Третьи дворы

Int

.

Странные они, эти голливудские режиссеры. Ей-богу, странные.

Этот вот Дуглас, который приехал снимать в Петербург совместное с русскими кино, всюду ходит со своей то ли дочерью, то ли женой – не поймешь, кто она ему, эта девочка. Вроде бы так по-отечески заботится, но нет-нет, да и бросит на нее совершенно красноречивый взгляд. А ведь старый уже мужик! Под семьдесят, с пузцом, седенький, в морщинах. Блестит своей фарфоровой улыбкой, на все вопросы отвечает «Файн!», а сам хищными своими глазенками везде шарит, шарит.

Русские актеры его невзлюбили сразу. Хотя он, вроде бы, ничего такого и не делает, и вежливый, и работает очень профессионально – а поди ж ты, не приняла русская душа иностранца. И эту его то ли жену, то ли дочку, то ли ручную собачку – тоже. Нет, ну она и правда как собачка – молчит все время, ни слова от нее не услышишь.

Высокая такая моделька-блондинка в разнообразных шарфиках и шалях, накрученных каждый день по-новому. В огромных солнечных очках – декоративная собачка и есть. Дрессированное животное.

Ваня сначала вообще на нее внимания не обращал – ему в новинку было сниматься у голливудского режиссера, да еще и в почти главной роли. Он старался изо всех сил, выдавал все, что умел, учил роль, работал над образом – не до собачки режиссерской ему было. Хоть и боевичок, а все ж – Голливуд! Вдруг – путевка в жизнь? Вдруг заметят да и пригласят еще? Как тут не стараться.

А тут подходит к нему наш российский, второй режиссер, Семен Сергеич, и говорит, мол, Вань, спасай. Кроме тебя, говорит, надежды ни на кого нет, ты у нас один в городе отлично ориентируешься, и при этом в запой не уйдешь и по бабам не сорвешься, да и по-английски пару слов знаешь. Выручай. Все равно у тебя по графику два дня съемок не будет – покажи Собачке нашего гостя заграничного колыбель революции. Расскажи, что знаешь. Как сможешь. А то заскучала собачка, Дугласу аж не работается из-за нее – вон кислая сидит какая, у него от такого лица отрыжка делается и процесс творческий стопорится.

Ваня посмотрел. И правда, сидит Собачка, согнулась коромыслом, ногой качает и лицо такое умирающее. Как будто вот прямо сейчас концы от скуки и отдаст, прямо здесь.

– Ладно, что уж, – пришлось ответить, – покажу, коль не шутите. Вы только предупредите ее хозя… в смысле, товарища режиссера, что я исключительно культурную программу обеспечу, чтоб не ревновал, значит, и с кинжалом меня потом не встречал.

На том и порешили. Семен Сергеич к Дугласу потрусил, что-то на ушко ему шепчет, уважительно присогнувшись, а Дуглас на Ивана глядит и знай кивает: файн, файн. Файн. Соглашается, значит.

А Ване даже интересно стало: что это за Собачка? Ведь с ней, поди, говорить-то можно? Вдруг расскажет, кто она да что? Да и вообще – она все время сидит в очках солнечных, даже в помещении, то в платок кутается, хотя не холодно, то в кепке какой-то. Можно будет хоть рассмотреть домашнее животное уважаемого Дугласа.

И тут эта собачка встает и к Ване идет, с СеменСергеичем. Хм, высокая, у Вани – 188, и она в своих кедиках ровно с него ростом получается. Без каблуков даже. Точно моделька, не иначе. В полумраке павильона, конечно, не видно, что там за красота под кепочкой да очками, но тут собачка открывает рот, и на Ваню находит столбняк: голос у Собачки глубокий, низкий, с хрипотцой. Блюзовый такой, как у Нины Симоне – Ваня очень уж Нину Симоне уважает, особенно «Май бэби джаст кеэ фо ми»… В один голос влюбиться можно, одним словом.

– My name’s Andrea, – говорит моделька и улыбается, протягивая руку. А Ваня даже все слова забыл от удивления – пожимает ладонь и молчит.

…странный он, этот русский мальчик. Хотя, какой он мальчик, ему уже, наверное, лет 25? Но все же русские – красивая нация. Который раз убеждаюсь. Кажется, ничего особенного – ну, брюнет, ну скулы мужественные, ну, брови широкие. А все вместе – выстреливает. И перед камерой он смотрится хорошо. Не гений, но однозначно талантлив. Даже слишком хорош для боевичка того пошиба, что Дуглас снимает с этими русскими. А сейчас вот – руку мою держит и молчит. Интересно, чего он так замер-то? Не думал, что я разговаривать умею? Вот ха-ха. Да нет, я в курсе, они между собой мне кости давно перемыли, я хотя и все время рядом с Дугласом, но слух у меня хороший. Все слышу. Они меня называют Собачкой Дугласа. Кто-то один назвал дочерью, кто-то другой – женой. Еще раз ха-ха. Интересно, этот Иван так и будет молчать? Или просто не знает, как обратиться ко мне – то ли жена, то ли дочь? Умрешь со смеху с этими русскими…

1.

Ваня поймал себя на том, что уже пару минут держит руку этой Андреа и молчит. А она улыбается так странно и смотрит на него выжидательно. Глаз не видно, но общее выражение лица – именно выжидательное. Думает, наверное, что у Вани ступор. Надо как-то разруливать ситуацию.

– Андреа, очень приятно… я Иван. Мне сказали, что ты хотела бы посмотреть наш город?

Ваня осторожно подбирал слова, стараясь вспомнить все правила английского с его безумными временами. Девушка кивнула и своим невероятно низким голосом (интересно, может, она и правда певица какая?) согласилась:

– Да, я бы с удовольствием прогулялась.

Они вышли на улицу. Съемка проходила во дворце князей Белосельских-Белозерских, в центре Невского, и они оказались на мостике через реку.

Девушка остановилась и достала сигареты.

– Куришь?

Иван с удовольствием составил компанию. Он никогда не видел девушку курящей, да и Дуглас, как любой американец, ратовал за здоровый образ жизни и всем читал нудные морали о вреде курения, поэтому увидеть его Собачку с сигаретой – это было пикантно.

– Не видел тебя курящей, – признался Ваня, и девушка вдруг ответила на русском языке, хотя и с сильным акцентом.

– Я не курю при Дугласе. Он начинает мне выносить мозг здоровым образом жизни. Лучше я потерплю, и покурю, пока он не видит.

– Откуда ты так хорошо знаешь русский? – поразился Иван.

Девушка усмехнулась.

– У меня есть немного русской крови. Мне было интересно выучить язык прадеда. Я на русских форумах часто сижу. Книги читаю, фильмы смотрю. Меня Дуг с собой потому и взял, что мне это интересно.

Они медленно пошли по Невскому.

Ваня исподтишка осматривал свою спутницу – то ли модель, то ли певицу. Голосом она была певица. Нет, ну настоящая певица соул – хрипловатый такой, низкий, богатый голос. Так и слышится это блюззз-зззовое «my baby just careeeee…» А фигурой – типичная топ-модель: высокая, худая, длинноногая, бедра узкие, плечи широкие. Осанка, правда, красивая, этого не отнять – так и видится юбка фламенко и веера в руке. Если бы не красивый голос и осанка – ничего бы в ней интересного не было. Правда, лицо рассмотреть трудно из-за кепки, очков и шарфа, намотанного до самых губ, но впереди еще два дня, на которые его абонировали, и Ваня успеет увидеть, что за красотку отхватил себе Дуглас.

– Ваня, я очень хочу есть. Давай зайдем в какое-нибудь кафе?

Она по-свойски с ним общалась, говорила по-русски легко, а он все никак не мог нащупать манеру поведения с ней. Молчал, как немой, хотя девочка, уже понятно, не из тех, с кем надо долго контакт налаживать.

Они зашли в небольшой японский ресторанчик на Невском, сели за столик у окна.

Перед ними тек со своей жизнью проспект, из-за туч периодически выглядывало солнце. Девушка сдернула с головы кепку, тряхнула головой и кинула в сумку очки.

Ваня в первый раз увидел, как она выглядит.

У нее были светлые, прямые, какого-то платинового оттенка волосы до плеч. И лицо – да, это было лицо модели.

Темные прямые брови (слишком широкие – русские девушки таких себе не "рисуют", но у нее натуральные, ей идет), длиннющие ресницы и светло-серые, русалочьи, порочные глаза. Удлиненные, как у кошки. Заманивает будто, заманивает морячков на верную погибель…

Ни грамма косметики.

И губы. «Губы, созданные для песен и поцелуев», как сказал один поэт, по имени Уайльд. Он именно про такие губы и говорил, наверное.

Что-то было в ней… странное. Если бы это можно было назвать изюминками, то девушка явно напоминала бы кекс, столько в ней сочеталось чего-то необъяснимого – и голос, и осанка, и эта экзотическая внешность, которую, казалось, не касалась рука визажиста со всеми новомодными загарами-пудрами-смоук-айз.

И взгляд этот, притворно-поверхностный, прозрачный, из-за цвета глаз ускользающий, ложно-расфокусированный, но оценивающий и испытующий… странный, очень странный. Слишком смелый. Или просто уверенный?…

– Надоело ходить в кепке, – пожаловалась она, небрежно лохматя затылок и нисколько не заботясь о прическе.

– А зачем тогда ходишь? – осторожно уточнил Иван. Девушка снова вытянула из пачки сигарету, прикурила, медленно и с удовольствием затянулась.

– Дуглас шифруется. Боится.

– А чего он боится?

– Ну как же, – девушка тихо рассмеялась, глядя на кончик сигареты – вдруг жене кто расскажет, что Дуглас меня за собой таскает. А она побежит развод оформлять, собственность и капиталы делить… Дуглас ведь из-за налогов все капиталы пополам поделил, а ну как теперь супруга разозлится и обратно не отдаст? А так… ходит непонятно кто в кепочке – и не разберешь, то ли очередной актер, то ли режиссер, то ли секретарь. То ли… собачка.

Ваня покраснел – слышала девочка их трепотню… Неловко вышло. Но кто же знал, что она знает русский….

– А меня, значит, не боишься? Я, значит, не стукну?

– А о чем ты можешь стукнуть? Разве ты меня узнал? – испытующе посмотрела на него девушка своими дымчатыми глазами.

– Нет… – растерянно покачал головой Иван, – не узнал… извини.

– Наоборот, даже хорошо, что не узнал, – расслабленно откинулась девушка на спинку стула, – я не думаю, что ты вообще про меня что-то знаешь.

Ваня поднял на нее глаза. Кто ж она такая, что Ваня ее узнать мог? Порноактриса, что ли? Иначе чего бы стесняться и бояться… а девушка смотрела на него в упор, курила и немного напряженно крутила в пальцах зажигалку.

Длинные пальцы, красивые.

Нет, странная она, очень странная. Другие девушки хотя бы какие-то колечки-браслетики носят. А у этой – ничего. Даже сережек, по-моему, никаких нет.

И не кокетничает почему-то. Хотя Иван-то уж себе цену знает, привык, что в его обществе девушки начинают флиртовать, хихикать, опускать глазки и вообще всячески проявлять признаки гендерного беспокойства. Любые девушки, любые. Даже те, которым больше пятидесяти – вот такая у Ивана мощная маскулинность. И не то, чтобы он этим гордился, нет. Может быть, только в ранней юности… Просто привык. Даже надоедать стала такая одинаковая и предсказуемая реакция.

