Тотем Человека

Глава 1 Всего хорошего

Я сразу понял, что Дины рядом нет. Чтобы убедиться, потянулся и нашарил слева на кровати смятую подушку, скомканное одеяло и прохладные складки простыни. В комнате я был один. Разумеется, ничего особенного нет в том, что жена встала раньше мужа, но почему-то стало тревожно. И тут же мутной волной хлынули воспоминания. Мы поссорились. Нарочитая вежливость, сорвавшаяся колкость, первая обида, первый упрек, моя грубость, ее отчуждение… Поссорились. Крепко поссорились, и едва успели помириться перед тем, как пришел Черный. Или сначала Черный пришел, а потом помирились? Или вообще не помирились? Ничего не помню. Проклятый коньяк.

Ба, да ведь уже пол-двенадцатого. Попраздновали, однако. Надо откинуть одеяло и… вот так… осторожно-осторожно сесть на кровати. Эй, впередсмотрящий! Чист ли горизонт? Штормит, сэр! Как бы не пришлось свистать всех наверх… А ведь когда-то я, ребята, из кровати утром выпрыгивал. Когда-то я сразу зарядку начинал делать, ребята. Начинал с полста отжиманий, продолжал полусотней на пресс и заканчивал отработкой ударов по невидимому противнику, да еще по гантельке в каждой лапе было, да потом контрастный душ… Ага. Интересно, вот если я сейчас начну отжиматься от пола, на каком по счету отжимании умру от передозировки спортом? Я подождал, пока уляжется шторм — девять баллов под черепом, восемь в желудке — потом экономными движениями встал и завернулся в халат.

Прямо передо мной на стене висело зеркало. Зеркало отражало темноволосого мужика с нестриженой челкой, упавшей на глаза; высокого мужика, сероглазого, вполне себе симпатичного. Только очень уж небритого и с заметной похмельной синевой под нижними веками. Н-да. Пора побриться, отмокнуть под душем и принять волшебную таблетку. Приступим же, и пусть таблетка будет первой в списке.

Надлежало пройти долгую дорогу по коридору, а в конце меня ждала кухня, холодильник и вожделенная золотистая упаковка анальгетика. В конце вообще предстояло много хорошего, например, душ и туалет. Но перед этим нужно было миновать дверь в гостиную. Закрытую. Накануне в гостиной положили спать Черного, и, судя по тишине в квартире, он все еще спал. А потом, размышлял я, хватаясь за стену, потом можно будет определиться, где находится Дина. И принять душ. И выставить Черного за дверь, потому что сколько можно праздновать уже, в конце концов. И завалиться обратно в постель, обнимая Дину (помирились, помирились, теперь вспомнил) слушая шум дождя за окном, ожидая, когда утихнет боль. Ну ладно, шум дождя можно вычеркнуть, он слишком романтичный. А потом пойдем гулять. Мы давно не гуляли вдвоем, а я так люблю, когда она берет меня под руку и прижимается на ходу…

На кухне Дины не было.

И в ванной ее не было.

И в туалете ее тоже не было.

Оставалось предположить, что она в комнате у Черного. Вздор, что ей там делать? Дина Черного недолюбливала. До стычек не доходило, но оба подчеркнуто сторонились друг друга, и было невозможно представить, что Дина и Черный по доброй воле останутся вдвоем. Жаловаться на меня решила? Кому — Черному? Вряд ли.

Я подкрался к двери и прислушался. Тиканье часов на стене. Музыка, сочащаяся из квартиры этажом выше: мерный гул басов, неразборчивые вопли солиста. Тот самый шум дождя, про который я успел решить, что он мне кажется с похмелья. Больше ничего расслышать не удалось. Я повернул ручку и осторожно приоткрыл дверь, после чего некоторое время рассматривал разобранный диван и столик с остатками вчерашней попойки. Даже за дверь посмотрел (ну и глупо же я выглядел при этом, должно быть). В комнате не было ни души.

Я остался один — и головная боль со мной.

Может, Черный с Диной пошли в магазин?

А зачем? Не продолжать же этот вчерашний кошмар, и так им хреново не меньше моего, поди.

Может, решили пошутить и прячутся?

— Эй, — сказал я несмело. Никто не ответил.

И тут я увидел на столике лист бумаги.

«Не ищи, не вспоминай, не держи зла. Ты неплохой человек, но пьяница и лузер. Я уехала с Черным. Всего хорошего».

У нее была куча недостатков, и среди прочих — стремление всегда говорить правду. Особенно, если эта правда причиняла людям боль. У Черного тоже была куча недостатков, и самый главный из них — то, что он приходился мне другом.

Я заметался по дому в поисках телефона, нашел, стал названивать Черному, Дине, опять Черному, снова Дине. Абоненты мои находились вне зоны действия сети или отключили свои аппараты. Да что же это такое. Я позвонил домой Черному. Бесполезно.

«Розыгрыш, — сказал голос у меня в голове. — Решила проучить. А Черный, гад, подыграть согласился. На лестничной площадке, небось, стоят и хихикают».

Я кинулся в прихожую. Ломая ногти, отпер хитрые замки, выбежал на площадку. Никого.

«Ну, не знаю, — сказал голос в голове. — Внизу посмотри».

Прыгая через две ступеньки, я спустился на первый этаж и выглянул во двор. Двор был огромным, гулким от летнего дождя, совершенно безлюдным. Только бродячая кошка настороженно глянула из-под машины. Не бойся, сестричка, свои. Жаль, говорить не умеешь. Вдруг помогла бы…

«А может, этажом выше спрятались?» — предположил голос.

Снова сумасшедший марафон по лестнице, до самого чердака. Все напрасно. Обратно я шел, тяжело налегая на перила: пробежки не для тех, кто выпил бутылку коньяку вчера на ужин.

Квартиру я нашел такой же пустой, какой оставил. В открытую дверь натекло прогорклого лестничного запаха. Прихожая выглядела как-то не так. Чего-то не хватало, чего-то обычно незначительного, но сейчас очень важного. Я помотал головой, вызывая к жизни утихшую боль, уже почти осознав, уже почти испугавшись, уже не желая понимать — и все-таки понял.

На вешалке не было плаща Дины, на полу — ее сапог. Дина ушла всерьез и насовсем.

«Так не бывает, — подумал я. — Это не со мной происходит, этого со мной просто не может произойти».

Я опустился на корточки, не сводя глаз с тапочек Дины. Тридцать шестой размер. У всех кошек маленькие ножки. Тапочки мы купили вместе, долго выбирали в супермаркете, и еще Дина, воровато оглядываясь, успела их примерить, а я стоял, заслоняя, и мы смеялись, а потом пошли на кассу и оплатили эти тапочки, пушистые, ее любимого фиолетового цвета. Кассирша глядела испуганно и обиженно на развеселившихся влюбленных, а мы целовались, долго, прилюдно, почти напоказ…

То, что произошло в следующий миг, было странно, и я никогда больше не испытывал таких ощущений — ни раньше, ни потом.

Голова закружилась, точно я падал, вокруг поплыли сверкающие точки. Я задышал часто-часто и ощутил странный, усиливающийся зуд в кончиках пальцев. Дикая, сокрушительная ненависть маревом заклубилась перед глазами. Я поднялся на ноги. Зуд в пальцах усилился, стал теплом, разлился от кистей к локтям и охватил грудь. Черный, Черный, Черный. Он украл у меня жену, украл. Сволочь, тварь поганая. Ведь знал, что Дина — это все, что у меня в жизни хорошего было. Ни работы, ни образования, ни денег. Только жена, красавица и умница. Украл. Все украл. Я глубоко вдохнул и закричал. Это был даже не крик, а что-то среднее между рычанием и шипением. Потом мне стало очень легко, ибо обнаружилось, что можно бить кулаками в стену. Что-то жалобно хрустнуло на запястье. Разбил часы. Стекло над циферблатом брызнуло осколками, стрелки погнулись и навсегда застыли, сойдясь на двенадцати. Эти часы были первым подарком от Дины, я носил их, не снимая. Теперь их можно было снять.

Вынув из кармана телефон, я набрал номер Боба и сказал:

— Боб, у меня жену украли.

Помолчав секунду, тот спросил:

— Кто?

— Черный, — сказал я очень спокойно.

— Не ори, — посоветовал Боб. — Ты дома?

— Дома.

— Сейчас буду. Не уходи никуда.

— Да я, кажется, никуда не спешу, — сказал я коротким гудкам.

После этого оставалось только ждать. Заперев дверь, я прошел в гостиную, сел на разобранную кровать и стал читать проклятую записку, будто надеялся в ней найти подсказку, утешение, секретный код — хоть что-нибудь, кроме страшных коротких слов.

На смену ярости пришло другое чувство. Никогда не было мне так одиноко; не помню отродясь такого отчаянного, бесконечного одиночества… не помню. А ведь моя память хранит в себе целых две жизни. Человеческую — ту, что проживаю сейчас — и прошлую, кошачью. «Слушая Тотем, поступишь верно», — вспомнил я. Когда тебе плохо, когда не знаешь, что делать, когда жизнь показывает зубы — представь, что бы на твоем месте делал Тотем, и обретешь покой. Это знает каждый хинко, был ли он раньше кошкой, волком, крысой или еще кем.

Но сейчас я не знал, что бы сделал мой Тотем. Никогда, никогда, никогда мне не было так одиноко и так страшно.

Вскоре приехал Боб, как и обещал. Коротко, по-деловому звякнул в дверь и, входя, привычным движением нагнул голову, чтобы не стукнуться о притолоку. На нем была милицейская форма. Я начал сбивчивый рассказ о своей беде, но Боб поднял ладонь и прикрыл глаза, будто заснул на ходу. Не раздеваясь, встал посреди прихожей. Пришлось замолчать: стараясь думать картинками, я сосредоточенно вспоминал все, что случилось, начиная со вчерашнего вечера. Боб стоял, зажмурившись, похожий на манекен, огромный манекен.

Хорошо, что от прошлых жизней у нас остаются не только воспоминания. Хорошо, что еще остается — дар.

Прошла минута.

— Черный у вас ночевал? — спросил Боб.

Я кивнул.

— Просто так пришел?

— Сказал, что в автоматах деньги выиграл. Отмечали.

Боб покачал головой:

— Вы же в ссоре.

Я замялся.

— Не то чтобы в ссоре… Просто поругались сильно. Потом остыли, но не общались почти с тех пор. Почти год. А вчера он пришел. Я думал, хочет лед сломать.

— Чего сломать?

— Лед. Так говорится.

Он несколько секунд изучал мое лицо, затем попросил:

— Записку покажи.

Записку он изучал долго, словно учил наизусть.

— Ты уверен, что это почерк Дины? — спросил он.

Я опять кивнул.

— Ну, ладно, — сказал Боб, отдал мне записку и хрустнул суставами. — И что ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты помог мне найти Дину.

— Зачем? — спросил Боб.

Я подумал: а и в самом деле, что можно сделать, если даже мы их найдем? Уговаривать Дину вернуться? Скорее всего, пустой номер. Потребовать судебного разбирательства? Глупости, зачем мне судебное разбирательство. Попрощаться?

Вот это больше похоже на правду. Попрощаться по-человечески. Невыносимо думать, что шесть лет жизни с любимой женщиной закончились десятью словами, нацарапанными на мятой бумажке. И еще что-то сделать, надо что-то сделать еще… Ах да. Черный. Ты мне ответишь за то, что натворил, братец.

В этот момент Боб сказал:

— Повезло тебе, что у меня выходной. Поехали.

— Куда?

— К Черному, куда. Он ведь на Ленинском живет?

— У него телефон не отвечает, — предупредил я.

Боб выпятил грудь и посмотрел свысока. Он любил так делать; впрочем, очень легко смотреть на всех свысока при росте метр девяносто пять.

— Знаешь, великолепный, — сказал Боб, — не все люди считают своим долгом снять трубку, когда звонит телефон.

«Великолепный» звучало чертовски обидно, но он был прав. Вообще-то, Боб всегда любил поддеть меня по пустякам. Вот, «великолепным» назвал. (Говорят, раньше все кошки-хинко так друг к другу обращались. Потом это стало… архаичным — так принято говорить? Да, это стало архаичным. Если проще, слово превратилось в дразнилку). Но в список проявлений дружбы входит умение прощать. Или хотя бы так принято думать. Так что я быстро оделся, накинул плащ — роскошный мой макинтош, еще один подарок Дины. Мы спустились. Прямо посредине двора помещался «уазик» Боба, нагло и откровенно отрезав пути к выезду, по меньшей мере, полудюжине машин. Я в первый раз очутился в ментовской машине, хотя Боба знаю с детства. Каково это — сидеть в милицейском «уазике»? Да ничего особенного. Тряско немного, вот и все.

…Мы уехали, а бездомная кошка смотрела из-под машины нам вслед.

Доехали быстро. Скорее всего, потому, что все уступали дорогу «уазику». Все-таки Боб молодец: хоть и выходной, а приехал на служебной машине, да еще оделся, что называется, по форме. Это могло сыграть нам на руку — если что. В дороге Боб молчал, а я думал про Черного и Дину.

— Ключи у тебя есть? — спросил Боб, когда мы очутились перед дверью в квартиру Черного. Я помотал головой.

— Придется ломать, — решил Боб. — Ладно, сначала так попробуем…

Он позвонил в дверь. Раздался неожиданно громкий, резкий звук. Черный так и не удосужился поменять старый звонок, который поставили при строительстве, лет тридцать назад. Собственно, это устройство нельзя было называть «звонком», потому что издавало оно не звон, а пронзительный, сверлящий сигнал на каких-то особенно болезненных для уха частотах. Видно, строители тех времен считали, что, если кто-то пришел в гости, то такое событие сродни боевой тревоге на корабле, и оповещать об этом должна оглушительная сирена, а не буржуазное звяканье.

Боб позвонил еще раз, и еще, а потом отступил на шаг и ударил в дверь плечом. При этом он крепко наступил мне на ногу. Я понял, что для Боба началась охота, и он не замечает вокруг ничего, кроме своей цели. Дверь поддалась со второго удара — Боб был зверски силен, как и все хинко-волки. Он влетел в квартиру, одним прыжком очутился на кухне, вернулся, рванул дверь в единственную комнату. Я сунулся в кладовку, заглянул в санузел. Потом мы с Бобом встретились в прихожей.

— Пусто, — сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

— Пусто, — согласился Боб и перевел дух. — Кофе сделаешь?

— Если есть, — сказал я с сомнением. — Думаешь, уже можно не торопиться?

Боб оскалился.

— Головой торопиться надо, Тимоха.

В кухонном шкафчике нашлась початая банка кофе. Из банки пахло горелой пластмассой, с этикетки безнадежно улыбался очень известный певец. Я вскипятил чайник и заварил напиток так, как любил Боб: полчашки смеси из кофейных гранул и сахара, полчашки кипятка. Себе я налил воды, потому что, хоть голова и прошла, но страшно хотелось пить. Эх, пива бы.

Боб аккуратно прикрыл входную дверь, так, чтобы нанесенный ущерб был незаметным. Получилось неплохо. Наверное, Боба специально учили бережно ломать чужую собственность. Мы уселись за кухонный стол и стали смотреть по сторонам. Кухня у Черного была маленькая и замызганная. В кафеле зияли проплешины, двери шкафчиков не закрывались, в мойке высилась стопка тарелок, подобная античным руинам — очень грязным руинам со следами плесени. Потолок стоило побелить.

— Н-да, — сказал Боб.

— Что — н-да? — спросил я.

Он покачал головой, дуя на свое жуткое пойло.

— С кондачка взять не получилось. Придется в розыск давать обоих, это надолго. Настраивайся на ожидание, старик.

Я вспомнил, о чем хотел сказать.

— Мы с ней поссорились вчера, — говорить было трудно, слова застревали в горле. — Сильно поссорились. Я выпил, она… ну, в общем, сорвались.

Боб посмотрел на меня.

— Опять завязать обещал?

Я кивнул.

— А Черный пришел с бутылкой?

— Да, — поспешно сказал я. — Нет… Не помню. По-моему, я сначала того… потом мы поссорились, а потом уже Черный… Или сначала помирились…

— Бывает, — сказал Боб с фальшивым пониманием. — С женой поссорился, с Черным поссорился… Бывает.

Лучше бы он промолчал.

— Извини, — сказал я, встал и вышел в комнату.

Здесь все напоминало Черного. Здесь стоял его запах: нестиранные носки, курево, дорогая туалетная вода. Кресло в углу хранило форму его зада, обои под выключателем на стене были вытерты до гнусного бежевого цвета. Когда-то мы с Черным дружили, когда-то я равнялся на этого человека, когда-то копировал его привычки — до того памятного скандала — но я ни единого раза не был у него дома. Он избегал приглашать меня в гости и всякий раз находил предлог, чтобы отказать, когда я напрашивался сам.

Сволочь.

Вор.

Ты воспользовался нашей маленькой войной, Черный.

Ненавижу тебя, падали кусок.

— Тим, ты чего? — спросил Боб у меня за спиной. Я обернулся. Видно, что-то было у меня с лицом, потому что он поднял брови и осторожно взял меня за локоть.

— Все нормально будет, — сказал он. — Слышишь, да? Нормально все.

— Ага, — сказал я, — нормально.

В прихожей раздался звонок, тот самый сигнал к боевой тревоге. Я бросился вон из комнаты, распахнул покалеченную дверь и успел слегка удивиться, а потом у меня в животе взорвалась сверхновая звезда. Поначалу было не очень больно, только отчего-то я оказался на полу, и еще в легких совсем не осталось воздуха. Скорчившись, я пытался вдохнуть, но вместо обычного, человеческого вдоха получались какие-то рыгающие всхлипы. «Вот он, знаменитый удар в солнечное сплетение», — спокойно отметил голос в голове. Вслед за этим я смог сделать крошечный вдох, и вместе с воздухом пришла боль.

Тот, кто меня ударил, был одет в адидасовский спортивный костюм; тот, кто пришел с ним, щеголял в длиннополом пальто, из-под которого выглядывали спортивные же брюки. «Адидас» шагнул ко мне, но тут же поднял руки над головой. Его напарник резко повернулся — мелькнули полы пальто — и затопотал вниз по лестнице.

— Стоять, — пролаял Боб, перепрыгнул через меня и устремился следом за беглецом. По дороге Боб совершил короткое движение рукой, в которой невесть откуда очутился пистолет. «Адидас», отлетев к стенке, сполз на пол со мною рядом — только штукатурка за обоями посыпалась. После этого он не шевелился и не издавал звуков. Даже глаза закрыл. Впервые за день я почувствовал что-то вроде удовлетворения.

Боб вернулся в квартиру.

— Ушел, — сообщил он. — Вставай, чего разлегся.

Он протянул руку. Я встал, обнаружив, что снова могу дышать. Не так уж страшна оказалась первая встреча с миром, который показывают в боевиках. Впрочем, если бы не Боб, я, скорее всего, никогда больше не смог бы смотреть кино… В это время Боб, схватив «адидаса» за ногу, потащил его на кухню. Там он поместил его посредине пола и легонько пнул под ребра.

— Товарищ майор, — не открывая глаз, сказал «адидас». — Не бейте, ошибка вышла. Извиняемся, и все такое.

— Твои товарищи лошадь в овраге доедают, — сказал Боб. — Звать-то как?

— Петром.

— Ну, Петя, — сказал Боб, устраиваясь верхом на табуретке. — Я сейчас вызову ребят, и они тебя отвезут, куда надо. Но вот что будет дальше — это вопрос. Предлагаю внятно и быстро рассказать, зачем вы сюда приходили. В таком случае я всем говорю, что ты на улице к девушке пристал, а мой друг ее решил защитить. В результате чего ты ему нанес легкие телесные повреждения. Это если ты будешь с нами честен. Если не будешь, то расскажу все без утайки: как вы дверь ломали, как в квартиру врывались, как ты мне ножиком угрожал, и как при обыске у тебя в карманах я нашел пакет с очень странным порошком…

— Начальник, — сказал Петя, — за что ж так-то. Я скажу.

И он сказал.

По словам «адидаса» выходило, что он работал в игорном бизнесе, как он выразился, «администратором зала». Сеть клубов, которую держали Петины хозяева, была довольно велика и приносила хороший доход вполне легальными методами. Но вот беда: неделю назад появился везунчик, который трижды выиграл большие суммы в клубах этой сети. Охрана клуба, где все произошло в последний раз, попыталась задержать везунчика, но он сумел уйти. Тем не менее, его запомнили и составили примерный портрет, который к сегодняшнему утру разослали в каждое казино. Везунчик себя ждать не заставил, объявился в очередной раз, да не один, а с бабой. Они пришли как раз в тот самый клуб, где работал Петя. Само собой, везунчика узнали еще на входе, попытались схватить, но каким-то чудом и он, и его баба смогли убежать. Правда, Петя успел схватить его за подол куртки, и куртка осталась у Пети. В кармане куртки обнаружился паспорт, а в паспорте — имя везунчика и адрес прописки. Петя тут же пошел по горячим следам и очутился здесь. Начальник, тля буду, не вру. Отпустили бы меня, ничего ведь плохого не сделал, а другу вашему я фишек отсыплю за моральный ущерб…

— Цыц, — сказал Боб. — Паспорт его с собой?

«Адидас» закивал.

— Давай сюда, — сказал Боб. — Только медленно.

Он принял из трясущихся рук паспорт в обложке из поддельной кожи. Я заглянул в раскрытую книжечку. С ламинированной странички смотрел на меня очень молодой Черный, еще с короткими волосами и в галстуке.

— Сука, — сказал я.

— Наручники принеси из машины, — попросил Боб. — В бардачке. Держи ключи.

— Начальник… — заныл «адидас».

— Хлебало заверни, — посоветовал ему Боб.

Я спустился за наручниками. На улице шел тот же дождь, что и с утра. Все было мокрым и печальным, и, пока я искал, где Боб оставил машину, мне натекло за шиворот. Оказывается, мы припарковались за мусорной площадкой: почти что спрятались. Умно. Все кругом, похоже, умнее меня. Сговорились, наверное… Я открыл дверь, потянувшись — черт, больно же — открыл бардачок. Под кипой журналов притаились, тускло блестя, наручники. Раньше я никогда не видел их воочию. Они были очень тяжелыми, на вид опасными, словно хищными. Поднимаясь по лестнице, я немного боялся, что сделаю неловкое движение, и «браслеты» — так их называют, да? — защелкнутся у меня на запястье, поэтому вздохнул с облегчением, когда наручники взял Боб. Он хлестнул одним кольцом по руке Пети, другим — по трубе батареи и, убедившись, что Петя прикован надежно, сказал мне:

— Выйдем, поговорить надо.

Я послушно поплелся за ним в комнату, но он вместо разговора вытащил телефон и принялся обзванивать каких-то знакомых ментов. Было это так: «Илюха, здоров. Сам как? Нормально? Слушай, пошли одного лоботряса игровые автоматы обходить. Казино? Казино пускай тоже глянет. А все просто: надо найти двух человечков. Мужик и девчонка. Нет, фоторобот не получится. Какой еще фоторобот? Да их ни с кем не спутаешь. Он высокий, худой, волосы черные, длинные. Лет тридцать на вид. Девушка — брюнетка, волосы до плеч, вьются. Девушка роста мужику по грудь, выглядит на двадцать-двадцать пять. Глаза черные. Большие, круглые. Фигура? Спортивная, я бы сказал. Что ты ржешь, дубина. Что — особые приметы? Не, особых нет никаких, вроде. Вместе они все время, вот особая примета. Не разлей вода. И играть будут. В автоматы. Запомнил? Все, как увидит их твой человек — пусть в участок ведет и мне звонит. Спасибо тебе, старик. До связи». Потом он набирал следующий номер, и все повторялось: «Серый, хай. Сам как? Слушай, есть дело одно…»

Как это гнусно, слушать полицейское описание любимого человека. Дина была невысокая, гибкая и стройная. Ее глаза все время меняли цвет: утром — как черный янтарь, днем — как влажный базальт, вечером — как древесный уголь. Они научили меня различать оттенки черного, ее глаза. У Дины был небольшой прямой нос, как у Афины Кресилая, и мягкие губы — как у Венеры Боттичелли. Волосы Дины сверкали, точно вороненая сталь. Я не знал женщины красивей ее.

Наконец, Боб закончил последний разговор и сказал: «Уф».

— А почему автоматы? — спросил я.

— Он в казино выиграл, так? — спросил Боб.

— Так.

— Ему понравилось, так?

— Ну.

— Ну а теперь подумай, что у него на уме, и как ему в этом может помочь твоя Дина.

Через секунду я понял, как она может ему помочь.

— Дерьмо, — сказал я.

Глава 2 Лимон, лимон, лимон

— Да, — сказал Черный. — По уши в дерьме теперь.

