Третий Вавилон

3. СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЕ ТЕРРИТОРИИ

Вертолет пошел вниз, и молочные языки тумана проглотили его.

— Садимся наугад! — крикнул пилот.

— Хорошо!

Бьеклин повторил мне, не разжимая потных нечеловеческих зубов:

— Под вашу ответственность, сударь…

— Хорошо!

— Нет связи! — обернувшись, крикнул пилот.

Шасси неожиданно ударилось, и вертолет подпрыгнул, чуть не перевернувшись. Тряхнуло. Разлетелось лобовое стекло. Пилот приподнялся в кресле, будто готовясь выскочить, и упал обратно, оттянутый ремнями. Левая рука его безжизненно повисла вдоль тела. За стихающим шумом винта выстрелов не было слышно, но в каких-то сантиметрах от меня металл борта вдруг загнулся блистающими лохмотьями, образовав дыру, словно его продавили железным пальцем.

— Все из машины!

Я стукнулся пятками, отбежал и растянулся на взлетной полосе. Бетон был ровный, ноздреватый и влажный от утреннего холода. Ватные полосы тумана переливались над ним. Отчетливо пахло свежими, мелко нарезанными огурцами. Я невольно задержал дыхание. «Безумный Ганс» начинает пахнуть огурцами на стадии водяной очистки. Детоксикация. Кажется, в этом случае он уже совершенно безвреден. Или нет? Метрах в пятидесяти от меня копошилось нечто, напоминающее скопище гигантских ежей: из торчащих зазубренных иголок, ядовито шипя, выходил тяжелый пар, застилая собой округу. Это была система общей дегазации, сброшенная с воздуха. И, наверное, не одна. Теперь понятно, почему нет связи. «Безумный Ганс» поглощает радиоволны.

Полковник из Центра ХЗ с седыми висками, топорща погоны канадских ВВС, чертил карандашом по карте:

— Связи еще нет, но по данным на восемь утра пожар перекинулся в левую цепь, взорвалась батарея газгольдеров, поселок не задет. Облако отнесло на Север. Оно постепенно рассеивается. Метеорологическая обстановка благоприятная, но я бы советовал немного подождать…

— Опасности никакой?

— Опасности никакой.

— Тогда я лечу.

Полковник пожал плечами.

Приблизительная информация — это кошмар современного мира. Никто ничего не знает точно. На запястье у меня болталась кассета с пристегнутым противогазом. Я немного поколебался, но не стал ее надевать. Если я отравился, то уже отравился. Нейролептики впитываются моментально. Цокнула шальная пуля, ощербатив бетон. Наш вертолет нехотя задымил. По периметру аэродрома метались прожекторы, и нездоровые желтые мечи их коротко рубили туман. Ныряя под ними, перебегали и падали расплывчатые фигуры. Сыро тукали карабины. Было непонятно, кто стреляет и в кого стреляет. Разворачивался какой-то кровавый и бессмысленный хаос. В сообщении Нострадамуса ничего не говорилось об этом. Я боялся, что взорвутся бензобаки. Рядом со мной ничком лежал человек. Я перевернул его, — абсолютно незнакомое бледное неподвижное лицо с тонкими губами и орлиным носом. На синем хитоне, чуть ниже плеча, серебряно блеснули три полумесяца в окружении золотистых звезд. Это был не Бьеклин. Это был демиург. Судя по количеству нашивок — Демиург Девятого Круга, полностью посвященный, один из Великих Мастеров, член Верховной ложи, ардамант черной магии, повелитель духов, земное совершенство, наперсник тайных сил и прочая и прочая. Если я правильно определил чин. Я плохо разбираюсь в современной геральдике. Тут требовался специалист. Иератическая геральдика — это целая наука. Я только не понимал, как демиург (член Всемирной организации масонов и экстрасенсов) мог попасть на совершенно секретный военный полигон, затерянный среди чахлых пространств приполярной тундры.

Осторожная рука тронула меня за плечо, и Бьеклин сказал одними губами:

— Внимание!

В цепких пальцах его чернел пистолет.

