Трагедия сорок первого. Документы и размышления

ГЛАВА 2

23 августа во второй половине дня, между 4 и 5 часами, Риббентроп прибыл в московский аэропорт. Развивались флаги Советского Союза и германского рейха. Был выстроен почетный караул. Встречали министра иностранных дел Германии на летном поле первый заместитель наркома иностранных дел СССР Потемкин и посол Германии в СССР граф фон дер Шуленбург.

Из кремлевского кабинета Сталина в 15 час. 30 мин. после двухчасовой беседы вышли Молотов, Микоян, Жданов, Ворошилов, Берия и Л.М. Каганович. На 18 часов были назначены переговоры в Кремле. В продолговатом кабинете Молотова, в конце его, германскую делегацию (Риббентроп, Шуленбург и советник посольства Хильгер, он же и переводчик) стоя ожидал Сталин; рядом с ним стоял Молотов. После краткого официального приветствия Сталин, Молотов, Риббентроп и Шуленбург уселись за стол…

И уже в полдень 24 августа в Вашингтон была отправлена зашифрованная телеграмма Штейнгардта с содержанием итогов советско-германской договоренности. Посол Соединенных Штатов писал, что он получил «строго конфиденциальное сообщение» о достигнутом между Германией и СССР полном взаимопонимании относительно территориальных изменений в Восточной Европе, конкретно, относительно Эстонии, Латвии, восточной части Польши, Бессарабии, признанных сферой советских интересов. Телеграмма американского посла заканчивалась немаловажной констатацией: «Как мне сообщили, переговоры вел сам Сталин, который не скрывал от Риббентропа, что он давний сторонник советско-германского сближения. После заключения договора Сталин поднял тост за Гитлера и за «возрождение традиционной германо-русской дружбы»^{45}.

Советский полпред в Англии Майский записал в тот же день, 24 августа, в своем дневнике: «Наша политика явно делает какой-то крутой поворот, смысл и последствия которого мне пока еще не вполне ясны. Надо подождать дальнейших сведений из Москвы. В городе смятение и негодование, особенно неистовствуют лейбористы. Они обвиняют нас в измене принципам, в отказе от прошлого, в протягивании руки фашизму… Консерваторы держатся много спокойнее. Они никогда всерьез не верили ни в Лигу Наций, ни в коллективную безопасность и сейчас гораздо проще воспринимают возврат Европы к политике «национального интереса»^{46}. Через день посол писал: «Шок, вызванный советско-германским пактом о ненападении, начинает понемногу проходить»^{47}.

«Только будущие события объяснят этот договор… Когда мы увидим, как меняется ситуация, мы будем знать, каковы были намерения, но не раньше» — так записал в своем дневнике корреспондент New York Post С. Графтон.

Уже во время войны, в речи по радио 3 июля 1941 г. И.В. Сталин объяснит причины, побудившие советское правительство пойти на заключение пакта с Германией.

«Могут спросить, — говорил Сталин, — как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны Советского правительства ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 г. Могло ли Советское правительство отказаться от такого предложения? Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой… И это, конечно, при одном непременном условии — если мирное соглашение не задевает ни прямо, ни косвенно территориальной целостности, независимости и чести миролюбивого государства. Как известно, пакт о ненападении между Германией и СССР является именно таким пактом. Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии»^{48}.

25 августа 1939 г. в кремлевский кабинет Сталина на 17 часов был приглашен высший генералитет Красной Армии во главе с наркомом обороны Ворошиловым.

Сталин выступил с короткой речью, в которой сказал, что, предоставив СССР кредит в 200 млн. германских марок и взяв на себя обязательство поставить Советскому Союзу по этому кредиту не только станки и другое заводское оборудование, но также военную технику, Германия продемонстрировала, что нападать на СССР она не собирается и что только после… подписания торгового соглашения в Кремле согласились на заключение с Германией договора о ненападении 23 августа 1939 г.

В резко изменившейся обстановке Наркомату обороны и Генеральному штабу предстояло по-новому и под другим углом зрения рассматривать проблемы обороны государства, предстояло в целях предосторожности привести в боевую готовность войска западных и ряда внутренних военных округов. В связи с намечавшимся наступлением немецких войск наутро 26 августа Военным советам Ленинградского, Белорусского, Киевского, Московского, Калининского, Орловского и Харьковского округов приказывалось директивой наркома обороны поднять на большие учебные сборы все войсковые части и учреждения этих округов, в том числе и запасные части. Извещение о подъеме войск, автотранспорта, лошадей и обоза за подписью председателя Совета Народных Комиссаров т. Молотова следовало передать телеграммой до сведения председателей СНК союзных и автономных республик, председателей облисполкомов (последних — по особому списку). Генштабу предлагалось подготовить к 1 сентября новый закон о всеобщей воинской обязанности. Политуправлению РККА разрешалось призвать в кадры политработников запаса для укомплектования среднего политсостава — 2700 человек, старшего политсостава — 1200 и высшего — 100 человек с 1 сентября.

