ТРАГЕДИИ В ПЕРЕВОДЕ ВЯЧЕСЛАВА ИВАНОВА
ПРОСИТЕЛЬНИЦЫ (стихи 1—323)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Данай
Пеласг, царь Аргоса
Вестник сыновей Египта
Хор дочерей Даная
Хор служанок
ПАРОД
Милосердно взгляни, сострадательный Зевс,
На беглянок, чей стан поднялся на струга́х
С лукомория, где, многоустый, в сеть русл
По тончайшим пескам расстилается Нил.
Из божественной той мы бежали земли,
И Сирийских брегов[1], прилегающих к ней,
Избегали равно: не гонимы
Всенародным судом за пролитую кровь, —
Но любовью родных вам Эгипта сынов,
10 Возжделеющих кровосмешения.[2]
И Данай, наш отец, опекун и вожак,
Рассчитав каждый ход, наименьшим из зол
Мореходный признал в Арголиду побег.
Наш из Аргоса род —
От рогатой Ио́, обуялой Ио́,
Той, что овод язвил; прикоснулся к ней Зевс,
И дохнул на нее, и она зачала:
Сей праматерью дом наш гордится.
И какой бы народ благосклонней взглянул,
20 Чем аргивский, родной,
На скиталиц-сестер и на ветви в руках,
Повитые волной серебристой?[3]
Град, ты, град! И земля, и живая вода,
И небесный собор этих мест, и цари,
На глубинных сидящие тронах[4],
И спасительный Зевс, третий в братстве тройном[5],
Ограждающий кремль непорочных мужей, —
Умиленье и стыд пред девичьей мольбой
Им вдохните в сердца! А мужскую толпу,
30 А насильственный сонм чад Египта, — пред тем,
Как ступить им ногой на приморский песок,
С кораблем оттолкните в пучину!
Да погибнут в волнах от дыхания бурь
И нашествия гроз! Да разит их Перун![6]
Да нагрянут на них разъярелая хлябь,
Ветры буйные, черные вихри! —
Чтоб на ложе, для них заповедное, им
Не взойти никогда принужденьем, презрев
Нашу ненависть, отчее братство.
40 Ныне тебя я зову,
Предок, о нас поборай
За́ морем, Эпаф, сын божий,
Божий телец,
Нашей праматерью, пасшейся древле
На цветоносных лугах, от наития
Зевсова дивно зачатый,
Плод таинственный,
Горних касаний!
Днесь именую тебя,
Луг попирая ногой,
Где паслась Ио́, праматерь,
Страсти ее
50 Древние вспомнив! За род мой и племя
Все здесь ручается, все здесь свидетельство.
Пусть удивятся аргивцы
Вести негаданной, —
Все обличится.
Был бы вблизи,
Кто б разумел
Щебеты птиц,[7]
Муж — птицегадатель сей земли, —
Слыша мой горестный зов,
Вспомнил бы он
Плач соловья:
Ястреб кружит
Над соловьем,
60 Над Прокной[8] — ворог-муж Терей.
Разлучена
С отчей страной,
Плачет она
О доме родимом, пленница, —
Плачет: «Где Итис, мой сын?»
Вольно приял
Сын ее смерть.
В гневе, на нем
Горечь обид
Ты выместила мужу, мать!
Так же плачу и я на жалобный лад ионийский[9],
Раню ланиты свои[10]
Спаленные нильским солнцем;
Рыданья из персей рвутся,
Цветет печаль! Кого люблю[11],
Может быть, — недруги мне.
Беглый собор
Дев из Воздушной Земли[12] —
Кто укроет, защитит?
Тяжбу мою рассудите, родов промыслители, боги:
80 Браков блюстители — вы!
Не дайте, чтоб грех свершился[13],
Насилье творил обидчик!
О судьи, отвратите грех!..
Но и разбитым в бою
Все же оплот,
Все же прибежище есть:
Сам Арей, его алтарь!
Истинный путь ко благому концу
Ведает Зевс, чей совет,
Долго неисповедимый,
Вдруг среди ночи слепой
Вспыхнет ярче молний
90 Во спасение человекам.
Падает метко и бьет он впопад,
Промысл, в бессмертной главе
Зевса созревший к свершенью;
Но неисследны тропы
И непроглядны оку
Дебри, коими нас ведет он.
С высокобашенных надежд столкнуть
В миг один
Может Зевс надменных,
Не клича рати:
Все им легко, вечным богам!
100 Деется все, само собой,
Мысли послушно, правящей
Миром с престолов горних.
Какую поросль юной дерзости
Корень дал,
Сонмом буйных братьев
Расцветший, — боги,
Видите вы! Нрав их упрям;
Ярость стрекалом их язвит.
Поздно вздохнут слепцы о том,
110 Как ослепила страсть их.
Вот страсти, — громко жалуюсь, рыдаючи, —
Вот страсти горькие мои!
Увы, увы! Свой заживо надгробный плач
Я зачинаю, сестры!
Пожалейте меня,
Апийские хо́лмы![14]
Иноземный мой плач
Поняла ль ты, земля?
Часто я, часто бью
В перси: тонкий мой рвись виссон!
120 Рвись, мой убрус сидонский[15]!
Богам обеты в отвращенье бедствия
Творим, когда грозит нам смерть.
Увы! кто скажет, что сулит грядущее?
Буря куда нас кинет?
Пожалейте меня,
Апийские хо́лмы!
Иноземный мой плач
130 Поняла ль ты, земля?
Часто я, часто бью
В перси: тонкий мой рвись виссон!
Рвись, мой убрус сидонский!
Весло и снасть льняная, и попутный ветр
Спасли меня
От вражьей злой погони, бури злой.
Не ропщу,
Отец всезрящий, — лишь бы все
Концом благим, кротким
140 В должный срок венчал ты!
Дай не знать мужа мне[16]:
Я — семя великое
Праматери божественной!
Ко мне, молящей, милостиво ты склони
Пресветлый лик,
Дочь Зевса, Артемида чистая!
Будь сама,
Безмужняя[17], безмужней общницей,
Гонимой спасением
150 От насильников диких.
Дай не знать мужа мне:
Я — семя великое
Праматери божественной.
Если ж там, где солнца свет,
Смуглоликим девам нет
Защиты, — мы
В дом гостеприимного[18]
Зевса мертвых понесем
160 Вайи молебные;
Ибо высший сонм богов
Нас презрел. Петля нам
Откроет путь.
Как древле гнал Ио́
Небесный гнев, так и днесь
Гонит нас ревность твоей
Мощной жены, Зевс, мой отец!
Из уст Геры сих бурь дыханье!
Оправдается ль тогда
Оправданьем правым Зевс,
170 Обидев род
Сына юницы своей?
Сам Эпафа он родил:
Отвратит ли ныне лик
От гонимых внуков тельца?
Мы зовем: в вышних он
Услышит нас.
Как древле гнал Ио́
Небесный гнев, так и днесь
Гонит нас ревность твоей
Мощной жены, пращур наш, Зевс!
Из уст Геры сих бурь дыханье!
ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ
Благоразумья, дети, подал вам пример
Родитель — старец, за́ море ваш верный вождь.
И ныне здесь, на суше, все предвидя, вам
Советую внимать мне, мой блюсти наказ.
180 Я пыль завидел, войска провозвестницу
Немую. Но и звуки слышу, — стук колес
И вот уж вижу множество копейщиков
С щитами, коней, колесниц изогнутых,
Как челны. Вскоре будут к нам начальники,
От вестников заслыша, что приплыл наш стан.
Но что б ни значил ратный сбор, — приязненно ль
Встречает нас градовладыка, или гнев
Крутой его приводит, — лучше всячески
На холм взойти вам, девы, под покров богов,
190 Заступников в боренье. Крепче стен алтарь,
Он — щит неодолимый. Поспешайте же
И ветви вознесите в белых по́вязях
Молитвенной рукою, — божий страх они
В сердцах пробудят, — и мольбой смиренною
Разжалобьте хозяев сей страны: ведь мы
Опальные пришельцы. Ты расскажешь им
Про наш побег бескровный. Пусть ответствует
Словам вид кроткий, ясный взор и тихий чин:
Ни отповеди резкой, ни движения
200 Гневливого! Пространной же не будь в речах:
Аргивцы ненавидят суесловие.
Покорствовать, — запомни, — беглецу закон,
И слов гордыня не к лицу бессильному.
Благоразумью ты благоразумную,
Отец наш, учишь. Слово соблюду твое,
206 И заповедь запомню. С нами пращур Зевс!
210 На нас да взглянет оком милосердным он!
208 Хотела бы я рядом[19] восседать с тобой.
207 Опасно медлить. Ускоряйте шествие.
209 Зевс! Да не будет жалость слишком позднею!
211 По воле божьей все во благо кончится.
. . .
212 К сей птице Зевса ныне воззовите вы!
Луч Солнца кличем, свет зовем спасительный.
Зовите Феба: сам он был изгнанником[20].
Ты, чистый, сам изведал нашу долю, Феб!
Сочувственником будь нам и предстателем!
Кому же еще молиться мне из сих богов?
Взгляни на сей трезубец, божье знаменье.
Ты спас от бурь нас; так и на земле спасай!
220 Вот Гермий[21], дети. Он иной у эллинов.
Да возвестит нам, вольным, он благую весть!
Алтарь соборный всех царей восславивши,
В святой округе стаей голубиною
Укройтесь, девы робкие, от коршунов,
На род единокровный посягающих.
Сквернится птица, птичьей крови алчучи.
Кто дочь увел насильем от отца, нечист.
И казни, дерзкий, он не убежит, ниже́
В Аид сошедши. Учит нас предание,
230 Что в царстве мертвых Зевс другой последний суд
Над всем вершит, что в жизни зла содеяно.
Смотрите ж, как сказал я, так ответствуйте,
Дабы из этой тяжбы выйти с честию.
Какому сонму держишь речь? Не эллинский
На вас наряд, но одеяний варварских
Роскошество и тяжесть. Не аргивские
Вы жены, ни гражданки градов эллинских.
И как столь смело вы прийти дерзнули к нам,
Гонцов не выслав, граждан — покровителей[22]
240 Средь наших не имея, — то дивит меня.
Сложили, вижу, ветвии молебные
По чину у подножья Оградителей[23].
В одном лишь этом вы не разномыслите
С Элладой. Остального разгадать нельзя,
Когда всего живая не объявит речь.
Что до моей одежды, не ошибся ты.
Но с кем же говорю я? С гражданином ли,
Жрецом ли жезлоносцем, иль вождем страны?
Ответ мне дай; не бойся говорить со мной.
250 Пале́хтона я сын, землей рожденного,
И сей земли владыка. Имя мне Пеласг;
И племя, что поля сии возделало,
Пеласгами зовется по царю земли.
Я всей землей на запад от священных струй[24]
Стримона правлю; и Перребов области
В своих держу пределах, и за Пиндом край,
Пэонам смежный, и Додону горную;
А за горою царства грань — волна морей.
Все земли те и дале — под моей рукой.
260 Сия ж равнина Апиевой с древних дней
Слывет во имя мужа, врачевателя.
Сын Аполлона, Апий, вещий знахарь был;
Пришел же от Навпакта[25] и страну сию
Избавил от чудовищ, людям пагубных:
В отмщенье древней крови родила Земля,
Запятнана убийством, скверн исчадие —
Немилостивых змиев, злых сожителей.
Он силой врачеваний очистительных
Умилостивил Землю и Аргивян спас;
270 Святится память Апия молитвами.
Свидетельство принес я о себе; теперь,
Откуда ты, поведай и продолжи речь.
Но празднословья город наш не жалует.
Ответ мой краток, слово твердо: родом я
Из Аргоса; я — семя славной матери,
Телицы. В правде слов моих уверишься.
Невероятно, гостьи, это слышать мне,
Что родина вам Аргос. На ливианок
280 Похожи вы по виду, не на здешних жен.
Скорее я сказал бы, что вспоил вас Нил;
Или на Кипре, может быть, отец детей
Такой печатью метит в час зачатия
В родимом лоне матери. Кочевницам
Индийским вы подобны, а не эллинкам, —
Тем, что кочуют, на верблюдов вьючных сев,
Как всадницы на коней, — говорит молва,
У граней эфиопских[26]. Если б с луками
Пришли вы, счел бы вас я амазонками,
Безмужними, едящими сырую снедь!
290 Хочу я знать, как родом вы аргивянки?
Ключарницею древле храма Герина
Была Ио́ в аргивской, говорят, земле.
Была, конечно, — молвь о том великая;
Наложницею Зевса стала смертная.
От Геры не сокрылись те объятия.
И чем же распря вышних повершилася?
Телицей Гера обернула смертную.
300 К любовнице рогатой приближался ль Зевс?
Да, в образе быка, гласит предание.
А что ж супруга Зевса многомощная?
Дала телице пастыря всезрящего.
Одной всезрящим пастырем кого зовешь?
То сын Земли был, Арг, убитый Гермием.
Иных же бед телице не чинила впредь?
Слепень был наслан Герой, что стрекала злей.
На Инахе[27] зовется кара оводом.
Угнал ее далече овод с родины.
310 Со всем, что знаю, речь твоя одно гласит.
Пришла она к Канобу[28] и в Мемфийский край.
...
Коснулся Зевс десницей — зачала она.
Кто ж был телец божественный, телицы сын?
Эпаф. Прикосновенье исцелило мать.
...
Ей, по стране великой, имя — Ливия.
От сей же кто родился, по словам твоим?
Отец двоих и дед мой, Бел по имени[29].
320 Отца мне имя назови премудрое.
Данай родил нас; брат же — пятьдесят сынов.
И брата имя не скупись поведать мне.
Эгипт — наш дядя. Сведал ты наш древний род;
324 Прими ж, как аргивянок, сонм скитальческий.
[Здесь кончается переведенная В. Ивановым часть трагедии.
В дополнении публикуются стихи 324—1074 в переводе А. И. Пиотровского]
ПЕРСЫ (стихи 1—1045)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Хор старцев, составляющих Государственный совет Персии, именуемый Советом Верных
Атосса, вдова царя Дария, мать царя Ксеркса
Вестник
Тень Дария
Ксеркс
ПАРОД
Вот мы. Верных Совет, как доверенных слуг
Государя зовут.
На Элладу пошел весь персидский народ;
Мы ж оставлены — кремль и несметных богатств
Кладовые стеречь. И сам Дария сын[30]
Заповедал нам, Ксеркс, как старейшим,
Дозирать за него, самодержца.
Но тревожится дух о возврате царя
И полков, дорогим отягченных добром;
10 И раздумье томит, и сомненье гнетет,
И предчувствие беды пророчит.
Вся асийская мощь молодая ушла
В чужедальний предел;
А вестей нет, как нет, и не скачут гонцы,
Возглашая победы, в столицу:
А ведь все поднялись — с Экбатаны[31], от Суз,
От Киссийских родных, стародавних твердынь, —
Поднялись, потекли,
На конях и пешком, и на черных судах:
Ополчилися тмы
20 И густою подвиглися тучей.
И ведет их Амнестр, и ведет Артафрен[32],
Мегабат их ведет и ведет их Астасп, —
Сил персидских вожди,
Воеводы-цари, но владыке владык,
Ксерксу, данники все; каждый полчищ своих
Властелин и гроза; каждый, с луком кривым,
На коне, богатырь, страховиден и лют,
Браннолюбием в сечах ужасен.
Им в подмогу летит на конях Артембар,
30 Выступают Масистр, Фарандак и Имэй
Благородный, стрелок из стрелков, и Сосфен
Колесницы гремящие гонит.
И — кормилец поток — многосеменный Нил[33] —
Соревнует людьми приумножить поход:
Ряд еги́птян ведут
Властели́н Сусискан, и Пегас, и Тагон[34],
И великий Арсам, князь мемфисских[35] святынь,
И божественных Фив судия[36], Ариомард;
Скороходы лагун, выплывают гребцы
40 На бесчисленных нильских галерах.
И лидийцы от нег отказались[37] для битв,
И других привели урожденцев тех мест:
С ними слуги царя —
Митрогат и Арктей, многодоблестный муж.
И от Сард золотых боевые ряды
Четверней, шестерней запряженных коней
Колесницы влекут, — и единый их вид,
И единый их звук устрашает.
И удолий, что Тмол[38] осеняет святой,
50 Устремились жильцы на Элладу взвалить
Подневольный ярем. Фарибид и Мардон
(Их копье не берет, копьеборцев лихих)
Выезжают и вслед в ощетиненный лес
Пик мисийских влачат. И богач — Вавилон[39]
Смесь людскую рекой извергает: отбор
Метких лучников, люд корабельный.
И язы́ки степей асиатских мечом
Препоясались, — все
За знаменами Ксеркса влекутся.
Столь огромен был сбор, столь несметны войска!
60 Все снялись, все ушли. И всей Асии плач
Неумолчно зовет вожделенный свой цвет;
А тоска матерей, а отчаянье жен
Дням унылым и счет потеряли.
Прегражден путь:
Как река — понт.
А об о́н-пол
Там чужой край[40],
Медяны́х скреп
И льняных уз
Не жалел царь,
И настлал гать,
И навел мост:
На чужой брег
Перевел рать —
Чрез пролив тот,
Где нашла гроб
В старину дочь
70 Афаманта[41], —
И в ярмо впряг
Роковой понт.
Ты людских стад
Волопас, Ксеркс!
Из степных недр,
Из асийских —
Гонит тмы тем
Пастуха жезл.
По моста́м шлют,
По хребтам волн
За полком полк
Главари сил.
И вождей вождь —
С ними ты, бог,
80 В чьей крови жив
Золотой дождь[42],
Что́ низвел Зевс
На твою, царь,
На праматерь!
Грозовой тьмой
Омрача взор,
Огневой змий —
О числе рук
Необъятном, —
Кораблей дух —
О числе крыл
О несметном, —
Ты кати́шь, царь,
И пуки стрел
С тетевы шлешь
В копьеборцев!
Кто найдет мощь
Медяных мышц
Супротив стать
Боевых тем?
Богатырь, кто
90 Запрудит хлябь
И разбег волн
Обратит вспять?
Кто б тебе, перс,
Возбранил путь?
Кто б тебя, перс,
Одолеть мог?..
Но богов месть
Сторожит нас
И кует ков
Тихомолком:
Как ни будь скор,
На узлы путь
Оперев пядь,
Не отпрянешь.
Невдомек нам
Потайной плен:
Ибо скрыл в лесть,
Разубрал в ложь
100 Западню Рок[43].
Удался лов, —
Из тенет тех
Не унесть ног.
Кто попал в сеть,
Не уйдет цел.
От богов, знать[44],
На роду нам
Эта участь, —
И на то, перс,
Родился ты,
Чтоб коней гнать
На лихой пир
Удалых сеч,
Чтоб грозой битв
За кремлем кремль
Повергать в прах —
И за градом рушить град!
От богов, знать,
Научен ты
Поборать хлябь,
Что́ крутой ветр
Убелил всю
Сединой бурь,
110 Пролагать путь
Через лес волн
И снастей ткань
За оплот чтить
Под игрой гроз,
И доска́м вверять войска́!
Входит в душу бледный страх,
В ризе черной с ним печаль.
Увы! Увы!
Если цвет персидских войск
Рок пожнет,
Опустеет гордый град!
И киссийских древних стен
120 Будет вторить гулкий свод:
Увы! Увы!
Женщинам на площади,
Рвущим риз
Многоценный в клочья лен.
Ибо вдруг
С мест ушел
Конный люд и пеший люд
Всей земли,
Вслед вождю,
130 Словно рой
Вешних пчел из улья вон, —
В заморский край, стезей, два брега
Дивным сопряг царь звеном
В цепь одну, чрез море.
В ло́жницах
Слезы льют
Вдовы по живым мужьям.
Горе вам,
Женский сонм,
Вдовий сонм!
Милый друг, могучий друг
Покинул дом, суровый воин.
У́пряг двойной, два ярма
Как нести безмужней?
ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ
140 Подобает совет
Нам, о персы, жильцы вековечных твердынь,
Совокупно держать, и нужда настоит
Верным думу глубокую думать.
Как тут быть? Что с царем?
Где божественный Ксеркс, бога Дария сын,
Чья Персеева кровь имя персам дала?
Напряженный ли лук побеждает в борьбе
Или жало копья[45],
Устремленного крепкой десницей?
Но, как око богов, засветился нам свет:
150 То выходит царя венценосная мать
И царица моя! Припадем же к стопам
Государыни все и приветственных слов
Принесем ей согласные дани!
Мать владыки, длинноризых жен Персиды госпожа,
Здравствуй, старица-царица, здравствуй, Дария вдова!
С богом ложе ты делила, бога персам родила́,
Коль от войска демон древний в эти дни не отступил.
Из палат, одетых златом, выхожу в кручине к вам,
160 Старцы, ло́жницу покинув, где я с Дарием спала, —
Рассказать, какая дума камнем на́ сердце легла.
Други, вам призна́юсь: душу мне волнует тайный страх,
Как бы дерзостный Избыток, все богатства, что собрал
Не без воли божьей Дарий, не столкнул ногой во прах,
Пыль столбом подняв над домом. Две заботы дух томят:
Изобилье не почетно без мужей; и доли нет,
Громких подвигов достойной, если беден сильный муж.
Так, в хоромах — злата груды, пред очами бледный страх:
Око дома, мню, — владыка: нет его, — и свет потух.
170 Вот об этом, — ка́к годину пережить, — и будьте мне
Вы советниками, персы, мудрых старцев верный сонм.
От кого ж, как не от вас мне, и советов добрых ждать?
Знай, царица: нам не дважды слово молвить ты должна,
Речью ль, делом ли прикажешь доказать, что́ можем мы;
Совещанья ль удостоишь, ту же преданность яви́м.
Не мало посещают грез ночных меня
С тех пор, как сын мой воинство в поход послал
И сам ушел ионян разорять страну[46].
Но все ж доселе не было столь явственных,
180 Как прошлой ночью, знамений. Мне снился сон:
Предстали близко, в пышных одеяниях,
Две женщины: персидский на одной наряд,
А на другой — дорийский.[47] Наших жен они
И ростом превосходней, и красой лица;
И, мнится, сестры обе из одной семьи.
И знаю, будто этой — зе́мли эллинов,
Той — варваров достались в родовой удел.
И ссору сестры некую затеяли;
И сын мой будто тут же. Хочет мир меж них
190 Наладить, укротить их. А потом запряг
Обеих в колесницу и набросил им
Ярмо на выи. В упряжи красуется
Одна, как башня, и браздам покорствует;
Брыкается другая и руками рвет
Постромки, возжи, — силой выбивается,
Узду похитив, иго пополам сломив.
Упал возница. Дарий, наклонись над ним,
О сыне сожалеет. Ксеркс, узрев отца,
На теле раздирает ризы царские.
200 Такой мне этой ночью сон привиделся.
Я, встав с постели, руки ключевой водой
Омыла и с дарами к алтарю пошла,
Принесть богам гостинец в отвращенье бед,
Как следует по чину. В этот миг орел
Слетает, — вижу, — к жертвеннику Фебову,
Спасаясь от погони. Онемела я
От страха, други! Сокол в то ж мгновение,
Его настигнув, в голову впустил врагу
Кривые когти; рвет он и дерет орла,
210 А тот, согбенный, робкий, не противится.
Такие дива видеть привелося мне,
А вам услышать. Сына ж боевой успех
Прославит; в неудаче неподсуден он:
Доколе жив, в Персиде будет царствовать.
Ни пугать тебя, царица, ни чрезмерно ободрять
Не хотим. К богам прибегни ты с усердною мольбой:
Если в знаменьях угроза, отвратить беду проси;
Если доброе предвестье, да свершится то добро,
И тебе с детьми на радость, и отечества сынам
220 Возлияй Земле ты дале, возлияй усопшим ты:
Душу Дария (он ночью, говоришь, тебе предстал!)
Умири, моля, чтоб сыну и тебе из темных недр
Слал на свет благополучье, а противное замкнул
С не́житью в темницу мрака. Слово сердцем внушено:
Всячески добро прибудет, коль послушаешь меня.
Сон мой ты услышал, первый, и с участьем обсудил;
Дому царскому на пользу будет твой святой совет.
Да свершится ж все во благо! А моленья и дары,
Как велишь, богам и милым опочившим принесу,
230 Лишь опять вернусь в чертоги. Но сейчас хочу узнать:
Пресловутые Афины, — други, где тот град стоит?
Госпожа, в стране далекой, — там, где Гелия закат[48].
И тем дальним градом сын мой вожделеет завладеть?
Может быть, и вся Эллада им уже покорена.
Силы воинской довольно ль в той стране, или недохват?
Сила та довлела — много причинить мидянам[49] бед.
Чем другим земля богата? Есть достаток в их домах?
Есть серебряная жила[50] в тайниках глубоких недр.
Лук тугой их руки держат, тучей прыщут метких стрел?
240 Нет, уступчивые копья — их оружье, да щиты.
Кто ж тех ратей предводитель, самодержный властелин?
Подданства они не знают[51] и не служат никому.
Но пришельцев грозных силу как же встретят без вождя?
Много с Дарием к ним вторглось удальцов: погибли все.
Твой ответ ужасен ближним предпринявших сей поход.
Не гадательно, не лживо нас осведомит о всем
Этот вестник: порасскажет про набег персидский он.
Ликовать ли нам иль плакать, — время истину узнать.
О, всей земли асийской грады, области!
250 Сокровищ пристань, Персия богатая!
Одним ударом — ка́к величье рушилось!
В мгновенье ока долу ка́к поник расцвет!
Увы! Злосчастье — вестникам злосчастия
Предстать впервые. Нудит рок[52] беду гласить.
О, персы! Все погибло ваше воинство!
Беда, страшная, неслыханная беда!
Увы! Восплачь, возрыдай, мой народ!
260 Со всем великим полчищем покончено,
И сам я вижу свет дневной нечаянно.
К чему век мой долгодлительный привел?
Изведать скорбь, коей дух не гадал!
Свидетель, очевидец, не по слухам я
Поведаю вам, персы, нашу пагубу.
Горе! Слепой поход!
Смесясь, всем скопом ринулись
270 Асиатских земель языки
В ту роковую Элладу!
Телами жалко сгинувших усеяно
Поморье Саламина и окрестных мест.
Горестный милых рок!
Морской водой пропитаны,
Трупы носятся волн прибоем:
В берег ударяясь, плывут прочь.
Бессильны были луки: гибло воинство,
Ударами разимо корабельными.
280 Ужасна весть! Стенай, народ!
Подъемли жалкий вопль!
Жестоко посетили нас
Боги, сгубив
Нашу мощь живую!
О, имя Саламина! Ненавистный звук!
Стенанием, Афины, вспоминаю вас!
Афины, грозные врагам!
О, сколько бедных вдов
Вас будут называть в слезах!
Сколько сирот
Вас навек запомнят!
290 Давно храню безмолвие, несчастная,
Подавленная горем. Столь огромно зло,
Что нет ни слова на устах, чтоб выразить
Страданье, — ни вопроса. Но нести должны
Мы все богов даянье. Овладей собой,
О вестник, и поведай, хоть стенаньем речь
Не раз прервется: кто в живых их пастырей?
О ком нам плакать, — кто, свой посох выронив,
Оставил без призора паству сирую?
Ксеркс жив и видит солнечный очами свет.
300 Великий свет вещал ты дому царскому;
Из но́чи непроглядной белый день блеснул.
У скал, у Силенийских[53], что кропит прибой,
Вождь конницы несметной — Артембар — убит.
Копьем проколот, с обагренной палубы
Стремглав в кручину прянул хилиарх[54] Дадак.
Бактр[55], витязь славный, Тенагон, отныне стал
Герой — присельник острова Аянтова[56],
Который омывает море шумное.
Лилея и Арсама и Аргеста вал —
Утесы островные, голубиц приют.
310 Бодать принудил. Корабля единого
Арктей, Адева (близ истоков нильских он
Страною правил) и Фарнух — тройной урон.
Маталл из Хрисы[57], ведший черной конницы
Три мириады, заросль рыжеогненной
Брады косматой собственною кровию
В пурпурный перекрасил, умирая, цвет.
Араб, из Магов[58] родом, и Артам из Бактр
В земле суровой вечный обрели приют.
320 Аместрий; неутомный Амфистрей, копье
Могучее; и витязь (будет в Сардах плач!)
Ариомард; Сисам Мисиец; вождь морских
Пяти отрядов, — каждый в пятьдесят судов, —
Лирнеец[59] родом, Фарибид, красавец-муж, —
В чужой земле прияли смерть плачевную.
Синнесий, первый в воинстве по доблести,
Наместник киликийский[60], кто один врагам
Доставил труд великий, — был без жалости
Похищен роком. Вот кого припомнил я
330 Из первых в стане: горсть я взял из груды бед.
Увы! Я слышу повесть величайших бед,
Позор Персиды, долгий похоронный плач!
Но, снова обращая речь к началу дел,
Скажи, какое ж множество повыплыло
Судов враждебных, если с нами мериться
Враги дерзнули мощью корабельною?
Числом судов перс явно превосходствовал:
Всего лишь триста было их у эллинов;
340 К тому отборных, сверх трехсот, десяток был.[61]
А Ксеркс-владыка, — знаю достоверно то, —
Водительствуя в битве, заурядных вел
Судов военных тысячу; да двести семь
Имел отборных, скорости неслыханной.
Таков подсчет. Не скажешь: враг сильнее был.
Так некий демон[62] войско погубил, весы
Судьбины нагнетая в пользу эллинов?
(347) Спасают кремль Палладин небожители.
Итак, Афины, скажешь, — нерушимый град?
Оградой крепкой граждане стоят окрест.
350 Как вспыхнула, поведай, схватка на́ море?
Кто начал битву? Эллины ль, иль сын мой, Ксеркс,
Числом надмившись силы многовёсельной?
Дух-мститель, о царица, злой ли бог иной,
Явясь невесть откуда, был всему виной.
Приходит эллин некий[63] из афинских войск
И держит ко владыке таковую речь:
Решили, будто б, эллины стоянку снять
И под покровом ночи, на суда вскочив,
Спасаться бегством тайным; а как вырвутся
360 В простор открытый, — кто куда рассеяться.
А царь, как то услышал, не поняв ни ков
Врага, ни козней от богов завистливых,
Вождям плавучей[64] силы разослал приказ:
Лишь светодавец-Солнце истощит колчан
Палящих стрел и внидет в храм эфирный мрак,
Суда сплошной заставой строить в три́ ряда,
Стеречь дозором выходы в простор зыбей,
Другим Аянтов остров оцепить кольцом;
Хотя бы часть морского стана вражьего
370 Лазейкой ускользнула от погибели, —
Снять с плеч грозился голову начальникам.
Такой приказ он отдал в исступлении[65]:
Зане не ведал от богов грядущего.
Они ж не без раченья приготовились,
Послушествуя сердцем; ужин справили, —
Весло гребец наладил на уключину.
Когда же солнца свет угас и сумраком
Покрылись воды, каждый властелин весла,
Оружия ль владелец, на корабль взошел;
380 И, строй за строем, длинных кораблей во мгле
Равняется громада: каждый свой черед
И место знает. Так всю ночь начальники
В порядке уставляли мореходный стан.
Уж свет забрезжил, а из стана эллинов
Никто не умышляет проскользнуть тайком.
Но вот и белоконный день сиянием
Залил всю землю. Первый звук, донесшийся
До нас, был громкий эллинов молящихся
Пеан[66] согласный; вторили отзывами
390 Утесы островные кликам воинским.
Тут страх напал на варваров, обманутых
В своей надежде. Явно, не пред бегством враг
Воспел, с победной силой, гимн торжественный;
Он в бой стремится пламенный, сомненья нет;
Отвагу распаляет трубной меди рев.
И вдруг, по знаку, дружно в лад ударили
По зыбкой соли плещущими веслами,
И вскоре можно было разглядеть суда.
В порядке стройном правое вело крыло
400 Ватагу остальную. Речи эллинской
Отвсюду раздавались восклицания:
«Вперед, о чада эллинов! За все — сей бой!
Освобождайте родину, детей и жен,
Богов родных престолы, гробы пращуров!
О всем заветном это состязание!»
В ответ им наших гордый говор слышится,
Как рокот моря; миг один — и вспыхнет брань...
Внезапно ударяет о корабль корабль,
В бок медным носом врезавшись. И первый был,
Что дело зачал, — эллинский: он вдребезги
410 Корму у финикийца раздробил и знак
К резне всеобщей подал. Наше множество
Вначале стойко держится. Но сперта мощь
Проливом узким: нет простора действию;
Своих же давят; весла переломаны
Чудовищ медногрудых тяжким натиском.
А эллины, умыслив хитроумный ход,
Нас полукружьем сжали. Опрокинуты,
Суда тонули; море сплошь покрылося
420 Плывущей плотью, дерева обломками;
Как пены накипь, трупы окаймили брег.
