Третий период

ПРОЛОГ

Первая попытка рассказать о своей спортивной судьбе была сделана мною в 1972 году. Тогда я ушел из большого спорта.

Убедил меня «выступить» в не свойственном мне амплуа мой друг спортивный журналист Михаил Марин. Человек очень увлекающийся, он, если загорался какой-нибудь идеей, умел кого угодно убедить в необходимости ее осуществления.

– У тебя теперь будет время для размышлений, – в который уж раз затевал он разговор на эту тему. Начинал более или менее спокойно, а потом все больше и больше «заводился». – Подумай, напрягись, вспомни, как пришел в хоккей... Да про наше поколение, как мы спорт любили, как людьми становились только благодаря ему, никто толком и не написал! Нас никто не агитировал, не было ни баз, ни тренеров, ни инвентаря. Коньки палками прикручивали к валенкам – об этом же никто не знает! Ведь все своими руками делали! Для твоих же пацанов в спортивной школе знаешь как интересно будет!

У Марина все было с восклицательными знаками и все – интересно.

Потом он мне объяснял, как просто это сделать:

– Берешь магнитофон и записываешь на пленку свой рассказ, потом пленку переписываешь на бумагу – и готово!

Михаил вызвался мне помочь. И верно: «переписал» с пленки на бумагу мой рассказ о военном детстве, о первых конька и вообще – о первых моих жизненных впечатлениях. Эту главу – «Я родился в щитках» – читатель найдет в книжке.

И я понял тогда: «просто» – для каждого свое. Для меня стоять в воротах – шайбы ловить, для него – писать.

– Я так не могу, – сказал я ему, прочитав главу.

Миша, явно довольный, рассмеялся:

– Не морочь мне голову! – это было его любимое выражение. К тому же он действительно считал, что много лет я ему «морочил голову», то есть мало говорил, никак не объяснял свои поступки.

Мы с ним подолгу сидели то у меня, то у него дома. Записывали бесконечные эти разговоры на магнитофон. Миша дотошно расспрашивал обо всех подробностях, растолковывая, чего от меня ждут читатели, что им будет интереснее, какие моменты моей жизни – в хоккее и вне его – необходимо объяснить и осмыслить.

Но работа тренера детско-юношеской спортивной школы закрутила меня не хуже, чем прежние тренировки, сборы, игры, переезды. Дело для меня было новое, а я не люблю плохо работать. Время – все без остатка – уходило на ребят. При каждой нашей встрече Марин напоминал мне про книжку, как, не раздумал еще писать? А я ему в ответ, что не вижу, мол, обещанной помощи от автора идеи.

– Ладно, ладно, – говорил вечно спешащий куда-то, деловой «от и до» Марин, – дай мне зиму отработать, потом делай со мной что хочешь!

На исходе одной из таких горячих для него зим, «отработав» мировой лыжный чемпионат в Лахти, а затем зимнюю Спартакиаду народов СССР в Свердловске, возвратившись после долгого отсутствия домой, в Горький, Михаил скоропостижно скончался.

Нас, его друзей и знакомых, эта смерть потрясла. Брызжущий энергией и оптимизмом, в расцвете сил – ему не было еще сорока восьми, – полный творческих планов, не доделав многочисленных повседневных дел, любимый всеми...

Впрочем, нет – надо быть справедливым. Некоторые горьковские спортивные «деятели», наверное, вздохнули с облегчением: некому стало выносить сор из нашей «спортивной избы». Восемнадцать лет работая собственным корреспондентом газеты «Советский спорт» по Горьковской области и Поволжью регулярно выступая с острой критикой в адрес организаторов спортивной жизни, Марин явно не давал им спокойно жить. Его откровенно побаивались.

Но зато поддержка его была весомой. Меня, в частности, он не раз поддерживал в трудные моменты. И не только печатным словом, но и человеческим участием.

Это, к сожалению, осознаешь слишком поздно...

Как-то сама собой отодвинулась на задний план затея с книгой. Только память о Михаиле Марине да годы, пробежавшие вдруг с непостижимой скоростью, заставили меня вновь взяться за перо. Из всех доводов в пользу книжки мне теперь кажется особенно справедливым один: передать опыт нашего поколения сегодняшнему поколению юношества. Пусть не в практическом смысле – каждый ведь учится на собственных ошибках, но... Если мой откровенный рассказ хоть немного поможет нынешним ребятам ощутить дух той поры, дух нашего спортивного товарищества, я бы считал свою задачу выполненной.

Поскольку я начал с Марина, то расскажу немного об истории нашего знакомства. Лет двадцать писал он обо мне. Могли я думать, что придет время, когда буду писать о нем?..

