Третий лишний

Глава 24 По желанию товарищей

Мы с Сашей стояли перед столом, как провинившиеся школьники, а суровая девушка Нина очень внимательно просматривала собранный мной и одобренный моим комсоргом пакет документов. Бумаг было много, но большую их часть занимал список песен группы «Гулливер» — увидев это название, Нина лишь неопределенно покачала головой. По её реакции вообще было непонятно, довольна она выполнением своего поручения или же не очень.

На то, чтобы добыть эти документы, у меня ушла вся вторая половина воскресенья и пятнадцать рублей, в которые обошлись наши с Аллой посиделки в «Лире»; к счастью, Врубель платил за себя сам, иначе бы наш счет вырос ещё больше. Но в целом я был доволен этим деловым обедом.

«Гулливер» согласился развлечь студентов за малую мзду. Просили они по десятке на нос, которых было ровно пять штук — четыре у музыкантов и один у их звукооператора. Врубель уверял, что это дешево — обычно на подпольных концертах группы получали по двадцать пять или тридцать рублей на человека. Но и он вынужден был признать, что это примерно раза в два выше официальных ставок — столько платили каким-нибудь Пугачевой или Ротару. Впрочем, и там тоже имелась полноводная река неучтенной налички, и сколько на самом деле получали звезды советской эстрады, кажется, не знали и они сами.

В тот момент я вдруг подумал, что Врубель с товарищами живет очень кучеряво. По самым скромным подсчетам, концерт «Кино» в МИФИ принес им тысячу целковых, из которых они отстегнули музыкантам какую-то сотню. Но это были его дела, стучать в ОБХСС я не собирался, поскольку знакомство с ним пока что приносило только правильные результаты. Я надеялся, что «Гулливер» будет не последним вкладом этого художника в укрепление моего авторитета у комсомольцев. Поэтому я согласился, что десять рублей — это по-божески; правда, за свои услуги Врубель запросил сотню и даже подсказал, как это правильно провести через документы, и это мне показалось некоторым перебором. Но спорить я не стал — получилось полторы сотни на круг, что лично я считал сущими копейками — особенно для многомиллионной комсомольской организации, да к тому же с какой-никакой гарантией того, что всё пройдет хорошо.

Во всяком случае, Врубель клятвенно пообещал донести до парней из «Гулливера» простую мысль, что любая антисоветчина на этой конкретной сцене закончится для них очень плохо. Я имел в виду возможности одного знакомого подполковника КГБ, но Дима, кажется, решил, что я намекаю на мордобой. Разубеждать его я не стал.

В понедельник я утра я получил по физике «пятерку», хотя подготовиться так и не успел. Ещё до встречи с Врубелем мне пришлось забирать Стаса, что обошлось мне ещё в двадцатку — я провел на обочине полчаса, но выловил «Волгу» с шашечками и зеленым огоньком. В принципе, всё прошло нормально, хотя Стас в своем байковом халате и тапочках на босу ногу вызвал у водителя заметные сомнения в том, что он связался с адекватными людьми. Но другого выхода у нас не было — в мой размер Стас не влезал категорически, а до его комнаты в общежитии я добраться не успевал при всём желании.

— Не слишком много за транспорт и аренду звуковой аппаратуры? — спросила Нина, изучив всю стопку бумаги.

Под этими терминами скрывалась зарплата менеджеру, то есть Врубелю. Во время составления заявки на бюджет я подумывал округлить общую сумму до двух сотен, чтобы заложить ещё и свой интерес, но потом решил не нарываться на неприятности. Если это всплывет, мне мало не покажется, я вылечу и из комсомола, и из вуза. Я и с Врубелем-то ходил по краю, но надеялся на его благоразумие. Впрочем, другого выхода из ситуации так и не появилось.

Неизвестный мне Артем от участия в этой авантюре отказался, но я почему-то так и думал — Саша изначально о шансах привлечь к делу этого товарища отзывался со скепсисом. Поэтому мои достижения он встретил с энтузиазмом, достойным лучшего применения и был настроен отстаивать их очень рьяно.

— Нет, — сказал комсорг, — примерно столько это и стоит, мы у нескольких людей спрашивали.

Я кивнул, подтверждая его слова, хотя точно знал, что ни с кем, кроме Артема, он не разговаривал, а тот про цены ничего не говорил. Но мне оставалось лишь стоять на своем и надеяться на лучшее.

— Хорошо, — после недолго раздумья Нина собрала наши бумажки в стопку и решительно поднялась. — Подождите здесь, я скоро.

Мы повиновались, и она ушла куда-то вдаль по коридору.