После ознакомления с линией раздела Польши Генштаб предложил изменить ее, передвинув к реке Писсе (приток Нарева), включив район Белостока в советскую сферу. Молотов немедленно, после «доработки» территориальных проблем, вызвал Шуленбурга и заявил, что линия раздела Польши принята поспешно и требует уточнения.

После того как Шуленбург связался по телефону с Гитлером и объяснил ему ситуацию, тот мгновенно согласился, и 28 августа такой протокол был подписан.

В Москве 31 августа 1939 г. немецкий посол фон Шуленбург передал Сталину сообщение от Риббентропа. Вот его текст:

«Министр Иностранных Дел Германии информировал Поверенного в делах СССР в Германии о нижеследующем: английский посол выразил фюреру пожелание относительно мирного разрешения польского вопроса и улучшения германо-английских отношений. Фюрер заявил, что польская проблема должна быть разрешена так или иначе. Что касается улучшения отношений между Германией и Англией, то он также этого желает, но при абсолютном соблюдении предпосылки, что это не затронет германо-советского соглашения, являющегося безусловным и представляющего поворотный пункт германской внешней политики на долгий срок, а также всех вопросов, касающихся Востока, Германия во всяком случае будет заниматься совместно с СССР и не примет участия ни в каких международных конференциях без СССР.

В заключение Риббентроп подчеркнул твердую решимость фюрера в короткий срок так или иначе разрешить польский вопрос. «Германская армия выступила в поход». Таково было официальное уведомление о начале Второй мировой войны. На документе отметка Сталина: «От Ш-га (31. VIII–1.IX)»^{49}.

И уже в 11 час. 2 сентября сотрудник немецкого посольства в Москве Хильгер передал в НК.ИД для передачи Молотову несколько сообщений из Берлина, в частности, он сообщил, что «ввиду отклонения Польшей предложения Гитлера о мирном урегулировании всех вопросов при посредничестве Англии, сделанного Польше им 29 августа»^{50}, Гитлер 1 сентября издал приказ войскам «У» об уничтожении польских вооруженных сил.

В Лондоне полпред Майский в тот же день, 1 сентября, в своем дневнике делает очередную запись: «Итак, война началась! Развязался великий исторический узел. Первый камень покатился по откосу. За ним последуют другие. Мир перешагнул сегодня через порог новой эпохи. И он выйдет из этой эпохи совсем иным, чем в нее вступил. Близится время великих перестроек в жизни человечества»^{51}.

Еще к утру 31 августа немецкие дивизии заняли исходное положение вдоль польско-германской границы, и 1 сентября в 4 часа 45 мин. войска перешли границу, развертываясь в боевые порядки. Германский оперативный план в войне против Польши основывался на полноте использования возможностей, вытекающих из начертания границ, для охвата противника с обоих флангов. Армия наступала двумя далеко отстоявшими друг от друга фланговыми группами, почти полностью отказавшись от действий в центре.

Группа армий «Север» (командующий — генерал-полковник фон Бок), всего 21 дивизия, имела задачу нанести удар через «коридор», затем большей частью сил быстро продвинуться восточнее Вислы на юго-восток и юг и после форсирования рл Нарев нанести удар в тыл польским частям, которые, очевидно, должны были оборонять рубеж Вислы.

В группе армий «Юг» (командующий — генерал-полковник фон Рундштедт) насчитывалось 36 дивизий, и перед ней стояла задача уничтожить противника в большой излучине Вислы и в Галиции, затем ее механизированные соединения должны были стремительно продвинуться к Варшаве и захватить ее, на широком фронте переправившись через Вислу. Остатки польской армии предстояло разбить во взаимодействии с группой армий «Север».

На проведение Польской кампании Германией было выделено около 2800 танков и около 2000 боевых самолетов. На западе остались лишь 11 кадровых пехотных дивизий и 3-й воздушный флот. Танковых или моторизованных соединений на западе не имелось. Однако в Германии заново формировались 35 дивизий.

