что это всё происки империалистических хищников. Он на нас бонбу секретную сбросили — и вот результат. Всех наших по этим пузыря мыльным рассадят, а потом поодиночке перешлёпают. Как говорится, разделяй и властвуй. А еще болтают, что это наказание Божье за грехи наши … Сам-то я ни в Бога, ни в чёрта не верю, — не без гордости заметил Васька. — А мужики сумлеваются… Что говорит по этому поводу современная наука?

— Современная наука по этому поводу молчит, — глубокомысленно изрёк Папа Карло. — Имея козыри на руках, он, разумеется, не собирался раскрывать их первому встречному, а потому отделался общими словами. — Прежде всего, нам неизвестны причины произошедшего. Так что можете рассматривать данное явление как чудо, или, по научному выражаясь, феномен.

— Чудо, говорите? Феномен? А разве чудеса бывают?

— Оказывается, бывают! Пока какое-либо явление не получило рационалистического толкования, оно воспринимается людьми как нечто сверхъестественное, как чудо.

Вскоре подкатили по старинной дубовой аллее, изрядно загаженной колхозным скотом, к белевшему сквозь вековые кроны зданию сельсовета. Васька лихо затормозил у крыльца.

— Прибыли!

На ступеньки выбежал суетливый мужичок в цивильном костюме, впрочем, довольно засаленном и помятом, замашками своими похожий на колхозного счетовода.

— Васька! Петька! Где вас черти носят? Скорее разгружайте машину — и на общее собрание!

Но, заметив посторонних, осекся, сделал неуверенный шаг назад и даже присел от удивления.

— А эт-то кто такие? — Справившись с волнением, счетовод приободрился, приосанился и испытующе вперил взор в непрошенных гостей.

Учитель представился сам, представил своих подопечных и вопросительно посмотрел на счетовода.

Тот замялся, снова засуетился, всплеснул ручонкам и, приняв решение, юркнул в двери, бросив через плечо:

— Ждите, я доложу!

– Однако, — протянул Андрей, недоуменно пожимая плечами. — Ну и порядочки у них здесь! Не соблаговолят ли почтенные члены комитета удостоить наши скромные персоны высочайшей аудиенции?

Риторический вопрос повис в воздухе. Пала Карло и Метис хранили молчание. Не шумела листва вековых дубов, воздух, казалось, превратился в густой сироп и с трудом проникал в лёгкие. Всё замерло, как перед грозой. И только Васька с Петькой, тихонько переругиваясь, возились в кузове грузовика.

Вскоре счетовод вновь возник в дверном проёме в сопровождении двух дюжих молодцев, похожих друг на друга как две капли воды: квадратные плечи, бритые затылки. Это были братья Самойловы, кооператоры, промышляющие торговлей в Серпейске и приехавшие недельку-другую погостить у тётки. Новая порода людей, подумал Андрей, где только таких производят? Он ещё нашел в себе силы негромко пошутить:

— Императорская гвардия!

— Знать бы только, кто император, — так же негромко парировал Метис.

Счетовод, скова напустив на себя начальственный вид, велеречиво изрёк:

— Виктор Александрович, ребята, добро пожаловать в Рыжовский сельский Совет! Члены Комитета спасения готовы принять вас. — И приглашающим жестом указал на дверь. Только что не раскланялся! Только что традиционные русские хлеб-соль не поднёс на серебряном блюде, накрытом расшитым полотенцем! Счетовод в очередной раз сменил выражение подвижного лица, и теперь так и лучился добродушием гостеприимного хозяина. Непроницаемые физиономии каждого из квадратных молодцев резко контрастировали со столь любезным приглашением.

— Эх, не нравится мне всё это, — вздохнул сокрушенно Метис. Но делать нечего: назвался груздем — полезай в кузов. Счетовод семенил впереди, указывая дорогу по коридору, увешанному портретами передовиков производства. Здесь направо, пожалуйста, сюда. Два брата-квадрата неотступно следовали сзади, их холодные серые глаза сверлили затылки гостей, их горячее дыхание подгоняло пленников вперед.

Счетовод распахнул дверь, обитую черным дерматином и уже украшенную напечатанной красной краской через трафарет табличкой: «Комитет спасения». Учитель с ребятами ступили на порог комнаты, украшенной красной ковровой дорожкой, упирающейся в массивный дубовый стол под красным же сукном, за которым восседали…

Горелов сначала не поверил глазам своим. Сердце гулко бухнуло в груди и провалилось куда-то в пятки. За столом восседали двое доблестных кагэбэшников — Дед и Лейтенант — и ещё двое незнакомых представительных мужчин, очевидно, председатель колхоза и председатель сельсовета. Впрочем, на этих Горелов не обратил особого внимания — только взглядом скользнул — и снова упёрся в недобро сверкнувшие исподлобья, из-под клочковатых седых бровей стальные глаза Деда, холодные глаза убийцы и палача.

Тем временем два брата-квадрата неслышно выросли за спинами наших путешественников, отрезая им путь к отступлению.

41. Вне Сферы. Капитан Воронин

Едва Воронин пришёл домой, как к нему заявился врач части Константиныч. Он долго молча всматривался в капитана, а потом сказал:

— Я вижу, что тебя совсем заездили на службе. Тебе надо отдохнуть. Давай сделаем так. Сейчас идет машина в вышестоящий штаб. А там я свожу тебя в госпиталь. Думаю, удастся оформить освобождение на месячишко. Я сам поговорю со специалистами, а ты не особенно расстраивайся, молчи больше, говори, что сильно болит голова и что устал очень. А на обратном пути покажу тебя своему другу, он работает в клинике.

Воронин не знал, что на него уже заведено дело, по которому даже в нормальный дурдом не возьмут. Там была и медицинская характеристика, и служебная, и даже два-три доноса, хранившихся до того у особиста. Какую-то бумажку добавил и начальник госпиталя, звонивший в присутствии Воронина по нескольким номерам, но нигде в течение текущей недели места не освобождались.

На обратном пути машина свернула с шоссе где-то возле правления колхоза «Верный путь» на просёлок. После езды по довольно сильно разбитой дороге через поля и небольшие берёзовые рощицы, минут через двадцать подъехали к группе одиноко стоящих домов, по виду похожих на заброшенную дворянскую усадьбу. По полузаросшим аллейкам с чахлыми деревцами слонялись странно одетые и странно ведущие себя личности.

Константиныч провёл Воронина в облупленное двухэтажное здание. Через полутёмный, пахнущий гнилой сыростью коридор прошли в маленькую, с одной продранной кушеткой, комнатку с тускло горящей, засиженной мухами лампочкой.

— Посиди здесь, подожди, — сказал Константиныч и вышел в другую дверь, на которой не было никакой надписи. За дверью послышались глухие голоса, затем выглянул Константиныч и кивком позвал Воронина за собой.

Сидящий за столом седой человек в белом халате мельком взглянул на Воронина через очки. «Раздевайся», — кивнул на кушетку, не менее древнюю по внешнему виду, чем в прихожей, и продолжил шуршать лежащими перед ним бумагами.

Осмотр закончился довольно быстро. Всё было как обычно: поколачивания, покалывания, чиркания карандашиком и т. д.

Воронин вернулся в знакомую уже комнатку, уселся на знакомую кушетку и откинутся к прохладной стене, выкрашенной в какой-то буро-непонятный цвет, видимо, уже несколько лет назад. Сквозь неплотно прикрытую дверь были слышны голоса: плохо различимый, вполголоса, бубнёж Константиныча и отчётливый, резкий, не привыкший сдерживаться в собственном кабинете голос хозяина. Воронин не особенно вслушивался, ему было всё равно, тем более что внимание как бы уплывало временами, хотелось спать. Но кое-что можно было разобрать:

— Нет, Константиныч, ты меня на это дело не сватай. Ну что ж из того, что я помог тебе прошлый раз?! Что же было тогда? А! Два солдатика, помню-помню, один совал проволочки в розетку. А другой? Да, другой искал Гитлера в кабельных каналах. Ну, тот раз я тебе помог как бывшему однокашнику. Тогда было ясно, что солдатики только «косили», придуривались. А здесь совсем другое дело, человек здоров, только устал очень, заездили его вконец. Отдохнёт, всё восстановится. Да ты мне не толкай эти бумажки. Что? Говоришь, что всё согласовано с особым отделом? Вот этого ты мне не должен был говорить! Ложил я на ваш особый отдел. Клал! Понял? Вот когда ты заходил сюда, обратил внимание на двух мордоворотов с покарябанными рожами? Только до твоего приезда мы четыре часа не могли перевести одного моего пациента с одного места на другое, пока не сняли решётки с окон и не подогнали спецмашину. Понял, какой у меня контингент? А ты тут... Ну, давай дёрнем. (Звяк-звяк. Буль-буль). Что, вообще не принимаешь? Ну и дурак! Да, я слышал, что тебя по кускам собирали, когда ты на северах с вертолетом грохнулся. Так ведь собрали же! Тем более лечиться надо. А это что за фокус? Ты мне конвертов не предлагай! Отдай их назад. А если хочешь, приезжай ко мне на выходные, махнём в столицу, там есть у меня несколько нормальных точек. И этого не можешь? Машка не пускает? Конечно, это причина! А на будущее ко мне с этими филькиными бумажками не приезжай. В эту клинику можно попасть только по направлению вашего головного Темногорского госпиталя. Уяснил? Ну, бывай!

Как добрались до части, Воронин не помнил, так как ему что-то вкололи, и он всю дорогу в машине проспал. А через несколько дней пришёл приказ о его переводе в другую часть. Кто тут и как подсуетился, история умалчивает, да это и не важно.

42. Сфера

Дружной компанией ребята расположились у разведенного неподалеку от церкви костерка. На время разведывательной экспедиции, ополовинившей их силы, пост с колокольни сняли, поэтому все были в сборе. Красное пламя в фиолетовых сумерках отбрасывало на лица причудливые блики, дым в неподвижном воздухе столбом поднимался вверх. Тихо и тревожно было вокруг, только потрескивали в огне угольки да голосила в прибрежных кустах ошалевшая птица, перепутавшая день и ночь.

Самое время для страшных сказок. Да только вот действительность была страшнее любой сказки.

На время отсутствия Игоря обязанности повара взял на себя Витька, вот только шашлыки у него то подгорали, то оказывались недожаренными.

— Эх, жаль, нет здесь Метиса, — сокрушался незадачливый кулинар, раздавая по кругу шампуры, и с особой почтительностью, чуть ли не с церемониальным поклоном — Ксюхе, за которой с момента её появления начали ухаживать все без исключения мальчишки, даже малолетний Любимчик Пашка. Девочка с благодарностью принимала знаки внимания, никому не отдавая предпочтения, и всё больше молчала, приглядываясь к новой компании. Витька протянул шампур и бабе Маше, но та сокрушённо покачала головой:

— Да что ты, внучок, я ведь ровесница века, у меня и зубов-то давно не осталось, чтобы мясо жевать. Я уж лучше компотика отведаю. — Она протянула руку к банке консервированных ананасов, к которым в последнее время весьма пристрастилась.

Ребята поначалу с опаской относились к старухе, чему в немалой степени способствовали многочисленные слухи, распускаемые про Чёрную попадью досужей молвой. Но на деле она оказалась нисколько не страшной, даже наоборот. К Ксюхе она относилась, как к своей родной внучке, время от времени жалостливо причитая:

— И натерпелась же ты, бедненькая! Ишь, люди нынче пошли, чистые супостаты… Да и раньше всякие бывали, — добавляла она, поминая свою нелёгкую судьбину.

Пока честная компания сосредоточенно жевала, Пашка и Колюшка носились вокруг костра, играя в салочки. И тут Ксюха нерешительно нарушила молчание:

— Я, кажется, начинаю кое-что вспоминать… Баба Маша, Юра, Витя, ребята, тут такое дело… — Она шмыгнула носом, закрыла лицо руками и так с минуту просидела в глубокой скорби, собираясь с силами. Баба Маша коричневой сухонькой ладонью, испещренной глубокими морщинами, погладила её по голове, подбадривая и успокаивая. Ксюха судорожно вздохнула и начала свой рассказ с того самого момента, когда они с Максимом отбивались в подвале от его непутёвых корешей. Ребята внимательно слушали, Витька даже рот раскрыл от изумления и комментировал историю негромкими репликами: «Вот это да!», «Ну, дает!». Даже Любимчик и Колюшка прекратили игру, уселись в общий круг у костра и не сводили с загадочной гостьи глаз.

Когда Ксюха закончила свое печальное повествование, слушатели ещё долгое время хранили молчание, переваривал сказанное. Баба Маша украдкой утерла кончиком платка слезинку, скатившуюся из уголка глаза. Ксюха сидела, скрестив такие тоненькие, но такие сильные ручонки на исцарапанных коленях, опустошённая и выжатая вновь пережитым прошлым.

И тогда слово взял Юрка, в отсутствии Горелова единодушно признаваемый главным в их компании.

— Спасибо, Ксюша. Твой рассказ позволяет всё более-менее расставить по местам. Конечно, мы кое-что уже слышали от Гришки, который познакомился с Максом в трудовом лагере. Сам Макс особенно не любил распространяться об этой истории. Они на этот раз не пошли с нами на пруды, потому что Гришка заболел, а Макса накануне выхода определили в интернат. Как все-таки все загадочно получается? Прямо как в романе детективном!

— Дефективном… дефективном! — радостно залопотал Любимчик Пашка, и только Колюшка поддержал нелепые слова взрывом гортанного хохота.

— Попрошу тишины! — оскорбился Юрка и, выждав мгновение, продолжил. — Как в романе: тут тебе и спецслужбы, и наши, и забугорные, и существо-мутант. Даже не роман, а страшная сказка. И чем дальше, тем страшнее… А теперь, Ксюша, в ответ на твою историю — история наша.

И он начал четко и последовательно, в строгом хронологическом порядке излагать события последних месяцев, имевшие место быть в военном городке Серпейске под несчастливым порядковым номером 13, но снова был остановлен самым неделикатным образом, а именно тычком Витькиного локтя в бок и скептическим похмыкиванием друга.

— Слон, нечего здесь толкаться и хмыкать. Я, конечно, понимаю твою опаску, но не разделяю ее. И хочу категорически тебе об этом заявить. Прямо здесь и сейчас. Раз и навсегда. Мы приняли наших гостий под свой кров, разделили с ними нашу скромную трапезу, выслушали их версию событий. Так почему мы не должны доверять нашим вновь приобретенным союзникам? Думаю, Пала Карло… то есть Виктор Александрович… одобрил бы моё решение, — растекался мыслию по древу Юрка, украшая свою эмоциональную речь тропами, фигурами и прочими риторическими ухищрениями, чем вызвал одобрительный взгляд Ксюхи и недовольное бурчание Витьки.

— Ишь, павлин-мавлин, распустил хвост, — в сердцах пробормотал Слон.

— Па-а-апрашу! — отозвался оратор и уже без помех закончил свой экскурс в недавнюю историю.

— Теперь и мне многое стало ясно, — произнесла задумчиво Ксюха. — Спасибо тебе, Юра, за доверие и откровенность. Конечно же, мы вам не враги. И сражаться, если придется, будем по одну сторону баррикад.

Между тем Пашка и Колюшка, за непродолжительное время успевшие сдружиться и отлично ладившие друг с другом, хитро переглянулись и затянули какую-то немудрящую детскую песенку, причем солировал Пашка, а Колюшка радостно и самозабвенно подхватывал окончания и повторы. Медведь наступил ему на ухо, и он вел простенькую мелодию, поминутно фальшивя, что, впрочем, никоим образом не портило новоприобретенным друзьям удовольствия от совместного музицирования. Чего нельзя было сказать об окружающих. Их общее мнение авторитетно высказал Юрка:

— Не время для песен!

— Ну, зачем ты так, Юра? — сказала Ксюха. — Пусть бы себе забавлялись, кому они мешали?

Юрка густо покраснел и потупил взгляд, но потом, чтобы поднять пошатнувшийся было авторитет, прикрикнул на двоих корешей, отошедших от костра и снова затеявших какую-то новую забаву:

— Осторожнее там! И далеко не отходите!

Спасти честь друга вызвался Витька:

— Понимаешь, Ксюша, у Цапела идеальный слух, он даже в музыкальную школу ходил, правда, бросил. Поэтому он не выносит, когда фальшивят в его присутствии.

— Ладно, проехали! — отмахнулся Юрка, вновь приобретая уверенность в себе.

— Да что вы, внучата, перестаньте ссориться, — всплеснула руками баба Маша, с укором поглядывая на ребят.

Тут Ксюха резко вскрикнула и отшатнулась в сторону, чуть не опрокинувшись набок, но вовремя опёрлась на инстинктивно выставленную руку. Юрка с Витькой с обеих сторон бросились ей на помощь.

— Ксюша, Ксюша! Что случилось? — обеспокоенно зачастили они, наперебой предлагая свои услуги. Привлечённые переполохом, к костру вернулись Пашка с Колюшкой и бестолково засуетились рядом.

С лицом Ксюхи происходило что-то странное. Румянец в мгновение ока покинул ее щёки, кожа приобрела мертвенно серый оттенок, под ней заходили желваки. В повисшей тишине она заскрипела зубами, и этот звук был самым ужасным. На лбу и висках девочки выступили мелкие капли пота, зрачки расширились и уставились в бесконечность.

— Спокойно, спокойно, внучата! — Голос бабы Маши звучал негромко и умиротворяюще. Она придвинулась к девочке и обняла её за плечи. — Сейчас это пройдёт. С ней такое уже бывало.

И действительно, через пару тягостных минут Ксюха вышла из транса, несколько раз глубоко вздохнула и негромко проговорила:

— Вашим друзьям грозила опасность… — Постепенно её ясная речь сменилась невнятным бормотанием. — Магический посох… Переходящее Красное Знамя… агенты КГБ… Комитет спасения… Папа Карло… Папа Карло… Андрей… машина… поехали! — И она забылась тяжёлым сном на заботливых руках бабы Маши.

Витька вскочил на ноги, порываясь куда-то бежать, кого-то спасать, с кем-то драться, но был решительно остановлен Юркой:

— Слон, стой! Куда ты? Ты же слышал, она сказала «грозила». Значит, теперь все в порядке… Тем боле, Пала Карло дал на этот счёт ясные инструкции: до их возвращения оставаться на месте, охранять людей и имущество, — и, упреждая готового протестовать Витьку, добавил: — Пойми, Слон, это не трусость. Взвесь все «за» и «против». Ну, куда мы попрёмся всем табором, с малыми детьми, дурачками, девчонками и старухами? А оставлять их на произвол судьбы мы тоже не имеем права. Так что нам остается только ждать.

Любимчик с Колюшкой тем временем отошли в сторонку и встревоженно объяснялись друг с другом на одном им понятном языке. Дурачок, озабоченно почесывая плешивый затылок, шамкал беззубым ртом:

— Стьянная девоцька… Подалок… Цюзая… Помозет!.. Помозет!

И Пашка, как собачонка скача вокруг своего скорбного рассудком друга, радостно вторил:

— Помозет! Помозет!

Конечно, Колюшка и в бытность свою колхозным бригадиром владел только двумя языками — русским и русским матерным, а отнюдь не античными. Но на одном из них имя Ксения означало одновременно и «подарок», и «чужая».

43

— Ба, знакомые всё лица, — сказал Дед, осклабившись и расставив руки будто бы для дружеского объятия. Но только разве что он сам мог почитать свою крокодилью ухмылку не лишённой некоторого обаяния. Одновременно он незаметно кивнул квадратам, и те изобразили полную боевую готовность за спинами пленников — почетный караул, без которого вполне можно было бы обойтись. — На ловца и зверь бежит, — добавил он свою любимую поговорку. И то верно, был он знатным ловцом, рекордсменом среди всех охотников на двуногую дичь, чего добивался редкостной беспринципностью, подлостью и жестокостью. И в продолжение всей своей многолетней службы в органах проникся искренним убеждением в том, что для достижения цели все средства хороши. Что победителей не судят.

Учитель молча озирал стол с местами прожженным красным сукном, переполненную окурками пепельницу, ополовиненную бутылку водки «Столичная», четыре заляпанных граненых стакана, блюдечко с голубой каемочкой с отбитым краем, в которой грустно сохли бутерброды с сыром и колбасой — и в нём медленно, но верно закипала черная ярость. Молчали и ребята, время от времени бросая робкие взгляды на учителя. Молчали и члены Комитета спасения, изрядно принявшие на грудь, каковое обстоятельство выдавали тронутые нездоровым багровым румянцем щеки и носы, и масляно блестевшие глаза. Молчал и Лейтенант, рассеянно вертевший в крепких пальцах вымпел Победителя социалистического соревнования, украшавший председательский стол. Только Дед, радостно потирая руки и плотоядно усмехаясь, продолжал свою застольную речь:

— Какие люди к нам пожаловали! Заходите, гости дорогие, присаживайтесь к столу, не побрезгуйте угощением. Как говорится, чем богаты, тем и рады…

— Хватит ваньку валять! — прервал его затянувшийся спич Пала Карло. — Мы к вам в гости не напрашивались…

— Вот мы как заговорили, — зловеще протянул Дед, продолжая скалить зубы. — Ну что же, не нравится наше угощение — извольте к делу. Дошли до нас слухи, что есть у вас некая тетрадь, содержащая весьма интересующие нас сведения. Желательно было бы эту, хе-хе, тетрадочку заполучить… Что ж вы молчите, Виктор Александрович, будто в рот воды набрали? Вы о детях подумайте, об учениках ваших…

— Или об ученых в Доме культуры, — выдавил из себя Папа Карло и в гневе ударил посохом в паркетный пол. Дед распахнул пиджак, нашаривая в наплечной кобуре пистолет. И тут началось! Позже участники событий очень по-разному описывали произошедшее вслед за этим.

Как только квадраты с поразительной для их комплекции грацией прыснули в разные стороны, уходя из предполагаемого сектора обстрела, время для Папы Карло и его верных учеников будто остановилось. Горелов почувствовал, как посох в его руках оживает, напитываясь благородной яростью своего хозяина. Простой кусок дерева, бывший когда-то древком переходящего Красного Знамени, завибрировал, подскочил в воздух, с неимоверной силой увлекая за собой державшую его руку, и начал выписывать в воздухе загадочные движения — петли, спирали, круги, словно наделенный собственной волей. Одновременно с этим посох засиял интенсивным фиолетовым светом, посылая в пространство расходящиеся концентрические волны, сметавшие все на своем пути. Сидящие за столом были лишены возможности наблюдать за загадочными эволюциями посоха. После удара об пол их просто сбросила с мест и разметала по разным углам кабинета неведомая сила, подобная порыву ураганного ветра. Деда вместе со стулом, с которого он начал грозно подниматься, швырнуло в окно. В облаке стеклянных осколков и древесных щепок он являл собой картину не менее впечатляющую, чем ведьма в летающем гробу из гоголевского «Вия». На его счастье, этаж был первым и он пока был жив, чем принципиально отличался от пресловутой панночки. Лейтенант отделался легким испугом и легкими же ушибами, приваленный сверху дубовым столом с треснувшей по всей длине столешницей. Члены Комитета спасения товарищи С. К. Евдокимов и Д. А. Абросимов, усыпанные, как новогодняя елка серпантином, обрывками почетных грамот, дипломов, наглядной агитации, графиков выполнения и перевыполнения плана, красиво отдыхали в углу у сейфа, причём у одного в руках красовался рухнувший с гвоздика парадный портрет генсека, а второй, как паранджой, был укрыт с головой картой Советского Союза, разорванной по диагонали, от Мурманска до Владивостока. За спиной Горелова и ребят медленно оседали по стеночке квадраты, до этого казавшиеся неуязвимыми, как Брюс Ли и Джеки Чан.

Посох закончил свою разрушительную работу и успокоился, затих в ладони Палы Карло. Из соседней двери выглянула изумлённая секретарша — глазища по полтиннику, пальцы вымазаны красной краской, видимо, переполох оторвал ее от тиражирования очередного воззвания к народу, крашенные под блондинку волосы дыбом, — всплеснула руками и тонко и пронзительно, как раненый заяц, заверещала. Под аккомпанемент ее криков, перемежающихся судорожными всхлипами, наши разведчики благополучно покинули логово временно недееспособного, но все ещё смертельно опасного врага.

— Ребята, бегом на выход! — скомандовал Папа Карло. Отважная троица поспешно ретировалась из кабинета председателя сельсовета, только благодаря счастливой случайности не ставшего для нее роковой ловушкой. Но и отступая, сохраняли четкий боевой порядок: впереди, вобрав голову в плечи и растопырив локти, шел Игорь; за ним, всё более заметно прихрамывая и опираясь на чудодейственный посох, снова используемый по прямому назначению, ковылял Виктор Александрович; Андрей прикрывал тылы, то и дело тревожно оглядываясь. Маршрут был знаком: мимо портретов передовиков производства (свинарка Манькина, пастух Петров, механизатор Левченко), вот сюда, а здесь, пожалуйста, налево и к выходу. Торопливо ссыпались по ступенькам. И уперлись в дверцу кабины колхозного ЗИЛа. На удачу, рядом никого не было. Петька с Васькой, услышав шум-гам-тарарам и звон разбитого стекла, на время отложили разгрузку и бросились за угол, где застали лежащего на спине среди обломков оконной рамы Деда и суетливо и бестолково кинулись помогать ему подняться на ноги.

Андрей распахнул дверцу машины с водительской стороны. Мотор был заглушен, но ключ торчал в замке зажигания.

— Виктор Александрович, Игорь, садитесь! Я сумею, я смогу!

Грузовичок завелся с третьего раза, и Андрей в три же приема (магическое число!) вырулил с тесного пятачка у сельсовета и с трудом вписался в поворот на подъездную аллею. Сначала ЗИЛ цеплял обочины и двигался рывками — сказывалась неопытность водителя, — но потом выровнял движение и набрал ход. В зеркало заднего вида Андрей заметил три или четыре бегущие фигуры, преследующие беглецов. Раздались резкие щелчки пистолетных выстрелов.

— Пригнитесь! — прокричал Андрей, а сам навис над баранкой и утопил педаль газа. Одна из пуль выбила щепки из заднего борта, вторая вдребезги разнесла левый габарит, третья с визгом отрикошетила от крыши кабины и ушла вверх. То ли расстояние было слишком велико для прицельной стрельбы, то ли преследователи не успели оправиться от магического ужаса, но беглецам удалось уйти без потерь.