А эта Андреа ведет себя совершенно нетипично – как будто у нее завязаны глаза, и Иванову сногсшибательную внешность она в упор не видит. Как будто Иван в принципе не имеет пола.

– А как ты поняла, что я тебя не знаю?

Андреа от души расхохоталась.

– Да ты послушал бы себя сейчас – и сразу бы понял, как! А что… в этом даже что-то есть. Пикантное. И смешное.

– Не люблю, когда меня держат за дурака, – обиделся Иван.

– Так кто ж виноват, что ты меня не узнал, – подмигнула девушка и примирительно положила ладонь на его руку: – Да ладно тебе, не бери в голову. Я просто Андреа. Просто – Андреа из штата Калифорния.

Странно – ну совершенно, совершенно не кокетничает с ним Андреа. Неужели настолько верна старику Дугласу? Или просто Иван не понравился?

– Ладно, проехали, – отыграл назад он, – я просто любопытный, а ты мое любопытство разожгла очень сильно.

Девушка опять хмыкнула и уткнулась в меню.

2.

После обеда они решили прокатиться на катере.

Они болтали о каких-то мелочах, но Ивану все время казалось, будто его спутница тщательно думает над каждым сказанным словом – может быть, сказывался языковой барьер, или просто девушка привыкла взвешивать сказанное, но даже в невинном трепе про город, реки и каналы все время чувствовались секундные паузы. Иван никак не мог понять, из-за чего они возникают, но они были.

В остальном же они весьма живо обсуждали все подряд.

Девушка действительно оказалась интересной. Она много знала из истории Петербурга, и иной раз Ивану приходилось слушать ее рассказы, хотя изначально гидом собирался быть он. Чувство юмора у Андреа тоже было на месте – немного не русское, конечно, но они смеялись от души, поддевая друг друга и развлекаясь какими-то комментариями увиденного.

Прогулочный кораблик, на который они сели, вез их под мостами по каналам. Они даже не слушали унылый голос экскурсовода, смеясь, разговаривая и делясь впечатлениями.

– Мы въезжаем под знаменитый Поцелуев мост, – прогнусавила экскурсовод, – по традиции молодожены, проплывая под этим мостом, должны поцеловать друг друга, чтобы их жизнь была счастливой.

Андреа что-то говорила в этот момент, а Иван вдруг подумал о том, что ему хочется ее поцеловать. Очень хочется. До одури. Ну и что, что она Дугласовская? Дуглас не узнает. Что-то подсказывало Ивану, что девушка не будет сильно против. Когда низкие темные своды моста поглотили их кораблик целиком, Иван решительно обнял девушку и поцеловал в губы, прервав ее монолог.

Она не отстранилась, наоборот, ответила на поцелуй, обняла его тоже, прижалась. Ивану показалось, что раньше он не целовался вообще – ощущения были совершенно другие, острые, новые, яркие. Катерок выплыл на свет, и Андреа отстранилась, отвернувшись.

– Это был Поцелуев мост, – оправдался Иван, – можно было… ну… целоваться… извини.

– Это ты меня извини, – вдруг ответила Андреа немного виновато, – зря я… надо было сразу сказать тебе.

– О чем? – насторожился Иван.

– Ну, ты посмотри на меня, – Андреа повернулась к нему, глядя в упор своими странными глазами и как-то отчаянно повторила: – Посмотри на меня.

– Смотрю, – оторопело кивнул Иван и честно изучил девушку. Она нахмурилась, и на ее скулах заиграли желваки.

– Ну?…

– Что – ну? Что я должен видеть?

– Ох ты, черт… Ваня… ну я же мужчина. Андре Митчелл, муза Арьена, лицо модного дома Арьен.

Иван отшатнулся в сторону и резко выдохнул: ему показалось, что его ударили под дых. Изюминки? Кекс, черт его дери! Твердые скулы. Широкие брови. Отсутствие груди. Ноль макияжа и маникюра. Это – мужчина. Черт возьми, какой же это красивый мужчина! Женственный.

Хотя… да, вот то странное, что никак не мог объяснить Иван: фигура была не модельной женской. Она была просто мужской. Стройной, худощавой даже, но – мужской, с узкими бедрами, длинными ногами. И брови у него – мужские. И скулы. И взгляд этот, без кокетства – не смотрят так женщины, не смотрят… теперь понятно, почему Дуглас заставлял носить Андре кепочки и очки – это не просто любовница. Это – любовник. Да еще и известный.

Андре молчал, глядя куда-то поверх воды канала, по которому они проплывали. Ветер трепал его светлые волосы, речной трамвайчик успокаивающе качало на воде, а Иван не знал, что делать – то ли обернуть все в шутку, то ли сделать вид, что смертельно обижен тем, что его так разыграли.

– Ты очень обиделся? – Андре, наконец, повернулся и заглянул ему в глаза.

Иван заставил себя улыбнуться.

– Нет. Кто ж виноват, что я не узнал музу Арьена.

– Мне Дуглас сказал, чтобы я ни в коем случае не снимал очки, – виновато признался Андре, – и чтобы я не говорил тебе, кто я такой. Но мне стало так смешно, когда ты меня за девушку принял… помнишь, я в кафе кепку снял? Подумал: ну, сейчас поймет. А ты не понял… я подумал, что и не буду говорить…

Андре замолчал и принялся искать в карманах сигареты. Нашел, закурил, выдохнул дым через тонкие ноздри.

Они в молчании дослушали экскурсовода, доехали до причала и снова вышли на Невский.

– Ну, куда теперь? – нарушил молчание Иван, поглубже засовывая руки в карманы. Его спутник пожал плечами и снова вытащил сигарету. Они медленно пошли к Дворцовой площади.

– Ты ужасно много куришь, – машинально отметил Иван, – даже больше, чем я.

– Ну что поделать, вредная привычка.

– Ты проголодалась… то есть… прости… проголодался?

Андре хмыкнул:

– Нет, но от кофе я бы не отказался. Если ты хочешь есть, мы можем посидеть в кофейне и что-нибудь перегрызть.

– Перекусить, – поправил Иван и толкнул дверь кофейни, – давай зайдем, погреемся. Ветер сегодня с залива, я замерз.

Они сели у огромного окна, Иван заказал кофе.

– Ну ладно, и правда, что мы молчим, как неродные, – вдруг зло сказал он, – Давай начинать все сначала. Ты – Андре, я – Иван, мы вышли гулять по Петербургу, колыбели революции, родине твоего пра-прапредка. На кораблике мы уже поплавали. Теперь, может быть, ты хочешь зайти в Эрмитаж? Ты был в Эрмитаже?

– Нет, не был, – зябко повел плечами Андре, – я очень бы хотел, но на улице действительно прохладно, трудно гулять без перерыва. Вряд ли я готов сейчас пройти полгорода, чтобы попасть в Эрмитаж.

– Можно забегать в кофейни периодически. По большому счету, в Петербурге это самый удачный вариант прогулок – гулять и греться. Гулять – и греться. По очереди.

– Я вообще не ожидал, что здесь в апреле так холодно, – поежился парень, – я легкомысленно оставил все теплые вещи дома.

– В отеле, ты имеешь в виду?

– Нет, в Лос-Анджелесе. Поэтому я здесь одеваюсь по принципу капусты. Футболка, сверху – еще одна, шарф до ушей, куртка… и все равно мерзну. У меня вещи все легкие. Покупать что-то теплое не хочется, все равно через три дня уезжать, да и из павильонов я не выходил до сегодняшнего дня…

– Ты уже уезжаешь? Один, без Дугласа? У нас вроде съемки еще не закончились…

Принесли кофе, и Иван про себя поблагодарил всех святых, радуясь, что снова завязался хотя бы какой-то разговор, пусть и не такой живой, как до поцелуя, но все же. Андре задумчиво помешивал трубочкой латте.

– Да, один. У меня показ в Нью-Йорке. Дуглас, понятное дело, остается здесь. Он говорит, что у вас еще как минимум недели на две все затянется.

– Как же он тебя отпускает?… – усмехнулся Иван, и Андре вскинул на него свои светлые глаза. Заманивает морячков русалка на верную погибель, заманива… тьфу. То есть, конечно, уже не русалка.

– Думаю, что ты опять ошибаешься. Ты сегодня часто ошибаешься, заметил? Но этой тайны Дугласа я тебе раскрывать не буду, извини.

Иван смутился. Кажется, он вообще сегодня ничего не понимает…

– Но ты же говорил, что Дуглас прячет тебя от жены?

– Говорил. Прячет, да. Но вовсе не из-за того, о чем ты подумал. Впрочем, ты не одинок в своем заблуждении – примерно 99,9% думают так же, как и ты. Но вы все неправы. А Дуглас очень любит свою жену.

Они снова помолчали. Ивану надоело ходить вокруг да около – в конце концов, что он мучится? Через три дня этот парень уедет на свои показы, а он, Иван, останется здесь, среди своих друзей-знакомых-любовниц-коллег-и бог знает кого еще. Почему бы и не спросить?

– Значит, ты не гей?

Андре смотрел в окно, вертя в руках трубочку. Казалось, толпа на Невском полностью поглотила его внимание, и когда Иван уже собрался было повторить свой вопрос, парень растянул в улыбке губы.

– А разве для тебя это имеет какое-то значение? Ну ок, я гей. Но к Дугласу это не имеет отношения. Твой интерес удовлетворен?

– Вполне, – Иван уткнулся в кофе, ощущая себя немного неловко.

– А расскажи мне о себе теперь? Что тебе нравится?

– Зачем тебе это? – Иван откинулся на спинку диванчика, – Ты уедешь через три дня, а через четыре забудешь и Петербург, и меня вместе с ним. Нет, послушай, мне не лень произнести монолог о себе, таком чудесном и прекрасном, но… зачем? Не очень люблю говорить бессмысленные вещи…

– Ваня, ты сам себе противоречишь. Если ты чудесный и прекрасный, то как же я могу про тебя забыть? – Андре рассмеялся и примирительно положил руку мужчине на запястье, но тут же отдернул руку и сцепил пальцы в замочек перед собой на столе, – Не напрягайся ты так… я не собираюсь к тебе приставать.

– Ты меня неправильно понял!

– Все я понял правильно. Ты меня поцеловал, я тебе ответил, и ты теперь думаешь, что я планирую затащить тебя в постель. А я не планирую, Ваня. Далеко не все модели – безмозглые поблядушки, по крайней мере, я к таким не отношусь. И если я гей – это не значит, что мой мозг расположен ниже пояса. Давай мы действительно сейчас разойдемся по домам, и забудем сегодняшнюю прогулку. Без обид. Идет?

– Нет, – Иван сам на себя разозлился, – Нахрена ты все переворачиваешь с ног на голову? Я не хочу, чтобы мы сейчас расходились по домам. Я не хочу забывать сегодняшнюю прогулку. Я не злюсь и не обижаюсь, просто… ну не понимаю я, что за шлея мне под хвост попала!

– Кто? Куда? – испугался Андре.

– Мммм… неважно. Это значит, что я не понимаю, что происходит.

Они молча допили кофе, расплатились и вышли на улицу.

Невский продувался насквозь, холодный ветер тут же пронизал их легкие куртки, и они синхронно застучали зубами.

