Трапеция

ГЛАВЫ 1,2

Парк развлечений оказался большим и пестрым, со стороны карусели доносилась, как порывы горячего ветра, музыка каллиопы. Томми Зейн шагал сквозь толпу — мимо усталых матерей с вопящими детьми, мимо отпущенных на побывку моряков, разгуливающих парами, или по трое, или под руку с какой-нибудь девушкой в короткой юбке и с мелко завитыми волосами. Его натренированный взгляд быстро нашел неприметный вагончик, где он мог получить ответы на свои вопросы.

— Джо Сантелли здесь?

Его смерила пара пронзительных глаз.

— Может, да, а может, нет. Что тебе от него нужно?

Томми привык к этому — недоверчивому отношению к чужакам.

— Когда-то я работал с его семьей. Он просил заглянуть к нему, когда уволюсь из армии.

— Тебя долго не было?

— Пару месяцев. Был на Восточном побережье.

Мужчина повернулся и крикнул:

— Эй, Джузеппе! Здесь парень тебя ищет!

Через минуту в фургоне появился Джо Сантелли — невысокий, коренастый, с шапкой кудрявых белых волос и в полосатой рубашке с закатанными рукавами.

Он похож на Папашу Тони

— Джо? Ты помнишь меня?

Джо Сантелли замер, моргнул и с широкой улыбкой протянул руку.

— Томми! Сколько лет, парень! Где ты шатался? Армия? Флот?

— Армия, — ответил Томми. — Провел два-три года в Германии. Как дела?

— Потихоньку… да, потихоньку. Слушай, я как раз собирался сделать перерыв.

Пойдем перекусим?

— Да, конечно, спасибо.

Взяв подносы с креветками и картошкой фри, щедро политой кетчупом, они сели за стоящий перед вагончиком стол и принялись за еду. И вдруг Джо взорвался.

— Куда ты запропастился?! Мы все с ума сходили от волнения! Анжело чуть не свихнулся!

Томми уставился на пропитывающий картошку кетчуп.

— Мы с Мэттом сильно повздорили. Я ушел, поработал с балаганом на Восточном побережье, потом записался на службу… все равно комиссия добралась бы до меня рано или поздно. Сказал, что Анжело мой опекун, но они, похоже, не стали проверять.

— Мы получили уведомление, но то было позже. Я беспокоился за Мэтта. Он рассказал, что вы поссорились, потому что Лионель не брал тебя к Старру.

Никогда не видел его в таком состоянии — даже когда Папаша ездил забирать его из тюрьмы. Он пришел в дом, хотел поговорить с тобой … вот так все открылось… а Люсия сказала, что они тебя неделю не видели, и она думала, что ты еще у него. Ну, Мэтт признался, что вы разругались, и он тебя тоже давно не видел… Тогда все и завертелось. Мы решили подать заявление на розыск, но там объяснили, что ты уже в том возрасте, когда человека не найдешь, если он сам этого не хочет. И что миллионы подростков пропадают каждый год. Мы обзвонили все полицейские участки и больницы, но больше ничего поделать не могли. Зря ты так, Томми. Люсия была вне себя.

Томми подцепил креветку за хвост, обмакнул ее в кетчуп, задумчиво посмотрел, снова макнул и уронил на картонную тарелку нетронутой.

— Да, знаю. И не горжусь своим поступком. Я был маленьким надутым негодником.

— Ну, мы во всем винили себя. Жалели, что позволили тебе водиться с Мэттом. Что вынудили тебя терпеть его истерики. Просто вы всегда так хорошо ладили…

Особенно убивался Анжело. Он очень серьезно воспринял эту свою роль опекуна и все такое.

— Знаю, — пробормотал Томми. — Паршиво вышло. Я посылал Люсии рождественскую открытку… решил передать, что у меня все в порядке. К тому времени я был в учебно-тренировочном центре.

— Ну, что теперь былое ворошить, — сказал Джо. — Что ты здесь делаешь?

Томми взял забытую креветку и закинул ее в рот.

— Хотел спросить, где работает Марио… Мэтт. Было бы неплохо повидаться.

Наверное, я задолжал ему извинение.

— Господи, а ты не знаешь? А, ну да… Откуда тебе знать. Армия, еще и за границей… трудно быть в курсе цирковых новостей.

Томми ощутил, как заворочался в груди знакомый комок страха.

— Он… он ведь в порядке? Не… не разбился?

Слова Джо пробивались сквозь мерный звон, будто издалека.

— Нет, он жив. Во всяком случае, насколько нам известно. А в том и дело, что нам ничего не известно. Ты не видел «Билборд»?

— С тех пор, как пошел служить — ни разу.

— Секунду.

Джо, поднявшись, миновал узкую аллею, исчез за палатками и, наконец, вернулся с журналом в руке. Открыл его и положил перед Томми, ткнув пальцем в маленькое объявление.

— Люсия поместила его сюда четыре года назад. Безуспешно.

Короткий толстый палец указывал на колонку «Частные объявления», и Томми прочел, тщетно сражаясь с то и дело расплывающимся фокусом.

«Мэттью Гарднер-младший, он же Марио Сантелли. Если вы располагаете какими-либо сведениями о местонахождении данного человека, свяжитесь с Люсией Сантелли Гарднер».

И знакомый адрес.

— Четыре года назад, — повторил Джо, — после того неудачного падения. Это случилось в тот год, когда умерла Nonna, весной, незадолго до Пасхи…

— Погоди, — перебил Томми, — дай собраться с мыслями. Он выступал у Старра. Я точно знаю. Я видел его с Лионелем. Я как раз вышел из учебки, а в нескольких десятках миль Старр давал представление.

Он и правда сидел тогда в темноте, сжимая пальцы на подлокотниках, и смотрел, как Марио летит к Лионелю после великолепного тройного. Он почти уже решился отыскать Марио и поговорить, даже прошел незамеченным по незнакомому двору: на стоянке было много людей в униформе. Но увидев, как Марио и Лионель под руку удаляются с манежа, передумал.

Оставь. Все кончено.

— Да, он пробыл у Старра два года, — согласился Джо. — Нет, полтора. Хочешь еще пива? Нет? В общем, в начале второго сезона он и эта девушка из номера, его жена…

— Он женился? — Томми не верил своим ушам.

— Ах да. В первый же сезон у Старра. Они провели зиму с нами, тогда родился их ребенок. Хорошая девочка, нам она нравилась. Очень похожа на Сантелли…

Люсия говорила, что она вылитая Лисс. Сьюзан Как-там-ее. Нет, Сью-Энн… Сьюзан…

Он нахмурился.

— Сью-Линн? — Томми казалось, что он угодил в кошмар.

— Сью-Линн, точно… Так и знал, двойное имя, на Юге их любят. Но Люсия всегда звала ее Сьюзан. Дочка Пита Чаллонера, выросла в воздушном номере Сарасота.

После рождения ребенка она работала с Мэттом и Лионелем. Тогда все и случилось. Они упали. Лионель вывихнул плечо… ты знаешь, что это означает для воздушника. Сьюзан сломала нос и ободрала лицо, но ничего серьезного.

— А Марио?

Джо пожал плечами.

— Раздробил запястье — то самое, которое вечно доставляло ему проблемы. И заработал небольшое сотрясение, но прогнозы были благоприятные. Сьюзан видела его последней — приходила в больницу поговорить насчет развода. Они собирались развестись… не знаю почему, они вроде как неплохо уживались…

Она рассказывала, что он очень душевно с ней поговорил, выписал чек на содержание ее и Сюзи… Это их дочь, ей было несколько месяцев. Люсия дико бушевала, когда узнала о разводе, но ничего не могла поделать. Так или иначе, по словам Сьюзан, он вел себя вполне дружелюбно, спокойно — в общем, как всегда. Но тем же вечером нам позвонили из больницы и сообщили, что он ушел, не проконсультировавшись с доктором. И это было последнее, что мы о нем слышали. Он будто исчез с лица земли. С того дня — ни слова.

— А полиция…

— Мы пытались. Но он был взрослым человеком, так что они ничем не могли помочь. Разве что арестовать его, если бы Сью-Линн захотела подать в суд за неуплату алиментов. Она осталась с нами — не работала и была в сильном расстройстве. Они спросили, хочет ли она, чтобы его нашли и арестовали. Только она ответила, что, если его посадят, толка ей от этого не будет, и пусть он катится к черту. Сейчас она на гастролях со Старром. Можешь написать ей, спросить, не слышала ли она чего. Но она бы наверняка сообщила Люсии, если бы что-то узнала. Иногда она с ребенком приезжает к нам на неделю-другую. Сюзи сейчас года четыре. Очень похожа на дочку Лисс… Стой, ты же никогда не видел маленькую Клео?

Томми качнул головой.

— Получается, вы не знаете, где он? Даже догадок нет?

— Ни малейших. Но он больше не летает под своим именем или именем семьи — это точно. Он может быть где угодно. На какой-нибудь ярмарке. Может, танцует…

он много танцевал, хотел пойти в шоу-бизнес в детстве. Может, во флоте… да хоть в Китае! Один Господь знает. Мы уже почти готовы сдаться. Наверное, мы бы знали, если бы он умер. Никогда не думал, что буду благодарить Бога за его судимость, но, если с ним что-то случится, его опознают и наверняка свяжутся с семьей.

Томми передернулся, и Джо одарил его сочувственным взглядом.

— Да, вы были добрыми друзьями. Партнерами.

— Скорее, братьями.

— Я знаю. Мы все любили тебя, Том. Особенно Анжело. Он все еще иногда вспоминает тебя. Слушай, — Джо встал, оттолкнувшись обеими руками от лавки, — я бы не прочь посидеть и поболтать, но работа не ждет. Где ты остановился?

— Нигде, — ответил Томми. — Просто мимо проезжал.

— Пошатайся поблизости, а потом вернемся домой вместе. Лу обрадуется, в доме достаточно места. И мои дети… вы с Барби дружили, когда учились, я помню.

— Барби была отличной девчонкой. Чем она занимается?

— Танцует, — ответил Джо. — Снялась в паре фильмов. В одном появляется минут на десять, на втором плане. Еще была дублершей в фильме про цирк. Кажется, актриса из нее так себе, зато она хорошая танцовщица и отличная акробатка. Подрабатывает в студиях, иногда — каскадером. Она бы хотела с тобой повидаться, это точно. Я освобожусь в десять и отвезу тебя…

Томми качнул головой.

— Я на машине.

— Ну что ж, парень, путь домой ты знаешь. Ты не чужой. В паре кварталов построили новую трассу, больше не надо добираться целую вечность.

— Босс! — завопил кто-то.

Джо повернулся на голос и торопливо пожал Томми руку.

— Увидимся, парень. Только не исчезай… Дома поговорим, ладно?

Томми медленно пошел к машине. Чувства его были в смятении. Марио женат, у него есть дочь. Он ушел, исчез, испарился. Томми поглядел на «Билборд», который все еще сжимал в руке. Люсия поместила его сюда четыре года назад. Безуспешно.

Марио пропал… как Барни Парриш! Эта мысль вспыхнула в мозгу, и Томми вздрогнул. Великий воздушный гимнаст, затерявшийся в сумраке несбывшихся надежд и разбитых мечтаний. И Марио ушел вслед за ним, сгинул без следа…

Положив журнал на соседнее сиденье, Томми завел машину и поехал по знакомому маршруту. Дом Сантелли выглядел меньше, потрепаннее, ему явно не помешал бы новый слой краски. Не въезжая в ворота, Томми заглушил мотор и сидел, вспоминая минуту, когда увидел этот дом впервые. Как он был тогда поражен! Томми представил, как выезжает на дорожку, поднимается на крыльцо, нажимает кнопку звонка. Кто откроет дверь? Что они скажут?

Дверь открылась — темный проем, скрывающий знакомый интерьер — и на крыльцо ступила женщина. Томми не узнал ее.

«Nonna? Нет, Джонни сказал, она умерла. Царствие ей небесное, — подумал он. — Она была милой старушкой, хотя так и не поняла, кто я такой. Ей, должно быть, перевалило за девяносто».

Люсия? Какая-нибудь горничная? Вдруг он понял, что взгляд незнакомки устремлен на незнакомую машину, стоящую у ворот, и почувствовал, что не может встретиться с прошлым лицом к лицу. Он быстро завел двигатель и уехал.

ГЛАВА 3

Горячий сухой сентябрьский ветер несся по улицам Абилина, штат Техас, срывая коричневые шуршащие листья с деревьев пекан. Томми Зейн притормозил у бордюра, изучая цирковую афишу на стене, потом заглушил мотор и бросил взгляд на лежащий на соседнем сиденье «Билборд».

Большие цирки, само собой, отпадали. Если бы Марио работал в одном из них, кто-нибудь его точно узнал бы. И хотя Томми просматривал каждую ярмарку, которую проезжал или замечал в «Билборде», он знал: реши Марио затаиться, и никто его не найдет, разве что Марио сам того захочет. Задача отыскать иголку в стоге сена выглядела по сравнению с этой поисковой экспедицией детской игрой.

Мне ничего от него не нужно. Только узнать, все ли у него в порядке.

А еще Томми понимал, что розыски — это роскошь, которую он не сможет долго себе позволять. Однако накануне, на крохотном странствующем шоу в Уичита-Фолсе, кто-то рассказал ему о воздушных гимнастах, работающих с маленьким цирком, выступавшем здесь на прошлой неделе. И Томми, разглядывая одну из оставшихся афиш — близнеца той, что висела перед ним здесь, в Абилине — увидел внизу листа надпись.

РЕДДИК И ГАРДНЕР

НЕВЕРОЯТНЫЕ ТРЮКИ НА ВОЗДУШНОЙ ТРАПЕЦИИ!

Кажется, на это стоило потратить день, пусть и отклонившись от прямого маршрута. Прямой маршрут, ха! Я еду в никуда.

Томми снова изучил афишу. РЕДДИК И ГАРДНЕР. Это мог быть Джонни. Томми забыл девичью фамилию Стеллы, но припомнил, что Джонни объявлял свой номер на двойной трапеции «Гарднер и как-то там».

Гарднер не такая уж редкая фамилия. Это может быть кто угодно. Скорее всего, так оно и есть.

Но, даже если это окажется Джонни, все равно неплохо было бы с ним повидаться. Томми не спрашивал Джо, где сейчас работает Джонни. Явно, что тоже не с крупным цирком, иначе Томми, скрупулезно изучая каждый маршрут и каждый номер, упомянутый в «Билборде», этой цирковой Библии, обнаружил бы его под фамилией «Гарднер» или «Сантелли».

Однако этого шоу даже в «Билборде» не было. Оплаченное какой-то местной организацией, оно пристроилось за городом. Цирк на открытом воздухе — вроде Ламбета — аппараты возвышались над низкой линией домов. Томми припарковал автомобиль на свободном месте возле пустого загона и, прислушиваясь к играющей музыке, протянул билетеру доллар.

Привычные запахи, места и хорошо знакомые звуки — все это всколыхнуло что-то глубоко внутри, что-то почти забытое. Ну, или то, что Томми очень старался забыть. На секунду он испытал искушение пройтись по стоянке, но быстро запихнул это желание поглубже и вскарабкался на трибуну.

Представление уже началось. Палящее техасское солнце, чуть приглушенное бурой пылью, поджаривало ряды потрепанных выгоревших сидений. Посередине был установлен единственный манеж и маленькая квадратная платформа, позади которой бутафор расставлял моноциклы. Рабочий куском фланели полировал перекладины. Поодаль стоял двадцатишестифутовый воздушный аппарат — меньше того, который возил с собой Ламбет. Продавцы медленно двигались вдоль рядов, разнося попкорн, соломенные шляпы и мороженое.

Клоун в аляповатой полицейской форме с огромной жестяной звездой на груди тряс руки хихикающим детишкам на первых рядах. В параде-алле не было видно никого, кто хотя бы отдаленно напоминал Джонни, хотя Томми заметил одну-двух светловолосых женщин, которые могли бы быть Стеллой. А у пары высоких мужчин, изображающих индейских вождей, под головными уборами из перьев виднелись темные волосы. Бландингский Цирк и Шоу Наездников был скорее передвижным родео с несколькими цирковыми номерами. В основном, ковбойская джигитовка и дрессированные лошади. Томми ничего не знал о верховой езде и не интересовался животными, так что большую часть представления скучал, время от времени удивляясь, почему до сих пор не ушел.

Номер на велосипедах сменили два шимпанзе на тандеме, затем выступили трое подростков на параллельных брусьях — по разумению Томми подобные упражнения можно было увидеть в спортзале любой большой школы. Но когда инспектор объявил воздушных гимнастов, Томми вынырнул из навеянной жарой дремы и посмотрел на артистов, идущих через форганг.

Среди них не было Джонни. Там был Марио. Похудевший и повзрослевший, он был обнажен до пояса и носил выцветшие красноватые трико. На темном лице застыла непроницаемая маска, взгляд был обращен строго вперед. Марио не смотрел ни на трибуны, ни на визжащих детей.

С пересохшим ртом Томми наблюдал, как он забирается на аппарат, и двое его партнеров по сравнению с ним казались увальнями. Отвернувшись от манежа, Томми жестом поманил продавца и за тридцать центов получил стаканчик, наполненный льдом и водой, слабо пахнущей апельсином. Осушив его одним глотком, Томми убрал стакан в сторону и тут же о нем забыл. Еще в номере участвовали квадратный ловитор с мускулами, как у гориллы, и маленькая угрюмая женщина, кудрявая и светловолосая, в красном трико с блестками.

После нескольких довольно дилетантских перелетов напарницы Марио совершил двойное сальто, при виде которого Томми моргнул — пока не сообразил, что это неумелость ловитора заставила его выглядеть неуклюжим. Зато возвращаясь, Марио вдруг сделал быстрый элегантный пируэт — у Томми даже дыхание перехватило. Но как он здесь оказался?

Дети вопили и хлопали, Марио с тенью прежней неистовой улыбки на лице отвесил поклон. Когда гимнасты покидали манеж, Томми заметил, как ловитор коротко глянул на Марио, а тот в ответ тронул его за плечо.

И что это было? Этот откровенный дилетант… неужели за ним Марио последовал в эту жалкую пародию на цирк? Томми напряг челюсть. Очень хотелось отправиться прямиком к машине и уехать.

Но вместо этого он переждал, пока уйдут шумные дети, и медленно пошел по заднему двору, среди припаркованных трейлеров и переплетений кабеля.

Неряшливый клоун, уже в уличной одежде, но все еще с гримом на лице, сидел на ступеньках и трепал большого пса с воротником вокруг шеи. Томми остановился.

— Где я могу найти воздушного гимнаста? Гарднера?

Раскрашенная физиономия клоуна изобразила преувеличенное сочувствие.

— Какая жалость, мистер, вы опоздали буквально на минуту. Я только что видел, как он отправляется в город. Наверное, решил перекусить.

— Но… — начал Томми и вдруг рассмеялся, сообразив, что клоун совершил вполне естественную ошибку: принял Томми за городского, зрителя.

— Не дури мне голову, итальяшка. Да он не успел бы даже из трико вылезти, если, конечно, не изображает «джека-в-коробке» в репризе!

Удивленный клоун вскинул голову и тоже заулыбался.

— Ваша правда, мистер. Но он меня прибьет, если вы окажетесь коллектором… или судебным приставом.

— Я не из суда, — заверил Томми. — Просто работал с ним несколько лет назад в другом цирке. Заскочил поздороваться.

— Вон тот трейлер, — показал клоун. — Зеленый.

Зеленый трейлер был маленьким — слишком маленьким для семьи — побитым и выгоревшим. Наверное, еще довоенная модель. Чуть не споткнувшись о кабель, Томми постучал в дверь. Внутри послышался знакомый глубокий голос, столь неожиданно небрежный, что внутри что-то затрепетало.

— Джек, ступай погляди, кто там.

«Если откроет тот ловитор, скажу, что ошибся, и смоюсь», — решил Томми.

Но перед ним появился мальчик лет четырнадцати-пятнадцати, в синих джинсах, темноволосый, с густой челкой, прикрывающей глаза. Смерив Томми подозрительным взглядом, мальчик потребовал:

— Что вам нужно?

— Я ищу Мэтта Гарднера, — ответил Томми и по наитию добавил: — Передай, что к нему приехал брат.

— Не знал, что у него есть брат… — мальчик повернулся и крикнул: — Мэтт, здесь какой-то парень! Говорит, что брат. У тебя есть брат?

— Была парочка, — отозвался хорошо знакомый голос.

А потом как-то очень просто, без предупреждений и фанфар, появился Марио и остановился в проеме. Он был в мятых, заляпанных краской штанах и голый до пояса.

— Только не знаю, что им тут могло понадо…

Он запнулся, прищурился, затем сумел сфокусировать взгляд и заморгал.

— Томми?

— Привет, Марио.

Марио не двигался.

— Я… я едва узнал тебя.

В глазах мальчика сверкнуло любопытство.

— Он твой брат, да, Мэтт? Все нормально?

— Да, конечно. Проходи, Том.

Томми сделал робкий шаг.

— Как-то неудобно вламываться…

— Да здесь никого нет, — мотнул головой Марио. — Я живу один. У Реддиков свой трейлер.

Он посмотрел на мальчика.

— Томми, это Джек Чандлер… Его отец ездит с номером родео. Слушай, Джек, ты не против? Я не видел парня… боже, лет пять. Иди погуляй, ладно?

— Ага, — мальчик неловко улыбнулся Томми. — Приятно было познакомиться.

И убежал. Только тогда Марио пошевелился — впервые после того, как появился в дверях. Он взял Томми за руку и крепко пожал.

— Через десять минут весь цирк будет знать, что у одинокого волка есть брат. Этот глупый мальчишка всем растреплет.

— Ну, — сказал Томми, — ты всегда можешь от меня отказаться.

Марио все еще держал его за руку — видно, сам того не осознавая, потому что отпустил быстро и с нервным смешком.

— Где ты пропадал, Везунчик? Какими судьбами здесь?

— Так, везде понемногу. В основном, в армии.

Марио сделался как-то меньше, тоньше и загорел, как индиец. Вокруг глаз прорезались морщинки, ладони были сухие и заскорузлые на ощупь. Он стал старше и, хотя оставался привлекательным, выглядел несколько затравленным.

— Да, Анжело рассказывал, когда я в последний раз был дома.

— Джо говорил, ты женился и обзавелся ребенком?

Марио поджал губы.

— Это было давно и не стоит упоминания. Ты смотрел представление?

Томми не нашел ничего лучше, как заметить:

— Ты не делал тройное.

— С Полем Реддиком в качестве ловитора? — Марио покачал головой. — Войдешь?

Внутри трейлера оказалась единственная потрепанная комнатушка. С одной стороны размещались раковина и маленькая плита, с другой — диванчик, раскладывающийся в кровать. На столе Томми увидел открытый пакет с фруктами, половинка апельсина лежала на клетчатой скатерти. Красные трико, которые Марио надевал на представление, висели, аккуратно обернутые в целлофан, чтобы не запылились.

— Присаживайся, — Марио взял апельсин и отломил дольку. Указал Томми на пакет. — Будешь?

— Раньше ты ел шоколадки, — улыбнулся Томми.

Взял апельсин и принялся чистить.

— Приходится следить за весом. Я больше не ем сладости. Том, откуда ты тут взялся?

Внутри Томми забурлил гнев.

— Это я должен спрашивать! Ты выступал с Фортунати! Что ты забыл в этом балагане?

— Я проработал с Лионелем два сезона. Потом упал, и нам пришлось разойтись, — Марио швырнул кожуру на стол. — Куда ты, черт подери, делся тем вечером? Люсия чуть с ума не сошла от беспокойства… Куда ты ушел?

Томми разглядывал тщательно подметенный пол. В комнате витали привычные запахи: кофе, гвоздика, канифоль, пот. Марио упал на стул и в упор смотрел на Томми. Он все еще оставался полуголым, и Томми смутно, как нечто из прошлой жизни, вспомнил, что когда-то Марио избегал показываться без рубашки, стесняясь рубцов и ожогов от сетки. Его руки и плечи представляли собой массу старых шрамов, просвечивающих сквозь загар.

— Давай на время отложим сантименты, ладно? Где здесь можно перекусить?

Есть разговор. Если, конечно… — перед глазами проплыли мельком увиденный взгляд ловитора и явно очарованный мальчик, — если, конечно, тебя никто не ждет.

— Нет, парень, я все тот же нелюдимый негодяй, что и прежде, — на лице Марио сверкнуло подобие былой ухмылки. — Посиди, я оденусь.

К тому времени, как он вернулся, Томми успел доесть апельсин. На Марио были черные брюки и черная водолазка — не то старая, из тех, что сохранились со времен балетной школы, не то точная ее копия. Он расчесывался, и в темных кудрях различалась паутина седины. Анжело тоже начал рано седеть, вспомнил Томми.

Они вышли к стоянке, где осталась только одна машина. Марио взял было Томми за руку, но быстро отстранился. Томми, искоса поглядывая на него, заметил, какое у Марио бледное изможденное лицо, и в груди заныла старая пронзительная нежность. Пришлось приложить серьезные усилия, чтобы не обнять его прямо посреди стоянки. Тем более что все прошло, они расстались.

Марио теперь другой, даже был женат. Томми сам обозначил их отношения, сказав: «Передай, что к нему приехал брат». Марио принял его как есть, и это было больше, чем он заслуживал.

— Вот моя машина.

Марио присвистнул.

— Ты ограбил банк?

— Ага, тот, что в свинье-копилке. За время службы кое-что накопилось. В армии особо не на что тратиться, если, конечно, не играешь в карты или не бегаешь по фройляйн.

Марио открыл дверцу.

— Как? Ты не бегал по фройляйн?

Томми прикусил язык, сдерживая ответ, на который напрашивался Марио.

— Так и не смог выучить их язык. Осторожно с пальцами…

Захлопнув дверцу, Томми сел за руль. Когда он поворачивал ключ, Марио, потянувшись, поймал его запястье и посмотрел на ладонь.

— Никаких мозолей?

— Я не был на аппарате с тех пор, как мы разбежались. Где тут можно чего-нибудь перехватить?

— Ниже по улице есть кафе. Ребята говорили, там неплохо кормят. С учетом того, что Абилин городом гурманов не назовешь, конечно.

Томми впервые услышал в его голосе намек на прежнюю ироничность. И сам сказал как можно беспечнее:

— После армейской кормежки любая дрянь деликатесом покажется.

Кафе было маленькое и прокуренное, от жарящихся гамбургеров пахло жиром. Томми заказал сэндвич, Марио взял только кофе.

— У меня представление через пару часов.

Когда принесли еду, он поинтересовался:

— В армии правда плохая еда? Помню, во время войны мы вечно слышали, как их здорово кормят, даже когда мясо и сахар выдавали по карточкам.

Томми пожал плечами.

— Может, руководство считало, что нас следует закалить так, чтобы нам было все равно, чем питаться? — он откусил от сэндвича. — Когда нас тренировали, готовка была всего лишь еще одним способом усложнить нам жизнь. Ты уверен, что ничего хочешь? Мороженое? Милкшейк?

Вокруг были обшарпанные голые деревянные стены. Кто-то сунул пятак в музыкальный автомат, и из динамиков полились заунывные гитарные аккорды, сопровождающиеся гнусавым голосом.

— Ну и старье!

— А по-моему, неплохая гитара, — отозвался Томми.

— Том, куда ты направляешься? Собираешься задержаться?

— Да я вроде как бродяжничаю, — Томми понимал, что никогда не признается Марио, что искал его. — Даже и не думал, что увижу тебя здесь.

Марио ухмыльнулся уголком рта.

— Я и сам не ожидал себя здесь увидеть, — он посмотрел на запястья Томми. — Кажется, ты сохранил форму.

— Меня спросили, чем я занимался на гражданке, и я, дурак, ляпнул, что был гимнастом. Вот и угодил в группу физической подготовки. Первые два года смотрел, как отжимаются новобранцы. Стал сержантом первого класса. Потом уехал служить в Берлин, — Томми хмыкнул. — Пытался попасть в военную полицию. Меня даже взяли, несмотря на рост.

— Тебе понравилось в армии?

— Не особенно. Надоело отзываться на Коротышку.

Томми обнаружил, что не хочет развивать эту тему. Слишком много мужских тел, шума, ора и приказов, которым приходилось беспрекословно подчиняться, потому что другого выбора не было. Железная дисциплина была и у Сантелли, но ей он следовал охотно — то было средство добиться желаемого. Армейские порядки, направленные лишь на то, чтобы руководить людьми, казались бессмысленными. Томми поразило понимание, что он несколько лет прожил эдакой марионеткой, слепо следующей указаниям. А теперь он снова направлялся куда-то по своему почину, пусть это и был всего лишь затерянный хайвэй, о котором завывал парень из музыкального автомата.

— Давай не будем об армии, если не возражаешь. Лучше расскажи о себе. Я разговаривал с Джо в Калифорнии. Он сказал, что ты давным-давно не был дома. Что ты здесь делаешь?

Марио взял чашку, попробовал холодный горький кофе и скривился.

— Я долго не летал. Ты, наверное, слышал, что Лионель порвал плечо, а я снова сломал это запястье, которое и без того задавало мне жару. Я работал в балагане, был в Мексике, потом год здесь… Слушай, давай я как-нибудь потом все расскажу, не сейчас, ладно? У меня представление.

— Да, как скажешь.

— Говоришь, ты виделся с Джо? Как там все?

— Наверное, нормально. Я больше ни с кем не пересекался.

Ага, сидел в машине, как придурок, боялся в дверь позвонить…

Уже снова на стоянке Марио сказал:

— Лучше оставь ее на заднем дворе, тут кое-кто любит по чужим машинам шариться. И вещи в трейлер отнеси, а то здесь такие молодчики есть, что собаку у слепого уведут.

Томми, пораженно нахмурившись, последовал совету. Он всегда считал цирковых очень честными, особенно по отношению к коллегам.

Вечернее представление Томми смотреть не стал — только на несколько минут задержался у выхода взглянуть на полеты. Увиденное озадачило его еще больше. После шоу Марио, переодевшись, сказал:

— Обычно мы с Реддиками вместе ужинаем, но они видели твою машину, знают, что у меня есть компания, и не будут мешать. Сейчас стоянка четыре дня, мы уезжаем только послезавтра — в Одессу. Останешься на ужин? Яичница с беконом пойдет?

— Конечно. Давай помогу.

Оба были рады возможности занять руки. Покончив с едой, они убрали посуду, и Томми, наконец, оформил свое недоумение в слова.

— Марио, я не понимаю. Я думал, ты принял решение. Потому, собственно, и ушел — чтобы ты мог выступать у Старра, на центральном ринге. Что случилось? Куда все делось? Где твоя жена, твой ребенок? И… и… — самая важная часть повисла на языке, — как ты мог так опуститься? Папаша, наверное, в гробу переворачивается.

В усталых глазах на мновение сверкнул прежний Марио.

— А какая разница? Семья раскололась. У меня остался только ты, и когда ты ушел…

Томми вскинул голову, выплескивая весь нерастраченный пятилетний запас горечи.

— Когда я ушел? В смысле, когда ты меня вышвырнул?

— Так нечестно, Том. Я умолял тебя остаться. Я просто хотел, чтобы мы на время разошлись — пока не завянут слухи…

— А что мне оставалось делать? Сидеть у тебя на шее, пока ты двигаешься к славе? Быть у тебя на содержании? Так или иначе, ты женился…

— Ненадолго, — фыркнул Марио. — Все как-то разом рухнуло. Я, Лионель, Сюзан… Ты помнишь Сью-Линн Фаррис?

— Вроде бы. Темноволосая такая, похожа на Лисс.

— Я никогда не замечал сходства, но Анжело и Люсия тоже так думали. Мы продержались около года, потом она подала на развод. Когда мы упали, Лионель вывихнул плечо, я сломал лодыжку и больное запястье, Сюзан подпортила лицо… По-моему, она решила, что я специально все подстроил. Она навещала меня в больнице, приводила Сюзи — ребенка. Ни жены, ни дочери, ни работы… Я не знал, смогу ли снова летать, и что будет с рукой. В общем, я, как и ты, предпочел исчезнуть.

Томми взял Марио за руку и осторожно ощупал.

— Как будто в порядке.

— Мне повезло. Я уже один раз ломал это запястье.

— Помню, ты рассказывал.

Той ночью, когда мы ехали в грузовике. Тысячи вещей так и остались невысказанными. Томми вдруг отчаянно пожалел, что вообще сюда явился.

— Но сейчас все нормально?

Марио пожал плечами.

— Более или менее. Иногда болит. Приходится все время бинтовать. Говоришь, ты общался с родными? Просто интересно, работает ли еще кто-то из семьи. Я больше не брал в руки «Билборд». Наверное, боялся что-нибудь узнать.

Он говорит правду? Или хочет, чтобы я думал, будто он не в курсе, что Люсия уже четыре года подает объявление, пытаясь выяснить, жив он или нет? Томми понимал, что никогда этого не узнает — как и многое о прошедших годах.

— Слушай, — сказал он, повинуясь порыву, — сплетни наверняка уже улеглись.

Почему бы нам… почему бы снова не начать работать вместе? У нас хорошо получалось.

— Боже, — прошептал Марио, — если бы могли.

— А почему нет? Ты снова загремел в черный список? Может, у Старра?

— Нет, я даже из шоу не вылетел. Просто отправил заявление — все как положено. Ну, мой партнер вышел из строя, я сломал руку — все равно сезону был конец. Перед Старром я чист, они мне даже больничные счета оплатили.

Это было не совсем то, что Томми имел в виду, ну да ладно.

— Ты подписан с этим Реддиком?

— Всего на сезон, шесть недель осталось. Вот только я на мели. Работаю практически за бесценок. Скопил немного, пока был у Старра, но все отдал Сюзан. На меня записана доля дома в Лос-Анджелесе, может, кто-нибудь из семьи меня выкупит.

— Ну, у меня кое-что есть, — сказал Томми. — Немного, но продержаться хватит. К тому же все деньги, которые я заработал ребенком и в тот год с Вудс-Вэйлендом, до сих пор где-то в банке. В руках опекуна, или на условном депонировании, или как там это называется… Я мог получить их после совершеннолетия, только тогда я был в Германии. Так что все эти деньги лежат, проценты набегают. Джо или Анжело должны быть в курсе. А еще, когда погиб отец, Джефф Кардифф продал котов — Анжело рассказал тем летом — это тоже деньги. Не бог весть какое состояние, но на новое оборудование хватит. Только найди нам ловитора.

У тебя есть связи, которых нет у меня.

— Если уж на то пошло, — заметил Марио, — в доме много чего лежит. Вряд ли кто-то им пользуется. Можно поработать зиму дома…

— Думаешь, твоя семья захочет меня видеть?

Марио нахмурился.

— Никуда не денутся. Как я уже говорил, дом находится в долевом владении — между Папашей Тони, Джо и Анжело. Папаша оставил свою долю мне, — потом он рассмеялся: — Расслабься, парень, семейство меня за тебя когда-нибудь отколотит. Они в тебе души не чаяли. И никто из них не слышал о черном списке.

— Думаешь? В любом случае ты женат, я служил… Много воды утекло. Тогда мы были детьми. А теперь я демобилизован, а ты… ты семейный человек, отец! Не думаю, что нам надо волноваться о каком-то старом скандале.

Марио постепенно загорался идеей.

— Я совсем заржавел… запустил себя… но зима хорошей работы вернет нам форму. Насчет ловитора можно будет подать объявление. Как ты считаешь, здесь можно достать «Билборд»?

— В таком захолустье? Я бы сильно не надеялся.

— Тогда завтра. Или когда будем в Сан-Антонио. Давай прикинем, во сколько нам обойдется оборудование. Даже если что-то найдется дома, нужна новая сетка и тросы. Папаша заказывал сетки где-то в Сан-Диего… у ребят, которые работали на рыбопромысловый флот. Если они, конечно, еще в деле.

Томми хихикнул.

— Мне всегда было интересно, откуда гимнасты берут страховочные сетки.

— Ну, — криво усмехнулся Марио, — в Аберкромби энд Фитч их не купишь.

Томми вытащил ручку из кармана.

— От меня что-то требуется? В чемодане есть копия старого контракта и банковская книжка того счета.

— Я пока сделаю еще кофе.

Настала ночь, а они все говорили. Потянувшись к давно опустевшему кофейнику, Марио уставился на часы.

— Господи, уже за три.

— Боже, — Томми скомкал лист с вычислениями, — тебе надо было давно меня выставить! Детали можно обсудить и завтра.

— Мотели будут заняты. Видимо, тебе придется оставаться здесь, если, конечно, не хочешь спать в машине.

Томми смерил Марио пристальным взглядом, но тот, наклонившись, возился с потертым ремешком сандалии.

«Проклятье, — сказал он сам себе. — Ты провел черту. Ты назвался его братом. Ты больше не ребенок. Забудь — так же, как забыл он».

— Да, спасибо.

Марио, одетый в мешковатый старый халат, сел на край кровати.

— Сигарету?

— Спасибо. Когда ты начал курить?

— Я сильно не балуюсь. Три-четыре в день… Даже Анжело мне не попенял бы.

— Я видел его имя в… как они называются?… вступительных титрах к какому-то фильму. Когда был в Германии.

— Ага, в тот год, когда я выступал у Старра, он много работал в Голливуде. Он хороший каскадер. Хотя мне всегда казалось, что это опаснее, чем летать, — Марио потушил сигарету. — Раз уж мы размечтались, надо помечтать, как бы заманить его обратно к нам. Пусть бы нас ловил.

Они лежали бок о бок, не касаясь друг друга. От Марио все так же слабо пахло гвоздикой. Томми боролся с желанием тронуть испещренное шрамами плечо.

«Не делай глупостей, — уговаривал он себя, — ты проехал две тысячи миль, нашел его, вы снова друзья, и пусть оно так и остается».

Марио был необычайно тих, едва дышал. Боялся? А затем до Томми дошло. Марио остался — и навсегда останется — прежним. А вот он сам… Он ушел мальчишкой, вернулся мужчиной. Откуда Марио знать, как изменили его эти годы? К чему себя обманывать? Ты только об этом и думал. Возможно, ворошить прошлое — безумие. Ты уже не тот, что был раньше.

— Спишь? — прошептал он.

— Почти, — откликнулся Марио, но голос у него был отнюдь не сонный.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать девять. Ты знаешь.

— Я забыл.

— Зато я нет. Тебе исполнилось двадцать два первого мая. Я запомнил, потому что это хорошая цирковая дата.

— А я не помню, когда твой День рождения.

— В феврале. Я Водолей.

— Знаешь, чего я хочу?

— Нет. Чего?

— Мне чертовски хочется, чтобы сейчас была еще одна гроза, — с замиранием сердца сказал Томми.

Он притянул Марио к себе так, будто только силой можно было стереть пять лет, полные тревог и злоключений.

— Иди сюда, дурень. Чего ты ждешь?

Марио не противился, однако тело его оставалось напряженным. Томми, ощущая этот пассивный отпор, на секунду почувствовал отголосок страха. Что если он все испортил? Но то был лишь прежний жуткий самоконтроль… Потом Марио судорожно выдохнул.

— Я гадал… кто из нас… не выдержит первым. Я все тот же ублюдок, да, малыш?

— Мне сказать, кто я? — пробормотал Томми.

— Нет. Одного раза было достаточно, — Марио буквально вцепился в него. — Боже мой, я думал…

— Забудь. Молчи. Все позади.

Но пять лет так легко не забываются, и позже, глядя, как Марио уходит от него в страну снов, Томми задавался вопросом, смогут ли они снова найти дорогу друг к другу, или же они навсегда утратили нечто редкостное и драгоценное — то, что не умели ценить, пока не потеряли.

ГЛАВА 4

Проснувшись, Томми с минуту был дезориентирован. Он только понимал, что рядом лежит Марио. Потом он оглядел потрепанную комнату в лучах утреннего солнца, все вспомнил и ощутил такой прилив счастья, что даже испугался. Марио открыл глаза и улыбнулся ему.

— Надо же, не приснилось. Привет, Везунчик.

Он рассмеялся.

— Что смешного? — спросил Томми.

— Ты. Такой взрослый.

Марио несмело обнял его. В ярком свете обоим было неловко.

— Скучал по мне?

Томми дотронулся до его щеки, заметив, что несколько морщинок у рта за ночь пропали без следа.

— Конечно. Давай вставай и иди проверять аппарат.

— Здесь не Передовая Школа Полетов, малыш. Мы с Полем перед представлением обходим вокруг аппарата. Вот и вся проверка.

— И никаких репетиций?

— А что, похоже, будто мы репетируем? — скривился Марио. — Поль и Инна считают, что достаточно потренировались в начале сезона.

— И тебя это устраивает?

— У меня нет выбора. Это не мой номер, и не я тут главный, — Марио набросил халат и зевнул. — Полтора месяца назад из шоу ушел униформист, с тех пор мы с Полем устанавливаем все сами. Слушай, есть идея… Что если попросить

Бландинга взять тебя униформистом? Папаша Тони два года заставлял тебя работать с Баком. Я бы и сам лучше этим занимался, чем тем, что делал до его ухода. Здесь всем приходится нянчиться с этими проклятыми лошадьми. Платят мало, зато… ну, мы можем урывать минутку на тренировки. Если ты, конечно, не рвешься обратно на Побережье.

Томми пожал плечами.

— Почему бы и нет. Я же предупреждал, что отныне буду за тобой присматривать. Вот и начну прямо сейчас.

Марио, возившийся с кофейником, сказал, не поворачиваясь:

— Не бей по больному, Везунчик. Я знаю, что прокололся. Думал, что завязал с мыслями о прошлом и будущем. А теперь мне за себя стыдно. Возможно, это хороший знак.

Боб Бландинг оказался маленьким улыбчивым толстяком, который с готовностью признался, что ничего не смыслит в цирковых номерах. Большую часть жизни он управлял родео и только в этом году — по причине нехватки верховых номеров — нанял акробатов и воздушных гимнастов и назвал шоу цирком.

— Ты хочешь, чтобы я взял твоего брата униформистом? А он нам нужен? Мне казалось, вы с Реддиком справляетесь.

Марио сделал глубокий вдох, и Томми решил, что он сейчас взорвется, но тот лишь высунулся в двери и крикнул:

— Позовите Поля Реддика!

Вскоре приземистый ловитор, одетый в хаки, оказался с ними.

— Скажи боссу, что нам надо взять моего брата униформистом, — попросил Марио. — Я ругаюсь, когда злюсь, а Бландинг не говорит по-итальянски.

Поль Реддик ухмыльнулся.

— Боб, ты же обещал, что нам и недели не придется возиться с оборудованием. А теперь Мэтт нашел тебе человека, а ты удила закусил?

— Ладно, ладно, — Бландинг повернулся к Томми. — Что еще ты можешь? Умеешь ездить верхом? У меня как раз не хватает человека для номера.

Томми признался, что ездить не умеет.

— Но я вырос в цирке. Акробатика, воздушные канаты, трапеция, полеты…

Бландинг прищурился.

— Почему тебе нужна именно эта работа? По-моему, ты способен на большее.

Томми посмотрел ему в глаза, понимая, что в данном случае ложь будет куда надежнее правды.

— Я только что вернулся из армии и не видел брата пять лет.

— Ясно. Прошлому человеку я платил тридцать, тебе буду давать двадцать пять, пока не увижу, чего ты стоишь. И покажи увольнительную. Чтоб никаких самоволок.

Томми сходил в трейлер Марио за бумагами и протянул Бландингу документ об увольнении с хорошей аттестацией. Тот впился в него взглядом.

— Зейн? Я думал, ты его брат.

— Сводный, — вставил Марио. — Но мы все время об этом забываем. Мы познакомились, когда ему было лет тринадцать.

— Ладно. Сержант, да? Чем занимался?

— Группа физической подготовки.

— Правда? Я тоже там был некоторое время. Получил Пурпурное сердце на острове Лейте, — он сунул Томми контракт. — Ты нанят. На стоянке не пить, не жульничать, не обманывать. У нас приличное шоу.

Обслуживать все аппараты оказалось довольно утомительно. Вскоре они с Марио снова начали тренироваться по прежнему графику — до начала дневной работы. И — по крайней мере, для Томми — это было порядком рано.

Первые две недели Томми казалось, что он вернулся домой — с тем только отличием, что они были здесь одни, без родственников, и никто им не мешал. Как-то, устанавливая аппарат в городке на севере Техаса, Томми подумал, что происходящее очень напоминает его старую ожившую мечту: он и Марио путешествуют с каким-то шоу, где можно быть вместе столько, сколько угодно.

Томми не поднимался на аппарат пять лет, но обнаружил, что старые навыки быстро возвращаются. Оставалось только укрепить отвыкшие от подобной нагрузки мышцы. А Марио его ловил, как в самом начале их совместной работы.

Через несколько недель Томми набрался достаточно уверенности, чтобы осмелиться на предложенное Марио двойное сальто назад. Раскачиваясь в руках Марио, он увидел у подножия аппарата Поля Реддика.

Спустившись, Марио усмехнулся Реддику.

— Я же говорил, что парень летает.

— А ты, оказывается, и ловишь.

— Да, когда мы только начинали, я был ловитором. Я научил Томми летать… ловил его с тех пор, как ему стало хватать роста дотянуться до трапеции.

Томми, разгоряченный тренировкой и успехом, рассмеялся.

— Ты бы видел, как мы делаем пассаж.

Брови Реддика взметнулись вверх.

— Хочешь попробовать? Я могу поймать.

— Это не то чтобы… — Марио нахмурился, и Томми прикусил язык.

Поль Реддик полез по лестнице, Марио и Томми направились к своему концу аппарата.

— Это что за чудная идея? — осведомился Марио.

— Не понимаю. Я просто решил, что можно попробовать…

— О да, сейчас точно придется пробовать. И лучше бы тебе не завалить попытку.

— Ну ладно, — сказал Реддик, когда все трое снова оказались на земле. — Это было здорово. Ты что, внебрачный сын Джима Фортунати?

Томми почувствовал себя так, будто Реддик влепил ему пощечину, но привычно промолчал. Вернувшись в трейлер, он торопливо переоделся и отправился работать. Позже он увидел Реддика и Марио: те стояли у аппарата, все еще поглощенные разговором. Потом они рассмеялись и рука об руку пошли прочь.

Больше Томми Марио не видел — до самого дневного представления. Когда толпа рассосалась, и Томми пришел в трейлер, то нашел там Марио. Тот стоял в халате поверх трико и курил — всегда тревожный сигнал — приветствие его тоже было признаком надвигающейся грозы.

— Подгадил ты мне с Реддиком. По-моему, я предупреждал, какой он обидчивый.

— Он завидует, — пожал плечами Томми. — Даже слепому ясно, что его жена рядом с тобой и не стояла. А теперь он знает, что ты и его запросто обставишь. Не знаю, как ты с ним работаешь. Я бы не рискнул.

— А тебя никто не спрашивает. Так что кончай выпендриваться перед ним, пока у нас не будет своего номера.

Язвительный ответ рвался с языка, однако Томми не стал давать себе волю.

— Ты здесь босс, Марио.

— Нет, босс здесь Реддик, и не забывай этого, парень.

Томми выбежал из трейлера. Ему буквально тошно было видеть, как Марио гнет спину перед этим олухом-дилетантом. Следующие два дня они почти не разговаривали, и Томми старался найти себе работу где-нибудь на стоянке, подальше от Марио. Он понимал напряженность их положения, и как быстро малейшая шероховатость может все испортить.

Но вечером третьего дня, когда начался внезапный ливень, и Томми посреди горячки демонтажа сражался с оборудованием в компании на редкость тупого рабочего, Марио в старой черной водолазке вдруг присоединился к ним. Он работал молча, укладывая стропы и канаты скупыми, до автоматизма отточенными движениями, и это было похоже на танец, в котором они управлялись с перекладинами, проволокой и тросами с природной ловкостью.

Оба не проронили ни слова, но позже, прицепив, наконец, трейлер и приготовившись к долгому переезду в очередной город, улыбались друг другу по-старому. Томми знал, что до кровати они доберутся не раньше двух-трех часов ночи, однако это не имело значения.

Наутро, устанавливая временные стойки, Томми с удивлением заметил Марио на вершине аппарата с темноволосым подростком, которого видел в трейлере в самый первый день — Джеком Чандлером. Марио дал мальчику перекладину.

Джек неловко раскачался, но инерции хватило лишь на половину дистанции. Немного покачавшись, трапеция замерла посредине.

— Ничего, — позвал Марио. — Бросай ее и падай.

Томми остановился посмотреть. Судя по всему, Джек получал суровый первый урок, рассчитанный на то, чтобы отпугнуть новичка, решившего, что летать легко и забавно. Томми взирал на разворачивающуюся сцену с легким удовлетворением прирожденного гимнаста, никогда не «примерзавшего» к трапеции.

— Давай же, все в порядке! Ты знаешь, что делать! Отпускай ее и падай!

— Не могу…

Лицо мальчика исказилось от напряжения — он явно был недалек от истерики.

— Давай! Ты сто раз видел, как я это делаю! Расслабься! Разожми пальцы и сворачивайся! Это не больно!

Упрямство тут было ни при чем: дело не в силе воли. Просто мышцы в такой момент повинуются слепому инстинктивному страху перед высотой, а не рассудку, который уговаривает, что падение не повредит. И как бы жертва такого страха не хотела разжать руки, у нее не получится.

В этом не было ничего смешного, хотя выглядело все смехотворно. Излюбленным приемом Сантелли в таких случаях было выкрикивать оскорбления и грубые шутки до тех пор, пока жертва не устыдится или не ослабнет настолько, чтобы упасть. Томми однако решил не вмешиваться. Добрых десять минут он стоял и слушал, как Марио бушует, угрожает, умоляет и умасливает. Наконец, Джек с обреченным вздохом отпустил трапецию и упал в сетку. Марио тут же нырнул следом, приобнял мальчика за плечи и принялся что-то приглушенно втолковывать — нежно и ободряюще. Томми был слишком далеко, чтобы разобрать слова, но тон различал. Через некоторое время Джек снова полез наверх. Снова прыгнул, снова застрял посредине, но на этот раз тут же разжал руки и аккуратно приземлился на спину. Марио, спустившись, со смехом потрепал его по плечу и, насвистывая, удалился в трейлер переодеваться. При виде появившегося в дверях Томми он сказал:

— Видел, что было на аппарате? Мальчишка Чандлера все уши мне прожжужал, и я все-таки пустил его покачаться.

— Да, я все видел.

— А он ничего. Полез во второй раз.

— Ну да, после того, как ты десять минут над ним квохтал. Отойди, я хочу умыться.

Марио опустил полотенце, на лице блестели капли воды.

— В чем дело?

— Ты прямо сам на себя не похож! Помню, когда Барби примерзла к трапеции, ты заставил Лисс лезть наверх, отстегнуть перекладину и ее сбросить.

— Нельзя же со всеми обращаться одинаково, — дернул плечами Марио. — Не хотел его разочаровывать.

Томми фыркнул.

— А когда ты первый раз пустил наверх меня, то сказал, что если я просто развлекаюсь, то чем быстрее мне надоест, тем лучше. Если бы я отколол что-то в этом духе, ты бы вытолкал меня взашей и никогда бы не пустил обратно! И я это знал! А помнишь, когда я упал в обморок, ты сразу погнал меня наверх, хотя мне и было плохо?

Марио повесил полотенце на спинку стула.

— Слушай, Том, ты был прирожденным воздушником и с малолетства работал на высоте. С тобой не надо было нянчиться.

— Если с парнем приходится нянчиться, то на кой черт он вообще тебе сдался?

— Он слонялся вокруг все лето. И какая тебе разница? Чего ты бесишься?

— Потому что я знаю, почему ты так возишься с детьми этого возраста. Тебе как раз четырнадцатилетние нравятся, верно? Мне следовало сразу догадаться.

Марио побелел под загаром.

— Прекрасно. Ты высказался. А теперь либо бери свои слова обратно, либо я тебя прикончу.

— Попробуй, — процедил Томми. — Мне больше не пятнадцать. Ты хочешь, чтобы вокруг кого-то можно было попрыгать, когда ты в настроении. И чтобы кого-то можно было затащить в постель, когда ты в настроении. А когда не в настроении — вытрясти из него душу. И лучше бы тебе, приятель, приставать с этим к своему маленькому дружку, потому что последние пять лет я учился о себе заботиться. Только пальцем меня тронь и улетишь к чертям собачьим!

— Том, возьми обратно эту чушь про Джека!

— Уже и честь его защищаешь? — оскалился Томми.

Марио ударил его. Томми без раздумий впечатал кулак ему в солнечное сплетение. Марио с пораженным выдохом согнулся, потом бросился на него. Стул с грохотом упал, и они, сцепившись, повалились на пол. Кто-то забарабанил в дверь, и Марио сию секунду оказался на ногах.

— Погоди, — бросил он Томми и распахнул дверь.

Поль Реддик уставился на его рассеченную губу и перевернутый стул.

— Какого черта… Какого черта…

С ужасным ощущением дежа вю — он почти видел лицо Анжело — Томми сел.

— Ради Бога, Мэтт, — выговорил Реддик. — Бландинг закатит тебе штраф за драку на стоянке!

Марио утер кровь.

— Это не драка, Поль. Просто семейная ссора.

— Тогда вам лучше ее свернуть.

Томми вытащил платок и прижал к сочащемуся кровью носу.

— Кто просил тебя врываться?

Реддик не обратил на него внимания.

— Мэтт, хочешь принесу льда приложить к губе? Она распухнет к представлению. А ты, бездельник, — он развернулся к Томми. — Решил, что можешь избивать артистов? Я вышвырну тебя со стоянки!

— Попробуй, — огрызнулся Томми.

— Том, заткнись, — велел Марио. — Иди работай, пока босс по нашу душу не явился.

— Бландинг… — Томми собирался сказать, куда может отправляться босс, но поймал взгляд Марио.

Темные глаза смотрели умоляюще.

— Слушай, Поль, мы с ним с детства собачимся.

«Я все улажу», — говорил его взгляд.

— Да, конечно, — пробормотал Томми и ушел из трейлера.

Не успел он отойти, как изнутри донесся смех Реддика, и Томми затрясся от ярости. Он был готов шагать прямиком к машине, прочь со стоянки, прочь из жизни Марио. Ему было тошно при мысли о руке Марио, обнимающей Джека Чандлера за плечи. А еще — от готовности и покорности, с которой Марио — Марио Сантелли из Летающих Сантелли — бормотал оправдания перед Полем Реддиком.

Томми хотел уйти, но старая привычка повлекла его проверять оборудование перед шоу. Оставлять все чувства внизу.

В антракте Томми проскользнул в трейлер, где Марио натягивал трико.

— Сядь, — сказал он, — я тебе лицо подправлю.

— Да уж, это точно не повредит.

Томми открыл ящик комода, где Марио держал грим, наклеил телесный пластырь на разбитую губу и замазал окрашенным кремом темнеющий под глазом синяк. По привычке, не осознавая, что делает, взял расческу и пригладил густые волосы движением, которое заучил за долгие годы и до сих пор не забыл. Марио накрыл его ладонь своей.

— Ты выбрал не ту профессию, малыш. Мог бы славно зарабатывать гримером в Голливуде.

— Буду иметь в виду. Сожми кулаки.

Томми взял моток ленты.

— Хорошенько замотай. Особенно сломанное.

Но стоило Томми начать бинтовать ему запястья, как Марио зажмурился.

— Господи, мы снова возвращаемся на круги своя. Чуть что, бросаемся друг на друга…

— Замолчи! — рыкнул Томми. — Ты что, свихнулся? Не прямо же перед представлением!

Марио издал глубокий смешок.

— Ragazzo, ты слишком хорош, чтобы быть настоящим. Ладно, парень, будь по-твоему.

Но хотя тон его оставался беззаботным, в голосе прозвучало нечто, от чего Томми мысленно взялся за голову. Боже, в каком он состоянии, раз затеял такой разговор за пять минут до шоу! Что сделали с Марио прошедшие годы?

После вечернего представления Томми застал Марио в трейлере за готовкой. Он ополоснулся, достал вилки и ножи и сел за стол. Ели они тоже в молчании. Только когда Томми отодвинул тарелку, Марио поставил локти на стол и вздохнул.

— Слушай, похоже, мы беремся за старое.

Томми уставился в тарелку с остатками яйца и бекона.

— Я тоже об этом думал. Если все станет слишком серьезно, я всегда могу собрать вещи и уехать. Просто если мы снова начнем друг друга колотить… Одно дело, когда мы были детьми. А теперь мы оба здоровенные мужики. Еще несколько драк — и для кого-то из нас все может закончиться плачевно. Что думаешь? Хочешь, я просто… исчезну?

Марио уткнулся лицом в ладони и сказал бесцветным голосом, в котором сквозила лишь усталость.

— Я не имею права просить тебя остаться. Но… но я молю тебя. Если ты снова уйдешь, я просто не знаю, что буду делать.

Томми посмотрел на него с ужасом. Потом встал, обогнул стол и положил ладони на сгорбленные плечи.

— Ты не так меня понял. Я не грожусь от тебя уйти. Я спрашиваю, будет ли тебе легче, если я уйду. А если хочешь, чтобы я остался, то тебе не придется преследовать меня с винтовкой.

Марио вскинул голову. От губы отошел пластырь, и ранка снова кровоточила.

— Зачем ты делал эти грязные намеки насчет мальчика?

«Это правда или нет?!» — хотелось завопить Томми, но он сдержался.

— Что ж. Я ревновал.

Марио обнял его и очень тихо произнес:

— У тебя нет причин меня ревновать, Везунчик. Ни к кому. Если хочешь, чтобы я его прогнал, я его прогоню.

Томми уставился в пол.

— Нет. Нам только репутации снобов не хватает, — а потом из остатков злости выпалил: — Мне больно видеть, как ты пресмыкаешься перед этим Реддиком.

В трейлере воцарилось долгое молчание.

— Томми, — сказал, наконец, Марио, — Поль подобрал меня, когда я очутился на самом низу. Я бродяжничал. Как я уже говорил, я год шатался по Мексике, работал на ярмарке в Тихуане. Потом прибился к самому затрапезному шоу в Штатах. Был чернорабочим, продавал билеты, Думаешь, сейчас я развалина? Ты бы видел меня тогда.

Он умолк, вспоминая прошлое, потом набрался духу и продолжил:

— Но меня и из этого шоу вышвырнули. Я два месяца просидел в тюрьме в Эль-Пасо.

— Господи. За что?

— А ты как думаешь? Адвокат свел все к нарушению общественного порядка, иначе бы мне светило десять лет. Дело-то было в Техасе, — с минуту Марио изучал пол, затем признался: — У мальчишки были рыжие волосы. То есть, он не был мальчишкой… служил в военно-воздушных силах.

Томми не мог выдавить и слова.

— Налей мне кофе.

Марио протянул чашку, и Томми плеснул в нее из кофейника, не замечая, что проливает кофе Марио на руку. Марио забрал у него кофейник и поставил на плиту.

— Я вышел, начал искать работу. Услышал, что Бландингу не хватает людей, и он отправил меня встретиться с Реддиком. Мы подружились. Вроде как… были в чем-то похожи. Он меня принял, выдал аванс из собственного кармана, подождал, пока я верну форму и снова встану на ноги. Только я не сказал ему, что когда-то носил фамилию Сантелли. Он прикрыл меня перед боссом: Бландинг бы не нанял меня, если бы знал, что я сидел. Сам бы я в жизни не справился, Том.

У Томми оставались еще вопросы, но он был уверен, что не получит ответов. Он-то полагал, что сам вытащил Марио из ямы. Теперь стало ясно, что он и не представлял, насколько эта яма была глубока.

— Реддик… гей?

Марио надолго задумался, потом сказал:

— Возможно. Только… только он старается это перебороть. Такое бывает. Не то чтобы он признавался, но то, что я ему рассказал, его не отвернуло. Может, я просто не в его вкусе. Так или иначе, я многим ему обязан.

Он снова поколебался.

— Слушай, Везунчик, насчет этого паренька… Джека… Слушай, я бы не стал заводить шашни на стоянке. Не стал бы рисковать, что все дойдет до босса, и у Поля будут из-за меня проблемы.

— Черт, — сказал Томми. — Мне жутко неловко.

Марио сжал его руку.

— Я не хотел, ragazzo. Просто Поль действительно хороший парень.

Он встал — знакомо смущенный.

— Дрянной кофе. Пойду сварю новый.

Через некоторое время он вернулся к Томми, сгорбившемуся за столом, и встал позади него.

— Парень, мы наверняка сможем ладить, если будем держать себя в руках. Давай пообещаем друг другу больше не заводиться, а?

Томми ощутил, как его раздирает старая полузабытая боль.

— По-моему, с обещаниями нам как-то не везет.

— Это точно, — сдавленно согласился Марио. — Мне до смерти за себя стыдно. Тебе от этого легче?

Томми молча покачал головой. Ему, скорее, было тяжелее. Что-то глубоко внутри подсказывало, что на этот раз они должны остаться вместе — а иначе все пойдет насмарку — только он не знал почему. Он не был достаточно искушен в философских раздумьях, чтобы считать себя проводником Марио к спасению, но в то же время как бы ходил на цыпочках вокруг этой мысли и отчаянно стыдился собсвенной заносчивости. Теперь он знал, насколько это самонадеянно.

Я должен вернуть его на Побережье в целости и сохранности. Потому что он нужен мне таким. Но для этого надо найти способ уживаться так, чтобы не порвать друг друга в клочья. Я должен что-то придумать, потому что его нервы никуда не годятся, а мои пока еще в порядке.

Томми прислонился к Марио затылком, потом повернулся и обнял его за пояс, сам не осознавая, что часто проделывал так, когда был маленьким.

— Черт возьми, приятель, — пробормотал он, — если бы эти разборки приносили тебе пользу, я бы, наверное, позволил себя лупить. Но ты же потом буквально на куски рассыпаешься.

— Ох, безумный мальчишка, — прошептал Марио. — Дурной безумный мальчишка.

А потом, без всяких переходов, печальное и торжественное скрещенье рук превратилось в тесное напряженное объятие. Томми впервые — смутным проблеском — понял, как это напряжение появляется в Марио, затем мысль ушла без следа. С минуту они не двигались, будто бы надеясь, что какой-то мистический процесс позволит их измученным телам слиться воедино. Это было привычно неуклюжее, бездыханное состояние — с неминуемым чувством неловкости и коротким жестким разочарованием от неспособности тел сиюсекундно вплавиться друг в друга. Наконец, Марио пробормотал:

— Ну давай же, давай…

И толкнул Томми на диван. Они даже не позаботились раздеться.

На следующий день к аппарату подошел Бландинг и молча смотрел на них несколько минут. Потом махнул Томми.

— Я видел вас на днях. Помнишь, я говорил, что, если ты окажешься полезным для шоу, дам прибавку? Будешь выступать с гимнастами?

— А что скажет Реддик?

— Мнение мистера Реддика здесь не так уж важно, сынок. Я с ним поговорю.

Поль Реддик постучался к ним в трейлер спустя несколько часов и сказал, стараясь выглядеть дружелюбным:

— Мэтт, босс велел взять твоего младшего брата в номер. Как ты на это смотришь?

— По мне, так пускай, — пожал тот плечами. Но когда дверь закрылась, нахмурился: — Том, какого черта…

— Сам сегодня впервые услышал. Бландинг просто подошел ко мне утром и спросил, буду ли я летать.

Марио смерил его пронзительным взглядом, потом расслабился.

— Ага, знаю… Бландинг совсем помешался на номерах. Он бы мальчишку Чандлера наверх загнал, если бы я дал добро.

— Во всяком случае, он был бы не намного хуже Инны Реддик.

— Тише, — скривился Марио. — При Бландинге не ляпни. Инна — его сестра.

Снова выступать на публике было странно. Возможно, некоторые жители этих городков видели его еще в детстве, с Ламбетом. На мостике Томми все время подмывало то исправить тайминг Инны, то силой заставить ее принять более классическую позу, и он только диву давался, как Марио удается сдерживать свою страсть поучать, добиваться совершенства и красоваться. Неужели он все это утратил?

Как и всякий вольтижер, вынужденный работать с незнакомым ловитором, Томми порядком нервничал. И все-таки все они доверяли друг другу жизни. Поль и Инна ничего о нем не знали, но все равно полагались на слово Марио. Что они чувствовали по поводу новичка, втиснутого в номер? Прежде всего, они были профессионалами.

После шоу Инна Реддик подошла к ним.

— Приходите в трейлер, когда переоденетесь. Отметим успешный дебют.

Трейлер Реддиков был больше того, который делили Томми и Марио — прибранный, с занавесками на окне и тявкающим щенком на привязи. Угощали кофе, холодным пивом и бутербродами с толстыми ломтями ливерной колбасы.

Мужчины с удовольствием ели, а Инна, лениво растянувшись на диване, покачивала босой ногой с длинными алыми ногтями и наблюдала за ними. Поль протянул ей банку пива.

— Инна, ты тоже празднуешь.

— Спасибо, я буду кофе… Мне нельзя набирать вес, — она ухмыльнулась и перевернулась на другой бок. — Ладно, Мэтт, давай начистоту. Кто вы двое на самом деле? Я видела этот пассаж и точно знаю, что фамилии Гарднер там не было. Какой-то Гарднер выступал у Фререс и Страттона, но тот работал с блондинкой на двойной трапеции…

— Это мой брат Джонни и его жена, — ответил Марио после секундной заминки, и Томми понял, что им крупно не повезло.

Инна Реддик, как и Рэнди Старр, оказалась обладательницей той феноменальной памяти, которая порой встречается у людей, вращающихся в мире шоу-бизнеса. Она никогда не забывала лиц и представлений.

— И что это получается? Я видела пассаж не у Старра. Кэри-Кэрмайкл, Вудс-Вэйленд… — вдруг она села и вскинула палец. — Какое-то маленькое шоу… где-то в Оклахоме. Ты был ребенком, — она кивнула на Томми, — и вы двое делали какой-то трюк на одной трапеции. И с вами был старик.

Инна нахмурилась и закусила губу, копаясь в воспоминаниях. Потом щелкнула пальцами.

— Ламбет. Точно. Летающие Сантелли.

— Марио Сантелли, — медленно проговорил Поль. — Да. Я же слышал, как паренек называл тебя Марио.

— Да чтоб меня, — сказала Инна. — Потом ты выступал у Старра. Тебя сравнивали с Барни Парришем! Ты что, от тюрьмы здесь прячешься?

— Я не сказал ни слова лжи. Мое настоящее имя Мэтт Гарднер. Номер Сантелли распался после смерти моего деда, и я больше не хотел использовать эту фамилию.

— Ну да, — криво усмехнулся Поль. — Как-то оно не очень, после Старра. Черт побери, ты делал тройное сальто. Мог бы и поделиться… я бы тебя не выдал.

Томми уловил нотку ревности в его голосе. В полетах много сублимированной гомосексуальности. Просто большинство людей не задумываются об этом.

— Какая честь, — протянула Инна. — Наверное, я все-таки выпью пива. По случаю возвращения знаменитой команды.

Сарказм резанул по нервам.

— Прекрати, — сказал Томми. — Мы не хвастаться явились, ты сама из нас все вытянула.