Гребут, в нестройном бегстве, из последних сил,
Персидских войск остатки уцелелые:
Тунцов так острого́ю рыболовы бьют,
Как их частями корабельных остовов,
Стволами мачт и весел побивает враг.
Стон по́ морю и дикий разносился крик,
Доколе черным оком Ночь не глянула,
Утрат же наших, если б десять дней подряд,
430 Царица, говорил я, не исчислить мне.
Но знай наверно: никогда в единый день
Не гибло смертных такового множества.
Увы, какое выступило море бед
На персов и на все народы варваров!
Я бед и половины не сказал еще:
Другое разразилось и такое зло,
Что́ дважды перевесит прежде бывшее.
Какое горе горше было б этого?
Что это испытанье превзойти б могло?
440 Скажи, что бо́льшим ты зовешь несчастием?
Все лучшие, что силой мышц и храбростью
Отличны были, древним родом славились,
Царевы слуги верности испытанной,
Бесславно все погибли до единого.
Ах, каково мне, горькой, други, слышать то!
Какой же изгубил их беспощадный рок?
Лежит близ Саламина островок средь волн[67],
Без пристани удобной мореходу. Пан
Там хороводы водит над стремнинами.
450 Туда в засаду лучших царь послал мужей,
Дабы врагов остаток перебить легко,
Когда, судов лишившись, к тем утесам вплавь
Они спасаться будут; было б где спастись
И персам, уносимым вод течением.
Но дурно рассчитал он день грядущий. Дал
В морском сраженье эллинам победу бог
И в тот же день, покрыты медяно́й броней,
Они, на остров высадясь, устроили
Облаву на засевших, оцепив их стан.
Кольцо стесняя, эллины со всех сторон
460 Их частым осыпают градом каменным,
Обстреливают тучей стрел; потом, одним
Порывом дружным, на несчастных бросившись,
В куски булатом острым изрубили всех.
И бездну зол увидя, восстенал сам Ксеркс!
Сидел он, озирая с высоты[68] весь бой,
На выспренней вершине, над пучиной вод.
И ризы растерзал он, и завыл в тоске;
Войскам пехотным тотчас повелел бежать,
470 И сам неблаголепно в бегство ринулся.
Вот, что́ достойно плача пуще прежнего.
О, бог жестокий! Персов обольстил ты как!
За славные Афины — о, сколь горькое
Взыскал возмездье! Не довлела кровь тебе
Тех многих, коих раньше Марафон сгубил.
За них умыслил сын мой победителям
Отмстить — и вот, что ныне на страну навлек!
Где ж остальные, вестник, что́ спаслись, суда?
Скажи мне точно, где же ты оставил их?
480 Не ждут, в смятеньи, веянья попутного
Судов последних корабленачальники, —
Торопят бегство. Войска сухопутног[69]о
Остатки тают, добежав в Беотию:
Кто́ занемог, опившись у живых ключей[70],
Кто пал от истощенья. Еле дух влача,
Бредем через Фокею и Дориду мы
В поля, что влагой благостной поит Сперхей,
К Мелийскому заливу. Далее путь ведет
На Фтиотиду, Фивы Фессалийские.
490 В тех странствиях больша́я часть повымерла
От голода и жажды: натерпелись мы
Обеих пыток вдоволь. Чрез Магнетский край[71]
И земли македонцев, чрез Акси́й-реку,
Чрез топи Больбы, камышом заросшие,
Чрез кряж Пангея — выбрались в Эдонию.
В ту ночь дохнуло стужею безвременной:
Замерз Стримон священный; здесь и тот, кто встарь
Нигде богов не видел, вдруг уверовал,
Земле и небу вместе поклоняться стал.
500 Вперед, скончав моленье, войско двинулось,
Довериться осмелясь ледяным мостам.
И кто успели реку перейти пред тем,
Как стало солнце стрелы расточать, — спаслись.
Но жаркими лучами светоносный день,
Лед плавя, посредине расковал поток,
И пали сонмы друг на друга. Счастлив тот,
Кто скоро был задавлен иль пошел ко дну.
А те, что уцелели, через Фракию,
При множестве лишений и трудов и бед,
510 Достигли беглецами, в небольшом числе,
Родного пепелища. Плакать родине
О младости, расцветшей и загубленной!
Во всем правдив рассказ мой. Но исчислить всех
Нельзя напастей, что наслал на персов бог.
О демон ярый! Как стопою тяжкою,
Вскочив на род наш, топчешь ты и давишь нас!
Увы мне, жалкой! Ратная крушилась мощь!
Ночное сновиденье, вот твой ясный смысл!
Воочию явил мне, что случилось, сон.
520 Не так его вы, старцы, толковали мне.
В одном вы были правы: первым долгом я
Богам, как вы внушали, вознесу мольбы.
Земле и в ней живущим ниспошлю дары,
Из дома взяв усопшим угощение.
Того, что было, знаю, изменить нельзя;
Но пусть в грядущем лучшая нас доля ждет,
От вас же, верных, мы во всем свершившемся
Опоры верной в горе и совета ждем.
И если сын вернется до меня, его
530 Радушно повстречайте и введите в дом,
Чтоб новой не прибавил он к беде беды.
СТАСИМ I
О, властительный Зевс! Разорил, сокрушил
Ты кичливую мощь многолюдной страны,
Нашу рать истребил!
И в печаль, и в позор, как в могильную ночь,
Схоронил Экбатану и Сузы!
Руки нежные рвут покрывала с лица,
Разрывают в клочки,
И несякнущих слез неудержный поток
540 Орошает цветущие перси.
Бездыханных мужей персиянки зовут
И влюбленной тоской изнывают по ним:
Сиротеет приют упоительных нег,
Не вернуть им услад разделенной любви:
Ненасытна печаль овдовелых!
Ах, и нас, стариков, сокрушает печаль,
С уст срывается плач многослезный!
Вся Асия рыдает днесь,
Стенает опустелая.
550 Увел народ воитель — Ксеркс,
Сгубил народ губитель — Ксеркс!
Безумец Ксеркс доверил свой народ
Утлым, в хляби волн, стругам!
Как же Дарий, мудрый вождь[72],
Меру знал, страну хранил
И в бедах невредимой,
Милый Сузам владыка?
Пехоту и морскую рать
Вы стаей синегрудою
560 Увы, везли на казнь, суда!
Сгубили черные суда
Станицы медноклювых лютых птиц!
В руки вы ио́нянам
Выдали живой свой груз!
Ускользнул от них едва
По тропнам неторным
Дикой Фракии сам царь.
Первозакланных сонмы, —
Ах!
Отданных в жертву Року, —
Горе, ах,
570 Горе! У скал Кихрейских[73],
Увы! Как вы гибли, тонули как!
Воскрежещи зубами,
К небу зови:
«Увы!»
Вопль подыми протяжный!
Взвой, взвой, город, диким воем!
Сонмы носимых зыбью,
Ах!
Отданных в снедь нечистым!
Горе, ах!
Чадам немым пучины!
Увы!...
«Где кормилец наш?» — стонет дом;
580 Матери: «Сын мой, где ты?»
К небу зовут:
«Увы!»
Старые деды плачут,
Дойдет всюду злая повесть.
Горе державе персидской!
В Асии подданных нет ей!
Боле не будут оброков
Несть на господские нужды
Стран покоренных языки,
В прах пред владыкой склоняться:
590 Имени царскому верить.
Всех недовольных развязан
Дерзкий язык, и не нужно
Вольного слова стеречься:
С выи ярмо соскользнуло!
Памятный остров Аянта,
Кровью персидской пропитан, —
Силы персидской могила!
ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ
О, други! Кто несчастье в жизни пережил,
Нрав смертных знает по себе: пришла беда, —
600 Во всем угрозу видит боязливый ум,
А в счастье провождая дни, надеемся
И впредь на ветр попутный от благих богов.
Моим очам все ныне полным ужасов
И знамением гнева представляется;
Ушам напев зловещий всюду слышится;
Подавлена я горем и запугана.
Затем-то я без колесниц, без пышности,
Столь просто снарядила это шествие.
Несу за сына кроткий дар на отчий гроб,
610 Из тех, какими мертвых ублажаем мы:
Вот млеко от юницы чистой белое,
Напиток благодатный, и златистый дар
Пчел-цветоделок; девственных ключей струи, —
И тут же дикой матери, хмельной лозы,
Несмешанное чадо, виноградника
Старинный сок; и светлорусой маслины,
Всю жизнь листву хранящей, благовонный плод;
С душистыми венками из детей земли.
А вы, о други, эти приношения
620 Вершите гимном и зовите Дария
Из тьмы могильной, между тем как прах вопьет
Богам подземным жертвы приносимые.
Ты, царица, царя и отечества мать,
Возлиянья пролей в терема, где живут
Благ податели: мы ж песнопеньем святым
Преисподних владык
Умолим благосклонствовать милым.
Вы внемлите, святой глубины божества,
Мать-Земля, и Гермес, и почиющих Царь,
630 И пошлите на свет душу Дария к нам.
Если ведает царь врачеванье живым,
Зол предел нам единый укажет.
СТАСИМ II
Слышит ли царь
В недрах земли
Скорбный мой клич,
Царь богоравный, царь блаженный?
Родной
Варварской речью, царь,
В любом горе тебя зову!
В ночь пролию
Плач ко владыке:
Зов услышит усопший.
Матерь-Земля,
640 Боги глубин,
Стражи теней,
Демона славы, духа мощи
На свет
Солнца пустите к нам, —
Бога, в Сузах рожденного,
Вящего всех,
Коих останки
Персть прияла Персиды!
Мил нам сей муж
Мил нам сей гроб:
Милое сердце
В нем почило.
650 Айдоней![74]
Сам приведи к нам владыку,
Айдоней! он —
Царь наш единственный:
Дария дай нам!
Он не губил
Ратей своих
В честолюбивом
Ослепленьи
И прослыл
Он «промыслителем» царства.
Промыслитель
Был он воистину,
Воинства кормчий.
Царь мой, прежний царь,
Выйди, явись очам!
Стань на главу сего кургана,
660 Чтоб сандалий
Золотистых
Нам сверкнул блеск,
Чтоб сверкнул блеск
Тиары,
Островерхой, ясной!
Выйди, отец непорочный, Дарий!
Увы!..
Горе услышишь ты,
Новое горе, встав,
О, властелин владык родимых!
От стигийских
Поднялась волн
До живых мгла,
Отняла свет!
Поникла,
670 Земнородных юность!
Выйди, отец непорочный, Дарий!
Увы!
Увы, увы!
О, безутешно оплаканный царь!
Взгляни ж, владыка, владыка,
Что́ на страну твою
Неразумия грех двойной,
Что́ он навлек! Взгляни,
Где дома многовёсельные?
680 Ах, не дома — домовины!
ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ
О, верные из верных, старцы, сверстники
Моей поры цветущей! Чем отечество
Болеет? Стонут недра; сотряслась земля.
Супруга, вижу, слезы льет на мой курган:
Душа моя смутилась; я дары приял.
Вы ж плач творите пред могилой; жалобным
Взываньем, души мертвых подымающим,
Меня зовете. Трудно подыматься нам:
Препон не мало; боги же подземные
690 Берут охотней души, чем на землю шлют.
Но я препобедил их и на зов пришел.
Спеши поведать, — строго разочтен мой срок, —
Какое лихолетье бременит страну?
Не дерзаю возвести взгляд,
Не дерзаю обменить слов:
Искони благоговел я
Пред тобой, царь!
Я пришел из сени смутной, твой заслышав горький плач.
Кратко мне ответствуй: лишних я не требую речей.
Но дерзай и все поведай, победив священный страх.
700 Трепещу твой ублажить нрав;
Трепещу твой возбудить гнев.
Как сказать мне, что не должен
Говорить друг?
Если робость дней старинных заграждает их уста,
Ты, венчанная супруга, благородная жена,
Подавляя плач и стоны, покорив печаль, скажи
Ясным словом, что случилось. Скорби всюду сторожат:
Грянет горе с синя моря, встанет лихо из земли,
И тем боле бед, чем доле протянулась смертных жизнь.
О, блаженнейший из смертных, дней земных благим концом
710 Всем, пока ты видел солнце, жребий твой завиден был:
Ты, как некий бог, о, Дарий, век счастливый провождал.
Взял и мертвый часть благую: ты не видишь бездны зол,
Что́ разверзлась перед нами. Все скажу, сказав одно:
Рушится держава персов. Вот, без пышных слов, ответ.
Язва ль царство посетила? Смута ль граждан подняла?
Нет! Но воинская сила полегла окрест Афин.
Из сынов моих который на Афины войско вел?
Ярый Ксеркс, похода ради, обезлюдил материк.
Двинулся ль, безумец, сушей? Иль, несчастный, на судах?
720 Сухопутным, мореходным вместе был двойной поход.
Как же с полчищем пехотным он чрез понт переступил?
С брегом брег пролива Геллы длинным он сопряг мостом.
Как? Замкнуть Боспор[75] великий он дерзнул и преуспел?
Видно, демон, им владевший, был пособником ему.
Мощен был, увы, сей демон, обезумевший его.
По исходу дела видим, сколь губителен он был.
Что ж, скажи, вы претерпели, что и граду плач и стон?
Стан морской, терпя крушенье, погубил пехотный стан.
Как? Народ мой поголовно злою бранью истреблен?
730 Стонут в Сузах запустелых, потеряв своих сынов.
Нет оплота государству, нет защитников стране?
Все бактрийцы поголовно, кроме старцев, полегли.
О, злосчастный! Сколько юных сокрушил он, свежих сил!
735 Одинок, с дружиной малой, Ксеркс, скиталец, говорят, —
Где, какой исход обрел он? Чает ли еще спастись?
Рад был оный брег покинуть, перешед чрез мост морской.
Он спасен? На брег асийский он ступил? Верна ли весть?
Достоверно то известье. Подозренья нет ни в ком.
Горе! Скоро наступило исполненье вещих слов,
740 И судил Зевс, чтоб на сыне оправдалась правда их!
Я ж молился, да отложат боги казнь на долгий срок;
Но спешащему навстречу ускоряет встречу Рок.
Ныне зол ключи открылись милым родичам моим.
Сын мой в юношеском пыле сам не ведал, что творит.
Он дерзнул сковать оковы на священный Геллеспонт,
И Боспор, стремимый богом, как раба, смирить ярмом.
Пременить закон стихии, млатом бездну заклепать
И толпам на потоптанье море вольное предать.
750 Смертный, мнил глупец принудить Посейдона самого
Из бессмертных к послушанью. Явно, мыслью не был здрав
И неду́говал душою сын мой. Ныне я боюсь:
Что мой труд стяжав, разграбит первый пришлый нипочем.
Из общения с дурными научился быть дурным
Пылкий Ксеркс. Они внушали: ты сынам своим стяжал
Бранной доблести богатство; множить незачем его;
И без доблести простор им самовластно царевать.
И злоправных приближенных он уроки восприял,
И на эллинов умыслил целой Асией поход.
Свершилось, им в угоду, дело страшное,
760 Навеки незабвенное, такой урон
И запустенье, коего не ведали
Поныне Сузы с лета, как поставил Зевс
Вождем самодержавным одного царя
Над всей обильной пастбищами Асией.
Был первый, Мид верховным войск начальником,
А сын его — дел отчих завершителем.
Любимец счастья, третьим воцарился Кир
И, мир упрочив, осчастливил подданых.
770 Лидийскою державой и Фригийскою
Он царство приумножил. Он Ионию
Смирил, богам любезный благомыслием.
Был Кира сын[76] четвертым повелителем,
А пятым — Сме́рдис, родины бесчестие[77],
Позор престола. Хитростью убил его
Вождь Артафрен, иль Правомысл, по-нашему, —
Чьей волей мысль, как зоркий кормчий, правила, —
В палатах царских, с горстью заговорщиков.
Шестым в ряду был Ма́рафис, Артафрен седьмым.
Потом достался жребий вожделенный мне.
780 И много воевал я с многим воинством,
Но столь великих не был зол причиною.
Девятый — Ксеркс; он молод; своего ума
Еще не нажил, а моих не хочет знать
Уроков и заветов. Нет, о сверстники,
Со мною бремя царское делившие!
К такой разрухе мы б не привели страну.
К чему ж, владыка Дарий, слово клонится?
Что́ своему народу заповедуешь,
790 Чтоб от конечной гибели спастись ему?
Не воевать вам боле градов эллинских,
Хотя б и с бо́льшим нынешнего воинством.
Сама Земля там эллинам союзница.
Что мнишь? Как может смертным поборать Земля?
Губя пришельцев слишком многих голодом.
Коль сил отборных лучший снарядим поход...
Все ж войску[78], чей в Элладе затерялся след,
Возврата в домы милые не праздновать.
Что ты сказал? Ведь войску уцелевшему
Чрез Геллеспонт не заперт из Европы путь.
800 Немногие из многих путь найдут домой,
Гласит вещанье. Как ему не веровать,
Свершившееся видя? Иль пророчество
Отчасти лишь правдиво? Если ж правда все, —
Отборных Ксеркс оставил, обольщаясь вновь
Пустой надеждой, — там, где Беотийский дол
Поит Асоп[79], обильный влагой сладкою.
Там ждет их из напастей величайшая,
Возмездие надменья и безбожных дел.
Они не устыдились храмов эллинских
810 Сокровищницы грабить, жечь святилища;
С землей равняли жертвенники; идолы
Богов ниспровергали с основания.
За святотатство кару соразмерную
Терпели и претерпят: дна не видно зол,
Все новое вскипает, бьет ключом из недр.
В болото крови дротики дорийские
Платейскую равнину превратят, и тел
Персидских груды на́ поле истлевшие
До третьего живущих поколения
Немым пребудут знаменьем в очах людей,
820 Что тщетно надмеваться, смертным будучи.
Надменье выростает тяжким колосом —
Сев Аты, жницы лета многослезного.
Пусть кара за Афины и за эллинов
Вам памятною будет, чтоб никто средь вас,
Презрев, что́ боги дали, возжелав чужим
Добром разжиться, о́тчего великого
Богатства не растратил. Наказует Зевс
Чрезмерно алчный помысл; грозный есть судья.
Вернуть желая Ксеркса к благомыслию,
830 Увещевайте в добрых наставлениях
Владыку дерзновеньем не гневить богов.
Ты ж, старица-царица, мать родимая,
Навстречу сыну выйди в ризах царственных
Из внутренних покоев, как предстанет он
В отрепье жалком и в лохмотьях пурпура,
Раздранного на теле скорбью лютою,
Утишь его словами утешения:
Тебя одну нечастный сын послушает.
Довольно! Нисхожу я в подземельный мрак.
840 Вы ж радуйтесь, о старцы, и в годину бед!
По все дни душу открывайте радости!
Отрады нет усопшим от богатств земных.
Скорбел я, слыша, сколько бед на родину
Обрушилось и сколько предстоит терпеть.
О, рок жестокий! Сколько новой горечи
Ты мне даешь отведать! Но всего больней
Язвит мне душу зрелище бесчестия
Сыновнего, раздранных царских риз позор.
Пойду в чертоги, праздничный убор возьму
850 И с ясным взором встретить попытаюсь я
Пришельца. В горе не предам любимого.
СТАСИМ III
Как величалася, как красовалася
Родина счастьем и благостроением
В дни, когда царил над ней
Дарий незло́бивый, всепромыслительный,
Кормчий спасительный,
Богоравный государь!
Славилось воинство бранною славою,
И утверждалися грады законами,
860 Крепче башенных твердынь.
С дальних походов полки возвращалися,
Горды и ве́селы,
К стародавним очагам.
Сколькими градами, нам сопредельными,
Не перейдя через Галис[80],
Не ушед от очагов, —
Сколькими он по Фракийскому взморию,
Су́против устий Стримона[81],
870 Царства мощь умножил!
Сколько других покорились властителю
От побережья далече
Крепкостенных городов!
И Геллеспонта[82] стяжал он поморие,
И Пропонтиды[83] затоны
Купно с устьями Понта[84].
880 Взял острова, разлученные плещущей хлябью
С выступом материка:
Лесбос и Самос, питающий ма́слину,
Хиос и Парос, и Наксос, и Ми́конос,
Те́нос и Те́носу в море
Близлежащий Андрос[85].
Он островам, и в срединные воды
Между двух больших земель,
890 Стал повелителем: Лемносу, И́кару,
Родосу, Книду[86]; и был он на Кипре царь
Па́фоса, Сол, Саламина[87],
Сей — всех бед причина!
897 И в многолюднейших общинах эллинских
Властвовал самодержавно
Дарий, удел ионя́н, изобилием
900 Славный, стяжав. Неутомная
Сила разноплеменных
Ратей была наготове.
Днесь, против нас обратясь недвусмысленно, —
Нам изменила судьбина:
Слава державы крушилась
Средь зыбей неверных.
ЭКСОД
Увы! Увы!
Злополучный мой рок! Безотрадный удел!
910 Беспримерный удар! Непостижный удар!
Как свирепо Судьба покарала наш род!
Что нести мне дано! Что терпеть суждено!
Я расслаблен; мощь чресл истощилась моих;
Я порфиру в клочки разодрал, растоптал,
Видя никнущим цвет молодежи родной.
Что же, Зевс, и меня, вместе с сонмом мужей
Убиенных, земля
Не покрыла могильным покровом?
Не вернуть государь, богатырских дружин!
Где великая честь властелина владык?
920 Где надёжа твоя?
Сокрушил нашу силу злой демон!
Восскорбела Земля, возрыдала Земля;
Населил властелин обиталища душ
Молодежью страны!
Цвет ее, эти полчища сильных,
Эти конников тмы, мириады стрелков,
Чрез ворота теней устремились в Аид,
Род за родом, за племенем племя.
Где асийская мощь? О, Царь! О, Царь!
930 Подломились колени Персиды!
Сколь я жалок! Увы, сколь презрен я!
Родился́ я народу на горе
И на лихо стране!
Твоего предвозвестник возврата
По асийской земле подымается стон:
Будешь встречен заплачкою воплениц-жен
940 И свирельников мариандинских[88].
Что ж? Воспойте мне гимн многослезный,
Ибо бог на меня обратился, —
И оплачьте меня!
Не унять многослезного плача!
Не забыть, не простить овдовелой стране
Ни на суше беды, ни беды на судах,
И к лицу ей нестройное горе.
950 Ионийцам Арей был,
Ионийцам на морских зыбях союзник!
Покосил на водах,
На брегах роковых
Нашу силу!
Увы! — я зову, и про все допрошу.
Где ж вожди царских дружин?
Где твои сподвижники?
Где, скажи мне[89], Фарандак?
Суса где? Пелаго́н? Где Дотама? Псаммид?
960 Акдабата — он где? Где герой Сусискан,
Экбатаны краса?
Я покинул их, в море
Унесенных с кораблей разбитых тирских[90],
И помчал их прибой
К Саламинским брегам,
Бездыханных.
Увы! — я зову. Ты скажи, где Фарнук?
Ариомард доблестный где?
Где владетельный Севалк?
970 Благородный где Лилей?
Где Мемфид, Фарибид? Где Масистра, скажи?
Что нейдет Артембар? Что ж Истэхма нейдет?
Где ж они, отвечай!
Увы, увы мне!
Под Афинами, древней твердыней,
Врагам ужасной,
Бурей одной сметены,
Увы, увы, все полегли
В чужбине дальней!
Там и верный твой, око царево,
Кто глядел за тебя, подводя счет
980 Воев твоих мириадам несметным,
Там забыт и Алпист среди мертвых,
Сын Батаноха[91],
Мегабата, Сесама потомок?
Там и Парфа великого бросил,
И Ойбара ты, царь, наш вожатый лихой?
За горем горе
Родине каркаешь ты!
Тоску-кручину
По сподвижникам храбрым ты будишь
В царевом сердце,
990 Боль оживляешь во мне.
О, кара кар! Сердце мое
Скорбит, томится.
И других нам отдай! Мы взыскуем.
Где начальник над мардами[92], Ксанфий?
Браннолюбивый Анхар? Где Диэксий?
И Арсам, предводители конниц?
Где Дадак?
Где Лифимна? Где Толм, ненасытный
1000 Копьеборец? Дивлюсь я, не видя
Их в отряде твоем. В перевозных шатрах,
Должно быть, едут
Сред провожатых твоих?
Сошли во гроб
Все вожди великих сил.
Сошли в безымянный гроб!
Да, в гроб, увы! В гроб, увы!
Увы, увы! Боги кар,
Негадан был
Сей удар!
Страшный удар
Был рассчитан Атой!
Неслыханный
В памяти старинных дел!
Примера, подобья нет...
1010 Не видано равных бед!
Ионии дал нам рок
Изведать мощь, —
Злой урок!
Ах, на зыбях
Мощь крушилась Персов!
Крушилась, да! Я сгубил —
И какую силу!
Погибла вся:
Что от нее осталось?
Взгляни: вот все,
Что́ от нее
Осталось мне.
Я вижу, царь.
1020 Этот колчан: вот все, что я...
Что́ ты в походе целым спас?
Да! Мой колчан златозорный.
Мал от избытка остаток.
Всю расточил я дружину.
Да, царь! Не тру́сы ионийцы.
Богатыри! Не гадал
Я такого горя.
Что весь ко дну
Стан мореходный канет?
1030 В отчаяньи
Растерзал
Порфиру я.
О, горе нам!
Горшее, чем сказать дано.
О, дважды, трижды горшее!
Нам! Врагу ж ликованье!
Корень державы подрублен!
1035 Нет у меня провожатых.
Погибли на́ море дружины.
Вздохни, вздохни о горе, и домой иди!
Увы, вздыхаю и скорблю.
1040 Моим стенаньям стоном вторь!
Делам плачевным отзвук — плач.
С моим ты согласуй свой плач!
Увы! Увы!
О, бремя горя тяжкое!
Боль неизбывной скорби!
Бей в грудь, бей в грудь руками! Обо мне восплачь!
Сам слез достойный, плачу я.
Моим стенаньям стоном вторь!
Не мог бы не стенать я, царь!
1050 Вопль громкий подыми, взывай!
Увы! Увы!
Плоть до́ крови бичуй, терзай!
Боль лютая! Жгучая рана!
Рази руками перси! Как мисийцы, вой!
Напасть! Напасть!
Рви бороду, о старец! Не жалей седин!
Клоками, клоками рву седи́ны.
И возопи: ой!..
Ой, горе! Горе!
1060 Рви на груди одежду! Растерзай убор!
Напасть! Напасть!
Всклочь кудри! Вспомни воинство — и рви власы!
Клоками, клоками рву седи́ны.
И слезы лей, слезы...
Рекою льются!
Моим стенаньям стоном вторь!
Увы! Увы!
С рыданием вернись домой!
1070 Увы! Увы! Персия растоптана![93]
Стал плач по стогнам града!
Стал плач... И стоны.
Изнеженные, плачьте!
Увы! Увы! Персия растоптана!
Взывайте!
Стоните!
Крушилась отчизна, увы, увы, —
На кораблях многовёсельных!
Плачем провожаю в дом царя.[94]
СЕМЕРО ПРОТИВ ФИВ (стихи 1—777)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Этеокл, фиванский царь
Вестник (Разведчик)
Хор фиванских женщин
Исмена
Антигона
Глашатай
ПРОЛОГ
Сограждане-фивяне! Своевременно
Должно быть слово мужа, одержащего
Кормило государства, на крутой корме
Недремлющего стража. В благоденствии
Мы видим божью милость; а беда придет
(Чего да не случится!), Этеокл за все
Один ответит, всенародным ропотом
Ославлен будет в плачах, причитаниях, —
От них же, Избавитель-Зевс[95], избавь ты нас!
10 За вами ныне дело: должно гражданам,
И не достигшим полной возмужалости,
Равно с людьми в расцвете мощи мужеской,
Всем поголовно, в меру сил и возраста,
Во брани подвизаться за отечество
С его святыней, — чтобы честь не малилась
Родных богов, — за семьи и за землю: Мать,
Кормилицу, — она же, юных пестунья,
На почве благодатной воспитала их
И, на́ ноги поставив, угото́вала
20 Борцов надежных городу на трудный день.
Поднесь была удача, и спасал нас бог,
И с той поры, как стены осаждает враг,
От Фив не отвращалось счастье бранное.
Но вот что ныне вещий муж пророчит нам
(Волхву не нужен свет очей. Пернатых клик
Он верным ухом слышит, сердцем ведает), —
Слепец-птицегадатель[96] говорит, что в ночь
Великий приступ воинство ахейское[97]
На город умышляет. Так за дело же!
30 Спешите на бойницы и на башни врат
Во всеоружьи, стен зубцы живой стеной
Защитников удвойте и пред устьями
Ворот, сплотившись, непреодолимою
Плотиной станьте! Мужествуйте! Множества,
Что будет лезть, не бойтесь: оградит нас бог.
Лазутчики повсюду мной разосланы;
Не без вестей с разведки подойдут они,
Нам упредить помогут козни вражии.
О, достославный Этеокл, кадмийский царь[98]!
40 С вестями я из войска супротивного:
Сам новых дел тех был я соглядателем.
Семь ярых воев, вражьих семь начальников,
В щит черный кровь быка усекновенного
Собрав и руки погружая в жаркую,
Клялись Ареем, Лютою[99] и Ужасом
Кровопролитий надвое: иль Кадмов град,
Взяв приступом, разрушить, или, кровию
Своей окрасив землю, лечь костьми в бою.
И памятки, заветный дар сородичами,
50 На колесницу вешали Адрастову[100],
Смочив слезами. Но слова безжалостным
Дышали гневом, и сердца железные
Свирепостью пылали, как у лютых львов,
Завидевших убийство. Не замедлится
Той клятвы исполненье. Я покинул их
За жеребьевкой: кто каким из фивских врат
Грозою будет. Тотчас устья врат займи
Отборной ратью. Воинство ахейское
Уж близится всей силой, подымая пыль
60 И пеной бурных коней убеляя дол.
Ты в непогоду кормщик корабельный наш:
Оборони же город, прежде чем дохнет
Ареев вихорь. Не чернопучинный вал
На нас катится: сила сухопутная
На стены лезет с ревом, диких волн грозней.
Кто всех проворней, мига не теряй! Бегу
Дозорщиком, покуда видит глаз; тебя ж
О всем, что за стенами, в срок осведомлю.
О, Зевс! о, Гея! Боги, вы, кремлевые!
70 И ты, Проклятье отчее, могучее!
Вы града с оснований не свергни́те мне,
Врагу не предавайте! Речи эллинской[101]
Здесь льется звучность; ваши очаги стоят.
Земле свободной и твердыне Кадмовой
Не дайте стать отныне подъяремными,
Но будьте силой нашей! Я за весь народ
Творю обеты: вас почтят спасенные.
ПАРОД
Вся трепещу: идет
Горе великое!
Двинулся вражий стан.[102]
Войско напущено;
80 Полчище конное
Скачет во весь опор.
Прах воздымается:
Тихая, верная
Бури предвестница,
Тучей клубится пыль.
Слышу, как дол гудит,
Слышу оружья звон;
Близится страшный шум.
Словно гремит в горах,
Рушась стремглав, поток
Неудержимых вод.
С нами, богов, богинь
Сила святая будь!
Мимо родимых стен
Ты пронеси грозу!
90 Высыпал ратный люд:
Многое множество
Белых, как снег, щитов[103]
Весь убелило дол,
Прямо бегут на град.
Кто ж из богов, богинь,
Отчих радетелей,
Скроет, заступник, нас?
Чей обниму кумир?
К чьим припаду стопам?
Крайней судьбины час!
Нет мне прибежища,
Кроме незыблемых,
Ваших, блаженные
Тронов торжественных...
100 Чу, стук щитов! Иль глухи вы? Не слышите?
Ныне пришла нужда
В данях молитвенных.
Где ж пелены, венки?
Смятенье... ударяет о копье копье!
Владыка златошлемный! Ты воззри на град!
Он ли не мил тебе,
Не вознесен тобой?
Боги кремлевые!
110 К нам всем собором вы
Светлый склоните взор!
В плен повлечет нас враг:
Девы, мы держимся
Крепко за ваш алтарь.
Не бурногривый вал, —
В шлемах косматых полк
Обуревает град.
Зе́вс-отец, Зе́вс-отец!
Всем верховодишь ты:
Сам, Зевс,
От граждан отврати плененье!
120 Фивы сжал Аргос кольцом железным!
Тяжких оружий мет[105]
Меди ударный гул, —
Конских бряцанье узд, —
Скрежет удил — все смерть
Гласит нам, все гласит погибель!
Поделены семь врат[106]
Меж семерых вождей
Вражьих по жребию:
Семь храбрецов громят
Грозою сулиц семь затворов.
Зевсом рожденная,
В бранях могучая,
Милуй, Паллада, нас!
130 Конник пучинный, рыб
Страшных, китов морских
Бьющий трезубцем, ты —
Фиву от ужаса,
Фиву от пагубы,
Царь Посейдон, спаси!
Кадмова имени
Ради, Арей, Арей,
Вняв,
Предстань ворот Кадмеи стражем!