– Я и сам сегодня очень легко одет, – поделился Иван, – я же не собирался долго по улице ходить. Дурак такой – два года живу в Петербурге, и до сих пор не могу привыкнуть, что если утром выглядывало солнце, то это не значит, что днем не будет мороза.

– А ты не здесь родился?

– Нет. Я из маленького городка под Москвой. И учился в Москве. Но там не нашлось для меня работы – я не слишком хорош оказался для Москвы… А здесь меня пригрели в театре. Здесь люди лучше, не такие безжалостные. Помогут и словом, и делом… Один старый актер взял меня под крыло, знаешь. Вместо отца со мной нянчился. Сопли вытирал. Научил немножко ремеслу… да и жизни, наверное. Как он меня ругал, когда я не сдерживал эмоции в жизни – и зажимался на сцене! Страшными словами! Ты, говорил, актер, а не грузчик! Ты должен уметь управлять собой! Ух, как он мучился со мной! Он умер полгода назад… А я так и работаю здесь. Не хочу уезжать.

– А я родился в Лонг Бич. Это тоже пригород. У нас там был порт и океан. И все время тепло… правда, моя мать ненавидела этот город, и как только окончила школу, переехала в Лос-Анджелес… но я остался жить с бабкой. Моя бабушка была еще совсем молодой, когда я родился. Мне было там хорошо… лучше, чем с матерью в Лос-Анджелесе..

– Ты все это время жил с бабушкой?

– Нет, я в десять лет переехал к матери. Бабушка серьезно заболела, инсульт – и мать сдала ее в интернат. Нечто вроде лечебницы с постоянным проживанием. За государственный счет. Продала бабушкин домик и… в общем, промотала все деньги очень быстро. У моей матери ни цента не задерживалось дольше, чем на один день. Сначала бездарная актриска в варьете, потом дешевая проститутка, а потом умерла от передоза в 32. Мне было 17.

– А как же ты?

– А что я? Я сначала учился в школе. Мать в то время уже начала потихоньку приторговывать собой, и дома все время были ее мужики. Я им мешал. Забегал иногда домой… Если мать была под кайфом, она любила весь мир. Могла дать мне десятку-другую, «на конфеты». Мне хватало на пару недель. Если расщедрится – то и на три. А потом… потом мне повезло.

Он замолчал и отвернулся, передернув плечами. Сделал вид, что рассматривает скульптуры коней на мостике, по которому они проходили.

– А сколько тебе сейчас? – Иван интуитивно перевел тему, уловив, что парень подробности обсуждать не хочет.

– Двадцать шесть.

– Я думал, не больше двадцати, – улыбнулся Иван, – мне двадцать пять, кстати. Только у меня было совсем другое детство… у меня была бабушка, мама… они меня любили, да так, что мне дышать было тяжело. Я лет до двенадцати ходил с бабушкой за ручку – в школу, из школы, гулять, в спортивный кружок… меня во дворе дразнили из-за этого ужасно. Как только не называли! Но мне было стыдно говорить бабушке, чтобы она перестала всюду со мной ходить. Она была очень хорошая… я ее любил сильно. И не говорил. А потом она умерла, я стал везде ходить один, меня перестали дразнить… я стал жутко драчливым, жутко. Как с цепи сорвался – был тихоней, а стал разбойником. Мама меня все время пыталась воспитывать, грызла, грызла, все бестолку. Но однажды мне разбили нос, так сильно, что пришлось накладывать швы… вот тут слегка горбинка теперь, видишь? И после этого я успокоился. Взялся за голову, начал учиться, поступил в институт… а потом как-то так оказалось, что в Москве для меня нет работы. Нигде! Я первые полгода по театрам бегал, потом пытался на киностудиях пристроиться, в рекламы – куда угодно. И не получалось. И вот на студии, после неудачного просмотра, я в буфете оказался за одним столиком с Павлом Петровичем – это вот тот самый мой учитель. Актер. Он тогда уже крепко пил, но снимался много – очень уж хороший был актер. Разговорились мы с ним. Он и предложил – давай, говорит, дуй в Питер. Помогу, чем смогу. И помог, видишь… жаль только, так и не бросил пить. Иначе бы еще лет десять мог бы играть…

Андре сочувственно хлопнул замолчавшего мужчину по плечу, и Иван снова невольно отшатнулся. Парень остановился.

– Ваня, прости, но я не могу так общаться. Тебя смущает, что я не просто мужчина, а гей, да? Ты боишься, что я во все вкладываю не тот смысл? Комплименты тебе делаю, дотрагиваюсь, да?

Иван молчал, но оба они понимали, что означает это молчание.

– Так вот, Ваня. Это исключительно твоя придумка. Ты сам себе это придумал. Я не вкладываю никакой смысл ни во что, понимаешь? У меня даже мысли такой нет. И знаешь, что мне не нравится в русских? Вы слишком сложные, – Андре, не дождавшись ответа, медленно двинулся дальше, глядя себе под ноги, – Вы сами для себя придумываете что-то, усложняете, драматизируете. Сами не понимаете, чего хотите… Я так не люблю. Я люблю, когда в мои слова не вкладывают дополнительных смыслов. Когда я могу совершенно спокойно хлопнуть тебя по плечу и не думать, правильно ты это понял или неправильно – потому, что я ПРОСТО хлопнул тебя по плечу. Без подтекста. Понимаешь? Я просто – общаюсь. Я не хочу думать над каждым словом, когда говорю с тобой. Я не хочу ограничивать свои жесты, не хочу тридцать раз просчитывать каждое движение только потому, что ты можешь его не так понять. Если я хочу затащить кого-то в постель, я этого не скрываю, не прячу смысл между строк, я просто подхожу и это делаю. А если я просто общаюсь, просто хожу и просто разговариваю, зачем меня в чем-то подозревать? Нет, так не пойдет. Если для тебя это сложно, то лучше я пойду в отель. Понимаешь, Ваня…

Он замолчал, словно размышляя, говорить ему дальше или нет. Брови нахмурились, губы сжались, и Ивану опять мучительно захотелось его обнять. Вот просто взять и обнять, несмотря на то, что он – мужчина. Слишком уж красивы были его губы, его глаза, его нахмуренные брови, его опущенные ресницы, его тонкая фигурка – хоть убей, не видел в нем Иван мужчину, а видел ту самую интересную ему девушку Андреа – но усилием воли прогнал свое желание, и просто шел рядом, ожидая продолжения.

– Понимаешь… ты мне нравишься. Очень. Но я не буду ничего делать, Ваня. Тебе просто понравилась девушка Андреа, вот и все. Но ее не существует. Существует обычный парень. Несмотря на то, что я гей, я не жру младенцев по утрам, не ношу боа и латексный купальник, и не мечтаю завалить в кровать каждого проходящего мимо мужика. Это все – стереотипы. И мне жаль, что они осели у тебя в голове. А я хочу просто с тобой общаться. Я не люблю играть в попугая и повторять по сто раз: не ищи в моих словах и поступках ничего, там нет ни попыток кокетничать, ни завуалированных предложений. Если ты способен перестать мыслить штампами и ожидать от меня каких-то манерностей – пошли гулять дальше.

Иван молча кивнул. Какое-то время они напряженно смотрели под ноги, но затем Андре отвлекся, восторженно покрутил головой по сторонам, осмотрел понравившиеся виды, и, наконец, не выдержал:

– Ваня, если ты сейчас же не сфотографируешь меня на фоне вот этого храма, я умру! Пожалуйста, ну пожалуйста!

Иван легко согласился, и вскоре Андре позировал ему у каждого мало-мальски симпатичного места.

Ване доставляло огромное удовольствие фотографировать Андре. Проявилась профессия парня: он действительно умел работать моделью. Он интуитивно находил свет, выгодные ракурсы, умел придать своему худощавому телу интересные и необычные позы. Изломанные линии, акцент на лице, на глазах, на губах – нет, даже на экране айфона получались великолепные фотографии, вполне способные попасть на страницы самых лучших фэшн-журналов.

Иван наслаждался, ощутив себя фотографом. Муза Арьена позировала для него, для его кадров, подчинялась его замечаниям и подсказкам!

– Ваня, да у тебя талант! – ахнул Андре, листая сделанные фотографии, – ты никогда не пробовал фотографировать на хорошей технике? Ты посмотри, как ты отлично взял композицию! Ты посмотри, как удачно ты расположил меня в кадре! Нет, это же талант, талант, Ваня!

Иван смущенно улыбался. Ему всегда нравилось фотографировать, и он действительно не раз задумывался – может, стоит попробовать заняться этим посерьезнее? Купить хорошую технику, сделать фотографии… и что потом? Дальше его фантазии не хватало. Что делать дальше? Отправлять фотографии в журналы? Смешно. Парень с улицы, без специального образования, придет в журнал, и просто скажет – посмотрите мои работы? Да и в какие журналы он мог бы так прийти? Приходилось останавливать полет своих фантазий ровно на этом месте. Но Андре сейчас так увлеченно смотрел его фотографии и так искренне хвалил, что мужчина не выдержал.

– Я пробовал. Только… только это ведь никому не нужно. Никому не интересно. Профессионалов и так много, а в какой индустрии я мог бы работать? Снимать спектакли? Театральные фотографы прозябают в нищете, мне ли не знать… поэтому я оставил фотографию для себя. Для хобби.

– Ой, брось, – отмахнулся Андре, продолжая листать отснятые картинки, – скажешь тоже – хобби… ты не представляешь, как часто мне приходится часами стоять на сессии и мучиться из-за кривых рук «профессиональных» фотографов! Ты не представляешь, как можно изуродовать мое лицо, хотя оно абсолютно нейтрально, как белый лист. У тебя я пропорциональный получаюсь – а некоторые фотографы начинают проявлять «стиль», снимать меня то снизу, то сверху, и в итоге я то сперматозоидом предстаю, то жирафом с маленькой головой. Нет, не спорь, тебе обязательно надо развивать это мастерство.

– Для чего? Куда мне его применять? – скептически усмехнулся Иван, – это же Россия, Андре. Здесь нет fashion-индустрии, здесь для таких, как я, дорога даже в шоу-бизнес закрыта по причине отсутствия богатых родителей.

– Но почему обязательно здесь? – Андре прикусил губу и постучал пальцем по телефону, – с такими работами тебе можно запросто войти в НАШУ индустрию, понимаешь? Не здесь. А в Лос-Анджелесе, например. В Нью-Йорке. Да где угодно!

Иван хмыкнул.

– Не думаю. Ты забываешь, что я бедный актер. И у меня плотное расписание съемок и репетиций – иначе я просто не прокормлюсь. У меня нет возможности ездить за границу и пробовать, Андре. Мне надо работать с утра до вечера. Вот и все…

Парень задумался, покусывая губу.

– Разве ты не слышал эту фразу: «не бывает безвыходных ситуаций»? – наконец спросил он, – ты просто пока не видишь выхода. Но он наверняка есть. Сфотографируй меня у этого фонтанчика.

Иван понял, что разговор окончен, и он со своим русским пессимизмом немножко перегнул палку. Надо было делать вид, что он стремится к своей мечте. Рвется вперед. Борется. А он сразу признался, что сложил лапки и ничего не собирается делать… Наверное, для воспитанного в условиях американского оптимизма Андре это действительно звучит, как пораженческие настроения и нежелание как-то менять свою жизнь к лучшему. Прозябание в своем болоте.