Его рубашка потемнела от дождя, брюки по низу были исхлестаны грязью. Дина заглянула ему в глаза. Он глубоко затянулся, выпустил дым из уголка губ, бросил взгляд под ноги. Дине захотелось стать маленькой и незаметной (как когда-то), убежать, спрятаться… но она сделала выбор, пошла с Черным, и теперь ей надлежало быть с Черным всегда и везде. И в любую погоду. Она поежилась, плотнее запахивая короткий плащ. Хорошо, что джинсы надела, замерзла бы в юбке сейчас. Даром, что июнь месяц.

— Холодно? — спросила она Черного. — Может, к тебе домой зайдем, другую куртку наденешь?

Черный бросил окурок.

— Нет. Давай сначала сыграем еще раз. Только накачку сделаем. Для гарантии.

Это было ужасно — дарить на улице, под чужими взглядами, да еще дождь снова начал накрапывать — но Дина кивнула:

— Ладно. Только за угол отойдем.

За углом был проспект, очень людный, так что пришлось вернуться, зайти во двор, но там шумела детская площадка, и они прошли в следующий двор, смрадный и душный питерский «колодец». Там, среди мусорных баков, они обнялись. Дина приникла щекой к мокрой ткани. От Черного пахло дорогим дезодорантом и табаком, и еще его собственным запахом, грубоватым и терпким. Она закрыла глаза. «Возлюбленный, возлюбленный… прекрасный, первый из равных. Каждый волос твой — что алмазный, каждый шаг твой — радость для земли. Глаза твои — что зеленые луны, длань — что серп судьбы, движения — будто волны в море. Так разделим же удачу, ибо краток наш век, и жестоки враги наши; страданием полнится земля, и предки скорбят об усопших. Станем же, словно ветер, легки; словно вода, непреклонны. Станем быстрыми, словно жаркое пламя, и, подобно земле, неустанными будем в делах. Радость, любимый, великое чудо грядет…» Они стояли, обнявшись, живые и теплые посреди дождя, и дарили друг другу. Дина была сильнее, Черный был совсем слабым рядом с ней, но Дина чувствовала, что он старается изо всех сил, до последней капли себя выжимает, чтобы она стала хоть немного, хоть ненадолго удачливее, чтобы испытала на себе священный дар Тотема… Дина глубоко вдохнула, задержала дыхание, а, когда стала выдыхать, то на грани слышимости возник нежный звук, такой тихий, что непонятно, был ли он на самом деле. Звук, который умеют издавать только кошки.

Так прошла маленькая вечность.

— Пойдем, — сказал Черный.

Взявшись за руки, они вышли на улицу — накачанные волшебным везением, невероятно удачливые, почти как боги… на ближайший час-два. Потом, Дина знала, накачка иссякнет. Но им этого времени хватит. Должно хватить. Казино было совсем близко, сплошь матовые стекла и вечный, ни днем, ни ночью не угасающий огонь рекламы. К широким дверям вела лестница, облицованная белесой плиткой, а по обе стороны от лестницы лежали медные сфинксы. «Как там сейчас Тимка?» — подумала Дина, поднимаясь по ступеням. Что сделано, то сделано, назад не вернешь. Рано или поздно все равно пришлось бы выбирать… Они вступили в зал, наполненный звоном и электронным курлыканьем. Черный, не останавливаясь, поднялся на второй этаж к «одноруким бандитам», по лестнице, в точности повторявшей ту, что была на улице. Дина последовала за ним, гадая, подают ли здесь бесплатные напитки. После вчерашнего коньяка страшно хотелось пить.

Первый же автомат с готовностью сожрал купюру. Черный произвел губами звук, нечто вроде «п-ф-ф!», и нажал кнопку. Нарисованные барабаны на табло завертелись цветным вихрем.

Лимон, лимон, лимон.

— Да что такое, — озадаченно произнес Черный. Он повернулся к Дине:

— Ты в полную силу качаешь, а?

Дина — она смотрела в сторону — затрясла головой:

— Пожалуйста, пожалуйста… Только не оборачивайся сейчас, я сначала к тебе повернусь, потом еще раз сыграешь, а потом уже посмотришь…

— Чего? — удивился Черный.

— Там двое, в форме, они глядят сюда все время, еще шепчутся.

Черный хмыкнул и легонько потрепал ее по голове, взлохматив волосы:

— Расслабься, женщина. Это другая сеть, там был «Клондайк», здесь — «Эльдорадо». Разные хозяева, разные связи, улавливаешь? Глазеют на тебя, вот и все. Ты им понравилась.

— Да, — сказала Дина. Она не отводила взгляда от тех, в форме. — Не называй меня женщиной.

— Прости, киска, — миролюбиво сказал Черный. — Давай-ка лучше поцелуй меня, и сыграем опять. Что-то не ладится сегодня, а?

— Ага, — двое охранников медленно направились в их сторону. Дина поспешно отвернулась, Черный опустил лицо, нашел ее губы. Они поцеловались, сладко и долго, а когда закончили поцелуй, охранники были уже рядом.

— Пройдемте с нами, молодой человек, — сказал один из них и взял Черного под руку. В тот же момент второй шагнул к Дине, но трогать не стал. Из вежливости.

— Хорошо, — сказал Черный. — С удовольствием.

И ударил охранника в челюсть.

Дина с места рванулась к выходу. Цепкие пальцы, как клювы стервятников, впились в плечо, но Дина вильнула в сторону, очень быстро и очень ловко, и освободилась. «Солнышко, — успела подумать о Черном, — подарил, сколько мог». Она побежала прямо к окну, большому, во всю стену. Пол, казалось, летел навстречу, от падения удерживал только сумасшедший бег. Она не оглядывалась: знала, что Черный спасется. Если она спаслась, то и ему ничего не грозит. Он дарил ей, она дарила ему, и она была сильнее — все просто. Вот и окно, и еще двое дуболомов перед ним, уже растопырились в ожидании легкой добычи. Нет, мальчики. Право дотронуться до кошки надо заслужить… Дина выставила согнутую в локте руку и с разбега ушла в кувырок, прямо под ноги охранникам. Они такого, конечно, не ждали. Дина заметила краем глаза, что один схватил руками воздух, там, где рассчитывал ее поймать. Дина трижды перекатилась через голову и, не дожидаясь, пока мир вокруг нее перестанет вертеться, прыгнула прямо на оконное стекло. Она ударила обеими руками и ногой, стекло всхлипнуло и распалось на тысячу кусков, так что Дина полетела на землю, будто окутанная стеклянным водопадом. Тротуар поддал по ногам, вышибая дух, и пришлось снова несколько раз катиться, на сей раз боком, чтобы погасить инерцию падения. Затем началась сумасшедшая гонка — за угол, через перекресток, и дальше по проспекту. Черный, злой и невредимый, бежал рядом с ней. Остановились они только в двух кварталах от казино, тяжело дыша и уперев руки в колени.

Дина долго не могла перевести дыхание, а когда, наконец, сумела разогнуться, то поняла, что везение закончилось.

Прямо перед ней, терпеливо ожидая, пока она отдышится, стоял милиционер. Это был пожилой, тучный дядька. От него шел особый запах, запах одежды, которую носят, не меняя, сотни дней кряду, запах, который не могут заглушить никакие стирки, никакой одеколон — запах казармы. И еще от него несло чесноком. Из-под фуражки топорщился ежик седоватых волос. Милиционер был монументален, он возвышался над окружающим ландшафтом, он подавлял и внушал почтение. Он не спешил обратить на себя внимание, поскольку знал, что рано или поздно его неминуемо заметят и воздадут должное.

— Сержант Копайгора, — сказал милиционер. Фамилия оказалась всему остальному под стать. — Документики показываем.

Дина бросила быстрый взгляд на Черного: бежать? Но Черный никуда бежать не торопился. Он смотрел назад. Преследователи все-таки их догнали — почти. Теперь оба охранника стояли метрах в двадцати от них и точно так же, как они, пытались отдышаться. Выражения лиц охранников можно было читать, как открытую книгу. Очень короткую книгу. На самом деле, всего несколько слов.

— …А нет документов, — произнес Черный. — Паспорт я потерял сегодня.

«Правду говорить легко и приятно», — подумала Дина. Ее трясло.

— Тогда пройдемте, — сказал милиционер. — Номер паспорта помним?

— Э-э, не-а, — сказал Черный, нагло улыбаясь.

— Пошли, там разберемся, — флегматично велел сержант Копайгора.

— Пошли, — согласился Черный.

Они зашагали по проспекту. Черный молчал и улыбался. Дине было страшно. Она боялась этого чересчур спокойного мента, боялась улыбки Черного, боялась оглянуться, чтобы не увидеть охранников. И еще ей до слез хотелось пить. Пересилив себя, она все же обернулась и увидела, что охранники идут следом, сохраняя дистанцию. Один из них помахал рукой. Дине стало еще хуже, но тут сержант Копайгора сказал: «Налево». Они прошли под арку в тесный дворик. Справа оказалась желтая кирпичная стена, слева — красная кирпичная стена, а прямо, в самом сердце дворика притаилось двухэтажное здание с окошками, забранными решеткой. Милиционер пропустил Дину и Черного вперед, предоставив им самостоятельно открыть единственную дверь в здании, которая разразилась безнадежным, заунывным скрежетом. За дверью оказался длинный коридор, а вдоль по коридору тянулся ряд камер. В самой дальней камере кто-то заунывно кричал: «Мамама… Мамама… Мамама…» «Обезьянник», — подумала Дина.

— Ну что, голубки, — сказал милиционер свежим голосом. — От кого бежали-то?

— Ни от кого, — быстро сказала Дина, а Черный добавил:

— Утренняя пробежка.

Сержант Копайгора покачал головой.

— Это в двенадцать-то часов дня? Долго спите, девочки.

У Черного поползла вверх правая бровь. Дина испугалась, что он скажет какую-нибудь грубость в ответ, но мент продолжал:

— Родственник тут, понимаешь, с ног сбился, ищет их, а они по улицам бегают. Сейчас позвоню, он за вами приедет, а вы пока посидите тут. Полезно будет. И мне меньше хлопот.

Дина почувствовала, что у нее в голове словно бы надулся огромный, мягкий шар, и еще послышался звук, будто далеко-далеко застрекотал кузнечик. «Побледнела, — подумала Дина, — точно, побледнела». Тем временем милиционер отпер дверь в первую камеру. Там было пусто, только стояла у стены длинная лавка. Черный не спешил входить: в камере кисло и непристойно воняло блевотой. Тут же нашелся источник запаха — звездообразная лужа на полу рядом с лавкой.

— Ну, чего ждем, — сказал мент беззлобно. — Не люкс, да. Потерпите полчаса, ничего не станется.

Дина шагнула через порог, предварительно задержав дыхание. Черный последовал за ней, и милиционер закрыл дверь, на удивление аккуратно и тихо, без лязга и скрежета, с каким обычно закрываются тюремные двери в кино. Словно во сне, Дина села на лавку. Словно во сне, выдохнула. Потом пришлось вдохнуть, и ощущение сна мгновенно развеялось, потому что, когда спишь, редко ощущаешь запахи. Ну, во всяком случае, запахи такой силы.

— Что делать будем? — спросила Дина.

Черный пожал плечами. Он предпочел не садиться, а встал у двери, повернувшись к Дине спиной и засунув ладони в карманы. Локти при этом у него оттопырились, как ручки бульонной чашки.

— Тимка нас ищет, — беспомощно продолжала Дина. — Что делать-то а, Макс?

— Кто ищет — тот всегда найдет, — не оборачиваясь, бросил Черный. — Скажем, что прикололись.

— А поверит?

Черный хмыкнул.

— Тебе точно поверит. Скажи, мол, хотели денег в автоматы наиграть, ему подарить.

«Правду говорить легко и приятно, — подумала Дина. — Особенно, если немного привирать».

— Тем более, все почти так и было, — сказал Черный, точно прочел ее мысли. — За исключением последнего.

Дина увидела на полу таракана. Таракан неторопливо подполз к луже и застыл у одного из рвотных протуберанцев. Дина почувствовала легкое головокружение. Во рту внезапно стало полным-полно слюны. Надо было срочно отвлечься.

— Макс, а почему они на нас так взъелись? — спросила Дина. — Что, нельзя выиграть совсем у них, что ли? Это же нечестно…

Черный помолчал.

— Прости, — сказал он нехотя. — Я ведь тебе совсем другое обещал. Денег обещал, жизни сладкой… Ирландия, домик у моря. Прости.

Дина вздохнула и тут же об этом пожалела.

— Ну, ничего, — сказала она, — найдешь себе другую подружку, еще посильнее меня. Будет тебе так дарить — по воде ходить сможешь…

— Не говори ерунды, — сказал Черный, а Дина подумала, что он ее, все-таки, здорово любит. Ей стало немного легче. Она подошла к Черному сзади, обняла его и прошептала:

— Что-нибудь придумаем, а? Не может ведь так быть, чтобы мы больше не виделись, правда?

— Придумаем, — сказал Черный. — Напридумывали уже. Допридумывались.

— Просто не повезло, — начала Дина. Она тут же поняла, какую глупость сказала, но было поздно. Черный сбросил ее руки со своих плеч и принялся мерить шагами камеру:

— Не повезло. Ага. Нам-то. Конечно. Ты же у нас, вроде, чудо природы. Тебя, помнится, службы вербовали. Вербовали? Было, а?

Дина покорно кивнула. Ноги ее мелко тряслись — начало сказываться пережитое напряжение. Дина снова опустилась на лавку.

— Если кого-то в Отдел вербуют, значит, он того стоит, как-никак. А? Рекордсменка?.. И вот ты все утро меня подкачивала. Вроде бы. С ночи еще. Я уже не просто удачливым должен быть, в меня стрелять можно, пули отскакивать будут. А мы отчего-то, э-э, сидим по уши в дерьме, и ты мне — «не повезло». А?

Он встал перед Диной, так что она, сидя на лавке, видела только его ширинку. Дина разозлилась, впервые разозлилась на Черного по-настоящему. Даже слезы навернулись на глаза от гнева. Стоит тут. Король болота. Отчитывает, как школьницу. На себя посмотри, чучело.

— Откуда я знаю? — крикнула она, задрав голову. — Я все, как надо, делаю. Откуда я знаю, что не так? Может, если бы не я, нас бы пристрелили уже. Вон как мы со второго этажа сиганули, хрен так без накачки выйдет. Я что, виновата, что Тимка нас ищет?

— Тимка, — пробормотал Черный. — Тимка… Кто бы мог подумать. Был ведь тише воды, ниже травы. Лузер, тряпка. Алкаш. Ты ведь написала: не ищи. Вот чего он полез, а? Чего ему от нас надо?

Дина спрятала лицо в ладонях. Тимка. На третьем курсе она уехала с родителями в Египет, а Тим остался здесь, в Питере. Ее не было две недели, и каждый день он звонил ей, сумасшедшие деньги потратили на разговоры, тогда и обычная-то мобильная связь стоила недешево, а тут еще роуминг… Родители Дины терпеть не могли Тима — хотя он тогда еще совсем не пил — и встречать ее в аэропорт он не поехал. Встречу назначили у Казанского собора, перед фонтаном. К тому времени как пришла Дина, Тим уже был на месте. Они увидели друг друга, когда между ними оставалось полсотни метров, и Тим побежал навстречу. Дина тоже могла побежать, на ней были легкие туфли без каблуков и спортивный лифчик, но она решила, что будет выглядеть глупо и только улыбалась, а он подлетел, схватил ее за талию и приподнял над землей.

Это было хорошее время. Наверное, самое лучшее время в ее жизни.

А потом появился Черный… нет, не так. Черный был с самого начала. Лучший друг Тима — рубаха-парень, игрок и аферист. Дина и Черный недолюбливали друг друга. Или, по крайней мере, верили в это. Но потом случилась та скверная ночь, ночь глупой мести, ночь глупой измены. Дина просто хотела его проучить — пьяного, своевольного Тимку — а Черный оказался рядом. Кто мог знать, что глупая месть обернется глупой любовью. Большой любовью. Большой глупой любовью.

— Сколько времени? — спросил Черный.

Дина машинально глянула на часы.

— Два почти, — ответила она. — А что?

— Два, — задумчиво сказал Черный. — Так… Вышли от тебя мы в десять… Куртку с паспортом с меня стащили — было двенадцать…

— Позже, — отозвалась Дина.

— Двенадцать, — раздраженно Черный. — Я знаю, что говорю. Как раз время посмотрел перед этим… Выходит, если даже Тимка сразу проснулся, как мы ушли, то с того времени всего четыре часа прошло. Быстро он среагировал. Вот что значит с легавым дружить.

— Думаешь, Боб ему помогает?

— Уверен.

— Да, Тимка молодец, — безучастно сказала Дина. — Зря я тебя послушала. Надо было попрощаться по-человечески, а не убегать.

— Скучаешь, — произнес Черный.

— Нет, — сказала Дина, почувствовав раздражение.

— Скучаешь, — с нажимом повторил Черный.

— Я же сказала, нет! Перестань, Тим! — воскликнула Дина и осеклась. Ей и раньше случалось называть людей именем мужа, она слышала, что такое часто бывает, когда долго живешь вместе с человеком. Больше всего на свете она боялась назвать Тима именем Черного, но этого ни разу не произошло. А вот Черного она изредка звала Тимом, отчего Черный приходил в мрачное и язвительное настроение. Но никогда раньше не случалось того, что произошло теперь.

Черный сильно побледнел, глаза его выкатились из орбит, так что лицо стало похоже на яичницу из двух яиц. Потом он оскалился и начал рычать, хрипло и с каким-то нутряным присвистом. Дина онемела от ужаса, а Черный, подбежав к двери, ударил в нее ногой. Бесполезно: дверь видала и не такое. Черный снова разбежался и опять атаковал дверь — с тем же результатом. Это наверное, выглядело комично, но Дине было не до смеха. Опомнившись, она вскочила, подбежала к Черному и встала у него на пути. Он налетел на нее, оба упали на грязный пол. Падая, Дина подумала, что это, верно, была последняя глупость в ее жизни — собственным телом остановить мужика весом девяносто килограммов. Но упали они на удивление мягко и медленно, все-таки не зря она старалась, накачивала его удачей там, за мусорными баками, и еще раньше, с утра, и ночью, дома. Черный, лежа сверху, всхлипывал и бился, а Дина заплела его ноги своими, держала за руки и приговаривала: «Ну-ну-ну, все уже, все…»

Мало-помалу он затих. Дина лежала, обнявшись с ним, слушая крики из дальней камеры: «Мамама… Мамама… Мамама…» Никогда еще не бывало ей так одиноко. Никогда еще не бывало ей так страшно. В коридоре раздались шаги. Дина решила, что сейчас придут к ним, станут бить Черного, чтобы не скандалил. «Не дам», — решила она, крепче прижалась к любовнику и зажмурила глаза.

— Здрасте, — сказали в коридоре. Голос был незнакомый, низкий, бархатный. Очень приятный голос. Дине он понравился.

— Ну, здорово, коли не шутишь, — ответил голос сержанта Копайгоры. — Чего надо-то?

— Вы парочку задержали? Мужика высокого и девчонку?

— А! — обрадовался мент. — Так вы родственник!

Бархатный проговорил: «М-м».

— Проходите, проходите, — говорил между тем милиционер, — Борис Семеныч как раз утром звонил, сказал у казино дежурить, так я туда пошел, глядь — а они навстречу бегут! Ну, думаю, и ходить никуда не надо. Вот повезло-то. Вы тут подождите минуточку, а я их сейчас приведу.

— Очень хорошо! — сказал бархатный. — Замечательно.

У кошек есть особенное чувство. На протяжении многих тысяч лет они были всего лишь маленькими пушистыми существами. Клыки и когти страшны только для тех, кто еще меньше тебя, а для крупных хищников ты — всего лишь добыча. Поэтому кошки научились предвидеть смертельную опасность загодя. Хотя бы за несколько секунд.

Правда, в данном случае это умение было совершенно бесполезным.

— Макс, давай, поднимайся, Макс, — зашептала Дина. — Ну вставай же, беда, случилось что-то, там за нами пришли!

Черный лежал, вцепившись в нее, словно утопающий. Дина однажды тянула из воды мальчишку, когда подрабатывала вожатой в лагере. Ей было шестнадцать, мальчишке — двенадцать, и весить он мог никак не больше нее самой, но Дине казалось, что он тяжелее Земли, и он цеплялся за нее руками и ногами так же, как теперь это делал Черный… Она задергалась, пытаясь освободиться, и тогда дверь в камеру открылась.

— Полюбуйтесь, — укоризненно сказал мент. — Даже здесь трахаться затеяли.

При этих словах Черный как ни в чем не бывало встал, помог подняться Дине и спросил:

— Вы кто такой?

Он обращался к невысокому мужчине, который выглядывал из-за сержантского плеча. Мужчина принадлежал к той породе людей, чья внешность позволяет сразу отнести владельца к категории «бандит». Иногда такое впечатление бывает ошибочным. Но, если вы увидите перед собой бритого налысо мужика с грубыми монохромными татуировками на руках и глубоким шрамом через скулу, то вряд ли станете выяснять, ошиблись или нет.

— Как не стыдно, — сказал мент. — Жену увел, друга старого знать не хочет…

— Здравствуй, Максик, — жизнерадостно сказал бритый тем самым бархатным роскошным басом. — Вот я вас и нашел. Пойдем, разговор есть.

— Потолкуйте по-дружески, — сказал мент и заржал.

— Погодите, — сказала Дина. — Что происходит? Я вас не знаю.

Бритый нахмурился.

— Потом поговорим, — буркнул он. — Пошли.

Шрам у него на лице был толстым, нежно-розовым и походил на второй рот.

— Давайте-давайте, — поддержал мент. — А то помогу сейчас.

— Да я этого мудака впервые вижу! — заорал Черный. — Это похищение, вы что, не понимаете?

— Стыдно, — сказал бритый, благодушно улыбаясь обоими ртами. — Ай, как стыдно…

— Так, — сказал мент и отстегнул от пояса дубинку. — Семейные вопросы дома улаживать будете. На счет раз очистили помещение. Раз.

Черный повернулся к Дине, изо всех сил ей подмигнул и решительно шагнул к выходу. Дина совершенно не поняла, что означало это подмигивание, но решила, что Черный что-то придумал. Поэтому она пошла следом, стараясь держаться прямо и не глядеть на бритого. Когда она проходила мимо, то не удержалась и скосила глаза. Бритый ухмылялся.

— Спасибо вам, — обратился он к сержанту Копайгоре, когда все вышли в коридор. — Без вас еще долго бы искали.

— Борису Семенычу привет передавайте, — сказал милиционер бодро. Он запер дверь в камеру простым ключом, похожим на букву «Г». «Интересно, зачем он ее запирает? — отрешенно подумала Дина. — От кого? Господи, чушь какая в голову лезет. Так, собралась, собралась… Выйдем — через голову кувырнуться попробую, как тогда, в казино. И деру. Как бы Максу сигнал дать? А получится ли через голову? Дура, дура, и он тоже хорош. Надо было не ссориться в этом обезьяннике вонючем, а накачку дарить». Все это промелькнуло у нее в голове, пока бритый вел их к выходу. Больше она ничего не успела придумать, потому что за дверью обнаружился огромный джип, блестящий, словно мокрый бегемот. У дверей джипа стоял еще один бандит — теперь Дина была уверена, что это бандиты, кто же еще, такие страшные, этот худой, прыщавый, смотрит на нее, будто уже изнасиловал, нет, нет, не хочу, да что же это такое…

Тут бритый похлопал ее по плечу и сказал:

— Слушая Тотем, поступишь верно.

После чего подмигнул, будто старой знакомой. Дина настолько не ожидала услышать эти, заученные с детства, слова, что беспрекословно позволила себя усадить в джип. Бритый подождал, пока она устроится на заднем сиденье, и аккуратно закрыл за ней дверь. «Наши, — думала Дина растерянно и радостно. — Наши. Это же только хинко знают. Они — тоже хинко, выходит? Может, это спасение?» Худой сел на место водителя и без выражения посмотрел на Дину в зеркало заднего вида. Бледные щеки худого, покрытые прыщами, походили на лунную поверхность, изрытую кратерами.

Тут открылась дверь с другой стороны, и на Дину тяжело упал Черный. Глаза его были закрыты, обеими руками он держался за голову. Дина взвизгнула. Машина, ужасно дернувшись, взяла с места.

— Отпустите! — закричала Дина.

С переднего сиденья обернулся бритый.

— Тебе тоже, что ли, захотелось, сестренка? — удивленно спросил он. — Ну, получай.

Траурные пятна заплясали перед глазами Дины, что-то принялось распирать в груди, будто там раздувался шар с раскаленным газом. Боль разломила голову, точно в ней бились тысячи скорпионов, и каждый вонзал свое жало в одно и то же место — в макушку, в кость, в красные нежные оболочки… Дина захрипела, отталкиваясь ногами. Бритый смотрел на нее, улыбаясь своей двойной улыбкой. Боль стала нестерпимой. Машина вильнула.