Рода праматерь, сойди, Киприда![107]
140 В жилах моих течет
Кровь не твоя ли, мать?
Ныне тебя зовем,
Твой окружив кумир,
Тебя в молитвах именуем.
Ты, Аполлон Ликей,[108]
Волком волков трави!
Нам лучезарный лик,
Лютый врагам яви!
К тебе взываем, лучник меткий!
За светлым братом, дочь Лато[109],
Лук натянув, примчись,
Дева на девий зов!
Чу, колесниц раскат!
Гера-владычица!
Оси визжат... Умру!
150 К нам, Артемида милая!
Воздух дрожит, горит
От сотрясаемых
Копий бесчисленных.
Что с тобой будет? Что
Тебе готовят боги, град?
Не ждет година: приступ! Вниз
Каменный сыплют град
Наши с крутых бойниц.
Чу, медяных щитов, —
О, Аполлон родной! —
160 Сшибка у гулких врат...
Ты, Зевс, решаешь участь битв!
Нам во спасение
Твой да вершится суд!
Дева, начальница
Кликов воинственных,
Град седмивратный, Онка[110], — твой!
Всесильные, скорые
На всякую помощь, — вы,
В чьих руках
Этот кремль,
Боги Фив, —
Стен угрожаемых
170 Войску, чьей
Речи звук
Нам чужой, —
Не предавайте! Дев,
Руки простерших, плач
Слышите ль, вышние?
Любимые, бдители,
Спасительно ходите
Вы окрест
Этих стен,
Град любя:
Боги-печальники
Фив святых,
Днесь о них, —
Вспомянув
180 Богослужения,
Жертвы народные, —
Вы попечалуйтесь!
ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ
Бессмысленное стадо, невтерпеж твой вой!
Скажите, что же, родину ль спасете вы
Иль мужество вдохнете в осаждаемых
Противным смыслу здравому взыванием
И на коленях пред богами ползаньем?
Ни в трудную годину, ни в счастливую
Нам не на радость женщины сожительство.
Коль власть ее — надменна, не приступишься;
190 Когда дрожит за близких — лихо горшее.
Вы беготней по стенам исступленною
Наводите на войско малодушный страх.
Так, вы врагу подспорье: наших стен оплот
Извне громит он, изнутри вы рушите.
Вот сколь желанно женское сожительство!
Но кто моих указов не послушает, —
Жена ль то будет, муж ли, нечто ль среднее, —
Повинен смертной казни, и народ его
Побьет камнями[111], — живу не уйти ему.
200 В делах градских нам жены не советницы;
Им в пору, дома сидя, не чинить вреда.
Ты слышала? С глухой ли разговор веду?
КОММОС
Милый Эдипов сын!
Я убоялася,
Лишь колесниц лихих
Грохот заслышала,
Ржанье и конский топ,
Стук колес, ступиц скрип,
И в огне
Калены́х
Скрежет удил,
Бряцанье узд,
Неугомонный гомон.
Что ж, корабельщик, бегая с кормы на нос,
По палубе метаньем от напора волн
210 Избавит ли корабль изнемогающий?
К древним кумирам я
Ринулась, веруя
В помощь небесную
Верных заступников.
Снежный крутился вихрь,
Вьюга стучалась в дверь,
У ворот
Выла смерть.
Лепет молитв
Внушил мне страх,
К блаженным я припала.
Молите башню вражеский сломить напор.
И башня[112] не богами ль утверждается?
Но боги покидают обреченный град.
Нет, на веку своем
Да не увижу я
220 Града бессмертными
Купно покинутым,
Пришлою, грозною
Силой растоптанным
И подожженным
Со всех концов!
Молись, да делу не вреди молитвами
И помни слово древнее: покорность — мать
Благой удачи, дочери спасительной.
Правда! Но все же богов
Мощь превосходнее.
Часто она одна
Из безысходных зол
Смертных выводит в час,
Как меж нависших туч
Просвет последний
Исчез из глаз.
230 Мужское дело — жертвы заколоть богам
И учреждать гаданья, коль у стен враги;
Твое ж — в молчаньи скромном домоседствовать.
С помощью божией
Неодолим стоит
Кремль наш, и лютому
Башня грозит врагу.
Чем нарушила я закон?
Не в том все зло, что ты богобоязненна,
А в том, что боязлива и боязнь в сердца
Сограждан сеешь. Утвердись в спокойствии!
Войска внезапный шум
Слитный заслышавши,
240 Я на кремлевый холм,
Духом смятенная,
Под защиту святынь пришла.
Но ныне, коль услышишь про убитых молвь,
О тяжких ранах слухи, возглашать не смей
Заплачку. Пир Арею — пролита́я кровь.
Чу, слышу ко́ней фырканье и ржание!
Будь на́ ухо потуже: слишком слух остер.
Чу, гул подземный! Кремль дрожит! Обложен град.
То мне забота. Ей довлеет власть моя.
Страшусь! Растет смятенье у ворот градских.
250 Молчанье! Ни о чем ни слова в городе!
Собор всевышний! Башни сохрани ты нам!
Накличешь гибель: молча, что несешь, неси.
Градские боги! Рабства да не знаю я!
Себя и граждан в рабство отдаешь сама.
На недругов, Зевс мощный, обрати стрелу!
Почто ты женщин создал таковыми, Зевс!
Столь жалкими, сколь мужи, — если град падет.
Хватаясь за кумиры, голосишь опять.
Упало сердце; ужас говорит, не я.
260 Прошу тебя, исполни просьбу летую.
Скажи ее, и тотчас послужу тебе.
Несчастная, безмолствуй, не пугай своих.
Молчу. Со всеми общей покорюсь судьбе.
Вот, наконец, то слово, что мне по сердцу.
Оставь кумиры, — есть молитва действенней:
В союзники бессмертных к нам зови царей.
Я первый помолюся; ты за мной вослед
Брось к небу вопль победный, как пэан богам.
Он эллинам обычен, — сей священный клич.
270 В своих он будит храбрость и врага страшит.
Молюсь я градодержцам, сей земли богам,
Полей родимых, веча покровителям,
Ключам Диркейским[113], плещущим, Исмен-реке;
И за спасенье града обещаю я
Их очаги окрасить кровью овчею
И кровью тельей, а доспехи вражии,
Копья добычу, — брони и оружия, —
Повесить у порога их святых домов.
Так надлежит, без плача и рыдания,
280 Тебе молиться; тщетны вопли дикие
И не спасут от рока неминучего.
А ныне, супротив семи воителей,
Шесть витязей сберу я, буду сам седьмой;
На бой великий выйдем из семи ворот.
И прежде то содею, чем крылатою
Молвой воспламенятся ожидания.
СТАСИМ I
Исполню все.
Но в душе
Тлеет страх;
И вздувает искру
290 Вихрь черных дум, обставших душу.
У врат враги!
Так дрожит
Голубка-мать,
Выводка кормилица, —
Над гнездом
Видя змею:
Враг ползет
В колыбель святую.
К башням тучей сплошною,
Строем, сомкнутым тесно,
Вражья хлынула сила,
Наших сперла отвсюду,
В наших тяжкие камни
300 Мечет. Деться куда мне?
Зевсовых чад
Светлых семья,
Найди пути
Град спасти,
Кадмовых чад
Помилуй!
Обме́ните ль
Сей предел,
Пришлецам
Уступив, на лучший?
Нет лучшего! Глубок здесь почвы
Родящей тук.
Здесь разлив
Диркейских струй.
Родников обильней
310 Не питал
Влаги царь,
Посейдон,
Ни Тефии чада[114].
Если же так, — градодержцы
Боги, Ату[115] нашлите
Вы на рать за стенами,
Ату взаимоубийства,
Ату ужаса в брани!
Славу Фив возвеличьте!
Ваших святынь
Вы ж и оплот.
Пребудьте здесь,
Как поднесь!
320 Громкий наш клич
Услышьте!
Ринуть не жаль вам в Аид
Былей седых достославность? Увидеть
Копий добычей,
Грудой пепла священный кремль?
Врага торжество, Фивы позор —
— Это ли суд ваш, боги?
Нас вам не жаль,
Дев и жен кадмейских,
Молодых и стариц дряхлых?
Как табун кобылиц, в полон
За косы нас, в лохмотьях риз,
Гость повлечет. Подымется
330 Толп избиваемых вопль,
Стоны со стен.
Предчую сердцем долю злую!
Девы, я плачу о вас:
Будет до брака растоптан ваш цвет
Диким насильем.
Враг в чужой уведет вас дом,
Не милый жених. Лучший удел
Мертвым судили боги!
Горе тебе,
С боя взятый город!
Кто́ в поло́н влачит, кто режет,
340 Кто пожар запаляет. Дым
Стогна застлал, и пламенной
Бурей объят, пылает град.
Бешенством дышит Арей,
Бог-душегуб,
Скверня заветных чувств святыни.
Гомон в кремле стоит;
Башни осадные
Враг подкатил к стенам,
На смерть разит копьем
Мужа муж.
Чу, детей,
Грудь сосущих младенцев,
Кровью залитых, плач,
350 Визг у сосцов родимой!
Все бегут... Похищена сестра, жена!..
Жадным оком зарится
Грабитель на грабителя;
Нищий общник нищему —
В грабеже; в дележке — враг, и равною
Обижен долей. С чем сравнить всех зол разгул?
Всяческий плод земной
Всех кладовых запас
Наземь повыброшен:
Плачьте, ключарницы!
Все, что ты
Нам даришь,
360 Мать-Земля, изобильно,
Плавает в мутных ручьях.
Юные жены, девы!
Что вас ждет? Невольницы отныне, вы
Грозным победителям
На произвол оставлены.
Век вам вековать в слезах.
Вам одна надежда — черной смерти день,
Последний день — предел страданий долгих.
ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ
Разведчик, мнится, милые, от воинства
Несет нам вести новые, — бегом бежит:
Гляди, так и мелькают ноги резвые.
А вот и сам владыка наш, Эдипов сын,
Спешит навстречу, — весть пришла по времени, —
Разведчику подобно, ускоряет шаг.
Вот, что я сведал точно про дела врагов,
И как упали жребии семи ворот
Промеж семью вождями. Уж у Пройтовых
Тидей[116] бушует. Но через Исме́н-поток
Гадатель[117] переправу возбранил ему.
380 Пророчат злое жертвы. Разъярен Тидей;
Взалкал он крови; шип пустил, что в полдень змей.
Волхва ругает, сына Оиклеева:
Почто, де, малодушный, отвращает рок —
Трясет шеломом; гребня три косматые
Колышатся, как туча, над шеломом. Щит
Вращает он, и колокольца медные
Под ним бряцают зычно. Знаменован щит
Знаменованьем гордым: весь в звездах горит
Чеканный свод небесный; в средоточии —
390 Глаз ночи, месяц полный, всех святил светлей.
Надменьем обуянный от доспехов тех,
Он сечи вожделеет, над рекой кричит:
Так ржет, вздыбясь, и гложет удила, и в бой
Конь бранный рвется, слыша дребезжанье труб.
Кого поставишь су́против Тидея? Кто,
Когда падут затворы, оградит врата?
Что ж? Трепетать мне пред убранством воинным?
Иль ранят знаки? Иль смертельны пугала?
Что — хвост и побрякушки, иль копье разит?
400 А эта ночь на небе житовом, что вся
Светилами мерцает, по словам твоим, —
Надменье дум и черный рок надменному,
Пожди, накличет! Как в очах затмится свет,
Приличествовать будет мрака знаменье
Кичливому безумцу со щитом, что́ ночь
И звал и славил на его же голову.
Тидею супротивником у Прейтовых
Ворот да станет доблестный Астаков сын[118].
Он крови благородной, и Стыда престол
410 Он чтит; речей хвастливых ненавидит он,
На суесловье медлен и на подвиг скор.
В нем кровь великих, коих пощадил одних
Арей из сева оного змеиного.
Кадмеец истый Меланипп. Игрок-Арей
Пусть мечет кости: чья возьмет? Но Правды суд, —
Чтоб сын родной оружьем поборал за мать.
Фивы поборнику,
Право восставшему
Родины мстителем,
Вы одоление
Дайте, небесные
Града заступники!..
420 Страшусь узреть кровавую
Милых сердцу гибель!
С ним счастие да будет, как сказал ты, царь!
Стал Капаней, гигант, перед Электрами[119]:
Ему врата вторые рок судил. Сей муж
Огромнее, чем первый; а надменьем полн
Уж не людским он, нет! — сверхчеловеческим.
Грозой грозится башням (да минует зло!):
Град ниспровергнет, — с ним ли, или с нами бог, —
И Зевсу-де стрелою не сдержать его:
430 Перуны Громовержца не страшней ему,
Чем зной палящий, жар лучей полуденных.
А знаменье гиганта: обнаженный муж,
В руках держащий пламенник пылающий;
И златом окрест начертанье: «Град спалю».
Кого на состязанье с таковым пошлешь,
И кто не убоится этой гордости?
Спесь нам на пользу и прибыток даст с лихвой.
Так помыслов превратных обличителем
На тяжбе с богом служишь ты, язык людской!
440 Дыша угрозой, Капаней презрев богов,
Уст не блюдет, бесстыдно обнажает мысль;
Самодовольно, смертный, к небу Зевсову
Он бурю изрыгает богохульных слов,
И низойдет, я верю, на главу его
Как новый огненосец судия-перун
С копьем иным, чем солнца луч полуденный.
Да встретит богоборца Полифонта[120] мощь!
То — муж воздержной речи, воли пламенной,
Защитник, силой равный супротивнику,
450 Предстательством могучий Артемидиным
И помощью небесной ... Остальных сочти!
Гибель грозящему
Самонадеянно!
Зевсова молния,
Оцепени его,
Прежде чем внидет он
В наши обители
С копьем и вон из терема
Девий плен погонит!
По очереди[121] всех я перечту, семь врат
Войсками обложивших. Третьим выскочил[122]
Из полой меди шлема жребий с меткою
460 Аргивца Этеокла[123]: к третьим, Нестовым,
Вратам он гонит конницу могучую.
Едва узде послушны, пышут пламенем,
Яряся, кобылицы, бьются в медь ворот;
Свистит, спираясь, дух их под забралами:
Взглянув, ты скажешь: варварской орды набег.
Щит гордо знаменован: лезет вверх гоплит[124]
По лестнице на башню и кричит (слова
Сверкают подле:): «Сам Арей не сбросит вниз
Меня с бойницы бражьей». Вот еще гроза!
470 Кого пошлешь ты Этеоклу равного,
Чтоб рабский от Кедмеи отвратил ярем?
Вот тот[125], кого пошлю я в добрый час. Готов
Он к брани. Вызов, знай, не на устах его,
А в длани мощной. Мегарей, Креонта сын![126]
И сей провидел змия. Коней бешеных
Не убоясь, он выйдет в поле чистое —
Иль смертью дань отдать Земле-Кормилице
Иль, двух мужей и город на щите зараз
Добыв, украсить той добычей отчий дом.
480 За кем черед, поведай, не скупись на речь.
Молюсь, домов
Отчих заступник, чтобы выбор твой
Счастлив был родине,
Ворогу пагубен.
Правый воздатель Зевс,
Гневный воззри на них,
С буйным киченьем идущих,
В бешенстве яром низвергнуть Фивы.
Четвертый, улучив врата соседние
Афины Онки, о криком предстоит вратам —
Гиппомедонта сила, исполина лик.
Не щит, а жернов он вращает. Трепетом
490 Его увидев, — скрою ли? — я был объят.
И ковщик не простой был, что чеканил ту
Щита громаду: как живой, грозит очам
Тифона[127] образ, с зевом огнедышащим, —
И дым из уст клубится, черный брат огня;
И с полым чревом круга, с бляхой выпуклой,
Скреплен искусно обод перевивом змей.
Ареем одержащим пьян, беснуется
Он, как менада; ужас из очей глядит.
Беречься нужно мужа обуянного.
500 С ним ярость исступленья в двери ломится.
Хранит Паллада пригород с воротами;
Карает Дева буйных и неистовых.
Как от птенцов дракона отпугнет врага
Богиня кликов воинских. Ойнопов сын,
Гипербий[128] храбрый, встретит. Всем под стать ему
Гипербий: видом, рьяностью, доспехами;
Давно к тому же хочет испытать судьбу.
Сам Гермий свел столь равных двух противников.
Сойдутся пред вратами витязь с витязем,
510 И богоборец с богом на щитах врагов.
Тифон Гиппомедонту огнедышащий
Любезен. Что же? На щите Гипербия
Сидит неколебимо Зевс-отец и пук
Горящих молний держит. Побежденным кто
Кронида видел? Кто ж кому союзник? Чей
Союз надежней? Враг с порабощенными,
А мы с владыкой. Крепче, чем Тифон, Кронид,
И кто во имя бога ратоборствует —
Сильнейший в битве. Будь же, Зевс, Гипербию,
520 По силе тайной знаменья, спасителем!
Верю: тот,
Кто на щите изваял врага
Зевсова лик,
Демона недр земных,
Смертным ужасного
И ненавистного
Вам, долговечные боги,
Буйную голову в поле сложит.
Да будет так! О пятом, что у пятых врат
Бореевых, у самой богоравного
Амфиона[129] могилы стал, — поведаю.
Копьем клялся он, что́ превыше бога чтит,
530 Дороже ока ценит, — разорить сей кремль
Зевесу назло. Так грозится юноша
Прекраснолицый, — цвет, от горной матери
Расцветший, — отрок более, чем зрелый муж,
Которого ланиты первый нежный пух
Едва лишь оттеняет. Но не девичий
В нем нрав, хоть имя, как обличье, — девичье[130]:
Свиреп в нем дух надменный, взор очей суров.
И этот с похвальбою на щите предстал,
Обидной Фивам. Сфинкса к меди выпуклой
540 Что тело укрывает, самодвижного
Приладил. Блеща, движется чудовище
И, как живое, подгребает лапами
Кадмейца и впускает когти львиные
В живую снедь, готовясь истерзать ее.
Не на потеху витязь шел; далекий путь
Стопой не на смех мерил богатырскою.
Парфенопей аркадец, юный Аргоса
Присельник, он кормильцам платит мзду копьем.
Пусть над его угрозой посмеется бог!
550 Когда б по мысли гордых все случалося,
О чем мечтают, не по воле божией,
Конечной истребился б город пагубой.
Есть между нас и на аркадца этого
Муж добрый — дела и руки, не слов
И спеси, — Актор, брат родной Гипербия.
В стенах он не позволит безнаказанно
Напыщенным злоречьем отравлять сердца,
Не впустит в город лютого чудовища,
Которым злобно вражий знаменован щит.
560 Вне стен сообщник Сфинкса Сфинксу даст ответ,
Как рухнет с башен градом туча стрел в него.
Вы ж, боги, оправдайте правду слов моих!
Входит мне в душу боль
Слов, что я слышала!
Дыбом от ужаса
Волос подъемлется!
Сколько хул, вызова
Небу на их устах!
Богонадменных! Пусть
Их рать
В черной земле истлеет!
Шестой противник — вещий, богомудрый муж,
Храбрейший в брани, мощь Амфиараева[131].
570 К дверям — Омолоидам, ко шестым вратам,
По жребию он послан и Тидееву
Корит свирепость. Аргоса смутителем
Его зовет, убийцей, в зле наставником,
Слугой греха, Эриний вызывателем,
К лихой вине Адраста подстрекателем.
Потом, на брата твоего уставя взор,
Суровый, обличает Полиника мощь:
«Поникнуть хочешь в поле, Полиник, за гнев
На град родной? — гадает он по имени[132]:
580 Какое дело! Сколь богам любезное!
Послушать людям либо, вспомнить правнукам!
Низринул сын Эдипа родовых богов,
С чужою ратью вторил в стены отчие.
Ты мать разишь: каким свой грех возмездием,
Сразив, искупишь? И, копьем добытая,
Сроднится ль в мире родина с насильником?
Мой рок мне ведом: прах мой утучнит сей дол;
В земле чужой могила ждет вещателя.
Иду в сраженье — встретить не бесчестно смерть».
590 Так речь держал и поднял волхв округлый щит,
Медь полую, без знаков на меди литой:
Быть, не казаться доблестным — завет его.
Глубокие проводит он в уме бразды;
И зреют в них советы справедливые.
С ним выстоит лишь мудрый муж и праведный
Единоборство; крепок лишь, кто чтит богов.
Печальна участь праведных, в одно ярмо
Судьбиной сопряженных с нечестивыми.
Во всяком деле лише нет злосчастия,
600 Чем злой сообщник: жатву горя с ним пожнешь;
Где сеет Ата, всходом колосится Смерть.
Благочестивый путник на разбойничий
Корабль попав ошибкой, со злодеями,
Невинный, делит гибель неминучую.
И в городе, забывшем правду, праведник,
Мужей-богоотступников согражданин,
В сеть вовлеченный общего проклятия,
Умрет с безбожным сонмом под бичом богов.
Так и гадатель этот, — Оиклеев сын, —
610 Муж справедливый и богобоязненный,
Пророк великий, к стану богохульников
Пристав не по желанию сердца мудрого,
С останками их мощи в долгом поезде,
Обратно повлечется, коль захочет Зевс.
Но коль же, мнится, вовсе не нагрянет он —
Не страха ради, не из малодушия,
Но знает, прорицатель, что умрет в бою,
О чем предупрежденье слышал Локсия[133],
Как сам сказал[134], — а слов не тратит попусту.
620 Все ж у ворот на страже да стоит Ласфен[135],
И, вратарь страшный, гостя ждет незванного.
Умом он старец, мощным телом юноша.
И взором быстр он и рукой немешкотен, —
Где щит не кроет тела, водрузить копье.
Но вся удача смертным от богов одних.
Правой молитве вняв,
Город спасением
И благоденствием
Облагодатствуйте!
Копий труд, горе сеч,
Боги, на вражеский
Оберните стан!
Вне стен
630 Молнией, Зевс, убей их!
Седьмой наш супротивник, у седьмых ворот, —
Твой брат, владыка. Слушай же, как он клянет
Святые Фивы, — бед каких желает нам!
Взойти на башни хочет и, воспев пэан,
Царем земли плененной объявить себя;
С тобой же на смерть биться, — умереть, убив,
Иль, если живы выйдете, изгнать тебя
С бесчестьем, как с бесчестьем ты его изгнал.
Так Полиник взывает и родных богов
640 Земли отцовской кличет во свидетели,
Что в тяжбе правой правды домогается.
Чеканом новым блещет велелепный щит,
Двойным изображеньем знаменованный:
Во всеоружьи латник, в златокованном,
Ведом женою важною и мудрою;
Гласит из уст богини начертание:
«Я, Правда, в град родимый приведу его
И в отчих водворю навек обителях».
Вот, все ты ныне слышал о намереньях
650 И ухищреньях вражьих. Сам, кого послать,
Смотри. Не скажешь: был разведчик слеп, глагол
Глашатая невнятен. Ты же — кормчий наш.
О, род, безумьем от богов наказанный,
Их ненависть, Эдипа многослезный род!
Отцовское проклятье неизбывное!
Но жалобы да смолкнут, и немеет скорбь,
Чтоб не родить ей плача всенародного!..
О Полинике ж (имя роковое[136]!) — вот
Что я скажу: увидим, что пророчит щит,
660 Куда письмен златое начертание
Неистового мужа приведет. Когда
Была бы Правда, Зевса дочь, воистину
Его вожатой, спорить было б не о чем.
Но никогда доселе, — ни едва на свет
Из матерней утробы вышел он, ни в дни,
Как рос и креп мужая, ни когда брадой
Покрылся подбородок, — не бывала с ним
Святая Правда. В разоренье ль родины
Она впервые будет помогать ему?
670 Иначе Правду звали б ложным именем
Богиню люди, общницу путей кривых.
Сам, сердцем твердый, выйду с ним на смертный бой,
И кто другой к той встрече правомощнее?
Сойдемся в поле — царь с царем и с братом брат,
Как враг с врагом. Копье несите, поножи,
И чем прикрыть мне тело от камней! Живей!
Любимый царь, Эдипа чадо! Ворогу
Не будь подобен гневом, речью дерзостной!
Мужей довольно в Фивах, чтоб навстречу стать
680 Аргивей силе: братняя запретна кровь.
Единокровных бой самоубийственный —
Вина и скверна. Годы не сотрут пятна.
Быть побежденным, но не опозоренным
Согласен я: в том горе утешенье — смерть.
Но пораженье и позор принять?.. Нет! Нет!
КОММОС
Что ты задумал, сын?
Ата ль жестокая
Темною страстию
Дух обуяла твой?
Семя безумья вырви!
На край толкает, нудит разрешенье бой!
690 Плыви ж по ветру, прямо, в преисподнюю
Род, Фебу ненавистный! До конца ты сгинь!
Страсть кровожадная,
Плоти родной алчба
Гонит к вине тебя
Братоубийственной, —
Крови запретной жажда!
Отцова клятва черная стоит, вперя
Сухих очей, бесслезных неотвратный взор,
Сначала дани просит, после смерть сулит.
Не уступай! Гаси
Гнев! Не из робости —
Знает то друг и враг —
Жизнь ты щадишь. Уйдет
700 В землю Эриния,
Если дары твои
Примут из рук благие.
Давно благие боги небрегут о нас.
Им наша гибель — дивный, вожделенный дар.
Молить ли об отсрочке беспощадный рок?
Ныне грозит тебе[137]
Демон. Со временем
Гнев укротится; ветр
Дикий уляжется.
Станет затишье. Жди!
Вечно ль кипеть волненью?
Разбушевалось отчее проклятие,
710 И слишком оправдались сны зловещие,
Эдипова богатства раздаватели!
Хоть женщин ты не любишь, — их совет прими.
Скажи, коль исполним он, — но без лишних слов.
Нейди дорогой, что ведет к седьмым вратам.
Отточенной секиры не притупливай.
Как ни далась победа, все почет она.
Не по сердцу такие речи воину.
Окрасить руки хочешь кровью братнею?
Помогут боги, — смерти не избегнет он[138].
СТАСИМ II
720 Эриния, — кто из богов
Схож с ней? — боюсь вещуньи черной!
Обречен ей
На убой род.
Коль отец сам,
Накопя гнев[139],
На главу чад
Наклика́л казнь[140],
Не избыть им
Роковых кар,
Не спасти́сь им!
Душегуб Раздор ярит их.
Придет делить братьев пришлец,
Скифский булат: нарежет доли
И надел даст
Людоед-Меч.
730 И тебе часть,
И ему часть,
И тебе пядь,
И ему пядь:
Меж сырых глыб
Место есть вам
Для могил двух.
Только царства не делить вам!
Когда сразит
Брата брат,
Сам на себя
Вставший род
Исполнит
Самоубийством жребий свой;
Скверну крови выпьет перстю
На месте том,
Очистительной кто прольет
Влаги дар?
740 Омоет их? О, новых слез
Примесь в чашу древних зол!
Посеял дед,
Внуки жнут.
Корень вражды —
Давний грех:
Поныне
Он в поколенье третьем жив.
Вещий Локсий Лаию,
Пифийский бог,
Из глубин святилища
Трижды рек,
Что Лаий Кадмов град спасет,
Коль бездетным в гроб сойдет.[141]
750 Послушал[142]
Лаий ближних и друзей:
И гибель родил он свою —
Сына,
Отцеубийцу Эдипа.
В ниву сын святую,
В его вскормившие бразды
Сев посеял кровавый!
Увы, на сыновнее ложе
Мать приводит Ата.
Вздымает
Море так за валом вал:
Едва упадает один —
Новый,
760 Втрое грозней, налетает[143],
Бьет в корму с размаха, —
И родимый корабль трещит.
Что меж хлябью и нами?
Лишь тонкие, утлые стены.
Гибнет град с царями.
Проклятий древних тяжко давит мощь.
Нет мира соперникам.
Не гибнет в бурю скудный, утлый челн,
А груз многостяжательный
770 Пловцов богатых
Тянет корабль в пучину.
Кто дивным столь, кто столь божественным
В чертогах домашних,
На стогнах града многих уст молвой
Прославлен был, сколь был Эдип,
Земли спаситель
777 От смертоносной девы?
[Здесь кончается переведенная В. Ивановым часть трагедии.
В Дополнении публикуются стихи 778—1078 в переводе А. И. Пиотровского]
ОРЕСТЕЯ (ТРИЛОГИЯ)
ТРАГЕДИЯ ПЕРВАЯ АГАМЕМНОН (стихи 1—1673)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Агамемнон, царь Аргоса
Клитемнестра, царица
Эгисф, двоюродный брат царя
Кассандра, пленная троянская царевна
Вестник Талфибий
Страж, раб Агамемнона
Хор аргивских старейшин
Служанки Клитемнестры, воины Агамемнона, оруженосцы Эгисфа.
ПРОЛОГ
Богов молю, да кончатся труды сии
Ночных дозоров! Долгий год[144], Атридов пес,
Лежу на вышке, опершись на локоть, —
И ведом стал мне круговратных звезд собор,
Несущих зной и холод, узнаю владык,
Воздушных венценосцев. В свой черед они
Восходят и заходят. А бессонный страж
И ныне ждет: не вспыхнет ли желанный знак[145],
Урочный не займется ль вестовой пожар —
10 Клич огненный из Трои: «Пал Приамов град!»
Царица так велела; мыслью мужеской
Далече загадала... А холоп терпи
На кровле мглу и стужу, не смыкай очей,
Дремотой не забудься! Грезу легкую
Прочь гонит страх: усталых не слепил бы вежд
Покой глубокий. Песней заунывною
От сонной силы отчураться думаешь:
Поешь — и плачешь, вспомнив про былые дни...
Неладно в царском доме; подошла беда!..
20 Когда б хоть ныне кончились труды мои!
Зажгись, блесни, как зорька, весть заветная!..
Далече что сверкнуло? Огонечек мал,
Что нам сулишь мерцаньем? Не победы ль день,
Не празднество ль, не пиршества ль по городу?..
Костер! Костер!
Супруга Агамемнона — услышала ль?
Бегу поведать знаменье. Чрез миг она,
Воспрянув с ложа, радостный подымет клик,
Встречая ликованьем вожделенный луч,
30 Заголосит: «Победа! Рухнул вражий кремль!..»
Ей славу петь, а мне плясать предславие!
За царский дом я трижды по шести очков
Здесь выиграл на вышке — ставку полную[146]!
Когда бы только цел и здрав вернулся сам!
Цареву руку милую сожму ль в своей?
О прочем ни полслова! Поговорка есть:
Стал бык огромный на язык — не сдвинешь. Все
Сказали б эти стены, будь у стен язык...
Кто знает — понял; невдомек намек другим.
ПАРОД
40 Год десятый пошел, как Приама на суд —
Правомощный истец —
Вызывал Менелай, Агаме́мнон звал, —
Сопрестольных царей двудержавная мощь,
Бурный упряг Атридов, что Зевс сопрягал;
И на тысяче слал смоляных кораблей
Копьеносную рать
С государями-братьями Аргос[147].
Зычно кличут обиду, Арея зовут, —
Словно коршуны плачут, птенцов не нашед[148]
50 В потаенном гнезде;
Высоко́ над скалами кружит их чета
И крылами гребет, озирая простор:
Кто похитил приплод,
Что любовно был высижен ими?
И заслышит жилец неприступных вершин
Аполлон или Пан, правосудный ли Зевс —
Поднебесных соседей пронзительный крик
И на вора нашлет
Он Эринию, сирых заступник.
60 Охраняет Крони́он гостиный устав:
Покарать Александра внушал он царям
И поднять за жену многомужнюю[149] спор.
Много схваток и сеч, где колено скользит
У воителей в прахе, как в дребезги щит
Разлетелся, в щепы сокрушилось копье, —
А врагов не разнять разъяренных, —
И данаям судил и троянцам равно
Промыслитель святых неотменных судеб;
И что ныне вершится, свершиться должно:
Ни масла́м не смягчить, ни слезам не залить
70 Всесожжений горящего гнева.
На бесславный покой обрекли нас года
И, на посох согнув, повелели влачить
Одряхлевшую плоть,
Возвратили нам давнее детство.
Ведь младенец — он старцу подобен. Еще
Не вселился Арей
В неповинное сердце; и сок молодой
Не успел забродить. А на ветхих дубах
80 Иссыхает листва. Беззащитней детей —
И на трех с костылем спотыкаясь ногах, —
Наяву — мы виденье ночное.
Тиндареева[150] дочь,
Клитемнестра! Что граду несешь, госпожа?
Али весть? Что за весть? От кого? Что гласит
Сей обряд, сей обход[151]
Всех святынь, чередою, с дарами?
Всем родимым богам, что́ царят в вышине
И живут в глубине,
90 Что врата стерегут и свой град берегут,
Воскуряется дым благовонный.
В нем огонь золотой вспыхнет здесь, вспыхнет там
И взметнется столбом
Пожирая честной миротворной елей
И — бессмертных усладу — тончайший ливан[152].