Но что Иван мог поделать, если правда вырвалась у него сама по себе? Мужчина окончательно расстроился: теперь парень думает о нем, как о слабаке и нытике. И так не самым красивым образом строилось общение с самого утра – сначала полез целоваться, потом начал изображать из себя недотрогу… а теперь еще и нытиком оказался. Совсем чудесный характер вырисовывается.

Иван вздохнул и снова нацелился айфоном на застывшего у фонтана Андре. Вероятно, это и есть его судьба – фотографировать на телефон всемирно известную модель, и жить при этом впроголодь на съемных квартирах в третьем дворе.

Когда мужчина собрался запечатлеть Андре в очередной раз – у здания Гостиного двора – айфон завибрировал, и на экранчике появилась фотография Дугласа. «Father», высветилось на дисплее, и Иван чуть было не выронил телефон. Дуглас – отец Андре? Или это такое просто… интимное прозвище?

– Телефон… – наконец сообразил сказать Иван, и парень подбежал к нему, выхватывая аппарат.

– Hi, dad, – выдохнул он в трубку. Мужчина вежливо отошел в сторону, чтобы не показывать заинтересованности в разговоре.

А послушать, конечно, очень хотелось… интересно, как они общаются? Как взрослый сын с отцом? Или это все-таки любовник? О чем они так долго разговаривают?

– Ну вот, Дуглас согласен, – Андре возник сбоку и похлопал Ивана по плечу, привлекая его внимание.

– Согласен на что? – не понял мужчина.

– На твою поездку в Нью-Йорк со мной, – как о чем-то давно решенном ответил Андре, – на показ Джерматти. Я официально дам тебе разрешение на публикацию моих фотографий, и ты сделаешь прекрасное портфолио. Любой модный журнал с радостью его купит, и ты получишь немного денег. Разве я плохо придумал, а?

Иван опешил.

– Но я… я никогда не фотографировал показы!

– Зато я вижу, как ты фотографируешь меня телефоном, – повел плечами Андре, – и мне этого достаточно. У тебя есть нормальная камера? А, неважно, разберемся.

Андре легкомысленно махнул рукой и снова сунул Ивану телефон.

Иван машинально нажимал на кнопочку и никак не мог прийти в себя. Его судьбу за одну секунду решил совершенно ему незнакомый мальчик? Парень. Ну, ладно, мужчина (хотя Иван никак не мог себя заставить себя думать об Андре, как о мужчине). Да, он модель, и он захотел помочь. Но почему? Как все это представляется ему? Нет, это невозможно, это просто безумие – а он почему-то молчит.

– Андре, – Иван наконец опустил телефон и подошел к парню, – пожалуйста, послушай. Мне кажется, то, что ты задумал – невыполнимо.

– Почему? – лениво протянул парень, вытягивая шею и пытаясь рассмотреть показавшуюся перспективу Казанского собора, – что нереального?

– У меня съемки…

– …Дуглас тебя отпускает на время показа.

– …репетиции в театре, спектакли…

– …наш менеджер договорится.

– … у меня нет визы…

– Ммм… менеджер решит этот вопрос. Надо только не забыть ему об этом сказать. Не думаю, что с этим будут проблемы.

Андре нарочно ускорил шаг, опережая мужчину на пару шагов, отворачиваясь и делая вид, что изучает колонны – он явно не желал слушать Ивановы отмазки.

А мужчина вдруг поймал себя на том, что действительно ищет повод НЕ ехать. НЕ менять ничего. НЕ пробовать. Ему дан уникальный шанс – а он начинает сопротивляться!

Да что это с ним, черт побери? Неужели же он не воспользуется таким стечением обстоятельств? Неужели не попробует? Что он теряет? Театрик, в котором он далеко не ведущий актер? Или съемную квартирку в третьем дворе?

Истинное Петербургское явление – второй, третий двор… С улицы входишь в первый двор-колодец, затем из него – через арку – во второй… третий… окруженная с четырех сторон домами западня. Чем дальше двор, тем дешевле квартиры, тем хуже дом. Во дворе всегда сыро, не высыхают лужи, почти не бывает солнца. В парадных пахнет плесенью. Отвратительные зассанные лестницы, обшарпанные двери, мрачные квартиры, окна которых выходят с одной стороны в глубокий колодец двора, с другой – в точно такой же колодец. Вот уж и правда, было бы что терять…

Если он не попробует сейчас – его ждет судьба Павла Петровича. Он всю жизнь будет играть в театре за копейки, иногда подрабатывая в кино, наскребет денег на убогую квартирку в таком же третьем дворе, и закончит жизнь в обнимку с бутылкой в полной нищете. Он не сможет стать великим актером. Он не сможет даже стать КАССОВЫМ актером: его типаж супергероя мало кому интересен на нашем мыльно-сериальном телевидении – таких слишком, слишком много. Так что же он сопротивляется? Показ Джерматти, мамочки мои! Нью-Йорк! И – он, фотографирующий Андре Митчелла!

– Спасибо, – негромко сказал он спине Андре. Парень слегка повернул голову, и Иван увидел его улыбающиеся губы.

– Брось, – с уже знакомой легкостью отмахнулся Андре, – мне-то за что? Дугласу лучше спасибо скажешь, он сентиментальный, любит такие сцены.

– Скажу, – пообещал Иван. Андре усмехнулся и кивнул головой на кафе, меняя тему:

– Зайдем? Прохладно все же… к тому же, я хочу выбрать одну из фотографий в инстаграм.

– Не боишься, что одолеют поклонники?

– Не боюсь. Они любят меня издалека, – с усмешкой ответил Андре, – восхищаются внешностью, фотографиями, работой, подиумом, искусством одеваться, делать мейк-ап… а на самом деле я им нужен только, чтобы сфотографироваться рядом. Автограф взять…

Они вошли в кофейню и сели у окна. Народу было немного, пахло кофе и свежими пирожками. Иван не ожидал развития неприятной, как он считал, для парня темы и очень удивился, когда Андре все же продолжил.

– …Я же фрик. Андрогин. Ни то, ни се. Точнее, и девочка, и мальчик – внешность девочки, тело мальчика. Геи не любят девочек. А нормальные мужчины не любят мальчиков. Вот и получается, что я не нужен ни тем, ни другим. Мной можно восхищаться только на расстоянии. Ах, какой у Вас мейк-ап! Ах, какое лицо! Ах, какая прелесть! А что дальше? Ничего ровным счетом. Повосхищались и пошли домой, любить своих Джонов и Джейн. А я так и остался со своим мейк-апом и лицом в одиночестве ужинать пиццей.

– Никогда не думал, что у такой звезды, как ты, могут быть проблемы с любовью, – смущенно признался Иван, – я думал, что ее как раз переизбыток.

– Переизбыток у меня совсем другого, Ваня. Внимания. Но это шакальное внимание. Роются в моем грязном белье. Подсматривают в замочные скважины, хватают за руки, преследуют с фотоаппаратами – все это есть, конечно. Набиваются в друзья, пытаются жить за мой счет, пытаются сами пробраться в звездный мир, стать звездой только благодаря знакомству со мной, написать что-то вроде шантажирующих мемуаров «Одна ночь с Андре Митчеллом, или как я трахал звезду» – что-то такое. Понимаешь? Вот этого всего – в изобилии. А просто, без корысти, без задних мыслей и целей – нет, не хотят. Или не могут… ведь действительно, трудно понять, кто бы мог меня полюбить – гей, любящий девушек? Или натурал, внезапно захотевший быть геем? Ха, вот беда – не могу никак найти свою целевую аудиторию.

Андре замолчал и затянулся сигаретой, отвернувшись к окну. Иван положил руку на его ладонь.

– Наверное, мне надо отказаться лететь с тобой в Нью-Йорк, – тихо сказал он.

– Вот черт… Да почему? – Андре не повернулся, но и руки не убрал. Просто курил, глядя в окно и забыв свою спокойно лежащую на столе руку под Ивановой ладонью.

– Потому, что я не хочу быть одним из тех, кому от тебя что-то надо.

– А ты и так не один из них. Ты не просил ничего у меня. И не собирался просить. Я бы уехал в Нью-Йорк, и ты продолжал бы жить так, как жил. Тебе от меня ничего не было надо. Поэтому и предложил сам.

– А что могу для тебя сделать я, Андре? Меня угнетает мысль, что ты предлагаешь мне свой мир, а я не могу тебе предложить ничего взамен.

– Ты очень красивый, – вдруг ответил парень с сожалением, – мне приятно просто смотреть на тебя. И все. Предложи мне возможность иногда тебя видеть, Ваня. Работать с тобой, дружить. Пусть это и будет твоей платой за мое предложение, раз уж тебя так это гнетет.

Они замолчали. Андре, наконец, освободил свою руку и загасил сигарету. Не глядя на Ивана, он придвинул к себе кофе.

– Я тебя предупреждал, что никакого подтекста в моих словах нет. Ты не забыл?

– Нет.

– Очень хорошо. Я бы не хотел быть понятым неправильно. Я действительно тебе предложил просто общаться. А, и еще… мне приятно работать с тобой, как с фотографом. Может, дашь мне свой номер телефона? Заранее. Вдруг потом я окажусь последним в очереди?

3.

Ивану вообще, получается, везло в жизни. Везло поступить в институт – в тот, который и мечталось, и в который так велик конкурс.

Везло повстречать затем Павла Петровича в буфете – и Павел Петрович за шкирку вытащил его на поверхность, помог получить работу, помог научиться по-настоящему работать.

Везло попасть в боевичок Дугласа – как ни крути, а это было везение с самого начала, ведь сколько актеров так и не получили роли после проб?

Ну и, наконец, последнее, самое главное, наверное, везение – это сидящий рядом красивый парень, который запросто протянул руку и приоткрыл дверь в новый мир. В новые возможности.

Разумеется, Иван понимал: Андре просто дает ему возможность старта. Что будет дальше – получится ли у него, пойдет ли он дальше или вернется в Петербург с тем же набором исходных данных – зависит только от самого Ивана. Нянчиться и помогать ему не будет никто – и это хорошо, иначе бы можно совсем расслабиться да и забыть, что вообще что-то можешь сам. А так… Андре дает ему стартовый пинок. И дальше Иван кубарем летит в незнакомую индустрию и незнакомую профессию. Встанет ли на ноги? Сможет ли превратить свободное падение в целенаправленный полет? Это уже задача Ивана. В конце концов, должен же он хотя бы попробовать? Вернуться в маленький театрик он всегда успеет… А Андре уже сейчас ведет с ним себя так, будто Иван – знаменитый фотограф. Ха!

– Ты, получается, мой протеже, – усмехнулся Андре, записывая номер, – Кстати, не смущает тебя, что гей называет тебя своим протеже?

Иван уловил легкую издевку – но странным образом в его душе уже все уравновесилось и успокоилось. Его больше не смущало то, что ему нравится этот парень. Просто нравится, без всяких задних мыслей. Ему интересно с ним говорить – и интересно на него смотреть. С той минуты, как Андре сказал ему, что собирается с ним ПРОСТО общаться, Иван ощутил даже нечто вроде разочарования – как жаль, сказал внутренний голос, но может быть, когда-нибудь ты передумаешь?

– Не смущает, – отозвался он, – более того, если нужно, я могу работать твоим телохранителем. И отбивать тебя у тех, кому ты нужен только ради корысти.

– Но я же должен с кем-то спать, – цинично усмехнулся Андре, – если не будет тех, кому от меня что-то нужно, то в моей постели не останется никого, я же тебе уже объяснил. Так что не надо от меня никого отгонять. Я же не монах, мне нужен секс.