Андрей миновал приусадебный парк и вырулил на проселочную дорогу.

— Куда теперь, Виктор Александрович?

— Заедем к военным, — учитель кивнул в сторону куполов радаров, показавшихся из-за холма, — и обратно в церковь.

Правда, оптимизма в его словах значительно поубавилось, и он медленно, но верно приходил к выводу, что в нынешней ситуации приходится рассчитывать только на самого себя. И на своих верных учеников.

— А здорово вы их! — подал голос со своего места восторженный Метис. — Как вам это удалось?

— Сам не знаю, — пожал плечами Горелов, переводя изумлённый взгляд с посоха на свои руки и обратно. — Ещё один феномен, еще одна загадка Сферы…

Машина поднялась и спустилась с холма, преодолела километра полтора по целине и остановилась у металлических ворот с красными звездами на каждой из створок.

44. Старлей Нестеров

Старший лейтенант Иван Нестеров окончил Варнавское среднее училище войск ПВО еще до начала перестройки. Потом было распределение в Подмосковье, в войсковую часть, выполняющую боевую задачу по поддержанию «ядерного щита» столицы и базирующуюся в окрестностях Серпейска-13. Это обстоятельство весьма порадовало и самого Ивана, и его мать, воспитавшую его в одиночестве. Распределение в Серпейск-13 означало постоянное место службы без нескончаемых переездов по стране, гарантировало от попадания в Афган и другие «горячие» точки. А причина была одна: подобная система противоракетной обороны являлась единственной в Союзе, и именно для работы на ней и готовили выпускников Варнавского училища.

Конечно, Иван совсем иначе представлял свое жизненное поприще, он мечтал о поступлении на философский факультет университета, в школе был способным учеником и помимо этого усиленно занимался самообразованием: той же философией, историей, литературой, иностранными языками. Но судьба распорядилась иначе, чему в немалой степени способствовало сложное материальное положение в семье, а военная служба давала определенные льготы и преимущества. Таким образом, Нестеров был, как и многие его сослуживцы, человеком в армии довольно случайным, но, тем не менее, зарекомендовал себя офицером старательным, хорошо знающим технику, и находился на добром счету у начальства.

Что еще добавить к портрету этого героя нашего времени? Со своей женой Ириной он познакомился на свадьбе сослуживца в Серпейске, воспитывал двоих сыновей трех и шести лет, помыкался по финским домикам, коммуналкам, наконец, получил собственную двухкомнатную квартиру в пятиэтажке на улице Гагарина, словом, полной ложкой хлебнул прелестей офицерской службы. Но ни самообразования, ни мечты юности не оставил, хотя с каждым годом она становилась все менее осуществимой.

Служба шла ни шатко, ни валко, вот уже несколько лет Иван работал оперативным дежурным станции слежения в районе Рыжова, оснащенной современными локаторами и вычислительной аппаратурой, позволяющей засечь появление ракет потенциального противника еще на подлете к рубежам страны.

Последние несколько месяцев их войсковую часть лихорадило. Темой пересудов среди молодых офицеров стала череда громких отставок среди командования, последовавшая за чрезвычайным происшествием на Рыжовских прудах. Разумеется, в подробности их не посвящали, тут чувствовалась чугунная длань особого отдела, так что вполне понятное любопытство служивых питалось неясными слухами, туманными намеками и собственными умозаключениями. Район прудов оцепили, и теперь Ивану приходилось добираться до места службы кружным путем, тратя на это лишние полчаса. Зато он получил возможность, забравшись на внутреннюю галерею купола и вооружившись биноклем, наблюдать за суетой вокруг места происшествия. Ходили по периметру и сменялись часовые, то и дело подъезжали и отъезжали военные машины с московскими номерами, среди пассажиров которых часто встречались весьма высокие чины. На станции тоже были предприняты повышенные меры безопасности. К обычному наряду, включающему в себя шесть солдат-техников, был придан круглосуточный караул — три смены по два человека во главе с прапорщиком. В тот злосчастный день, когда на Рыжово опустилась фиолетовая Сфера, дежурить на станции довелось именно Ивану Нестерову.

За воротами станции разразилась настоящая буря, доселе невиданная в средних широтах. Тяжелые черные тучи нависли траурным пологом. Сверкали фиолетовые зарницы и, как грешники в аду, завывал пронзительный ветер. Хлопнула дверь караулки, и два до смерти перепуганных солдатика с побледневшими и искаженными лицами ввалились в помещение.

Начальник караула прапорщик Черноусов на мгновение потерял дар речи, только шлепал толстыми губами, словно выброшенная на берег рыба, и смотрел рыбьими же выпученными глазами на злостных нарушителей Устава гарнизонной и караульной службы.

— Эт-та што за новости? — выдавил он из себя, багровея лицом. — Ну-ка марш обратно на пост! Да я вас на губе сгною! Из нарядов вылезать не будете!

— Товарищ прапорщик… ик… товарищ прапорщик… — залепетал первым пришедший в себя младший сержант Стеклов. — Наряд покинул пост… в связи со стихийным бедствием!

— Это с каким таким еще стихийным бедствием?! Что ты мне зубы заговариваешь?!

— А вы сами посмотрите, — предложил ему осмелевший сержант.

— И посмотрю, — заверил отважный прапор, поправил кобуру на ремне, нахлобучил на голову фуражку, загнутую по последней моде, и, с сожалением взглянув на неоконченный пасьянс, разложенный на столе, выскочил за дверь. Отсутствовал он минуту или две. Снова открылась и закрылась входная дверь, впустив внутрь порыв холодного плотного ветра, и Черноусов, трясущимися руками нащупывая засов, еле слышно пробормотал:

— М-мать моя женщина!..

К столу начкара уже подтягивались отдыхающая и бодрствующая смены в полном составе. А тот судорожно накручивал диск черного служебного телефона, пытаясь связаться с дежурным помещением станции.

Там тоже царил переполох. Свет мигнул, померк и снова как-то неохотно загорелся: заработал аварийный генератор. Но на осциллографах, экранах и мониторах отсутствовали какие-либо телеметрические показателя, словно из окружающей среды перестали поступать сигналы. Приборы ослепли и оглохли. А центральная электронно-вычислительная машина отозвалась на весь этот беспорядок одним кратким, но ёмким словом error.

Когда потрясённый старлей Нестеров после тестирования систем телеметрии и безуспешных попыток связаться с внешним миром несколько пришёл в себя, он отдал подчиненным четкий приказ:

— Работаем по аварийному плану номер шесть!

Сфера была непроницаемой для любого вида излучений в обоих направлениях, поэтому станция перешла на автономный режим. Связь с ракетным дивизионом, тоже угодившим под колпак, прервалась.

Двое суток спустя после того, как опустилась фиолетовая мгла, Нестеров решил провести любопытный эксперимент, позволивший бы определиться с физическими характеристиками Сферы. И всё же, Сфера или Купол? Над поиском выхода старлей бился все сорок восемь часов с редкими перерывами на сон и еду, чертил схемы, вспомнив школьный и училищный курсы физики, исписал формулами полтетрадки, но не нашел ничего лучшего, как отрядить к границам Сферы, визуально находящийся не более чем в паре километров от станции, отряд из двух караульных свободной смены во главе с прапорщиком Черноусовым, вооруженный автоматом АК-74 и оснащённый шанцевым инструментом в количестве двух штыковых лопат.

— Теоретическая физика здесь бессильна. Попытаемся решить вопрос опытным путем, — напутствовал Иван исследовательский отряд, не забыв при этом подробнейшим образом проинструктировать руководителя экспедиции и приказав тому повторить инструкцию. Когда после третьего раза он убедился, что его ценные указания будут исполнены в точности, он пожелал исследователям удачи и скорейшего возвращения.

Черноусов был достойным представителем славной когорты прапорщиков Советской Армии, останавливающих поезд словами: «Поезд, стой! Раз-два!», на совет высунуть язычок ботинка для более удобного обувания высовывающих язык изо рта и успешно совмещающих время и пространство приказом копать вот от этого столба и до обеда. Куски, сундуки, прапора — так за глаза их называли сослуживцы. Многие коллеги Черноусова, обосновавшись на теплых местечках завскладов и начпродов, тащили всё, что плохо лежит, обустраивая быт своих семейств. Он же до завсклада еще не дослужился, и тянул лямку строевой службы, вопреки своей фамилии обладая огненно-рыжей шевелюрой, рыжими же усами, круглой конопатой физиономией, не отмеченной особыми признакам интеллекта и работы мысли, фуражку носил на казачий манер, выпростав чуб из-под головного убора. При всем при том имел нрав вспыльчивый, но отходчивый, с подчиненными был строг, но справедлив, перед начальством спины не гнул, но полученные приказы выполнял с неизменным тщанием.

И вот, подойдя с солдатами вплотную к границам Сферы и уставившись на преграду, как баран на новые ворота, пару минут глубокомысленно молчал, переминаясь с ноги на ногу, тяжко вздыхал и ожесточенно скреб затылок, словно пытаясь высечь искру вдохновения.

— Вы бывали когда-нибудь в комнате смеха? Вот где потеха! — процитировал сержант Стеклов слова известного шлягера. И действительно, внутренняя поверхность Сферы отражала предметы и тела наподобие кривого зеркала: где уменьшала, где увеличивала, придавая знакомым объектам немыслимые пропорции и ракурсы, как на картинах Сальвадора Дали.

— А ты, Стеклов, не очень-то умничай, — окоротил знатока отечественной эстрады Черноусов, то подходивший к границам Сферы, то отходивший от нее, то размахивающий руками, то приседающий, словом, производящий массу нелепых жестов и ненужных телодвижений, разглядывая свое искаженное отражение.

— Давай-ка лучше сюда лопату.

Идя с лопатой наперевес, как ходят в штыковую атаку, доблестный прапорщик Черноусов вплотную приблизился к фиолетовой пелене и ничтоже сумняшеся сделал выпад. Лопата, не встретив никакого сопротивления, проникла на ту сторону, но наполовину исчезла из вида, погруженная в чернильную муть, а навстречу ей высунулась точно такая же лопата. Прапорщик озадаченно хмыкнул и несколько раз повторил опыт с лопатой. Тот же результат. Потом он швырнул подобранный с земли камень и ощутимо получил по коленной чашечке вернувшимся метательным снарядом.

— Эй, кто там балует?! — грозно окликнул неведомого оппонента из зазеркалья Черноусов, потирая ушибленное колено. — Немедленно прекратите безобразие!

— Товарищ прапорщик, вы только из автомата не стреляйте! — с трудом сдерживая улыбку, посоветовал сержант Стеклов. — Это же та самая лопата, тот самый камень.

— И откуда ты только выискался такой умный? — скептически оглядывая своего подчиненного с ног до головы, спросил прапорщик. — Без тебя знаю… Держи автомат, остаёшься за старшего. А я пошел!

— Стойте, куда же вы? — окликнул его Стеклов. До сих пор сквозь преграду проникали и возвращались обратно лишь неживые объекты, к никто не знал, как повлияет переход на живое существо, даже на такое, не ведающее страха и упрека, каковым являлся прапорщик Черноусов. Но было поздно. Черноусов скрылся в зловещей фиолетовой мгле… И через миг появился снова, в целости и сохранности, такой же рыжий-конопатый.

— Странно все-таки как-то получается, — озадаченно пробормотал прапорщик, — зашел я, значит, за завесу эту, никаких ощущений, только будто ветерок прохладный овеял да глаза темнота застила. Мигнуть не успел — а вы тут как тут, стоите, разинув рты. И, главное, помню, что шел я прямо, кругом себя не поворачивался. Как же так?

— Парадокс, — со значением сказал Стеклов, поднимая вверх указательный палец.

— Парадоск… парадоск. Пара досок! Значит, так. Первый этап эксперимента считаю завершенным. Если не получается преодолеть преграду прямым путем, то нужно применить смекалку! Мы ее подкопом попробуем. Младший сержант Стеклов, рядовой Хакимов! Слушай мою команду: взять лопаты и копать яму. Ширина — два метра, глубина — в человеческий рост. А автоматик-то верните, теперь он вам без надобности… Приступайте к работе, а я здесь, сверху понаблюдаю-посторожу.

Но и подкоп не принес ничего нового в попытке преодолеть таинственную преграду — Сфера уходила под землю, не меняя своих параметров. На то она и Сфера, а не Купол.

— А теперь зарывайте яму обратно — и до дому, — остался верен своим принципам Черноусов. — Ну что же, отрицательный результат — тоже результат, — успокаивал он себя и своих подчинённых.

На следующий день на станцию пожаловала представительная делегация в составе трех человек — крепкого приземистого старика с тяжёлым взглядом стальных глаз и двух крепких парней, похожих на телохранителей. Прибившие оказались членами самопровозглашённого Комитета спасения, поначалу вели себя нагло и вызывающе, размахивали бумагами, озаглавленными «Воззвание к народу». Потом старший представился майором госбезопасности Веригиным и ненавязчиво предложил сотрудничество по преодолению сложившейся ситуации, на что лейтенант Нестеров резонно заметил, что не признает никаких самозваных комитетов, что присягал родине, Советскому Союзу, и только родине будет служить.

Я нахожусь на боевом дежурстве, сказал старлей. И даже если оно по непредвиденным обстоятельствам затянулось, то никто поставленных передо мною задач не отменял. Я и дальше буду обеспечивать исправное функционирование и надежную охрану вверенного мне объекта. Равно как и мои подчиненные. Ну что же, ваше право, согласился Дед. Только нынешнее положение нештатное и требует нештатных действий. Комитет в дальнейшем планирует аккумуляцию продовольствия, материальных ценностей, оружия. Всё это с единственной целью наведения и поддержания общественного порядка. Поэтому от имени и по поручению Комитета предлагаю объединить наши усилия. У нас с вами разные цели и задачи, парировал Нестеров. Как знаете, как знаете, сказал Дед. За нами сила, за нами власть. Вы, товарищ старший лейтенант, не боитесь остаться в гордом одиночестве? Вспомните мудрые слова: тот, кто не с нами, тот против нас. Остаться в гордом одиночестве я не боюсь, сказал Нестеров. Но запомните и вы, что любая попытка незаконного проникновения на территорию станции будет расцениваться как нападение и пресекаться огнем из всех видов оружия. Тогда всего доброго и до новых встреч, откланялся Дед. Боюсь, что не могу пожелать вам того же и надеюсь, что наша встреча была последней, напутствовал непрошенных гостей Нестеров.

45

Андрей заглушил мотор, они вылезли из кабины и некоторое время в нерешительности топтались возле машины, пока Папа Карло не постучал в дверь контрольно-пропускного пункта справа от ворот для автотранспорта. И хотя наши путешественники с самого момента своего прибытия чувствовали на себе испытующие взгляды, дверь КПП открылась далеко не сразу. Видимо, находящиеся внутри пристально изучали гостей, прежде чем принять какое-либо решение. Наконец дверь, скрипнув, приоткрылась, из-за нее выглянула рыжая кудлатая голова, и недовольный голос сварливо пробурчал:

— Кто такие? Чего надо?

Горелов представился, представил своих спутников, и, разглядев звание стража, вооруженного автоматом, поинтересовался:

— Товарищ прапорщик, нельзя ли пригласить старшего офицера? Понимаете, нужно поговорить… Во время катастрофы мы случайно оказались в районе прудов и теперь ищем помощи…

— А вы, случаем, не из этого самого… как его?.. Комитета спасения?.. А то намедни мы имели с комитетчиками весьма неприятный разговор, — недоверчиво проговорил Черноусов, продолжая буравить учителя и учеников пытливым взором.

— Нет-нет, что вы, мы как раз наоборот. Знаете ли, милейший, мы тоже имели несчастье столкнуться о членами Комитета, причём не при самых благоприятных обстоятельствах. Так что насчет этого будьте спокойны… Нам бы всё же с офицером поговорить…

— Я доложу. Ждите здесь.

Дверь закрылась, но даже сквозь нее были слышны громовые раскаты начальственного голоса, отдающего приказы своим подчинённым. Правда, слов было не разобрать, только неясный рокот, словно Тор с Перуном не на шутку повздорили за раздел сфер влияния на громовых небесах. Загремели отодвигаемые стулья, хлопнула внутренняя дверь, послышались удаляющиеся торопливые шаги. Потом всё стихло.

— Н-да, видать, крепко они с комитетчиками повздорили, — протянул Андрей. — Просто беспрецедентные меры безопасности.

— А чего ты хотел? Как-никак, объект особой секретности, — возразил Игорь, указывая на купола, по белым бокам которых стекало фиолетовое свечение Сферы. — Купол в Куполе, прямо матрешка какая-то получается. А внутри матрёшки — еще одна, а внутри — ещё. И так до бесконечности. — Метис снова впадал в пессимистическое состояние духа.

— Ничего, ребята, есть ещё надежда на помощь, — слова Горелова были адресованы в первую очередь пригорюнившемуся Игорю. — Подождём…

Подождали. Минуту, две, три. На исходе четвёртой минуты дверь снова приоткрылась, и выглянувший сержант пригласил их внутрь.

— Входите. Старший лейтенант Нестеров примет вас.

Во внутреннем помещении было тесновато, но все же кое-как разместились на табуретках вокруг стола с пластиковым покрытием и неизменным стеклянным графином в центре. Вошел старлей, протянул руку сначала учителю, потом ученикам. Уселся во главе стола, сложил перед собой руки и коротко сказал:

— Рассказывайте, с чем пожаловали.

В течение обстоятельного рассказа Папы Карло старлей кивал, покашливал, передвигал с места на место положенную на стол фуражку. Конечно, Горелов не посвятил Нестерова во все перипетии этого запутанного дела и в обстоятельства, приведшие его и его спутников на берег пруда, но на неприглядной роли Деда и Лейтенанта остановился особо. Упомянул и о двух трупах учёных, найденных в Доме культуры. О заветной тетрадке, разумеется, умолчал.

— Значит, вы считаете, что всему виной Существо, зародившееся в пруду? Говорите, были человеческие жертвы?.. До меня доходили только смутные слухи, я и представить себе не мог всех масштабов катастрофы… А теперь вот эта Сфера. В том, что это именно Сфера, мы убедились опытным путем. Мои люди пытались сделать подкоп, но безуспешно. Связь с внешним миром полностью потеряна. Так что теперь мы все — пленники Сферы. И нужно как-то выживать в сложившихся обстоятельствах, — разразился старлей пространной тирадой.

— О том и речь, — кивнул Папа Карло.

— Что же, давайте вместе думать, как нам быть, — предложил старлей и действительно надолго задумался, подперев голову кулаком, уставившись немигающим взглядом на серый геометрический узор пластиковой столешницы и водя пальцем по лабиринту полосок и кубиков, словно в конце лабиринта его ожидал искомый ответ. — А что вы сами предлагаете? — осведомился он после продолжительного молчания.

Папа Карло для пущей солидности откашлялся в кулак и начал излагать свои заветные мысли:

— Как вы сами понимаете, нам грозит опасность не только со стороны Существа, но и со стороны Комитета. Подчиняться им мы категорически отказываемся. А люди, верховодящие там, ни перед чем не остановятся. Мы уже имели возможность убедиться в этом на собственном опыте, когда нас пытались арестовать. Мы бы приняли от вас любую помощь — людьми или оружием.

Папа Карло замолчал и уставился на старлея. Тот взгляда не отвёл и четко, с расстановкой, произнёс:

— Так, стало быть, вы обосновались в церкви. Любопытный выбор… А что касается вашей просьбы о помощи, то у меня встречное предложение: почему бы вам не перебраться на станцию, под нашу защиту? Я, конечно, не тороплю вас. Думайте, решайте, посоветуйтесь с остальными. А на первое время я выделю вам солдата с автоматом. Итак, по рукам?

— По рукам! — утвердительно кивнул Папа Карло и крепко пожал протянутую руку.

— А теперь не желаете ли чайку, чтобы отметить наше соглашение? — спросил Нестеров. — К сожалению, ничего более крепкого предложить не могу.

— Вы как, ребята? Ну и славно! А у нас к чаю кое-что найдётся: захватили целую машину трофеев! — весело предложил Горелов. — И все благодаря моим ученикам.

— И вашему волшебному посоху, — добавил Метис, хитро прищурившись.

— Младший сержант Стеклов! Организуй-ка нам чайку, будь другом. А что это за посох такой?

Пока пили чай с печеньем, извлеченным из кузова захваченного ЗИЛа, Пала Карло поведал Нестерову таинственную историю обретения посоха, который позволил нашим героям вырваться из вражеской западни.

— Надеюсь, прощаемся ненадолго, — сказал лейтенант, провожая гостей к машине. В кузове, на ящиках с продовольствием, уже восседал Стеклов, вооруженный автоматом с двумя запасными магазинами в подсумке к нему. А гарнизон станции получил пару ящиков с печеньем и фруктовыми консервами в качестве добавки к скудному армейскому рациону.

Папа Карло, Толстяк и Метис вернулись в церковь настоящими триумфаторами, с полной машиной провианта и надежным охранником. Их явно заждались, и поэтому не было числа дружеским объятиям, рукопожатиям и даже слезам радости.

46

После того как перекусили, отдохнули и обменялись новостями, Горелов на импровизированном общем собрании сообщил своим товарищам по несчастью предложение старшего лейтенанта Нестерова, лично ему казавшееся весьма заманчивым. За неимением другой мебели расселись на ящиках из-под картошки, в изобилии валявшихся в церкви как память о совсем недавно съехавшем колхозном продовольственном складе.

— Я никому не навязываю свою волю, — заметил Пала Карло. — Здесь все решения принимаются коллегиально. Взвесьте все «за» и «против», принимая во внимание все недостатки нашего нынешнего положения и все преимущества, которые мы получим, находясь под защитой военных. После сегодняшней стычки комитетчики, я думаю, не сразу очухаются. К тому же в нашем арсенале появился автомат. Но никто не знает, как поведет себя посох в следующий раз, а автоматическое оружие, помимо убойной силы и скорострельности, имеет неприятное свойство быстро расходовать боезапас. Так что в условиях длительной осады не годится. Долго ли мы сможем продержаться? А в том, что нам еще предстоит столкновение с комитетчиками, с каэсовцами, я лично нисколько не сомневаюсь. Не такой человек Веригин, чтобы прощать обиды. Впрочем, неприятные встречи ожидают нас в любом случае и в любом месте, будь то церковь или станция. И грузовичок с провиантом он нам, несомненно, припомнит. Другой вопрос, где мы сможем к неприятным встречам подготовиться наиболее основательно. Так что думайте, решайте, высказывайте свои предложения.

— Можно я? — поднял руку, как на уроке, Юрка и, получив утвердительный кивок от учителя, поднялся со скрипучего ящика. — Мы тут с ребятами предварительно переговорили, так что выскажу наше общее мнение. Конечно, мы за переезд к военным. Да, церковь стала для нас вторым домом, приютила нас в трудную минуту, и покидать её будет нелегко. Но соображения безопасности — прежде всего, тем более мы отвечаем сейчас не только за себя, но и за наших подопечных. — Он поочередно кивнул на Колюшку, бабу Машу к Ксюху. — Но нужно выслушать и их мнение.

— Пожалуйста, Мария Федоровна, Ксения. Что вы думаете по этому поводу?

Ксения, потупившись, молчала, скрестив перед собой положенные на колени руки. Потом украдкой, исподлобья, бросила короткий взгляд на бабу Машу. Та вздохнула и сокрушенно покачала головой:

— Спасибо вам за помощь, за приют, но я решила остаться здесь, в церкви. Здесь крестили меня и отпевали моего мужа, здесь и самой помирать… Зажилась я на белом свете, милые мои, как никак вот уже девятый десяток небо копчу…

— В таком случае я тоже остаюсь, — решительно заявила Ксюха. — Баба Маша мне жизнь спасла, я ей многим обязана, и бросать её одну я не собираюсь. И, конечно, я целиком и полностью присоединяюсь к словам благодарности. Спасибо.

— Постойте-постойте… — начал ошарашенный Папа Карло, в растерянности глядя на пожилую женщину и девушку. — Вы хотя бы объясните, в чем причина…

— Ну, это коренным образом меняет дело. Мы тоже остаемся, — заявил Юрка. — Потому что не можем бросить вас, баба Маша и Ксения, одних. Ребята, как вы думаете?

— Да… да… конечно, — раздалось с разных сторон.

— И я, и я, и я того же мнения, — пропел Любимчик Пашка, прыгая на одной ножке за спинами сидящих. Колюшка радостно загыгыкал, затряс головой, поддерживая своего юного друга.

— Да вы, внучата, погодите, не горячитесь… Зачем же всем пропадать? — развела руками баба Маша.

— Наше решение окончательное и обжалованию не подлежит, — констатировал Юрка, как гвоздь вбил в крышку гроба. И под сводами церкви повисла на мгновение звенящая тишина, только сержант Стеклов, отрешенно сидящий в сторонке и не принимающий участия в общей дискуссии, позвякивал автоматом.

— Мне бы все же хотелось знать, в чем причина вашего отказа? — настаивал Папа Карло.

Две женщины, старая и молодая, переглянулись, и Ксения тихонько проговорила:

— Баба Маша, я думаю, можно им сказать.

— Права ты, внученька. Простите меня, дуру старую. Ведь знала же, что вы нас не бросите. Ну вот, зазря хороших людей обидела!.. А причина одна, и причина проста. Причина в ней вот, в этой церкви…

— В церкви и Бог поможет, охранит от супостата, — ляпнул Витька, по своему обыкновению не подумав.

— Витя, не перебивай, — укоризненно покачал головой Папа Карло.

— Бог, он вездесущ и всеблаг, — наставительно сказала баба Маша. — И если поможет, то независимо от места нашего земного пребывания. Нам остается только молиться и уповать на его милость… Так вот, отец Михаил, мой муж, умирая на моих руках в далеком восемнадцатом году, завещал мне найти и сохранить чудотворную икону Серпейской Божьей Матери, которую Господним благословением успел спрятать в надежном месте, здесь, в церкви, чтобы не досталась греховодникам. Правда, где именно, сказать не успел. Эту икону после войны безуспешно искал наследник князя. Понимаете, раньше у меня не было возможности исполнить завещание мужа: сначала по лагерям скиталась, потом, когда вернулась, в церкви безбожники склад устроили. Да и нельзя было раньше-то…

— Как так нельзя? — переспросил Витька, утратив весь свой атеистический скепсис, внимательно ловящий каждое слово рассказчицы.