Кладовых драгоценность царевых
Возлиянья скончав, мне, царица, скажи,
Что́ сказать не запрет!
Благовестье целит унывающий дух,
100 Разрешает печаль в благодарственный гимн.
Разошлась бы кручина, что сердце крушит!
Луч упал от веселых, от праздничных жертв,
Думу черную гонит надежда.
Знаменье славить хочу путеводное, жребий похода
Воинству предвозвестившее. Старости свыше,
С мощью песен,
Дар убеждать — ниспослан.
Когда цари,
Два сопрестольника, сильных согласьем,
110 Юность Эллады,
Пылом отмстительным в сердце горящую,
Тевкрам[153] на гибель
За́ море слали, —
Сели, отколь не возьмись, два заоблачных
Царственных хищника в поле открытом,
По правую
Руку, что́ копьями блещет, от стана, —
Белый с тылу, и черный.
Дичь закогтив, пожирали орлы непраздной зайчихи
120 Из чрева вырванный приплод.
Плачь сотворите, но благо да верх одержит!
Взоры священногадатель[154] возвел на Атридов обоих, —
Разно сердца́ их смутились, — напутственный войску
Брашен орлих
Знак разгадал и молвил:
«Дано загнать
Зверя ловцам, на ловитву идущим.
Все, что́ в ограде
Трои, — стада и добро всенародное, —
130 Хищным насильем
Мойра исторгнет.
Только б никто из богов-небожителей,
Встав, не укрыл темнооблачным гневом
От воинства
Медных твердынь! Артемида ревнует
К птицам Зевса, что́ грабят
Плодное лоно, — святая защитница твари дубравной, —
И ненавидит пир орлов».
Плач сотворите, но благо да верх одержит!
140 «Жалеет всех чад лесных,
Детенышей, мать в слепоте сосущих;
Племя милует робкого зверя
Вместе с выводком львицы лютой.
Знак велит мне на́двое Дева
Растолковать: и к победе орлы и к обиде!..»
Целитель-Феб,
С нами, Пеан-спаситель!..
«Ветром богиня и длительной бурею
Стана пловучего
150 Да не удержит!
Жертвы другой[155] да не взалчет, неслыханной,
Богопреступной,
Тра́пезы, сеющей ненависть в дом и распрю супругов,
Памятный гнев непрощеной обиды,
В недрах семьи затаившийся умысел матерней мести...»
Так, с посулом великим добра, Калхант-прорицатель
Горе по тра́пезе орлей пророчил дому цареву.
Песнь согласуя с вещаньем, —
Плач сотворите, но благо да верх одержит!
160 Жив Бог!
Сущий жив! Коль имя «Зевс»
Он приемлет, к Зевсу песнь
Воскрыляется моя.
Все пытал и взвесил я:
Легковесно было все.
Зевс, мне прибежище, снимет единый с души скорбь,
Отженит от сердца страх.
Пра-бог[156]
Ветхих былей, древлий царь,
Необорной силой лют,
170 Безымянный-днесь забвен.
Он воздвигся — и поник.
Мощь Сильнейший превозмог.
Гимны победные Зевсу воспойте: ему — власть!
Мудрость мудрых — Зевса чтить.
К разумению Добра
Зевс ведет путем скорбей,
Научает болью нас...
Нет сна; в сердце память каплет яд,
180 Злой укор... Видит грех, видит казнь —
В разум входит человек.
Нас к добру небесного насилья
Нудит благостный ярем.
В те поры старейший царь,
Вождь ахейских кораблей,
Ведуна не укорил.
Свой рок — принял он, не возроптал.
Ветра нет. Ждать устал ратный стан
Там, в плену Авлидских[157] волн,
190 Где, буруном закипев, от моря
Вспять бежит, дыбясь, Эврип.
Дохнуло вдруг бурей от Стримона.
Заказан путь по́ морю. Смятенье ...
В заливе вал разит суда,
С якоря срывает.
В лишениях, в уныньи праздном,
За днями дни рать влачит; крушится мощь.
Когда ж изрек Калхант
Горькое зол целенье,
200 Тяжкий чрезмерно выкуп,
Страшный закон Девы святой, —
Не удержав брызнувших слез,
Посохами братья-цари
Стукнули разом о́ земь.
Возго́ворил старший брат: «Постигнет
Ослушника воли божьей кара.
Но грянет гнев и над отцом,
Дочь — кумир семейный —
Сгубившим, обагрившим руки
210 Отцовские детской кровью[158] жертвенной.
Что здесь не грех? Все — грех!..
Я ли дружину выдам?
Я ль корабли покину?
Царский мой долг — страшной ценой
Бурю унять. Яростен рок;
Яростней жар воли одной.
Быть по сему, во благо!»
В ярмо судьбы — раз он впрягся выей,
И помысел темный — раз к несчастью,
220 Ожесточася, уклонил, —
Стал дерзостен, стал дышать отвагой.
Умыслив зло, смертный смел: одержит
Недужный дух единая ярость.
Вот семя греха и кар!
Дочь обрекает на казнь отец,
Братнего ложа мститель, —
Только б войну воздвигнуть!
Ее мольбы, плач, к отцу взыванья,
Ее красы нежный цвет свирепых
230 Не тронули Арея слуг.
С молитвой царь подал знак, и жертву,
Не козочку — деву — тканью длинной
Покрыв, схватили; еле живую
Повергли на жертвенник;
Полных, как парус, милых уст
Звук заглушили томный[159], —
Чтоб не кляла злодеев.
Шафрановых волн ручей[160] — блеск фаты —
Лия на луг, кроткий лик подъемлет
240 Невинная, — чья бы кисть этот лик явить могла? —
Вперяет в убийц немой,
Милосердья полный взгляд,
Как будто речь держит к ним...
Давно ль она, луч хором царевых,
Когда гостей царь-отец потчевал, пела песнь
Застольную и богов хвалила,
Славя достаток отчий?
Как пал удар, — скажет тот, кто там был[161].
Не видел я. Жрец Калхант искусный...
250 Страданием учит нас Правды суд по-божьи жить.
Событий грядущих шаг
Слыша, — жди, пока придут.
Встречая ж их, будь готов
И слезы лить... День взойдет — покровы
Спадут. Добро верх возьмет... Да вершит Правда суд! —
Как по́ сердцу, паче всех, надёже
Града сего — царице.
ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ
О Клитемнестра! Пред твоим величием
Склоняюсь я: долг подданных царицу чтить,
260 Когда на троне мужеском владыки нет.
Утешена ль вестями, в уповании ль
На весть благую, жертвы жжешь? Мне знать о том
Отрадно было б. А смолчишь — обиды нет.
Заря, как люди молвят, да родится нам
От матери отрадной — благовестницей.
Услышишь радость, что и в снах не чаялась:
Одержит мощь аргивская Приамов град!
Скажи еще! Ушам своим не верю я.
Ахейцы взяли Трою — ясно сказано.
270 В груди взыграло сердце ... Очи слезы льют!
Любви нелицемерной эти слезы — знак.
Надежному ль ты вверилась свидетельству?
Весть подлинна. И мысли не затмил мне бог.
Не сон ли, ночью виденный, за вещий мнишь?
Нет, сонных грез за правду не почла бы я.
Надежд не обольстил ли безымянный слух?
Аль ты с ребенком малым разговор ведешь?
А много ль дней прошло со дня, как город взят?
В ту ночь он взят, что родила нам этот день.
280 Какой бы вестник столь проворно весть донес?
Гефест на Иде[162] светоч вестовой зажег.
Костер перемигнулся в высоте с костром
Огнистой перекличкой. Камень Гермия
На Ле́мносе ответил Иде пламенной.
Ему — Афон, дом Зевса. Высоко взметнул
Он зарево веселое. А за морем,
Завидя свет, подобный солнцу красному,
Утес Макиста вспыхнул. От огня огонь
По главам загорался и бежал вперед
290 Моим гонцом. Макист не медлил: бодрствовал
Досужий соглядатай. Уж урочный знак
У волн Эврипа видит мессапийский страж,
Сгребать листву сухую, бурелом спешит,
Громаду поджигает, и горючий столб
Поло́хом рдяным дале, дале весть несет.
И пламенник маячит (не слабел гонец
В неутомимом беге) за Асоп — рекой,
За низменностью влажной, как луны восход, —
Будя на Кифероне отзвук огненный:
300 Приметили мерцание дозорные,
Огромней, чем показано, кладницу жгут.
За озеро прозванием «Горгоны Глаз»,
Закинут свет и Козьих досягает скал,
И там велит горючих не жалеть дубов.
Пожар несметный вздыбился; искристый хвост,
Меж облак рея, тусклой багрянит зарей
Хребет, что́ волн Саронских оградил залив.
Чредою светозарной маяки встают.
Уж Арахней зарделся меж окрестных гор,
310 И в дом Атридов долгожданный луч упал,
От пращура Идэйского затепленный!
Закон я огненосцам таковой дала:
Гнался ревнитель вырвать у ревнителя
Простертый светоч. Первый и последний честь
Равно стяжали. Вот мое свидетельство:
Победы весть из Трои мне прислал супруг.
Богов царица славить светлый час велит.
Но дай еще мне слушать! Надивиться дай
Твоим речам чудесным! Говори еще.
320 Ахейцы ныне в Трое. Мнится, в ней стоит
Разноголосых кликов неслияный гам.
Елей и уксус вылиты в один сосуд,
Смесятся ль? Нет! Дружить не станут. Так
Взыванья побежденных и осиливших
Звучат раздельно, — как различна их судьба.
Одни, припав к раскиданным окрест телам
Мужей и братьев, — дети — к старикам прильнув,
Родимым дедам, все — рабы, и стар и млад,
Вопят и воют, и сиротский плач творят.
330 А тех (всю ночь страда кипела бранная)
Сажает голод за столы роскошные
Знатнейших граждан: вольный им везде постой.
Они без разверстанья, кто куда попал,
В домах опальных и палатах вражеских,
Пристанище находят. Уж не мерзнуть им,
Бездомникам, под росами, под инеем.
Не нужно караульных: в неге спи всю ночь,
Коль чтить градовладык они догадливы
И в вотчинах богов не святотатствуют, —
340 Не обернется им победа пагубой.
Но воинству соблазн велик разграбить то,
Чего запрет коснуться; и влечет корысть.
А путь заморский ратным предлежит свершить,
От меты вспять[163] измерить стадий. Плаванье —
Удел неверный. Если прогневят богов,
Проснется — мстить убийцам — убиенных сонм,
Хотя бы новых бедствий не готовил рок.
Так женским я раскидываю разумом.
Добро ж да верх одержит! Не пророчу зла.
350 Дана была мне радость от судьбы в залог.
Как мудрый муж, высокая жена, ты речь
Отрадную держала; и свидетельством
Ее скрепила верным. Час настал — богам
Воздать хвалы за мзду трудов, за щедрый дар.
О, державный Зевс! О, помощница Ночь,
Дароносица слав лучезарных,
Что набросила сеть на Троянский кремль,
Неразрывные мрежи неволи на град!
Изобильным уловом твой невод полн:
360 Ни младенец, ни муж
Не бежал всеохватного плена.
Ты ж, гостиного права доправщик, Зевс,
Ты в лучника метил, сгибая лук,[164] —
В Александра! Давно выжидал ты миг,
Натянув тетиву, — и взвилась стрела,
И не праздно в поднебесьи пела.
СТАСИМ I
Они познали, как разит Зевс,
И явен гнев его очам всех.
Свершился вышних правый суд. Кто скажет,
370 Что до земли
Дела нет небесам,
До попранных дела нет
Святынь богам, — дерзкий, лжет!
С потомков взыщет мзду
За святотатство бог,
За буйство жадных вожделений,
За пресыщенное надменье.
Во всем блюди меру ты! Малых благ
Долей будь доволен
380 В сердце смиренномудром.
Всех сокровищниц златом
Не откупится гордый,
Кто великий возмнит алтарь
Вечных правд ниспровергнуть.
Нашепчет пагубный совет страсть, —
Ее ж заслал, вины предтечей, злой рок, —
Сулит покрыть следы. Но дел преступных
Не утаить:
Страшный в них тлеет свет.
390 Подсунутых в сбыт монет
Поддельный блеск меной стерт,
И низкий черен сплав:
Преступник узнан так!..
Ребенок гонится за птичкой, —
А на страну проклятье пало!
Вотще молить всех богов: глух судья!
Род стереть злодея
Алчет святая Правда.
Ты, пришлец в дом Атридов,
400 Гость Парис, за хлеб, за соль,
Святотатец, хозяина
Выкрал лестью супругу!
Она ушла, родине в дар мечи
И копий лес, путь морской, ратный труд оставив,
Неся троянцам пагубу в приданое.
Порхнула пташкой из теремов! Порог
Непреступимый перешла...
Провидцы так дому пели горе:
410 «Увы, увы, княжий дом! пустынный дом!»
И ложе, увы, сирое! Ушла жена
От мужа... Тих мрачный дом!...
Не отмщен, не заклеймен
Злой побег... Но веры нет
В ее побег! Не ее ль
Все царит в сих чертогах призрак?
Изваяний прекрасных
Ненавистно прельщенье:
Алчут очи живой красы!
Где ты, где, Афродита?
420 Тоска любви марево страстных нег,
Мечтательных чар обман в томных снах являет.
Простерлась облак тонкий удержать рука, —
Скользя и тая, мимо, в пустую даль,
На крыльях невозвратных грез,
Тропой теней реет призрак милый...
Печален муж; сир стоит чертог царев;
Но горшая в домы граждан скорбь вошла.
Эллада вся шлет на брань
В край чужой своих сынов.
430 Каждый кров осиротел,
Покинутый. Плач творят
По родным, по кормильцам семьи.
Мужа за море слали:
Мужа взамен приемлют
Лишь доспехи, да пепла горсть
В погребальном ковчеге.
Меняла ты, сечи бог,
Злой Арей! В бой несешь,
Ростовщик скупой, весы:
440 Даешь в обмен — персть за кровь,
Золу за жизнь. Мужа взял —
Отдал прах... Не золото —
Прах; но весит с данью слез
Пепел в урне тяжело!
Ее приемля, мертвых славят: этот был
Испытанный воитель; тот
Дрался, как лев...
«Да, за жену чужую кровь», —
Ропщет толпа, — «мы щедро льем».
450 Так на владык-зачинщиков
Копит народ обиду.
Сколько ликов прекрасных
Окрест Трои блуждают,
Чей победный почиет сонм
В чужедальней могиле!
Клянет молвы гнев глухой
Брань царей; с воевод
Требует цены за кровь.
Все ждешь: в ночи весть придет
460 Ужасная, Мрака дочь...
Враг богам, кто кровь лиет,
Не жалея. Черные
Вслед летят Эринии
За тем, кто счастьем взысканный, попрал закон,
Меняют долю: пала мощь;
В бесчестье честь
Бог обратил. Ничтожество —
Гордых удел; и след их — стерт.
Слава — тяжка, и молнией
470 Взор зажигает Зевса.
Доли верной хочу я,
Незавидной: ни славы
Разрушителя, ни цепей
Подъяремного плена.
По городу молвь идет:
«Победы весть! Знак в ночи
Вспыхнул!.. Знак? Но подлинный
Глагол — кто скажет? Лживый нам демон льстит.
Безумец разве, иль ребенок, блеск огня
480 Увидевший, верить рад на миг всему,
Чтоб обман узнав, чрез миг
Горшей зреть тщету надежд.
Жене к лицу — власть ее, —
До времени, наугад, торжествовать.
Жена нетерпелива: долгим кажется
Ей ждать годин, и сроков ждать.
Но постыдит
Женских уст кичливость бог.
ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ
Сейчас узнаем: светочей ристание
490 И сговор пресловутый вестовых огней —
Явь или сон? и нам сверкнувший пламенник
Вещал ли правду, очи ль обаял мечтой?
Идет от моря путник, ветвью масличной
Прикрыт от солнца; прах густой на нем налип,
Летучей пыли придорожной тяжкий брат.
Он весть небессловесную несет, как дым
Костров багряных, рдеющих по дебрям гор.
На мой привет — иль радостней чем кликну я,
Откликнется, — иль ... если ... Но молчу о том.
500 Добро пусть к добрым знаменьям приложится!
А кто иное в сердце держит, пусть беду
Греховной мыслью на себя ж накличет сам.
Родимый Аргос! О порог отечества!
На год десятый вижу вновь тебя. Надежд
Крушилось много; но сия исполнилась.
Не чаял я, что вышние готовят мне
В земле родной, близ отчих усыпален, гроб.
Тебе поклон, земля моя! свет солнечный!
О Зевс, страны владыка! Сребролукий Феб,
510 Метать уставший тучи смертоносных стрел!
Довольно ты у струй Скамандра[165] нас губил:
Будь ныне вновь спасителем, целителем,
Вещун Пифийский[166]! Вам поклон мой земной, всем
Богам, обставшим площадь! И первей других
Гермес, тебе, вождь вестников и честь гонцов!
Герои, вам, пославшим нас на смертный бой,
Домой зовущим ныне уцелевший полк!
Царей палаты вам привет, честной чертог,
И пращуров престолы, и кумиры врат!
520 Воззрите светлым оком, праздник празднуйте!
Другого нет такого: после долгих лет
Приходит, свет неся в ночи, на радость вам
И всем, во граде сущим, Агамемнон царь.
Встречайте славословьем, целованием
Того, кто плугом Зевса правосудного
С землей твердыню Трои, запахав, сравнял:
Где были башни, храмы[167] — поле ровное!
И семя истребил он града вражьего.
Склонивший супостата под такой ярем,
530 Атрид старейший, счастьем возвеличенный,
Приходит к вам, достойнейший из всех людей,
Живущих ныне, почести. Наглец Парис
С его народом ныне не похвалится
Хищеньем безнаказанным: настигнут вор.
И выкупа не добыл от ограбленных,
А современный родине свой дом[168] низверг;
А мы двойную с рода их взыскали мзду.
Ахейский вестник, радуйся! Из войска ты?
И жив, и рад; и ныне умереть готов.
540 Знать, крепко по отчизне стосковался ты?
Так, други, что расплакался на радостях.
Так болью сладкой тот же вас томил недуг?
О чем вопрос твой? Невдомек мне разум слов.
По нас в разлуке вы тужили, мы — по вас.
Любила ль нас отчизна, как отчизну мы?
Кручинясь много я вздыхал от черных дум.
Что ж граждан столь крушило? Аль за войско страх?
Чтоб лиха не накликать, — я молчать привык.
Бояться сильных начал без царя народ?
550 Как ты, скажу я: ныне мне и смерть красна.
Еще б! — коль обернулось горе радостью.
За долгий срок не может все нам по́ сердцу
Случаться в жизни: будут и лихие дни.
Не боги мы: те легкий провождают век...
Чего в походе мы не натерпелися!
Главы нам было негде преклонить. Ни нар
На палубе не сыщешь, ни скамьи присесть:
Стой в тесноте! На суше — пуще бедствия.
Стояли под палатками у вражьих стен,
560 Знобимы мглой болотной и росой небес.
Всегда пропитан влагой тлел на теле плащ;
Живая нечисть в прелой развелась шерсти.
А лютые морозы — птицам пагуба, —
Когда повеет стужей Ида снежная!
А зной палящий, как уснет в безветрии,
Упав на ложе полдня, море мертвое!
К чему вздыхать о прошлом? Миновал и труд.
Почивших упокоил непробудный сон.
Им отдых мил; охоты нет из гроба встать.
570 Не горестен удел отшедших: благо им!
Гнев рока скорбью новой не постигнет их.
Сказать прости всем бедствиям — завидный дар!
Мы ж, остальные из ахейской рати, мзду
Стяжали, перед коей все труды — ничто.
Пред этим солнцем смеем похвалиться мы
И за́ море по всей земле послать молву:
«Низвергнув Трою, воинство аргивское
К столпам святынь Эллады пригвоздило в дар
Богам отцов, сии добычи древние».
580 И кто услышит весть сию, похвалит он
И град, и полководцев; и хвалу воздаст
Тебе, о Зевс-вершитель! Всю сказал я речь.
Не буду прекословить: победила речь.
Благому наставленью рад и старец внять.
Но весть царице, вестник, объявить спеши:
Семье царевой этот дар, и с нею — мне.
Не час прошел, как с уст моих от счастия
Сорвался клик! В ночи то было; пламенник
Сторожевой поведал: Илион погиб!..
590 А кто-то издевался: «Ты поверила
Кострам горючим? Троя в эту ночь взята!
Легко ж восторг подъемлет сердце женское»
И думали разумники: безумна я.
Меж тем я жертвы правила. И звонкий глас
Наполнил стогна, торжища хвалением.
Так женщина велела! Благовонный дым
Смол пылких из святилищ восходил к богам.
О чем бы ныне стал ты здесь витийствовать?
Все, все желанный вскоре мне расскажет сам.
600 Но так как уготовать я спешу прием
Торжественный супругу и властителю
(Ах, есть ли в доле женской лучезарней день,
Чем тот, когда пред мужем, что с войны пришел
И цел и здрав, ворота распахнет жена?), —
К царю вернись, о вестник! накажи ему
Не медлить доле! Ждет народ, и верная
Жена тоскует. Та ж она, какой ее
Покинул он: собакой сторожит дворец,
Хозяину покорна, и врагу страшна.
610 Дом цел: нигде царева не снята́ печать.
Как медный сплав подкрасить не сумела б я,
Измены так не ведаю. Мне чужд соблазн.
Злоречие немеет. Честной женщине
Такою правдой, мнится, похвальба — не стыд.
Красно царица речь вела, — всем вестникам,
Толковникам искусным в научение.
Ты ж мне скажи, родимый: Менелай Атрид —
Вернулся ль, невредимый, с поля бранного
С полком осталым, — родине желанный князь?
620 К чему друзей мне тешить вестью радостной?
Обман недолговечен; обличится ложь.
Вестей благих, но истинных мы, вестник, ждем.
И горькой правды, как ни льсти, не скроет лесть.
Скажу всю правду: скрылся он от воинства,
Ушел во мглу глухую[169] с кораблем своим.
Отдельно ль якорь поднял на глазах у всех?
Иль всех постигла буря — и корабль исчез?
Ты в цель уметил словом, как стрелок стрелой,
И речью малой скорбь вещал великую.
630 Что молвят корабельщики? Спасенье ли
Царю сулят, могилу ль в глубине морей?
Кто знает, что с ним? Видит кто? Ты, Гелиос,
Зовущий жизнь из мрака на лицо земли!
Скажи, как буря грянула, и как прошла
Над вашими главами сила грозная?
День светлой вести грех сквернить печалию,
И купно разноликим угождать богам.
Когда несет гонец понурый городу
Отчаянье и ужас: «Вся погибла рать!
640 Всем плач двойной творить — по граду общиной,
В домах — по кровным! в каждый дом вошел Арей
С двуострою секирой, алча красных жертв!
Всех ранил обоюдоизощренный рок!» —
Таких вестей слагая грудь, поет гонец
Пеан победный дщерям тьмы — Эриниям.
Но я спасенья жданный вестник, радости
Глашатай вам, прибыток благоденствия,
И милость вышних петь скончав, зачну ли быль
О каре, коей боги посетили нас?..
650 Огонь и Море, древние враги, в союз
Вступили и держали клятву крепкую —
Усильем дружным мощь сломить аргивскую.
В ночи беда нагрянула. Фракийский ветр
Громил и бил с налета о корабль корабль
И, как быков, бодаться нудил. Вихрь, крутясь,
Метал их, буйных, рвал и гнал. И спутников
Мгла поглотила... Злобный пастырь стадо пас:
Когда же встало солнце над пучиной вод,
Глядим, все море зацвело Эгейское
660 Мужей телами, кузовов останками.
А наш корабль из хляби целым некий бог
Исхитил — или вымолил пощаду нам.
Не человек, поистине, был кормщик нам!
Судьба благая, на корму воссев, сама
Путь правила до пристани, чтоб волн разбег
Пловцов не грохнул о гряду прибрежных скал.
На белый свет из ада вышед водного,
Опомнившись, — уж мы Судьбе не верили:
Страстна́я скорбь пронзила дух; поднялся плач
670 О бурею отторгнутых соратниках.
Кто смерть обрел, кто страждет. И сберегший жизнь
Вспомянет нас в числе погибших: верно так!
А мы про них, в разлуке горькой, тоже мним.
Но к лучшему исходу да ведет Судьба!
Жди Менелая: первым, знаю, он придет.
Когда единый Солнца луч его живым
Еще и зрячим видит на лице земли, —
Сам Зевс о нем промыслит, охраняя род, —
Надежда есть, что витязь и домой придет.
680 Вот, все ты слышал; всю поведал правду я.
СТАСИМ II
Кто ей имя это дал[170],
Предвещающее плен?
Роковое нагадал — вещий, кто?
Демон был он, чей язык
Чаровательный сложил
Имя «Елена»! Ей удел—
Храбрых пленять и — пленницей —
Мощных соперников
Полонить корабли,
690 Грады и царства...
Разняла ревнивый полог, —
Бог-Зефир попутный веял...
А по влажным
Бороздам ловцы еленя
В медяных пустились латах;
Правят к берегу лесному,
К тем устиям Симоиса[171],
Алчут се́чи кровавой.
С Илиона божий гнев
700 Кару позднюю взыскал
За поруганную честь брачных уз —
Сопричастником огня,
Хлеба-соли и воды;
За столованье — брачный пир, —
Где жениховы родичи
Песнию свадебной
Молодую чету
Славили громко.
Разучился древний город
710 В оный день веселым песням,
Восстенал он,
Что сосватал город с горем
Александр проклятой свадьбой, —
Граждан жизнь положивших
За родину, поминая,
Жертвы се́чи кровавой.
Некто льва воспитал в дому,
Из пещеры слепого взяв
От сосцов материнских.
720 В первые месяцы львенок,
Детям забава и старцам,
Ласковый был домочадец.
Хозяин на руки его,
Как малого ребенка, брал.
Есть хотел он — махал хвостом,
В очи глядя умильно.
Вырос зверь — и природный нрав
Страшным делом явил, воздав
Ярой злобой кормильцам.
730 Трапезой лютою хищник
Глад кровожадный насытил,
Кровию залил овчарню.
И трепетом и горем он
Наполнил оскверненный дом.
Кары божией мрачный жрец
Был семьею воспитан.
Она вошла в старый дом —
И с ней вошла отрада,
Как вешнее
740 На́ море затишье.
И в полном доме всех сокровищ
Краше — ее живой кумир,
Чье дыханье пленяет разум,
А глаза — луч огневых стрел,
Что Эрот спускает с лука...
Но исчез вдруг золотых нег
Роковой сон, — страшна всем
Дочь Леды в Трое: Парис
Взял Эринию в жены!
750 Старинное, все живет
В устах молвы присловье:
«Обилие
Не умрет бездетным.
Родит удача злое чадо,
Лихо семье; и расцветет
Счастье горем, нуждой богатство».
Но не так я рассудил бы!
Говорю: вина людская
Наплодит сонм роковых чад,
760 И похож род на вину-мать.
А правда добрых родит
Дочь — прекрасную долю.
Надменных душ дерзость, ты —
Мать обид!
Лютых чад множишь ты;
Плодится род.
Мучительство — потеха злому племени.
Но встанет день, не минет —
И новое родится чадо в ложнице:
Чудовищной,
770 Мрачной вины проклятье,
В матерь обличьем демон.
Дымит очаг, черен дом,
Скуден дом:
Если ты, Правда, в нем, —
Он светел весь.
Когда ж палаты в золоте, а с рук владык
Не смыта скверна крови, —
Ты, взоры отвращая, вон идешь, презрев
Заемных слав
780 Суетный блеск. Приводишь
Все ты к пределу, Правда!
ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ
Ей, гряди, государь, Илионских твердынь
Сокрушитель, Атрид!
Как тебя мне встречать? как тебя величать,
Не умалив, о царь, не превыся хвалы,
Соразмерной делам?
У кого на уме лишь казаться, не быть, —
Ограждения правды не чтит он.
790 На словах сожалеть, с огорченьем вздыхать
Не готовы ли все? Но не все острие
Сострадания в сердце приемлют.
И сорадуясь льстиво, к улыбкам они
Невеселые лица неволят, и лгут.
Но своих ли овец не узнает пастух?
Властелин прозорлив: лицемерных притворств
Он легко различит водянистую смесь
От беспримесной верности сердца.
Не таю, что, когда за Елену ты слал
800 Корабли с молодежью на гибель,
Не прекрасным твой образ являлся очам:
Ты кормило мятежным страстям уступил
И жестокостью жертв
Распалял в обреченных отвагу.
Но свершившему дело хвалу и любовь
Не уста лишь, а сердце дарует.
И со временем все обличится, о царь:
Кто по совести, кто без тебя не к добру
Опекал государство и граждан.
810 Аргивские святыни, боги родины,
К вам первым речь! Вы были мне пособники
В пути возвратном и в отмщеньи праведном.
Исполнен приговор ваш. Не со слов истца
Вы Трою осудили. Тайно жребии
Все в урну крови пали, до единого.
Чредой касались урны милосердия
Рукою праздной судьи: не наполнилась
Пощады урна!.. Грудой пепла дымного
Обрушилось величие. Истлел костер
820 Под бурей рока. Тучной тризны облако
Стоит над пожари́щем... Вас из рода в род,
О боги, славить будем! Ибо взыскано
Сторицею возмездье: за одну жену
Загрыз аргивский зверь[172] и в прах зарыл народ[173].
Рожден утробой конской, щитоносный полк
Прыжком взял стены, хищник, переждав Плеяд[174].
Во мраке огляделся лев, и спрянул в кремль,
И царской нализался крови досыта...
Первины благодарности воздав богам,
830 Тебе скажу я слово. Помню все. С тобой
Единого желаю. Твой поборник я!
Немногих добродетель — вознесенного
Благой судьбиной друга чтить без зависти.
Кто счастьем обделен, вдвойне неду́гует,
Язвимый зложелательством: своей беды
Ему, знать, мало, — горше сокрушается
Чужой удачей. Верно говорю сие,
На опыте изведав, жизнью выучен,
Что дружества личина — только зеркало
840 Приязни нашей, призрак и обман очей.
Один был верен — Одиссей, когда со мной
Надел хомут, хоть не желал[175] под Трою плыть.
О нем я вспоминаю, а в живых ли он —
Не ведаю... Что, старцы, до гражданских дел
И дел священных, — все рассудим вместе мы,
Совет назначив. Доброе для города
Упрочить должно, чтоб и впредь давало плод;
А где леченье нужно, там потщимся мы
Болезнь пресечь, врачам подобно, чья рука
850 И жжет и режет, здравым не вредя частям...
Иду в чертоги, где очаг и жертвы ждут, —
Десницу простирая благодарственно
К богам, меня пославшим и приведшим в дом,
И да пребудет спутницей Победа мне!
Аргивских граждан чтимые старейшины!
Не стыдно мне признаться, и к чему таить? —
Изныла я в тоске по муже... Дни текут —
Застенчивость и робость покидают нас.
Скажу пред всеми: жизнь была не в жизнь со дня,
860 Как отплыл он, — безмужней, безутешной мне!
Уж в доме опустелом, запершись, сидеть
Вдовой живого мужа — горе горькое.
А тут еще за слухом слух зловещие
Глашатаи приносят: тот — лихой конец,
А этот — лише каркает. Развылись псы,
Зло на́ дом наклика́ют! Ведь когда б супруг
Все раны принял, сколько их молва начла, —
Дырявым просквозило б тело неводом.
Когда бы умер столько раз, как был отпет
870 Друзьями, — новый Герион[176] о трех телах,
Он три б участка занял, каждый в рост длиною,
В троих обличьях трижды погребаемый.
Чуть разумом от страха не рехнулась я!
Не раз из петли, со стропила свешанной,
Царицу вынимали слуги верные.
И вот, о царь, причина, почему не здесь
Живой залог обета, нас связавшего, —
Орест, — как должно было б. Не дивись тому:
Твой сын на воспитании у Строфия[177]
880 Фокейца, друга верного, старинного.
Провидел Строфий нашу здесь беспомощность,
Твою опасность бранную, мятежный дух
Народа, старшинами недовольного:
Падет престол — наследника обидет чернь.
Ему вняла я; мнилось, нет в совете лжи...
Что ж я не плачу? Выплаканы слез ручьи!
Иссякли очи: влаги не струить им вновь,
От бденья потускнели. Ночи долгие
От милого ждала я вести пламенной,
890 Вперяя взоры в сумрак: не мерцала весть.
Едва дрема смежала вежды — столь чутка,
Что реянье и пенье комариное
От черных снов будило душу: снился ты —
В беде... И больше, чем мгновений отдыха,
Я страхов знала, чуть забудусь. Так была
Я стад твоих овчаркой... Ныне все прошло!
Ты здесь, оплот мой в бурю, гордых сводов столп,
Единородный сын, отцом обретенный,
Пловцами брег нечаянно завиденный,
900 Весенний день, сменивший вьюги зимние,
Пред путником в палящий зной студеный ключ,
Все сладостное, что несет спасение!..