— Хватит, — сказал худой бандит. — Увлекся.

Бритый моргнул. Боль тут же отпустила. Дина тихо заплакала от страха и вместе с тем от облегчения.

— Пить хотите? — бесстрастно спросил водитель. Дина не знала, что ответить, но, когда ей протянули початую бутылку, схватила ее обеими руками и, едва не поперхнувшись, стала глотать выдохшийся, теплый лимонад.

— Будешь тихонько сидеть — не трону больше, — пообещал бритый. Только теперь Дина заметила, что у него острые черты лица и маленькие руки с короткими пальцами. Крыса. Как же сразу-то не поняла…

— Куда вы нас везете? — спросила она. Водитель опять глянул на нее в зеркало заднего вида — как выстрелил рикошетом — и ответил:

— К своим.

Глава 3 Listed and wanted

После этого мне стало совсем хреново. Выходит, она для него была чем-то вроде безотказного амулета. Мало кто знал, что Дина могла накачивать партнера с исключительной силой. Мало кто знал, что Дину из-за этого вербовали в органы, и что она отказалась. Ночи после этого не спала, ждала: давить начнут, заставят. Но решения своего не поменяла. Мало кто знал…

Было еще одно обстоятельство.

Те, кто держал дома кошку, знают, какое это независимое и гордое существо. Ни одна кошка не унизится до того, чтобы подойти к человеку, а тем более, потереться о ноги или вспрыгнуть на колени, если у кошки не будет на то желания. Проси — не проси, дрессируй — не дрессируй. Если вы кошке неприятны, то кошка это скрывать не станет.

Но как все меняется, если кошка проголодалась или замерзла! Вам громко мурлычут, вам наступают на ноги, вас метят усами и обмахивают хвостом. Многие считают это проявлением двуличной кошачьей натуры: любовь снаружи, расчетливое пренебрежение внутри. Они ошибаются. Кошки по-настоящему испытывают нежность по отношению к тому, кто им сейчас нужен. Есть такая пословица: «Одна и та же рука способна держать меч и ласкать ребенка». Эту пословицу сложили кошки. Вернее, те, кто были кошками в прошлой жизни и сохранили об этом память. Эмоциональная гибкость, ребята. Мы так жили.

Мы и теперь так живем.

Для того чтобы накачивать (мне больше нравится, как говорили в старину: «дарить»), так вот, для того чтобы дарить, нам надо, пусть на малое время, ощутить к партнеру горячую любовь и обожание. Это легко, особенно если учесть, что кошки обычно дарят тем, кто им близок — родителям, детям, супругам. Впрочем, способности у всех хинко разные. Считанные кошки могут повысить удачу партнера надежно, быстро и надолго. Например, такими способностями обладает Дина. Я или, скажем, Черный по сравнению с ней — как карманные фонарики рядом с маяком. И все же, в каждом из нас горит священный дар кошачьего Тотема. Нам никто не завидует, потому что мы можем только накачивать других людей, а сами себя — нет. Я слышал, что это связано с законом сохранения энергии. Возможно.

Как это происходит?

Секс — самый простой способ сделать накачку в несколько раз эффективнее. Просто прижаться к человеку — тоже неплохой вариант. Некоторые кошки читают про себя что-то вроде молитвы, некоторые занимаются аутотренингом, но все без исключения знают: главное — чтобы соприкасались тела. Значит, сейчас моя жена обнимала Черного и думала о нем, как о земном божестве. А может, он ее трахал, а она думала о нем, как о земном божестве. Или они просто держались за руки, а она…

— Прекрати, — сказал Боб. — У тебя все на лице написано.

Я сделал вид, что улыбаюсь.

— Ну-ну, — сказал Боб.

Я решил заслониться от него кружкой. Заодно отхлебнул. Пиво было холодное, но невкусное. Черный никогда не разбирался в пиве, для него разливное пльзенское из чешского бара ничем не отличалось от отечественного солодового напитка в пластиковой баклаге. Собственно, как раз такую баклагу я и нашел у него в холодильнике. Ну… в два раза лучше, чем ничего. Я сделал еще глоток и непринужденно спросил:

— Боб, а у тебя на работе что-нибудь интересное было в последнее время?

Боб подумал.

— Да нет, — сказал он. — Что у меня может быть интересного… Вызывают, приезжаем — там опять какой-нибудь придурок «спидов» перебрал и буянит. Ну, ему дубинкой по шарам и в машину. Романтика.

— А расследования?

Боб махнул ручищей.

— Ты телевизор-то поменьше смотри. Не видели? Не замечали? Не встречали? Ах, встречали? А где? Не помните? Жаль. Ну, спасибо за обалденную помощь в раскрытии преступления. Родина вас не забудет. Все.

…просто держались за руки, а она, закрыв глаза, думала о нем, как о земном божестве. Накачка — это меньше, чем любовь, но гораздо больше, чем дружба. После накачки все меняется…

— Вот у Сашки — у нее да, интересная работа, — продолжал Боб, глядя на меня с недоверием. — Такая, тля, интересная, что когда-нибудь вдовцом останусь.

— Постучи по дереву, — сказал я.

Боб усмехнулся.

— Стучи, не стучи, все одно. Пули, знаешь, стука не боятся. Пули вообще ничего не боятся, они — дуры…

Мы посмеялись, хотя смеяться не хотелось ни мне, ни ему. Жену Боба звали Александрой. Она часто говорила, что ее родители хотели мальчика, потому и назвали дочь таким именем. Как бы то ни было, Саша выросла девушкой боевой, самостоятельной и выбрала мужскую профессию. Сейчас она носила лейтенантские погоны, а служила в организации, которую называла просто «Отдел» (с большой буквы, ребята). Чем она там занималась, я точно не знал. Ни Боб, ни Саша об этом не распространялись, а спросить было неловко — хотя, вроде бы, в Академии Саша училась на психолога. В прошлой жизни она была кошкой, как я и Дина. Хинко-псы прекрасно уживаются с кошками-хинко, это всем известно. А вот кошки с кошками…

— Слушай, а как это они все тебе подчинились? — спросил я. — Неужели ты такая важная птица, что, стоит позвонить, все сразу перед тобой расстилаются?

Боб почесал в затылке.

— Никакая не птица, — сказал он. — Друзей умею заводить, вот и все.

Я хмыкнул.

— Тайный дар собачьего Тотема?

— Волчьего Тотема, — серьезно поправил Боб. — И Тотем тут ни при чем. Просто у меня всегда было много друзей.

— И все — менты, — в тон ему откликнулся я.

— Не только, — сказал он печально. — Еще вот кошаки всякие глупые, бесполезные. Вечно пьяные.

Он приставил ладони к голове на манер кошачьих ушей. Потом рассмеялся и, протянув через весь стол руку, хлопнул меня по плечу.

— Найдем, — сказал он. Я кивнул.

Мы по-прежнему сидели на кухне у Черного. Петю-«адидаса» увезли неразговорчивые сотрудники Боба, причем Петя слезно просил его не забирать, обещая всем нам фишки и девочек. После этого прошел, наверное, час или около того. Пиво заканчивалось. Я все ждал, когда же, в конце концов, алкоголь сделает меня мягким и лояльным к судьбе. Честно говоря, я устал. Подлец, которого я считал другом, украл мою жену; я все утро бегал по лестницам; мне наносили удары под дых и подсовывали дерьмовое пиво из холодильника. По-моему, я заслужил если не забытье, то хотя бы легкое опьянение. А оно не приходило. Даже наоборот, с каждым глотком я становился все трезвее и злей. Черный. Сука. Ничего, весь город теперь ищет тебя. Как тебе — против целого города? «Десяток ментов — это не весь город, — укоризненно сказал голос в голове. — Все-таки ты пьян. И потом, почему ты думаешь, что он еще в Питере?» Я вздрогнул.

— Боб, а вдруг он… они уехали сразу из города? — спросил я.

Боб задумался.

— Может, и так, — сказал он. — Но тогда мы вообще ничего не можем сделать. Только в розыск дать.

— Давай дадим, — сказал я безнадежно. Боб поднялся из-за стола:

— Поехали к тебе. Фотографии найдем. Надо же портреты будет напечатать.

— Listed and wanted, — пробормотал я. — Бред какой-то.

— Пошли-пошли, — сказал Боб. — Хватит бухать.

Я не спешил. Мне никуда не хотелось ехать, а бухать как раз хотелось, и очень сильно. Но надо было оставаться в хорошей форме, потому что вдруг Черного с Диной найдут уже сегодня. Тогда надо будет… вот что надо? «Морду набить, — услужливо шепнул голос. — Искалечить. Вор». У меня заболел ушибленный поддых. Я не хотел никого бить, я только мечтал, чтобы все это поскорее закончилось, и Дина бы ко мне вернулась. Тут мысли заканчивались, и начинались мгновенные страшные видения, в которых Дина обнимала Черного, вставала перед ним в мои любимые позы, стонала, мурлыкала — невозможно представить… но это же была Дина, девочка моя единственная, чистая, любимая, которая ни разу за все шесть лет не давала не повода для ревности ни взглядом, ни жестом… Я нацелился отхлебнуть из кружки. Кружка была пуста.

— У меня нет его фотографий, — сказал я. — Нету в моем доме фотографий этого… — комната дернулась перед глазами, и пиво тут было не при чем. Еще никогда не случалось мне кого-либо так ненавидеть. Дерьмо, дерьма кусок, подонок, тварь. Убью. Так бы поступил мой Тотем, так поступлю и я.

— Тогда здесь поищем, — предложил Боб. Я встал. Ого. Нет, определенно, в эти баклаги что-то подмешивают. Ведь трезвый сидел только что.

В комнате я первым делом подошел к шкафу и сладострастно, широким движением вывалил на пол книги. Ни за чем, просто так. Несколько пинков по книгам. А вдруг там и впрямь фотографии найдутся. Книги, будто квадратные птицы, взмахивали переплетами, но улететь не могли. Чем бы еще поживиться? Мебели в комнате было всего ничего: тот самый шкаф, который я только что победил, заваленный хламом письменный стол, офисное кресло на толстых паучьих ногах да тумба с телевизором в углу. Тяжелым шагом я подступил к столу и, словно ножи из тела жертвы, выдернул все три ящика. Ящики стонали, из них сыпалась разнородная мелочь: презервативы, зажигалки, сломанный плеер с обвислыми кишками наушников, исписанные ручки, окурки, пузырьки от каких-то лекарств. Ни одной фотографии. Боб стоял в дверях, прислонившись к стене и сложив руки на груди. Когда он складывал руки на груди, то становился похож на голливудского полицейского. Боб молчал, и молчание это, вкупе со сложенными руками, говорило, что на нашей стороне закон, детка. Ладненько, ищем дальше. На столе — диски, грязные тарелки, компьютерные потроха. Роскошный ноутбук, открытый, являющий свету заляпанные экран и клавиатуру.

— Включи-ка, — посоветовал Боб. — Там, скорее всего, фотки есть какие-никакие.

Я последовал его совету и, пока оживал ноутбук, сбросил хлам с кресла. С дорогого кожаного кресла, такому место в директорском кабинете. Подтянув кресло поближе — оно, как танк, с тяжелым лязгом проехалось по полу — я попытался устроиться за столом. Ничего, удобно. Ногам что-то мешает. Что-то бесформенное, шуршащее. Сумка какая-то. Я двинул ногой, но сумка не пожелала сдаваться, ей было уютно в ее логове под столешницей, и она не хотела делить належанное местечко с моими ногами. Выругавшись, я нагнулся, ухватил сумку за первую попавшуюся лямку и выволок ее из-под стола. Пусть ее посреди комнаты валяется, все одно свинарник вокруг. Вернемся к ноутбуку. Так. Диск только один. На рабочем столе — ярлык «Мои документы». Готов поспорить, там действительно его документы.

— Тим, — позвал Боб, — глянь-ка.

Сумка стояла на полу, приоткрыв зев. Это была здоровенная дорожная сумка с жесткими бортами, удобным широким ремнем и кучей симпатичных боковых карманов. Снизу элегантно топорщились колесики. Сначала я ничего не понял, но затем, когда Боб полностью расстегнул молнию, я увидел, что сумку наполняли пачки купюр. Доверху.

Вот здесь я должен сделать признание. Мне тут же страшно захотелось взять несколько пачек. Если бы не Боб, я бы, наверное, так и поступил. Но Боб, хладнокровно запустив в сумку лапы, стал выгребать из нее деньги и аккуратно складывать рядом на грязном полу. Он делал это как-то обыденно, буднично, словно разбирал покупки, вернувшись из магазина. Наваждение рассеялось, я опустился на колени и принялся помогать Бобу. Очень скоро выяснилось, что денег было не так много, как показалось вначале. Пачки занимали примерно четверть от всего объема сумки, а под ними лежала аккуратно сложенная одежда: пара джинсов, свитер, белье. В боковом кармане, похожем на велосипедную сумочку, мы нашли электробритву. В другом кармане — швейцарский нож.

— Ясно, — сказал Боб. Он уселся в директорское кресло, глядя на выпотрошенную сумку. Закинув ногу на ногу, Боб нашарил в кармане форменной рубашки пачку сигарет и закурил. Курил он редко и по очень серьезным поводам, поэтому немудрено, что я забеспокоился.

— Что — ясно? — спросил я.

Боб задумчиво пыхнул дымом в мою сторону, поспешно извинился и стал размахивать руками, отгоняя дым, как муху. Этим он добился только того, что дым разошелся по всей комнате, отчего стало положительно невозможно дышать. Боб сказал:

— Ясно, во-первых, что он действительно собрался добывать деньги игрой. Причем, уже начал, и у него неплохо получалось. Не врал, значит, Петя этот…

— А одежда? Он уезжать собрался? Зачем?

Тут же всплыло воспоминание: мы с Черным, еще до ссоры, смотрим под пиво и рыбку «Святых из трущоб». «Мы с тобой, Тимоха, ирландцы по духу», — сказал тогда Черный непонятно и задумчиво (он был уже здорово пьян). Он всегда боготворил Ирландию, не знаю почему. А я ему возразил: «Все ирландцы — ирландцы, но некоторые ирландцы ирландей других…» Я тоже был здорово пьян, и эта фраза показалось нам обоим жутко смешной. Вот оно как, Черный. Значит, ты решил стать ирландей всех…

Боб поискал, куда бы сбросить пепел и, не найдя, стряхнул его прямо на пол. Полу от этого хуже не стало.

— Я так полагаю, — с расстановкой проговорил Боб, — я так полагаю, что Черный не дурак. Он понимал, что рано или поздно его вычислят и попросят вернуть денежки. Вот и приготовился к отъезду. Правда, со временем не рассчитал. Кстати! — он вдруг просиял и погрозил мне сигаретой. — Кстати, здесь одежда только для него. Это, скорее всего, значит, что Дину он собой брать не планировал. То есть, она, должно быть, с ним заранее не договаривалась…

Я застыл.

— Черт. Извини, — спохватившись, сказал Боб.

— Проехали, — сказал я.

Боб принялся старательно давить сигарету о подошву ботинка.

— Вообще, я слышал, прикрывать собираются всю эту лавочку, — сообщил он. — Вроде, закон готовят, чтобы все казино из города убрать. Тоже повод торопиться.

Я безучастно кивнул. Закон так закон. Дура лекс, сед лекс.

— Непонятно только, каким образом Черный успел столько наиграть, — продолжал Боб. — Вроде, они… в общем, если он только сегодня утром с Диной… Э-э…

— Я понял, — сказал я быстро. — А может, они здесь уже были? Черный сыграл, пришел сюда… с Диной… деньги оставил, потом опять ушел. Ушли, то есть, они. С Диной.

Боб покачал головой.

— Со временем напряженно. Но, скорее всего, что так и было. Либо его еще кто-то подкачивал до Дины. О!

— Чего?

— Что, если он сам себя научился. А? — Боб щелкнул пальцами.

— Что, сам себе удачу повышать? Это исключено.

— Уверен? — спросил Боб с подозрением.

Я вздохнул.

— Этого вообще никто не умеет. К сожалению. У нас получается работать только с другими людьми, себе ни одна кошка дарить не сможет. Это… ну, как самому с собой поцеловаться, что ли. Невозможно при всем желании.

Последовала пауза.

— Да, неудачное сравнение, — признал я.

Боб пожал плечами:

— Тебе виднее. Откуда мне знать, какие у великолепных кошек желания.

— Ах ты, песья шкура, — сказал я, и мы захохотали. У меня отлегло от сердца. Чертова сумка давала надежду, хоть и слабую, на то, что Дина осталась мне верна. Глупо, знаю. Но я все время ждал какого-нибудь знака, который бы на это указал. Может… может, просто проучить меня решила…

У Боба за пазухой пискнул телефон.

— Да, — сказал Боб. — Да? Где? Ай, молодца. А это точно они? Ну, давай. Жди.

Я боялся поверить, но Боб сказал:

— Все, нам повезло. Копайгора их поймал.

— Что, правда? — я даже не стал переспрашивать фамилию.

Боб улыбался до ушей, словно спаниель, который нашел утку-подранка и принес ее хозяину.

— Поехали, старик, — сказал он. — За полчаса долетим.

Это были очень хорошие слова, я бы сказал — героические. После таких слов полагается сразу поехать и за полчаса долететь. Но вышло по-другому. Сначала пришлось ждать, переминаясь с ноги на ногу, потея, дергая пуговицы надетого до времени плаща — ждать, пока Боб побросает деньги обратно в сумку. Разумеется, оставлять их на полу не годилось, изувеченная дверь в квартиру могла считаться дверью только номинально, да и не было гарантии, что сюда не придут старательные приятели адидасового Пети. Но все равно казалось, что Боб надо мной измывается, стараясь растянуть процесс. Наконец, с деньгами было покончено, Боб застегнул сумку (гнев, о богиня! с третьего раза), и, проскочив вперед меня, побежал вниз по лестнице. Всегда он так: сам на коне, а всем остальным предлагаются роли в массовке. Оказавшись в машине, Боб с жирным хрустом врубил передачу, и «уазик» затрясся по узкой дорожке к выезду. Не тут-то было. Одновременно захотелось выехать еще трем машинам. До черта в этом дворе автолюбителей собралось, доложу я вам. При каждой встрече приходилось тормозить, и начиналась дерганая рокировка, причем казалось, что «уазику» дорогу уступают подчеркнуто медленно, словно глумясь. В конце концов, проклятый двор остался позади, Боб заложил крутой вираж, выходя на проспект, и уже через пять минут мы, беспечные и стремительные, влетели в пробку. Это была не та вялотекущая, дежурная пробка, в какой ежеутренне и ежевечерне томятся офисные работники. Эта пробка не относилась и к аварийным заторам, когда машинами запружена вся улица, и с первого взгляда ясно, что надо ехать в объезд. Нет, пробка, которая поймала наш «уазик», принадлежала к редкому, коварному виду пробок, которые сперва заманивают водителя мнимой свободой, а потом внезапно оборачиваются многокилометровым, зловонным, безнадежным стойбищем. Сначала Боб ужасно бранился, вертел руль, строил отчаянные рожи соседям, сигналил и мигал фарами. Потом ему надоело, он заглушил двигатель и сказал:

— Ничего. Никуда они не денутся.

— Может, сирену включишь? — осторожно предложил я. Было ужасно сидеть без дела, зная, что твоя жена заперта в камеру с такой сволочью, как Черный. Но Боб только хмыкнул:

— Все равно никто не пропустит, им двигаться некуда. Вон, посмотри, — он махнул рукой. Я послушно огляделся. Справа от нас стояло два ряда машин, слева — три. Да. Придется ждать.

И тут на меня накатило во второй раз. Не так, как утром, но тоже очень сильно. Вспомнились последние слова записки: «Ты неплохой человек, но пьяница и лузер». Лузер… Ну и словечко. Что-то такое было, песня какая-то. I'm a loser, baby, so why don't you kill me? А, да. Вот что он мне сказал тогда, в тот день. Вместо прощания бросил из дверей: «Бывай здоров, лузер». Лу-зер. Теперь то же самое слово нашлось в записке Дины. «Lose» значит «терять». Ты много потеряешь, Черный. Больше, чем я. Черный, Черный, как же я тебя встречу. Слушая Тотем, поступишь верно? Вот что говорит мой Тотем: потерпи, ждать осталось совсем недолго. Как хорошо будет выдавить тебе глаза, мразь. Надавить, медленно, глубже и глубже, а потом резко повернуть, и чтобы брызнуло из-под когтей. А еще можно сбить тебя с ног и сверху прыгнуть, выставив коленку, на грудь, слушая хруст ребер, как они отламываются от позвонков. Или схватить между ног и сжать изо всех сил, у меня сильные руки, сорок кило на эспандере. Интересно, что тогда будет? Кто из нас окажется лузером?

— Черный — из Потока? — спросил Боб. Я очнулся. Боб мельком посмотрел на меня и вернулся к дороге. Оказывается, мы уже гнали во весь опор. Пробка кончилась. Я не заметил, когда это произошло. Так бывает в поезде — заснул, пока стояли, а проснулся уже в пути.

— Что? — переспросил я.

Боб усмехнулся, показав клыки.

— Задумался, да? Не грузись. Уже приехали почти. Я говорю, Черный — из Потока?

— Да, — мы свернули в какой-то дремучий переулок, здесь дорога была отвратительная, вся в выбоинах и щебенке, но Боб не снизил скорости. Машину затрясло, я схватился за ручку. — Нет… не знаю. У нас с ним был один учитель, он проповедовал Тропу. Правда, потом Черный с ним поссорился. Ну, во взглядах не сошлись.

— Вот как. Не сошлись. С учителем-то… — Боб покрутил головой. — Ну, а Дина? Она — тоже?

— Дина — да, из этих, — нехотя ответил я. — Правда, так, без фанатизма. Никуда не ходит, дома практикует понемножку.

— А, — сказал Боб и вывернул руль, уходя от глубокой ямы.

— А что?

— Не, ничего. Сашка недавно интересоваться стала ребятами из Потока.

— Почему? Они по какому-нибудь делу проходят, или она решила к ним записаться?

Боб весело глянул в мою сторону.

— Понятия не имею.

Я задумался. То, что Саша «стала интересоваться» Потоком, было настолько странно и неожиданно, что я даже отвлекся на какое-то время от мыслей про Черного. Поток… Адепты этого странного учения много времени проводили вместе, на своих странных сборищах, где занимались странными вещами. Говорили, что они ни в грош не ставят нынешнюю, человеческую жизнь и стремятся поскорее умереть, чтобы возродиться в желанном облике Тотема. Говорили, что некоторые из них принимают наркотики, чтобы почувствовать себя животным — например, мескалин. Говорили, что те из них, кто был в прошлой жизни хищником, устраивают порой охоту на простых людей. Говорили, что они практикуют на своих тусовках свальные оргии. Может быть, это было правдой, но Дина в оргиях не участвовала, за прохожими не гонялась и склонности к самоубийству не обнаруживала. Она всегда была спокойной и сдержанной, как и подобает настоящей кошке. Единственным проявлением ее религиозности было то, что порой она могла просидеть оба выходных дня в медитации, запершись в нашей маленькой комнате и покуривая марихуану. Так бывало всегда, когда мы ссорились. И еще — она не переносила обычных людей. Поток был единодушен в своей ненависти к простецам. Да. Когда мы с Диной впервые встретились, мне только-только исполнилось двадцать лет, передо мной была самая прекрасная женщина в мире, и я не очень-то думал о религиозных разногласиях. Может быть, зря. Потом мы часто спорили с Диной об этих вещах. О методах, о философии, о «практиках». Сейчас я раскаивался в том, что когда-то осмеливался спорить с Диной.

В любом случае, Саша с ее легким характером никак не подходила на фанатичного последователя Потока. Наверное, по работе пришлось что-то такое…

— Все, приехали, — произнес Боб и лихо затормозил.

Я вышел из машины. Ноги дрожали. Где? Где они, где моя жена и этот подонок? Но ни Черного, ни Дины я не увидел. «Уазик» стоял посреди тесного двора, который был со всех сторон зажат стенами. Справа архитектурным кошмаром высилась желтая кирпичная стена, слева ветхой твердыней стояла красная кирпичная стена, а прямо перед нами находился двухэтажный дом с плешивой штукатуркой. Фасад дома украшали зарешеченные окна, посредине была дверь, не точно посредине, чуть влево, ровно настолько, чтобы это выглядело максимально уродливо. Дверь угрожающе заскрипела, из-за нее показался грузный здоровяк в видавшей виды милицейской форме. Здоровяк улыбался.

— Здравия желаю, Борис Семеныч! — крикнул он Бобу издалека. — Все, уехали уже голубки! Товарищ ваш за ними приезжал! Забрал!

«Чего?» — спросил голос у меня в голове.