От призрачных зданий аэропорта к нам бежали люди. Много людей. Я расстегнул кобуру под мышкой. Я искренне надеялся, что мне не придется стрелять. Я был здесь чужой и находился лишь по соглашению о совместном расследовании.

Весьма неопределенный статус.

Но стрелять не пришлось, все было гораздо серьезнее.

В вестибюле больницы прямо на полу, под разбитым окном, сидел человек в пижаме и, удовлетворенно морщась, вел щепотью поперек лица. Будто чесался. Лишь когда хлынула неожиданная темная кровь, я осознал, что он режет себя бритвой.

Главный врач ногой запахнул мешающую дверь:

— Встретимся на том свете, если только господь бог удосужится вновь создать наши растерзанные души. Честно говоря, я не представляю, из чего он будет их воссоздавать, — материала почти не осталось. Ну да господь бог умелец не из последних.

Он быстро перешагивал через расстеленные на полу матрацы.

— Значит, вы отказываетесь выполнить предписание правительства? — на ходу спросил Бьеклин, и вокруг его глаз, под тонкой кожей, собралось множество мелких костей, как у ископаемой рыбы.

— У меня всего два исправных вертолета, — ответил врач. — Полетят те, кого еще можно спасти. Ваш оператор будет отправлен с первой же колонной грузовиков, — все, что я могу обещать.

— Где начальник гарнизона? — сухо спросил Бьеклин.

— Убит.

— А его заместитель?

— Убит.

— Вы сорвали операцию чрезвычайной важности, — сказал Бьеклин. — Я отстраняю вас от должности, вы предстанете перед судом по обвинению в государственной измене.

Главный врач поймал за рукав черноволосого подростка, который, как мантию, волоча за собой халат, извлекал изо рта длинные тягучие слюни, — сильно оттянул ему оба нижних века и заглянул в красноватый мох под ними.

— Белки уже зеленеют, — пробормотал он. — Не будьте идиотами, господа. У меня здесь восемьсот человек, половина из них хлебнула газа. Им грозит сумасшествие. Если они узнают, кто вы и откуда, то вас расстреляют немедленно, без суда. Я даю вам двадцать минут для беседы с оператором. Потом отправляется первая походная колонна. Можете сопровождать его, если хотите. В сущности, он безнадежен, уже началась деформация психики, он больше не существует как личность. Кстати, я советую вам принять пару таблеток тиранина — для профилактики.

— А тирании помогает?

— Нет, — сказал врач.

Коридор был забит. Лежали в проходах. Мужчины и женщины ворочались, стонали, жевали бутерброды, спали, разговаривали, плакали, сидели оцепенев. В воздухе стоял плотный гомон. Чумазые ребятишки лазали через изломанные теснотой фигуры. Я смотрел вниз, стараясь не наступить кому-нибудь на руку. За два часа до нашего прибытия взорвалась вторая батарея газгольдеров и пламя погасить не удалось. Метеорологическая обстановка была совсем не такая, как об этом докладывал полковник. Ветер понес облако прямо на городок. Санитарная служба успела сбросить несколько ловушек с водяным паром, но их оказалось недостаточно. «Безумный Ганс», перекрутившись бечевой, пронзил казармы. Солдаты, как по тревоге, расхватали оружие. Сначала они обстреляли административный корпус, а потом, выкатив малокалиберную пушку, зажгли здание электростанции. Захваченный пленный бессвязно твердил о десанте ящероподобных марсиан в чешуе и с хвостами. Марсианами они, вероятно, считали всех штатских. Полчаса назад патрули автоматчиков начали методичное прочесывание улиц. Добровольцы из технического персонала завода пока сдерживают их. Хуже всего то, что солдаты отрезали подходы к зоне пожара, — огонь никто не тушит, под угрозой взрыва третья батарея газгольдеров. Тогда не спастись никому.

Я придвинул табуретку и сел у кровати, где на ослепительных простынях выделялось изможденное коричневое подергивающееся лицо.

— Когда он позвонил? — спросил я.

Оператор поднял руку с одеяла и беззвучно шевельнул губами.

— Это те, кого вы хотели видеть, — объяснил врач.

— Я умираю, доктор?