Польские вооруженные силы в мирное время располагали 30 пехотными дивизиями, 11 кавалерийскими бригадами, 1 горной бригадой и 2 механизированными (танковыми) бригадами. Кроме того, имелось несколько полков пограничной охраны, большое количество батальонов национальной обороны и части морской пехоты. На 1 сентября 1939 г. в польской армии находилось около 870 танков и танкеток, 4300 артиллерийских орудий, 407 боевых самолетов. Польский генеральный штаб еще не имел своей военной доктрины. План развертывания польской армии, хотя он и был рассчитан на оборону, допускал переход в наступление, но только после того, как придет на помощь Франция. «В основе плана развертывания, кроме желания «ничего не отдавать», — писал Э. Манштейн, возможно вообще не было никакой ясной оперативной идеи: «существовал лишь выбор между необходимостью обороняться от превосходящих сил противника и прежними заносчивыми планами наступления».

Польское командование надеялось, что его армия должна при всех обстоятельствах выстоять, пока наступление западных держав не вынудит Германию оттянуть свои главные силы с польского театра военных действий. Для Польши единственный выход заключался в том, чтобы выиграть время — единственная цель, которую преследовало польское военное руководство. Без твердых обещаний западных держав немедленно после начала войны развернуть всеми своими силами наступление на Западе Польше нельзя было вступать в войну с Германией.

Польша действительно располагала обещанием французской стороны. Вопрос состоял только в том, могло ли польское военное командование удовлетвориться обещанием «начать наступление главными силами только на пятнадцатый день». Поражение Польши стало неизбежным следствием иллюзий, которые питали в Варшаве относительно действий союзников.

С 1 по 3 сентября германские войска взломали линию польской обороны. Немецкая авиация нанесла удар по польским эскадрильям на аэродромах, и за два дня польская авиация была фактически уничтожена. Танковые соединения, собранные в кулак (Клейст, Гёпнер, Гудериан, Гот), прорвали фронт противника и устремились в его тыл, парализовав управление, связь и средства сообщения…

Ну, а что же союзники Польши? 2 сентября 1939 г. Гальдер пишет в своем военном дневнике: «Послы Англии и Франции выступили с нотами протеста, но не сообща… Запрос фюрера: является ли эта нота ультимативной? Ответ — нет. Английский посол в Риме: нет».

Оценивая позицию Англии в германо-польском конфликте после 3 сентября, член военного кабинета Великобритании X. Дальтон признавал: «Было невозможно оправдать наше отношение к полякам, мы их предавали, обрекали на смерть…»^{52}

Начальник генштаба французский генерал М. Гамелен уже 5 сентября заявил, что шансов у Польши на продолжение сопротивления нет, так что «это является очередным поводом для сохранения наших (французских) сил», и констатировал отсутствие необходимости «идти за голосами всеобщего возмущения», наступая на Германию с запада. Он же 10 сентября 1939 г. обратился к польскому военному атташе в Париже с ответом на польский запрос, когда же будет оказана Польше эффективная помощь. Главнокомандующий войсками союзников в своем сообщении маршалу Рыдз-Смиглы пишет: «Более половины наших кадровых дивизий на северо-востоке принимают участие в боях. С момента перехода границы немцы оказывают нам упорное сопротивление. Тем не менее мы продвинулись вперед. Однако мы ведем позиционную борьбу с противником, подготовившимся к обороне, а я не имею еще необходимой артиллерии… С начала кампании начались действия авиации во взаимодействии с операциями наземных сил. У нас сложилось впечатление, что против нас действует значительная часть немецкой авиации. Поэтому я считаю, что выполнил досрочно мое обещание начать главными силами наступление на пятнадцатый день после первого дня объявления мобилизации во Франции. Я не мог сделать большего»^{53}.

Поняв политику западных держав, Гитлер 3 сентября отдал директиву № 2 о ведении войны: «Целью ведения Германией войны остается прежде всего победоносное завершение операций против Польши… Основы ведения войны на Западе в соответствии с директивой № 1 остаются без изменения».

14 сентября 1940 г. Сталин принял решение о вторжении в Польшу 17 сентября и поставил Красной Армии задачу «молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника». 15 сентября утром в штаб Белорусского военного округа поступила шифровка за подписью Шапошникова: «Войска округа к 15.09.39 г. должны быть в полной готовности. Однако окончательный срок выступления будет указан особой телеграммой наркома. Построение войск должно обеспечивать наиболее выгодные условия для развертывания наступательной операции, хотя мы надеемся, что ни против польской, ни против немецкой армий боевых действий вести не придется. Конфликтов с немцами избегать. Дальше рубежа Вильно, Лом-жа, Западный Буг не выдвигаться. По достижении этого рубежа войскам занять оборонительное положение… Содержание директивы в секрете».

В ночь на 16 сентября командование и штаб Белорусского округа переехали из Смоленска в Минск. Тогда же, 16 сентября с 16 час, в частях Красной Армии начали зачитывать приказ о выступлении в освободительный поход на Запад. В Москве в 18 час. Молотов заявил германскому послу, что завтра или послезавтра Красная Армия перейдет польскую границу. Сталин же в ночь на 17 сентября принял германского поверенного и в присутствии Молотова и Ворошилова потребовал, чтобы германское командование отдало приказ, обязывающий люфтваффе не залетать восточнее линии Белосток-Брест — Львов, а войска — не переходить этой линии. Начальник немецкого генштаба генерал Гальдер записал в тот день в дневнике:

«7.00. Директива ставки Гитлера. Задержаться на линии Сколе — Львов-Владимир-Волынский-Брест — Белосток».

В 3 час. ночи 17 сентября польскому послу вручили советскую ноту^{54}. В ней говорилось, что советское правительство не может больше нейтрально относиться к тому, что «Польша превратилась в поле случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу СССР, а украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошены на произвол судьбы и остались беззащитными». Это стало возможным потому, что в результате польско-германской войны выявилась внутренняя несостоятельность Польского государства. В результате военных операций «Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава, как столица Польши, не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей».

Целью политики СССР в отношении поляков объявлялось стремление «вызволить польский народ из злополучной войны и дать ему возможность зажить мирной жизнью», содействовать созданию истинно справедливой и демократической Польши, которая будет находиться в тесных дружественных отношениях и в союзе с СССР. Гжибовский пытался опротестовать оценку состояния Польского государства и его военного положения. Он заявил, что война только начинается, так что акция РККА является ничем не вызванным нападением на Польшу, а он отказывается сообщить своему правительству о ноте и принять ее, ибо она несовместима с достоинством польского правительства и означает четвертый раздел Польши.

Пока заместитель наркома Потемкин вел трагическую беседу с Гжибовским, курьеры доставили ноту в польское посольство и сдали ее под расписку. Потемкин в беседе с польским дипломатом призвал польское правительство понять мотивы советского решения и согласиться с бесполезностью противодействия наступлению Красной Армии. Далее предлагалось принять меры для «предупреждения вооруженных столкновений и напрасных жертв». В целом идеи советской стороны польская сторона практически приняла. Шифрограмму Гжибовского своему правительству передали по советским телеграфным линиям до Кременца, где в тот момент находилось польское правительство.

Одновременно с нотой, врученной полякам 17 сентября, нарком В.М. Молотов вручил послам 24 государств, имеющих дипломатические отношения с СССР, ноты, в которых заявлялось, что «СССР будет проводить политику нейтралитета в отношениях между СССР и этими странами».

В официальном заявлении Молотова по радио содержалось обстоятельное изложение мотивов решения советского правительства, связанных с распоряжением Главному командованию Красной Армии «дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии». Наиболее существенными аргументами были: во-первых, «события, вызванные польско-германской войной, показали внутреннюю несостоятельность и недееспособность польского государства… Польское государство и его правительство фактически перестали существовать»; во-вторых, «в силу такого положения заключенные между Советским Союзом и Польшей договора прекратили свое действие»; в-третьих, «Советское правительство до последнего времени оставалось нейтральным. Но оно в силу указанных обстоятельств не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению»^{55}.

Конечно, утверждение, что Польское государство перестало существовать, резко и явно противоречило нормам международного права. К 17 сентября 1939 г. Польша не прекратила своего существования и оставалась субъектом международного права. Договор о ненападении между СССР и Польской Республикой от 25 июля 1932 г. действительно утратил свою силу, поскольку Советский Союз, вторгнувшись на территорию Польши, начал военные действия против суверенного государства. Стоит признать, что отсутствие формального объявления войны как со стороны СССР, так и со стороны Польши и официальное прекращение Советским Союзом состояния нейтралитета в отношении германо-польской войны, вторжение крупными силами на территорию Польской Республики представляли собой несомненный акт агрессии и по сути означали вступление СССР в германо-польскую, а затем и во Вторую мировую войну.