— Ладно, ладно, мы все-таки празднуем, — Поль тоже смутился. — Мэтт, Том, берите пиво.

Томми принял банку.

— Я летал впервые за… — он почувствовал тяжелый взгляд Марио. — Впервые с тех пор, как вернулся из армии. Не буду заставлять миссис Реддик пить в одиночестве.

— Инна, — улыбнулась та, и Томми ощутил первый укол тревоги.

Проблема.

— Кажется, теперь я понимаю, почему вы слегка задираете носы. Какого дьявола вы оказались в этой дыре?

Марио пожал плечами.

— Сломал запястье, долго отлеживался. Как еще здесь оказываются…

Поль, сжалившись, явно был готов оставить тему, но Инна вцепилась в нее куда крепче.

— А по-моему, было там что-то еще. Вы разве не работали у Вудс-Вэйленда? Коу Вэйленд — приятель моего брата. Вроде бы…

Она нахмурилась, и Томми почувствовал, как волоски вдоль позвоночника встали дыбом.

— Ты, наверное, пытаешься вспомнить, как мой дед умер во время представления, — вмешался Марио. — У него случился сердечный приступ прямо в воздухе, и он выпал из рук моего дяди, Анжело. Он скончался еще до того, как упал в сетку, но слухов в тот год ходило немеряно.

— Боже, — сказал Поль. — Так я и думал. Сколько ему было?

Он продолжал болтать, но Инна по-прежнему щурилась, и Томми знал: она пытается поймать размытое воспоминание. И с такой памятью это у нее рано или поздно получится.

Вернувшись в свой трейлер поздно ночью, Томми и Марио уставились друг на друга в немой тревоге.

— Чтоб его, этого Бландинга с его гениальными идеями, — Марио принялся мерить тесную комнату шагами. — С Полем проблем не будет. А Инна завидует. Будь с ней осторожнее, Том.

— Зачем? Как по мне, так это Поль завидует.

— Sta bene… просто имей в виду, что я предупредил.

— Если у тебя есть, что сказать, говори. Не темни.

Марио смял сигарету.

— Не обращай внимания. Может, ты и прав. Пошли-ка спать.

К удивлению Томми, во время утренней тренировки — они обычно летали несколько минут каждое утро после проверки оборудования — к ним присоединилась Инна. Томми этот факт показался вполне закономерным, и он не понимал, почему Марио так хмурится.

Инна работала аккуратно и старательно, но практика не принесла ей особой пользы. Она явно перешагнула ту грань, которая отделяет любителя от профессионала, однако уже достигла своего потолка, а он был невысок. Когда они работали втроем, Марио ловил их, и Томми списывал его недовольство на то, что он не любит выступать в роли ловитора (Марио охотно ловил лишь Томми да Лисс). Вскоре приглашение на кофе после тренировки вошло в привычку. И так же привычно Томми соглашался, а Марио отказывался. Инна была яркой и остромной, даже ее сарказм казался забавным. Марио порой журил Томми по этому поводу.

— Заслужить симпатию сестры босса — отличная идея. И она готовит замечательный кофе. Не такой, как делаешь ты.

— Наверное, цикорий кладет, — фыркнул Марио.

— А мне нравится. Я ведь вырос на Юге.

— Лисс варила такой во время войны, когда кофе выдавали по карточкам. Но никто из нас его не пил. Подлизывайся к Инне сколько хочешь, ты уже большой мальчик, но я по-прежнему думаю, что это неразумно.

— Да ладно тебе, лучше скажи мне спасибо, — подтрунивал Томми. — Пока я ее отвлекаю, ты можешь заняться Полем.

Марио сжал губы, и Томми понял, что перестарался.

— Заткнись, а?

Несколькими днями позднее за кофе в трейлере Реддиков Инна сказала:

— Сезон кончается через пару недель. Вы с Марио не остаетесь?

— Вряд ли. Нет.

Инна положила ладонь ему на руку.

— Слушай, из нас бы вышла отличная команда. Ты и я.

Томми приготовился отшутиться, а потом с изумлением понял, что это всерьез.

Инна не сводила с него глаз. Щеки ее горели румянцем, ноздри раздувались, губы стали влажными. Ощутив некоторое отвращение, Томми мягко стряхнул ее ладонь.

— Тебе не кажется, что ты забыла про Поля?

Она одарила его тяжелым взглядом, потом опустила ресницы, и его отвращение усилилось. Если бы она играла честно, он бы так или иначе знал, как реагировать. Он умел управляться с обожательницами, которые время от времени вешались ему на шею. Симпатичные мальчики в трико частенько становились объектом вожделения старших женщин. И деловое предложение, пусть и неприемлемое, он тоже встретил бы с тактом. Но когда все вот так переплеталось, он даже не знал, сердиться или смеяться.

— С хорошим партнером у меня был бы шанс пробиться наверх. Поль только для балаганов и годится, из-за него я здесь прозябаю. Но наш брак давно изжил себя… ты понимаешь, о чем я?

Еще и недотрах…

Томми вспомнил догадки Марио касательно Поля Реддика и беспомощно проговорил, тщательно подбирая слова, которые и ее не обидели бы, и его не скомпрометировали.

— Ну, это будет зависеть от Мэтта…

Вот черт, зря я его сейчас упомянул…

Инна придвинулась ближе, практически прижавшись к нему.

— Я не нравлюсь твоему брату, да? Зато тебе…

«Боже мой…», — подумал Томми в крайнем смущении.

В голове вспыхнули воспоминания о дне у Ламбета несколько лет назад. Томми впервые ощутил сочувствие к Марио — чувство, на которое он тогда по причине юных лет и неопытности был неспособен.

Теперь у девчонок есть обо что почесать языки, а те слухи, может, завянут раз и навсегда. Мысль промелькнула, но Томми решительно отверг ее. Вежливо и нейтрально он сказал:

— Разумеется, Инна. Но нам с Марио есть дело до Поля. Он может все не так понять.

Инна отшатнулась, в ее расширившихся глазах полыхнуло поддельное негодование.

— Ах ты маленький сопляк! Я делаю тебе деловое предложение, а ты смеешь оскорблять честную замужнюю женщину!

— Слушай, я никого не хотел оскорбить…

Вдруг она замолчала. Лицо прояснилось.

— Сантелли. Я же знала, что там что-то было. Это вас вышвырнули Вэйленды. За нарушение общественной морали.

Томми стало холодно.

— По округе ходило четыре версии этой истории, — бесцветно сказал он. — Если вы с Полем хотите услышать нашу, приходите после представления. Спасибо за кофе.

И он поспешил ретироваться. Черт, надо было дать ей то, чего она хочет!

Разумеется, пришлось рассказать все Марио, и его реакция оказалась вполне предсказуемой.

— Я же говорил, что она змея.

— Говорил. И был абсолютно прав. А теперь что делать? Ждать, пока она навешает Бландингу лапши на уши? Ты же знаешь эту его любимую присказку

«Здесь приличное шоу». Он, конечно, полный остолоп, плюнь в глаза — скажет, божья роса. Его свои же люди обкрадывают безбожно. Но такие вещи… в общем, ты представляешь.

Марио уложил подбородок на ладони.

— Жаль поступать так с Полем, но, боюсь, придется нам сматываться. И что же на тебя так женщины вешаются?

— Ты говорил, это профессиональное.

— Я много ерунды говорил! — вдруг рявкнул Марио. — А что Инна на передок слаба, так это через неделю после начала сезона видно было!

— Слушай, если я исчезну…

Марио глубоко вздохнул.

— Все равно сезон заканчивается через десять дней. Ступай прицепи трейлер, я сложу вещи.

И с внезапной абсурдной веселостью он прибавил:

— Парень, раз уж мы и из этой дыры вылетели… черт возьми, остается только один путь — наверх!

ГЛАВА 5

— А здесь все по-старому, — заметил Марио.

Когда они свернули на дорожку, ведущую к дому Сантелли, в окнах сверкнуло солнце. Томми вспомнил, как сидел в машине у ворот, не решаясь выйти и позвонить в дверь. А теперь они вернулись.

Томми припарковал машину позади большого синего с отливом «Крайслера», гадая, у кого из семьи новый автомобиль, и поставил прицеп на тормоз. Старую машину Марио они продали в тот же вечер, когда покинули цирк Бландинга, и поехали на автомобиле Томми. Это обстоятельство сильнее всех заверений в любви, обещаний и секса убедило Томми, что все мосты сожжены, и назад дороги нет.

— Что ж, — сказал Марио. — Дадим им возможность поприветствовать блудных сыновей.

Они вместе поднялись на крыльцо и позвонили. Через минуту внутри послышались шаги, дверь распахнулась, и на пороге появился Джо Сантелли — в свитере и босиком. Прищурившись от солнца, он с изумлением воззрился на них.

— Мэтт! И… Боже Всемилостивый! Томми?

Одной рукой Джо крепко обнял Марио, свободную протянул Томми.

— Так я и знал, что вы когда-нибудь вот так вместе явитесь! Проходите, ребята, проходите. Добро пожаловать домой!

Он захлопнул дверь и крикнул:

— Люсия, ступай погляди, кто к нам пришел!

Люсия, возникшая в конце коридора, почти бегом кинулась к ним и повисла на шее Марио.

— Привет, Лу. Вот, решил устроить возвращение блудного сына.

— Давно пора, — проговорила она сдавленным голосом. — Мэтт, дай-ка я посмотрю на тебя.

Но когда она подняла голову, глаза ее были сухие, а на губах играла старая усмешка.

— Ну конечно, тощий как скелет. Настоящий бродяга.

— Мы ехали всю ночь, — пожаловался Марио. — Вообще не останавливались.

В холл вошли еще двое. Первым был высокий подросток («Наверное, Клэй, — решил Томми. — Он как раз подходящего возраста»), второй оказалась стройная темноволосая девочка лет одиннадцати-двенадцати, которую Томми сперва не узнал. Коротко сжав ладонь Марио, Люсия отпустила его, и Марио взял девочку за плечи.

— Привет, Тесса. Помнишь меня?

Та робко кивнула.

— Где ты был, дядя Мэтт?

— О, много где.

Марио поцеловал девочку в щеку и поздоровался с Клэем. Люсия пожала Томми руку.

— Как славно, что вы дома, — сказала она. — Проходите в комнаты, мальчики.

И все на этом.

В большой гостиной по-прежнему пахло дымом, морской солью и вкусной едой.

— Поставлю еще приборов на стол, — обронила Тесса.

Джо налил каждому по стакану вина. На диване появились новые подушки, в остальном же в гостиной ничего не изменилось.

— Чем занимается Анжело? — спросил Марио.

— Каскадер в киностудии, — ответил Джо. — Чем же еще.

— Барбара тоже работает в кино, — вставил Клэй.

Марио заинтересовался.

— Танцует?

— Джонни и Стелла предложили ей место в номере, — проворчала Люсия. — Но она решила танцевать. Вместе с соседкой снимает квартиру на Уайт-Нолл-драйв. Вот они какие, нынешняя молодежь! Лично я считаю, что незамужней девушке место дома, с семьей, но кто будет меня спрашивать!

Она бросила на Джо обвиняющий взгляд, и Томми понял, что старые разногласия никуда не делись.

— А ты? — спросил он у Клэя.

— Я бы хотел летать, но папа говорит, что мне еще рано.

— Я в десять начал, — хихикнул Марио.

— Ну, — сказал Джо, — если ты здесь задержишься, можешь его поучить. Я не могу, а Анжело не хочет.

— А теперь рассказывай, где ты был, Мэтт, — потребовала Люсия. — Ты за все эти годы не увидел мое объявление в «Билборде»?

— Нет. Я вроде как бродяжничал. Работал на ярмарках, год провел в Мексике.

Когда появился Томми, я ездил с маленьким цирком. Мы оттуда удрали и вернулись домой.

— Но почему…

Тут снаружи раздался гудок, Люсия прервалась и выбежала за дверь. Они услышали ее голос, громкий и взволнованный:

— Анжело! Анжело! Угадай, кто здесь!

Анжело сделался грузнее, на лице появились морщины, но в остальном он очень напоминал себя прежнего. Он обнял обоих по очереди, а плечи Томми сжимал секундой дольше.

— Парень, до чего же я рад тебя видеть! Боже, почему ты так внезапно исчез?

— Я был дураком, — пробормотал Томми. — Давай забудем. Много воды утекло.

— Хорошо, — кивнул Анжело, — а как вы с Мэттом умудрились встретиться? Как ты его нашел?

— Просто повезло, — большего Томми им никогда не рассказал. — Проезжал через город, а он работал там в воздушном номере. Меня тоже наняли, но миссис Реддик начала смотреть на меня голодными глазами, а Поль Реддик был слишком хорошим парнем. Так что мы предпочли смотаться.

Анжело хохотнул:

— Женщины в цирке — это ад. Вот почему мне всегда нравилось путешествовать с Терри. Когда жена рядом, есть хороший предлог отвадить дамочек легкого… — он покосился на Тессу и поправился: — Дамочек, которые ищут приключений.

Томми понял, что, не проронив ни слова лжи, навел всех на ложный след, который, если повезет, продержится довольно долго.

«Мы ушли из шоу, не дожидаясь конца сезона, из-за проблем с женщиной» — вот что хотел слышать Анжело.

После ужина Марио осторожно выложил свой план.

— Мы не собираемся здесь оставаться, но нам нужно место потренироваться.

Думаем снова отправиться в тур весной. Если, конечно, найдем ловитора.

— Тренируйтесь, разумеется, — быстро сказала Люсия.

— Анжело, полагаю, мне не удастся уговорить тебя вернуться к нам?

— Нет, вряд ли, — с улыбкой ответил Анжело.

— А можно мне тренироваться с вами? — робко спросил Клэй.

— Ну, пожалуйста, — откликнулся Марио. — Но я строгий учитель. Вон хоть Томми спроси.

— Он вроде бы пережил, — заметил Клэй, и Томми рассмеялся.

— Ага, пережил. Меня слегка потрепало в процессе, но я выжил.

— Но ты же поработаешь с нами, Анжело? Раз уж мы не в силах уговорить тебя нас ловить, так хотя бы помоги отшлифовать номер.

Анжело покачал головой.

— Ты знаешь мое мнение насчет этого. И я никогда не был хорошим тренером.

— Анжело, ты научил меня тройному!

— Как я уже повторял сотни раз, я ничего не делал. Просто был рядом, пока ты учил сам себя. Вот ты хороший учитель, почему бы тебе не обучить Тома сложным трюкам? Работайте вдвоем, ты будешь ловить. У вас хорошо получались парные трюки. Даже цифры говорят против тебя, Мэтт… При твоем росте и весе ты все равно рано или поздно станешь ловитором.

В памяти Томми эхом отдались слова: «Вот как ты мне дорог. Если придется, я брошу полеты и буду тебя ловить».

Но Марио только покачал головой.

— Наша старая комната свободна? — спросил он Люсию.

— Конечно. Наверху все свободно. Чего у нас много, так это места.

Коридор немного обветшал, но комната с полосатыми обоями выглядела в точности как шесть лет назад.

— Если хочешь, можешь поселиться в комнате Папаши, — предложила Люсия, открывая дверь. — Там, правда, разруха. И покрасить надо, и штукатурка отваливается.

— Забудь, — ухмыльнулся Марио. — Мы с Томом уживались в моем трейлере, а эта комната по сравнению с ним целый зал! Нет, серьезно, Лу, не беспокойся.

— Как хочешь. Если вы действительно не против пару дней пожить вместе, я найду другую комнату позже.

Люсия поцеловала в щеку сына, а через секунду — и Томми.

— Хорошо, что вы дома.

Марио крепко обнял ее.

— Лу, почему ты не поедешь с нами в тур? Держу пари, ты бы справилась!

— Бог с тобой, — со смехом сказала она. — Я старая, толстая и люблю комфорт.

— Слушай, я не хотел спрашивать при всех, но… как Лисс? У нее все в порядке? Она счастлива?

Темные глаза Люсии заледенели.

— Кто знает, что такое счастье? Она пристроена. У них с Дэвидом милый дом за городом. Дэйви ходит в школу, Клео пойдет в этом году. Он хорошо зарабатывает, они ладят и не бьют посуду. Возможно, она довольна своей жизнью больше, чем нам кажется.

— Gesù! Это все, что ты можешь сказать?

— Я не знаю, что ты хочешь услышать, Мэтт, — Люсия направилась к дверям, но задержалась на пороге. — Ты даже не спросишь? Прошлым летом сюда приезжала Сюзан с Сюзи — на несколько дней. Сюзи красавица, Мэтт. Вылитая Лисс, когда та была ребенком. Она и маленькая Клео могли бы быть близнецами.

Марио отвернулся, поджав губы.

— Если она похожа на Лисс, то это только потому, что Сюзан похожа на Лисс. Я тут ни при чем.

— Мэттью, Gesù a Maria, как ты можешь такое говорить!

Она разразилась потоком итальянских слов. Марио нахмурился.

— Мать, послушай…

Хотя его голос звучал очень ласково, Томми все равно изумился до глубины души: он никогда прежде не слышал, чтобы Марио так называл Люсию.

— Может, это и звучит ужасно, но это правда. Сюзи мне не дочь. И если ты спросишь, откуда я это знаю, то я отвечу откуда: единственным способом, которым такое можно знать.

Люсия, вспыхнув, проговорила что-то по-итальянски, но Марио жестко перебил:

— Да, и я скажу это по-английски. Сюзан — шлюха, а Сюзи — приблудыш. Так тебе ясно? Я хотел бы содержать Сюзи, и она никогда бы не узнала, что я ей не отец.

Раз уж ты утверждаешь, что она выглядит как все девочки семьи, это наверняка бы сработало. Но Сюзан затея не понравилась, и она получила свой развод и своего ребенка. И если бы я знал, что ей хватит наглости сюда явиться, то первым делом свернул бы ей шею.

— Мэттью Гарднер, не смей вести такие разговоры под отцовской крышей! Брак — святое таинство. Перед Господом нашим ты и Сюзан — муж и жена навеки…

— Лу, ради Бога. Если так, то Сюзан и я вообще никогда не были мужем и женой.

Она развелась с первым мужем за год до того, как мы познакомились! Тебе не кажется, что в тридцать лет поздновато сентиментальничать насчет детей?

— Ох, Мэтт…

Лицо Люсии, все еще красивое, сморщилось. Она протянула руки — от этого смиренного прекрасного жеста у Томми к горлу подступили слезы.

— Я только надеюсь, Мэтт, что твои дети будут милосерднее моих. Вы заставили меня заплатить, видит Бог, все вы.

— Люсия, cara Люсия…

— Минуту назад ты назвал меня «мать». Как же ты, наверное, зол!

Марио хищно улыбнулся.

— Когда мы были маленькими и хотели тебя так называть, милая Лу, ты приучила нас относиться к этому слову, как к ругательству.

Она вздрогнула, и он положил руку ей на плечо.

— Ты задела меня за живое, и я ответил тем же. Ты простишь меня?

Люсия сжала пальцы на его ладони.

— Конечно. Но figlio, ты отказываешь Сюзи в шансе вырасти с хорошим отцом и семьей. Разве это вернет тебе ту мать, которую ты всегда хотел?

Марио устало покачал головой.

— Хороший отец — это не про меня. Нет, разумеется, нет, Лу. Но прошлого не воротить. Придется Сюзи расти, как всем нам.

Несколько дней спустя Томми и Марио возились в раздевалке — разбирали коробки, оставшиеся с прошлого сезона. Комната пахла пылью, затхлостью, смесью средства от моли и слабого запаха застарелого пота и ношеной одежды.

Когда-то Томми думал, что это помещение — сердце дома, сейчас раздевалка стояла пустая и безжизненная. Доска для объявлений покрылась пылью, стены были голые. Марио мрачно оглядел комнату.

— Кажется, Передовая Школа Полетов прикрыла лавочку. Завтра будем устанавливать аппарат. Возьмем Джо и Анжело, пусть помогут.

Томми кивнул.

— И лонжу достанем — пригодится со всеми этими детьми. Ты в самом деле хочешь с ними заниматься?

Дело было так. Год назад трое одноклассников Клэя создали акробатический номер. Добившись успеха в партерной акробатике и трюках на параллельных брусьях, они решили найти человека, который бы научил их работать на трапециях. Анжело сухо отказался, Марио же ответил: «Почему бы и нет?»

Теперь он медленно проговорил:

— Ну, все равно придется учить Клэя… Папаша Тони бы этого хотел. А где один мальчишка, там и полдесятка.

— Вряд ли мы сможем взять старшего ловитором.

— Не сможем, насколько я разбираюсь в этом деле. Можно, конечно, иметь его в виду, но смысл в том, чтобы дать этим троим возможность поработать вместе.

Пусть сделают собственный номер.

Старшему, Филу Лэски, было семнадцать. Остальным друзьям Клэя — Бобби и Карлу Мередитам — исполнилось соответственно четырнадцать и пятнадцать.

— Как считаешь, Марио, из Клэя выйдет толк?

— Я бы не торопился с прогнозами. Клэй заинтересован — это главное. Но он может и потерять интерес, как Барби. Если бы она хотела летать с нами, я бы уже взял ее в номер. Но она не захотела. Похоже, семья отходит от дел. Знаешь, прошлым вечером я пытался затащить наверх Тессу. Представляешь, она даже попробовать не решилась! Лу утверждает, что она всегда боялась высоты, но я-то помню ее малышкой, года в два-три. Я вечно ее откуда-нибудь снимал. Как-то она чуть не вскарабкалась на аппарат по лестнице. А теперь этого не помнит.

— Да, и Анжело тоже не у дел.

— Так или иначе, теперь у меня будет полно учеников.

— Кажется, ты им уже нравишься.

Марио внимательно взглянул на него.

— Все еще думаешь о мальчишке Чандлера?

— Нет!

— Мало ли. Вдруг ты считаешь, что мне нельзя доверять мальчиков.

— Я такого не говорил.

— Эй… — Марио склонил голову, прислушиваясь. — Кто это там на лестнице?

Дверь тренировочного зала с шумом распахнулась.

— Мэтт? — позвал чей-то голос.

По некогда священному и неприкосновенному паркету процокали каблуки, и в раздевалку ворвалась Лисс. Она так пылко кинулась Марио на шею, что тому пришлось сделать шаг назад, чтобы не упасть.

— О Мэтт, как ты меня напугал! Я столько лет боялась, что ты лежишь где-нибудь мертвый! Как только Люсия позвонила, я села в машину и приехала! — она уткнулась лицом ему в плечо. — Я все эти годы не знала…

Марио крепко обнял сестру, лицо его поверх ее склоненной головы было измученным и бледным. Потом он взял ее за плечи и отодвинул.

— Не принимай так близко к сердцу, милая. Сейчас я здесь, и все хорошо. Черт возьми, как все надо мной рыдают! Это же не похороны!

Лисс утерла зареванное лицо.

— Мэтт, как ты мог? Столько лет ни словечка, ни открытки! А потом ты даже не дал мне знать, что возвращаешься… Если бы Люсия вчера не позвонила…

— Милая… я бы обязательно. Я просто не знал, что тебе сказать. Но теперь все нормально, ладно?

Она сжала его ладонь.

— Мэтт, ты так похудел… И у тебя волосы седеют…

Марио осторожно накрутил на палец один из ее локонов.

— Кто бы говорил, милая. Послушай, я бы обязательно тебе позвонил. Но не мог… не мог говорить с тобой по телефону. Как у тебя дела? Почему ты не здороваешься с Томом?

Лисс, цепляющаяся за плечо брата, попыталась вспомнить о вежливости.

— Привет, Томми. Я слышала, ты был в армии. Стал совсем взрослым, да? Я тебя не узнала.

Она подала ему руку — мягкую ухоженную ладонь с длинными подпиленными накрашенными ногтями. Лисс казалась выше, но Томми сообразил, что это из-за каблуков. Он ведь всегда видел ее в балетках или сценической обуви. Она округлилась, стала более пышнотелой и женственной, сделала короткую стрижку. Лицо сердечком навсегда останется красивым, узкие ладони — изящными — «Как у Люсии», подумал Томми — но с возрастом Лисс теряла стройность; спустя несколько лет она обещала напоминать Люсию, может, даже дороднее. Томми ощутил беспричинную грусть. Ему хотелось, чтобы Лисс оставалась в его памяти тоненькой, с разлетающимися длинными волосами и грациозными движениями.

— Люсия рассказывала, что вы двое летом собираетесь в тур.

— Если найдем ловитора.

Она робко улыбнулась, и на мгновение в ее глазах мелькнула прежняя Лисс.

— Звучит забавно. Я, конечно, никогда не вернусь, но мне нравится думать, что где-то все еще летает пара Сантелли.

Марио взял ее за ладонь и принялся играть с тонкими пальцами, трогая каждый ноготь.

— Уверена, что не хочешь вернуться, милая?

— Боже, Мэтт, я не знаю, — ответила Лисс, и Томми увидел, как рука ее окаменела.

— Давай не будем об этом.

— Почему? Ты бы еще могла. Я не практиковался четыре года, но все-таки вернулся. Лисс, если хочешь…

На лице Лисс застыл ужас.

— Слишком поздно, Мэтт. Было уже слишком поздно, когда я вышла за Дэвида, только я не понимала. Я пыталась, но… Даже думать об этом не хочу.

— Кажется, я не единственный, кто решил исчезнуть, — хмуро сказал Марио.

— Это другое. Для мужчины это по-другому. Мэтт, прошу, не надо. Возможно, я… я ошиблась, но дело сделано, я просто больше не могу. Пожалуйста, Мэтт. Если ты любишь меня…

Он снова взял ее за руку. Ее ладонь полностью уместилась в его ладони.

— Милая…

На секунду Томми показалось, что Марио заплачет. Однако он глубоко вдохнул и отпустил руку сестры.

— Ты видел Сюзи? — спросила Лисс.

Марио покачал головой.

— Лу уже пыталась на меня насесть по этому поводу. Даже не начинай.

— Лу сказала, она снова работает у Старра. Выглядит намного младше меня… держит себя в форме. Я имею в виду Сюзан. А Сюзи такая уж куколка, очень похожа на Клео Марию. Я отдала ей много вещей Клео. В конце концов, мы семья.

— Лисс, если ты не возражаешь, давай закроем эту тему.

На ее губах мелькнул намек на улыбку.

— В этом мы похожи. Но Мэтт, Сюзи — вторая внучка Сантелли. Зря ты отдал ее Сюзан.

— Ты представляешь меня отцом-одиночкой? А Люсии своих детей ты бы на воспитание доверила?

Лисс на секунду замолчала, накручивая на палец короткий локон, и снова Томми увидел ее прежнюю.

— Не думаю, что они оказались в намного худшем положении. Если бы я предвидела всё шесть лет назад… — она решительно тряхнула головой. — Неважно. Сюзи могла бы жить у нас. Дэйв любит детей. Он был бы рад, если бы у меня было пятеро. И Сюзи так похожа на Клео, она бы замечательно вписалась.

Или… — Лисс чуть помедлила. — Стелла за нее полжизни отдала бы. Ты же знаешь, она не может иметь своих детей, а из-за их образа жизни им никто не разрешит усыновление. Стелла даже пыталась уговорить Джонни где-нибудь осесть, чтобы усыновить ребенка.

Губы ее дрогнули.

— Если уж на то пошло, у меня есть на примете парочка детей. Если бы я конечно нашла способ ей их дать. Господи, я совсем как Лу, верно? Там хорошо, где нас нет.

Воцарилось долгое неловкое молчание.

— Где Джонни и Стелла сейчас, милая?

При резкой смене темы Лисс вздохнула с явным облегчением.

— Ты не видел то большое цирковое представление по телевизору? «Дни и ночи цирка». Джонни постановщик, а Стелла — одна из звезд. Прошлым летом показывали. Не смотрел?

— Я видел телевизор один раз — в баре. Но давай ты расскажешь нам об этом чуть позже, милая, — предложил Марио, глядя на часы. — Нам с Томом пора устанавливать аппарат.

Лисс гостила в доме четыре дня. На четвертый день она спустилась в зал и стояла позади Томми, наблюдая, как Марио работает с четырьмя мальчиками — Клэем и его одноклассниками.

Теперь, будучи взрослым, Томми видел, что Марио — прирожденный учитель. Он владел редкой способностью общаться со своими учениками неформально и дружески, не теряя при этом авторитета. Он мог смеяться с мальчиками, поддразнивать их, шутить, выслушивать. Но стоило ему щелкнуть пальцами и сказать: «Ну все, ребята, время поработать» — и дети тут же настраивались на серьезный лад. Томми ни разу не слышал, чтобы кто-то из них огрызнулся или возразил.

Лисс смотрела, как они один за другим раскачиваются и неуклюже падают в сетку.

— Знаешь, вряд ли из них выйдет толк. Даже из Клэя.

— Да ладно, зато им нравится. И для Марио это полезно.

В такие минуты Томми видел, как вместо взвинченного напряженного незнакомца перед ним появляется прежний Марио. Он все еще был слишком нервный и молчаливый, но в компании детей куда больше походил на самого себя.

— Вижу, — согласилась Лисс, глядя, как Марио закрепляет лонжу на поясе Бобби Мередита. — Мэтту на роду написано обзавестись полудесятком мальчишек.

Томми виновато вздрогнул, но Лисс с искренней улыбкой смотрела на брата.

Полдесятка сыновей — вот что она имела в виду.

— Тут есть что-то трагическое, Томми. Он был лучшим из Сантелли и будет последним. У него нет детей, кроме той малышки. Ребята Джо не хотят летать.

Барби уже бросила, а для Клэя это только игра. И у Джонни тоже не будет детей. Четыре поколения Сантелли достигли совершенства в лице Мэтта, и на нем же всё закончится.

— Ну, — сказал Томми, — по крайней мере, после него уже никто не скатится в посредственность. Как то семейство… три звезды в одном поколении, а дети — никто.

Лисс тронула его за руку.

— Наверное, тебе придется быть ему сыном. Похоже, единственным.

«Согласен, — подумал Томми, глядя на Марио на мостике. — Сыном и всем остальным, кого у него нет. Он — вся моя семья. Единственная семья».

Как-то днем Томми нашел в тренировочном зале Анжело.

— Мэтт дома?

— Наверху, ставит крысоловку в комнате Люсии.

— Том, хочешь поработать каскадером? Могу пристроить тебя. Сотня долларов за вызов.

— Спасибо, деньги нам пригодятся. Бог знает, во сколько обойдется оборудование.

— Отлично. Тогда тебе надо зарегистрироваться в профсоюзе.

Анжело сел на пол, прислонившись спиной к стене.

— Может, расскажешь, что тогда все-таки случилось? Почему ты сбежал?

Томми уставился на отполированный паркет. Возвышаться над Анжело было неудобно, и он тоже опустился на пол.

— Я разозлился, что его взяли к Фортунати, а меня нет. Стало завидно.

Анжело пожал плечами.

— Не старайся. Ты все время его выгораживал. Наверное, я должен поблагодарить тебя за то, что ты привел его обратно, как бы это ни получилось.

Люсия уже начинала сходить с ума. И все-таки мне интересно, Том. Вы двое так замечательно ладили, а потом вдруг — раз!

— Перестань. Я был глупым мальчишкой.

— Знаешь, — с тяжеловесным добродушием сказал Анжело, — ты мог бы прийти сюда. Ты же знаешь, это и твой дом. Папаша тоже так говорил. Ты часть семьи, как и любой из нас.

— Он всегда был добр ко мне. Я никогда его не забуду.

— Значит, это ради Папаши ты выследил Мэтта и привел домой?

Томми, опять смутившись, пожал плечами.

— Снова хотелось летать. А так как ни с кем, кроме Марио, я не работал… Альтернативой была карьера военного. А больше я ничего не умею.

— Тоже не сахар.

— Ну, ты от нас ушел, и мы это пережили.

Как и несколько лет назад, эта осторожная разведка — хоть и из лучших побуждений — здорово беспокоила.

Анжело, черт возьми, прекращай! Я знаю, что ты пытаешься из меня вытянуть! Ты хочешь услышать, что я порвал с Мэттом, потому что узнал, что он гей. Тебе понравилось бы узнать, что Мэтт начал ко мне приставать, поэтому я и ушел.

Только все было совсем не так, и Томми даже не мог этого сказать. Происходящее злило и уязвляло до глубины души.

— Мы в долгу перед тобой, Том.

— Если кто-то перед кем-то и в долгу, то это я. Я ушел по собственному желанию. Никто меня не выгонял. Марио умолял меня остаться.

— И все равно я чувствую ответственность. Это я позволил тебе с ним общаться.

Томми гадал, сколько еще выдержит, прежде чем взорвется.

— Я же говорю, я закатил истерику, а потом постыдился возвращаться.

Разговор вызывал воспоминания — болезненные, словно полузабытая зубная боль. Как он блуждал по улицам, толком не видя, куда идет. Как зашел в кафе, где единственным знакомым лицом оказался Эдди Кено. Как хотел забыться, и в конце концов… Воспоминания оборвались — чисто, как ножом, прочь, вон с глаз.

Анжело пристально посмотрел на него, потом пожал плечами.

— Ладно, парень. Раз ты хочешь так, пусть будет так.

— Оно и было так.

— Я чувствую себя виноватым. Ты был под моей ответственностью. По закону и морально. Зря я не взял тебя с собой, когда уходил из Вудс-Вэйленда.

— Я бы не пошел.

— Тебе бы пришлось. Ты был связан контрактом с семьей, а не с цирком, и к тому времени я был твоим опекуном. Думаешь, я не знаю, что вас уволили из-за Мэтта?

Не то чтобы я верю в ту грязь, которой поливал вас Коу Вэйленд, — Анжело смерил Томми острым взглядом, — но это Мэтт его избил и втянул вас в заварушку.

— Если бы Мэтт его не избил, это сделал бы я. Или Джонни. Он набрался. Никто из нас с ним бы не вышел.

— Неважно. Если бы я остался в номере, или забрал тебя с собой…

— Анжело, — Томми легонько пихнул его в плечо. — Забудь.

— Мэтту тоже досталось, парень. Я не собираюсь его защищать, нет, но когда он явился домой и обнаружил, что ты так и не пришел…

— Анжело, это было давно. Давай не будем, а? Что толку плакать над пролитым молоком?

— Ну хорошо, хорошо. В общем, я подкину тебе работу, но тебе надо вступить в профсоюз.

— Спасибо, обязательно.

Тем не менее, когда Анжело ушел, Томми испытал облегчение.

Немного погодя в зал спустился Марио и тут же спросил:

— Что хотел Анжело?

— Спрашивал, хочу ли я подработать каскадером. Я согласился.

— Эх, если бы ты уговорил его нас ловить. На меня ему плевать, а ради тебя он почти на все готов.

— Ревнуешь? — ласково поддел Томми прежде, чем сообразил, что Марио совсем не в настроении для подобных шуток. — На самом деле я намекал, но он не заинтересовался. И вообще, он имеет такое же право отказаться, как мы — продолжать летать.

— Я знаю, — Марио капризно уставился в стену. — Я не имею ничего против того, чтобы ловить тебя на тренировках. Но это никуда нас не заведет! И я тоже хочу летать. Если нам придется, Везунчик, я брошу полеты и буду тебя ловить. Если это будет наш единственный способ остаться вместе.

Он сказал так тогда и имел в виду: я тебе не позволю.

Томми никогда этого не просил. Даже если предлагали охотно, как дар любви. И Марио даже не помнил своего обещания, что было очень в его духе. Томми задумчиво посмотрел на тросы.

— Сколько ты весишь, Марио? Только точно.

— Сто сорок в шортах. А что?

— А то, что я сам вешу примерно столько же и ростом с Анжело. Почему бы мне тебя не ловить? У Папаши ведь получалось.

Марио моргнул.

— Такой маленький?

— Не такой уж я и маленький. Ты высокий и худой, поэтому выглядишь больше, но у тебя тонкая кость. У меня руки и ступни больше, чем у тебя. Джонни научил Стеллу его ловить. А он уж точно крупнее нее.

Марио покачал головой.

— Мне всегда нравилась точка зрения Барни Парриша. Он говорил, что ловитор должен быть достаточно крупным, чтобы принимать вес. К тому же я думал, что ты терпеть не можешь ловить.

— Не больше, чем ты, — отозвался Томми, хотя это была правда: он любил летать, а не ловить. — Не знаю, смогу ли удержать тебя на сложных трюках, но ты все равно пока не делаешь тройного. Давай я буду ловить, пока мы не найдем постоянного ловитора.

Марио явно сомневался.

— Везунчик, ты уверен, что этого хочешь?

— Так будет честно, — ответил Томми. — Теперь моя очередь.

Но начав тренировать ровный, как движения маятника, кач вниз головой — первый шаг в работе ловитора — он чувствовал странную тревогу. Томми когда-то учился этому, но успел забыть. Люсия приходила с ними — подавала Марио трапецию. Несмотря на протесты Томми, она настояла на том, чтобы ловиторку оборудовали «колыбелью» — специальной опорой для ног, которую обычно использовали женщины-ловиторы. С «колыбелью» шанс потерять хватку был куда меньше. Несколько дней Томми просто приноравливал свой кач к движениям пустой трапеции, а Люсия считала. Наконец, после многочисленных попыток, Марио сказал: «Ну что ж, попробуем».

Томми совсем забыл, что ловитор не видит рук вольтижера — только размытые очертания тела. Тем не менее, точные внутренние часы заставили его инстинктивно выбросить руки, и их запястья встретились с легким рывком.

— Видишь, — выдавил Томми. — Ничего сложного.

«У нас будто одно сердце на двоих», — подумал он на секунду и тут же забыл.

К его изумлению, оказалось, что выдерживать вес Марио ничуть не сложнее, чем свой собственный. А напряжение плечевых мышц было хотя и сильное, но совсем короткое.

Куда больше времени заняло оттачивание второй задачи ловитора, а именно умения отпустить вольтижера в нужный момент — чтобы тот угодил обратно на трапецию. Люсия целые дни наблюдала за их тренировками, и ее скептическое молчание беспокоило Томми. Ему хотелось, чтобы она хоть что-нибудь сказала — пусть даже и замечание. Как и в первое свое время работы с Сантелли, Томми жутко выматывался и дрожал от усталости. Руки и запястья постоянно болели: мышцы оказались слишком непривычны к такой нагрузке.

Анжело сдержал слово, и пять дней в неделю Томми работал на студии — падал то с лестниц, то в ванну, подменяя звезду эксцентрической комедии. Его удивляло, почему Марио ни разу не попробовал себя в этом деле, и впервые до него дошло, что для Марио с его судимостью некоторые двери навек закрыты. Но Марио — как с ним часто бывало — поднял эту тему по собственному почину.

Было уже поздно, и Томми в их общей комнате успел задремать — Люсия время от времени заговаривала о том, чтобы найти вторую комнату, но до дела так и не дошла — когда понял, что Марио не лежит рядом, а молча стоит у окна.

— Что случилось?

Томми не знал, что обеспокоен, пока не услышал собственный голос. Вообще-то, он полагал, что Марио поднялся в туалет или за сигаретой. Но когда слова эхом раскатились по темной комнате, Томми понял, что да, что-то не так, он просто этого не осознавал.

— Томми, тебе нравится работать каскадером?

— Ну да. И деньги мне не помешают.

— Мы настолько на мели?

— Ну, средства лишними не бывают. Если мы собираемся делать свой номер, деньги нам понадобятся. И новая сетка нужна.

— Что, утер мне нос? — спросил Марио со сдержанной пока жестокостью.

Томми сел в кровати.

— В смысле? Ты о чем?

— Тебе ведь нравится, что ты можешь делать то, чего я не могу?

Томми, все еще не понимая, таращился на него.

— Слушай, а ты бы предпочел, чтобы я объедал семью? Я не собираюсь сидеть ни у кого на шее. Нам просто надо принять тот факт, что, хотя мы и работаем вместе, иногда приходится разделяться. Я бы не стал поднимать шум, если бы ты снова начал преподавать в балетной школе. С чего ты на меня накинулся?

— Но ты подумал… — Марио шарил по столу в поисках сигарет. — Ты считаешь, что я злюсь из-за того, что Анжело предложил работу тебе, а не мне?

Вообще-то, Томми именно так и считал, но сейчас не согласился.

— Нет. Просто тебя что-то беспокоит.

Марио издал забавный звук, который с натяжкой можно было назвать смешком.

— Я недооценил Анжело. Я решил, что он не справится с искушением рассказать тебе, какой я трус. Что я до смерти боюсь, когда ты этим занимаешься, рискуя свернуть свою чертову шею, — его голос сорвался на полузадушенный хрип. — Не то чтобы это имело какое-то значение, но я почему-то много думаю об этой шее. Волнуюсь за нее.

Томми пораженно молчал. Если бы Марио вдруг вынес стекло, он и то удивился бы меньше.

— Анжело работает так каждый год. Ездит в родео, падает. Он в деле с тех пор, как на эту профессию появился спрос. Как-то предлагал и мне. Примерно в то время, когда я… вылетел из колледжа. И…

Томми услышал, как Марио тяжело сглотнул.

— Я запаниковал. Все запорол. Перепугался до усрачки.

— Господи, — пробормотал Томми, — ты пять лет работал над тройным сальто. А его, между прочим, называют «смертельный прыжок».

— Это другое. Совершенно не то же самое… совсем не то! Наверху я знаю, что делаю. Знаю, куда ведет каждое движение. А эти падения, когда надо, чтобы естественно, чтобы руки-ноги во все стороны, всякий раз по-другому. Я не могу. Это просто трусость.

— Не пори чушь, Марио! Падение есть падение… это инстинктивно получается!

— Анжело тоже так говорил, — сдавленно проговорил Марио. — Но у меня просто не выходит передать это послание из мозга в… мышцы, внутренности или куда там надо.

Разум убеждал Томми, что он задел больное место, угодил в неожиданный оплот нелогичности, что надо заканчивать разговор, но он не мог.

— Ну-ну, — сказал он, пытаясь по старой привычке перевести все в шутку. — Признайся, ты просто не можешь заставить себя сделать то, что не должно выглядеть красиво. Тебе нужны софиты и аплодисменты.

Дверца шкафа заскрипела, открываясь.

— Возможно, ты прав, — бесцветно отозвался Марио.

— Куда ты собрался?

— Никуда. Спи.

— Марио, я не имел в виду…

— Заткнись и спи.

Томми понимал, что любое слово сейчас только ухудшит ситуацию, поэтому снова растянулся на кровати. И в воцарившемся долгом молчании вдруг сообразил, что ничего не сказать будет еще хуже. Все эти излюбленные приступы отстраненности и неожиданные «оставь-меня-в-покое» были просто рефлексом, берущим, вероятно, корни из циркового детства, когда любая потребность во внимании и утешении постоянно откладывалась до конца представления или сезона. Теперь любое сочувствие ставило Марио в неловкое положение. Для него было важно выглядеть так, будто ему вообще не нужны ни тепло, ни внимание. Марио успел обуться, натянуть джинсы и был уже почти за дверью, когда Томми вскочил и бросился за ним.

— Немедленно возвращайся, идиот! Ты знаешь, что я ничего такого не хотел. Не будь дураком. Проклятье, Марио, мне теперь что, садиться и писать долбаный список вещей, которых боюсь я?

Марио расслабился, заулыбался и позволил вернуть себя в кровать. Уже засыпая, Томми обреченно подумал: «Я никогда не говорил, чего иногда боюсь больше всего. Тебя». И он знал, что, пока не наберется духу высказать это Марио, их отношения никогда не наладятся.

ГЛАВА 6

Был последний день уходящего года. К ужину приехала Барбара, но даже Томми дом казался пустым. Люсия, бегающая между гостиной и кухней, с полдесятка раз сообщила всем, кто попадался на пути, что это и на Новый год не похоже.

Она позвала Марио открыть бутылку вина — что по идее делало день праздничным — но дом все равно был полон призраков. Во всяком случае, Марио, молчаливый и хмурый, выглядел так, будто видел их в каждом углу.

Но к тому времени, как все переоделись в чистое к ужину, никто не заговаривал о недостающих именах. Они уже спускались, когда Марио прислушался.

— Машина, что ли? Может, Лисс и Дэвид из Сан-Франциско приехали? Лу хотя бы будет веселее.

Зазвонил звонок. Марио ускорил шаги.

— Но Лисс не стала бы звонить…

Люсия была уже внизу. Будучи еще на лестнице, Томми услышал ее восторженное восклицание и увидел, как она кидается обнимать Джонни. Когда он отпустил ее, Люсия вся светилась. Томми всегда подозревал, что если у нее и есть любимчики среди детей, так это Джонни. Хотя Люсия сильно беспокоилась из-за пропажи Марио, его она встречала далеко не так бурно.

— Мэтт, иди сюда, смотри…

— Мэтт? Он здесь?

Джонни быстрым шагом подошел к лестнице и заключил брата в объятия.

— Эй, дружище, я так и знал, что ты появишься, — сказал он, держа Марио за плечи и внимательно его разглядывая. — Где ты шатался? В тюрьме сидел, что ли?

— Вроде того. Потом как-нибудь расскажу, ладно? Рад тебя видеть, Джок.

Джонни протянул руку Томми.

— Привет, парень. А ты где пропадал?

— В армии, — ответил Томми.

Джонни, все такой же стройный, ясноглазый и неугомонный, походил на студента колледжа.

— А ты чем занимался?

— Ты что, нас не видел? Сетевое шоу, его везде крутили. «Дни и ночи цирка».

— Лисс что-то рассказывала, — сказал Марио. — Только там, где я был, не было телевизора.

— Ну и ладно, — Джонни выглядел расстроенным. — Зря ты так надолго исчез. Мы делали отдельный выпуск про Барни Парриша и тройное сальто. Джим больше не летает, остались только ты да Саймон Барри, а у него совершенно нет стиля!

Я хотел пригласить тебя, но ты куда-то испарился.

— Ради Бога, Джонни, ты в доме и десяти минут не пробыл, а уже налетел на брата, — укорила Стелла. — Привет, Марио. Рада, что ты вернулся!

— Вот если бы я тебя нашел, — не успокаивался Джонни, — ты мог бы прогреметь по всему Побережью! Какое было бы возвращение! С тройным…

— Я не делал тройного с тех пор, как разошелся с Лионелем, — перебил Марио.

— Ты не… — Джонни уставился на него с открытым ртом.

— Оставь его, Джонни, — твердо велела Стелла. — Иди вынеси сумки из машины.

Она протянула Томми обе руки. Стелла была дорого одета, носила красивую прическу и — впервые на памяти Томми — макияж. Он подумал, что если бы увидел ее где-нибудь, то наверняка не узнал бы. Но затем Томми взял ее за руки, и наваждение рассеялось: твердые мозолистые ладони гимнаста, сухие от канифоли, и короткие ногти. Под слоем лет, успеха и дорогой одежды скрывалась прежняя Стелла, его Стелла — как в те времена, когда они оба были чужими детьми в странной чужой семье. Почувствовав, наконец, что действительно оказался дома, Томми крепко обнял ее.

За длинным семейным столом все еще оставалось немало пустых мест, но Люсия, с удовлетворением глядя на Джо в дальнем конце стола, заметила, что сейчас все как в старые добрые времена.

— Прошлый раз был ужасным, — сказала она. — Джонни не мог выбраться из Нью-Йорка, а Анжело был в Нью-Мексико. А где Мэтт и Томми, мы вообще не знали.

Томми поймал себя на том, что думает о Люсии Сантелли с любопытством. Марио как-то рассказывал, что, хотя ее брак длился неполных семь лет, она больше никогда не помышляла о том, чтобы выйти замуж. Папаша Тони однажды сказал:

«Наше семейство пожирает людей заживо». Оно пожрало и Люсию. Во всяком случае, она предпочла эту семью собственной. Томми мрачно подумал, что поступил так же: вместо того, чтобы обзавестись собственной семьей, вернулся в приемную. Джо, как старший, разливал вино. Мир мог меняться, но Сантелли оставались прежними.

— Чем вы займетесь летом, Джонни? — спросила Люсия. — Вернетесь к Старру?

— В этом нет будущего. Тот цирк, который мы знали, мертв.

— Не верю, — заспорила Люсия.

— Веришь ты или нет, но это правда. Остался только Старр да с десяток мелких шоу, колесящих по трущобам, вот и все. Кому охота возить целый цирк по железной дороге, когда любой зоопарк, любое шоу в мире можно найти прямо по ту сторону телевизионного экрана? Телевидение погубило водевили, а вскоре покончит и с цирком.

— Телевидение? — изумленно переспросила Люсия.

— Телевидение — будущее развлекательной индустрии, Лу.

— Нет! — запротестовала она. — Кто захочет сидеть дома и смотреть в маленький ящик, когда можно выйти куда-нибудь всей семьей? Это просто поветрие. В этом доме никогда не будет телевизора.

— Подожди и увидишь, Лу. Лет через десять телевизор станет такой же привычной деталью быта, как машина и радио. Он появится в каждой семье.

— Ну конечно, — проворчал Анжело. — Десять лет назад болтали, что к теперешнему году у каждой семьи будет личный вертолет. И парковка на крыше.

Люсия покачала головой.

— Только не говорите мне, что придет день, когда никто не будет интересоваться странными необычными вещами, которые мало кому под силу…

— Я этого не говорил. Просто старомодные зрелища уступят место новым. Старр уже отказался от шапито, ты разве не слышала? Теперь они собираются выступать только на больших площадках, вроде Мэдисон-сквер-гарден. Где-то на задворках есть еще парочка шапито, но они долго не протянут. Сколько сейчас шоу в «Билборде»? — Джонни не ожидал ответа. — А двадцать лет назад было больше сотни. Видишь? Людские представления о развлечениях — вот, что меняется. Но интерес к акробатам будет всегда. Чем легче становится жизнь, тем сильнее людей тянет к острым ощущениям. И телевидение сюда прекрасно вписывается.

— Значит, я еще поработаю, — добродушно заметил Марио.

— Разумеется! Просто тебя будут показывать по телевизору. Мы планируем еще одно шоу весной — с теми же спонсорами, которые вкладывали деньги в «Дни и ночи цирка». Ну что, Мэтт, готов снова летать?

— Нам нужен ловитор, — сказал Марио.

Джонни кивнул.

— Нет проблем. Я найду вам ловитора, а если нет — буду ловить сам. Помнится, ты смотрелся впечатляюще.

— А какая разница? — поддел Марио. — На этих экранах… сколько они там, фут по диагонали?.. все равно никто ничего не разглядит. Гимнаст на них будет два-три дюйма высотой.

— Да, но представь, на тебя будут смотреть миллионы людей! А ты знаешь, что такое макросъемочный объектив? Люди смогут увидеть полет совсем близко. А еще сейчас есть замедленная съемка…

— Напридумывали выкрутасов, — сказал Анжело. — Какой смысл смотреть полет в замедлении? В скорости как раз все и дело.

Джонни яростно замотал головой.

— Нет, ты неправ, Анжело. Эту съемку используют в бейсболе, в футболе, чтобы ты мог во всех подробностях разглядеть, как бегущий занимает базу. Точно так же можно увидеть тройное, если оно слишком быстрое для невооруженного глаза. Помнишь, как после каждого представления подходят люди, спрашивают, интересуются, как у нас все устроено, как все получается? А теперь мы можем им это показать.

Весь вечер Джонни буквально бурлил энергией, энтузиазмом и тысячей планов.

— Тебе нужен менеджер, Мэтт. И каждый скажет, что я лучший в этом деле. Пока тебя не было, я работал над фильмом… правда, не срослось… о жизни Барни Парриша. Хочешь фокус-покус? Что бы ты сказал, если бы я сделал тройное?

— Не поверил бы, — отрезал Марио. — Ты? Да ни в жизни.

— Джанни, ты смеешься над братом… — укорила Люсия.

— Анжело, расскажи им.

Анжело со смехом покачал головой.

— А я это видел, но все равно не верю. Но только потому, что знаю, как все было сделано. Я тогда ничего не сказал тебе, Люсия, потому что не хотел, чтобы ты решила, будто я вернулся к полетам. Но когда они работали над этим фильмом про Парриша — который так и не вышел — мы с Джонни несколько дней дублировали актеров. Он летал, а я ловил.

— Джонни, но ты же не собираешься сказать, что сделал тройное? — спросила Люсия.

— Не-а, не сделал. Но очень правдоподобно его изобразил. Я раз пять покрутил двойное заднее, потом они все порезали и смонтировали. Фальшивка, обычная работа с пленкой.

— По-моему, это нечестно, — протянула Люсия.

Джонни пожал плечами.

— Это шоу-бизнес. Саймон Барри делал одно тройное на камеру, но мое поддельное выглядит лучше, чем его настоящее. Впрочем, если бы я сделал настоящее, половина зрителей все равно бы не поверила.

— А что случилось с фильмом? — поинтересовался Марио.

— Его не доделали.

— Деньги кончились, — вставил Анжело. — И были какие-то проблемы с профсоюзом. Правда, я как-то слышал, якобы съемки собираются продолжить.

Будто бы есть актер, Барт Ридер, который очень хочет в нем сняться.

— Да ну его, этот фильм, — отмахнулся Джонни. — Он какой-то невезучий.

Но Марио хмурился, зацепившись за последние слова Анжело.

— Барт Ридер? Я когда-то знал парня с таким именем. Он начинал в театре, потом подался в кино, а потом я упустил его из виду. Интересно, это он и есть?

— Никогда его не встречал, — сказал Джонни. — Уж не знаю, стоит ли он чего-то, но по слухам как романтический герой он нарасхват. Играет в исторических фильмах с Луизой Ланарт. Его называют лучшим со времен Валентино[3]. Но большинство актеров в наши дни не умеют играть. А если включишь радио, то быстро убедишься, что большинство певцов не умеют петь.

— О, он хороший актер, — возразил Анжело. — Очень хороший. И умеет держаться.

Я дублировал его в одном фильме про пиратов. На самом деле ему не нужен был дублер… он бы и сам мог все сделать… но студия боялась, как бы он не испортил эту девичью мечту, которая у него вместо лица.

Джонни захохотал, откинув голову

— Вот она, реклама! Объявить Барта Ридера величайшим романтическим героем… Между нами говоря, он самый отъявленный гомик во всем Голливуде!

— Отъявленный кто? — озадачилась Люсия.

Анжело шепотом сказал что-то по-итальянски, и она покраснела.

— Но пусть даже и так, — продолжал Джонни, — женщины на него буквально вешаются — от девочек до бабушек. По сравнению с этим мои фальшивые тройные не такой уж и обман.

— Мэтт, — скривилась Люсия, — откуда у тебя такие знакомства?

— Да я даже не уверен, что это он, — ответил Марио нарочито небрежно. — Парень с такой фамилией приходил бывало в балетную школу, брал уроки акробатики.

Ездил на спортивной машине… я пару раз ходил с ним на гонки. А потом он получил несколько больших ролей, и наши пути разошлись.

Но Томми вспомнил давний разговор, который слушал тогда, толком не понимая.

Забирай мою долю Ридера, я только рад буду.

А рассказывая, как попал в тюрьму в юности, Марио обронил: Я слишком боялся звонить Джо или Анжело и не мог дозвониться до Барта.

— В любом случае, — сказал Джонни, — мы от него балдеть не собираемся. Просто еще одно доказательство того, что пресс-служба способна на многое. Я хочу податься в телеиндустрию. Там сейчас большие деньги, не то что в живых выступлениях. А ловиторов вокруг пруд пруди.

— Не таких, какие мне нужны, — покачал головой Марио.

— Неважно. Новый выпуск я собираюсь полностью построить вокруг тебя. Ты всегда рвался на вершину, старший братец, и к тому времени, как я с тобой закончу, все будут о тебе знать!

Невозможно было не проникнуться его энтузиазмом. Джонни поднял бокал.

— Ну что, Мэтт? Мы все еще Летающие Сантелли, разве не так? Мы еще не ушли с манежа!

Томми колебался. Все это казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой.

Просто очередной из грандиозных планов Джонни. И все-таки идея пробуждала воспоминания, тревожила старые мечты и амбиции, которые ему самому казались забытыми. А теперь они имели шанс воплотиться в Марио.

— Это приносит какие-то деньги? — осторожно осведомился он.

— Какие-то деньги? — рассмеялся Джонни, взмахнув рукой. — Пара звонков спонсорам, и меня буквально завалят контрактами. Подожди немного — и увидишь, какие это приносит деньги.

Поднеся бокал к губам, он отпил немного и дождался, пока остальные последуют его примеру.

— За Летающих Сантелли… ancor!

Медленно подняв собственный бокал, Томми пригубил знакомый вкус вина (которое никогда не любил) и подумал: «Забавно. Джонни так яро выступал против семейных традиций, а теперь он вылитый Папаша. Лет через сорок он даже выглядеть будет так же». Оглядывая семью, поддержавшую тост, Томми задался вопросом, заметил ли это кто-то, кроме него.

Джонни болтал не умолкая до самой полуночи, из него так и сыпались идеи.

— Помнишь, Мэтт, как в детстве мы мечтали о большом номере? Покрасить стропы в серебряный, а все, за что не надо держаться, посыпать блестками, чтобы сверкало. И разноцветная подсветка. И даже перекладину трапеции… придумать что-нибудь такое, чтобы блестело, но не скользило. А вместо трико и леотардов взять какие-нибудь причудливые футуристические костюмы… что-то цвета металлик… изобразить реактивный двигатель, космический полет.

— И ракетные ранцы, как у Бака Роджерса?[4] — с мягкой иронией спросил Томми.

— А что? Осталось каких-то пятьдесят лет до нового века!

— А я думал, что единственный в семье интересуюсь научной фантастикой, — заметил Марио.

— Мэтт, воздушная трапеция — это и есть научная фантастика! — Джонни сидел, поджав под себя ногу — грациозный, бесшабашный, улыбающийся. — На пределе человеческих возможностей! Все законы движения, динамики… Это стремление человечества к недостижимому.

— Как старая фотография Люсии, — пробормотала Стелла. — Полеты во сне.

— Точно! — взволнованно сказал Джонни. — Да! Назовем его «Полеты во сне»! Мимолетная, как сновидение, фантазия, замедленная съемка, парение…

Марио, задумавшись, смежил веки.

— Полеты во сне. Анжело что-то такое говорил. Что это самая древняя мечта человечества. На психологическом уровне.

— Я ничего не смыслю в психологии, — сказал Джонни, — но шоу выйдет что надо.

Людей проберет до печенок. Наверняка в глубине души каждый хочет летать, и мы им это дадим.

Он посмотрел на Стеллу сияющими глазами.

— Так и знал, что ты скажешь верные слова в верный момент! Умница!

— На самом деле это идея Люсии, — рассмеялась Стелла.

Но Томми заметил, что за яркой хрупкой внешней оболочкой она осталась все той же прежней Стеллой — тихой и основательной. Просто научилась маскировать свое молчание под живостью и преувеличенным интересом к происходящему.

— Я рада, что смогла хоть чем-то помочь, — сказала Люсия почти завистливо. — Со всеми этими разговорами о научной фантастике и костюмах будущего я чувствую себя отсталой!

— Ты очень сильно помогаешь, — ухмыльнулся Джонни.

— Шшш, — напомнила Стелла. — Полночь.

Часы пробили двенадцать. Джонни обнял Стеллу и поцеловал — долго и нежно.

Джо со смехом приобнял Люсию, а спустя секунду Анжело, хихикнув, привлек к себе Тессу и чмокнул ее в щеку. Марио галантно обвил рукой плечи Барбары. А затем Джонни и Стелла втянули в свой круг и его, и Томми.

— Давайте надеяться, что этот год станет счастливым для всех нас, — объявил Марио.

Его пальцы сжали ладонь Томми, но от скрытности этого жеста Томми сделалось грустно. Его снова буквально ткнули носом в тот факт, что, несмотря на принадлежность к этой семье и Марио, сама сущность их отношений вводит всех в заблуждение. Стелла сочувственно улыбнулась ему, но Томми отвел глаза.

Стелла вошла в семью так, как он никогда не сможет. Он отвернулся от Марио, зная, что, даже если бы мог поговорить с ним о своих чувствах, тот не смог бы его утешить.

Я не могу падать за тебя, Везунчик.

Вскоре после полуночи Джо поцеловал дочь и пошел наверх. Тесса засыпала на ходу, и Люсия отвела ее в спальню. Один за другим домочадцы расходились, но Томми и Барбара продолжали сидеть в гостиной. Барбаре исполнилось двадцать — крупная крепкая девушка с каштановыми волосами, собранными в гладкий пучок на затылке.

— Семейка в своем репертуаре, — усмехнулась она, свернувшись на коврике у камина. — Особенно в Новый год. Раз в год можно и потерпеть, но если бы меня заставили жить здесь все время, я бы сошла с ума. Поэтому я здесь и не живу.

— Ты была достаточно безумной, чтобы летать, — заметил Томми.

— Иногда я скучаю по полетам, — призналась она, упираясь круглым подбородком в ладони. — Я хотела летать, но не хотела быть Сантелли. Видишь разницу?

Томми видел. Не понимал, но видел.

— Я еще никому не говорила, — сказала Барбара, — но, наверное, если я получу хорошую роль в кино, то все откроется. В отделе кадров киностудии меня зарегистрировали как Барбару Клэйтон. Это фамилия моей матери… ты ее не видел. Клэй пользуется маминой фамилией как именем, но на самом деле он Джо-младший, ты знаешь.

Томми не знал, но не удивился.

— Я бы не осмелилась на это, если бы Папаша Тони был жив, — продолжала Барбара. — И наверняка папа взбесится и тетя Лу тоже. Но я не похожа на итальянку и не хочу, чтобы на меня повесили стереотип и заставляли играть плохих девчонок. Такие роли обычно и достаются итальянским актрисам. Сомбреро и мятые юбки в вестернах. Знаешь, меня крестили Люсией Барбарой Сантелли, но когда я пошла в школу, то буянила, пока меня не стали звать просто Барбарой. Лисс тоже окрестили Люсией, но две Люсии в номере создавали бы много путаницы, и ее стали звать Элисса. А в ее свидетельстве о рождении стоит «Люсия Клео».

Все это было для Томми совершенно непостижимо.

— Я всегда хотел только летать, — сказал он.

— Я знаю. Первое время я была дублершей Лилиан Уитни… Раз пять-шесть ловила и сделала двойное назад. И каскадером была… дядя Анжело всех знает в этом деле. Еще одна причина, по которой я не хочу жить в этом доме. Звонят-то мне как Барбаре Клэйтон. Так и представляю, как Люсия берет трубку и отвечает, что здесь такие не живут.

— По-моему, Анжело бы понял, — поделился Томми. — Он же отпустил Марио в колледж.

— Дядя Анжело? — Барбара скептически пожала плечами. — Наше семейство — Господь, а дядя Анжело пророк его.

Она уставилась в угасающий огонь.

— Забавно. Я всегда думала, что если и поделюсь этим с кем-то, то это будет Марио. Он был отличным танцором. И всегда держался на расстоянии от семьи, жил отдельно, работал отдельно и все такое. И вот он здесь, снова дома.

— Наверное, семья многое для него значит.

— Все равно не понимаю. Да и Джонни… Он, когда был моложе, даже не пользовался семейной фамилией. Вел себя так, будто только и мечтал быть сам по себе. А сегодня можно подумать, что он всю жизнь мечтал возродить семейный номер. «За Летающих Сантелли — ancor!» Был бы это Марио, я бы еще поняла. Но Джонни…

Томми вспомнил утро, когда с Джонни слетела маска демонстративного равнодушия к семье.

— Может, это потому, что он знает, что у него и Стеллы никогда не будет собственной семьи.

— Может быть, — согласилась Барбара. — Но, по-моему, без детей в этом смысле легче. Именно дети приковали Лисс к земле.

— Так не всегда получается, — возразил Томми. — У Люсии было четверо, и она работала, пока не покалечилась.

Но Барбара уже думала о чем-то своем.

— Когда мы были детьми и ходили в кино по субботам… помнишь?.. тетя Лу сказала, что мне надо выйти за тебя, когда мы вырастем. Чтобы удержать тебя в семейном номере, — она искоса глянула на Томми из-под разлетающихся бровей.

— Но ты нашел другой способ, не так ли?

— Не понимаю, о чем ты, — отозвался Томми, хотя все понимал, и она об этом знала.

— Слушай, я в курсе про Марио всю жизнь. Он мой любимый кузен. Правда, я для него была просто ребенком, вроде Тесс… Ему вообще ни до кого не было дела, кроме Лисс, а та его совершенно не понимала. Я люблю Лисс, но она такая глупышка. А я поняла, что он чувствует к тебе, как только он привел тебя домой.

В балетной школе чего только не насмотришься.

Томми стало неловко.

— Да ладно, Барби, он женат.

— Я видела его жену. И я знаю, сколько это длилось. Сьюзан никогда ни о ком и ни о чем особенно не заботилась, так что из-за нее я сон не теряла. Многие парни так делают. Этот брак успокоил тетю Люсию. Я это к чему… — она обхватила его ладонь длинными тонкими пальцами. — Если тебе вдруг понадобится жениться… по той же причине, чтобы замять какой-то скандал или еще что… все останется в семье.

Она смотрела понимающими глазами, и Томми смутился.

— По-моему, это будет жутко нечестно по отношению к тебе.

Барбара тихо рассмеялась.

— Не беспокойся. У нас всегда была бы возможность разыграть крупную ссору и жить раздельно. Просто, если бы я вышла замуж, тете Лу пришлось бы признать, что я уже большая девочка и имею право на собственную жизнь. От этого брака я бы получила больше, чем ты.

Томми неловко улыбнулся.

— Хорошенький способ начать новый год! А представь, что ты бы в самом деле захотела замуж, а уже вышла за меня. А если бы ты в кого-то влюбилась?

Барбара села.

— Я бы побоялась выходить за того, кого люблю. По-моему, лучше по-другому. Папа женился на маме ради номера, и, когда она умерла, так и остался холостяком. А Папаша Тони как-то рассказывал, что до свадьбы ни разу не общался с бабушкой Карлой наедине. И у них тоже все прекрасно вышло. То было в старой стране, и она была Фортунати. А Джонни и Стелла? Где ты еще увидишь такую пару? Воркуют, как голубки. Зато Лисс вышла за городского, вроде бы по любви, но они с Дэйвом едва друг друга терпят! Причем развестись она не может, потому что католикам запрещено.

— Марио развелся, — заметил Томми.

Ничего другого на ум не пришло.

— И его отлучили. Но мы с тобой могли бы жениться, а потом получить… решение о признании брака недействительным. И если бы я вдруг в самом деле захотела выйти замуж, мы оба всегда бы могли поклясться, что не женаты, — она уставилась в пол. — Брак по расчету, так это называют. Нам бы в самом деле было удобно.

Томми не знал ни что сказать, ни куда смотреть. И попытался нервно отшутиться.

— Боже, как все внезапно!

Барбара придвинулась ближе.

— Ты единственный, кто не получил новогоднего поцелуя, — сказала она и подставила губы.

Томми, захваченный отстраненным изумлением, чувствовал, как она прижимается к нему, как ее губы открываются под его ртом. Смущение в нем боролось с негодованием. Женщины часто вешались на него, но Барбара ведь была членом семьи! В приступе злости он притянул ее ближе и поцеловал яростно и глубоко.