Иван поперхнулся кофе и закашлялся. Андре заботливо похлопал его по спине и, подождав, пока мужчина отдышится, добавил:

– Иногда мне кажется, что ты воспитывался в женском католическом монастыре, хотя я в курсе, что России таких нет.

– У нас были церковно-приходские школы, – севшим от кашля голосом проскрипел Иван.

– И ты как раз там учился? –иронично прищурился парень.

– Нет. Просто я говорю, что у нас они есть. А я – я просто не знаю, как мне с тобой себя вести.

– На твоем месте я бы давно забыл о первой части нашей прогулки, – посоветовал Андре, – мы все выяснили, верно? Будем работать с тобой, будем иногда кофе пить… не сложно ведь это для тебя? Не противоречит твоим желаниям? Надеюсь, чувства отвращения я у тебя не вызываю…

– Проблема в том, что ты у меня вызываешь совсем другие чувства, – признался Иван, – и поэтому я никак не могу себя понять.

– Ну, когда-нибудь поймешь, – философски протянул Андре и нарочито уткнулся в телефон, что-то там нажимая, листая, подписывая…

Иван понял: эта тема закрыта. Не потому, что неприятна, а просто потому, что таков был договор.

Интересно, а что будет, если Иван вдруг когда-нибудь захочет сам эту тему открыть, чтобы… Что делать, если Иван видит перед собой это нежное, женственное лицо, и все больше и больше влюбляется в девушку, которой нет? Может быть, эта влюбленность перекинется и на парня, если Иван сможет когда-нибудь воспринимать Андре как мужчину?

А пока он не может… не может. Видит тонкие запястья и пальцы, видит губы, которые целовал, видит опущенные ресницы и скулы, в косом свете начинающихся сумерек кажущиеся резче и четче, видит нахмуренные широкие брови – и все равно не осознает, что это – мужчина. Не может. Не видит. Не понимает существом. Разумом – прекрасно понимает, а вот где-то на уровне физического притяжения – нет, не понимает. Понимает, что под футболкой у Андре – мужское тело, мышцы, пресс. Но все равно, все равно… его тянет к девушке Андреа. Как там он говорил – андрогин?

– …а почему – андрогин? – задумавшись, вслух произнес Иван, и Андре непонимающе поднял глаза, отвлекшись от своего инстаграма, куда он размещал фотографии.

– Что, прости?

– Ты сказал, что ты – фрик. Андрогин. Почему – андрогин? Ты ведь обычный парень.

– Так ты сам меня полдня девушкой называл, – хмыкнул Андре, – обращался в женском роде, и не усомнился ни разу. А ведь я даже не накрашен! Я в джинсах! Да, у меня мужское тело, но ты ж сам видишь, что со стороны ты никогда этого не поймешь и не увидишь. А теперь представь, что будет, если я сделаю мейк-ап? И надену платье, которые так любят знаменитые модельеры?… Вот именно, Ваня… Самый настоящий андрогин. Ни грамма мужского во внешности – ну, за исключением того, что в штанах.

Андре снова уткнулся в телефон, и Ивану показалось, что он раздражен и почему-то разозлился. Наверное, такие вопросы надоели ему смертельно – ведь не Иван же первый спутал его с девушкой. Если учесть то, что говорил парень про личную жизнь – не мудрено, что все эти разговоры достали его до печенок.

– Извини.

– Ничего.

– У меня тоже есть инстаграм, – нарочно переменил тему Иван, видя, что Андре еще злится, – только у меня там мало фотографий.

Сказал – и сам себе прикусил язык. Как-то не подумал сразу, что Андре тут же захочет посмотреть…

А в инстаграме он серьезно хулиганил. Выкладывал свои обнаженные торсы, силуэты, баловался с отражением в зеркале, затемняя определенные участки фигуры, иногда вешал фотографии слегка прикрытого простыней обнаженного тела… конечно, выглядело это как искусство, как художественные зарисовки, порнографией и даже эротикой там не пахло. Да и откровенное ню ни разу не было представлено широкому кругу зрителей, но… все же это были достаточно смелые фотографии.

Девчонки-поклонницы там верещали и пищали, толпами ходили комментировать каждое фото, томно вздыхали, признавались в любви и прочее. Иван не общался с ними – просто писал иногда, куда едет на гастроли их театр, вешал фотографии себя, своих коллег, картинки природы… А сейчас брякнул про инстаграм, чтобы перевести тему, и не подумал, что Андре-то тоже увидит не только картинки природы и коллег…

А Андре с готовностью поддержал смену темы, нашел в сети Ванино имя, сообщил, что теперь будет его читать, полистал пару страниц… и замолчал. Иван понял: Андре смотрит его фотографии. Те самые. Которые смелые.

– Ты красивый, – слегка изменившимся голосом констатировал Андре, глядя на экран, – я бы даже сказал – мучительно красивый. Почему ты не стал моделью? Ах да, забыл… у вас же нет этой индустрии…

– Да это так, хулиганство, просто я фильтры разные пробовал, – заторопился Иван, – ну, ретушь делал, сепию, рендинг… так, слегка баловался.

– Отлично, – Андре листал фотографии, не поднимая глаз, – у тебя красивое тело. Есть с чем… побаловаться. Сепией и рендингом.

И тут зазвонил Иванов телефон. Разумеется, именно это время выбрала для звонка Иванова бывшая пассия, которая никак не хотела оставлять его в покое и не могла поверить, что ее, пышногрудую красотку, можно бросить.

– Ваааанечка, – замурлыкала она в трубку, и Иван сморщился, – ты где, мой зайчик?

– Здравствуй, Таня, – сдержанно ответил он, – Твой зоопарк давно закрылся, к тому же ты не вовремя. Я занят.

– Ты все время занят,– обиделась пассия, – а я соскууууучилась.

– И при чем здесь я? – поинтересовался Иван, докуривая сигарету и искоса замечая, что уши Андре прямо-таки вытянулись в сторону беседы.

– Зааайчик… я хотела тебе сказать, что у Вадика сегодня годовщина карьеры, и он устраивает по этому поводу вечеринку.

– В смысле, что он отмечает день, когда снялся в рекламе собачьего корма? – скептически уточнил Иван, и Андре едва слышно хмыкнул.

– Ну, это неваааажно… просто он устраивает совершенно сногсшибательное пати. И звал нас с тобой. Пойдем?

– Таня, «нас с тобой» уже месяц как не существует. Если он звал тебя – иди. Я тоже могу забежать, если будет настроение. Но это никак не будет зависеть от тебя.

– Ну, давай сходим вместе, зааайчик! Чего ты вдруг такой кусачий сегодня? Ну, порознь пригласили, или вместе – какая разница! Давай сходим, а? Как в старые добрые времена. Просто посидим, поболтаем с ребятами, ну?

Иван бросил взгляд на парня: тот отвернулся, наконец, от своего окна и откровенно слушал беседу с нарастающим интересом. Поймав Иванов взгляд, парень мотнул головой – иди, без проблем. Мужчин, бросив в трубку «Подожди», обратился к нему:

– Хочешь посмотреть, как проходят вечеринки у питерских артистов с претензией на шоу-бизнес?

Андре пожал плечами нерешительно, но его глаза так заинтересованно горели, что Иван вернулся к трубке:

– Таня, я забегу сегодня к Вадику, попозже. Но я буду не один, имей это в виду.

– Как – не один? – изумилась пассия. Вероятно, она до сих пор считала, что Иван убивается по их ушедшей любви, и будет хранить ей верность вечно.

– Не один – это значит не один, – отрезал Иван, – если тебе это неприятно, ты можешь не ходить.

Нажав на «отбой», мужчина спрятал телефон. Андре покачал головой:

– Ты со всеми своими девушками так… суров?

– Нет, только с бывшими.

– А почему они становятся бывшими?

– По разным причинам. Иногда вцепляются мертвой хваткой и волокут в ЗАГС. Я таких очень боюсь. Иногда любят мой кошелек больше, чем меня, и требуют бриллиантов и «Феррари». Приходится их разочаровывать. Иногда делают вид, что безумно любят, а сами спят с парой-тройкой еще таких же идиотов, и выбирают, кто из нас побогаче и поперспективней. Я не люблю рога, они ходить мешают. Татьяна как раз из последней категории.

– То есть виноваты всегда они, – съехидничал парень.

– Нет, иногда я. Я тоже не ангел, а вовсе даже Казанова. Ну, так как ты смотришь на экскурсию в гламурно-ночной мир Петербурга?

– А как твои друзья отнесутся к тому, что ты придешь с …парнем?

Иван пожал плечами:

– Вообще-то в той компании считают, что это личное дело каждого. И если я до сих пор приходил с дамами, а потом вдруг пришел с парнем, это касается меня и только меня. Мало ли…

Андре задумался, потом лукаво подмигнул и предложил:

– А хочешь, я стану девушкой Андреа? Если ты придешь с парнем, твоя Татьяна в покое тебя не оставит, а вот если с девушкой – ей придется смириться. Мы сейчас забежим в отель, я быстро сделаю мейк-ап – и ты получишь блондинку Андреа из Калифорнии. Правда, тебе придется смириться с отсутствием у меня аппетитных форм, – не удержался и поддел парень, – но все остальное будет по высшему разряду: внешность, шмотки, поведение. Ну, давай? Устроим маленький цирк?

Иван поспешно кивнул, про себя подумав, что согласился скорее даже для того, чтобы еще раз увидеть девушку Андреа. Ту самую, в которую уже почти по уши влюбился днем. И вот она пойдет с ним на вечеринку! Да там же фурор произойдет! Местная богема попадает от зависти. Хотя… тусовка вполне может знать Андре Митчелла, лицо дома Арьен. Они как раз следят за такими вещами. Ну, узнают – и узнают. Получится красивый розыгрыш…

Андре воодушевился, и от его хандры не осталось и следа. Краем сознания Иван отметил подколку об аппетитных формах, но решил не придавать значения: и в самом деле, не ревнует же лицо модного дома Арьен безвестного актеришку из Петербурга.

Но настроение Андре оказалось таким заразительным, что идея с переодеванием начала казаться веселой и невероятно удачной.

Почти бегом, обсуждая план маскарада, они добежали до «Астории», в которой остановился Дуглас со всей своей свитой, и Андре влетел в свой номер, указывая Ивану на диванчик:

– Посиди здесь. Мне нужно полчаса на все про все.

– А у тебя здесь есть женская одежда? – крикнул Иван закрывшейся двери в спальню.

– Есть, – отозвался оттуда Андре, – я же знал, что полечу отсюда в Нью-Йорк, а там я не ношу кепок и очков, там я такой, какой есть на самом деле.

– Ты хочешь сказать, что на самом деле ты носишь женскую одежду? – Иван поудобнее уселся на диване, радуясь, что так удачно прошло напряжение в общении и можно задавать любые вопросы, не глядя в глаза. За дверью послышалась возня, шорох, что-то упало, вжикнула «молния», и Андре наконец ответил:

– Само собой. Я же тебе говорил, я андрогин. Фрик. Мое амплуа – эпатаж. Никому не будет интересно смотреть на обычного парня Андре, если он будет ходить в костюмах-тройках и шляпах. И так удачно совпало, что я на самом деле люблю эпатаж. Так что мне даже не приходится себя заставлять. Черт, да где же она!.... а, вот, нашел. Конечно, на эту вечеринку глупо надевать платье от Шанель, поэтому я наряжусь по-простому, ладно? Вот блин, заело… Ваня, там на столе нет косметички? Большой такой, черной?