Таких похвал достойным я почла его,
И зависть да безмолствует! Мне лучше знать,
Что я перестрадала... Низойди же к нам,
Желанный, с колесницы! Но, сходя, ногой,
Поправшей Трою, вместно ль повелителю
Коснуться праха дольнего? Рабыни, вам
Был дан приказ. Коврами царский путь устлать.
910 Что медлите? Раскиньте ж ткань пурпурную!
Тропой багряной Правда поведет его
К нечаянному сретенью[178], в готовый дом.
Та, что́ не спит, с богами все промыслила.
Дочь Леды, дома царского печальница!
Разлуке долгой речь вела ты равную,
И много слов сказала. Но пристойнее
Хвалу, как дар почетный, от чужих принять.
Меня ты негой женской не изнеживай!
Не варвар я, чтоб лестью раболепною
920 И земным поклоненьем утешаться мне,
И пышных не стели мне тканей под ноги:
Их зависть сглазит; так богов единых чтут.
Красы цветные, смертный, попирать дерзнув
Стопой надменной, вышних оскорбил бы я:
Одна богам, другая человеку честь.
Делами, что́ соделал, а не пурпуром,
Что́ я топтал, прославлен буду. Лучший дар
Смиренномудрый помысл. И лишь тот блажен,
Кто жизнь скончает в мирном благоденствии.
930 Что́ правым чту, чего не смею, — я сказал.
К чему моим желаньям прекословить, царь?
Что я сказал, того держуся. Так и знай.
Обет ли ты принес такой, страшась богов?
Верь: знал, что говорю я, если так сказал.
Что сделал бы, кичась, Приам, свершив твое?
По тканям пурпуро́вым верно б шествовал.
А ты дрожишь людского осуждения?
Есть в мненьи всенародном сила грозная.
Кто славу любит, должен ненавидим быть.
940 Жена! к лицу ли словопренье женщине?
Уступчивость прилична победителю.
Ты дай пример, коль в споре победила ты.
Сдаюсь; но все ж, владыка, уступи мне власть.
Коль как тебе угодно, пусть развяжут мне
Ремень, и снимут обувь, чтоб раба ноги
На пурпур не ступала с госпожой своей.
Недобрым оком боги не взглянули бы
На эту расточительность! Стыжуся я
Топтать богатство, блеск волны бесценной мять...
950 Но слов довольно! Пленницу, вот эту, в дом
Введи с приветом. Вышние цари глядят
На кроткое величье благосклоннее;
В ярме же рабском узник зложелателен.
Сию рабыню, цвет добычи избранной,
Мне в дар почетный присудило воинство.
Ее привел я... Ныне покорен тобой,
Доро́гой, ярко рдеющей иду в чертог!
Есть море: кто потушит зыбь кипучую?
Улит оно питает многоценный сок
960 И данию выносит неоскудною
Риз царских славу — пурпур. В кладовых твоих,
Хвала богам, не мало их. И бедности
Твой дом не знал. Раскинула б и больше я
Порфир на потоптанье, если бы некий бог
Такой цены востребовал за жизнь твою.
Жив был бы корень, — вырастет листва; окрест
В дни Сириуса[179] знойного развесит тень.
Вернулся ты к святыням очагов твоих, —
Не все ль зазеленело? не весна ль пришла?
970 Когда же Зевс лучами гроздье кислое
В дар сладкий претворяет,— не прохлада ли
Под кровом дома, если муж верховный в нем?
О Зевс верховный, Зевс-вершитель, сам сверши,
О чем молю! Воспомни, что судил свершить!
СТАСИМ III
Что же страх меня томит,
И предчувствие душе
Неотступно представляет ужас?
Глухо пророчит
О чем неотвязною песнью?
980 Как зловещих, смутных снов
Навожденье отогнать?
Захватил темный сонм
Кремль души, где разум — царь...
Состариться успело время с той поры,
Как, пески взрыв, канат
Был отпущен: тронулись
В путь под Трою корабли.
Ныне видеть их возврат
Довелось моим очам.
990 Что ж в ушах безлирный плач Эринний[180]
Слышен немолчно?
Неведомый голос заводит
Похоронный хор в душе
Над могилою надежд.
Но не лжет сердце нам,
Если любит. Не вотще
Предчувствий вихрь замершее крутит, как лист.
Морок, сгинь! Вас молю,
Боги: темный наговор
1000 Зловещанья постыдить.
Век здоровым жить — хворь под конец нажить.
С виду — кровь с молоком;
А болезнь, как сосед,
Подкопала надежную стену.
Бойся на всех парусах
По́ морю мчаться стрелой:
Вдруг налетишь с кораблем
Ты на мель!
Не жалей тогда добра,
1010 Щедро сыпь на дно дары,
За́ борт выкинь всю корысть:
Жизнь дороже, и корабль —
Легче стал он, победнев, —
Может быть, еще спасешь.
Ежели Зевсовы ливни обильные
Ниву глубоко вспоили, — в то лето
Голод селам не грозит.
Ливень мил земле; кровь пролита́я — скорбь.
Дождь зерном соберешь;
1020 А истекшую кровь
Оживит ли кудесник искусный?
Зевс возбранил; и того,
Кто воскрешать мертвецов[181]
Истинно мог, — от живых
Восхитил.
О, почто же Рок замкнул
Глас богов в моей груди,
Чтоб завет не прозвучал!
Ты хотело б упредить,
Сердце, косный сей язык!
1030 Ныне, вещее, во тьме
Ты безглагольной тоской содрагаешься.
Вырвется ль слово, — бесплодною песнью
Поздний стон замрет в устах.
ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ
Войди и ты, — к тебе, Кассандра, речь моя! —
В сей дом и круг, с которым Зевс тебе судил
Незлобное священных струй общенье[182]. Стань
В толпе рабынь, у пламени подателя...
Сойди же с колесницы, гордый дух смирив.
1040 И сын Алкмены, помнят были, продан был[183],
Склонял под иго выю, рабий хлеб вкушал
Кому ж удел в неволе жить, добро тому
В издревле изобильном доме рабствовать.
Вчера разбогатевшим — внове власть; они
К рабам жестоки, требуют чрезмерного.
У нас не так; по совести господствуем.
Тебе царица ясную держала речь.
Ты в сети плена роком пленена. Иди ж,
Покорствуй, коль не хочешь быть ослушницей.
1050 Лишь варварский, быть может — словно ласточке[184],
Ей щебет вразумителен? Коль наш язык
Ей внятен, чужеземку победят слова.
Сойди же наземь, следуй за владычицей.
Тебе же, видишь, хочет госпожа добра.
Досуга нет мне медлить здесь. Уж агнцы ждут[185]
Заклания у жертвенника среднего
Палат царевых. Праздника дождались мы,
Какого накануне и не чаяли!..
Коль ты послушной хочешь быть, — спеши, раба!
1060 Когда ж не разумеешь звука слов моих, —
Руки, дикарка, мановеньем дай ответ!
Толмач тут, вижу, надобен: темна ей речь.
Сама же — словно пойманный в тенета зверь.
Она — иль в исступленьи, иль мятежится.
А диво ли? Как дикий зверь в тенетах, весь
Ее народ: не ведал он досель узды.
Пусть в ярой пене выкинет бессильный гнев,
Иду. Мне униженье — тратить с ней слова.
Не гнев, а жалость к пленнице в душе моей!
1070 Сойди с повозки, бедная, и новый свой
Учись нести безгневно роковой ярем!
КОММОС
О, Аполлон разящий[186]!
Увы мне, злосчастной!
Почто стенаньем Локсия зовешь? Ему
Пеан согласный сладок, ненавистен плач.
О, Аполлон разящий!
Увы, мне, злосчастной!
Опять зовет заплачкою кощунственной
Того, кто отвращается от воплениц!
1080 Путей страж, разящий,
Сразивший меня на смерть, мой бог!
Стрелой другою на смерть ты сразил меня!
О горькой доле плачет; о лихой своей
Судьбе пророчит. Вещий и в рабыне дух.
Путей страж разящий,
Сразивший меня на смерть, мой бог!
Куда, увы, в какой ты дом меня привел?
Сей дом — Атридов. Коль сама не ведаешь,
Где ты, — вот, я поведал, не солгал тебе.
1090 Богопротивный кров, злых укрыватель дел!
Дом — живодерня! Палачей
Помост! Людская бойня, где скользишь в крови.
Она — ищейка ловчая, и крови дух
Далече чует: нюхает, и сыщет кровь.
Вот они, вот стоят, крови свидетели!
Младенцы плачут: «Тело нам
Рассекли, и сварили, и отец нас ел».
В молве слывешь ты вещею провидицей;
Но, знай, не ко двору здесь прорицатели.
1100 Увы! Жена — что́ предумыслила?
Злодейство новое в дому,
Великое, готовит, — ближним злой удар.
Целенья не будет, не снидет спасенье,
Друг не придет помочь.
Темно гаданье; смысл его понять нельзя.
А прежнее... — весь город говорит о том.
Содеять что — хочешь, проклятая?
Того, с кем ты спала, зачем —
Его встречая — в баню повела?.. Зачем?
1110 Что дале — не вижу. Спешат. В чью-то руку
Что-то сует рука...
Еще не разумею. Словно бельмами,
Вещание загадками мне застит свет.
А!.. а!.. Увы! увы! Что я увидела?
Аида сеть! Секира!
Топор двуострый! С ним она, с убийцею,
Давно спала... Демон семьи, Раздор,
Жадный, ликуй! Вдыхай крови дым. Грех свершен.
Какое ты страшилище на черный пир
1120 В палаты закликаешь? Безотрадна весть.
Ужас объял меня и бледноликий страх
Грудь леденит. Таков, верно, предсмертный хлад,
Что костенит бойца
В миг, когда тухнет свет и западает жизнь.
А!.. а!.. Вот, вот ... Держи! Прочь от быка гони
Корову! Рог бодает...
Рог черный прободает плоть, полотнами
Обвитую! В хитрых тенетах он!
Рухнул в купальню, мертв... Выкупан в бане гость.
1130 Гаданий сокровенных не разгадчик я,
Но все же сердце чует весть зловещую!
Но из провидцев, кто смертным добро вещал?
Кто нагадал не зло? Слов прорицательных
Мало ли слышим? Все
Скорбь сулят, все грозят и нагоняют страх.
Увы, горемычную ждет меня лютый час!
Плач по себе творить срок настал вещунье.
Зачем привел ты пленницу, владыка мой,
В сей дом? Чтоб вместе смерть приять?.. за чем иным?
1140 Богом объятая, что, исступленная,
Зришь впереди, душа?
Что поешь? Смерть свою! Серый
Так соловей зовет[187]: «Итис мой, Итис где?»
Стонет он долгий век; но не насытится
Песнию грусть-тоска.
Блажен соловья удел: звонкою встарь его
Птичкой пернатою обернули боги,
И сладкогласный даровали легкий век.
Мне ж — от секиры обоюдоострой пасть!
1150 Страшного ве́денья муки напрасные
Кто из богов тебе
В горький дар, дева, дал? Ужас
Кто выкликать в бреду нудит плен этих уст,
Стройный мешая лад с воплями? Кто вдохнул
Яростный в перси вихрь?
Увы, Парисов брачный пир, — родине пагуба!
Увы, Скамандр, отчий, святой поток!
Светлый, у струй твоих вспоена, вскормлена
Я, бесталанная!
1160 Но милой жизни срок сочтен: зовет Коцит
Пророчицу, иль Ахеронт[188], — вещает теням.
Ясною речью вдруг заговорила ты:
Младенец понял бы тебя.
Сердце ужалила жалоба горькая,
Доля бездольная, — вещий твой, жуткий плач.
Жалость и страх в душе.
О, Трои, Трои дань страстной, гибель конечная!
Вы, отчие жертвы богатые,
Посереди кремля жертвы стотельчие,
1170 Жертвы напрасные!
Твердынь родимых не спасли вы, тучные!
А ныне жаркой жертвой пасть — черед за мной.
С прежнею новая речь согласуется.
Напавшим ярым демоном
Грудь одержимая черную смерть поет.
Мощно владеет он сей душой, тяжкий гость!..
Чем то все кончится?..
Довольно вещей речи, как невесте, лик
Таить фатой прозрачной. Покрывало прочь!
1180 Вот, ветер предрассветный разогнал туман,
И встало о солнце: вся видна пучина вод.
Надежды нет; спастись нельзя; лицом к лицу
Предстала смерть... Загадок нет в моих словах.
Свидетелями будьте все: старинных дел
Собачьим нюхом чую ли кровавый след?
Давно не покидает сих чертогов хор
Созвучный, но не сладкогласный; с скрежетом
О мести вопиет он! Упился и пьян
Пролитой кровью; буйствует, из дома вон
1190 Не выйдет, — в пляске сплетшийся Эринный хор!
Оне поют все ту же песнь: про первый грех,
Свершенный в доме, корень зла, проклятья сев.
И брата не забыли, ложе братнее
Когда-то осквернившего ... Что промах дал
Стрелой стрелок? Гадаю ль, как гадалка, я —
Из нищих тех, что ходят по дворам? Клянись,
Что ты об оной древней не слыхал вине!
Какою клятвой ни клянись, все дел былых
Не сделаешь иными. Но дивлюсь, как ты,
1200 Страны иноязычной и заморской дочь,
О нашей повествуешь, будто здесь жила.
Вещать меня поставил Аполлон — вещун.
Любовью ль страстной Локсий воспылал к тебе?
Ты все сказал. Стыдилась я признания.
Хвастливо счастье; горе не тщеславится.
Дышал желаньем; вынудить любовь хотел.
Божественным объятъям отдалась ли ты?
Нет! Дав согласье, — бога обманула я.
А в грудь уж сила вещая вселилася?
1210 Уж беды все пророчила я городу.
Но как же гнев господен не постиг тебя?
Мне бог отмстил: никто моим не верил снам.
Увы, я — верю! Мнится, видишь правду ты.
Находит вновь!..
Вновь судорогой яростной схватил меня
Пророчественный ужас!.. Горе, горе нам!
Гляди — вот там, в притворе пред дворцом, они
Сидят недвижны, снам подобны, призраки
Детей, закланных ...чьей рукой? не родича ль?
1220 В горстях окровавленных держат снедь... чья плоть,
Не их ли? — эти внутренности? Страшный пир!
Кого-то угощают... Кто вкусил? Отец!..
Оттоль — возмездье ... Кто же мститель?.. Лев?.. Да, лев
Без мощи львиной, вор домашний, ложницы
Царевой вор, — умыслил на владыку зло,
Усталого от браней... Я — рабыня; мой
Владыка — он ... А козней воровских герой
Не видит ... Ноги лижет псица злобная;
Язык коварный лесть плетет; как Ата, сеть
1230 Раскинула пред мужем в темноте жена!
О дерзость! Сокрушает хитрость женская
Богатыря! Нет имени, подобья нет
Убийце подлой. Кто она? Пещерный червь,
Хвостом язвящий? Скилла[189] ль черноустых скал,
Беспечных мореходов — жрица лютая?
Само ль Проклятье, женщиной представшее?..
А как она вскричала! Воин так кричит,
Победу торжествуя. Вы же думали —
Спасенье мужа празднует ... Что ж? Верьте ей,
1240 Не мне! Что будет, будет. Скоро, с плачем, ты
Признаешься, что истину вещала я.
О пиршестве Фиеста, что насытился
Сыновней плотью, понял я нагую быль,
Без притч; и ужаснулся, и дрожу еще...
Но после разум соскользнул с ристалища.
Очами узришь гибель Агамемнона.
Несчастная, зловещий укроти язык!
Пеанов светлых не споешь про черный рок.
Про неминучий, — но да мимо гнев идет!
1250 Твори молитвы; вороги свое творят.
Кто ж он, крамольник? Кто он, лиходей царев?
Столь скрытен разум откровенный вещих слов?
Предателя как выследить? Убийца где?
Но, мнится, речью эллинской владею я.
И Пифия по-эллински поет, но что?
А!.. а!..
Какою огневицей ты знобишь меня,
Палящий бог, Ликейский лучник! Горе мне!
Меня погубит львица вероломная,
Что с волком спит, покуда льва в берлоге нет.
1260 Варя отраву мужу, зелья пригоршню
И на мою подложит долю Мрака дочь.
Точа топор-цареубийцу, выместит
И на царевой спутнице ревнивый гнев.
К чему ношу — в насмешку ль над судьбой своей —
Сей жезл священный и повязки длинные?
Ломаю жезл мой: так сломилась жизнь моя!
Во прах, повязки! Так сама паду во прах.
Другая пусть повяжет вас, проклятья дар!
Вот, сам с меня срывает Аполлон убор
1270 Святого сана. Видел он: посмешищем
Был сей наряд пророчицы в глазах людских.
Над ним ругались все равно — и враг, и друг.
Я в нем слыла кликушей, юродивою,
Гадалкой нищей, ведьмою голодною.
Свою вещунью ныне развенчал Вещун;
Привел путеводимую ко плахе Вождь.
Почто ж горячей кровью обагрить должна
Я вражью плаху, а не отчий жертвенник?
1280 Но взыщет пеню божий суд за эту кровь.
Отца отмститель, матереубийца — сын,
Придет воздатель и мою вспомянет кровь.
Скиталец по чужбинам, он придет домой
Замкнуть звеном последним роковую цепь.
Простертый навзничь труп отца всегда пред ним.
Что ж мне, чужой, о доме не своем стенать?
Я ль родины не видела последних мук?
А ныне вижу гибель победителей,
Суд страшный сил небесных над гордыней злых.
В том боги клятвой поклялись великою.
1290 О чем я плачу? Мне ль одной на казнь идти?
Привет вам, двери дома, мне — врата в Аид!
Одно желанье на устах: без промаха
Рази, топор! — чтоб я не билась, чтоб зараз
Жизнь вытекла из жарких жил — и свет потух!
О, женщина злосчастная и мудрая!
Ты много прорицала. Если истина —
Что про себя пророчишь, как идешь сама
Навстречу смерти? Словно жертву гонит бог.
Бежать — куда же? Поздно други! Час настал.
1300 Последний миг — старейший всех, и царь времен.
От часа неизбежного куда бежать?
1302 И мужество[190] с отчаянья — не мужество.
1304 Отрада смертным — доблестью прославить смерть.
1303 Из уст счастливца не услышишь слов таких.
Отец мой! племя доблестных сынов твоих!..
Что видишь там? Что пятишься от ужаса?
Ах! ах!..
Что вздох твой значит? Что смутило мысль твою?
Пахну́ло духом свежей крови про́литой.
1310 То запах жертв. И туков дым, и ладана.
Не похороны ль в доме?.. Фимиам — и тлен.
1312 Сирийских благовоний не узнала ты.
1315 Друзья мои![191]
Не от куста шарахнулась я птицею.
Завет предсмертный вспомните! Когда жена
Искупит смертью смерть мою, смерть женскую,
И муж падет за мужа, чья жена — палач, —
1320 Меня, гостеприимцы, в день тот вспомните!
Плачевней лютой смерти дар предведенья.
Еще скажу я слово, — иль отходную
Себе спою. Молю, мои отмстители,
Я ради солнца этого последнего:
1325 В день оный, день грядущий, день возмездия —
1326 Один удар сразмаху — за меня, рабу!..
1313 Иду — и в мертвых две судьбы оплакивать —
1314 Свою и Агамемнона. Я жить сыта...
1327 О, смертных участь жалкая! Их счастие —
Как тень. Страданье? Как чертеж с доски
Смывает губка, — так сотрутся все дела.
1330 Грустней, чем дар вещуньи, это веденье!
Ненасытным душа вожделеньем горит!
Коль в чертог, что перстом указует молва,
Вновь стучатся с дарами Прибыток и Честь, —
Кто с порога им скажет: «Довольно»?..
Небожителей суд Агамемнону дал
Разорить Илион.
Возвеличен богами, пришел он домой.
Если ж кровью царю искупить суждено
Стародавнюю кровь и, насытив теней,
1340 Завещать кровомщенье потомкам:
Кто похвалится, слыша преданье, что сам
Первородной не тронут заразой?
Секирой насмерть я сражен в моем дому!
Тише! Чье стенанье слышу под ударом топора?
О горе мне! Другой удар!.. Уходит жизнь.
Слышали?.. Цареубийство свершено! Сомнений нет.
Как нам быть, рассудим спешно, — как нам действовать верней?
Мой голос: слать глашатаев по городу,
Поднять тревогу, весь народ собрать к дворцу.
1350 Не так! Убийц на месте мы накрыть должны,
А путь в палаты голый нам проложит меч.
Я так же мыслю: вторгнуться насильственно,
На скоп убийц напасть мгновенно. Ждать нельзя.
Народ что скажет? Исстари знаком запев
Спасителей, что зарятся на праздный трон.
Мы время тратим, а над думой мудрою
Убийцы потешаются. Они не спят.
Совета не найти мне, как нам действовать;
Но лучший всех советник — кто творит дела.
1360 Согласен! Речи были бы ко времени,
Когда бы оживили бездыханный труп.
Чтоб мирно дни довлечь до гроба, станем ли
Льстить властодержцам, кровью осквернившим трон?
Позора не потерпим. Лучше смерть вкусить!
Она ж созрела и сочней, чем рабства плод.
Но истина ль — что царь убит? Гадаем мы!
Довлеет ли свидетельство тех стонов двух?
Без знанья достоверного не к месту гнев.
Одно — гадать, другое — знать. Что знаем мы?
1370 Вот это слово я хвалю. Поистине,
Увериться должны мы, жив ли, нет ли — царь.
Речам противоречить, что при случае[192]
Я льстиво расточала, — постыжусь ли? Нет!
С врагом враждуя под личиной дружества,
Плести тенета должно высоты такой,
Чтоб зверь не мог, осетен, перепрянуть их.
То долгий поединок. Не забыла я[193]
Врагу победы давней. Но решился спор.
Стою, где было дело, — где разила я.
1380 Кричу — не отпираясь: вот убийца — я!..
Покров на жертву, многоценный саван, ткань
Огромную, как невод, я накинула:
Ни бегства зверю, ни защиты в путах нет!
И дважды нанесла удар. И дважды стон
Издав протяжный, рухнул царь. И в третий раз
Взнеслась секира — в дар обетный спасу душ
И солнцу мертвых, Зевсу подземельных недр.
Так он, с хрипеньем, в красной луже отдал дух;
И вместе с жизнью, хлынув из гортани, столб
1390 Горячей крови обдал мне лицо волной —
Столь сладостной, как теплый ливень сладостен
Набухшим почкам, алчущим расторгнуть плен...
Все кончено. Честные старцы, радуйтесь,
Коль это дело, коим похваляюсь я,
Вам нравится! Веселый бы нам править пир:
Нельзя, — покойник в доме ... А ведь стоило б!
Из всех отрав, из всех проклятий он смесил
Семейный кубок. Ныне сам испил раствор.
Дивлюсь, сколь нагл язык твой: не боится он
1400 Над мертвым так ругаться, так кощунствовать.
Испытываешь, старец, глупость женскую?
Без страха, без утайки всю сказала я
Вам, лицемерам, правду. Впрочем, мне твоя
Хвала ль, хула ли — все одно. Вот он лежит,
Супруг мой, Агамемнон, убиенный мной.
Рук женских дело! Я ль не рукодельница?
Что ты? не зельем ли
Омута черного — опила́сь?
С луга ли чарого злой проглотила злак?
Клятвой соборной град трижды клянет тебя.
1410 Рода и племени ты отщепилася
Вековечной опалой.
Судья выносит приговор: в изгнанье шлет.
Опале я повинна и проклятию.
Что ж мужа ты не проклял? Он ведь дочь убил.
О ней не больше царь жалел, чем о любой
Овечке тонкорунной неоглядных стад.
Дитя мое, любимое из чад, что я
Рождала в муках, он заклал; ее ценой
Утешил бурю. Что ж детоубийцу ты,
1420 Чуму и скверну града, не изверг? Меня ж
Судить проворен. Помни все ж: грозить легко;
Труднее одоленье. Мнишь господствовать;
А я к единоборству препоясалась.
Пожди, как бог рассудит, — кто сильней. Тогда
Научишься, хоть поздно, старец, разуму.
Умной гордынею ты обезумела, —
И к лицу
Это пятно тебе — крови клеймо на лбу:
Так исступилася мысль твоя кровию.
Все отшатнутся прочь, в день, как придет воздать
1430 Взмах за взмах кровомститель.
Клянусь — ты слышишь? — именем свидетельниц
Деянья: Правдой, мстительницей дочери,
Эринией и Атой — кровопийцами,
Которым обрекла я пролитую кровь:
Не внидет страх в чертог мой, где семейственный
Огонь не угасает, где блюдет очаг
Эгисф, мой верный, смелых дел надежный щит.
А сей простертый, мало ль над женой своей
Ругался, с Хрисеидами под Троею[194]
1440 Деля шатер? Лежит с ним и последняя[195]
Из нежных пленниц, — ведьма, духовидица,
И в смерти неразлучная наложница,
Как на́ море, на жестком ложе палубном.
Обоим — по делам их! Лебединый плач
Колдунья пела — гибель и накликала.
Почий с любезным, коль пришла любовницей!
Мне вид их неги — сласти после пиршества.
СТАСИМ IV
Если в скорый срок легкую мирный Рок
Даровал мне кончину!
1450 Безбольную смерть, — душе усталой
Сон непробудный!.. Царь мой, где ты,
Добрый вождь? Из-за жены[196]
Много бед принял ты, много страд —
И ушел в сонм теней — из-за жены!
О Елена безумная, жрица мужей!
Скольким тысячам мужеских душ ты одна
Уготовала гибель под Троей!..
И в сестре расцвела смертоносная кровь —
Сим пятном! Не отмыть его.
1460 Этот цвет багряный к мужу ненависть,
С мужем рознь женская вспоила.
Не гневись, не зови на седую главу
Близко реющих Кер[197]!
И Елену укорой слепой не кори:
Мужегубица — де, богатырскую рать
Изгубила одна; и на ней — де вина
В сиротстве всенародном отчизны.
Обе семьи томит внуков Танталовых
Навий демон домашний.
1470 Вдыхает в жен страшный жар и лютость,
Мощь им дает и самовластье.
Вот над трупом черный вран,
Грает он: «Кары пир! Кровь за кровь!
1474 Пейте кровь! Грех цветет из рода в род!»[198]
О Елена безумная, жрица мужей!
Скольким тысячам мужеских душ ты одна
Уготовала гибель под Троей!..
И в сестре расцвела смертоносная кровь —
Сим пятном! Не отмыть его.
Этот цвет багряный к мужу ненависть,
С мужем рознь женская вспоила.
1475 Справедливое ныне ты слово обрел:
Навий демон в роду.
Отучнел кровопийством, но чрево грызет
Зараженной семье ненасытным червем.
И не зажил гноящийся веред в паху[199],
1480 Как уж новые язвы раскрылись.
Демона страшного, в доме
Исстари мощного, песнью славишь.
О, черная песнь о роке,
Крови алчущем вечно!..
Но все ж от Зевса этот рок,
От Зевса изначального!
Без воли божьей, к смертным что приходит?
Все — дар свыше. На все — Его суд.
Увы, увы! Государь, государь!
1490 Как оплачу тебя?
Как проведаю сердца кручину?
Ты лежишь бездыханный, в паучьих сетях, —
В святотатственных путах, убитый!
Горе и стыд очам! Ложе позорное!
Пал, женой осетен вероломной,
Свержен ударом двойной секиры!
Не мое это дело, хоть руки мои
Заносили топор.
Все ж подумай, старик: Агаме́мнон — мне муж!..
1500 Нет! злой дух родовой, доможил роковой,
Стародавний упырь — под чертами жены —
За Атрееву бойню, родительский грех,
Агамемнона в дар
Тем замученным отдал младенцам.
Кто тот свидетель, что скажет:
«Ты неповинна», — деянье видя?
Нет! нет! Безымянный пращур —
Только демон сообщник.
1510 В самоубийственном роду
Арей-палач свирепствует;
И где покажет лютый лик, там снова
Детей алчет пожрать родитель.
Увы, увы! Государь, государь!
Как оплачу тебя?
Как поведаю сердца кручину?
Ты лежишь, бездыханный, в паучьих сетях, —
В святотатственных путах, убитый!
Горе и стыд очам! Ложе позорное!
Пал, женой осетен вероломной,
1520 Свержен ударом двойной секиры!
Не позорною смерть его кажется мне;
Вероломство ж мое —
Не коварней удара, что милым нанес
Семьянин — властелин,
Мне из сердца исторгнув, отец-душегуб,
Наш весенний побег, Ифигению-дочь!
Коль добро то убийство, и это — добро.
И в Аиде ему на живых не роптать:
Что посеял — пожал;
1530 Претерпел, что содеял, — не боле.
Заботы полн, — как нам быть, не знаю, —
Где нам искать спасенья!
Шатается древний дом, и рухнуть
Готов престол. Вихрь идет. Все выбьет град.
Кровавого ливня жду ... Уж каплет кровь!..
Точильный камень взяв другой, для новых дел,
Правдивый Рок, ты меч булатный точешь!
Мать, сырая Земля!
Что заране мой прах не взяла ты к себе,
Милосердная Мать, чтоб не видел мой взор,
1540 Как в серебряной ванне простёрт царь!
Кто его погребет? кто его отпоет?
Или, мужеубийца, сама ты дерзнешь
Причитанием вдовьим обряд осквернить
И, восславив героя, страдальной душе
Нанести замогильные раны?
Витязь божественный!
Кто ж по тебе надгробный
Плачь сотворит? Кто слезы
1550 Прольет непритворной скорби?
Что печешься, незваный печальник, — о чем?
Не твоя то печаль!
Я убила его — и зарою его.
Причитаний и воя не нужно в дому.
Ифигении милой прилично, одной, —
Целованием уст
Бездыханных, дочерним приветом, отца
Повстречать и приветить и, нежно, обняв,
Унести по волнам Ахерона.
1560 Мнишь: глаз за глаз, зуб за зуб... Но то же
Ждет и тебя! Не мне дан
В том деле суд. Знаю: меч подъявший
Мечом сражен. Жив Судья. Свершивший зло
Потерпит зло. Так сам Зевс установил.
Но кто изгонит демона из дома вон?
Цепями скован этот род с Проклятьем!
Мать, сырая Земля!
Что заране мой прах не взяла ты к себе,
Милосердая Мать, чтоб не видел мой взор,
Как в серебряной ванне простерт царь![200]
Кто его погребет? кто его отпоет?
Или, мужеубийца, сама ты дерзнешь
Причитанием вдовьим обряд осквернить
И, восславив героя, страдальной душе
Нанести замогильные раны?
Витязь божественный!
Кто ж по тебе надгробный
Плач сотворит? Кто слезы
Прольет непритворной скорби?
1567 Провещал ты о роде правдивый глагол.
Но отныне не так
В этом доме да будет! Услышь меня ты,
Плисфенидов[201] очаг осеняющий дух!
1570 Примиримся, злой демон, и клятвой навек
Договор утвердим! Что тебе я дала,
То дала. Будь же сыт! И, довольный, уйди
Вон из дома, к чужим!.. Малой долей богатств
1575 Я счастли́ва была б, коль сумела б заклясть
Навожденье взаимоубийства.
ЭКСОД
О, свет отрадный! ясный луч дня судного!
Поистине воздатели глядят с небес,
Очей не отвращая, на грехи земли!
1580 Под саваном, Эриниями сотканным,
Лежит ответчик, долго безнаказанный,
За дело вопиявшее о мщении!
Напомню все, как было. Сын Атреев он.
Атрей в палатах этих царевал. Фиест,
Брат изверга, отец мой, о державе с ним
Посмел тягаться. Изгнан был царем Фиест.
Смирился брат опальный и пришел домой,
К родимому огнищу, — на посул, что царь
Пятнать не станет братней кровью отчих плит.
1590 Сдержав злодей то слово: но иначе мстил.
Затеял мировщи́ну, угощение, —
Являя больше ласки, чем любви прямой,
А на пиру почестном — о, чудовище! —
Отцу подносит брашном плоть его же чад.
Отсек им пальцы рук и ног, и мясом все
Поверх прикрыл, чтоб гости не приметили.
Отец простер за пищей руки; яство ест,
Что нам пошло, как видишь, не во здравие.
Вдруг снедь узнал, и наземь пал со скрежетом,
Изве́рг, что принял, пирный опрокинул стол
1600 И проклял дом Пелопса клятвой страшною,
Но правой: «Так да сгинет весь Плисфенов род!..»
И вот зачем здесь этот хладный труп простёрт:
Я гибель эту строил. Справедлива месть!
Двенадцать чад погибло. Я ж, тринадцатый,
В те дни грудной младенец, ссылку отчую
Делил и на чужбине рос, доколь меня
Зов Правды дому не вернул — исполнить суд.