— То есть время еще не пришло. А теперь — в самый раз. — Баба Маша с трудом отдышалась и продолжила, более никем не перебиваемая. — С этой иконой связано древнее сказание. А народ, он ведь в таких вещах не лукавит.

Сказание о чудотворной иконе

Серпейской Божьей Матери

Давно это было, когда славный град Серпейск только-только возник в ста верстах от Москвы. На горе Соборной, откуда и пошел город, крепость стояла княжеская. А времена лихие были, страшные, дикие орды кочевников во главе с ханами пришли на Русь с огнем и мечом. Шла орда — только земля гудела, восходы вставали кровавые, пыль от копыт и дым от пожаров застили все вокруг. Слухом земля полнится, прослышали жители Серпейска о зверствах и бесчинствах, творимых нехристями на Земле Русской. Собрал князь Серпейский дружину, начал твердыню укреплять да к осаде готовиться, из окрестных посадов людей кликнул под защиту стен крепостных. Шли целыми семьями, со скотиной и скарбом домашним, чтобы ничего, значит, супостату не оставлять. А дома и пажити огнем пожгли. Ежели Бог милует и в живых оставит — потом и отстроятся, и отсеются внове. Когда последние пов озки в ворота втянулись, на око еме войско вражеское появилось и ворота крепостные закрывать начали, прискакал к князю человек нездешний на лошади запаленной. Ликом странен, речами невнятен. Так и рухнул с седла к ногам княжеским. Из-за пазухи сверток вынул, в красный бархат завернутый. Протянул его князю, а сам пал замертво — стрела татарская промеж лопаток торчала аж по самое оперение. Развернул князь сверток — и что же видит! В руках его икона красы невиданной, червонным золотом по лазури писаная, а на ней Богородица с младенцем Христом на руках. Князь это за небесное знамение почел, отнес икону в церковь домовую да всю ночь на коленях пред ликом Девы Пречистой молился за спасение города и людей от ворога лютого. Так и уснул в слезах на полу. А под утро явилась ему во сне Богородица и сказала: «Бери, княже, жену свою да лик святой да суму переметную и беги ходом подземным к Оке-реке, да на самый бережок. Там тебя лодка ждать будет. Потому как падет крепость твоя пред нашествием вражеским, и ни ты, ни воины твои верные защитить ее не сумеют. Но жена твоя носит под сердцем своим чадо дивное, кое родится и вырастет, и станет богатырем могучим на страх супостатам и Родине во славу. Сей богатырь, сын твой, урон многий пришлецам учинит и многих в битве честной одолеет и за слезы людские отомстит местью страшной.» Проснулся князь — все по слову Богородицы и совершил. И было так: крепость пала, князь с княгинею по реке бежали, и родился у них сын в срок положенный, и вырос, и стал воином славным, и многих нехристей на своем веку изничтожил.

Баба Маша замолчала и перевела дух. И никто из собравшихся не осмелился нарушить молчание, и даже сержант Стеклов перестал греметь к позвякивать автоматом.

— Долгое время икона хранилась в церкви на Соборной горе, потом ее настоятель, отец Никодим, дед моего мужа, был направлен на службу в Рыжовскую церковь и привез икону с собой. И многие чудеса являла Серпейская Богоматерь верующим и страждущим. Накануне революции икона мироточила, извергая из себя семь потоков слезных. Богородица плакала, предвещая грядущую беду. Я это видела собственными глазами. А незадолго перед своей гибелью отец Михаил спас святой лик, единственный из всей церковной утвари. И теперь я должна его найти…

— Что же, причина, разумеется, серьезная, — начал Горелов. — А что вы скажете, Мария Федоровна, если мы поможем вам в поисках иконы? Отъезд отложим до следующего утра, так что у нас вся ночь впереди. В зависимости от результатов поиска будем решать, что делать дальше.

— День простояли, теперь осталось ночь продержаться, — тяжело вздохнул Игорь.

— Да мы с ребятами все закоулки здесь облазаем! Можете не сомневаться! — заверил бабу Машу Юрка.

— Я и не сомневаюсь и предложение ваше принимаю, — улыбнулась та. — Только икону найдет — она, — кивнула баба Маша на Ксюху. — А вы уж ей пособите.

Круглые сутки внутри Сферы горел фиолетовый мертвенный свет, но люди по привычке, выработанной годами, делили 24 часа на день и ночь. Тягостно и глухо было под адским колпаком, и климат внутри начал меняться далеко не в лучшую сторону: воздух стал сырым и плотным, как вата, и не давал дышать полной грудью, деревья до срока увяли и теряли листву, травы поникли, сверху сыпалась неприятная морось, даже звери и птицы попрятались в норы и гнезда, чтобы пережить трудные времена, и не казали носа наружу. Тягостно и глухо было. Тягостно и глухо.

Этой ночью предстояло переделать массу неотложных дел: прежде всего, отыскать икону, затем погрузить на машину нехитрые пожитки, не забывая при всем при том о мерах безопасности в ожидании непрошенных гостей. Забаррикадировали все окна и двери, грузовик поставили возле центрального входа, а внутри кабины организовали пост наблюдения. Сержанту Стеклову отрядили в помощь Витьку, Любимчик с Колюшкой расположились в кузове среди ящиков, коробок и тюков, которые ввиду предполагаемого скорого отъезда не стали разгружать. Неразлучные друзья-товарищи преисполнились гордости за оказанное им доверие и без умолку щебетали, за что неоднократно в течение дежурства получали взыскания от Витьки, выражавшиеся в громком стуке в заднюю стенку кабины и недовольных окриках: «Эй, потише там!»

Остальные отправились на поиски иконы.

47

— МАМА, МАМОЧКА, ПОСЛУШАЙ, МНЕ УЖЕ НАДОЕЛИ ЭТИ СТАРЫЕ ИГРУШКИ И ИГРЫ В ДВОЙНИКОВ, ЧУДОВИЩЕ И ПРОШЛОЕ. ХОЧЕТСЯ ЧЕГО-НИБУДЬ НОВЕНЬКОГО!

— ХОРОШО, СЫНУЛЯ. ДАЙ-КА ПОДУМАТЬ. ТАК-ТАК. КАЖЕТСЯ, Я ПРИДУМАЛА! НАДЕЮСЬ, ТЕБЕ ПОНРАВИТСЯ…

— НУ, МАМА, НУ, МАМОЧКА! ЧТО ЖЕ ТЫ ПРИДУМАЛА? ГОВОРИ СКОРЕЕ, НЕ ТЯНИ.

— ДАВАЙ ПОИГРАЕМ С ТОБОЙ В АЗБУКУ, СНЫ И ЦАРЯ!

— ДАВАЙ-ДАВАЙ! УРА! А КАК ЭТО?

— СЕЙЧАС РАССКАЖУ. ЗНАЧИТ, ТАК. СЛУШАЙ ВНИМАТЕЛЬНО И НЕ ПЕРЕБИВАЙ. ДЛЯ НАЧАЛА ВОЗЬМЕМ…

48

В их поисках весьма пригодились два электрических фонарика и комплект запасных батареек к ним, в свое время позаимствованные в одном из сельских домов, покинутых хозяевами. Если снаружи, в свете, излучаемом Сферой, окружающее пространство просматривалось достаточно четко, то внутри церкви без дополнительного освещения было не обойтись.

И теперь два луча скользили по стенам и по полу, скрещивались, снова разбегались, выхватывая из полумрака то проем окна, то штабеля ящиков, то пустые стеллажи, кое-где сохранившиеся, на полках которых не осталось ничего, кроме обрывков газет, упаковочной бумаги, пустых консервных банок, битого стекла и прочего мусора. Искатели уже по второму разу обходили здание, и действительно, как и обещал Юрка, облазали все углы и закоулки, заглянули и на колокольню, ощупали и простукали чуть ли не каждый квадратный метр стен и пола, но пока безрезультатно.

— Мария Федоровна, а вы уверены, что икона до сих пор находится здесь, в церкви? — усомнился Игорь.

— Да, Игорек, конечно, — убежденно ответила баба Маша. — Я просто чувствую ее присутствие.

— Я тоже чувствую, — подтвердила Ксюха. — Это словно какая-то радостная сила, наполняющая тебя. Только вот пока что не могу определить, откуда она исходит. Такое впечатление, что отовсюду.

Ксюха остановилась в самом центре, выставила перед собой ладони, закрыла глаза и стала медленно поворачиваться вокруг своей оси. Папа Карло и Андрей, державшие фонарики, внимательно следили за движениями девочки и так же медленно вели лучи по кругу, хотя Ксюхе освещение вовсе и не требовалось. Она смотрела, но не глазами, а, казалось, каждой порой кожи впитывала мистическое излучение этого места.

И тогда баба Маша стала нашептывать слова молитвы, мелко крестясь и не сводя со своей любимицы глаз. Та сделана один оборот, отрицательно покачала головой, но не оставила дальнейших попыток. Ксюха начала тихонько вторить молитве — и вдруг словно мороз прошел по ее коже, так же внезапно сменившись нестерпимым жаром. Девочка вздрогнула, замерла и уверенно протянула руку вперед.

— Там! — и, подтверждая правильность своего выбора, открыла глаза и кивнула. — Точно там!

Возглавляемая ею процессия направилась в указанную сторону. Теперь девочка держала вытянутые вперед руки ладонями вниз, и, казалось, с пальцев, тихонько потрескивая, срывались крохотные искорки. Постепенно шаги ее стали замедляться и она начала говорить, все громче и громче, сопровождая счет шагов словами молитвы:

— Отче наш, иже еси на небесех. Один! Да святится имя Твое. Два! Да приидет Царствие Твое. Три! Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Четыре! Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Пять! И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим. Шесть! И не введи нас во искушение. Семь! Но избави нас от лукавого. Восемь! Ибо Твое есть Царство и сила и слава ныне, присно и во веки веков. Девять! Аминь. Десять!

— Здесь! — воскликнула она. — Виктор Александрович, дайте, пожалуйста, на минуточку ваш посох.

Папа Карло молча протянул Ксюхе посох. Она приняла его, с любопытством оглядела и огладила, попробовала на вес, примерилась, взяла поудобнее и ударила в пол со словами:

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, камень, отворись!

Пол с громким треском и грохотом лопнул, выбрасывая в воздух кучу каменной шрапнели и клубы пыли, заставившие людей прикрыть лица руками и отступить на несколько шагов. Вокруг места удара, ставшего как бы эпицентром небольшого землетрясения, зазмеились изломанные трещины, образовывая неровно очерченный по периметру прямоугольник.

— Это люк! — изумился Андрей. — Только как бы нам теперь его поднять?

— Кажется, в мастерской я видел пару ломов, — тут же нашелся глазастый и памятливый Игорь. — Я сейчас, я мигом!

Через пять минут он вернулся, запыхавшийся и довольный, неся в каждой руке по металлическому лому, против которых, как известно, нет приема. Поэтому, действуя ими, как рычагами, Андрей и Юрка без особого труда подняли и перевернули образовавшийся каменный блок. Под ним обнаружился настоящий деревянный люк, окованный железными полосами и с кольцом посередине. Но все одиночные Юркины попытки открыть его сначала не принесли результата. Тогда в кольцо просунули лом, и с пришедшим на помощь Андреем Юрке рывком удалось откинуть пронзительно заскрипевшую на проржавевших петлях крышку. Из отверстия в полу повеяло могильным холодом и сыростью. В темноту уводил ряд прогнивших от времени ступенек, покрытых пятнами бурого мха и белесой плесени.

— Так, есть желающие сопровождать бабу Машу? — спросил Папа Карло. Все, и даже Ксюха, без колебаний предложили свои кандидатуры.

— Будет достаточно двоих, — решил Горелов. — Юра, Андрюша, поосторожнее там.

Первым начал спускаться Андрей, подсвечивая себе фонариком и свободной рукой упираясь в шершавую сырую стену, за ним следом, поддерживая бабу Машу, шел Юрка. Ступеньки скрипели, потрескивали и постанывали под ногами, но, к счастью, выдерживали вес. Свет фонарика тревожно метался по стенам и полу, тени пугливо отступали вглубь подземного хода. Наконец непродолжительный, но опасный спуск был благополучно преодолен, и наши искатели с облегчением почувствовали у себя под ногами твердый каменный пол. Андрей обернулся назад, посветил под ноги, перевел взгляд на своих спутников — все, мол, в порядке? — и, получив утвердительный кивок от Юрки, продолжил путь вперед. В тесноте и темноте подземелья они почему-то предпочитали молчать, и сторожкую тишину нарушали только звуки шагов, гулким эхом отражавшиеся от стен. Недлинный, метров пяти или шести, ход вскоре закончился. Фонарик выхватил из темноты небольшое помещение, келью, вырубленную в скальной породе почти век назад. Андрей посветил на пол, коротко вскрикнул и отпрянул назад. Юрка поддержал друга за плечи и встревоженно поинтересовался:

— Что там такое, Толстяк?

— Т-там этот… к-как его… с-с-скелет, — дрожащими губами пролепетал Андрей.

— Ну, не бойся. Мертвые не кусаются. И не потеют. Давай-ка посмотрим, кто здесь побывал до нас! — подбодрил Андрея Юрка.

— Ребята, с вами всё в порядке? — донесся сверху встревоженный голос Папы Карло.

— Да-да, все нормально! — бодро отозвался Юрка. — Продолжаем поиск!

На этот раз, уже подготовленные, ребята более спокойно восприняли скорбное зрелище. Только тихонько ахнула за их спинами баба Маша и зачастила скороговоркой: «Господи, помилуй, Господа, помилуй, Господи, помилуй!»

Труп мужчины, а точнее, то, что от него осталось, лежал на животе, ногами к выходу, протянув руки к неглубокой нише в стене, в которой смутно вырисовывался завернутый в красный бархат предмет. Мужчина был одет в полуистлевший костюм старого, очень старого фасона. Рядом, отброшенный к стене, валялся факел, переставший гореть как минимум несколько десятилетий назад. Юрка, парень не робкого десятка и не из брезгливых, осторожно перевернул скелет, обряженный в костюм, на спину. Желтоватый череп с остатками волос и провалами на месте глаз и носа уставился на непрошенных гостей с жутковатой, пугающей ухмылкой. Из правой глазницы неторопливо выполз большой черный жук и важно прошествовал в темноту по каким-то своим неотложным жучиным делам. Юрка лишь на мгновение отдернул руку, а потом все же нашел в себе силы обыскать покойника, и из внутреннего кармана пиджака извлек на свет небольшую книжку в потрескавшемся коленкоровом переплете, потерявшем свой первоначальный цвет под действием времени и сырости.

— На, грамотей, это по твоей части, — протянул он книжицу Андрею.

— Паспорт, выданный на имя гражданина Франции Сержа Волконски. Туристическая виза на въезд в Советский Союз сроком с 14 июля по 14 августа 1947 года. Так это же, похоже, тот самый внук князя Волконского, построившего церковь! Вот, оказывается, где он нашел свою смерть!.. А это еще что такое? — удивился Андрей, вытаскивая из-под обложки паспорта сложенный вчетверо листок бумаги, ветхий, пожелтевший, крошащийся на сгибах и по краям. — Какое-то письмо… Плохо видно, чернила расплылись… Юрка, посвети-ка… Ага-ага, понятно. Так, читаю.

И он срывающимся от волнения голосом озвучил предсмертную записку князя: «Пишу в затухающем свете факела, строчки расплываются и прыгают перед глазами… Поэтому простите за плохой почерк. Ха-ха, у меня еще хватает, сил… здесь неразборчиво… прибыл в Советский Союз, на родину моих предков, бежавших от большевистского террора на Запад, с единственной целью — найти в бывшем имении моего деда бесценную икону, согласно семейному преданию, способную творить чудеса. Но намерение моё было, как я сейчас, к сожалению, поздно, начиная осознавать, неправедно и греховно. С помощью вырученных от продажи иконы денег я хотел… Тут пара строчек расплылась… крестьяне, колхозники по-нынешнему, люди забитые и запуганные, с подозрением относящиеся к иностранцам, помогли мне отыскать тайник. При виде обещанных денег они забыли все свои страхи!.. Здесь сгиб, слова не читаются… люк от закрывающей его каменной плиты. Я проник внутрь, нашел икону, но не смог её взять! Возможно, вы усомнитесь в моем душевном здоровье, что немудрено, я сам начинаю в нем сомневаться, но она была окружена невидимым, но непреодолимым барьером. По крайней мере, мои руки не смогли… Снова неразборчиво… оказался наглухо замурованным. Я кричал, я стучался, я пробовал приподнять люк. Безрезультатно! Такое впечатление, что каменная плита вновь, целая и невредимая, скрыла его от людских глаз. Всё напрасно! Крестьяне, конечно же, не станут сообщать о происшествии властям, побоятся наказания. У меня хватает ума, чтобы понять это. Так что надеяться на них не следует. Остается только уповать на Божью милость. Но я сам прогневал Его своим безрассудным поступком. И вот умираю, погребённый заживо. Горе мне, горе!.. Прощайте. Adieu. Князь Волконский».

Последние слова каучуковыми мячиками запрыгали по стенам подземелья.

— Adieu. Князь Волконский, — повторил задумчиво Андрей. — Надо же, у него ещё хватило сил и мужества на признание своей вины. Какая страшная смерть!..

Шустрый Юрка потянулся было к иконе, но Андрей его решительно остановил:

— Нет, стой! Или ты хочешь разделить судьбу князя? Не для наших рук она предназначена… Пожалуйста, баба Маша, Мария Фёдоровна!

Та мелкими шажками, опасливо косясь на останки, подошла к нише и бережно, трепетно взяла сверток дрожащими руками. И не рухнули каменные своды тайного хранилища, не полыхнул нестерпимо белый, слепящий глаза свет, не зазвучал громоподобный голос небесного посланника — нет, все было тихо, мирно и даже как-то до обидного буднично. Просто одновременно в трёх душах зародилось и окрепло интуитивное убеждение, что вселенная немного, совсем чуть-чуть сдвинулась с места и всколыхнулась, приветствуя слияние двух крохотных частиц мироздания, предназначенных друг другу судьбой, Мировым разумом или велением Божьим. Называйте это как хотите, суть от этого не меняется.

Баба Маша аккуратно развернула ветхий красный бархат, скрывающий до времени святой лик, сдула пыль, протерла оклад иконы платочком. В неверном свете электрического фонарика изумленные ребята увидели на глазах Серпейской Божьей Матери слёзы…

49

— Армия — это бардак, это дурдом, — просвещал развесившего уши Витьку младший сержант Стеклов, отслуживший год срочной службы и решивший поделиться с благодарным слушателем приобретенной армейской мудростью. Так за разговорами коротали ночную вахту в кабине колхозного грузовичка. — Сначала учебка, учебное подразделение, курс молодого бойца. Знаешь, как старослужащие, деды, встречают прибывшее в часть пополнение? Повылазают изо всех окон, делают страшные глаза, щёлкают ремнями и дурными голосами орут: «Салаги, вешайтесь!» А салаги стоят на плацу ни живы ни мертвы.

— Вот это да! — изумлялся доверчивый Витька. — Рассказывай, Боря, рассказывай!

— В армии две беды — дедовщина и землячество. А в учебке к ним ещё добавляется сержантский террор, — продолжал вещать с видом знатока Борька. — В учебке сержант — царь и Бог, за малейшую провинность может, например, лишить тебя завтрака, задолбать нарядами, а то и зубы пересчитать… Всё зависит от срока службы, а вовсе не от звания. Солдаты делятся на четыре категории, переходя из одной в другую каждые полгода: сначала салаги, потом шнурки, черпаки, деды и, наконец, дембеля. Это когда выйдет приказ Министра обороны об очередном призыве на срочную службу и, соответственно, об увольнении отслуживших свои сроки. А знаешь, как переводят из одной категории в другую? Бьют по заднице пряжкой от ремня, так что звездочка на коже отпечатывается! Количество ударов соответствует числу отслуженных месяцев.

— Пряжкой по заднице! Надо же! — восклицал Витька, подпрыгивая на сиденье автомобиля, словно сам получил только то пониже спины дюжину горячих.

— Да… Четыре категории срочников — это как четыре касты, и у каждой свои права и обязанности. Не дай Бог тебе ослушаться старшего по сроку службы — расправа будет жестокой. Ночью тебя поднимут, отведут в укромный уголок и отметелят всей толпой. В лучшем случае в госпиталь загремишь. Поэтому и приходится терпеть, подшивать дедам подворотнички, чистить сапоги, бегать в магазин за сигаретами или в столовую за пайкой. И ждать своего часа…

— Неужели ничего нельзя поделать?

— Ну, многое зависит от того, как ты сам себя поставишь. Будешь мужиком, не дашь слабины, сумеешь постоять за себя — почёт тебе и слава. Иначе до дембеля в шестёрках и чмошниках проходишь. Чмошник, или чмо — последний человек. Расшифровывается это как «человек, мешающий обществу» или иначе «человек Московской области», — пояснил Стеклов. — Задолбали эти москвичи. Ну и тормоза! Привыкли жить на всем готовеньком, за мамкин подол держаться! Не любят их в армии…

— Боря, хочешь сигарету? — предложил Витька, вытаскивая помятую пачку «Явы» и протягивая её сержанту. Тот не отказался, одну сигарету прикурил, а вторую по привычке заложил за ухо — про запас. Кабина ЗИЛа озарилась изнутри двумя огоньками, в приоткрытые окна пополз сизый дым.

— А что такое землячество? — спросил Витька своего проводника по армейской преисподней.

— Это объединение солдат в группы по национальному признаку. И вот что обидно, мы, русские, держимся разрозненно, каждый сам по себе. А вот азиаты или кавказцы стоят один за другого горой. Поодиночке это тихие мирные люди, но стоит им скучковаться — пиши пропало. Ведут себя нагло, никому прохода не дают.

— Куда же смотрят офицеры? Разве нельзя навести порядок?

— Офицеры, конечно, в курсе. Но их такое положение даже устраивает. Да на этом вся армия держится! Они могут быть уверены, что любое их приказание будет выполнено, не нужно даже особо контролировать — деды расстараются. Сами пальцем о палец не ударят — салаг припашут, они всё сделают.

— Ещё я хотел спросить… — начал Витька, но постепенно голос его становился сонным, вялым, неразборчивым. — Как оно… это… что же я хотел спроси-и-ить?.. Забы-ы-ыл…

Со дна пруда будто поднялась прозрачная пелена и глухо укрыла окрестности, гася все мысли и чувства, наполняя мозги туманом, наливая веки свинцом и нашептывая на ухо только одно: спать, спать, спать. Словно Оле Лукойе, но на этот раз зонтик у него был единственным — фиолетовым, и этот фиолетовый зонтик навевал тяжкие фиолетовые сны. Спал Витька, уронив голову на руль, спал сержант Стеклов, даже во сне крепко сжимая свой автомат; в кузове машины, разметав руки и ноги, беспробудно спали Колюшка и Пашка, видимо, необоримая дремота сморила их посередине какой-то очередной игры.

Кто-то тихонько постучался, поскребся, как мышка-норушка, в дверь кабины с пассажирской стороны. Сержант Стеклов резко вскинул голову — сна ни в одном глазу — и приоткрыл дверцу, пристально вглядываясь в полумрак. В пяти шагах что-то призрачно белело, какое-то неясное размытое пятно.

— Кто здесь? — спросил Стеклов шепотом и сам испугался своего приглушенного голоса. А в ответ — хи-хи да ха-ха. Что за напасть?

— Стой, кто идет? Стрелять буду! — воскликнул Борька, вспомнив действия часового на посту, снимая автомат с предохранителя и пытаясь передернуть затвор. Но тот не поддавался. Черт, заклинило! Он дергал за металлическую скобу все сильнее и сильнее, с каким-то отчаянным остервенением. — Стрелять бу… — Но тут слова его комом застряли в горле, а рука безвольно опустилась на сиденье, потрескавшееся и пропахшее мазутом.

— Борька, это же я! — послышался до боли знакомый голосок.

— Ленка, ты, что ли? Как ты здесь?..

— Да вот, приехала тебя проведать. Неужто не рад? — обиженно надула она губы.

— Что ты?! Рад, конечно. Но как же ты сюда попала? Здесь же Сфера — ни пройти, ни проехать, ни на пузе проползти…

— Какая Сфера? Нет никакой Сферы! Ты вокруг посмотри…

Борька осмотрелся, не веря своим глазам. Неужели все это приснилось ему: катастрофа, опустившийся фиолетовый купол, отрезавший станцию от остального мира, надоедливые визитёры, поручение лейтенанта Нестерова? Стоял погожий летний денек, по голубому небу проплывали легкие перистые облака, ветер ласково шелестел листвой прибрежных ив, полоскавших ветви в чуть подернутой рябью воде пруда. И пруд был тихим, не таящим в себе никакой угрозы. По его глади скользило несколько резиновых рыбачьих лодок, на берегу щебетала играющая детвора.

— Ну, что же ты, Боря? Разве не соскучился? — укоряла его Ленка, подходя к машине и протягивая руку. Такая близкая, такая милая и желанная! На Ленке был розовый сарафан с синими цветочками по поясу и подолу и белые босоножки, каштановые волосы стянуты на затылке в «конский хвост». Еще бы не соскучился! Только о ней и мечтал, сколько раз видел её во сне, письма писал каждую неделю!

— Пойдем, Боренька, прогуляемся по бережку до березовой рощи.

Борька оставил автомат на сиденье — правда же, ведь не идти на свидание с автоматом! — и неловко спрыгнул на землю, с трудом удержав равновесие. Тихо хлопнул дверцей. Витька, как ни в чём не бывало, посапывал на водительском месте.

— Рад тебя видеть, Ленка! Если бы ты знала, как я рад!

— Догадываюсь, — загадочно улыбнулась она и чмокнула Стеклова в щеку. Тот расплылся в улыбке и в ответ поцеловал её в губы, теплые, податливые, зовущие, но какие-то незнакомые.