Здоровяк подошел к нам, отдуваясь и обмахиваясь фуражкой.

— Уехали, — повторил он. — Опередили вас, товарищ майор. Буквально-вот на десять минут. Я думал, вы тоже подъедете…

Дождь, что накрапывал все утро, сделал передышку. Под ногами расползались цветные бензиновые пятна.

— Так, — сказал Боб, уперев палец милиционеру в грудь. Тот все еще улыбался, но уже не очень уверенно. — Быстро, что за товарищ. Когда приехал. Как ты ему их отдал. Сейчас у тебя звездочки-то сержантские посыплются.

— Так, это… — начал здоровяк.

— Говори, сука! — заорал Боб. Здоровяк начал путано и длинно объяснять, при этом у него тряслась нижняя губа, как у ребенка, который собирается плакать. Я очень быстро все понял.

— Боб, — забормотал я, — Боб…

— Сейчас, — сказал он, не оборачиваясь. — Марку, номер машины, куда поехали, может, сказали, намекнули, хоть что-то, — это уже менту. Тот развел руками так, что выронил фуражку — он так и не успел ее надеть и все время мял в ладонях. Фуражка улетела в лужу, прямо в середину бензинового пятна, а здоровяк, не замечая этого, бормотал что-то про шрам на морде и лысину…

— Поехали, — сказал Боб. Не дожидаясь, пока я захлопну дверь со своей стороны, он бросил машину с места. Я едва не вылетел наружу. Боб, неловко правя одной рукой, другой нажимал кнопки на телефоне.

— Серый, — сказал он затем в трубку, — того придурка утреннего для допроса приведи мне. Буду через пятнадцать минут. А? Давай, только не сильно. Но так, чтобы испугался. У меня времени нет ни хрена. Ага. Всё.

Я вспомнил про тапочки, про фиолетовые тапочки Дины. Тапочки были последним, что я видел, уходя из дома. Она покупала себе новые тапочки каждый месяц, а старые выкидывала. Дину увезли. Из-за Черного, этот ублюдок слишком много себе позволил, и теперь они ее увезли. Будут допрашивать. Может быть, станут бить. Или хуже. Дина — большая девочка, говорил я себе. Она не позволит ничего с собой сделать плохого, а если и позволит, то мы это переживем, мы это вместе переживем. Каждый, кто причинил ей вред, ответит передо мной. Это я обещаю. В общем, я себя уговаривал, и получалось неплохо, но, когда казалось, что я почти с собой договорился, то вспоминались тапочки, босые ноги Дины и маленький шрамик у нее на лодыжке…

Это продлилось недолго. Ровно через пятнадцать минут мы затормозили перед другим двухэтажным зданием с решетками на окнах. Почти бегом поднялись по ступенькам на второй этаж, в кабинет Боба. Нам открыл невзрачный милиционер с бородавкой на переносице.

— Готов, — сказал он. Боб кивнул, и бородавчатый поплелся прочь, шаркая ногами и обтирая зачем-то руки о штаны.

В кабинете обнаружился Петя. Он был все еще в «адидасах», правда, уже изрядно потрепанных. Никаких следов на лице у него не было, поэтому я подумал: «чтобы испугался» — это была такая шутка. Потом я вспомнил про валенки и резиновые шланги — и решил больше ничего не вспоминать.

Боб стремительно подошел к Пете. Навис над ним. Петя дернулся в сторону, словно уворачиваясь от удара. Боб воровато на меня оглянулся:

— Тимоха, слушай… В коридоре меня подожди, хорошо? Я быстро. Я ведь быстро, да? — добавил он, обращаясь к Пете. Тот ничего не ответил, только мотнул головой. Стало противно во рту, и я вышел.

В коридоре никого не нашлось. Бородавчатый мент уже ушел, коридор был пустым и гулким. У стены в ряд стояли стулья, новые и очень удобные на вид. Я сел. Встал. Прошелся. Опять сел. Не выдержал и снова встал. Где-то за тремя стенами радио пело про зону, кабаки и судьбу-злодейку.

Из кабинета Боба в коридор не проникало ни звука.

«Сейчас он его забьет до смерти, — подумал я спокойно. — Мой старый друг на работе занимается тем, что убивает людей. Они сидят на стуле, закованные в наручники, и ничего не могут поделать, а он их бьет, пока они не умирают…»

Внезапно дверь распахнулась, и прямо на меня вышел Петя. Совершенно нормальной походкой, не хромая, не горбясь. Наручники на нем и впрямь присутствовали, но он не производил впечатления человека, избитого до смерти. За ним следом шел Боб.

— Извини, начальник, — говорил Петя, — больше сказать нечего.

— Да-да, — отвечал ему Боб. — Ты и так помог, спасибо.

— Словечко замолвишь? — настойчиво спрашивал Петя, и Боб успокаивающе ему вторил:

— Замолвлю, замолвлю. Как договаривались.

Они поравнялись со мной.

— Пошли, — бросил мне Боб. — Сейчас этого кадра сдам только, и пойдем.

— Куда их повезли? — спросил я, догоняя его. — С Диной нормально все?

— Если поторопимся, будет нормально, — ответил Боб. Он прошел еще несколько шагов, потом обернулся ко мне:

— Слушай, а вы умеете на понижение работать?

— Это как? — не понял я.

— Ну, не повышать удачу, а наоборот. Делать так, чтобы у человека все из рук валилось, чтобы ему не везло по жизни, чтобы…

— А, — сказал я. — Нет. Так не бывает. А что?

— Ничего, — сказал Боб. — Мысль дурацкая в голову пришла.

Глава 4 Невермор

«Просто идиотизм, — подумала Дина, — верх идиотизма, невообразимая глупость. Надо было от мента сразу убегать, не останавливаться, так ведь нет, понадеялись неизвестно на что. Моя милиция меня бережет». Черный пришел в себя и сидел рядом, бледный, с запавшими глазами. Они долго ехали по каким-то незнакомым районам. Кругом громоздились новостройки, сменявшиеся огромными, ничем не занятыми пустырями, вдалеке необъятные пирамиды теплостанций подпирали облачное небо, машина то выезжала на кольцевую, то снова пряталась среди домов, а потом дома вообще куда-то исчезли, и мимо окон замелькали деревья. Наконец, машина остановилась. Бритый — крыса — открыл дверь со стороны Дины и велел:

— На выход, только потихоньку.

Дина вылезла из машины, подала руку Черному. Тот схватился.

— Резких движений не делать, — предупредил бритый. — Особенно ногами. Я-то быстрее валю, чем вы бегаете.

Дина огляделась. Они стояли на небольшой бетонной площадке-автостоянке. Вокруг был парк. Прямо перед ними стоял древний особняк, какие встречаются в области — длинный, в два этажа. Дождь перестал. Было слышно, как где-то неподалеку шумит дорога.

— К дому, — сказал бритый. Дина послушно направилась к особняку, гадая, можно ли спросить, где они, и зачем понадобились этим жутким людям. Подумав, она решила молчать: и так скоро все узнает. «Не будут же они нас убивать, в конце концов», — заключила она невесть почему. Мысль была настолько нелогичной, что нелогичностью своей завораживала и даже немного успокаивала. Дина повторяла про себя эту мысль на разные лады, пока бритый вел их к особняку, и потом, когда они оказались внутри, и только когда их ввели в какую-то дальнюю комнату, она перестала думать, из-за того, что страх стал громче мыслей. Все комнаты, через которые они прошли, были обставлены хорошей мебелью; в одной даже построили камин. Чувствовалось, что к обстановке приложил руку специально нанятый дизайнер. Впрочем, вся роскошь была пропитана тем неуловимым духом мертвечины, который обычно витает в музеях. На роскошных, обитых бархатом стульях никогда никто не сидел, книги в шкафах были сосланы туда навечно, а камин сроду не топили, довольствуясь незаметными обогревателями, притаившимися вдоль стен. Комната, в которую привели Дину и Черного, была, очевидно, конференц-залом. Посредине стоял длинный стол, справа и слева от него разместились стулья, не такие, как в остальных комнатах, а вполне современные: сплошь гнутая сталь и кожаная обивка. Несильно надавив Дине на плечи, бритый усадил ее на стул в конце стола. Рядом плюхнулся Черный. Бритый встал чуть поодаль с таким видом, будто сейчас произойдет что-то очень интересное.

И произошло.

Хлопнула невидимая дверь, воздух наполнился движением, и в комнате возник пожилой мужчина, одетый в деловой костюм. На лице у мужчины красовалась ершистая борода, только-только потерявшая статус щетины. Острый нос оседлан был очками без оправы. Мужчина улыбался. Глядя на эту улыбку, совершенно невозможно было поверить, что в мире есть место хмурым и неудачливым людям. Этот человек умел делать все на свете лучше других, успевал всюду раньше других и знал о чем угодно больше других — вот о чем говорила такая улыбка. Человек подошел к Черному и уселся на краешек стола. При этом он так элегантно поддернул брюки, что Дина невольно залюбовалась.

— Рад вас видеть, ребята, — сказал он, все так же улыбаясь. — Меня зовут Леонард Борисович. Для своих — Стокрылый. Возвращения вам.

— Аб хинк, — машинально ответил Дина. Ей стало немного легче. Этот странный человек был хинко. Хинко — значит, почти друг. «Наверное, какая-то ошибка…» — подумала Дина.

— Аб хинк! — воскликнул Стокрылый Леонард Борисович. — Уверен, сейчас мы все уладим и разойдемся, довольные друг другом. Да?

Дина закивала радостно. Голос у их нового знакомого был звучный, глубокий, но с хрипотцой.

— Как угодно, — сказал Черный, и Дине показалось, что его слова прозвучали насмешливо. Стокрылый слегка поклонился, при этом очки коротко блеснули. Он по-птичьи соскочил со стола и прошелся по залу, небрежно и словно в задумчивости проводя рукой по спинкам стульев. При этом слышался глухой прерывистый звук: «Пам-пам-пам». Это ударяла по кожаным подушкам ладонь Стокрылого. Он дошел до дальнего конца зала, повернулся на каблуках и начал говорить.

Вот что он сказал:

— Когда-то кланы хинко воевали. В давние времена, когда сам мир был юн и бестолков, мы ополчались друг на друга. Но сейчас каждый из нас понимает — должен понять — что единственные наши враги — это обычные простецы. Ведь после смерти, вернувшись в долгожданный звериный облик, мы рискуем пасть от их руки. Поэтому объединимся же перед лицом общего врага, и отринем все разногласия. Возвращения вам, брат и сестра! Возвращения в благословенный облик Зверя. Аб хинк.

Говоря это, Стокрылый вышагивал по залу, и последние слова он произнес, очутившись рядом с Черным. Черный посмотрел на него. Стокрылый прочистил горло и спросил:

— В общем, где деньги?

— У меня, — сказал Черный невозмутимо. Стокрылый наклонил голову, улыбнулся и мягко заметил:

— Брат, нехорошо стяжать у своих. Я тебе о чем сейчас говорил? Ты что, не слушал, что ли?

— А, — сказал Черный, — теперь понимаю. Делиться надо, да? Мне это недавно говорили уже. И проповедь, э-э, была. Только не такая длинная, покороче.

Стокрылый мигнул.

— Вот что я тебе скажу, птица, — проговорил Черный. — Я игрок. Я выиграл. Рискнул и выиграл. Теперь ты обязан оставить мне мой выигрыш, а я тебе не обязан ничем. Давай разойдемся по-хорошему.

Стокрылый посмотрел на него задумчиво, извлек из кармана изящный складной телефон и сказал в него:

— Хвост, зайдите в переговорную, дитя мое. У нас трудности.

После этого он обратился почему-то к Дине:

— Великолепная кошка! (Стокрылый произнес это серьезно, без тени иронии). Прошу, вразумите своего друга. Я догадываюсь, что именно с вашей помощью он пытался получить богатство неправедным путем. Вы еще совсем молоды, но должны понимать, что игорные дома — не место для благородных хинко. Я держу сеть казино с одной только целью: чтобы деньги простецов могли послужить на пользу нашей общины. Быдло идет в казино, быдло оставляет там лишние сбережения, а мы с полным правом ими пользуемся. Вы согласны?

Дина кивнула. Она не хотела кивать, но голос Стокрылого обладал странной, почти магической силой. Слушая этот голос, хотелось не просто делать то, чего требовал его хозяин, а угадывать и предвосхищать его желания. Обаяние? Да, пожалуй, то, что излучал Стокрылый, можно было бы назвать обаянием.

В этот момент хлопнула дверь, и в зале появился давнишний водитель джипа. Он встал за стулом, на котором сидел Черный.

— Раз вы согласны, могу дать вам минуту на совещание, — сказал Стокрылый и демонстративно повернулся к Дине спиной. Дина наклонилась к Черному и шепнула, приложив губы к уху:

— Слушай, отдай им деньги, а? Он, по-моему, ненормальный. Что ты там выиграл за один раз, подумаешь… Уедем в другой город, там сыграем. Тем более, все наперекосяк идет.

Черный поморщился.

— Я не один раз выиграл, — прошептал он в ответ. — Потом расскажу. Бабки большие, в общем.

— Как это не один? — спросила Дина. — Какие бабки?

Черный замотал головой. Дине захотелось влепить ему пощечину. Первый раз в жизни. Какого черта, их сейчас, может, пытать будут, а он темнит. Нашел время крутого из себя строить.

— Ну что, договорились? — обернувшись, дружелюбно спросил Стокрылый. — Минута прошла. Будьте добры сказать, где мои деньги. Где… наши деньги.

— Каркнул ворон «невермор», — сказал Черный и ухмыльнулся.

Стокрылый вздохнул.

— Что ж, — сказал он. — Тогда я пойду, а с вами поговорят мои помощники.

Он развернулся и вышел. Дина поглядела ему в спину. Почему-то ей казалось, что с ним уходит их надежда, что последний шанс на жизнь покидает комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь. Сзади послышался шорох. Бандит со шрамом положил руку Дине на плечо, водитель же оперся на плечи Черного. У Дины зашумело в ушах, в груди бухнуло сердце. Видимо, бритый был очень могучей и опытной крысой, раз мог так виртуозно управлять силой удара. Что почувствовал Черный, Дина не знала, но видела, как он зажмурился и задвигал челюстью, будто хотел что-то прожевать.

— Сначала глазик, — сказал бритый. — Глазик сначала… Эй, великолепный! Не спи. Гляди, как я твою кралю на запчасти разбирать буду.

Он поднес к самому глазу Дины маленький кривой нож, похожий на коготь. Дина хотела закричать, хотела вырваться, но сил у нее совсем не осталось: тело отказывалось повиноваться, как онемевшая со сна рука. Да, бритый был силен. Он провел лезвием по веку Дины, совсем не нажимая. Прикосновение щекотало, казалось нежным.

— Слышь, крысятина, — услышала Дина голос Черного. Тот еле ворочал языком, будто пьяный. — У меня дома деньги. Адрес записывай…

— Говори, я запомню, — сказал бандит. Он с сожалением поглядел на Дину. — Такие глазки… Ну, хорошо. Что там с адресом?

Черный назвал адрес. Бритый набрал номер на простеньком кургузом мобильнике.

— Вот и славно, трам-пам-пам, — пробормотал он. Черный тяжело дышал. Худощавый водитель за его спиной украдкой достал из кармана таблетку и разжевал, скривившись. Дина слышала, что многие крысы мучаются приступами мигрени, когда используют свой дар. Говорили, что такое бывает у молодых, неопытных крыс, и поэтому немногие соглашаются на профессиональную деятельность, а те, кто все-таки соглашаются, часто становятся жертвами наркотической зависимости, подсаживаются на сильные анальгетики. Этот, похоже, был из числа последних. «Чтоб ты поскорее сдох, говнюк, — подумала Дина. — И чтоб тебе потом лабораторной мышью вернуться».

— Алло! — сказал бритый. — Шорох? Дело есть. Бери Петьку, и дуйте по такому адресу… Что — подожди? Что значит — проблемы?

Трубка зажурчала человеческим голосом. Бритый слушал молча. Лишь играл желваками.

— А они? — спросил он через минуту. Невидимый собеседник произнес несколько слов.

— А ты? — спросил бандит. В трубке помолчали, потом стали оправдываться. Не нужно слышать слов, чтобы понять, что кто-то оправдывается.

— Я тебя, мудака, на собачий корм пущу, — ровно сказал бритый в трубку. — Почему не доложили? Почему сами полезли? Сейчас же ко мне. Будешь извиняться до летального исхода. Почки вырежу и китайцам продам. Ид-диот. Быстро задницу поднял и сюда!

Он с треском закрыл телефон, провел рукой по лицу и несколько секунд смотрел прямо перед собой.

— Так, — сказал он Черному. — Значит, вот ты как с другом, да? Решил на нас ментуру натравить?

— Чего? — спросил Черный. Дина подумала: «Вот теперь конец. Они тут все психи. Свихнулись, вместе с хозяином. Или Черный свихнулся. Или я. Какая разница, исход-то один: нам не жить. Тимка, Тимка. Прости, котенок, дуру безмозглую. Эх, была не была».

— Никакую ментуру… — начала она, но бритый, вытянув ногу, как-то очень ловко толкнул стул, на котором она сидела. Стул опрокинулся, Дина испытала мгновенное чувство полета, а затем пол ударил ее по затылку с кукольным стуком. «Это конец? — с удивлением подумала она. — А, нет, вроде. Промахнулся крыс. Разве что сотрясение. Или он просто хотел, чтобы я заткнулась?» Уже через несколько секунд боль отхлынула, но Дина решила притвориться, что потеряла сознание. Вроде бы, так умела делать Миледи из «Трех мушкетеров» — прикидываться обморочной и наблюдать за противником сквозь длинные ресницы. Дина замерла на полу, глядя на Черного и бандитов через радужную решетку между полусомкнутыми веками.

— Быстро звони, сука! — каркнул бритый, наматывая на руку длинные волосы Черного. Словно кошку за хвост таскал. — Быстро своим корешам звони, легавым!

— Иди в ж. у, крыса помойная! — заорал в ответ Черный. — Ни хрена не знаю ни про какую ментуру, в первый раз слышу! Забирай свои деньги гребаные и отпусти нас, падаль!

Такие слова, конечно, не могли остаться безнаказанными. Крысы подступили к Черному, он по-кошачьи завизжал, скорчился и свалился со стула. Оба бандита нависли над ним — водитель с мученическим выражением держался за виски — и бритый несколько раз пнул Черного, но тут раздался топот, и в зале появился кто-то, невидимый Дине. Этот невидимый крикнул:

— Хвост! Менты приехали. Один — волк, с ним кошка, кажется.

Дина чуть не расплакалась от счастья. Впрочем, радоваться было рано.

— Доигрались, — заметил сквозь одышку бритый и на прощание еще раз лягнул Черного. — Пойдем.

— А этих здесь оставим? — спросил водитель. Бритый сморщился:

— Нет, с собой возьмем. Конечно, оставим, никуда они не денутся. Котяра нескоро очухается, а девку, я, похоже, гм… Да.

— Ничего страшного, — заверил водитель. — Потом уберем.

Они ушли.

Дина, для верности сосчитав до десяти, на четвереньках подползла к Черному и поцеловала его в кровоточащие губы.

«Возлюбленный, возлюбленный»…

Он дернулся, поднял бестолково руку, замычал. Ему крепко досталось.

«Так разделим же удачу, ибо краток наш век, и жестоки враги наши»…

Дина задрала рубашку на Черном, провела языком по избитым ребрам — раз, и другой, и еще. Она зажмурилась, вылизывая тело любимого, покачивая головой в такт движениям языка. Черный вздохнул и задышал свободно.

«Станем быстрыми, словно жаркое пламя»…

Дина мурлыкала. В горле трепетал едва слышный звук, от этого делалось спокойно и радостно. Она делала то, что должна была делать. Пусть в следующую секунду сюда ворвутся бандиты, пусть даже несчастный Тимка застанет ее в таком виде, все равно. Она — кошка, значит, она должна быть со своим мужчиной, до самой смерти.

«Радость, любимый, великое чудо грядет»…

Дина мурлыкала.

И Черный ожил. Он тихонько отстранился, привстал и сказал:

— Спасибо.

Она тут же потерлась ухом о его щеку. Не смогла удержаться. Черный поцеловал ее крепко, как умел целовать только он, и произнес:

— Надо драпать, киска. Надо драпать.

Дина была согласна. Черный встал, схватил один из стульев, что стояли вокруг стола, с натугой размахнулся и обрушил стул ножками в окно. Окно лопнуло, плеснув осколками. Черный, хрустя по полу, подбежал к оскаленному проему, крикнул:

— Иди, подсажу!

Дина взяла его за плечи, поставила ногу в подставленные ладони: раз! Вспрыгнула на подоконник, заплясала между стеклянными зубьями, торчащими из рамы. Свобода была рядом, ее можно было увидеть и услышать — мокрая трава в парке, шум деревьев — и Дине захотелось ее, свободу, потрогать, побежать по траве, спрятаться между деревьями. Дина примерилась, выгадывая, как спрыгнуть половчее, когда сзади раздалось странное рычание. Она обернулась.

В дальнем конце зала, пригнувшись и растопырив руки, стоял Тим. Он глядел на Черного, а Черный глядел на него. Оба рычали, будто настоящие коты, не так низко и рокочуще, как это получается у собак, но хрипло и с подвыванием, будто медленно произносили какие-то странные слова, состоявшие из одних только гласных: «А-а-о-о-ы-ы…» Потом Тим бросился вперед. Неудачно: зацепился ногами за стул, совершил пируэт и упал. Падая, он схватился за другой стул, и тот упал на Тима сверху. Тим принялся махать руками и ногами, пытаясь встать, но стулья мешали ему. Дина смотрела на него во все глаза, не зная, как поступить, и тогда Черный толкнул ее так, что она выпала из окна наружу, едва успев встретить землю руками. Черный прыгнул за ней. «Давай, давай, — шепнул он, махнув рукой в направлении деревьев, — побежали, сейчас оторвемся». С ладони слетели красные брызги. «Кровь у тебя», — задыхаясь на бегу, сказала Дина. «Стекло зацепил», — отозвался Черный и прибавил ходу.

Парк был бесконечным, в воздухе стоял пряный запах мокрой листвы. Парк не жаловал беглецов, играл за хозяев, бросал кочки Дине под ноги, хлестал ее ветками ракитника, выставлял навстречу корявые ветви. Дина не понимала, куда бежит, она понимала только, что заблудилась и ждала — вот-вот выскочит из-за деревьев бритый, встанет на пути, и голова превратится в наполненный болью шар, а потом их потащат по земле назад, к Стокрылому…

— Дина! — слабый, далекий крик. Тим. Черный дернул ее за рукав: «Туда!» Она свернула, оскальзываясь на брызнувшей влагой земле. Едва не оступившись, выровняла бег. Между деревьями стало светлее, неожиданно парк закончился, и началась ровная бетонная площадка. Бежать по ней было намного легче, Дина что было сил заработала ногами. Воздух огнем врывался в легкие, под ребрами щемило.

— Куда! — крикнул Черный. — Стой!

Она пробежала по инерции еще десяток шагов, потом оглянулась. Оказывается, это была автостоянка. У самой границы парка терпеливо ждали машины: спортивный двухместный автомобиль, громоздкий квадроцикл и тот самый джип, на котором их сюда привезли. Чуть поодаль — милицейский «уазик», который рядом с дорогими машинами выглядел дворнягой на собачьей выставке. Черный махал рукой, стоя около джипа. Дина подбежала к нему.

— Не… подведи… куколка, — выдохнул Черный и обнял Дину. — Качай… давай…

«…Страданием полнится земля, и предки скорбят об усопших. Станем же, словно ветер, легки…»

— Давай, — сказал Черный, дыша ей в шею.

«…и, подобно земле, неустанными будем в делах. Радость, любимый…»

— Все, время, — произнес Черный. Он отделился от Дины, дернул ручку автомобильной двери. Дверь оказалась незапертой — это началось везение, обычное кошачье везение после кошачьей накачки. Конечно же, в замке нашлись ключи, и бензина был полный бак, и машина завелась с первого раза, непривычно, по-гоночному рыкнув…

Сзади что-то ударило в корпус, да так сильно, что джип испуганно присел на задние колеса. Дина отчаянно обернулась. Прямо на нее сквозь полосатое заднее стекло смотрел Тим. Он замахнулся, ударил опять, обеими руками. Стекло расцвело сеткой трещин, и снова качнулась машина. Черный выругался, совершил ногами сложное па на педалях, одновременно подтолкнул рукоятку передачи. Истошно взвизгнув, мотор заглох. Черный хватил по рулю кулаком — кровь из раненой руки брызнула на приборную панель — и принялся терзать ключ зажигания, но машина, которая так послушно завелась вначале, теперь лишь кудахтала стартером. Тим обошел машину и локтем разбил стекло сбоку от Черного. Тот молниеносно спрятал голову от осколков, а затем, оскалившись в разбитое окно, зашипел. «Они сейчас убьют друг друга», — подумала Дина. Надо было что-то крикнуть, что-то сказать, но она увидела лицо Тима, испугалась, и слова умерли в горле.

