Трагедия с «Короско»

Глава II

Молодой американец стоял с минуту в нерешимости, идти ли ему вниз и занести в свой путевой дневник впечатления дня, как он это делал ежедневно по просьбе сестры, оставшейся дома, или же присоединится к полковнику Кочрэню и Сесилю Броуну, огоньки сигар которых светились в дальнем конце палубы.

— Идите сюда, Хидинглей! — крикнул полковник, подвигая ему складной стул. — Идите, я вижу, что Фардэ начинил вас политикой, мы здесь полечим вас от его болезни!

— Мне подобные разговоры о политике кажутся настоящим преступлением в такую ночь как эта, — сказал молодой денди-дипломат. — Какой дивный ноктюрн в голубых тонах! Точное воплощение одной из дневных песен Мендельсона, где все те тончайшие оттенки ощущений, которых мы не можем выразить в словах, передаются нежной гармонией звуков!

— Сегодня пустыня и весь этот пейзаж как-то особенно суровы и мрачны сказал американец. — Они производят на меня впечатление беспощадной силы и мощи всесокрушающего Атлантического океана в холодный и пасмурный зимний день. Быть может, это впечатление получается вследствие того, что мы знаем, что находимся на рубеже цивилизованного мира, и что за этим рубежом не существует прав и законов. Не знаете ли, полковник, далеко ли мы сейчас от дервишей?

— Хм, на арабской стороне, — сказал полковник Кочрэнь, — мы имеем египетский укрепленный лагерь Сарра в сорока милях к югу отсюда, за которым на протяжении шестидесяти миль раскинулась совершенно дикая местность: за пределами ее находится дервишский пост Акашех; по эту же сторону нас ничто от дервишей не отделяет, здесь они считают себя хозяевами!

— А Абукир, кажется, на этой стороне?

— Да, вследствие этого в последние годы воспрещалось туристам предпринимать экскурсии к скале Абукир, но теперь здесь гораздо спокойнее!

— Что же, собственно говоря мешает им являться сюда? — спросил Хидинглей.

— Решительно ничего! — ответил Сесиль Броун.

— Ничего, кроме чувства страха и опасения, что им не удастся вернутся в свою кочевку. Эго не так-то легко сделать, когда их верблюды будут истощены длинным переходом через пустыню, а животные гарнизона Хальфы, свежее и в отличном состоянии, будут преследовать их по пятам!

— Ну, на их чувство страха, мне кажется, не слишком можно полагаться! своим обычным, небрежным сонливым тоном заметил молодой дипломат. — Многие из них не только не боятся, а даже ищут смерти и больше всего полагаются на волю судьбы. Все они беспредельные фаталисты, это не подлежит сомнению!

— Так вы полагаете, что эти дервиши серьезная опасность для Египта? спросил Хидинглей. — Monsieur Фардэ, напротив, полагает, что эта опасность не столь велика!

— Я не богатый человек, мистер Хидинглей, — сказал полковник Кочрэнь-Кочрэнь, — но готов поставить на карту всё, что имею, за то, что не позднее, чем через три года после того, как англичане очистят Египет и предоставят его своим собственным силам, дервиши будут на побережье Средиземного моря, и тогда — прощай, вся современная и древняя цивилизация Египта! Прощайте, все сотни миллионов, потраченных на эту страну! Прощай, все те великие памятники древности, которые так драгоценны теперь в наших глазах!

— Однако, полковник, — смеясь, возразил молодой американец — вы, конечно, не думаете, что они разрушат пирамиды?

— Трудно сказать, что они могут сделать! Ведь в свой последний набег на эту страну они сожгли библиотеку Александрии. Вы знаете, что, согласно Корану, всякое изображение или подобие человека есть греховный предмет, и на этом основании они будут разрушать и сфинксы, и колоссы, и статуи Абу-Симбела!

— Ну, предположим, что все это так, тем не менее, я не могу понять, какой интерес, какая выгода англичанам тратить столько средств, и сил, и забот на эту страну: какое преимущество имеет она от этого перед Францией и Германией, например, которые не тратят на Египет ни цента?

— То же самое спрашивают и многие англичане, — заметил Сесиль Броун. — Я того мнения, что мы уже достаточно долго несли обязанности всемирной полиции. Мы очищали моря от пиратов и работорговцев, теперь мы освобождаем и очищаем эту страну от дервишей и разбойников и постоянно, везде и всюду стоим на страже интересов цивилизации. И все к этому до того привыкли, что, что бы ни случилось на этой планете, весь свет в один голос восклицает: что же смотрит Англия! Восстанут ли курды в Малой Азии, или разразится военный бунт в Египте, или поход в Судан, — все это спрашивается с Англии. И за все свои хлопоты и труды, как это всегда бывает, получаем только брань и пинки, как настоящие полисмены, когда они арестуют какого-нибудь негодяя. И зачем только мы это делаем? Пусть Европа сама блюдет свои интересы и делает для себя свою черную работу!