Когда он, наконец, разжал руки, она едва дышала и вся раскраснелась, но гнев ее быстро прошел.

— Кажется, я сама напросилась. Ты злишься на меня, Томми?

— Злюсь? Нет. Просто не понимаю, что ты пытаешься доказать.

Эта сцена, пусть странная и довольно неприятная, прояснила для него кое-что, чего он раньше не понимал о Марио. Ему бы этого не хотелось, но так было легче, проще. Теперь он знал, почему так много гомосексуалов женятся. Легко сделать, трудно критиковать, к тому же, разводов хватает и среди традиционных пар. Но Барбара заслуживала лучшего.

— Давай начнем сначала, Барби, — сказал он. — Наверное, ты хотела такой поцелуй?

Он нежно, как ребенка, поцеловал ее в сомкнутые губы.

— Счастливого Нового года, Барби. И спасибо тебе.

ГЛАВА 7

Джонни сдержал слово. Следующие четыре дня Люсия ворчала на него за количество дальних звонков, но не успела неделя подойти к концу, как на руках у него были контракты на специальный выпуск, готовящийся к весне, и Марио с Томми их подписали. Было заказано необходимое оборудование, Люсия начала работать над костюмами, а в зале снова стали проводиться тренировки.

Джонни согласился ловить и был неизменно хорош в этом деле. Прежнее его мастерство не померкло, зато ушло безрассудство. Но настоящим потрясением оказалась Стелла. Томми понял, что она, пожалуй, лучшая воздушная гимнастка, которую он видел со времен Клео Фортунати. Он не удивился, когда спустя неделю работы Марио предложил:

— Пусть Стелла сделает пассаж, она лучше смотрится.

Томми без споров сдал позиции, но, глядя, как Марио и Стелла летят вместе, ощутил горечь, которая при ближайшем рассмотрении очутилась завистью.

Как они великолепны вместе!

Стеллу трудно было назвать красивой, но Томми, глядя с мостика, как она летит в ждущие руки Джонни, начал догадываться, что именно сделало Марио звездой Вудс-Вэйленда — не просто хорошим артистом, а звездой. Может, самообладание и живость, сквозившие в каждом движении, а может, просто воодушевление, которое вызывало у каждого зрителя искреннее восхищение.

Что бы это ни было, а Томми с унынием видел, что сейчас в Марио этого нет. Он делал все трюки тщательно и аккуратно, однако понятно было, что именно Стелла, не Марио, придает номеру изюминку.

Возможно, когда к Марио вернутся силы и уверенность, вернется и этот его особый дар. Пока же Томми не знал, как критиковать Марио и стоит ли вообще ему что-то говорить. Непонятно было, делает ли он то, чего не следует, или не делает того, что как раз следовало бы сделать. При воспоминаниях о днях, когда Марио совершал тройное сальто в руки Анжело, Томми чувствовал, как болит сердце.

Для Джонни все выглядит нормальным — ведь это означает, что Стелла станет звездой.

Да и сам он с горечью осознавал, что, пока Марио будет в таком состоянии, смотреть станут только на Стеллу.

Джонни, впрочем, тоже чуял неладное, просто, наверное, не понимал, что именно не так. Но вид у него был озабоченный. В какой-то момент он сказал:

— Тебе, Мэтт, не хватает зрелищности. Ты хорош, ты один из лучших. Но все, что ты делаешь, выглядит таким простым, что никто не замечает. Немного усилий — и можно заставить толпу ахать даже при виде простого сальто в сетку.

— На такую толпу мне плевать, — ухмыльнулся Марио.

— Черт возьми, Мэтт, цирк — это сплошная показуха и всегда был показухой. Ты когда-нибудь смотрел… в смысле, как следует… альбомы Люсии?

— Вот еще, если я захочу почитать, найду что-нибудь получше.

— Значит, ты не понимаешь, о чем я говорю. Лу никогда не была такой уж великой и не делала ничего грандиозного. Но она умела себя подать и пятнадцать лет считалась звездой. Клео такой славы не получила, хотя летала в три раза лучше.

— Брось… — заспорил Марио, но не особенно яро.

— Клео такая же, как ты, Мэтт. В ее исполнении все выглядит жутко простым.

— Дело в мастерстве… — начал было Марио.

Это был старый спор, и Джонни не стал дожидаться, пока он разгорится.

— С мастерством все понятно, но ты должен правильно подать то, что делаешь, чтобы люди это оценили.

Марио пожал плечами.

— Ты босс.

И даже эта сговорчивость встревожила Томми. В былые времена Марио бы не упустил возможности заставить Джонни замолчать.

До прямого конфликта один раз все-таки дошло — по поводу использования лонжи. Марио выносил ее в качестве дополнительной страховки для подростков, которых учил. Но когда увидел, как Джонни прилаживает ремень к поясу

Стеллы, хмыкнул:

— Мы так низко пали, Джонни?

Томми, слушающий все это, понимал, что оскорбление несправедливо. Анжело как-то заставлял Лисс носить лонжу — в тот год, когда они готовились к смотру у Фортунати. И Джонни об этом тоже знал.

— Я разрешаю Стелле попробовать два с половиной и не хочу, чтобы она неудачно упала.

— Почему? Это же лучший способ научиться.

Джонни пожал плечами.

— Твои спартанские методы несколько устарели. Так она будет учиться без особых проблем, пока не уловит ритм. Все поймет без риска какой-нибудь глупой травмы.

— С этой штуковиной она никогда ничего не поймет. Лонжа все сделает за нее.

— Чушь собачья, — отрезал Джонни так, будто на этот аргумент не стоило даже дыхание тратить. — Томми, ты не делаешь два с половиной? Бьюсь об заклад, с лонжей ты бы научился в два раза быстрее.

Томми задумчиво посмотрел на лонжу.

— Я хотел попробовать в тот год, когда мы были с Вудс-Вэйлендом, но Папаша не позволил.

— Если ты будешь его делать, — запальчиво сказал Марио, — то учиться будешь правильно и без всяких долбаных прибамбасов. Научишься, как падать и не свернуть себе шею. А ты, Джонни, если тебе есть хоть какое-то дело до Стеллы, имей в виду: учиться надо правильно!

Глаза Джонни полыхнули.

— Да пошел ты, Мэтт! Я буду учить свою жену, а ты учи своего… — он запнулся, и какие-то полсекунды в его молчании были лишними, — своего партнера. И избавь меня от своих блестящих замечаний, синьор Марио!

— Мой способ был вполне хорош для Барни Парриша! Может, для тебя и Стеллы он недостаточно хорош, но я собираюсь и впредь его придерживаться!

Клэй был самым ярым сторонником Джонни. Марио еще не разрешал ему летать, позволяя — как в свое время Томми — только раскачиваться и падать. Однако с попустительства Джонни Клэй начал учиться кое-каким простейшим трюкам и вскоре смог, сняв лонжу, полететь в руки Джонни, не проделав при этом и четверти падений, доставшихся на долю Томми в том же возрасте.

— Ну и что? — заявил Марио, когда Джонни указал ему на это обстоятельство. — Конечно, он делает все правильно, но это чувство времени, когда замечаешь доли секунды, в нем не выработалось. Он даже толком не знает, как падать.

Разумеется, если все будет нормально, он упадет правильно, но это еще не инстинкт. Я переживал падения, которые могли бы стать смертельными, только потому, что натренировался падать после любой мыслимой ошибки. Умение падать — настоящее умение — не дало Джо и Люсии убиться. Клэй этого не умеет, а с тобой так и не научится.

Джонни начал было отвечать, но прикусил язык.

— Ладно, Мэтт. Ты учишь по-своему, я — по-своему. Просто подождем, пока Клэю исполнится столько же, сколько сейчас Томми, и посмотрим, кто из них лучше.

Марио нахмурился и открыл рот, чтобы возразить, но Джонни оборвал его:

— Остынь, Мэтт, я не собираюсь об этом с тобой спорить.

Несколькими днями позже рано утром Томми вызвали в студию. Задание оказалось простым — нырнуть в окно из «сахарного стекла», которое хоть и могло поранить при неосторожном обращении, но не разлеталось на мелкие осколки — и вскоре после полудня он был свободен. Получив чек в офисе, Томми позвонил Марио, чтобы тот подъехал и забрал его. Пока он ждал, из ворот вышел худощавый привлекательный мужчина лет тридцати с небольшим. Лицо его показалось Томми смутно знакомым.

Направившись было к стоянке, мужчина притормозил, обернулся и посмотрел на Томми с легкой улыбкой.

— Кажется, спички кончились. У вас не будет огонька?

Томми порылся в карманах.

— Я мало курю, но где-то есть. Подождите минутку.

Он искал спички, а мужчина изучал его с пристальным интересом, который Томми — после лет, проведенных в армии — интерпретировал очень быстро. И хотя обычно принимал подобные знаки внимания вполне доброжелательно, сейчас почему-то рассердился.

Черт! Старо как мир, а я повелся!

Впрочем, вежливо отшивать он тоже научился — следовало просто притвориться, будто принял просьбу за честную монету, дать парню спички и ретироваться, ни словом, ни видом не показав, что понял намек. Подняв глаза, Томми увидел идущего к ним Марио и ровно сказал:

— Кажется, у меня нет, но, может, у моего брата что-нибудь найдется.

— Пришлось парковаться за углом, — объяснил Марио, приблизившись. — Там пара грузовиков…

Незнакомец глянул на него, и Марио умолк.

— Мэтт! Ты где прятался?

Секунду Марио смотрел пустыми глазами, потом во взгляде его сверкнуло узнавание.

— Барт! Я тебя и не признал!

Они пожали руки.

— Томми, ты знаком с Бартом Ридером?

Барт, ощупывая Томми взглядом, протянул:

— Я как раз пытался познакомиться.

— Похоже, твой приемчик не сработал, дорогой, — хихикнул Марио. — Барт, это Том Зейн.

Томми вздрогнул: обычно Марио за пределами дома настаивал на том, чтобы звать его своим младшим братом. А потом сообразил. Барт знал Марио не один год, причем, скорее всего, они приходились друг другу не просто приятелями.

Так что Барт наверняка был в курсе, сколько у Марио братьев и как их зовут.

Он принял протянутую руку — аккуратную, ухоженную, но сильную. Рукопожатие длилось на секунду дольше, чем того требовала обычная вежливость.

— Необычайно рад знакомству. Мэтт, ты случайно не снимаешься в этом новом мюзикле?

— Нет, я сейчас не танцую. Просто заехал забрать Томми.

— Как мило, — пробормотал Ридер.

Подоплека этого замечания была ясна как день. Таким вещам учишься быстро: определенный тон, интонация, слова, которые посторонний не станет использовать и в то же время не поймет. Тебе приходится. Ошибка может привести к катастрофе, вылившись в лучшем случае в конфуз, в худшем — в арест.

Каждому гомосексуалу приходится учиться с этим жить. Ну да. Джонни же говорил, что он самый отъявленный гомик во всем Голливуде.

Томми слушал разговор, чувствуя былое отвращение к нарочитой преувеличенной женственности жаргона. Теперь он, конечно, понимал, зачем это надо. В армии он и сам им пользовался — хороший способ прощупать почву, если не уверен в собеседнике. Вроде системы «пароль-отзыв»: фамилия, звание, личный номер. И все равно этот жаргон Томми не нравился.

— Я пытался искать тебя несколько лет назад, но ты совершенно пропал из виду. Где ты был?

— Да так, то там, то тут.

Барт все еще поглядывал на Томми.

— Вы, ребята, торопитесь? Может, я куплю вам выпить?

Марио тоже посмотрел на Томми.

— Что думаешь?

— Почему бы и нет.

Как бы Томми не претил щебет представителей этой субкультуры, радостно было снова видеть, как Марио живо чем-то интересуется.

— Моя машина на стоянке, — показал Ридер.

Барт водил маленький серебристый MG, и Томми против воли ощутил проблеск интереса. Он не сидел в MG с тех пор, как Стелла пустила его за руль своего старого автомобиля. И очень жалел, что сбережений, сделанных за время службы, не хватило, чтобы купить машину, которая на самом деле пришлась бы ему по вкусу.

Ридер заметил его восхищение.

— Хочешь вести?

Томми, хоть и соблазненный, не уступил искушению.

— Спасибо, но не уверен, что справлюсь.

— Она такая маленькая, — мурлыкнул Ридер. — Придется сидеть друг у друга на коленях.

Марио и Томми втиснулись на одноместное сиденье, и Ридер отвез их в местный бар.

— Скучное консервативное заведение. В моем контракте прописан пункт, который запрещает мне посещать некоторые места.

— Представляю, — сухо сказал Марио. — Я слышал слухи.

— Ох, а я был таким хорошим мальчиком, таким осторожным!

В баре было темнее, чем обычно. Музыкальный автомат молчал. В такой ранний час большинство столов пустовали, только в дальнем углу сидели двое молодых мужчин, и даже в полутьме Томми сумел разглядеть, что они держатся за руки. Пришлось напомнить себе, что его неприязнь нелогична.

Что ты пытаешься утаить? Ридер раскрыл тебя еще до того, как узнал Марио.

Томми говорил себе, что ему неприятны только крикливость и демонстративность, затем разозлился на собственное лицемерие. Они просто честнее тебя, вот и все.

— Давайте выберем столик. Что вы пьете? Пиво, Томми? А ты любил джин-тоник, да, Мэтт?

— Ты меня с кем-то перепутал… я не употребляю крепкого, помнишь? Пиво.

— О вкусах не спорят, — Барт заказал себе виски с содовой, но Томми заметил, что отпил он совсем чуть-чуть. — Твои родственники работали в цирке, так, Мэтт?

— И до сих пор работают.

— Ты ведь знаешь, что сейчас снимают фильм о жизни Барни Парриша?

— Знаю, что снимали, — сказал Марио. — Мой брат и дядя дублировали там актеров. Но дядя сказал, что фильм так и не закончили… денег не хватило или что.

— Это верно, но сейчас за него снова взялись. Анжело Сантелли… он же тебе кем-то приходится? Он там каскадер. И какой мужчина!

— Только ему не говори, — полушутливо предупредил Марио. — Он гомофоб каких поискать.

— Жалость-то какая, — вздохнул Барт. — Ты уверен, сладкий?

Марио хохотнул.

— Если хочешь, попробуй, но не приходи жаловаться, когда он тебе все зубы выбьет. Джонни делал документальное шоу про цирк… «Дни и ночи цирка», что-то такое.

— Я видел! — перебил Барт. — Это был твой брат? На студии злились, потому что он делал эпизод про Парриша, а они хотели снова взяться за фильм. Я смотрел… ты же знаешь, цирк всегда был моим пунктиком. Твой брат актер?

— Режиссер. Джонни Гарднер.

— Знакомое имя, — кивнул Ридер. — Сарафанное радио сулит ему большое будущее. Над чем он сейчас работает?

Он выглядел искренне заинтересованным, так что Марио немного рассказал о «Полетах во сне».

— И вы оба задействованы? — спросил Ридер, глядя на Томми в надежде втянуть его в разговор.

— Раз они делают фильм о Барни Паррише, — сказал Томми, — должны же они были узнать, что с ним случилось? Я только слышал, что никто не знает, жив он или мертв.

Это ли делал Марио? Специально — или неосознанно — подражал своему великому предшественнику, когда решил скрыться так, чтобы его не нашли?

Занятый этими мыслями, Томми потерял нить разговора, а затем услышал слова Ридера:

…сорок шесть-сорок семь, нашли его мертвым. Он работал в каком-то маленьком цирке… Вудс, Виллс или что-то в этом роде… рабочим, был сильно покалечен. Нашли его застреленным. Самоубийство. Пока он ездил с шоу, его никто не узнавал, и только после смерти…

— Вудс-Вэйленд? — спросил Марио.

— Да, точно.

Томми, почти прижимавшийся к Марио за крохотным столом, ощутил, как по телу его прошла сокрушительная дрожь. Забыв осторожность, Томми нащупал его руку и сильно сжал. Он знал: они оба вспомнили маленького человечка с песочными волосами, говорящего с легким акцентом: «Я слышал, что один из юных гимнастов выполняет тройное сальто, и попросил Сэнди подменить меня в надежде увидеть его репетицию».

— Ты знал его? — спросил Барт.

— В детстве. Он был… старый друг семьи. Он мертв? Он… застрелился?

— Прямо в голову. Говорили, с ним был только британский паспорт, старый снимок со времен его известности и газетная вырезка о каком-то молодом гимнасте, который разбился, делая сложный трюк. Тройное сальто, кажется. Не знал, что кто-то в наши дни его делает.

— Наверное, не делают, — все еще напряженно произнес Марио. — Я делал некоторое время, но не сейчас.

— Вот об этом я и хотел поговорить, — сказал Барт. — Славно, что ты мне встретился. Я уже упоминал, что собираются снимать фильм о Паррише, и мой агент ведет переговоры, чтобы на роль взяли меня. Ты все еще работаешь на трапециях?

— Мы с Томми весной собираемся в тур, если найдем ловитора.

— Послушай, Мэтт, мне наверняка было бы полезно взять пару уроков работы на трапециях… это называется «полет», да?… у настоящего профи. Поможешь?

— Настоящих, Барт? Или для рекламы?

— И то, и другое, надо полагать, — хихикнул Барт. — Если я буду выглядеть так, будто знаю, что делают на трапеции, мои шансы резко подскочат. Разумеется, в фильме мне летать не разрешат… страховая компания скорее в лепешку разобьется. Но если я буду выглядеть убедительно… В любом случае, — он игриво ткнул Марио в бок, — ты вечно делал мне комплименты, как хорошо я выгляжу в трико!

— Это точно, — ухмыльнулся Марио.

— Серьезно, Мэтт, рекламу мой агент обеспечит. Может, даже удастся продвинуть проект твоего брата.

— Что ж, я сейчас учу парочку детей, могу взять и тебя. Поговорю с Джонни.

— Дай мне свой номер, и я позвоню.

— Мы есть в телефонной книге. Посмотришь миссис Люсию Сантелли.

Томми между тем понял, что Барт Ридер к нему прижимается. То есть, он и раньше это чувствовал, однако списывал на тесно составленные вокруг маленького стола стулья. Теперь же бедро и голень Барта Ридера легко, но явственно терлись о его ногу.

— Вот, — к Марио по столешнице скользнул небольшой кожаный блокнот. — Запиши его в мою черную книжечку, дорогуша.

Резко отстраняться Томми не решался. Вдобавок к своим явно недостаточным габаритам стулья были весьма неустойчивы, и неосторожное движение вполне могло привести к тому, что они оба полетят на пол. Тем временем ладонь Барта принялась неспешно подниматься по его бедру. Томми по-прежнему не желал грубо его прерывать — Нельзя же винить парня за попытку! — так что притворялся, будто ничего не чувствует. Это был не отказ, но и не согласие. А потом практически против воли он вспомнил себя и Марио на заднем сиденье машины Сантелли.

И кого я обманывал? Я прекрасно знал, к чему он ведет.

Марио и Ридер продолжали договариваться о времени и месте, но внимание Томми было занято настойчивой ладонью, почти достигшей паха, и воспоминаниями. В конце концов он довольно неуклюже заставил свой стул отклониться, а затем спрыгнул с него с восклицанием:

— Что за проклятые стулья!

Он повернулся к Марио.

— Мне надо сбегать в банк с чеком, пока не закрылся. А ты общайся.

Но инцидент сделал свое дело. Ридер, потянувшись, подхватил стул.

— Ты не ушибся? И с какого перепугу они делают такие стулья для взрослых людей! Мэтт, я отвезу вас к вашей машине и позвоню на днях. Заведя автомобиль, Барт повернулся к Томми.

— Любишь машины? Гонял когда-нибудь?

Томми покачал головой.

— На гонки страховщики меня бы сейчас не пустили. Ралли — другое дело. Там можно разбиться, только если ты совсем уж недотепа. Детская забава — гоняться с часами, но интересно. Если хочешь как-нибудь поучаствовать со мной, то я буду на связи.

На стоянке Марио и Томми высадились, помахали Ридеру и пошли к своей машине.

— Похоже, ты покорил его сердце, малыш, — со смехом заметил Марио.

— Да ладно, это же ты его старое увлечение.

— Вот именно, что старое. Очень старое.

Томми пожал плечами.

— А вот машина у него классная.

— Может, когда-нибудь и тебе такую купим. А пока можешь принять его приглашение.

Томми фыркнул.

— По-моему, он заливает.

На самом деле Томми не ожидал, что из этой встречи что-то выйдет, потому здорово удивился, когда через несколько дней Барт Ридер и вправду позвонил, до того очаровав Люсию, что та напрочь забыла о своей неприязни к «таким знакомствам». А в полдень, когда Марио проводил урок, Ридер приехал в дом.

Марио был на мостике с Бобби и Клэем. Томми, стоя возле ловиторки, давал инструкции Филу Лэски.

— Не так высоко, медленнее… в такт с трапецией… хорошо, хорошо, уже лучше.

Тут дверь отворилась, и он отвлекся.

— Ничего, если будет зритель? — осведомилась Люсия.

Марио, глянув вниз, крикнул:

— Барт! Я сейчас спущусь.

— Нет, не надо… я пока отсюда посмотрю, проникнусь. Продолжай.

— Значит, у нас еще двадцать минут, — сказал Марио и снова повернулся к Клэю.

— Ладно, вперед. Перевернешься по моему сигналу. Фил, готов? Раз, два… жди, жди… хорошо… пошел!

Ридер, стоя позади Томми, молча смотрел, как Фил Лэски поймал Клэя за лодыжки, некоторое время раскачивался с ним, а потом отпустил.

— Отсюда всё кажется таким легким.

— Да. В этом смысл хорошего полета.

— Как и балета, — сказал Ридер. — Или фехтования. Всем должно казаться, будто ты так развлекаешься.

— Так говорит Марио.

— Ты давно знаешь Мэтта? — спросил Ридер.

— Я с детства в номере.

Барт понизил голос:

— Ты гей, не так ли?

Томми замер.

— Нет, раскрыть тебя не так уж просто, — добавил Ридер. — Но… в баре. Ты был в курсе, что это за место, я видел.

— Разумеется. Насчет вас я тоже был в курсе.

— И отнесся к этому тактично.

Ридер повернулся к аппарату, наблюдая, как Марио раскачивается, демонстрируя подросткам, как легко может переворачиваться и менять руки в любой точке кача. После дилетантов грациозность его движений поражала. Томми до сих пор не мог насмотреться. Спустя минуту Марио нырнул в сетку, позвал Фила вниз и сказал:

— На сегодня все, ребята. Увидимся во вторник. Ступайте переодевайтесь, а то замерзнете.

Повесив полотенце на шею, он подошел к Ридеру.

— Привет, Барт. Все еще охота попробовать?

— Не вопрос. Хотя я понимаю, что это не так легко, как выглядит.

— Верно понимаешь, — Марио обтер шею и грудь. — Но это не так уж и тяжело.

Джонни утверждает, что за шесть недель обучит любого, кто умеет слушать, что ему говорят. Что до меня, так я предпочитаю, когда времени побольше. Но трудность полета часто переоценивают. Лучше скажи, в какой ты форме.

— В чудесной, дорогуша, — ответил Барт фальцетом.

— Прекрати. Я не хочу, чтобы ты свернул себе шею.

— Ты так заботишься обо мне, милый, — протянул Ридер и быстро добавил: — Расслабься, я пошутил. Я занимаюсь дзюдо, качаюсь в спортивном клубе и пару раз в неделю беру уроки балета. Сам посмотри, если хочешь.

Марио бесстрастно, как доктор, пощупал мышцы его живота.

— Неплохо. Думаю, нагрузку ты выдержишь без проблем.

Барт, поежившись, отшатнулся.

— Дорогуша, мне щекотно!

Марио смерил его серьезным взглядом.

— Слушай, Барт, оставь эти свои замашки, а не то я сам тебе шею сверну.

— Какого черта? Томми вполне…

— Томми да, но еще здесь есть дети и мой брат. Веди себя прилично, ладно?

Улыбка на лице Ридера погасла.

— Хорошо, Мэтт, я понял. Прошу прощения.

— Я тоже — за то, что так на тебя налетел. Томми, покажи ему, где можно переодеться. Барт, ты же взял с собой трико?

— Ага, и спортивный костюм.

В трико Барт и впрямь выглядел впечатляюще. Как многие мужчины с внушительной мускулатурой, в уличной одежде он смотрелся худым, сейчас же ткань трико подчеркивала крепкие икры танцора. Плечи у Ридера оказались широкими, грудные мышцы — накачанными. Томми посматривал с невольным восхищением, но рассердился, когда понял, что от Барта его взгляды не укрылись.

— Вы когда-нибудь пробовали летать, мистер Ридер? — осведомился он подчеркнуто резко.

— Зови меня Бартом, пожалуйста. Нет, я не летал, но в юности занимался на параллельных брусьях. И немного — акробатикой.

Марио, ожидающий их снаружи, одобрительно кивнул при виде черных трико. Те были старые, вытертые — явно для работы, а не для показухи.

— Ты же не боишься высоты?

— Господи, если бы боялся, разве стал бы напрашиваться?

— Всякое бывает, — сухо возразил Марио. — Анжело как-то рассказывал о парне, который блистал в роли ковбоя, но при этом до чертиков боялся лошадей. Ладно, первый урок — как лезть по лестнице. Когда-нибудь обращал внимание?

Ридер подошел к лестнице, схватился обеими руками за боковые стропы и поставил ногу на нижнюю «ступень». Лестница немедленно принялась извиваться.

— Нет, — сказал Марио. — Так делают дилетанты. А мы залезаем вот так, по внешней стороне, опираясь большими пальцами с обоих боков. Смотри.

Марио продемонстрировал как, и Ридер, тут же последовав за ним, быстро уловил суть. Томми сел и зажег сигарету. Очевидно было, что в первое занятие Ридер научится только нескольким профессиональным мелочам: как залезать наверх, как балансировать и непринужденно выглядеть на шатком мостике. Но Барт оказался способным учеником, и смотреть на него было сплошным удовольствием.

— Хорошо, — продолжил Марио. — Урок номер два: как упасть в сетку и не сломать шею.

Подробно объяснив весь процесс, он нырнул вниз и принялся наблюдать, как это делает Ридер. Барт прыгнул, сгруппировался, упал довольно неловким клубком и ойкнул, расправляя конечности.

— Теперь я знаю, почему у тебя все руки в шрамах, Мэтт, — сказал он, неуклюже пробираясь к краю сетки.

— Ты обзавелся великолепным ожогом, — подытожил Марио. — Том, своди его чем-нибудь намазаться.

— Давай попозже, — попросил Барт. — Хочу еще попробовать.

— Да, конечно, вперед.

На этот раз Ридер лез правильно, и Марио сказал:

— Ну, во всяком случае, учится он быстро.

— И выглядит куда красивее Парриша.

— Не знаю, не знаю, — Марио улыбнулся, вспоминая. — Когда я был маленьким, то считал Парриша самим Богом. Однажды он угостил меня леденцом, и я даже не стал его есть — просто держал в ящике, любовался время от времени. Боже!

Меня просто убивает, что я его тогда не узнал…

— Думаю, его никто не узнал. Наверное, он очень сильно изменился.

— Это да! Когда мне было семь… Клео тогда работала с Парришем… он казался мне семифутовым великаном. Я сходил по нему с ума. Ненавидел Клео, потому что она с ним выступала, а я был слишком маленьким. Я вечно крутился возле него. Даже если он на меня ругался, я уже был доволен, что он обратил на меня внимание. Может, из-за него я и захотел летать.

Для Марио подобные откровения были редкостью, и Томми не хотел его перебивать. Но тут дверь зала распахнулась, и вошел Джонни.

— Ты все еще здесь, Мэтт? Я думал, дети ушли домой.

Барт тяжело упал в сетку, охнув, когда удар на секунду вышиб из него дух. Потом развернулся и спросил:

— Как вы спускаетесь с этой штуковины?

— Покажи ему, Томми.

Марио вытянул руку. Томми, на миг опершись на нее, прыгнул в сетку и продемонстрировал аккуратный кувырок через край. Барт последовал его примеру — для первого раза у него вышло совсем неплохо.

— Молодец… через пару недель будешь выглядеть профессионалом, — сказал Марио. — Хочу представить тебя моему брату. Джон Гарднер. Барт Ридер.

Барт потряс ладонь Джонни.

— Я видел ваше шоу.

— А я как-то вас дублировал, — отозвался Джонни. — Но вы, наверное, меня не помните. В смысле, кто же обращает внимание на каскадеров.

Барт рассмеялся.

— Как ни странно, я обращаю. Я и сам начинал каскадером. Делаете еще одну документальную картину?

— Верно. Анжело говорил, вы будете играть в фильме про Парриша?

— Надеюсь. Но ничего еще не утвердили.

— Как он будет называться?

— Еще неизвестно. Кто-то предлагал «Летающий демон», но мой агент сказал, что это слишком смахивает на хоррор для детей. Вы знаете, типа «Франкенштейн встречает Демона», «Проклятие Демона» и тому подобное. Начальство что-нибудь придумает.

— Вы собираетесь сами летать? — осведомился Джонни. — Из этого вышла бы неплохая реклама.

Барт горько улыбнулся.

— Боюсь, мне такое не по зубам. Даже если бы мне позволили. В студии все четко объяснили: стоит мне потянуть мышцу, и всему актерскому составу придется работать сверхурочно. Но ваш брат говорит, что поможет мне выглядеть убедительно.

— Если кто на это и способен, так это Мэтт.

— Я знаю. Замолвлю за него словечко в студии, пусть поработает дублером. Мэтт, ты же делал большой трюк Парриша? Тройное сальто?

— Да, — Марио напрягся. — Но с последнего раза прошло некоторое время.

— Мы на днях начали пробы для нового шоу, — вставил Джонни, намеренно уводя разговор с опасной темы.

Барт сразу уловил намек.

— А можно посидеть на парочке? Просто вжиться… посмотреть, как люди стоят, двигаются.

— Почему бы и нет.

Ридер обворожительно улыбнулся.

— А еще постараюсь привести операторов. Вести о том, что я беру уроки у настоящего циркового профи, пойдут мне на пользу. Летающие Сантелли — известная труппа.

Томми, глядя на все это со стороны, понял, что Ридер выбрал верную наживку. Теперь он очаровал и Джонни.

«Боже, парень включает обаяние буквально по щелчку. Причем искренне».

Томми знал, что Ридер ему нравится, и злился на себя за это. Обаяние, да… все-таки Барт был актером, это была его работа — выглядеть обаятельно.

«И трико действительно ему идут… он чертовски сексуален». Чувствовать такое откровенное желание было для Томми в новинку, он сердился и смущался. «Я словно идиот, пускающий слюни на какую-нибудь Мисс пин-ап…»

Когда Ридер ушел, взволнованный Джонни отправился в кухню.

— Эй, Стел, угадай, кто придет посмотреть на пробы для «Полетов во сне»!

Он пересказал разговор аудитории, состоящей не только из Стеллы и Люсии, но и Анжело, который, зайдя переодеться к ужину, задержался послушать.

— Ридер имеет вес в студии, — подтвердил Анжело. — И у него хорошая поддержка среди начальства. Если станет заранее известно, что он будет играть Парриша, это будет недурная реклама. Знаешь, он ведь тебя использует… он сильно выиграет на том, что сами Летающие Сантелли согласились учить его летать.

— Это да, — хихикнул Джонни. — Но мы тоже его используем. Тут с какого боку ни погляди, сплошная польза.

— Ну, смотри тогда, — добродушно предостерег Анжело. — Он ведь самый отъявленный гомик во всем Голливуде. Черт меня побери, не знаю, как это возможно, если он женат на такой красотке, как Луиза Ланарт, но лучше бы тебе быть начеку.

— Не говори так, — заспорила Люсия. — Анжело, ты столько проработал в Голливуде и до сих пор веришь в эти отвратительные сплетни про актеров? Людям только повод дай, а если повода не будет, они сами его придумают!

— Он очень красивый, — робко заметила Стелла.

Джонни обнял ее за плечи.

— Что ж, личная жизнь Ридера, слава Богу, не мое дело. Я ему не духовник. Но если парень гей, то мне не придется беспокоиться, что он соблазнится Стеллой, пусть даже она сама начнет на него вешаться…

— Джонни!

Он расхохотался.

— Я шучу, детка. Смотри на симпатичных парней, сколько твоей душе угодно, а я буду смотреть на симпатичных девушек. Смотреть не вредно, правда? Мэтт, ты давно знаешь Ридера?

— Давно, еще в балетной школе познакомились. Мы с Томом встретили его на днях, вместе сходили выпить.

— Что ж, будет хорошая реклама. А может, и больше. Если ты, — он пристально глянул на Марио, — снова начнешь делать это свое проклятое тройное!

— Джонни, не дави на меня! Я еще не готов!

— Боже Всемилостивый, — с отвращением сказал Джонни. — Когда ты уже вырастешь? Такой шанс раз в сто лет бывает, а ты выеживаешься!

— Джонни… — начала Стелла.

— Уйди, Стел. Мэтт, снова собираешься все завалить?

— У меня даже ловитора нет!

Теперь Джонни выглядел по-настоящему злым.

— Я уже ловил тебя на тройном. В чем дело? Я что, недостаточно хорош для тебя?

— Ты не Лионель Фортунати! — рявкнул Марио.

— Нет, — согласился Джонни. — И не то чтобы я был в восторге от идеи тебя ловить, синьор Марио. Но если мне что-то приходится делать, я это делаю. И к чему вся эта свара?

— Ребята… — вмешался Анжело.

Марио метнул на него яростный взгляд.

— Это ты виноват, Анжело! Ты бросил нас, стоило у меня хоть чему-то начать получаться! Папаша Тони всю жизнь работал ради этого, а ты…

«Господи, — подумал Томми. — Нам только не хватало, чтобы он сцепился с Анжело…»

Но ответный взгляд Анжело был мягким.

— Прости, парень, — сказал он. — Я знаю, что ты чувствуешь. Но теперь я не смог бы вернуться, даже если бы захотел. И не вернусь. Извини, не вернусь.

— Даже чтобы помочь мне снова взяться за тройное?

— Брось, Мэтт, — Анжело взял Марио за плечо и ласково встряхнул. — Не обманывай сам себя. Давай без шантажа. Я не единственный ловитор в этой семье.

Томми никогда еще не слышал, чтобы его голос звучал так ласково.

— Мэтт, не смотри на меня так, будто я тебя по яйцам пнул. Мы обговорили эту тему давным-давно.

Притянув Марио ближе, Анжело сдавил его в грубоватом, но любящем объятии.

— Не принимай так близко к сердцу. Твое тройное никуда от тебя не денется. Я тебе для этого не нужен. Дай себе время. Джонни, не приставай к нему, слышишь?

Анжело отпустил Марио, и тот молча вышел из кухни.

— Ой, горит! — вскрикнула Люсия, бросаясь к плите.

Томми отправился принимать душ. Джонни, шагающий вслед за ним по коридору, бормотал, что никогда бы не стал вспоминать проклятое тройное, если бы знал, что Мэтт так заведется.

— Лучше бы Барни Парриш его вообще не придумывал!

Когда Томми, вымывшись, вернулся в комнату, Марио сидел на кровати — хмурый и злой. Увидев все признаки надвигающейся грозы, Томми ощутил беспомощный немой страх. Что бы я сейчас ни сказал или ни сделал, он взбесится.

Пытаясь тянуть время, Томми скинул халат и принялся рыться в шкафу в поисках чистой рубашки.

— Что за минута молчания? — Марио нервно сломал сигарету. — Ты тоже боишься упомянуть тройное?

А если я ничего не скажу, он тоже взбесится. Живот скрутило ледяной паникой. Томми натянул рубашку через голову.

— А что здесь скажешь? Не мне тебя винить, Марио. Я согласен с Анжело, у тебя все получится, когда придет время.

— Да пошел он в задницу! — прорычал Марио.

Томми почувствовал, как волоски на руках встают дыбом. Упс. Вот и оно. И что мне делать?

Отчаянно стараясь перевести все в шутку, он сказал тоненьким голосом, подражая Барту Ридеру.

— Прости, дорогуша. Он совершенно не в моем вкусе.

— Слушай ты, сукин сын…

Паника продолжала сжимать грудь, но Томми знал, что надо делать. Либо так, либо они вылетят из дома Сантелли так же, как вылетели из Вудс-Вэйленда. Марио снова нарывался на неприятности. Он был слишком дисциплинирован, чтобы закатывать истерику на аппарате, но здесь…

— Опять ищешь драки, Марио?

— Что ты несешь?

— Вот это, — Томми запер дверь.

А потом приблизился к Марио и отвесил ему тяжелую пощечину.

— Маленький сукин… — начал тот и снова получил по лицу.

— На этот раз я решил дать тебе повод, — сказал Томми сквозь зубы.

Марио бросился на него, и они сцепились. Поймав удар в живот, Томми ответил, и оба полетели на пол. Но теперь, сдавливая Марио в борцовской хватке, Томми знал, что делает. Это была не та отчаянная неравная борьба, что прежде. Томми был сильнее Марио, и сила бурлила в нем, как вода, хлынувшая из разрушенной плотины. Схватив Марио за руку, Томми швырнул его на пол. Марио отчаянно сопротивлялся, ослепленный яростью атаки.

— Томми, черт побери, что…

— Вставай, — процедил Томми.

Марио поднялся. Томми снова ринулся на него, с ледяной аккуратностью нанеся три удара — ребра, глаз, сторона головы. Марио покачнулся, но после сокрушительного удара в челюсть упал, и Томми уселся сверху.

— Что ж, — сказал он, пытаясь отдышаться. — Я уже не тот слабый мальчишка. И заметь, я не сделал этого перед другими. Но запомни раз и навсегда, Мэтт Гарднер, если ты еще раз поднимешь на меня руку, у нас будет сломанная шея, причем не моя. Кажется, я тебя предупреждал. Хочешь выгнать меня — я уйду. Хочешь еще помахать кулаками — пожалуйста. Я с удовольствием докажу, что способен выбить из тебя все дерьмо. Но так или иначе, это наша последняя драка. Ты понял?

Марио лежал на полу, бледный и ошеломленный. Рот его был разбит, из носа тянулась алая струйка.

— Пусти меня, Везунчик, — попросил он, наконец.

Томми поднялся, и Марио, опершись обеими руками, сел. Спустя минуту он встал на ноги и снова опустился на кровать. Потом протянул руку.

— Пожми, Везунчик. Я заслужил.

Томми принял протянутую ладонь и ойкнул от силы хватки.

— М-да, долго же я на это напрашивался, малыш.

Они сидели на постели, странно умиротворенные, словно получив подтверждение старой клятвы.

— Иди умойся, Мэтт, — рассмеялся Томми спустя минуту. — А то если я и получу что-нибудь от Люсии, так точно не ужин.

Марио отпер дверь, подхватил полотенце и уже шагнул в коридор, когда внезапно замер.

— Как ты меня назвал?

Томми моргнул.

— Мэтт, — протянул он медленно и удивленно.

— Ты меня раньше никогда так не называл.

— Я знаю.

— Взрослеешь, наверное. Ты больше не мой малыш.

Томми подошел к нему и взял его за руку.

— А по-моему, я всегда буду твоим малышом. В некотором смысле, — и пихнул его в бок. — Иди уж мойся.

Вниз они спустились бок о бок. Анжело, разливающий вино, уставился на вспухшие губы Марио и синяк у Томми под глазом.

— Gesù a Maria! Che… Что у тебя с глазом, Том?

— Врезался в дверь, — ответил Томми.

Анжело покачал головой.

— Не похоже… а что с твоей губой, Мэтт? Вы…

— Врезался в дверь, — ровно сказал Марио.

— Другими словами, не лезь не в свое дело. Ну ладно, ragazzi. Как скажете. Мэтт врезался в дверь. И Томми врезался в дверь. Какая, однако, вредная дверь.

Анжело снова осмотрел обоих и опять качнул головой.

— Лучше я выключу свет и принесу свечи, — решил он, наконец. — А то Люсия будет задавать слишком много вопросов.

ГЛАВА 8

Через три дня после визита Ридера Марио, откусив кусок тоста за завтраком, сплюнул и подскочил, шарахнув ножками стула по полу.

— Я тебя что, в свинарнике воспитывала? — язвительно осведомилась Люсия.

— Прости, — пробурчал он в салфетку. — У меня, кажется, пломба выпала. Ой…

— Номер доктора Эшланда в блокноте в холле, — сказала Люсия. — Позвони сейчас, может, он сможет принять тебя прямо утром.

— Днем придут киношники из студии…

— Если подойдешь к открытию кабинета, то к полудню закончишь, — сказал Анжело, поглядев на часы. — Даю тебе пятнадцать минут на сборы. Уложишься — подвезу, мне по пути. Тесса, сегодня холодно, надень свитер.

Тесса безропотно пошла за свитером. Она росла тихой девочкой, такой молчаливой и строгой в своей школьной форме, что Томми порой задавался вопросом, не собирается ли она в монастырь. Марио утверждал, что это возрастное — якобы Лисс в этом возрасте тоже была мрачной. Томми трудно было это представить, но и Анжело, и Люсия подтвердили слова Марио.

Анжело ушел, Марио тоже. Томми допивал вторую чашку кофе, когда в гостиной появился Джонни.

— Мэтт еще дрыхнет?

— Нет, ушел к дантисту. Сказал, что к тому времени, как придут люди Ридера, вернется.

— Да уж надеюсь, — Джонни взял кофейник и налил себе кофе. Затем положил локти на стол и уставился на Томми. — Том, ты знаешь его лучше меня. Поделись, дружище. Что с ним творится?

— Если бы я знал.

— Когда он в форме, он великолепен. Он даже сейчас лучше большинства известных мне воздушников. Но что-то в нем надломилось. Может, если бы он снова взялся за тройное…

— Ему не хватает Анжело.

— Да, но прошло шесть лет, да и я не так уж плох.

— Думаю, не в этом дело. Скорее… мне кажется, он больше в себя не верит.

— Фигня, — отрезал Джонни. — Только не говори, что начал исповедовать эту чушь про позитивное мышление.

— Я про себя и не говорю. Мы сейчас обсуждаем Мэтта.

Джонни нахмурился, не обращая внимания на тарелку, которую поставила перед ним Люсия.

— Ну ладно, не знаю, что это, но быстрее бы оно к нему вернулось. Я хочу выстроить выпуск вокруг него, сделать его звездой, а пока он в таком состоянии, ничего не выйдет.

— Знаю, — вздохнул Томми.

О том, чтобы обговорить с Джонни настоящую проблему, не могло быть и речи. В отчаянии, надеясь избежать саморазрушительных приступов вины, терзающих Марио неделями, Томми его отлупил. У него просто не было другого выхода — разве что уйти из жизни Марио, оставив его, беспомощного, самому себе на растерзание. Но хотя Марио как будто и понял — и мы по крайней мере не будем все время грызться — возникло полное впечатление, будто в нем угас последний проблеск былого сияния.

— Если бы Анжело вернулся…

— Это да, — кивнул Джонни. — Он всегда мог привести Мэтта в норму. От него Мэтт бы принял все, что угодно, а вот я, черт побери, всего лишь его младший брат.

— Ну, попробуем обработать его на репетиции. Если, конечно, удастся поднять Стеллу.

Джонни посмотрел хмуро.

— Иногда мне кажется, что ей так же паршиво, как и Мэтту. Она по большей части молчит, но я, пожалуй, закончу с этим шоу, брошу цирк и найду респектабельную работу в режиссуре. Тогда, может быть, какое-нибудь агентство по усыновлению воспримет нас всерьез.

— Жалко будет, если в полете не останется ни одного Сантелли, — заметил Томми.

Джонни только пожал плечами.

— Налей еще кофе, Лу, пока стоишь. Отнесу Стелле. Попробую ее разбудить.

Томми спустился в зал, размышляя о словах Джонни и том, что еще до него сказала Лисс: «Четыре поколения Сантелли достигли совершенства в лице Мэтта, и на нем же всё закончится». А теперь все шло к тому, что даже Марио…

Томми выбросил эти мысли из головы и начал проверять аппарат. А заодно думать о трюке, который они сейчас оттачивали. Трюк этот Томми придумал сам, и, строго говоря, в репертуар классического полета он не вписывался, зато обладал той потусторонней призрачностью, которая требовалась Джонни.

— Стелла может сделать полуторное? — спросил он у Джонни, когда идея оформилась в голове.

— Хоть вслепую.

— Вслепую ни к чему, — сказал Томми. — Послушай. Ты отпускаешь меня, Стелла сходит с мостика и летит надо мной — все думают, что это простой пассаж. Но вместо того, чтобы вернуться на мостик, пока ты с ней раскачиваешься, я переворачиваюсь и повисаю на коленях, а потом ты ее отпускаешь, и я ее ловлю… Понял? От ловитора к ловитору. Она маленькая, легкая. Мы будем двигаться все вместе, и в замедленной съемке получится то, что надо…

Джонни прикрыл глаза, представляя.

— Да, в этом что-то есть. Хорошо звучит. Только на обратном каче придется подтянуть ее наверх.

Выйдя в коридор, где висело его пальто, Джонни принялся рыться по карманам в поисках карандаша и блокнота.

— А Стелла не будет против изображать этакий живой мячик?

— Если я ей скажу — не будет, — отрезал Джонни. — Эта девушка может абсолютно все. Просто сама еще этого не знает. Если бы я поднялся на аппарат и сказал: «Ну-ка, Стел, сделай тройное!», она бы сделала. И когда-нибудь я так и поступлю.

Томми засмеялся.

— Стелла? Тройное?

— Почему нет? У Клео Фортунати несколько раз получалось. Нет, Томми, я серьезно, не смейся. Стел бы смогла. Она делает двойное вперед, а его считают таким же сложным, как заднее тройное.

Стелла и впрямь согласилась.

— Как ты такое придумал, Томми? — поинтересовалась она.

— Не знаю. Наверное, вспомнил номер, который раньше называли полетом — двое ловиторов на неподвижных рамках бросают между собой вольтижера. Ну и задумался, пробовал ли кто-нибудь такое с движущимися трапециями.

Теперь, поджидая Джонни и Стеллу, Томми обдумывал сказанное наверху. Быть может, если бы Стелла сделала тройное под носом у Марио, это бы его раззадорило? Или, напротив, огорчило бы так, что он забросил бы все мысли о тройном?

Вскоре Джонни и Стелла присоединились к нему, и спустя час работы Джонни счел себя удовлетворенным.

— Сделаем сегодня днем на репетиции. В замедленной съемке это будет выглядеть колоритно. Двое движущихся ловиторов и вольтижер между ними… словно все мы не совсем реальны.

Вскоре после того, как вернулся Марио, Барт Ридер привел человека из отдела рекламы и двоих операторов с фотокамерами. Они взяли интервью у Люсии, поговорили с Джо о традициях Сантелли, а потом принялись снимать Барта везде, где только можно: стоящим на мостике с Марио, карабкающимся по лестнице, падающим в сетку. Только около четырех часов пополудни рекламщик сказал фотографам:

— Думаю, этого нам довольно, а теперь я хочу несколько снимков репетиции.

Джонни покачал головой.

— Номер еще не обкатан.

Когда они ушли, Марио со смехом заметил:

— Никогда бы не подумал, что доживу до того дня, когда ты откажешься от дополнительной рекламы, Джок!

— Реклама рекламе рознь, — практично ответил Джонни. — Я хочу, чтобы люди предвкушали, а не пытались судить по отрывкам.

— Но ты же не против, чтобы Ридер посмотрел?

— Нет. Он быстро учится… Ты заметил? Он уже ходит, как ты. А на днях он лез по лестнице, и я издали принял его за тебя. Я всегда думал, что актеру нужен, в основном, голос и текст, а тело, оказывается, тоже важно.

Первая часть репетиции прошла отлично. Но когда они показали новый трюк с двумя ловиторами, Марио — к изумлению Томми — впал в ярость.

— И чья это блестящая идея?! — бушевал он.

— Тебе не нравится? — удивленно спросила Стелла.

— Нравится? Это? Вы совсем чокнулись? И вот это вы называете полетом?

Нырнув в сетку, Марио побрел к раздевалке.

— Эй, мы еще не закончили, — позвал Джонни сверху.

— Я закончил, — отозвался Марио. — Похоже, в этом номере нет места настоящему полету.

— Стой! — Джонни соскользнул по канату. — Ты вообще куда собрался? Работать надо!

Томми и Стелла тоже спустились, и Марио рывком развернулся к ним.

— Кто придумал этот идиотский трюк? Эту сумасшедшую мешанину? Это дешевая показуха, я не желаю иметь к ней отношение!

— Твое отношение начинает меня бесить, синьор Марио! — вспыхнул Джонни. — Если ты забыл, номер делаю я, и я одобрил этот трюк!

— А кто бы сомневался? Ты уже пытался продвигать этот… этот дешевый ничтожный выпендреж!

— Ничтожный? — взорвался Джонни. — Значит, ты думаешь, это так легко! Ну-ка лезь наверх да сам попробуй!

— Ладно, если я поднимусь и сделаю его с первого раза, ты уберешь эту позорную пародию на полет из номера? Сделка, Джок. Любой приличный воздушник сочтет это ниже своего достоинства, но если я сделаю, ты его выкинешь?

— Нет, черт возьми! Никто не просит тебя делать ничего, что ниже твоего проклятого достоинства! Кем ты себя возомнил, что разносишь нас всех, как Папаша Тони в худшие дни? «Дешевая показуха», «вульгарная мешанина»… Что за чушь? Уясни одну вещь, братец: на этот раз я руковожу номером, а ты работаешь на меня. Боже мой, Мэтт, — обессилено закончил он, — я вовсе не тащусь от того, что даю тебе указания, но у меня просто нет времени на твои истерики!

Марио облокотился на дверь раздевалки.

— Мы с Томми соглашались на классический полет, а не на обезьяньи кривляния.

— Если уж на то пошло, эти обезьяньи кривляния твой драгоценный Томми и придумал!

— Это правда, Марио, — подтвердил Томми. — Это была моя идея. Жаль, что тебе не понравилось…

— Послушай, Мэтт, — перебил Джонни, — сделай милость, объясни, что именно тебе не по вкусу. По-моему, он отлично вписывается в тему представления. «Полеты во сне». Представь его в замедлении. Три движущихся тела, каждое в своем ритме, но связано с остальными — чувственно, все сливается, колеблется, как во сне. Видишь?

— Но это не полет, — возразил Марио.

— Тогда что? Мэтт, люди хотят чего-то нового. Мы прожили половину двадцатого века. Черт побери, я думал, ты понимал это, когда подписывал контракт.

— Давай я попробую объяснить, — медленно сказал Марио, с явным усилием перебарывая гнев. — Ты говорил, полеты во сне. Чувственно, да. Но ненавязчиво.

В полете есть… чистота. Целомудрие, совершенство. Ему не нужен показной блеск. В нем… ну, поэзия движения. Артистизм. Неужели ты не видишь, что показушность только отвлекает от… чистоты? Когда даже не понимаешь, как это тяжело и сколько усилий прикладывается, потому что все выглядит так естественно. Как будто всякий может так же — легко, как во сне.

Он остановился набрать воздуха, и Томми увидел искру, заново разгоревшуюся в его взгляде.

Боже! А я думал, оно ушло! Но в нем все еще это есть, и если Джонни все испортит, я ему шею сверну!

— Не понимаю, — сказал Джонни. — Я знаю, что в твоих словах есть резон, Мэтт. Но постарайся на минуту посмотреть моими глазами. Сны сложные, путаные, в них все переплетается, меняется…

Марио покачал головой. Он больше не злился, в голосе его звучало воодушевление.

— Джок, ты неправ. Видит Бог, я понимаю, что ты имеешь в виду, но ты делаешь большую ошибку. Ты говоришь, сны сложные. Но на самом деле они совсем не сложные, в том-то и дело. Они абсолютно простые. Во сне все предметы и явления лишены шелухи, остается только голая суть. Во сне мы видим мир таким, как его видят маленькие дети. Нам не нужно, чтобы публика охала и восклицала:

«Боже, как он это делает?» Такое лишь немногим лучше, чем когда вампиры сидят и ждут, пока кто-нибудь упадет и убьется. Все должно выглядеть как полет из сновидения. Он должен быть таким легким, чтобы люди не могли поверить, что они сами такого не могут. Вот в чем суть полетов во сне. Чистота, легкость, совершенство. Чтобы зрителям захотелось плакать от того, что они почувствовали, будто у них когда-то были крылья, будто они тоже могли летать, только забыли как.

Голос Марио подрагивал.

— Когда мы были маленькими и смотрели на Люсию… и Барни Парриша, мне часто снилось, будто я летаю. А потом я просыпался и плакал, потому что не помнил, как это у меня получалось. Вот что нам надо, Джок. Заставить людей ощутить то же самое.

Голос Стеллы был переполнен чувствами.

— Джонни, я поняла. Он прав, Джонни. А мы ошибаемся.

— Боже Всемогущий! — взорвался Джонни. — И ты туда же?

— Он правильно говорит, я просто не могла выразить это словами. Мы уже достаточно взрослые, чтобы уметь признавать свои ошибки.

Джонни перевел расстроенный взгляд с брата на жену.

— Я все равно не понимаю, — сказал он. — Мне никогда не был доступен весь этот великий мистицизм. Я просто гимнаст, для меня трюк это всего лишь трюк. Но вы двое летаете лучше меня. Для вас это в самом деле настолько важно?

— Это не просто важно, в этом вся суть полета, — ответил Марио. — Неужели ты не видишь?

— Стел, ты на его стороне?

Она прикусила губу.

— Дело не в том, кто на чьей стороне, Джонни. Как он сказал, в этом вся суть полета. И наша задача через наше шоу показать это людям.

— Проклятье, — нахмурился Джонни. — Раз уж вам обоим это так важно, значит, в этом что-то есть. Забудьте проклятый трюк. Жалко только, что убили на него столько времени и сил. Том, похоже, твоя задумка пролетает.

— Я не против, — сказал Томми. — Я согласен с Марио.

Джонни криво усмехнулся.

— Не буду спорить с эстетами.

Томми удивился, что Джонни вообще известно это слово.

— С вашего позволения вернемся хоть на минуту к делу. Без этого трюка у нас в номере появляется такая дыра, что грузовик проедет. Чем будем заполнять? Сосредоточьте свои эстетские помыслы на этом, а?

Но забравшись на аппарат, Джонни снова улыбался, и Томми подумал: «И в этом он похож на Папашу — не умеет долго сердиться». Вот только заветный проблеск в глазах Марио снова угас.

«Нет, он все еще там. Но Боже, как глубоко. Он появлялся, когда Марио летал. И до сих пор хоть слабо, но показывается. А больше нигде. Даже… — смущенный собственной мыслью, Томми все-таки додумал до конца: — …даже в постели».

Потом рутина тренировки взяла верх, и Томми стало некогда размышлять. Когда они закончили и перебрались в раздевалку, Джонни со смехом натянул свитер.

— Знаешь, Мэтт, по-моему, это первый спор, в котором я дал тебе выиграть. Так нечестно… женщины всегда становятся на твою сторону. Когда мы были детьми, ты объединялся против меня с Лисс, а теперь со Стеллой!

Марио, ссутулившись, сидел на лавке.

— Я не получаю никакого удовольствия от того, что с тобой спорю.

Томми смотрел на него с изумлением.

Он же вне себя от счастья должен быть. В кои-то веки не дал Джонни себя переспорить. Когда дело доходило до чего-то важного, Марио умел быть убедительным и даже весьма красноречивым. А сейчас просто сидит с видом смертельно больного.

Джонни тоже заметил.

— Эй, Мэтт, ты чего? Что-то не так?

— Зуб дурацкий. Дантист поставил какую-то временную пломбу… жутко болит. Дня через три-четыре идти снова. А мне еще надо Барта отвезти. Его машина в ремонте.

Но Томми понимал, что не все так просто. На боль Марио реагировал совсем иначе. Томми знал его слишком долго, чтобы на это купиться. Ему приходилось видеть, как Марио вытворял в воздухе чудеса, и свежие ссадины и ожоги на руках, от которых впору было взвыть, ему совсем не мешали.

Встревоженный, не зная, что еще сделать, Томми предложил:

— Расслабься, Мэтт, я подвезу Барта домой. Ты все равно не в форме, чтобы сидеть за рулем. Поднимись наверх и прими аспирин.

— Аспирин, ну да, — скривился Марио. — Лучше я попрошу у дяди Джо хорошую порцию виски и посмотрю, поможет ли.

— Ты, наверное, попросту отключишься, — сказал Джонни. — А это тебе, полагаю, и надо.

Барт Ридер успел переодеться, и Томми обратился к нему резче, чем намеревался.

— Пойдем, Барт, отвезу тебя домой. Только будешь говорить, куда ехать… Я не знаю, где ты живешь.

— Знаешь, как выехать отсюда на новую трассу?

— Разумеется.

Выбравшись на подъездную дорогу, они несколько минут молчали. Затем Ридер сказал:

— Неплохо водишь. Пробовал выступать на гонках?

— Не выпадало шанса. Когда я был младше, на улицах много гоняли, но мне это всегда казалось глупым занятием. В любом случае, у меня не было своей машины.

За границей съездил разок в Ле-Ман. Только мне не особо нравится сидеть и смотреть. А для участия я не на том уровне.

— Я тоже. Иногда думал, что неплохо бы сесть за руль одной из этих душегубок в «Формуле-1», но свои пределы я знаю. Хотя я дважды ездил с Тони Роджерсом в Милле Милья[5].

— Вряд ли это намного лучше, чем просто смотреть.

— Вот и видно, что ты мало в этом разбираешься. Это единственный шанс попасть на гонку, когда ты не пилот. И поверь, никто не возьмет тебя в свою машину, если ты назубок не знаешь, что там делать. Каждый фунт своего веса надо распределять так, чтобы это помогало пилоту, — Ридер хихикнул. — Я тут подумал, что Тони перед гонкой осматривал меня точно так же, как Мэтт сегодня перед аппаратом. Наверное, эксперт есть эксперт, в чем бы ни было его искусство.

— Искусство?

— Ну да. Гонки — это такое же искусство, как все остальное. Там нужен талант, опыт и специальная подготовка, как и в балете. Или в полете. Или даже игре на скрипке. А помимо всего вышеперечисленного, еще и что-то особенное. Я бросил балет, потому что во мне этого особенного не было. Я был просто способным танцором. А в балете быть способным — это не значит быть хорошим.

Выезжая на трассу и набирая скорость, чтобы влиться в поток транспорта, Томми поразмыслил над этим.

— Мэтт как-то говорил что-то похожее.

— Том, что случилось с Мэттом?

Ридер тоже это почувствовал?

— Ты про ту ссору с Джонни? Она ничего не значит. Они с Джонни все время находят повод поругаться.

— Я не про то, — сказал Барт. — С ним что-то не так. Том, я знаю его больше десяти лет. Я смотрел, как он танцует и думал: «В нем есть что-то очень особенное». Думаешь, я не заметил?

Несколько секунд преданность заставляла Томми молчать. Но потом он не выдержал и сказал с отчаянной тревогой, которую Ридер наверняка различил.

— Барт, я просто не знаю. В нем будто свет погас. Я не знаю, что делать, и это пугает меня до чертиков, — Томми услышал дрожь в собственном голосе, разозлился и умолк. — Куда поворачивать?

— После этого третий.

Некоторое время они ехали в тишине.

— Не желаешь рассказать мне об этом, Том? Я давно его знаю и… как ты, наверное, догадался… он мне был небезразличен. Да и сейчас нравится. Думаю, я смогу понять лучше, чем большинство других.

Томми свернул в указанном месте. Искушение было огромным. Ридер был старше, сам гомосексуален, старый друг Марио и наверняка смог бы понять кое-что из их общих забот. А Томми так долго не выпадало возможности кому-то выговориться.

Анжело подошел бы отлично, но с ним я поделиться не могу. Только не этим.

Он остановил машину перед домом, на который указал Ридер.

— Как я уже говорил, в нем словно свет погас. Может, это из-за того, что он не может снова взяться за тройное.

— Я был прав насчет вас двоих, да? Вы любовники.

За все эти годы Томми ни разу не слышал, чтобы их отношения обозначали такими словами — очень просто, с полным принятием. Он вдруг ощутил, что готов расплакаться от облегчения.

— Да. С той поры, как я был подростком.

— Это долго.

— Правда? Может быть. Я не знаю, как это у других.

Томми, впрочем, никогда и не стремился узнать. Запинаясь, подбирая слова, он рассказал Ридеру, как искал Марио и как нашел — погасшего, тень себя прежнего.

— Некоторое время все было нормально. Но мы репетируем это шоу, и ему становится все хуже. Я сначала думал, что он устал летать, но ты же слышал, что он говорил Джонни. Раз уж одни разговоры о полетах так его воодушевляют… А может, это из-за меня… Боже, Барт, я чувствую себя виноватым. Словно я из него жизнь выбил.

— Не совсем понимаю, о чем ты, — осторожно проговорил Барт. — Кто-то из вас… — он слегка замялся, — увлекается… садизмом?

Встретив ошарашенный взгляд Томми, он аккуратно пояснил:

— Кто-нибудь из вас… получает удовольствие от причинения боли другому?

Хлыст, связывание, еще что-то в этом роде.

— Господи помилуй, нет! — выпалил Томми. — Я о таком даже не слышал! Я не про то. Просто… обычно когда у него бывало очень плохое настроение, он затевал ссору на пустом месте, все заканчивалось дракой, и я в ней был не победителем.

Но… но лучше ему от этого не становилось. Его потом жутко грызла совесть. А несколько дней назад он снова начал задираться, а я… я не выдержал и отлупил его. Теперь я сильнее него. Не знаю, может, такой поворот его доконал, может… может, это и есть то, о чем ты говорил… Барт, я поступил неправильно? Если ему необходимо меня бить…

Барт медленно покачал головой.

— Я знаю, какой он неуравновешенный ублюдок. От тебя определенно нельзя ожидать, что ты будешь смиренно подставлять щеку каждый раз, когда на него накатит. Но если бы он ловил от этого кайф, ты бы понял.

— Я все думаю… — нетвердо выговорил Томми, — может, дело в том, что я взрослый.

Я знаю, некоторым мужчинам нравятся только дети. Может, после этой драки он понял, что я вырос, и это его отвернуло… Ну, я взрослый, я уже не мальчик, и он больше меня не хочет. Только мы партнеры, Барт. Другое дело, если бы он захотел найти себе кого-то еще… Черт побери, я бы, конечно, не остался равнодушным, я люблю его, но я бы попытался смириться. Я просто хочу, чтобы он снова стал прежним. Каким должен быть. Я люблю его.

Томми сглотнул и умолк.

— Я вижу, — мягко сказал Барт. — С такими, как мы, это нечасто случается.

— Я не хочу от него уходить. Если меня не будет, у него останется только семья, а они сводят его с ума. Он снова исчезнет, и Бог знает, что с ним станет на этот раз. Он успел загреметь в тюрьму в каком-то жутком месте возле мексиканской границы. Он не говорит об этом, но там, наверное, было ужасно. Проклятье, понятия не имею, зачем рассказываю тебе все это … ты все равно ничем не поможешь.

Ридер взял его за руку.

— Все, что ты можешь сделать — продолжать в том же духе.

— Но я ничего не делаю, — возразил Томми. — Это меня и убивает.

— Еще как делаешь. Ты остаешься рядом с ним, и он может тебе доверять. И если он хоть как-то справляется, это благодаря тебе, Том, и неважно, понимает ли он это. Не бросай его, — Ридер взглянул на дом. — Зайдешь выпить?

Томми колебался, и Барт хмыкнул.

— Нет. Пожалуй, не в этот раз. Ты сейчас не в той форме, чтобы это оценить. И… возможно, тебе не следует надолго оставлять его одного. Если он сейчас полон виски и кодеина, то все нормально, но когда он проснется, тебе лучше быть рядом…

— К чему ты клонишь?

Ридер сжал губы.

— Не то чтобы я хочу тебя напугать, но частота суицидов в нашей среде примерно в двадцать раз превышает соответствующую статистику для обычных людей. И когда я вижу кого-то в таком состоянии, как Мэтт сегодня днем, я начинаю волноваться. У него ведь нет пистолета? А снотворное он принимает?

— Боже, нет, никогда… Я до этого дня даже не знал, что он аспирин глотает.

— А я знаю, что он не пьет. Ладно, в любом случае, в ближайшие дни советую далеко от него не отходить, — Ридер засмеялся и отпустил руку Томми. — Если я приглашу тебя зайти, то наверняка постараюсь затащить в постель, — добавил он с легкомыслием, которое — как Томми уже понял — было напускным. — А сейчас ты вряд ли получишь от этого удовольствие. Возвращайся к нему.

Томми снова завел двигатель.

— Спасибо, Барт. Я выговорился, и мне легче.

— Я знаю. Время от времени предоставляется случай кого-нибудь выслушать, и я стараюсь его не упускать, — сказал Ридер, опять посерьезнев. — Нам всем это нужно. Поэтому многие из нас и шатаются по барам. Том, возьми мой номер. Его нет в телефонной книге, но ты можешь звонить в любое время.

Он притянул Томми к себе и коротко обнял.

— До четверга, ладно?

Открыв дверцу, Ридер вылез наружу. Потом обогнул машину, остановился у опущенного стекла и взял лицо Томми обеими ладонями.

— Ты очень милый мальчик. Когда твои дела немного наладятся, мы обязательно поговорим об этом снова. Хорошо?

Он наклонился и поцеловал Томми в губы. Потом выпрямился и пошел прочь.

ГЛАВА 9

Представление «Полеты во сне» должны были транслировать в прямом эфире из зимней квартиры цирка Старра прямо перед Пасхой. За десять дней до события Джонни созвал всех на совещание.

— Мы до сих пор не обсудили, — начал он, — как будем объявлять шоу в афишах.

Продавал я его под слоганом «Джон Гарднер представляет…» Как будем использовать наши имена?

— Я бы принял как должное «Летающие Сантелли».

— Мэтт, как ни крути, старый цирк мертв. И мертв не первый год, просто люди еще этого не поняли. Такие, как Папаша Тони… ну, возможно, хорошо, что он до этого не дожил.

— Господи, Джонни, — сказал Марио. — Я думал, тебя заботят традиции Сантелли!

— Заботили, — согласился Джонни. — И сейчас заботят. Но я не собираюсь застревать в тридцатых годах. Мы на пороге новой эпохи. Атомной, а может, и космической. Если желаешь, могу поспорить на пятьдесят баксов, что не успеет наступить двухтысячный год, как мы отправим человека на Луну. Или, может, русские отправят.

Марио хихикнул.

— Не был бы ты моим братом, поймал бы тебя за язык. Подзаработал бы деньжат на старость.

— Что ж, если мы доживем, я тебе напомню. Так или иначе, я думал так: «Джон

Гарднер представляет Стеллу Гарднер, Мэттью Гарднера и Томми Зейна». Если тебе не нравится, что имя Стеллы идет раньше твоего, можете кинуть монетку. Как вам?

Марио покачал головой.

— Мой профессиональный псевдоним Марио Сантелли. Под этим именем я работал у Старра. И чтобы ты там не говорил про смерть цирка, это чертовски живой труп… А твоя аудитория частично будет состоять из ценителей цирка.

Многие из них будут смотреть, потому что знают это имя, и я не собираюсь от него отказываться.

— Я тоже, — подтвердил Томми. — Я называл себя Томми Сантелли с самого первого номера.

Джонни сжал губы.

— Так я и думал. Каждый долбаный раз, когда ты открываешь рот, Мэтт, Томми поддакивает как эхо. Почему ты не позволишь ему говорить за себя?

Марио собирался что-то сказать, но Томми его опередил.

— Прекрати, Джонни. Мэтт и я партнеры… я с ним с детства работаю. Может, это и предрассудок, но я не хочу менять имя. Мы, Мэтт и я, Летающие Сантелли.

Либо ты объявляешь нас так, либо никак. Верно, Марио?

— Чертовски верно.

Джонни грохнул кулаком по столу.

— Проклятье! Все, что я хочу, избавиться от этого устаревшего семейного имиджа!

— Слышала бы тебя Люсия! — рявкнул Марио.

— А мне плевать… — начал Джонни и умолк. — Я не хочу расстраивать Лу. Но времена меняются. Когда она летала… то был другой мир.

— Да, многое изменилось. Мы тоже меняемся. Но почему бы не сохранить имя, традицию, престиж? Это же известность, которую Сантелли зарабатывали десятилетиями. Ты же в шоу-бизнесе, Джок, ты знаешь, чего это стоит.

Джонни пожал плечами.

— Как угодно. «Джон Гарднер представляет Стеллу Гарднер и Летающих Сантелли?» Вы так хотите?

Стелла, до этой поры слушавшая молча, подала голос.

— Джонни, по-моему, Мэтт прав. Свое имя оставь, если хочешь. Сделай «Джон Гарднер представляет Летающих Сантелли». Так оно и должно быть.

— Стелла, какого черта? — взорвался Джонни, но она утихомирила его одним быстрым жестом.

— Джонни, когда ты привез меня сюда, они приняли меня в семью. Папаша Тони обращался со мной, как с Лисс или Барбарой. Мы не сборище звезд, Джонни, мы семья. Это семейный номер. И я тоже его часть.

Томми заметил, как Стелла прикусила подрагивающую губу.

Джонни смотрел на нее с изумлением. Потом — словно на миг забыв, что Томми и Марио тоже здесь — взял жену за руки, подержал с минуту и, притянув ее к себе, поцеловал. Это было так интимно, что Томми, смутившись, отвел глаза.

— Для тебя это так важно, детка?

Его голос дрожал так сильно, что Томми показалось, что он сейчас расплачется.

— А что у меня еще есть, Джонни? Если я не часть семьи, то для чего все это было?

— Детка, детка, — Джонни обнял ее. — Если ты так хочешь, значит, так оно и будет.

Ладно, ребята, напишем «Летающие Сантелли». Потому что если Стелла чего-то хочет, она это получит.

Голос его был таким сердитым и враждебным, что они поостереглись комментировать.

Облегчение Томми диктовалось еще и чисто личными соображениями. Пока они оставались участниками семейного номера, вероятность, что их коснутся какие-то отголоски старого скандала, была минимальной.

Барт Ридер этим днем пришел ликуя.

— Теперь все официально, ребята, — объявил он. — Мой агент подписал меня на роль. Кое-какие кадры сделают в зимней квартире Старра. Не там ли будут снимать ваше шоу?

— Примерно, — подтвердил Джонни. — В округе Ориндж.

— Какая разница. Я просто рад, что не надо забиваться в какой-нибудь Техас.

— Я тоже, — сказал Марио. — Техасом я сыт по уши.

— А живая аудитория будет? — поинтересовался Барт. — Можно мне достать местечко?

Джонни пожал плечами.

— Конечно. Мы приедем на пару дней раньше — установим оборудование, немного порепетируем, привыкнем к свету и костюмам. Можешь прийти на генеральную репетицию.

— И чем чаще нас будут видеть вместе, — добавил Барт, — тем вернее подумают, что Летающие Сантелли собираются дублировать в фильме про Парриша.

— Согласен. Если бы Мэтт снова начал делать это проклятое тройное!

Марио пообещал Ридеру, что тот сегодня сможет попробовать перелет к ловитору. Он нацепил на Барта лонжу и отправил Томми его ловить. Несмотря на лонжу, первые пять раз Барт падал, и Томми обнаружил, что восхищен выдержкой Ридера. Самому ему полет давался так легко, что он никогда не задумывался, какое это на самом деле опасное дело.

Когда они устроили перерыв, Томми спросил Барта:

— Зачем ты вообще это делаешь? Тебя все равно будут дублировать.

— Из тщеславия, наверное, — легко откликнулся Ридер. — Не хочу признавать, что есть что-то, чего я не могу.

— Не самая хорошая причина.

— Возможно. Но другой у меня нет.

Подошел Марио с полотенцем на плечах.

— Будешь еще пробовать, Барт?

— Слушай, — пробормотал Томми, — может, это я лажаю? Может, позвать Джонни?

— Нет нужды, — возразил Марио. — Ты ловишь лучше, чем думаешь. У тебя хороший тайминг, как и у Стеллы. Была бы она фунтов на двадцать-тридцать тяжелее, стала бы лучшим ловитором в семье.

Раскачиваясь вниз головой в ожидании Марио, Томми размышлял над этим. Смутно, краем глаза, он различал размытые движения другой трапеции. Автоматически, не думая, он напряг плечевые мышцы и слегка удлинил кач.

Стелла была на мостике, но ее он тоже не видел. К нему приблизился летящий силуэт — секунда напряжения, расслабление — их руки встретились, скользнули, укрепились, и вот Марио раскачивается вместе с ним. В ушах гудела кровь. Держу пари, я мог бы поймать его на тройном. Но стоило этой мысли промелькнуть, Томми тут же ее прогнал. Здесь нужен тяжелый ловитор. Я не Фортунати. Если Марио попробует и не сможет, это его добьет.

Началась рекламная кампания вокруг «Полетов во сне». Фотограф сделал снимки их костюмов — для журнала про кино, который постепенно набирал популярность. За три дня до шоу Джонни и Томми разобрали аппарат и сложили его во взятый напрокат грузовик.

— Хочешь, я сяду за руль? — спросил Томми. — В армии я водил такие.

Джонни покачал головой.

— Я сам. Полюбил водить грузовики, когда мы ездили с шоу Фререс и Страттона. Для нас со Стел это будут воспоминания о старых добрых временах, так, детка?

Путь до зимней квартиры Старра отдавал ностальгической ноткой и для Томми. Только теперь он сам был за рулем: из-за своего больного запястья Марио старался не водить, если была возможность посадить за руль кого-то другого.

Цирк Старра открывался через четыре недели на Мэдисон-сквер-гарден, и репетиции должны были быть в полном разгаре. Окрестности тем не менее пустовали, о скором открытии напоминали только афиши, расклеенные на каждой подходящей поверхности.

— Где все? — удивился Томми.

— Пасхальные выходные, — пояснил Джонни. — А как еще, по-твоему, телезионщиков пустили бы сюда в разгар репетиций?

Для киношников выходных не было, и они споро устанавливали свои камеры и софиты. К тому времени, как они закончили, у входа в тент успела собраться небольшая толпа. Наконец, все было готово. Летающим Сантелли полагалось прибыть завтра для генеральной репетиции, провести ночь в местном мотеле и на следующий день сняться в прямом эфире. От группки зрителей отделилась знакомая высокая фигура.

— Привет, Мэтт, рад тебя видеть, — сказал Джим Фортунати, и Марио протянул руку.

— Привет, Джим.

— Каждый раз, когда я встречаю Лионеля, он спрашивает о тебе. Ходят слухи, что ты будешь летать в этом новом фильме о Паррише.

— Точно еще ничего не известно. Как дела у Лионеля?

— В последний раз были неплохо, — сказал Джим. — После того несчастного случая он не вернулся в воздух. Открыл какое-то местечко для туристов в Сан-Диего. Слушай, почему бы вам четверым не пойти в наш трейлер. Поужинаете с нами. Клео будет рада.

По дороге к трейлеру Джим прибавил:

— Мэтт, я видел твою малышку на днях. Твоя жена… эээ, бывшая жена приводила ее на репетицию. Уверен, она вырастет красавицей. Очень похожа на Лисс в детстве.

На лице Марио промелькнула тень.

— Я не знал, что Сьюзан еще в шоу. Мы не виделись с того дня, как разбежались.

— Вот как? Она спрашивала, где вы остановитесь, когда услышала, что вы собираетесь приехать.

— Я знаю, чего она хочет. Видно, придется все-таки встретиться.

Клео, как всегда стройная и милая, встретила их в трейлере. Ее пламенеющие волосы превратились в каштановые, она сделала модную короткую стрижку, но других видимых изменений не было. Правда, вокруг глаз появились морщинки, которые Томми не помнил, но улыбалась Клео все так же безоблачно. Она крепко стиснула в объятиях Марио, дружески обняла Томми. Стелла, когда их представили друг другу, застеснялась и будто язык проглотила.

— Я видела вас по телевизору, — сказала Клео с быстрой ослепительной улыбкой.

— «Дни и ночи цирка?» Так я и думала. Ты немного напомнила мне Люсию.

— Фамильное сходство, — бодро сказал Джонни.

В кухне было тесновато, но никто не жаловался. Томми помнил, что для Марио и Джонни это семейное воссоединение. Глядя на поднос еды на маленьком столе, Марио пошутил:

— Да ты, видать, училась готовить все эти годы.

Клео рассмеялась.

— Старого пса новым трюкам не выучишь. Я заказала ужин в одном из этих заведений, где готовят жареных цыплят целыми ведрами.

— А на вкус почти как домашнее, — заметил Джонни, вонзая зубы в бисквит.

Клео захихикала, как девочка.

— Домашняя готовка навроде моей — вот почему мужчины бегут из дома, — сказала она. — Мэтт, ты будешь завтра делать тройное? Нет? Жаль. Саймон Барри хороший парень и неплохо летает, но до тебя все-таки не дотягивает. Люди привыкли молиться на любого, кто может сделать тройное, но теперь, когда его делает каждый хороший воздушник, они начинают понимать, что дело не в способности совершить третий оборот. Главное не то, что ты его делаешь, а как ты его делаешь.

Марио, которому явно стало неловко, покачал головой.

— После Лионеля осталось не так уж много ловиторов, которые смогли бы меня поймать.

Клео глянула на Джонни.

— Я думала, ты достаточно крупный.

— Я тоже, — сказал Джонни, — но Марио так не думает. О тройном болтают кучу чепухи. Как ты сказала, много кто делает его просто чтобы доказать, что они могут, и я хотел, чтобы Марио сделал его для шоу. Но он все еще зациклен на этом дурацком мнении, что ловитор для этого трюка должен быть каким-то суперменом. Разумеется, когда его только изобрели, оно было чем-то особенным.

Сколько Барни Парриш его тренировал? Четыре года? Пять? Теперь это занимает куда меньше времени. Трудности полета сильно преувеличивают, — добавил он, и Томми почувствовал в его словах вызов. — Черт побери, я могу подготовить человека к номеру за три месяца, если он делает то, что ему говорят.

— В детстве я три года училась играть на пианино, — без обиняков высказалась Клео, — и могла сыграть любой баптистский гимн. Но это не делает меня Владимиром Горовицем[6]. Есть трюки на трапеции, Джонни, а есть полет.

Она через стол протянула Марио свою маленькую, испещренную веснушками руку.

— Вот почему я надеялась снова увидеть его в твоем исполнении.

— На самом деле тройное не вписалось бы в шоу, — к всеобщему удивлению сказала Стелла. — Я знаю, что Джонни со мной не согласен, мы спорили по этому поводу. Но оно бы не подошло. Тройное… — она покусала губу, подыскивая слово, — все усложняет. Оно зрелищное. А это шоу, «Полеты во сне», должно выглядеть совершенно, но просто. Как во сне. Тройное нарушит течение программы, разобьет атмосферу. А нам надо… — она снова запнулась, — чтобы все было цельным. Без звездных выступлений. Только безукоризненная командная работа и скромность. Я не слишком хорошо объясняю…

«Напротив, — подумал Томми, — ты объяснила замечательно. Надеюсь, до Джонни дойдет».

Клео задумчиво кивнула.

— Я понимаю, о чем ты, — сказал она. — Вот почему я сама делала его только несколько раз, а на представлении вовсе один или два. Люди говорили, что я первая женщина, исполняющая тройное, но вряд ли обращали внимание, как я его делаю и насколько хорошо. Их заботило только, что я первая женщина, которая оказалась на это способна.

Взгляд Стеллы прояснился.

— О, вы понимаете! Я все никак не могла втолковать это Джонни! Потому я и не хочу его делать, миссис Фортунати!

Губы Марио растянулись в прежней дьявольской ухмылке.

— В колледже я читал кое-что очень совершенное и простое. Насчет того, что женщина, которая произносит речи, подобна медведю, который ходит на задних лапах. Ты не ждешь, что он будет делать это хорошо, потому что удивительно уже то, что он вообще это делает.

Джим Фортунати рассмеялся.

— Кто бы ни был тот умник, который это написал, он определенно ничего не знал о цирке. Здесь от медведя как раз ожидают, что он будет ходить на задних лапах!

Стелла их проигнорировала.

— Даже если бы я его сделала, всем было бы наплевать, как я его сделала и зачем. Я просто была бы единственной женщиной, которая его делает. Я знаю, что тебе нужна реклама, известность, шумиха, но… я так не хочу.

Джонни сделал угрюмое лицо.

— Мэтт на одной стороне, Стелла на другой, а я между ними. Неудивительно, что мне хочется разобраться с «Полетами во сне» и бросить цирк. На телевидении с ним толком ничего не сделаешь!

— Кстати, хотел с тобой поговорить, Джон, — сказал Фортунати. — Как насчет того, чтобы стать менеджером воздушного отделения шоу?

— У Старра? Боже, ты серьезно?

— Как никогда. На самом деле я хотел бы, чтобы это место получила Клео, но Старр встанет на дыбы, если я поставлю на эту должность женщину.

— Так нечестно, — сказала Стелла.

Фортунати пожал плечами.

— Я тоже так считаю, дорогая. Клео в этом деле разбирается лучше троих мужчин, вместе взятых. Она обучила каждую женщину-воздушника на стоянке за последние десять лет. Но обстоятельства, тем не менее, таковы. Так что, Джон?

Стелла вся светилась, но Джонни был мрачен.

— Даже не знаю, Джим. Звучит хорошо, но есть ли будущее у этой работы? Мне надо подумать.

— Давай я назначу тебе встречу с Рэнди Старром. Обговорите зарплату и все такое. С тобой шоу будет в хороших руках.

— Ты же этого и хотел, Джонни, — мягко сказала Стелла. — Я знаю, что ты больше не хочешь летать. Это все равно бизнес, и неважно, цирк или телевидение.

— В этом что-то есть, — согласился Джонни. — Но мне все равно надо все как следует обдумать.

— Хорошо, думай. Поговорим позже, — сказал Фортунати. — А теперь давайте на время забудем о делах. Лучше расскажите мне о семье. Чем занимается Анжело?

ГЛАВА 10

На следующий день, когда надо было отправляться на генеральную репетицию, Марио предпочел ехать с Джонни и Стеллой в их машине, а Томми пошел в MG Ридера. К его искреннему облегчению Барт никак не упоминал тему их последнего разговора. Просто жестом указал на водительское место.

— Хочешь за руль?

Прежде чем они отправились, Ридер подробно проинструктировал Томми, показав, как включать каждую передачу.

— Какое вообще ограничение на автостраде?

— По закону — семьдесят. А на практике, сколько движение позволяет. Когда пусто, я обычно езжу до ста. Дорога вполне выдерживает. С другой стороны, если будешь вилять и перескакивать с полосы на полосу в час-пик, можешь схлопотать штраф. Короче, езжай так, как тебе кажется безопасным.

— Я как-то выжал сто тридцать на автобане. У приятеля был Мерседес.

— Ну, до Тихуаны далеко. Развлекайся.

Движение на дороге оказалось довольно оживленным, и Томми предпочел не разгоняться больше восьмидесяти пяти. Тем не менее, серебряный MG оказался настоящей мечтой, и Томми соскользнул в то странное состояние — смесь обостренного внимания и чистого наслаждения — хорошо знакомое водителям, для которых езда является настоящим удовольствием. Он забыл о времени и пространстве, сосредоточившись только на дороге, транспорте, системах управления и молчаливом присутствии человека рядом. Наконец, серия дорожных знаков возвестила о близости мексиканской границы. Томми с сожалением сбросил скорость и пришел в себя.

— Сколько времени, Барт?

— Без четверти одиннадцать. Если хочешь, еще успеваем пообедать.

— Конечно. Сколько там до места? Миль восемьдесят?

— Примерно. Нравится мексиканская кухня?

Томми хихикнул.

— Я вырос на чили по-техасски. Чем острее, тем лучше.

Ридер кивнул.

— Мне нравится техано[7]. Такое, чтобы язык прожигало. И много пива.

— Хорошо, но мне лучше на пиво не налегать. У меня представление.

— Я знаю местечко, где собираются парни после гонок.

Он обошел машину, чтобы сесть за руль, и, когда Томми пересаживался на пассажирское сидение, их глаза встретились. Барт, потянувшись, положил ладонь ему на руку, но промолчал, за что Томми был ему благодарен.

Ресторан был маленький и неказистый, однако увидев полудюжину машин, припаркованных рядом, Томми моргнул от зависти.

— Как я и говорил, здесь собирается вся тусовка, — сказал Барт. А потом посмотрел неожиданно вкрадчиво и предупредил: — Они в большинстве своем до того натуральны, что досада берет. Мне бы хотелось держать тебя за руку, но здесь не время и не место. Понял?

Томми хохотнул.

— Поверь, я совершенно не обижусь.

Где-то в глубине души он прекрасно осознавал, что сейчас происходит, и какие-то маленькие барьеры падали один за другим. Томми не был уверен, что хочет этого именно так. Часть его радовалась, что Барт вполне может смешаться с толпой — и верила, что он может — но с другой стороны, чувство, что у него с Бартом Ридером один секрет, было не очень приятным.

Мы одинаковы. Какое мне дело? Обрушился очередной барьер, и Томми ощутил, что это его вообще не волнует. Просто приятно было знать, что рядом есть человек, который может понять его и разделить его чувство отчуждения.

— Привет, Барт! — позвал кто-то из угла, стоило им войти. — Будешь в воскресенье?

— А то как же, — отозвался Барт.

Они присоединились к группе мужчин за большим столом в углу.

— Это Том Зейн. Том, а ты приедешь на ралли послезавтра?

Томми заколебался, но лишь на секунду. К тому времени «Полеты во сне» уже снимут. Было бы здорово получить передышку — не от полета, против которого он вовсе не возражал, а от вечного беспокойства, протянет ли Марио достаточно, чтобы закончить шоу.

— Разумеется, — ответил он. — С удовольствием.

Как и обещал Барт, еда оказалась очень острой и очень вкусной. Пока они ели, Томми больше слушал, чем говорил. Разговор шел, в основном, о машинах, и к своему облегчению он не чувствовал себя такой белой вороной, как боялся.

— Ты водишь, Том? — поинтересовался один из мужчин.

— Непрофессионально.

— Он скромничает, — улыбнулся Барт. — На MG он здорово набил руку.

— MG для дилетантов. Рано или поздно ты захочешь Феррари.

— На MG я могу сделать все, что ты делаешь на Феррари, — заспорил Ридер, и они снова погрузились в обсуждение управляемых заносов и скоростей при повороте.

И все-таки Томми и Барт не забывали поглядывать на часы.

— Дальше поведу я, — сказал Барт. — А то приедешь уставшим.

Садясь за руль, он сверкнул одной из своих быстрых многозначительных улыбок и добавил:

— И возбужденным.

Марио, уже в трико, нетерпеливо вышагивал туда-сюда возле шатра.

— Где вы, черт побери, шатались? Заблудились, что ли?

Томми посмотрел на часы.

— У меня еще полчаса. Не кипятись.

— Ты даже не одет! — бушевал Марио.

— Господи, Мэтт, сколько мне, по-твоему, потребуется, чтобы натянуть трико? Где мы переодеваемся?

— Раздевалка вон там, — показал Марио. — Наши вещи тоже там. И мы с Джонни забронировали номера в мотеле, но еще не вписались.

— Ясно. Слушай, я пообещал Барту, что съезжу с ним на ралли в пасхальное воскресенье. Ты не против?

— Бога ради, Везунчик, ты не обязан спрашивать у меня разрешения, чтобы куда-то пойти!

В раздевалке были с полдесятка незнакомцев. Томми отыскал сумки, быстро разделся и влез в костюм. Барт с любопытством поглядывал вокруг, буквально впитывая каждую мелочь. Томми догадался, что тот, как всякий хороший актер, ни за что не упустит возможность посмотреть на жизнь своего персонажа изнутри.

Томми больше не нервничал по поводу Барта. Тот хоть и вел себя вызывающе — что Томми с детства терпеть не мог — но только среди людей, которых знал и которым доверял. А с чужими он был так же обычен, как сам Томми. Помогая

Томми затягивать серебристый ремень на костюме, Ридер улыбнулся ему с намеком. А когда они выходили из шатра, шепотом сказал:

— Знаешь, Том, в моем бизнесе ты можешь быть мошенником, насильником, шантажистом и еще черт знает кем, но пока зрители считают тебя респектабельным гражданином, начальство тебя выгородит. Есть только две вещи, в которых нельзя сознаваться. Вторая — принадлежность к коммунистам.

В шатре уже установили зрительские трибуны, и между ними суетились телевизионщики с софитами. Томми присоединился к остальным, стоящим у подножия аппарата. Странно было носить серебряное и белое вместо привычного зелено-золотого облачения Сантелли. Стелла выглядела бледной, а Марио — напряженным, как натянутая тетива.

Джонни отходил поговорить с одним из операторов.

— Так, ребята, начинаем. Прямой эфир завтра, но сегодня они отснимут материал для вступительных титров. Сначала они хотят, чтобы мы вышли из форганга…

Томми по своему опыту работы в студии был хорошо знаком с бесконечными дублями, монтажом, пробными и страховочными съемками, но Стелла нервничала, Марио тоже волновался и суетился. К тому времени, как они, наконец, забрались на аппарат, Марио потел и щурился от света.

— Если я еще раз на такое соглашусь, — пробормотал он на лестнице, — пни меня посильнее, ладно, Том?

Прогонять программу, которую они так часто отрабатывали в зале, оказалось куда легче. Когда Марио и Стелла пролетели друг мимо друга, выполняя пассаж, с трибун, занятых кое-где незадействованными в съемках людьми, раздались аплодисменты.

«Они хорошо смотрятся вместе», — подумал Томми и ощутил короткую болезненную зависть. В старом трюке на двойной трапеции у него была та же совершенная синхронность с Марио. Как гимнаст я с ними и рядом не стою.

— Твоя очередь, — Стелла ткнула его в ребра, и он отбросил все личные тревоги, сосредоточившись только на перекладине под пальцами и ускоряющемся каче Джонни.

Он отпустил трапецию для двойного сальто вперед, не осознавая даже, что в воздухе изменил свой ритм, подлаживаясь под Джонни. Когда они раскачивались вместе, Томми хмурился, в голове промелькнуло: «Джонни не такой уж хороший ловитор. С лучшим Стелла смотрелась бы еще выигрышнее».

Потом Томми снова оказался в свободном полете, ощущая знакомую смесь страха и восторга. И когда он прыгнул на мостик, дыхание его сбивалось от выброса адреналина, и в теле нарастал жар. Дубли и дополнительные съемки для кадров в замедлении продлились дольше.

Они проработали до девяти вечера, а затем вчетвером отправились ужинать в местный стейк-хаус. Марио молчал, погруженный в уныние, часто обуревавшее его после выступлений, зато Джонни ликовал.

— Ридер обещал привести людей, связанных с фильмом про Парриша. Это большой шаг для всех нас. Если бы я мог дать им какие-то гарантии… — сказал он, поглядывая на Марио.

Томми заметил, как тот вздрогнул, и, когда они садились за стол, будто бы невзначай отвел Джонни в сторону.

— Слушай, Джон, мне надо кое-что тебе сказать.

— Что случилось? — потребовал Джонни.

— Да не ори ты, черт побери! Если будешь доставать Марио с тройным и накрутишь его перед завтрашним шоу, я лично тебя отколочу. Ты что, не видишь, что с ним делаешь?

— Но Томми, что нам еще остается? Мы оба прекрасно знаем, что если он снова не возьмется за тройное, то никогда не придет в норму. Поверь, я не хочу ему навредить. А ты так себя ведешь, будто я ему враг какой-то. Ты не единственный в мире, кому хочется увидеть его прежним!

— Возможно, я не так выразился… Может, ему на самом деле нужен кто-то, кто задавал бы ему жару, как Папаша. Но все, чего я прошу: отстань от него хотя бы на этот вечер.

— Ладно, пока отстану. Но я не собираюсь вечно ходить вокруг него на цыпочках.

И чем скорее ты это поймешь, тем лучше будет для нас всех. Ясно?

— Эй, мы ждем, — позвала Стелла.

Джонни вскинул брови.

— К чему такая спешка? Ты что, на поезд опаздываешь?

И сел рядом со Стеллой. Томми занял привычное место возле Марио, в кои-то веки благодаря семейные традиции, которые позволяли ему делать это без лишних объяснений.

Есть только две вещи, в которых нельзя сознаваться. Вторая — принадлежность к коммунистам. Что со мной происходит? Я веду себя так, словно хочу созвать полный зал и во всеуслышание объявить, что я гей!

— Томми, — нетерпеливо воскликнула Стелла, — официантка ждет твоего заказа. Ты заснул?

Томми встряхнулся, глянул в меню и заказал первое, на что упал взгляд.

Немного погодя Джонни сказал:

— Я знаю местечко неподалеку — там играют хороший джаз. Пойдем послушаем? В этом городе все равно больше нечем заняться.

Музыка действительно была хороша, и они задержались допоздна, так что назавтра проснулись только в районе полудня. Марио был в душе, когда зазвонил телефон.

— Номер мистера Гарднера?

— Кто его спрашивает? — осведомился Томми.

— Сьюзан Гарднер, — ответил хрипловатый женский голос. — Этот номер дала мне Клео Фортунати.

«О Боже, — подумал Томми. — Все, что я сейчас сделаю, будет неправильно. Если я ничего не сделаю — тоже».

— Его сейчас нет, Сью-Линн, — сказал он, используя старое имя. — Когда появится, попрошу его перезвонить.

— Как обычно, — в голосе зазвучала сталь. — Да, передайте ему, что у меня с ним остались незаконченные дела, и если он не хочет неприятностей, лучше бы ему со мной встретиться. Я уже не первую неделю пытаюсь к нему пробиться, и если он не захочет говорить со мной, то поговорит с судебным приставом. Вы поняли? Кто это, кстати?

Томми медлил, пытаясь сообразить, была ли Сью-Линн в курсе давнего скандала. Перпектива выяснить это сейчас его не радовала.

— Его брат. Послушайте, вы знаете, что у него завтра представление?

Возможно, ему следовало просто позвать Марио из душа и оставить разбираться. Мысль о том, что скажет Марио, когда узнает, что Томми сам пытался его защитить, вгоняла в дрожь.

— Лучше если он перезвонит после представления, Сью-Линн.

— Эй, что у вас там происходит? — женщина все больше раздражалась. — Он что, заболел?

— Можно и так сказать, — расплывчато ответил Томми, подбирая слова, которые бы не выдали Марио и одновременно не взбесили бы Сью-Линн. — Если вы не желаете ему зла, подождите, пока он разберется с шоу. Вы же сама летаете, вы должны знать, что это такое.

— Думаю, еще один день дело потерпит. Но он должен позвонить мне завтра, иначе узнает, какие проблемы я могу устроить, если как следует захочу.

Звук льющейся воды стих.

— Куда он может вам перезвонить? — торопливо спросил Томми.

— Он знает, где я, — неприязненно сказала женщина. — Напомните ему, что я все еще существую, и пусть не притворяется, будто не знает, где меня найти.

Она отключилась, и Томми медленно положил трубку. Марио, одетый в шорты, вышел из ванной.

— Кто звонил, Томми?

— Ошиблись номером, — без колебаний ответил Томми.

Марио выглядел спокойным, но Томми хорошо знал, как быстро это спокойствие может перейти в приступ депрессии или почти истерическое возбуждение.

— Пойдем завтракать, — предложил он. — Вечером толком поесть не удастся.

— Завтрак! — Марио посмотрел на часы и хихикнул. — Пора завтракать!

Ел он очень много — как всегда, когда им предстояло позднее представление, что практически исключало прочие приемы пищи. Зато Томми чувствовал себя вялым и измотанным, как расплетенная веревка. Вспоминая озарение, настигшее его вчера — Как гимнаст я с ними и рядом не стою! — он беспокойно размышлял, что вообще здесь делает. В детстве Томми чуть ли не молился на Марио. Не это ли заставило его заняться работой, к которой он, став взрослым, оказался плохо пригоден? Верным ли было решение вернуться в цирк, или во всем виновата лишь ложная решимость, вспыхнувшая на почве воссоединения с Марио?

Томми посмотрел на Марио. Тот, явно в неплохом расположении духа, расслабленно сидел на стуле. Седеющие на висках волосы обрамляли тонкое лицо — любимое, но во многом незнакомое.

— Что-то ты притих, — заметил Марио, подливая себе кофе из оставленного официанткой кофейника. — Насчет шоу волнуешься? Брось, все будет замечательно. Я тебя понимаю, сам переживал такое в первый день сезона, когда был младше. Каждый год первого мая, когда мы открывались, я жалел, что не остался в балетной школе. Собственно говоря, у меня и сейчас так, но я просто говорю себе, что это пройдет, надо просто переждать. Расслабься. Вот, возьми последние сосиски, — он перекинул их на тарелку Томми. — День будет долгий.

Посмотрев в его смеющиеся глаза, Томми вдруг осознал, что Марио прав. Через несколько часов их ждет представление. Не время размышлять, достоин ли он в нем участвовать.

— Ну да, — согласился Томми, осушив чашку. — Надо еще шесть часов где-то убить. Нет смысла шляться поблизости и себя накручивать. Давай съездим в кино или еще куда-нибудь.

Перед представлением над ними тщательно поработали гримеры и костюмеры.

Ожидая начала, Томми с отвращением чувствовал на своем лице толстый слой грима и морщил нос от тошнотворного запаха какой-то дряни, которой ему укладывали волосы. На экране, установленном за огромными панелями, демонстрировались изображения с четырех камер. Одна показывала сцену, где знаменитый голливудский актер, приглашенный вести программу, разогревал публику. Вторая была направлена на зрителей, в дальнейшем ее должны были перевести на манеж. Третью камеру установили возле самого мостика, а четвертая фокусировалась на пустой покачивающейся ловиторке. Возле центрального монитора суетился тихий техник, совмещая изображения для транслирования на главный экран.

Томми принялся гадать, для чего предназначена вся эта сложная аппаратура. Джонни смотрел так, будто все понимал. Наверное, так оно и было.

Актер закончил рассказывать какую-то шутку, от которой трибуны взорвались смехом и аплодисментами. Томми видел его на одном из изображений: красивый, начинающий седеть мужчина, слегка напоминающий Джима Фортунати.

— Мы находимся в зимней квартире цирка Старра в Калифорнии, и вас приветствует наш сегодняшний ведущий — Барри Кэсс!

На экране за головой Барри Кэсса Томми видел кадры, которые они снимали заранее и которые транслировались сейчас на всю страну: трапеция, фигура Джонни головой вниз — размытая, нереальная, раскачивающаяся в гипнотическом ритме. Томми ощутил, как невольно сократились плечевые мышцы и напряглись икры — словно он сам был в ловиторке. На заднем плане все выше и выше взлетал вольтижер, чей кач идеально совпадал с движениями ловитора.

Томми никогда прежде не видел себя со стороны и сейчас даже не понял, что это он и есть. Все его внимание было сосредоточено на Джонни в ловиторке. Томми стоял неподвижно, но когда два силуэта на экране встретились, соответствующие мускулы сократились, а в животе екнуло. то его мир. Он там, где его место.

Пальцы Стеллы скользнули в его ладонь, и он с грубоватой нежностью сжал ее руку. Он посмотрел на Джонни: тот стоял, напряженный и озабоченный, совсем не похожий на совершенного почти до боли человека с экрана.

Его я тоже люблю. Я никогда этого не понимал. Иногда он мне совсем не нравится, но он тоже мой брат, и я люблю его…

— Сантелли, пожалуйста. Мистер Гарднер. Тридцать секунд.

Марио стоял сразу за ним — как и многие годы до того. Томми не смотрел на него и не дотрагивался, но чувствовал его дыхание и тепло его тела.

— А теперь Джон Гарднер представляет… — говорил Барри Кэсс, — Летающих Сантелли!

Свет, бьющий в глаза. Грохот аплодисментов, словно шум дождя по крыше трейлера давным-давно. Огни у подножия аппарата, огни повсюду, центральный манеж и миллионы зрителей. Стелла лезла по лестнице перед ним. Томми потерял счет времени, ему казалось, будто он видит себя со стороны — берущего мешочек канифоли, натирающего им руки… Было ли это сейчас или много лет назад? Потом Марио оказался рядом, с былой небрежной эффектностью ступив на мостик. На дальнем конце аппарата свет играл на ярких волосах Джонни.

— Хорошо, Везунчик. Ты первый. Жди моего сигнала.

Руки Стеллы, подающие ему трапецию — крепкие, уверенные, больше не дрожащие. Обхватить перекладину, сорваться в долгий плавный кач, напряжение в плечах, перевернуться, обратный кач, нырнуть, захватывающее чувство свободного полета, руки Джонни. Снова полет, от которого захватывает дух, волнение, перекладина под пальцами, прыжок… легкий стук от приземления на мостик. Стелла — стройная и прямая, как стрела, летящая, пикирующая.

Марио. Плавная совершенная линия его тела. У Томми снова напряглись плечи — какую-то секунду он не мог бы сказать, в чьи руки летит Марио — Джонни или его. Слияние, полет, Марио и Стелла проносятся друг мимо друга, как птицы.

Томми сам был словно в полусне и одновременно сосредоточен, как никогда.

Тело Стеллы рядом было гладкое, твердое и как бы обезличенное, но в то же время Томми чувствовал ее так остро, что это было сродни сексуальному желанию. Мимолетный взгляд Марио. Он снова в воздухе. Выверенный, бесконечный полет вне времени…

А потом все закончилось, и они один за другим нырнули в сетку и поклонились.

Томми пришел в себя, поеживаясь и дрожа. Он знал, что на экране полет продолжается и продолжается — вечный, изумительный — но для них все завершилось. Клео Фортунати подошла и заговорила с ним, и он вежливо ответил, так и не поняв, что именно она сказала. Марио встал рядом, их руки на мгновение соприкоснулись. Джонни, смертельно бледный, принимал поздравления и отвечал на вопросы. Стелла тоже выглядела очень бледной и маленькой, но все-таки выше Клео, которая подошла к ней, крепко обняла и сказала что-то такое, от чего Стелла вспыхнула, как ребенок от похвалы.

В фокусе зрения появился Барт Ридер. Вежливо улыбнувшись, он обменялся с Томми сухим рукопожатием и сделал положенные формальные комплименты. А потом быстро заговорщицки улыбнулся и шепнул: «Завтра я скажу тебе, что на самом деле думаю по этому поводу». Затем он пожал руку Марио, и репортеры сделали их совместный снимок. Но даже это не согнало с лица Марио ликующую улыбку.

Сейчас с Марио все в порядке. Он там, где должен быть. Там, где мы все должны быть.

В раздевалке Томми отскреб с лица грим, чувствуя, как стягивает кожу. После представления для всех — и артистов, и репортеров, и киношников — организовали прием. Томми влез в строгий темный костюм, который приобрел специально для этого события — свой первый костюм. Марио протянул ему руку с обмотанным клейкой лентой запястьем, и в голове Томми всплыло смутное воспоминание. Оторвав ленту, он обернул покрасневшую кожу бинтом и закрепил напульсник.

— Для чего вообще этот прием?

Марио пожал плечами.

— Без понятия. Реклама для Джонни, наверное. Или для фильма о Паррише. Да какая разница? Там бесплатные напитки.

На приеме к Марио подошла Клео и почти обиженно спросила:

— Почему не было Люсии? Я так хотела ее увидеть.

— Она передавала тебе привет, Клео. Не смогла приехать, потому что пообещала сводить Тессу на пасхальную утреню.

В вечернем платье с глубоким вырезом Клео выглядела почти незнакомой. На губах ее заиграла мягкая улыбка.

— Так я и знала. Лу никогда сюда не приедет. Но после того, что она для меня сделала, я ей все прощу.

— А что она сделала, Клео? — спросил Марио.

— Люсия ни разу не навещала меня с тех пор, как перестала летать. Я думала, она меня ненавидит. Я и сама на нее обижалась: люди всегда нас сравнивали. Меня никто не замечал… все вечно говорили: «в великих традициях Люсии Сантелли».

Что бы я ни делала, я чувствовала себя только тенью, подражанием. И когда она упала, я решила, что она ненавидит меня, потому что я летаю, а она не может…

Томми слушал с беспокойством и странным растущим пониманием. Клео была величайшей звездой цирка, возможно, величайшей женщиной в истории воздушного полета. И все-таки чувствовала себя второсортной. Она всегда оставалась в тени Люсии, как и Марио знал, что может хоть из кожи выпрыгнуть, но никогда не сравнится с тем, что сделал Барни Парриш. Мог ли и сам Парриш ощущать нечто подобное? Опасаться, что никогда не достигнет своего внутреннего идеала? Происходило ли такое со всеми?

— Я была парализована, не могла двигаться. А когда очнулась, увидела Люсию у своей постели. Она все эти годы не могла выбраться в Анахайм, чтобы повидаться со мной, а сейчас прилетела в Бостон. Мэтт, она не отходила от меня ни на минуту. Я не хотела жить. Я думала, что раз больше не могу летать, лучше мне сдаться и умереть. А Люсия все говорила, что ее тоже не чаяли увидеть живой. Стыдила меня, кормила, мыла, оставалась со мной по ночам, когда у сиделок не было времени. Если бы не Лу, не знаю, где бы я сейчас была.

Марио выглядел пораженным.

— Люсия? Люсия все это делала?

— Мэтт, она ухаживала за мной, как родная мать. Только благодаря ей я жива. В тот день, когда доктора объявили, что скоро я буду ходить, она пришла и сказала, что больше мне не нужна. Поцеловала меня на прощание и вернулась в Калифорнию. С тех пор я ее не видела и не уверена, что хочу увидеть.

«Никто из нас не понимает Люсию, — подумал Томми. — Мы даже не пытаемся».

Прием близился к концу, репортеры расходились, усталость прочертила глубокие морщины на измученном лице Стеллы. В машине Джима Фортунати Томми чувствовал себя вялым и отяжелевшим. Голова Стеллы упала ему на плечо, и он поддерживал девушку, переполненный любовью и к ней тоже.

После нескольких последних прощаний Томми остался в номере наедине с Марио. Посмотрел на него и внезапно увидел его прежнего, того, которого знал с детства. Такого, каким он должен быть. Томми молча обнял его. Сказать было нечего. Руки Марио сомкнулись вокруг него. Слова были не нужны. Через некоторое время Марио разжал руки, но ладонь на секунду задержалась у Томми на плече.

— Что это…

Томми потрогал место, которое ощупывал Марио. Там оказался значок со святым Михаилом — тот, что Марио подарил ему давным-давно, в день, когда Томми впервые распробовал настоящий полет.

— Боже, — прошептал Марио. — Ты носил его все эти годы?

Томми совершенно не помнил, как перекалывал значок — машинально, год за годом — с одной рубашки на другую.

— Да, — ответил он. — Совсем забыл, что он у меня есть.

Томми ушел в душ, и когда горячая вода потекла по лицу и телу, он вспомнил последний раз, когда был с Марио в мотеле. И Марио вдруг оказался рядом с ним, близкий и тихий — словно прошлое и настоящее смешались. Но они не говорили о прошлом. Они молча мыли друг друга, и Томми знал, что если скажет хоть слово, то расплачется, как ребенок, которым был девять лет назад. В такой же тишине они помогли друг другу вытереться, Марио выключил свет, и Томми повлек его к ближней из кроватей.

Он все еще вспоминал ту ночь, случившуюся так давно. Тогда все было отчаянно, страшновато и непонятно перед лицом всей жестокости осознания собственной сути. Теперь это было повторное подтверждение, явившееся в полном понимании того, чем они были друг для друга. Томми больше не был подростком, льнущим к старшему мужчине в путанице обожания, восхищения и сексуального пробуждения. Теперь он был полностью уверен и знал, чего они оба хотят, и с этой уверенностью притянул Марио к себе. Что-то, исчезнувшее, когда они встретились взрослыми, что-то, пропавшее, как он боялся, навсегда, теперь вернулось снова. Нам суждено быть вместе. Мы больше не дети. Мы выросли и знаем, кто мы и чего хотим.

Но в его чувствах к Марио оставался старый оттенок благоговения и трепета.

— Я люблю тебя, Мэтт, — сказал он, хотя слова передавали лишь тень того, что было больше любви, больше страсти, больше желания, влекущего их друг к другу.

Снова пришел короткий образ сцепления, парения — здесь, идеально, вместе… чувственно, единение совершенное, как в воздухе. Полеты во сне. Которые по сути своей эротические сны…

На долю секунды к нему явились забытые слова, и он прошептал:

— У нас одно сердце на двоих.

Вряд ли Марио услышал. Но это не имело значения. Они оба об этом знали.

ГЛАВА 11

Проснувшись, он снова запутался во времени. Возвращение к прошлому или новое начало? Очень осторожно Томми освободился из рук Марио и некоторое время лежал, глядя на него. В комнате было светло. Часы Марио на тумбочке показывали — как разглядел Томми, вытянув шею — почти девять. Со смесью нежности и обреченности он всмотрелся в лицо Марио — спокойное, без тени напряжения и горечи — и вздохнул. Это ж надо было влюбиться в такого невыносимого дурня…

Как и многие влюбленные, Томми попытался вспомнить момент, когда все началось. Явно не в ту ночь в Оклахоме, когда Марио впервые взял его в постель.

И не темным вечером, когда он, убаюканный шумом океанских волн, сквозь сон почувствовал легкое касание так и не случившегося поцелуя. И даже, наверное — хоть и близко — не в тот день, когда Марио вбил в него осознание того, кем он является: артист, гимнаст, а не плакса. Быть может, это случилось в день его первого падения, когда Марио прицепил металлический значок к его рубашке, и он понял, что без звука перенесет хоть сотню, хоть тысячу падений, если заработает этим одобрительную улыбку? Томми коснулся значка, лежащего на прикроватном столике. Теперь тот был тоньше, сглаживался мало-помалу от постоянного трения о кожу и ткань.

Нет, все началось куда раньше — с наваждения, которое ощутил один мальчик, глядя, как другой, постарше, падает с небес на землю, будучи бескрылым, но все-таки стремясь сквозь пространство, вверх, к недостижимому. Я не знал, чего он жаждет, но уже тогда мне хотелось дать ему это. И сам я тоже этого хотел. Страсть к полету, общее желание, навязчивая идея — то, ради чего стоило жить.

Марио многое дал ему. Сперва свободу мостика, потом — полета. Силу, знание, бесценный дар смелости. Беспощадно сломал его, как необъезженного жеребенка, не спуская ему ничего — даже во имя любви. А позже Марио подарил ему осознание своей сути, первое пробуждение сексуальности и разделил с ним все, пусть и безжалостно, бескомпромиссно.

Мне приходилось быть грубым. Если бы я не был… то уже бы расклеился, и однажды ты нашел бы меня где-нибудь в луже.

Томми вдруг понял, что если бы Марио миндальничал с ним на тренировках, хоть раз поступился бы своими идеалами, то все, что было между ними, сошло бы на нет, и их отношения, строясь на слабости, а не на силе, постепенно разрушились бы. Лишь этого они никогда не испортили, только отдельно от Томми Марио впадал в слабость. И то, что могло превратиться в червя, подгрызающего корни их силы, стало источником света, льющимся сквозь них, проявляющимся в кристальной чистоте полета. И если избыток этой силы толкал их друг другу в объятия — что с того?

Томми даже не подозревал, сколь могущественно может быть чувство вины, которое испуганный ребенок прячет под личиной взрослого. Не подозревал, пока не осознал источник этой любви и не увидел, как она чиста. Он позволил чужакам заставить себя стыдиться собственных чувств. Он защищался, но все равно стыдился.

Марио заворочался и открыл темные затуманенные глаза. Томми всегда обретал новую уверенность, когда видел, как Марио возвращается к нему из далекой загадочной страны снов. Моргнув, Марио улыбнулся.

— Привет, Везунчик. Здорово вчера выступили, правда?

Томми кивнул. Марио перевернулся на бок и сказал:

— Когда Барт везет тебя на эту гонку или как там ее?

— Ралли на спортивных машинах. В десять, кажется, — вдруг Томми вспомнил кое-что и поежился: — Мэтт, мне надо тебе что-то сказать. Помнишь, нам позвонили, и я сказал, что ошиблись номером?

— Я знаю, что не ошиблись, — ответил Марио, — но ты так нервничал, что я решил не настаивать. Кто это был?

Томми, торопясь и сбиваясь, рассказал о разговоре со Сью-Линн. Лицо Марио потемнело, но он только сказал:

— Ничего, Везунчик. Тогда я все равно не смог бы с ней разговаривать. Но перезвонить, наверное, придется. Я знаю, чего она хочет.

— Чего?

Марио вздохнул.

— Я задолжал ей кучу денег. Когда мы развелись, я согласился платить алименты.

А потом сбежал, и вышло так, что она получила только тот первый чек. Когда мы вернулись домой, она прислала письмо, но я… я так и не набрался духу его открыть. Пожалуй, не стоит винить ее за то, что она готова обратиться в суд. На самом деле полезно было бы иметь под рукой жену. Пусть и бывшую. Я бы не был первым геем в Голливуде, который женился ради прикрытия. Правда, — добавил он, — ей пришлось бы узнать правду. О нас.

— Господи, — сказал Томми. — Может, сразу в редакцию «Таймс» позвоним?

— Да нет же, Том. Слушай, я обещал когда-нибудь рассказать тебе всю историю целиком. Обо мне и Сьюзан.

У Томми в животе поселилась сосущая пустота.

— Ты мне ничего не должен.

— Нет, я хочу рассказать. Про это и еще кое-что. Знаешь, когда мы разошлись, я решил, что ты тоже женишься.

— Ты сбрендил? — рассмеялся Томми. — Как ты можешь такое говорить?

— Мы мало обсуждали это, Том. Только один раз, когда ехали в грузовике, помнишь? Например, я до сих пор не знаю, как ты относишься к женщинам, потому что стоило коснуться этой темы, как у нас все шло наперекосяк.

— Я был дураком, — мрачно сказал Томми.

— Вовсе нет, — возразил Марио. — Ты был ребенком. Я просто не понимал, как много в тебе детского. Ты так разумно себя вел, что я никогда не задумывался, сколько тебе на самом деле лет.

Томми смутно припомнил, что и Анжело как-то сказал нечто подобное.

— Веришь или нет, Везунчик, но когда ты ушел… когда мы рассорились… только одно удерживало меня от того, чтобы бросить Старра, обыскать всю страну, приползти к тебе на коленях, если понадобится…

— Мэтт, дружище, не надо…

— Нет, послушай, Везунчик. Я все повторял себе, что немало мальчишек твоего возраста западают на какого-нибудь одного парня. Ты все свое время проводил со мной, и у тебя просто не было возможности выяснить, что ты чувствуешь к девушкам. Я был у тебя первым, тебе не было с чем сравнить. И я решил, что раз меня нет, ты сможешь, наконец… погоди, Томми, дай закончить… я решил, что теперь ты можешь попробовать с девушкой и узнать, на самом ли деле… действительно ли ты гомосексуален, либо просто слишком сильно на мне зациклился.

Томми разгладил складку на простыни.

— Вообще-то, — тихо сказал он, — я и сам думал что-то в этом роде. В тот первый год было много девушек. Но все чувствовалось как-то неправильно. Для меня это ничего не значило. Просто возможность… — он ощутил, как кровь приливает к щекам, — в армии мы говорили «спустить». Не более того.

— Я не жалею, что женился, — сказал Марио. — Иначе никогда бы не понял. Я всегда чувствовал, что мне необязательно быть геем, что стоит мне захотеть, и я могу найти женщину. Ты сам знаешь. Всякий раз, когда мне становилось тошно от самого себя, я цеплял какую-нибудь девчонку. Пытался и тебя втянуть… Боже, порой я просыпаюсь, вспоминаю тех двух куриц и блевать охота… Так и с собой поступать было плохо, а уж с тобой… Господи!

— Мэтт, забудь. Я же забыл, — не очень искренне сказал Томми.

Зная о раздирающих Марио противоречиях, он мог простить. Но забыть — это совсем другое.

— И ты решил жениться?

— Если честно, не знаю. Тем летом я думал, что схожу с ума. Потерял тебя… беспокоился за Лисс… видел кошмары, вытворял невесть что. Я даже как-то подцепил школьника. Подростка. Я не… я и пальцем его не тронул. Я… спросил его, он посмотрел на меня, как на чокнутого, я выпустил его из машины и уехал.

Потом дней десять трясся, ждал, что за мной придут… но он, наверное, никому не сказал. Может, было стыдно, или он просто решил, что ничего страшного не случилось, раз только спросили, но ничего не сделали. И каждый раз, когда я видел где-нибудь в толпе рыжие волосы, у меня все внутри переворачивалось. Черт побери, Том, не могу… А Сьюзан все время была рядом, и все было нормально. И однажды мы просто пошли и поженились. Тогда это казалось хорошей идеей, вот и все.

Лицо Марио было неподвижным, он вспоминал какой-то ад, который Томми никогда не сможет с ним разделить. Слова затрагивали лишь верхушку айсберга.

— Я пытался, — сказал Марио, наконец. — Видит Бог, пытался. Мы не обручились, потому что она была разведена, но я все равно пытался. Я чувствовал себя избранным. Было хорошо… в кои-то веки быть как все. А когда Сьюзан забеременела, я решил, что действительно люблю ее. Мне хотелось нежить ее, баловать, трястись над ней. Как… как над Лисс. Видел бы ты меня в больнице в ту ночь, когда Сью рожала.

Томми смотрел на слабую мечтательную улыбку на его лице и только диву давался. Эту сторону Марио он никогда не видел.

— Ей приходилось тяжело, и я сильно перепугался. Зато потом гордился как не знаю кто. Решил: что бы ни случилось, оно того стоило, потому что у нас была Сюзи. Даже когда мы со Сьюзан охладели друг к другу, я думал, что все уладится со временем, ведь у нас же дочка. Я души в ней не чаял. В моей девочке…

Он моргнул, в глазах стояли слезы.

— Ты вроде бы сказал Люсии, что Сюзи не твоя, — заметил Томми.

Марио сглотнул.

— Ну… я не уверен на сто процентов. Так или иначе, юридически она моя. Это оговорено в законе. Мы были женаты и спали вместе, когда Сьюзан забеременела. Наверное, Люсия меня разозлила, и я сказал самую мерзкую гадость, какую смог придумать. Но Сюзи вполне может быть моей. На самом деле у меня нет веских причин думать иначе. В любом случае, я считал ее своей.

Говорю же, я на нее надышаться не мог. Она такая красивая, Том… Большие голубые глаза и шапка темных кудряшек, не таких темных, как у Тессы, скорее, как у Лисс. И такая умненькая, хорошая. Сьюзан говорила, что я слишком ее балую, а я отвечал, что если она хочет быть со своим Бэббу… так она меня звала… то ничего страшного в этом нет. Хорошо себя вела, много не плакала. Да, я знаю, что ты не любишь младенцев, но я люблю. Всегда любил.

Вдруг его лицо потемнело.

— А потом Сьюзан ни с того ни с сего заявила, что требует развода. Я был не против, но хотел оставить Сюзи себе. И тут она выкрикнула мне это в лицо.

Сказала: «С чего ты взял, что она твоя?» Сейчас-то я понимаю, что она просто хотела меня уязвить…

— Боже, Мэтт…

Томми протянул руку, однако Марио отодвинулся резким изящным движением, которое напомнило Томми о Люсии.

— Погоди, дай договорить… мне надо высказаться, а то я на куски рассыплюсь, — он уставился в пространство. — Сьюзан неплохая девчонка. Спокойная, уживчивая, забавная. В первое время после свадьбы у нас была вполне нормальная сексуальная жизнь. Ну, насколько я это могу представить. Ничего особенного, но… в основном, мне было хорошо. Никаких проблем. Вот когда она забеременела, с сексом разладилось. Ей часто было плохо, и мне хотелось ее холить и лелеять. Я решил, как уже сказал, что действительно люблю ее. Словно наваждение какое-то!

Марио сел на кровати и рассеянно потер больное запястье.

— Когда Сюзи исполнилось два или три месяца, Сьюзан сказала, что доктор разрешил нам снова спать вместе. И тогда пелена рассеялась. С ней было легко, она мне нравилась, мы не действовали друг другу на нервы и все такое. Но в постели нам было просто нечего делать. Я мог лежать с ней рядом, обнимать, как Сюзи, укачивать. А больше мне ничего не хотелось. Зато ей хотелось, и я… — он сглотнул, — я пытался. Думал, что у нее есть право и все такое. Но… но… ничего не получалось. И я предложил решение: я содержу ее, она присматривает за домом и Сюзи или может снова летать, если хочет… а для Сюзи наймем няню… но мы остаемся просто друзьями. Боже, ты бы ее слышал. Не знаю, может, большинство женщин отреагировали бы так же. В конце концов, мы более или менее помирились. А потом мы упали, и она меня бросила. Наверное, не стоит ее за это винить. Я женился на ней по доброй воле. Я хотел быть хорошим мужем и… и отцом. То, что я предложил, показалось ей неприемлемым. Так что я не стал мешать ей, когда она решила уйти.

— Она знала? — тихо спросил Томми. — Знала, что ты гей?

— Не уверен. Она никогда про это не говорила. Официальным основанием для развода указали психическую жестокость. Я хотел забрать Сюзи, но ребенка такого возраста нельзя было разлучать с матерью. Я мог бы обратиться в суд, но побоялся, что ее ушлый адвокат что-нибудь на меня нароет. Если бы всплыла история о моей судимости или черном списке, меня бы не подпустили к собственному ребенку и на сотню миль. Я вышел из адвокатской конторы и несколько часов шатался по улицам, пытаясь успокоиться перед представлением. Но тем вечером мы упали. Я уже говорил: она подпортила лицо и вбила себе в голову, что я сделал это специально.

Томми вздрогнул, вспомнив находящие порой на Марио припадки необъяснимой жестокости.

— Но ты же этого не делал?

Марио уронил лицо в ладони и приглушенно сказал:

— Видит Бог, Том, я не знаю. Я даже не помню, как выходил на манеж. Доктор сказал, это из-за сотрясения. Помню, как Сью-Линн капала мне на мозги в конторе, и я ушел, потому что испугался, что ударю ее. Смутно помню, как надевал трико. А больше ничего — ни падения, ни скорой. Просто очнулся в больнице с толстенным гипсом на запястье. Поначалу вообще решил, что ослеп.

Меня так накачали, что я не сообразил, что все лицо забинтовано. Но Сьюзан утверждала, будто я ей угрожал, и решила, что я пытался ее убить.

Марио замолчал, но на этот раз не пытался уйти от прикосновения.

— Я сердился не на нее, — пробормотал он. — Просто злился, потому что так и знал, что не стоило мне на ней жениться. Но раз я смог уйти из конторы, чтобы не дать ей пощечину, зачем мне было делать что-то худшее? Ломать себе запястье так, что оно никогда толком не заживет, только чтобы ей отомстить? К тому же она мать моего ребенка. И я уж точно не хотел бы рисковать жизнью Лионеля. Исходя из всего этого, я не пытался ей навредить.

На секунду воцарилось молчание.

— Не пытался же?

Только теперь Томми в полной мере осознал, через какой ад прошел Марио. Это я виноват. Это случилось потому, что я от него ушел. Но тогда, казалось, не было другого выхода.

— Томми, я точно знаю, что не устраивал это падение специально. Просто не мог вспомнить и испугался. Так что подписал все, что мне подсунули, и дал ей чек.

Потом вышел из больницы, а дальше как в тумане. Очнулся на скамейке посреди какого-то парка в Далласе с пятнадцатью центами в кармане. Сначала хотел отправить телеграмму домой, попросить денег, а потом решил — да какого черта!

Пошел в город, наткнулся на балаган, устроился туда работать и уехал с ними в Мексику. Остальное тебе известно.

— Боже Всемилостивый, — прошептал Томми.

Но теперь он знал, что больше им ничто не помешает. Никогда. Он взял Марио за запястье.

— Это было давно, Мэтт. Очень давно.

— А тебе не кажется… что я обязан Сью-Линн? Что должен вернуться, присматривать за ней и ребенком?

Томми моргнул.

— Так вот что тебя гложет?

— Ага. Во всяком случае, частично.

— Как по мне, — сказал Томми, — ты ей ничего не должен. Кроме, разве что, денег, а их будет нетрудно достать, учитывая, как у нас идут дела. Разумеется, ты должен помогать растить своего ребенка, но не более того.

Марио выдохнул.

— Я так и знал. Просто пытался решить все сам и бегал по кругу, как белка в колесе. Вот поэтому я не звонил ей и не отвечал на письма. Я согласен содержать Сюзи. Сейчас у меня мало что есть, но если Сьюзан поведет себя разумно — а обычно так она и делает — кое-что наскребется. Пока я в состоянии работать, деньги не проблема. А после вчерашнего шоу я насчет этого больше не волнуюсь.

Спокойствие, с которым он это сказал, больше всяких убеждений доказало Томми, что процесс заживления все-таки потихоньку идет. А Марио тем временем продолжал:

— Только после… после вчерашнего вечера… я точно знаю еще кое-что. Я помогу ей с Сюзи, но возвращаться к ней не буду. А то от меня мало что останется. Она сказала номер?

— Она велела передать, что ее номер есть в телефонной книге, и что ты знаешь, где ее найти.

Марио невесело ухмыльнулся:

— Черт. Она успела недурно меня изучить.

Он потянулся к телефону.

Томми ушел бриться. Он не намеревался подслушивать, но стены были тонкие, и он все равно слышал голос Марио — тихий и отчужденный.

— Доброе утро. Я хотел бы услышать миссис Сьюзан Гарднер. Сьюзан? О, позови мамочку, милая.

Долгое молчание. Томми, за компанию вздрагивающий перед лицом испытания, предстоящего Марио, взял себя в руки. Они всегда говорили друг другу: «Я не могу падать за тебя». Это всегда было в основании их отношений, их стержнем.

И теперь, более чем когда-либо, Томми не должен был вмешиваться. Теперь ничто из внешнего мира не могло им помешать.

Наконец, Марио снова заговорил:

— Сью? Это Мэтт. Это Сюзи подходила к телефону? Боже, у нее такой взрослый голос! Нет, конечно, я не говорил ей, кто это. Она все равно не вспомнила бы.

Снова тишина.

— Мне недавно передали. Надеюсь, я тебя не разбудил… Да, знаю, дорогая. Долгая история. Шатался по стране… Да, конечно, поэтому и звоню. Да, давай сейчас, если ты не идешь в церковь…

Он отвернулся, прикрыл верхнюю часть трубки ладонью и позвал:

— Том, Барт приедет за тобой на своей машине? Тогда я возьму Крайслер?

— Конечно, бери.

— Сейчас приеду. Как мне добраться до тебя? Да, найду. Нет, ты вовсе не обязана, дорогая. Позавтракаю в отеле… Хорошо. Буду через полчаса. Обними Сюзи за меня… Разумеется, с удовольствием с ней поговорю.

Томми включил воду на полный напор. Когда он вышел, Марио одевался. В легком летнем костюме, синей рубашке и при галстуке он выглядел совсем незнакомым.

— Надо найти магазин и захватить пасхальный подарок для Сюзи, — рассеянно сказал он. — Какого-нибудь мягкого кролика…

— Посмотри в сувенирном магазине при отеле.

— Да, помню. Передавай Барту привет, — вдруг он хихикнул. — С любовью.

Взяв с тумбочки ключи от машины, Марио направился было к дверям, но развернулся и шагнул к Томми. Обнял его за плечи и мазнул губами по щеке — как не делал с тех пор, как Томми был подростком.

— Не принимай близко к сердцу, Везунчик, — шепнул он и был таков.

На глаза Томми снова навернулись слезы. Марио не сказал этого. Возможно, никогда и не скажет. Но все-таки он имел в виду — я люблю тебя.

Завтракать Барт и Томми отправились в кафе, где проходили встречи клуба. Зал был наполнен подростками, мужчинами и женщинами всех возрастов и всех социальных слоев, а машины, припаркованные перед зданием, тоже поражали разнообразием: от старого разбитого MG, напомнившего Томми потрепанную машину Стеллы, до блестящих Альфа-Ромео, Порше и полудесятка Ягуаров.

Разговоры шли, в основном, об автомобилях, и Томми то и дело выхватывал отдельные обрывки. Барт тоже слушал, потом глянул на часы и сказал:

— Пойдем. Через пять минут начнут распределять номера.

Когда они шли к дверям, кто-то сзади окликнул:

— Ты сегодня без Луизы?

Барт, не убавляя шага, ответил:

— Ей не нравится заниматься расчетами.

На улице Томми поинтересовался:

— Кто такая Луиза?

— Моя жена. Студия обязала нас время от времени появляться вместе на публике, так что я приводил ее сюда пару раз. Только когда она узнала, что это не гонка, и ей придется быть штурманом и рассчитывать среднюю скорость, то очень огорчилась. Не пойми меня неправильно… из женщин выходят отличные пилоты, порой даже лучше мужчин. Но единственные числа, с которыми способна справиться Луиза — тридцать шесть, двадцать два, тридцать шесть[8].

Он ухмыльнулся.

— Но ты же не паникуешь при виде цифр? Или тоже не в ладах с математикой?

— Все, для чего не требуется логарифмическая линейка, — сказал Томми, и Барт хохотнул.

— Отлично. Мы же не хотим вылететь из-за превышения скорости.

Это было первым сюрпризом дня. Томми все еще считал, что его ждет нечто похожее на гонки, но данные на старте инструкции поражали. Он сразу понял, что это совсем другой вид соревнований. Успех командной работы зависел от того, как быстро он обработает сложный маршрут и передаст сведения Барту — чтобы тот мог концентрироваться лишь на искусном ведении машины. Особенно удивляла необходимость сдерживать скорость до точно вычисленной величины, потому что за превышение отнималось больше очков, чем за позднее появление на контрольных точках. Томми вскоре обнаружил, что наслаждается процессом, и даже пытался вычислить внезапные контрольные точки, помимо основных — видимо, предназначение их заключалось в том, чтобы водители не мошенничали, срезая путь и сходя при этом с трассы. Позже Барт предложил ему сесть за руль. Для Томми такое было в новинку, но через пару минут отличные рефлексы взяли свое, и ему пришлось серьезно бороться с искушением увеличить скорость.

Впечатления такого рода он никогда бы не смог разделить с Марио. Для того машина была лишь средством перемещения из одного места в другое и обратно, а о технических характеристиках он не думал вовсе. Марио любил быструю езду, но лишь из свойственной ему нетерпеливости, а не для удовольствия.

Томми удивлялся, сколько облегчения и радости приносит дело приятное, нелегкое, но совсем не относящееся к полету — пусть требующее почти такой же сосредоточенности и навыков. Возможно, именно по этой причине Папаша Тони когда-то старался научить его играть в шахматы. Томми доводилось видеть, как

Папаша и Анжело так погружались в происходящее на доске, что приходили в себя только за пять минут до сигнала к началу представления. К тому времени, как они добрались до последней контрольной точки, Томми с изумлением понял, что за целый день ни разу не подумал о проблемах Марио, Сью-Линн, телевизионной программе или тройном сальто.

Главный приз ушел команде на Порше — худой женщине и ее сыну-подростку — но Томми и Барт взяли один из трех утешительных призов: сертификат автосервиса, дающий владельцу право на бесплатные мойки, заправки и ремонты, не превышающие двадцати долларов. Барт глянул на адрес, пожал плечами и протянул сертификат Томми.

— Нужен? Мою машину обслуживают в Северном Голливуде, делают все, чего я не могу сам. В этот автосервис я вряд ли когда-нибудь попаду.

— Спасибо, нам пригодится, — Томми спрятал сертификат в бумажник.

Барт посмотрел на темнеющее небо.

— Пойдем перекусим.

Остановки во время ралли были запрещены, и несмотря на поздний завтрак Томми успел проголодаться.

— Будете ночевать в мотеле возле цирковой стоянки?

— Наверное.

У него в кармане лежал ключ. Марио, не уверенный, сколько времени займет улаживание дел со Сьюзан, решил пока не освобождать номер.

— То местечко с мексиканской кухней пойдет? — не очень уверенно осведомился Барт. — Слушай, я бы с удовольствием сводил тебя в приличное место, но…

Томми понял причину его колебаний. И груз, о котором он успел забыть, обрушился на него с новой силой. Хорошие рестораны предназначались для пар.

Только явные бизнес-встречи позволяли двоим мужчинам вместе обедать в дорогом ресторане. А интересы Барта были хорошо известны студии, так что он — куда и с кем бы ни пошел — автоматически оказывался под подозрением.

— Пойдет, конечно, — ответил Томми. — Я все равно неподобающе одет.

Барт, кажется, расслабился.

Когда они были штурманом и пилотом на ралли, на них все смотрели и не обращали ни малейшего внимания. И вдруг Томми вспомнил слова Марио в первый день в доме Сантелли.

Если я тебя куда-нибудь с собой возьму, можно я буду представлять тебя своим младшим братом?

Тогда Томми не понимал подоплеку этой просьбы. Господи, и так мне придется прожить всю жизнь? С оглядкой, боясь, что кто-нибудь поймет все неправильно? Или, точнее сказать, правильно… Но разве есть альтернатива? Выпендриваться, как Эдди Кено?

За ужином Барт сказал:

— Если захочешь присоединиться к клубу, я могу помочь. Мне нужен штурман.

Приходится время от времени брать Луизу, но мне требуется постоянный напарник. Который, как ты понимаешь, — он понизил голос, чтобы не услышали посторонние, — будет в курсе дела, кому я смогу доверять и не опасаться, что нечаянно не удержу маску. И… — он помолчал, потом добавил: — чьи наклонности не видны за версту.

Томми его понимал.

— Да, конечно, я бы не против. Мы на днях говорили с Марио. Если будут деньги, куплю подходящую машину.

— Я могу помочь достать подержанный MG, — сказал Барт. — Это тоже будет недешево, но без цента в кармане не останешься. Мэтт славный парень. Мне нравилось проводить с ним время, даже когда мы уже перестали спать… он ведь рассказал тебе?.. потому что с ним можно было спокойно показываться на людях.

Я чувствую себя ужасным лицемером, когда так говорю, — сказал он с надрывом, — но от этого зависит моя работа. Я сыт по горло убогими ролями в убогих картинах. Мне нравится получать приличные деньги и жить на широкую ногу… так почему бы мне этого не делать.

— Мне тоже, — сказал Томми. — Просто я считаю, что моя личная жизнь это только мое дело. Не вижу смысла вешать себе на лоб табличку «Я ГЕЙ», пусть даже так честнее. В смысле, есть более важные вещи. Я не спрашиваю других парней, чем они занимаются в постели.

Барт рассмеялся.

— А я иногда спрашиваю.

Он снова выдал короткую многозначительную улыбку.

— Хорошо, парень, я выдвину твою кандидатуру. У меня так и не получилось заинтересовать Мэтта машинами. Раньше я иногда гонял и как-то взял его с собой на свободный заезд. Держался он отлично, но удовольствия явно не получил.

— Я как-то был в Ле-Мане, но это не мое. Скучно смотреть, как они наворачивают круг за кругом. Хотя мастерство нужно большое.

— Да, я тоже не очень люблю кольцевые гонки. Как я уже упоминал, я дважды ездил с Тони Роджерсом на Милле Милья. Пересеченная местность — это да… Милле Милья, горный пробег.

— Мне бы понравилось.

— С этим ничто не сравнится. Ездить с Тони… я понимаю, что чувствовал Мэтт.

Нужны особенные нервы, чтобы рыться в поисках бутерброда, когда твой партнер проходит слепой поворот на горной дороге на скорости сто шестьдесят, то вверх, то вниз. Я никогда не беспокоился, знал, что Тони удержит машину, что бы ни случилось, но это не всем дано. У нас была Лянча, никакого сравнения со всеми этими Мазерати и Феррари. Пришли четырнадцатыми. И все равно это была хорошая гонка, учитывая все обстоятельства. Мы обогнали все Лянчи и некоторые Ягуары. Через год я купил Феррари, но мы прокололи шину на первой же сотне миль, а потом полетела тормозная колодка. Не повезло. В том году первое место взял какой-то Феррари.

— Тебе не хватает автоспорта?

Барт пожал плечами.

— Я смог уйти. Настоящие гонщики погибают на трассе. Я как-то спросил одного скрипача, смог бы он бросить игру. Он ответил, что перестанет играть, только если ему отрежут обе руки. Я таким никогда не был. А Тони был. Мне нравятся гонки, но когда я оказался перед выбором, то понял, что перестану гонять точно так же, как почти перестал бы есть, если это требуется для роли.

Спустя минуту он добавил:

— Наверное, потому меня и привлекает фильм про Парриша. Зная Тони и Мэтта, я понимаю, что им двигало. Он должен был летать, а когда не смог, то просто потерял смысл жизни. Мэтт точно такой же. Если бы он так же зациклился на балете, был бы вторым Нижинским. Но танцы не стали для него жизнью. А полет, судя по всему, стал.

Томми почувствовал, как перехватило горло. Он никогда не подозревал, что Барт способен на столь глубокое понимание. Воистину, не следует судить людей по первому впечатлению.

— А для тебя жизнь это актерская игра? — спросил он, наконец.

— Наверное, — криво усмехнулся Барт. — Я даже на этой курице Ланарт женился. Серьезная такая жертва во имя искусства.

У Томми появились смутные догадки насчет того, где Марио нахватался своих иронически-равнодушных замашек. Барт преувеличивал, но доля горькой честности в его словах была, так что Томми осмелился спросить:

— Твоя жена знает? В смысле, ее заботит, что ты гей?

— Знает ли? Разумеется, — ответил Барт. — Я бы не стал обманывать женщину, которую беру в жены. Если бы просто с ней встречался, тогда, возможно, да, но брак — это слишком серьезно. Наверное, студия поставила Джуди перед фактом так же, как и меня. Знаешь, Луиза Ланарт это псевдоним, на самом деле ее зовут Джудит Коэн. Насколько я знаю, любовные интересы в ее жизнь вообще не входят… теплые отношения у нее только с ее сиамскими кошками. Женщине в таком бизнесе тяжело. Наверное, ей пришлось переспать не с теми мужчинами, прежде чем оказаться там, где она сейчас, и это ей аукнулось. Ей тоже приходится притворяться. И она не лесбиянка… возможно, если бы была, все стало бы проще. Думаю, ей так же нельзя признаваться во фригидности, как мне — что я предпочитаю мужчин. Они сказали, что, если я и Джуди поженимся, ей не придется встречаться с другими мужчинами, а мне — заводить якобы романтические связи по пять раз в месяц. И разумеется, я ничего от нее не требую. Так что на публике мы изображаем преданную парочку, и в студии думают, что замужество за симпатичным парнем делает ее сексуальнее, что благотворно влияет на кассовые сборы. По мне, в этом отношении ей помощь не нужна.

— Я видел ее пару раз в фильмах. По-моему, она очень красивая.

— О да, что верно, то верно. Хотя не то чтобы я был ценителем, — критически заметил Барт. — Знаешь, всегда завидовал геям, которые могут спать и с женщинами. Я знаю, что Мэтт может. А ты?

— Да, конечно. Впрочем, мне нет до этого дела. Больше нет.

— А вот я не могу и никогда не мог. Ты ведь уже достиг возраста согласия?

— Черт возьми, я служил четыре года!

— Наверное, рыжие кудряшки виноваты. Или веснушки. С виду ты весь из себя типичный американский мальчишка. А Мэтта всегда тянуло на неопытных юнцов. Сколько тебе было, когда он тебя оприходовал? Лет десять?

На этот раз Томми оскорбился всерьез.

— Я был достаточно взрослым, чтобы понимать, на что соглашаюсь. К тому же, — прибавил он, яро защищая Марио, — чтоб ты знал, если кто кого и соблазнил, то я его, а не наоборот. Я сам залез к нему в постель.

— Ну, могу побиться об заклад, он уж не поскупился на намеки, что с удовольствием тебя там встретит, — со смехом сказал Барт. — Он был малолеткой, когда мы впервые переспали. Боже, ты бы видел его тогда! Хотя он, конечно, и сейчас далеко не урод. Он чудесно летал вчера, правда? Как он вообще, Том?

— Скрести пальцы, — сказал Томми. — По-моему, он снова в порядке.

— Слава Богу. Для фильма о Паррише он нужен нам в хорошей форме, — Барт отодвинул тарелку. — Ладно, пойдем отсюда. Заедем ко мне выпить? Покажу фотографии Тони и меня в Феррари.

Снова оказавшись за рулем MG, Томми разгонялся на пустынных трассах, напряжение то нарастало, то уходило, а присутствие Барта рядом ощущалось как никогда остро. Он понимал, что происходит, и не противился. Только коротко спросил, когда они остановились возле дома.

— Что насчет твоей жены?

— У нее свои комнаты на втором этаже, и мы никогда не обращаем внимание на гостей друг друга. В любом случае она уехала на Пасху к друзьям в Акапулько.

В большой комнате в задней части дома Барт хранил десятки фотографий: Лянча, Феррари, снимки, подписанные известными на весь мир гонщиками. Была там и фотография Марио и Барта в балетной школе — оба в черных водолазках и серых трико. Этот снимок Томми изучал с комком в горле. Он никогда не знал Марио таким юным.

Вдруг Барт резко отодвинул фотографии в сторону, приобнял Томми и осторожно, на пробу, погладил.

— Ммм?

Такой поворот не стал для Томми неожиданностью. Барт вел к этому — мягко, но настойчиво — с самой первой их встречи. И своим визитом Томми выразил как минимум молчаливое согласие. Весь этот день — с его напряжением и азартом соревнования — был своеобразной прелюдией. Весь этот день они заводили друг друга взглядами, прикосновениями, каждым словом. И сейчас Томми вздрагивал от возбуждения, разжигаемого энергией Барта, его видом, его грациозностью, его горячим дыханием на своей щеке.

— Ты знаешь, что я хочу тебя, — тихо проговорил Барт ему на ухо, — и я видел, как ты на меня смотришь. Идем в постель.

Томми не отодвинулся ни на дюйм, но Барт ощутил его неуверенность.

— В чем дело? Ты не наивен… ты отлично знал, чего я хочу.

— Да, — пробормотал Томми. — Просто…

Он и сам не знал, что собирается сказать, пока не услышал собственные слова.

— Мне неудобно делать такие вещи за спиной Марио, вот и все.

Барт положил руки ему на плечи и мягко развернул.

— Послушай, Том. Ты знаешь, что я к тебе чувствую, так что можешь решить, будто я сочиняю все это, чтобы затащить тебя в кровать. Я знаю, что ты испытываешь к Мэтту. Я знаю, что ты его любишь. Это и слепому ясно. Я не смогу встать между вами. Среди наших такие отношения — редкость. Черт, такие отношения и в браке нечасто встретишь. Когда двое любят друг друга, заботятся друг о друге, остаются друзьями и партнерами даже вне постели. Ваши чувства это нечто особенное, люди мечтают о таких — и далеко не только гомосексуалы. Это редко встречается. Я думал, что такое было у меня с Тони Роджерсом. Но ошибался.

На секунду на лице его мелькнула горечь.

— Но есть одна вещь, которая с такими… отношениями не проходит. Ты не можешь притвориться, будто они то, чем не являются. Они не равноценны браку.

— Да знаю я, — Томми, смущенный, отвернулся.

— Правда? Я не уверен. Все эти тревоги о честности и целомудрии… они для подростков, у которых еще молоко на губах не обсохло, и для мам и пап, растящих детишек. С мужчинами это не работает. С женщинами — возможно, я не знаю. Но для мужчин такое ничем хорошим не кончается. Если вы пытаетесь изображать беззаветную преданность, больше ни на кого не смотреть и закатывать сцены ревности, то закончите тем, что друг друга возненавидите. Я знаю, потому что сам сел в такую лужу. Нельзя принадлежать друг другу в этом смысле. Ты являешься его собственностью не больше, чем он — твоей. Я хочу тебя. Все просто. Ты правда думаешь, что от Мэтта убудет? В конце концов, я тоже его друг, и я его люблю. Но что это меняет?

И внезапно до Томми дошла логика его слов. Он без четкого осознания понимал, что должен держаться подальше от дел Марио со Сью-Линн. Это было частью того, что они всегда знали. Я не могу падать за тебя.

Теперь Томми понимал, что не имело бы значения, если бы Марио в самом деле взял Джека Чандлера в постель… Вернее, это имело бы ровно столько значения, сколько значило для самого мальчика. А для мальчика это означало бы немало, и в конечном итоге, решил Томми, потому Марио этого и не сделал. Но, так или иначе, это нисколько не затронуло бы их с Марио отношений. Совершенно ничего — теперь Томми знал точно — не могло встать между ними. Секс был лишь частью целого — важной, разумеется, но без каких-либо привязок к супружеской верности. Верность не имела к тому, что между ними происходило, ровно никакого отношения. Он был взрослым, и больше не было причин согласовывать свои нужды и желания с Марио.

Барт сидел тихо, позволяя ему все обдумать, не склоняя к решению ни словом, ни касанием. И все-таки Томми чувствовал, что Барт одинок, что несмотря на всю свою огромную славу — или, возможно, как раз из-за нее — он в каком-то смысле куда менее свободен, чем Томми. Слишком мало было людей, которым он мог довериться.

Разумеется, эротическая тяга имела место. Но это было также искреннее предложение дружбы, доверия, взаимной симпатии.

Томми повернулся и со смехом обнял Барта. И хотя это была не его инициатива, он смутно ощущал, что происходящее, помимо внешних мотивов, ознаменовывает взросление, объявление себя независимым — даже от той любви, которая, как он знал, навсегда останется самой важной в его жизни.

— Конечно, — сказал он, притягивая Барта ближе. — Идем в постель.

ГЛАВА 12

Барт отвез его в мотель очень рано. Когда они подъехали к зданию, Томми увидел свою машину. Что ж, по крайней мере, Марио уже вернулся. Барт наклонился к Томми, но было уже светло, и на большее он не решился.

— Приеду на урок через пару дней. Передавай Марио привет.

Томми бесшумно открыл дверь своим ключом, не желая будить Марио. Не то чтобы его волновало, что тот узнает о ночных событиях — рано или поздно Томми намеревался все ему рассказать — но Марио неважно спал в последнее время.

Однако прямо за дверью Томми с размаху налетел на какую-то вещь, которой вчера там не было. Когда глаза его привыкли к полумраку, он обнаружил, что перед ним стоит раскладушка, а на ней спит очень маленькая девочка с темной копной кудряшек на голове. Под боком у девочки лежала желтая плюшевая утка.

— Не волнуйся, — сказал Марио. — Она не проснется. Когда дети этого возраста крепко спят, можно разыгрывать Геттисбергскую битву под кроватью, они и не шелохнутся.

Томми осторожно обошел раскладушку.

— Подозреваю, что это Сюзи, но как она здесь оказалась?

Как следует разглядеть лицо Марио в темноте он не мог.

— После некоторой преамбулы выяснилось, что этого Сьюзан и хочет. Кажется, она снова собирается замуж, и я согласился избавить ее от обузы. Насовсем. Она позвонила своему юристу, и я убедился, что она подписала все бумаги — чтобы уж точно больше не передумала. Похоже, они переживают не самые лучшие времена, — добавил он с отстраненным сочувствием. — Сьюзан была в том же платье, которое я купил ей в год нашей свадьбы. А белье Сюзи выглядит так, будто его пожертвовала Армия спасения.

Томми моргнул, все еще не до конца осознавая ситуацию.

— Что ты будешь с ней делать?

— Без понятия, — ответил Марио. — Но я не собирался оставлять ее с человеком, которому она не нужна. Не понимаю я Сьюзан. Сомневаюсь, что захотел бы жить с тем, кто отказывается терпеть рядом моего ребенка. Но Сьюзан, по-моему, до смерти боялась, что этот тип от нее сбежит, если я не соглашусь забрать Сюзи. Ты не против, если она побудет здесь, пока я не решу, как с ней поступить?

Томми покачал головой, и Марио вздохнул.

— Наверное, свяжусь с Лисс. Мне это очень не нравится, но сам я ребенка не подниму.

В комнате светлело, девочка распахнула глаза, села и огляделась.

— Мамочка?

— Мамочки здесь нет, Сюзи, — ласково проговорил Марио. — Помнишь, я рассказывал, что теперь ты поживешь с Бэббу и бабушкой Лулу?

— А…

Девочка замолчала, и Томми задался вопросом, не станет ли она плакать и звать маму. Она не стала.

— А я буду ходить в мой садик?

— Не в тот, что раньше. Он слишком далеко от бабушки Лулу. Когда ты немного подрастешь, я найду тебе другой садик.

— Я уже подросла, — заявила Сюзи. — Мне пять лет. Бэббу, я в туалет хочу.

— Сюда, Сюзи. Справишься сама?

— Конечно, — с достоинством заявила она и сунула палец в рот. — Расстегни мне пижаму. Пуговицы тугие.

Марио ловко расстегнул пуговицы. Пижама была выцветшая, явно тесная и оставила у девочки розовый след на животе. Поддерживая ее обеими руками, Сюзи пошлепала в туалет.

— Она такая самостоятельная, что я волнуюсь, — тихо сказал Марио, проводив дочку взглядом. — Наверное, ее надолго оставляли одну.

— Может, она просто сообразительная, — предположил Томми.

Из туалета Сюзи вернулась совсем голенькая, с пижамой, перекинутой через плечо.

— Хочу ванну. Я не принимала ванну вчера вечером.

— Сюзи, у меня сейчас нет времени набирать тебе ванну.

— Я сама могу набрать себе ванну, — презрительно сказала она. — Я не ребенок! Бэббу, можно мне открыть этот маленький кусочек мыла?

Девочка набрала себе ванну — Марио, незаметно следивший за ней из дверного проема, доложил, что она даже проверила воду локтем, прежде чем залезать — и вскоре они услышали, как Сюзи плещется, серьезно объясняя утке, почему той нельзя присоединиться.

— Твои красивые новые перья совсем промокнут.

Вымытая и одетая в чистое, но слишком короткое и тесное платье, Сюзи вышла из ванной, уселась Марио на колени и потребовала, чтобы ее причесали. Однако на попытку вплести в волосы ленту девочка раскапризничалась, с надутым видом вырвала ленту и бросила ее на пол.

— Может, тетя Стелла тебя заплетет, когда мы пойдем завтракать? — предложил Марио.

Диверсия сработала.

— Тетя Стелла это кто?

— Жена твоего дяди Джонни.

До этого момента Сюзи полностью игнорировала Томми, но сейчас повернулась к нему и спросила:

— Ты мой дядя Джонни?

Томми хихикнул. У него сложилось забавное впечатление, будто они с Марио решили создать семью.

— Нет, милая. Я твой дядя Томми. Мэтт, Стелла и Джок ее видели?

— Нет, я поздно ее привез. Пойду постучусь к ним, сообщу новости.

Марио предложил встретиться в кафе за завтраком, но пока он одевался, Стелла, все еще в ночной рубашке, появилась в дверях. Быстро глянув на Сюзи, она сказала Томми:

— Разве она не прелесть?

Но хотя Томми почти ожидал, что Стелла схватит девочку и покроет поцелуями — как часто делала с сыном Лисс — она только улыбалась.

— Сюзи? Твой папа сказал, что я могу помочь тебе заплести волосы. Если ты принесешь мне ленту, я посмотрю, что смогу сделать.

Говорила Стелла — как заметил Томми — так, будто Сюзи была с ней одного возраста, на равных.

Сюзи протянула ей розовую ленту.

— Это моя самая красивая лента, — пояснила она. — Мама сняла ее с коробки шоколадок, которую принес ей ее парень. А Бэббу все только запутывает. Мужчины не умеют заплетать ленты, да, тетя Стелла?

Стелла прикусила губу, скрывая улыбку, но серьезно сказала, что это смотря какой мужчина. Встав на колени перед Сюзи, она умело соорудила из ленты бант.

— Посмотри в зеркало.

Чтобы заглянуть в зеркало, Сюзи пришлось вскарабкаться на кровать.

— Так хорошо, — сказала она, поглаживая бант. — Спасибо, тетя Стелла.

— Пожалуйста, Сюзи. Как тебя зовут полностью?

— Сьюзан Лисса Гарднер, — четко выговорила девочка. — Мамочку зовут Сьюзан, и у меня есть тетя Лисса. Ты знаешь мою тетю Лиссу? У нее есть маленькие девочки или мальчики?

— У нее есть мальчик Дэйви, он старше тебя, — сказала Стелла. — И девочка примерно твоего возраста, Клео.

— По-моему, мы с мамочкой ее видели, — нахмурилась Сюзи, вспоминая. — У нее была Тряпичная Энни, и она разрешила мне с ней поиграть. И тетя Лисса сказала, что я похожа на Клео, но я совсем на нее не похожа, она выше, и у нее волосы в хвостиках. Тетя Стелла, а у тебя есть дети?

— Нет, дорогая, ни одного.

— Почему? Ты не любишь маленьких девочек? Мамочка не любит. Она так юристу сказала, из-за этого и разрешила мне жить с Бэббу.

Стелла вздрогнула, и Сюзи спросила:

— Ты тоже не любишь маленьких девочек?

Быстро отвернувшись, Стелла сказала нетвердым голосом:

— Я очень люблю маленьких девочек. И маленьких мальчиков тоже. Но, наверное, Бог не хочет, чтобы они у меня были.

— Очень невежливо со стороны Бога, — серьезно попеняла Сюзи.

Стелла выдавила из себя смех и позвала в сторону ванной:

— Мэтт, я похищаю твою дочь! Сюзи, хочешь пойти со мной и помочь мне одеться?

А потом сходим на завтрак.

— Конечно.

Уверенно всунув ладошку в ладонь Стеллы, Сюзи ушла с ней. Томми отправился в ванную к Марио и принялся смотреть, как тот бреется.

— Она умная, — сказал Марио. — На редкость умная. Я же говорил.

— Она действительно много чего замечает. Она знает, что Сью-Линн ее не любит… ты слышал?

— Слышал. Но помочь, боюсь, ничем не смогу.

— Я думаю, она все-таки твоя, раз такая умная. Потому что Сью-Линн умной не назовешь. И она выглядит точь-в-точь как Тесса в том же возрасте.

— Да моя она, моя. У нее фамильные брови и этот забавный кривоватый зуб сбоку

— у Лисс и Тессы тоже такой был. Она Сантелли, это точно. Впрочем, уже без разницы. Теперь она все равно моя.

В кафе Сюзи настояла на том, чтобы сесть рядом со Стеллой, и заказала себе блинчики.

— А ей не следует, — пробормотал Марио, — ну, кашу там есть, апельсиновый сок или что-нибудь в этом роде?

Стелла хмыкнула.

— Пусть пока развлекается. Вот когда все устроишь, тогда и будешь заботиться о здоровом питании. У Лу она не забалует.

Марио вздохнул.

— Вот насчет Лу я не уверен. Она слишком стара, чтобы воспитывать еще одного ребенка, даже если бы я захотел… и она сама захотела. Томми, я возьму завтра машину и съезжу с Сюзи в Сан-Франциско? Вечером позвоню Лисс, договорюсь.

Он снова тяжело вздохнул.

— Ее и так изрядно помотало… Детский сад, няньки… Но я не знаю, какой у меня выбор. Сюзи, хочешь жить с тетей Лисс и двоюродными братиком и сестричкой?

— Я хочу жить с тобой, Бэббу, — насупилась Сюзи. — С тетей Стеллой и бабушкой Лулу.

— Кажется, кое у кого своя точка зрения, — заметил Джонни. — Мэтт, а что насчет интерната, куда Анжело отправлял Тессу, когда ездил в тур? Ей года три было.

Марио задумчиво кивнул.

— Можно будет спросить Анжело, что это за место. И нравилось ли там Тессе.

— Тесса ненавидела интернат! — вспыхнула Стелла. — Ты что, всерьез решил сплавить туда такую крошку?

Марио покачал головой.

— Стел, мне она тоже кажется слишком маленькой. Но летом мне надо быть на гастролях. Я не могу присматривать за ребенком, живя на сундуках. Если ты думаешь, что лучше отдать ее Лисс…

— Ах нет, Мэтт.

Сюзи вскарабкалась Стелле на колени, и та обняла ее, будто защищая.

— Считаешь, сможешь так легко ее у меня забрать? Ты же знаешь, как я хотела… как я молилась…

Голос ее прервался. Стелла крепко стиснула Сюзи, белокурые пряди смешались с темными кудряшками.

— Пожалуйста, Мэтт, — сказала она, не поднимая головы. — Пожалуйста.

Марио, нахмурившись, глянул на Джонни.

— Стел, ты имеешь в виду… Я даже не знаю. Джонни, как ты…

Джонни потянулся к Стелле, но рука его легла на Сюзи, и он потрепал девочку по спине.

— Мэтт, как по мне, если Стелла чего-то хочет, она это получит.

И уверенно добавил:

— Все равно, судя по тому, что ты говоришь, эта маленькая красотка больше никому не нужна.

— Боже, Джон, я вовсе не говорю, что она мне не нужна, — озабоченно возразил Марио, но Стелла его перебила.

— Я знаю, что ты бы хотел ее оставить, Мэтт. А кто бы не хотел? Но… клянусь, я буду обращаться с ней как с собственной… собственной…

Она смолкла и принялась яростно моргать и сглатывать, по-прежнему прижимая Сюзи к груди.

Марио протяжно выдохнул.

— Стел, если ты действительно…

— Господи, Мэтт, да…

— Но ты же не собираешься бросать полет? В смысле…

Стелла вскинула голову.

— Нет, не собираюсь и не брошу. Но оставлять ее с Люсией я тоже не хочу. Я люблю Люсию, но вряд ли она подходящий человек, чтобы воспитывать… воспитывать такую малышку. Ты сам сказала, что она слишком стара. И Тесса такая тихая… и мрачная. Я не хочу, чтобы мой ребенок рос таким. Я хочу, чтобы она была со мной, даже если мне придется брать ее в дорогу. Я хочу, чтобы она была веселая, счастливая, много смеялась и всегда знала, что ее кто-то любит…

Голос снова ее предал.

Марио вздохнул — на этот раз с облегчением — и улыбнулся.

— Благослови тебя Господь, Стел. Об этом я и беспокоился — что придется оставлять ее с Лу. Ладно, Стел. Вырастим ее как Сантелли, — он рассмеялся. — Даже фамилию менять не придется.

Стелла схватила Сюзи и принялась укачивать ее, плача и смеясь одновременно.

— О Мэтт, спасибо тебе, спасибо… Дорогая, ты хочешь быть доченькой тети Стеллы?

Сюзи села у нее на коленях и положила ладошки Стелле на щеки.

— Не плачь, — строго сказала она. — Немедленно перестань, тетя Стелла. Большие девочки не плачут.

Люсия обрадовалась Сюзи, но Томми не был уверен, нравится ли ей сам ребенок или тот факт, что в семье Сантелли появилась внучка. Что касается Стеллы, Томми никогда не видел ее такой веселой и довольной. Отказавшись от услуг приходящей няни, она договорилась с Тессой, что та будет сидеть с Сюзи после школы, и даже предложила ей платить, но Анжело запретил, настояв, что это просто семейная обязанность. Тесса отреагировала на Сюзи, как на новую куклу, и нещадно ее баловала, так что Стелле пришлось твердо сказать ей, что Сюзи должна получать не все, что хочет, а только хорошее и полезное.

Через несколько дней после того, как они привезли девочку домой, Стелла спустилась вниз уже одетая, ведя за собой Сюзи. Люсия подняла брови: прежде Стелла редко поднималась с постели раньше полудня. Усадив Сюзи за стол, Стелла принесла ей тарелку хлопьев из кухни и принялась нарезать туда банан.

— Что это вы, девочки, рано вскочили? — спросил Джонни.

— Хочу съездить в город, купить Сюзи одежду, — ответила Стелла. — У нее буквально ни тряпочки нет. Пальцы из туфель торчат, маечкам и трусам место на помойке, а платья такие короткие, что выглядят неприлично даже на девочке ее возраста! Честное слово, мне ее в магазин вести стыдно!

Марио, фыркнув, полез за бумажником.

— Купи ей все, что надо, Стел. Сколько?

— Нет, подожди… ни к чему это, — запротестовал Джонни. — Раз уж мы в ответе за ребенка, то и одежду ей сами достанем. Убирай свои деньги.

И когда Стелла вышла налить Сюзи еще молока, он тихо, но твердо сказал:

— Ладно тебе, Мэтт. Разве не видишь, как Стел изменилась? Я сам обо всем позабочусь. Пусть знает, что я все время на ее стороне!

Когда Стелла принялась намазывать маслом тост для Сюзи, Люсия решительно заявила:

— Нет смысла покупать ей много одежды. Я уже выкроила три платья и пальто. И ей понадобится платье ходить в церковь. Съезди в текстильный магазин, я дам тебе список, что купить.

Стелла благодарно улыбнулась.

— Я вспоминаю свой первый год здесь. Вы перешили для меня пальто Лисс. И сделали несколько платьев. У меня в жизни не было таких красивых платьев.

Люсия со смехом потрепала ее по руке.

— На тебе были обноски не лучше, чем на Сюзи, верно, дорогая?

— Я помню. У меня даже бюстгальтера не было, и вы отдали мне те, которые стали малы Лисс, — потянувшись, она прижалась щекой к щеке свекрови. — Вы всегда были так добры ко мне, Лу.

Марио улыбнулся.

— Что ж, Лу, у тебя хватает недостатков, но в уклонении от дел милости телесной тебя не уличишь. Ты всегда готова питать алчущих и одевать нагих.

— Стараюсь, — согласилась Люсия, с улыбкой глядя на Сюзи. — Хотя, надо признать, одних одевать веселее, чем других. Сюзи идет розовый, но буквально все маленькие девочки носят розовое. Я шила для Тессы и Клео Марии розовую одежду, пока меня от нее не затошнило. Купи ей прямую красную юбку и ярко-красную кофту, Стелла. И еще она будет прекрасно смотреться в бледно-желтом, как ты считаешь? А на следующее лето я сделаю ей платье для Первого Причастия.

Слушая все это, Томми вспомнил вечер, когда Люсия суетилась над ним с кремом от ожогов, и то, что рассказывала о ней Клео. Трудно было сказать, что Люсия Сантелли лишена материнского инстинкта. Почему же она оказалась неспособна воспитать собственных детей?

Утро Марио и Томми провели на аппарате — надо было заменить несколько тросов. Потом настало время урока для мальчиков. Марио объяснял Бобби Мередиту новый трюк, когда в зал вошел Барт Ридер. Томми помахал ему, жестом показав снять обувь и бросить в ящик. Глядя, как раскачивается Бобби, Томми вспоминал собственные первые дни на аппарате.

Нахмурившись, Марио велел Бобби спуститься и сказал:

— Послушай, Боб, ты уловил идею. Но выглядишь не ахти. Полет — это не только соревнование в силе. Вольтижер должен быть грациозным. Красивым.

— Как танцор в балете? — спросил старший, Фил Лэски.

— Да, — подтвердил Марио. — Именно так.

Бобби сморщил нос.

— Да ну, в балете по большей части педики. Не уверен, что хочу быть на них похожим.

Барт Ридер, слушавший разговор, рассмеялся.

— Я тоже так когда-то думал. Когда я учился в колледже… о да, я там действительно учился, хотя с того времени и прошла целая вечность… Так вот, к нашему отвращению, вести у нас физкультуру наняли известного танцора. Он должен был преподавать нам общую физическую подготовку, гимнастику и — о ужас! — балет. И некоторые из начинающих футболистов — к которым я в те непросвещенные дни относил и себя — разделяли твое мнение. Мы решили собраться вместе и показать этому прославленному педику, что думаем о его намерении заставить нас, альфа-самцов, танцевать балет, как девчонок. Так или иначе, Джеймс Тей… вы же слышали о Джеймсе Тее? Его называли американским Нижинским. Так вот, Тей об этом узнал и на первом же уроке предложил всем подойти по одному и пожать ему руку. Первый парень был громилой, эдаким полузащитником — плечи как у быка. По нему прямо видно было, что он готов раскрошить Тею пальцы. Так вот, он вышел, протянул руку, а в следующую секунду уже вопил на полу. И так, одного за другим, Тей уложил целый класс. Даже тех последних, которые почувствовали неладное и бросились на него вчетвером. И пока мы — и я тоже, надо признать — позорно валялись на полу, потирая отбитые задницы, он отряхнул руки и очень вежливо сказал:

— Джентльмены, на этом сегодняшний урок окончен. Завтра жду вас в трико и подходящей для танцев обуви.

Мальчики, неловко хихикая, переглянулись.

— И вы пришли? — спросил, наконец, Карл.

— Пришел. На самом деле именно после этого я решил поддерживать форму танцами, а не футболом. Нагрузка больше, и танцы лучше формируют мускулатуру. К тому же, сами подумайте, много ли людей продолжают играть в футбол после колледжа?

Фил Лэски смотрел большими глазами.

— Вы учились танцевать балет, мистер Ридер?

— Разумеется. Всякий, кому необходимо знать, как двигаться — а я выступал на сцене — должен учиться танцевать.

— Но в вас нет ничего бабского, — с искренним удивлением сказал он, смерив взглядом мускулистые плечи Ридера и стройную фигуру Марио, чьи запястья и руки, однако, напоминали стальные тросы.

Карл Мередит продолжал сомневаться.

— Мой отец бы взбесился, если бы Боб и я начали брать уроки балета. Он говорит, что в балете полно гомиков, и всякий приличный парень, который туда пойдет…

Не обижайтесь, мистер Ридер, я просто передаю слова отца. Я-то знаю, вы, парни, нормальные. Но в балете действительно много голубых? Они к вам не пристают?

— Нет, — с иронией ответил Барт. — Лично ко мне никогда не приставали.

Марио заговорил, и Томми задался вопросом, замечают ли мальчишки, как трудно ему держать себя в руках.

— Я беру уроки балета всю жизнь и ни разу не видел, чтобы кто-то приставал к детям.

— А мне страшновато, что скажут люди, — робко, но серьезно вставил Бобби. — Боюсь репутации, которая у меня сложится.

— Со мной такое было, — сказал Томми. — Я вырос с цирком и иногда выступал в воздушном балете. В парике и девчачьем костюме. Пока я был маленьким, то никогда об этом не задумывался. А потом меня начали дразнить приятели. Я огорчился и струсил. Боялся, что люди подумают, будто я голубой.

— Ты? Голубой? Ну и чушь! — воскликнул Бобби. — Ты же был сержантом в армии! Но ты больше не переодевался в девчонку?

— Переодевался. Мне пришлось. У нас было представление. Мэтт все-таки втолковал мне, что надо либо делать свое дело и не вестись на пересуды, либо искать другую работу.

Он улыбнулся Марио поверх голов мальчиков.

— Наверное, я слишком сильно беспокоюсь, что обо мне подумают, — выговорил Бобби. — Вряд ли бы я так смог.

— Но если люди считают тебя голубым, — сказал Карл, — то какая разница? Я имею в виду, что, если люди вобьют себе в головы, что ты гомик, разве они дадут тебе возможность оправдаться? В моей школе нам все время твердят, что мы должны приспосабливаться к обществу. Разве это не значит заботиться о том, что о тебе говорят?

Марио задумчиво кивнул.

— В этом что-то есть. Ты — это то, кем ты являешься, и то, как о тебе думают или говорят. У меня нет ответов, Карл. Возможно, их и не существует. Быть может, каждый должен решить это для себя и поступать так, как считает нужным. Мне в этом смысле повезло. Я вырос в цирковой семье, и мы все равно были другие… что бы мы ни делали, люди считали нас иными, не такими, как все.

Он тряхнул головой, не давая себе отвлечься.

— Я имею в виду, что каждый должен сам решить, насколько он может отличаться от других, по-прежнему более или менее ладя с окружающими. И мы не выясним этого пустой болтовней. Бобби, я говорил, что надо быть изящным. Посмотри на любого хорошего пловца или теннисиста. Посмотри, как экономны они в движениях, собранны, ничего лишнего, ничего ненужного. Почему утка выглядит неуклюжей, а фламинго — грациозным? Съезди в зоопарк и последи за животными, присмотрись, как они двигаются. Вот…

Он взял Бобби за руки и развел их в стороны.

— Дело не в том, чтобы пытаться выглядеть тааааким изящным, — последние слова Марио пропел фальцетом, вызвав у мальчишек смешки. — В вялом запястье нет ничего красивого. Нам нужна сильная линия. Как у летящей птицы или самолета… Обтекаемая аэродинамическая форма. Ты придаешь телу обтекаемость. Нарушь эту линию и получишь меньше силы, меньше эффективности. Да и вид будет уже не тот.

— Я читал в одной книге по архитектуре и промышленному дизайну, — сказал Карл к всеобщему удивлению, — что форма следует за функцией.

— Совершенно верно. Так оно и есть. Хорошо, смотрите, как я выпрямлен в поясе, даже когда наклоняюсь кувыркнуться через перекладину.

Марио взобрался по веревочной лестнице, раскачался и, двигаясь с текучей гибкостью, продемонстрировал кувырок — плавный, гладкий, очень собранный.

Через несколько минут он, прямой, как стрела, нырнул в сетку и приземлился в нее, свернувшись плотным клубком. Мальчишки ахнули. Томми, и сам наблюдающий с восхищением — сколько он не смотрел, как Марио летает, каждый раз испытывал восторг и зависть, будто впервые — услышал, как Клэй говорит:

— У тебя это так легко получается.

Марио, улыбнувшись, хлопнул его по плечу.

— Все дело в практике. Старайся как следует, и однажды у тебя все выйдет. Ладно, ребята, на сегодня хватит. Увидимся на следующей неделе.

— Вы с мистером Ридером будете летать? — робко спросил Фил Лэски. — Можно нам посмотреть?

Барт, оглядев их просительные лица, пожал плечами.

— Да, пожалуйста.

— Только сидите тихо, — предостерег Марио. — Будете шуметь и баловаться, выставлю. Клэй, не переодевайся пока. Поднимешься на мостик и подержишь для нас стропы.

Клэй буквально просиял. Он все-таки пошел с друзьями в раздевалку — за компанию, но уже держался чуть отстраненно. Он был Сантелли, член семьи, серьезный гимнаст, тренирующийся, чтобы однажды заняться семейным делом.

Марио и Томми, стоя у подножия аппарата, смотрели мальчишкам вслед.

— Очаровательные дети, — пробормотал Барт. — Симпатичные. Наверное, все дело в том, как они двигаются.

— Знаю, — кивнул Марио. — Мне тоже нет дела до смазливых мордашек. Вот тела я замечаю.

— А кто бы сомневался, — подтрунил Барт, но Марио покачал головой.

— Я не о том. Я про движения, телесное совершенство.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Этот вид красоты я, пожалуй, способен оценить даже в женщинах.

— Посмотри на Стеллу, например, — согласился Марио. — Ее даже хорошенькой не назовешь, худая, костлявая. Но Боже мой, когда она летает, мне кажется, что я в жизни такой красоты не видел.

— Я заметил. Когда смотрел «Полеты во сне». Если бы не знал наверняка, решил бы, что вы любовники. Судя по тому, как вы двигаетесь вместе.

Марио смотрел в пространство.

— Да… и когда я был младше. Танцевал с Лисс. Господи, сто лет об этом не вспоминал.

Барт рассмеялся.

— Что ж, надо признать, созерцание твоих мальчиков не оставило меня равнодушным.

Марио тоже засмеялся, с лица ушла застывшая маска.

— Они не мои мальчики, — пробормотал он. — И вообще, они табу. Для тебя, кстати, тоже.

— Ах, поверь, я прекрасно понимаю, — Барт тоже понизил голос. — В последнее время я такой сдержанный и рассудительный, что прямо не верится. О несовершеннолетних стараюсь даже не думать. Хотя меня на них никогда особенно не тянуло. Но посмотреть ведь не вредно, если есть на что. На этих мальчиков, например. Или Стеллу.

Вскоре Карл, Фил и Бобби пришли из раздевалки и уселись смотреть. Марио, Барт и Клэй забрались на мостик. Томми раскачивался в ловиторке, как на качелях, глядя на стоящих рядом Марио и Клэя. Как они были похожи! В стройном длинноногом подростке с взъерошенными темными волосами, одетом в старые чиненые рабочие трико, потертые на коленях, Томми видел юного Марио — длинные конечности, самодовольная надменность и неосознанная детская грация, переходящая уже в намеренное изящество тренированного гимнаста.

Томми ощутил почти болезненную нежность, подумав, насколько старше всегда был Марио. Когда они познакомились, Марио был уже мужчиной, и Томми, вечно пытаясь до него дотянуться, отталкивал собственное детство обеими руками.

Как бы ему хотелось увидеть, каким был Марио в детстве, как выглядел до того, как они встретились.

Неудивительно, что Ридер на него запал…

— Ну что, Клэй? Готов попробовать без лонжи? Барту нужно поучиться подавать трапецию, а ты уже не пострадаешь, если упадешь.

Клэй взял из рук Барта перекладину. Внезапно ухмылка исчезла с его лица, сменившись волнением и страхом. Томми, опрокинувшись уже вниз головой, заметил руку Марио у Клэя на плече. Он не слышал, что именно говорит Марио, но догадывался. Его и самого когда-то часто успокаивали.

Наконец, Клэй раскачался, и Томми увидел приближающий смутный силуэт. Выгнув спину, чтобы сделать кач выше, Томми вытянул руки и сомкнул пальцы на худых запястьях мальчика.

— Тише, тише, — с улыбкой проговорил он, чувствуя напряжение в хватке Клэя. — Поймал!

Снова выпрямившись, Томми услышал, как Марио делает замечания.

— Проблема в том, Клэй, что ты не прыгаешь. Ты просто позволяешь Томми стянуть себя с трапеции.

— А Джонни говорил делать так, — возразил Клэй, и Томми от изумления чуть не свалился с ловиторки.

Попробовал бы он в свое время начать оправдываться перед Анжело!

— Что-то я не припомню, чтобы интересовался мнением Джонни! — рявкнул Марио.

— И твоим тоже! Черт возьми, не спорь, Клэй! Держи трапецию для Барта. Ладно, Барт, так хорошо, но возьми перекладину ближе к центру. Я хочу довести тебя до такого уровня, чтобы ты смог сам сделать хотя бы простой перелет. Я понимаю, что тебя будут дублировать, но так ты лучше поймешь, что делать. Когда начнешь раскачиваться, не забывай сгибать локти…

Теперь Барт учился красиво падать. Наверное, благодаря долгим занятиям другими видами спорта — фехтованием, танцами, вождением — он обзавелся такими изумительными рефлексами. Томми видел, что Барт никогда не станет хорошим воздушником, зато сможет мастерски такового изобразить. Он перенял походку Марио и непринужденно, без всякой искусственности, копировал его жесты — актер, вживающийся в роль персонажа.

— Уже подбирают актеров для фильма, — сказал Барт в раздевалке, когда мальчики ушли. — Барри Кэсс хотел играть Регги Парриша — брата Барни и его ловитора. Его даже вызвали на пробы, но он не подошел.

Томми вспомнил красивого седеющего мужчину, похожего на Джима Фортунати.

— А он разве не староват лет на тридцать?

— В этом бизнесе возраст не главное. Кандидатуру Кэсса отклонили из-за роста. В нем шесть футов два дюйма, и рядом мы смотримся, как Матт и Джефф[9]. Хотя ловитор обычно бывает крупным парнем. Томми ведь выше тебя?

Марио, вытаращившись на него, рассмеялся.

— Да ты издеваешься. Мне вечно твердили, что я слишком высок для вольтижера. Ты и я примерно одинакового роста, и каждый из нас дюйма на три выше Тома.

Ридер переводил сконфуженный взгляд с Марио на Томми и обратно.

— Но что-то заставляет его выглядеть крупнее. Я готов был поклясться, что в ловиторке он казался в два раза больше тебя.

— Все воздушники выглядят большими в трапециях, — пояснил Марио. — Одно из самых распространенных заблуждений в нашем деле. Все считают нас крупными, пока не увидят в обычной одежде.

— В общем, — сказал Барт, — Мейсон в восторге от идеи взять Сантелли дублировать сцены полета.

Марио, стоя к ним спиной, выпутывал ногу из трико.

— Я не смогу показать им тройное. Пока не смогу.

Барт пожал плечами.

— Нет нужды торопиться. Это будет твой последний трюк.

Нечаянная двусмысленность заставила Томми вздрогнуть.

А Барт добавил:

— Жаль, что здесь нет душа.

— Если хочешь, иди помойся наверху.

— Да нет, все в порядке, — отмахнулся Барт и фыркнул: — А то кто-нибудь может не так понять — с моей-то репутацией.

Вдруг он помрачнел и, как был обнаженный, встал и посмотрел на остальных.

— Боже, я понимаю, почему вы так поступаете, но меня просто убило, как нам пришлось мямлить перед этими ребятами. Что нельзя было сказать все как есть. А если бы мы признались, то кто-нибудь наверняка решил бы, что мы пытаемся их совратить. Мне просто хотелось быть… честным. Особенно когда у них в головах это дурацкое заблуждение, будто в балете полно голубых, и туда опасно отдавать сыновей.

Марио хмыкнул.

— Но нельзя отрицать, что такого вовсе не случается. Уж кому, как не тебе, знать.

— Черт подери, нет! — яростно возразил Барт. — Я не о том, и ты это знаешь! Парень, я был в курсе про тебя. И если бы я ошибся…

— Если бы ты ошибся, — перебил Марио, — появилась бы еще одна грязная история насчет того, что в балете одни педики, которые только и делают, что бросаются на детишек. К тому же некоторые могли бы сказать, что я вырос бы нормальным, если бы ты не…

— Да ладно тебе, — ласково сказал Ридер, — ты же не веришь в эту чушь. Ну согласился бы ты раз — потому что я тебе нравился или тебе было любопытно, каково это. Ну два — потому что мы были друзьями, и ты не хотел ранить мои чувства. Только если бы это было не твое, рано или поздно ты послал бы меня далеко и надолго и нашел бы себе девушку. В балете хватает красивых девушек.

Он натянул трусы и принялся надевать брюки.

— Мне просто тошно слышать, как дети простодушно выкладывают, что их отцы считают всех танцоров геями. Такое ощущение, будто это хуже смерти. Даже если бы это была правда… а это не так.

— Просто такие вещи трудно понять, пока… сам не почувствуешь, — вставил Томми. — А потом уже слишком поздно. Как заставить понять тех, у кого нет такого опыта?

— Возможно, — жестко сказал Барт, — надо сделать то, чего мы побоялись перед этими мальчиками. Поговорить прямо. Так и сказать: «Послушай, парень, я гей, но это, во-первых, не делает меня женоподобным, а во-вторых, я не рыщу по округе, только и думая, как бы изнасиловать первого встречного».

Марио криво улыбнулся.

— Сказать и оказаться в грязи по макушку.

— Безусловно, — проговорил Барт с неожиданным отчаянием.

В волнении он криво повязал галстук и теперь мучительно его перевязывал.

— Я чувствую себя шпионом. Или каким-то двойным агентом. На экране расточаю любовь и романтику, а в жизни… Боже, как меня это все достало. На меня вешаются женщины, я получаю любовные записки десятками, а мне просто хочется встать и заорать, что я совсем не такой и мне это не нужно.

Голос его подрагивал. Замолкнув, Барт принялся трясущимися руками зажигать сигарету.

— Я тебя понимаю, — сказал Марио. — Наверное, всем нам это знакомо. Но таков мир, и вряд ли мы можем что-то изменить. Разве что вернуться во времена той книги, которую ты мне когда-то дал. Про Грецию и священный отряд.

Слабо улыбнувшись Барту, он повторил отрывок, который цитировал несколько лет назад Томми.

— Любовь и дружба принимают свою чистейшую форму в отношениях между мужчинами. В Спарте каждому достойному мальчику полагалось иметь зрелого любовника, который был ему наставником и образцом мужественности. Эээ, черт, дальше забыл. Что-то вроде того, что оба скорее бы умерли, чем выставили себя в недостойном свете в глазах друг друга.

— Ты и твои дурацкие древние греки, — мрачно протянул Барт. — Знаю, знаю. Греки могли то, греки могли се. А мне в наши времена от этого какая польза?

Марио тронул его за плечо, и Томми вспомнил, что когда-то они спали друг с другом. Теперь стало очевидно, что их связывало нечто большее, чем просто секс.

— Ты не знаешь, что это значило для меня. Когда я поступил в колледж, именно ты сказал, что мне надо познакомиться с греческой литературой. Разве ты не понимаешь, каким откровением для меня это стало? До этого я считал, что один такой, кроме разве что парочки дегенератов. И я думал, что в конце концов тоже таким сделаюсь. А потом я встретил тебя и понял, что… среди гомосексуалов есть и хорошие люди, что человек может быть геем, но оставаться при этом… достойным, честным, целеустремленным… творческим.

Он приобнял Барта за плечи.

— Вся эта штука насчет вдохновения и примера для подражания. Иисусе, разве ты не понимаешь, кем ты был для меня? Мне понадобились все эти книги… и не только они… чтобы вернуть себе хоть каплю самоуважения. Я уже не говорю о том, чтобы чувствовать себя нормальным и правильным, но хотя бы набраться смелости продолжать с этим жить.

Барт упрямо отводил глаза.

— Ты идеалист, Мэтт. В твоем возрасте я тоже таким был. Но какая от этого польза?

— По-моему, ты не так уж изменился. Хотя ты, конечно, прав. Было бы лучше, если бы могли быть так же честны с этими детьми, как… как друг с другом. Если бы не пришлось бояться, как бы чего не вышло.

Барт рассмеялся, разбивая напряжение.

— Ага, я прямо это вижу. Вводим, значит, во всех старших школах и колледжах древнегреческие идеалы, приставляем к каждому мальчику старшего товарища, который будет учить его благородным идеям. А потом пытаемся убедить всех и каждого, насколько чисты и высоки такие отношения.

Он улыбнулся Марио и — будто бы забыв, что с ними Томми — взъерошил ему волосы, как маленькому.

— Если бы все поддерживали твои идеи, гомосексуалам в этом мире жилось бы легче.

— Обрати внимание, — ласково сказал Марио, — откуда, по-твоему, я взял эти идеи? Конечно же, у тебя.

ГЛАВА 13

Томми проснулся с настойчивой мыслью, что ему непременно надо спуститься в зал: там собиралось случиться что-то страшное. Не включая свет, он вышел из комнаты, по темному коридору прошел к лестнице, спустился, миновал кухню и добрался до деревянных ступеней, ведущих к бывшему бальному залу. Ни в коридоре, ни на лестнице никого не было, собственные шаги были не слышны, но в зале горел свет — мягкий зеленоватый свет, идущий как будто отовсюду сразу.

На аппарате вниз головой раскачивался в ловиторке Джонни, а Марио стоял на мостике, сжимая трапецию. Слишком поздно. Все, что мог Томми, это смотреть на экран, установленный у подножия аппарата, и следить, как Марио раскачивается — туда, обратно, все выше, выше, выше.

— Хватит тянуть резину! — крикнул Джонни. — Либо ты делаешь тройное, либо больше никогда ничего не добьешься!

Томми заскрипел зубами, услышав его презрительный тон.

Стелла держалась за перекладину рядом с Марио, и Барт тоже был здесь, стоял возле Томми, смотрел на экран и говорил:

— Видишь, как они летают? Они любят друг друга, сразу видно.

Но это не имело значения, потому что Стелла оказалась на мостике, а Марио раскачивался — в ровном непрерывном ритме, туда и обратно, набирая скорость и высоту, а Джонни ждал его, и Томми знал, что Марио собирается пробовать тройное.

Он не готов… Но он мог лишь смотреть на две движущиеся фигуры, как часто делал в цирке Вудс-Вэйленда, только взгляд его в кои-то веки не был устремлен на Марио, сознание не было заполнено лишь им. Теперь Томми следил за Джонни на экране — с болезненным обостренным вниманием. Слишком медленно. Надо выше, не дотягиваешь…

Собственные мышцы сокращались, каким-то внутренним усилием он пытался ускорить Джонни, подтолкнуть его, даже дышать вместо него. Марио отпустил перекладину, перевернулся раз, второй, третий… Господи, он промахнется…

Третий, третий… третий оборот на экране, как в замедленной съемке, и вниз, вниз, плашмя, не сворачиваясь, медленнее, еще медленнее, тяжелый удар, тело спружинивает о сетку, падает обратно, проваливается, как в трясину — безжизненное, сломанное, мертвое.

Томми ощутил, как в горле зарождается вопль.

— Марио! Марио! Кто-нибудь! Марио… Быстрее! Джонни, Папаша, Анжело! Марио… Он мертв… Марио!

Но ответа не было, в зале стояла тишина, только его собственный голос отражался от стен, и экран показывал распростертое неподвижное тело… А потом смолкли и крики, они никогда не звучали, их никогда не было. Вокруг царила темнота, и Томми сидел на кровати, тяжело дыша и всхлипывая.

— Томми? — пробормотал Марио. — В чем дело, малыш? Что?

В комнате было темно и тепло, и до Томми медленно доходило, что все случилось не по-настоящему. В зале неоткуда было взяться экрану. Марио только во внезапном помрачении рассудка согласился бы пробовать тройное с Джонни.

Этот ужасный оборот и долгое падение — ничего этого не было. Сон. Слава Богу, всего лишь кошмар. Томми все еще давился немыми воплями, но уже понимал, что Марио здесь — в безопасности, целый, живой, теплый — и понемногу приходил в себя. Продолжая всхлипывать, он вцепился в Марио изо всех сил.

— Везунчик, — Марио обнял его в ответ. — Ты чего, парень? Что случилось?

— Ты здесь, — выдавил Томми. — Ты живой, ты не разбился.

— Боже, — вздохнул Марио, крепче прижимая его к себе, — опять. Томми, Томми, все хорошо, ты со мной… Ну давай, возьми себя в руки. Ты здесь, со мной…

Томми чувствовал его теплое дыхание, жар его тела, и комок в груди ослабевал. Прерывистые всхлипы сменились долгими дрожащими вздохами.

— Мне казалось, будто я внизу, — смущенно пробормотал он. — Там был экран… и ты лежал мертвый…

— Ничего, ничего, все уже хорошо, — утешал Марио. — Ты здесь, проснулся, я рядом. Давай под одеяло, замерзнешь. Ложись, я тебя согрею…

Медленно расслабляясь в тепле его тела, Томми неловко рассмеялся.

— Прости, не хотел тебя будить. Просто не понял, что это сон. Думал, что проснулся прямо здесь и пошел в зал…

— Знаю, знаю. Ничего страшного.

Марио по старой привычке коснулся его ступни своей, сжал длинными гибкими пальцами. Живой, настоящий, теплый — а не отталкивающая мертвая груда мяса.

— Ты живой, — пробормотал Томми ему в плечо. — По-настоящему. Мне приходится все время себе об этом напоминать.

— Я знаю, каково это, — сказал Марио. — В тот год, когда упала Лу, мы все просыпались, вопя на весь дом. Именно тогда я повадился лазать в кровать Лисс. Анжело злился, но мне все снилось, будто это она упала и разбилась, и я просто должен был убедиться, что она в порядке… А когда я работал у Старра, мне начало сниться, как будто я снова с Анжело, но в ловиторке он внезапно превращается в Лионеля, и я вскакивал в холодном поту. Забавно. Мне нравился Лионель, я доверял ему, но эти дурацкие сны меня не отпускали!

Вскоре Марио уснул, однако Томми продолжал за него цепляться — никак не мог убедить себя, что Марио живой, а не лежит бездыханный на полу тренировочного зала. Прошло долгое время, прежде чем он задремал. Перед глазами поплыли размытые образы: иллюстрации из старой книги, поход в музей, изображения на античных вазах, атлеты, бегущие, берущие препятствия, обнаженные, с факелами в руках.

Если я и хорош в чем-то, это он сделал меня таким. Я несу его честь, как зажженный факел, переданный мне другими — чтобы донести его ярко горящим и передать следующим…

Томми смутно понимал, что видит сон, представляет мир, в котором их достоинства и идеалы высоки и драгоценны из-за их любви. Постепенно сон ушел во тьму, но даже спящий, Томми продолжал держать Марио за руку.

У входа в зал Томми задержался и потряс головой. Ночью он видел какой-то жуткий кошмар — что-то про падающего Марио и установленный под аппаратом экран. Кинув обувь в ящик, Томми забрался в сетку и принялся ходить по ней взад-вперед, то и дело наклоняясь проверить новые канаты. У края, загибающегося к ловиторке, он остановился, внезапно вспомнив, что видел Джонни на экране, когда ждал начала «Полетов во сне». Томми позабыл детали, но понял, почему экран в кошмаре казался ему таким важным. И почему он был важен в съемках «Полетов во сне».

Впервые в жизни я смотрел, как Марио летает, и не был мысленно с ним. Я смотрел, как Джонни его ловит, и вдруг увидел, где Джонни ошибается. Джонни — хороший ловитор, но Марио нужен другой. Он не может чувствовать, что Марио делает. А я могу. Вот что в нас особенного: мы почему-то можем ощущать движения друг друга, будто мы вдвоем в одном теле. И я почувствовал, что делает Джонни. Я пытался дышать за него, двигаться за него. Я начинаю думать не о том, как летать, а как ловить. Теперь надо только сообразить, как уговорить Марио.

— Джонни пришлось уйти, — объявил Марио, появившись в дверях.

Как и всегда, когда с ними тренировалась Стелла, он переоделся в трико наверху, и теперь ему оставалось только разуться.

— Честно говоря, этот воротила меня достал. Он где угодно, только не на тренировке.

«Чудно, — подумал Томми. — Это мне и нужно».

— Признай, Мэтт, — сказала Стелла, — Джонни и без тренировок большинству из нас даст фору.

— Может, и так, — пожал плечами Марио. — Но мне это не по вкусу. Я где-то читал слова одного пианиста. Он говорил, что если не поиграет день, то заметит только он сам, если два — заметят друзья, если три — заметят все. А мне надо наверстывать три года, да и Томми тоже.

Стелла рассмеялась.

— Ты все еще так считаешь? После «Полетов во сне»? Мэтт, это был триумф!

— Может быть. Но я чувствую, что мне еще многое предстоит. И Барт говорил, что на днях Сантелли могут понадобиться для заявочного плана, так что каждый пропущенный день меня в тоску вгоняет. Том, хочешь, я буду сегодня ловить?

— Нет, — ответил Томми, и Марио нахмурился.

— Как нет?

— Просто нет. Нет смысла. Пустая трата времени. Вряд ли в этом году на Джонни стоит рассчитывать как на ловитора. Пора нам с этим разобраться.

— Слушай, Томми, — сказал Марио, — мы это обговаривали. Ты не можешь ловить меня на сложных трюках…

— Абсолютная хре… — Томми глянул на Стеллу и поправился: — Чепуха. Мэтт, ты все еще видишь во мне маленького мальчика, которого надо поднимать и проверять, сможет ли он дотянуться до трапеции. Ты высмеивал за это Барта, а теперь сам поступаешь точно так же! Стел, кто выше, я или Анжело?

— Ты, — уверенно ответила Стелла. — Может, не намного, но уж точно не ниже.

Марио крутнулся к ней:

— Вы двое совсем сбрендили? Анжело крупный парень!

— Он всегда казался тебе большим, — сказал Томми. — Взгляни правде в лицо, Мэтт. Он учил тебя летать, когда ты был маленьким, и ты все еще воспринимаешь его по-старому. Я готов об заклад побиться, что вешу фунтов на шесть-восемь больше него. Черт возьми, пойми ты, наконец, что мне уже не четырнадцать! Я вешу сто сорок пять фунтов, и у меня плечи шире, чем у тебя… да хоть попробуй мою куртку надень! Если мы решим побороться, я уложу тебя в четырех случаях из пяти.

— Что-то вы меня запутали, — пробормотал Марио.

— Наоборот, — твердо возразил Томми. — Я пытаюсь избавить тебя от заблуждения! Джонни все равно хочет уйти, он никогда не будет нашим ловитором. Давай уже проясним ситуацию. Мы ищем ловитора по всей округе, а я вот он, здесь, так почему бы не поработать в этом направлении. Если Джонни захочет управлять нашими делами с позиции менеджера, тем лучше.

Марио все еще выглядел неуверенным.

— Наверное, можно попробовать и посмотреть, что получится. Как ты считаешь, Стелла?

— Джонни не хочет летать. Совсем не хочет. Не знаю, почему, но нет… он даже не понимает, почему мне это так нравится. Он продолжает работать, потому что ему жаль тебя бросать… говорит, что слишком многим обязан семье… Но на самом деле рвется в менеджмент.

— Закругляемся с болтовней и за работу, — сказал Томми.

Но когда Стелла полезла по лестнице, Марио положил руку ему на плечо.

— Том, посмотри на меня. Прямо в глаза. Ты делаешь это, потому что знаешь, как я ненавижу ловить? Говори правду, или я тебе шею сверну. И не думай, что сможешь обмануть!

Томми повернулся к нему лицом.

— Клянусь Богом, Мэтт, я этого хочу. Я начал думать как ловитор — все время.

Когда я вижу, как кто-то летает, я не смотрю на вольтижера, я прикидываю, как бы поймал его, если бы был в ловиторке. Я больше не вольтижер… я не думаю как вольтижер.

Внезапно Марио словно засветился изнутри.

— Эй, — сказал он мягко и довольно. — Раз так, может, мы и шли к этому все время, просто сами не понимали? Давай попробуем, Везунчик. Давай попробуем!

Он пошел к своему концу аппарата.

Для Томми, раскачивающегося в своей трапеции, все вокруг внезапно сделалось четче, словно заиграло новыми красками. С ним такое и прежде случалось, но ни разу в ловиторке. И теперь, впервые с того дня, когда Марио отправил его, бунтующего, ловить младших девушек, он начал подробно разбирать, что делает.

Не задумываться, что надо улучшить, а именно ощущать каждое движение где-то внутри. Он рассчитывал время. Стелла на трапеции, раскачивается, сделает еще один кач, прежде чем отпустить… Только после того, как он напряг грудные мышцы, бросая себя выше, он понял, что сделал. Машинально. Теперь все получается, словно само собой.

Боковым зрением, самым краешком глаз, Томми видел, как она отпускает перекладину. И протянул руки, не успев осознать собственного движения. Его пальцы сомкнулись на ее запястьях, тонких, обмотанных марлей. Она казалась такой легкой, такой хрупкой, что вес ее не придал дополнительной инерции, и Томми оттолкнулся сам, поднимая их обоих выше, снова бросая ее в воздух.

Машинально, чувствуя четкий, как сердцебиение, ритм, он увидел на трапеции Марио. Медленнее, немного ниже… И все на уровне подсознания. Если бы он дожидался, пока увидит картинку глазами, то не располагал бы временем изменить при необходимости собственные действия. Все должно было идти изнутри.

А теперь вперед, встретить его, короткое напряжение, расслабление… их руки без усилий сцепились. Еще до того, как ощутить это пальцами, Томми почувствовал чужую боль… запястье, которое он дважды ломал… и тут же немного сместил хватку, чтобы не давить на болезненную точку старых переломов. Марио, погруженный в почти гипнотическое напряжение полета, не заметил ни боли, ни того, что она утихла. Быстрый обратный кач, приближающаяся черта перекладины… нет нужды в сигнале; хватка в ту же секунду разъединилась. Как у них это вышло? Какая-то крохотная разница в мускульном напряжении, слишком слабая, чтобы быть замеченной осознанно?

Работает. Непонятно как, но работает. Такое чувство, будто мы читаем мысли друг друга. Так или иначе, все получалось. Полтора сальто, двойное заднее, два с половиной. Затем Томми ощутил общее напряжение во время пассажа, когда Стелла отпускала его руки и в них попадал Марио — счет здесь шел на доли секунды, которых было слишком мало, чтобы понять, что делают руки и мозг.

Марио, чувствовал Томми, был спокоен, расслаблен, доверял.

Работает. Он тоже понял. Именно к этому мы шли все эти годы, и теперь он об этом знает.

Сейчас. Прежде чем он начнет уставать, или слишком много думать, или волноваться. Сейчас — по первому наитию.

— Хорошо, Мэтт, — позвал Томми, на мгновение выпрямляясь, — давай тройное.

Даже на большом расстоянии он уловил быстрый ошарашенный взгляд, ощутил короткий прилив адреналина… Боже, я слишком тороплю события?. и нерешительность Марио.

— Везунчик, я не уверен…

— А я уверен. Давай, Мэтт. Сейчас. Хватит артачиться.

Вот чего я не понимал. Вольтижер, конечно, звезда, но главный в этом деле ловитор. Марио всегда был нужен кто-то, кто бы им командовал. Вот почему мне пришлось доказать, что я сильнее.

— Вперед, Мэтт. Ты знаешь, на что способен. Я жду.

Томми не стал дожидаться, пока Марио послушается — снова повис вниз головой и принялся раскачиваться, сильно, так сильно, как только позволяла ловиторка.

На границе возможного…

Мысли пронеслись в голове и растаяли без следа. В забавном перевернутом ракурсе он видел, как Марио, изогнувшись, начинает кач — высокий и прямой.

Ощутил, как напрягаются плечи и бедра. Марио раскачивался, Томми чувствовал, как меняет позицию, слегка замедляясь, и снова две трапеции взмыли навстречу друг другу. Марио пронесся над ним, устремляясь выше и выше. На обратном каче Томми его не видел, но ровный ритм продолжал пульсировать внутри. И когда ловиторка на миг застыла в самой дальней точке, Томми, задержав дыхание, протянул руки.

Вот оно.

Размытая тень на периферии зрения — переворот, еще… и еще. А потом выпрямившееся тело упало навстречу, руки встретились, хватка скользнула и снова укрепилась, когда ловиторка на обратном каче потеряла часть инерции.

Томми ощутил резкое напряжение в запястьях, руках, плечах… и как Марио инстинктивно сжался, чтобы его уменьшить. Весь мокрый от пота, Томми понял, что снова дышит, и что теперь можно, наконец, бояться.

— Нормально? — хрипло прошептал он Марио.

Голос Марио тоже сипел — не то от облегчения, не то от ликования.

— Да… осторожно!

Он разжал руки, свернувшись, упал в сетку, изящно спружинил и крикнул Стелле:

— Все нормально!

Не успел Марио подняться на ноги, как Томми нырнул в сетку позади него.

— Что случилось? Ты в порядке?

— Конечно, — ответил Марио, машинально его придерживая. — Все хорошо… просто забыл, какая это нагрузка на запястье. Я все время бинтовал его, когда делал тройные, помнишь? А потом отвык.

А затем улыбка, засветившаяся в его глазах, засияла на лице.

— Эй, — сказал он недоверчивым шепотом. — У меня получилось, Везунчик! Снова получилось!

Томми хотелось не то плакать, не то смеяться. Но он не сделал ни того, ни другого. Просто сказал обыденным тоном:

— Разумеется. Я так и знал, что ты сможешь.

Когда они выбрались из сетки, Стелла была уже на полу и набросилась на Марио с объятиями.

— У тебя получилось, получилось! Как я рада! Как рада! Сейчас разревусь!

Он легко чмокнул ее в лоб.

— Только не на меня. Я и так весь мокрый. Уффф! Я уже и забыл, каково это!

Похоже, Летающие Сантелли снова в деле!

— Это надо отметить! — закричала Стелла. — Пойду скажу Люсии!

И ее и след простыл, только легкие шаги раздались на ступеньках.

— Тебе надо надеть свитер, Мэтт. Ты весь мокрый, — коротко сказал Томми, подобрал полотенце и пошел в раздевалку.

Через секунду он услышал позади Марио. Тот взял его за плечи и развернул.

Глаза их оказались практически на одном уровне.

— Том, ты думаешь, я спущу это тебе с рук? Считаешь, я не понимал, что ты делаешь?

— Послушай… Мэтт…

Томми мялся, подыскивая слова, которые оправдали бы содеянное. Он сделал шаг, благодаря которому само тройное разрядило скопившееся напряжение. Но не мог об этом сказать. Ему никогда не хватало слов. Марио, глядя на него, явно знал об этом и вдруг обнял Томми и крепко поцеловал в губы, что делал прежде только один раз.

— Томми, я тебя люблю, — сказал он дрогнувшим голосом и быстро вышел из раздевалки.

Следующий день выдался далеко не таким великолепным. Стелла уехала встретиться с настоятельницей интерната Тессы, куда Сюзи предстояло осенью пойти в садик. Марио и Томми пришлось тренироваться одним, и вскоре стало ясно, что это один из тех дней, в которые все идет наперекосяк. Залезая на аппарат, Марио умудрился ударить больное запястье об опору, да с такой силой, что побелел от боли и несколько минут провел, цепляясь за лестницу, прежде чем смог продолжать подъем. Необходимость беречь руку вывела его из равновесия на две-три попытки. В конце концов он спустился, перевязал запястье туже, и дело более или менее наладилось. Но первое тройное вышло неудачным, Марио настоял на повторной попытке и неправильно упал в сетку, каким-то образом угодив себе коленом в лицо. Несколько минут он, оглушенный, пролежал неподвижно, и Томми, запаниковав, тоже бросился вниз. Пришлось нести из раздевалки нашатырь, чтобы привести Марио в чувства, но тщательный осмотр выявил только разбитый нос и начинающий наливаться под глазом синяк.