Стерег я из засады, в дебрях сети стлал,
1610 Рыл волчьи ямы зверю... Вот и в яме враг:
А я спокойно ныне умереть могу.
Эгисф! Киченье делом злобным мерзко мне.
Ты что сказал? Убийства не содеял сам;
Но козни деял; ковы все ковал один.
Так знай же: не минуют головы твоей
Сограждан камни, — частый, крепкий, крупный град.
Откуда голос? С нижней, для гребцов, скамьи!
Мы кормчие, на палубе, и правим бег.
Знай, старец, — хоть и трудно старику взять в толк
1620 Урок полезный, — дан приказ: «скромнее быть».
Ногам — колодка, чреву — голод: два врача,
Безумие целящих, и на старцев есть.
Размысли — сам увидишь. На рожон не при!
Напорешься — от боли замычишь, как бык.
Так ты, женоподобный, дом стеречь засев,
Пока те бились, — кладовых и спальни тать, —
Тайком на полководца сети плел в тиши?
И эта речь слезами отомстится, жди!
Орфей ты, старец, — только в превращении:
1630 Тот пеньем все, пленитель, за собой водил;
Тебя же в плен, гляди, сведут за глупый лай.
В тюрьме согласней гимн споешь, приятнее.
Какой же ты над Аргосом тиран, когда
Коварен в ковах, а в открытом деле трус?
Кого убить замыслил, ведь не сам убил?
Нужны тут были лесть и хитрость женские;
Я ж, враг природный, был на подозрении.
А, впрочем, ныне царский дом и скиптр — мои.
Возница — я; и тяжко мой хомут гнетет.
1640 Беситься ль станет конь, овсом раскормленный, —
Пустые ясли, цепь, конюшня темная
Дурь, как рукою снимут: станет шелковый.
Своей рукой презренный и сразить не мог
Того, чей дом ограбил; подослал жену,
Отчизны язву, скверну городских святынь.
Но где-то жив Орест, наследник. Жди, придет
Сын отчий, богом посланный! С обоих вас
Взыскатель правомощный взыщет эту кровь.
1649 На устах такие речи? В сердце умысл дел таких.
1664 Сам увидишь: тщетен умысл, а владык хулить запрет.
1650 Эй, сюда, оруженосцы! Что тут медлить, молодцы[202]?
Эй, товарищи за дело! Разом на́голо мечи!
Глянь, и мой булат отточен! Умереть и я готов!
Ты умрешь, не прекословлю. Испытаем же судьбу!
Нет, ни шагу дальше, милый! Воздержися от греха!
Без того убрать нам трудно жатву острого серпа.
Дел ужасных все ли мало? Новой крови лить нельзя.
В дом иди! И вы, о старцы, расходитесь по домам, —
Прежде чем беда случилась. А былому — так и быть.
Пусть страды, досель подъятой, всем довольно будет впредь!
1660 Ах! раздвоенным копытом тяжко демон нас ушиб!
Вот совет мой женский, мужи! Научитесь от жены!
Безнаказанно ли должен злой язык меня клеймить
1663 И неистовым хуленьем вызывать судьбу на бой?
1665 Не в обычае аргивском подлым трусам угождать.
Не сегодня, завтра, старец, ты за все ответишь мне[203].
Не сегодня, завтра боги возвратят Ореста мне.
Нищий странник на чужбине — пусть надеждой будет сыт!
Ты же, город зачумляя, на чужих хлебах жирей!
1670 Мзду мне жирную отдашь ты за слова свои, глупец!
Расхрабрился при наседке, раззадорился петух.
Их злословье — суесловье; ла́ют на ветер они!
Мы же здесь — владыки, милый! Что положим, то закон
ТРАГЕДИЯ ВТОРАЯ ПЛАКАЛЬЩИЦЫ (ХОЭФОРЫ) (стихи 1—1076)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Хор плакальщиц (хоэфор), невольниц царского дома, совершающих надгробные возлияния и поминальные обряды
Орест
Электра
Эгисф
Клитемнестра
Пилад
Килисса, Орестова мамка
Дворцовый Вратарь
Раб Эгисфа
ПРОЛОГ
Подземный Гермий, отчих опекун державств[204],
Спасителем явись мне и споспешником!
В отечество пришел я, и глашатаем
Над сим курганом кличу: я пришел, отец!
Ты слышишь ли? Первину от кудрей моих
Взял Инах быстротечный: постриг мужества
Потоку предку. Вот другая прядь — отцу
Дань скорби! Не стенал я по тебе с семьей,
Руки не поднял к мертвому на выносе...
10 Но что я вижу? Шествие унылое!
Выходят в покрывалах черных женщины,
Обряд какой-то правят. Горе ль новое
И похороны в доме? Плач творят. По ком?..
Иначе загадаю: тень отца идут
Ущедрить миротворным возлиянием?
Конечно, так! И в сонме не сестра ль моя,
Электра?.. Всех печальней, безутешная!..
Дай помощь сыну-мстителю, воздатель Зевс!
Небесным поборай мне изволением!
20 Пилад, отступим в сторону, чтоб видеть нам
И слышать их: о чем творят моление?
ПАРОД
С дарами на царев курган
Шлет плакальщиц царица. В перси бить рукой
Она велит и до́ крови
Ногтями избраздить лицо.
Но солью слез давно,
Сердце, ты пресытилось!
В лохмотья горе лютое
На теле растерзало лен.
30 В клочьях висят, неулыбчивой скорбью раздранные,
Складки черных покрывал.
Вошел в царицын терем Страх,
И встали дыбом волосы в ночи слепой,
Когда из царской спальни вопль
Прислужниц поднял на́ ноги.
Царице сон предстал,
Гость ночной, ужасный зрак!
И с клятвою гадатели
Вещали весть недобрую:
40 Яростно кто-то гневится в подземной обители
На живых своих убийц.
И вот зачем обида этих жертв тебе,
Земля-Мать, кормилица!
Жена богопреступная
Дарами гнев
Мнит смягчить.
Но как скажу: «Спи в мире, царь!
Будь милостив!» Не смею! Кровь
Земля впитала: мира нет.
50 Увы, очаг безрадостный!
Подкопанный проклятьем дом!
Пал мертвым царь,
Пал на живых
Мрак, и солнце потухло!
К склоненью безглагольному, невольному
Не слово властителя,
Но сердце принуждало нас.
Державцев чтить
Ныне страх,
Не совесть учит подданных.
60 Что́ суд людей? Успех им бог,
И больше бога. Правды суд
Порой вершится в свете дня,
Порою медлит: в сумерках
Должны мы ждать.
Прежде суда
Ночь иных настигает.
Но там, где крови черной напилась Земля,
Кормилица, — уликой въелась в землю ржа.
А Рок... — Рок медлит:
Ждет, пока греха недуг,
70 Созрев для жатвы, колос даст.
Как пояс девства — кто расторг — расторг навек,
Так всем потокам, слившимся в одно русло,
Не смыть сих страшных
Вековечных клейм, и рук
Не убелить убийственных.
Но я должна
Если рок
Мне судил,
Безродной, есть
Рабий хлеб, в неволе,
В чужой край
Поятой,
Меча добычей,
На все царям
Молвить: «да»,
Добро ль творят,
80 Иль деют зло,
Спесь смирив
И ненависть глотая,
А слезы о доме лить,
Закрывшись густой фатой,
И хладом скорби тайной цепенеть без слов.
ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ
Вы жены-полонянки, дома царского
Рачительницы, ныне ж соучастницы
Моих молений, будьте мне советчицы:
С каким творить мне словом возлияния,
И что примолвить мертвому угодное?
Скажу ль: «От милой милому дары несу,
90 Супругу от супруги»? Ибо мать их шлет.
Но духа не хватает мне притворствовать,
Струю священной смеси на курган лия.
Скажу ль простое слово, всем обычное:
«За мирное даянье воздаянье ждут
Податели?» — возмездье крови вымолю!..
Хранить безмолвье? Кто зарыт без почестей,
Того и жертвой чествовать безгласною?
Дар выплеснуть, подобно даням, коими
Мы скверну в землю гоним, а самой уйти,
100 Сосуды бросив за́ спину, не глядя вслед?..
Совет мне дайте, милые! Связует нас
Одна и та же ненависть. Не бойтеся
Открыть, что́ в мыслях держите! Всех рок ведет —
И вольных, и живущих под чужой рукой.
Поведай же, что́ знаешь, коль умней меня.
Курган сей как святыню, как алтарь я чту;
На все отвечу, коль велишь, по совести.
Скажи, что́ страх пред мертвым вложит в мысль твою.
Лия дары, за верных, за друзей молись.
110 Но кто ж из ближних, присных эти верные?
Не ты ль сама? И каждый, кто Эгисфу враг.
Молиться о себе лишь, да еще о вас?
О ком еще молиться, знаешь ты сама.
Кого ж другого в нашем назову полку?
Ореста, брата, вспомни, хоть далече он.
Ореста? Хорошо ты надоумила.
Убийц царевых словом помяни к тому ж.
Но что про них скажу я? Научи меня.
Чтоб демон посетил их, из людей ли кто.
120 Судьей ли правомощным и воздателем?
Прямей скажи и проще: кто б убийц убил.
Угодно ль это слово пред лицом богов?
123 Нам свыше нет запрета — злом за зло платить.
165 Великий вестник, небо с преисподнею[205]
124 Связующий, подземный Гермий! Что́ скажу,
125 Поведай ты незримый, чтоб услышали
Мою молитву отчие радетели;
И пусть сама услышит Мать-Земля, что́ все
Родит, питает, семя же берет назад.
Отшедшим эту влагу лью, отца зову,
130 Отцу молюсь усердно: пожалей меня,
Отец, отец! Ореста приведи домой!
Нас продали. Без крова, без приюта мы.
Нас мать с порога гонит. Мужа в дом взяла.
Эгисф — нам отчим, недруг и губитель твой.
Служу я за рабыню. На чужбине брат,
Ограбленный, опальный. На роскошество
Пошло их спеси, что́ стяжал трудами ты.
Молю! Ореста, чудом или случаем,
Родимый, возврати мне, милосердствуя!
140 Дай чище быть мне, быть святей, чем мать моя,
Чтоб рук не запятнала кровь преступная.
За нас моленья эти. А враги твои
И наши пусть увидят день возмездия!
Отмститель твой предстанет и взыскатель правд, —
Убийц убьет! Во благо нам заклятие,
А ворогам на пагубу проклятие!
Добро же[206] да прозябнет на лицо земли
Из недр могильных, где живешь с богами ты,
С великой Геей и с победной Правдою.
Лию с такой молитвой возлияния.
150 А вам уставным плачем увенчать мольбу:
Пеан хвалебный — скорбный плач усопшему.
Громко восплачьте плач!
Лейте слез ручьи!
Пусть их пьет Земля:
Взят и царь Землей.
Где ты, где, мой оплот
В горе и в радости?
Плач по тебе творим,
Рушим заклятие,
Той, чей льется дар,
Гоним наитие.
Сквозь покров дремы
Слышишь? Крушимся мы!
Горе горькое! Царь, мой царь!..
160 Кто с копием в руке,
Сильный муж, придет
Вызволить царский дом?
Скифский сгибая лук,
Кто с тетивы тугой
Спустит пернатую?
На рукопашный суд
Кто позовет врага?
164 Сосудов влагу выпила Земля, и дар
166 Отцу ниспослан... Новое скажу я вам.
Что, что случилось? Трепет охватил меня.
Оставил на кургане кто-то прядь волос.
Мужские ль это кудри, или девичьи?
170 Загадана загадка немудреная.
Меня, старухи, вижу, ты догадливей.
Опричь меня, кто прядью б одарил отца?
Те, кто могли бы, — вороги покойнику.
И разве не подобен завиток густой...
Чьим, — говори же, — чьим кудрям? Я знать хочу.
Моим, рабыни! Тот же вид. Нет разницы.
Так это, мнишь, Ореста потаенный дар?
Кого ж другого? С братней эта прядь главы.
Но как сюда, изгнанник, он прийти дерзнул?
180 Сыновней жертвой юную прислал он прядь.
Опять меня печалишь. Никогда ль ему
На эту землю, скажешь, не ступить ногой?
А я сама не плачу? Как увидела
Тот завиток я, — захлебнулась горечью, —
Грудь, как стрелой, кольнуло, — градом жадные
Посыпалися слезы. Переполнено
Больное сердце скорбию... Но кто б другой
Из граждан дар заветный посвятил отцу?
Не мать же, не убийца ж отдала волос
190 Своих початок! Матерью зову ее,
Но матернего чувства нет в безбожнице
К родимым детям... Брат мой, свет очей моих,
Кудрей твоих ли вижу я волну? Еще
Не смею верить, но надежда шепчет: да.
Увы, когда бы голосом звучащим вы,
Власы, сказали, что́ мне возвещаете,
Чтоб надвое, смущаясь, не гадала я!
Коль враг железом вас отсек, отринула б
Я льстивую отраду; коль постриг вас друг,
200 В родной печали я б нашла участника.
Но веруем[207], что знают боги, ветр какой,
Какие волны утлый наш кидают челн.
Спасти хотят, — все будет ко спасению,
И корень длинный пустит семя малое.
Следы!.. Еще улика!.. Очертанием
Моей стопе подобен отпечаток ног.
Кто здесь ходил? Но двое их взошло на холм:
Тут был он сам; тут некий спутник вслед ступал.
Ступни же мера — мера и моей ступни,
210 Как будто сняли слепок точный с ног моих!..
А сердце ноет, вихрь безумный мысль крутит...
Твои молитвы — видишь, как доходчивы:
Молись, чтоб остальное тож исполнилось.
Но что же ныне боги ниспослали мне?
Кого так долго ты ждала, тебе предстал.
Кого звала я из людей, тебе как знать?
Орестов образ ты в мечтах лелеяла.
Но как же ныне голод мой насытился?
Вот — я! Другого брата не найдешь, сестра!
220 Коварство, чужеземец, на уме твоем.
Тогда кую я ковы на себя же сам.
Над горем беззащитной издеваешься.
Так над своим же горем издеваюсь я.
Ты, ты — Орест? Орестом назову тебя?
В лицо глядишь мне — и не узнаешь меня;
А прядь увидев, взятую с главы моей,
И ног моих измерив след своей стопой,
Душою воскрылилась и поверила!
Возьми же прядь и к этим приложи кудрям
230 (Твоим они подобны ль?): здесь вилась она.
А плащ мой не узнала, что сама ткала?
А сих зверей узоры выткал кто на нем?
238 Желанный мой, любимый! Ты четырежды[208]
Оплот мой и надежда; рок и счастье!
240 Отца ты заменил мне! Ты же стал за мать
Безматернему сердцу, сиротливому!
И за сестру закланную один ты мне
245 Остался, верный! Брат мой, государь ты мой!
233 Приди в себя! Забыться в ликованьях
Нельзя нам: зорки вороги домашние.
235 Семьи родимой лучшее сокровище,
Болезная надежда дома отчего!
237 Над ним ты воцаришься, витязь доблестный.
244 За нас и Мощь, и Правда. Третьим будь за нас
245 В союзе крепком сам благий, всесильный Зевс!
Зевс, Зевс всезрящий! Будь сих дел свидетелем!
Воззри на сирый выводок отца-орла!
Ехидны лютой кольцами задушен он;
Орел — змеи добыча. А голодные
250 Птенцы не оперились: не под силу им
Отцовскую ловитву унести в гнездо.
Тебе мы таковыми предстоим, о Зевс,
Сестра и брат, сироты, дома отчего
Изгнанники, без крова и без племени.
Служил тебе отец наш, много жертвовал.
Погибнем — сгинет с нами пресловутый род:
Кто царственные дани вознесет тебе?
Коль род орлиный вымрет, ты кому вручишь
Свои перуны-знаменья являть земле?
260 Коль этот ствол иссохнет, — кто, как мы, богат,
Чтоб жертвами прославить торжества твои?
Упал наш дом, унижен; но из малых сих
Останков сам, великий, вознеси его!
О дети, стражи пламени родимого,
Безмолвствуйте! Услышат вас разведчики, —
Язык найдется: в тот же час все ведомо
Владыкам станет. Их же приведи мне бог
Увидеть на кладнице смоляной в огне.
Свершится, не обманет слово Локсия.
270 Он сам вещал мне, строго заповедуя, —
Идти на все! Грозил он, — и от тех угроз
Кровь стыла в жилах: горе мне, когда с убийц
Я платы равноценной не взыщу мечом.
Не буду знать, куда мне деться, мучимый
Проклятьем, что пристанет, как свирепый бык.
Страданьем безысходным возмещу я сам
Невзысканную пеню за прощенный грех.
Когда гневятся мертвые, — открыл мне бог, —
Живущих посещают язвы лютые.
280 Коростом хворь насядет и вгрызется в плоть,
Гнилым источит зубом человечий вид,
Оденет кости белыми лохмотьями.
Но язвы ль только? Вылетят Эринии
Из крови отчей: их налет еще страшней.
Горя во мраке, ищет неотводный взор
Ослушника: так, если не искуплена
Родная кровь, убитый мучит родича
Стрелой ночною. Смута и безумие
Его одержат; призраки кружат над ним,
290 И гонит отщепенца медножалый бич.
Нет части в общей чаше таковым; и нет
Им части в возлияньях; но незримый гнев
Отеческий их гонит от алтарных плит.
Опального кто примет гостем, общником?
Так заживо умерший, чахлый остов, он
Влачит до гроба, всеми проклят, свой позор.
Таких вещаний кто бы не послушался?
Не верь, пожалуй: действовать обязан ты.
Меня к решенью все толкает, все сошлось:
300 Божественная воля; по отцу недуг
Тоски неутолимой; нищета, нужда...
А город отчий, славный по лицу земли!
Венец похитив Трои древней, рабствовать
Двум женам будет гордый Аргос?.. Иль Эгисф
Мужчина? Ладно! Испытаем мужа мощь!
КОММОС
Три великих сестры[209], три вкруг Зевса Судьбы,
Нас ведите путем,
Где пристанет попутчицей Правда!..
«Да злословит язык злоязычью в ответ!» —
310 Вопиет она так, во услышанье всем,
О возмездии равном ревнуя.
«Чей смертелен удар, тот смертельный удар
Заслужил. Что другим причинил, претерпи!» —
Трижды древнее слово нас учит.
Словом каким наговорных чар,
Жертвой какой, страдалец,
Тебя сын твой вызвать бы мог,
Сон отогнать могильный?
Разронены свет и тьма;
320 Но опочившим предкам
Живых память — угодный дар:
Славы Атридов пойте!
Усопших помысл
Немощна, мой сын, пожрать
Плотоядная пасть костра:
Гнев покажет отшедший.
Восстенает он, востужит, —
Обнаружит преступленье.
Плач окрест, окрест смятенье,
330 Возмущенье за страдальца:
Врага сыщет обида кровных.
Слышишь, родимый, дочерний стон,
Слезную песнь кручины?
Сирот двое, в два голоса,
Плачут над гробом дети.
Бездомным один приют:
Отчий курган могильный.
Им нет радости в жизни; бед
Им не осилить, юным.
340 Заунывный ваш гимн вдохновляющий бог
Вам иную внушит и сладчайшую песнь.
Эти пени, сменив, увенчает пеан
И веселья прольет новосмешанный хмель
В стародавние царские чаши.
Если б под Троей ты
В бранной сечи, в лихом бою
От вражьих пал ликийских копий[210], —
Твоя бы нам честь была наследьем.
Спешил бы прохожий
350 Почтить нас поклоном.
Что ты под заморским курганом,
Под насыпью спишь огромной, —
Не было б нам обидой.
В дружине верной
Славную приявших смерть,
И за гробом он всех славней,
Царь великодержавный,
Сокровенных преисподней
Сопрестольников наместник.
360 Ибо был царем при жизни
Поколенью днесь отшедших
И скиптр власти держал десницей.
Но и под Троей пасть
Ты б не должен, не должен был,
С толпой бойцов, копьем сраженный,
Почить под холмом, у струй Скамандра.
Твоим лучше было б
Полечь как убийцам!..
Когда б твое имя в преданьи
370 Страстно́й не мрачилось долей,
Памятью смерти лютой!
О, дитя! О счастливой ты доле поешь,
Превосходнейшей злата и вящей блаженств
Той обители гиперборейской!
Ты права. Но увы, я двойного бича
Слышу свист роковой. Глубоко́ под землей
Спят заступники. Держат убийцы
Оскверненной рукою державу земли, —
Лиходеи царя,
380 Сиротам его вороги вдвое.
Речь твоя слух мой насквозь
Острой пронзила стрелой.
Зевс, Зевс, из недр земных Ату
Позднюю встать зовущий
За грех рук нечестивых! Отчей,
Боже, взыщи с них возмездье крови.
Восторга подняла б я дикий вопль,
Видя, — когда ж увижу? —
Как издыхает ворог,
Как и врагиня гибнет.
Не затаить мне в сердце,
390 Что вырваться хочет на волю:
Пред кораблем мрачной души
Дует злобы ярый ветр.
Зевс, уравнитель судеб[211],
Руку наложит свою,
Бог прав, — и две главы срубит
Мздою обетной граду.
Ищу, кровник, кровавой пени:
Слушай, Земля, и собор глубинный!
400 То глубинный закон, чтоб не канула кровь,
Черных капель другой за собой не влача.
Пролита́я бежит, громогласно крича,
И, Эринию тьмы разбудив от дремы,
На губителя гибель накличет.
Увы, о властодержцы нижних царств!
Вы, Проклятья мертвецов, Гнев отцов!
Воззрите вы, — есть ли честь Атридам днесь?
Остаток их — сколь презрен!..
410 Беспомощным где главу склонить, Зевс?
Так сердце и захолонет, едва
Горький твой плач заслышу!
Вдруг упадет надежда,
Мраком душа затмится,
Стон твой едва заслышу!
Когда ж ты воспрянешь, унынья
Прочь отогнав облак густой, —
Вера шепчет: радость ждет!
Какое слово скажет: что́ обид[212]
От родимой претерпеть нам пришлось?
420 Напрасна лесть: лаской их покрыть нельзя!
Как лютый зверь, хищный волк,
Немилостив дух ее и злобен.
Я в грудь бия[213], творила жен арийских плач,
Обряд киссийских воплениц.
Ударов частых сыпала на перси дробь,
В отчаяньи, нещадно, с дикой силою,
Куда попало. Голову с размаха я
Разила тяжко. Бил меня ужасный дух.
430 О, мать моя, злая мать,
Ты смела вынос обратить в бесчестие!
Без граждан, без друзей,
Без плача, без молитв,
434 Безбожница, в прах зарыть владыку!
439 Без почести ль только был зарыт царь?
Нет! — все узнай: был он искалечен[214]!
На жизнь твою тем навесть
Укор и тень мнила мать.
Ты слышишь ли отчий срам последний?
Вот что с отцом творили. Я ж, презренная,
Что деялось, не ведала:
Собаке злой подобно, под засовами
Сидела в конуре я и бессильными
Слезами втихомолку обливалася.
450 И дочери бесчестье запиши, судья!
Все слышал ты. В мысль твою
Пусть эта повесть медленный проточит путь
И ляжет в памяти.
Так было. Ждем, чему
455 Рок быть велит. Мощь сбери пред битвой.
435 Все горе ты, весь позор сказала[215];
Но отчее не сойдет бесчестье
Ей даром с рук. Все свершит
Моей рукой суд богов.
439 Убив ее, пусть и сам погибну.
476 (О, блаженный собор, в преисподней живой!
Умоленью внемли, укрепленье пошли
Агамемнона чадам к победе.
Тебя зову: с нами будь, отец, отец!
С рыданьем дочь брату вторит: с нами будь!
И купно все, царь, взываем: с нами будь!
Услышь мольбу: на свет восстань!
460 Будь на врага союзник!
Да с Гневом Гнев, с Местью Месть завяжет бой!
Свой правый меч дайте нам, воздатели!
От этих клятв трепет в сердце мне вошел.
Давно предназначенье ждет:
Рок да придет на вызов.
О, родовой недуг,
Вечно живая рана!
Крови напев немолчный, —
Увы!
Давний напев нестройный, —
Увы!
470 Неусыпимый веред!
В язвину вложит кто
Зелий целебных силу?
«В дом не придет чужой врач.
Раздор
Сам себя съест в потомках».
Богов
Слышу напев подземный.
О блаженный собор, в преисподней живой!
Умоленью внемли, укрепленье пошли
Агамемнона чадам к победе.
Отец, умерший смертию не царственной,
480 Свой дом и царство мне верни, наследнику.
Меня ж, молю, родитель, в мужнин дом введи[216],
Когда Эгисфу гибель уготоваю.
Тогда устроят пиршества уставные
Тебе живые; ныне ж, на чужих пирах,
Тебя не поминают, возжигая тук.
И я, в день свадьбы, из надела дочери,
Творя усопшим предкам возлияния,
На гроб твой, всех обильней, расточу дары.
Земля! Отца воздвигни — стать за мной в бою!
490 Одень, о Персефона[217], в светлый зрак его!
Воспомни о купели роковой, отец!
Воспомни покрывало смертоносное!
Некованые путы, крепче медных уз!
Коварной паутины ткани плотные.
Обиду вспомнив, грозный, не воспрянешь ли?
Главы ль не приподымешь над холмом, отец?
Пошли нам Правду мстящую в союзницы,
Иль сам восстав, соделай битву равною:
С тобою одолеем одолевших нас.
500 Услышь мой вопль последний, вопль отчаяния!
Твои птенцы стенают на холму твоем:
Сестру и брата вместе пожалей отец!
Не дай иссякнуть семени Пелопсову[218],
Чтоб ты в потомках новых и по смерти жил.
Зане усопших имя и дела звучат,
Живые в детях: пробки так пловучие
Спасают невод, в глубь морей закинутый.
Отец, не за себя лишь, — за тебя скорбим:
Спасая нас, не сам ли ты спасаешься?
510 Многоречивый не был неуместен плач:
Вы холм почтили, долго не оплаканный.
Но сердце ты на подвиг укрепил, Орест:
За дело ж, с богом! Время испытать судьбу!
Пора! Но прежде, — мой вопрос не в сторону
С пути меня отводит, — изъясни ты мне:
Зачем она немого духа почестью
Тревожит поздней? Боль неисцелимую
Будить дерзает? Смысла в том не вижу я.
Не стоят возлиянья преступления:
520 Хоть все пожертвуй, кро́ви ты, что́ пролил сам,
Не выкупишь, напрасна трата, кончено!
Открой же, если знаешь, что мне должно знать.
Все знаю, сын мой, — ведь сама все видела.
Злодейка с перепуга возлиянья шлет,
Затем что сон зловещий ей пригрезился.
Дословно мне царицын передай рассказ.
Приснилось ей, что змия родила она...
Что дальше ей помнилось, чем все кончилось?
И будто спеленала, как дитя, его.
530 Какой же пищи стал детеныш требовать?
Ей мнилось, будто кормит змия грудию.
Разинул рот змееныш, укусил сосцы?
И млеко кровью брызнувшей окрасилось!
И вправду, мнится, нечто знаменует сон.
Царица с громким криком пробудилася.
Мы бросились лампады догоревшие
Глубокой ночью спешно возжигать. Она ж
На гроб нас отряжает с возлияньями,
Чтоб отвратить дарами злое знаменье.
540 Молю, земли сей ради и могилы сей, —
О мне то сновиденье да исполнится!
С моей судьбой, — толкую, — все в нем сходится:
Из недр, меня родивших, вышел змий на свет;
Моими пеленами был повит; грудей,
Меня питавших млеком, он хватал сосцы —
И вместе с млеком высосал родную кровь.
Вскричала мать от боли и от ужаса:
Судьба ей, видно, — выкормив чудовище,
Насильственною смертью умереть. И я —
550 Тем змием обернулся! Вот что значит сон.
Скажу: да будет! В добрый час гадателем
Тебя призна́ю. Ныне ж дай наказ, где быть,
Кому что делать, где чего не делать нам.
Наказ мой прост: Электра пусть домой идет;
В строжайшей тайне умысел держите вы.
Царя коварством вороги осетили:
Пусть их самих осетят ковы хитрые.
Царь Аполлон мне то же прорицал о них,
А ведь поныне Локсий не обманывал.
560 Прикинемся гостями, в виде путников
У двери постучимся — я и мой Пилад,
Семье по хлебу-соли, по оружью друг.
Нас примут за парнасцев по наречию:
Обоим свычен выговор фокейский нам.
Недобрым взглядом встретят нас привратники,
Затем что злою силой одержим весь дом.
Мы ждать у входа будем; и, приметив нас,
Прохожий скажет: «Как же так? Гостей Эгисф,
Молящих о ночлеге, не пускает в дверь?
570 Не слышит, что ли? Отлучился ль из дому?»
Когда же я заветный перейду порог
И мне в глаза метнется восседающий
На отчем троне недруг, иль предстанет мне,
Навстречу вышед, — так, как ты, — лицом к лицу:
И молвить не успеет: «Кто ты, гость?» — как мой
Меч-скороход уложит навсегда его.
Потом ненасытимая Эриния
И третьей крови выпьет чашу пьяную...
Электра! неприметно наблюдай[219], чтоб все
580 Шло в доме ходом, мною предусмотренным.
А вас увещеваю ограждать уста, —
Не выронить бы слова не ко времени!
Оставим остальное направлять тому,
Кто меч вложил мне в руку и ведет меня.
СТАСИМ I
Злых зверей, лютых змей
Мало ль ты родишь, Земля?
Страшных чад, мрачных гад
Хляби вод
Питают:
Кишат моря
Чудищами. Грозные
590 Рыщут в небе пламени.
Птицы воздушные,
Твари ползучие
Знают,
Как крутится черный смерч.
Но твоих дерзких дел
Где предел, бесстрашный муж?
Где узда, где закон
Страсти жен?
Семейных
Ей нет святынь:
Ата ей союзница!
Женское владычество, —
600 Власть вожделения,
Брака растление, —
Горше,
Чем страшилища пучин.
Ведай, —
Кто заботы суетной
Снял с души бремя, —
Как погиб Алфеи сын[220].
Мстя за братьев, мать сожгла
Головню,
Что́ со дня, как первый крик
Издал сын,
Жар храня,
Дивно рдела.
Знала мать, что такой удел
610 Дан от Мойр Мелеагру:
Жить, пока головня жива,
И догореть с истлевшей.
Скилла,
Ниса[221] дочь, за смерть отца
Проклята в былях:
Пал от козней Скиллы Нис.
Критским златом дочь прельстил
Царь Минос,
Ожерелье дать в обмен
Ей сулил
За воло́с
Отчих злато.
Спал беспечно кудрявый Нис;
620 Кудри бессмертья Скилла
Тихо с отчей главы сняла:
Душу уводит Гермий.
Увы! К чему
Память черных дел будить?
Что́ терпим здесь,
Стародавних дел черней!
Проклят дом. Поруган брак.
Злокозненность
Мысли женской верх взяла
Над латником, мужем слав,
Пред кем в бою
Страх обуевал врага.
Мы чтим очаг
Охладелый; чтим жены,
630 Чья доблесть — нрав змеи, державу.
Лемносский грех —
Всем грехам грех, молвь идет.
Там женщины
Истребили пол мужской.
Всеми проклят этот грех!
Подобие
Не его ли вижу здесь?
Не так же ль здесь гибнет род
Проклятием
Святотатственной вины?
Не так же ли
Богомерзкий дом презрен?
Что́ в этой речи, мнишь, — чрезмерно?
Насквозь разящий острый меч
До се́рдца
Пронзает грудь. За правду
Скорблю душой. Низвергнут в прах
Божий страх. Растоптан стыд.
Надменье преступило грань:
645 Что возмнит — содеет.
Но все ж незыблем Правды столп,
И ковщик
Оружья, Рок, ко сроку
Булат отточит, и крове́й
650 Древних чадо в дом введет.
Бездонна мысль Эринии:
Ей, ночной, возмездье!
ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ
Эй, отрок! Слышишь в двери стук, в срединные?..
Стучусь вторично. Вратарь! Есть ли в доме кто?..
Опять стучусь и кличу, в третий раз! Эгисф,
Знать, слуг не надоумил отворять гостям?
Довольно, слышу! Кто такой? Откуда ты?
Скажи владыкам дома, что с вестями гость
Пришел, и тотчас видеть их нужда ему.
660 Проворней! Колесница Ночи близится:
Пора гостям торговым якорь в пристани
До утра бросить, — путникам войти под кров
Странноприимцев щедрых. Госпожу зови,
Иль пусть хозяин выйдет, — то приличнее.
В беседе стыд и робость — что бельмо в глазу;
Прямей, свободней к мужу держит слово муж,
Рассказ живее, явственней свидетельство.
Скажите, гости, в чем нужда вам. Путник здесь
Найдет прием, достойный дома царского.
670 Ждут теплые купели, ложа мягкие,
Услужливой заботы око зоркое.
Когда ж важнее помысл на душе у вас,
Мужское это дело, — позову мужчин.