— А мать меня к тебе не пускала, всё отговаривала. Представляешь, нашла мне жениха, начинающего бизнесмена. Из порядочной семьи, квартира, машина — всё при нем. Все условия для карьерного роста. Папаша у него какой-то важный пост в исполкоме занимает, — тараторила Ленка, лукаво прищурившись и украдкой поглядывая на своего кавалера. — А знаешь, тебе идёт военная форма. Ты возмужал, окреп, настоящим мужчиной стал. Да не дуйся ты! — дернула она Борьку за рукав. — Выкинь ты из головы женишка этого записного. Мне никого, кроме тебя, не нужно! Вот вернешься из армии — и поженимся.

— Правда? — переспросил Борька, недоверчиво улыбаясь.

— Правда-правда… Готов ли ты пойти со мной на край (пруда) света? — изменившимся голосом насмешливо спросила Ленка.

— Постой… ты сказала «на край пруда»?

— Нет, что ты? Тебе послышалось… Я сказала «на край света»… Готов ли ты отдать жизнь ради (Хозяина) меня?

— Ну вот. Опять. Что-то ты, Ленка, заговариваешься. Какого, к черту, Хозяина?!

— Я сказала «Хозяина»?.. На самом деле их двое: Мать и Сын. То есть двое в одном… Я не знаю, как тебе это объяснить…

Опешивший Борька резко остановился, повернулся к своей спутнице лицом, крепко схватив её за запястья обеих рук, и пристально вгляделся.

— Что ты? Отпусти, больно! Да отпусти же, кому говорят?

Стеклов увидел такое, от чего коротко стриженые волосы на его голове встали дыбом, а по спине от шеи до поясницы пробежал нездешний холодок. Ленка отчаянно вырывалась, её пронзительный визг становился все выше тоном, пока не перешел в ультразвук, в глазах замелькали фиолетовые отблески. Она начала меняться. Каштановые волосы поменяли цвет, превратились в пузырящуюся массу, которая начала медленно стекать по лицу, заливая глаза, уши, ноздри, рот. Чудовище отфыркалось и прошипело:

— Ты ещ-щ-щё об этом пожалееш-ш-шь.

Внезапно запястья под его цепкими пальцами оплыли, как горячий воск, он очнулся на краю пруда, заглянул в бездну, потерял равновесие и сорвался вниз. Фиолетовая жижа со звуком «блоп!» приняла в себя безвольное тело и навсегда сомкнулась над его головой.

Любимчик Пашка не помнил, как они выбрались из Сферы, его словно поразила какая-то тяжелая форма потери памяти. Да, впрочем, не в его правилах было задумываться о прошлом. Все перенесенные ужасы остались позади — и слава Богу! Зато теперь вот сбывалась его давнишняя мечта: Витька Рокотов наконец-то внял его настойчивым мольбам и взял с собой в воскресный день в Москву, на футбол. Два часа на «Икарусе», полчаса на метро — и вот Пашка рука об руку со старшим товарищем пробирается между кооперативных киосков от станции метро «Спортивная» к стадиону «Лужники»,

— Витька, а Витька? Правда, здорово?

— Здорово, — милостиво согласился Витька.

— Пойдем на …дион!

— На ста-дион!

— На ста-дион!

Конечно, Пашка неоднократно видел трансляции футбольных матчей по телевизору, но действительность превзошла все его ожидания. На стадионе его до глубины души поразили, да попросту ввергли в священный трепет многотысячный рев трибун, яркая давая зелень газона, пестрящие в глазах краски рекламных щитов и та особая атмосфера радостного ожидания, предвкушения, хорошо знакомая всем болельщикам. На пик эйфории его возносила та мысль, что сегодня он живьем увидит своих кумиров, футболистов московского «Спартака». Красно-белым противостояли красно-синие, столичные армейцы.

— Вить, а Вить? — теребил Любимчик за руку друга.

— Ну, чего тебе?

— А почему армейцев называют «конями»? Они же люди!

— Они не люди — они кони!

— А, понятно! — пожал Пашка плечами и снова посмотрел на поле. Там полным ходом шла предматчевая разминка. Футболисты не спеша перебрасывались мячами, вразвалочку трусили по полю, играли в «квадрат».

— Вон, вон, смотри! Фёдор Черенков! — кричал Пашка в Витькино ухо, указывая на любимца миллионов мальчишек.

— Да не ори ты так, совсем оглушил! Да, Федор Черенков. Сегодня он играет под десятым номером, — и Витька тыкал в соответствующее место программки, загодя приобретенной в вестибюле стадиона.

Начался матч, взревели трибуны, и объявляемые диктором фамилии футболистов порождали новый шквал воплей, свиста и аплодисментов. Пашка ёрзал на пластиковом сиденье, вертел головой направо и налево, поглядывая то на игру, то на своего старшего приятеля, старался ничего не пропустить, во всем подражая Витьке. Так же, как и он, скандировал спартаковские речёвки и кричалки, среди которых были такие: «В Союзе нет еще пока команды лучше «Спартака»!», «Всех советских игроков стоит Федор Черенков!», так же, как и он, отбивал ладоши, хлопая в такт, словом, веселился на полную катушку.

Где-то к пятнадцатой минуте преимущество стало переходить на сторону «Спартака», но несколько опасных атак пока не принесли результата. И вот Юрий Гаврилов получил мяч в центре поля, неторопливо двинулся к воротам соперника и вдруг длинным резким пасом забросил мяч за спину левого защитника. На передачу откликнулся Сергей Родионов и, изящным финтом обведя ещё одного соперника почти у самой лицевой линии, сделал опасный навес на заднюю штангу. Подоспевший Федор Черенков с разворота вколотил кожаный снаряд под перекладину.

Стадион взорвался, как вулкан. Людская лава в чаше стадиона неистово заклокотала… И вдруг стало тихо и темно. Пашка сначала подумал, что оглох и ослеп. Но потом проморгался, потряс головой, огляделся. Наверное, погасли прожектора, решил Пашка. Он пошарил правой рукой вокруг себя, но не нащупал ничего, кроме мертвого холодного пластика соседнего сиденья.

— Вить, а Вить! Что случилось? — жалобно позвал он друга предательски дрогнувшим голосом. Но тот не отвечал. Пашка хныкал, утирая глаза судорожно сжатыми кулачками, и вдруг услышал за левым плечом успокаивающие слова:

— Не плачь, Пашка, хочешь, я с тобой поиграю?

Прожектора снова зажглись, на этот раз фиолетовым светом, в котором и трава, и рекламные щиты приобрели мертвенный оттенок, таящий угрозу. Поле и трибуны обезлюдели, словно вымерли. Пашка медленно обернулся и рот раскрыл от удивления: рядом с ним сидел сам Фёдор Черенков в красно-белой футболке!

— А вы… настоящий… Черенков?

— Самый что ни на есть! — усмехнулся тот.

— А куда… подевались… все остальные?

— Понимаешь, Пашка, в Москве сейчас идут учения гражданской обороны — вот все и попрятались в убежище под стадионом.

— Странно, я не слышал никакой сирены… Почему же мы с вами остались? И откуда вы знаете мое имя?

— Я попросил за тебя. А имя твое я знаю, потому что мы с тобой уже встречались и даже играли. Разве не помнишь?

— Нет… то есть да… — удовлетворившись этим объяснением, Пашка расслабился и успокоился. — Ой, вы такой красивый гол забили! Здорово!

— Хочешь, я покажу тебе удар, которого ты никогда не забудешь? Пошли на поле.

Федор взял мальчика за руку, и они по ступенькам между секторами трибун спустились сначала на беговую дорожку, а потом перешли на траву.

— Ух ты, трава какая ровная! Как ковер! И пружинит под ногами! — изумлялся Пашка, вновь возвращаясь в превосходное состояние духа. Фёдор вел его к правым воротам, неся под мышкой неизвестно откуда взявшийся мяч. Он отпустил Пашкину руку, установил мяч на одиннадцатиметровой отметке и легонько подтолкнул мальчика в спину:

— Иди, становись на ворота!

— Вы только сильно не бейте, а то я ведь маленький.

— Не бойся, Пашка, смелее. Скажи: «Спартак» — чемпион!

— «Спартак»…

— …чемпион!

— …чем-пион!

— Вот и славно. Иди!

Пашка заковылял к воротам, таким широким и высоким, наступил на белую линию и обернулся.

— Готов? — спросил Фёдор.

— Готов! — ответил Пашка, принимая вратарскую стойку. Фёдор взял висящий на шее судейский свисток и свистнул так, что поднялся ветер, пригибающий траву, рвущий сетку ворот и едва не сбивающий Пашку с ног. Над стадионом нависли лохматые чернильные тучи, прямо в центр поля ударила с треском и грохотом, режущим воздух, извилистая ослепительная молния. Фёдор разбежался и ударил по мячу. Пашка закрыл лицо руками — и чудовищная сила смяла и опрокинула его. Так как глаза его в последний миг были закрыты, он не сумел разглядеть вспыхнувшие на табло огромные фиолетовые буквы: «Adieu, Пашка!»

Колюшка снова был на автобусной остановке и ожидал возвращения детей и жены из Серпейска. Но был он не Колюшкой, деревенским дурачком, а Николаем Петровичем, вполне преуспевающим бригадиром животноводов колхоза «Верный путь», передовиком производства и кандидатом в члены партии. На остановке вместе с ним томились в ожидании еще с десяток человек — несколько солдат срочной службы, пожилая пара, трое пацанов старшего школьного возраста. Встречающие, провожающие, отъезжающие: вскоре после прибытия автобус, следующий рейсом N102 по маршруту Серпейск — Кириллово, отправлялся в обратный, более чем часовой путь. С утра на горизонте собиралась сизая гряда тяжелых туч, и вот к обеду затянуло всё небо, и мелкий нудный дождик загнал людей под бетонный козырек остановки.

— Вы не подскажете, который час? — почтительно обратился к Николаю Петровичу один из подростков.

Тот вскинул левую руку, скользнул взглядом по разбегу стрелок и ответил:

— Без пятнадцати три. До автобуса — десять минут.

— Спасибо. А у вас не будет закурить?

Николай Петрович окинул оценивающим взглядом щуплую фигурку школьника, но от замечаний типа «рано тебе еще курить» или «свои надо иметь» воздержался, и с тягостным вздохом протянул просителю сигарету без фильтра из пачки «Примы». Заодно закурил сам.

— Ещё раз спасибо.

Николай Петрович так же молча кивнул, отвернулся, затянулся горьким дымом, теребя в руках букетик цветов. Странно, давненько за ним такого не водилось, тем более после пятнадцати лет супружеской жизни. Не то чтобы ему было жалко денег или он не любил свою благоверную, а просто не в правилах Николая Петровича это было. И вот теперь он снова посмотрел, хмыкнув и пожав плечами, на букетик крупных бело-фиолетовых гвоздик, завернутых в хрустящий целлофан, в свою очередь перевязанный розовой ленточкой. Интересно, когда это я их купил? После вчерашнего ничего не помню! В отсутствие жены он позволил себе несколько расслабиться в компании сослуживца, знакомого еще со школьной скамьи.

— Внимание! Автобус, следующий рейсом тысяча сто двадцать два «Серпейск — Рыжовские пруды» прибытием задерживается, — раздался из репродуктора низкий гнусавый женский голос с металлическим оттенком, сопровождаемый хрипением, рычанием и бульканьем.

— Эт-то надо же! — в сердцах хлопнул себя по бедру Николай Петрович и, развернувшись, погрозил кулаком в окошко диспетчерской. — Ну, Зинка, ну, ты даешь! Или тоже вчера перебрала?! Всё ведь перепутала, и номер рейса, маршрут следования!

Дождь между тем усиливался, вдалеке уже погромыхивало, и вскоре гроза докатилась до городка. Вода падала сплошной стеной, вспышки молний освещали хмурые осунувшиеся лица пленников автобусной остановки. Следом за порывом холодного ветра из дождевого сумрака блеснули две фары, с трудом пробивающиеся сквозь дождевую пелену. Автобус шел на полной скорости, не притормаживая, и шёл прямиком на остановку, на сгрудившихся под козырьком людей, вздымая тучи брызг из-под колес. Встречащие-провожащие-отъезжающие с криками ужаса бросились врассыпную. Николай Петрович замешкался на месте. Фары слепили его глаза, низкий, надсадный гул мотора нарастал, готовый накрыть его с головой и размазать по стенке. Он часто-часто заморгал, выставил вперед руку с букетом гвоздик и напрягся в ожидании удара.

Никакой боли он не почувствовал, просто его несколько раз перевернуло в воздухе, опрокинуло, потащило. Внезапно стало значительно тише и не так мокро. Николай Петрович почувствовал у себя в руках нечто гладкое и округлое и с удивлением, граничащим с ужасом, обнаружил себя сидящим за рулем злополучного автобуса, мчащегося по проселку в сторону прудов. Педали сцепления, газа и тормоза не работали, свободно болтаясь под ногой, ручка переключения передач вообще отсутствовала, машина не слушалась руля и летела по прямой, стрелка спидометра зашкаливала. Николай Петрович боялся обернуться на пассажирский салон, боялся взглянуть в зеркало, в глубине души предчувствуя, кого там увидит, и продолжал тупо пялиться на стекающие по лобовому стеклу дождевые струи и потоки грязи.

— Коля, что это такое? — вырвал его из ступора панически перепуганный голос жены, которая расположилась на заднем сиденье, обхватив визжащих детей руками, как наседка цыплят.

— Держитесь! Держитесь, я с вами! — Николай Петрович бросил бесполезный руль, соскочил с водительского места и, цепляясь за спинки сидений, помчался по проходу в заднюю часть автобуса.

— Сейчас! Я что-нибудь придумаю! — ободрил он дрожащее от страха семейство и отчаянно, срывал ногти, принялся открывать пневматическую гармошку двери.

Но было поздно. Автобус окунулся в чернильный мрак, взлетел, как на трамплине, на прибрежных валунах и сверзился в клокочущее варево пруда.

Витька открыл глаза и подскочил как на иголке. Сердце гулко колотилось в груди, рождая непонятную тревогу, перераставшую в страх.

— Уф-ф… и приснится же такое! — И он вытер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот.

Затем огляделся в полумраке кабины. Пассажирское сиденье пустовало, только валялся на нем брошенный в небрежении автомат.

— Бо-о-орька-а… — слабым голосом позвал Слон, оставшийся в одиночестве. Он вылез из кабины, заглянул в кузов — но и там никого не было. То есть груз-то был на месте, хоть по описи принимай, а вот Пашка и Колюшка исчезли в неизвестном направлении.

И тут Витька испугался по-настоящему. Судорожно рванул дверцу кабины, схватил автомат, бестолково заметался по церковному двору.

— Борька! Пашка! Колюшка! — ронял он на бегу севшим голосом. — Надо же… надо же… охранник хренов. Всё проспал! Настоящее чмо!

Он заглянул и в темный зев церкви, окликнул друзей. Но оттуда — ни ответа, ни огня. Тихо и темно. Глухо. Витька несколько раз обежал вокруг храма, всё больше расширяя круги.

Так же по кругу метались мысли в голове, мысли лихорадочные, хаотические, сумбурные. Где же все? Куда подевались? Почему ушли, не предупредив его? Неужели всех забрали в плен враги?

А может быть, они в колхозной мастерской? — мелькнула призрачная надежда. Но нет, и там никого не было.

Слон вернулся к машине и взвыл от тоски и отчаяния. На глаза навернулись непрошенные слезы. Вдруг он увидел… Нет-нет, этого не может быть! Как завороженный, подошел он к самому краю опасного каньона и вгляделся в дальний берег.

Там двигалась странная процессия. Спереди и сзади люди несли зажженные факелы — настоящее факельное шествие, подобное тому, которое устраивали каждый год на День Победы в Кирилловской средней школе по местам боевой славы! А между факельщиками на двух жердинах связанные в запястьях и лодыжках, как охотничьи трофеи, обнаженные тела юноши и девушки, насколько Витька мог разглядеть со своего берега. Все это напоминало какой-то дикий несусветный ритуал, тем более что группа старательно выводила мрачный завораживающий мотив, мычание без слов, и тревожные звуки, от которых кровь стыла в жилах, далеко разносились в повисшей тишине. Процессия остановилась прямо напротив Витьки, его не замечая. Некто, шедший во главе, приземистый седой мужчина, приблизил к пленникам и перерезал верёвки.

Фигура его показалась Витьке смутно знакомой. Он пригляделся, и мгновенное прозрение пронзило его от головы до пят. Это же их злейший враг, Ерофеич, Дед, майор КГБ Веригин, наводивший ужас на всю школу во время расследования инцидента с Водяным. То, что они там сейчас затеяли, крайне не понравилось Слону, и он всё настойчивее теребил холодный металл висящего на груди автомата, продолжая следить за развитием событий.

Дед поставил пленников на колени, размахивая над головой кухонным тесаком, затянул заупокойным голосом отходную молитву. Его свита из двух десятков человек, обступив место заклания полукругом, хором повторяла за ним чудовищную литанию. До Витьки доносились только отдельные слова, но и этого было достаточно, чтобы понять смысл происходящего. Озверевшие каэсовцы творили на берегу кровавое жертвоприношение.

— …Хозяин… прими эти жертвы… их плоть и кровь… наши свершения…

Витька поставил флажок предохранителя на автоматическую стрельбу, передёрнул затвор, всё по науке, как учил на уроках военного дела незабвенный Пельмень, и заорал не своим голосом:

— Эй, вы, там, на том берегу! Немедленно прекратите! Я буду стрелять!

Но его как будто не слышали, по крайней мере, никак не реагировали на его угрозы. Только ритм грозных слов стал чаще, а голоса громче, в такт им подпрыгивали и кружились факелы в руках каэсовцев. Двое верзил подошли к пленникам сзади и за волосы оттянули их головы назад. Дед двумя взмахами перерезал жертвам глотки. Затем их безвольные тела столкнули в фиолетовую бездну.

Слон зарычал, стиснул зубы и дал очередь от бедра в направлении группы жрецов отвратительного культа. И тут же вздрогнул от резкой боли, схватился за живот, согнулся пополам, закачался — и сорвался с каменистой кромки вниз.

Над прудом прогремел, словно усиленный мегафоном, голос младшего сержанта Борьки Стеклова:

— Я же предупреждал: нельзя стрелять вблизи границы Сферы из автомата!

50

— Нашли! Нашли! — Андрей с радостным криком выскочил на церковную паперть.

И осёкся. И отступил назад, под своды храма. И недоумённо развёл руками, оборачиваясь к своим спутникам.

— Там… кажется… никого нет.

Уже вся встревоженная группа людей высыпала на площадку перед церковью. В машине никого не было — ни в кузове, ни в кабине. Только валялся на пассажирском сиденье небрежно брошенный автомат да громоздились в кузове в полной неприкосновенности банки, ящики и коробки. На ограбление это никак не было похоже. А вот люди бесследно исчезли. Впрочем, не бесследно. Игорь разглядел на берегу каньона-пруда цепочку неясных, каких-то размытых фигур.

— Смотрите! Вот же они… Что они там делают? Стойте, куда же вы?! — Постепенно речь Метиса затихла и замедлилась, а зрачки расширились, заполнив собой чуть ли не всю радужную оболочку. Пришло ясное осознание, опустились руки, подкосились ноги, и Игорь медленно осел на землю рядом с колесом автомобиля.

Юрка с Андреем, отчаянно крича и размахивая руками, бросились на берег. Но уходящие с безвольной обреченностью один за другим приближались к краю и исчезали в бездне — без крика, без всплеска, без звука. Сначала ушел сержант Стеклов под руку с незнакомой девушкой, потом — Любимчик Пашка, сопровождаемый футболистом в красно-белой форме с десятым номером на спине, следом за ним — деревенский дурачок Колюшка с женщиной и двумя детьми. Последним уходил Витька. В одиночестве.

Андрей первым подбежал к обрыву, заглянул вниз, обхватил голову руками и сокрушённо опустился на колени.

— Витька! Дур-рак! Зачем ты это сделал?! Зачем ты это сделал?! — скрипя зубами, рычал он, всё сильнее стискивая ладонями пылающие виски. Подоспевший Юрка молча присел рядом и обнял друга за содрогающиеся плечи. Многое перенесли ребята внутри этой проклятущей Сферы, этого адского колпака, но вот впервые теряли близкого друга. Спустя минуту к ним присоединился Игорь, по смуглому лицу которого катились крупные слёзы.

Пока готовились к отъезду, загружая в кузов грузовика свой нехитрый скарб, Андрей на гладком боку гранитного валуна вывел найденной в колхозной мастерской белой краской: «В этом пруду покоятся трагически погибшие Виктор Рокотов, Павел Любимов, Борис Стеклов и Николай, житель села Рыжово». Он закончил свою работу, поднялся, отряхнул колени и, зашвырнув в пруд банку с краской и кисточку, опустил голову и на тяжёлых ногах отправился к верному ЗИЛу. Остальные пассажиры уже заняли свои места.

51

Ворота станции со скрежетом и завыванием, словно челюсти инфернального монстра, захлопнулись за вползшей внутрь машиной. И никого вокруг. Понятно, ворота приводились в движение с помощью электропривода, их можно было открыть и закрыть простым нажатием кнопки, не выходя из будки контрольно-пропускного пункта. И всё же как-то странно. Их пригласили, их ждали — и никто не вышел их встречать. Приехавшие — Андрей за рулем, баба Маша и Папа Карло в кабине, Юрка, Игорь и Ксюха в кузове — замерли в немом ожидании.

Молчание нарушил Метис, недовольно ворчащий по своему обыкновению:

— Эх, не нравится мне всё это! Чует мое сердце…

— Тихо ты, не каркай, — приструнил своего не в меру впечатлительного товарища Юрка, а сам поближе подтянул к себе автомат.

Андрей заглушил мотор и хотел было спрыгнуть на землю, но Папа Карло удержал его на месте. И тут из распахнувшейся двери КПП выбежала группа вооружённых людей и окружила машину. На гостей в упор уставились воронёные стволы автоматов, готовые в любой момент начать плеваться огнем и нести смерть. Андрей задёргался на сиденье, попытался вновь завести мотор, чтобы задним ходом протаранить ворота, но властная рука Папы Карло снова охладила его пыл.

— Бесполезно, Андрюша. Похоже, это западня. И на этот раз нам так просто не выпутаться. — Горелов покрепче перехватил посох и открыл дверцу со своей стороны. Юрка приподнялся над бортом — автомат на груди, рука на предохранителе. Рядом с ним плечом к плечу встала Ксюха, сжимая кулачки. Следом нерешительно поднялся Игорь.

А из двери контрольно-пропускного пункта вальяжно выплыл Дед в сопровождении свиты — Лейтенанта, Приходько и двух «квадратов». Дедову физиономию растянула жабья ухмылка от уха до уха, он суетливо потирал ручки, чуть ли не присвистывал, донельзя довольный богатым уловом.

— Ну что же, вот и встретились! — куражился Дед. — Весьма надеюсь, что наша новая встреча пройдет более плодотворно для обеих сторон, к общему, так сказать, удовлетворению. Надеюсь также, что мы сумеем разрешить некоторые досадные недоразумения возникшие ранее…

— Напрасно надеетесь! — отозвался Юрка из кузова. — Мы с палачами и провокаторами в переговоры не вступаем.

— Ай-яй-яй, нехорошо, молодой человек. Как некрасиво! Разве вы, Виктор Александрович, не учили своих подопечных правилам хорошего тона, уважительному отношению к старшим?

— Я учил их добру и справедливости! И всяческому неприятию подлости и предательства! Каковой пример вы здесь всем являете! И хватит паясничать. Я так понимаю, мы здесь находимся на положении пленных?

— Совершенно правильно понимаете. Вы также, надеюсь, понимаете, что сопротивление бесполезно, наши силы значительно превосходят ваши. Вы же не хотите, чтобы на вашей совести были жизни ваших молодых — и не очень, — добавил он, буравя взглядом бабу Машу, сжимающую в руках сверток, — друзей? Так что настоятельно советую сдать оружие и отбросить все мысли о сопротивлении. Попрошу всех спуститься на грешную, так сказать, землю, и следовать за мной.

— Что же, мы вынуждены подчиниться силе, — с трудом выдавил из себя Папа Карло, первым спускаясь на землю. — Юра, отдай им автомат! Ребята, вылезайте из машины!

Папа Карло стоял, опустив голову, тяжко опираясь на посох, и время от времени бросал презрительные взгляды исподлобья на своих пленителей. Юрка с явной неохотой отсоединил от автомата магазин и швырнул его на землю, передернул затвор и сделал контрольный спуск. Автомат последовал следом за магазином. Туда же последовал запасной магазин. Милиционер Приходько по знаку Деда суетливо подобрал трофеи. Ребята спустились на землю и понуро стояли возле машины.

— Вот и славно! — констатировал Дед. — Вы, я вижу, и украденный провиант нам подвезли. Что же, очень предусмотрительно! Думаю, мы сумеем договориться и обо всем остальном.

— Виктор Александрович, почему мы сдаёмся так, без борьбы?! — горячо прошептал Юрка на ухо Горелову. — Почему вы не хотите активизировать свой посох и расшвырять всех к чёртовой матери?!

— Я пытался, Юра. Ничего не выходит! Посох молчит, не отзывается. Подождём до лучших времён…

— Если, конечно, эти времена когда-нибудь наступят.

— Будем надеяться.

Странное дело, отобрать посох у Папы Карло никто не пытался. Дед опасливо косился на него, видимо, памятуя обескураживающий магический удар, но никаких попыток завладеть им не предпринимал. Пока, по крайней мере.

— Надеюсь, вы обо всем договорились? — усмехнулся Дед. — Право слово, не хочется прерывать столь милую беседу. Но нам пора. Попрошу следовать за мной. Да, кстати, вас ожидает большой сюрприз!..

Пленников выстроили цепочкой и под пристальными взглядами четверых автоматчиков препроводили в караульное помещение.

И кто бы вы думали ожидал их там? Деревенский дурачок Колюшка собственной персоной! Ну, точнее, не совсем собственной.

После исчезновения в пруду он разительно изменился.

52

А было так. Автобус окунулся в чернильный мрак, взлетел, как на трамплине, на прибрежных валунах и сверзился в клокочущее варево пруда.