— Лучше нам взять выходной, — Томми принес из кухни лед, обернул его полотенцем и приложил Марио к лицу. — Нос точно не сломан?

— Нет, я бы почувствовал. У меня там просто какой-то слабый сосуд, стоит удариться — лопается. В детстве у меня случались просто жуткие кровотечения, — Марио убрал полотенце и засмеялся. — Вспоминаю последний раз. Мы были с Ламбетом, и ты сшиб меня с ловиторки, помнишь?

— Разумеется.

В неожиданном приступе нежности Томми наклонился и поцеловал его. Марио прижал Томми к себе, и с минуту они так и стояли, вспоминая прошлое. Затем Марио со смехом кинул Томми за шиворот кубик льда, и они начали возиться и толкаться, как мальчишки. Вдруг Марио остановился и прислушался.

— Том, ты ничего не слышал? Как будто дверь открылась и закрылась.

— Нет, ничего, — Томми посмотрел на часы. — Анжело еще не вернулся, дети в школе. Вряд ли… Может, сквозняк?

Лицо Марио было очень серьезным.

— Я не о том. Вряд ли кто-то что-то видел, а если и видел, то что-то заподозрил. Просто… а, неважно.

Но отправившись наверх переодеваться, Томми все же беспокоился. Марио пошел в кухню взять еще льда. Томми застегивал рубашку, когда дверную ручку подергали. Решив, что это Марио, он открыл.

— Что за выкрутасы? — возмутился Анжело. — В этом доме никто никогда не запирается!

— А ты никогда не стучишь, — добродушно возразил Томми. — И я не хочу, чтобы

Тесса или Люсия застали меня в исподнем.

— Где Мэтт?

— Внизу, лед к лицу прикладывает.

— Я видел, в раздевалке. Что случилось?

— Он неудачно упал в сетку и ударился головой о колено. Кровь из носа и великолепный фингал.

Томми указал Анжело на кресло, а сам сел на край кровати, затолкав под нее снятые трико.

— Сигарету?

— Спасибо, у меня свои. Те, что любите вы с Мэттом, напоминают мне леденцы от кашля, — натянуто ухмыльнулся Анжело. — Помнишь, как я впервые предложил тебе сигарету, а ты прочел мне лекцию, почему спортсмены не должны курить?

Томми тоже засмеялся.

— Господи, каким я был занудой.

Через минуту Анжело сказал:

— Том, мы все очень обрадовались, когда ты решил снова работать с Мэттом. Это здорово, что ты вернул его на путь истинный. Он был буйным мальчишкой… вечно попадал в неприятности, вылетел из колледжа.

Томми без остановки щелкал зажигалкой, но, когда она, наконец, сработала, задул язычок огня.

— Он все это мне рассказывал.

— Мне просто интересно, — нахмурился Анжело, — сколько именно он тебе рассказал. А теперь ты его ловишь. Том, насколько ты связан этим партнерством?

— Мы многое разделяем, — бесцветно сказал Томми. — Как и в те времена, когда ты был с нами. Я вложил свои сбережения в новое оборудование, но это окупается, потому что Мэтт привлекает публику.

— Я не о деньгах, Томми. Я спрашиваю, сколько себя ты в это вкладываешь? Мне невыносимо смотреть, как сильно вы зависите друг от друга…

Он запнулся, и Томми, вспомнив прошлый раз, понял, что Анжело ходит вокруг да около какой-то темы, которую не желает поднимать. Что он видел? Что он мог увидеть? Ничего, совершенно ничего. И все-таки Томми хотелось закричать ему в лицо:

«Черт побери, Анжело, я знаю, что ты пытаешься выяснить, мой ответ — да, и пошел ты!»

Но искренняя любовь и уважение заставили Томми смолчать. Он проговорил:

— Разумеется, мы зависим друг от друга. Как всякие вольтижер и ловитор.

— Ты не ответил на вопрос.

— Нет, и не собираюсь. Послушай, Анжело, я не хочу тебе грубить, но ты больше не в номере. Ты ушел, ты сам так захотел, и теперь у тебя своя жизнь, а у нас — своя. Тебе не кажется, что это зависит от меня и Мэтта — как организовывать наш номер?

— Справедливо, — признал Анжело. — Это не мое дело. Но ты был хорошим вольтижером, а теперь он звезда, а ты его ловишь. Мне больно видеть, как ты жертвуешь собой…

— Жертвую? Я ловлю лучшего в мире вольтижера! И все, что я делаю, я делаю по собственной воле!

— Не заговаривай мне зубы! — Анжело ударил кулаком по подлокотнику. — Признайся уже, что ты просто…

Он осекся, подскочил и принялся мерить комнату шагами. На момент Томми показалось, что Анжело просто уйдет, будучи не в силах договорить. Он знал, что тот собирался выкрикнуть: «Ты просто влюбился в него». И если бы Анжело мог понять… С внезапной смутной надеждой Томми открыл было рот, но Анжело снова повернулся к нему.

— Наверное, мне все же придется это сказать. Я не в курсе, говорил ли тебе Мэтт. Но… но зная то, что я знаю о нем я… Возможно, я что-то неправильно понял.

— Ты не сообщишь мне ничего нового, — сказал Томми, удивляясь, как твердо прозвучал голос. — Мне тоже интересно, Анжело. Ты говоришь, будто знаешь. Но действительно ли ты понимаешь, почему у меня с Мэттом все так сложилось?

— Я старался убедить себя, что просто не так понял, ragazzo.

Старое детское обращение немного разрядило обстановку. Анжело называл так их всех без разбора, когда они были мальчиками.

— Тогда постарайся понять. Мэтт и я… мы нужны друг другу. Мне обязательно продолжать? Может, остановимся на этом?

Анжело покраснел до корней волос. Стараясь скрыть смущение, он бросил окурок в пепельницу, сделанную в форме штата Калифорния, и принялся его растирать.

— Я все время забываю, какой ты еще ребенок. Слушай, двое взрослых мужчин не должны…

Томми ощутил, как его самого бросило в жар.

— Анжело, ради Бога, я служил четыре года! Не надо объяснять мне про пчелок и цветочки!

— В том и дело, что надо! — огрызнулся Анжело. — Нет, слушай, Том. Я знаю, что ты боготворил его, когда был ребенком. Я думал, ты перерастешь. Большинство перерастают. Некоторое время я не был уверен в Мэтте, но потом он нашел хорошую девушку, женился, обзавелся дочкой. Я не верил, я никогда не верил в ту грязь, которой поливал вас Коу Вэйленд… Я твердил себе, что он просто завистливый пьяница. Даже после того, что я сейчас видел внизу…

Что он мог увидеть? Ничего, что нельзя было бы объяснить. Томми обнаружил, что забыл дышать, и перевел дух.

— Да мы… просто дурака валяли.

Лицо Анжело прояснилось. Он готов был поверить в то, во что хотел.

Он поверит, и многолетняя ложь продолжится. Мысль об этом вызвала у Томми такое отвращение, что его чуть не стошнило. Он просто не мог стоять и продолжать лгать Анжело в глаза.

— Прости, если тебе такое не по нраву, Анжело. Но у нас с Мэттом это давно. Ты как-то пытался выяснить, почему мы расстались. Что ж, мы попали в черный список. Вэйленд кое-что увидел и рассказал, мы знали, что слухи повредят номеру и семье… а это слишком многое значило для Мэтта. Лионель Фортунати предложил вытащить его при условии, что мы разбежимся. Наверное, выбор

Мэтта казался тогда правильным, только нифига он был не правильный. Он чуть не угробил нас обоих.

Томми повысил голос, пытаясь достучаться до Анжело, заставить его понять.

— Он все те годы бродяжничал… Ты не знаешь, через что мы прошли. И я не имею права тебе говорить. Есть вещи, о которых он не рассказывал мне и вряд ли расскажет даже священнику на исповеди. Я нашел его в грязном балагане в Техасе… боже, даже говорить об этом не могу. Ты не представляешь… — он сглотнул. — Ты верно сказал, что я вернул его на путь истинный.

Анжело неверяще покачал головой.

— Если за это пришлось заплатить такую цену, лучше бы ты этого не делал. Он этого не стоит.

Гнев поднялся в груди Томми, как торнадо. Он вскочил, чувствуя невыносимую горечь.

— А ты бы предпочел видеть нас на самом дне, правда? Ты завидуешь, черт возьми… завидуешь, потому что у меня и Мэтта есть то, чего никогда не было у тебя! Ты летал просто из любви к отцу… и обнаружил, что не можешь работать без него! Через неделю после его смерти ты сбежал прямо посреди сезона, оставив Летающих Сантелли мучиться с Коу Вэйлендом! Потому что ты просто не мог смотреть, как мы с Мэттом продолжаем работать вместе, летать, любить друг друга…

Анжело стал белый как простыня.

— Закрой рот, — выдавил он. — Заткнись, пока я тебя не убил…

— Да Бога ради, заткнитесь оба! — сказал Марио.

Трудно было сказать, сколько он простоял вот так, держась за косяк, словно лишь сомкнутые пальцы позволяли ему оставаться на ногах. Он все еще был в потемневших от пота трико, голый до пояса, с полотенцем на плечах. Синяк придавал лицу перекошенный комический вид.

— Вас на зимней квартире Старра слышно!

— Я виноват в этой отвратительной ситуации, — повернулся к нему Анжело. — Я решил, будто тебе можно доверить ребенка… ты… ты подлый извращенец, мерзкий педик!

Марио вошел в комнату.

— Раз уж мы перешли на такой язык, не стоит превращать всю семью в свидетелей нашей беседы.

Он закрыл дверь и запер ее. Анжело молча смотрел.

— Теперь я вижу, зачем нужны замки, — проговорил он. — Наверное, мне стоит восхититься твоим благоразумием. Ты явно поумнел с того раза, как копы в Сан-Франциско взяли тебя за совращение шестнадцатилетнего мальчика.

Щека Марио дернулась.

— Чтобы окончательно прояснить дело, можешь добавить, что мне самому едва исполнилось семнадцать, когда я совершил это так называемое преступление…

— Ты имеешь в виду последний раз, когда тебя на этом поймали.

Марио закрыл лицо рукой и фыркнул.

— Ну да, — сказал Анжело. — Очень смешно.

— Может, это не было бы таким смешным, но я знал, что ты когда-нибудь расскажешь Томми. Так что решил тебя опередить и рассказал все сам. Давно.

— И после этого он от тебя не сбежал?

— Думаю, он научился у Папаши Тони не только натягивать тросы. А еще чему-нибудь вроде «живи и давай жить другим». Очень жаль, что Папаша так и не смог научить этому тебя.

— Не трогай Папашу! — взорвался Анжело. — Он был слишком терпимым! Зря он не дал мне тогда отлупить тебя до полусмерти!

Марио грустно улыбнулся.

— Считаешь, трепка бы что-то изменила?

— Она могла бы научить тебя, что есть вещи, с которыми нельзя мириться. А мы доверили тебе Томми!

— Проклятье, Анжело… — не выдержал Томми, но Марио знаком велел ему замолчать.

— Нет, Томми, это мое дело. Анжело, если ты считаешь, что я его совратил, тебя ничего не переубедит, но подумай головой! Раз уж шестнадцать лет жизни с родителями не сделали из Томми гетеросексуала, как за пару сезонов со мной он мог стать геем? И он провел четыре года в армии — вдали от моего якобы разлагающего влияния. Анжело, ради Бога, если к тебе пристанет мужчина, ты что, сам тут же сделаешься голубым?

Анжело презрительно улыбнулся.

— Единственный гей, который ко мне пристал, распрощался с тремя зубами, поверь на слово.

— Ну вот, — пожал плечами Марио. — Томми был достаточно взрослым, чтобы отправить меня по известному адресу, и он бы так и сделал, если бы захотел. Мы с Томом партнеры. А остальное, Анжело, тебя не касается!

— Это всех касается! Том просто мальчишка…

— Анжело, послушай, — перебил Томми, — ты говоришь так, словно это все вина Мэтта, а я вообще ни сном ни духом. Не случилось ничего такого, чего бы я сам не хотел.

Он тяжело сглотнул, вспоминая слова, которые выкрикнул Марио в детском порыве отчаяния:

Если мне достаточно лет, чтобы рисковать шеей на сорокафутовой высоте, то я уж наверняка достаточно взрослый, чтобы решать, с кем мне спать!

— Если ты сделаешь предложение женщине, и она тебя отошьет, ты что, ее изнасилуешь? Я знал, на что иду…

Анжело скривился.

— Боже, только не надо подробностей!

— Ты сам поднял эту тему.

Томми гневно шагнул к Анжело и с отстраненным изумлением заметил, как тот отшатнулся. До этого момента Томми не осознавал, каким большим и опасным выглядит — злой, широкоплечий, решительный. Он был сильнее большинства людей, сильнее Марио, сильнее даже Анжело, который всю жизнь казался ему взрослым, огромным и неуязвимым.

Анжело взял пепельницу и сел, вертя ее в руках.

— Мэтт, это приличный дом. Здесь живут дети.

— Насколько я помню, он всегда таким был. А теперь один из этих детей мой. И что с того?

— Я видел тебя с Томми. В зале…

Марио слабо хмыкнул.

— Анжело, ты идиот! Из-за этого весь сыр-бор? Мы все с детства привыкли друг друга целовать. Разве ты не видел, как Джонни сграбастал меня на днях?

Господи Всемогущий, Анжело, сколько раз мы с тобой…

Анжело поморщился.

— Сейчас не самый лучший момент мне об этом напоминать!

— Но черт побери, в этом и дело! Я нисколько не изменился! Я все тот же человек, каким ты знал меня… да с самого рождения!

Анжело покачал головой. Томми вспомнил, как Анжело нес его из больницы на руках, в то время как Марио, охваченный страхом и чувством вины, в тех же обстоятельствах даже не позволил ему на себя опереться. И Анжело с полдесятка раз прилюдно его целовал, на что Марио, разумеется, не осмеливался. Они всегда были так осторожны, так осмотрительны. Как хорошо мы лгали. Как долго.

Продолжая качать головой, Анжело сказал:

— Не усложняй мне жизнь, Мэтт. Обещай, что под крышей этого дома ничего такого не будет. В противном случае мне придется попросить Томми искать новое жилье.

— Эй, — сказал Томми, но теперь пришла очередь Марио в гневе надвигаться на Анжело.

— Что обещать? Не дать Клэю застать нас в постели? Не приставать к его приятелям в зале? Если ты об этом, то это оскорбление, и лучше бы тебе забрать свои слова обратно, пока я не загнал их в твою грязную глотку вместе с зубами!

Для меня это то же самое, что для тебя — взять Тессу в тот публичный дом, куда ты ходишь! Это наша личная жизнь! Чего ты ждешь? Нам что, расселиться?

Анжело быстро глянул на единственную кровать и отвернулся. Потом сказал, не зная, куда девать глаза.

— Для начала было бы неплохо.

— Ты свихнулся? Собираешься запереть нас по разным комнатам и патрулировать коридоры по ночам? Или хочешь, чтобы мы уходили из дома и искали темный переулок?

Анжело явно жал воротник, лицо его потемнело от прилива крови.

— Нам обязательно вдаваться в детали? Ты понимаешь, о чем я.

— Нет, не понимаю. Не понимаю, глуп ты, зол или чертовски наивен. Почему бы тебе просто не порадоваться, что мы с Томми достаточно взрослые и сообразительные, чтобы вести себя прилично, и на этом успокоиться?

Анжело снова скривился, но Марио не дал ему времени заговорить.

— А теперь заруби себе на носу. Пункт первый. Если Томми уйдет, уйду и я. Это не обсуждается. Он мой партнер. Выставляешь его, выставляй и меня и забудь о моем существовании. А потом можешь как угодно объяснять Джонни и Стелле, да и всем остальным тоже, что Летающие Сантелли снова мертвы, и это ты убил их, как чуть не сделал в прошлый раз!

— Мэтт, это нечестно…

— Еще как честно! — воскликнул Марио.

Томми видел, что он вгоняет себя в один из прежних приступов ярости.

— А насколько ты честен со мной и Томми? Или раз мы геи, то к нам больше нельзя относиться, как к людям? Пункт второй. По закону мне принадлежит треть дома.

— Парень, никто ведь не спорит…

— Ты спорил. Ты собрался выставить моего партнера из моего дома. Я знаю, что дом нельзя было продавать, пока Nonna жива. Но она умерла, упокой Господь ее душу, и ситуация изменилась. Так что остановись и подумай, что делаешь. Насколько я понимаю, в тридцатых годах ты, Папаша и Джо получили во владение равные доли. В своем завещании Папаша оставил свою треть мне, или тебе об этом не известно? Потому что он знал, что я всегда присмотрю за Люсией. Лисс вышла замуж, а Джонни… он не хотел полагаться на Джонни. Так что треть дома моя. Весь его я не выкуплю, но треть содержать смогу. И я так и сделаю, если мне придется. Или хочешь попробовать выкупить мою долю?

Томми, прежде слишком ошарашенный, чтобы говорить, обрел, наконец, дар речи.

— Нет, Мэтт. Нет, Анжело. Это вовсе не обязательно… Я могу найти место, где жить…

— Не без меня. Это не личное, Том, это рабочий вопрос. Мы партнеры, и этот дом и аппарат… если Анжело сможет заставить меня покинуть дом, то заставит и отказаться от фамилии, а я ей на жизнь зарабатываю.

— Мэтт, — тяжеловесно сказал Анжело. — Если ты блефуешь…

— Думаешь, я блефую? Тогда завтра утром здесь будут юрист и риэлтор. Если вы с Джо собираетесь объединиться и выкупить мою часть, я вам мешать не стану. Но сами будете объяснять Люсии, почему дом, служивший пяти поколениям Сантелли, вдруг сделался слишком тесен, чтобы вместить ее сына и его партнера…

— Прекрати! — мучительно выпалил Анжело и сбился на итальянский. — Dio, мальчик, ты думаешь, семья для меня — пустой звук? Все, что я сделал…

Он сглотнул, напряг губы и с усилием перешел обратно на английский.

— Мы всегда говорили, что всякий, кто участвует в номере, становится членом семьи. Я не имею права тебя выставлять, а если бы и имел, то не стал бы делить дом. Он все эти годы был домом Люсии, и она моя единственная сестра. Но чего ты ждешь от меня, Мэтт? Что я скажу, будто одобряю это… это…

Он не мог подобрать слово.

— Я ничего от тебя не жду, — сказал Марио. — Ты узнал обо мне и Томе только сейчас. Это ничего тебе не говорит? Можешь быть уверенным, мы не попадем в желтую прессу и не оскандалимся!

Анжело посмотрел на Томми так, будто увидел его впервые. После заметной паузы он спросил:

— Сколько это продолжается, Том? Нет, Мэтт, молчи… я спросил его, а не тебя.

Я втянул нас в это. И теперь нам обоим приходится с этим жить.

— С первого сезона у Ламбета, когда я начал регулярно работать в номере. Когда мне исполнилось пятнадцать.

Анжело словно прирос к полу.

— Gesù a Maria… Я бы не поверил…

«Вздор, — подумал Томми. — Он рыскает вокруг не первый год». А вслух сказал:

— Что ж, теперь ты знаешь. И если я не говорил тебе раньше, то не потому, что стыдился. Просто знал, что тебя это огорчит. И оказался прав.

Анжело долго молчал, потом дернул плечом.

— Ebbene… ладно, ладно. Вы оба теперь взрослые. Я умываю руки…

Он побрел было к двери, но остановился, развернулся, прошел мимо Томми и взял Марио за плечи.

— Нет, мальчик, — сказал он по-итальянски, — я так не могу… Я христианин, католик, я не могу закрыть на это глаза… Ты же сын моей единственной сестры, мой крестник…

Он резко перешел на английский.

— У меня есть обязательства. Мэтт, это смертный грех… ты знаешь об этом, верно? Я… не знаю, что тебе сказать. Если я приглашу к нам отца Бадзини, ты поговоришь с ним? Хотя бы просто поговоришь?

Марио ответил по-итальянски — что-то насчет того, куда может отправляться отец Бадзини, выражение было слишком идиоматичным для понимания — и Анжело посмотрел так, словно Марио его ударил.

— Прости, Анжело. Нет. Скажи отцу, пусть не тратит время и силы. Я не кающийся грешник. Я вообще не считаю себя грешником.

— Вот почему ты не ходил на исповедь на Пасху…

— Верно. Я знаю, что твоя проклятая церковь считает это смертным грехом. Но грехом было бы и обещать, что я исправлюсь, потому что я не собираюсь исправляться. Я уже пытался, и ты знаешь, чем все закончилось.

— Мэтт, это убьет Люсию…

— Люсии не навредит то, чего она не знает. Если ты, конечно, не считаешь, что должен спасти свою бессмертную душу и ей рассказать.

На лице Анжело отразился ужас.

— Сказать такое женщине? Своей сестре? Но что почувствует Люсия, когда узнает, что ты оказался вне Церкви Христовой…

— Если она до сих пор этого не знает, то она глупее, чем я думаю. Я же развелся со Сью-Линн.

Лицо его было упрямое.

— Ebbene, — сказал Анжело. — Я не произнесу больше ни слова. Я умываю руки.

Он посмотрел на них с отвращением.

— Скажу только, что очень рад, что Папаша не дожил до этого дня. Он любил вас обоих, и это разбило бы ему сердце…

И вдруг Томми снова разозлился.

— В тебе нет и капли достоинства, Анжело? С чего ты взял, что он не знал?

— Я знаю, как мой отец…

— Ничерта ты не знаешь! — напустился на него Томми в такой ярости, что сейчас с удовольствием бы свернул Анжело шею. — Папаша Тони знал! Он никогда не говорил, поддерживает нас или нет, но в любой момент мог положить этому конец, просто не продлив мой контракт! Да он мог бы не позволить нам жить в одной комнате, в конце концов!

— Я тебе не верю!

Марио воззрился на Анжело глазами полными слез.

— Конечно, ты же скорее поверишь, что мы оба пали так низко, что позволяем себе врать о таких вещах! Ты, ублюдок, посмел укорять меня памятью о Папаше! Ты читаешь нам проповеди, что ж, я тоже прочел бы тебе одну… кто сам без греха, пусть первым бросит камень. Ты говоришь о разбитом сердце Папаши? Я бы скорее умер, чем огорчил его, — слезы заструились по его лицу. — Думаешь, ты любил его больше, чем я? Он был в сто раз лучшим человеком, чем ты, Анжело…

Убирайся отсюда, а не то я спущу тебя с лестницы, проклятый лицемер! И попробуй хоть раз еще упомянуть имя Папаши таким тоном, и я убью тебя… убью голыми руками! Пошел вон! Выметайся!

Анжело дернул ручку, но дверь была заперта. Томми, поднявшись, отпер замок, и Анжело ушел, не оглядываясь. Томми запер за ним дверь. Марио упал на кровать, его тонкое тело так содрогалось от рыданий, что, казалось, он рассыплется на куски от горя. Не желая смотреть на его слезы, Томми отвернулся. Он знал, что и сам беспричинно надеялся на чудо. Он так любил и восхищался Анжело, ожидал, что тот поймет, посмотрит на них прежними глазами.

Томми считал, что давным-давно избавился от всех иллюзий, но сейчас, стоя возле дверей и держась за ручку, почувствовал, как что-то внутри хрустнуло и рассыпалось. Анжело не был суперчеловеком. Он оказался ханжой, нетерпимым фанатиком, который рвался разрушить все, что не вписывалось в его представления.

Это был горький конец хорошей дружбы, и Томми знал, что это конец. Он никогда не осознавал, как дорога ему приязнь Анжело, пока не почувствовал, что ее больше нет. Ему казалось, будто земля ушла из-под ног. Марио все еще всхлипывал на кровати. Томми подошел и сел рядом, зная, что еще только начинает осознавать боль.

— Я мог бы стерпеть все, — выдавил Марио, — если бы он не заговорил про Папашу. Черт… у меня снова кровь из носа… загадил всю простынь. Люсия будет в ярости.

— Возьми. Откинь голову. Я принесу еще льда.

Но Марио вцепился ему в руку.

— Я уже говорил когда-то. Что надо стать такой командой, чтобы никто не захотел разлучить нас, что бы ни случилось. И теперь мы сделали это, у нас снова есть тройное… Я думал, что худшее позади. Почему это случилось именно сейчас, сейчас, когда все наладилось! Такое ощущение, что наш успех стал для него последней каплей. Том, он правда завидует? Так завидует, что хочет уничтожить нас, раз сам не может стать частью того, чем сделались мы?

Марио словно прочитал его мысль.

А ты бы предпочел видеть нас на самом дне, Анжело? Предпочел, чтобы мы умерли, а не продолжали летать, влюбленные в свое дело и друг в друга…

Было ли это правдой?

— Я не знаю, Мэтт. Видит Бог, я не знаю.

— Вот и все, что у нас осталось, Везунчик.

— Я не принес тебе особенного везения, да? — горько сказал Томми.

Марио сел и посмотрел на него. Лицо его выглядело жутко: под глазом темнел синяк, на губах, носу и подбородке запекалась кровь.

— Ты все везение, которое у меня есть, — сказал он. — Возможно, плохое везение лучше, чем никакого.

ГЛАВА 14

Никому из них не хватило духу появиться на семейном ужине. Никакие количества мыла, воды и льда не смогли привести лицо Марио хотя бы в подобие порядка, и Томми знал, что того больше беспокоят следы слез, чем синяки. Томми и сам не хотел сталкиваться с заботой Люсии, враждебностью Анжело и лишними вопросами. Возвращая поднос из-под льда в кухню, он сказал Люсии, что они поужинают в городе и приедут поздно.

Поев в придорожном кафе, Томми и Марио долго колесили по округе, не желая возвращаться. Они не говорили о том, что занимало их умы. Они вообще почти не говорили. В поисках некоторого облегчения Томми разгонялся на трассе, и Марио, понимая его чувства, не протестовал, но через некоторое время все же произнес просительным тоном:

— Послушай, парень, нам сейчас только штрафа не хватает.

Томми неохотно снизил скорость.

В конце концов они добрались до маленького бара, куда возил их Барт в первую встречу. Томми так и не смог смириться с тусовками местных геев, но им по большому счету некуда было податься. Только здесь можно было не бояться выдать себя нечаянным словом или прикосновением. И как бы прилично они себя не вели, в обычных барах считалось за данность, что мужчины приходят сюда в поисках женского общества. Двое, довольные компанией друг друга, выглядели подозрительно.

А теперь им был заказан даже собственный дом. Анжело уж позаботится, чтобы они не общались с остальными, как прежде. А если они будут держаться обособленно, это тоже превратится в источник неприятностей. Как только они сели за угловой столик, Марио заявил:

— Я бы сейчас напился до бесчувствия.

Томми ощутил первые знаки приближения былых приливов гнева и вины. Может, и правда стоило позволить Марио забыться?

Я позабочусь о нем, прослежу, чтобы он никуда не влез. Но такой способ решения проблем мог очень легко закрепиться. Томми вспомнил услышанную от Барта статистику суицидов среди гомосексуалов — цифры, наверняка тесно связанные с алкоголем и наркотиками.

— И признаешь, что Анжело победил?

— Ну нет.

Они медленно прихлебывали пиво. После двух кружек Марио заявил, что еще одна порция — и его стошнит, и переключился на имбирный эль. На что Томми сказал, что его стошнило бы уже после первого стакана этой дряни. Вечером буднего дня в баре было довольно малолюдно: несколько пар и трое-четверо одиночек — и никто не пытался подсесть к Томми и Марио. Вернувшись из туалета, Томми заметил, что синяк под глазом Марио продолжает расти и темнеть.

Опускаясь на стул, он заметил:

— С этим глазом ты выглядишь, как головорез, Мэтт. Настоящий гангстер.

Ответная улыбка слишком походила на гримасу.

— Тут все, наверное, думают, что тебе в кайф меня избивать.

Несколько недель назад Томми даже не понял бы, что он имеет в виду. А теперь ощутил, как кровь приливает к щекам, и порадовался, что в баре темно, и Марио не видит, как он покраснел. Несколько раз, проявляя ничем не обоснованную жестокость, Марио как будто в самом деле получал некое извращенное удовольствие — только причинял он не боль, а унижение. Томми сомневался, что этого хватает, чтобы назвать Марио в прямом смысле садистом, но все же теперь порой гадал, нет ли у него склонностей в этом направлении. Правда, обсудить эту тему было нельзя, так что Томми не стал на ней зацикливаться.

В машине по дороге домой Марио сказал:

— Слушай, надо все-таки поговорить. Сейчас Анжело нам ничего не сделает. Он не будет выкупать мою часть дома и нас выселять. Но все-таки я бы не стал надеяться, что он выпустил пар и успокоился. Он не такой, как Джонни или Папаша. Он затаил злость.

Было ли это только совпадением, что Анжело откладывал свою атаку до того момента, когда Марио, убедившись в Томми как в ловиторе, вернул себе тройное и уверенность? Анжело давно их подозревал, и знание о его подозрениях еще в первом сезоне принудило их к жестокой скрытности, которая едва не разрушила их отношения. Был ли в устроенной им сцене элемент настоящей зависти?

Томми поделился этим вопросом вслух, и Марио сказал:

— Не знаю, как это могло получиться. Я не раз умолял его вернуться в номер. Черт, я люблю… любил его, он меня вырастил. Я просил его остаться со мной. Так какой смысл сейчас завидовать?

Принял ли бы Анжело такую любовь? Была ли его зависть подсознательной, в которой он не мог признаться даже себе? Тогда дела были еще хуже. Если бы Анжело осознавал, что его гнев основан на зависти, то постыдился бы поднимать шум… Но если он твердо убедил себя, что испытываемая им неприязнь — это моральное отвращение, то мог наворотить бед, которым не предвиделось конца.

В конце концов Томми сказал:

— А надо ли волноваться? Что Анжело может нам сделать? Оклеветать нас в полиции? Вряд ли. Да и не будет он огорчать Люсию.

— Так или иначе, — подытожил Марио, — скоро мы об этом узнаем.

Самый худший момент для Томми настал, когда рано утром он вошел в столовую и застал Анжело, Люсию и Тессу за завтраком. Люсия дружелюбно пожелала ему доброго утра, то же, чуть помедлив, сделал Анжело. Сама идея о том, чтобы лишь ради Люсии поддерживать иллюзию всеобщего благополучия, казалась

Томми отвратительной, и он спросил себя, зачем это делает. Люсия не была ему матерью, он не был ей обязан в этом смысле. А потом понял, что с той минуты, как Папаша Тони впервые обозначил его место здесь, Люсия неизменно его приветствовала. И вместе с привязанностью к Марио к нему переходили определенные семейные обязанности. Это была одна из них.

— Лу, Анжело, доброе утро, — пробормотал он и пошел в кухню делать кофе.

Вошла Стелла с Сюзи. Сложив салфетку, она подоткнула ее девочке за воротник и спросила:

— Где вы шатались прошлой ночью? Мы с Джонни ждали до двух часов.

— Ездили в город выпить, — ответил Томми.

Хмурясь, он размазывал масло по тосту. Анжело говорил, что не расскажет Люсии, но почувствовал ли он себя обязанным поделиться с Джонни и Стеллой, и если так, какова будет их реакция? Однако Стелла, решительно отодвинувшая сахарницу, прежде чем Сюзи смогла положить вторую ложку в свои хлопья, улыбалась так же дружелюбно.

— Потом мы, наконец, поняли, что вы решили целую ночь развлекаться, и легли спать. Но Джонни надо поговорить с вами до десяти. Пожелай бабушке доброго утра, Сюзи.

— Доброе утро, nonna Лулу. Доброе утро, дядя Анжело. Доброе утро, дядя Томми. Доброе утро…

— Достаточно, Сюзи, — велела Стелла.

— Но я еще не поздоровалась с Тессой…

— Ешь хлопья, Сюзи… мы тебя поняли. Люсия, в Техасе есть продюсер…

— Доброе утро, Бэббу, — прощебетала Сюзи, и не успел Томми поднять голову от тарелки, как изумленный возглас Люсии дал ему понять, что в дверях появился Марио.

Глаз и скула его сияли всеми цветами радуги.

— Madre di… Мэтт, как это ты?

— Неправильно упал в сетку, Лу. Не беспокойся.

— Бэббу, тебя кто-то стукнул? Ты врезался в дверь? Мамочка говорила, что, когда у человека синяк под глазом, он говорит, что врезался в дверь. Только мамочка сказала, что обычно это значит, что человек врезался в кулак. Как можно врезаться в кулак? Кулак ведь внизу, а не наверху, как глаз.

— «Врезаться в кулак», Люси, обозначает, что тебя кто-то ударил. Но меня никто не бил. Я неловко упал и ударился лицом об колено.

— Это было чертовски глупо, — чирикнула Сюзи.

Шок Люсии, вызванный лицом сына, переключился на словарный запас внучки.

— Сюзан Элисса Гарднер! Вот видите, мужчины, что бывает, когда вы не следите за языком! Не смей хихикать, Тесса! Если она решит, будто ты думаешь, что это мило…

— Но так говорит мамочка, — заспорила Сюзи. — Она сказала так, когда Бэббу…

— Неважно, Сюзи, — перебила Стелла.

— Если она никогда не скажет ничего хуже, — заметил Анжело, — мы можем считать себя счастливцами. Тесса, бери сумку и берет. Тебе придется возвращаться домой на автобусе… я допоздна задержусь в студии.

— Ненавижу, когда она ездит на автобусе, — заволновалась Люсия. — Мало ли что может случиться. Может, Стелла или Мэтт смогут ее забрать? Та часть города совсем не такая, какой была в школьные годы Лисс.

— Я ее заберу, — вызвался Марио.

— Подождешь Мэтта, Тесса, и за ворота не выходи. И не ошивайся на углу. Ты еще не готова?

— Минутку, папа. У меня коса расплелась. Заплетешь, Лулу?

Люсия посмотрела на волосы девочки.

— Лента ослабла… нет, порвалась. Беги в мою комнату, там на подносе на комоде есть ленты.

— Ради Бога, — взорвался Анжело, — а без нее никак?

— Я получу выговор за неряшливость, — хмуро сказала Тесса. — Сестра Мэри Вероника очень злится.

С воплем «Я быстро!» она помчалась к дверям и влетела в Джонни.

— Приятно слышать, как Тесса в кои-то веки шумит, — добродушно ухмыльнулся тот. — А то шмыгает по дому, как послушница! Наверное, Сюзи хорошо на нее влияет. Эй, что у тебя с лицом, Мэтт? Слушай, я искал тебя вчера вечером. А теперь приходится вылезать из постели безбожно рано, потому что мне хоть убейся надо до десяти связаться с этим парнем. Он большой продюсер в Техасе, делает крупное цирковое шоу для детей-инвалидов и видел по телевизору «Полеты во сне». Он хочет, чтобы мы поставили для него живое представление и потом поговорили об этом для телевидения. Как тебе такое, Мэтт?

— Не могу я говорить по телевидению!

— Говорить, в основном, буду я, — успокоил его Джонни. — А тебе надо будет только сидеть и выглядеть красивым.

— С таким лицом? И я не дурак, чтобы тащиться на поезде восемнадцать часов до Далласа!

— Забыл сказать, нам оплатят все расходы, в том числе билеты на самолет. Денег это особых не принесет… по паре сотен на брата, но реклама выйдет хорошая.

Марио глянул на Томми.

— Как ты думаешь?

— Всегда мечтал полетать на каком-нибудь из этих больших самолетов. Я за.

— Хорошо, Джок, мы в деле. Надеюсь, к тому времени мое лицо снова станет одного цвета.

— Должно, по идее, — Джонни отмахнулся от предложенного Люсией кофе. — Нет, нет, Лу, я поем в более цивилизованное время. Надо идти звонить тому парню.

Пусть бронирует номера в отеле. Что мне заказать, Стел? Один номер для нас, а для Красотки пусть поставят кроватку.

Он потрепал Сюзи по волосам.

— И вам один на двоих, да, Мэтт? Как всегда.

Придвигая стул к столу, Томми заметил выражение лица Анжело. На секунду он думал, что Анжело сейчас что-то скажет, и пообещал себе, что тут же свернет ему шею. Но Люсия вмешалась прежде, чем Анжело успел открыть рот.

— Вы собрались брать Сюзи? Разве можно таскать такого ребенка по…

— Я ее не оставлю, — перебила Стелла. — Хочешь покататься на самолете, Сюзи?

— Мне пора, — Анжело встал и направился к дверям. — Тесса! Тереза Сантелли, немедленно спускайся!

— Иду, папа, но сначала пусть Люсия меня заплетет.

Тесса ворвалась в комнату и склонилась перед Люсией, подставляя голову.

— Если я заведу машину и тебя к этому времени в ней не окажется, я уеду без тебя, — сказал Анжело и громко хлопнул дверью.

Тереза распустила косу и побежала за ним с лентой в руках.

— Чего он взъерепенился? — пробормотала Люсия.

Томми промолчал. Хотя определенно имел догадки на этот счет.

Большую часть утра Джонни провел на телефоне, а ближе к полудню ушел забрать деньги, переведенные для них на билеты. Почти сразу после его ухода Люсия позвала к телефону Марио.

— Это Джим Фортунати, говорит, все утро пытался до тебя дозвониться.

Марио ушел разговаривать и через несколько минут вернулся с новостями.

— Томми, Лионель хочет, чтобы мы приехали к ним и подписали контракт на сезон у Старра. Надо решать.

— Ну, — сказал Томми, — по-моему, тут или так или никак. Есть Старр, и есть полдесятка маленьких шоу, колесящих по округе. Кажется, другого выбора нет.

Он усмехнулся.

— Не говоря уже о том, что Большое Шоу именно твое место.

Марио глянул на часы.

— Как раз успеем, прежде чем забрать Тессу.

Путь занял чуть больше часа. Когда они повернули к зимней квартире, то не поверили своим глазам при виде огромнейшего старомодного брезентового купола из тех, которыми давно уже никто не пользовался.

— Какого черта… — проговорил Марио, паркуя машину на стоянке. — Столько лет прошло, и они вдруг решили вернуться на круги своя?

Офис по-прежнему размещался в маленьком серебряном трейлере. Это был очень старый трейлер: Марио сказал, что помнит его с тех пор, когда Люсия ездила со Старром во времена его детства. Джим Фортунати, ожидающий внутри с Рэнди Старром, ответил на их недоуменный вопрос:

— А, большой купол? Это для фильма про Парриша. Большую часть сцен собираются снимать здесь. Я думал, вы в курсе. Вы ведь собираетесь дублировать полеты.

— Мы еще ничего не подписывали, — сказал Марио.

— Нет? Я работаю консультантом, и мне сообщили, что на эти роли взяли вас. В общем-то, я сказал, что больше ни от кого проку не будет. Ты ведь все еще делаешь тройное?

— Да, нет проблем.

— Значит, нашел ловитора? Кто он?

— Ты помнишь Томми, — сказал Марио, и тут в разговор вмешался Рэнди Старр:

— Да-да, паренек… я помню его. Когда я видел тебя в последний раз, тебе было слишком мало лет, но тогда я сказал себе: «У этого мальчика хороший тайминг. Когда-нибудь из него выйдет толковый ловитор, вот где тайминг действительно важен». Ты ведь уже совершеннолетний?

Томми полез в карман за бумагами. Несколько секунд поизучав их, менеджер вернул документы обратно.

— Хорошо. Вот ваш контракт — вольтижер и ловитор, но в номер нужен кто-то еще. Хотите я найду вам девушку? Твоя бывшая жена все еще работает у нас. Снова вышла замуж, но она неплохой вольтижер. И красивая. Нет?

— Нет, — твердо отказался Марио.

Старр пожал плечами.

— Как скажешь. Но мне все-таки хотелось бы, чтобы в номере была хоть одна женщина. Публика любит красивых девушек. У тебя ведь есть сестра? И кто-то из твоей семьи дублировал Лилиан Уитни в каком-то цирковом фильме… дочка Анжело, кажется?

— Джо, — поправил Марио. — Дочери Анжело только тринадцать.

— Вряд ли я встречал кого-то из них, — проговорил Старр, и Томми вспомнил, что у него удивительная память, намертво удерживающая лица и выступления. — И с вами в «Полетах во сне» летала та женщина. Было бы здорово, если бы нам удалось ее заполучить. Но это была не твоя сестра, она из семьи… очень напомнила мне Люсию. Элисса. А та, из «Полетов», блондинка…

— Это жена моего брата, Стелла Гарднер.

Старр придвинул к ним контракт.

— Подписывайся за Сантелли, — велел он. — Я всегда делал так с Тони. Старший в номере заключает контракт для всех. А остальные подписывают контракты с тобой лично.

Марио подписал бумагу, сложил и спрятал.

— Кстати, о контрактах, — сказал Джим Фортунати. — Мэтт, передай своему брату Джону, чтобы пошевеливался с решением. Мне надо уладить вопрос их жилья на год… у них есть дети? И нам надо нанять его прежде, чем мы откроемся в Гарден, а это уже через месяц. Если он не сможет, пусть даст знать, чтобы мы искали кого-то другого.

— Хорошо, я передам.

— Надеюсь, он все же согласится. Я знаю, что с ним шоу будет в хороших руках, больше ни в ком я так не уверен. Были разговоры взять на должность Коу Вэйленда, но мне этот парень не нравится… он ходячая проблема, — Джим пристально посмотрел на Марио. — Кажется, у вас были с ним какие-то неприятности? Но Сантелли никогда не создавали проблем. Я рассчитываю на это, Мэтт.

— Можешь на нас положиться, Джим, — сказал Марио и пожал Рэнди Старру руку.

Томми, обменявшись на прощание рукопожатием с Джимом, понимал, что Фортунати знает… и все-таки дает им шанс. И впервые после того, как Анжело зашел в их комнату, он почувствовал, что, возможно, все не так плохо. Сантелли никогда не создавали проблем. Остается только надеяться, что Анжело тоже об этом помнит.

Вечером, переодетые и готовые к тренировке, они встретили Клэя, вернувшегося со школы.

— Скорее переодевайся, — приказал Марио. — Сегодня начнем пораньше. Если хочешь, можешь залезть наверх и подержать стропы для Стеллы и меня, пока не придут Фил, Бобби и Карл.

Томми ожидал, что мальчик откликнется с энтузиазмом, но вместо того, чтобы обрадоваться, Клэй, помолчав, протянул:

— Ну… да, наверное. Сейчас приду.

Марио открыл рот и тут же его закрыл. Когда они бегом спускались по лестнице, Томми спросил:

— С какой стати ты позволил ему так с собой разговаривать?

— Разве не очевидно? — Марио сдерживался с явным трудом. — Анжело намекнул ему, что с большим плохим кузеном надо бы поосторожнее. Я ничего по этому поводу сделать не могу, и Анжело об этом знает.

Он даже ссутулился от уныния. Впрочем, взбодрился, когда в зал пришла Стелла, и ему выпала возможность сообщить ей о подписанном со Старром контракте.

— Ой, Мэтт, как здорово! Как это хорошо для тебя! Ты будешь ведущим исполнителем?

— Все Сантелли будут. Центральный манеж, — сказал он, и Стелла глубоко вздохнула от удовлетворения.

— Это же великолепно! В детстве я даже мечтать об этом не смела… центральный манеж у Старра!

— Значит, ты остаешься с нами на этот сезон?

— Ты же сказал, Летающие Сантелли… Вы не хотите меня брать?

Томми взял ее маленькие ладони в свои руки:

— Стел, словами не описать, как мы хотим, чтобы ты была с нами. Но что насчет Джонни? Он все твердит, что цирк мертв, и так и не ответил Джиму Фортунати, согласен ли быть менеджером воздушного отделения.

— Что ж, может, эта новость его подтолкнет, — твердо сказала Стелла, — и он ни разу не говорил, что не хочет эту работу.

Она отвернулась и полезла по лестнице, надежно закрывая тему.

«Нам нужна Стелла, — подумал Томми, направляясь к другому концу аппарата. — Если не считать Мэтта, она лучший вольтижер в семье. Лисс с ней и рядом не стояла. Но как мы возьмем ее с собой, если Джонни не захочет соглашаться на работу? Она слишком хороша для Джонни…»

А потом он на время забыл все тревоги, как и всегда, когда работал. Но они волей-неволей вернулись, когда Стелла прилетела к нему в руки. Он всегда удивлялся в этот момент — как точно и уверенно она приходит — ему даже не надо было помогать со своей стороны — как превосходно сбалансирован ее маленький вес, как крепка хватка… И как она подхватывала его усилие, с которым он выталкивал ее обратно. Вот как это должно быть.

Выверенный процесс с добавлением чего-то, название чему Томми не мог придумать. Позже, перевернувшись вверх головой и вытирая лоб платком, он заметил кое-что еще. Марио ни разу не прикрикнул на Стеллу, не сделал замечания, не выдал иронический комментарий. Просто не было необходимости. Они подходили друг другу. Идеально.

Барт, посмотрев «Полеты во сне», сказал, что посчитал бы их любовниками, если бы не знал наверняка.

Нам нельзя потерять Стеллу! Просто нельзя!

И все-таки… все-таки в приоритетах у нее стоял Джонни. А Джонни собирался бросить их и цирк.

— Я хочу поработать над сложным трюком Парриша, — позвал Марио. — Возвращением с двумя пируэтами после тройного.

Томми снова опрокинулся вниз головой. Вертикальный пируэт считался одной из самых сложных фигур полета. Вольтижер в вертикальном положении вращался вокруг своей оси, а для этого надо было создать собственную инерцию, противоположную направлению инерции, сообщаемой раскачивающейся трапецией.

Самому Томми ни разу не удавался и один пируэт, а уж два считались высшей степенью сложности. К тому же, помимо технической трудности, пируэт сам по себе нес серьезную опасность: из-за неровного давления на перекладину при возвращении малейшее отклонение в угле могло привести к вывиху плеча. Но что Томми мог поделать? Справившись с тройным, Марио шел к новым свершениям. Томми не мог остановить его… и столкнулся с тем фактом, что и не хочет останавливать.

Тройное вышло превосходно, но потом Марио не рассчитал, успел сделать только полтора оборота, и возвращающаяся трапеция ударила его в переносицу.

Вскрикнув, он упал, едва успев свернуться. Томми с недовольством заметил, что из носа у него снова пошла кровь. Но когда Томми спрыгнул рядом с ним и протянул руку, намереваясь помочь, Марио качнул головой.

— Все нормально. Я знаю, что сделал не так. Хочу попробовать еще, пока в голове держится.

— У тебя снова нос кровоточит. Может, лучше сначала кровь остановить?

— Кудахчешь хуже Люсии, — заворчал Марио. — Лезь наверх, мне надо попробовать хотя бы еще раз. Давай без тройного, только пируэты.

На самом деле Марио сделал не одну, а три попытки, прежде чем разобрался с вращением. Но даже после этого продолжал хмуриться.

— Все равно что-то не то. Мало просто сделать — надо, чтобы он правильно смотрелся.

Марио сел на край сетки и заметил Анжело в дверном проеме.

— Я думал, это Барт вошел, — сказал он Томми.

— Ага, я тоже. Дети в раздевалке.

Марио наморщил нос и, скривившись, приложил к нему ладонь.

— Ой. Совсем забыл, что у меня урок. Стел, принеси лед, а то я все чертово занятие буду кровью истекать.

— Нельзя в обуви на пол, — крикнул Томми, заметив, что подросток шагает через полированный паркет.

Клэй скорчил гримасу.

— Ты хуже Люсии. Это что, гостиная?

Четверо мальчиков подошли к подножию аппарата. Увидев Марио, прикладывающего лед к лицу, они засыпали его встревоженными вопросами.

— Издержки профессии, — отмахнулся Марио. — Вы привыкнете. Фил и Клэй, полезайте наверх.

Томми направился к ловиторке, чтобы снизу подавать указания Филу. Анжело, стоя в углу, весь урок курил сигарету и наблюдал. Томми гадал, что тот пытается увидеть. Или просто дает им знать, что собирается за ними приглядывать?

Позже, когда мальчики поменялись, Томми тихонько спросил у Марио:

— Он что, надеется застукать, как мы их лапаем, или что?

Марио начал смеяться, но смеха не получилось.

— Как по мне, пусть смотрит, пока не окосеет. Черт возьми, он сам научил меня не смешивать личную жизнь и работу.

Снова встав под ловиторку, Томми задался вопросом, действительно ли Анжело ожидает от них такого после всех этих лет дружбы. Он сам говорил, что, кроме как натравить на них полицию, Анжело мало что может сделать. А теперь Анжело, похоже, демонстрировал, как легко может испортить им жизнь, если захочет. Если это начнет действовать Марио на нервы…

«Проклятье, — в Томми поднялись одновременно гнев и отчаяние. — Только Мэтт начал возвращаться в форму, как Анжело взялся все портить!» Он понял, что определенно не против свернуть Анжело шею.

Накануне вылета в Даллас позвонил Барт Ридер. Марио ушел к зубному ставить постоянную пломбу, и трубку взял Томми.

— Привет, Барт, что случилось?

— На этой неделе начинаются съемки фильма про Парриша… по мне, лучше бы они немного повременили… и я буду занят. Когда они всерьез берутся за работу, это означает, что в кроватку рано и одному, а в пять утра шагом марш в студию пудрить носик.

Он говорил тем жеманным тоном, который, как знал теперь Томми, был личной шуткой, пародией на нечто, чем Барт не был и никогда не будет.

— Я просто не хочу, чтобы ты решил, будто я разлюбил тебя, дорогуша.

Томми хихикнул, но отвечать в тон не стал. У Барта была вся необходимая приватность, а вот телефон Сантелли стоял в холле.

— Не беспокойся, приятель. Но у нас здесь образовались кое-какие проблемы. Семейного плана.

— Вот черт, — сказал Барт. — В чем дело?

— Не хотелось бы говорить об этом по телефону.

— Кто-то слушает?

— Нет, но могут войти в любую минуту.

Голос Барта зазвучал сочувственно.

— Хочешь приехать и поговорить?

— Вряд ли получится. Завтра днем мы летим в Даллас с Джонни и Стеллой, там будет шоу.

— Значит, проблема не в них?

— Нет, — обсудить все с Бартом, зная, что он поймет, было большим искушением. — Не в них. В общем… Анжело кое-что увидел. Или решил, что увидел. Я мог бы его разубедить, но мне до жути надоело лгать. Так что я сказал ему думать, что хочет… и в итоге вроде как признался.

Барт присвистнул.

— Так вот откуда у Мэтта синяк.

— Боже, нет. Это он об перекладину.

Томми впервые понял, что все могло обернуться гораздо хуже. В армии ему приходилось сталкиваться с парочкой типов, которые свято верили, что само существование гомосексуалов бросает вызов их мужественности. Анжело сказал, что парень, попытавшийся к нему подкатить, получил взбучку. Этого Томми тоже не мог понять. Неужели человек размера Анжело боялся физического принуждения? По крайней мере Анжело в своей демонстрации неприязни не стал их избивать.

— Он объяснял про перекладину, — сказал Барт, — но я, признаться, не поверил. Подумал, что у вас снова какие-то разборки.

— Нет, у нас больше такого не бывает. Слушай, Барт, лучше я расскажу тебе все, когда не буду бояться, что сюда кто-то войдет и подслушает, ладно?

— Конечно, — тон Барта снова сделался деловым. — Вообще-то я звонил, чтобы спросить, не поужинаете ли вы с Мэттом со мной сегодня. Уолли Мейсон, режиссер, хочет, чтобы вы подписали в офисе контракт насчет дублирования. Собирается взглянуть на вас, посмотреть, как сделать из вас братьев Парриш. Он, наверное, днем позвонит. Сможете придти?

— Конечно. Мэтт скоро вернется от дантиста.

— Завтра начинаем съемки в студии, а через неделю едем на зимнюю квартиру

Старра. Хотят снять как можно больше циркового антуража, прежде чем цирк откроется в Мэдисон-сквер-гарден. И полеты они тоже захотят снять. Так что вам надо подписать контракты, присоединиться к профсоюзу и «Эквити» и все такое… вы же члены профсоюза?

— Я с детства, — ответил Томми. — И зимой Анжело заставил меня присоединиться к профсоюзу каскадеров. Насчет Мэтта не знаю… надо его самого спрашивать.

— Ладно, уладьте все с Мейсоном, он ответит на ваши вопросы, а потом я везу вас обоих на ужин.

Томми по голосу слышал, что Барт ухмыляется.

— Коллективная ответственность, сам понимаешь. И пусть снимают нас сколько угодно… В смысле, пусть фото хоть во все газеты попадут, у нас есть отличной деловой предлог. «ЗВЕЗДА ЦИРКОВОГО ФИЛЬМА УЖИНАЕТ С НАСТОЯЩИМИ ЦИРКОВЫМИ ЗВЕЗДАМИ». Так что смогу со спокойной душей вытащить вас в город прямо под их любопытными носами.

— Хорошо, мы будем.

Уолли Мейсон оказался толстеньким невзрачным человечком с сильным бруклинским акцентом. Трудно было поверить, что перед ними режиссер международной известности. Барт Ридер тоже был здесь, и Джим Фортунати, которого взяли техническим консультантом для сцен полета.

— Контракт для Летающих Сантелли, — сказал им Джим. — Сколько людей в труппе, Мэтт?

— Сейчас трое. Томми, я и Стелла.

— Хорошо. Парриш тоже так работал — он сам, его брат и Эйлин Лидс. Когда Эйлин погибла, он выступал с Реджи и Клео. Клео может дублировать и Эйлин, и Клео — у обеих рыжие волосы.

— Стелла будет довольна как слон, — заметил Томми, вспоминая детское благоговение Стеллы перед Клео.

Джим рассмеялся.

— Клео тоже. Она считает Стеллу восхитительной.

— Надо бы не забыть ей передать, — сказал Марио. — А кто играет Клео в фильме?

— Джессика Андерсон, — ответил Мейсон. — Мы хотели взять Луизу Ланарт, но она слишком высокая.

Джим дружески улыбнулся Барту:

— Жаль. Но даже когда Клео была юной, между ней и Барни не было никакого романтического интереса, и она четко донесла это до сценариста, когда подписывала согласие использовать ее имя. Я знаю, что ты хотел бы видеть свою жену в главной роли, но просто не вышло. А для Эйлин Лидс мисс Ланарт слишком молода… та была на десять лет старше Барни.

— Такое трудно заставить выглядеть романтичным, — сказал Мейсон. — Как Парриш вообще женился на сорокалетней женщине, когда ему самому только исполнилось тридцать? Просто потому, что она была цирковой звездой?

— Нет, — возразил Фортунати. — Он сходил по ней с ума. И так до конца и не оправился после ее гибели. Забавно звучит, но они женились по любви.

— Ничего страшного, — вежливо сказал Барт. — Луиза профессионал. Она понимает, как в этом бизнесе делаются дела.

Но улыбка его была иронической, и на момент он встретился с Томми взглядом.

— Вы заметите, мистер Гарднер, — сказал Уолли Мейсон, — что этот контракт дает студии эксклюзивное право на ваши услуги и первое обращение, пока шоу не откроется первого мая в Мэдисон-сквер-гарден, с предоставлением дополнительного времени после того, как цирк в самом деле начнет работу. Вы знаете, где у Парриша произошел несчастный случай?

Марио покачал головой.

— Я был маленьким. Все города выглядели для меня одинаковыми.

— Думаю, мы сможем устроить все так, чтобы не было противоречий, — сказал Фортунати. — Кстати, вы есть в титрах.

Томми через плечо Марио прочел строчку, на которую показывал Джим. «Полеты исполняются Летающими Сантелли».

— Джим специально для вас выпрашивал, — добавил Мейсон. — Я думал, достаточно будет указать, что эпизоды в цирке сняты в сотрудничестве с Цирком Старра.

— Спасибо, Джим, — сказал Марио. — Значит, советуешь подписать, как есть?

Добродушный голос Мейсона вдруг зазвучал напряженно.

— Вы имеете полное право позвать собственного юриста, мистер Гарднер. Это наш стандартный контракт для всех каскадеров, чьи услуги оплачиваются не поденно.

— Я вовсе не спорю. Просто Папаша всегда советовал читать, прежде чем подписывать, — сказал Марио, с неуверенной улыбкой просматривая бумаги. — Ты включил сюда список трюков, Джим?

— Все верно, — заметил Мейсон. — Я не отличу летающую трапецию от летающей тарелки. Вот для чего мне консультант. Я просто сказал ему, что мне нужен человек, который точно сделает этот особенный трюк Парриша… тройное как-там-его.

Фортунати, улыбнувшись, переглянулся с Марио.

— Тройное сальто назад с двумя пируэтами обратно. Если пируэты не получатся, смонтируем.

— Получатся, — заверил Марио и быстро просмотрел остаток контракта, временами проговаривая отрывки вслух.

— Репертуар исполнителя, уточненный техническим консультантом, включает тройное сальто назад с двумя пируэтами обратно, двойное сальто вперед и назад, пассаж и другие трюки, которые могут исполняться по взаимному согласию обеих сторон… ясно, ясно…

Он посмотрел на верхнюю часть страницы.

— Мэттью Гарднер, также известный как Марио Сантелли, и члены его труппы, которая включает — но не ограничивается — Томаса ЛеРоя Зейна, известного также как Томми Сантелли, выступающего соответственно в роли ловитора в номере воздушного полета «Летающие Сантелли»… Хорошо, Джим, я подписываю. Дай ручку. Том, тебе тоже надо подписать, — добавил он, нацарапав «Мэттью Гарднер» и, чуть ниже, «Марио Сантелли».

Томми взял ручку и аккуратно вывел: «Томас ЛеРой Зейн» и «Томми Сантелли» в указанных местах. В последний раз, когда он подписывал подобный документ, он был так юн, что нуждался в разрешении отца и прибавлял слово «младший» к фамилии.

— А теперь, — сказал Барт, — время отметить.

Томми впервые попробовал ночную жизнь. Он знал, что Барту приятно пойти с ними в какой-нибудь известнейший голливудский ночной клуб, и что Люсии понравится увидеть их фотографии в газетах. Нанятые студией журналисты обступили их со всех сторон, празднуя создание фильма, который позже назовут величайшей цирковой картиной столетия. Томми задался вопросом, все ли гламурные истории о киноактерах из газет и журналов такие же надуманные, как эта. Когда его сфотографировали с известной старлеткой на коленях, он в этом уверился.

Позже, когда они в машине Барта ехали обратно, Барт сказал:

— Понятия не имею, как мир до этого докатился. Приходится фабриковать буквально все.

Произнес он это с такой запальчивостью, что Томми решил бы, что он пьян, если бы не видел, что Барт по своему обыкновению пил очень умеренно.

— Наверное, людям, которые тратят кучу денег и времени на кино, нужна определенная доза сентиментального вздора. Томми, ты же не против фотографироваться с… как там ее… Карен Эндрюс на коленях?

— Если Карен не против, то и я не возражаю.

— А я возражаю, — проворчал Барт. — Я хочу жить в таком мире, где смог бы сфотографироваться, скажем, с Томми на коленях, если бы захотел. На каждую женщину, впавшую в расстройство из-за того, что я не доступен для, скажем так, романтических воздыханий, пришелся бы паренек, который, почитав газеты и сходив в кино, прекратил бы себя ненавидеть и сказал бы: «Что ж, Барт Ридер гей, и он счастлив, успешен и живет припеваючи. Так что и мне, наверное, не обязательно вешаться или стреляться». Тогда количество суицидов пошло бы на спад, и все было бы прекрасно. Почему мне приходится делать вид, что я по уши влюблен в какую-нибудь глупую бабу вроде Луизы Ланарт? Нет, не поймите меня неправильно. Джуди хорошая девочка. Она мне очень нравится и рвется со мной спать не больше, чем я с ней. Я совершенно ничего не имею против Джуди Коэн.

А вот Луизу Ланарт я терпеть не могу. Почему она должна притворяться, будто у нас великая любовь? Почему она не может просто жить одна, признавшись, что никогда не найдет человека, мужчину или женщину, который бы ее завел? А она пробовала, когда обнаружила, что ее не привлекает даже такой герой-любовник, как я!

В его голосе почти звучали слезы.

— Почему, черт побери, она должна быть Луизой Ланарт, а не Джуди Коэн? Мы сражались на войне, чтобы создать мир, где Джуди Коэн смогла бы называть себя Джуди Коэн, но студии ее имя показалось еврейским. Когда мы уже избавимся от этих предрассудков?

Марио горько улыбнулся.

— Тогда же, когда построим межпланетную империю из моих фантастических журналов. Джонни считает, что не успеет настать следующий век, как человек пройдется по Луне. Я в этом сомневаюсь, но даже если и так, готов побиться об заклад, что гея они на космический корабль не возьмут.

Потом, когда они вдвоем ехали на машине Томми обратно в дом Сантелли, Марио тихо и почти так же горько, как Барт, сказал:

— Теперь ты видишь, почему некоторые парни любят ходить по ненавистным тобой барам? Там тебя хотя бы не смогут сфотографировать с какой-то левой девицей на коленях.

— Это просто шоу-бизнес, — отозвался Томми.

Он до сих пор чувствовал запах пудры, пробуждающий неприятные воспоминания. Но Томми успел сделаться реалистом.

— Зато когда Анжело увидит эти снимки, до его чугунной башки дойдет, что мы не собираемся носиться по округе с табличками «Я ГЕЙ. ПНИ МЕНЯ».

— Боже, Томми, иногда ты не лучше Анжело! Разве ты не видишь, какой это грязный обман?

Томми взял его за руку.

— Конечно, вижу, приятель. Но что мне сделать? Это не я придумал мир таким. И я не верю, что Бог бросит меня в ад за то, что я сплю с мужчинами. Но мы пробовали поступить, как от нас ожидали. Мы расстались, и из этого не вышло ничего хорошего. И что теперь? Я не против немного попритворяться, — в первый раз за все время голос его дрогнул, — если это позволит нам остаться вместе и избежать проблем.

Пальцы Марио слегка сжались на его руке.

— Что ж, по крайней мере у нас есть мы.

ГЛАВА 15

Их самолет до Далласа был четырехмоторным Боингом. Прежде Томми летал всего раз — в Германию и обратно, в переполненном военном самолете с металлическими сидениями. Там было тесно, неудобно и укачивало, так что контраст не мог не радовать. Марио вообще не доводилось путешествовать по воздуху, и сейчас он был возбужден не меньше Сюзи, хотя и пытался это скрыть.

Томми великодушно уступил ему место у иллюминатора — все равно внизу не на что было смотреть — а сам попытался уснуть.

Спустя несколько часов Сюзи, устав сидеть на коленях Стеллы, начала ерзать и жаловаться. Марио, повернувшись, предложил:

— Хочешь, я ее подержу? Эй, Сюзи, посидишь с Бэббу?

— Ой, спасибо, Мэтт. Она такая тяжелая, что у меня ноги замлели. На самом деле ей надо поспать.

Подошла стюардесса.

— Если хотите, можете положить ее на свободное сиденье, миссис Гарднер.

Сюзи уложили, накрыли одеялом, и Марио сказал:

— Давай поменяемся местами, Стелла. Мы с Джонни хотели поговорить про контракт.

— Ага, мне все-таки интересно, как вы выбили из Мейсона место в титрах, — поддакнул Джонни. — Насколько я знаю парня, это была та еще задачка.

Стелла скользнула на место Марио и спросила Томми.

— Ты раньше летал?

— Один раз, в армии, и это точно был не первый класс. Никаких стюардесс с бесплатными напитками и хорошей едой, готовых появиться по первому требованию. Только двое сержантов, раздающих пайки, и медик с таблетками от укачивания. А здесь классно. Тебе нравится?

— Неплохо, но только ради новых впечатлений. Не хотела бы все время летать.

Шум режет уши и посмотреть совсем не на что. Неудивительно, что Сюзи капризничает. Джонни говорит, что когда-нибудь люди будут путешествовать на самолетах так же, как сейчас на поездах. Но я в это не верю. По-моему, окрестности лучше осматривать с земли. А то мы уже долетели до Техаса и ничего не увидели, кроме облаков.

— Ну, насколько я помню, внизу тоже ничего интересного. Перекати-поле, кактусы… И небо.

— Зато можно вести машину, — робко возразила Стелла. — И разогнаться, если машина хорошая. Там ровные дороги и мало транспорта. Когда у меня был MG, я любила кататься.

— Я тоже.

Томми подумал, что Стелла, наверное, оценила бы ралли, на которое водил его Барт.

— Зачем вы продали MG? Он нравился мне больше, чем ваш теперешний Кадиллак.

— Нам пришлось продать его, когда я попала в больницу. А когда мы снова смогли позволить себе машину, Джонни решил купить что-нибудь более впечатляющее. В мире шоу-бизнеса людей судят по тому, на какой машине они ездят.

— MG достаточно впечатляющий автомобиль, — заметил Томми.

Стелла покачала головой.

— Не в том смысле впечатляющий. Престижный, роскошный…

— Ясно. Мы с Мэттом тоже спорим по этому поводу. Он хочет машину, которую легко водить — с его запястьем ему в самом деле такая нужна. Так что он за автоматическую коробку передач. А я отвечаю, что не взял бы коробку-автомат, даже если бы мне вручили Линкольн Континенталь, перевязанный ленточкой. Мне нравится именно водить. Так что я подумываю продать мой Крайслер, купить Мэтту, что он хочет, а себе взять MG или подержанный Фиат.

— Если купишь, дашь порулить?

— Конечно, — рассмеялся он. — Ты же давала мне свою.

Стелла тоже фыркнула.

— Тогда мне и водить-то было не положено. По правам мне исполнилось девятнадцать, а на самом деле и близко столько не было. Наверное, мы с тобой почти ровесники, только тогда я бы в жизни не призналась.

Томми высчитал, что, когда она зачала и потеряла ребенка и вышла за Джонни, ей было лет пятнадцать, и ему стало грустно.

Стелла откинула голову и закрыла глаза. Томми и не заметил, что она начала отращивать волосы. На лице ее почти не было косметики, только бледные губы подкрашены, да белесые брови подведены карандашом. Через некоторое время она поднялась отлучиться в туалет, и, когда протискивалась мимо Томми, самолет тряхнуло, и они оба упали в кресло. Томми удержал Стеллу за пояс.

На аппарате он делал так тысячу раз, но теперь вдруг почувствовал, какая она теплая, ароматная, и касание стало совсем не беспристрастным. Щекой Стелла прижималась к его лицу, и десятки картинок пронеслись в его воображении.

Стелла, склонившаяся рядом, показывающая, как управлять MG; Стелла, смеющаяся и вымокшая под дождем; Стелла в смешном халатике, лежащая под ним на диване; Стелла бледная и дрожащая, обнимающая его, когда умер Папаша… Стелла, Стелла, Стелла… Томми осторожно ее отпустил.

Стелла. Еще один чужой ребенок в запутанной семье Сантелли, испуганная маленькая девочка, которую Томми успокаивал, когда Папаша наорал на нее. Он вспомнил ощущение ее шершавой ладошки с обкусанными ногтями в своей руке… Он всегда так заботился о ней.