Я гость фокейский, родом из Давлиды[222] я.
С походною сумою, по своим делам,
Держал я путь на Аргос. Повстречался мне
Дорогой незнакомец, в разговор вступил,
Поведал, как идти мне и откуда сам.
Он Строфием, фокейцем, назвался, и так
630 Наказывал: «Коль в Аргос попадешь, земляк,
На совести держи ты, не забудь сказать
Родителям Ореста: умер юноша.
Домой вернешься, заповедь мне дашь от них:
На родину ль останки захотят вернуть,
Навек ли гостем спать ему в чужой земле.
Оплакан был покойник с честью многою,
И свято собран пепел в урну медную...»
Я все, что слышал, слово в слово передал;
Но тем ли, коим весть важна, — не ведаю.
690 Родителям Ореста это нужно знать.
Увы! До основанья дом наш рушится!
Проклятье родовое, неотступное,
Далече стережешь ты, что́ спасает нас,
И метко целишь в наше упование!
Судьба мне, сирой, слезы лить над милыми!
Казалось, на чужбине будет цел Орест, —
Не ходит он над этой топью гибельной;
Надежда врачевала нас — на светлый пир
Возврата... Обманувшей запиши ее!
700 К странноприимцам, столь богами взысканным,
Хотел бы я с иною, лучшей вестию
В палаты постучаться и желанным быть
Для них пришельцем. Гостю что отраднее,
Чем дружество хозяев? Но безмолвствовать
О первом и главнейшем я за грех почел,
Обет прияв и вами с лаской принятый?
Не менее радушным будет наш прием
Гостей достойных, сам же ты не менее
Семье приятен. Коль не ты, другой бы нам
710 Поведал то же горе. Но за долгий день
Усталым пешеходам отдохнуть пора.
Веди в мужскую храмину, где стол накрыт,
Почтеннейшего гостя с другом-спутником.
О всем, что им потребно, попечение
Имей всемерно: мне за то ответствуешь.
Иду домовладыку о случившемся
Уведомить. Есть в доме, с кем совет держать,
Друзей опора есть мне в тяжком бедствии.
Рок идет, и пора, сонм царева двора,
720 О победе добра,
Об Оресте молиться усердно!
О святыня Земли! О священный курган,
Что́ над мертвым царем, корабельным вождем,
Поднялся, словно мыс, где пристал мореход, —
В этот час нам внемли, поборая за нас!
Умышленье, Пейто[223], соучастница, ты
В этот час поверишь, а владыка ночной,
А подземный Гермес знак подаст роковой
К состязанию мощи булатной.
730 Знать, гость лихое что-то во дворце творит!
В слезах выходит пестунья Орестова.
Куда, Килисса, шествуешь из дома ты
С печалью новой, спутницей непрошенной?
Эгисфа неотложно госпожа велит
К захожим чужеземцам на беседу звать,
Чтоб с глазу на глаз все доточно выспросить,
О чем пришли поведать. На глазах у слуг
Она убита горем, а во взгляде смех
Под хмурой бровью прячется. Удача ей,
740 А дому плач и пагуба конечная, —
Что́ гости возвестили речью явственной.
А как, услыша новость, возликует он,
Как будет он утешен!.. Ах, я горькая!
Уж мало ль раньше сердцем я крушилася
О всех злосчастьях, воедино смешанных
Судьбою гневной в кубке чад Атреевых:
Но такового горя не знавала я!
Терпела все, крепилась... Ныне силы нет!
Орест, душой к тебе я прилепилася!
750 Орест, новорожденным повила тебя!
Ночами крик твой слушала младенческий!
Труды мои, тревоги ни во что пошли.
Ребенок неразумен: как зверька, питать
Его должны мы. Верно то! Угадывать,
Он есть ли хочет, пить ли, иль еще чего.
Малютка ведь не скажет, в чем нуждается.
Желудок детский — сам себе хозяин он.
Порой смекнешь, что́ нужно; проглядишь порой, —
Меняй пеленки сызнова; без устали
760 То пестуешь питомца, то полощешь холст.
Рукомесло двойное правя весело,
Наследника владыке воспитала я.
И что же ныне слышу? Нет в живых его!
И шлют меня же вестью той порадовать
Врага, что́ осрамил нас, разорил, сгубил.
А как прийти велела госпожа ему?
Про что ты? Невдомек мне. Повтори слова.
С почетной стражей? Одному ли, запросто?
С отрядом царских копьеносных стражников.
770 Про то не говори ты ничего ему,
Проклятому! Пусть мнит он, будто просто зван
Гостей послушать мирных. Веселей гляди!
Творится замысл тайный словом вестника.
Какое ж тут веселье при таких вестях?
А если Зевс все беды повернет к добру?
С Орестом и надежда дом покинула.
Дурной тот прорицатель, кто так думает.
Что ты сказала? Слышала ль иную весть?
Неси известье. Делай, что приказано.
780 О чем богам забота, сами сделают.
Пойду, как ты сказала, и послушаюсь.
Пусть к лучшему вершится воля божия.
СТАСИМ II
Ныне, наш
Зевс, отец
Вышних сил,
Дай удачу, дай успех,
Правой воле правый верх, —
Правды ради, я молю!
Все я сказала, Зевс,
Что велит Правда мне;
Сохрани,
Помяни
Моленье!
Кто вошел в дом, пред врагом стал,
790 Ты ему, Зевс, пришлецу, Зевс,
Над врагом дай перевес сил!
Дважды и трижды рад твой дар
Он возместить дарами.
Сирый сын —
Словно конь
Молодой:
В тяжком упряге судьбы
В первый раз ристает он.
Дикий бег уздой умерь!
С топотом звонким пусть
Ровный скок легких ног
Каждый миг
Близит цель
Ристанья!
(Кто вошел в дом, пред врагом стал,
Ты ему, Зевс, пришлецу, Зевс,
Над врагом дай перевес сил!
Дважды и трижды рад твой дар
Он возместить дарами[224].)
800 Духи недр, домовой царский клад
В склепах стерегущие,
Родичей печальники,
К вам клич!
Смойте встарь соделанных
Дел кровь
Кровию последнею!
Старик Раздор,
Не роди ты новых чад!
А ты, живущий
В тайнике крепкозданном,
Благоприятствуй,
Царь, воздвиженью дома!
810 Дружеский взор твой из тьмы
Гробного свода земле
Светит лучом вожделенной воли.
Майи сын, общик нам, Гермий, будь
Ветра бог попутного
В смелом предприятии!
Бог тайн,
Ты являешь скрытое;
Бог тайн,
Ты срываешь явное.
Глаза затмить
Ты умеешь в свете дня.
(А ты, живущий
В тайнике крепкозданном,
Благоприятствуй,
Царь, воздвиженью дома!
Дружеский взор твой из тьмы
Гробного свода земле
Светит лучом вожделенной воли[225].)
Мы ж с градским сонмом жен,
820 С хором дев подымем вопль,
Духов злых гоня из стен, —
Громкий клик, гам и вой, полный чар
Чистительных, спасительных:
«Приливай, прибыль, мне! прибыток, мне!
Прочь от милых, прочь, напасть!»
Как придет час опустить меч
И вскричит мать: «Пощади, сын!» —
Об отце лишь вспомяни ты —
И не страшись разить: дерзай
830 Бремя приять проклятья!
Сердцем ты будь Персей![226]
Как Персей, секи, руби!
В сени гроба плачущих
И живых в свете дня ты спасешь.
Во внутреннем убежище
Разыскав, встреть грозой Горгоны[227] зрак!
Вражью силу истреби!
Как придет час опустить меч
И вскричит мать: «Пощади, сын!» —
Об отце лишь вспомяни ты
И не страшись разить: дерзай
Бремя приять проклятья!
ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ
За мною посылали: я на зов пришел.
Явились, слышу, путники с известием,
840 Отнюдь нам не желанным: будто нет в живых
Ореста. Если то не ложь, — тяжелая
Обуза дому эта смерть. Еще народ
От смут недавних болен, не оправился.
Почесть ли новость правдой? Вероятна ль весть?
Иль это — басни, глупых женщин россказни,
Мечты пугливой облак, быстро тающий?
Быть может, ты что скажешь достоверное?
Мы слышали известье. Сам пойди к гостям
И толком допроси их. В передатчиках
850 Свидетельства что пользы, коль свидетель тут?
Пойду, увижу вестника, спрошу его,
Глазами ль видел мертвого, с молвою ли
Гулять пускает небылицы по́ свету?
Меня ж он не обманет: есть глаза во лбу.
Что сказать, как начать мне моление, Зевс?
Как тебя заклинать, милосердный отец?
Переполнена грудь:
Не найти соразмерного слова!
Во мгновение ока решится судьба...
860 Обнажились мечи, окровавлен булат...
Миг один — и падет Агамемнона дом,
Иль на празднике воли пресветлой
Возгорится огонь на святых очагах
И воздвигнется скиптр стародавних державств
С родовым стародавним богатством.
Вот за что на двоих подымает один
Беззаветную брань богоравный Орест,
И его да вершится победа!
О!.. О!.. Настал конец!
870 Чу, крик!.. предсмертный стон!
Что в стенах
Рок творит?
Кто убит?
Отступим дальше, как бы нас в сообщницы
Содеянного в доме не зачислили!
Единоборство кончено. Свершилось всё.
Увы мне! На смерть ранен господин, увы!
Увы! — взываю в третий раз: убит Эгисф!
Живее разомкните двери терема!
Засовы прочь! Нужна здесь помощь крепкая, —
Увы, не властелину: с ним покончено…
880 Тревога! Эй!..
Глухим кричу, взываю к спящим попусту!
Где ж Клитемнестра? Чем позадержалася?
И ей, сдается, удалую голову
Сложить на плаху скоро: разгулялся кат!
Беда ли приключилась? Что ты поднял шум?
Ожив, живого умерщвляют мертвые.
Увы, мне ясен смысл речей загадочных.
Нас губит хитрость, как губили хитростью
Мы сами. Эй, секиру мне двуострую,
890 Мужеубийцу! Мы ль осилим, или нас
Осилит враг, увидим. На краю стоим.
Тебя ищу я. Твой черед. Он взял свое.
Увы, ты умер, мой Эгисф возлюбленный!
Его ты любишь? Рядом будешь с ним лежать,
В одной могиле, мертвому навек верна.
Ни с места, сын мой! Бойся эту грудь разить!
Она тебя кормила. Ты дремал на ней,
А сам в дремоте деснами сосал ее.
Пилад, что делать? Устыдиться ль матери?
900 Но где ж глаголы Локсиевы ясные,
Орест-ослушник? Где присяга крепкая?
Пусть все врагами станут, — был бы другом бог.
Твоя победа! Ты предостерег меня.
За мною следуй: ляжешь подле милого.
Милей при жизни был он, чем отец, тебе;
Супруга ненавидя, ты с любовником
Хотела жить: я смертью сочетаю вас.
Тебя вскормив, с тобой хочу состариться.
Отца убийца, с сыном будешь кров делить?
910 Мой сын, Судьбина в деле том виновница.
На казнь Судьбина та же обрекла тебя.
Проклятия родимой не боишься ты?
Мать с детства сына с бедствием сосватала.
Был отдан ты к надежным кунакам в семью.
Позорно продан, сын отца свободного.
Но где ж цена, за сына мною взятая?
Сказать стыжуся прямо, что́ в обмен взяла.
Коль так, ведь и отец твой прегрешал равно.
Ты, дома сидя, не кори воителя.
920 Разлука с мужем женщине тяжка, мой сын.
Своих домашних кормит муж, уйдя на труд.
Сын, матереубийство замышляешь ты?
Не я убийца: ты казнишь себя сама.
Смотри: разбудишь свору мстящей матери!
А отчей как избегну, отпустив твой грех?
Живая, мнится, с плачем бьюсь о гроб немой.
Как ветр, тебя к могиле отчий рок несет.
Увы, я змия родила, взлелеяла.
Так! Вещим был[228], воистину, твой страх ночной.
930 Ты страшный грех свершила; претерпи же грех!
Гляжу я с сокрушеньем на двойной сей рок.
Ряд длинный преступлений повершил Орест,
И цепь замкнул бестрепетно. Одна мольба:
Да не угаснет свет его, — и дом спасен.
СТАСИМ III
Час наступил, — пришла
Правда в Приамов дом,
Месть беспощадная.
Час наступил, — вошел
В дом Агамемнона
Двуглавый лев, двойной Арей.
Пифией посланный,
940 Стяжал беглец — свыше был
Роком отмечен он —
Пальму ристания.
Вскликните дружно в лад[229],
Громко ликуй весь град:
Славься, державный дом!
Полная чаша ты!
Нет ни скверн в тебе, ни тли,
Нет воровской четы!
Час наступил, — пришла
Месть под личиною
Тайную брань ковать.
Час наступил, — бойца
Руку направила
Дочь Зевса: Правдою
950 Именовать ее
Наставлены свято мы.
Гневом губительным[230]
Дхнула в лицо врагам!
(Вскликните дружно в лад,
Громко ликуй, весь град:
Славься державный дом!
Полная чаша ты!
Нет ни скверн в тебе, ни тли,
Нет воровской четы!)
Локсий, парнасский бог,
Горных теснин жилец,
Так из глубин вещал:
«Ковы старинные
Будут нарушены,
Будут наказаны
Ковами новыми».
Кровь застарелую
Свежею кровию
Смыть заповедал бог.
К злым он немилостив.
Бога послушайся!
960 Богу послушны мы.
Свет проблеснул из тьмы.
Иго великое
С дома скатилося:
Славный, воздвигнись, дом!
Долго в развалинах
Лежал ты, стоптан с прахом.
Скоро залечит все,
Твой перешед порог,
Время, целящий врач.
Только бы сила зла
Прочь с очага сошла,
Скверну извергли вон
Благоухания
Жертв очистительных:
Счастьем улыбчивым
970 Весь озаришься ты.
Пойте ж, взывайте: «Вон,
Дома присельники[231]!
Гоним вас вестью мы[232]:
(Свет проблеснул из тьмы!»
Иго великое
С дома скатилося:
Славный, воздвигнись, дом!
Долго в развалинах
Лежал ты, стоптан с прахом.)
ЭКСОД
Взгляните на вчерашних повелителей,
Цареубийц и дома разорителей!
Четой они сидели, величаяся,
На месте царском; мертвые, четой лежат,
Храня и в смерти свой обет взаимности.
Клялись они владыку сообща убить,
Совместно и погибнуть: слово сдержано.
980 Взгляните также, страшных очевидцы дел,
На сей снаряд убийства, — путы рук и ног, —
Тенета, в коих мой отец запутался.
Развернутую окрест обнесите ткань
И людям покажите: ловят витязей
В какие мрежи! Матери моей дела
Отец пусть видит, — мой отец? — нет, общий всем,
Всезрящий, Солнце!.. Солнце, будь свидетелем,
Что право поступил я, смертью мать казнив!..
Эгисфа нет нужды мне поминать: давно,
990 Как ложа осквернитель, заслужил он смерть.
Но та, что эту западню расставила, —
И на кого ж? — на мужа, от которого
Имела сына... некогда любимого...
Потом — её убийцу... — кто она? Жена ль?
Мурена ль? Иль ехидна, чье касание
Мертвит и без укуса?.. Столь нагла и зла!..
1005 Пусть мне не приведется жить с такой женой:
Нет, лучше мне бездетным умереть в роду.
1007 О, улика вины! Злодеянье жены!
Сколь ужасную смерть ты приял, царь!
(На багрянце бледны, следы крови видны!..)
Ждать умей — и страдание цвет даст.
1010 Повинна ль в злодеяньи, неповинна ль мать?
Улика — парус, пятнами поблекнувший,
Где меч гулял Эгисфа... Краску медленно
1013 Съедает кровь: от крови пурпур вылинял.
997 Как мне, нехульным словом, заклеймить позор?[233]
Что эта ткань? Капкан ли? Зверолова ль сеть?
Иль с головою тело пеленающий
1000 Могильный саван? Путы ли на пленника?
Такой накидкой был бы запастись готов
Грабитель придорожный, мирных путников
С мошной набитой ловом промышляющий:
1004 Разбойничал бы лихо, с ней орудуя...
1015 Гляжу на роковую пелену, скорбя
О жребии отцовском и о роде всем.
1014 И подвиг свой хвалю я, и кляну зараз
1017 Победы незавидной скверну черную...
Неповинным весь век не прожить никому,
1019 Не прожить и без горькой печали.
Увы, увы!.. Раньше скорбь к одному,
1020 А к другому поздней постучится.
Но знайте... Чем я кончу, сам не ведаю...
С ристалища метнулись кони разума
И понесли возницу... Мыслей бешеных
Не удержать мне... К сердцу подступил и песнь
Заводит Ужас; рвется в лад подплясывать
Той песни сердце. Слушайте ж, друзья, пока
Я в разуме! Казнил я правосудно мать,
Отца убийцу, мерзкую в глазах богов.
А смелость влил мне в душу — величаюсь тем —
1030 Вещатель Локсий. Он пророчил: нет вины
В сыновней мести; если ж неискупленной
Кровь отчую оставлю, карой бог грозил...
Какой? О том ни слова! Нет стрелы лютей...
И ныне — вот я, — в путь готов. Ветвь маслины
Беру с тесьмою белой. Держит к Локсию
Свой путь паломник, — в пустынь ту, где пуп земли[234],
Где светит огнь неугасимый, — вымолить
От крови, от родимой очищение.
Других же не велел мне очагов искать
1040 Владыка Локсий... Знайте ж, о аргивцы, все
Как было, чтоб могли вы дать свидетельство.
Всю жизнь опальным странником скитаться мне,
Опальным и по смерти меж людей прослыть.
По правде поступил ты. Запрети ж устам
Порочить меч твой. Зло прикличет наговор.
Ты весь народ аргивский свободил, срубив
Единым махом двум драконам головы.
А!.. А!.. Кто эти жены в черном рубище?[235]
Клубятся змеи в их власах... Горгоны ли?..
1050 Нельзя при них на месте оставаться мне.
Орест, сын отчий — больше всех сынов земли!
То бред и морок. Муж победы, мужествуй!
Не бред, не морок — это палачи мои:
Угадываю свору мстящей матери.
Еще багряны руки кровью свежею:
Вихрь мыслей, смута, ужас — от нее в душе.
О Феб — владыка! Множится их сонмище...
Из глаз их кровь сочится и поганый гной...
Одно тебе целенье — сила Локсия:
1060 Его коснись: от муки разрешит тебя.
Врагини вам незримы; я же вижу их.
Нельзя мне медлить! Гонятся! Бегу, бегу!
Ступай же с богом! Он да соблюдет тебя,
Ведя тропой страстно́ю ко спасению.
Уж и третья гроза всколыхнула чертог
Стародавний царей, —
И пахнуло живым дуновеньем!..
Как впервые над ним разразился удар:
То Фиестов был пир плотоядный.
1070 А второй был удар, — это страсти царя,
Что водил за моря всеахейскую рать
И в купели погиб.
А и третий пришел — избавитель иль жрец
Рокового конца?..
Вновь затишье — доколь? И куда приведет,
И замрет ли проклятие рода?
ТРАГЕДИЯ ТРЕТЬЯ ЭВМЕНИДЫ (стихи 1—1046)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Хор Эриний, богинь-мстительниц, принимающих, в течение трагедии, новое имя — Эвменид, или «благосклонных».
Орест
Афина
Пифия, дельфийская пророчица
Аполлон
Гермий
Тень Клитемнестры
Судьи афинского Ареопага и народ афинский с хором Провожатых.
ПРОЛОГ
В молитвах именую прежде всех богов[236]
Первовещунью Землю. После матери
Фемиду[237] славлю, что на прорицалище
Второй воссела, — помнят были. Третья честь
Юнейшей Титаниде, Фебе[238]. Дочь Земли,
Сестры произволеньем, не насилием
Стяжала Феба царство. Вместе с именем
Престол дан, бабкой внуку[239] в колыбельный дар.
От озера отчизны, от Делийских[240] скал,
10 Сюда причалив, к пристаням Палладиным[241],
В удел Парнасский[242] держит путь наследник — Феб.
Приводят бога в шествии торжественном
Сыны Гефеста[243]; в зарослях тропы торят, —
Творят гостеприимным нелюдимый дол.
Пришельца ублажает и дарами чтит
Народ тогдашний этих мест и Дельф, их царь.
Созиждил вещим Зевс-отец сыновний дух:
Вступил четвертым Локсий во святилище,
Пророком Зевса: отчее вещает[244] сын.
20 Сим, прежде прочих, дань молитвословия!
Палладу ныне в слове помяну, чья сень[245]
Пред храмом; Корикийских нимф[246] семью, чей дом
В утесе полом — птице мил, богам приют.
Там Бромий[247] обитает — не забыла я;
Менад оттуда поднял бог на брань, когда
Пенфея, словно зайца, затравить судил.
Ключи потока Плейста[248] помянув, и мощь
Владыки Посейдона, и тебя, о Зевс,
Вершитель вышний, верх всего, — иду гадать!
30 Благословите вход мой! Вящей силою
Вещунью вдохновите!.. Кто из эллинов
Ждет слов пифийских? Храм отверст. По жребию
Да внидут! Провещаю, что внушит мне бог.
И вымолвить ужасно, зреть ужаснее,
Что гонит жрицу вон из дома божьего!
Хочу крепиться — ноги отымаются;
Простерла руки дряхлые, — бежать нет сил:
Беспомощней младенца в страхе старица.
Вхожу внутрь храма, — все в венках святилище,
40 И вижу человека: там, где Пуп Земли,
Сидит опальный грешник. Богомерзостно
Кровь на пол каплет с рук его, скверня затвор.
В руках меч голый и молебной ма́слины
Росток высокий, благочестно длинною
Повит волною белой[249]. Ясно все досель.
Вкруг богомольца сонм старух чудовищных,
Воссевшись важно, дремлет на седалищах.
Не старицами в пору, а Горгонами[250]
Их звать; но и Горгоны — не подобье им.
50 На стенописи хищниц раз я видела,
Финея сотрапезниц[251]: вот подобье! Лишь
Без крыльев эти; но, как те, страшны, черны.
Уснули крепко; гнусный издалече храп
Приводит в трепет; с кровью гной сочится с вежд.
Убранство ж их — кощунство пред обличьями
Богов; обидой было б и в людском жилье.
Неведом был мне этаких страшилищ род!
Земля какая нагло похваляется,
Что сей позор вскормила, — и не терпит кар?
60 Сам Локсий остальное да промыслит! Здесь
Домовладыка многомощный — Локсий сам.
Вещун-целитель, темных отвратитель чар,
Он и чужие очаги от скверн блюдет.
Тебе не изменю я; до конца твой страж[252],
Предстатель и заступник, — приближаюсь ли,
Стою ль поодаль, — грозен я врагам твоим.
И ныне видишь бешеных на привязи:
Сон обнял дев, которых все чураются,
Чад седовласых, с них же дани девственной
70 Ни бог не взял, ни смертный, ни дубравный зверь.
На горе, дети Ночи, родились они,
И дом их в преисподней — Тартар горестный.
Их люди ненавидят; ненавидят их
Жильцы Олимпа. Ты ж беги — без устали,
Без отдыха! Добычу до краев земли
Гнать будет гончих свора, по сухим тропам
И влажным, — и в заморских встретит пристанях.
Не падай духом, мужествуй в труде страстно́м!
В Палладин кремль спасайся и, пришед, воссядь,
80 На древний идол Девы опершись. Мы там
Судей обрящем, и вину смягчающих
Речей витийство, и пути — навек тебя
От сих мытарств избавить. Ибо помню: сам
На матереубийство я подвиг тебя.
Мои ты оправданья, вещий, ведаешь:
Потщись, да правда надо мной исполнится!
Залог спасенья — мощь твоя молящему.
Глагол мой помни; мыслью да не правит страх!
Ты ж бог-вожатый[253], брат единокровный мой, —
90 Зане мы, Гермий, — Зевсовы, и ты слывешь
Спасителем скитальцев, —упаси его
В путях опасных! Отчий освятил устав
Странноприимство; страннику будь пастырь ты!
Увы, вы спите! Время ль почивать? Меня
Забыли вы меж мертвых, где преследуют,
Стоустой укоризной приумножены,
Укоры мной убитых тень опальную.
Скитаюсь я, от милых отлученная;
Клеймо на мне и кары бремя тяжкое.
100 От кровных, от родимых претерпела зло,
И бога нет, который бы прогневался
За мать, рукой сыновней убиенную.
Взгляни на эти раны оком внутренним!
Во сне все ясно видит, озаряясь, дух,
А днем запретно мысли прозорливой быть...
Не до́сыта ль, ночные псицы, с блюд моих
Соты медвяной, трезвых струй[254] лизали вы?
Очаг мой помнит черные гостины в час,
Другим богам не милый, но любезный вам.
110 Союз нарушен! Попраны заветы! Как?
Едва в тенета загнан, ускользнул олень!
Прыжком проворным вырвался из сети вон,
Над ловчими далече потешается!..
Очнитесь, позаботьтесь о душе моей,
Богини царства темного! Взываю к вам,
Явясь в мечтаньи сонном Клитемнестрою!
Стенайте! Зверь на воле! Не догнать его!
Врагам моим домашним есть пособники.
120 Мм...
Одержит сон вас, жалоба не трогает...
Орест, палач мой, матери палач, бежал!
Ох!
Кряхтишь, но снова сон долит. Воспрянь! Скорей —
За дело! Дело ж ведомо: ловить, травить!..
Ох!
Так Труд и Сон, два сильных, заключив союз,
Змеи неутомимой мощь осилили!
130 Лови, лови, лови, лови!.. тут!.. стой!..
Все рыщешь, лаешь, нюхаешь и ловишь дичь,
Заботой дня тревожась в грезе явственной.
Поймала — призрак! Томный плен усилием
Стряхни! Опомнись! Нежась, утеряешь лов.
Проснись — и пусть пронзишься угрызеньями:
Их острие знакомо сердцу мудрому.
Вскочи! В погоню!.. Дхни пожаром внутренним.
Палящей жаждой крови вслед бегущему!..
За травлю! Улюлюкай! Изнури его!
140 Буди, толкай соседку! Я тебя бужу.
Что спишь? Вставай же! Ну, встряхнись! Дрему долой.
Пооглядимся, — что тревога значила?
ПАРОД
Горе-беда, увы!
Сестры, беда пришла!..
Немало, обольщаясь, я терпела бед...
Ныне беда пришла,
Горшая прежних бед!
Горе и черный час!
Зверь выскочил из сети, в темный лес ушел!
Осилил вдруг
Ловчих сон:
Лов пропал!
Зевса надменный сын,
Ты воровать горазд
150 Смял всадник юный старицу копытами!
Как за безбожника,
Мать погубившего,
Ты побораешь, бог?
Как, матереубийство покрываешь, бог?
Кто скажет мне:
«Правды страж —
Вещий бог»?
Мне снилось: зов я слышу; в нем укор: «ты спишь?»
Словно стрекалом в бок
Коня пырнул,
Гикнув, возница, — так
Мне сердце зов пронзил...
Он врезался
Плетью в мозг, —
160 До костей
Бич язвит...
Захолонула грудь во сне...
Творят самоуправство боги новые[255].
Правды сильней их власть.
Вот трон его:
Сверху и донизу
Весь кровью залит он!
Вот Пуп Земли, —
В пятнах весь
Черных дел,
В гное скверн!
Сосуд проклятий! Сток зараз!
Ты свой очаг, вещатель, предал сам греху!
170 Сам осквернил его,
Волей своей,
Чиститель!
Смертных заступник, ты.
Наперекор богам
В отмену правд,
Древних обидел Мойр!
Со мной, враждуя, все же не спасешь его!
Скройся под землю он,
Будет и там
Настигнут.
Месть на главу свою,
Дерзкий, навлек, — и месть
Его найдет.
И на распутьи — казнь!
ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ
Вон, вам повелеваю! Изыдите вон
180 Из сих чертогов! Прочь от прорицалища!
Неровен час — ужалит, с тетивы златой
Спорхнув, змея — летунья среброкрылая:
Изрыгнете от боли с пеной черною
Все сгустки крови, слизанной со свежих ран.
Тут храм, не место лобное, где плетью бьют,
Выкалывают очи, рубят головы,
Камнями поражают, четвертуют, рвут,
Скопят, увечат, с долгим воем корчатся
Посаженные на кол. Вот, где праздник вам, —
190 Вот в чем веселье ваше, — что являет нам
Ваш нрав, столь ненавистный! И таков ваш вид!..
Гнездиться бы в пещере кровожадных львов
Вам, кровопийцы! Вы ж сквернить дерзаете
Вторженьем смрадным вещие обители.
Живей, исчадья мрака! Козовод жезлом
Так гонит стадо черных коз. Без пастыря, —
Кому пасти вас любо? — всей гурьбою вон!
Дай очередь ответить, Аполлон, тебе!
Ты в оном преступленье не сообщник лишь, —
200 Единый ты — преступник; весь тот грех — твой грех.
Ответствуй: как? Настолько можешь речь продлить.
Внушил ты сыну, что убить он должен мать.
Внушил отца возмездьем умирить. Так что ж?
Твои — почин, подмога, укрывательство.
Укрыться в этом доме я убийцу звал.
Так звал и нас: мы — княжих провожатых сонм[256].
Пришлись не ко двору вы в этом доме, знай!
Сопутствовать Оресту мне велит мой сан.
Какую ж должность ты несешь? Похвастайся.
210 Гнать матереубийцу из жилищ людских.
Мужеубийцы-матери, убийцу? Так?
Мужеубийство — не убийство кровного.
Столь дерзко ты, столь хульно надругаешься
Над клятвенным союзом, что уставил Зевс
С семейственною Герой[257]? Над Кипридою,
От коей — все, что мило в жизни смертному?
Прочней любовь связует брачным ложем двух,
Чем клятвой правда: сладко им обет блюсти.
Когда вражде супругов ты потворствуешь
220 (Жена убила мужа, — эта кровь не в кровь[258]), —
Неправомощна, мню, такая правщица!
К одной вине строга ты и злопамятна,
К вине другой пристрастно-равнодушна ты.
Паллада эту тяжбу разберет меж нас.
И все же от Ореста не отстану я.
Ускорь погоню, рвенье распали, трудись!
Мое служенье, сан мой воздержись хулить!
От службы столь почетной отказался б я.
Пусть ты велик пред Зевсом: не умалю я
230 Тебе в угоду прав своих. Кровь матери
Взывает об отмщеньи! Выхожу на лов.
А я покрою и спасу поклонника
Моей святыни. Смертным и богам равно
Взять под защиту мужа и предать — грешно.
ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ
Владычица Афина, волей Локсия
К тебе я послан! Грех на мне, но грешника
Прими без гнева. Смыта кровь. На сих руках
Нет скверны[259]. Стерлась черная в путях моих:
Людским гостеприимством убедился гость.
240 Всю сушу исходил я, переплыл моря,
Но памятовал слово бога вещего —
И вот пришел, богиня, обнял твой кумир:
Суда и правды, сидя здесь, я буду ждать.
Ужо, беглец!.. Не явно ль? — это след его!..
Вперед! Немой вожатый все без слов сказал...
Собачьим нюхом знаю, где прошел олень.
И капала из раны кровь пахучая.
Сама от травли чуть жива, едва дышу:
Измучилась, обрыскав весь пространный край!
250 И за море, без крыльев, залетела я,
Корабль перегоняя, на котором плыл
Орест... Он где-то близко! Чую дух его,
И кровью человечьей потянуло вдруг...
ПАРОД II
Нужен здесь глаз, да глаз:[260]
Все огляди окрест,
Да безнаказанным
Не ускользнет Орест!...
Вновь сильным он
Мнит себя!
Вот истукан обняв
Девы бессмертной, он
Хочет на суд отдать.
Рук своих дело — ей.
Тягаться с нами! Поздно!.. Расточил он кровь:
260 Родную кровь —
Кто сберет?
В землю бежит она,
Жадный питая прах...
Взамен я силу высосу[261] из жил твоих!
Алый мне сок отдашь,
Плоти цветущей жизнь:
До́ пьяна я напьюсь
Ярых струй.
Черных струй.
Иссохнешь, тенью станешь, и живую тень
В скорбный дол
Вечных мук,
В сумрак родной умчу.
Увидишь там, что всякий, сотворивший зло,
270 Бога ли, гостя ли,
Или родителей
Тяжко обидевший,
Казнь примет, злодеянью соразмерную.
Великий воздатель и судья, Аид,
В недрах глубинных есть:
На письменах его
Каждый записан грех.
Несчастье учит. Знаю, что ко благу мне
И что во зло послужит; где спасительно
Безмолвие, где слово. Здесь мне речь держать
Велел наставник мудрый. Задремала кровь,
280 И пятна побледнели на руках моих.
Избыта скверна матереубийства. Феб
С десницы обагренной влагу липкую
Мне смыл, когда обетных я заклал свиней[262].