Иван осмотрелся:

– Нет.

– А клатч бежевый на диване лежит?

– Лежит.

– Подай мне его в дверь. Только не заглядывай, я тут в неглиже.

Ивану показалось, что с того момента, как за Андре закрылась дверь, там, в закрытой комнате, появилась девушка Андреа. Она болтала про клатчи и платья, вела себя, как настоящая девушка, спрашивая про косметичку, и мужчина потряс головой, пытаясь проснуться.

Так не бывает ведь, говорил он себе. Не бывает, чтобы парень, который десять минут назад вел себя как парень, вдруг по щелчку преобразовался в девушку. С женскими мыслями, с женской болтовней и поведением… Может быть, именно это и имел в виду Андре, называя себя андрогином? Может быть, это чисто психологический феномен, не имеющий отношения к внешним физическим проявлениям? Две половинки сознания – женская и мужская. Надеваешь платье – включается женская. Надеваешь брюки – мужская. Но тогда… черт побери, это же тогда уникальное явление!

Дверь открылась, и голос Андреа пропел:

– Я готова.

Иван обернулся – и перестал дышать.

В дверях стояла она, Андреа. Высокая худенькая девушка в джинсовой короткой юбке и бежевых замшевых сапогах с приспущенным голенищем. Бесконечно длинные стройные ноги. Платиновые волосы, красивые, подчеркнутые легким макияжем, русалочьи глаза под широкими бровями. Пухлые губы слегка тронуты блеском и улыбаются. Тонкие, правильные черты лица окончательно перестали быть мужскими, и ни одной линией не напоминают о мужском начале. Светлая футболка небрежно открывает одно плечико с трогательно торчащей ключицей. Джинсовые цветы-аппликация на футболке очень удачно маскируют отсутствие груди. Да, это была она – девушка его мечты. Даже лучше, чем он мог себе представить! Он влюбился в нее днем, еще без макияжа – но как же хороша она была сейчас…

– Вань… ау.

Девушка грациозно подошла к дивану, села рядом, закурила, заглянула в клатч, проверила там что-то, переложила туда из кармана телефон – а Иван все сидел, вытаращив на нее глаза, и не мог обратно научиться дышать. Он ощущал сейчас себя одним огромным сердцем, которое судорожно колотилось в ушах и горле.

– Ва-аня!

Андре помахал перед носом Вани рукой, озабоченно заглянул в глаза.

–Ваня, ты живой? Какой-то ты очень уж впечатлительный… Вот так застынешь где-нибудь на показе – и провалишь к черту съемку! Привыкай, привыкай – это самый скромный мой наряд, а на показе Джерматти и макияжа будет гораздо больше, и платья гораздо фантастичнее.

– Я не смогу, – выдавил из себя Иван, не отводя глаз, – у меня полная потеря сознания.

– Да брось, – знакомый жест, – вернется твое сознание, никуда не денется. Привыкнешь. Что ты так смотришь? Ну да, да, у меня ноги голые. Но мы же возьмем такси, правда? Ты же не поведешь меня в такой холод в одной футболке пешком?

– Не поведу, – сглотнул Иван, изучая гладкие длиннющие ноги, – я, кажется, с ума сейчас сойду.

– С чего бы это? – фыркнул Андре, доставая зеркало и подкрашивая губы, – ты что, никогда не видел голых ног?

– Таких – нет, – честно ответил Иван.

– Ой-ой-ой, Ваня, хватит льстить. Обычные мужские ноги, – Андре поправил футболку и захлопнул клатч. Разумеется, он лукавил: ноги у него мужскими, и уж тем более обыкновенными, не были. Таким ногам позавидовала бы даже Наоми Кемпбелл. Вероятно, она и завидовала, просто Ваня об этом не знал. Юбка, ноги, макияж – нет, Иван определенно сходил с ума. Вот именно в этот момент он искренне и честно был готов взять эту девушку в охапку и потащить в ЗАГС, чтобы она от него уже никогда больше и никуда не сбежала. Привязать к себе, если надо. Заковать в наручники. Закрыть в клетку. Чтобы – только для него.

– Выходи за меня замуж, – вырвалось у него помимо воли.

Андре выронил клатч.

– Что-что?

– Извини.

– Ваня, ты… правда в порядке? Может, тебе лучше домой? Ну, выспаться, отдохнуть…

– Не нужно. Я просто в шоке от тебя.

– Я не думал, что это так серьезно, – растерянно пробормотал Андре, – я, наверное, сейчас переоденусь обратно и смою всю эту чепуху…

– Нет! – Иван схватил Андреа за руку, и тут же, смутившись, отпустил.

Андре смотрел на него немножко испуганно и встревожено.

– Ты… ты заставляешь меня нервничать, Вань.

– Прости. Я не хотел. Но ты должна… должен… знать. То, что ты сейчас есть… тьфу… как это сказать-то… в общем, вот эта девушка, в которую ты превратился – я по ней с ума схожу. У меня в мозгах все едет, когда я ее вижу. Что мне делать?

Андре немножко отодвинулся и сглотнул.

– Ну, я думаю, мне действительно лучше переодеться. Потому что мне не улыбается разгуливать с сумасшедшим. Когда ты на меня так смотришь, как сейчас, я тебя боюсь.

– Я безопасный, – заверил Иван, – я просто влюбленный.

– Но это ведь я, – напомнил Андре и хмыкнул, – если я буду в брюках, ты точно так же будешь влюблен?

– Думаю, да. Я весь день об этом думал. Ты же был в брюках, и все равно я это сделал. Просто я не умею об этом говорить и не знаю, что делать.

Андре молчал, забросив ногу на ногу. Иван смотрел на его потрясающие ноги и ни о чем не мог думать, кроме созерцания этих самых ног. Ему казалось, что он действительно сошел с ума и находится в некоем гипнотическом трансе, когда в голове стучит только одна мысль: какая ты красивая. Какая ты красивая. Какая ты красивая.

– Какая ты красивая, – вслух сказал он, и Андре повел на него своей потрясающей бровью.

– Не, Вань, сейчас-то, для вечеринки, это даже хорошо, что я для тебя – девочка-девочка-девочка. Но вообще, откровенно говоря, ты меня начинаешь пугать. Ты выглядишь, как сумасшедший.

– Ладно, извини. Я просто действительно впал в ступор при виде тебя. Точнее… ну… женской стороны тебя.

Иван с силой потер лицо руками и откинулся на спинку дивана. Нет, он решительно не понимал, как себя вести, что говорить и как вообще быть с этим чувством внутри себя – его распирало от влюбленности. И он сам не мог понять, в кого – во внешность девушки-Андреа или в парня-Андре, который своими странными откровениями, своей легкостью в общении, своим желанием протянуть руку и помочь сумел настолько Ивана заинтересовать, что тот теперь уже и сам не понимал, что с ним происходит. И происходит ли. Или это – наваждение от бесконечного сегодняшнего дня?

Андре смотрел на него выжидательно, и Иван сделал над собой усилие – будто отыграл три акта из самого сложного и выматывающего спектакля, а теперь надо было выходить на поклоны, изображать радость и отсутствие усталости – улыбнулся ободряюще и мотнул головой:

– Все в порядке, честно. Я сейчас соберусь с мыслями, постараюсь к тебе привыкнуть – и все будет нормально.

– Ну, как скажешь… – с опаской улыбнулся Андре, – если что – можно и не ходить.

– Я не упущу случая похвастаться такой… таким спутником.

– Нет уж, раз я в женском, то и называй меня спутницей, – поправил Андре, – а то глупо будет звучать, если ты к девушке будешь обращаться в мужском роде. Твои друзья тебя не поймут.

– Мои друзья тебя, наверное, знают прекрасно. Это я – человек темный и не знаком с соверменной фэшн-индустрией, а они следят за новинками, в том числе и дома Арьен.

Андре легкомысленно пожал плечами и встал.

– Ну и отлично. Если меня там узнают, ты получишь возможность потом хвастаться, что покоряешь не только женские, но и мужские сердца. Итак, легенда такова: я – твоя девушка Андреа. Узнают или нет – неважно. И, да, Ваня… сразу предупреждаю… я БУДУ девушкой Андреа. И это будет не игра, я хочу, чтобы за мной ухаживали, были галантны, ну, то есть, были джентльменом. Я думаю, ты это прекрасно умеешь делать… Ну что, пошли? Ты обещал такси.

Иван с готовностью вызвал такси, открыл перед девушкой своей мечты – а он называл Андреа именно так внутри себя – дверь, и они спустились по лестнице вниз, в холл. Правила игры, предложенные Андре, ему подходили, как нельзя лучше: ему и в самом деле хотелось обращаться к Андре, как к девушке, подавать ей руку на лестнице, нежно придерживать за плечи, согревать, если замерзнет… он автоматически поддержал Андре за талию, когда тот поскользнулся на мраморном полу холла, и парень с очаровательной небрежностью оперся о его руку, словно такое происходит ежедневно.

– И да, еще, Ваня… – словно вспомнив, добавил Андре, когда они выходили из отеля к ждущему у ступенек такси, – то, о чем мы с тобой договаривались днем – оно продолжает действовать.

– О чем это ты? – притворился непонимающим Иван, хотя внутри у него стало тоскливо – ему действительно хотелось сейчас флирта с Андреа, настоящего флирта, с обжигающими прикосновениями, с мимолетными поцелуями и горячими взглядами… а если девушка-Андреа будет соблюдать все те же правила, что и Андре-мужчина, разумеется, никакого флирта не произойдет. Андреа его просто не допустит. Иван будет для него просто другом.

– О том, что я не буду тебя соблазнять, – пояснил парень, элегантно скользя на заднее сиденье. Иван опустился рядом, назвал адрес, захлопнул дверцу и слегка приобнял Андреа за плечи:

– А что, если тебя буду соблазнять я? – тихонько на ухо произнес он. Андре замер, глядя перед собой, и, почти не шевеля губами, ответил:

– Лучше не надо, Ваня. Во-первых, я не люблю, когда меня жалеют – а после того, что я тебе в кафе рассказывал, ты меня совершенно очевидно пожалел, – а во-вторых, я ведь могу тебе и ответить. И ответ этот будет вовсе не от девушки Андреа, не забывай об этом.

Иван честно подумал пару минут, не снимая руки с плеча Андреа. Думал он вовсе не о том, о чем сказал Андре – нет. Здесь он все давно для себя решил…

Иван был в этом смысле слабым и бесхарактерным, падким на удовольствия. Он никогда бы не смог себя ограничить в курении, например. Или во вкусной еде. Или во флирте с девушкой, от которой без ума.

Иван не умел отказаться от того, что ему нравилось, у него не хватало на это сил и выдержки, он срывался, он нарушал любые собственные запреты и ограничения, находил отговорки, отмазки, сам себя убеждал и обманывал… Он прекрасно знал за собой эту слабость – у него категорически не хватало сил противостоять соблазнам, и только это знание и останавливало его от алкоголя и наркотиков. Он знал: если он попробует и ему понравится, остановиться он уже не сможет. Не хватит силы воли отказать себе в удовольствии…

Так и с Андре: Ивану надоело уже пытаться понять, кто ему нравится: Андре-парень или Андреа-девушка. Он знал только то, что ему хочется флирта. Может быть, совсем даже не невинного, хотя секса с мужчиной он никогда не пробовал, не понимал и не собирался понимать и пробовать. Но Андре – это был Андре, и оказаться с ним в одной постели почему-то не представлялось чем-то неприятным, ужасным, гадким – как бывало раньше, когда Иван отвергал своих поклонников-геев.