Быстрая тень метнулась откуда-то сбоку, накрыла Тима, упала вместе с ним. Это был небритый водитель, уже выдохшийся, неспособный никого мучить, но все еще опасный своей обычной, мужицкой силой. Взметнулась за окном чья-то нога, кто-то вскрикнул. В этот момент мотор фыркнул, будто гигантская рысь, и Черный стартовал.

Оставляя за собой дымное облако, джип помчался вперед, быстрее и быстрее, унося Дину прочь от говорливых воронов-садистов, от молчаливых садистов-крыс, от сумасшедшего бега… от Тима, который был так страшен в своей ярости, ярости влюбленного, обманутого зверя. Дина закрыла глаза, только на минуту, а когда открыла их снова, то увидела, что они едут по шоссе. Черный вел джип, остервенело ныряя между машинами, то и дело выруливая на встречную полосу. Он кривился, когда приходилось раненой рукой переключать скорости. Кровь была везде: на руле, на рукоятке передач, на стеклах приборов. Машину то и дело заносило, и тогда Черному приходилось вертеть руль обеими руками. Выл мотор, пахло бензином, Дину швыряло на широком сиденье так, что она решила пристегнуться, хотя ненавидела ремни безопасности. Закончив возиться со своим ремнем, она потянулась к Черному. «Не трогай», — рявкнул тот, но Дина, не слушая, перекинула ему через грудь ремень и щелкнула замком. «Я же сказал, не трогай», — с досадой проговорил Черный. Дина открыла рот, чтобы ответить, но в это мгновение, покачиваясь на ходу, слева надвинулось грязное, ободранное тулово «Камаза». Дина вскрикнула. Машина завиляла, заерзала, раздался гудок.

Потом был удар.

Глава 5 Жизнь наша — тайна

Этого я не ожидал. В тот самый момент, когда я протянул к Черному руки, когда уже ощутил тепло его лица, вдохнул вонь его пота и увидел, как расширяются его зрачки — вот тогда-то проклятая крыса сбила меня с ног.

«Чертовски не повезло, а?» — сочувственно сказал голос в голове. Худой, жилистый бандит сидел на мне верхом. Одна грязная лапа карябала по горлу, другая суматошно пыталась поймать руки. Я извивался, как ящерица, пойманная за хвост, молотил наугад по воздуху, но мой противник был очень силен. Он дышал тухлятиной, он притискивал меня к асфальту коленями, он таскал меня за волосы. Наконец, решив, вероятно, что так со мной будет легче совладать, он навалился на меня всем телом. Я почувствовал спиной его костлявые ребра, вялый живот и ниже — ноги, как ожившие швабры. Я тут же сообразил, что вот так же он наваливается на женщин. Так же он мог навалиться на Дину. Возможно, что и навалился. Только что. После этой мысли что-то изменилось, я перестал быть человеком и стал Тотемом — сильным, злым, свободным. Извернувшись, как кошка, я выкатился из-под противника и стал пинать его, целя в морду. Бандит не успел подняться и стоял на коленях. По-видимому, я ни разу не попал, потому что он очень ловко закрывался руками. В конце концов он преодолел бы мою атаку, насколько яростную, настолько же неумелую, но вдруг у него под плащом заиграл телефон. Это его отвлекло, он поднял руку слишком медленно, и мой ботинок попал ему в глаз.

Он тут же закричал, свернулся клубком и накрыл лицо ладонями. Я добавил еще несколько ударов — по костистой спине, по ногам — но чертова жалость помешала мне, и я не стал его добивать. Дыша, как паровоз, я стоял над ним, а он, постанывая, вытянул неугомонный телефон, прижал его к уху и некоторое время слушал. Потом он, шатаясь, встал и сказал мне:

— Пойдем. Шеф зовет.

Он по-прежнему закрывал рукой глаз. Из-под пальцев текла кровь. Второй глаз глядел на меня безо всякой злости, а, скорее, с обидой. Мне стало жаль незадачливого крысюка. Тут же я (или Тотем во мне?) устыдился своей жалости, а еще через мгновение пришел стыд за то, что мне стало стыдно: это ведь был подонок, бандит, похититель. Похититель часто дышал, дергал щекой, осторожно промакивал пальцами разбитую губу. Глупость он сделал, вот что. Надо было не меня хватать, а Черного из машины выкидывать. Но, видно, не разобрался впопыхах… Мы побрели к дому. Мой соперник прихрамывал, а я старался держаться ровно, хотя устал, как дьявол, и еще зверски болела спина. Видно, этот крысеныш что-то там повредил.

Я вошел в дом, во второй раз за последние двадцать минут. Вестибюль, который на первый взгляд представился мне огромным, как театральное фойе, оказался маленьким и даже уютным: кожаная мебель, мягкий свет, звонкий фонтанчик в центре. В вестибюле было нехорошо. Прямо у входа стоял Боб и поигрывал пистолетом, направляя его то на бородатого представительного мужчину в очках, то на вторую крысу, бритоголового, приземистого мужика с довольно страховидным шрамом. Чуть поодаль, в кресле сидел привратник, который открыл нам дверь. Лицо у Боба было отрешенное, словно у пианиста. Пистолет сосредоточенно глядел в пространство единственным глазом. Очкастый бородач говорил:

— …Самое худшее, что принесла нам так называемая цивилизация — это идиотские нормы поведения. В былые времена вы бы просто так не ворвались ко мне в дом, юноша. Я — уважаемый человек. Раньше уважаемые люди жили в замках. За крепкими стенами и дубовыми дверями. И таких, как вы, встречали ушатом помоев.

Боб неопределенно повел головой.

— Спрячьте-ка лучше пистолет, — продолжал бородач, — пока беды не вышло. Вы вломились ко мне в дом. Испортили мебель. Покалечили моих сотрудников. А теперь…

— Ваши сотрудники, — сказал Боб утробно, — ну да. Один такой сотрудник сейчас в СИЗО у меня сидит. Показания дает.

— Чушь, — твердо сказал человек в очках. Боб скривил рот, как будто сосал больной зуб:

— Не надо, Стокрылый. Вы их все равно упустили… Не догнал ведь ты их, да? — обратился он ко мне.

Я покачал головой.

— Никто никого не упускал, — с разделением проговорил тот, кого Боб назвал Стокрылым. — Двое хулиганов с целью мародерства проникли ко мне в дом, нанесли урон имуществу и скрылись в неизвестном направлении…

— А еще, — сказал я, — они угнали твою тачку.

Все уставились на меня. Внезапно навалилась такая усталость, такое измождение, что я понял: еще немного — и упаду, прямо под ноги этим бандитам. Рядом с креслом, в котором сидел привратник, стоял очень удобный на вид кожаный диван. Из последних сил я доковылял до этого дивана и рухнул в него всей своей грязной, уставшей, измочаленной тушей. Какого черта. Я уделал тощего крысиного засранца, рядом со мной находился вооруженный милиционер, и, к тому же, мне было нечего терять. Черный увез Дину, теперь, наверное, насовсем. Могу я, по крайней мере, сесть и немного отдохнуть?

— Хозяин, — позвал я Стокрылого, — выпить чего-нибудь не найдется?

Тот великолепно владел собой.

— Извольте, — сказал он бесстрастно, — на кухне вам могут налить молока. Полную миску.

Тут меня прорвало.

— Слышишь, ты, — сказал я дрожащим голосом, — если ты хоть что-нибудь, хоть что-нибудь…

Стокрылый поднял руку. Я почему-то замолчал, хотя говорить собирался еще долго.

— Юноша, — сказал Стокрылый Бобу, — опустите, пожалуйста, ваше гнусное оружие.

Боб нехотя повиновался.

— Молодые люди, — продолжал Стокрылый серьезно, — надеюсь, вы понимаете, что все ваши предположения совершено беспочвенны. Вдумайтесь только: меня оболгал какой-то бандит. Арестант, зэ-ка, быдло. Безо всяких на то оснований. Видимо, назвал первое имя, которое взбрело на ум. Я ведь довольно известный в городе человек. Вы, господа, ошибочно — ошибочно! — связали бред этого несчастного с волнующими вас событиями и вломились ко мне в жилище. Абсолютно на то не имея права, подчеркиваю. Один из вас стал угрожать пистолетом мне и моим подчиненным, а другой, как мародер какой-то, начал рыскать по дому…

— Всем привет! — сказал от дверей веселый женский голос.

Боб ухмыльнулся и спрятал пистолет.

— Ну, наконец-то! — сказал он. — Долго ты.

— Пробки, — сказала Саша. Цокая каблучками, она прошла в середину вестибюля. Улыбнулась всем по очереди, извлекла, словно из воздуха, удостоверение и взмахнула им, как фея волшебной палочкой.

— Так, короче, — сказала она. — Вы тут громко говорили, я немножко послушала. Предлагаю всем помириться и разойтись.

Все замолчали. Боб, судя по всему, вовсе не настроен был мириться и расходиться, но делать было нечего. Стокрылый кругом выходил прав, мы ничего не могли доказать. Стокрылому тоже не улыбалось нас отпускать, но Сашины корочки произвели на него впечатление. Я… Мне было все равно. Дину увезли. Больше ничего не сделаешь. Поэтому я тоже молчал.

Саша, воспользовавшись паузой, подмигнула мне и помахала рукой, сложив пальцы на манер кошачьей лапки. Я ответил на тотемное приветствие. Саша всегда здоровалась со мной, как того требовала традиция. И с Диной, и с Черным, и с любой кошкой. Добрая, приветливая девчонка. Как ее угораздило очутиться в органах госбеза? Юбка и пиджак на ней были сшиты из бежевой ткани, но покроем напоминали военную форму. То ли уставное предписание, то ли сама Саша выбрала такой стиль — неизвестно.

Первым принял решение Боб. Он аккуратно надел фуражку, взял под козырек и, ни на кого не глядя, вышел вон. Я, крякнув, поднялся из глубин диванчика и последовал за ним. Проходя мимо Стокрылого, я не удержался и пробормотал: «Сыр выпал — с ним была плутовка такова».

Стокрылый поглядел мне в переносицу.

— Вы опасны для общества, юноша, — заметил он.

— Не каркай, — сказал я.

— Брэк, — вмешалась Саша. — А то я сейчас протокол составлять начну. До вечера, думаю, управимся.

Я вскинул руки — получилось немного театрально, зато крысы смешно шарахнулись. Стокрылый не издал ни звука, не шелохнулся, даже не сморгнул. Я зашагал к выходу. Крысы провожали меня взглядами: немного заломило виски, но тут же прошло. Наверное, совсем выдохлись, бедолаги.

Как только мы вышли из дома, Саша сделала серьезное лицо и спросила:

— Ну, как ты, братик?

Она выглядела, как типичная кошка: небольшого роста, с круглым лицом. Каштановые волосы она заплетала в косичку, толстую и короткую. Сашу никто бы не назвал красавицей, слишком широкие у нее были скулы, да и вздернутый нос действительно походил на кошачий. Но про это забывал любой, кто видел ее влажные огромные глаза, словно из зеленого нефрита — волшебные глаза. Саша почему-то меня очень любила и часто называла «братиком». Говорила, что до рождения людьми мы были братом и сестрой. У меня таких воспоминаний не сохранилось, но я ей верил.

— Плохо дело, — сказал я Саше. — Я ведь его почти догнал, знаешь.

— Не переживай, — сказала она. — Найдем-найдем, обещаю.

— Поехали в отделение, — предложил Боб. — По дороге подумаем.

— По дороге ты мне расскажешь, как с Леонардом поцапался, — возразила Саша сердито. — Надо же так умудриться.

— А кто такой этот Леонард? — спросил я беспечно.

Саша и Боб уставились на меня.

— Бандит он, — сказал Боб. — В девяностые пол-города держал.

— Это раньше, — сказала Саша. — А теперь он, как бы, хорошим стал. С такими бабками оно нетрудно: скажешь, что завязал — тебе все верят.

— В депутаты метит, — добавил Боб.

— Птица высокого полета, короче, — подвела итог Саша.

Мне стало стыдно. Выходит, из-за меня Боб ввязался в какую-то гнусную историю. Я вовсе не хотел, чтобы все выходило так, как вышло. Просто, когда мы ввалились в дом Стокрылого, и навстречу выскочили ощеренные крысы во главе со своим хозяином, то как-то само собой получилось, что Боб взял всех на мушку, а я побежал по бесконечной анфиладе комнат, выкликая имя Дины.

— Сглупил ты, старик, между прочим, — с укоризной сказал Боб, словно прочитав мои мысли. — Ломанулся куда-то, как бешеный. Надо было спокойно, не торопясь, всем вместе…

Я вздохнул.

— Впрочем, — добавил Боб, — тогда Черный тем более убежать бы успел.

Он старательно избегал в разговоре имени Дины, словно мы охотились только за Черным. Вот и теперь он сказал: «Черный успел убежать», а не «они успели убежать». Боб был хорошим другом.

— Ладно, — сказала Саша. — Я эту ворону потом побеседовать приглашу. Все нормально будет. Против нас не попрешь.

— Он не ворона, — буркнул нехотя Боб. — Он — ворон.

— На вкус никакой разницы, — парировала Саша, и все мы заулыбались.

Утихший было дождь к этому времени отдохнул и зарядил с новой силой. «Уазик» принял нас в свое остывшее нутро, причем мы с Сашей, не сговариваясь, устроились на заднем сиденье. Боб завел машину и выехал со стоянки. Я все искал взглядом, не осталось ли следов от нашей с крысенышем драки, но нет, не осталось. Зато на черном от дождя асфальте красовались еще более черные следы покрышек джипа. Здорово газанул, приятель. Далеко ли уедешь? Боб молча вел машину, упершись вытянутыми руками в руль. Я смотрел в окно. Стекло было затянуто кисельной пленкой дождя. Дорога делила надвое унылую пустошь, на горизонте топорщился лес. Мне было очень, очень плохо. Интересно, кто придумал выражение «на душе скребут кошки». Кошачьи когти — не для того, чтобы скрести, они хороши, чтобы вонзаться в жертву и рвать ее на части. Вот это и происходило с моей душой. По всему выходило, что в провале операции виноват именно я. Наверное, я и впрямь лузер, прав был Черный. Именно лузер. Человек, который теряет. Такого слова в русском языке нет, «неудачник» — это тот, кому просто не везет в жизни. А «лузер» — тот, кто не может удержать в руках везения… Больше всего мне было стыдно из-за идиотского кульбита в конференц-зале. Хорош герой. Жену вернуть не может, ему бы все со стульями воевать. Увалень. Но как я, однако, в глаз этому засранцу засветил…

«Лузер».

«Лузер, да?»

«Да, именно так. Лузер. Тебе все поднесли на блюдечке, а ты это блюдечко прогадил».

«Я не просил никакого блюдечка. Я — самостоятельный человек, взрослый. Хватит с меня твоей опеки».

«Опе-еки?»

«Опеки».

«Опе-е-еки?»

«Да, б…дь, опеки! Вот больше всего раздражают люди, которые сначала лезут со своим добром, когда не просят, а потом…»

«Опеки, значит».

«…а потом попрекать этим добром начинают. Я просил в универ меня устраивать? Просил? Я бы сам пошел — туда, куда хотел. А не туда, куда ты…»

«Да иди ты в ж…у, придурок! одно слово — лузер. Хотел бы — пошел бы, какой разговор? В армии бы пару лет отчалил, как я, и пошел бы. Только тебя бы там в инвалида превратили».

«Ничего. И пошел бы. Тебя же не превратили как-то. И меня…»

«Я — не ты».

«Да уж. Это уж точно. Ты, б…дь, у нас орел-мужчина и вообще рэмбо хренов…»

«Не ругайся, сопляк».

«Я ругаюсь? Это я еще не ругаюсь. А за сопляка ответишь».

«Мне знаешь что? Мне просто жалко смотреть…»

«Катись со своей жалостью».

«…смотреть, как вы живете. Вы же нищие. Динка себе и получше кого найти смогла бы».

«Не лезь в мою личную жизнь».

«Да очень на-адо. Очень надо лезть в ваши личные, э-э, грязные простыни».

«Вот и не лезь. Сука такая».

«И Динка твоя тебе под стать. Нашла себе принца на белом коне. А что, мужняя жена теперь, не шалава какая. Киндер-кирхен-кюхен».

…Удар. Еще удар. Потом он ушел — ожесточенно шмыгая разбитым носом, оставив меня корчиться на полу: «Бывай здоров, лузер». Это было год назад. И только вчера он пришел ко мне пить мировую…

Пить мировую.

Подлец.

— А, м-мать, — сказал вдруг Боб. Он судорожно затормозил и выскочил на дорогу, позабыв закрыть дверь. Саша ахнула и тоже выпрыгнула из машины. Я отчаянно принялся озираться, стараясь увидеть, что же они там нашли. Потом увидел.

Джип привалился к фонарному столбу, похожий на раздавленное насекомое. Не на мелкую мошку, от какой остается только влажное пятно на обоях — на огромного черного жука, которому страшной силой вывернуло внутренности и расплющило блестящий панцирь. Подушка безопасности белым парусом наполняла кабину. Переднее колесо глядело из железного месива, как мертвый круглый глаз. Капот вздыбился и выпускал пар.

Джип был пуст.

Я трижды обошел его, двигаясь, как зомби из плохого фильма. Ноги не гнулись в коленях, руки искали, за что бы ухватиться. Потом сел на обочине. Затрясло. Боб и Саша подобрались с боков, взяли меня под руки и отволокли обратно в «уазик». Я не сопротивлялся. Мне хотелось выпить. Зверски. Прямо сейчас. «Если их там нет, — думал я, — значит, оба живы. Если нет, значит, живы. Если нет, значит…»

Боб забрался на водительское сиденье. Саша села рядом со мной, аккуратно прикрыла дверь и затихла. От нее пахло духами. Дина пахла только собой, она сроду не пользовалась дезодорантами и духами, причем этот ее волшебный запах не был потной кислятиной, как у обычных людей — он благоухал, как винный букет, нежный и терпкий. Дина…

Черный, я убью тебя.

Я заставлю тебя пережить то, что пережил сам. Ты украл у меня Дину, украл часть меня самого. Я возьму клещи, Черный, и стану отрывать у тебя палец за пальцем, пока ты не поймешь, что это такое — потерять часть себя самого. Палец за пальцем, а, чтобы ты не истек кровью, я накалю клещи докрасна. Потом, когда у тебя не останется пальцев, я отрежу тебе нос и уши. Вот после этого мы поговорим на равных, Черный, проклятый вор.

— Тим, — сказал Боб.

Хотя, если подумать, кто мне позволит такое? Скорее всего, я просто изобью тебя до полусмерти. Изувечу, так, чтобы ты больше никогда не смог воровать чужих жен.

— Тимоха! — гавкнул Боб.

Или оставить все как есть? Ты попадешь в тюрьму, а в тюрьме свои законы. Там любят смазливых мальчиков. Пускай даже срок тебе выйдет небольшой, на твою долю хватит. А за тюремными воротами тебя будет ждать Стокрылый.

— Тим! — закричала Саша и затормошила меня, как куклу.

— Все, — сказал я. Саша еще раз тряхнула меня, так, что лязгнули зубы, и я торопливо добавил: — Все, честно. Больше не буду. Поехали уже куда-нибудь. Выпить охота.

— Тьфу на тебя, — сердито сказала Саша. — Напугал.

— С ним уже не в первый раз так, — сообщил Боб. — Наверное, ему, правда, лучше рюмаху хлопнуть.

— Ну так поехали, — сказала Саша нетерпеливо. — Сядем где-нибудь, выпьем. Заодно протокол тебе составим, я помогу.

Боб цыкнул зубом:

— Ладно. Прорвемся…

Нам не сразу удалось отъехать от места аварии: машины, которые проезжали мимо, замедляли ход, и от этого образовалась небольшая пробка. Сквозь стекла автомобилей было видно, как водители разглядывают изуродованный джип — до хруста выворачивая шею, со смесью интереса и отвращения на лице. И радости, гадкой радости. Не моя машина стоит, обняв железным телом столб, не моя кровь застывает на лобовом стекле, не меня сшивают по частям в реанимации. Люди. Простецы. Пожалуй, верно учит Поток: нет ничего хуже, чем быть человеком. Ни один зверь не способен наслаждаться чужим горем.

— Тим, не молчи, — сказала Саша.

— Я вот думаю, а может, эти ребята из Потока не такие уж дураки, — сказал я. — Может, они в чем-то правы.

— Правы насчет чего? — спросил Боб. — Насчет того, что все люди — сволочи, или насчет того, что надо поскорее сдохнуть?

Я улыбнулся и кивнул:

— Да, глупо звучит. Но все равно.

— В любой религии можно что-то хорошее найти, — осторожно сказала Саша.

— Поздравляю, — со смешком произнес Боб. — Ты на верном пути. Косичка у тебя уже есть. Осталось только в ихнюю секту записаться. Только на оргии я тебя не пущу, даже не надейся.

— Да вранье все это, про оргии, — с внезапным раздражением сказала Саша. — У них там лекции читают, тренинги какие-то устраивают.

— Во-во, — сказал Боб. — Тренинги.

— Иди нафиг, — сказала Саша.

Это было странно и для нее нетипично. Боб часто подтрунивал над женой, а Саша терпеливо сносила его шутки. Сейчас что-то пошло не так. «Чем бы их отвлечь», — подумал я. Тут очень кстати вспомнилось то, что давным-давно не давало мне покоя. Была не была. Если сейчас не спрошу, потом точно не смогу. Заодно ссориться перестанут.

— Саша, — спросил я, — а что у тебя за работа?

Она удивленно на меня посмотрела.

— Я никогда не говорила, что ли?

— Нет.

Они с Бобом переглянулись. Саша пожала плечами.

— Я психолог, — сказала Саша.

— Ну-ну, — заметил я, слабо улыбаясь.

— Да скажи ему, — махнул рукой Боб.

Саша вздохнула.

— Я работаю с хинко, — сказала она. — Ищу сильных, тех, кто может нам помочь. Ищу тех, у кого необычные, редкие способности. Кого найду, с каждым беседую, приглашаю с нами сотрудничать. Многие идут навстречу. У нас платят хорошо, соцпакет, льготы…

Вот оно как. Значит, в органах про хинко знают все подряд. Или все, кому положено — это, в общем, одно и то же. Нет, я подозревал, конечно, что наше существование — не такая уж тайна за семью печатями. Но все равно приятней думать, что о тебе знают только такие, как ты. Ну, и некоторые простецы, кто побогаче да повлиятельней. Да, Милон Радович, вы, как всегда, оказались правы. Как вы говорили тогда? «Притворяйтесь людьми. В гибкости — сила. Будьте людьми внешне, внутри же храните свою природу. Если о нас станет известно простецам, простецы сживут нас со света, потому что привыкли уничтожать все, что не похоже на них. Будьте незаметными, прячьтесь в траве, спасайтесь на ветвях деревьев. Жизнь наша — тайна, и потому в тайне — наша жизнь…» Был вечер, и часы, отведенные на урок, давно прошли. За окном было мокро и тоскливо (как теперь), а он все говорил и говорил, уставив взгляд на сцепленные пальцы, и мы слушали. Мы, конечно, тогда ничего не понимали. Но слушали. Потому что было невозможно, нельзя было даже представить себе, как это: не слушать, когда говорит Милон Радович. У каждого котенка, у каждого щенка — у любого маленького хинко, который смотрит на мир непривычными, человеческими глазами — есть учитель. Должен быть учитель. Потому что иначе ты свихнешься, не успев получить паспорт. Ты боишься людей, с трудом отвечаешь, когда они с тобой заговаривают. Тебя тянет к кошкам. Ты любишь свернуться клубком и спать при свете, любишь вылизывать руки, тебе снятся сны, где ты — вовсе не ты, а прекрасное существо с зелеными глазами и мягким мехом. Эти сны не отступают и наяву. Ты умеешь издавать ни на что не похожие звуки, сам не понимаешь, как, но умеешь. И еще: твоим близким всегда везет… Родители сперва умиляются и сюсюкают, слушая твои рассказы о прошлой жизни. Это — в пять лет, в шесть. Потом — смеются, уже немного тревожно, уже нерадостно. Это — в восемь лет, максимум, в десять. Потом настает время первого визита к детскому психологу. Потом… если повезет, тебя найдет учитель. Я успел пройти почти все стадии, когда меня отыскал Милон Радович. Вычислил каким-то, одному ему ведомым способом очередного странного ребенка в школьном стаде, выждал время, угадал момент и открыл истину. Не всем везет так, как повезло мне.