И долог был бы сказ мой про людей, меня
Приявших гостем в домы без вреда себе.
Стареет время, давних дел стирая след.
Днесь, чистыми устами, благочестно я
Зову Афину, сей земли владычицу;
На помощь. Той защитой мой наследный скиптр
290 И весь народ аргивский, не подъяв копья,
Она стяжает: свято соблюдем союз.
Молю богиню: будь то в дальней Ливии[263],
У струй Тритона, ей родимых, шествует,
Одета в блеск иль облак, Дева бранная,
За милых поборая, — озирает ли
Флегрейский дол[264] сурово, как пред битвой вождь, —
Вняв издалече зов мой, да предстанет мне
Заступницею скорой и спасением!
Ни сила Аполлона, ни Афины мощь
300 Спасти тебя не могут, предадут тебя.
Увянешь и забудешь слово «радуюсь»;
Бескровной тенью сникнешь, снедью демонов...
Что ж ты не споришь? Плю́ешь на слова мои,
Мне в жертву обреченный и откормленный?
Живой меня насытишь без заклания!
Я песнь сложила: свяжет мой напев тебя.
Заведем хоровод! Вкруг убийцы кружить,
Песнь убийце сложить
Нам подземная Муза внушила —
310 И воспеть наш удел: человеческих дел
Быть бессонною стражей — велела.
Правый суд — скорый суд. Тех не тронет наш гнев,
Чьи от солнца не прячутся руки,
Ибо чисты они, беспорочная жизнь
Протекает, счастливая, в мире.
На того ж, кто укрыл, как сей муж под плащом
Обагренные кровию длани[265],
Мы донос принесем, мы улики сберем,
И на тяжбе убитых на том присягнем,
320 И возмездия стребуем дани.
СТАСИМ I
Матерь Ночь! На казнь, о мать,
Ночь меня родила ты
Тьмы слепцам,
Жильцам света!
Слышишь, мать!
Сын Лато́[266]
Власть мою
Мнит умалить!
Ловчей лов
Отнял он...
Мать убил —
Пойман был —
Им владеть
Претит мне бог!
Песнь мы поем:
Ты обречен!
330 Мысли затмит, — сердце смутит, —
Дух сокрушит в тебе гимн мой,
Гимн Эриний, страшный гимн!
Околдован, иссушен,
Кто безлирный слышал гимн.
Ты, насквозь разящая,
Рок мой выпряла, Мойра!
Я ж обет
Дала крепкий:
Править сыск
Лютых дел,
Гнать, ловить
Лиходея...
Слышит он —
По пятам —
340 Черный смерч,
Он — в Аид,
Я — за ним:
Навек он мой!
Песнь мы поем:
Ты обречен!
Мысли затмит, — сердце смутит, —
Дух сокрушит в тебе гимн мой,
Гимн Эриний, мстящий гимн!
Околдован, иссушен,
Кто безлирный слышал гимн.
Мне от рождения
Жребий властительный
Выпал.
Лишь на бессмертных мне
350 Рук наложить нельзя.
Нет мне
И сотрапезника жертвы.
Пир и веселие,
Пеплосы белые
Мне ненавистны;
Праздничный запретен сонм.
Домы рушить мне дано.
Если в роду́ вскормлен Арей,
Мнят — приручен, вдруг — осерчал,
Друга загрыз, брызнула кровь, —
Мы налетим, как буря!
Будь он силач, — изникнет мощь.
360 Тех, чей в эфире дом, —
Гнать мне не по-сердцу:
Мир им!
Их не касаемся;
Не состязаемся
С ними
Распрей о царственных льготах.[267]
Зевс из палат своих,
Наш ненавидимый,
Каплющий кровью,
Удалил на веки сонм.
(Домы рушить мне дано.
Если в роду вскормлен Арей,
Мнят — приручен, вдруг — осерчал,
Друга загрыз, брызнула кровь, —
Мы налетим, как буря!
Будь он силач — изникнет мощь.)
Гордо блещут
В небе безоблачном славы:
Миг — и, низринуты,
370 С дольним сравняются прахом, —
Стоит лишь в дом войти
В черных лохмотьях нам, — воем
Вторя пляске круговой.
Коло замкнув, дико скачу,
Тяжкой стопой землю топчу.
Резвую прыть бег утомил:
Шаток мой шаг, грузен мой шаг...
Тяжко шествует Ата.
Сам не знает
Гордый, что падает: слеп он.
Грех надмевающий
Ткет затмевающий облак.
380 Люди ж догадливы,
Люди приметливы — шепчут:
«Грозовой над домом гнев!»
(Коло замкнув, дико скачу,
Тяжкой стопой землю топчу.
Резвую прыть бег утомил:
Шаток мой шаг, грузен мой шаг...
Тяжко шествует Ата.)
Дождешься нас, — в грозный час.
Мы знаем путь, знаем цель,
И зло, все зло — помним,
И не прощаем: святы мы.
Ни чести нет нам, ни места нам нет
Ни от людей, ни у богов.
Не светит свет в доме нам.
Нет в неприступную пустынь дороги
Зрячим дня, ни тьмы слепцам.
Не устрашась в сердце, кто
Душой впивал эту песнь,
390 Глубинных правд голос,
Устав начальный древних Мойр,
Скрепленный клятвой бессмертных богов?
На камне нерушимых прав
Века́ стоит трон мой.
Нет недостатка и в почестях царских
Мне под кровом вечной тьмы.
ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ
Вняла я издалече зову, странствуя,
Близ волн Скамандра. Землю озирала я,
Что́ властодержцы воинства ахейского,
400 Добычи полоненной часть богатую,
В удел мне вечный дали, без остатка всю,
Почтив отменно доблесть чад Фесеевых[268].
Как вихрь помчали кони неутомные
Меня на колеснице в мой священный кремль;
Их окрылив, эгида вздулась парусом.
Кого ж встречаю? Новый сей земле собор!
Меня он не смущает, но дивит мой взор.
Пришельцы, кто вы? Вкупе вопрошаю я
И чужеземца, мой кумир объявшего,
410 И вас, не схожих ни с одной семьей живых:
Ни боги не видали таковых богинь,
Ни смертные обличьем не подобны вам.
То — не укор. Чей образ без порока, пусть
Другого не порочит, если правду чтит.
На все отвечу в кратком слове, Зевса дочь!
Мы — дети Ночи, прежде век рожденные,
И карами зовут нас в преисподней тьме.
Ваш род я ныне знаю, и прозвание.
Сейчас и сан узнаешь и служение.
420 Узнаю, если ясно растолкуешь мне.
Мы гоним душегубцев из домов людских.
Куда ж? И где погоне грань положена?
Где нет ни места радости, ни имени.
И этому такую ж кару каркаешь?
Он мой сугубо: матереубийца он.
Ничьим он не был нудим принуждением?
Где сила, что принудить может — мать убить?
Полтяжбы знаю: слышала истца донос.
Такой, как я, присяги он не даст тебе.
430 Оправданною хочешь, а не правой быть.
Как так? Наставь! Слов мудрых у тебя запас.
Не сделает присяга правды правдою.
Тогда расследуй дело и суди сама.
Хотите слышать приговор из уст моих?
Изречь тебя достойный ты достойна суд.
А ты, о гость, что скажешь? За тобою речь.
Открой свой род и племя, и отечество,
Беду свою поведай, защитись потом
От злых наветов, если, правды требуя,
440 Прильнул к моей святыне, к очагам моим,
Молельщик — страстотерпец, как Иксион[269] встарь.
Но все сие ответствуй ясной речью мне.
Царица, что последним помянула ты,
Заботой первой было бы; но нет ее.
Не залит кровью я бежал под твой покров,
Рукой нескверной обнял изваяние.
Великое в сем деле есть свидетельство.
Уставлено: преступник да безмолвствует,
Доколе очиститель некий кровью жертв,
450 Сосущих млеко, мужа не обрызгает.
Давно меня кропили по чужим домам
И жертвенною кровью и речной водой.
Снята сия забота с благостынь твоих.
Сейчас и край узнаешь и родню мою.
Аргивец я, и ведом мой отец тебе:
Царь Агамемнон, вождь морского воинства,
С которым превратила Илио́н святой
В пустырь троянский ты сама. Лихая смерть
Отца постигла в доме. Черный умысел
460 Питала мать. Как сетью, тканью пестрою
Окутала супруга, искупав его.
Купель — улика; кровью залилась купель.
Изгнанник я вернулся и — моя вина! —
Я мать убил, отмстил я за любимого.
Сообщником был Локсий. Гнал меня вещун
Бодилом к мести. Сердце мне пронзая. Грозил
Из кар лютейшей, — если пощажу убийц.
Ты ж, прав ли я, неправ ли, рассуди сама.
Что сделал, сделал. Что положешь, свято мне.
470 Столь страшно это дело, что не смертному
Его судить. Запретно и богине мне
Кровавой мести ведать тяжбы тяжкие.
То — правда, что нескверно богомолец мой,
Очистившись по чину, ты пришел сюда
В мой град, тебя приемлю: без порока ты.
Но там, где ты, — врагини. Отослать ни с чем
Нельзя их гневных. Если суд обидит их,
Падет на землю нашу яд их зависти;
Чумой тот сев прозябнет, язвой, засухой.
480 Исхода я не вижу: ни оставить здесь,
Ни гнать их не дерзаю; там и тут — беда.
Но поелику спор дошел до судбища,
Навек отныне выборных присяжных суд
О тяжбах крови здесь да будет, я рекла.
Зовите очевидцев и свидетелей,
Уликой, клятвой испытуйте истину.
Из граждан града лучших изберу людей,
И к судоговоренью я приду сама;
Они ж присяги не преступят, суд творя.
СТАСИМ II
490 Ниспровергнут старый строй[270],
Век настал — новых правд,
Если ныне суд решит:
Мать убить — нет греха,
Прав Орест.
Всех смутит потворство злу,
Скажут «все позволено».
Много язв готовит век,
Родителям от взрослых чад
Горьких много ран сулит.
Яростных ищеек лай,
500 Гнев менад вечной тьмы
Тщетно стал бы, чуя кровь,
Звать людей: «Тут злодей...»
Волю дам
Всем злодействам, всем мечам!
Пусть обиду кровных друг
Другу исповедует,
Ища защиты: немощна
Друга вызволить приязнь.
Пусть не вопиет никто,
Вражеский прияв удар:
510 «Взыщет мзду за кровь мою
Правды суд,
Царственных Эриний сонм!»
Скоро, скоро взропщутся,
Взмолятся ко мне отцы,
И восплачут матери:
«Горе! Рухнул правды престол».
Страх душе спасителен.
Строгий на судилище,
Дозирая помыслы,
520 Царь сидит.
Он смиренно-мудрым быть
Нудит. Если в шуме дня
Глохнет голос внутренний, —
Муж какой, какой народ
Будет чтить заветы Правд?
Зло и подневольным быть;
Зло и в своеволье жить.
Средний путь,
Между двух крайностей — лучший: по-разному
530 Учит божественный промысл.
Правой мерой мерю так:
Чадо безбожия — буйство надмения
В мыслях, в делах;
Благополучье, —
Желанный всем,
Милый дар, —
Здравой души примета.
Завещаю впредь тебе
Правды чтить алтарь святой.
Пусть корысть
540 Не соблазнит тебя пядью безбожною
Дерзко топтать его: Кара
Станет за спиной, как тень.
Свой всем делам конец! Милуй родителей.
В сердце питай
Благоговенье
И стыд. Прими
Гостя в дом
С честью, муж радушный!
Кто так живет,
Друг добра, не раб нужды, —
Тот блажен, и в горе
550 Не вовсе он.
Не навек несчастен.
А дерзостный
Хульник правд, вменять в закон
Привыкший буйство, прихоть и разгул страстей,
Невольно свой надутый парус
Должен спустить, когда, взыграв,
Щеглу надломит буря.
Богов зовет
В необорной смуте волн:
Боги глухи. Демон
Смеется: «Кто
560 Стонет так? Не сей ли,
Что некогда
Хляби звал на бой, в челне
Перемахнуть кичился через пучинный вал?»
Но час настал: на камень Правды
Челн налетел; никем не зрим
И не оплакан, тонет.
ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ
Гласи глашатай! Воинство гражданское
Сзывай в порядке! Всею грудью выдохни
Из полой меди, выкованной тусками[271],
Зык трубный, дребезжащий, заглушая гул!
570 Когда собор сей грозный собирается,
Молчать пристойно, да во всеуслышанье
Закон мой огласится — он на веки дан! —
И благочинно правый да вершится суд.
Царь Аполлон! Державствуй, где державствуешь;
Но в этом деле, мнится, не участник ты.
Свидетелем пришел я: в мой священный дом
Бежал опальный; мой очаг пригрел его,
И был я богомольцу очистителем.
Защитником пришел я: и на мне вина
580 Сего убийства; вместе и сообщник я.
Твоя премудрость все решит. Открой же суд!
Объявлен суд открытым. Слово вам даю.
Коль пренье зачинает обвинитель, все
Открыто сразу, явной предстоит вина.
Нас много; но не будет многословна речь.
Ответствуй мне на слово словом. Мой вопрос
Первоначальный: правда ль, что ты мать убил?
Убил. Не отпираюсь. Не скажу, что нет.
В борьбе три схватки: в первой ты не выстоял.
590 А наземь все ж не свален. Не хвались еще.
Скажи, однако, как ты умертвил ее?
Скажу и это: в горло ей вонзил я меч.
По чьим же наущеньям? Кто послал тебя?
Божественный гадатель и свидетель мой.
Так матереубийство приказал вещун?
Он сам, но не ропщу я на судьбу свою.
Иное скажешь, как услышишь приговор.
Из гроба помощь, верю, мне пошлет отец.
На мертвых уповаешь? Умерла и мать.
600 Две скверны к ней прилипли, два проклятия.
Какие ж две? Все точно разъясни суду.
Убитый ею был ей муж, а мне — отец.
Освободилась мертвая; убийца — жив.
Почто же ты при жизни не гнала ее?
Чужим ей был по крови[272] спящий в гробе муж.
А я по крови матери ль единой сын?
Разбойник богомерзкий! Отрицаешься
Тебя питавшей в милом лоне матери?
Свидетельствуй ты ныне, Аполлон, молю,
610 И прав ли был убийца, за меня скажи.
Содеяно деянье. Чьей рукой? Моей.
Злодейство ли то было? — разумеешь ты.
Как ты признаешь, так и я признаюсь им.
К вам, ставленникам Девы, свято речь держу,
Как вы того достойны; не солгу, пророк.
Иных не говорил я с прорицалища, —
Вещал ли мужу, иль жене, иль городу, —
Слов, кроме отчих, что внушал мне Зевс отец.
Какая в этой правде мощь, помыслите —
620 И Зевсову совету воспоследуйте:
Присяга не сильнее воли божией.
Сказал ты: воля Зевсова на то была,
Чтоб ты вещал Оресту — за отца, восстав,
От матери отречься и презреть ее?
То не одно и тоже[273], — витязь царственный,
Приявший скиптр от Зевса, как погиб: в бою ль,
От витязя другого? — от жены ль? ... Жены?
Настигла ль издалече каленой стрелой[274]
Героя амазонка?.. Нет! Услышьте, как, —
630 Царица града! вы, суда вершители!
Домой вернулся. В главном удался поход.
Жена встречает лестью победителя.
Усталого с дороги ждет купель. Встает,
Омытый. Простынею шире паруса
Окутывает гостя и разит жена...
Так умер оный, всеми свято чтимый муж,
Вождь воинства морского, богоданный царь.
Вот какова супруга! Уязвил рассказ
Вам душу гневом, судии Орестовы?
640 Честь отчая священней чести матерней,
По-твоему, пред Зевсом. Крон — отец ему:
Он в узы Крона заковал[275]. Вы слышите ль.
О судьи, как вития уличен во лжи?
Чудовища, бессмертным ненавистные!
Он в силе узы расковать; спасение
Тут есть, и много таинств разрешительных.
Когда ж напьется крови человеческой
Земная персть, нет мертвым воскресения.
Не мог заклятья смерти сотворить Отец[276],
650 Хоть все вращает, вверх подъемлет, клонит вниз,
Иль крепко ставит, сила ж не скудеет в нем.
И то помысли: в людях оправдается ль,
Кто гнусно пролил матери родимой кровь?
Как в отчий дом, как в Аргос он войти дерзнет?
Как жертвуя, приступит к алтарям градским?
Как с ним водой общаться станут родичи?
Вот мой ответ; увидишь, сколь он правилен.
Не мать дитяти[277], от нее рожденного,
Родительница: нет, она кормилица
660 Воспринятого семени. Посеявший
Прямой родитель. Мать же, словно дар, в залог
От друга-гостя взятый на хранение, —
Зачатое взлелеет, коль не сгубит бог.
Свидетельство пред нами: Зевса дочь[278] на свет
Не из утробы матерней исшедшая;
Но ни одна богиня не родит такой!...
И впредь, Паллада, знаю, приведется мне
О славе сей твердыни порадеть не раз;
И ныне я Ореста к алтарям твоим
670 Привел, да верен будет навсегда тебе
И да стяжает город твой союзников
Во всем его потомстве. Да святится же
Из рода в род та клятва вековечная.
Все высказались, мнится. Не велеть ли мне,
Чтоб судьи голос подали по совести?
Все стрелы из колчана расстреляла я:
Жду, чем решится это состязание.
Скажите вы, чтоб после не корить меня.
Все слышали вы, мужи. Голосуйте же,
680 Как скажет сердце и присягу помните!
Закон услышьте, граждане афинские:
Вершите вы впервые уголовный суд![279]
Навек пребудет в племени Эгеевом[280]
Собор присяжных, ныне учрежденный мной.
685 Вам виден холм Ареев. Амазонки там
Стояли станом в оны дни, когда царя
Фесея воевали. Многобашенный
Воздвигся перед градом сопротивный град —
Служительниц Арея. Так и холм прослыл[281]
690 Ареопагом, иль скалой Ареевой.
Священный ужас будет наводить скала
И страх вины, с ним соприродный, — день и ночь
На весь народ мой. Новшеством праправнуки
Сих чар да не нарушат! Не мути ключа
Притоком скверн: не будет, где испить тебе.
Храните город столь же зорко, граждане,
От безначалья, сколь от самовластия!
Извергнуть не ревнуйте, что внушает страх;
Без страха в сердце, кто из смертных праведен?
700 С благоговейным трепетом на тот утес
Доколь взирают люди, будет он стране
Спасительным оплотом, какового нет
Нигде — ни в скифах, ни в земле Пелоповой[282].
Корысти ж недоступны там сидящие
Собором грозным; совестлив, но мужествен
Их неумытный приговор; над спящими
Да будет сонм их стражей неусыпною.
Вот гражданам наказ мой. Подымайтесь
И камешки берите — кинуть в тот сосуд
Иль в этот, чтя присягу. Все сказала я.
Совет мой судьям: бойтесь посетительниц!
Бесчестье тяжко выместим на всей стране.
Мои от Зевса чтите прорицания!
Плодоносить глаголу не препятствуйте!
Не твой удел — суд крови. Преступил ты власть,
И впредь нечисты все твои вещания.
И мой отец ошибся вечным промыслом,
Первоубийцу пожалев Иксиона?
Ты сам сказал. Но если пожалеют здесь
720 Ореста, тяжек будет мой возврат стране.
За мной победа, знаю! Чести нет тебе
Ни в сонме ветхих, ни в семье младых богов.
В дому Адмета[283] так же ты обидел Мойр,
От смерти льготу земнородным вынудив.
Не справедливо ль преданнейших чтителей
Сугубо защищать нам, коль они в нужде?
Уставы ты нарушил стародавние
И стариц ввел в юродство, упоив вином.
Тебе ж похмельем горьким будет приговор,
730 И желчь изрыгнешь, — но вредить бессильную.
Старуху, юный всадник, растоптать не честь.
Здесь медлю, выжидая, чем решится суд, —
Не ведая, мириться ль или гневаться.
За мной последний голос: дело мне решить.
Кладу я за Ореста этот камешек.
Мне не было родимой, нет мне матери, —
Мужское все любезно, — только брак мне чужд;
Я мужественна сердцем, дщерь я отчая.
Святее крови мужа, как могу почесть
740 Жены, домовладыку умертвившей, кровь?
Орест оправдан, если даже поровну[284]
Легли в сосудах жребии. Так высыпьте ж
Все вклады из обоих, судьи-счетчики!
О, Феб, мой вождь пресветлый, как решится суд?
О Ночь, о матерь черная! Все видишь ты!
Что ждет меня? Застенок или вольный свет?
Уйду ли с позором? Буду ль, как и встарь, в чести?
Счет жребиев ведите строгий, счетчики,
В две груды разгребайте их рачительно!
750 В едином недостача — роду пагуба,
Единый лишний — племени спасение.
Оправдан подсудимый! В урне милости
И в урне смерти то же голосов число.
Паллада, рода нашего спасение!
Отчизну я утратил: водворяешь ты
Меня в отцовском доме. Скажут эллины:
«Опять Орест — аргивец, отчих всех богатств
И прав наследник, милостью Палладиной,
И Локсия, и третьего, кто все вершит:
760 Уважил вышний трон отца Орестова,
Воззрел на общниц матери — и сына спас».
Но я не прежде тронусь в вожделенный путь,
Чем клятвой поклянуся нерушимою —
Стране твоей, богиня, другом быть навек.
Да будет в силе мой обет из рода в род,
И с копьеносным воинством аргивский вождь
Не выступит на град сей! Из могилы мы
Торжественной сей клятвы нарушителей
Удержим, свяжем, мужества лишим в пути,
770 Примет зловещих обаяем ужасом, —
Постылым станет труд их, и раскаются.
Обет держащим крепко и Палладин град
Союзною подмогой заступающим
Мы будем из могилы благосклонными.
Привет, Афина! Ты сама и твой народ
На страх врагам пребудьте необорными,
Спасеньем славьтесь и победой вечною!
КОММОС
Увы! Скрижаль старинных правд,
Новые боги, вы
Попрали, власть исторгли из руки моей!
780 Язвит обида сердце; ярый гнев коплю.
Яд на окрестный край,
Черный яд мой выплюну,
Яд змеи растоптанной!
Где на поля и веси
Брызну тем ядом я,
Лишай там вскочит, сад заглохнет, сгинет злак,
Выкинет матерь плод,
Чумные пятна выступят, — о месть моя!...
Стенаем!..
Как быть нам?
790 Мы притча в народе!
Как нам снести свой срам?
Стыд и позор стерпеть, боль и бесчестие,
Дочери Ночи древней?
Не гневайтесь, не злобьтесь, убеждаю вас!
Вам нет обиды, в приговоре жала нет.
Решилась тяжба равным голосов числом.
От Зевса было светлое предстательство,
И, кто вещал Оресту, сам клялся, что нет
На том вины, кто богу не противился.
800 Почто ж грозитесь в мой предел исторгнуть яд?
Одумайтесь! Ни язвой, ни бесплодием
Земле не угрожайте, ни дыханием
Тлетворной пыли, семени убийственной.
Свидетельствуясь Правдой, обещаю вам
Престолы и пещеры в сей стране, в удел
Законный, вечный; жиром заблестит очаг,
Где вы, всем градом чтимые, воссядете.
Увы! Скрижаль старинных правд
Новые боги, вы
Попрали, власть исторгли из руки моей!
810 Язвит обида сердце; ярый гнев коплю...
Яд на окрестный край,
Черный яд мой выплюну,
Яд змеи растоптанной!
Где на поля и веси
Брызну тем ядом я,
Лишай там вскочит, сад заглохнет, сгинет злак,
Выкинет матерь плод,
Чумные пятна выступят, — о, месть моя!
Стенаем...
Как быть нам?
820 Мы притча в народе!
Как нам снести свой срам?
Стыд и позор стерпеть, боль и бесчестие,
Дочери Ночи древней?
Бесчестья нет вам. В ярости божественной
Вы сих пределов карой не постигнете,
От коей нет целенья. Верю в помощь я
От Зевса и — сказать ли? — меж богов одна
Ключи добыть умею от хранилища,
Где молнии хранятся под печатями.
830 Перун не нужен: тухнет гнев. Не плюй из уст
Проклятий праздных: злое слово — злой посев.
Бушует горечь: черным повели волнам
Улечься. Мне ты будешь сопрестольницей;
Земли первины станешь за приплод сбирать
И новобрачных чадородьем миловать.
Полюбишь город и совет похвалишь мой.
Что́ я обид несу!
Мне ли сей век терпеть?
Древне-мудрой мне ль[285]
Новой, чужой земли
В черной расселине
Мне отвели вертеп.
840 Гнев спирает грудь,
Местью хочу дохнуть...
Плен мой, горький плен!
Горе, злосчастие!...
Подходит боль,
Печень язвит мою!
Слышишь ли, Матерь Ночь,
Старицу древнюю
Как не во что почли,
Как обошли меня,
Хитрыми ловами
Древних лишили прав?
Твой гнев терплю покорно: ты старейшая.
Мудрей меня во многом ты, поистине.
850 Но дал и мне довольно разуменья Зевс.
Ушед в чужие земли, к очагам чужим,
С тоской о нашей вспомнишь, — предрекаю я,
Прославлен будет в близком веке город мой,
И твой престол у дома Эрехтеева[286]
Предивно возвеличен. Потекут к тебе
Поклонников, поклонниц с приношеньями
Увенчанные сонмы: не сбирать тебе
Нигде столь щедрых даней. Не вреди же нам!
Не сей заразы бешенства меж юношей:
860 Не обуял бы трезвых[287] кровожадный хмель.
Как петелов пред боем, горожан моих
Не стравливай, — Арея не зови в народ
Усобиц ради, распрь братоубийственных!
Вне стен Арею поприще: того и жди,
Война взгорится[288]. Доблестный тут нужен пыл;
Но в граде петушиных не хочу боев.
С почетным даром, гостья, подхожу к тебе:
Благоговейно чтимая, живи средь нас,
К земле боголюбимой благосклонная!
870 Что́ я обиду несу!
Мне ли сей век терпеть
Древлий помысл мой[289].
Новой, чужой земли
В черной расселине
Мне отвели вертеп.
Гнев спирает грудь,
Местью хочу дохнуть...
Плен мой, горький плен!
Горе, злосчастие,
Узы!.. Подходит боль,
Печень язвит мою!
Слышишь ли, Матерь Ночь,
Старицу древнюю,
Как не во что почли,
Как обошли меня,
880 Хитрыми ковами
Древних лишили прав!
Я к миру не устану преклонять тебя,
Чтоб ты не говорила, гостья древняя,
Что мной, богиней младшею, и городом
Была с бесчестьем в край чужой отпущена.
Коль чаровницу речи убедительной,
Пейто, святишь ты, слышишь ласку слов моих, —
Останься с нами. Если ж удаляешься,
На нас, гостеприимцев, перед Зевсом ты
Не в праве, злобясь, кару слать и пагубу,
890 В твоей ведь воле — сесть у нас присельницей
Священно чтимой смертными из рода в род.
Владычица Афина! Дом какой мне дашь?
От всяких бед укрытый. Ты ж прими его.
Дом я приемлю, скажем. Честь какая мне?
Цвесть без тебя не будет не единый дом.
Сама ль ты мощь такую обеспечишь мне?
Я счастье тем устрою, кто почтит тебя.
За век грядущий можешь ли ручаться мне?
Мои ль обетованья не свершаются?
900 Меня ты укрощаешь; умиряешь гнев.
В земле моей останься и найдешь друзей.
Какие благостыни нагадать мне ей?
То, что к победе доблестной откроет путь.
Пусть мо́ря, неба, недр земных дыхания,
Теплом согреты солнечным, обвеют край
Среды воздушной благорастворением!
Плодов земных обилье, тучных стад приплод
Пусть в срок урочный радуют хозяина!
Умножь, богиня, добрых чадородие,
910 Безбожных и преступных удержи прирост.
Подобно вертоградарю и пахарю,
Хочу, чтоб злое не глушило доброго.
Тебе сии заботы. Мне ж иной удел:
На поле славы в ратном состязании
Явить добропобедным мой священный град.
Будь мне свят,
Наш с Палладой общий град!
Светлостенный кремль богов,
Его ж
Зевс блюдет и браней вождь
Арей крепит, грозя грозой!
920 Град — оплот и образ
Эллинских родных святынь!
Намолю тебе я, град,
Напророчу навека
Избыток неоскудный благодатных сил.
Брызнут недра жизнью,
К солнцу рвущейся на свет.
Благодетельной я, опекая народ,
Водворила в стране сих великих богинь,
Чьим гневливым сердцам угодить не легко.
930 Их удел — дозирать за делами людей,
И судьбами людей управлять им дано.
Кто их тяжких бремен на плечах не носил,
Тот не знает, как ранит судьбина,
Ниоткуда приходит беда; но его
Предает им вина, неотмщенная встарь,
И кичливую спесь
Стережет молчаливая гибель.
Ты не вей,
Вредный древу черный ветр!
Властно пенье кротких чар.
940 Ты, зной,
Знай предел, хмельно́й лозы
Щади росток, щади глазок!
Засуха, бесплодье,
Порча, ржа, не троньте нив!
Овцы тучные ягнят
Двойнями пускай плодят!
Откройся людям, о земля богатая!
Руд тайник бесценный,
Гермий, недр вещун; яви!
Слышишь кроткий напев, мой излюбленный сонм,
950 И надежда Афин?
Многомощна святая Эринии власть
У небесных богов, у подземных владык,
И над жизнью людской очевидно царит:
От нее по домам то, ликуя, поют,
То сквозь слезы едва
Различают, понурые, солнце.
Рок, мужей в цвете сил
Не коси безвременно!
К юным девам суженых
960 В дом приведите и милых в четы сочетайте,
Ты, Зевс! ты, Гера!
Ночи родной сестры, —
Мойры, законницы, вы, —
Общницы каждого дома!
Каждой годины великой,
Мойры тайноденницы!
Мойры, всюду
Первые меж чтимых сил!
Пожеланий благих чудотворная власть
Плодовита добром.
970 И хвалю я глаза и улыбку Пейто,
Низлетевшей ко мне на уста, — преклонить
Одичалых богинь неподатливый гнев.
Примирительный Зевс пересилил их спор,
И за нами навек
В словопрении добром победа!
Не ярись, не бушуй,
Брань междоусобная!
Ненасытный злой мятеж!
Черная ль кровь напоила твой прах, пресвятая,
980 Оставь живущим
Пеню за грех: новой
Крови не требуй, Земля!
Царствуй меж граждан, взаимность!
Дружных да свяжет согласье —
Иль вражда, одна во всех!
Против многих
Бед и зол согласье — щит.
Не теряет нигде вожделенной тропы
Благосклонная речь.
Как ужасен их лик! Но от призрака Кар,
990 Вижу, много добра изольется на град.
Ты насельниц благих благомысленно встреть,
Мой народ, и всегда ублажай, да в моих
И земле, и кремле
Вековечная славится правда!
Радуйтесь, радуйтесь,
В счастье, в богатстве, в славе!
Радуйся, градской народ!
С вами дева Зевсова,
Милая с любимыми,
1000 Мудрая с разумными!
Под крылом Палладиным
Отчии любимцы вы.
С новоселием вас поздравляю! Чертог
Уготован; кровь жертв окропила порог.
Всем собором пойдем — и, при свете святом
Предносимых огней, вас в обитель введем.
Вы ж, сокрывшись в жерло,
Все, что городу зло,
Удержите во мгле!
Все, что благо, — земле!
1010 Так ведите мой город к победам!
Вы же следом идите, Краная сыны[290]:
Час святой тишины
Богомысленной о́бщине ведом.
Радуйтесь, радуйтесь! —
Вам возглашаю снова,
Боги в граде сущие,
Смертные, рожденные
В отчине Палладиной!
Коль меня, присельницу,
Верно чтить вы будете,
1020 На судьбу не взропщете!
ЭКСОД
За благопожеланья благодарная,
В умильном озареньи ясных светочей,
Богини, в дом подземный провожаю вас
С прислужницами мой кумир хранящими.
Собор старейшин, цвет страны Фесеевой,
Идет за нами в шествии торжественном;
С ним жены, дети, стариц освященный сонм.
Благие, вам во славу багрянец одежд
Сверкает в свете пламенников огненных.
1030 Молю, да ваше к нам благоволение
Сожительствует с нами веки вечные!
В дом свой грядите торжественной ночью,
Древлей Ночи безмужние дщери, святые!
Народ, безмолвствуй! Храни уста!
В недра земли, в первозданные склепы
Будут живые вам слать неоскудные дани.
Народ, безмолвствуй! Храни уста!
Кроткие, милостью щедрые, мирно
В дом свой грядите,
1040 Взор услаждая
Радостью светочей в темном пути!
Все воскликните в лад песнопению!
Мир вековечный Палладина града
С дщерями Ночи, —
Светочи, рдейте! —
Зевсом всезрящим и Мойрой скреплен.
Все воскликните в лад песнопению!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги