Трагедия закона

Глава 12 КТО-ТО ПРОГОВОРИЛСЯ

Шейла Бартрам была высокой светловолосой девушкой с большими, немного навыкате, серыми глазами и бледным лицом, цвет которого кто-то мог назвать анемичным, а кто-то — интересным. Ей было девятнадцать лет, и она пыталась сдать экзамены, чтобы работать сестрой милосердия в Красном Кресте. Ее отец, управляющий солидной фирмой, постоянно ездил в командировки для проверки выполнения различных правительственных заказов отделениями его фирмы. Шейла и ее мать уехали из Лондона и поселились у тетки в провинции. Все это и многое другое Дерик узнал за полчаса их знакомства. Он оказался в этом поселке, поскольку мать уговорила его, с большим трудом, отвезти ее туда на собрание комитета по поводу оказания помощи в устройстве военных. Пока мать заседала, Дерик с утра слонялся по поселку, где и познакомился с Шейлой, которая тоже изнывала от безделья. Таким образом, все утро они провели вместе, и оно показалось им восхитительным. Расставшись — Дерик повез мать домой, а Шейла вернулась в госпиталь, — они оба пребывали в естественном, но невыразимом состоянии опьянения и отрешенности, чему остальной мир мог бы либо позавидовать, либо посочувствовать, в зависимости от склонностей и опыта.

Это случилось в субботу. Дерик должен был в понедельник быть на вокзале, откуда судья и все участники выездной сессии отправлялись в следующий город. Часть воскресенья он провел с Шейлой, а после расставания в думах о ее достоинствах и о счастье, свалившемся на него в виде их знакомства. О том, что чувствовала в это время Шейла, можно судить лишь по тому, что несколько дней спустя она провалилась на всех экзаменах. В понедельник они прощались друг с другом так страстно, будто Дерик отправлялся не в Лондон, а на Западный фронт.

Увидев стройную, элегантную Хильду, разговаривающую с подобострастно склонившимся проводником у двери зарезервированного за ними вагона, Дерик почувствовал укол совести. Он попытался немедленно подавить в себе угрызения совести, но воспоминания не давали угаснуть чувству вины. Его разум находился в таком состоянии (если вообще разум имел какое-то отношение к тому, как он ощущал себя в данное время), что при виде Хильды, да и любой другой женщины, начинал сравнивать ее со своей возлюбленной. В данный момент сравнение было не в пользу Хильды, даже, можно сказать, предательством по отношению к ней, вернее, к созданному им образу Хильды, под впечатлением которого он находился последние два дня. Дерик забыл, насколько хороша была Хильда. Конечно, она была немолодой женщиной, намного старше Шейлы, чтобы сравнивать их. Но если говорить о том, как, с каким тактом и с какой хладнокровной уверенностью Хильда держалась в любой обстановке, не была ли Шейла слишком наивной в сравнении с ней, не хватало ли ее бесхитростному простодушию чуточку пикантности?

Но это подозрение исчезло из мыслей Дерика так же быстро, как возникло, и пятью минутами позже Дерик мог поклясться, что ничего такого у него в мыслях вовсе не было. И все-таки след оставался в глубине сознания, вызвав минутное раздражение, но воображение накладывало слой за слоем фантастические картины, создавая идеал девушки в образе Шейлы, жемчужины нечеловеческого совершенства. И кто бы мог подумать, что этот идеал вскоре станет самой опасной соперницей женщины во плоти?

Между тем у Хильды, источника душевного смятения Дерика, были свои проблемы. Хотя леди Барбер казалась Маршаллу спокойной и безмятежной, держалась она так лишь благодаря своей огромной выдержке и самообладанию. Выходные дни прошли для нее в большом волнении. Она вернулась из клуба, не совсем еще осознавая, что спокойная уверенность Маллета вселила в нее некоторую надежду, что все не так страшно, как ей казалось. Судья, только что вернувшийся из "Атенеума", находился в состоянии полной прострации. Перед ним лежало письмо от шурина, в котором тот писал о полном провале переговоров с поверенными Себальда-Смита. Оказалось, однако, что при всей серьезности полученного сообщения причиной удрученного состояния судьи было то, что случилось с ним в клубе. За чашкой чая он заговорил с собратом по профессии, с неким судьей, который был на несколько лет старше Барбера и которого Барбер очень уважал за его огромные знания, но в глубине души побаивался его острого языка. Из нескольких фраз, которые для постороннего звучали бы как выражение дружеского интереса к тому, что происходило во время выездной сессии в Южном округе, несчастный Барбер ясно понял, что его собеседник полностью осведомлен о событиях в Маркгемптоне. Излив яд в известной всем мягкой и покровительственной манере, мучитель небрежно закурил сигару и удалился. Барбер остался сидеть, взбешенный и сильно напуганный.

— Кто-то проговорился! — жаловался он своей супруге. — После всех мер предосторожности, которые мы приняли, кто-то проболтался!

— Да, несомненно, — признала Хильда, посчитав, что деловой тон с ее стороны был самым лучшим лекарством для сломленного таким поворотом событий мужа. — В конце концов, этого следовало ожидать, не так ли? Такие вещи рано или поздно становятся известны.

— Кто это мог быть? — продолжал Барбер. — Я был готов поклясться, что на этого парня можно положиться. И Петигрю уверял меня, что надо замять это дело… Конечно, полицейский молод и неопытен, но все же… Как ты считаешь, Хильда, мог Петигрю меня продать? Все-таки мы ведь старые друзья…

Хильда сжала губы.

— Нет, — ответила она. — Не думаю, что это он. Я считаю, что, раз это дело вышло наружу, нет никакого смысла выяснять, кто проговорился. Но если тебя это так интересует, Уильям, по-моему, ответ очевиден.

Судья с удивлением посмотрел на нее.

— Ты забыл, что в этом деле есть и другая сторона, — пояснила она, теряя терпение. — Вторая сторона — это тот, кого сбила машина, и его друзья, которые, скорее всего, и рассказали эту историю. У Сэлли Парсонс много знакомых, и я не сомневаюсь, что она сообщила им о происшествии.

Барбер вскинул руки в отчаянии:

— Теперь все в Темпле узнают об этом. Все будут знать!

— Уильям, ты должен взять себя в руки! Какая разница, будут ли все в Темпле знать об этом или нет? Надо думать о том, что если все обойдется без судебного расследования, то газеты об этом писать не будут, а это — самое главное. Ты ведешь себя как ребенок!

Упреки жены подействовали на судью отрезвляюще.

— Есть вещи, которые не менее важны для человека в моем положении, чем обвинения в газетах, — заявил он. — Неужели ты не понимаешь, Хильда, в какой невыносимой ситуации я окажусь, если мои собратья по профессии начнут сплетничать обо мне? Я не знаю, как далеко все это зашло, но в любой момент можно ожидать, что лорд главный судья председатель Отделения королевской скамьи Высокого суда правосудия, первый по старшинству судья после лорд-канцлера вызовет меня к себе и предложит…

— Предложит что?

— Уйти в отставку.

— В отставку? — с усмешкой переспросила Хильда. — Ерунда! Он не может заставить тебя уйти в отставку. Никто и ничто не может заставить тебя уйти в отставку.

— Только по решению обеих палат парламента.

— Вот именно.

Но судья никак не мог успокоиться.

— Я этого не выдержу, — заявил он. — Достаточно будет запроса в парламент, и мои позиции рухнут. И не только мои — пострадает вся система правосудия… — Он содрогнулся от такой перспективы. — Все, что мы должны сделать, — это уладить дело с Себальдом-Смитом, и мы с тобой это знаем. Как только с этим делом будет покончено, ни лорд главный судья, ни кто-либо другой не захочет поднимать скандала. И как ты сама прекрасно знаешь, людская память коротка, тем более что сейчас все мысли заняты войной. Дай мне взглянуть на письмо Майкла.

Письмо не оставляло надежд на лучшее. Майкл сообщал, что поверенные пострадавшего не собираются смягчать свои требования. В конверт было вложено письмо от поверенных, в котором они требовали немедленного ответа. Обе стороны пригласили для консультации врачей, и врач, приглашенный со стороны судьи, дал заключение, из которого следовало, что дело обстояло намного хуже, чем они ожидали. Кроме того, что предстояло ампутировать мизинец, обнаружилось довольно серьезное повреждение мышц руки, и имеется опасность, что травма неизлечима. В любом случае восстановительное лечение будет длительным и дорогостоящим. Некий известный музыкант подтвердил утверждение поверенных, что при отсутствии мизинца Себальд-Смит не сможет выступать, а значит, не будет иметь никаких доходов как пианист. Майкл сообщал еще кое-какие сведения и в заключение спрашивал, как ему действовать дальше.

Хильда отложила письмо в полном смятении. Она встала и закурила сигарету. Решение пришло, когда она докурила сигарету до половины.

— Я думаю, мне надо встретиться с ним.

— Наверное, так было бы лучше всего, — ответил муж, — но, судя по письму, вряд ли он сможет сделать что-нибудь еще.

— Кто, Майкл? Я не его имею в виду, хотя в любом случае увижусь и с ним тоже. Мне надо ехать к Себальду-Смиту.

— Хильда, ты это серьезно?

— Конечно, серьезно.

— Но об этом не может быть и речи! Ты… ты не должна этого делать.

— Почему?

— Потому что, во-первых, ты это, как и я, прекрасно знаешь, что, когда дело переходит в руки юристов, действовать за их спиной не положено…

— Мне все равно, что положено, а что — не положено. Необходимо что-то предпринять, и пока я вижу только один путь. Если же ты беспокоишься о формальной стороне дела, должна тебе напомнить, что я к этому делу не причастна — я не являюсь одной из сторон.

— Хильда, я прошу тебя еще раз подумать. Вмешательство такого рода ничего хорошего не принесет, наоборот, может только нанести непоправимый вред. Как ты представляешь себе реакцию совершенно незнакомого человека…

— Мы знакомы.

— Он был у нас раз или два, но я бы лично не сказал, что я хорошо с ним знаком.

— Я достаточно хорошо знала Себальда-Смита, — медленно проговорила она. По крайней мере, в какое-то время была с ним очень хорошо знакома.

Судья с удивлением посмотрел на нее, пораженный закравшимся подозрением.

— Да нет! Не настолько хорошо, как ты подумал, — засмеялась Хильда и поцеловала его в макушку. Затем присела на скамеечку рядом с креслом мужа и проворковала: — Так мы договорились?

— Если ты поедешь, — слабо запротестовал судья, — то без моего ведома.

— Ты меня потом отчитаешь за это, если понадобится. С этим все. Следующий вопрос, который мы должны решить, — это какие условия мы можем ему предложить.

Далее последовало обсуждение финансовых проблем, и, как в любом разговоре о деньгах, в нем было мало интересного. Сначала они обсудили финансовое положение судьи на данный момент, потом заговорили о том, на чем они могли бы экономить в будущем. Хильда, на удивление, выразила готовность отказаться от многих своих расходов, но возражала, когда муж предложил сократить, как он считал, излишние траты на себя. Незаметно они перешли к взаимным колкостям, а Хильда даже повысила голос, когда они, как и следовало ожидать, стали вспоминать прошлую жизнь. Куда девались огромные гонорары, которые он зарабатывал в последние годы своей адвокатской практики, когда и подоходный и добавочный налоги были значительно ниже, чем сейчас, а скоро наверняка еще повысятся? Хильда, у которой с утра нервы были на пределе, потеряла остатки присущего ей самообладания, когда муж затронул больную тему, упрекнув ее в расточительности. Вместо того чтобы не обращать внимания на его обвинения, она стала вспоминать, сколько стоили давно изношенные костюмы и давно съеденные ужины. Оправдывая и защищая себя, она перешла на крик. Каждое пенни, потраченное ею, было израсходовано для его процветания, для продвижения его карьеры, которой она посвятила всю себя — лучшие годы свой жизни. Последние слова вырвались у нее непроизвольно, она редко позволяла себе говорить банальные вещи. Так вот, если бы она не тратила деньги так разумно, как она это делала — и ему это хорошо известно, — он никогда бы не достиг того положения, которое занимает сейчас, а из-за своей преступной небрежности теперь поставил под угрозу все, что далось с таким трудом. А что касается расточительности… Теперь настала очередь Барбера отражать нападки, которые, по правде говоря, были необоснованными, потому что он был неприхотлив и его запросы были более чем скромными.

Несправедливые обвинения так сильно задели его, что судья не удержался от упреков, которые тоже не имели под собой почвы. Сцена закончилась потоками горьких слез с одной стороны и робкими извинениями с другой, притом оба совсем забыли, из-за чего же они поссорились.

К утру мир был восстановлен, но проблема, из-за которой начался раздор, оставалась нерешенной. Если Себальд-Смит не смягчит своих требований, судью ожидает финансовый крах. Если же он не сможет выполнить предъявленные ему требования и иск будет передан в суд, то и его карьеру можно будет считать оконченной. Единственная надежда была на то, что поверенные или консультанты Себальда-Смита поймут и объяснят ему, что лучше не доводить дело до крайних мер, поскольку в качестве должника лучше иметь судью Высокого суда правосудия, который получает жалованье и выплачивает компенсацию по частям, чем человека без всяких доходов и перспектив. И как потом вынужден был признать Барбер, визит Хильды был, пожалуй, единственным шансом уговорить Себальда-Смита на разумные действия.

Хильда незамедлительно приступила к выполнению своего плана, но сразу возникли трудности. Как оказалось, Себальд-Смит жил в загородном коттедже, куда она позвонила в тот же день. Но на ее звонок ответил не пианист. Голос принадлежал Сэлли Парсонс, и Хильда повесила трубку, не представившись. Ей ни в коем случае нельзя было ни говорить, ни встречаться с этой женщиной. Хильда прекрасно помнила, как она отзывалась о Сэлли в обществе и как вела себя по отношению к ней, и была уверена, что Сэлли этого тоже не забыла. Хильда подумала: не скрывается ли за требованием поверенных месть Сэлли Парсонс? Если она имеет большое влияние на Себальда-Смита, то это очень плохо. Но пока не все потеряно. Ей надо встретиться с ним наедине, тогда, может быть, она сможет преодолеть влияние Сэлли и победа будет на ее стороне. Коттедж находился недалеко от Рэмплфорда, следующего города, где состоится выездная сессия, а Сэлли могла вынести только пару дней жизни в провинции. Хильда решила, что найдет способ туда проникнуть, при уверенности, что муж будет вне опасности, когда она уедет…

Воспоминание о другой загадочной опасности, подстерегающей их, вернулось к ней с удвоенной силой. Усилием воли она отбросила мрачные мысли и снова подошла к телефону. На этот раз леди Барбер позвонила в контору брата и договорилась о встрече утром в воскресенье.

Майкл был младше сестры, но выглядел на несколько лет старше. Так же как Хильда, он был темноволосым и невысокого роста, но, в отличие от нее, сильно располнел. Он был тонким, интеллигентным человеком, обладал шармом и тактом, но знал, когда можно и нужно вести себя прямолинейно, даже грубовато. С сестрой он разговаривал с предельной откровенностью.

— Твой достойный супруг попался, — заявил Майкл. — Они нас прижали, и хорошо это понимают.

— Не стоит злорадствовать, даже если ты не любишь Уильяма, — упрекнула его сестра.

Майкл оставил ее замечание без внимания.

— Надо что-то предпринимать, — сказал он. — Люди начали сплетничать.

— Знаю.

— И что он собирается делать?

— Это я собираюсь поговорить с Себальдом-Смитом, — ответила Хильда, сделав небольшое ударение на местоимении.

— Напрямую, да? Думаю, он будет слегка шокирован, но, наверное, лучше всего именно так и поступить. Когда ты хочешь с ним встретиться?

— Надеюсь, через пару дней.

— Нельзя терять время. Надо немедленно ответить на их письмо, иначе они могут подать иск в суд.

— Я помню об этом, — отозвалась Хильда. — Думаю, лучше всего написать им просто, что судья в отъезде, на выездной сессии, и что ты свяжешься с ними, как только получишь от него указания.

— Будем надеяться, что они подождут. К счастью, в этой конторе работают не спеша, и надеюсь, им не придет в голову, что у судьи были выходные дни и он мог дать любые указания, если бы хотел. Хорошо, что они пока не расшевелились. На их месте, если бы я взялся за это дело, я бы шепнул несколько слов полицейским в Маркгемптоне.

— Каких слов?

— Каких? Я бы намекнул, что они были обязаны возбудить дело по факту явного нарушения закона, но они этого не сделали. Таким образом подлил бы масла в огонь. Имей в виду, они могут это сделать. И этого надо опасаться.

— Подожди, — задумалась Хильда. — По закону процессуальные действия по поводу опасного вождения транспортного средства должны быть начаты не позднее чем через две недели после происшествия или позже, если было письменное уведомление о продлении срока, но уведомления не было, так что здесь нам уже ничего не грозит. Остается вождение незастрахованного автомобиля — шесть месяцев и больше при определенных обстоятельствах.

Майкл улыбнулся:

— Умница, старушка Хильда. Ты всегда лучше всех нас знала законы. Я-то не помню, надо бы посмотреть, но я целиком полагаюсь на твою память.

— И правильно делаешь, — не без гордости ответила Хильда. — Меня всегда интересовали вопросы, связанные со сроками исковой давности, и я их хорошо изучила.

— Это нечеловеческий труд. Ты просто зверь, Хильда.

— В профессии юриста нет ничего нечеловеческого.

— Есть, есть, особенно для женщины. Скажи мне, ты, случайно, вышла замуж за Уильяма не для того ли, чтобы стать выдающимся юристом, так сказать, за его спиной?

— Ты своим клиентам так же грубишь, Майкл?

— Упаси бог! Конечно нет!

— Так вот, в данный момент я консультируюсь с тобой как с поверенным, и ты не имеешь права задавать мне такой вопрос, разве что я собиралась бы разводиться, а я не собираюсь.

— Сдаюсь, — добродушно признал Майкл. — Хорошо, я сделаю все, что смогу, для тебя и для Уильяма. Напишу письмо, как ты сказала, а ты дай мне знать, как только поговоришь с Себальдом-Смитом. Бог в помощь.

Хильда увидела Дерика, идущего по платформе, и с улыбкой махнула ему рукой. Синяк под глазом, по-видимому, зажил, по крайней мере, его не было видно под слоем искусного макияжа. Она выглядела беззаботной и уверенной в себе женщиной — так имеет право выглядеть красивая дама, занимающая высокое положение в обществе.

Дерик поднялся в вагон и был удостоен рукопожатия, более теплого, чем требовала обычная вежливость, и напомнившего ему об их дружеском сговоре, но не более того. Через пять минут человек в штатском, стоявший на платформе, повернулся в сторону поезда, тронувшегося от перрона и уносящего с собой судью и группу столь разных людей, сопровождавших его, со своими надеждами, страхами, амбициями и заботами.