— Ну как, думаешь, всё получится? — спросил я.

— Скорее всего, — Саша был безмятежен. — Обычно она сразу заворачивает, если что не так.

Я не был настолько оптимистичен, но за неимением других вариантов вынужден был согласиться.

Нина вернулась через полчаса, и не одна, а с тем самым Вадиком, с которым я всё ещё хотел поговорить, но уже не срочно, а как получится.

— Первый секретарь одобрил вашу заявку, — она показала нам документ, в левом верхнем углу которой появилась размашистая резолюция с подписью и печатью.

Кажется, там было написано «Согласен».

— И что дальше? — спросил я. — Нам бы хоть какой-то аванс… аппаратура там… микрофоны…

— С этим просто, — вмешался Вадик. — Сейчас Нина оформит заявку в кассу, получите деньги на руки, потом принесете ведомость с выдачей… Её вам тоже дадим. Заверьте печатью вашей организации. И всё.

Он лучезарно улыбнулся.

А я грустно подумал, что свои небольшие зарплаты эти ушлые ребята, видимо, компенсируют вот такой наличкой, отчитываться за которую нужно буквально честным словом. Впрочем, влезать в отлаженный механизм мне сейчас не хотелось. Мне хотелось как можно быстрее расплеваться с этим поручением, ударно завершить сессию и свалить подальше от Москвы, чтобы хоть немного отдохнуть от столичной суеты. И минимум бюрократии с деньгами играло мне на руку.

— Замечательно, — сказал я вслух. — Давайте тогда оформим всё?

— Нет, — по-прежнему добродушно сказал Вадик. — Давайте сначала послушаем эту вашу группу. У вас же наверняка есть магнитофонная кассета?

Тут уж наступил мой черед улыбаться.

— Не только, — сказал я. — У нас ещё и магнитофон есть, на которой её можно проиграть.

Ради этой фразы я целый день таскался с «Романтиком», но надеялся, что оно того стоит.

Больше всего меня впечатлило, с каким выражением лиц Нина и Вадик слушали «Гулливера» — словно я поставил им не очередную московскую рок-группу, а неизвестную речь Ленина, которая переворачивала все представления о коммунизме с ног на голову. Ещё это было похоже на известную картину, на которой вождь мирового пролетариата слушает какую-то классическую фигню[22].

Но хватило их всего на пару песен; мы с Аллой честно прослушали весь альбом.

— Достаточно, — твердо сказала Нина, и я послушно нажал на нужную кнопку. — В целом подходит, так ведь, Вадим?

— Хм… Пожалуй, да, — согласно кивнул тот.

— Мы тоже так подумали, — облегченно сказал Саша, которому я прокрутил заглавную песню перед самым походом в райком.

Про саму группу он до моего появления даже не слышал.

— Что ж, тогда всё хорошо, — сказала Нина. — Когда вы планируете провести концерт?

— Через неделю, — ответил Саша. — Конец сессии как раз будет. В пятницу или субботу, как ректорат решит. Но они предварительно своё согласие дали.

— И пускать будете по зачеткам? — как-то хитро улыбнулась Нина.

— Посмотрим, — философски ответил я. — Но что-нибудь придумаем.

В принципе, я не сомневался, что и на эту группу найдется аудитория. Не сомневался и в том, что желающих будет полно. Но за моей спиной стоял весь институтский актив комсомола, так что я очень надеялся, что вся эта бодяга пройдет мирно и без членовредительств.

— Придумайте, — кивнула Нина. — Саша, останься, ты мне нужен на пару слов.

Мы с Вадиком переглянулись и вышли из комнаты.

— Бедный Шурик, — со смешком сказал Вадик, когда мы оказались на улице.

— Что? — невпопад спросил я, думая о своем.

Когда мы с этим комсомольцем оказались одни в коридоре, я понял, что наступил идеальный момент, чтобы задать ему вопрос, который мучил меня уже давно. Но пока я формулировал свою мысль, мы уже проскочили коридор второго этажа, спустились по лестнице и прошли на улицу мимо усталого вахтера. И тут последовало это замечание про Шурика, который у меня ассоциировался исключительно с комедиями Гайдая. И лишь сказав «что», я осознал, что Вадик так называет нашего комсорга. Возможно, не без оснований, но история их отношений интересовал меня в последнюю очередь.

Но Вадик понял моё недоумение по-своему.

— Нинка его с потрохами съест, — объяснил он. — Будет мучить отчетными данными, потом возьмется за план работы на следующий учебный год… Она это любит, показывает, как глубоко в тему погружается.

— Это же хорошо? — уточнил я.