— Так-с! — сказал полковник Кочрэнь-Кочрэнь, скрестив свои вытянутые ноги и откидываясь на спинку своего стула, как человек, собирающийся высказать свое строго установившееся мнение. — Я должен вам сказать, Броун, что совершенно не согласен с вами! Вы высказали крайне узкий взгляд на наши национальные общечеловеческие обязанности. Я полагаю, что превыше всякой дипломатии и чисто национальных интересов есть великая, правящая миром и судьбами людей и народов сила, извлекающая из каждого народа все, что он может дать лучшего, и отдающая все это на общее благо всего человечества. Как только какой-нибудь народ перестает быть пригодным для этой цели, он тотчас же отчисляется в запас из действующей армии на несколько веков, пока не вернет себе прежние силы и доблести. Это мы видели в Греции, Риме, Испании. Я глубоко убежден, что ни один человек, ни один народ не существует на земле для того только, чтобы делать то, что принято и что выгодно, и часто бывает призван делать именно то, что ему и неприятно и невыгодно, но что должно послужить ко всеобщему благу, и никто не вправе отказываться от своей миссии!

Хидинглей сочувственно закивал головой.

— У каждого народа есть свое назначение: Германия посвятила себя абстрактным идеям, Франция — литературе и другим изящным искусствам, а Англия и Америка одарены, в лице лучших наших людей, искусством совмещения морального смысла жизни и общественных обязанностей. Эти два качества всегда необходимы для направления слабейших народов на путь к благоустройству и прогрессу. Таким именно образом мы правим Индией; мы попали туда как бы в силу какого-то естественного закона, подобно воздуху, врывающемуся в пустоту!

Это же потянуло нас на другой конец земного шара, вопреки всяким нашим интересам. Мир тесен и становится все теснее, все меньше с каждым годом. Это одно органическое тело, и одного зараженного гангренозным воспалением места достаточно, чтобы заразить все тело. Потому-то на земле нет места бесчестному, порочному и тираническому правлению, и пока будут существовать таковые, до тех пор они всегда будут порождать смуты, беспорядки и опасности. Но есть народы, столь неспособные к совершенствованию, что не остается никакой надежды на то, чтобы они могли создать себе когда-либо хорошее правительство, — и тогда, в былые времена, являлись Атилла и Тамерлан, их берет под свою опеку или под свое руководство какой-нибудь другой народ, более способный к созданию прочной государственности, как случилось это с среднеазиатскими ханствами, или здесь, в Египте. И раз это должно быть сделано, а мы, англичане, более всех способны выполнить эту задачу, то нам грешно было бы отказываться от нее.

— Пусть так, — согласился, улыбаясь, Хидинглей. — Но кто сказал вам, что именно вы к тому призваны? Ведь на таком основании всякая хищническая страна может захватить любую страну в мире. Что будет нам служить порукой, что именно вам суждено просвещать и водворять порядок повсюду?

— Что? События! Неумолимый и неизбежный ход событий может служить тому доказательством! Возьмите хотя бы эту страну. В 1881 году никто из нас не помышлял о Египте, но избиение на улицах Александрии и наведенные на наш флот жерла орудий повели к бомбардировке; бомбардировка повела к высадке; высадка вызвала расширение военных операций, — и вот Египет остался у нас на руках. Во время беспорядков мы звали, мы молили Францию или кого-либо другого прийти помочь нам, но все оставили нас, когда в них была здесь серьезная надобность. А теперь, когда мы здесь ввели законы и порядки и установили надлежащую администрацию, когда страна в двенадцать-пятнадцать лет сделала больше успехов на пути прогресса, чем за все время с нашествия мусульман, — они все рады бранить нас и восставать на нас. Я полагаю, что в истории вы не найдете другого примера такого бескорыстного труда!

Хидинглей глубокомысленно покуривал свою сигару.

— У нас в Бостоне, на Бэк-Бей, стоит старый безобразный дом, — начал он медленно и рассудительно, — этот дом портит положительно весь вид. Он весь наполовину сгнил и развалился, ставни беспомощно висят, сад совершенно заглох, — но я, право, не знаю, вправе ли соседи ворваться в этот сад и этот дом, начать хозяйничать в нем по своему усмотрению и наводить свои порядки!

— Вы думаете, что они не имели бы на то права, даже если бы этот дом горел? — спросил полковник.

— Ну, этого, кажется, не предусмотрено в доктрине Монроэ, полковник! ответил, улыбаясь, молодой американец, вставая со стула. Оба англичанина также поднялись со своих мест.

— Тем не менее, это какой-то странный каприз судьбы, — заметил Сесиль Броун, — что ей было угодно послать людей с маленького, затерявшегося среди Атлантического океана острова управлять Страною фараонов. Но можно сказать почти с уверенностью, что мы пройдем, не оставив здесь, то есть в истории этой страны, никакого следа, потому что у нас, англосаксов, не в обычае запечатлевать свои подвиги на скалах в назидание грядущим векам. И я готов поручиться, что с течением веков остатки нашей системы дренажа Каира будут нашим прочнейшим памятником в этой стране, если только они тысячу лет спустя не будут приписаны работам какого-нибудь из царей гиксосов. Однако, вон наши вернулись уже с прогулки по берегу!

Действительно, снизу доносился мелодичный голос миссис Бельмонт и глубокий бас ее супруга. Мистер Стюарт спорил из-за нескольких пиастров с бойким и задорным погонщиком мулов, а остальные его компаньоны пытались уладить их спор. Затем трое наших собственников встретили вернувшихся у трапа; все обменялись прощальными приветствиями и разошлись по своим каютам. И вскоре маленький «Короско», безмолвный и неподвижный, чернея в густом сумраке тени, которую кидал на реку высокий берег Хальфы, как будто тоже погрузился в сон.