Андре в глазах Ивана не был мужчиной, как бы не старался показать мышцы, пресс и даже если бы предстал перед Иваном и вовсе без трусов. Андре все равно был для Ивана прекрасной девушкой – ну, просто слегка своеобразной, если можно так выразиться, но – девушкой. Однозначно.

А думал Иван ровно две минуты о том, как будет правильно себя повести после вечеринки, в свете только что сказанного, и в свете предстоящего совместного полета на показ Джерматти.

Флиртовать Андре не хочет.

Но при этом говорит, что может и не отказаться.

Если Иван сейчас сорвется и начнет добиваться девушки-Андреа, и если вдруг получит желаемое – как ему вести себя потом? Через день? Через два?

Мужчина ведь прекрасно понимал, что вечеринка и вино потворствуют многим глупостям – внезапной страсти, которая на следующее утро вызывает только неловкость, или сказанным сгоряча словам, которые, опять же, утром хочется проглотить вместе с языком. Обстановка вечеринки способствует легкой доле сумасшествия – а вдруг потом Андре решит, что Иван тоже его использует, как и все остальные его любовники, как способ пробиться «в звезды»?

А с другой стороны… если вдруг Андре так подумает – Иван просто никуда не поедет с ним. Ни на какой показ. Лучше упустить такую возможность, чем допустить, чтобы о нем думали, как о Жиголо.

Наверное, для Андре эти две минуты Ивановых раздумий (ведь парень не знал, о чем именно думает его спутник!) были еще более мучительны, чем терзания самого Ивана. Но на то Андре и был моделью – он умел «держать лицо». В любой ситуации. В любых обстоятельствах. На подиуме, окруженном факелами, лижущими кожу и вот-вот готовыми воспламенить одежду и волосы; в студии перед объективом, с питоном или тарантулом на голом, не защищенном плече; в кадре, где на заднем плане в трех шагах застыл раздраженный суетой саваннский лев – везде и всегда Андре умел сохранять очаровательную улыбку и безмятежность взгляда.

И пусть он смертельно боялся змей, и пусть его высокая прическа начинала пахнуть паленым, и пусть его не держали ноги от присутствия за спиной льва – этого никто и никогда не увидел бы, не прочел бы по глазам.

Андре был моделью высокого уровня – не только потому, что природа наградила его уникальной внешностью и талантом, нет. Он просто в совершенстве владел искусством владеть собой, как бы тавтологично это не звучало. То, что происходило сейчас в душе Андре, было надежно упрятано за легкой улыбкой и теплым поблескиванием глаз. Он смотрел в окна, поворачивал голову вслед за мелькающими зданиями, и руки его мягко лежали на клатче, не выдавая никаких признаков нервозности.

– А если ты выпьешь вина, ты перестанешь быть такой неприступной? – Иван, словно бы и не прерывая разговора, снова приблизил губы к уху парня. Он нарочно употребил обращение в женском роде – он подчеркнул его, выделил, и Андре это заметил. Он скосил глаза в сторону Ивана, немножко улыбнулся и покачал головой:

– Ваня, мы ведь еще не на вечеринке, у тебя пока нет необходимости начинать играть роль влюбленного идальго… к тому же, кабальеро, ваша сегодняшняя донна, увы, не пьет ничего крепче кофе.

– А кто тебе сказал, что я играю? Может быть, я просто принял для себя решение, которое теперь воплощаю в жизнь?

– В таком случае тебе не повезло, – пожал плечами парень, скользя взглядом по проезжающим машинам, – потому что Я для себя никакого решения не принимал. Не принимала, – поправился тут же он и обаятельно улыбнулся, словно рядом сидел не Иван, а папарацци.

Мужчине на секунду показалось, будто парень упивается мстительным удовольствием от власти над Иваном. Будто он до этого не был уверен в Ивановой симпатии, а теперь осознал – и не упускает возможности поиздеваться, потомить, помучить. Ну, что ж, раз он так хочет – Иван ему подыграет. Хотя бы просто потому, что это как раз и есть то, чего ему хотелось – добиваться, завоевывать, очаровывать…

Они сидели рядом молча, вжавшись друг в друга – Иван держал руку на плече парня, Андре привалился к нему спиной… и каждый думал о своем. О разном. И почему-то так получалось, что, если бы они узнали о мыслях друг друга – были бы глубоко и горько разочарованы…

4.

Звуки вечеринки разносились по всей округе. Вадик, который мнил себя великим артистом и – по совместительству – гениальным стилистом, проживал со своей супругой в элитном коттеджном поселке.

Вадик все любил делать «крассссиво». Он готов был платить неподъемную сумму за жилье, снимая непонятно зачем целый двухэтажный дом с гаражным домиком на две машины; он одевался исключительно в брендовые марки одежды – никак не ниже «Гуччи», «Армани» и «Прада»; он ездил отдыхать на самые дорогие острова в отели не ниже пяти звезд, а если выбирался «прошвырнуться» в Европу, то обязательно брал напрокат кабриолет и «крассссиво» разъезжал по улицам городов от бутика к бутику. Клубы для ночных развлечений он выбирал исключительно пафосные, и если заказывал выпивку – то предпочитал шампанское «Кристалл», либо коньяк такой выдержки, что тот в силу своего преклонного возраста снисходительно посматривал из бокала на самого Вадика.

Вадик был профессиональный понтярщик, он все делал на публику. Сам он своими актерскими трудами и стилистическим творчеством зарабатывал ровно на одну бутылку «Кристалла». Все остальное он приобретал благодаря своей супруге.

Супругу звали Мура. Однако это кошачье имя гораздо больше подошло бы какой-нибудь куколке с длинными ногами и волосами блонд, искусственным загаром и метровыми шпильками, чем плечистой и крупной налысо обритой девице с вытатуированным на шее кинжалом.

Мура носила безразмерные штаны цвета хаки все от тех же известных модельеров, что и Вадик, и вместе они составляли на редкость гармоничную картину: манерный карамельный красавчик, с выщипанными бровями, силиконовыми губами, картинно-накаченным торсом – и мрачная, квадратная, говорящая с хрипотцой и постоянно сплевывающая себе под кеды брутальная баба.

Мура имела богатого папу, который и спонсировал все процессы жизнедеятельности своего единственного чада, включая содержание чадиной игрушки – Вадика.

Вадик и Мура были официально женаты лет шесть, но назвать их мужем и женой никогда и никому не приходило в голову. Думать о Муре, как о женщине, казалось так же неправильно, как называть Вадика главой семьи и настоящим мужиком.

Как уж эти ребятки устраивали свою личную интимную жизнь – не знал никто, да и не интересно это было. Это было одно из тех Табу, которые глубоко ценились и уважались Иваном в этой странно-пестрой компании: каждый имеет право на ту личную жизнь, которую он хочет. Хочешь жить с женой – пожалуйста. Захотел перейти в противоположный лагерь – да ради бога, не забудь только познакомить с нынешней пассией, чтобы не возникло неловких пауз в разговоре.

Иван «приблудился» к этой компании года три назад.

Вадик заменял в театре заболевшую гримершу – и, несмотря на все свои манерные штучки, быстро расположил мужчину к себе. Иван, конечно, не был рубаха-парнем, готовым влиться в любую компанию за считанные минуты, но общение с Вадиком как-то внезапно переросло из ни к чему не обязывающего трепа в гримерной в теплые и приятные дружеские посиделки на кухне коттеджа, и Иван впервые ощутил себя не один на один с городом, а – в окружении людей. Странных, специфических, но – не равнодушных.

Мура угрюмо курила и варила Ивану кофе, Вадик «забивал эфир» ничего не значащей болтовней о какой-то модной выставке, где-то под ногами крутилась и пискляво тявкала шпиц по имени Жучка, в соседней комнате одна Мурина подруга делала другой Муриной подруге массаж…

Ивану понравилась легкость и свобода их общения. От него никто и ничего не требовал, не ждал и не хотел. Он мог приехать в коттедж в три часа ночи и завалиться спать на диване в гостиной. И утром, как ни в чем ни бывало, как обычно хмурая Мура молча нажарила бы ему гору сырников, резко контрастирующих с ее общим брутальным обликом, а Вадик разразился бы пространной речью о том, что по утрам исключительно полезно отжиматься двадцать раз по три подхода и бегать не менее двух километров рысцой, и вообще попробуй, Жан, этот французский крем для бритья, он кожу не сушит. Иван мог и не появляться у них месяц, а потом приехать с корзинкой винограда из гастрольной Молдовы, и разговор бы начался с той же точки, на которой закончился.

Мура была фотографом, и это ей Иван был обязан своим увлечением – Мура, нетерпеливо стуча ногами, называя его тупизной и распи*дяем, рассказывала ему про свет и диафрагму; матерясь, учила обрабатывать фотографии и, совершенно не стесняясь, отвешивала Ивану затрещины, если он путал фильтры или портил фотографию своей обработкой.

Вадик Ивану помогал морально: он был уникальный в своем роде нарцисс и эгоист при таком минимуме данных, что Иван не раз после разговоров с ним с удивлением понимал, насколько больше он начинает ценить себя, верить в свои силы и вообще, относиться к себе не так критично, как раньше.

Да и вообще, Ивану было просто уютно и хорошо среди этих людей. У них не требовалось соблюдать политесс, не требовалось откушивать исключительно ножом и вилкой, можно было отхлебнуть остывшего чаю из любой чашки, и надеть Вадикову футболку, случайно запачкав соусом свою собственную – Вадик так же легко расставался с вещами, как и приобретал их, и именно эта его простота во всем Ваню и покоряла. Они поддевали друг друга, незло смеялись, издевались – но никогда и никто из них не занимался сплетнями и интригами. И это тоже покоряло Ивана – он прекрасно знал цену гламурным компаниям и тем гадостям, которые устраивались за спинами друг друга…

Иван платил Вадику и Муре за душевное тепло щедрыми приглашениями на спектакли – оба любили театр, и Иван был рад сделать им приятное.

Вообще, наверное, было странно видеть их всех вместе, настолько непохожих друг на друга, что, казалось, это чья-то шутка или где-то работает скрытая камера.

Казалось бы, что могло быть общего у манерного гея Вадика с замашками голливудской звезды – и Ивана, который кривил рот от любых проявлений такой вот… гламурности? Что могло быть общего у вечного Дон Жуана Ивана – и активной лесбиянки Муры? Однако ж Ивану было интересно с ними общаться, и он вот уже три года удивлял окружающих, которые перебрали все возможные варианты их внезапного альянса: Ивану приписывали роман с Вадиком, Ивановым пассиям приписывали страсть к Муре, и так далее, в совершенно немыслимых комбинациях… а Иван просто считал абсолютно нормальным приходить со своими часто меняющимися подругами в эту компанию.

Впрочем, постоянной компанией там были только Иван, Вадик, Мура и еще пара их друзей, а все остальные заменялись и перетасовывались, как в калейдоскопе – богатые, бедные, простые, непростые – они все вращались вокруг коттеджного поселка, как спутники вокруг планеты.

