Трави трассу!

1

Стоя у скамьи подсудимых, Уилл Гудмен обдумывал свое положение с отстраненностью, которую лишь усиливал основательно приправленный сканком косяк, выкуренный им перед выходом из сквота. До недавнего времени тонкости уголовного законодательства ровным счетом ничего для него не значили. До недавнего времени.

Его арестовали на демонстрации протеста против продолжения автострады, что катком катила через весь городу, разрушая все на своем пути. Уиллу было совершенно очевидно, кто здесь настоящие преступники, но наказанием за разрушенные жизни тут был ежемесячный оклад в четверть миллиона фунтов и доля в довыпущенных акциях.

Уилл с презрением оглядел зал заседаний. «Чего никак не понять этому скопищу придурков, которые вот тут разыгрывают свою рутинную пантомиму, что ему плевать на их так называемое «правосудие». На подобных слушаниях речь вообще не шла о правосудии. Что до Уилла, то с его точки зрения, все эти формальности, клаузы и аргументы и подобный хлам только душили истинную справедливость. Настоящая справедливость – это что-то естественное и самоочевидное. Трасса в буквальном смысле разделяла районы, не только лишая людей свежего воздуха и награждая их детей астмой, но и воздвигала огромный бетонный барьер прямо посреди старых поселков Лондона.

К несчастью, барьеры в мозгах у жителей Великобритании были воздвигнуты из материала покрепче бетона. Столетия подавления и эксплуатации загнали эти барьеры в самые их души. Вот почему, люди не вступают с протестом, думал Уилл. Коллективный протест они предпочитают оставлять аутсайдерам, маргиналам общества. Люди не только мирятся с дерьмом, каким швыряет в них Вавилон, они глотают его и говорят «спасибо», а потом выстраиваются в очередь за новой порцией.

Оглядывая переполненный зал суда, Уилл сообразил, что все происходящее все равно пустая формальность. Интересно, чем любит заниматься мировой судья в свободное время, когда не разыгрывает из себя господа бога. Может, он любит, чтобы его связывали и секли шлюхи, или трахает уличных мальчишек. Уилл подавил смешок, и крючкотвор-судья строго поглядел на него поверх очков. Черт, похоже, выкурить остатки сканка сегодня утром было ошибкой.

Уилл ничуть не беспокоился из-за вердикта. Он же ничего особенного не сделал. Большую часть дня он простоял, болтая с ребятами, и крича на наемных охранников – большинство из них пригнали из местного центра по трудоустройству, пригрозив, что перестанут выплачивать бедолагам пособие, если они не примут это «подходящее рабочее место». Но через пару часов пустой волынки, события хоть как-то начали развиваться: в зону стройки вошли плотными рядами полицейские Ретрополиса – прижимая к бедру на бегу шлемы. Тупые лица ворвавшихся в толпу демонстрантов бобби были полны ненависти.

И пока Уилл пытался не попасться им под ноги, невесть откуда взявшийся служака, должно быть, подобрался к нему сзади. Он почувствовал острую боль, когда этот подонок схватил его за дредки, дернул изо всей силы, а потом ткнул мордой в асфальт. Потом по ребрам его прошелся ботинок, едва не выбив из него дух, – это к развлечению подключился второй полицейский. В результате, его без церемоний швырнули в полицейский фургон, где еще один садист только и ждал своей очереди приложить его сапогом, или в данном случае дубинкой, туда, где это будет больнее всего.

Свидетелей было множество. И ни от одного из них толку не будет никакого. Охранники на стройке все как один до чертиков бояться потерять работу, чтобы давать показания против нанимателей. И ни одна душа в этом суде не поверит тому, что могли бы сказать его ребята с демонстрации. Его арест был даже заснят на пленку. Телевизионщики с камерами слонялись повсюду. Журналисты и социологи сновали в толпе, заводя разговор с каждым, кто соглашался с ними говорить. Жонглер назвал их «конскими хвостами», он еще тогда сказал, что проку от них никакого. Чтобы получить хороший репортаж, они всегда сделают вид, что они на твоей стороне, а случись хоть что опасное, тут же, распустив нюни, побегут к полицейским. И если уж на то пошло, что-то он ни одного из них сегодня в суде не видит.

Из укуренной задумчивости Уилла вырвала воцарившаяся в зале тишина. Подняв глаза, он встретил коллективный взгляд всех присутствующих. Что тут происходит? О, черт!

Уилл запаниковал, потом попытался сказать себе, что это только вызванная сканком паранойя. Он уловил лишь обрывки того, что говорил крючкотвор-судья…

– …нарушение при отягчающих обстоятельствах, сопротивление аресту, нападение на офицера полиции…

Что за чушь! Ничего этого не было. Немало же бобби ему пришили.

Уилл приготовился к худшему. Он сознавал, что теперь вывозом мусора или садовыми работами дело не обойдется.

– У меня нет иного выбора, кроме как приговорить вас к шести месяцам…

Уилл стоял, как громом пораженный. В голове у него все кружилось, мешая переварить информацию.

– Теперь вы можете спуститься.

Сканк был чертовски крепким, но наркотики, какие начала выбрасывать в кровь Уилла его эндокринная система – в настоящем случае адреналин – были куда как сильнее. Когда сильные руки принялись толкать и пихать его по коридору, он уже не чувствовал себя укуренным. Ему хотелось бежать. Бежать отсюда со всех ног. Но каким бы усталым и оцепеневшим он ни был, он попытался подготовиться к предстоящему испытанию. Каникулы «по воле ее величества».