— Вы проживете еще лет двадцать, к несчастью, — сказал врач. — Я говорю правду. Лучше бы вам умереть, но вы будете жить еще очень долго.

Рука упала.

— Записывайте, — сказал оператор. — «Поезд шел среди желтых полей. Был август. Колыхалась трава. Человек в габардиновом костюме, держась за поручень, стоял на подножке и глядел в мутноватые отроги хребта: Богатырка тупым острием поднималась к небу, и упирал воздух безлесый покатый лоб Солдыря. — Какая жара, — сказал ему проводник. Человек кивнул. — Хлеба опять выгорят, — сказал проводник. Человек кивнул. — Сойдете в Болезино? — спросил его проводник. — Нет, здесь. — Станция через две минуты, — сказал проводник. — Мне не нужна станция. — Это как? — А вот как! — Человек легко спрыгнул с подножки в сухую шелестящую мимо траву. — Куда? — крикнул возмущенный проводник. Но человек уже поднялся и помахал вслед рукой. Трава доходила ему до колен, а густая небесная синь за его спиной стекала на верхушки гор…

— Записывайте, записывайте, — лихорадочно сказал оператор. — Его зовут Алекс… Алекзендр… не могу точно произнести…

— Он вам назвался? — быстро спросил я.

Бьеклин подался вперед.

— Нет.

— Откуда же вы его знаете?

— Знаю, — сказал оператор. — Директор говорил, что это очень важно…

Я оглянулся на врача. Тот пожал плечами. Это было безнадежно. На лбу у оператора выступили крупные соленые капли, он дышал редко и с трудом. Тем не менее, Бьеклин напряженно крутил верньеры на портативном диктофоне, проверяя запись. У меня возникло неприятное ощущение, что он вычерпывает из разговора колоссальное количество информации.

— Где сейчас директор? — поинтересовался он.

— Директор занят.

— Я спрашиваю: где сейчас директор?

— Директор вас не примет, — нехотя сказал врач. — Директор сейчас пишет докладную записку во Всемирную организацию здравоохранения; просит, чтобы, учитывая его прежние заслуги, ему бы выдавали бесплатно каждый день четыре ящика мороженого и две тысячи восемьсот шестьдесят один сахарный леденец. Именно так — две тысячи восемьсот шестьдесят один. Он все рассчитал, этого ему хватит.

Протяжный, леденящий кровь, голодный и жестокий, зимний волчий вой стремительно разодрал здание — ворвался в крохотную палату и дико заметался среди нас, будто в поисках жертвы.

Врач посмотрел на дверь.

— Это как раз директор. Наверное, ему отказали в просьбе… Заканчивайте допрос, господа, у меня больше нет для вас времени.

Тогда Бьеклин наклонился и прижал два расставленных углом пальца к мокрому лбу оператора.

Элементарный гипнопрессинг.

— На каком языке говорил Нострадамус? — очень внятно спросил он.

— На голландском, — сказал оператор.

— Вы уверены? — изумился я.

Бьеклин был поражен не меньше.

— Я голландец, — сказал оператор, теребя складки одеяла. — Записывайте, записывайте, пожалуйста… «Ангел Смерти… Си-нэл-ни-коф и Бе-ли-хат… Это пустыня: безжизненный песок, раскаленный воздух, белые отполированные ветрами кости… Войны не будет… Вскрывается королевский фланг, и перебрасываются обе ладьи. Двенадцать приговоров… Бе-ли-хат умер, Си-нэл-ни-коф покончил самоубийством… Черные выигрывают… Записывайте, записывайте!.. Войны не будет… Ангел Смерти: ладони мои полны горького праха… Схевенингенский вариант… Надо сделать еще один шаг… Один шаг… Один»…