Томми тряхнул головой, сел на место и, закрыв глаза, попытался обдумать случившееся. Ему не было в новинку на краткое время, случайно, возбудиться при виде женского тела. Расплывчатые образы других девушек промелькнули у него в голове — все, до детского флирта с Маленькой Энн в кинотеатре. Наверное, то были его первые сексуальные впечатления, хотя платоническая нежность там, конечно, тоже присутствовала. Но она была ребенком, как я, а Стел я всегда считал девушкой постарше.

Во времена военной службы у него были женщины. Но ни одна из них ровным счетом ничего не значила. Как там он сказал Марио?

Для меня это ничего не значило. Просто возможность спустить. Наверное, отношения с Маленькой Энн значили бы куда больше. И уж точно они значили бы гораздо больше со Стеллой.

Стелла вернулась. Томми заметил, что она тщательно накрасила лицо. Он вежливо пропустил ее к месту у иллюминатора, сжавшись, чтобы случайно не дотронуться. Она знает. Откуда? Женщины всегда знают?

Но Стелла по старой детской привычке замкнулась в себе: закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Томми тоже притворился спящим, однако мысли, словно белка в колесе, продолжали бегать по кругу. Женщины ничего не значили. Я просто доказывал себе, что сплю с мужчинами, только когда сам того хочу. Но я хотел.

Он уже давно все для себя решил. Он был безоговорочно гомосексуален и считал, что ни одна женщина никогда не станет для него особенной. Только теперь с ним снова случился головокружительный переворот.

Боже, если бы была только Стелла, насколько иначе все могло бы обернуться! Он никогда не возбуждался, не позволял себе возбуждаться при виде женщины, которая могла бы что-то значить для него, женщины, которую он мог бы любить… нет, женщины, которую он любил. Он любил Стеллу. Теперь он мог признаться себе, что полюбил ее с той минуты, когда обнимал ее, плачущую девочку в старом спортивном костюме, в раздевалке дома Сантелли. У него никогда не было женщины, о которой он заботился; он тщательно избегал женщин, от которых не смог бы потом отказаться и забыть.

Хотел бы я, чтобы все сложилось по-другому? Марио был не просто любовником. Он был другом, партнером, их жизни были связаны узами крепче сексуального влечения, которое, хоть и будучи важным, играло второстепенную роль. Его жизнью был полет, и полет — где-то на глубоком уровне — был его любовью к Марио. И все-таки его мучило знание, что он мог встретить кого-то вроде Стеллы. Или саму Стеллу…

Она не счастлива с Джонни. И никогда не была. Наверное, я ни разу не видел ее по-настоящему счастливой до того дня, когда Марио отдал ей Сюзи. Возможно, я мог бы сделать ее счастливой. Во всяком случае, я бы не сломал ей жизнь, как Джонни.

На секунду Томми испытал такую ненависть, что едва смог сдержаться. Потом на ум пришло еще кое-что.

Я люблю Стел. Наверное, всегда любил. Из всех женщин в мире она единственная, до кого мне есть дело. И только ее я не могу получить. Потому что она жена моего брата.

Он был Сантелли. Теперь — даже по закону, потому что подписал контракт, в котором назвался этой фамилией, но он и раньше был Сантелли. Он подкрепил эти узы, когда разыскал Марио и вернул его домой. И Джонни был его братом, а Стелла — женой его брата. Вот так все просто.

Все так просто и одновременно так запутанно. Он столкнулся с пониманием — старым, новым и неотвратимым — что любит Стеллу, всегда любил и будет любить всю жизнь, и что никогда ее не получит.

Потому что он мужчина, а не жадный ребенок. Он и Марио принадлежали друг другу, они сделали из себя нечто большее, чем сумму двух людей. Наверное, ни одна женщина не смогла бы заменить им друг друга. Вольтижер и ловитор, связанные тысячами нитей привычки, общей работы, успехов и поражений. Мы две половинки одного целого.

Они были по сути мальчишками, когда обменялись этой клятвой и запечатали ее всем, что дарили друг другу — сердцами, телами, душами. Марио был центром его сердца. На грани сна Томми подумал:

Если я и хорош в чем-то, это он сделал меня таким. Я несу его честь, как зажженный факел… Оба скорее бы умерли, чем выставили себя в недостойном свете в глазах друг друга…

Вдруг сонливость пропала.

Анжело. Анжело был бы не против, если бы узнал, что я испытываю чувства к Стелле. Он, наверное, даже решил бы, что это хорошо, потому что я снова стану нормальным. Когда Джонни и Стелла испортили себе жизнь, все, о чем он мог думать, сделать так, чтобы все наладилось. Все вышло неплохо, но Анжело не знал этого заранее… он просто хотел все исправить. Чтобы выглядело мило и благопристойно. Он, наверное, одобрил бы меня, если бы узнал, что я люблю Стел. Но это было бы неблагородно…

Он любил Стеллу. И она была женой его брата, и честь требовала, чтобы она никогда не узнала о его чувствах, чтобы они не потревожили ее. Вдруг Томми обнаружил, что совершенно не хочет спать. Через полуприкрытые веки он смотрел на Стеллу. Она спала, и волосы ее сияли на солнце.

Его переполняла нежность. Он любил ее, но не мог огорчить признанием. Он никогда не коснется ее, никогда не получит. Однажды он забудет, что было время, когда все его существо — тело, сердце, мысли — жаждали ее и оплакивали то, чего ему не суждено было иметь. Он хотел, чтобы она была счастлива и спокойна, хотел дотрагиваться до нее на аппарате и знать, что она тот же уверенный сдержанный партнер, что и раньше — без всяких двусмысленностей, заставляющих обоих чувствовать вину. Это займет время. А пока желание раздирало его на части, и все внутри рыдало.

Все могло быть совершенно по-другому. Он должен был коснуться ее. Хоть как-то. Хоть один раз. Он взял ее за руку, и во сне она сжала его маленькими сильными пальцами и со вздохом положила голову ему на плечо. Он сидел, поддерживая ее, изнемогая под тяжестью своей любви, и чувствовал, как слезы жгут глаза. И все же он знал, что и это пройдет: вся боль и протесты — и останется только любовь, и больше ничего, и они будут Сантелли, братом и сестрой. Боль однажды стихнет, а пока ему остается только терпеть одиночество и ждать.

Если мне суждено было влюбиться в женщину, почему же я влюбился в единственную в мире, которую не могу получить? И тихий искренний олос, запрятанный глубже, чем боль, холодно озвучил то, в чем Томми никогда бы себе не признался.

Если бы я в самом деле хотел полюбить женщину, разве я не выбрал бы более доступную?

«Но это была бы не Стелла», — яростно заспорил Томми.

И тихий голос ответил: «И все равно».

Это не успокоило боль. Ни капли.

Сухой раскаленный воздух Далласа напомнил Томми о годах, проведенных с Ламбетом. Стелла повела Сюзи на ранний ужин в кафе, а Джонни пришел в номер, который делили Марио и Томми.

Усевшись на одну из кроватей, он сказал:

— Послушай, Мэтт, это, конечно, здорово, что ты добился места в титрах, но кое-что меня беспокоит. У тебя контракт с собой?

— В чемодане.

— Не возражаешь, если я гляну? Зря ты не попросил меня его почитать, прежде чем подписывать. Не то чтобы я не доверяю Джиму Фортунати, но я не первый день в этом бизнесе…

— Я прочел его, — раздраженно перебил Марио.

— И мелкий шрифт? Насколько я знаю, весь мелкий шрифт читают разве что юристы. И я. Приучился, когда не мог позволить себе своего специалиста. Пару раз облажался, зато теперь читаю все до последней буквы, — он уже просматривал длинные листы, которые неохотно вручил ему Марио. — Ага, вот оно… «Репертуар исполнителя, уточненный техническим консультантом, включает тройное сальто назад с двумя пируэтами обратно, двойное сальто вперед и назад…» Боже, откуда он такого нахватался? Мейсон не отличит двойного сальто от двойного гамбургера. Наверное, Джим Фортунати постарался. Упс, а вот и оно. Этого я и боялся.

Он прочел вслух:

— «Включая дублирование падений и неудачных трюков, предусмотренных сценарием». Ты читал этот проклятый сценарий, Мэтт?

— Ты совсем чокнулся? Каскадеры не читают сценарий! Я просмотрел список трюков. Раз уж они начали с тройного, я решил, что ничего сложнее уже быть не может. Ну, придется упасть пару раз… Джок, я учился тройному без лонжи, черт побери! Я столько падал, что, наверное, и без сетки бы выжил. Я классно падаю.

Вспомнив страх Марио перед каскадерской работой, Томми нахмурился. А Джонни хлопнул ладонью по кровати.

— Чем дольше я тебя знаю, тем больше убеждаюсь, что тебя вообще никуда нельзя отпускать без присмотра! Так Саймон Барри и покалечился, когда этот фильм пытались снимать в первый раз! Твой друг Ридер даже не удосужился предупредить, что от тебя потребуют?

Марио покачал головой.

— А еще друг называется, — фыркнул Джонни. — Он, небось, решил, что, раз ты умеешь делать тройное, тебе все на свете по плечу!

— Да что это за трюк, которого ты так боишься? — потребовал Марио с нарастающим страхом.

— Сценарий подразумевает, — сказал Джонни, — что это жизнеописание Барни Парриша. То есть, ты должен сделать тройное, ошибиться, упасть на тросы и вылететь на пол.

С лица Марио схлынула краска. Но это Томми, а не он, воскликнул:

— Это же невозможно!

— Верно, — согласился Джонни. — И я пытался помочь им обмозговать, как сделать монтаж. И до сих пор иногда прокручиваю это в голове, но ничего не выходит. Если бы ты взял меня с собой и дал прочесть контракт, я бы настоял, чтобы они вычеркнули этот трюк, если не придумают, как сделать его безопасным! Сценарист бы уж как-нибудь выкрутился.

— Именно поэтому ты и нужен нам менеджером номера, — бесцветно сказал Марио. — Я просто не подумал. Доверился Джиму.

— Я все еще ему верю, — возразил Томми. — Он не даст тебе убиться в фильме, который консультирует.

Происходящее повергало его в шок. Марио нашел в себе смелость взяться за работу, которой всю жизнь боялся… а теперь обнаружил, что подписался исполнять трюк, погубивший другого воздушника.

— Ладно тебе, Джонни, — сказал Марио. — Профсоюз наверняка не промолчит по этому поводу. Если поймем, что никак не выйдет, поднимем шум. Мы имеем право на то, чтобы человек из профсоюза все время сидел рядом и следил, как выполняются меры безопасности.

— Ну, поднимешь ты шум, — вздохнул Джонни. — И будешь шуметь ровно столько, сколько тебя соизволят слушать. Лучше разорвать контракт, чем сломать шею!

Он ушел к себе, а Марио, бледный и перепуганный, остался сидеть на кровати с контрактом в руках.

— Это тогда Парриш покалечился? — спросил, наконец, Томми.

Марио продолжал смотреть в пол.

— Нет. Тогда он убедился, что он везунчик. Ты знаешь, как впервые сделали тройное?

— Я слышал, будто оно получилось по ошибке. Только не знаю, правда ли это, или какой-то репортер состряпал.

— Нет-нет, это чистая правда. Джерард Майт сделал его случайно… Это произошло задолго до моего рождения, но Папаша его знал. Так вот, он сделал тройное и так изумился тому, что остался жив, что решил, будто исчерпал весь свой запас везения, бросил цирк и никогда больше не поднялся на аппарат. Это было в те времена, когда тройное еще называли «сальто-мортале»… ты знаешь, что это значит?

— Смертельный прыжок, — ответил Томми, вспоминая, как Папаша Тони говорил, что для Марио это «судьбоносный прыжок».

— Да, и это сальто убедило Парриша, что он везунчик. Клео рассказывала мне эту историю, когда я был ребенком. Когда ему впервые удалось сделать три оборота, он промахнулся мимо ловитора, ударился о растяжки, упал на пол и отделался сломанным пальцем. И тогда он решил, что ему везет, так везет, что можно вставить тройное в номер…

Голос Марио затих.

— Я тоже всегда думал, что мне везет. Возможно, следует выяснить это раз и навсегда.

— Мэтт, чтоб тебя, прекрати такие разговоры!

— Нет, Том, я серьезно. Если Парриш смог пережить это случайно, то я, наверное, смогу придумать, как сделать такое специально. Не изобразить, а именно сделать. Надо только понять, как у него получилось.

— И как же ты собрался это выяснять? — разозлился Томми. — Пойдешь к медиуму и вызовешь его дух?

Но Марио не повелся на подначку.

— Нет, конечно. Надо просто собрать все мои опыты с падениями и сложить воедино.

— Это невозможно, — сказал Томми.

И тогда Марио поднял голову и посмотрел на него с улыбкой, от которой у Томми кровь похолодела в жилах.

— На это у меня есть мнение самого Парриша. Или ты не понял, что то был он — тот хромой парень, захотевший увидеть тройное. Он был прав, Том. Нет ничего невозможного. Все на свете возможно, пока есть на свете глупцы, подобные нам — готовые идти вперед и ломать шею.

— Ты окончательно и бесповоротно свихнулся! — взорвался Томми.

— Разумеется, — ответил Марио с той же жуткой улыбкой. — Чтобы делать тройное, уже надо быть немного сумасшедшим. Везунчик, малыш, как ты не понимаешь, что это я убил Барни Парриша? Убил так же верно, как если бы сам спустил курок.

— Мэтт, какого черта… Ты даже не знал, что он мертв, пока нам Ридер не сказал!

— Я знаю. Но я все равно его убил.

— Да ты его не узнал, когда встретил! Ты его не видел с тех пор, как тебе было… сколько?.. шесть или семь! Что ты несешь?!

Марио до боли вцепился ему в руку.

— Помнишь, что рассказал Барт? Он сказал, что, когда Парриш застрелился, с ним нашли паспорт и газетную вырезку о молодом гимнасте, который делал тройное и разбился. Это был я, Том… Я единственный в том году делал тройные. Мы с

Сюзан обсуждали это в больнице. Какой-то придурок накропал душещипательную сказку — будто бы я покалечился на всю жизнь, больше не смогу ни летать, ни даже ходить… Мы с Сюзан смеялись! А Барни Парриш воспринял это всерьез. И застрелился, потому что знал, что это он начал всю историю с тройными. Он просто не смог жить с этой мыслью и застрелился.

— Марио, нельзя же винить себя…

— А как он мог себя винить? Но он обвинил, и это была его жизнь. А я даже не знал. Вот почему я хочу это сделать. Люди думают, что он неудачник, сдался. А теперь у меня есть возможность сделать что-то в его память. Этот фильм должен быть снят, Том. Я не вынесу, если его снова поставят на полку. Я делаю это для Барта. И для Сантелли. Но больше всего я хочу сделать это, — он сглотнул, — для Барни Парриша. В честь того, кем он был. И потому что он так много значил для меня. И потому что из-за него я там, где есть сейчас. И если мне придется рисковать, я рискну. Это будет не первый раз в моей жизни, когда я рискую своей шеей!

ГЛАВА 16

Впервые в жизни Томми не рад был вернуться в дом Сантелли. Это было единственное постоянное жилье в его жизни, а теперь оно оказалось в некотором смысле испорчено. Ему постоянно казалось, будто за ними наблюдают, будто ни одно слово или действие не остаются незамеченными.

Никогда еще они не работали так усердно. Они беспрестанно консультировались с Люсией о трюках, которые выполнял Парриш и его брат, а некоторые из них к настоящему времени стали довольно редкими. Как-то Марио горько сказал:

— Рэнди Старр проигрывает пари, если не называет этот номер «Летающие Сантелли представляют Барни Парриша!»

Все нервничали. Стелла будто бы постоянно пребывала на грани слез, Марио был суровым, раздражительным и требовательным. Один трюк, принесший Барни Парришу известность, успел кануть в Лету: двойное сальто с полупируэтом в конце — жуткая штука, для выполнения которой требовалось сойти с трапеции на скорости пушечного ядра, сделать два сальто, на той же дикой скорости сменить горизонтальное вращение вертикальным и из тесного клубка выпрямиться в движение вверх. Томми этот трюк приводил в ужас. Вольтижер приходил к ловитору неровно, и было практически невозможно поймать его так, чтобы распределить напряжение на оба плеча поровну. Никто со времен Парриша не проделывал подобное на манеже.

— Брось, Мэтт, — настаивал он. — Мы играемся с теми же вещами, которые оставили Джима и Парриша на земле.

Но Марио был непреклонен.

— У Парриша получилось, а значит, это возможно. А если это возможно, мы это сделаем!

«Ну да, получилось, — подумал Томми. — И где он теперь?».

Вслух он ничего не сказал. И все-таки продолжал гадать, не поддерживает ли в Марио суицидальные намерения? Не стремится ли Марио закончить так же, как Парриш? Толкает ли его внутренняя вина на самоуничтожение? Это Анжело виноват. До его скандала Марио был в порядке.

Томми знал, что Анжело следит за каждым их шагом, и стал дерганым. Он не мог расслабиться, даже когда они были одни в комнате за запертой дверью. Стоило Марио коснуться его, как он напрягался. Марио злился, но Томми ничего не мог поделать. Всего несколько недель — и мы уедем со Старром. В дороге, вдалеке отсюда, станет лучше.

Барт уже снимался в первых сценах фильма. Марио сказал мальчишкам, что те могут приходить каждый день — подтягивать то, что выучили за зиму. По какому-то несчастливому совпадению Анжело сейчас не работал и каждый день, точный, как часы, приходил в зал: курил одну за другой сигареты и не спускал с них глаз.

Как-то Марио, не выдержав, подошел к нему.

— Черт побери, как насчет правила не смотреть без разрешения?

— Здесь может происходить что-то, чего я не должен видеть? — осведомился Анжело.

Марио, вспыхнув, выпалил:

— Ничего подобного! И убери сигарету!

Анжело, пожав плечами, сигарету убрал, но через некоторое время Томми снова учуял дым. Впрочем, Анжело, скорее всего, сделал это по рассеянности.

И все же что-то витало в воздухе, и они знали, что Анжело наверняка перемолвился словечком с Клэем. Тот держался демонстративно недоверчиво и соглашался присоединяться к Томми и Марио только в компании приятелей.

Как-то днем, когда все были в зале, Тесса шумно скатилась по ступенькам, ворвалась в зал и завопила:

— Мэтт, тебя к телефону! Наверное, тот человек из студии!

К счастью, в воздухе в этот момент никого не было. Марио нырнул в сетку, кувыркнулся через край и грозно направился к девочке.

— Тереза Сантелли, — начал он. — Сколько тебе лет?

— Тринадцать, — пробормотала та, втянув голову в плечи.

— Ты выросла в цирковой семье и не знаешь… Что ж, я объясню простыми понятными словами, Тесса. Никогда, никогда, никогда не ори, когда кто-то на аппарате. И если ты еще хоть раз выкинешь что-то подобное, я…

Он осекся и покосился на стоящего в дверях Анжело.

— Ты мне ничего не сделаешь, — надменно заявила Тереза. — Папа тебе не позволит.

— Может, и не сделаю. Но я скажу Люсии, и посмотрим, что сделает она. А теперь говори, зачем принеслась сюда с воплями.

— Тебя к телефону, — голос Терезы дрожал от подступивших слез. — Люсия послала тебе сказать.

— Если бы из-за твоих дурацких криков у нас тут произошел несчастный случай, до телефона бы еще долго никто не дошел, поняла? А теперь убирайся!

Тереза бросилась к Анжело, взывая к вышестоящему авторитету.

— Папа…

Анжело злился, и трудно было сказать, на дочь или на Марио. Хмурый взгляд достался обоим.

— Он прав, Тесс. Нельзя кричать, когда кто-то летает, это опасно. Я думал, ты умнее. Ступай к Люсии, помоги ей в кухне. А ты, Мэтт, не разговаривай таким тоном с моей дочерью. Если надо, скажи мне, я сам с ней разберусь.

Марио открыл рот для сердитого отпора, и Томми понадеялся, что перебранка разрядит напряжение, но Анжело добавил:

— Тебя, кажется, звали к телефону. Иди, это, должно быть, что-то важное. Я здесь присмотрю.

Он взглянул на Бобби, который, стоя на мостике, застегивал на поясе ремень лонжи.

— Я подержу лонжу, — сказал он и взялся за деревянные рукоятки.

Томми, руководивший с земли, крикнул Бобби:

— Все, пошел!

Подросток прыгнул с мостика, раскачался и нырнул навстречу Филу в ловиторке, но промахнулся, и Анжело отступил назад, замедляя его падение. Другие мальчики засмеялись. Отпустив веревку, Анжело подошел к сетке помочь Бобби расстегнуть ремень.

— Не стоит вот так падать на ноги. Даже когда на тебе лонжа. Нужно уметь машинально переворачиваться на спину и никак иначе.

Томми, слушая, думал: «Как в старые добрые времена, когда он работал со мной. И остальными…» Сквозь неприязнь все же пробивалось былое восхищение.

— Клэй, ступай наверх и покажи, как в этой семье учатся падать.

Клэй забрался по лестнице на мостик, взялся за трапецию, раскачался, в самой высокой точке кача отпустил перекладину, сделал сальто и аккуратно упал на спину. Когда он поднялся на ноги, Анжело сказал:

— Неплохо. Ты быстро схватываешь.

Потом он знаком позвал мальчишек вниз, и когда Томми тоже приблизился, Анжело уже объяснял искусство правильного падения.

— Если можете, приземляйтесь на спину. Если не получается, сворачивайтесь клубком и втягивайте голову, как черепаха в панцирь, — он показал. — Тогда удар придется вот сюда.

Он хлопнул Бобби между лопаток.

— Это как в акробатике? Никакого давления на голову?

— На затылок можно. Но не на переднюю часть. Шея — самое слабое место во всем позвоночнике.

Анжело взял мальчика за подбородок и легонько толкнул в лоб.

— Упадете на лицо или лоб — и ваша шея переломится, как зубочистка.

Поколебавшись, он добавил:

— Если понимаете, что падаете на лицо, выставляйте руки. Сломаете запястья, но лучше их, чем шею. Надеюсь, вам этого делать не придется, но все же вы должны быть готовы пойти и на такое.

Марио, появившись в дверном проеме, внимал с удивлением.

— Именно так я сломал когда-то запястье. Но Анжело прав, в противном случае я свернул бы шею. Спасибо, Анжело. Как вы все оказались внизу?

— Лекция о правильном падении, — пояснил Анжело. — Надеюсь, ты не возражаешь.

Марио, рассмеявшись, покачал головой.

— Нисколько. Умение правильно упасть — добрая половина науки полета. Вы должны знать, достаточно на меня насмотрелись. Так или иначе, на сегодня все, завтра и послезавтра тоже не приходите — мы с Томми будем в Анахайме.

Когда мальчишки ушли переодеваться, Марио сказал:

— Это был Мейсон. Ждет нас завтра к шести гримироваться.

— Будут снимать эпизоды полета? — поинтересовался Анжело. — Что ты собираешься делать? Кроме тройного?

— Ты видел, как мы работаем над двойным с пируэтом?

— Это чистое самоубийство. Не думаю, что кто-то его делал с тех пор, как разбился Парриш, — заметил Анжело. — Джо хотел попробовать, но Папаша ему не позволил. У меня волосы встают дыбом, когда я на тебя смотрю, парень.

— Не знал, что тебе есть до меня дело, — сухо сказал Марио.

— Черт побери, ragazzo! — вспыхнул Анжело. — Думаешь, я хочу, чтобы ты сломал шею?

Он дернулся к Марио, словно бы желая коснуться, но опомнился и отступил.

— Никакое кино не стоит человеческой жизни. А Люсии и без твоей смерти проблем хватает.

Он развернулся и молча ушел.

Гримеры установили свой трейлер на краю зимней квартиры Старра. Спустя долгое время Стелла появилась оттуда такая же рыжая, как Томми, а волосы Марио обесцветили до невнятного песочного оттенка. Томми, чувствующий себя неуклюжим в старомодном костюме, вдруг сообразил, что ему все это напоминает: старую фотографию Летающих Сантелли с Люсией, Джо, Клео и отцом Марио. Что касается Марио, его вообще невозможно было узнать: он не походил ни на себя, ни на старый снимок Парриша.

Стелла подергала неудобный ремень на костюме.

— И как женщины умудрялись летать в этих шароварах?

— Люсия же летала, — добродушно сказал Марио. — Ты сама видела на фотографиях.

Когда они вошли под купол, к ним присоединился Джим Фортунати.

— Готовы, Сантелли? Господи, Мэтт, тебя бы и родная мать не узнала! Классно выглядишь.

Марио вскинул бровь и хоть чем-то стал похож на себя настоящего.

— «Классно» — это не то слово, которое я бы использовал, но как хочешь. Когда мы понадобимся?

— Через несколько минут. Сейчас снимают Ридера с публикой. Привезли целую толпу статистов, и все одеты как в двадцатые годы, — он показал на трибуны.

Большой Купол превратился в цирк времен двадцатых, даже зрителей нарядили соответственно. Импровизированную съемочную площадку огораживали тросы. На центральном манеже светловолосый мужчина в серебристо-белом костюме махал трибунам, а съемочная группа носилась вокруг с прожекторами.

— Прямо как в машину времени угодил, — сказал Барт Ридер позади.

Томми, повернувшись, моргнул.

— Я думал, это ты там…

— Нет, нет, то Вилли… один из моих дублеров. Нас сегодня трое, и все мы изображаем Парриша, — со смехом пояснил Барт.

На нем был точно такой же костюм, как на Марио. Из светлого шатена он стал блондином, серебристая ткань идеально подчеркивала стройное сильное тело. Томми впервые проникся его престижем. Не просто его друг Барт. Барт Ридер — кинозвезда.

— Выглядишь шикарно, Мэтт, — шепотом сказал Барт Марио. — Была бы у меня склонность к нарциссизму… счел бы привлекательной идеей заняться сексом с собственным образом.

— Когда я был маленьким, — так же тихо ответил Марио, — я сходил с ума по Барни Парришу. Глаз не мог от него отвести. Ты не слишком на него похож… ты красивее. Но сейчас ты напоминаешь мне его. Может, ты двигаешься как он, я не знаю. Я смотрю на тебя и вижу, как ко мне идет Барни.

— Я двигаюсь так, как научил меня ты. А ты, наверное, перенял это от него. Когда мы дети, важные для нас вещи… — он осекся и громко сказал совершенно другим тоном: — Слава Богу, что там Вилли, а не я. Десять минут под прожекторами — и я мокрый как мышь.

Томми увидел, что к ним приближается Мейсон, режиссер.

— Готов, Барт? Еще несколько дублей, и на сегодня для тебя все.

Марио проводил Барта глазами.

— Я чувствую себя чертовски самонадеянным. Ношу костюм Парриша. Делаю его трюки.

— Тот единственный раз, когда он тебя видел, он тебя похвалил. Если он сейчас где-то, откуда может тебя увидеть, то наверняка гордится тобой. Подумай сам: ты показываешь людям, каким он был. Людям, которым не довелось встретить его самого.

К ним подошла девочка-подросток с папкой-планшетом.

— Снимаем эпизоды полета.

Направляясь к форгангу, Томми услышал, как Мейсон через громкоговоритель обращается к трибунам.

— А теперь ведите себя естественно, как в цирке: хлопайте, болтайте, пересаживайтесь…

Но Томми публика не казалась естественной. Она, впрочем, таковой и не была: несколько десятков статистов из Голливуда, получающих за это деньги.

Обычными зрителями с натяжкой можно было считать разве что группку детей на инвалидных колясках — вероятно, взятых на день из приюта или спецшколы, чтобы их порадовать и добавить достоверности происходящему. Возможно, половина «зрителей» никогда не видела цирка вживую. Даже аплодисменты казались несколько чужеродными. Непривычный костюм жал в неожиданных местах, но Томми под зорким глазом камеры даже не мог его одернуть. Со странным чувством нереальности он полез по лестнице, ощущая смутную неправильность происходящего. Вид вольтижеров в чужих серебристых костюмах усиливал это ощущение.

«Да ладно тебе, — увещевал он сам себя, — просто Марио и Стелла в странной одежде!»

Он мысленно пробежался по номеру. Простой перелет — Стелла. Полтора сальто — Марио. Пассаж. И это проклятое двойное с пируэтом. Мне хотя бы не нужно сегодня ловить его на тройном, но и без этого плохо. Позже им понадобится много сцен полета, чтобы вставить их в эпизоды с Бартом…

На грани слуха звучала незнакомая мелодия старинной каллиопы, установленной снаружи. Позже Томми предположил, что музыку написали специально для фильма. Стелла на мостике тянулась к трапеции. Томми перевернулся вниз головой, обвил ногами стропы, и въевшаяся за годы дисциплина взяла свое. Он начал раскачиваться, соразмеряя движения с качем Стеллы.

Это просто номер. Включившиеся рефлексы отсекли ненужное сознание.

Все прошло гладко. После перерыва они повторили номер еще раз — режиссер назвал это резервными кадрами. Затем им сказали, что после полудня надо снять как можно больше дополнительного материала, который может понадобиться монтажерам. В полдень принесли обед на подносах, и к ним присоединился Барт, аккуратно прикрывший полотенцем топ своего костюма.

Через некоторое время Барт начал рассказывать Марио о людях и событиях вокруг, и Томми, молча слушая, подумал, что всякий свидетель беседы без труда догадался бы об их отношениях. Нет, они не выдавали себя. Совсем не выдавали. Может, я просто хорошо знаю их обоих, поэтому могу слышать оттенки?

Томми довольно давно не видел Марио таким: расслабленным, смеющимся. И не хотел вмешиваться: не смог бы вынести вновь вспыхнувшую настороженность, горечь, заменившую веселье во взгляде.

Барт рассказывал, как снимают фильм в главной студии.

— На одной из этих песчаных площадок установили фальшивый аппарат футов восемь высотой, мостик, трапецию и ловиторку. Отработали все на нем. Обещают, якобы к тому времени, как все склеят, любой зритель будет готов поклясться, что я забрался туда, — он указал на центральный манеж, — и лихо крутил тройное. Чувствую себя жутким обманщиком.

Марио со смехом сказал:

— Может, если бы сложить меня и тебя, получилась бы неплохая имитация Парриша. Двое нас — один он.

— Не знаю, — пробормотал Барт. — Я никогда не видел Парриша… во всяком случае в сознательном возрасте. Но, судя по тому, что говорят люди, ты не такое уж плохое подобие.

— Поверь, — тихо сказал Марио. — Если бы ты видел, как он летал, быстро бы почувствовал разницу.

— Тогда жаль, что я этого не видел. Вообще-то Мейсон хотел снять, как я раскачиваюсь вон там, — он показал рукой, — но тут выскочил представитель продюсера и завизжал.

Барт изобразил высокий голос с ломаным произношением:

— Эй, ви что делает? Ви разве не знает, мы застраховать лицо этаво парня на сто тысч долларов! На что, по-вашему, здес каскадеры…

Марио расхохотался, откинув голову.

— И каково же, дорогуша, знать, что твое прекрасное лицо так высоко ценят?

Барт сделал изящный жест:

— Я чувствую себя слишком драгоценным для слов… В смысле, мило, когда тебя любят, но это уже чересчур.

Марио глянул предупреждающе.

— Барт, осторожнее…

— Я немного…?

— Ты слишком, — тихо указал Марио.

— Прости. Я забылся. Обычно такого не бывает.

Томми вдруг сообразил, что они трое совершенно забыли про Стеллу. Знает ли она, что происходит, или списала все на эксцентричность актеров? А потом заметил на ее лице слабую улыбку. Она знает. Черт возьми, она ездила с балаганом все детство. Вряд ли после этого останешься наивным. И, наверное, она слышала, как Джонни назвал Ридера самым отъявленным гомиком в Голливуде. А значит, она в курсе и про Мэтта. Это почему не понравилось Томми. Ему захотелось защитить Стеллу, оградить ее от этого знания.

К ним снова подошла девочка с планшетом.

— Мистер Ридер, вас просят на площадку. Мистер Сантелли… — она заколебалась между Томми и Марио и в конце концов остановилась на Марио. — Вас обоих хотят снять так, чтобы вы делали одно и то же на одном и том же месте.

Она повернулась к Томми и Стелле.

— Вас двоих позовут позже — с мисс Бенсон и мистером Гайнесом.

Подошел гример, засуетился вокруг Барта, прошелся по углам его губ кисточкой, убрал блеск с носа, смахнул какие-то невидимые крошки с костюма. Барт стоически, с сардонической усмешкой вынес все это внимание и принялся наблюдать, как практически то же самое проделывают с Марио.

Стелла смотрела на них и улыбалась. Спустя минуту она сказала:

— Они старые друзья, да, Томми?

— Да, кажется, они познакомились, когда Марио был подростком.

— Они были… — Стелла замялась. Лицо, обрамленное незнакомыми рыжими волосами, стало озабоченным. — Я не знаю, как это сказать. Ты же понимаешь, о чем я?

Хотя в ее мягком голосе не было и капли осуждения, Томми все равно опустил глаза. Но все-таки пробормотал:

— Наверное.

Итак, Стелла знала. Томми одновременно чувствовал облегчение: что, зная, она не отвергала их — и беспокоился. Ему почему-то не хотелось, чтобы Стелла думала о нем в таком ключе.

— Ты знаешь, Стелла? И ты… не против?

— С какой стати я должна быть против? — она широко распахнула глаза. — Ты мой лучший друг, Томми. Я всегда чувствовала, что мы чем-то похожи — ты и я. Оба… потерянные, другие. Будто ты был мне братом, только у меня никогда не было брата… да и сестры тоже. У меня никогда никого не было…

— У тебя был я, Стел. Всегда был, — он взял ее за руку, и ее маленькая кисть почти исчезла в его ладони.

— Думаю, я влюбилась в Джонни, потому что он был первым достойным парнем, которого я встретила. Он не притворялся, просто чтобы затащить меня в постель. Он привез меня домой, обращался со мной как с членом семьи, будто я была приличной девушкой вроде Лисс или Барби…

— Ты и была приличной девушкой, — яростно перебил Томми. — Всегда была!

— Я пыталась. Но я была такой юной, когда умер папа, и мне приходилось все время бороться, и когда Джонни привез меня домой и я стала… стала частью семьи… Я даже словами не могу выразить, как это было важно для меня! Все были так добры со мной.

— Стелла, — мягко произнес он, — ты тоже была к нам всем добра. И ты лучшая гимнастка семьи со времен Люсии.

— Надеюсь. Я хотела стать такой, — сказала она. — Но только ты был… ближе ко мне. Ты тоже пришел из другой семьи. Я видела, что они приняли тебя, и верила… что, может быть, когда-нибудь тоже стану их частью. Вот так. И неужели ты думаешь, будто я не понимаю, что ты видишь в Марио?

Она запнулась.

— Марио очень особенный. Ой, не знаю, как это выразить, чтобы ты не подумал не то. Не пойми меня неправильно… Я люблю Джонни, он мой муж. Но к тебе я чувствую нечто другое, а к Марио… Боже, как сказать-то… Это больше, чем любовь. Я… как же сказать… преклоняюсь перед ним. Так что… наверное… я понимаю, кто он для тебя.

Томми все еще держал ее за руку, крепко сжимал, не зная, что ответить. У нее были тонкие костистые ладони, сухие от канифоли. Держа ее за руку, он мог забыть о толстом слое грима и знать только, что это его Стелла, его собственная Стелла, и что так она принадлежит ему больше, чем если бы он мог как-то по-другому признаться ей в любви.

— Да, — шепотом сказал Томми. — Наверное, ты понимаешь.

И добавил — тихо, чтобы она сама могла решить, услышать или нет.

— Я тоже тебя люблю.

Только так он мог в этом признаться.

Потом Стеллу снимали для дальних планов и сзади, на аппарате и под ним, с актрисами, играющими Эйлин Лидс и Клео Фортунати. Барт и Марио были очень похожи издали: почти одинакового роста, с телосложением атлетов и походкой танцоров. Из-за высветленных волос можно было перепутать их, если не приглядываться, и, когда кино выйдет на экраны, Томми временами не будет уверен, где снят Марио, а где Барт. А вот спутать тонкую худощавую Стеллу с любой из фигуристых актрис можно было разве что на самом дальнем плане.

Вернувшись, Стелла терла глаза.

— В чем дело? — спросил Томми.

— Свет глаза режет. Будто мне туда песок набился.

— Нельзя смотреть на свет, миссис Гарднер, — встревожено вмешался Барт. — Кстати, можно я буду звать вас Стеллой? Я поговорю с Мейсоном, чтобы прожекторы переставили. Вам следовало сказать раньше.

— Я не знала, что их можно переставить. Я привыкла к огням, но эти такие яркие. Я даже сейчас их вижу, пятнами…

— Я потолкую с режиссером. В следующий раз, если вас будет что-то беспокоить, говорите сразу.

И Барт пошел искать Мейсона. Затем явился Джим Фортунати.

— Стелла, иди посмотри, не мешает ли свет. Ты тоже, Томми.

Люди таскали осветители, и задолго до того, как они закончили, Мейсон раздраженно требовал начинать.

— Теперь нормально, мисс Сантелли?

— Вроде бы, — неуверенно пробормотала Стелла.

— Прекрасно, начинаем!

— Нам нужны падения, — сказал Фортунати. — Запасные кадры, резервные. Много, чтобы мы могли выбрать то, что лучше выглядит.

Марио засмеялся.

— Да запросто. Нам с Томми просто надо поработать над тройным, как дома. Оно все еще выходит у меня только два раза из трех. Если получится хорошее, вы сможете его использовать, а уж падений наберется выше крыши.

— Звучит неплохо. Ладно, поработайте час, будто на обычной репетиции, и мы выберем нужное.

— Если Мэтт собирается много падать, — вмешался Томми, — я хочу, чтобы сетку ослабили. Если она останется такой же тугой, его может выбросить на пол.

— Что решило бы все наши проблемы, — вставил Мейсон.

— А если сетка будет слишком провисать, — возразил Фортунати, — падения выйдут нереалистичные. К тому же вы можете запутаться и получить травму. Что до меня, я люблю, когда сетка тугая.

Томми знал, что это старый спор. У каждого воздушника были собственные предпочтения на этот счет, и обычно можно было найти компромисс.

— Я справлюсь с тугой сеткой, — сказал Марио.

— Нет, Мэтт, не настолько тугой. Либо вы велите рабочим ее ослабить, либо ноги моей там не будет, и точка.

Томми ожидал, что Марио взъярится, но тот, задумчиво посмотрев на него из-под приподнятых бровей, сказал:

— Ты слышал его, Джим. Пусть сетку немного ослабят.

Томми забрался наверх присмотреть за рабочими. Через некоторое время он спустился и сказал:

— Ладно, Мэтт, иди посмотри.

Марио забрался в сетку и немного по ней попрыгал.

— Я по пояс проваливаюсь.

Мейсон покачал головой.

— Нет. Нам нужны кадры, где вы падаете и отскакиваете так же, как утром.

Только через час они достигли подходящего компромисса между вариантом, обеспечивающим впечатляющие пружинные падения, которых хотел Мейсон, и той степенью натяжения, при которой Томми готов был разрешить Марио делать тройные с их неизбежными падениями.

В какой-то момент Мейсон разозлился:

— Что вы себе думаете? А Фортунати говорил, что с вами легко работать…

— Послушайте, — сказал Томми, спускаясь с сетки. — Мэтт, не профессиональный каскадер — в отличие от меня. А я знаю, чего мы можем, а чего нет. Позовите на площадку представителя профсоюза и спросите его!

Это была одна из первых вещей, которой научил его Анжело. В случае сомнений насчет слишком опасного трюка следовало настаивать на вызове представителя профсоюза и с его помощью договариваться о более подходящем решении.

— Ваш профсоюз только и делает, что вставляет нам палки в колеса, — прорычал Мейсон.

— Марио, — сказал Фортунати, — я видел, как ты работаешь и с более тугой сеткой.

— На выступлении — разумеется, — возразил Томми. — Но там он пробует тройное один раз, максимум два. А это сетка для тренировок — на десять, двадцать попыток.

Пожав плечами, Марио предложил собственный выход:

— А давайте я трижды попробую с тугой сеткой. Упаду самое большее два раза. А для остальных падений ослабим сетку. Согласны?

Томми все еще сомневался, но предложение казалось вполне разумным. В конце концов, Марио — за те годы, что работал над тройным — научился падать практически виртуозно. И лучше было согласиться, чем чересчур его нервировать.

Сам Томми начинал уже уставать. Номера полетов были короткими, репетиции могли затянуться, но не под таким давлением. Марио забрался на мостик и подал знак к первому тройному. Повиснув вниз головой, Томми принялся раскачиваться. Вокруг стояла абсолютная тишина. Марио сошел с трапеции, перевернулся раз, второй, третий… Не успев толком осознать, Томми уже чувствовал, что трюк не удался.

На момент ему показалось, будто Марио не попадет в сетку и ударится о тросы, но в последние доли секунды тот умудрился свернуться в более тесный клубок и скатиться к центру.

Томми надеялся, что оператор все заснял, и этого хватит. Собственное дыхание немного срывалось. Сколько бы времени ни прошло, Томми никогда не мог спокойно относиться к промахам Марио на тройном.

Стелла стояла на мостике, закрыв глаза руками. Черт возьми, ее все еще беспокоит свет?

Стелла, такая покорная, привыкшая подчиняться, могла и умолчать, когда что-то шло не так. Может, стоит потребовать передышку? Но и поскорее разобраться с делом тоже хотелось. Томми снова начал раскачиваться — ровно и выверено. Он знал, что Марио уже отпустил перекладину и, трижды кувыркнувшись, направляется к нему. Их руки встретились, плечи на момент дернуло почти невыносимой тяжестью, потом движение трапеции забрало большую часть веса.

Он смутно видел лицо Марио — смазано, несфокусировано. Боковым зрением он заметил тонкую полоску приближающейся трапеции и понял, что что-то отчаянно неправильно… Перекладина ударила Марио в переносицу, и он камнем полетел вниз. Однако в последний момент — скорее инстинктивно, чем сознательно — дернулся, сумел перевернуться на спину, упал в сетку и остался лежать с окровавленным лицом.

— Не останавливайтесь! — завопил Мейсон. — Снимайте! Все снимайте!

«Вампиры!», — яростно подумал Томми.

Марио не шевелился, и Томми с колотящимся сердцем прыгнул вниз. Стелла неправильно подала трапецию. С ней никогда такого не случалось! К сетке спешил Джим Фортунати. Он выглядел перепуганным.

— Мэтт! Томми, что с ним?

— Оглушен, — отозвался Томми. — Принесите нашатырь.

Он достал из-за пояса платок, прижал к носу Марио, и подтянул неподвижное тело повыше, чтобы кровь не затекала в горло. Краем глаза он видел, что одна из камер продолжает съемку. Ему протянули стеклянную ампулу.

— Раздавите у него под носом.

Ампула хрустнула, пропитывая воздух острым запахом. Томми смутно вспомнил, как сам лежал на полу тренировочного зала после обморока. Марио завозился и отпихнул его руку. Перед серебряно-белого костюма был весь в алых кляксах.

— Я в порядке. Что случилось?

— Ты ударился лицом о перекладину. Стелла неправильно подала трапецию.

— Да, бедняжка жаловалась, что не видит, что делает…

Марио машинально утер кровь.

— Откинь голову, — Томми вытащил у Марио из-за пояса платок и прибавил его к своему собственному.

Подбежал Мейсон.

— Как вы, мистер Сантелли? Вызвать врача?

— Все нормально. Просто принесите льда.

— Схожу к автомату, — сказал Фортунати, и через несколько минут к сетке принесли ведерко льда и несколько полотенец.

Марио прижал компресс к лицу и держал, пока кровотечение не уменьшилось до редких капель.

— Мне бы мокрое полотенце, вытереться.

— Ты точно в порядке?

Когда Марио снова заверил, что все нормально, Мейсон сказал:

— Прекрасно, тогда я хочу, чтобы вы попробовали еще раз. Поднимитесь наверх прямо так, не вытираясь, и сделайте… да что хотите. Просто чтобы мы сняли вас таким, с кровью на лице и костюме.

— Мэтт, ты не обязан соглашаться, — бесцветно сказал Джим Фортунати. — Если он хочет такие кадры, снимем завтра, с искусственной кровью. На что нам, в конце концов, гримеры?

Но Марио выпрямился. Глаза его сверкали, на лице заиграла прежняя дьявольская улыбка.

— Ну нет, он получит свои кадры!

— Мэтт, у тебя опять кровь пойдет! — заспорил Томми.

— Прекрати квохтать, Том. Я давно тебя просил.

Поднявшись на ноги, он бодро пошагал по сетке к лестнице. Томми, все еще не веря в происходящее, сидел неподвижно, но, когда убедился, что Марио всерьез вознамерился что-то делать, недовольно покачал головой и снова забрался в ловиторку. Марио лез по лестнице с былым изяществом, и каждое движение было исполнено такой красоты, что Томми только диву давался. Он уже понял, что на Марио обрушилось одно из его внезапных маниакальных эйфорических настроений. Проклятье, в такие моменты он делает свои лучшие трюки. Но почему именно сейчас?

Оказавшись на мостике, Марио поднял три пальца — сигнал к тройному. Он свихнулся. Перекладина из него последние мозги вышибла? Или он так оглушен, что не понимает, что творит?

Томми сердито потряс головой, но Марио повторил сигнал и, не давая ему времени отказаться, схватил перекладину и сорвался в гигантский кач. Томми тоже начал раскачиваться. Поздно протестовать. Но неудача будет убийством. Мне надо поймать его. Обязательно. В таком состоянии он не знает, что делает.

Марио достиг пика дуги и отпустил трапецию. В голове Томми промелькнуло:

«Джим Фортунати как-то высчитал, что, когда гимнаст сходит с трапеции, он летит со скоростью шестьдесят миль в час, милю в минуту…»

Кровь снова заливала Марио лицо. И когда их руки сцепились, несколько капель брызнули и на Томми, но Марио держался надежно, залихватски улыбался и ни на что не обращал внимания.

— Ты… — процедил Томми, — совсем без мозгов.

Впрочем, улыбка Марио невольно отражалась и на его лице. Это был прежний Марио. Лет десять назад он вполне был способен выкинуть такую штуку.

— Отпусти меня, Везунчик, — сказал Марио. — Пойду в сетку, у Стеллы снова плохо с глазами. Думаю, даже Мейсон согласится, что на сегодня с нас хватит.

К тому времени, как они спустились, глаза Стеллы покраснели, веки распухли, и по щекам катились слезы. Марио тоже следовало умыться и остановить кровь. Томми повез их домой, но, когда они уже подъезжали, Стелла, очень бледная, сжалась в углу сиденья и заплакала:

— Томми, я ничего не вижу. Совсем ничего! Я боюсь!

— Тише, тише, милая, — Томми, обогнув машину, помог ей выбраться. — Ну-ка, держись за мою шею.

Он понес ее по ступенькам, бросив Марио:

— Вызови доктора. И пусть едет сюда. Если будет настаивать, чтобы мы приехали сами, не слушай.

Он опустил Стеллу на кровать и сел рядом, держа ее за руки. Она продолжала плакать.

— Томми, мне страшно! Я ослепну?

— Нет, нет, — утешал он. — Держись, сейчас приедет доктор.

Позвали Джонни, он задал несколько быстрых обеспокоенных вопросов, сгреб Стеллу и принялся утешать:

— Все хорошо, детка, все будет хорошо, это просто яркий свет.

А потом гневно набросился на Марио.

— Тебе что, мозгов не хватило предупредить ее не смотреть на прожекторы? — бушевал он. — Ну разумеется, нет… у тебя и самого с глазами почти то же самое.

И правда, глаза Марио покраснели, веки начали припухать.

— Джонни, я не знал…

— Ладно, это не так уж страшно, — Джонни продолжал обнимать жену. — Через пару дней она будет в порядке. Но тебе лучше и самому показаться доктору, Мэтт. Пусть на твой нос посмотрит заодно.

— Да, наверное. Похоже, на этот раз я все-таки его сломал. Стелла не виновата… она не видела, что делает… но у меня там что-то хрустит.

Прибывший доктор подтвердил диагноз Джонни.

— Такое случается: слишком резкое освещение вызывает конъюнктивит. Я нечасто сталкиваюсь с подобными случаями, большинство актеров осведомлены, что не следует смотреть на свет. Вы впервые участвовали в съемках, миссис Гарднер?

Кому-то следовало вас предупредить.

Стелле прописали капли и несколько дней постельного режима с повязкой на глазах. Доктор также подтвердил, что нос Марио сломан, хотя и не слишком серьезно, и провел тампонирование — весьма неприятную процедуру. Когда доктор ушел, предупредив обоих о необходимости через день-два приехать для повторного осмотра, Джонни сказал, что нужно связаться со студией и настоять на возмещении счета за лечение и потерянное время.

— Так или иначе, — добавил он, глядя на лежащую Стеллу, — благодаря этому случаю я кое-что, наконец, решил. Твердо.

— Что, Джонни?

— Отныне…

Тут в комнату вбежала Сюзи, влезла к Стелле на постель, и разговор пришлось прервать, чтобы ее успокоить. Стелла с улыбкой обнимала перепуганную девочку.

— Все хорошо, Красотка, я просто посмотрела на слишком яркий свет. Это то же самое, что смотреть на солнце. Чего, к слову, ни в коем случае нельзя делать.

Джонни решительно сжал губы и вышел в коридор. Марио и Томми направились за ним.

— Отныне Стелла и шагу не сделает на эту проклятую площадку без меня! Вы же знаете, какая она. Будет молчать и терпеть! Так и знал, что должен был сегодня пойти с вами!

Марио горько улыбнулся. Голос его гнусавил от слоев марли в носу.

— Согласен, Джонни. Я же говорил, что нам нужен менеджер.

— Кто нужен тебе, так это хранитель! Один из этих человечков с белыми крылышками! И как можно хотеть летать, ума не приложу!

ГЛАВА 17

Оставшиеся эпизоды полета без инцидентов отсняли несколькими днями позднее. Их работа над фильмом была завершена — остались лишь сцены после открытия цирка в Мэдисон-сквер-гарден. До открытия было меньше двух недель. Первый состав уже путешествовал по стране, чтобы потом присоединиться к генеральным репетициям в Гарден. Одна из этих репетиций должна была проводиться с той же ряженой массовкой и со всеми номерами, полностью воссоздавая атмосферу тех дней, когда Барни Парриш правил центральным манежем.

Рэнди Старр приезжал в дом Сантелли и сумел уговорить Люсию посетить Нью-Йорк — посмотреть на звездную премьеру ее сына, позицию, которую она сама занимала столько лет.

— Хотел бы я узнать секрет Рэнди, — сказал Марио. — Лу не была в цирке… ох, лет двадцать!

Марио, Томми и Стелла вылетали в Нью-Йорк за день до открытия — сниматься в последних эпизодах, которые включали тройное на стоянке в Гарден, финальные сцены их номера и неудавшийся трюк. Марио снова практиковал всевозможные падения — с тем же тщанием, с каким работал над тройным в юности.

В редкие свободные минуты он возился с приятелями Клэя. Когда Томми предложил ему поберечь силы, Марио серьезно ответил:

— Нет, с детьми я отдыхаю. Это меня расслабляет.

Но почти каждую ночь он просыпался, мечась и крича, и Томми, зная, как расстроены его нервы, очень за него переживал. Демонстрируя абсолютное бесстрашие на аппарате, Марио продолжал испытывать почти суеверный ужас перед работой каскадера. У Томми такого страха не было — он воспринимал этот труд так же спокойно, как Анжело — но теперь он мучился за компанию с Марио, из сочувствия. Днем Марио пахал так, будто за ним черти гнались, не позволял себя поблажек, выдавал такие падения на пол, что у Томми волосы вставали дыбом. Ночью напряжение выливалось в кошмары, от которых Марио с воплями вскакивал и цеплялся за Томми.

— Мэтт, зачем ты себя мучаешь? Пусть делают монтаж или вообще обойдутся без этого трюка.

Марио, сидя на краю кровати, курил сигарету.

— Попробуй встать на мое место, Томми. Представь, что ты достиг точки, в которой понимаешь, что просто гоняешь одно и то же по кругу. И никто не может научить тебя большему, потому что ты и так делаешь больше, чем кто-то способен. Я учился тройному, потому что некому было меня научить. Зато теперь я его делаю. Вот и здесь то же самое… просто очередной барьер.

Томми показалось, будто на горло легла холодная рука. Он вспомнил, что говорил Папаша. Был ли это личный «смертельный прыжок» Марио, его судьба? Он не от мира сего. И никто до него больше не дотягивается. Кроме разве что тебя. Томми очень хотелось умолить Марио не делать этого, довольствоваться достигнутым, но в то же время он понимал, почему может до него достучаться. Потому, что позволял Марио поступать так, как тот хотел. Томми мог указывать ему, мог практически во всем брать инициативу на себя — но на этом их смена ролей и заканчивалась. Томми был якорем Марио: не мог следовать за ним в неизвестность, зато мог оставаться рядом, чтобы Марио, когда понадобится, было куда возвращаться.

— У меня сердце разрывается на это смотреть, — сказал он, а потом понял, что это единственный аргумент, который не следовало приводить.

Марио ушел далеко в то одинокое место, о котором упоминал Папаша, место, куда никто не мог за ним пойти. Томми, единственный, мог позвать его обратно.

Но какой ценой, какой немыслимой ценой? Вот как все было с самого начала: Марио продвигался на шаг дальше, бросал вызов границам возможного, и Томми мог дотянуться до него только лишь потому, что Марио верил, что Томми всегда скажет: «Ладно, приятель, шея твоя. Мне это не нравится, но тебе лучше знать».

Такова была цена полета. Томми знал это с самого начала, но никогда понимание не обрушивалось на него с такой очевидностью. Смелость была тут ни при чем — только дисциплина, мастерство, понимание, что и когда делать. А теперь Томми столкнулся и с ценой, которую приходилось платить все эти годы: согласие рисковать не только своей шеей, но и позволять Марио ломать свою.

В конце концов Анжело был прав. Томми был слишком юн, чтобы летать. Не слишком юн, чтобы учиться трюкам, но чересчур молод, чтобы полностью осознавать цену. А теперь было слишком поздно. Многие годы его жизнь заключалась в полете. Все прочее было просто поддержкой жизнедеятельности, а настоящая жизнь начиналась, когда он лез на аппарат. Остальное казалось выцветшим, бесцветным, но Томми больше не задумывался, чем бы занялся, если бы предпочел не летать. Для этого было слишком поздно. Единственное, что меня сейчас пугает — что однажды я не смогу летать.

Порой его преследовало воспоминание о маленьком хромом человечке, который смотрел на тройное Марио. Теперь он понимал это выражение одержимости в глазах Барни Парриша. Сейчас — как и когда они впервые начали работать над пассажем — казалось, что напряжение между ними пришло к кульминации, но не ночью, когда они заключали друг друга в объятия, а в тот момент, когда Марио бросал себя с трапеции в ждущие руки Томми. Самое худшее, что Анжело скрупулезно продолжал приходить: занимал свой неизменный пост у дверей и смотрел.

— Неужели он все еще надеется заловить нас на приставании к детям? — поинтересовался как-то Томми.

— Откуда мне знать, что у него на уме, — отмахнулся Марио. — Пусть хоть до второго пришествия смотрит, как по мне. Вдруг это напомнит ему о том, во что он когда-то верил.

Марио пошел к своему концу аппарата, но Томми успел заметить печаль на его лице.

И все-таки нервы Марио не выдержали. Это случилось в тот день, когда он закончил дневной урок с мальчишками. Клэй пришел поздно: Марио пообещал поработать с ним отдельно — а Карл, Бобби и Фил тренировались вместе. По этим признакам Томми понял, что Марио думает о Клэе как о будущем Сантелли.

Он давал Клэю такие же привилегии, как когда-то Томми за несколько недель до того, как он впервые появился с ними на публике. Но Клэй опоздал и пересек зал, оставляя грязные следы на паркете. Впрочем, следы далеко не первые. За паркетом теперь ухаживали не так, как при жизни Папаши Тони. И его не шлифовали, наверное, с того года, как Папаша умер.

Марио, глядя на мальчика, медленно закипал, но, когда Клэй, одетый в шорты, присоединился к ним, только спросил:

— В чем дело? Все твои трико в стирке?

— Люсия их не высушила.

— И, разумеется, ты был не в состоянии взять пару прищепок и повесить их на веревку. Слишком сложная задача для твоих убогих мозгов?

— Отстань, Мэтт, — мрачно сказал Клэй. — Какая разница? Люсия вечно рассказывает байку о каком-то старикане, который потерял костюм и выступал в красных фланелевых кальсонах. Зачем так трястись над одеждой?

Марио крутнулся к Анжело.

— Когда ты, наконец, выбросишь проклятую сигарету?

Анжело, нахмурившись, вытащил сигарету изо рта.

— Какая муха тебя укусила?

— Какого черта ты вообще здесь делаешь?

Анжело пожал плечами.

— Если бы я знал. Хочешь устроить сцену и выставить меня?

Марио, разъяренный, отвернулся.

— Делайте, что хотите! Все катится к чертям!

Но к тому времени, как он добрался до мостика, к нему вернулось обычное хорошее расположение духа. Неважно, в какой он форме. Стоит ему взяться за лестницу, все налаживается.

Томми посмотрел на угрюмое лицо Клэя. Наверное, Марио выглядел очень похоже для Анжело в те времена, когда работал над тройным — серьезный целеустремленный подросток, тонкий, как лоза, с темными волосами, завивающимися надо лбом в свободные кудряшки. Томми выгнул спину, машинально приноравливаясь к более короткому качу мальчика. Он поймал запястья Клэя, затем толкнул его обратно на трапецию. Позже, сидя в ловиторке, он слушал критику Марио.

— Ты все равно спешишь, Клэй. А еще ты не прыгаешь, а позволяешь Томми стянуть тебя с перекладины. Попробуй еще раз. Надо спрыгнуть с перекладины, а не свалиться.

— Но ты же сам вечно твердишь не хвататься за ловитора, — возразил Клэй, принимая трапецию.

Какого черта Марио позволяет ему огрызаться? Меня бы он в свое время за такое выгнал взашей!

— Хорошо, еще немного… Вперед!

Клэй сошел с мостика.

— Подтянись! Подтянись! — командовал Марио. — Тяни носки! Хорошо… давай!

Рассчитав траекторию движущегося навстречу тела, Томми немного подался вперед и поймал Клэя за руки.

— Опаздываешь. Томми пришлось компенсировать твою задержку. Том, в следующий раз не позволяй ему. Пусть падает. Теперь подвинься… вот так… так… отпускай… лови!

Едва коснувшись перекладины кончиками пальцев, мальчик полетел вниз.

— Переворачивайся! — хором выкрикнули Томми и Марио.

Клэй по-кошачьи извернулся в воздухе и благополучно упал в сетку. Марио нырнул следом. На полу он сердито сказал:

— Ты все равно тормозишь… сколько можно?

Клэй вскинул подбородок.

— Просто ты слишком рано подал трапецию, вот и все.

Томми, соскальзывающий по канату, едва не свалился от изумления. Лицо Марио потемнело.

— Я? Слишком рано?

— А что? — пожал плечами Клэй. — Думаешь, ты совершенный или что? Разумеется, ты подал ее слишком рано.

Весь облик Марио дышал такой кровожадностью, что Томми на месте Клэя уже поджал бы хвост и забился куда подальше.

— Клэй, знаешь, в чем дело? У тебя на все есть какие-то отговорки! Чуть что не так — виноват либо Томми, либо я. Но точно не ты. Для таких дел в семье места нет. Ты считаешь, что уже все умеешь?

— Джонни не жаловался.

— Да ты даже к ловитору бы не попал, если бы Томми не исправлял все глупости, которые ты творишь!

— Ну конечно, — надменно улыбнулся Клэй. — Мы же все знаем, что Томми не может ошибиться. Особенно там, где ты заинтересован.

— По крайней мере, ему в твоем возрасте хватало ума не огрызаться, — гневно сказал Марио. — Моя бы воля, я вообще запретил бы тебе летать!

— Ну, — откликнулся Клэй с той же глупой улыбкой, вызывающей у Томми желание хлопнуть его по губам. — А это твоя воля?

Марио открыл рот и тут же закрыл. Посмотрел на Анжело, курящего в дверях.

— Видимо, нет. Иди переодевайся.

— А можно я сначала обуюсь?

Марио пошел в раздевалку, подцепил грязные кроссовки Клэя и, держа их в вытянутой руке, сунул мальчику.

— На паркете не вздумай надевать.

— Ой-ой-ой, — протянул Клэй. — Бурчишь и бурчишь, ты прямо в занудную старуху превращаешься.

И ушел.

Анжело пошел за ним, и Томми больше не смог сдерживаться.

— Черт побери, Мэтт, если бы я в его возрасте посмел так с тобой разговаривать, ты бы меня на клочки порвал!

Марио, ссутулившись, обвел безразличным взглядом раздевалку — мальчишки нанесли грязи на пол и оставили груду спутанных трико и полотенец.

— Из-за Анжело я и лишнее слово сказать опасаюсь. Даже думать боюсь, чего он такого нашептал Клэю, что тот решил, что может так со мной разговаривать.

Закусив губу, Томми взял со скамьи свитер и набросил Марио на плечи.

— Надевай. А то простудишься.

— Теперь и ты начинаешь мной распоряжаться? — взорвался Марио.

Томми отвернулся.

— Как хочешь.

И хлопнул дверью. Когда Марио был в таком настроении, не стоило нарываться на ссору.

Моясь в душе, Томми слышал, как Марио поднимается по ступенькам, на секунду останавливается у дверей ванной и проходит мимо. Бывали времена, когда он бы присоединился. Они давно этого не делали — с тех пор, как Анжело их разоблачил. Шаги Марио затихли, и Томми, выйдя из душа, не застал его в комнате. Должно быть, ушел в другое крыло, чтобы воспользоваться ванной Люсии.

Когда Томми закончил переодеваться в чистые джинсы и рубашку, Марио вернулся — в старых черных штанах и свитере. Он постоял перед зеркалом, причесываясь, и Томми заметил, что седины в его волосах стало больше.

— Пойдем прогуляемся, Везунчик.

Томми посмотрел за окно.

— Там же дождь, нет?

— Моросит. Какая разница. Не растаем. И мне не хочется разговаривать здесь.

Томми, встретив его взгляд, прекрасно понимал, что он чувствует. Дом давил почти физически. Теперь было даже хуже, чем в тот сезон с Ламбетом, когда им приходилось прятаться, по-дурацки рисковать и из кожи вон лезть, чтобы найти хоть двадцать свободных минут. Даже ложь и отчаянные драки, в которые выливалось напряжение, казались теперь лучше, чем такое. В собственной комнате за закрытой дверью Томми не отпускало ощущение, что за ними шпионят.

Это я виноват. Надо было убедить Анжело, что ему не о чем беспокоиться. А мне просто надоело врать. Он одним гигантским росчерком перечеркнул все расположение Анжело, и теперь ему и Марио приходилось как-то с этим жить.

Они вышли из дома под легкую морось. Марио втянул воздух.

— Весна. Хорошо пахнет. А через пару недель… нет, всего через неделю… мы откроемся в Гарден.

— Если дотянем, — пробормотал Томми.

— Везунчик… — Марио хотел взять Томми за руку, но тот оттолкнул его ладонь.

— Мэтт, раньше ты бы не смирился. Не побоялся бы проблем с Анжело. Даже ради меня. Помнишь… помнишь, Лоутон, Оклахому и… и все остальное?

— Думаешь, я когда-нибудь такое забуду?

— Как-то ты наорал на меня на глазах у всей стоянки за то, что я опоздал на тренировку на десять минут и не починил трико. Что бы между нами ни происходило, ты никогда не давал мне поблажек, когда дело касалось работы. А теперь позволяешь Клэю дерзить, потому что боишься того, что он мог услышать от Анжело.

— Наверное, ты прав, Везунчик. Я должен обходиться с ним не мягче, чем с тобой.

— Не в том дело. Просто тебе все время приходится под кого-то подстраиваться.

Нам надо расслабиться, отыскать место, где тебе не надо быть вечно настороже. Я… — Томми услышал, как дрогнул голос, и помолчал, силясь взять себя в руки. — Не во мне дело. Меня волнует, что происходит с тобой.

Несколько минут Марио шагал молча. Потом остановился и развернулся. Мокрые волосы ниспадали на лоб тугими колечками.

— Слушай, Везунчик, помнишь, как мы… мы решили стать такой командой, чтобы нас не смогли разделить из боязни разрушить то, чем мы сделались?

— Мы были молоды и наивны, — горько сказал Томми. — Это ж надо было на такое замахнуться.

— Нет, черт побери, у нас получилось. Ты смелее меня. Ты рассказал Анжело…

— Так и знал, что ты мне это припомнишь!

— Тише, тише, я не издеваюсь. Я просто хотел сказать, что в жизни бы не набрался храбрости. Я всегда знал, что ты смелее меня. Но я смирился, и теперь перед нами два пути.

— Ну да. Остаться вместе или разбежаться.

— Нет. Мы уже пробовали. По раздельности мы никто и ничто, двое никчемных людишек. Теперь выбор таков. Мы можем продолжать скрываться даже от тех, кто нас любит, и притворяться не такими, какие есть на самом деле. А можем прекратить убегать и заявить: «Да, мы такие, и мы команда. Принимайте это, как хотите, или катитесь к черту».

Их руки на секунду встретились. Дальше они пошли плечом к плечу. Вот что он имел в виду. Мы часть единого целого. Все идет из одного источника. Это не секс, но происходит от того же. Вот кто мы друг для друга. Когда они, наконец, вернулись к железным воротам дома, Марио сказал:

— Я знаю, что придется нелегко. Но если мы будем убегать от Анжело… а он Сантелли, он знает, кто мы и на что способны вместе… то убегать придется на всю жизнь. А потом мы убежим и друг от друга. Против кого мы сможем выстоять, если боимся Анжело?

Томми кивнул, и Марио добавил:

— И Клэя. Я устал опасаться этого маленького паршивца.

Аромат выпечки в холле напомнил Томми о его первом дне здесь и Папаше Тони, вышедшем его приветствовать. Здесь нельзя быть чужаком или гостем. Ты должен быть одним из нас, хорошим послушным сыном, младшим братом. Только теперь он был не младшим, а старшим, не его учили — он учил.

— Жди здесь, — сказал Марио и побежал вверх по ступенькам.

Вернулся он с каким-то свертком в руках.

— Идем в раздевалку, Томми.

Возле пустого покрытого пылью стенда Марио выудил из кармана несколько кнопок.

— Что у тебя там?

— Старый Марио ди Санталис придумал эти правила, — Марио прикалывал к стенду выцветший лист. А под ним приладил отпечатанный перевод. — Люсия убрала их в свою комнату.

Томми прочел вслух:

— Тщательное соблюдение дисциплины — признак настоящего артиста.

— Да, — медленно проговорил Марио, окидывая взглядом грязное захламленное помещение, пропахшее потом и грязными трико. — Здесь все катится к чертям, а я боялся открыть рот.

После ужина Томми пошел к лестнице, намереваясь заняться уборкой раздевалки, но Марио остановил его.

— Ступай в гостиную, Том. У нас всех есть, что обсудить.