— Для работы — хорошо, а для Шурика — не очень, — улыбнулся Вадик. — Но ничего, пусть привыкает. Хотя он от Нинки уже третий год страдает, как её к нам перевели.

— Ну да, пусть привыкает… Вадим, могу я задать тебе один вопрос?

Он внимательно посмотрел на меня.

— Да можно, отчего нет. Только ты его уже задал, — ухмыльнулся он.

— Нет ещё, — этот прикол я тоже знал. — Скажи, почему ты приходил к нам в комитет и интересовался мною?

— Я? Приходил? — очень ненатурально удивился он. — Не помню.

Вот как. Но ничего, я могу и напомнить, не развалюсь.

— С месяц назад дело было, — сказал я. — Ты приходил к Саше и наводил обо мне справки, он тебя в деканат отправил.

— Ну… возможно. Может, где-то услышал твою фамилию или что-то в этом роде…

— Где услышал? — настаивал я.

Вадика я не опасался. Он был человеком, про которых говорят — плюгавенький. Конечно, он мог ходить в подпольную секцию карате и в поте лица отрабатывать там маваши-гери, но я сильно сомневался, что этот модник будет выделять часть своего времени на то, что может испортить его внешность. Но и прижать его мне было нечем; ему надо было просто стоять на своем и не признаваться ни в чем — в какой-то момент я должен буду оставить его в покое и уйти ни с чем.

Меня действительно мучил тот визит, который случился буквально сразу после моей первой стычки с Родионом и его компанией. Какое-то время я подозревал, что друзья Боба решили выяснить про меня всё, что можно узнать по самым разным каналам — раз уж этим не занимался Михаил Сергеевич, уважаемый. Потом я, конечно, поостыл, но всё равно хотел узнать, что происходило на самом деле. И мне было бы очень неприятно, если бы Вадик сумел увильнуть от ответа на мой простой вопрос.

— Не помню же, — он всё больше выходил из себя, но это выразилось лишь в том, что он начал юлить. — Наверное, один из знакомых упомянул — присмотрись к пареньку, то есть к тебе, мол, перспективный…

Я на секунду задумался — и осознал, что вариантов этих знакомых не так уж и много. А если учесть, что наш Саша до визита Вадика был не в курсе, кто я такой, то список подозреваемых вообще съеживался до пары-тройки фамилий.

— Это не Виталий, случаем? — как можно более равнодушным голосом спросил я.

Внутри же меня слегка потряхивало.

Вадик оторопело посмотрел на меня.

— Он… но я тебе ничего не говорил!

— Конечно, — улыбнулся я. — Я же сам это сказал. Извини, у меня образовались внезапные дела.

Я развернулся и отправился обратно в райком. На столе у вахтера я видел телефон, который, скорее всего, имел выход в город. Это была одна из вещей, почти бесследно исчезнувшая с развалом Советского Союза — уже в девяностые просто зайти в какое-нибудь учреждение и попросить позвонить было невозможно. Но пока что люди относились к затруднениям друг друга гораздо проще.

Я подпирал спиной забор у знакомой дачи в поселке художников и ждал. Михаил Сергеевич обнаружился на службе и с третьего звонка; кажется, к тому времени вахтер уже пожалел, что разрешил мне воспользоваться казенным аппаратом. Но вот старик моё внезапное явление воспринял как должное и предложил подождать его на Соколе — он уже заканчивал работу и собирался выезжать. Меня это целиком и полностью устраивало.

Наконец на улицу вырулила черная тридцать первая «Волга», которая вальяжно остановилась прямо передо мной. С водительского места выбрался относительно молодой паренек в матерчатой кепке; он внимательно осмотрел меня, но, видимо, счел безопасным. Обошел машину, открыл правую заднюю дверь и помог выбраться товарищу Смиртюкову.

— Спасибо, Семён, завтра, как обычно, — старик пожал своему водителю руку, тот ещё раз посмотрел на меня, но потом сел в «Волгу» и умчался. — Егор, здравствуй! Чем обязан?

Сейчас старик выглядел типичным бюрократом из комедий хрущевского времени — только что пиджак он носил не белый парусиновый, а обычный и чуть ли не индивидуального пошива. На голове у него была солидная шляпа с поникшими краями, а большой узел галстука был слегка ослаблен по случаю теплой погоды.

— Мне нужно вам кое-что сказать, — повторил я то, что говорил по телефону. — Могу здесь, можем во двор зайти… Как удобно…

Старик посмотрел по сторонам пустой улочки.