Я поднялся и отошел к окну. Я не боялся что-либо пропустить, мой диктофон работал — ярко зеленела индикаторная нитка на пластинке корпуса. Я слушал назойливый, штопором впивающийся голос оператора и глядел, как внизу, из железных ворот больницы, выворачивает грузовик, словно живая клумба, накрытый беженцами. На подножках его, на кабине и просто на бортах кузова, свесив ноги, сидели люди в штатском с винтовками наперевес. Началась эвакуация. Этой колонне предстояло пройти шестьсот километров по раскисшей осенней тундре. Шестьсот километров — более суток непрерывной езды. Если их раньше не заметят с воздуха. Я посмотрел на часы. Я не мог терять целые сутки. Завтра меня ждали в «Храме Сатаны». Шварцвальд, у Остербрюгге. Им пришлось согласиться с тем, что я имею право присутствовать в качестве наблюдателя. Точно так же, как им пришлось согласиться, что я имею право произвести допрос оператора совместно с Бьеклином. Катастрофа в Климон-Бей — это третья международная акция Нострадамуса. Ноппенштадт, Филадельфия и теперь Климон-Бей. Интересно, как ему удалось позвонить сюда, через океан, из сломанного телефона-автомата на углу Зеленной и Маканина. Ему надо было пройти городскую станцию, затем союзную, потом международный контроль на МАТЭК, затем всю трансокеанскую линию и далее через Американский континентал выйти на местного абонента. Машинный зал вообще не соединяется с городом, только через коммутатор. Правда, можно подключиться непосредственно со спутника, но тогда следует признать, что Нострадамус способен контролировать системы космической связи. У нас еще будут неприятности с этой гипотезой. Я подумал, что не зря ко мне приставили Бьеклина и не зря полковник из Центра ХЗ разрешил лететь при неясной обстановке. Видимо, они рассматривают ситуацию как предельно критическую. И не зря была организована утечка информации в прессу, и не зря последнее время усиленно дебатируется вопрос о пришельцах со звезд, скрываемых от мировой общественности.

— Насколько я понял, было предупреждение об аварии, — сдавленно сказал врач.

— Тише, — ответил Бьеклин.

Мы шли по копошащемуся коридору.

— И это непохоже на бред, — сказал врач.

— Тише, — ответил Бьеклин.

— А магнитофонная запись дежурства уничтожена при пожаре…

— Обратитесь в госдепартамент. Я не уполномочен обсуждать с вами сугубо секретные сведения, — высокомерно сказал Бьеклин.

— Так это правда? — врач неожиданно повернулся и взял его за выпирающий кадык. — Вы ведь американец? Да? И база находится под эгидой правительства Соединенных Штатов? Да? Значит, испытание оружия в полевых условиях? Да? А мы для вас — подопытные кролики?!..

Он кричал и плакал одновременно.

— Пустите меня, — двигая плоскими костями лица, косясь на обожженные, перебинтованные, розово-лишайные, стриженые, бугорчатые головы, вдруг повернувшиеся к ним, прошипел Бьеклин. — Вы же знаете, что я не решаю такие вопросы…

— Ну и сволочи! — сказал врач. Вошел в кабинет и вытер блестящие злые глаза. — По-настоящему, вас следовало бы отдать сейчас этим людям, которых вы погубили, — сказал он. — Бог мне простит… Отправляйтесь с первой же колонной, чтобы больше вас здесь не было… Не вы решаете, вы не решаете, потому что решаете не вы, ибо решение всех решений есть решение самого себя…

Он отодрал руки от лица и испуганно посмотрел на них, а потом медленно, перед зеркалом, оттянул себе нижние веки. Я вдруг заметил, что белки глаз у него мутно-зеленые.

— А вы знаете, господа, откуда произошло название — «Безумный Ганс»? Изобретатель этого милого продукта Ханс-Иогель Моргентау сошел с ума, случайно вдохнув его. Вот откуда название…

— Успокойтесь, доктор, — холодно сказал Бьеклин, — возьмите себя в руки, примите таблетку тиранина…

— Я почему-то думал, что у меня еще есть время, — вяло сказал врач. — Идите вы к черту со своим тиранином. Бог мне простит…

Он отдернул штору на окне, раскрыл широкие рамы, втянул ноздрями мокрый белый туман, пахнущий свежими огурцами, забрался на подоконник и, прежде чем я успел вымолвить хоть слово, тряпичной куклой перевалился вниз.

— Ну и ну, — сказал Бьеклин, осторожно нагибаясь. — А вон, слышите? — вертолет. Наверное, за нами.

Я не стал смотреть. Все-таки это был четырнадцатый этаж.