Чему учат наши учителя? Слушать голос Тотема, конечно же. А еще они учат выживать, таиться, прятаться в мире людей. Не бояться себя, не бояться других, искать себе подобных. Учат — быть счастливым. Эх, Милон Радович, Милон Радович. Старый серб, занесенный судьбой в Россию. Старый кот, который так здорово умел притворяться человеком. У него были ницшеанские усы, сплошь серебряные, и молодые зеленые глаза с желтой искоркой. Сколько прошло, как его нет? Да, точно. Семь лет, семь с половиной. Мне тогда было восемнадцать, Черному — двадцать один. Черный ведь тоже был его учеником. Тропа…

Жизнь наша — тайна.

Внезапно я догадался.

— Так это ты разговаривала с Диной, когда ее к вам вызывали?

— Конечно, я, — кивнула Саша. — Работа у меня такая. Я, честно говоря, думала, что она тебе говорила.

— Вот почему она так легко смогла отказаться, — пробормотал я. Дина мне ничего об этом не рассказывала. Саша нахмурилась:

— Мы, как бы, никого сотрудничать не заставляем. Никогда.

Боб, налегая плечом, повертел ручку на двери. Опустив стекло насколько возможно, он закурил. В машине с открытым окном стало шумно и холодно, салон наполнился смесью табачного дыма и бензиновой гари.

— Я вот думаю, — сказал Боб, выпуская дым в окно, — что ж им так не везет-то.

Пепел сорвался с кончика сигареты и метелью закружил по салону. Несколько пепельных снежинок упало на рукав, я смахнул их, и они размазались по ткани, оставив следы, похожие на кометы. Боб, зажав сигарету в зубах, принялся перечислять:

— Сначала куртку с Черного сняли — раз. Вместе с паспортом. Потом Черный с Диной каким-то образом Копайгоре попались. Это уже два. То, что он их первому встречному на руки сдал, я даже не удивляюсь, Копайгора всегда без мозгов был. Но это, я считаю, третий случай, когда им очень-очень сильно не повезло. Притом, что оба — кошки. Пара кошек при обоюдном согласии — это генератор везения.

«Значит, у них не все гладко, — с безумной логикой подумал я. — Дина, золотце мое. Ни хрена она ему не дарит, только вид делает. Опомнилась…»

«Ну-ну, — сказал голос в голове. — Сам-то в это веришь?»

— И машина разбилась, — задумчиво проговорила Саша.

— Во! — сказал Боб. — Четыре. Слишком уж много несчастий на них валится. Такое впечатление, что им как будто кто-то специально удачу понизил. Правда, я у Тимки спросил — он сказал, что такого не бывает.

Саша поджала губы и, похоже, собралась что-то сказать, но в этот момент у Боба зазвонил телефон.

— Да! — сказал Боб в трубку. — Чего хотел?

Ему ответили, и Боб дернулся в кресле, точно хотел обернуться, но застыл на полдороге.

— Иди ты, — сказал он. — Где? Тю. Так это ж рядом…

Боб, ухом прижав телефон к плечу, завертел руль так, что «уазик» накренился, словно попавший в бурю пиратский бриг. Сзади яростно засигналили.

— И что сделали? — продолжал Боб. — Да ну? Сильно? А ты?

Голос в трубке виновато квакнул.

— Понятно, — сказал Боб. — Дубина ты, и больше ничего. Ох, доберусь я до тебя… Значит так, сейчас вызывай всех, кто у тебя там рядом. Оцепляйте здание, внутрь — ни шагу, понятно? Ждите меня, скоро буду. Если они опять уйдут, меня дожидаться не надо. Сам возьмешь у кого-нибудь пистолет и застрелишься. Все, конец связи.

Мы с Сашей сидели, вцепившись в дверные ручки.

— Я же говорил, что им не везет, — сказал Боб и бросил машину вперед так, что меня вжало в сиденье.

— Что с Диной? — спросил я.

Глава 6 Так мне и надо

Рана была длинная, грязная и на вид довольно глубокая. Крови, против ожидания, текло совсем чуть-чуть. Но все-таки она текла, сочилась из пореза, как вишневый компот из трещины в банке. Рукав рубашки стоял коробом, на ткани кровь быстро засыхала. Черный морщился, но молчал.

Дина надорвала у плаща подкладку и, зубами отделив полосу узорчатой материи, крепко перебинтовала руку Черного. Повязка вышла лохматая, но аккуратная. Во всяком случае, на ней не спешила расползаться краснота. К тому же, подкладка была узорчатая, так что Черный походил теперь на хиппи, который носит на запястье цветастую феньку. Дина хотела оторвать еще кусок, но побоялась: тогда станет заметно, что с плащом неладно. Им еще повезло, что у Черного была темного цвета рубашка, из-за чего кровавый рукав казался просто перепачканным городской грязью.

— Ну, что теперь делать будем? — спросила Дина. Проклятый дождь лил пуще прежнего, за ворот текло, и единственное обстоятельство, которое немного утешало — то, что удалось оттереть руки о мокрую траву.

Черный стал хлопать по карманам в поисках сигарет.

— Не знаю, — сказал он.

Дина огляделась. Они с Черным сидели на автобусной остановке неподалеку от того места, где разбился угнанный джип. Мимо проносились окутанные брызгами машины. Воздух пах озоном и сталью. Последние крохи везения, похоже, ушли на то, чтобы выбраться из аварии без единого синяка. Правда, Дина едва не задохнулась, барахтаясь под исправно надувшейся подушкой безопасности, но кому какое дело. «Сижу здесь, как пугало, — отстраненно подумала Дина. — Кошка, которая ходит сама по себе — это кошка, которая никому не нужна. Бедный Тимка. Бедная я. А ведь как все начиналось».

— Макс, — позвала она.

— М-м, — откликнулся Черный.

— А что ты хотел сказать, когда говорил, что не один раз выиграл?

Черный опустил руки между колен.

— То и хотел, — произнес он, разглядывая трещины в асфальте, — что не один раз выиграл, не только вчера.

— А когда еще?

— Какая разница, — раздраженно сказал Черный.

— Нет-нет, — сказала Дина терпеливо. — Разница очень большая. Понимаешь, какая штука, милый. Если ты выигрывал раньше, значит, тебя кто-то накачивал. Причем, неплохо так накачивал, получше меня. Что ж ты меня-то с собой взял, раз у тебя еще кто-то есть?

— Да ну, киска, — сказал Черный со смешком. — Никого, кроме тебя, у меня нет. Только ты мне и дарила.

— Вот как, — сказала Дина и покачала ногой. Туфли хорошие были. Теперь только выбросить… если, конечно, мне когда-нибудь понадобятся новые туфли. — Вот как. И когда же это было? Когда я тебе в казино играть помогала?

— Слушай, ты чего, а? — измученно спросил Черный.

— Давай-давай, — поддержала Дина. — Вспоминай.

— О, блин, — сказал Черный и подергал себя за волосы, что было у него признаком смущения. — Да так и не вспомнишь.

— Именно, — сказал Дина. — Я, например, вообще не помню.

— Ну, знаешь, как бывает, — буркнул Черный, — порезвились, поигрались… Потом — ты к мужу, а я, э-э, того… В казино, вот.

Дина по-прежнему смотрела на носки туфель, грязные, измятые, поцарапанные. Теперь понятно, почему он так часто приглашал ее к себе последнее время. Она-то, дура, думала, что желанна. Она-то, идиотка, надеялась, что их чувства вошли в новую фазу. Она так обрадовалась, когда он предложил ей встречаться не раз в неделю, как раньше, а раз в три дня…

— Ты что же, — голос крошился, как мартовская сосулька, — что же, со мной только из-за накачки спал? Да?

— Не говори ерунду, девочка, — миролюбиво сказал Черный. — Давай лучше подумаем, как отсюда выбраться.

— Скотина, — сказала Дина и отвернулась.

Прошла минута.

— Между прочим, ты, когда трахаешься, то накачиваешь гораздо меньше, чем когда просто обнимаешься, — сказал неизвестно зачем Черный.

— Ну, извини, — проговорила Дина. — Предупредил бы, я бы постаралась.

Черный помолчал еще несколько минут.

— Ладно, — сказал он. — Прости, если что. Я поехал.

— Куда это? — спросила Дина.

— У меня друг в Янино живет. Сейчас мне отсидеться надо где-нибудь, а у него на даче как раз нет никого. Поеду. Бывай, киска. Прости еще раз.

Он встал, пошатнулся и, выйдя к самой кромке шоссе, выставил руку.

«На жалость давим, — подумала Дина. — Ну-ну».

— Макс, не дури, — сказала она. — Слышишь?

Черный, не оборачиваясь, тянул руку. Машины неслись мимо, не сбавляя скорости. Один раз его окатило водой по пояс.

— Макс, — позвала Дина. — Давай уже сдадимся Тимке и Боре. Ничего они с нами не сделают. Куда ты теперь, без паспорта, раненый? Еще бандюги эти тебя искать будут.

— Нормально, — сказал Черный громко. — Перебьюсь. А Тимка на меня зол. Небось, спит и видит, как бы отыграться. Да его псы-дружки в два счета мне какое-нибудь дело пришьют. Похищение людей. То есть тебя. И пойду зону топтать. Не-е, хрена лысого. Как поутихнет все, рвану в другой город, авось пройдет невезуха. Наиграю денег, сделаю новый паспорт. И в Ирландию. Устроюсь — черкну письмо, захочешь — приедешь. А пока… пока иди-иди к своему Тимке. Сам выкручусь, без тебя. И так ты со мной дерьма наелась.

Он наконец соизволил обернуться. Все-таки он был красавцем, высокий, черноволосый, сероглазый, с этой его ухмылкой, будто серпом подрезающей сердце… Дина вздохнула, встала и подошла к Черному.

— Садись, — велела она. — Сама голосовать буду.

Черный не стал ломать комедию и сел на скамейку. Вернее, упал: все-таки, он потерял порядочно крови. Дина набросила на лицо упругую от дождя прядь, слегка выставила бедро и отвела руку.

Скрипуче затормозила синяя «копейка».

— Эй, красавица, — окликнули изнутри. — Далеко едем, слушай? А джигит твой тоже едет или так, бесплатно сидит?

Дина нагнулась к окну. Она знала, что сейчас ее грудь почти полностью видна из выреза кофточки; что взгляд исподлобья выходит трогательный и вместе с тем немного развратный; что, если улыбнуться пошире, то можно показать, какие у нее ровные-ровные зубы; и что…

— Здравствуйте, — сказала она, солнечно улыбаясь. — Вы извините, у нас беда случилась. Ограбили. Выручите, а? До города доехать надо.

Водитель — черноглазый, пышноусый — потер коричневой рукой коричневый подбородок.

— А далеко вам? — спросил он. — А то смотрите, недавно подвозил один вот тоже двоих, там мальчик и девочка был, так девочка ему песни пел пока, мальчик все деньги из бардачок украл. А?

— Да что вы, — сделав серьезное лицо, сказала Дина. — Нам бы до города только.

Водитель побарабанил пальцами по рулю.

— Ай, слушай, садись, — сказал он. — Только у меня там помидоры, на задний сиденье.

— Вот спасибо! — обрадовалась Дина, еще раз улыбнулась и махнула Черному.

На заднем сиденье действительно был ящик с помидорами. Черный сел слева от ящика, Дина — справа. Водитель включил радио. Сын Востока слушал музыку, которую в России принято называть шансоном. Копейка прокашлялась, затряслась и, покачивая боками, отчалила от остановки.

— Ты с ума сошла, — шепнул Черный на ухо Дине. — Что это за катафалк?

— Спасибо скажи, — также шепотом откликнулась Дина. — Он нас бесплатно до города довезет.

— Здравствуй, дорогой! — рискованно обернувшись, сказал Черному водитель. — Куда едем, да?

— Добрый день, — вежливо сказал Черный. — До Колтушского шоссе, если вас не затруднит.

— До Колтушского! — сказал водитель, совершая округлое движение растопыренной пятерней. — Слушай, сначала девушка сказал — до города. Я смотрю, люди совсем устали, наверное, беда. До города, хорошо, до города. А ты — до Колтушского. Это же сколько переехать надо!

— Ну, до города, — казал Черный. — Тоже замечательно, спасибо, будьте здоровы, пожалуйста. Дина пихнула его в бок. Черный реагировать не стал.

— Ладно, — помолчав, сказал водитель. — Говори сразу, куда надо. Вон рука совсем плохо, вижу.

— Надо в Янино, — сказал Черный негромко.

— Янино, хорошо, Янино, — согласился водитель, энергично кивая и глядя на дорогу. — Я так считаю, помогать друг другу надо. Если люди помогать друг другу не хочет, тогда сразу война начнется. Когда война бывает, так это значит, что люди совсем совесть потерял, Аллаха забыл. А помогать надо, знаешь, так: захотелось помочь — сразу помогай, не думай. У тебя рука весь кровь грязный, возьми в аптечке бинт есть, перекись…

— Спасибо, — сказала Дина. Ей отчего-то захотелось плакать.

— Э, красавица, — сказал грустно водитель. — Спасибо Аллаху скажешь. За вами гонится кто?

— Не должны, — сказал Черный, который уже разыскал аптечку и теперь рылся в ней.

— Ну и хорошо, — сказал водитель. — Покажешь, где это твое Янино-манино.

— Вы, где Колтушское, знаете? — спросил Черный.

Водитель кивнул:

— Знаю, как не знать? У меня в Колтушах брат живет, езжу туда, на выходные езжу, у него детишки малые, навещаю племянники, знаю Колтушское, как не знать.

— Вы до Колтушского, если не трудно, довезите, — попросил Черный. — Там немного проехать, я покажу.

— Договорились, — сказал водитель задумчиво. — Только через город поедем. Много-много времени меньше через город.

— А почему не по объездной? — спросила Дина. — Я думала, по объездной времени меньше.

— Объездная ремонт идет, — лаконично ответил водитель.

Дина кивнула, хотя ей вовсе не улыбалось ехать через город. В городе были гаишники, которые, остановив грязную «копейку», получили бы, кроме легкой добычи в лице черноусого кавказца, еще и окровавленного пассажира без паспорта. Но вокруг уже плыли айсберги новостроек, змеились дорожные развязки, становился многоводным поток машин: начинался город. Вдруг мигнули огоньками фонари над дорогой, затеплились желтым светом, а затем ярко вспыхнули все разом, словно на праздник. «Поздно уже», — подумала Дина. Июньский вечер казался из-за дождя неуютным, сиротским, и ей до слез захотелось очутиться дома. Только, если раньше вернуться не позволяла гордость, то теперь — вина и страх перед Тимом. «На помойке сдохну, — пронеслось в голове. — Как в прошлый раз. Все повторяется, так мне и надо…» Правда, сейчас никакой помойки не было, был только старый автомобиль, пропахший запахом овощного базара, но теплый и уютный. Так что Дина заставила себя успокоиться. И оставалась спокойной целых двадцать минут.

«Копейка» заглохла, когда они ехали по незнакомому проспекту в безлюдном промышленном районе. Все произошло очень просто. Остановились перед светофором, и двигатель потерял сознание. Водитель молча, без брани и междометий, принялся терзать стартер, но машина только жаловалась тихонько. Видно, такое случилось не в первый, не в десятый и даже не в сотый раз. Потом кавказец бросил: «Пять минута подожди» и выскочил из машины. Он поднял капот, принялся там негромко чем-то позвякивать, причем по салону «копейки» потек приторный химический запах.

— Приехали, — негромко сказал Черный.

— Сейчас поедем, — успокаивающе сказала Дина. — Видишь, он знает, что делает.

— Даже я знаю, что он делает, — сказал Черный. — Он пытается оживить труп.

— Ну, ничего, ничего, — сказала Дина. — Оживит как-нибудь.

Черный закончил протирать руку ваткой, смоченной перекисью. Рана выглядела неплохо. Края были ровными, кровь остановилась.

— Забинтуй снова, — попросил Черный.

Дина взяла брусочек бинта и принялась обматывать руку.

— Знаешь, — сказала она, — ты тогда, утром, сказал, что я вполсилы работаю.

— Ничего я не говорил, — перебил ее Черный, но Дина покачала головой:

— Неважно. Говорил, или собирался сказать… Неважно. В общем, я тебе клянусь: сильнее, чем сегодня, я еще никогда не дарила.

Черный задумался. Дина закончила бинтовать руку и завязала концы бинта одноухим узлом. Она поискала, куда бы сунуть прежнюю повязку — пропитанную кровью тряпку, лоскут, оторванный от подкладки плаща — и, не найдя, брезгливо затолкала в карман.

— Тогда в чем дело, а? — спросил он. — Ведь нам не просто не везет. Мы будто… не знаю, будто проклятие какое-то на нас. Вон, драндулет этот поймали — и тот сломался.

Дина обняла Черного, приложила ухо к его груди. Было очень неудобно сидеть вот так, изогнувшись. Дина понимала, что сейчас она выглядит не как великолепная кошка, а как теленок, жмущийся к матери. Но ей хотелось быть поближе к Черному.

«Возлюбленный, возлюбленный…»

— Все будет хорошо, — сказала она. — Наверное, это я во всем виновата. Наверное, я слабее стала, вот и все.

«…Краток наш век, и жестоки враги наши…»

Ей не давала покоя одна мысль. Мысль эта металась в голове, словно оса, попавшая в пакет со сластями, настойчиво, яростно, неустанно. Дина понимала, что, если дать мысли вырваться, начать ее думать по-настоящему, то она отравит ядом все вокруг. И Дина старалась не думать. Но не думать получалось все хуже и хуже.

Мысль была такая: «Мы прокляты».

Теперь, когда Черный сказал о проклятии, Дине стало страшно. Оса нашла в пакете крошечную дырку и теперь вовсю работала челюстями, чтобы ее расширить. Можно было надеяться, что Дина просто не могла накачивать никого, кроме Тима. Как-никак, он был ее первым и единственным партнером, если не считать Черного. «Импринтинг, вот как это называется, — думала Дина. — Просто я зациклила свой дар на Тимке и слабею вдали от него. Как сказочный герой, который брал силу из земли. Подняли его над землей — стал слабее ребенка». С другой стороны, Черный тоже больше не мог дарить, потерял свои способности. Теперь, как Черный с Диной ни старались, сколько нежности ни выливали друг на друга, результат был один. Сначала — легкое везение, потом — беспросветная полоса неудач. А Черный вряд ли страдал от импринтинга на Тима. За последний год бывшие друзья ни разу не встретились.

«Мы прокляты», — невольно подумала Дина еще раз. Мысль была глупая, но все объясняла. К тому же, как ни крути, они заслужили проклятие. Дина предала мужа, Черный увел жену у друга. Они поступили плохо и теперь за это расплачивались. Вернее, они поступили так, как им хотелось. «Слушая Тотем, поступишь верно», — подумала Дина. Эти слова знал любой хинко, но теперь Дине вспомнился бритый бандит, и слова вместо успокоения принесли ужас.

Металлическое звяканье под капотом прекратилось. «Сейчас поедем», — решила Дина, и ужас отступил. Не было никакого проклятия, не было возмездия. Просто загадочное, священное умение повышать удачу имело свои загадочные законы, которые трудно было постичь человеку. «Сейчас поедем», — подумала Дина опять, и ей стало легче.

— Не двигайся, — пробормотал Черный и пригнулся. — Главное, лицо не поднимай. Толь-ко-не-дви-гай-ся…

Дина застыла, вжавшись в сиденье, спрятала лицо у Черного на груди, но краем глаза все равно увидела, как водитель растерянно потирает руки, черные от машинной смазки, и, неистово дергая головой, что-то отвечает огромному милиционеру. Тучному, седоватому милиционеру, который даже спиной умудрялся излучать уныние и покорность судьбе.

— Это он, — прошептала Дина. — Смотри, Макс, это же он! Что творится, а?

— На пол, — обронил Черный. — На пол, может, не увидит. Живо!

Они полезли вниз, пряча руки и ноги под сиденья. Была надежда, что все обойдется, надежда маленькая и слабая, но вполне оправданная: стекла «копейки» чернели глухой тонировкой, так что с улицы нельзя было разглядеть, что творится в салоне. Прямо перед лицом у Дины оказался вонючий темный комок, в котором она с омерзением признала тухлый помидор. Черный, ворочаясь, крепко стукнул ее ногой по затылку, после чего они затихли, и стали слышны слова:

— …Регистрации нет, небось, еще и документов нет на машину.

— Есть документы, регистрация есть, все есть.

— Показывай. Гм, да. Так, ладно. Что в багажнике, открывай багажник.

— Там помидоры, в багажнике, — ответил водитель дрогнувшим голосом, — помидоры-момидоры племянникам везу…

— Открывай, — велел сержант Копайгора, который непостижимым образом оказался здесь, на перекрестке в тот самый момент, когда заглохла проклятая «копейка». Две пары ног зашаркали от капота к багажнику. Машина вздрогнула, раздался скрип.

— Помидоры-момидоры, — передразнил водителя Копайгора. — Ну, хорошо. Что в салоне, покажи, и можешь ехать.

— А нет ничего в салоне, тащ-сержант, — скороговоркой зачастил водитель. — В салоне только помидоров ящик еще, больше нет ничего, тащ-сержант.

— Да как ты меня заколебал своими помидорами, — задумчиво сказал Копайгора. — Хорошие хоть везешь, не гнилые?

— Не, не гнилой, первый сорт!

— Показывай, — решил Копайгора. — Может, куплю у тебя пару килограммов, хе-хе.

— То племянникам, тащ-сержант, то не продается, — слабо запричитал водитель, уже понимая, что пропал.

— Племянникам в багажнике два ящика, да еще в салоне ящик, — хохотнул мент. — Во нарожали, а. Давай, дверь открой, покажешь.

— На х…й, — сказал Черный. — С меня хватит.

Дина забилась, пытаясь высвободить руки, а Черный не спеша встал, с хрустом перекинул голову слева направо и вышел из машины. Обмирая, Дина видела в тонированное окно, как Черный подошел к милиционеру. Копайгора еще не узнал Черного — только удивился, вероятно, что из машины вылез высокий человек, которого там раньше не было видно, и что этот человек не похож на кавказца. Затем по лицу Копайгоры прошла рябь понимания, и тут же Черный, шагнув вперед, выстрелил кулаком менту в челюсть. Копайгора, одной рукой держась за багажник, а другой размахивая, попятился и сел на карачки. Черный, подскочив ближе, с тошнотворным звуком влепил ему опять, куда именно, Дина не разглядела, потому что в это время боролась с замком двери. Черный открыл дверь, схватил Дину за руку и потянул прочь от машины. Дина оглянулась и увидела, что Копайгора бежит следом, но как-то неохотно, словно боится догнать. Еще через мгновение она заметила, как Черный что-то прячет под рубашку. Что-то небольшое, увесистое, с рифленой рукояткой.

— Ты пистолет у него забрал? — выдохнула она. — Пистолет? Зачем?

Черный не ответил. Бежать ему было трудно, он несколько раз споткнулся. Свернув за угол, Черный и Дина оказались в тихом переулке, который впереди эволюционировал в тупик. Справа была высокая кирпичная стена — изъеденная временем, без единого окошка. Слева с тупым самодовольством стоял бетонный забор. Черный подбежал к этому забору, подставил руки замком и велел Дине:

— Лезь.

— Туда? — ужаснулась Дина, но Черный закивал:

— Туда, туда, давай, он уже сейчас нас догонит, перелазь, ради Тотема.

Дине оставалось только подчиниться. Она вскарабкалась на бетонную плиту, оказавшуюся неожиданно узкой и скользкой от дождя и, задержав дыхание, спрыгнула вниз. На груду битого кирпича.

После этого она очень удивилась, потому что обнаружила себя лежащей в каком-то темном и сыром помещении. Было холодно — от озноба зуб на зуб не попадал — и до смерти хотелось пить. Пахло дерьмом и крысами. Где-то неподалеку шумели машины. «Очень интересно, — подумала она. — Так я еще ни разу не просыпалась… Или я не спала?» В следующую секунду — поганую, бесчеловечную секунду — вспомнилось все, что произошло за день: побег из дома, свалка в казино, Копайгора, бандиты, Тимка, авария, опять Копайгора… Что же было потом? Дина зажмурилась. Ведь только мгновение назад она ничего этого не помнила, как хорошо было, проклятье… Все-таки, что было после того, как они побежали к забору? И какого черта я здесь лежу? Дина попыталась сесть, для чего подтянула ноги. В правой лодыжке словно взорвалась бомба. Боль огнем шарахнула вниз, по ступне. Дина коротко, по-кошачьи вскрикнула.

— Лежи, — сказал голос Черного. Дина повернула голову. Черный сидел рядом на корточках. — Лежи, ты, похоже, ногу сломала.

— А как… — начала Дина и сразу все поняла. — Я сознание потеряла, да?

Черный кивнул:

— Спрыгнула неудачно. Не повезло, — он горько усмехнулся. — Уже минут пятнадцать так лежишь. Больно, да?