Для осуществления согласованного с Берлином вторжения советских войск в Польшу были сосредоточены крупные силы, превосходившие по мощи все Войско польское. Входившая в состав Украинского и Белорусского фронтов группировка состояла из 28 стрелковых и 7 кавалерийских дивизий, 10 танковых бригад и 7 артиллерийских полков резерва Главного командования. В ней в общей сложности насчитывалось более 466 тыс. человек, около 4 тыс. танков, свыше 5,5 тыс. орудий и 2 тыс. самолетов. Вся эта армада была приведена в действие на рассвете 17 сентября. Приказы, зачитанные по Красной Армии 16 сентября, примечательны своей туманностью. Там присутствовали и чисто военные директивы: вступить, разгромить, уничтожить «панско-буржуазные польские войска». Однако советским войскам запрещалось бомбить с воздуха и обстреливать артиллерией польские пункты. От армии требовали лояльного отношения к польским военнослужащим, если они не будут оказывать вооруженного сопротивления. Напоминали о соблюдении норм ведения войны. Советским войскам приказывалось избегать столкновений с немцами и не провоцировать конфликты с Германией.

Главной была политическая часть, насыщенная перечислением фактов гражданской, классовой и национальной борьбы в Польше. Войска РККА посланы в Западную Украину и Западную Белоруссию «выполнять революционный долг и свою обязанность оказать безотлагательную помощь и поддержку белорусам, украинцам, трудящимся края, чтобы спасти их от угрозы разорения и избиения со стороны врагов».

Так, в приказе войскам Белорусского фронта, с одной стороны, говорилось о необходимости «содействовать восставшим рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши в свержении ига помещиков и капиталистов и не допустить захвата территории Западной Белоруссии», а с другой — «уничтожить и пленить вооруженные силы Польши, действующие восточнее литовской границы и линии Гродно, Кобрин»

В 16 час. 17 сентября главнокомандующий польской армией маршал Э. Рыдз-Смиглы издал приказ не считать Советский Союз воюющей стороной и не оказывать сопротивления его войскам.

«Советы вступили. Приказываю: общий отход на Румынию и Венгрию кратчайшими путями. С Советами не воевать, только в случае натиска с их стороны или попыток разоружения наших частей. Задача для Варшавы и Модлина, которые должны защищаться от немцев, без изменений. Войска, к которым подошли Советы, должны вступать с ними в переговоры с целью выхода гарнизонов в Румынию или Венгрию».

В Берлине были весьма довольны подобным развитием событий. Начальник штаба генерал-квартирмейстер в главном командовании сухопутных войск Э. Вагнер записал 17 сентября 1939 г. в своем дневнике: «Сегодня в 6 часов утра выступили русские… Наконец-то! Для нас большое облегчение: во-первых, за нас будет преодолено большое пространство, затем мы сэкономим оккупационные силы, и, наконец, Россия очутится в состоянии войны с Англией, если этого захотят англичане. Союз будет полным…»

Другой же генерал-полковник, Ф. фон Бок, в конце сентября писал в Памятной записке «для военных кругов»: «Возвращение России в сферу борьбы держав в Европе является событием крупного военно-политического значения… Как можно было предвидеть, полный разгром Польши Германией вызвал активное выступление на арене войны новой державы — России… О ее дальнейших действиях пока еще нельзя ничего сказать. Но уже сейчас Россия обременяет с востока свободу стратегических действий Германии, и не исключено, что в лице России Германия в последующие годы войны встретит серьезную, а при определенных обстоятельствах и смертельную опасность».

23 сентября Риббентроп выразил очередное пожелание прибыть в Москву. Сталин ответил: «Подождите». Однако в этот день поздно вечером Сталин и Молотов приняли германского посла Шуленбурга и официально передали германской стороне советские предложения относительно судьбы Польши и советско-германского разграничения: отказ от идеи «остаточной Польши»; все этнически польские земли передаются Германии, ибо польский народ всегда боролся за воссоединение, так что раздел поляков будет источником беспокойства и осложнений в советско-германских отношениях. Сталин предложил все Люблинское воеводство и ту часть Варшавского воеводства, которая доходит до реки Буг, передать Германии, взамен Гитлер отказывается от претензий на Литву. Немедленная передача СССР Вильно была уже оговорена раньше.

27 сентября Риббентроп снова прилетел в Москву и на следующий день подписал с Молотовым новый германо-советский «Договор о дружбе и границе между СССР и Германией». Этот договор официально и юридически закреплял раздел территории Польши между Германией и Советским Союзом, к нему прилагалась соответствующая карта, на которой была указана новая граница. Она, как и предложил тогда НКИД СССР, проходила примерно по линии, выработанной в 1919 г. Парижской мирной конференцией для разграничения государственных территорий бывшей Российской империи и вновь образовавшегося Польского государства.

На страницах советских газет 29 сентября сообщалось, что «В течение 27–28 сентября в Москве происходили переговоры между председателем Совнаркома СССР и Наркоминделом В.М. Молотовым и министром Иностранных Дел Германии г. фон Риббентропом по вопросу о заключении германо-советского договора о дружбе и границе между СССР и Германией. В переговорах принимали участие И.В. Сталин и советский полпред в Германии Шкварцев, а со стороны Германии — германский посол в СССР г. Шуленбург»^{56}.

Переговоры закончились подписанием договора и заявления правительств СССР и Германии, а также обменом письмами между В.М. Молотовым и г. фон Риббентропом по экономическим вопросам. Итак, участь Польши была решена. Она была поделена между двумя государствами -Германией и СССР.

Гитлер в своей речи в Данциге, куда он триумфатором въехал 19 сентября, сказал: «Польша в том виде, какой ей придал Версальский договор, никогда уже больше не возродится! Это в конечном счете непременно гарантирует не только Германия, но и Россия!».

И 18 сентября 1939 г. Гальдер фиксирует решение Гитлера относительно Польши: ее территория представляет собой немецкий плацдарм на будущее. Польша должна управляться самостоятельно. Ее не следует превращать в образцовое по немецким понятиям государство. Не допустить, чтобы польская интеллигенция стала новым руководящим слоем. Низкий жизненный уровень должен быть сохранен. Дешевые рабы. Из польских областей, отошедших к Германии, следует выбросить весь сброд. Администрация в Польше должна объединить в своих руках все полномочия. Кроме военных. Настоящая же власть только одна — генерал-губернатор. Добиться всеобщей дезорганизации в экономике.

27 сентября, сразу после капитуляции Варшавы, Гитлер в Берлине в 17 часов на совещании с участием Браухича и Гальдера заявил, что перед вооруженными силами Германии встает новая задача — сокрушение Франции. Разгром ее армии заставит капитулировать и Англию[3]. Перед военным руководством сухопутных войск Германии была поставлена и цель войны: «Поставить Англию на колени, разгромить Францию…»

И уже 28 сентября 1939 г. в генеральном штабе в 13 часов было проведено совещание начальников отделов по вопросам, поставленным на совещании у Гитлера 27.09.39 г. В дневнике Гальдера от 28 сентября записано: «…11. Необходимо продумать план наступления на Западе, которое [должно начаться] в период с 20 по 25 октября и осуществляться через Голландию и Бельгию с целью:

а) обеспечить голландское и бельгийское побережье в качестве района базирования ВВС для налетов на Англию;

б) разгромить союзнические вооруженные силы;

в) расширить районы базирования [своих] ВВС и ВМС путем захвата возможно большей территории в Северной Франции…»

Блицкриг в Польше, как и неожиданная пассивность западных держав, позволили Гитлеру (а он, безусловно, расценивал бездействие западных лидеров и тот факт, что англо-французская армия на Западе не перешла в наступление, как признак слабости) в свою очередь перейти на Западе в наступление. Успех Польской кампании, кроме того, привел его к убеждению, что немецкая армия вообще может решить любую задачу. В своей памятной записке о ведении войны на Западе он уделял особое место и отношениям с СССР. По мнению фюрера, «никаким договором и никаким соглашением нельзя с уверенностью обеспечить длительный нейтралитет Советской России. В настоящее время все говорит в пользу того, что она не откажется от нейтралитета. Через 8 месяцев, через год или даже через несколько лет все это может измениться… Самая большая гарантия от какого-либо русского вмешательства заключена в ясном показе немецкого превосходства, в быстрой демонстрации немецкой силы».

В дневниковой записи от 10 октября Гальдер записал: «11.00 — совещание у фюрера: 1. Зачитана памятная записка фюрера, в которой обосновывается его решение в случае необходимости продолжения боевых действий нанести быстрый и мощный удар на западе… 5. Цель операции — навязать французам и англичанам боевые действия и разбить их. Только тогда наше превосходство в руководстве, боевой подготовке и материальном оснащении станет реальной силой… 7. Наступление вести на максимально широком фронте, чтобы англичане и французы не могли организовать прочной рбороны. Нам не следует создавать сплошного фронта. Расчленить фронт противника! Сосредоточить крупные силы в глубине расположения своих войск, нацеливая их против отдельных участков фронта противника. В результате появится возможность полнее реализовывать превосходство немецкого руководства. 11. Восток. Изменения позиции России в ближайшее время не предвидится. Позже изменение ее позиции под вопросом. На Востоке — 15 дивизий вместо 20?.. 23. Главное — это воля к разгрому противника!..»

В отношении Польши Гитлер на совещании с шефом OKW генерал-полковником В. Кейтелем 17 октября напомнил, что Польша представляет собой «выдвинутый гласис», имеющий военное значение, и может использоваться для развертывания вермахта. Поэтому необходимо поддерживать средства сообщения, прежде всего шоссейные магистрали, в образцовом порядке.

23 ноября Гитлер собрал командование вермахта в имперской канцелярии. В своем выступлении фюрер отметил: «…Я долго колебался при решении вопроса, где мне следует сначала выступить — на Востоке или на Западе. В принципе, я создал вооруженные силы не для того, чтобы бездействовать. Решение действовать было во мне всегда. Рано или поздно я намерен был решить проблему. Объективно получилось так, что сначала пришлось выступить на Востоке. Если войну против Польши удалось провести в такое короткое время, то причина этого в превосходстве наших вооруженных сил. Это самое славное явление в нашей истории. Сверх всех ожиданий мы понесли незначительные потери в людях и технике. Сейчас Восточный фронт удерживается силами нескольких дивизий. Создалась такая обстановка, которую раньше мы считали совершенно невозможной. Сейчас обстановка такова: противник на Западе укрылся за своими укреплениями. Нет никакой возможности атаковать его. Решающим является вопрос: как долго мы сможем продержаться. Сейчас Россия ослаблена в результате многих внутренних процессов. — Кроме того, у нас есть договор с Россией. Однако договоры соблюдаются до тех пор, пока они целесообразны…

…Все указывает на то, что настоящий момент благоприятен для нас, но через шесть месяцев положение, быть может, будет иным…»

Гитлер еще раз подчеркнул «свое непоколебимое решение в самое ближайшее время начать наступательные действия на Западе». Высказывания его относительно принципиальной необходимости начать наступление на Западе носили деловой характер, были продуманны и (по мнению Э. Манштейна) «убедительны». (За исключением вопроса о сроке начала операции). Среди факторов, которые заставили фюрера поверить, что лучшего времени, чем сейчас, не будет, он выделил тот факт, что впервые со времен Бисмарка Германии не приходится опасаться войны на два фронта: «…Существующее сейчас соотношение сил никогда не будет более благоприятным…»

Объявив, что решение атаковать Англию и Францию в самый ближайший момент неизменно, он отбросил опасения по поводу нейтралитета Нидерландов как не имеющие значения. «Никто не поставит это под сомнение, когда мы победим».

Заканчивал свою речь Гитлер на самой возбужденной ноте: «Я не уклонюсь ни от чего и уничтожу любого, кто против меня…»

Одновременно с подписанием советско-германского договора о дружбе и границе от 28 сентября по германской инициативе состоялся обмен письмами о развитии экономических отношений и товарооборота между двумя странами^{57}.

Конкретные переговоры начались в Москве 8 октября. С немецкой стороны их вел «особо уполномоченный германского правительства» К. Риттер. В переговорах участвовал также К. Шнурре, возглавлявший прибывшую в Москву вместе с Риттером германскую экономическую делегацию в составе более 30 человек. Немцы заранее заготовили план закупок в СССР в течение года на 1300 млн. германских марок^{58}.

К. Риттер в беседе с народным комиссаром внешней торговли СССР А.И. Микояном 9 октября внес предложение о заинтересованности германской стороны в получении от СССР нефти, леса, продовольственных товаров, меди, олова, никеля и других цветных металлов. Он заявил, что Германия со своей стороны сделает максимум возможного, чтобы удовлетворить потребности СССР «в оборудовании и других поставках». Риттер проявил заинтересованность в получении из СССР по возможности большего количества товаров, желательно примерно на 1 млрд. германских марок. Микоян в ответ заявил, что СССР будет исходить из максимального объема поставок в прошлые годы, т. е. 470 млн. германских марок^{59}.

Советский Союз был в состоянии увеличить экспорт в Германию. Но советское правительство учитывало и политические соображения, да и, по всей видимости, «Сталин со своей стороны намеревался извлечь еще большую выгоду из этих экономических связей и заставить военную экономику Германии в значительной степени работать на СССР»^{60}. Надо было поторговаться и показать Германии, что договоры от 23 сентября 1939 г. более выгодны ей, чём СССР. Острая нужда Германии в сырье, проблемы снабжения топливом, в котором нуждались моторизованные части вермахта, авиация и флот, продовольственные поставки давали Советскому Союзу возможность брать не те товары, которые могла предложить Германия, а требовать то, в чем нуждалась больше всего советская сторона. Советское правительство соглашалось на поставки необходимых Германии товаров только при условии, что СССР сможет закупать у нее станки и другое заводское оборудование. Более того, значительную часть этих закупок должны были составлять образцы новейшей военной техники.