Мы познакомились летом 1959 года, когда Михаил приехал на сбор «Торпедо», который проходил на Волге, под Васильсурском. Смотрю, появился на базе новый незнакомый человек – невысокий, быстрый, темные, коротко подстриженные волосы.

Смотрит очень внимательно. Когда затягивается сигаретой, чуть-чуть щурится. Разговаривая, все время жестикулирует, как будто руками тоже что-то объясняет. С начальством нашим в основном общается. Потом наш тренер Богинов и с нами его познакомил, корреспондент, говорит. Ну, мы и раньше видали корреспондентов. Думаем, как приехал, так и уедет.

На следующий день собрались на рыбалку. В день отдыха у нас была непременная рыбалка. Смотрим, и корреспондента Богинов берет в нашу лодку. Поплыли вверх по Суре, лазили там с бреднем по старицам, поймали рыбы немного и заторопились назад – дождь сильный начался. Когда причалили к берегу, я взял рюкзак с мокрым бреднем и говорю:

– Ну, я побежал.

Помню, Миша засомневался:

– С таким рюкзаком в эту гору не добежишь!

Гора была длиной метров триста пятьдесят. Ну, я ничего не сказал, подумал, что корреспондентам, конечно, может, и не добежать, а нам, спортсменам, – пустяки. И одним махом взбежал. Он потом и говорит:

– Ну, ты здорово с этим рюкзачищем! Молодец! Силен! – с каким-то простодушным восхищением сказал. И я подумал тогда, что вроде ничего парень, этот корреспондент.

Мне еще много раз приходилось видеть, как Марин, приезжая к нам на сборы или на тренировки, ведет себя так, как будто собирается просто пожить с нами. Как будто никакого дела, тем более срочного, у него нет. По-моему, он больше сам рассказывал, чем спрашивал нас. Во всяком случае не помню, чтобы он вытаскивал блокнот и что-нибудь записывал. Теперь-то я понимаю, что он правильно делал. Хотел сам увидеть и понять команду.

Он постоянно посещал наши игры – и в Горьком, и в Москве. Мы всегда его видели, хотя отчеты об играх не всегда писал он. То есть он приходил не только по обязанности, по служебной своей необходимости, но, как видно, по собственному желанию. И это было приятно. Этим он отличался от некоторых своих коллег. И еще отличался тем, что был, хоть это и не принято у журналистов, болельщиком нашей команды «Торпедо». Думаю, что есть и доля его участия в нашем «серебре» на чемпионате страны 1961 года. Своим пристальным и доброжелательным пером Марин, безусловно, как бы держал команду в определенном необходимом напряжении, не давал ей расслабиться. И когда, еще задолго до нашего триумфа – об этом я расскажу подробно, – он писал, что верит в команду, что уровень ее игры поднимается до самых высоких отметок, нас окрыляли такие слова. Вообще нам нравилось, как он писал о хоккее: честно, ничего не выдумывал. А это с журналистами случается. Им, наверное, кажется, что если что-то придумать, будет интереснее. Но мы над такими выдумками только смеемся. Ну и, конечно, перестаем таким журналистам верить. А если человеку не веришь, то и разговаривать с ним откровенно никогда не станешь. Ошибки – другое дело. Ошибиться может каждый. Как-то Миша написал про меня, что я отбил шайбу коньком из верхнего угла ворот. После я говорю ему, что, мол, так не бывает.

– Как не бывает? Я же видел! – запальчиво отвечает он.

Мы поспорили, каждый остался при своем мнении. Но я-то лучше знаю, как может, а как не может быть! Мы в те времена не ложились под шайбу. Третьяк начал первым ложиться.

Уже гораздо позже, когда мы подружились, я его часто поддразнивал этим «коньком из верхнего угла». «Миш, признайся, что для красного словца написал?» – говорил я ему. Он только отшучивался.

Вообще журналисты, пишущие о хоккее, мало интересуются мнением хоккеистов о той или иной игре. Они пишут о том, что видели сами, иногда предоставляют возможность высказаться тренеру. У полевых игроков, тем более у вратаря, интервью берут редко. Поэтому и я, помнится, считал, что мое дело – в воротах стоять, а для интервью есть тренеры, капитан команды, комсорг. Пусть они отвечают на вопросы журналистов. К тому же я и не очень-то любил распространяться об игре, играть – любил. А Миша, бывало, после игры столько тебе вопросов «накидает» – отвечать замучаешься. Это только в первое время он вопросов не задавал, а потом – годами – засыпал нас вопросами. Почему тут так сыграл? Как оцениваешь игру такого-то? Прав ли был в такой ситуации судья? Видел ли, как развертывалась комбинация? Как относишься к тому, к другому, пятому, десятому? Но ответить на все вопросы сразу после матча нелегко – надо отключиться, подумать, вспомнить все детали.