Дина кивнула, пытаясь сообразить, что теперь делать. Вернее, что теперь остается делать ей. Боль чуть поутихла, но озноб стал невыносимым, Дину трясло, будто она лежала голой. И еще — жажда. Горло саднило, как при ангине, язык превратился в кусок наждака.

— Где это мы? — спросила она.

Черный сплюнул.

— Это какая-то развалина, — сообщил он. — Завод бывший или что-то вроде того. Здесь никого нет. Наверное, сносить собрались, потому и забор вокруг поставили… Я тебе ногу вылизал, — добавил он вдруг, смутившись, — но, вроде, не очень помогло, да?

Дина еще раз попробовала сесть, но поняла, что лучше этого не делать. Не очень помогло. Да. Тотем милосердный, полжизни отдала бы за бутылку воды… Она вдруг спохватилась:

— А ты-то что сидишь? Тебе бежать надо, со мной же ничего не будет.

Черный опустил голову.

— Тот мусор… он не увидел, наверное, как я через стенку лез. Потому что тогда бы сюда уже прибежал. Я подумал… ну, не бросать же… тебя. Вот. Решил подождать хотя бы, пока ты не очнешься.

— Максик, — сказала Дина. Она протянула руку и погладила Черного по щеке. Вот и все. Закончилось твое путешествие, глупая кошка. Ах, как скверно вышло…

— Телефон включить уже можно, — сказал Черный. — Звони Тимке, скажи, где ты есть. Тебе в больницу надо.

— Макс, — сказала Дина.

— Да, — сказал Черный.

— Макс, — сказала Дина и расплакалась. Он наклонился над ней. Неловко, осторожно обнял и поцеловал в губы.

— Я позвоню, — сказал он.

Потом Черный выпрямился и замер. Капли дождя барабанили по невидимой крыше, где-то под полом пищала мышь. Черный стоял, медленно поворачивая голову из стороны в сторону.

— Показалось, — сказал он. — Или нет…

Дина, торопливо вытерев глаза, тоже стала изо всех сил прислушиваться. Какой-то шорох… нет, топот… Да, бежит кто-то… близко, совсем близко.

— А, чтоб вас всех, — сказал Черный и начал стрелять в темноту.

Глава 7 Страшнее, чем пули

В темноте «Уазик» клюнул носом, высветив фарами забор, сложенный из бетонных плит. Забор казался бесконечным. Мерно повторялся узор выпуклых квадратов, дальние плиты уходили в вечерний туман, сизый от дождя. Впереди был тупик, одна из бесчисленных слепых кишок большого города, идеальное место для убийства или изнасилования. Ненавижу тупики.

— Где же этот болван, — сказал Боб, стиснув челюсти. — Волыну прогадил, в рожу отхватил и прячется… Ничего. От меня не спрячешься. А, вот он.

Он уже приоткрыл дверь «уазика», собираясь наружу, но Саша тронула его за плечо.

— Погоди, — сказала она, блестя глазами. — Давай сначала я вам подарю. И Тимка пусть подарит… сколько может.

Я опешил. Это было неслыханно, это было не просто неприлично — невозможно. Мало того, что Саша предлагала разделить с ней удачу, она делала это, нимало не стесняясь мужа, да к тому же приглашала его присоединиться. Я замялся. А вот Боб не колебался ни секунды: перегнулся на заднее сиденье, взял Сашу за руку. Две пары глаз смотрели на меня. В женском взгляде был вопрос, в мужском — нетерпение.

— Чего ты? — спросила Саша. — У нас все так делают перед дежурством. У Боба тоже на работе кошки есть. Давай, не стесняйся.

— Я не стесняюсь, — сказал я. «Глупо отказываться, — сказал голос в голове. — Просто глупо. Ведешь себя, как маленький. У мерзавца пистолет, а ты из себя девственника строишь». Возникла гаденькая мысль, что, если бы Саша предложила заняться с ней накачкой с глазу на глаз, я бы не колебался.

Я сжал одной рукой протянутую ладонь Боба, другой коснулся тонких Сашиных пальцев. Она коротко стригла ногти, я почувствовал округлости подушечек. Саша улыбнулась, как умеют только кошки — уголками рта. Она была славная, моя сестренка. Всегда улыбалась, и знала, что сказать в трудную минуту. Мои единственные настоящие друзья. Узнали, что у меня беда, все бросили и примчались. А теперь собирались рисковать жизнью ради глупого пьяницы. Да что там — собирались. Разве Боб не встретил в одиночку свору Стокрылого? Разве не спасла нас Саша, возникнув между нами и бандитами, когда все уже почти вцепись друг другу в глотки? Друзья мои, милые. Если бы хоть раз я мог им чем-нибудь помочь так, как они помогали мне. Если бы я знал, что хоть немного их достоин. И ведь никакой корысти, никаких обязательств, только чистая, братская любовь между нами. Друзья. Навсегда.

В тот самый момент я решил: если смогу когда-нибудь отплатить им — отплачу сполна.

Люди часто дают себе такие клятвы.

Правда, не часто представляется возможность выполнить обещанное.

Но об этом думать не принято — верно, ребята?

— Ладно, — сказал Боб и прочистил горло. — Ладно.

Саша, закрыв глаза, тихонько пела.

— Са-аш, — позвал шепотом Боб. Саша, все так же зажмурившись и продолжая мурлыкать, погладила меня по волосам. Затем вздрогнула, открыла глаза и, потянувшись на переднее сиденье, обняла Боба за шею.

— Ну, пойдем что ли, — сказала она и первой, не дожидаясь нас с Бобом, выскользнула из автомобиля.

Снаружи ждал давнишний здоровенный мент — тот самый, который сначала поймал Дину и Черного, а потом отдал их бандитам. Мент был мокрый, бледный и напуганный. Левый глаз у него заплыл. Я почему-то вспомнил фамилию — Копайгора. Я ожидал, что этот Копайгора тут же поведет нас за собой, что наконец-то я получу возможность запустить когти Черному в горло, что сейчас-то начнется самое страшное и долгожданное…

Вместо этого Боб огляделся, по сторонам, опять закурил (он сегодня, наверное, месячную норму по сигаретам выполнил) и спросил мента:

— Ты кого-нибудь позвал?

— Позвал, — сказал Копайгора несчастным голосом.

— Ну, и где они? — спросил Боб.

— Сказали, скоро будут, — отвечал Копайгора.

— Честно? — протянул Боб.

— Я позвал, честно! — заволновался мент.

— А они? — спросил Боб. Мент побагровел и, пригнувшись, что-то тихонько сказал Бобу. Тот поиграл желваками. Вот и все. Никакой помощи не будет. Дружба дружбой, а служба службой, мой бедный доверчивый пес…

Боб отвернулся и стал куда-то звонить. Я отошел на несколько шагов. Вечер, дождь и одиночество. Можно было ждать подмогу (судя по всему, очень долго), можно было поискать где-нибудь поблизости магазинчик и купить бутылку водки, можно было сесть на асфальт и выпить эту бутылку из горла, сольно. А Дина уходила бы все дальше и дальше, пока след не потерялся бы навсегда. Просто из-за того, что у Черного был пистолет, а мы, сильные, взрослые люди, к тому же с повышенным везением — мы боялись. Не пистолета боялись. Черного. Я порылся в кармане, отыскал монетку и подбросил ее. Монетка легла точно на ладонь, что было добрым знаком. «Решка, — подумал я. — Пусть это будет решка…» Монета закувыркалась в воздухе: я прихлопнул ее на рукаве. Вся в гордых завитушках, на меня смотрела единица; рядом скромно прилепилось слово «рубль». Решка. Я подбросил монетку еще раз. Решка. Еще. Решка. Решка, решка, решка. Саша с любопытством за мной следила. Я встретил ее взгляд и подмигнул. Она неуверенно улыбнулась, а я, не говоря лишних слов, развернулся на каблуках и пошел к забору.

— Э! — сдавленно крикнул Боб. — Куда?

Я не обернулся. Они нагнали меня.

— Ты что, — сказал Боб, — у него же пистолет.

— А у меня — вот это, — ответил я и показал ему монетку. Боб глянул на меня, перевел взгляд на монетку.

— Боря, — сказала Саша, — а давай попробуем. Пока работает.

Тот обвел глазами меня, Сашу, забор, вечернее небо и мента, который стоял в отдалении, не решившись приблизиться.

— Психи, — сказал Боб.

— Подсади, — сказал я.

— Хрена лысого, — возразил он. — Я сначала.

Он поманил Копайгору. Тот сорвался с места, будто от того, с какой скоростью он к нам подбежит, зависела его жизнь. Судя по выражению лица Боба, примерно так оно и было.

— Если приедет кто — все внутрь, — сказал Боб. Копайгора кивнул. Боб смерил его взглядом и добавил: — Остаешься за старшего!

Должно быть, он шутил, но получилось не смешно. Боб ухватился за край забора — при таком огромном росте это было легко — напружинился и запрыгнул на забор. Именно запрыгнул, не влез и не подтянулся. Волк, что тут скажешь. Впрочем, не исключено, что давала себя знать накачка. Я, ухватившись за протянутую руку Боба, взмыл на верхотуру без особых усилий. Как только рядом оказалась Саша, Боб спрыгнул, приземлившись беззвучно.

По ту сторону забора стояло древнее здание. Длинное, заброшенное, темное, оно щерилось кирпичной изъеденной кладкой, дышало гнилью из покривившихся дверных проемов, таращило глазницы окон, которые не помнили о стеклах. Когда-то здесь находился завод, или казармы, или еще что-нибудь; когда-то каменное чудовище каждое утро пожирало тысячи людей с тем, чтобы выплюнуть их к вечеру. Сейчас же это была груда строительного мусора, чудом сохранявшего форму дома.

— Безнадежно, — сказал Боб. — Они ушли уже, наверное.

Я присел на корточки. Давно спустился вечер, но с улицы через забор светили фонари, выхватывая черно-желтые картинки из фиолетовой тени под ногами. Нечто пестрое, измятое и заскорузлое валялось между булыжников. Какая-то тряпка. Что-то знакомое. Узор, где я видел этот узор? А на узоре темные пятна. Кровь, что ли. Я пригляделся. Убогий свет фонаря все же позволил различить отвратительный бурый оттенок. Неповторимый оттенок. Да, точно. Кровь. Узор…

Вспомнил.

У Дины был плащ, модный, дорогой, строгого фасона — кошки любят длиннополую одежду. Снаружи темно-синий, изнутри плащ весело переливался лазоревой подкладкой с фантазийным орнаментом. Кусок этой самой подкладки сейчас лежал у меня под ногами, и дождь не спеша размывал на нем кровавые пятна. Дина была ранена. Дина истекала кровью. Голова прояснилась, воздух стал тяжелым и холодным, и зазвенело в ушах. Тотем во мне ожил, встал на задние лапы и зарычал, оскалив клыки. Тотем чуял кровь и хотел еще больше крови. Я поднялся с корточек и пошел к ближайшему черному провалу в стене.

— Ты чего? — спросил шепотом Боб, догоняя меня. Саша вытащила из-под мышки небольшой пистолет и теперь кралась справа. Я не ответил. Боялся, что, если открою рот, то начну кричать. А кричать было никак нельзя, потому что тишина стала нашей единственной союзницей, капризной и переменчивой, и спугнуть ее ничего не стоило. Под ногами расползались битые кирпичи, перекатывалась щебенка, угрожающе потрескивали гнилые доски. Тут и там чернели лужи. Из дыры в стене воняло нечистотами и сыростью, тем запахом, который всегда поселяется в заброшенных домах, ставших приютом бомжей. Никаких бомжей, конечно, мы не встретили, у бродяг инстинкт самосохранения развит получше, чем у крыс. Но внутри здания на грязном полу повсюду валялось тряпье, разбросаны были пустые бутылки, а поодаль, у стены, помещался пустой ящик, на котором смердели остатки чьего-то ужина. Когда-то, будучи котом, я три раза подумал бы, прежде чем есть такое. Но, видно, нелегко стать доминирующим биологическим видом на планете… Мы шли чередой гулких огромных комнат, ступая осторожно и медленно. Глаза привыкли к темноте, я уже различал проплешины в штукатурке, дивился на продавленный потолок. Дом с нетерпением ждал окончательного разрушения. Интересно, бывают ли случаи перерождения у домов? Когда этот гниющий остов снесут к чертовой матери, его душа, возможно, найдет прибежище в теле новостройки… Будет ли он помнить прошлую жизнь, или это — удел хинко? Додумать я не успел, потому что увидел в очередной комнате лежащую на полу Дину. Я метнулся к ней, и тогда все началось.

Совсем рядом в воздухе пронеслось что-то маленькое и злое, а потом я услышал грохот выстрелов, будто огромным молотком били по огромной доске. В дальнем конце зала мелькнула тень. Черный. Он. Наконец-то.

Позже я много раз думал, что же заставило меня броситься за ним, вместо того чтобы остаться с Диной. Странно и страшно: твоя жена лежит раненая на полу, зовет тебя, протягивает руки, а ты бежишь мимо. Но тогда я именно так и сделал. Кровь превратилась в кипяток, сумерки рассеялись, в лицо дохнул тугой ветер. Я мчался за Черным, за добычей. Он отстреливался на бегу, но пули, визжа и хохоча, летели мимо. Со мной поравнялся Боб. Он тоже охотился, он хотел поймать Черного быстрее меня, но хлопнул очередной выстрел, и Боб, заскулив, остался позади. Я убью тебя, Черный. За Дину. За Боба. За всех. Он бежал далеко впереди, его спина мелькала в дверных проемах, но я догонял, я был быстрее и сильнее, и еще — меня вела ярость.

Вдруг Черный остановился.

Нас разделяла всего одна комната. Я захрипел, прибавил ходу — огнем вспыхнули перегруженные мышцы — и одновременно услышал крик Черного. Он вскинул руку с пистолетом и выстрелил — в упор, между нами оставалось несколько шагов. Шею обожгло. Так в школьной столовой исподтишка прикладывали нагретую в чае ложку. В этот момент вокруг все начало трещать и сыпаться — должно быть, пуля попала в какой-то жизненно важный орган старого дома. Но мы были заняты: я повалил Черного на пол и старался разбить ему голову подвернувшимся под руку кирпичом, а Черный, облапив мое лицо, силился свернуть мне шею. Что-то стукнуло по затылку — я подумал, что это Черный как-то дотянулся до головы второй рукой. Затем Черный по-кошачьи подобрался и лягнул меня, так, что я кубарем покатился по грязному полу. Оплевываясь от известковой пыли, я увидел, что потолок огромными, выпуклыми кусками рушится на нас, и что Черный лежит, не двигаясь, придавленный толстенной балкой. Здание рассыпалось, вздыхая, как умирающий великан. Это Черный убил его, пули довершили разрушение, поставили свинцовые точки в жизнях древних стен. На ноги повалилось что-то тяжелое, рука оказалась в цепких каменных челюстях. Я не мог сдвинуться с места и только лежал, осыпаемый мусором, щепками, какими-то лохмотьями — лежал, ослепнув, оглохнув, и ждал.

Но та, кого я ждал, не пришла.

Грохот развеялся, проступили обычные звуки — дальний шум машин, человеческие голоса, шаги. Кто-то брел по развалинам, но я не мог его позвать, а только сипел тихонько. Сорвал голос. Наверное, я все-таки кричал, пока меня заваливало. Наверху было темное небо, подсвеченное городской лавиной огня. Это было прекрасно. Давным-давно, лет в семь или восемь, я любил играть так: построить шалашом диванные подушки, сверху навалить одеяла, облицевать фасад книгами, завесить простыней, а чуть позже, когда наскучит мягкое убежище, тайком от себя самого двинуть ногой в секретное место — слабое место. Шалаш падал на своего обитателя, а я, вопя и брыкаясь, представлял, что погибаю под обломками, что замурован в подушечную тюрьму навечно, и что каждая подушка весит, по меньшей мере, полтонны. Затем я лежал смирно, заваленный барахлом, и упивался восхитительной смесью воображаемой трагедии и реального комфорта. Так я играл, когда бывал один — а одиночество меня всегда любило. Сейчас я словно вернулся в детство, потому что совсем не испытывал боли, лежа под обломками. Верно, сказывалась Сашина накачка, позволившая удивительным образом выжить в катастрофе… и даже устроиться с некоторым удобством. Если, конечно, можно назвать удобным положение, когда тело закручено винтом, ноги будто схвачены огромными клещами, а руку затянуло в каменное месиво. Моему покою мешали только два обстоятельства. Во-первых, постепенно, но ощутимо немели придавленные ноги, а, во-вторых, я боялся, что при обвале пострадала Дина. Потом на обломках заплясали синие отблески «скорой помощи». Меня нашли и стали откапывать. Я шептал, что со мной все нормально, что я живой, пробовал в доказательство встать, но меня не слушали и только покрикивали ободряюще. «Дина, — сипел я. — Дина где? Что с Диной?» Меня не понимали. Я забился в панике, потому что из молчания моих спасителей сделал вывод, что Дина погибла.

Саша возникла, как ангел на фоне развалин.

— Тимка, — сказала она обрадовано, — Тимка, живой! — и стала душить в объятиях. Ее отогнали, под меня сунули носилки и хотели куда-то нести, но я рванулся, едва не выпав из носилок, так что спасатели, недовольно ворча, опустили меня и помогли сесть. Рядом на корточки опустилась Саша.

— Дина, — прохрипел я. — Дина что?

— Дина нормально, — сказала Саша. — Тебя зовет.

— Помоги, — сказал я и встал, схватившись за Сашу. Оставив позади раздраженных спасателей, мы побрели по руинам. Я увидел издали сгорбленного Боба, суетливого мента рядом с ним — и Дину. Она сидела на каменном обломке, выставив ногу, уже забинтованную. Отделившись от Саши, я похромал так быстро, как мог. Дина потянулась ко мне. Я, не то сев, не то упав рядом, схватил ее в охапку и стал целовать. Она ничего не говорила, и ее лицо было мокрым от дождя.

Потом я вспомнил и спросил Боба:

— Ты как?

— Уже нормально, — сказал он мрачно. — Контузия, понимаешь.

— Повезло, — сказала Саша со значением, ероша ему волосы.

— В смысле? — не понял я.

— Да, как в кино, знаешь, — скривившись, ответил Боб. — У меня зажигалка в кармане была. В нее и попало. Ребрам больно теперь… Вам с Сашкой спасибо.

— Всегда пожалуйста, — сказала Саша, и непонятно было, чего в ее голосе больше — иронии или пережитого страха.

К ним подошел спасатель, что-то сказал. Боб со стоном разогнулся и поднялся на ноги. Опираться на Сашу он не стал — пошел, растирая грудь, по-журавлиному вышагивая среди обломков. Саша поспешила за ним, а спасатель выругался под нос и скрылся из виду в дождливых сумерках. Мы с Диной остались одни.

— Нога как? — спросил я. — У тебя кровь была, да?

— Нет, — сказала она.

— А как же… — навалилась дурнота, и стало все равно. — А, ладно. Неважно.

— Нога не очень, — сообщила Дина. — Но терпимо. Пить вот хотелось, ужас. Напоили. Сказали, надо рентген сделать, но вряд ли перелом. Это я с забора прыгнула…

— Ага, — сказал я.

— Тимка, — сказала Дина, — нашел все-таки.

Она улыбнулась — и сразу губы у нее задрожали, так что улыбка вышла недолгая. Сейчас Дина была очень красива, пожалуй, еще красивее, чем всегда. Надо было задать вопрос и получить ответ, и этот ответ был страшнее, чем пули, бандиты и катастрофы. Но без него я не мог жить дальше.

— Дина, — сказал я.

— Да, — сказала она.

— Дина, — сказал я. — Почему ты это сделала?

Она покачала головой.

— Я ошиблась, — сказала она.

Это было паршиво. Честно, ребята. Это очень скверно — когда тебе признаются в измене. Но еще хуже, когда тебе лгут. Поэтому теперь я был рад правде. Даже такой.

— Прости, — сказала Дина.

Я кивнул. А что мне оставалось делать? Я любил ее, вот и все. Может быть, я — лузер, пьяница, обманутый муж, без одного удара убийца. Может быть, вы смеетесь надо мной. Может быть, вы правы. Но, пока у меня есть любовь, мне плевать на вашу правоту. Мы обнялись. Дина водила по моей спине ладошкой и шмыгала носом. Потом рядом появилась Саша. Присела на камень, сосредоточенно посмотрела на ногти. Ногти были короче некуда, но она все-таки нашла какой-то заусенец и впилась в него зубами. У нее была привычка грызть ногти. И никто не мог отучить. Даже в ее хваленой Академии. Саша грызла ногти всегда, когда ей бывало трудно.

— Привет, Сашка, — сказала Дина, не оборачиваясь.

— Привет-привет, — задумчиво отозвалась та. — Вас подбросить? Мы уезжаем сейчас. Можем крюк сделать, до дома вам как раз. Или как, тебе врач что сказал, тебе в травму надо, наверное?

— Надо, — сказал я. — Рентген надо сделать.

— Тогда до травмы, а потом домой.

Она говорила таким будничным тоном, что было ясно: дела шли из рук вон плохо.

— Саша, — позвал я.

— А, — сказала она и принялась за другой палец.

— Где Черный?

Она вынула палец изо рта и спрятала руки между коленями.

— Черный умер, — проговорила Саша, глядя перед собой. — Погиб.

Дина не вздрогнула, не издала ни звука. Только вздохнула прерывисто.

— Вы туда лучше не ходите, не надо, — сказала Саша, опять принимаясь за ногти. — Его… в общем, как бы, узнать сложно его теперь.

Подошел Боб, положил руку мне на плечо. Мимо проехала «скорая помощь», дробя сгустившуюся темноту синими всполохами. «Зря приехали», — подумал я. В голове было пусто.

— Увезите нас отсюда, — попросил я.

Глава 8 Что-нибудь плохое

И нас увезли. На опознание я не поехал. Да никто и не звал. Боб деликатно сказал, что с делами управится сам. Саша, верно, отдувалась перед начальством — как-никак, на участие в том, что случилось, никто ее не благословлял. Так что мы с Диной были предоставлены друг другу — с той минуты, когда за Бобом закрылась дверь. Он привез нас из больницы, у Дины вышло растяжение, так что ей наложили модерновый лонгет («…можно мыться, можно в сауну, можно ходить… вы сколько весите, девушка? Тогда уже все, последний слой кладу…») и отпустили с миром. Дежурный врач, завороженный чарами Дины, выдал ей какие-то огромной силы пилюли, одну из которых Дина тут же приняла. Результатом явилось то, что путь от «уазика» до двери дома она проделала почти самостоятельно, налегши на мое плечо. По лестнице, однако, мне ее пришлось нести. Лифт, как всегда, не работал, а Боб уже уехал, так что помощи ждать было неоткуда. Я чуть не падал от усталости, но Дина дышала мне в шею, и, кроме того, в голову лезли непрошеные мысли.

…На похороны ехать. Когда? Не спросил. Эх, Черный, Черный. Ну, не завтра же. Разберемся… Вот ведь как бывает. Ведь с детства дружили… Э, что это такое? Откуда комок в горле, откуда это душное, накатывающее — он ведь жену твою украл, умницу-красавицу. Предатель…

…Черный. Так и не доехал до своей Ирландии.

Ступеньки с подлой неожиданностью кончились, последовал сравнительно легкий участок — лестничная площадка первого этажа — а после сразу начались новые ступеньки.

Нет, наверное, я ужасный человек. Я чувствовал облегчение — не хотел чувствовать, загонял его обратно, но тщетно. Да, погиб. Да, знали друг друга двадцать хреновых лет. Да, погиб глупо, нелепо.

«Но ведь Дина-то теперь будет с тобой», — сказал голос спокойно, и я проклял его за это спокойствие. Не скорбь, не тоска, а облегчение… И еще — вина. Странно. Не сделав ничего, что бы стало для Черного смертельным, я, тем не менее, ощущал себя виновным в его смерти. Наверное, потому, что хотел этого. Теперь, когда он действительно был мертв, было странно и жутко вспоминать припадки бешенства, которые терзали меня весь этот долгий день. Неужели я хотел пытать Черного, бить, хотел, чтобы перестал дышать — в сущности, отвратительный человек, но все же…

…Черный.

— Дальше сама пойду, — сказала Дина. — На тебе лица нет.

— Ладно, — выдохнул я. — Обопрись.

Мы продолжали восхождение, медленно-медленно. «Слушай голос Тотема»… Я поступал именно так, как того требовала звериная моя сущность. Гнался по следу, дрался, жаждал убийства, и в результате все вышло именно так, как я хотел. Опасное это дело — хотеть. Единственное оправдание, которое приходило в голову — то, что никогда раньше со мной такого не бывало. Гнев, отвращение, раздражение, когда мы поссорились. Но тогда он все равно оставался для меня… оставался — Черным. Забыл я об этом, только когда Черный украл у меня Дину. А, что теперь думать. Назад ничего не воротишь. Да и пришли уже, хвала Тотему.