Старая рехнувшаяся корова, подумал Уилл, когда его втолкнули в камеру, и за ним с грохотом захлопнулась дверь.

Прошло еще некоторое время, прежде чем он заметил, что в КПЗ он не один.

– Ну что засадили тебя? – ухмыльнулся пухлолицый юнец, протягивая Уиллу сигарету, а потом гордо добавил: – Я сам получил три года.

Вытаскивая из пачки «B amp;H», Уилл непроизвольно поежился, скорее от последствий выброса адреналина, чем от холода. – Я ожидал штрафа, вот и все…

– Такова жизнь, парень, сечешь?

Уилл испытал благодатное воздействие курева. В настоящий момент оно перевешивало недостатки того, что курением он поддерживает вивисекторов из табачной индустрии. Он решил вести себя вроде как по-дружески.

– А ты что сделал?

– Моя профессия – взлом, – самодовольно поведал юнец. – Вытащу тебе все, что захочешь. Впрочем, телик там, куда ты поедешь, тебе ведь не понадобится, а?

– Не думаю, что ты мне можешь его добыть, поскольку сам едешь туда же, – Уилл сплюнул.

В его глазах, взломщики были последним отбросами. Взлом – это не праведная кража, как скажем, продуктов в магазине. Красть у обычных людей, которые просто пытаются свести концы с концами, это не то, что красть у крупных компаний, которые в своих бухгалтерских отчетах все равно делают скидки на столько-то процентов потерь и которые все равно могут это себе позволить. Взломщики не хотят изменить систему, они хотят всего, что она может им дать, и плевать им, по чьим головам они идут, чтобы все это получить. Несмотря на все их разговоры о старых добрых временах, об их уголовной чести и «не сри у себя на пороге» трепе, они не задумываясь, стырят под заказ телик своей бабушки или ее инвалидное кресло лишь бы добыть себе новые отмычки или колеса.

– Если, как выйдешь, тебе понадобится помощь, – продолжал жирнолицый, – у меня есть один парень.

Уилл потерял к нему интерес. У него своих проблем хватало, и то, как зарабатывал себе на жизнь его временный сокамерник, к ним не относилось. Ничто теперь не имело значения, кроме того, как выжить эти шесть месяцев взаперти. Звучит словно пожизненное. А как же трасса? Из борьбы он теперь почитай что выпал.

Удовлетворение ему доставлял лишь тот факт, что сотня других неформалов или экстра-зеленых, как они еще себя звали, станут на его место в митингах протеста. Со всей страны они придут. Одни – стопом, другие приедут на своих ярко раскрашенных дряхлых колымагах – автобусах или машинах скорой помощи, – обреченных когда-то прошлыми хозяевами, но обретшие вторую жизнь благодаря тем, кто отвергает одноразовую культуру Ингерландии двадцатого столетия. Со всех уголков этого дурацкого острова они придут сказать строителям дорог, политикам и генералам Вавилона «хватит, пора кончать».

– … если хочешь, дам тебе его телефон.

Уилл встряхнулся. Этот крысеныш был так полон собой, что даже не заметил, что Уилл не слушает ни слова из того, что он говорит.

– Да, конечно, я подумаю.

– Подумай, парень, я ему скажу, что ты в порядке.

Глупый говнюк, подумал Уилл. За дверью камеры предварительного заключения послышались шаги, потом в замке повернулся ключ и внутрь вошел бобби.

– Ладно, подонки, фургон ждет. Давайте, шевелитесь…

Стоя посреди улицы спиной к гигантской кирпичной громадине, зовущейся Пентонвиль, Уилл впервые вздохнул полной грудью. Нельзя сказать, что воздух на Калейдониен-роуд был хоть сколько-нибудь свежее атмосферы на прогулочном дворе. Но при всех своих дизельных выхлопах и реве дорожного движения этот воздух был приправлен сладким ароматом свободы.

Уиллу не хотелось думать о шестимесячном периоде своей жизни со всеми его дурацкими ограничениями и мелочной мстительностью вертухаев. Как будто недостаточно того, что тебе отказали в свободе, эти задницы еще и думают, что им самим господом богом дано право наказывать тебя. Все это было устроено, чтобы тебя унизить, сломать твою индивидуальность и превратить в какого-то там послушного ребенка без единственной собственной мысли. Ну, если они думали, что полгода взаперти заставят его присоединиться к их крысиной гонке, они еще попляшут. Ну и что, что после тюремного парикмахера у него осталась сравнительно аккуратная голова, Уилл ведь все равно не намерен проситься на работу в магазин или в банк. Что за бред. Как будто там возьму такого как он. Ни в коем разе.

Уилл был безработным и гордился этим. А что он собирается делать? Пойдет проверит, как дела в сквотах на Хэкни, выяснит, где тусуются Жонглер и Пройдоха, подаст на пособие по безработице, а потом подключится к борьбе.

Оглядев Колли-роуд, Уилл вспомнил, чего ему больше всего не хватало эти полгода в кутузке. Общества женщин. Теперь они как будто обступили его, и все до единой они казались красотками. Полгода уворачиваться от бывших крутых мужиков, которых тюремная жизнь превратила в печальных старых педерастов, и полгода ночей лишь с правой рукой для компании, чтобы скрасить одиночества – трахаться Уиллу после этого хотелось аж жуть.