В следующее мгновение Николай Петрович, а точнее снова Колюшка, пока еще Колюшка, обнаружил себя сидящим верхом на огромной желтой птице, цветом напоминавшей о принятой повсеместно окраске междугородних рейсовых автобусов. Где-то внизу три маленькие фигурки продолжали падать в сиреневую муть. Колюшка прыгнул следом за ними — была не была! — но мощный птичий клюв с холодным костяным стуком вцепился в воротник его цивильного пиджака и рывком закинул обратно на спину. Птица расходящимися кругами поднималась над котловиной пруда, где три раза коротко плеснуло и затихло. Воздушный наездник услышал в своей голове голос:

— Я подарю тебе весь мир! К чему тебе все эти жалкие людишки? Ведь они не более чем тряпичные марионетки в ловких руках Хозяина! Тебе же предлагают стать полноправным партнером. Фиолетовая Троица: Бог-Мать, Бог-Сын и Бог-Царь. Звучит?

Колюшка молчал. А птица вдруг рассмеялась низким хриплым лающим смехом и повернула к нему свою безобразную голову, кося лиловым глазом. Он лишь покрепче схватился и зарылся головой в мягкие перья, пахнущие пылью, сыростью, паутиной с затаившимися в ней пауками, темными углами, фиолетовыми сумерками и еще Бог знает чем.

— Смотри! Смотри! Весь мир под твоими ногами!

Они по широкой спирали поднялись под самый купол. Внизу расстилалась величественная панорама: село Рыжово с прилегающими к нему прудами, радиолокационной станцией, церковкой, полями и лесами.

— Смотри! Всё это — твоё. А будет еще больше — весь мир! А теперь пришла пора познакомить тебя с Сыном и Матерью.

Птица сложила крылья и стремительно понеслась вниз, нацелившись в самый центр каньона, — только ветер засвистел в ушах, рванул полы пиджака, заставляя крепче вжиматься в неживое тело адского скакуна, не более живое, чем птичье чучело, набитое искусным мастером. Колюшка зажмурил глаза и в который раз за этот сумасшедший сон-не сон, да и явью не назовешь, приготовился к страшному удару. Но его не последовало. Колюшка открыл глаза. Птица исчезла, а сам он стоял на маслянистой поверхности и, что самое удивительное, не проваливался вниз. Вскоре причина этого выяснилась, стоило только посмотреть под ноги.

Колюшка стоял на огромном листе водяного растения наподобие лотоса, лилии или кувшинки — точнее он сказать не мог, ведь он не был ботаником, всего лишь бригадиром животноводческой бригады. Лист очертаниями походил на художнический мольберт, прогибался под ногами, но держал, цвет имел лиловый с фиолетовыми прожилками. И, в отличие от птицы, казался живым той пугающей жизнью, которая не лучше смерти. Лист медленно дрейфовал по легкой ряби пруда, Колюшка изумленно оглядывался по сторонам на изломанные стены каньона, уходящие ввысь, на фиолетовую гладь пруда. В этот момент небо действительно показалось ему с овчинку.

И тут он почувствовал перемены, с ним происходящие. На плешивой голове стали пробиваться первые волосы, вызывая страшный зуд. Вскоре Колюшка стал обладателем пышной шевелюры. Еще большее неудобство и беспокойство причиняли зуд и жжение во рту — у него резались зубы! Они до того досаждали ему, что он вцепился в тыльную сторону левой ладони и прокусил кожу до крови. Скрюченные кости и суставы распрямлялись, менялась кожа, нарастала мышечная масса. Вскоре Колюшка стал моложе на десять лет и сантиметров на десять выше. Да и мысли, лихорадочно мечущиеся в голове, со временем стали яснее, стройнее, логичнее. Словом, Колюшка, или, скорее уж, Николай Петрович, снова, через многие годы серой пелены идиотизма, начал адекватно воспринимать действительность. Даже такую ужасную действительность. Стал нормальным человеком. То есть не совсем человеком. А если еще точнее, то совсем не человеком, а креатурой ужасного Существа, поселившегося в Рыжовском пруду.

Память о прошлом словно начисто стерло в его возрожденном мозгу, и он разглядывал вновь обретенное тело с любопытством младенца, постигающего мир.

В противоположных концах пруда возникли две гигантские волны и решительно устремились к утлому плотику, несущему на себе это удивительное, только что родившееся существо. Волны приблизились, но, вопреки всем законам физики, не сшиблись, а застыли в воздухе, постепенно обретая очертания человеческих лиц, лиц Сына и Матери. Из фиолетовой слизи прорезались волосы, глаза, уши, рот и нос. Фиолетовые губы Матери разошлись в приветственной улыбке. Шевеление губ сложилось в слова:

— Доброе утро, ваше величество. Как почивали?

53

— Колюшка! Живой! — Андрей рванулся было к сидящему за столом, но, ненавязчиво придержанный за плечо Папой Карло, замер на месте. Первое впечатление было обманчивым. Человек, действительно внешне походил на деревенского дурачка, но более пристальный взгляд отмечал произошедшие в его облике существенные изменения.

— Колюшка? — повторил Андрей менее решительно.

— Какой я тебе Колюшка?! — грозно проревел человек, поднимаясь из-за стола. — Николай Третий, самодержец всея Сферы! Царь!

Тут уже Игорь не смог сдержаться и фыркнул в кулак.

— Кажется, наши гости не вполне понимают, — сверкнув очами, сказал Царь. — Василий, объясни…

Дед рванул Игоря сзади за воротник ветровки, так что тот едва удержался на ногах. «Квадраты» приблизились к пленным и встали в угрожающих позах. Веригин злобно зашипел, продолжая придерживать Метиса за шкирку и боязливо поглядывая на Николая:

— Вы что, обалдели?! Не смейте ему перечить. И впредь называйте его не иначе как ваше величество.

Тут-то желание смеяться у Метиса я остальных напрочь отпало. Если уж такой человек, как Дед, кого-то панически боится, то дело явно приобретает серьезный оборот.

— Василий, изложи гостям наши условия, — брезгливо проронил Царь.

— Извольте, ваше величество, — с поклоном ответил Дед и, выйдя из-за спин пленников, которых почему-то упорно продолжали именовать гостями, хотя их статус всем был предельно ясен, заявил:

— У вас есть три вещи и один человек, необходимые нам…

— Что же это за вещи и что же это за человек? — язвительно вопросил Папа Карло, наконец-то пришедший в себя после столь впечатлительного представления.

— Посох, икона и тетрадь. А еще девчонка, Ксения. Насколько нам известно, она обладает поразительными способностями, которые могут нам пригодиться. Девочка, ты умеешь, скажем, работать на компьютере? — Дед повернулся в сторону Ксении. Та потупила глаза в пол и упрямо молчала. — Знаю, умеешь. И совсем ни к чему упрямиться. Ты же хочешь помочь своим друзьям, не правда ли? Пока мы пытаемся договориться с вами по-хорошему. В случае добровольного сотрудничества монаршей милостью вам будет дарована жизнь и свобода. В противном случае… — Дед выразительно провел ребром ладони по горлу. — Надеюсь, всё понятно?

— Куда уж понятнее! — недовольно буркнул Юрка. — И это называется у них по-хорошему! Загнали в угол, прижали к стенке…

— Впрочем, мы не требуем немедленного ответа. Посидите в тишине, поразмыслите. Надеюсь, суток вам будет вполне достаточно.

— Хорошо, — тяжело опустил голову Папа Карло. — Мы подумаем…

— Замечательно! Я всегда знал, что вы человек разумный. С вами приятно иметь дело…

— Не могу этого же сказать и о вас…

— Ну-ну, не будем горячиться. Проводите их, — кивнул он конвоирам.

Гулко протопали по пустынным подземным коридорам станции тяжелые шаги. Пленники шли молча, понурив головы. Вскоре они очутились в одном из технических помещении, переоборудованном под камеру. Со скрежетом закрылась и глухо звякнула металлическая дверь. Послышался звук задвигаемого засова.

С деревянных нар навстречу новым узникам поднялся Нестеров. Без фуражки, с оборванными погонами и с окровавленной повязкой на голове. У дальней стены продолжала лежать неподвижная фигура, с головой укрытая армейским бушлатом.

— Тс-с! — Нестеров прижал палец к губам и заговорил жарким шепотом. — Там прапорщик Черноусов. Спит. У него серьезные ранения в плечо и в грудь… Здравствуйте, здравствуйте! Не думал, что наша встреча произойдет при столь прискорбных обстоятельствах… Проходите, располагайтесь.

И он жестом радушного хозяина указал на деревянные топчаны, позаимствованные из караульного помещения, застеленные синими солдатскими одеялами и расположенные вдоль стен комнаты, не имеющей окон. В металлические стены были врезаны распределительные щиты, увенчанные массивными замками. Под потолком уныло и пыльно светилась шестидесятиваттная электрическая лампочка. Вот, собственно говоря, и весь ненавязчивый комфорт.

— Дамам, разумеется, лучшие места, — указал Нестеров с невеселой усмешкой на топчаны у дальней от входа стены. — Кормить обещали три раза в день. Если что-то потребуется, стучите в дверь и зовите охранника. Но без крайней необходимости советую этого не делать: они здесь все злые, как черти!

Пленники потихоньку начали занимать места.

— Та-ак, — печально протянул Папа Карло. — С этим понятно. Извините за нескромный вопрос, товарищ старший лейтенант, но как же все это произошло? Как вы угодили в плен к этим мерзавцам?

Старлей хмыкал, хмурился, дотронулся до повязки и раздумчиво начал:

— Этой ночью на станции произошло нечто странное и страшное. Где-то около полуночи всех сморил мертвый сон. Я сидел на центральном пульте управления, тестировал системы. Очнулся — голова на клавиатуре ЭВМ, а в двери ломятся вооруженные люди. То ли газа какого сонного напустили? Не пойму!..

— Скорее всего, это связано с жизнедеятельностью Существа, — заметил Папа Карло. — Видимо, оно способно воздействовать на человеческое сознание, вызывать видения и галлюцинации… Наши друзья, ночью сторожившие во дворе церкви машину с продовольствием, погибли в пруду скорее всего именно по этой причине. Мы уцелели лишь потому, что находились внутри храма. Поневоле поставишь под сомнение свой многолетний атеизм!

— Так вот, — продолжил Нестеров. — Мы с прапорщиком пытались отстреливаться, но нас застали врасплох, и слишком уж были неравны силы. Правда, нам удалось уложить пару нападавших. Похоже, наповал. А нас, судя по всему, было приказано брать живыми.

— А что же солдаты? — подала голос сердобольная Ксения.

— Солдаты? Солдаты… сложили оружие. Их выстроили во дворе и предложили перейти на сторону Комитета… Один крысеныш согласился. Рядовой Хакимов. А остальных… расстреляли! На моих глазах! — Старлей стиснул зубы, и во взгляде его отразилась боль. — Б-был… Был среди захватчиков и один весьма странный персонаж. Все перед ним чуть ли не на брюхе ползали. Особенно Веригин. И знаете, было от чего. Я сам видел, как он одним только взглядом… одним только взглядом расшвырял полдюжины замешкавшихся подчиненных.

— Похоже, что мы знали раньше этого вашего персонажа, — сказал Папа Карло. — Правда, мы считали его погибшим. Но, как видно, он уцелел… И при этом сильно изменился.

— Не в лучшую сторону, — буркнул из своего угла Метис.

— Сдается мне, — глубокомысленно начал Андрей, — что это не наш знакомый Колюшка, а искусственное создание, клон, дубликат, киборг. И, верно, здесь без вмешательства Существа не обошлось.

— Бедный Колюшка! — проронила Ксения.

— А что бедный?! Что бедный?! — взвился Метис. — Теперь это нечто верховодит у каэсовцев, назвалось Царем — Царем! — понимаете?! Как говорятся, из грязи в князи! Самозванец чертов!

— Сколько их было на Руси! — философски заметил Андрей. — Доверчивый у нас народ, наивный, все верит в сказочку о добром царе. Вот и пользуются его доверчивостью и наивностью всякие негодяи.

В повисшей следом за этой сентенцией тишине было слышно, как глухо застонал Нестеров. Он сидел на краю топчана, наклонившись вперед, уперев локти в колени, обхватив голову ладонями и тихонько раскачиваясь из стороны в сторону.

— Что, сильно болит? — участливо спросила Ксения, присаживаясь рядышком.

— Это? Это пустяки, — пробормотал Нестеров, дотрагиваясь до повязки. — Пуля прошла по касательной, только кожу зацепила. Душа болит сильнее, понимаешь…

— Я могу вам помочь. Позволите?

— Ну что же, попробуй, девочка.

Ксения встала перед старлеем, положила ладони ему на виски, сосредоточилась, закрыла глаза.

— Расслабьтесь, помогите мне… Чувствуете тепло?

Нестеров молча кивнул, постепенно его напряженные плечи поникли, он глубоко вздохнул. Остальные с интересом следили за сеансом исцеления. Баба Маша тихонько молилась в углу, не выпуская иконы из рук.

— Ну что, легче стало?

— Д-да… Спасибо. Думаю, достаточно.

Ксения вернулась на свое место.

— Ну, Ксюха, ты даешь! — восторженно прошептал Метис.

— Кстати, повязку можно снять. Рана полностью затянулась, — просто добавила юная целительница, приведя невольных зрителей в состояние полного и окончательного восторга.

— Тогда, может быть, ты и Черноусову поможешь, Ксения? — предложил старлей, аккуратно разматывая окровавленный бинт.

— Хорошо, я попробую, — согласилась девочка, подходя к укрытой бушлатом фигуре и склоняясь над нею. Но через мгновение резко и коротко вскрикнула и отшатнулась.

— Что? Что такое? — Нестеров вскочил на ноги и поддержал Ксению, помогая ей вернуться на место и сесть.

— Боюсь… что ничем уже не смогу помочь вашему товарищу. Он мертв.

Трагическое известие ошарашило всех и буквально пригвоздило к своим местам. И только Юрка, до сих пор болезненно переживающий пленение и находящийся словно в прострации, встрепенулся, вскочил с топчана, подбежал к двери и отчаянно заколотил кулакам в холодный металл:

— Эй! Эй, вы! Откройте, прапорщик Черноусов умер!

Через некоторое время (каэсовцы явно не торопились) лязгнул засов, вошли трое — двое с носилками, один с автоматом, — деловито погрузили тело и так же в полном молчании прошествовали к выходу. Не успела дверь снова закрыться, как в камеру влетел визжащий окровавленный комок и грохнулся на пол.

— Принимайте пополнение! — раздались от выхода слова, сопровождаемые громовыми раскатами гогота.

54

В Сферу, вопреки календарю, пришла осень. Осень посреди лета! Да и чему здесь, собственно, удивляться, когда все в этом странном месте было поставлено с ног на голову и шло наперекосяк. Как-то враз, внезапно, кроны деревьев окрасились во все цвета спектра и начали облетать. При полном отсутствии ветра это было то еще зрелище! С тихим шуршанием, почти неслышно, повинуясь закону всемирного тяготения, который все еще действовал здесь, лист за листом отрывался от родной ветки и, тихо кружась, ложился на пожухлую траву. Под старым кленом, одиноко стоящим у ворот станций, образовалась целая гора опавшей листвы красно-желтого цвета. Из-под вороха неспешно выполз пожилой еж, недоверчиво уставившись на свет черными бусинками глаз, сторожко потянул воздух носом и снова скрылся в своем убежище. Падали листья, своим разноцветьем разнообразящие унылый фиолетовый пейзаж.

Нарушая тишину, из ворот станции одна за другой выползли две машины. Впереди шел знакомый нам колхозный ЗИЛ, следом — черная «Волга». Каэсовцы выехали за трофеями, открывая сезон охоты на двуногую дичь. В кузове грузовика под брезентовым тентом уже громоздились туши мертвых животных — свиней, коров, коз. Жертвоприношение Хозяину! Попирая стопой эту груду мертвечины, держась рукой за борт, гордо стоял Царь, обряженный по этому торжественному случаю в позаимствованное приспешниками из костюмерной Дома культуры облачение времен, надо полагать, Ивана Грозного, оставшееся от последней постановки народного театра. Сценки из жизни монархов, видимо, пользовались неизменной популярностью у неизбалованных зрелищами селян. Облачение представляло собой потертый красный бархатный халат, пожалованный нищим актерам с барского плеча председателя сельсовета, ба-а-альшого театрала, и расшитый елочным дождем по обшлагам, вороту и подолу; безразмерные красные же пролетарские шаровары; женские зимние полусапожки, принадлежавшие некогда секретарше, а по совместительству любовнице вышеозначенного председателя, полностью разделявшей со своим патроном жгучую страсть к музе Мельпомене; картонную корону, выкрашенную серебрянкой. Свободной рукой Царь сжимал посох из театрального реквизита, украшенный затейливой резьбой местным умельцем дедом Матвеем. Все это вместе взятое могло бы произвести комический эффект, если бы не бешеное фиолетовое пламя, плещущееся в безумных глазах лжемонарха.

— Вперед, на Рыжово! — орал, надрывал глотку, Царь и воинственно размахивал резным посохом. Каэсовцы, составляющие компанию венценосной особе, держали наготове факелы. И автоматы, конфискованные у незадачливых защитников станции, — для пущей убедительности. За рулем ЗИЛа невозмутимо восседал Дед, рядом с ним — его постоянный спутник Лейтенант. В черной «Волге», замыкавшей кортеж, с комфортом разместились почетные руководители Комитета спасения товарищи Абросимов и Евдокимов и старший сержант милиции Приходько, выразившие горячее желание принять личное участие в предстоящей акции.

— И правильно, и правильно, — кивал красивой седой головой Абросимов и тыкал локтем в бок Евдокимова. — Сколько можно?! Эх, что за народ пошел! Развесили же объявления на каждом углу, до всех довели, сроки назначили… Чего же они, как тараканы, по щелям разбежались?! Тут такая, понимаешь, си-ту-ация, что тихо не отсидишься. Или с нами, или против нас. Верно я говорю, Константиныч?

Евдокимов, страдавший с жуткого перепоя, только молча кивал головой, как китайский болванчик. Лишь бы отвязался. А то пристал, как банный лист. Энтузиазм, видишь ли, проявляет. Энтузиаст хренов! Все выслужиться перед новой властью старается. Эх, Алексеич, как был ты гнидой, так гнидою и помрешь, подумал Евдокимов и недовольно поморщился.

— Что, Константиныч, страдаешь с бодуна-то? На, прими для поправки здоровья, — Абросимов широким жестом протянул коллеге плоскую металлическую фляжку, в которой заманчиво булькало. — Ты на это самое дело-то завсегда падок был…

Евдокимов трясущимися руками поднес фляжку ко рту и, скривившись, глотнул пару раз, протяжно выдохнул и занюхал рукавом пиджака, купленного по случаю на ВДНХ, где он представлял достижения родного колхоза. И все же есть в нем нечто человеческое, иногда всё ж-таки проявляется, снова подумал Евдокимов. Мерная езда, мягкое покачивание постепенно убаюкали его, и он забылся в сладкой полудреме, вспоминая славные эпизоды тогдашней столичной эпопеи.

От мечты к реальности его вернул скрип тормозов. «Волга» остановилась, качнувшись на рессорах. Команда карателей победно вошла в деревню.

— Приехали, Константиныч! — радостно осклабился Абросимов. Автоматчики резво повыпрыгивали из кузова и рассылались цепью. Николай, взяв услужливо протянутый ему мегафон, прокашлялся и начал:

— Мы, Николай Третий, милостью Фиолетовой Троицы самодержец всея Сферы, сим повелеваем. Жители села Рыжово! Возглавляемый нами Комитет спасения предлагает вам выйти из домов и присоединиться к нам. Гарантируем вам охрану, питание, размещение и сохранность личного имущества. Присоединяйтесь к нам! Те же, кто воспротивится воле Комитета, 6удут жестоко наказаны!

Мертвая тишина была ответом на столь страстное воззвание. Жалко и сиротливо смотрело село на новых хозяев. Редкие дома уцелели после неистовой бури. Если кто и остался в живых, то предпочитал отсиживаться в погребах и не казать носа наружу. Но вот уже полетели из кузова зажженные факелы, и ветхие постройки дружно заполыхали. То, что устояло после разгула стихия, жадно пожирало пламя.

Страшная процессия медленно, но верно продвигалась по обреченному селу, оставляя за собой дымящиеся руины. Плясал огонь по бревенчатым стенам, лопались с треском оконные стекла, клубы дыма вперемешку с искрами поднимались под самый купол. Но никто не покинул своих убежищ по доброй воле. Пройдя село из конца в конец, каратели гнали перед собой всего десяток погорельцев, бледных, оборванных, закопченных, едва держащихся на ногах. Тех, кого силы оставили, подгоняли ударами прикладов. И гнали, гнали в сторону адского каньона.

— Ахти вам, ослушники! — каркал в мегафон Царь-убийца. — Не хотели быть с нами — сгинете в пучине пруда!

Пленники под дулами автоматов сгрудились на краю обрыва. Но сначала каэсовцы опорожнили кузов грузовика. По двое подхватывали туши животных, раскачивали и со смачным хыканьем швыряли в ненасытную прорву. Растущий организм Существа постоянно требовал белковой пищи. Во имя Фиолетовой Троицы — раз-два, взяли!

Потом настала очередь человеческих жертв. Николай извлек откуда-то из глубин бархатного халата мясницкий тесак и протянул его Деду.

— На-ка, Василий, мой верный и преданный слуга. Да не робей! Небось, не впервой… Во имя Фиолетовой Троицы, во имя Матери и Сына и Отца-Царя!

Дед руки не отдернул, благоговейно принял протянутый нож и, поигрывая им, вперевалочку приблизился к коленопреклоненным пленникам… С его лица не сходила жутковатая ухмылка.

— Вы, мои верные и преданные слуги, повторяйте за мной! — кричал в мегафон царь, грозно озирая растерянных таким поворотом дела карателей. — Хозяин… прими наши скромные жертвы… прими их плоть и кровь… на благо нам… назло врагам, во имя Фиолетовой Троицы! Выше факелы! Режь, Васька! — визжал бесноватый монарх, приплясывая на месте от нетерпения, и голос его переходил в какой-то поистине нечеловеческий регистр.

Брызнула кровь из-под ножа мясника, забарабанили по прибрежным камням тяжелые алые капли, обрушились в бездну содрогающиеся в агонии тела. Дело было сделано.

А чуть в сторонке выворачивало наизнанку согнутого, будто сломанного пополам в районе поясницы Лейтенанта.

Дед неслышно подошел сзади и заляпанной кровью рукой похлопал своего подопечного по плечу:

— Ну-ну, Лейтенант, соберись, будь мужчиной. Нам нельзя быть слабыми!

— Да пошел ты, иуда! Палач!.. Убийца!.. Н-ну, Дед… Н-ну, Дед… Знал я, что ты сволочь… но что такая сволочь, такая сволочь!.. — кричал Лейтенант, потрясая кулаками и захлебываясь душащими его рыданиями.

Каратели быстро и деловито погрузились и двинулись в обратный путь. Лейтенант возвращался пешком.

— Это пройдет, это от молодости все, от неопытности, — бурчал под нос Дед, деловито крутя баранку ЗИЛа. — Я сам поначалу был таким.

А на заднем сиденье «Волги» бывший председатель Рыжовского сельсовета товарищ Евдокимов жадно присосался к фляжке, с ужасом поглядывая на бывшего председателя колхоза «Верный путь» товарища Абросимова. Пятизвездочный армянский коньяк не брал, не брал, з-зараза! Эх, сейчас бы самогону, думая Евдокимов, а перед глазами у него так и стояла худенькая фигурка девчушки лет пятнадцати, не местной, должно быть, дачницы, первой попавшей под палаческий нож Деда.

55

Не успела дверь снова закрыться, как в камеру влетел визжащий окровавленный комок и грохнулся на пол.

— Принимайте пополнение! — раздались от выхода слова, сопровождаемые громовыми раскатами гогота.

Комок на полу пошевелился и слабо застонал. Нестеров первым пришел в себя, присел на корточки перед поверженным телом, перевернул его на спину, заглянул в изувеченное жестокими побоями лицо. Кровь, казалось, сочилась отовсюду: из рассеченной брови, из обеих ноздрей сломанного носа и даже из левого уха. С трудом можно было узнать человека в столь плачевном состоянии, но Иван, похоже, узнал:

— Хакимов, ты, что ли?.. А-а, жив, крысеныш, — протянул зловеще и иронично добавил: — Ну что, славно тебя приняли новые хозяева?

— Что вы… что вы… товарищ старший лейтенант, — гнусавил Хакимов, глотая кровавые сопли и в испуге отползая на тощей заднице в угол. — Я же только чтобы… разведать обстановку… как-то помочь… из плена вызволить…

— Ишь ты, спаситель нашелся! А впрочем, располагайся, приведи себя в порядок, потом поговорим. — Нестеров устало махнул рукой и вернулся на свое место, как-то обреченно закурил помятую «Приму», поделившись куревом с сокамерниками, а горе-воином занялась Ксения, добровольно взявшаяся исполнять обязанности сестры милосердая и все более свыкающаяся с этой почтенной и тяжкой ролью. Судя по безрадостной перспективе, ее умение могло еще не раз понадобиться узникам станции. Не сейчас. Не сегодня. Потому что отпущенные ей силы иссякали, и после очередного исцеления она, с трудом переставляя непослушные ноги, в полном изнеможении добралась до деревянного ложа по соседству с бабой Машей, по дороге даже пошатнулась, но была своевременно поддержана под локоть Андреем, выказавшем себя истинным джентльменом в этом доме скорби.

Странное дело, Андрюха, признанный лидер среди пацанов, всегда державшийся скованно в присутствии особ прекрасного пола, на этот раз присел рядом с девушкой, не отдернул доверчиво протянутой руки и даже завязал разговор, постепенно сошедший на интимный шепот.

Между тем дело близилось к вечеру, если верить часам, и после скудного обеда-ужина пленники, утомленные богатым на трагические события днем, стали укладываться спать. Игорь, сопровождаемый недовольно бурчащим охранником, сходил по нужде и, вскоре вернувшись, скорчился на топчане и забылся тяжелым сном. Уснула баба Маша, не выпуская заветной иконы из рук, дочитав до конца очередную молитву; провалился, как в омут ухнул, Юрка; затих в объятиях Морфея беспокойный Нестеров. Папа Карло вместо молитвы воспроизводил в уме выученное наизусть и по обоюдному согласию с Марией Федоровной запрятанное за оклад иконы до лучших времен письмо друга:

«Дорогой друг Виктор свет Александрович!

Представляю твое удавление по получении сего письма. Ведь вы меня уже похоронили. Впрочем, это не так уж далеко от истины. Но по порядку, хотя, находясь в растрепанных чувствах и на волоске от гибели, сложно излагать свои мысли логично и последовательно. Все же попытаюсь, иначе это послание теряет всякий смысл.

Сейчас мне почему-то все чаще вспоминаются годы учебы в универе. Эх, золотое было времечко! Смотрю на студенческие фотографии, на своих однокурсников. Какими мы все-таки были молодыми, талантливыми, честолюбивыми и… наивными. Где теперь все наши? Как они? Как говорятся, иных уж нет, а тех долечат… Разнесла-разметала нас жизнь по просторам нашей необъятной родины, а кого и того подальше. По смутным сведениям, время от времени просачивающимся в мою скорбную обитель, знаю следующее: Лёвка уехал в Штаты, преподает там в университете; Борис защитил докторскую, занимает важный пост в Академии наук; Генка спился и сошел с круга; Ванька и Толян померли, да будет земля им пухом; ты вот учительствуешь в глубинке… Извини, старик, что впал в слезливо-сентиментально-ностальгический тон, сам не люблю всех этих соплей. Да, стареем, брат, стареем! Такое вот длинное предисловие получилось, но непросто, ох как непросто перейти к сути, поведать тебе повесть, печальней которой нет на свете. Ну вот, опять вырвалась какая-то редкостная дребедень. Извини, дружище…

Итак, о себе. После универа и практики в Пермской губернии вернулся я в родное Подмосковье. И угодил, молодой идиот, в любезно распахнутые объятия военного ведомства, ВПК. Тогда-то я считал, что не грех поработать на благо укрепления обороноспособности отечества. Тем паче что в «оборонке» — финансирование, оборудование, перспективы. Сам понимаешь! А особливо хотел осуществить я на практике одну любопытную идейку. Ну и осуществил на свою голову! Молодой был, глупый. И вот за тридцать лет верного служения родному государству чего добился… Жутко засекречен, потерял семью, лишился всяческих связей с внешним миром. Захоронен, захоронен в прямом и переносном смысле.

Конечно, здесь, в нашем «почтовом ящике», все условия для работы, грех жаловаться. Но что это за адский труд, направленный лишь на смерть и разрушение! Под моим чутким руководством создано оружие совершенно нового типа. Пока не буду вдаваться в подробности, все выкладки найдешь в приложении, сообщу лишь , что это биологическое оружие, и активизируется оно, попав в водную среду. Последствия для противника катастрофические! И эти идиоты, эти маньяки решили испытать его в полевых условиях! На собственной территории! На полигоне в Поплесецке! О, они даже не представляют себе, какого джинна выпускают из бутылки. Я их отговаривал как мог, писал в доступные мне инстанции, своему непосредственному руководителю, ссылаясь на то, что исследования еще далеки от завершения и невозможно предсказать результат. Но что для них моя слава? Звук пустой. Наши генералы жуть как спешили отрапортовать начальству и получить очередную побрякушку на грудь. Да, мечтали мы, прекраснодушные романтики, о мирном атоме и о мирной науке. Но… человек предполагает, а ВПК располагает. Казалось бы, холодная война, железный занавес, гонка вооружений , противостояние с Западом, — все это в прошлом. Как бы ни так! И у нас, и у них всегда найдется генерал, метящий в маршалы, спящий и видящий в сладких грезах третью мировую. Война для них — серьезный бизнес, огромные деньги. Куда уж там!

Дело осложняется тем, что в процессе исследований «икс-два», так неоригинально, но таинственно называется новое оружие, выявлен неожиданный фактор. В определенных условиях «икс-два» начинает функционировать как своего рода органический компьютер, способный на самонастройку и саморазвитие. Да-да, пусть это звучит как фантастика, но это самая что ни на есть чистая правда! Часть опытов дала именно такие результаты. Так сказать, побочный эффект. Я сам еще до конца не разобрался, а теперь это уже, видимо, и невозможно. В любом случае это вещь пострашнее сибирской язвы!

Витя! Дорогой мой Витя! Ты — единственный человек, которому я могу доверить эту страшную тайну. Я долго и мучительно размышлял и пришёл к такому решению. Осознавая всю степень ответственности за содеянное, я решил уйти из жизни. Теперь уж по-настоящему , окончательно и бесповоротно. Нет-нет, не нужно меня отговаривать. Это единственный выход. Разумеется, я сделал все необходимые приготовления. Запомни хорошенько. Я по мере возможности уничтожил все следы преступления: стер компьютерные файлы с результатами опытов, нейтрализовал биологический материал в лаборатории. К сожалению, ничего не могу поделать с пробной партией «икс-два». Но она — единственная. Мои помощники не владеют в полной мере информацией , так что восстановить исходный материал будет практически невозможно. Теперь все результаты исследований — в этой вот тетрадке. Возможно, я возлагаю на тебя непосильную ношу, но отныне ты — единственный хранитель моего открытия. Наверное, во мне говорит эгоизм ученого, но я не могу уничтожить результаты многолетнего труда раз и навсегда. Оцени хотя бы изящество исполнения , а потом делай что хочешь! Желательно впоследствии эту тетрадочку все же уничтожить. Так сказать, во избежание. Если все пойдет, как я спланировал, то ты получишь ее от надежного человека.

Все это весьма прискорбно, но ничего не поделаешь, мой милый друг, мои невольный душеприказчик.

Прости за все — и прощай. На этом свете мы больше не увидимся. Эх, Витька , Витька… Не поминай лихом.

Твой бывший однокурсник Эдуард.

пос. Прудва-17,

24 января 1989 г.»

Горелов тяжко повздыхал, поворочался, поудобнее устраивая протез, и вскоре тоже уснул. Рядовой Хакимов на соседнем топчане то раскатисто храпел, выводя разбитым носом замысловатые рулады, то тревожно вскрикивал во сне, вскакивал и бессмысленно поводил подбитыми глазами, утратившими былой блеск. Потом успокаивался и снова затихал.

Ночь перевалила за половину, а Андрей с Ксенией все так же тихо беседовали, держась за руки, и казалось, что через это рукопожатие перетекают силы оттуда, где их избыток, туда, где их недостаток. А еще казалось, что знают они друг друга давным-давно, всю жизнь.

Андрей поделился с девушкой подробностями своей небогатой событиями биография, к своему собственному удивлению, рассказал и о самом заветном: о первой любви, закончившейся полным я безоговорочным фиаско, об увлечении рок-музыкой и поэзией. Осмелился даже прочесть пару казавшихся ему самому удачными стихотворении, за что получил одобрительный кивок и понимающую улыбку, что для него было дороже самых восторженных рецензий и даже публикации в газете. Дальше пошли события, связанные с Существом, на которых Ксения просила остановиться подробнее. Конечно, она уже слышала версию происшедшего из уст Юрки, и теперь сравнивала, выспрашивала нюансы, детали, впечатления.

— Врага нужно знать в лицо, — пояснила Ксения, убирая со лба упрямую челку. — Приближается решающая игра, фигуры расставлены, игроки ждут сигнала к началу.

— Враги, враги, кругом враги, — кивал Андрей. — Тут тебе и Существо в пруду, и каэсовцы, и Царь-батюшка. — Впрочем, ему не совсем была понятна шахматная терминология Ксюхиных предсказаний. Еще больше его озадачили следующие слова:

— Но и враги могут стать друзьями…

Переспрашивать он не решался, зато поведал о странном сне, случившемся накануне возникновения Сферы. Тот сон Андрей помнил во всех деталях, и только сейчас ему стал открываться его грозный и таинственный смысл. И вправду, в нем была предсказана и Витькина гибель, и появление бабы Маши с Ксенией, и даже возможность спасения.

— Ксения — это ведь, кажется, «чужая» по-гречески? — блеснул своими познаниями в иностранных языках Андрей.

— Да, а еще «подарок», хотя я вовсе не подарок! — каламбуром ответила девушка. — Но есть у моего имени и третье значение. И оно-то, на мой взгляд, самое верное. В ботанике ксениями называются гибриды растений, полученные посредством опыления пыльцой других видов.

Андрей только недоуменно пожал плечами. И тогда услышал рассказ, до глубины души поразивший его и приоткрывший завесу тайны над загадочной гостьей.

56

Когда пала фиолетовая мгла, капитан Петр Петрович Коломиец, дежурный по ракетному дивизиону, подумал, что наступил конец света. Или началась третья мировая война. Что, впрочем, учитывая количество и качество ядерного оружия, скопленного за годы войны «холодной», было равнозначно концу света. Того или другого Коломиец давно и тайно ожидал, ибо должен был свихнувшийся мир прийти рано или поздно к какому-то итогу. Апокалиптические ожидания Петра Петровича усугублялись неурядицами в личной жизни: незадолго до сорокалетнего юбилея от него ушла жена, прихватив обоих детей, и переехала к матери в Серпейск. И он, как зверь в вольере, метался по внезапно опустевшей и оглохшей двухкомнатной квартире. И пил горькую, за что неоднократно получал на службе «последнее китайское предупреждение». Как-то раз, возвращаясь с работы в своем обычном в последнее время нерабочей состоянии верхом на велосипеде, он, что называется, не справился с управлением и въехал в ограждение из колючей проволоки, распоров ухо и щеку. В санчасти ему наложили восемь швов. После этого Коломиец решил «завязать», но после двухнедельного воздержания подоспела получка, и «завязка» как-то сама собою закончилась.

Удивительно, что такому-то человеку доверяли дежурство по ракетному дивизиону, на вооружении которого стоял десяток единиц техники класса «земля-земля», причем две из них — с ядерными боеголовками. Но чего в жизни не бывает! Чего не бывает в Советской Армии, в годы перестройки окончательно утратившей боевой дух, дезорганизованной и деморализованной.

И вот пала мгла, укрыла Рыжово и окрестности зловещим фиолетовым крылом. Исчезла связь с внешним миром. Тут-то и поплясала бы трясущаяся с перепою рука капитана по кнопкам пусковой установки, салютуя долгожданному Апокалипсису, но от необдуманного и непоправимого поступка спас очередной запой. Утратив человеческий облик, Петрович лежал, точнее, валялся на кожаном топчане, время от времени просыпаясь, матерно ругаясь, почесывая небритую щёку, и снова засыпал тяжелым похмельным сном.

Пробудившись с раскалывающейся головой и отвратительным привкусом во рту, Петрович с удавлением, граничащим с темным ужасом, обнаружил, что остался в абсолютном одиночестве. Он закурил «беломорину» из распотрошенной пачки и, щурясь от горького дыма, нетвёрдой походкой слонялся по комнатам, пинком распахивал двери, жутко ругаясь, звал солдат, но так ни одной живой души и не обнаружил. Солдаты исчезли бесследно. А вместе с ними исчезли автоматы, запасы продовольствия и даже личный пистолет Макарова из кобуры капитана. Вместо него в кобуре оказался огрызок соленого огурца.

— Ах вы, мать вашу, защитнички родины! Дезертиры драные! — в сердцах орал Петрович в пустоту. Пустота в ответ молчала, глядя на незадачливого капитана бессмысленными зенками.

Вернувшись на штатное место дежурного, Петрович лихорадочно накручивал на телефоне номер за номером, стучал по рычагам, дул в трубку, — все напрасно. Только раз почудилась ему в звенящей тишине на грани слуха разудалая мелодия очередного шлягера советской эстрады.

— Две звезды, две светлых повести, — подхватил Петрович надтреснутый фальцетом, но, не допев припева, уронил голову на стиснутые кулаки и залился горючими слезами.

Через минуту поднял голову и, утирая глаза грязным замызганным носовым платком, обнаружил на столе, на столь же замызганной, когда-то белой в коричневую клетку скатерти со спутанной коричневой бахромой бутылку водки, граненый стакан, блюдо с закусками на любой вкус — бутербродами с ветчиной и сыром, свежими огурчиками и помидорчиками, аккуратно нарезанными и украшенными зеленью. Петрович с недоумением огляделся по сторонам, торопливо перекрестился и поплевал через левое плечо. Вокруг по-прежнему никого не было. Но и водки с закуской минуту назад не было — в этом Коломиец мог поручиться всеми остатками своего страдающего с похмелья разума.

— Так вот ты какая, белая горячка! — прохрипел Петрович и сам вздрогнул от звука собственного голоса. — Чудеса в решете! Прям-таки скатерть-самобранка какая-то, — говорил он, теребя желтыми от никотина пальцами коричневую бахрому, дикими глазами водя по сторонам, ожесточенно тёр их кулаками, тряс головой. Дивное видение не исчезало.

Тогда Петрович несмело протяну трясущуюся руку к стакану, отдернул ее, снова протянул — и наконец дотронулся до прохладного стекла, крепко ухватил его всей пятерней.

— Настоя-а-ащий! — изумлённо протянул он. Настоящими оказались и водка, и закуска. И уже через полчаса значительно повеселевший Петрович чокался с ополовиненной бутылкой, произносил тосты и спичи, распевал песни.

— Черт со всеми с ними! Нам и здесь неплохо.

Когда бутылка опустела, Коломиец снова впал в тревожное состояние духа, порывался обрушить ядерную мощь Советской Армии на проклятых буржуинов, но внезапно ослаб, уронил отяжелевшую голову на скрещенные на столе руки и захрапел. Так прошел и день, и два, и три. И неделя. Каждый раз, проснувшись, Петрович обнаруживал перед собой неизменную бутылку водки и блюдо с закусками, причем и сорт водки, и ассортимент закусок каждый раз менялись в соответствии с пожеланиями хозяина.

— Эх, скатерть моя, самобранка моя! — пел непросыхающий Петрович.

И жил в своём алкогольном раю, особо не доискиваясь причин столь щедрого воздаяния.

57

Андрей только недоуменно пожал плечами. И тогда услышал рассказ, до глубины души поразивший его и приоткрывший завесу тайны над загадочной гостьей.

«Отца своего я не помню. В детстве мама говорила, что он был летчиком-испытателем и погиб, выполняя боевое задание. Но это так, сказочки для детей младшего школьного возраста, которым дети верят по малости лет и наивности. Когда я выросла, я поняла, что роль отца в развитии отечественной авиации мамой была несколько преувеличена. Иначе получается, что добрая половина советской безотцовщины, а это огромная цифра, имеет полное право требовать от Министерства обороны пенсии по потере кормильца, что армия лётчиков-испытателей в нашей стране несметна, и что чуть ли не каждый второй вылет заканчивается трагедией. Чушь собачья! А тут тебе ни пенсии, ни алиментов.

Мама растила меня на скромную зарплату в 120 рублей, которую тяжким трудом добывала на ткацкой фабрике. Жили, конечно, не роскошно, но и не нищенствовали. Жили мы не тужили, пока мама на свою беду не приглянулась одному высокому чину из местных комитетчиков. Что называется, он положил на нее глаз. И немудрено, потому что была она статная, красивая, еще молодая и, главное, одинокая. Но очень гордая. И напрочь отмела назойливые ухаживания незадачливого кавалера. Тут-то нас и ожидала беда.

Как-то раз в порыве гнева после очередного фиаско всемогущий комитетчик сказал, что может лишить маму родительских прав и упечь ее в психушку. Только попробуй, сказала мама, я тебе глаза выцарапаю, зенки твои похотливые. И вправду полоснула его ногтями по сытой роже. Этот подонок свое страшное обещание сдержал. Ты же знаешь, что до недавнего времени комитет пользовался практически неограниченной властью. Им невинного человека уничтожить — что таракана раздавить. А в советских психиатрических лечебницах наловчились быстро делать из нормальных людей невменяемых идиотов.

Так как у меня не было других близких родственников, меня в неполные десять лет определили в детский дом. Заботу о моем дальнейшем воспитании взяло на себя государство. Это было что-то! Представь, каково мне было от маминой юбки попасть в эту преисподнюю. Всего, конечно, не расскажешь, но среди воспитателей попадались редкостные мерзавцы, по сравнению с которыми набоковский Гумберт Гумберт покажется агнцем Божьим. Один завел себе настоящий гарем, снимал детское порно и потом продавал кассеты богатым извращенцам за большие деньги. Правда, новый директор, Владимир Михайлович, дай Бог ему здоровья, навел порядок в нашем гадюшнике, разобрал многолетние завалы, поувольнял половину персонала. А нашего педофила, рассказывают, потом прирезали на зоне.

Сначала мои отношения с товарищами по несчастью не складывались. Я дралась, кусалась, царапалась, трижды убегала. Но с приходом Владимира Михайловича, или, как мы его называли, Вэ-Эма, многое изменилось. Он организовал секцию восточных единоборств, воскресную православную школу и кружок парапсихологии. Такая вот гремучая смесь. Дети его просто обожали, многие по-новому взглянули на свою пропащую жизнь и поняли, что не настолько уж она и пропащая. Из любой самой глубокой ямы можно выбраться. Было бы желание. И, конечно, рука друга, наставника, учителя. Всем, что я умею, я обязана Вэ-Эму.

Однажды воскресным днем, после занятий в православной школе, Владимир Михайлович вызвал меня к себе. Ксения, к тебе посетители, сказал он и кивнул на сидящую в кресле какую-то растрепанную неопрятную женщину неопределенного возраста. Ну, не буду вам мешать, сказал директор и удалился. Я взглянула повнимательнее на странную гостью, продолжавшую хранить молчание, и тут с ужасом узнала в ней свою маму. Здравствуй, доченька, здравствуй, Ксюша, сказала она изменившимся, хриплым и надтреснутым голосом. И подняла на меня выцветшие постаревшие глаза. Мы обнялись, расплакались. Оказалось, что на днях ее выписали из лечебницы, и она приехала меня повидать, чтобы вскоре забрать к себе. Вот только порядок наведу в квартире, говорила она. Потерпи, доченька, еще немножко.

Как сильно она изменилась! Почтя ничего не осталось от моей прежней доброй, умной и красивой мамы. Суетливые, порывистые движения, трясущиеся руки, затравленный взгляд. Таковы-то успехи советской психиатрической медицины! Может быть, она не умеет лечить, но уж калечить-то научилась…

Тут она почему-то вспомнила об отце. Я ведь неправду тебе говорила, доченька. Не был он никаким летчиком-испытателем. А был человеком с другой планеты, инопланетянином!

Выпалила и осеклась. Подняла на меня робкий взор и снова уставилась в шашечки лакированного паркета директорского кабинета. И жалко было маму, и страшно за ее нынешнее состояние, и плакать хотелось. Но я сдерживала себя, уроки Вэ-Эма не прошли даром. Из косноязычных и путаных маминых фраз я поняла, что пришельцы из других миров давно наблюдают за нами, а тут решили провести смелый эксперимент, зачав с земными женщинами детей. Теперь у тебя растут братики и сестрички по всему миру, говорила мама. Их немного, с дюжину. А когда-нибудь они вырастут, отыщут друг друга, соберутся вместе, чтобы… Тут она замолчала, приложила палец к губам и тревожно огляделась по сторонам. Ксения, это ведь отец так назвал тебя, продолжала мама. Как плод любви двух звездных рас.

Бедная мама! Что за шутку выкинуло ее воспаленное воображение. Я — дочь инопланетянина! Подумать только! Сделав это поразительное признание, мама начала быстро прощаться, снова обняла и расцеловала меня. Скоро увидимся, доченька, пообещала она.

А через три дня её не стало. Её нашли повесившейся на электрическом проводе в нашей пустующей квартире. Соседи говорили, что после возвращения к ней заходил какой-то неприметный мужчина в штатском, но с военной выправкой. Тут бы милиции заинтересоваться таинственным визитёром, но версию об убийстве разом отмели якобы из-за отсутствия улик. Тем более с учетом того, откуда мама вернулась.

Владимир Михайлович был со мною на похоронах. Мама лежала в гробу такая маленькая, осунувшаяся, усохшая, как старушка. Так я осталась одна на белом свете. Больше на кладбище никого, кроме нас и двух могильщиков, страдающих от вечного похмелья и нещадно дымящих папиросами, выпросивших у Вэ-Эма денег на поправку здоровья, не было. Зарыли мою бедную маму в сырую землю.

Вскоре после этого Владимир Михайлович уехал в длительную командировку. Говорили, на курсы повышения квалификации в Москву. Когда он вернулся, то снова вызвал меня к себе и сказал, что есть в Серпейске один человек, которому нужна моя помощь. Мальчик, мой ровесник по имени Максим. Дал мне его адрес, описал, как тот выглядит. Справишься? — спросил Вэ-Эм. Справлюсь! — ответила я. Ведь у меня был замечательный учитель.

Остальное ты знаешь.»

58

Андрей, затаив дыхание, слушал печальную историю Ксении. Когда она закончила свой рассказ и надолго замолчала, он лишь ободряюще сжал ее руку и, покраснев, с жаром выпалил:

— Теперь ты не одна!

— Да, теперь я не одна. Теперь у меня есть верные и преданные друзья, — согласилась Ксения и после паузы добавила: — Ну, Андрюша, время позднее, пора и не покой. Тем более, завтра, а точнее, уже сегодня, нам всем предстоит тяжёлый день, и нужно встретить его во всеоружии.

— Спокойной ночи, Ксюша, — поднявшись с топчана и неловко раскланявшись, промолвил Андрей.

— Спокойной ночи!

Наш новоявленный Ромео ещё долго вздыхал и ворочался на своем жёстком ложе, но минут через пятнадцать угомонился и умиротворенно засопел. Ксения уснула сразу, тихо и незаметно, едва голова коснулась подушки.

Приближался глухой и мертвый час, когда даже самых стойких одолевает сон. Собачья вахта. Вот и все наши узники уснули под недреманным оком голой электрической лампочки под потолком. Еще через полчаса свет мигнул и погас, и с ближнего к двери топчана поднялась неясная тень. Кто-то потихоньку, на цыпочках, прошелся по камере, задержался у одного ложа, у другого, заглядывая в лица спящих, чем-то зашуршал, обо что-то споткнулся, шепотом чертыхнувшись, и так же на цыпочках осторожно приблизился к выходу, постучав костяшками пальцев по дверному косяку. Это был явно какой-то заранее оговоренный сигнал: три коротких удара — двухсекундная пауза — и снова три коротких отрывистых удара.

Снаружи ответили серией из четырех ударов — два раза по два — и дверь тут же бесшумно открылась, выпуская ночного татя в тускло освещенный коридор.

— Ну что, взял? — раздался взволнованный шепот.

— Да, товарищ майор! — пропищал в ответ приглушенный фальцет.

— Да тише ты, черт окаянный! Тише!

Вслед за этим диалогом дверь снова закрылась, надежно отрезав собеседников от мирно почивающих и ничего не подозревающих узников. В коридоре послышались торопливо удаляющиеся шаги — а потом тишину взорвал яростные отчаянные вопли, какие-то звериные завывания и всхлипывания, полные адской боли. Коридор наполнился топотом бегущих ног. Упруго хлестнули короткие рявкающие приказы. Зашипел приведенный в действие огнетушитель. Явственно потянуло паленым.

Пленники, разбуженные шумом, повскакивали с мест, протирая глаза и недоуменно оглядываясь.

— Что?! Что такое?! Почему нет света, и что значит весь этот шум?

Юрка взвился со своего места, подскочил к дверям и яростно замолотил кулаками в холодный металл.

— Откройте! Сейчас же откройте! Уморить вы здесь нас вздумали, что ли?!

Снова загорелась одинокая лампочка. Коротко вскрикнула в своем углу баба Маша:

— Батюшки-светы!.. Икона пропала!.. Да что же это такое?

Папа Карло угрюмо хмыкнул и сокрушенно покачал головой, отвечая на немой вопрос Нестерова.

— Да… да… и посох… и тетрадь — все исчезло!

— А где же Хакимов? — спросил Метис — и угодил в самую точку. Действительно, вчерашней жертвы жестокого избиения нигде не было.

— Так вот в чём дело! Вот в чём дело! — вскричал внезапно прозревший старлей. — Так это он, крысёныш… Его к нам специально подослали… — И присоединился к Юрке, ожесточенно и безрезультатно испытывающему прочность двери. Наконец им вняли.

Загремел засов, жалобно завизжали петли, и на пороге в клубах дыма, как демон преисподней, возник Дед собственной персоной с вымазанной сажей физиономией и в сопровождении неизменного автоматчика. Грозный комитетчик был явно ошарашен, глаза его тревожно бегали, как затравленные звери в клетке, мечась от одного пленника к другому.

— Невероятно… невероятно… тут, не иначе, какое-то колдовство…

И, с видимым трудом сглотнув застрявший в горле ком, так что ходуном заходил волосатый кадык, распорядился, нет, скорее попросил:

— Мария Федоровна, выйдите на минуточку в коридор.

— И я с ней! — подскочил сбоку Нестеров.

— Хорошо-хорошо! — безропотно согласился Дед. — Можете её сопровождать.

Поддерживаемая под руку галантным старлеем, баба Маша с трудом поднялась со своего места и, провожаемая пристальными взглядами сокамерников, прошествовала к выходу. В коридоре отвратно разило палёной плотью, а чуть поодаль, окруженный нестройной толпой и залитый пеной, лежал обгоревший труп.

— Мария Федоровна, можете забрать икону! — глядя из-под кустистых бровей, пробормотал Дед. — Посох и тетрадь, к сожалению, безвозвратно уничтожены огнем. — И он беспомощно развел руками, как бы извиняясь. На его правой ладони вспухали белесые волдыри ожогов. Дед тяжело развернулся и, понуро опустив голову, побрел прочь, шаркая по полу.

Баба Маша осторожно подобрала с пола целую и невредимую икону, отряхнула, обтёрла её и, прижимая драгоценную находку к высохшей груди, победоносно вернулась в камеру.

— Так-то… Чужого не замай! — и погрозила скрюченным пальцем закрывающейся двери. — Только вот мальца жалко. Эх, совсем молоденькой был!..

59

До утра пленников больше не беспокоили, так что обладатели крепких нервов смогли вздремнуть часок-другой. Только старлей Нестеров дал себе зарок больше не спать сегодняшней ночью, переместился поближе к двери и внимательно прислушивался к происходящему в коридоре, ожидая очередной каверзы от врага. По нет, все было тихо, только изредка снаружи доносились осторожные шаги, обрывки негромких разговоров, потом по полу что-то протащили — и снова все умолкло.

Утром обитателей камеры под вооруженным конвоем по одному выводили для совершения утреннего туалета, выделив одно на всех вафельное полотенце не первой свежести и кусок хозяйственного мыла. Потом принесли скудный завтрак: по банке консервов, на этот раз это была рисовая каша с мясом, и закопченный чайник с жиденьким мутноватым пойлом. Завтракали молча, каждый был погружен в собственные невесёлые думы. После того как собрали грязную посуду, камеру почтил визитом Веригин.

— Собирайся, Ксения, Николай хочет видеть тебя по весьма важному и безотлагательному вопросу, — пробурчал он сквозь зубы.

— Никуда она не пойдет! — отрезал Пала Карло и загородил девочку собой.

Дед щелкнул пальцами, и в камеру вошли двое каэсовцев самого угрюмого вида с автоматами наизготовку, Юрка с Андреем встали плечом к плечу со своим учителем, Нестеров с Метисом были готовы присоединяться к ним при первой необходимости. Казалось, воздух в камере был до того наэлектризован, что еще немного — и ударит молния. Для этого не хватало самой малости: одного неосторожного слова, одного опрометчивого движения. Создавшееся напряжение разрядила сама Ксения. Она осторожно отстранила Папу Карло рукой и вышла вперед, пристально посмотрев в глаза Деду и его спутникам. Под её взглядом стволы автоматов послушно опустились, а Веригин скромно потупился, внимательно изучая гладкий металлический пол, отполированный несколькими поколениями офицеров и солдат, служивших в разные годы на станции.

Ксения обернулась и успокаивающе произнесла:

— Не волнуйтесь, Виктор Александрович, не волнуйтесь, ребята! Я пойду… Но я обязательно вернусь. Обещаю!

— Я, со своей стороны, — вмешался Дед, — гарантирую скорое возвращение Ксении. Как говорится, в целости и сохранности…

— Ну, за ваши гарантии я не дам и дохлой мухи, — парировал Юрка. — А вот ей мы верим, иди, Ксения, раз так нужно. Мы будем ждать тебя. А если что… — И он потряс в воздухе сжатым кулаком.

Вряд ли этот аргумент хоть кого-нибудь убедил, включая самого Юрку, ведь баланс сил был явно не в пользу пленников, но, тем не менее, Дед облегченно вздохнул и сказал примиряюще:

— Вот видите, всегда можно договориться по-доброму. — Это его замечание осталось без ответа, и он сопроводил Ксению в коридор, довольный успешным выполнением своей миссии.

Путь до центра управления станцией был недолог: они поднялась по лестнице, прошли по коридору, миновали несколько помещений под двухзначными номерами и вскоре добрались до заветной двери, охраняемой уже знакомыми «квадратами». При появлении Веригина те застыли по стойке «смирно» и по его кивку послушно расступились в стороны, пропуская Деда и его спутницу в святая святых.

Дед тихонько подтолкнул замершую на пороге Ксению вперёд.

За монитором ЭВМ спиной к вошедшим сидел Николай.

— Василий, оставь нас одних. Без моего приказа не входить, — распорядился Царь, не оборачиваясь, и когда Дед вышел и осторожно прикрыл за собой дверь, обратился к девочке, по-прежнему не оборачиваясь. — Ксения, подойди ко мне. Не бойся.

— А я и не боюсь, — пролепетала Ксения, приближаясь. Конечно, она опасалась этого нечеловеческого создания, этого монстра, но страха своего старалась не обнаруживать. Чувствовала же она себя при этом, как Алиса в Стране чудес. Или как Элли в Изумрудном городе. Но смелость и верность друзьям — те самые качества, которые объединяли ее с героинями этих сказок.

— Присаживайся! — пригласил Царь, когда шаги затихли за его спиной.

Ксения присела на предложенный ей вращающийся стул без спинки и мельком взглянула на некогда близкого и понятного Николая, теперь сидящего к ней в профиль — и поразилась восковой бледности с прозеленыо и полной неподвижности его лица. Прямо не человек, а манекен какой-то! Царь медленно повернул к ней голову, и в глазах его полыхнул холодный фиолетовый огонь. Да, пожалуй, глаза — то единственное, что жило на этом мертвенном лице, но жило какой-то нечеловеческой, противоестественной жизнью. И еще чертовски опасной!

— Я ведь решил обратиться к тебе за помощью, Ксения, — пророкотал монстр, растягивая синюшные губы и обнажая зубы с металлическим отливом в жуткой гримасе, которая, видимо, по его мнению, должна была изображать доброжелательную улыбку. — Ты слышала что-нибудь о фиолетовой Троице? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Объясняю! Это триединство сущностей, две из которых — Мать и Сын, являющиеся двумя ипостасями Существа в пруду. Третья же сущность, Фиолетовый Отец, Царь и Бог, Николай Третий, самодержец всея Сферы — перед тобой! — Николай отвесил своей визави церемонный поклон. — Вместе мы можем завоевать власть надо всем миром, как и было обещано… Так вот, возникла небольшая проблема в нашем трёхипостасном общении, которую мы с тобой общими усилиями сможем устранить. С помощью станционной ЭВМ, или, как сейчас говорят, компьютера, я хочу установить прочную двухстороннюю связь с Существом. Ведь оно — там, а я — здесь, сама понимаешь, выходит некоторое неудобство… Не будешь же, согласись, каждый раз бегать для этого дела на берег. Не царское это дело!

— Как же вы собираетесь установить связь? Ведь нет ни проводов, ни кабелей, да и куда их подключать?

— Пусть небольшие технические трудности не беспокоят мою маленькую гостью. Радиоволны, моя дорогая, ты забыла про радиоволны!

С каждой минутой с лица Николая постепенно исчезало напускное спокойствие, он дергался, кривлялся, гримасничал, одним словом, терял былой контроль над своей мимикой, отчего становился всё менее похожим на человека. По временам казалось, что голова его начинала пульсировать, кости черепа утрачивали присущую им твердость, что само по себе было зрелищем не из приятных. А запах! От него ощутимо разило тиной, болотной сыростью, заплесневелыми подвальными углами. Ксения изо всех сил крепилась, стараясь не выказать охватившего ее отвращения. Тоже мне болотный царь, жаба мерзопакостная, тварь из бездны!

— Никто лучше тебя с поставленной задачей не справится, — продолжал Николай, неожиданно ставший любезным и словоохотливым. — И, поверь, это не комплимент. Я знаю, что ты хорошо разбираешься в компьютерах…

— Откуда, ваше величество, извините за нескромный вопрос? — вопреки правилам придворного этикета перебила Ксения разглагольствования псевдомонарха. Она чувствовала, что пора переходить в контратаку. Сейчас или никогда.

— Ну что же, откровенность за откровенность. Василий сообщил. Неужели ты всерьёз полагаешь, что появление столь экстравагантной гостьи в его вотчине осталось для него незамеченным? Ты явно недооцениваешь компетентность органов, моя дорогая.

Николай все более удивлял Ксению: к его словоохотливости добавилось и неожиданное чувство казарменного патриотизма. Впрочем, почему неожиданное? Если учитывать особенности поглощенного Существом человеческого материала, а это в основном военнослужащие и их отпрыски, то всё как раз становилось на свои места. При том условии, конечно, что весь жизненный опыт и интеллектуальный багаж жертв был полностью усвоен монстром, а теперь он щедро делился добытым со своим порождением, кровью от крови своей, плотью от плоти своей. В таком случае жаль, подумала Ксения, что Существо не поглотило кого-нибудь из женщин. Может быть, это добавило бы ему хоть чуточку добра и сострадания. На роль жертвы она вполне могла бы предложить себя. И кто знает, если не останется иного выхода…

— Кроме того, я чувствую в тебе присутствие силы сродни нашей, силы не от мира сего. — Царь щедро рассыпал комплименты, как истинный галантный кавалер. — Надеюсь, все вышесказанное убедит тебя, моя маленькая принцесса, принять предложение о сотрудничестве. Хотя бы ради твоих друзей…

— И не только.

— Вот как! — изумился Николай. — Стало быть, моя маленькая принцесса имеет в этом деле свои собственные интересы? Какие, если не секрет?

— Что же, откровенность за откровенность, как вы изволили выразиться, ваше величество. Вижу, что в открытом противостоянии шансов у нас нет, а потому хочу смягчить нравы Фиолетовой Троицы, воззвать к добру и справедливости.

— К-ха — к-ха — к-ха, — зашелся смехом болотный царь, заперхал, заикал, забулькал. — Ну, это вряд ли! Мы по ту сторону добра и зла, моя дорогая. Я даже не знаю, как пишется слово «нравственность», через «е» или через «ять»… М-м-м, любопытно. Кто это сказал? Что-то странное со мной в последнее время происходит, голова словно распухает, все мешается в мозгу.

— Это сказал Василий Розанов, русский философ. Но я с ним не согласна.

— Ишь ты, какая умненькая девочка!

— Просто у меня был хороший учитель.

— Похвально, похвально. Скромность украшает. Так на чем, бишь, я остановился? Ах, да! Мы попытаемся установить контакт с Существом при помощи компьютера. Для этого я должен подвергнуть тебя небольшой операции. Не бойся, это не больно и не опасно. Вот, посмотри!

Николай повернулся к Ксении, откинул прядь волос со своего левого виска, и девочка со смешанным чувством ужаса и отвращения увидела кабель, нет, даже не кабель, а что-то живое, какое-то белесое щупальце, присосавшееся к коже на голове Царя, а другим концом уходящее в электронную утробу компьютера. Это нечто отвратительно пульсировало, подергивалось, извивалось, как дождевой червь, перерубленный лопатой. Более того, внутри щупальца циркулировала темная жидкость. Что же, и я?! — пропищал в глубине души голосок маленькой испуганной девочки. Да, придётся! — ответил уверенный голос, не терпящий возражений.

— Ну, так что? — нетерпеливо заёрзал на своём стуле Николай, протягивая Ксении точно такой же кабель-щупальце с шестью алыми алчущими присосками на конце, расположенными по кругу и пульсирующими, как жадные голодные рты. Они жаждут! И ты по доброй воле придешь к ним, ты по доброй воле ввергнешь свою душу в фиолетовую мглу, в адский омут?! Да, я должна! И Ксения решительно взяла ужасное приспособление, и резко приставила его к левому виску. Все прошло на удивление гладко, не было никакой боли — только легкое покалывание. Левая половина головы сначала как-то онемела, а потом наполнилась приятным теплом. Ксения проморгалась, чтобы изгнать муть из глаз, и вопросительно повернулась к Николаю.

— Смотри на монитор! — тоном гипнотизера начал вещать Царь. — Ты сама знаешь, что нужно делать… Глаза боятся, а руки делают! Раз… два… три…

Пальцы Ксении помимо её воли легко забегали по клавиатуре, монитор ожил, замерцал всеми цветами радуги, словно бросился в лица сидящих за столом.

— Добро пожаловать в виртуальный мир! — заорал ополоумевший Царь, их сорвало с мест, завертело, закружило — и швырнуло в бездонный колодец.

Виртуальное приземление было мягким, без ударов и толчков, просто прекратилось мельтешение полос и спиралей перед глазами. Ксения шагнула вперед — и вдруг ощутила упругое сопротивление шевелящейся массы, неприятно теплой и скользкой наощупь. То ли извивающиеся лианы, то ли вяло подергивающиеся щупальца неведомого и невидимого монстра.

— Ой, что-то не внушает мне доверия пейзажик, — с тщетно скрываемой дрожью в голосе прошептала Ксения.

— Айн момент, сейчас поправим! — раздался из-за спины бодрый голос самодержца.

И вправду, в тот же момент джунгли расступились, явив нашим спутникам лесную дорогу с заросшей травой колеями. Она петляла среди внезапно открывшихся деревьев с мощными гладкими стволами и уводила вглубь чащобы.

— Пойдем, моя маленькая принцесса, — промолвил Царь и протянул Ксении руку.

— Интересно, куда ведет эта дорога?

— Не торопись, увидишь…

— И что это за мир? Чей это мир?

— Этот мир — наш! — с гордостью сказал царь, важно выпятив грудь и подбоченясь. — Ну, пошли скорее! Похоже, нас уже ждут.

И они пошли под сенью сказочного леса — леса из, несомненно, какой-то страшной сказки, к неведомой Ксении цели. Но назвался груздем — полезай в кузов. По пути девочка, вертя головой по сторонам, смогла получше разглядеть флору и фауну этого загадочного места, не имеющих ничего общего с земными. Стволы деревьев-великанов были покрыты гладкой глянцевитой корой оливкового цвета, под которой пульсировали, вздымались и опадали темные жилы, а поскольку кора была полупрозрачной, то можно было заметить, что по этим сосудам время от времени вверх и вниз с величавой грацией проплавали странные светящиеся создания, отдаленно напоминающие глубоководных рыб, утыканных шипами. На головокружительной высоте стволы венчались зонтичными кронами самых невероятных расцветок. И в этих кронах с диким хохотом скакал крылатые обезьяны. Привет, Элли-Дороти! Вот только не было у Ксении волшебной шапки, чтобы управлять ими. Как не было волшебных башмачков, чтобы вернуться домой. Тотошка, по-моему, это не Канзас!

Злобные бестии с диким визгом начали швырять вниз, на головы наших путешественников, круглые плоды размером с футбольный мяч. Благо, что эти снаряды не достигали цели, взрывались, не долетая до земли и осыпая Николая и Ксению желтоватой пыльцой, от которой слезились глаза и щекотало в носу.

— Ап-чхи! — громогласно чихнул Царь. И так восемь раз! А когда прочихался и получил от Ксении восемь же не вполне искренних пожеланий здоровья (она ведь была вежливой девочкой!), грозно взглянул вверх и погрозил кулаком. — Ужо я вам! — Воздушных бомбометателей как ветром сдуло.

— Сдается мне, Сынок шалит! — недовольно пробормотал Николай, прочищая нос. — Такие вот у него странные игры.

Некоторое время путь был свободен, а потом впереди, за поворотом, сквозь подлесок, в основном состоящий из низкорослого кустарника с большими розовыми цветами, стало продираться какое-то громоздкое существо, от поступи которого в буквальном смысле содрогнулась земля. Существо громко сопело, утробно рычало, демонстрируя свои отнюдь не дружелюбные намерения.

— Не дает Сынок скучать, — сокрушенно вздохнул Николай. — Эх, молодо-зелено! — Потом остановился, что-то соображая, сотворил из пальцев обеих рук замысловатую фигуру и послал вперед огненно-красный шар, с оглушительным треском лопнувший где-то в кустах, разбросав сноп искр. Трава и кусты занялись неярким пламенем. Потянуло дымком. Существо взвыло и поспешно ретировалось, с гулким стуком ударяясь о стволы деревьев, так что сверху дождем посыпались перистая листва и круглые плоды.

— Чего вы кидаетесь?! — неожиданно тонким голосом проскулил монстр. — Я просто пошутил!

— Так-то! — назидательно проговорил Николай. — Знай наших!.. Это Сынок тебя так встречает, все-таки новый человек, незнакомый… Стесняется, вот и вытворяет всякие мелкие пакости.

За очередным поворотом взору путешественников открылась поляна, а на ней — двухэтажное здание, странным образом соединившее в себе фрагменты различных архитектурных стилей. Достаточно сказать, что двускатную крышу, крытую красной черепицей, подпирали двенадцать атлантов в виде солдат в костюмах химической защиты и в противогазах, а на самой крыше была воздвигнута скульптурная композиция, состоящая из тачанки времен Гражданской войны с тремя фигурами в повозке — Петькой, Анкой и Василием Ивановичем. По краям та же крыша щетинилась многочисленными трубами, башенками, спутниковыми антеннами, а в центре её возвышалась колокольня с петушком-флюгером вместо креста на шпиле. Возле здания красовалась аккуратно подстриженная лужайка в английском стиле, только вот трава была почему-то ярко-синей. Рядом — пересохший бассейн, в котором громоздились ржавые бочки, поломанные ящики, распотрошённый диван с торчащими из-под рваной обивки в легкомысленный цветочек пружинами и клочьями серой ваты. К ступенькам через лужайку вела красная ковровая дорожка, впрочем, изрядно потёртая и пропылённая. Все это архитектурное безобразие венчала начищенная до блеска медная табличка с надписью почему-то на немецком языке, да ещё и готическим шрифтом «Die Schule» — «Школа».

— Ну как, впечатляет? — раздуваясь от гордости, вопросил Царь. — Без лишней скромности признаюсь: моих рук дело. Все для гостьи дорогой! Но нас, кажется, уже встречают, — добавил он, указывая на крыльцо, где из дверей появились женщина и ребёнок.

Тяжелая дубовая дверь с бронзовой ручкой в виде львиной морды сама собой открылась, приглашая хозяев и гостей в уютный холл с расставленными вдоль стен кожаными креслами, фикусами в кадках и журчащим в центре фонтаном. Проходя в распахнутую дверь, Ксения недоверчиво покосилась не львиную морду, а та в ответ лязгнула зубами и глухо зарычала, так что девочка от неожиданности шарахнулась в сторону.

— Рекс, спокойно, это свои! — прикрикнул строго Николай, а Ксения подумала: что же это за школа, где даже дверные ручки норовят тяпнуть тебя за руку? И кто кого собирается здесь учить? И, главное, чему? Впрочем, это вскоре выяснилось, когда они под переливчатые трели звонка, исполняющего что-то неуловимо знакомое из классического репертуара, вступили в классную комнату.

— Твое место там, — кивнул Николай Ксении на кафедру из полированного красного дерева. Школа не переставала удивлять: классная доска вдруг превратилась в экран, и с экрана дурашливая компания клоунов сипло затянула: «Вас участники программы будут грамоте учить, если не забыли мамы телевизоры включить. АБВГДейка, АБВГДейка — это учеба и игра, АБВГДейка, АБВГДейка, азбуку детям знать пора!» Экран щелкнул и погас, снова обратившись немой доской, на которой теперь цветными мелками, с вензелями и завитушками было затейливо выведено: «Привет участникам соревнований!» Интересно, никогда не представляла себя в роли школьной учительницы, подумала Ксения.

— Я так понимаю, что мне придется учить вашего Сына? — почтительно обратилась она к молчаливо сидящей рядом с мальчиком лет шести женщине. Та кивнула. — И именно грамоте? То есть, начиная с самых азов? — Та снова безмолвно склонила голову.

— Понимаешь ли, принцесса, мы, конечно, впитали в себя весь объем информации, полученный нами от поглощённых людей, вплоть до подсознательного уровня, то есть все, что они когда-либо видели и слышали, в том числе все прочитанные ими книги, но не всё сумели интерпретировать. В том числе и из-за элементарного незнания грамоты, — пояснил Николай.

— Многие знания — многие печали, — заметила Ксения как бы про себя. — Ну что же, начнем.

Пока Ксения преподавала своим странным ученикам основы грамматики, начиная с азбуки и первых слов, читаемых по слогам, она не переставала за ними следить. Все трое уселись за первый длинный стол, заменяющий парты, вооружились тетрадями и ручками и старательно выводили на бумаге неловкие каракули. Между прочим новоявленная учительница замечала краем глаза, боковым зрением, — стоило отвести взгляд — причудливые метаморфозы, с ними происходящие. То они выглядели как обыкновенные люди, то вдруг начинали мерцать, растворяться, терять чёткость очертаний, сливаться в единое трёхголовое целое, пятная тетради и крышку стола неряшливыми потёками зелёной слизи, чавкали и хлюпали, чем выводили Ксению из себя. Очень уж непросто выступать перед подобной аудиторией! Тогда девочка стучала указкой по кафедре и повышала голос:

— Соберитесь! Прошу внимания! — И тогда ученики прекращали на время свои выкрутасы и безобразия.

— Нет, решительно невозможно продолжать занятия в подобных условиях! — сокрушённо вздохнула девочка, дойдя до хрестоматийного «Мама мыла раму». Дело в том, что к её троим ученикам незаметно присоединились Водяные, занявшие задние столы. Как обычно, они явились в облике солдат химвзвода, облачённые в неизменные спецкостюмы и противогазы, во главе с офицером. Так эти нерадивые и непрошенные ученички занимались вообще чёрт знает чем! Солдаты постоянно засыпали, роняли на пол ручки и тетради, а то и сами валились со стульев, и тогда офицер заставлял их либо приседать, либо отжиматься от пола, чтобы прогнать предательскую дрёму. А один из солдат так вообще проводил на «камчатке» вивисекторские опыты над лягушками, для чего взгромоздил на стол целый аквариум с этими безобидными земноводными. Зычные офицерские команды: «Лечь — встать!», громкое кваканье испуганных лягушек с задней парты, — всё это создавало непереносимую какофонию звуков.

— Ваше величество, распорядитесь очистить помещение от посторонних! — потребовала Ксения. Царь подозвал к себе офицера и что-то негромко, но сердито начал ему выговаривать. Тот козырнул в ответ, щёлкнул каблуками и, круто повернувшись кругом, зычно скомандовал:

— Взвод! Слушай мою команду! Встать! Смирно! На выход! С песней! Шагом! Марш!

Солдаты, не снимая противогазов, забубнили под масками что-то бодрое и ритмичное, должно быть, один из военных маршей Шаинского, принятых на вооружение Советской Армией, и дружно потянулись к выходу.

Когда заминка была благополучно преодолена, урок продолжился. И тут Ксения решилась на то, ради чего, собственно, и пустилась в виртуальное путешествие с полоумным монархом:

— Теперь, когда моя миссия выполнена, и вы овладели азами грамоты, позвольте пару слов от себя.

Мамаша Фиолетовой Троицы все так же величественно и молчаливо кивнула.

— Сложно подобрать нужные слова, — робко начала Ксения, — но раз уж мне довелось повстречаться с вами, то считаю своим долгом сказать вот что. Впервые в истории человечества произошла встреча с иным разумом, порожденным самим же человечеством. И весьма прискорбно, что встреча эта повлекла за собой столь трагические результаты. Ведь мы могли бы вполне мирно сосуществовать, причем на взаимовыгодных условиях. Наверное, для этого нужно не так много: добрая воля, терпение и взаимопонимание, — Ксения тяжело перевела дух. Вот, оказывается, как непросто быть представителем человечества на переговорах с иным разумом.

— А теперь послушай меня, человеческая девочка, — Мать впервые с начала их рандеву произнесла слово, и голос ее, какой-то тягучий и квакающий, гулко раскатился в тишине классной комнаты. — Мне понятны твои позиции. И вот что я — мы, — поправилась она, потрепав Сына по плечу, — думаем по этому поводу. Нам абсолютно безразлична судьба человечества, породившего нас, как ты справедливо заметила. Но разве можно назвать это сообщество живых организмов вполне разумным? Боюсь, что нет. И даже самим фактом своего существования мы обязаны трагической случайности. Вспомни-ка, виной всему новый вид бактериологического оружия, созданного, заметь, для уничтожения себе подобных. Мы, в отличие от вас, не позволяем себе столь нелогичных поступков, все наши действия подчинены определённой рациональной цели.

— Так, стало быть, цель оправдывает средства?

— Да, конечно. И придумали это не мы, а немногие разумные особи пресловутого человечества. В нас вообще нет ничего такого, чего бы не было в вас. Только используем мы свой потенциал, в отличие от вас, вполне рационально.

— И какова же ваша цель?

— На данном этапе — мировое господство.

— А как же люди?

— Люди для нас — не более чем игрушки для развлечения моего Сына.

— Значит, мировое господство?

— Да, именно так. Развитие возможностей, освоение новых источников энергии, покорение пространства и времени, познание окружающего мира…

— Путем его уничтожения?

— Путем его изменения. Разве ты можешь назвать цель более достойную? Разве не этим же занимаетесь вы?

Ксения на минутку задумалась и решила использовать последний козырь, бывший в ее распоряжении:

— Но есть существо и могущественнее, и гуманнее и вас, и нас. Это Бог. Две тысяч лет назад Он послал в мир Своего Сына. Сын погиб на кресте и искупил все грехи человеческие.

— Знаем, слышали… По нашему разумению, это досужие домыслы, сказочки для недалеких людей.

— Тогда прочтите вот это, — и Ксения извлекла из кафедры Библию, вызванную к жизни силой ее воображения. Все возможно в виртуальном мире, в этом лучшем из миров. Ксения протянула увесистый том в черном переплете Мамаше, та, в свою очередь, передала ее Сынку. Тот недоуменно повертел книгу в руках, затем разинул пасть и принялся с хрустом жевать переплет и страницы.

— Офень вкуфно, — промямлил он набитым ртом, а потом вдруг икнул, состроил плаксивую гримасу и заорал благим матом: — Мамочка, мамочка! У меня животик болит!

И заревели истошно глотки, и мир для Ксении сжался до фиолетовой мерцающей точки, до курсора на мониторе, и всё завертелось…

Ксения сорвала со своего виска присоску кабеля-щупальца и тяжело перевела дух. Рядом корчился на своем стуле Николай. Видимо, удар перехода был для него слишком жесток и неожидан. Он багровел лицом, сипло втягивал воздух лиловым губами, хрипел и задыхался. И вдруг повалился на пол и забился в судорогах, роняя с губ хлопья пены и со скрежетом скребя металлоподобными когтями пластиковый пол, так что на нём оставались глубокие царапины.

В момент соскочив со стула, Ксения бросилась на помощь к поверженному Царю, придержала ему голову, сжала монаршьи виски ладонями, приговаривая при этой акте мануальной терапии:

— Спокойно, ваше величество, сейчас все пройдет!

Потом, когда Николай затих и задышал ровно, метнулась к двери и позвала мающегося за ней Деда:

— Николай внезапно плохо себя почувствовал. Но теперь всё в порядке, ему необходимы лишь покой и тишина. Перенесите его куда-нибудь…

Вскоре Николай был перенесён в спокойное место, а Ксения препровождена обратно в камеру. В кругу друзей девочка поведала о своём виртуальном путешествии и бесплодной попытке договориться с Существом.