Появившись в большой комнате, Томми понял, что здесь собралась вся семья. Анжело, опустившись на колени у камина, разжигал огонь. Люсия позвала в двери:

— Не поднимайся, Клэй. Ты нужен тут.

— Мне надо делать уроки.

— Уроки подождут. А дело — нет, — ответила Люсия тем бодрым отрывистым тоном, которому нельзя было не подчиниться. — Сюда, Клэй.

Томми снова вспомнил свой первый день здесь. Как они все были молоды! Стелла чинила платье Сюзи, сама Сюзи вскарабкалась Марио на колени. Томми сел возле камина, рядом со стулом Стеллы. Джонни устроился на полу напротив них.

Люсия опустилась на свой тяжелый стул, и Томми впервые задался вопросом, не является ли эта строгая простота всего лишь необходимостью, опорой для ее больной спины. Она тоже что-то мастерила. Костюмы к сезону? Но ткань была бледно-розовая. Значит, что-то для Сюзи либо Тессы.

Джо сидел в старом кресле, когда-то принадлежавшем Папаше Тони. Верно, он ведь теперь глава семьи. Даже похож на Папашу. Когда вошел Клэй, Джонни позвал:

— Иди-ка сюда, молодой человек.

И указал на ковер перед собой.

— Садись.

Клэй уселся у ног отца, и краем глаза Томми заметил, что мальчик сменил грязные кроссовки на домашние туфли. Ему было плевать на правила Марио насчет паркета, но ковры Люсии — это было совсем другое дело.

— Сын, как тебя зовут? — спросил Джо.

— Что? — Клэй уставился на отца. Брови у него, заметил Томми, были как у Марио, разлетающиеся, четкие. — То есть, папа?

— Я просто спросил. Ты помнишь свое полное имя?

— Джозеф, — ответил Клэй, слегка нахмурившись. — Джозеф Антонио Сантелли.

Он сглотнул и спустя несколько секунд добавил:

— Сэр.

— Что ты забыл?

— Младший, — сказал Клэй, помолчав.

— Младший, — повторил Джо. — А теперь послушай, Клэй, в этой семье все кое-чему учатся. Мы учимся знать, где наше место. Ты летаешь, верно?

— Ну да, ты знаешь. Пап…

— Сейчас говорю я! — рявкнул Джо, и его мягкий голос вдруг стал устрашающим. — Ты уже поговорил. Я слышал, ты решил поспорить с Мэттом, указать ему, как надо ловить. Наверняка твои познания в этом деле исходят из обширного опыта и большой мудрости?

Клэй резко повернулся к Марио.

— Так ты пришел и наябедничал на меня, как Тесса?

Анжело, оторвавшись от камина, выпрямился и развернулся.

— Хватит, Клэй. Полет — не детская игра с детскими правилами. Ты нарушил дисциплину и получил выговор. Ты должен слушать…

— А ты не мой отец! Я не обязан…

— Прекрати, Клэй, — коротко сказал Джо Сантелли. — Гимнасты создали правила, и ты должен их соблюдать или оставаться на земле. Понял?

— Я не… — Клэй перевел встревоженный взгляд с отца на Марио, а потом ребячески выпятил губу: — Ты что, шуток не понимаешь?

Марио покачал головой.

— Когда дело касается полета — нет. Клэй, ты хочешь летать?

Мальчик опустил голову и встал, заламывая пальцы. Потом, сглотнув, выдавил:

— Да, хочу. Честно хочу, Мэтт. Прости. Я буду делать все, что скажешь. Обещаю.

— Да уж надеюсь, — резко сказал Марио. — В противном случае мигом вылетишь вон из зала. Ясно? Вылетишь вон. А завтра перед школой ты пойдешь в раздевалку и уберешь весь бардак, который вы с приятелями там развели. Том, Стелла и я не обязаны работать в таком свинарнике. И еще кое-что. Прежде чем ложиться спать, ты спустишься вниз и прочтешь правила, которые я повесил на стенд. И прочтешь как следует. Потому что отныне в зал зайдет только тот, кто будет придерживаться этих правил, и если я замечу, что кто-то нарушает — ходит по паркету в уличной обуви, курит в зале, лезет наверх без присмотра — я за себя не отвечаю. Всем ясно?

— Ясно, ясно, — откликнулась Люсия.

— К тебе это тоже относится, Тесса. Если ты захочешь посмотреть, то должна сперва спросить разрешения. Поняла? А если еще раз заорешь, когда кто-то наверху, я сперва тебя отшлепаю, а потом скажу Люсии, — он напряг челюсть и добавил: — Анжело, тебя все это тоже касается. Ходи и смотри, сколько угодно. Но ты соблюдал эти правила всю жизнь. Не вижу причины, зачем тебе нарушать их сейчас.

— Боже Милостивый, — засмеялся Джонни, — что на тебя нашло, Мэтт? Решил возродить Передовую Школу Полетов?

— Это не самое худшее, что он мог сделать, — заметила Люсия.

— А я думаю, что он прав, — вдруг сказала Стелла.

— Ну конечно, — саркастически фыркнул Джонни.

— Джонни, — заговорил Джо, — это ведь ты начал все эти беспорядки, когда позволил Клэю спорить с тобой и нарушать семейные правила?

Джонни поджал губы.

— Я руковожу своим номером так, чтобы участники работали командой. И всегда так делал. Если Мэтт хочет изображать тирана, на здоровье. Он сломал Томми, сделал из него дрессированного кота — щелкни бичом, и он прыгнет. Но я не учу своих мальчиков, раздавая пинки направо и налево. Я им не грублю и не издеваюсь над ними. Я просто так не работаю.

— Ты их не учишь, — вмешался Анжело. — Тебе просто нравится играть с детьми. Я видел, как ты вмешивался, когда Марио начал обучать этих четверых. У тебя не хватает ни терпения, ни дисциплины, чтобы по-настоящему работать. Никогда не хватало, и никогда не будет. Так что с этой минуты займись чем-нибудь другим.

Клэй, — он повернулся к мальчику. — Ты слушаешь Мэтта, а не Джонни, не то остаешься внизу. В ту секунду, когда ты ступаешь на веревочную лестницу, ты теряешь все привилегии избалованного любимчика и подчиняешься приказам. Без споров.

— Все еще не понимаю, почему это так необходимо, — сказал Джонни.

— И не поймешь, — горячо заявил Анжело. — В свое время тебя тоже здорово избаловали, и ты ушел из номера, потому что не умеешь принимать приказы.

— Чертовски верно! — разозлился Джонни. — К шестнадцати годам мне до чертиков надоела эта муштра! Вы живете прошлым, все вы! И кто-то продолжает удивляться, почему я хочу быть от всего этого подальше? Вы словно окаменелости в музее и даже этого не замечаете! И поступите с Клэем так же, как поступили бы со мной, если бы я позволил! Вы никогда не изменитесь!

— Ты ничего не знаешь, — сказала Люсия. — Папаша рассказывал, что, когда ему было шесть, в прежние времена в прежней стране, прадедушка ди Санталис поставил его на проволоку и сказал: упадешь — будешь битым. Он, разумеется, упал и получил свое. Папаша никогда так не обращался ни с одним из нас.

Джо хихикнул.

— Папаша и пальцем тебя не тронул, да, Люсия? Самое худшее, отправил тебя, маленькую испорченную примадонну, спать без ужина, когда ты расплакалась после падения. Но когда я начал учиться акробатике и делал свое первое сальто назад, он показал мне, где приземлиться, а дюймах в шести положил садовые грабли зубьями кверху. Я о-о-чень старался!

— Такая жестокость ни к чему не приведет! — рявкнул Джонни.

— Жестокость? — с искренним недоумением переспросил Джо.

Анжело практически в голос с ним сказал:

— Эта жестокость дала Сантелли звездный статус. Всем, включая тебя, — он посмотрел на Клэя и продолжил: — Иногда мягкость это просто потакание. Из Джонни не выйдет хороший тренер, потому что он забывает: без твердой руки и из него ничего бы не получилось — и считает, что может добиться тех же результатов без того, что называет «жестокостью». Наше семейное дело — опасность. Мы живем с этим и иногда с этим же умираем.

— А то и хуже, — сказала Люсия так тихо, что Томми не уверен был, что хоть кто-то расслышал.

— Здесь нет места мягкости, — подытожил Анжело. — Папаша был тираном, да. Потому что ему приходилось.

— Джонни… и ты, Клэй, — взяла слово Люсия. — Есть дисциплина, которая требует настоящей любви.

Она обвела взглядом большую, заполненную людьми комнату.

— Клэй, легко быть мягким и добрым. Так легко отпустить новичка развлекаться и позволять ему себя обманывать. Но чем ближе мы друг к другу, тем больше настаиваем на честности. Вот почему мы почти всегда работаем с членами семьи. И почему каждый, кто входит в номер, становится членом семьи. Как Стелла, — она с любовью посмотрела на девушку, — и… и Томми.

Глядя на Томми, Люсия улыбнулась и моргнула. Томми увидел понимание в ее глазах, заметил, как она впервые вот так соединила их имена.

Стелла. И Томми.

Она перевернула розовую ткань на своих коленях, и впервые за все эти годы Томми ощутил, что Люсия слегка смущена. Взяв иглу, она сказала:

— Мое зрение уже не для такой работы. Томми, у тебя хорошие глаза… продень, будь так добр.

Ощущая комок в горле, Томми приблизился, встал на колени и вдел в ушко иголки розовую нить.

А Люсия продолжала:

— Мы не ведем себя так с чужими, Клэй. С тобой так обращаются, потому что ты наш, и мы любим тебя. Именно это — готовность принять такую дисциплину — иногда делает чужака одним из нас. И ты это знаешь, Джонни, — добавила она, повернувшись к любимому сыну. — Вот почему Стел… или даже Томми… больше члены семьи, чем ты. А ты чужой, потому что захотел им быть!

Джонни опустил голову.

— Лу, жестоко мне такое говорить!

— Но это правда, — возразил Анжело. — Папаша учил меня, Джо и Лу так же, как учили его. Возможно, не совсем так же. Скорее всего, каждый отец обходится со своими детьми не так круто, как обходились в свое время с ним. Например, я знаю, что не собираюсь наседать на Тессу, как Люсия на Лисс. Времена действительно меняются, но некоторые вещи остаются прежними. Когда мы работали над тройным, я пытался учить Мэтта так, как учил меня Папаша. И я видел, как Мэтт учит Томми. А теперь… — он положил руку на плечо Клэя, — он дает тебе те же самые возможности. И ты должен стать на колени и поблагодарить Бога за это.

Клэй встал и посмотрел Анжело в лицо. А потом сказал все еще с ноткой непокорности.

— Ты рассказал мне все о том, как Мэтт тренирует Томми, дядя Анжело. Помнишь?

Томми, стоя на коленях перед Люсией, не смел шевельнуться. Вот паршивец… Убил бы. Хочет дать Анжело шанс высказаться перед всей семьей. Стелла с открытым ртом подалась вперед. В сторону Марио Томми и посмотреть боялся, но рука Люсии, твердая и уверенная, легла ему на плечо, даря уверенность. Она только что сказала, что я член семьи.

Тишина тянулась, казалось, вечность — будто давая всем в комнате время среагировать на слова Клэя. Потом Анжело глубоко вздохнул.

— Ты видел, как Мэтт и Томми летают, Клэй? Действительно видел? Тогда ты поймешь, что может подарить тебе дисциплина. Да, разумеется, я рассказал тебе кое-что, но это не имеет никакого отношения к тому, что я говорю теперь.

Совершенно никакого. Рано или поздно наступает момент, когда ты судишь по результату. Что касается полетов, из Мэтта и Томми вышла великолепная команда. Насчет всего остального я не знаю, Клэй, и не буду ничего говорить.

Он повернулся к камину и поворошил угли.

— Они Летающие Сантелли, они лучше, чем были в те дни, когда я летал с ними.

Это и есть семейная традиция — каждое новое поколение лучше предыдущего, и ты можешь стать еще лучше, потому что у тебя уже есть, на что опереться. Кто знает? Иногда надо судить по результатам.

Томми услышал, как Анжело выдохнул. Слова Папаши Тони, о которых рассказывал Марио: «Я не говорю, что мне это нравится, не могу сказать, что понимаю это, но…»

Это всемогущее «но». Папаша понимал, что Марио не стал из-за этого другим. И Анжело тоже собирался судить их по тому, что они значили для семьи и семейных традиций. Он, разумеется, не мог одобрить их. Но мог принять тот факт, что из-за своих предпочтений они не становятся меньше Сантелли.

Разрядила напряжение Люсия — засмеялась и воткнула иглу в ткань.

— Джо, помнишь, как я показала зрителям язык, а Папаша обернулся и заметил?

Говоришь, он и пальцем меня не трогал? Что ж, тогда он тряс меня за плечи, пока у меня зубы не застучали!

Следующие час или два все было как в старые добрые времена: Люсия и Джо рассказывали истории о прошлом под брезентовым куполом, Анжело вставлял случаи из жизни мексиканского цирка, которым одно время заведовал, Джонни дополнял их байками о годах, проведенных в причудливом цветастом мире балаганов с их сомнительной репутацией. Затем Сюзи уснула на коленях Стеллы. Встав, чтобы отнести девочку наверх, Стелла на секунду обернулась:

— Не расходитесь, пожалуйста. Я сейчас приду. Мне надо кое-что сказать.

Через секунду Джонни тоже подскочил и заспешил за женой.

— Она тяжелая… лучше я ее понесу.

— Тесса, — сказала Люсия, — тебе тоже пора спать. Завтра в школу.

— Стелла попросила всех остаться, — возразила Тесса. — Я ведь тоже Сантелли, правда, тетя Люсия?

Люсия порылась в корзине с рукоделием.

— Раз остаешься, нечего сидеть без дела. Вот, подруби подол своей юбки.

Тесса, надувшись, принялась подкалывать край синей шерстяной ткани, из которой была сделана ее школьная форма.

— Ненавижу эту старую форму! Папа, можно я начну брать уроки балета летом?

Все девушки нашей семьи учились танцевать: Люсия, Лисс, Барбара.

— Ты не обязана заниматься чем-то только потому, что все в семье этим занимались, котенок.

— Это традиция, — Тесса сделала большой неуклюжий стежок. — Ты сам только что говорил, что традиции — это хорошо.

— Как ты считаешь, Люсия, отдадим ее на балет?

— Если бы кто-нибудь спросил моего мнения, — язвительно отозвалась Люсия, — я бы посоветовала сделать это шесть лет назад. Вреда не будет.

— На физкультуре я научилась многому из акробатики, — добавила Тесса. — И сестра Мэри Вероника говорит, что я прирожденная танцовщица.

— Ну разумеется! — сказала Люсия. — Ты же Сантелли!

— И снова традиции берут верх, — хихикнул Анжело. — Позвони в балетную школу, котенок. Спроси о расписании.

Люсия строго посмотрела на Тессу сверху вниз и забрала у нее юбку.

— Кстати, о традициях. Неужели при монастыре больше не учат шить? Если бы я такое сделала — да хоть в семь лет — мне бы оторвали все нитки и заставили переделывать.

В коридоре послышался гневный голос Джонни.

— Бога ради, Стел, почему ты меня не слушаешь? Это не семейная забота, это наше личное дело. Давай все решим сами.

— Нет, — ответила Стелла, толкая дверь. — Не выйдет. Мы пытались — и ругаемся почти месяц. Это стало семейной заботой.

Подойдя к камину, она повернулась лицом к домочадцам и заговорила дрожащим голосом:

— Я хочу поговорить о… о будущем лете. Ле-летающие Сантелли подписали контракт со Старром. И Старр хочет, чтобы Джонни стал менеджером воздушного отделения, независимо от того, будет он летать с нами или нет…

— Не буду, — сказал Джонни. — Я уже говорил и скажу снова. Я хочу бросить полеты. Это прошлое, а я собираюсь смотреть в будущее. В Далласе я получил выгодное предложение. Человек специально туда прилетел, чтобы со мной встретиться. Он хочет, чтобы я продюсировал шоу. Сериал. Это принесет хорошие деньги, к тому же мы могли бы осесть, растить ребенка, забыть про цирк…

— Но я-то этого не хочу! — выдавила Стелла. — Я хочу летать! Это ведь центральный манеж у Старра…

— Стелла… детка… Я же говорил тебе. Цирк мертв. Будущее в телевидении.

— Я не верю, Джонни, — возразила Люсия. — Если ты не хочешь летать, что мешает тебе стать менеджером?

— Ничего, — сказал он. — Это отличная работа. У меня есть много идей. Мы даже могли бы переделать старый цирк, сделать из него настоящее современное шоу, с каким не стыдно перейти в двадцать первый век. Но мне надо подумать и о себе. Через десять лет люди, которые стоят сейчас у истоков телевидения, окажутся на вершине мира.

— Что за шоу тебе предлагают, Джонни? — поинтересовался Джо.

— Какая-то игра. Где люди выигрывают большие деньги, большие призы, и зрители вовлечены тоже. Такие шоу становятся очень популярными.

Джо оскорбительно рассмеялся.

— Знаешь, что мне это напоминает? Зазывал на ярмарке. В парке их у нас сотня. Мелких. И это твой план на будущее — стать крупным зазывалой? Кричать, мол, подходите, все сюда, шанс быстро разбогатеть!

Джонни был такой светлокожий, что, покраснев, стал выглядеть, как после солнечного ожога.

— Это только начало. Это убогое шоу, но я смогу перейти к более достойным проектам.

— Не уверен, — сказал Анжело. — Ты будешь делать репутацию на паршивом шоу и, держу пари, с ним и останешься.

— О чем я ему и твержу, — яростно поддакнула Стелла. — Мы Летающие Сантелли! И я не хочу, чтобы он был кем-то меньшим! А теперь у него появился шанс подняться выше. Однажды он сможет управлять всем цирком!

— Стел, Стел, я просто хочу перейти в другую область…

— А мне что полагается делать? — налетела на него Стелла. — Я одна из Летающих Сантелли, центральный манеж…

— Детка, ты не обязана ничего делать! Мы больше не в старой стране… Мне не приходится заставлять жену работать и приносить домой деньги! Тебе не кажется, что Сюзи заслуживает постоянного внимания? Мэтт может достать и других исполнителей в свой номер… они в тебе не нуждаются!

— Погоди-ка минуту! — вмешался Марио. — Мы открываемся в Гарден на центральном манеже. У нас есть контракт! Что значит, она нам не нужна? Есть, конечно, другие гимнасты, но они не Стелла, они не Сантелли! Пройдут годы, прежде чем Клэй…

— Я понимаю, что вы должны доделать фильм, но потом…

— Потом я собираюсь закончить сезон с Летающими Сантелли! — перебила Стелла. — Я всю свою жизнь об этом мечтала! Я что, не имею права на успех? И мы двое можем преуспеть: я на центральном манеже, а ты — менеджером целого шоу! Я знаю, что ты хочешь бросить летать и уйти в менеджмент. Ты никогда не был настоящим воздушником…

— Боже, Стелла, — Джонни, побелев, обиженно воззрился на нее. — Как ты можешь мне такое говорить? Ты никогда так раньше не делала!

— Н-нет, — прозаикалась она. — А надо было! Еще давно.

Джонни обернулся к Марио.

— Это твои происки! Ты ее обнадежил, заставил зациклиться… Господи. Мой собственный брат…

— Стелла имеет право сама решать, чем заняться, — сдавленно сказал Марио.

— Но она моя жена! Я решаю дела! Или ты хочешь, чтобы я отдал ее тебе?

— Джонни, ох, Джонни, прошу…

Стелла уже беззвучно плакала, слезы градом катились по ее щекам, но Джонни не обращал внимания. Гнев его переключился на Люсию.

— И ты! Полет разрушил все браки в этой семье, начиная с твоей! Ты и папа, Анжело и Тереза… Лисс и Дэвид едва не порвали отношения, Марио и Сюзан… Ты не успокоишься, пока не уничтожишь и наш, старая назойливая…

Он осекся, словно подавился несказанным словом. На секунду в гостиной воцарилось пораженное молчание, потом все загомонили разом. Из общего шума первым пробился голос Марио:

— Джонни, нас разлучил совсем не полет. На самом деле это было единственное, что нас с Сюзан объединяло. Мне просто не следовало на ней жениться. Мне вообще не следовало жениться. Ты сам прекрасно понимаешь.

Анжело со вздохом посмотрел на Тессу.

— Если бы я слушал, — сказал он, — как следует слушал, когда Терри рассказывала, как много для нее значит полет, она была бы жива. Джонни, ты собираешься поступить со Стеллой так же, как Дэвид поступил с Лисс… как все мы поступали?

— Я просто хочу, чтобы моя жена оставалась со мной и моей карьерой, — гневно ответил Джонни. — Я хочу преданности! Я слишком многого прошу? Люсия! По крайней мере, когда ты увидела, что Дэвид и Лисс готовы разойтись, у тебя хватило достоинства сказать ей, как надо поступить, сказать, что на первом месте для нее стоит он! Убеди же Стеллу, что ее место рядом со мной!

— Для Лисс уже слишком поздно, — сказала побелевшая, как смерть, Люсия. — Мне надо было поддержать ее. Мне следовало знать. Стелла…

Она сделала странный скованный жест.

— Думай сама. Не позволяй ему отговорить тебя от того, что ты для себя решила. Если надо, бросай его, но стой на своем. Не позволяй никому решать за тебя. Никому — ни мне, ни Джонни. Делай, что хочешь, Стел. Что хочешь. Не то, что должна по чьим-то словам. Я не смогла вовремя сказать этого Лисс. Но говорю тебе, пока не стало слишком поздно. Для тебя еще не поздно!

Она закрыла лицо руками и съежилась на своем стуле. Впервые за всю свою жизнь она выглядела старой и усталой. Перепуганная Тесса обняла ее, Люсия зарылась лицом в ее темные волосы, плечи ее вздрагивали.

Джонни, ошеломленный, перевел глаза на Марио.

— Вот что значит для вас преданность, — прошептал он. — Преданность проклятому номеру! Синьор Марио… он звезда, и теперь все должно быть так, как хочет он, да? Но я не верил, что ты так поступаешь со мной, Мэтт. Пошел на такое, лишь бы заполучить партнера в номер! Тебе недостаточно, что ты получил звездное место, обратил против меня мать, ты еще и…

Он умолк и стиснул кулаки.

— Тебе еще понадобилась моя жена, верно? Ты даже дал ей единственное, чего не мог я — ребенка.

— Джонни, это нечестно, — вмешалась Стелла. Лицо ее было залито слезами, которые она даже не пыталась утереть. — Ты мог бы дать мне твоего. Вот чего я тогда хотела.

— Стелла, Стелла, детка…

Лицо его сморщилось, но он продолжал стоять неподвижно, как камень.

— Что у нас осталось, Джонни? Только семья, только… Сантелли. Ты хотел, чтобы я летала. Тогда для тебя это значило все, даже больше, чем ребенок. Я и сама этого хотела. Быть Сантелли, одной из Летающих Сантелли. А теперь я стала, и для меня это значит больше всего на свете!

Создавалось впечатление, будто они были одни в этой комнате.

— Как ты думаешь, почему я не ушла от тебя? Семья — все, что у меня оставалось, оставалось у нас. А теперь ты хочешь променять ее на какое-то убогое шоу? Что ж, иди! Но без меня! Люсия сказала, ты чужой, ты не принадлежишь к семье! А я не чужая! Семья значит для меня все, и теперь даже ты не сможешь меня отсюда забрать! Я летаю, Джонни! Я Сантелли! А ты будь кем угодно! Но я та, кто я есть и кем хочу быть… одна из Летающих Сантелли!

Она уткнулась лицом в ладони и зарыдала.

— Стелла, Стелла, — Джонни притянул ее к себе. — Стелла, детка…

Тут ему пришлось замолчать, потому что голос его подвел. Справившись с собой, он произнес:

— Ладно, Стел. Все, что пожелаешь, детка. Все, чего я хотел… веришь или нет, было для тебя. Я просто не мог тебе этого объяснить. Но все, чего я хочу — чтобы ты, я… и ребенок были вместе.

Джонни поднял глаза и уставился на них всех поверх склоненной головы Стеллы.

Она вскинула руки, и они обнялись. И он сказал с отчаянной бравадой:

— Черт побери, я ведь тоже Сантелли!

ГЛАВА 18

Как всегда создавалось впечатление, что времени катастрофически не хватает, и как всегда перед самым отъездом выяснилось, что все уже сделано и даже осталось время шататься без дела и беспокоиться.

На этот раз не было генеральной репетиции в зале. Джонни надо было уезжать с первым составом цирка Старра, путешествующим железной дорогой. Стелла и Сюзи отправлялись с ним. Марио и Томми предстояло за два дня до открытия лететь в Нью-Йорк.

— Он говорит, у нас здесь ничего не меняется, — поделился Марио с Томми, пакуя костюмы. — Но он сам порядочно изменился.

— Вот это он не изменил, — Томми отложил одну из зелено-золотых накидок.

На открытии в Гарден им предстояло надевать те же костюмы, что на съемках — серебристо-белые, которые носил Барни Парриш и его партнеры — и так до конца контракта на Мэдисон-сквер-гарден. В дорогу же они брали обычные цвета Сантелли — зеленый и золотой.

— Знаешь, — сказал Томми. — На самом деле мне никогда особенно не нравился зеленый и золотой.

Марио засмеялся.

— Вообще-то, мне тоже. Но это была часть традиции. Пусть Джонни что-нибудь изменит, если сможет. А если даже он не сможет, значит, это вообще нельзя изменить!

Люсия и Анжело отвезли их в аэропорт. Люсия сердечно обняла Марио и поцеловала, а спустя секунду, поднявшись на цыпочки, поцеловала и Томми.

— Если бы Папаша дожил до этого момента. Как бы он был счастлив, как бы гордился!

— Верно, — охотно согласился Анжело. — В семье двадцать лет не было никого подобного. Мне далеко до такого уровня.

Марио, сияя, бросился к нему с распростертыми объятиями. Анжело улыбнулся чуть натянуто, но не шелохнулся, и спустя несколько неловких секунд Марио отступил. Что ж, как гимнастов Анжело смог их принять. Но и только. Возможно, этого было достаточно. Но не для Марио. Занимая свое место в самолете, он уныло сказал:

— Черт побери, Томми, Анжело меня вырастил! Можно ли меня винить?

— А кто кого обвиняет? — откликнулся Томми, откидываясь на спинку сиденья. И тихо прибавил: — Я не могу падать за тебя, Мэтт. Для тебя есть только один способ вернуться к прежним отношениям с Анжело. Ты сказал, мы не можем разбежаться. Но если бы мы разбежались, Анжело спустя неделю все забыл бы и относился к тебе по-старому… пока ты не нашел бы себе другого парня. Он не так подл, чтобы потребовать у тебя выбирать между мной и семьей, да и знает, что Люсия все равно бы его не послушала. И он уж точно не скажет: «Выбирай: или Томми, или я», скорее пойдет и повесится. Особенно теперь, когда знает, в чем дело…

Анжело ревнует. Но даже себе в этом признаться не может, потому что это погубит его. Разрушит все, чем он является. Теперь у меня есть все, что было у Анжело. Он не знал, что хочет этого, пока не потерял. А мог бы иметь всегда…

Марио осмотрелся. Люди все прибывали, было шумно, и никто не обращал на них внимания.

— Ты же не имеешь в виду, что Анжело…

— Нет, нет. Ты же сам говорил… у Анжело это все на уровне подсознания, и, если ты вынесешь это на поверхность, он не справится. Я о другом. Просто Анжело говорит, что ты можешь быть геем, а можешь — нашим хорошим мальчиком, которого все любят. Но не одновременно.

Марио, пристегиваясь ремнем, хохотнул.

— Ну, мы себе кровать сделали, нам в ней и лежать.

— Да, помню времена, когда мы бы радовались, если бы все так устроилось.

Спустя три дня такси высадило их перед Мэдисон-сквер-гарден, где все подходящие поверхности были оклеены цирковыми афишами. На расстоянии они выглядели точно как те, что Томми видел в детстве, но при ближайшем рассмотрении можно было определить, что это просто хорошая имитация. Цвета были ярче, качество печати — лучше, шрифт — замысловатее. Джонни утверждал, что старый цирк мертв, и в каком-то смысле он был прав. Если современной инкарнации цирка суждено было пережить холодную войну, атомные бомбы и телевизионный бум, что-то обязано было измениться.

Но некоторые вещи неизменны… Вся их жизнь была поиском компромисса между тем, чего менять нельзя, и тем, что надо менять обязательно. И кое-какие изменения — в обществе, например, которые позволят им открыто признавать свои отношения — наступят слишком поздно. В некотором смысле для них уже было слишком поздно: их судьбы сформировались под влиянием постоянной борьбы и нужды в скрытности. Лет через двадцать Томми взглянет на молодых, выросших в атмосфере терпимости и вседозволенности, и ощутит лишь сожаление о том, как легко могла бы сложиться их жизнь без вечной секретности.

Внутри были девушки из воздушного балета: пили, сбившись в группки, кофе из бумажных стаканчиков и щебетали высокими голосами. Фрагменты разговоров долетали до Томми и Марио, сразу давая понять, где они оказались.

— … и он сказал, что шестеро разведчиков талантов из Бродвейских шоу ищут девушек для хора…

— …упала на проволоку и схлопотала порез в дюйм глубиной на ребрах…

— … стрелять из пушки? За кого вы меня принимаете, спросила я. А он ответил, милочка, раз вы в моем номере…

— … ослепил Дино вспышкой, когда он бросал нож, и следующее, что я поняла, что у меня вся блузка в крови, зрители онемели, а я просто сказала: «Заканчивай номер, ragazzo»…

— …мне все равно, я не поеду на слоне. У меня от него астма начинается, могу справку показать…

Когда они пересекали холл, кое-кто из женщин обернулся на них, и Томми уловил шепот: «Сантелли… новый фильм про Парриша». А потом: «А рыженький симпатяшка», но он к этому привык и знал, что рано или поздно пойдет другой шепот «Не тратьте на этого время». Девушки из шоу вечно все про всех знали.

Навстречу торопился мужчина в комбинезоне, в одной руке у него был кролик, в другой — ведро краски. В самой середине холла сидел на складном стуле человек и просматривал список длиной фута три. Толстяк мастерил какой-то рог.

За тремя широкими дверями на них навалилась какофония звуков: свистки, гудки, будто где-то разогревался оркестр, кто-то монотонно считал с сильным французским акцентом: «Г’аз, два, г‘аз, два, аллэ-оп!» И жутковатый рев слона — звук, который ни с чем не спутаешь.

Разворачивали манежи; на том, который должен быть центральным, устанавливали воздушный аппарат. Джонни, легко узнаваемый даже с такого расстояния, светловолосый, в солнечных очках, стоял у подножия, сунув руки в карманы, и орал:

— Да не так, идиот! Черт побери, мне что, самому подниматься и все делать! Так я сейчас поднимусь!

Томми засмеялся.

— Да, — сказал Марио, — некоторые вещи не меняются. Хочешь найти Сантелли — послушай, где громче всего вопят.

— А он еще когда-то зубоскалил, что это ты станешь новым Папашей Тони.

Когда они подошли к аппарату, Джонни обернулся и кивнул. Марио кивнул в ответ.

— Где Стелла?

— В отеле. Взяла для Сюзи няню.

— Слушай, — отрывисто сказал Марио, — я хочу, чтобы вы удочерили Сюзи. Законно.

Джонни моргнул.

— Стелла тоже хочет. Но неужели это так необходимо? Может, без судов обойдемся?

Марио взглянул на аппарат.

— Если со мной что-то случится, Люсия слишком стара, чтобы со всем этим разбираться.

— Конечно, парень. Как скажешь. Но тебе не кажется, что здесь не место и не время обсуждать такие вещи? Слушай, Мэтт, мы все будем ужинать с Люсией… она же нормально добралась?

— Да, она в нашем отеле.

— Отлично. Там и поговорим. Джим Фортунати вернулся с киношниками, разыскивает тебя все утро. Иди к ним и поддерживай репутацию Сантелли, которые никогда не опаздывают, а я постараюсь найти человека, который в состоянии закрутить пару гаек без моего участия. У нас только… да, восемнадцать часов до открытия, а труппы на проволоке все еще нет. Они летели из Рима… наверное, застряли в аэропорту.

Оставив Джонни суетиться, Марио и Томми вышли в большие поднимающиеся двери. В огромной задней части здания на втором этаже одна из комнат была оборудована под офис с табличкой «Шалимар Филмз». Уолли Мейсон, режиссер, обосновался там с избранными операторами, консультантами и всеми прочими.

Джим Фортунати тоже был здесь, с кем-то разговаривал. При виде знакомого силуэта Томми решил, будто глаза играют с ним шутку.

«Анжело? Какого черта он здесь делает? — Томми нахмурился. — Продолжает за нами шпионить? За три тысячи миль от дома?»

Но Марио его опередил:

— С какой стати ты здесь оказался?

— В случае, если ты не в курсе, — сказал Анжело, — я руководитель профсоюза. Приехал следить за соблюдением ваших интересов.

— А я думал, нашим представителем будет Бродман, — заметил Томми весьма недружелюбным тоном.

— Бродман считает, что ловитор — это человек, играющий за «Доджерс». Я отстранил его за некомпетентность.

— Ну конечно! — взорвался Марио. — Ты просто не мог никому позволить…

Томми вскинул руку.

— Эй, тише!

Марио резко повернулся к Анжело спиной, навесил лучшую профессиональную улыбку и ушел здороваться с Джимом и остальными членами съемочной группы.

Когда Марио утащили на какую-то конференцию дублеров, Джим Фортунати отвел Томми в сторонку.

— Что происходит? Парень, я не хочу совать нос в чужие дела, но черт возьми, я впервые вижу такое у Сантелли. Тони никогда бы не привез сюда труппу в таком состоянии. Что не так? Я знаю, какой Марио нервный, и не могу его винить, если учесть, что проклятый трюк повис над ним как Дамоклов меч. Но Анжело? Он же всегда такой тихий… само спокойствие. Был. Что на него нашло?

Томми очень осторожно сказал:

— Как видишь, Марио и Анжело… сейчас не в лучших отношениях. Они так и не оправились после того, как Анжело ушел из номера. Но все уладится к началу работы.

Фортунати выразительно пожал плечами:

— Да уж надеюсь.

И отошел.

Ужин стал суровым испытанием. Он проходил в Гринвич-Виллидж, в известном ресторане, которым заправляла старая подруга Люсии. Марио хотел поговорить о Сюзи, но шум и болтовня свели возможность серьезного разговора на нет.

Владелица ресторана, пухлая седовласая женщина, сама некогда бывшая цирковой звездой (во что трудно было поверить при взгляде на нее), не отходила от них, особенно от Люсии, ни на шаг и расспрашивала буквально о каждом внуке и далеком кузене. Томми, сжавшийся в углу возле Марио, чувствовал на себе взгляд Анжело и боялся шелохнуться.

Боже, он что, считает, что мы начнем держаться за руки и опозорим Люсию?

Ночью его разбудили крики Марио. Томми моментально преодолел узкий проход между их кроватями. Марио сидел очень прямо и смотрел в пустоту. Томми заговорил с ним, но тот не слышал, только закрывался руками, будто в последнюю секунду перед смертельным ударом, и бормотал дрожащим голосом:

— Нет, нет, не могу…

Томми потряс его как следует, Марио моргнул и проснулся по-настоящему. В расспросах не было нужды, все эти кошмары были хорошо знакомы обоим. Но Томми опасался, что этот может быть предвестником разрушительного приступа депрессии, чего нельзя было допустить. Только не сейчас.

— Дай сигарету, Везунчик, — попросил Марио на долгом дрожащем выдохе.

Томми порылся в тумбочке и кинул ему пачку. Потом подумал, сел рядом, тоже взял сигарету, прикурил от огонька Марио и подвинул ему пепельницу.

— Пепельницу возьми. Куча народу гибнет от курения в постели.

— Мы с тобой погибнем не так, и ты прекрасно это знаешь.

В бледно-синем свете неоновой вывески за окном улыбка Марио показалась гримасой. Он затянулся, огонек вспыхнул ярче, потом потускнел.

— Мне снилось, что я на аппарате, — проговорил Марио. — Не таком, как здесь — на старом сорокафутовом аппарате, какой был у нас у Ламбета. Я делаю тройное, а кто-то снимает меня в замедленной съемке. Только камера почему-то заставляет меня двигаться в замедлении. Словно на меня направили замедляющий луч.

Было темно, и Томми чувствовал, как Марио трясет.

— И когда я почти закончил… на три оборота ушла вечность… то понял, что в ловиторке не ты и даже не Анжело. Там была Люсия, а за нее я так уцепиться не мог…

Его голос стих.

— Понятия не имею, почему это меня так напугало. Но напугало. Очень сильно.

Не зная, что сказать, Томми наклонился к нему и заключил в короткое крепкое объятие. Марио все еще вздрагивал.

Ему сейчас нельзя быть в таком состоянии. Это из-за семейного ужина или из-за Анжело?

Спустя момент Томми позволил объятию перейти в другое прикосновение, ласку, которая за все их совместно прожитые годы обозначала приглашение. Но Марио только вздохнул — глубоким вздохом, вырванным из самых глубин его существа.

— Когда мы были детьми, это могло решить буквально все, верно?

Голос его больше не дрожал.

— Надо попробовать уснуть. Завтра тяжелый день.

Но когда Томми залез обратно в свою постель, Марио протянул руку в темноте, и они, как когда-то, взялись за руки в тесном пространстве между кроватями.

— Я думал, — сказал Марио. — Про… древних греков. Человеку можно было дойти только до определенного предела, а потом боги начинали завидовать. Называли это высокомерием и низвергали гордеца. И мне интересно, как далеко мне это высокомерием и низвергали гордеца. И мне интересно, как далеко мне позволено зайти. Эти старые боги совершенно ничего для меня не значат.

Рука его была теплой, и Томми почему-то вспомнились прежние дни в трейлере Сантелли. Так они и уснули.

Проснувшись в сером утреннем свете, Томми нашел кровать Марио пустой. Марио сидел за столом на другом конце комнаты и что-то писал.

Потерев глаза, Томми спросил:

— Кому ты пишешь? Здесь же вся семья собралась.

— Джонни и Стел в основном. Мы не смогли поговорить вчера. Хочу изложить все в письменном виде. На всякий случай.

К тому времени, как Томми готов был выходить, мусорная корзина заполнилась скомканными бумажками, а Марио все еще не побрился. На одном из лежащих на столе листов Томми увидел небрежно написанные слова: «Дорогая Лисс» — но ничего не сказал.

— Иди, Том, передай, что я буду позже. В Калифорнии почти шесть. Хочу сделать звонок. А затем позвоню в номер Стел, пусть придет и подпишет. Потом спущусь.

Томми стоял, взявшись за дверную ручку, и чувствовал себя таким беспомощным, как никогда раньше. Он не мог придумать слов, от которых Марио бы не распсиховался, а тот, столкнувшись с небывалым вызовом — неудавшийся трюк обещал быть крайне опасным — просто не мог позволить себе нервничать больше, чем уже есть. Томми спустился вниз, в одиночестве что-то съел и отправился прямиком в Гарден.

В другое время ему бы польстило, что им выделили отдельную гримерную — ту самую, которую обычно давали чемпиону мира по боксу в тяжелом весе. Но теперь этот факт лишь скользнул по краешку сознания.

Томми смотрел, как преображается лицо, пока гримеры превращали его в копию Реджи Парриша, с усами, которые некогда считались неотъемлемым признаком ловитора. Несмотря на занятость совершенно посторонними мыслями он наблюдал за изменениями с профессиональным любопытством и интересом. В то же время он чувствовал странную отстраненность. Он больше не знал, кто он.

Существовал ли вообще такой человек, как Том Зейн? Не поглотил ли его целиком Томми Сантелли? Теперь он не был ни собой, ни Реджи Парришем. Кто же тогда отражается в зеркале? Что за незнакомое лицо?

Ловитор. Какой-то ловитор. Нет, не какой-то. Ловитор Марио, который, как и Реджи Парриш в свое время, несет ужасную ответственность.

Его жизнь в моих руках. Но так было всегда. На манеже всегда кто-то за кого-то в ответе. Я всегда это знал. Почему же это меня так удивляет?

Ему вспомнились слова Барта о суициде. Марио не мог планировать нечто подобное. Во всяком случае, сознательно. Он высмеивал Анжело за пристрастие к церкви и больше не ходил на исповедь, но все-таки в душе оставался истинным католиком. Некоторые вещи не меняются. Нет, он не планирует самоубийство. Но, быть может, надеется.

Тут Томми заледенел, потому что в мыслях пронеслось непрошеное: «Возможно, нам обоим было бы лучше в ином мире…» Нет. Нельзя так думать. Ни на минуту. Ни на секунду. Я должен что-то предпринять. Но что, Господи? Этот зов был ближе всего к молитве за всю его жизнь.

Марио опоздал — сильнее, чем когда-либо позволяли себе Сантелли. Он со Стеллой, загримированные, присоединились к Томми у подножия аппарата буквально за секунду до того, как киношники закончили возиться с прожекторами. Анжело тихонько раскачивался в ловиторке, на нем тоже был серебристо-белый костюм, и Томми с изумлением увидел, что Анжело осветлили волосы.

— Да, так, — командовал он осветителю. — И если сдвинешь хоть на полдюйма, будешь ответственным.

Он спрыгнул с трапеции и аккуратно, но не зрелищно упал в сетку. Потом подошел к краю и кувыркнулся вниз.

— День добрый, синьор Марио. Я уж думал, ты не появишься.

— Здесь я, здесь…

Марио возился с клейкой лентой на запястье.

— Давай я, — сказал Томми. — У тебя никогда не получается затянуть как надо.

Взяв ленту, он вдруг понял, что за годы в армии чаще всего вспоминал именно это — мелкие рутинные обязанности, вроде той, чтобы перед каждым шоу уверяться, что уязвимые запястья Марио надежно защищены.

— Сожми кулаки, — сказал Томми и принялся наматывать ленту, чувствуя на себе взгляд Анжело.

Тот подошел к ним с деловитым видом.

— В общем, такая история, Мэтт, — отрывисто сказал он. — Я всю ночь сидел на телефоне с Калифорнией. Все улажено. Они сумеют сделать монтаж неудавшегося сальто в лаборатории. У нас много пленки с неудачным тройным, а я изобразил падение с растяжек на пол.

Марио открыл рот, но Анжело не дал ему спорить.

— Все готово. Утром я трижды упал на маты. Все отснято, и есть достаточно страховочных кадров. Все сделано, Мэтт, можешь больше не переживать по этому поводу.

Марио выдернул запястье из рук Томми и приготовился бушевать, но Анжело жестом заставил его молчать.

— Спорить нет смысла. Все уже снято, закончено и сложено в коробку. Больше не о чем волноваться. Все.

Глаза Марио пылали, незакрепленный конец ленты комически свисал с запястья.

— Какого дьявола, Анжело? Так завидуешь, что даже этого мне не позволяешь? Или считаешь, что я боюсь?

— Конечно, боишься, — спокойно сказал Анжело. — Ты всегда боялся каскадерской работы, а когда люди боятся, они убиваются. Я знаю об этом все, помнишь? Не дури, Мэтт. Это тебе не тест на храбрость и не соревнование. Это моя работа, и я ее сделал. А ты приступай к своей и не строй из себя примадонну.

«Упс», — подумал Томми.

Небрежный тон Анжело уязвлял почище всяких издевок. Марио побелел под слоем грима.

— Пошел ты к черту! Никакого монтажа! Парриш сделал это, я понял, как, и собираюсь проследить, чтобы все было как надо… без обмана! Прочь с дороги, Анжело! Я не боюсь и докажу это тебе раз и навсегда!

— Боже мой, Мэтт, я же сказал, все уже снято…

Марио схватился за лестницу. Анжело дернул его назад. К этому времени вокруг уже собралась небольшая толпа. Из-за спин операторов вышел Мейсон и остановился, уперев руки в бока.

— Что на этот раз, Анжело? Ваш проклятый союз испортил первый фильм про Парриша. Этот тоже собираетесь испортить?

Все еще сжимая Марио за руку, Анжело хмуро ответил:

— Этот человек не является опытным каскадером. У меня есть право запретить исполнение трюка, для которого он недостаточно компетентен.

— Боже, он лучший гимнаст… ты сам мне говорил!

— Так и есть. Лучший гимнаст. Я учил его, и я знаю, что он может, а что нет. Его наняли летать, а не дублировать падения. Это мое дело, а не его…

Марио вырвал руку и вызверился на Анжело:

— Не смей говорить, что я могу и чего не могу! Ты даже больше не в номере, ублюдок!

Глаза Анжело полыхнули гневом, но лицо сохраняло невозмутимость.

— Ты теперь в моем профсоюзе, Мэтт, и в этой профессии тебя даже любителем не назовешь. И я буду говорить, что ты можешь и что не можешь. Твое дело — полет, вот и летай.

Он повернулся к Мейсону.

— Можете позвонить в калифорнийский офис, если хотите. Ночью я провел три часа, улаживая это дело. Все решено, трюк сделают в лаборатории.

Марио взял себя в руки. Томми не решался и слова сказать, чувствуя старую мертвенную тишину, возникающую посреди его приступов ярости, тишину, возвещающую о бешеном шторме.

— Анжело, это нельзя смонтировать. Так будет неправильно!

— Что значит, нельзя? Я же сказал, все уже готово. Когда напечатают, ты сам не отличишь, парень.

— Ты не понимаешь, — проговорил Марио с тихим отчаянием. — Такое нельзя… не должно быть подделано! Ты читал сценарий? Анжело, это не просто кучка трюков… мы здесь жизнь делаем, а это был решающий момент в этой жизни, событие, которое создало его! Неужели ты не понимаешь? До этого момента все, что мы делали, было настоящим, теперь оно получило собственную жизнь. Это искусство, а не обманка… неужели ты не видишь разницы? Ты не смотрел отснятый материал? Не чувствовал дух? Это обязан быть собственный трюк Парриша, все должно быть так, как когда-то случилось, одним сплошным куском, на камеру, без всякого монтажа… Анжело, как ты не поймешь? Это искусство, не фальшивка… это будет неправильно!

По лицу Марио текли слезы, но Анжело оставался тверд как камень.

— Ты всегда знал толк в искусстве. Но я никогда не понимал ту чушь, которую ты городил. В том, чтобы убиться на камеру, нет никакого искусства. Я знаю лишь то, что я каскадер, член профсоюза, и мой долг — защищать работников на этой стоянке, а значит, и тебя. Если тебя наняли летать, ты будешь летать. Тебе за это платят.

Он смотрел на плачущего Марио, и в его глазах было презрение, хотя смущение, пожалуй, тоже.

— Мэтт, ради бога, не лезь на рожон!

Марио заговорил — тихим, не предвещающим ничего хорошего тоном.

— Я больше тебе не подчиняюсь. Всю жизнь подчинялся, но не сейчас. Я сделаю это, и ты меня не остановишь.

— О нет, остановлю, — Анжело взял его за плечи и оттащил от лестницы. — То, что ты пытаешься сделать, невозможно. И точка. Больше здесь нечего обсуждать. Либо мы это смонтируем, либо вообще выкинем.

— Нет ничего невозможного, — сказал Марио дрожащим голосом. — Ты хочешь думать, что я не смогу, но я не собираюсь позволять тебе… командовать мной, больше никогда…

Даже Томми, стоявший ближе всех, не понял, как это случилось, не услышал, что сказал Анжело, но возле лестницы произошла короткая яростная стычка. Марио пытался вырваться, лестница извивалась. Марио ударил, Анжело отступил, из рассеченной губы потекла кровь. Тряхнув головой, он посмотрел на Марио и произнес с горьким презрением:

— Я ожидал от тебя лучшего.

Мейсон, посмотрев на белое лицо Марио и окровавленный рот Анжело, окончательно потерял терпение:

— Выключайте! У всех перерыв пятнадцать минут!

— Я принесу тебе кофе, Марио, — тихо сказала Стелла и ушла к автомату.

Анжело пошагал прочь. Томми, очнувшись от секундного столбняка, поспешил за ним. Догнал в темном коридоре возле офиса Джима Фортунати, схватил за руку и развернул.

— Как ты смеешь убегать от него сейчас? Что ты с ним делаешь? Хочешь, чтобы он убился?

Анжело отшатнулся, будто прикосновение оскверняло, и сказал сквозь зубы:

— Убери от меня руки, проклятый маленький… — слова выходили шипением. — Я как раз стараюсь, чтобы он не убился со всей своей чушью про искусство! Я бы тебе шею сломал!

У Томми на языке вертелось: «Занимай очередь», но это ничем бы не помогло разрешению конфликта между Анжело и Марио. Это между ними. Я здесь ни при чем. Вот чего я не понимал раньше.

— Шею? Попробуй! Только сначала я донесу до тебя свое мнение. И лучше послушай, Анжело, и слушай внимательно. Я не католик, но наслушался достаточно из катехизиса Тессы и знаю, что такое грехи бездействия. И если ты не выслушаешь меня сейчас, твой собственный Бог накажет тебя за убийство. Да, за убийство!

— Ты не имеешь права говорить о моей религии…

— Замолчи! Папаша Тони давно мне рассказывал. Он сказал, что судьба Мэтта — одиночество, потребность сделать то, чего до него никто никогда не делал. Папаша не знал, почему так получилось…

— А ты, надо полагать, знаешь?

Томми не обращал внимания. Слова лились бездумно, он понятия не имел, что скажет в следующую секунду, все получалось как бы само собой.

— Папаша не знал, но принимал это, вот в чем дело. Он знал, что должен сделать Мэтт, и ты тоже должен это принять. Разве ты не знаешь… черт побери, Анжело, разве ты не знаешь, что ты единственный отец, который у него когда-либо был?

Ты вырастил его, сделал из него то, кем он является сейчас, даже если это тебе не нравится. Ты ему за отца и… ты же знаешь Люсию… за мать. Все, что он есть… все!.. это потому, что ты сделал его таким, нравится тебе это или нет…

— Есть одна вещь, которую он перенял явно не от меня, — хмыкнул Анжело.

Но Томми налетел на него.

— Не обманывай себя! И это тоже! Всю свою жизнь он добивался твоего одобрения… твоего принятия… твоей любви! Ему надо знать… он не может прожить без этого знания… что человек, который значит для него больше всего на свете, заботится о нем, одобряет его, принимает его, каким бы он ни…

— По-моему, это твоя забота, парень, — сказал Анжело с ледяным отвращением, но Томми тяжело сглотнул и потряс головой.

— Хотел бы я, чтобы оно было так. Я пытаюсь. Но я пришел слишком поздно. Я люблю его… нет, Анжело, я не про то, что ты думаешь, это только… часть и не имеет никакого отношения к тому, о чем я сейчас говорю. Боже, Анжело, перестань уже себя обманывать. Ты любишь его так же сильно, как я, и практически по тем же причинам, и ты это знаешь!

По лицу Анжело прошла судорога.

— Проклятье, Томми, я тебя убью…

— Попробуй, — Томми сжал кулаки, — но как-нибудь в другой раз. Не сейчас. Мне что, сшибить тебя на пол и усесться сверху? Ты неправильно понял, Анжело. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Ты тоже был его ловитором! Ты знаешь, что это, когда вы встречаетесь в воздухе, руки и запястья… и все сливается так идеально, словно вы две части целого, и что происходит внутри… Черт, я не про секс! Почему ты даже выслушать меня боишься?

Он чувствовал себя так, словно выворачивается наизнанку.

— Что-то еще. Что-то внутри. Словно у вас одно сердце на двоих, и что-то отдается в вашей общей… душе. Анжело, ты должен понимать, не притворяйся, что все эти годы летал лишь затем, чтобы заработать себе на жизнь. Ты тоже чувствовал, хоть и не можешь себе в этом признаться…

— Послушай, парень, — нетвердо выговорил Анжело. — Я все равно не понимаю, какое отношение это имеет к профсоюзу. Даже если в твоих словах есть доля правды, причем тут…

— Очень даже причем, а ты этого не видишь, и это его убьет! — Томми даже не останавливался перевести дыхание. — Ты не понимаешь, почему он так мучился с этим проклятым тройным, почему так себя заездил! Всю свою жизнь он чувствовал, что, если добьется чего-то по-настоящему значимого, однажды тебе придется признать, как ты им дорожишь! Когда он начал работать над тройным?

Да, верно… примерно в то время, когда ты дал ему понять, что он не достоин нормальной жизни! Просто потому что ему нравятся мужчины, а не женщины, ты заставил его чувствовать себя каким-то прокаженным…

Анжело поднял руку в знак протеста, но Томми не останавливался.

— Он собирается погибнуть сегодня, пытаясь доказать, что стоит твоей… любви, восхищения, уважения…

Анжело поймал его за руку и прикрикнул:

— Господи, притормози хоть на минуту, Том, и послушай. Я уважаю его. Я… — секундная заминка, — мне не все равно, что с ним будет.

«Он не может этого сказать, — подумал Томми. — Он все еще не может сказать или даже подумать».

— Считаешь, я желаю его смерти? Как ты думаешь, почему я сдернул его с этой лестницы? Я не хочу, чтобы он пострадал!

— Но он в это не верит! Потому что… Анжело, ты знаешь, почему он сегодня опоздал?

— Нет, черт возьми, не знаю. И почему?

— Он писал завещание. Для Сюзи. Он хочет сделать это или погибнуть, пытаясь. И если он переживет, то пойдет дальше, будет хвататься за все более сумасшедшие штуки… три с половиной, о котором сказал ему Парриш. Тройное вперед. Глубоко внутри, сам этого не осознавая, он все еще верит, что, если будет достаточно храбр, тебе придется признать, что ты принимаешь его, уважаешь… что ты любишь его. Он не может, как Лисс, забеременеть, чтобы иметь хорошую отговорку. Зато может, как Люсия — разбиться… погибнуть…

Томми остановился. Он понятия не имел, как такое вышло. Он понял, что зашел слишком далеко даже для такого момента истины.

— Возможно, я не настоящий Сантелли. Возможно, меня не воспитывали в ваших великих любящих семейных традициях. Ты сделал это с Мэттом, и даже этого не осознаешь…

Голос подвел его.

Анжело стоял белый как простыня и дрожащий, однако кулаки его были сжаты, будто он готов был наброситься на Томми прямо сейчас. Но к двери своего офиса направлялся Джим Фортунати.

— Анжело? Что за шум? Они уже закончили съемки? Надо готовиться к дневному представлению. Нельзя же переносить…

Застигнутый на самом пике ярости, Анжело отвернулся и на словно бы негнущихся ногах пошел к Фортунати. Томми молча смотрел, как он уходит. Ему было тошно, кожа под незнакомыми белыми трико взмокла от холодного пота.

Что я сделал? Как можно было использовать с Анжело слова вроде «любовь»? Сказал ли я что-то, что заставит его понять? Или все прошло мимо него, мимо его зашоренного разума?

Возвращаясь на манеж, он сообразил, что Джим Фортунати мог все слышать. Горло болело. Я что, кричал?

Марио сидел перед зеркалом в гримерной. Стелла обнимала его, упираясь подбородком ему в плечо, и смотрела с той же нежностью, с какой смотрела на Сюзи.

Поздно.

Томми знал, что были времена, когда Люсия смогла бы достучаться до сына. Но она, слишком поглощенная собственными мучениями, своей борьбой, никогда не располагала ни временем, ни душевными силами для нежеланных детей. Лисс тоже предпочла сдаться. Возможно, если бы Сюзан не была такой сучкой…

Лицо Марио было спокойно каменным спокойствием, и когда Томми приблизился, Стелла украдкой, беспомощно пожала плечами, выпрямилась и вышла. Марио растер сигарету в пепельнице. Встал одним яростным кошачье-гибким движением и взял Томми за плечи.

— Мне все равно, что говорит Анжело! Я сделаю все так, как планировал! Так, как сделал Парриш, так, как оно должно быть!

Ладони его передвинулись ближе к шее Томми — наполовину угрожающе, наполовину ласково.

— И не смей говорить мне, что я не смогу, Везунчик! Не смей!

Томми вывернулся.

— Не стану. Не сейчас. Ты слишком напряжен, Мэтт. Я видел, как ты в таком состоянии проваливал полтора сальто. Сядь и возьми себя в руки. Зачем ты позволяешь Анжело так с собой поступать? Он этого не стоит! Все эти годы. Все эти годы я был с ним. Но ему все еще нужно одобрение Анжело. Его любовь.

Марио вспыхнул, словно невысказанные слова достигли его ушей.

— Пусть катится к черту!

Он обнял Томми.

— Помнишь первый раз, когда ты выступал с нами, Везунчик? Первый раз, когда я сделал тройное в манеже. Анжело тоже не хотел, чтобы я пробовал!

— Разумеется, помню, — Томми повернулся, перехватил запястья Марио и прижал его руки к бокам. — А еще я помню, что Анжело сказал тем вечером, и он был прав.

Он сказал: «Сядь и успокойся, подыши, а не то я запрещу тебе пробовать».

Томми усадил его за стол.

— Кто ты такой, чтобы мной распоряжаться! — вспыхнул Марио.

Томми заглянул ему в глаза.

— Твой ловитор. Вот кто я. Дай взглянуть на запястья. Гримеры ничерта в этом не смыслят. Сожми кулаки. Да. Эта была суть того, чем он являлся. Всего, что было между ними. Я твой ловитор. Вот кто я.

Их глаза на секунду встретились в зеркале, и, несмотря на грим, Томми снова осознавал, кто он, четко понимал, кто они. Вольтижер и ловитор. И этим все было сказано.

В дверь постучали — она, неплотно прикрытая, распахнулась.

— Сантелли? Готовы?

Томми прошептал скорее умоляюще, чем повелительно:

— Andiamo!

Марио собрался с духом, навесил хрупкую маску нормальности.

— Да, готовы.

Сантелли всегда готовы…

Анжело ждал их у подножия аппарата. Он выглядел потрясенным, и Томми почему-то вспомнил, каким он был после смерти Папаши Тони. Опустошенным.

Выжатым досуха. Марио, не глядя, прошел мимо, а вокруг вспыхивали прожекторы, операторы отставляли в сторону стаканчики кофе, тушили сигареты, готовились к работе. Анжело поставил ногу на лестницу, придерживая ее и одновременно не давая Марио подняться. Томми, готовый идти к своему концу аппарата, остановился.

Снова проблемы? Я только что его успокоил… Анжело хочет убить его?

— Прочь, — процедил Марио. — Я лезу наверх.

— Мэтт, ты неправильно меня понял, — сказал Анжело. — Ты не можешь делать мою работу — точно так же, как я не могу делать твою. Считаешь, я бы поймал тебя сейчас на тройном? Нет, даже за миллион долларов! Я бы побоялся пробовать. Знаешь, почему?

Его голос упал до шепота, который мог расслышать только Томми.

— Я бы боялся потерять тебя… как потерял Папашу… или даже хуже. По своей ошибке. Я никогда не был таким уж хорошим ловитором. Мне далеко до тебя. А ты это все, что осталось… ты и Томми — это все, что осталось от Летающих Сантелли. Ты — все, что у меня осталось. Не поступай так со мной. Ragazzo… Matteo… to sei… sempre… e ancor… fanciullo mio… figlio mio…

Лицо его подергивалось. Он сглатывал снова и снова. Марио был бледен, как собственный костюм. Он слепо протянул Анжело руку, и тот машинально ухватил его за запястье. Потом заговорил, взяв — почти — голос под контроль.

— Ragazzo, ты помнишь, что говорил Барни… надо всегда иметь в виду возможность сломать себе шею. Иметь в виду возможность! С этим ничего не поделаешь, таково наше искусство. Но ты вознамерился ее сломать! Ты переживешь… переживешь такое отношение не лучше, чем пережила Терри. Послушай меня, fancullio… разве я когда-нибудь учил тебя неправильному? Скажи… учил?

Марио покачал головой. Они все еще держались за руки, и Анжело мягко сжал его пальцы.

— Сантелли не играют в глупые игры со смертью. Что бы сказал Папаша Тони?

Если я хоть чему-то тебя научил, Мэтт, надеюсь, я научил тебя и этому. Храбрость тут ни при чем, figlio. Боже, неужели ты думаешь, что обязан что-то подобное мне доказывать? Мне, fanculio, после всего, через что мы прошли с тройным?

И прямо на центральном манеже, на виду у съемочной группы и Мейсона, призывающего очистить площадку, Анжело подтянул Марио ближе и поцеловал в щеку.

— Andiamo, — сказал он, подтолкнув Марио к лестнице. — Лезь наверх и покажи нам лучшее в мире тройное. Это твоя работа, figlio, и больше никто не сможет ее сделать. Иди.

Ошеломленный, Томми зашагал к своему концу аппарата. Что же такого сказал Анжело Джим Фортунати? Поднимаясь по лестнице, Томми подумал, что никогда этого не узнает.

Сработает ли? Или он убьется, доказывая, что способен совершить невозможное? В таком состоянии, как он сейчас…

Но обернувшись, Томми увидел, как Марио ступает на мостик и бодрым преувеличенным жестом машет публике. Ряженые статисты внизу кричали и хлопали. Марио сорвался в гигантский разминочный кач. Томми, сидя в ловиторке, смотрел на него, заново поражаясь выверенности каждого движения. Великолепной отточенной грации.

Все хорошо, хорошо!

Казалось, что человек и трапеция слились в единое ликующее целое. Марио раскачивался, будто ребенок на качелях, наслаждающийся каждой секундой. Потом прыгнул на мостик и подвинулся, давая место Стелле. Они — Томми увидел — обменялись мгновенными улыбками.

Барт как-то сказал, что принял бы их за любовников, если бы не знал наверняка. Неудивительно, что Джонни ревновал. Но Джонни не было нужды ревновать — не в этом смысле, во всяком случае. Стелла дает ему все, чего он мог бы пожелать, все, что ему надо, все, чего он хочет.

Марио вскинул руку в сигнале к тройному. Томми бездумно опрокинулся вниз головой, повис на коленях, установил ноги. Марио сошел с мостика и раскачивался, взлетая все выше и выше, и Томми ускорил собственный кач, идеально вписываясь в ритм Марио. Вперед, назад, снова вперед… точно, вместе, в двойном ритме. Словно прелюдия, ведущая к взаимному упоению, высшей точке.

Еще нет. Почти, но нет. Еще один кач…

В голове проносились мысли, которые он позже не вспомнит.

Мы вместе на трапеции… Как секс. Очень публичный секс. Из того же источника.

Сальто-мортале. Больше большего. Изумительно предопределенная судьба…

Он не видел Марио, просто чувствовал его — чужое бьющееся сердце на другой трапеции. Марио пролетел над ним в последнем каче. Казалось, его напряженное тело готовится сорваться с трапеции и улететь, свободное от земного притяжения, с тем, чтобы никогда не вернуться… Томми вытянул руки, не успел еще Марио сойти с трапеции. Переворот, еще один на невероятной высоте… Их руки сцепились за секунду до того, как в сознании Томми «Сейчас!» оформилось во внутреннюю речь. И только когда они начали раскачиваться вместе, Томми понял, что готовился увидеть Марио, как Папашу Тони, летящего вниз в последний раз. Глаза Марио сияли от восторга и былого возбуждения.

— Хорошо, Везунчик? Хорошо, — прошептал он.

А потом он снова прыгнул на мостик рядом со Стеллой, передавая ей трапецию, небрежно приобнял ее за пояс для равновесия и выбросил свободную руку в приветственном жесте.

И они пришли. Все эмоции, сдерживаемые в эти бездыханные моменты, сотрясли Гарден. Никаких оплаченных билетов. Никакой публики, жаждущей острых ощущений. Такие же профессионалы, актеры и другие цирковые изливали свое одобрение во всю свою силу. Томми, подтянувшись в ловиторке, вскинул руки, зная, что это и для него тоже. Он заставил их забыть, что они только статисты! Он заставил их аплодировать! Потом они втроем очутились на полу, кланяясь и еще раз кланяясь, а аплодисменты казались бесконечными. Марио на секунду сжал руку Томми, и улыбка его сияла как солнце. Он изгнал своих призраков. Теперь я всегда его поймаю. Теперь он весь мой.

Мейсон кричал и махал операторам. Повернулся, взглянул на Марио и бросил:

— Отлично, это пойдет. На сей раз, полагаю, других дублей не надо.

Джим Фортунати взял Марио за руку и тихо произнес:

— Мэтт, я в жизни не видал ничего подобного. Никто никогда такого не видал. Ты величайший вольтижер в мире. Я уверен, Барни Парриш, где бы он ни был, смотрит на тебя и гордится тобой.

Улыбка Марио сверкала, словно весь груз с его души сняли навсегда.

— Да, — прошептал он, — наверное, так.

На центральный манеж пробился Джонни.

— Мейсон, вы закончили? Все сделали? Черт побери, у нас представление… уносите все это с манежа.

Криво улыбнувшись, он посмотрел на Марио.

— Отличная работа, братец.

Затем коротко приобнял его за плечи и отпустил.

— Эй, парни, убирайте эти свои камеры! Кассы открываются через два часа, а в контракте сказано…

Когда они пошли прочь, Марио рассмеялся.

— Кое-что никогда не меняется. Хочешь найти Сантелли, послушай, где громче всего орут.

Анжело стоял на краю манежа. Он ступил вперед, протянул руки, и Марио схватил их, на момент имитируя старую хватку полета. Анжело улыбался широко и гордо.

«Он тоже немного похож на Папашу», — подумал Томми.

— Отличная работа, ragazzo, — сказал Анжело. — Видел бы тебя Папаша. Правда, у меня чуть сердце не остановилось. Ты меня жутко перепугал!

— Я всегда пугал тебя до смерти, разве не так? — дружески поддразнил Марио.

— Это точно, — Анжело вдохнул и выдохнул. — Разными способами. Эй, иди полотенце, что ли, набрось, а то замерзнешь, а у вас представление. Увидимся, ребята.

И он ушел, оставив их троих посреди деловой неразберихи цирка.

Марио повернулся к Стелле. Та улыбнулась.

— Это было прекрасно.

Он коснулся ее щеки.

— Спасибо, милая. От тебя такие слова многое значат. Слушай, сходи-ка к Люсии. Пусть приведет Сюзи на представление.

Он рассмеялся с чистым восторгом.

— Думаю, она согласится, если ты и к ней так подмажешься. Сюзи ведь Сантелли.

Пусть посмотрит на семейное дело. Может, она тоже когда-нибудь будет там, наверху, пусть привыкает.

— Уговорю, — засмеялась Стелла и поспешила к своей гримерке.

Они остались вдвоем, и на секунду веселость на лице Марио угасла.

— Я и тебя напугал, малыш? Прости, Везунчик.

Поколебавшись, он снова улыбнулся — той редкой улыбкой, которая превращала его в застенчивого мальчишку, каким Томми впервые его увидел. Он никогда не позволит никому такое видеть. Больше никому. Это моя обязанность. Я его ловитор, и теперь я поймаю его всегда. Теперь я знаю, кто я.

— Ничего страшного, — сказал Томми и взял Марио за руку, не заботясь, что кто-то может заметить. — Все нормально.

Они вместе пошли по коридору, и Томми знал, что они идут в будущее. Как он и сказал, теперь все было нормально.

КОНЕЦ