— Пойдем во двор, нечего глаза соседям мозолить, — решил он. — Сейчас…

Он отпер замок на калитке, пропустил меня и сам вошел внутрь. Я бросил взгляд на «Победу», которую уже считал своей — машинка стояла в том положении, в котором я припарковал её в субботу; никто на ней не ездил. Вот только номера были уже сняты.

— Говори, Егор.

В дом он меня звать не стал — но я особо и не напрашивался.

— Помните, я вам рассказывал, что про меня спрашивали в нашем институтском комитете комсомола? Некий инструктор райкома Вадим наводил справки…

— Да, помню, разумеется, — кивнул он. — Но мы тогда выяснили, что это не я его отправлял шпионить за тобой.

Старик улыбнулся.

— Конечно. Но я сегодня имел с ним разговор… он признался, что обратить на меня внимание ему посоветовал Виталий. Ваш внук. Подробностей я не стал выпытывать, но подозреваю, что это как-то связано с тем, что мы с вами стали часто встречаться.

Михаил Сергеевич внимательно, не перебивая, выслушал мои слова; лишь на упоминании имени Виталика он вскинул голову, чтобы посмотреть мне в глаза. Но я оставался бесстрастным. В принципе, сейчас я решал не свои, а его проблемы. Иметь дома человека, у которого есть глаза и уши и который умеет ими пользоваться — такое себе развлечение для чиновника его уровня. Особенно если этот человек — внук и почти наследник, который по определению не должен выносить лишнюю информацию за пределы семьи. Но, видимо, связь Виталика с Вадиком была более тесной, чем с дедом.

— Вот как… — старик посмотрел на траву у своих ног. — Виталий, значит… Интересно, зачем ему это понадобилось…

Я промолчал. Выдавать какие-то версии мне не хотелось — всё равно несчастного Виталика ждет неприятный разговор, а в способности Михаила Сергеевича добыть нужные сведения я не сомневался. Возможно, и я когда-нибудь узнаю правду, но, скорее всего, старик не будет выносить это дело на суд посторонних, к каковым я, безусловно, относился.

— Что ж… я понял, — с неожиданной твердостью в голосе сказал старик. — Это всё, Егор?

— Да.

— Тогда всего хорошего. Мне ещё предстоит немного поработать сегодня.

Тон старика не предполагал споров, но у меня всё ещё оставались темы, которые не давали мне спать нормально.

— Михаил Сергеевич, пара секунд… — умоляюще произнес я. — Мне нужно знать — знали ли вы, что Валентин подталкивал меня к убийству Горбачева?

Несколько секунд старик очень внимательно смотрел мне в глаза, а затем спокойно произнес:

— Да, знал.

— И одобряли это? — уточнил я.

— Нет, не одобрял, — он покачал головой. — Но я повидал в своей жизни слишком многое, чтобы спорить с Валей из-за таких пустяков.

— Пустяков? — удивился я. — Я был на волосок от того… я был почти готов поехать в ту деревню и сделать выстрел…

— Но ведь не поехал?

— Нет… но…

— Никаких «но». Не поехал — и точка.

— Валентин сказал, что это своего рода экзамен… — пробормотал я. — Но оценку не сказал.

— Иногда оценки — это совершенно излишняя сущность, — наставительно произнес Михаил Сергеевич. — И не стоит делать из них культ. Думаю, с тебя хватит тех оценок, которые ты получаешь на экзаменах в своем институте. Как, кстати, сессия?

— Три экзамена, все на «отлично», — отчитался я.

— Вот и хорошо… сегодня я обсудил с Дмитрием Федоровичем твой вопрос, он дал предварительное согласие. Так что можешь начинать узнавать о переводе, думаю, в документе решение будет зафиксировано в течение этой недели.

— Спасибо… — я не ожидал перехода к моей учебе и растерялся. — Я тогда пойду?

— Иди, конечно, — улыбнулся он. — А чтобы тебе было спокойнее… дача товарища Горбачева находится в другом месте, его размещением занимается другое ведомство, и я не мог ему что-то выделить или не выделить. Тот участок сейчас вообще пустует, первые жильцы заедут туда только в июле. Так что никакого выбора тебе делать бы не пришлось. Полежал бы с винтовкой несколько часов и вернулся без засечек на ложе. Снайпер…

Он резко развернулся, заложил руки за спину и направился к дому, оставив меня в сильном волнении. Но через два шага старик остановился, повернулся ко мне и спросил:

— Егор, ты читал сегодняшние газеты?

— Какие? — задал я совершенно дурацкий вопрос.

Газеты в этом времени были только советские.

— Например, «Правду»?