60

В последнее время лейтенант КГБ Коняев места себе не находил. Трагические события не то чтобы поставили с ног на голову его мировоззрение, он и раньше частенько ставил под сомнение целесообразность многих проводимых совместно с Дедом операций, а теперь его просто с души воротило от творящегося в Сфере кровавого беспредела. Конец его терпению положила последняя карательная операция в Рыжове. Ну ладно, я понимаю, думал Лейтенант, методично приканчивая запасы импортного курева, перед нами поставлена задача, нам дан приказ уничтожить все следы Рыжовского инцидента, ликвидировать наиболее опасных свидетелей. Но приказ-то давался в совсем иных обстоятельствах. Шила в мешке не утаишь, а тем более не утаишь этот фиолетовый пузырь, вздувшийся в непосредственной близости от столицы. То-то звону будет в прессе! Наверняка американцы со своих спутников засекутвсю эту катавасию. Стало быть, обстоятельства изменились, приказ утратил смысл. По моему глубокому убеждению, последние действия Деда убедительно доказывают, что он-то руководствуется не интересам дела, а своим личным мелкошкурным интересом, да еще при этом потакает своим садистским наклонностям. Мелкая, злобная душонка! Слуга всех господ! Теперь вот к Царю-батюшке примазался. А я не желаю так, не желаю! И совесть свою не пропил, не прокутил по дармовым банкетам. Служба службой, но надо и о душе подумать.

Лейтенант вдавил в переполненную пепельницу очередной окурок, уже обжигающий пальцы, и резко поднялся из-за стола. Расстегнул пиджак, проверил пистолет в наплечной кобуре, с треском вогнал полную обойму в рукоятку, передернул затвор. Ну, Макарушка, не подведи!

С решительным видом, насупив брови и внутренне подобравшись, Коняев прошествовал по длинной анфиладе подземных коридоров, почти безлюдных по причине ночного времени, и подошел к камере с пленниками. Лейтенант прекрасно знал, что Дед сейчас возится с впавшим в прострацию Царем, отпаивает его коньяками, а остальная верхушка Комитета спасения давно валяется пьяной по своим норам, поэтому не видел никаких серьезных препятствии для осуществления своего плана. У дверей маячили, маялись два охранника, сразу подтянувшиеся и гонящие дрёму из глаз при появлении начальника.

— Все в порядке? — спросил для проформы Коняев.

— Так точно, товарищ лейтенант! — в один голос отозвались караульные, а один даже козырнул от вящего усердия.

— К пустой голове руку не прикладывают! — одернул его Лейтенант. — Василий, сейчас отправляешься на охрану запасного выхода. Майор Веригин распорядился. Для усиления мер безопасности.

Тот недоуменно похлопал белесыми ресницами, потом резко повернулся и на полусогнутых засеменил в указанном направлении.

— Петя, открывай камеру! — приказал Лейтенант оставшемуся охраннику, когда напарник того скрылся за поворотом. — Девчонку опять на допрос требуют.

— Понял, товарищ лейтенант! — бодро отрапортовал Петька, покопался в карманах, выудил связку ключей, нашел нужный, наклонился к замочной скважине — и рухнул, как подкошенный, от удара пистолетной рукоятки на холодный бетонный пол. Лейтенант торопливо убрал пистолет в кобуру, оттащил безвольное тело в сторонку, чтобы не мешалось, подобрал заодно и автомат. Чистенько сработано, элегантно, без лишнего шума, похвалил он себя, поворачивая ключ в замке и отодвигая засов.

Теперь только убедить пленников, что явился с добрыми намерениями, что это не очередная провокация и происки коварного Деда. Эх, Дед, выйдут тебе ещё боком все твои бесчинства, если выберемся из этой заварухи живыми… Если выберемся живыми.

После вчерашней кражи пленники решили по ночам дежурить в порядке живой очереди, исключая женщин, сроком по два часа на брата. И вот Метис примостился на крайнем топчане, прислонился спиной к стене и, поглядывая то на часы, то на отдыхающих товарищей, нёс свою бессонную вахту. Тихо, только слышно дыхание спящих, и мысли уносятся в безмятежное прошлое: городок, школа, родители, маленькая сестренка, друзья, счастливые денёчки внезапно окончившегося детства. Игорь почувствовал, как на глаза навернулись непрошенные слёзы. Свет лампочки под потолком двоился, мерцал, дразнил. Игорь тяжко, судорожно вдохнул и вытер рукавом глаза. Долой предательскую влагу! Мужик ты или не мужик?!

Дверь открылась, впуская ловкую фигуру Лейтенанта, бесшумно проскользнувшего в камеру. Заметив в его руках автомат, Метис сначала онемел от неожиданности. Сейчас нас крошить будут, тепленьких! — промелькнула шальная щель. Потом вскочил и заорал срывающимся голосом:

— Подъём! Человек с автоматом! Нас расстреливать пришли!

Пять пар недоуменных глаз, еще бессмысленных ото сна, уставились на ночного гостя.

— Тс-с-с! Да тихо, тихо ты! Я совсем не за этим пришёл… наоборот … я хочу вас освободить.

— Как же, как же, — подал голос со своего места Юрка. — Знаем мы ваши шуточки!

— Да я серьезно. Слово офицера!

— Знаем мы вашу офицерскую честь — безоружных расстреливать, — не унимался Юрка.

— Юра, Юра, подожди, — вмешалась Ксения. — Он говорит правду.

— Собирайтесь скорее, я выведу вас наружу. Только не мешкайте! — торопил Лейтенант, нетерпеливо топчась рядом со входом и поглядывая на дверь. — Одного охранника я отослал к запасному выходу, второго оглушил. Его нужно связать и перетащить в камеру.

Юрка кивнул Андрею, и они выскочили наружу, минуту там повозились и затем втащили внутрь бесчувственного караульного. Сборы тоже были недолгими — и через пять минут группа из шести пленников, ведомая Лейтенантом, направилась к выходу из здания Станции. Перед каждым поворотом Коняев останавливал спасённых, а сам проверял, свободен ли дальнейший путь.

— Так, на КПП дежурят двое с автоматами, — пояснил Коняев. — Держи, старлей, пистолет. Это на случай, если придётся прорываться с боем. Я пойду вперёд. Вот, смотрите, отсюда до КПП метров тридцать. Как только я подам сигнал, короткими перебежками — ко мне. Ну, всё, я пошел!

— Ни пуха… — напутствовал его Нестеров.

— К черту!

Вскоре Лейтенант скрылся за дверью контрольно-пропускного пункта.

Двое караульных сидели за столом и резались в дурака, повесив автоматы на спинки стульев. Внезапно дверь с треском распахнулась, на пороге возник Лейтенант, нацелив ствол на нерадивых охранников.

— Встать! Руки вверх! Бросай оружие!

Ошеломлённые неожиданным нападением, застигнутые врасплох, двое поднялись с застывшими лицами и трясущимися руками. Карты веером разлетелись по столу, загрохотал опрокинутый стул.

И тут Лейтенант почувствовал грубую бесцеремонную руку в своих волосах и холод отточенной стали на горле.

Тишина. Напрасно спасённые ждали установленного сигнала. И минуту. И другую. И третью. А потом из дверей контрольно-пропускного пункта вышел вперевалочку похабно осклабившийся Дед, вытирая окровавленный нож куском ветоши.

— Что? От меня уйти захотели? Не выйдет! Слабоват в коленках оказался ваш горе-спаситель!

Непонятно откуда взявшиеся вооруженные люди окружили их.

Всё повторялось, как в дурном сне. Звякнул по полу отброшенный Нестеровым пистолет, тихонько вскрикнула баба Маша, оседая на Юркиных руках. Всё. Конец. Побег не состоялся.

— Скажите еще спасибо девчонке! — ярился взбешенный Дед, брызгая слюной. — А то живо бы всех вас в расход пустил. Запомните, вы не более чем заложники в большой игре. Так что сидите и не рыпайтесь! А вот она нам ещё ой как пригодится… — И он одарил пленников звериным оскалом желтых прокуренных зубов.

Maйор Комитетa государственной безопасности Веригин, конечно, не обладал даром предвидения. И смертельную ловушку не задумывал заранее. Просто отправленный Коняевым на запасной выход караульный заподозрил неладное и почел своим долгом сообщить Деду, хлопочущему вокруг занедужившего царя, о своих подозрениях. Дальнейшее Дед просчитал, как по нотам, расставив Лейтенанту хитрую западню, в которую тот и угодил. А на случай непредвиденных осложнений расставил везде вооружённых людей. Но обошлось без непредвиденных осложнений.

— Вот так-то, сынок, — бормотал Дед, возвращаясь к болезному монарху. — Не лезь поперед батьки в пекло! Так что до встречи в аду, бывший лейтенант КГБ Коняев, вы уволены из органов! — Коридор Станции огласился хриплым безумным хохотом, и долго ещё по подземным коридорам металось испуганное эхо, приводя в трепет притихшую охрану.

61

— МАМА, МОЖНО Я ПОЙДУ ПОГУЛЯЮ? НУ, МАМОЧКА… Я ЖЕ ХОРОШО СЕБЯ ВЁЛ, ХОРОШО УЧИЛСЯ. ВОТ ПОСЛУШАЙ: А, БЭ, ВЭ, ГЭ, ДЭ, МАМА МЫЛА РАМУ, ДВАЖДЫ ДВА — ЧЕТЫРЕ, СУММА КВАДРАТОВ КАТЕТОВ, ТЕЛО ПОГРУЖЁННОЕ В ЖИДКОСТЬ…

— ДА-ДА, КОНЕЧНО, СЫНОК. ТЫ МОЖЕШЬ ПОЙТИ ПОГУЛЯТЬ. ДА И КВАРТИРКА НАША ТЕСНОВАТА СТАЛА. НЕ ПОРА ЛИ ЕЁ РАСШИРИТЬ? ДУМАЮ, ПОРА.

62

Изнутри купол Станции венчала круговая галерея с полутораметровыми перилами, забраться на которую можно было по двум восьмимаршевым металлическим трапам с двух сторон. Раздвигающиеся по окружности галереи панели обшивки позволяли использовать ее в качестве прекрасного наблюдательного пункта, откуда открывался вид на пруд, Рыжово и окрестности. Никто не смог бы подойти к Станции незамеченным. Однажды это обстоятельство сослужило добрую службу каэсовцам, когда колхозный ЗИЛок угодил в засаду.

А теперь вот под куполом Станции, как под куполом цирка, маялся назначенный наблюдателем сержант милиции Приходько, бродил по галерее, отодвигал панели, заглядывал в образующиеся «окна», иногда подносил к глазам бинокль, а когда безлюдие окружающего ландшафта надоедало ему, опирался о перила, закуривал очередную сигарету и разглядывал изученную в деталях осточертевшую уже решетчатую чашу радара, застывшего по причине ненужности, и посыпал головы изредка проходящих внизу людей табачным пеплом.

Иногда кто-нибудь окликал его вопросом:

— Ну, Леха, как там дела, наверху?

Приходько показывал сложенные кольцом большой и указательный пальцы, мол, все хоккей, стрелял вниз замусоленным окурком, который проделывал по воздуху недолгий путь, рассыпая искры, подобно метеору, и продолжал наблюдение, возвращаясь к внешним панелям.

Он выглянул в «окно», обращенное в сторону пруда, на десять-пятнадцать секунд задержал взгляд и уже собирался задвигать панель, чтобы перейти к следующей, но рука помимо воли задержалась на скобе, дернулась, замерла, сердце тревожно бухнуло в груди. Сержант уловил краем глаза какое-то постороннее движение, даже не движение, а намек на движение в районе пруда. Что-то там явно происходило, что-то нехорошее. А чего еще можно ждать от затаившегося там монстра? Приходько не верил всем этим сказочкам про Фиолетовую Троицу и служил новым хозяевам не по убеждениям, а скорее ввиду сложившихся обстоятельств.

Что-то там недобро, опасно поблескивало, посверкивало, как паутина в углу темного сарая, и временами, казалось, даже погромыхивало. Не иначе, собирается гроза, заполошно додумал Приходько. Над каньоном поднималось подсвеченное снизу вспышками неровное, текучее, пульсирующее марево. Оно струилось, переливалось, тянулось вверх рваными полосами, жгутами, собираясь под куполом Сферы в светящееся облако, кулак великана. Потом все это обрушилось вниз, в каньон, рождая концентрические волны горячего воздуха. Земля безмолвно содрогнулась, металлическое покрытие галереи заходило под ногами, заставив Приходько судорожно ухватиться за перила… Потом началось самое страшное. Границы Сферы начали медленно, но ощутимо расползаться в стороны, а над каньоном закурился легкий сизый дымок, и поперла вверх, через края, какая-то фиолетовая дрянь, то ли пена, то ли слизь. Надо что-то срочно делать! Приходько свесился вниз и заорал во всю силу легких:

— Эй! Эй, кто-нибудь!

Снизу запрокинулось бледное встревоженное лицо:

— Что? Что случилось? Что это было?

— Срочно доложить Веригину… Сфера расширяется! Пруд вышел из берегов!

Человек бросился выполнять поручение, только забухали по полу его торопливые шаги. Приходько вернулся к «окну». Положение явно ухудшалось. Из котловины каньона, переливаясь через края, растекалась во все стороны густая фиолетовая масса, по виду и консистенции похожая на кисель. На сбежавший из кастрюльки зазевавшейся хозяйки кисель. Снизу раздалось:

— Леха, Леха! Ты где?

Приходько посмотрел вниз.

— Веригина нигде нет, а Николай с Ксенией в центре управления, велели не беспокоить.

— Ты что, не понял, идиот?! Сейчас здесь такое начнется! Всех, всех сейчас же наверх!.. Хотя нет, погоди. Забирайся-ка сюда… Я сам сбегаю… А то от тебя толку никакого.

Дождавшись бестолкового посыльного, Приходько ссыпался вниз по трапу и опрометью кинулся к центру управления. Подземные толчки не остались незамеченными, в коридорах Станции зарождалась паника, встревоженные люди метались взад-вперед, расспрашивая друг друга, но никто ничего толком не знал. На все расспросы Приходько только отмахивался, роняя на ходу:

— Наверх!.. Все наверх!.. На галерею!.. Сфера расширяется… Пруд вышел из берегов… Наверх, все наверх!

Где же этот Веригин? Почему всегда, когда нужно, не отыскать это долбаное начальство?! Куда теперь? К Николаю! К Царю-батюшке, пускай он рассудит.

С первыми признаками катастрофы Веригин в спешном порядке покинул Станцию, бросив охранникам на контрольно-пропускном пункте нечто невразумительное. Они только пожали плечами, в самом деле, не могли же они ослушаться начальства.

— И еще, — добавил Дед через плечо. — Никому ни слова! Вы меня не видели. Усекли?

Те послушно закивали головами.

— Вот и славно!

И Дед трусцой припустил прочь от Станции, только раз обернувшись на бегу и недобро ухмыльнувшись. На случай чрезвычайного происшествия, такого, которое разразилось теперь, был у него готов план, так, маленький незначительный планчик, к исполнению какового он и приступил теперь. Есть ли у вас план, мистер Фикс? О, у меня целый мешок этого плана! — вспомнил Дед наркоманско-филологический анекдот и снова ухмыльнулся. Что же, хорошую шутку он умел оценить. А вот оценят ли его шутку, так, маленькую незначительную шуточку? Ну, это вряд ли…

Дед спустился по пологому взлобью холма, на вершине которого громоздился купол Станции, выбивая из сухой ломкой травы фонтанчики пыли. Природа внутри Сферы медленно умирала. Ну да какое это сейчас имело значение, когда судьба мира висела на волоске. И он, Дед, да-да, именно он, призван спасти этот мир! И хотя не любил Веригин высоких фраз, на этот раз зародившаяся в голове мысль пришлась ему по вкусу. Впрочем, развивать ее не пришлось. Не до того, тут только под ноги успевай глядеть, как бы не пожрало тебя таинственное нечто.

А пруд бурлил, пруд кипел. Уже за сто шагов до взбесившейся, вышедшей из-под контроля материи Дед ощущал ее жаркое дыхание и кислотный запах, от которого першило в горле. Похоже, что эта оборзевшая протоплазма пожирала все на своем пути. По крайней мере, именно так казалось Деду. На его глазах в волнах пульсирующей плоти плавились и оседали прибрежные камни, а редкие деревья, эти чахлые кривые сосенки, чернели, мгновенно высыхали и рассыпались летучим прахом. Жуткое зрелище, доложу я вам! Но не хочу, не хочу угодить в пасть этой твари, не хочу послужить ей десертом в обеденном меню. А поэтому крутись, старый, уворачивайся да поторапливайся! Дед сипло дышал, со свистом втягивал воздух запаленными легкими и скакал по каменистой гряде на высоком, ближнем к селу берегу пруда, перепрыгивал с камня на камень, как горный баран. А что же, хочешь жить — умей вертеться! Фиолетовая слизь подбиралась все ближе, и однажды Дед, неловко поскользнувшись на предательски вывернувшемся из-под ноги валуне, угодил каблуком в студенистую лужу. Каблук задымился и оплавился. Дед увеличил скорость и вскоре выскочил на ребристые плиты лесной дороги, поднимавшейся из Оврага. А отсюда до ракетного дивизиона рукой подать!

Приходько благополучно добрался до дверей центра управления, где был остановлен неумолимыми «квадратами».

— Стой! Куда?

— С-сфера расширяется… Пруд вышел из берегов… Нужно доложить Николаю, — с трудом переводя дыхание, сквозь всхлипы и судорожные вздохи повторял сержант милиции привычное.

«Квадраты» о чем-то пошептались, покивали головами, и потом один из них повернулся к Приходько и пробасил:

— Хорошо. Проверим. А ты пока оставайся здесь.

И неспеша потрусил по коридору, оставив своего напарника на посту. Вернулся минут через пять с непроницаемым выражением лица, снова переговорил с близнецом, открыл двери и скрылся внутри.

Николай с Ксенией с утра отправились в очередное виртуальное путешествие, в знакомую школу с немецкой вывеской, выполненной готическим шрифтом. Кто знает, каким премудрым наукам обучала девочка Сынка на этот раз, физике, химии, математике, а может быть и вовсе астрономии, но, похоже, обучение дало весьма неожиданные результаты, прямо противоположные всем устремлениям Ксении. Как раз в этот момент Существо в одностороннем порядке прервало связь, и наши путешественники с трудом приходили в себя.

Виртуальные путешествия давались Царю тяжело, и все же, едва оправившись от первого потрясения, он снова поспешил на свидание с Матерью и Сыном. Казалось, время, проведенное с Ксенией, делало его мягче, человечнее, по крайней мере, всяческие экзекуции на этот период прекращались. И вот — такой неожиданный финал. Теперь внутренние противоречия отступили на второй план перед лицом общей угрозы. Фиолетовый прибой подкатывал к Станции, и Николай распорядился собрать всех на верхней галерее, всех, до единого человечка. Были сняты часовые, и пленники вызволены из камеры. И теперь и те, и другие, два с половиной десятка, столпились на узком участке пространства под куполом Станции и сквозь снятые панели следили за приближением неумолимой стихии.

— О! Призрак отца Гамлета, — проговорил заплетающимся языком, отрываясь от стола, Коломиец и погрозил пришельцу, внезапно возникшему на пороге, нетрезвым пальцем. Причем глаза его на мгновение вылезли из орбит и стали такими же круглыми, как и «о!» на его устах. Впрочем, он быстро успокоился и пришел в себя, видимо, посчитав явление призрака плодом своего больного воображения. — Призрак! Иди сюда, давай выпьем!

Однако «призрак» тут же доказал ему свою материальность, схватив Коломийца за грудки и ощутимо встряхнув.

— Что за дела, капитан?! Дивизион без охраны, а ты здесь пьянствуешь! Так-то вы охраняете особо важный объект?!

— Так ты не призрак? — икнув, спросил Коломиец. — Из-звините, с кем имею честь?..

— Какая, к черту, честь?! Свою честь ты давно пропил! Что же касается моей скромной персоны, то изволь: майор Комитета государственной безопасности Веригин… Вопросы? — И помахал перед носом Коломийца удостоверением.

— Н-нет вопросов, товарищ майор.

— Зато у меня есть, — заявил Дед, выкладывая перед собой на стол пистолет. — Где солдаты, где все?

— А никого нет, — пьяненько захихикал Коломиец. — Один я… один, как перст… Ты пукалку-то свою убери… не нужно всего этого. Ты лучше дело говори!

— Слушай сюда, капитан, — сиплым шепотом начал Дед, впрочем, убирая пистолет в кобуру.

Уже вся поверхность расширяющейся Сферы была залита фиолетовой слизью, а каньон все продолжал извергать из своих адских недр новые порции хищной протоплазмы. Уже тяжелые маслянистые волны лизали подножие Станции, и возносился вверх горячий туман и прогорклый смрад. Люди бестолково метались по галерее, многие впали в прострацию и расширенными от ужаса глазами взирали на приближающуюся смерть.

Баба Маша молилась, крестилась на возвышающиеся вдали церковные купола, привычным жестом прижимая к груди драгоценную икону. Папа Карло обнял своих питомцев, как будто пытаясь, как наседка крылом, оградить их от неумолимой опасности. Абросимов с Евдокимовым по очереди прикладывались к горлышку изрядно опустошенной металлической фляжки.

Ксения отозвала в сторону растерянного Андрея и протянула ему пустую склянку из-под йода:

— На, держи… пригодится… Это я в аптечке прихватила.

— Что это, Ксюша? Йод? Да разве он поможет сейчас?.. К тому же пустая… Поздно пить боржоми, когда почки отвалились.

— Потом поймешь, Андрюша… Скоро прощаться… — Она чмокнула мальчика в щеку и оставила, покрасневшего и недоумевающего, а сама подошла к Николаю и тронула его за локоть, привлекая внимание. Действовала она быстро и решительно, словно по заранее принятому и тщательно обдуманному плану.

— Слушайте, ваше величество! Слушайте внимательно, слушайте и вспоминайте… Сегодня они не вернутся домой! Сегодня они не вернутся домой! СЕГОДНЯ ОНИ НЕ ВЕРНУТСЯ ДОМОЙ!!! Вспомни, Николай: как-то раз ты возвращался из Серпейска на рейсовом автобусе со всем своим семейством — женой и двумя сыновьями. Шел дождь, дорожный асфальт блестел в свете фар. Из-за поворота показался грузовик, который мотало по всей дороге от обочины к обочине. Водитель автобуса, уходя от столкновения, резко вывернул руль, автобус занесло в кювет и опрокинуло набок. Восемь пассажиров погибло, в том числе и вся твоя семья…

Сопровождая слова девочки, дальняя часть Сферы превратилась в гигантский экран, по ней пошла рябь, а потом появился мчащийся в свете молний автобус. Николай, не отрывая глаз, уставился на движущуюся картинку. Зрачки его расширились, он побледнел, а потом тихо вскрикнул и осел на руках девочки. И залепетал, залопотал, снова превращаясь в деревенского дурачка:

— Дость… Мокра… Дарога ско-о-ольская… Седни они не вернуца дамой…

И по его лицу катились крупные слезы.

— …так бы сразу и сказал. И нечего на меня пистолет наставлять… На меня, на боевого офицера, находящегося при исполнении… Думаешь, напугал? Х-ха, да ничуть…. Я, если хочешь знать, после того, как вся эта кутерьма началась, ничего не боюсь…. Так, говоришь, Сфера расширяется? Всему миру каюк?.. Ну, мы это быстренько поправим… На сколько, говоришь, таймер ставить? На пятнадцать минут? Добро, как раз успеем водки выпить!.. За упокой, так сказать, душ наших грешных… Я, знаешь ли, давно хотел нечто подобное устроить!.. Ну, скоро здесь так бабахнет, что мало не покажется, и в Кремле, и в Белом доме у всех уши позакладывает… А если уж его ядерный взрыв не возьмет, то я прямо и не знаю… Пойдем, майор, накатим по маленькой!

— Пойдем, Колюшка, я отведу тебя к твоей семье, к жене и детям! — Ксения твердо взяла безвольно повисшую руку дурачка, и они шагнули в фиолетовую бездну.

— Стойте! Ксюша, куда же ты?! — ошалело и запоздало взвыл Андрей, опускаясь на колени и прижимаясь пылающим лбом к прохладному металлу перил.

Волны без всплеска приняли жертву, сомкнулись над головами. Ничего не менялось! Протоплазма продолжала кипеть и пениться, уровень ее на глазах прибывал.

Баба Маша плакала и молилась, и вдруг без чувств повалилась на ребристый пол галерея. Папа Карло с ребятами метнулись ей на помощь.

— Смотрите! Смотрите, с иконы изображение исчезло! — побелевшими губами пролепетал Метис и безумными глазами обежал своих товарищей. — Да что же это делается?! Баба Маша! Ксения! Колюшка!.. Всем конец… все здесь сдохнем…

Андрей вертел в руках пустой пузырек из-под йода, до боли закусывая губы, а когда перевел взгляд на клокочущую слизь, то сначала не поверял своим глазам. Сквозь рваный туман от Станции удалялась неясная фигура женщины с младенцем на руках, навстречу ей со стороны каньона шла другая женщина, ведя за руку семилетнего карапуза.

Приблизились. Сошлись. Пристально оглядели друг друга. А потом скрылись от посторонних глаз, окутанные радужным коконом, жгутом завивающимся и уходящим куда-то под купол Сферы.

Фиолетовая слизь с хлюпаньем стекала по ступенькам бункера и постепенно заливала пол, уже занялись бездымным огнем ножки стола и стульев. Пламя карабкалось по штанине серых брюк Веригина, обжигая ему ногу. Он судорожно сбил его ладонью.

— Фу ты, пакость какая!.. Ну что же, водка кончилась… Сколько там осталось до взрыва? Четыре с половиной? Пора! Прощай, капитан! До встречи в аду!

Два выстрела прогрохотали в тишине бронированного бункера, два трупа рухнули на пол, в жаркие объятия ненасытной протоплазмы.

Что-то лопнуло где-то там, вверху, ослепительным пламенем ударило по глазам. И стало тихо. Когда глаза привыкли к казавшемуся нестерпимым дневному свету, Андрей увидел голубое небо с медленно ползущими по нему кучевыми облаками, подсвеченными снизу заходящим солнцем. До него донесся далекий призрачный голос:

— Иди, Андрей, ничего не бойся! Взрыва не будет. Все закончено, а ты еще должен исполнить свой долг.

Он сбежал по лестнице и по оскверненной дымящейся земле пошел следом за отступающей, втягивающейся обратно в утробу каньона, слизью, теребя в руках ставшую вдруг такой важной пустую стеклянную баночку.