Дверь хлопнула, замок с деловитым скрежетом проснулся, чтобы совершить самое важное дело в своей жизни — запереть дверь — и впал опять в летаргический сон. Мы стояли посреди прихожей. Далеко, через открытую дверь в конце коридора, была видна кровать, которую я так и не застелил утром. Дина присела на тумбочку и повела плечами, отчего плащ ее сполз на пол. Мне стало неловко: я должен был сказать что-то, но не знал, с чего начать. Поэтому я молчал. Почему молчала Дина — не знаю.

— Я в ванну, ладно? — сказала Дина, наконец. — Поможешь?

Я кивнул. Те, кто были когда-то кошками, ценят чистоту. Дважды в сутки мы принимаем душ, то и дело моем руки, каждое утро надеваем свежее белье и постоянно точим пилочками ногти. Я отлично понимал, что ощущает Дина — измученная, в оборванной одежде, в засохшем поту и крови. Обо мне и говорить было нечего. Того, кто побывал под обломками, даже грязным назвать нельзя, мое состояние лежало по ту сторону понятия «грязь».

Я подхватил Дину, и мы заковыляли в ванную. Там Дина пустила воду, а я вспомнил (с неприличной, дикой радостью), что в холодильнике осталась почти полная бутылка коньяку. Сходил на кухню, взял бутылку.

Дина ждала меня, сидя на краю ванны.

— Можно? — спросил я. Дина кивнула.

Потом мы долго слушали тишину. Дина — лежа в зеленой от соли воде, я — примостившись на краю ванны. Нога Дины, укутанная в лонгет, торчала из воды, как труба затонувшего парохода.

— Дина, — позвал я.

— М-м, — ответила она. Я отхлебнул коньяку. Хорошо. Крепко.

— Почему, а, Дин?

Она не отвечала очень долго.

— Я… увлеклась им по очень большой глупости, — сказала она, не открывая глаз. — Одно к одному. Понимаешь?

— Нет, — сказал я. Дина повела головой:

— Просто поверь. И прости. Если можешь.

— Да, да, — пожалуй, зря я спросил, вот что.

— А ты… с тобой поцапались перед этим, я расстроена очень была. Не знаю, что на меня нашло. Повелась, как девчонка. Романтика, — она криво улыбнулась, а потом вдруг, совершенно без предупреждения, стала плакать. Оперлась на край ванны одной рукой, другую прижала к лицу. Склонила голову. Волосы рассыпались, как колокол, черный колокол. Я не знал, как ее утешить, и надо ли утешать. Оставалось просто сидеть и ждать. И пить, разумеется. Когда бутылка опустела на треть, Дина всхлипнула в последний раз, наполовину высунулась из ванны, словно русалка, и обняла меня за шею. «Прости-прости-прости, — зашептала она, зарываясь лицом мне в волосы. — Прости, милый, любимый, хороший, единственный, прости дуру, прости…» Я протянул ей бутылку. Дина выпила, кашлянула, зажав рот ладонью, и снова легла на спину. Прошло пять или десять минут. Она дышала мерно и легко, и я понял, что она уснула.

Дина была совсем легкая, почти невесомая — маленькая черноволосая женщина, похожая на кошку. Я отнес ее на разобранную постель, затем сходил за бутылкой. Улегшись рядом с Диной, я стал пить из горлышка и размышлять.

Мне вспоминалась охота.

…На улице идет дождь, мелкий, почти туман. Капюшон — на голову. Однажды Дина купила два китайских непромокаемых плаща с застежкой-молнией — ярко-красного цвета, шуршащие и глянцевые. После того, как дома развернули покупки, выяснилось, что застежки доходят до самого лба. Мы долго веселились, примеряя красные хламиды, гоняясь друг за другом по квартире, похожие не то на мультяшных средневековых палачей, не то на презервативы из социальной рекламы. Последнее сравнение оказалось решающим, и наши салки превратились в другую игру. Конечно, я никогда не надевал тот дождевик на охоту. Попробуй походи несколько часов под дождем в большом полиэтиленовом пакете. Мой плащ — это шедевр английской мануфактуры: длинный, до пят, бурый, тяжело шелестящий бурнус. Больше всего люблю осеннюю охоту. Из-за плаща.

А вот и добыча. Под парковой скамейкой, похожий на большой коричневый гриб, лежит кошелек. Неспешно подойти, оглянуться — не разводка ли? Нет, не похоже: никого вокруг. Наклониться и бросить поживу в раскрытый зев сумки. Первая удача за сегодняшний день. Пристроиться на краешке мокрой скамейки, засунуть руки по локоть в сумку и пересчитать наличные в кошельке. Охота приносит рублей пятьсот в день. Зимой — меньше. На морозе долго не побегаешь. Я никогда не охотился дольше, чем хотел. Несколько часов пешей прогулки, приятной и полезной — для здоровья и для кармана. Но Дина очень сильна, и, если ходить подольше, можно найти до тысячи, как это было в один из солнечных дней.

Конечно, я пробовал играть в спортлото. Конечно, ввязывался в лотереи. Но бизнес есть бизнес. Только такой авантюрист, как Черный, может рискнуть — и пойти против вековой системы рэкета. Да, я выиграл несколько раз, по мелочи. Но потом мне позвонили и предложили — очень вежливо — больше так не делать. Хорошо хоть, деньги оставили. Да и какие то были деньги… Наверное, правду говорил Милон Радович: Пушкин писал с натуры, и была в самом деле старуха-графиня, которой дарила удачу ее добрая воспитанница. Но уже тогда не дремали ушлые хинко, держатели игорных домов. И глупая старушенция умерла вовсе не от того, что на нее наставил пистолет распаленный повеса…

Вот поэтому-то она от тебя и хотела сбежать, лузер. Не из-за денег, конечно, ее бухгалтерской зарплаты хватало на двоих. Нет, деньги тут ни причем. И пьянка ни при чем, я думаю. Ну, поссорились, ну, помирились. Просто однажды пришел в ее дом красавец-котяра, игрок и романтик, и сказал: пойдем со мной, девчонка. Я покажу тебе небо в алмазах, мы с тобой сорвем большой куш, а потом убежим далеко-далеко. Все, что тебе нужно сделать — бросить своего лузера. Найдем твоему дару лучшее применение, чем накачивать охотника за потерянными кошельками. Пойдешь? И она пошла. Кто в этом виноват?

«Мы с тобой, Тимоха — ирландцы по духу».

Да нет, старик. Если хинко не правы, и нас не ждет перерождение после смерти, то ты, может, теперь и в Ирландии. В своей, небесной Ирландии, где зеленые поля, и «гиннесс», и виски за так, и веселые драки в пабах, и рыжие, бесстыжие девчонки… Ты теперь и вправду ирландей всех. А я — здесь. Рядом с женщиной, которую едва не потерял. А может, и потерял уже — кто знает.

Лузер.

Ведь полюбила меня эта девушка, полюбила так, как никто не любил, красавица, умница, неземное создание. Против воли родительской в чужой дом ушла. И что получила? Пьяницу-мужа, бездельника и лодыря, который даже университет не смог закончить. Получила нищую «двушку», этому пьянице доставшуюся от мамы. Скучную работу нашла, чтобы кормить того самого пьяницу… Я сделал чудовищный глоток, поперхнулся коньячным огнем и долго кашлял вполголоса, чтобы не разбудить Дину. Лузер. Лузер. Тот, кто теряет. И потерял бы последнее, если б не было на свете друзей, которые тоже бед повидали со мной… Я снова приложился к бутылке.

За упокой, Черный.

И — Возвращения тебе. Вернись огромным котярой, цветом, как смоль, грозой всей округи, яростным и зеленоглазым. Вернись пантерой, легкой и сумрачной, владыкой ночных джунглей. Вернись тигром, тигром вернись, светло горящим, полосатым демоном, воплощением страха и величия. Вернись. Я знаю, мы встретимся. Как там говорится? Аб хинк, старик.

Мне будет тебя не хватать.

Оле-Лукойе, не торопясь, подошел сзади и врезал мне по голове мешком со снами.

И было утро, и был хаос, и боль.

Я долго мучался в полутьме. Зыбкие кошмары боролись с мигренью, воспаленный желудок обменивался сигналами с переполненным мочевым пузырем. Наконец, я решил, что надо достойно встретить похмелье, и встал. Дины рядом не было: жутковатый привет из прошлого. Я, однако, не позволил страху застать себя врасплох, потому что из кухни доносился приглушенно, но явственно, голос Дины. Она была не одна, с ней перекликался другой голос, который также принадлежал женщине. Очень знакомый голос, между прочим. Я кое-как задрапировался в халат и в таком виде отправился на кухню, сделав по дороге остановки в туалете и ванной.

На кухне была Саша. Они с Диной сидели за столом, пили кофе и о чем-то очень оживленно беседовали. Входя, я уловил обрывок Сашиной фразы: «…работа такая, ничего не поделаешь».

— А вот и он, — сказала Дина при моем появлении. — Ну что, оставляю вас.

Она тяжело поднялась из-за стола и запрыгала к выходу.

— Давай помогу, — сказал я.

— Не надо, — сказала она. — Близко же.

Я повернулся к Саше.

— Привет, — сказала она, как всегда, очень ласково, и сложила из пальцев кошачью лапку.

— Ага, — сказал я. — Ты извини, мне надо…

— Давай-давай…

Таблетка не хотела разжевываться, крошки застревали под языком и больно царапались. Вода в чайнике была слишком горячей. Пришлось запить химическое месиво из-под крана. У воды был неописуемый вкус. Я сплюнул тягучей слюной, налил спитого чая и, усевшись напротив Саши, спросил:

— Ты по делу или так зашла?

Саша пригубила кофе.

— Вообще-то, по делу, — призналась она. — Но не уверена. Ты как вообще, братик?

— В норме, — соврал я.

Саша покивала.

— Ладно, — сказала она. — Как скажешь.

— Да-да, — сказал я. — Ну?

Саша замялась.

— Короче, — начала она, — есть некоторые факты, которые тебе стоит знать.

Вот с таких простых фраз и начинается конец света. Да, конечно, потом шестая часть вод обратится в кислоту, и взойдет звезда с оригинальным названием, и поедут четыре всадника — за ними не заржавеет. И падет Вавилон, великая шутница. Но начало будет именно таким. Обыденным и чуть официальным.

Черт.

— Так, — сказал я, стараясь выглядеть спокойно. Говорят, у меня это получается из рук вон плохо. — Ты давай, бросай свои психологические штучки. Говори прямо, понимаешь.

— Ну… — она поглядела в угол и вдруг стала очень серьезной. — Я вчера уже говорила, что занимаюсь хинко. Не простыми хинко, а сильными. Или необычными. Поэтому у меня есть, скажем так, привычка замечать странные вещи. Потому что странные вещи часто происходят рядом с хинко. Ну, короче, ты знаешь…

— Знаю, — сказал я. — Белый маг в восьмом поколении наведет удачу в делах. Хотя бы постарается.

Боль стукнула на прощание в темя и улетела. Потом, наверное, вспомнила что-то важное и вернулась.

— Да, да, — сказала Саша очень терпеливо. — Этих придурков я тоже иногда проверяю. Но речь не о них. К сожалению.

«О, блин», — сказал голос в голове.

— Ясно, — сказал я. — Кто-то завел дело на Черного, Дина по нему проходит соучастницей, и теперь ей надо отрабатывать. Так?

— Нет, не так, — сказала Саша еще терпеливей прежнего. — Дина знает, что мы ей всегда будем рады. Но насильно ее вербовать никто не будет. И дела, насколько мне известно, на нее не заводили.

— Здорово, — сказал я без энтузиазма. — А что тогда?

Саша отпила кофе, аккуратно отодвинула чашку и положила руки на стол, одну на другую, словно прилежная ученица. У меня промелькнуло в голове, что вот так она сидела на уроках в школе — некрасивая умная девочка, с которой все дружили, и которую никто не любил.

— Мы с Бобом кое-что вчера заметили, — сказала Саша. — Он при тебе ведь сказал, что Черному выходила полоса невезения?

— Ну, — сказал я.

— Как ты думаешь сам, отчего две кошки, постоянно друг друга подкачивая, то и дело вляпывались так, что…

— Я думаю, что Дина его не подкачивала, — сказал я резко. — Оттого все и провалилось.

Саша грустно покивала.

— Ты на меня не сердись, пожалуйста, — попросила она вдруг. — Мне очень не хотелось к тебе сегодня идти. Я ведь все понимаю.

— Забей, — сказал я. — Просто скажи, что хотела. Я тоже понимаю. Дело твое подневольное, наша служба и опасна, и трудна, и все такое.

— Дина его подкачивала, — сказала Саша. — Я с ней сегодня разговаривала. Она говорит, что качала в полную силу.

Я молчал. А что сказать-то?

— Понимаешь, Тимка, — мягко продолжала Саша, — мало кто об этом знает, но иногда появляются кошки, которые способны не увеличивать везение, а уменьшать. Порчу наводить, как бы. Вот. Ты — один из таких.

Голова разгуделась, будто в нее напустили пчел.

— Так, — сказал я. — Ага… Ф-фу, елки-палки. То есть, это я как-то на Черного порчу наводил?

— Я догадываюсь, как, — сказала Саша, глядя мне в глаза. — Видишь ли, с этим умением никто не рождается. Такое возникает, если кошка очень-очень переживает, или ненавидит кого-то изо всех сил. Короче, знаешь, как в песенке: говорят, не повезет, если черный кот…

— Да, — сказал я.

— Что думаешь? — спросила Саша.

Я пожал плечами.

— Если не веришь, можно какой-нибудь эксперимент провести, — предложила Саша. — Хочешь?

Я кивнул.

— Подумай про меня что-нибудь, — попросила она. — Что-нибудь плохое.

Я нервно рассмеялся.

— Да ты чего. Какое еще плохое?

— Что угодно, — сказала Саша. — Например, какая я стерва, что приперлась к тебе домой и мешаю спокойно похмелиться.

Я помотал головой.

— Да ну, — сказал я неуверенно. — Что ты…

— Подумай, что я твою Дину разбудила с утра, допрашивать стала, — продолжала Саша. — Именно допрашивать, по всем правилам.

Я поморщился: боль стала невыносимой.

— А еще мне кажется, что вам с Диной надо отдельно пожить, — сказала Саша, улыбаясь. — Непросто ей сейчас, неужели не видишь? Думаешь, то, что Черный умер, ей пофигу? Готова спорить, она там плачет сейчас, в спальне.

— Она же нормально с тобой разговаривала, — сказал я, закипая. — Все утро. Нет? В конце концов…

— А что ей еще делать? — возразила Саша. — При живом муже любовника оплакивать? Головой-то подумай.

— Саша, — сказал я, — мы сами разберемся.

— Да, как же, разберетесь, — фыркнула та. — Шесть лет разбирались, до адюльтера дошли…

Раздался треск. Саша, неловко взмахнув руками, исчезла под столом. Падая, она зацепила рукавом чашку с недопитым кофе, и чашка полетела вслед. Я вскочил, обежал стол и помог Саше подняться. Она по-прежнему улыбалась, правда, теперь улыбка выходила изрядно вымученной. Костюм ее — тот самый, бежевый, форменного покроя — был спереди залит кофе. Стул развалился на куски, и это было странно, потому что стул я сам недавно принес из магазина — новый, прочный, красивый стул…

— Вот так все и происходит, — сказала Саша. — Дай-ка я в ванную.

Она прошла в ванную и принялась застирывать пятно от кофе под струей воды, а я стоял рядом и беспомощно повторял: «Сашка, извини, чес-слово, Сашка, блин, да что это, слушай…»

— Не извиняйся, — сказала она сквозь шум воды. — Я ведь сама напросилась. Наоборот, это ты прости, я много гадостей сказала. Нельзя было так. Просто хотела тебя расшевелить.

Я подумал. Голова трещала — хоть святых вон выноси.

— Да нет, ты права, наверное, — сказал я. — Знаешь, ты тут постой минутку, ладно? Я сейчас.

На цыпочках я вышел из ванной и подкрался к спальне. Дверь была закрыта, в коридор не доносилось ни звука. Помедлив, я рывком открыл дверь.

Дина лежала на диване, поглаживая ногу выше лонгета. В углу мерцал телевизор. Показывали футбольный матч — крошечные фигурки игроков, сверкающая точка мяча, нежная зелень поля, расчерченная белесыми линиями. Дина удивленно на меня поглядела. На ее лице не было слез.

— Уже поговорили? — спросила она.

— Почти, — сказал я, помедлив, и вернулся в ванную. Саша вешала мокрый пиджак на батарею.

— Тим, мне, короче, очень стыдно, — сказала она. — Честно.

— Не, все нормально, — бодро сказал я. — И ничего она не плачет. Сидит, ящик смотрит.

— Вот видишь, — обрадовалась Саша. — Ты правильно сказал, вы сами во всем прекрасно разберетесь.

Я кивнул. Дина ненавидела футбол всем сердцем, презирала раскрашенных фанатов, шипела на экран, когда на очередном канале выпадало несколько секунд футбольного матча. Она говорила, что это было связано с ее бывшим парнем. Я не возражал, потому что никогда не понимал футбола. Это у нас было общее. Всегда.

— Пойдем, еще поговорим, — предложила Саша. — Немного осталось.

Я покорно проследовал в кухню. Обломки стулая пинками загнал под стол, Сашу усадил на свой стул, а сам остался стоять.

— Так, — сказал я.

— Ну, ты, я думаю, понял, — сказала Саша. — Такие, как ты, раз в десять лет рождаются, а то и в двадцать. Приглашаем тебя к сотрудничеству. Деньги хорошие. Льготы. Ограничений никаких, за границу ездить можно.

Сотрудничество. Очень гладкое слово. Славное слово. Только длинное. Ничего хорошего длинными словами не называют. Хотите — проверьте.

— Зачем? — спросил я.

— Террористы, — сказала Саша. — Шпионы. Просто бандиты. Нашим ребятам будет легче работать, если каждой такой сволочи будет везти чуточку поменьше. Короче, ты можешь спасти кучу жизней, Тим. И ничем не будешь рисковать, это я тебе как друг обещаю.

Я молчал.

— Ладно, — сказала Саша. — Подумай. Только очень тебя прошу, подумай хорошенько. Как решишь — звони. Мой телефон ты знаешь.

Я проводил ее до двери. Она уже обувалась, когда я вспомнил про пиджак, который сушился на батарее.

— А пиджак-то, — сказал я.

— Пиджак потом заберу, — сказала Саша.

— Не замерзнешь?

— Не-а, — она безмятежно улыбалась. — Машина ждет, служебная.

Я спохватился.

— Да! — сказал я. — А похороны… ну, Черного — когда?

Она попятилась. Улыбка медленно превращалась во что-то другое.

— Так а… — она помедлила, — уже похоронили.

Повисло молчание.

— Как? — тупо спросил я.

Саша взялась за ручку двери.

— Ну… — замялась, помотала головой, — честно говоря, там путаница небольшая вышла… когда несколько неопознанных жму… трупов поступает, то их, ну…. вскрывают, и… пособие делают для студентов… а там было нечего вскрывать, короче, как бы… по большому счету… И это… патологоанатомы сказали — чего место занимает, пусть сожгут… думали, бомж какой-то… потом разобрались уже, но…

Я прислонился к стене. Страшно захотелось выпить.

— Урна — в колумбарии, — беспомощно сказала Саша.

— Иди, а? — попросил я.

И она ушла, тихонько притворив за собой дверь. Только замок щелкнул предательски громко.

Я сосчитал до двадцати и пошел в спальню.

Дина по-прежнему смотрела телевизор. На сей раз свой любимый «Animal Planet». Черт его знает, может, померещился мне этот проклятый футбол…

— Ну что? — спросила Дина. — Как разговор?

— Охренеть, — сказал я честно. — Ты уже знаешь?

Дина кивнула. На экране газель убегала от гепарда. Едва различимое мелькание ног, белая мишень охвостья, безумные от страха глаза — и размашистые прыжки хищника, пятнистый хвост, как нагайка, хлещущий осоку. Все закончилось в пять секунд. Как всегда, было удивительно, что газель падает под ударами пушистых, мягких на вид лап. Как всегда, я болел за гепарда. Ничего не могу с собой поделать.

— Саша мне все с утра рассказала, — сказала Дина.

— Что думаешь? — спросил я.

— Я тебе не советчик, — быстро сказала Дина. — Слушая Тотем…

— Да, — сказал я. «Слушая Тотем, поступишь верно». Знаем, помним, понимаем…

Верим.

— Дина, а что такое по-английски «lose»? — спросил я.

— Глагол? «To lose», в смысле?

— Да.

— «Проигрывать». Или «терять».

«Проигрывать, — подумал я. — Вон оно как».

— А что? — спросила Дина, и тут же потупилась. Вспомнила.

— Нет, ничего, — пробормотал я. — Все верно.

…Она всегда хорошела, когда злилась. Лицо ее, обычно бледное, розовело, глаза становились влажными и большими, а в уголке губ ложилась горькая складка, которую хотелось целовать, прося прощения, что бы ни говорил раньше. Когда я был маленьким и глупым котенком, то мечтал, что однажды найду девушку, с которой проживу всю жизнь. Я точно ее найду, говорил себе маленький глупый котенок, и никогда не буду с ней ссориться. А если все-таки поссорюсь, то не дам сказать ни слова — примусь целовать, так что ей придется ответить, и ссора пройдет сама собой. Забавно, я так и делал в первое время, когда мы только начали жить с Диной. Но очень скоро выяснилось, что не всё можно решить поцелуями. Например, скандал, который я закатил, прождав её полночи. Она пришла со студенческой вечеринки, веселая, пьяная. Неизвестно, кто был пьяней, она или я. Зато хорошо запомнилось, кто первым начал кричать. Дина. Шатаясь, выплевывая оскорбления, поминая все мои грехи, она бродила по квартире, а следом шел я, и орал еще громче. На кухне она разбила графин, наливая воды в стакан. В спальне столкнула на пол телевизор, чудом не разбившийся — упал он страшно, экраном вниз, но Дина даже не взглянула на то, что сделала. В гостиной она зачем-то разложила гладильную доску, вывалила на пол белье из шкафа и принялась орудовать утюгом. И все это время визжала, надсаживаясь: «Ублюдок, пьянь! Сколько в тебя вложила, все зря! За что ты меня так ненавидишь!» Я к этому времени замолчал. Просто стоял, и смотрел, и решал, что мне стоит сделать — высадить окно этим ее чертовым утюгом, или самому броситься головой в стенку. Даже тогда у меня не было в мыслях причинить ей вред. Но знаешь, Дина, я в эту минуту тебя по-настоящему ненавидел. Поэтому признаюсь: когда из утюга брызнула тебе на руку белая, злая струя пара — какую-то долю секунды я торжествовал. А потом ты уронила утюг, села на пол и зарыдала. Я подбежал к тебе, схватил за плечи. Мы обнялись. Я долго, ласково вылизывал ожог — кто-то яростно стучал по батарее, разбуженный нашими криками, ты вздрагивала в моих объятиях и тихо мурлыкала, а я раз за разом проводил языком по руке. Горячий пар не оставил следов на коже. Был ли тому причиной священный кошачий обычай, или ты ловко притворилась раненой, чтобы я тебя простил? Какая разница, какая разница. Я люблю тебя, Дина, что бы ты ни делала.

— Как же быть, — произнес я задумчиво.

Дина шевельнулась, перетекла с подушек поближе ко мне.

— Ты пойми, — сказала она. — Дело, конечно, твое, и решать тебе. Но факт есть факт. У тебя только что прорезалось такое, чего никто больше не умеет. И Саша тебе за это умение, наверное, обещает очень и очень много. А взамен всего-навсего предлагает пойти на работу. Просто пойти на работу.

— Воображаю, — сказал я, — что там за работа.

Дина изучала мое лицо долго, тщательно, словно видела в первый раз — и размышляла над тем, что видит. Мне было очень стыдно. Но еще больше мне было — страшно.

— Если не понравится, — произнесла Дина очень тихо, — уволишься. И будешь снова собирать по улицам чужие кошельки.

Я вдруг вспомнил, как давным-давно, тысячу лет назад, до той злосчастной ссоры Черный говорил мне: «Работа. Нормальная мужская работа, вот что тебе нужно. Если ты что-то умеешь делать лучше других, в жизни становится гораздо меньше проблем. В конце концов, если тебе где-то не понравится, можешь уволиться». Тогда он нашел место в ремонтной мастерской и страшно этим гордился. А через месяц уволился сам и больше нигде не работал. До сегодняшнего дня…

До самой смерти.

— Тим, — сказала Дина, — не плачь.