— Н-нет, — запнулся я, словно признавая, что совершил самый кошмарный проступок во всей вселенной. — На экзамен торопился… не успел.

— Плохо, — Михаил Сергеевич покачал головой. — Ознакомься, будь добр. Думаю, новости тебя порадуют…

Он снова развернулся и направился к двери на дачу.

Я постоял пару мгновений, усваивая информацию — и пошел в обратную сторону. Напоследок я ещё разок бросил взгляд на почти свою «Победу».

У метро я завернул к киоску «Союзпечати» и купил свежую «Правду». Эту газету Елизавета Петровна выписывала, как и более демократичный «Труд», а также «Смену», «Огонек» и «Роман-газету». Но утром я забыл достать прессу из почтового ящика, а потом меня захватил круговорот событий с концертами, экзаменами и комсомольцами, и было немного не до того..

Этот номер был таким же скучным, как и любой другой. На первой странице центральное место занимала статья про события в Политбюро ЦК КПСС; строго говоря, событий там не было, но на заметку журналистам хватило. Было что-то неудобоваримое под названием «Кино и время» — пространные рассуждения о роли кино в воспитании подрастающего поколения. Чуть больше места было отведено посланию XX съезду компартии Финляндии, а весь низ занимала статья «В обстановке дружбы и взаимопонимания» — своеобразный итог визита в СССР коммунистов из Северной Кореи.

Следующая страница была посвящена корейцам почти полностью, лишь справа угол был занят короткими, в одну строку, новостями из других стран. А вот над ними неведомый редактор разместил небольшую, на пяток строк, вставку, которая называлась просто: «Информация Политбюро ЦК КПСС». Мой глаз сначала зацепился за знакомую фамилию, потом я сумел преодолеть перечисление должностей, которое и было основным содержанием этой заметки, и добраться, наконец, до сути.

Суть оказалась такой, что мне захотелось выскочить из вагона метро и побежать обратно, чтобы узнать у Михаила Сергеевича, что всё это значит. Такого поворота событий я никак не ожидал.

Дело в том, что этой крохотулей «Правда» информировала своих читателей, что из состава Политбюро выведен Секретарь ЦК КПСС, Председатель Комиссии законодательных предложений Совета Союза Верховного Совета СССР Горбачев М.С.

В связи с переходом на другую работу.

Эта формулировка использовалась в Советском Союзе очень широко — особенно когда речь шла о лицах, действительно облеченных властью. Недоброй памяти Ежова, помнится, задвинули на какой-то незначительный наркомат, в одночасье лишив всего могущества, которое прилагалось к должности наркома внутренних дел. Потом, конечно, расстреляли, но сначала товарищ Ежов «перешел на другую работу».

Со временем такой переход перестал означать непременный подвал где-то на Лубянке и неразговорчивого чекиста с револьвером в чистой руке. Хрущев некоторое время пожил на пенсии после отставки; глава КГБ Семичастный и «комсомолец» Шелепин тоже остались живы, вылетев с постов, которые гарантировали серьезную долю власти в управлении государством. Были ещё какие-то примеры, но они у меня в памяти не задержались — я и про этих помнил лишь потому, что про «кукурузника» в наше время рассказывали очень часто, а двух других встречал в каком-то попаданческом романе, а потом поискал их биографии в интернетах[23].

Правда, в последние годы такая практика фактически сошла на нет. Члены Политбюро выходили из его состава только вперед ногами, устроив ту самую «гонку на лафетах». Гонка эта, кстати, ещё не закончилась, поскольку средний возраст кремлевских старцев был очень солидным; «мой» Михаил Сергеевич, которому явно было слегка за семьдесят, на их фоне казался моложавым живчиком.

Но Горбачев именно ушел, именно на другую работу, но не сам, а по желанию своих товарищей по Политбюро, и это что-то значило. Возможно, мои кураторы всерьез взялись за дело и — по моему совету — обеспечили себе небольшую фору во времени. Или сработали какие-то неведомые мне шпионские дела — зачинатель перестройки мог и в самом деле оказаться агентом ЦРУ или МИ-6. Но результат был един.

В общем, я лишь очень сильным волевым усилием удержался от того, чтобы и в самом деле поехать к товарищу Смиртюкову и потребовать у него отчета. Потом меня отпустило, и я вспомнил, что дела небожителей касаются меня в последнюю очередь, да и судьба самого Горбачева волновала меня мало. В принципе, мне больше стоило беспокоиться из-за того, что никакой перестройки теперь не случится или же она пройдет как-то не так, как в моей первой жизни. А это означало, что теперь я в том же положении, что и триста миллионов остальных советских граждан.