Нас, кстати, Богинов к этому приучал, чтобы мы после игры осмысливали ее ход, анализировали тактику-стратегию свою и соперника, понимали свои ошибки, ошибки партнеров по команде. Сейчас такую работу помогает вести видеомагнитофон. А тогда приходилось прокручивать игру только в воображении. Это была для нас дополнительная серьезная работа, которая, как я теперь понимаю, принесла хорошие плоды. Но тогда мы относились к ней, как бы получше выразиться... как школьники относятся к дополнительному уроку. Когда тренер заставляет – ладно еще, куда ни шло, проанализируем. Тем более что иной раз мы увлекались и это казавшееся нам порой скучным занятие становилось интересным. Ну а уж когда такой работой приходилось заниматься по воле корреспондента, хоть это был и Миша Марин, – тут мы допускали откровенную халтуру: скорее хотелось домой, отдохнуть от игры, поэтому ответы на вопросы носили, мягко выражаясь, формальный характер. Не знаю уж, кто из нас кого проучил, только однажды появляется в печати интервью Марина с Коноваленко, где почти на все вопросы корреспондента я отвечаю одним словом – «нормально». Помню, очень я на Мишу обиделся и довольно долго продолжал с ним разговаривать односложно. Из-за чего окончательно укрепилось обо мне мнение, что я неразговорчив, не люблю и не умею отвечать на вопросы. «Ладно, – думаю, – пусть будет так, главное для меня все-таки вратарское дело, а не репутация».

Позже, когда стал вратарем сборной команды страны, чемпионом мира и Олимпийских игр, я в полной мере ощутил ответственность за все сказанное мной корреспондентам. Старался, если видел с их стороны стремление меня понять, объяснить толково свое мнение.

Дело в том, что такое стремление – понять человека, – честно говоря, я встречал нечасто. А вот в Марине оно всегда было. Это точно. До смешного порой доходило. Михаил, чтобы лучше меня понять, сам становился, например, во вратарскую стойку и засекал время. Через несколько минут, с трудом разгибая спину и морщась, говорил:

– Черт тебя знает, как ты стоишь двадцать минут! Да ведь трижды по двадцать! Да ведь не только стоишь! Да еще нервное напряжение! Да еще «кирпичи» в тебя летят! Да-а, несладко тебе приходится.

Все это он проделывал не на полном серьезе, а как бы пародируя и меня, и себя. Все смеялись. Неплохо это у нег получалось – входить в чужой образ.

Уже потом, после его смерти, я как-то подумал, что, наверное, каждого своего героя он так же вот «примерял» к себе. И великого Евгения Гришина, в которого он был влюблен и который для меня был и остался образцом спортсмена. И олимпийских чемпионов, наших земляков: неудержимого и бескомпромиссного велогонщика Валерия Лихачева; надежного и преданного командного бойца, одиннадцатикратного чемпиона мира рапириста Германа Свешникова; биатлониста Николая Круглова, скромного и трудолюбивого... Миша мне как-то признался, что пульс у него был за сто пятьдесят, когда на его глазах Свешников вел решающий бой в финале чемпионата мира в Москве с французом Маньяном.

Говорят, что журналист должен быть объективным. Какая же объективность с таким пульсом! Марин, наверное, не умел быть объективным – он был очень субъективным и журналистом, и человеком. Но за это все мы его и любили.

И вот еще за что я уважал его: он был в «сборной» спортивных журналистов страны – газете «Советский спорт», но никогда не изменял родному «клубу» – городу Горькому, его спортивным заботам и спортивным героям. По-моему, человек должен жить и умереть на родной земле.

Со многими журналистами я был знаком, многие обо мне писали, многих я ценю за высокое профессиональное мастерство. Но второго такого, как Марин, больше не встречал. С ним я был откровенен, потому что он понимал меня. Ему первому давал интервью, возвращаясь с чемпионатов мира и Олимпийских игр. Но уж и он всегда встречал меня чуть ли не у трапа самолета с неизменным букетом и распростертыми объятиями.

В этой книжке читатель найдет несколько таких «горячих» – в номер! – наших с ним бесед. Мне кажется, в них хорошо сохранился дух тех волнений, которые тогда нас переполняли.

Два слова о заголовке. Миша как-то написал, что любит смотреть, как я в середине третьего периода еду от одних ворот к другим. Еду спокойно, неторопливо, как будто о чем-то размышляя...

Пусть так и будет. Жизнь ведь тоже можно условно поделить на периоды. Во всяком случае моя делится очень легко: до хоккея, в хоккее и после хоккея. Сейчас я как раз и переживаю этот третий период. Может быть, середину его. И я действительно пытаюсь анализировать два прошедших.