20 октября Микоян сообщил Риттеру, что советское правительство намерено послать в Германию специальную комиссию для ознакомления на месте с возможностями размещения советских заказов. Соглашение может быть подписано, подчеркнул он, только после решения основных вопросов, связанных с этими заказами^{61}. Покупать без разбора все, что предлагали немцы, советское правительство не собиралось. Требовались только самые нужные и необходимые изделия.

Перед отъездом Риттера в Берлин Микоян заявил ему, что поставки товаров из СССР смогут начаться только тогда, «когда немецкая сторона удовлетворит… требования советской стороны». Он информировал Риттера, что, не касаясь пока военной техники, имеет в виду следующие поставки из Германии: горнорудное оборудование, оборудование для нефтяной, химической и сталелитейной промышленности, оборудование для электростанций, кузнеч-но-прессовое оборудование, металлорежущие станки, локомотивы, турбины, суда, металлы и другие товары. Риттер предложил подписать соглашение, не дожидаясь окончания работы комиссии по размещению советских заказов. Он явно имел в виду ускорить начало советских поставок, затягивая немецкие. Но Анастас Иванович не согласился на это. Он отклонил также предложение об опубликовании коммюнике о переговорах, которым немцы намеревались произвести политический эффект.

С 26 октября в Германии находилась советская делегация для выяснения возможностей размещения заказов на германских предприятиях во главе с наркомом судостроения И.Ф. Тевосяном. Его заместителем был генерал И.К. Савченко, занимавшийся заказами на военную технику.

Нарком судостроения энергично принялся за переговоры в Берлине. Решающую роль в размещении заказов в Германии должны были сыграть фирмы Круппа и Рейнметалл; соответствующая документация шла лично Сталину. Тевосян представил на утверждение Сталину^{62} огромный список заказов. В то время в СССР началась реализация программы строительства «большого флота», которая предусматривала до 1947 года строительство 15 линейных кораблей, 69 линейных крейсеров, 2 авианосцев, 28 крейсеров… Эти цифры определяли масштаб военно-промышленных планов Сталина по превращение страны в ведущую военно-морскую державу мира. Поэтому заявка Наркомата судостроения без изменений была подтверждена и включена в список, направленный в Берлин.

В перечне заказов по военному кораблестроению числились броня цементированная и гамогенная, валы турбинные, валы редукторных колес, коллекторы и котельные трубки. Сталин пытался реализовать и использовать пакт 23 августа 1939 г. в том числе и в интересах обеспечения советских военно-промышленных программ. Для секретаря ЦК ВКП(б) этот пакт был действительно вполне естественным и обоснованным. В нем он видел явные выгоды для политики СССР и не в последнюю очередь — экономические.

Документы позволяют рассматривать в общем контексте значение внешнеэкономических связей СССР для выполнения пятилетних планов и укрепления обороноспособности страны, которые связывались Сталиным с немецкими поставками оборудования и материалов прямого военного значения. Тем решительнее мог делаться расчет на немецкую промышленность, которая хотя и была загружена собственными военными заказами, но нуждалась в советских поставках сырья и должна была соглашаться на условия СССР.

Тевосян в беседе с Риттером в Берлине 27 октября заявил: «Нашей задачей является получить от Германии новейшие усовершенствованные образцы вооружения и оборудования. Старые типы вооружений покупать не будем. Германское правительство должно показать нам все новое, что есть в области вооружения, и пока мы не убедимся в этом, мы не сможем дать согласие на эти поставки. Для этого требуется время на поездки на заводы, военные корабли и в воинские части»^{63}. В ходе работы делегации, 29 октября, Гитлер разрешил ознакомить ее членов с военной техникой, которой уже располагали войска. Он был против предоставления информации об образцах, находившихся в стадии испытаний, а также с секретными новыми вооружениями. Члены советской делегации (48 человек) посетили многие германские предприятия, ознакомились с интересовавшим СССР заводским оборудованием, производственными процессами, технологией… и через несколько недель работы пришли к заключению, что итоги — неудовлетворительны, так как самую новую военную технику немцы не показали^{64}. Советским представителям удалось добиться того, что им стали показывать новую технику более полно.

Был составлен и передан немецкой стороне предварительный список возможных заказов на германскую военную технику. Однако было получено согласие на поставку лишь менее половины перечисленных наименований. Учитывая особый характер взаимоотношений между двумя странами, глава советской экономической делегации на переговорах в Берлине И.Ф. Тевосян при отъезде из Германии в беседе с Риттером заявил 13 ноября 1939 г.: «Советское правительство не любой стране согласилось бы отпускать в таких больших количествах такие виды сырья, которые оно будет поставлять Германии»^{65}.