В доме всегда кто-то находился – спал ли, просто ли отдыхал или общался – Вадик и Мура не знали, что такое «одиночество».

Вадик обожал готовить, пек разнообразные торты и придумывал феерические гарниры, поэтому, конечно, не только душевное тепло привлекало друзей в этот дом. Клиенты Муры, заказывающие у нее фотосессию, зачастую прикипали к дому надолго. Ивановы пассии, придя один раз и поудивлявшись разношерстной и странной компании, оставались надолго, становясь самостоятельными единицами.

Сейчас, направляясь в коттеджный поселок, Иван был уверен, что не только Танечка увидит его новую возлюбленную, а весь сонм его бывших – если, конечно, они тоже захотели в этот вечер присоединиться к вечеринке.

А вечеринки Вадик устраивать любил. Он устраивал их по любому поводу: годовщина их встречи с Мурой; день рождения Жучки; день первого своего выхода перед камерой; день окончания Мурой курсов фотографа – и прочая, прочая… сегодня отмечался день «начала карьеры»: Вадик «крассссиво» говорил название собачьего корма в телерекламе, и его идеально вьющиеся волосы и античный профиль целых семь секунд сияли на экране.

Когда подъехало такси, коттедж горел огнями, как рождественская открытка. В окнах мелькали фигурки людей, доносилась музыка и упоительный аромат запеченного с чесноком мяса.

– Не удивляйся ничему, – успел сказать Иван Андреа, и тут входная дверь выплюнула из себя Муру, которая, с зажатой в зубах сигаретой, проворчала, шествуя мимо в своих широченных штанах цвета хаки:

– А ну, пошли, поможете мне из гаража принести пакеты. Я Мура, привет.

Последнее адресовалось Андре, который слегка опешил от такого приветствия.

– Привет, Мура, я Андреа, – в спину ей ответил парень.

– Где ты ухитряешься такие экземпляры находить? – ворчливо пробормотала женщина, тыкая кулаком Ивана под ребра. – Уникальное лицо, уникальное. И знакомое, кстати.

Иван с Андре переглянулись и промолчали, втянувшись за Мурой в гараж. Мура нагрузила их пакетами – Ивану целых пять, Андре два, себе – три, и они вернулись на кухню.

– Кисуля моя пришла! – манерно заверещал Вадик, выбегая навстречу и расцеловываясь с Иваном по-французски, дважды, едва касаясь щекой щеки, – познакомь, познакомь меня скорее с этой прелестью!

– Это моя прекрасная Андреа, – представил Иван своего спутника, и Вадик манерно взял того за руки:

– Кисочка, я – Вадик. Не стесняйся, вливайся в компанию. Вот там, в углу, сидит Алик. Видишь, который с кальяном? Да, вот тот. Это – Алик. Мура вас уже нагрузила сумками, значит, познакомились. Рядом с Аликом сидит Олесечка, с белыми кудрями и грудью пятого размера. Представляешь, она опять себе вколола силикон в губы, и теперь боится откусывать большие куски, – тут же насплетничал Вадик, – а на кухне возится Эллочка, вон тот, в майке. Он мне помогал мясо запекать. Чувствуешь, какой запах, чувствуешь?

– Так, Вадик, не наседай на Андреа сразу, у нее голова распухнет от информации, – Иван отмахнулся от Вадика и обнял Андре за плечи, – там помощь не нужна больше на кухне? Сто лет не возился с продуктами!

– Приходи чаще – повозишься, – фыркнул Вадик, – а то приезжаешь к концу всегда. Нет, кисуль, ну где я мог тебя видеть? – вдруг обратился он к Андре, – я совершенно точно помню твое лицо! Такие лица я не забываю даже под наркозом!

– Я модель, – скромно признался Андре, и Вадик тут же замахал руками.

– Точно, точно! Я тебя точно видел на подиуме! Не помню только, где.

Андре благоразумно промолчал, пряча акцент и отвечая одной улыбкой, и они вдвинулись на кухню.

Огромный плечистый Эллочка, азербайджанец по национальности, с соответствующей растительностью на руках и мощном торсе, ювелирно выкладывал на тарелку куски тонко порезанного мяса. Тут же у раковины Мура с зажатой в углу рта сигаретой, морщась от дыма, мыла овощи.

– Эллочка, я привел тебе помощников, – провозгласил Вадик, и Иван протянул руку для знакомства.

– Эльдар, – низким голосом прогудел Эллочка и вернулся к мясу, слегка кивнув Андре. Андре ловко проскользнул к раковине и присоединился к Муре, а Иван вооружился разделочной доской и огромным ножом, стругая для Эллочки очередные куски мяса. Вадик удостоверился, что все при деле, и убежал к гостям.

На кухне повисла та самая уютная тишина, которая возникает между людьми, занятыми общим делом.

Иван за это и любил дом Муры и Вадика: здесь всем были рады, всем находилось место и занятие, здесь никто не чувствовал себя чужим и ненужным, всем было уютно и тепло. Андре, судя по всему, тоже вполне понял атмосферу дома, судя по той непринужденности, с которой он взялся помогать Муре.

– Ночевать останетесь? – Мура перекинула сигарету в другой угол рта и протянула Ивану «попробовать» огурец таким привычным жестом, что даже сомнений не возникало: так происходит всегда. Иван послушно откусил, кивнул, показал большой палец: «Отлично». Андре поднял на него глаза и бровью шевельнул: это она о чем?

– Ну, не прогоните же, на ночь глядя, – усмехнулся Иван, совершенно забыв, что Андре – это не его очередная пассия. Вспомнил только, увидев округлившиеся глаза парня. А для Муры все было, как обычно, нормально: и то, что Иван остается, и то, что остается не один… все было, как обычно. Муру не удивляло.

Всего один-единственный раз Мура позволила себе высказаться в адрес Ваниной новой пассии, отозвала его в сторону и сказала: «Ваня, она прожжённая бл*дища, строящая из себя ангела. Я б на твоем месте опасалась венерического букета». И – все. Предоставила ему право самому решить, что делать дальше.

Иван тогда прислушался, девушку красиво на такси усадил и восвояси отправил, оставшись ночевать у Муры и Вадика. И не пожалел – разобидевшаяся девица начала грязно ругаться и чуть ли не с кулаками на Ивана полезла, показала себя с «лучшей стороны», так сказать. А потом до Вани слухи дошли, что один из его дальних знакомых-таки поверил ангельской внешности и заполучил красивую болезнь из серии «ППП». Вот уж Ваня тогда Муру благодарил! А она только отмахивалась. Да ладно тебе, говорила, я просто таких за версту нюхом чую. Не зря ж я баб люблю.

А теперь Мура совершенно естественно, в своем неповторимом стиле, взялась за Андреа. Высокий и тонкий Андре рядом с ней смотрелся, как Эйфелева башня, но Мура умела задать тон в любом тандеме: она словно бы и не осознавала дефектов своей внешности и вела себя, как лидер, как первая красавица и королева. Сейчас она уже по-свойски подсовывала Андре «на пробу» кусочки, ругалась, что он мелко нарезал помидоры, тыкала в бок, и они уже хихикали о чем-то «своем, женском».

Иван мельком посматривал в их сторону и ощущал, как напряжение постепенно уходит. Он начал расслабляться, поняв: можно не бояться за Андре – его не станут пытать, кто он и откуда, равно как и не станут обходить вниманием, и не захихикают за его спиной. Мура его «приняла». Вадик, глядя на свою супругу, примет тоже. Ведь Мура в этой паре служила лакмусовой бумажкой: если человек нравился Муре, он не мог оказаться плохим. Мура обладала сверхъестественной интуицией во всем, что касалось людей. Она одинаково хорошо могла рассмотреть червоточинку как в мужчине, так и в женщине. И тот факт, что сейчас она кормит Андре помидорами, говорил о многом.

Мура, наконец, отвлеклась от общения и помидоров, и посмотрела на него.

– Вот ты всегда говорил, Ваня, что у меня интуиция нечеловеческая. Говорил?

– Говорил, – согласился Иван, заинтересованно откладывая нож.

– И интуиция моя сейчас просто вопит и орет, что вы с Андреа – две половины одного целого. Веришь мне, нет? И если ты ее сейчас по своей дурости упустишь, то потом всю свою жизнь об этом жалеть будешь. Веришь мне, нет?

– Верю, – мужчина поудобнее устроился, подперев кулачком подбородок и скосил глаза на Андреа, – я уже сегодня предлагал в ЗАГС сходить. Мне ответили отказом. Да, Андреа?

– Да, Джонни, – в тон ему ответил Андре сладеньким голоском, точно так же искоса его изучая.

– А почему? – искренне изумилась Мура, и Ивану внезапно надоело разыгрывать комедию перед человеком, которого он искренне считал своим другом.

– Потому, что Андре – мужчина, – легкомысленно признался он и притянул парня к себе. Тот, как ни в чем не бывало, присел Ивану на колени.

Мура с размаху хлопнулась на табурет и закричала:

– Ну коне-ечно! Конечно! Андре! Андре Митчелл! Только… подожди… почему ты по-русски говоришь? Митчелл же американец!

– Йес, оф кос, – согласился Андре, – Митчелл американец. Но он русский тоже знает. А литтл бит.

– Офигееееть, – протянула Мура, потирая обритый затылок, – сам Андре Митчелл! Я… можно мне тебя сфотографировать?

– Можно. Но только с Ванечкой вместе. Я должен запечатлеть падение крепости под названием «Дон Жуан».

За всеми этими разговорами они совершенно забыли, что в кухне находился еще один участник вечеринки, Эллочка. Когда Иван выдал свое признание, Эллочка ошарашенно приоткрыл рот и уставился на Андреа. Его глаза медленно изучили плечики в вырезе футболки, тонкую шейку, длинные ноги, едва прикрытые коротенькой юбкой, волосы, лицо… наконец, он выдохнул и бесшумно испарился, понеся новость тем, кто в кухне не присутствовал.

Спустя пару минут в кухню ввалилась вся честная братия. Впереди, как знаменосец, бежал Вадик.

– Кисочка! Почему ты мне не сказал? Почему ты мне не сказал, что у нас в гостях сам Митчелл? Вот это подарок, дорогой, вот это сюрприз! Господи, Митчелл, Андре Митчелл!

Андре выдал им всем одну из своих коронных «рекламных» улыбок, но промолчал. Иван молча пожал плечами.

– Пойдемте фотографироваться, срочно! Андре, ты ведь не откажешься сфотографироваться со мной?

Андре вежливо удержал улыбку. И тут Иван понял: начинается то, что парню вряд ли нравится – публичность. Круговорот вокруг «звезды». И рутина, от которой он хотел сбежать: сейчас с ним будут фотографироваться весь вечер, смотреть, как он ест, что он пьет, как он ходит, как он одет и что делает. А парню, наверное, осточертело такое внимание к себе… иначе бы он не застыл с такой учтивой гримасой и тоской в глазах.

– Так, мальчики и девочки, – властно скомандовал Иван, вставая и отодвигая Вадика и остальную толпу жадно пялившихся на Андре, – успокоились и разошлись, тут вам не цирк, а мама вам не клоун. Мы пришли отдыхать, а не работать на публику. Если вы все не дадите нам спокойно отдыхать без фотографирования и общения в режиме интервью, мы уйдем прямо сейчас. Верно, Андреа? Рассосались, рассосались, красавцы мои, у вас там кальяны дымятся и музыка играет, а у нас помидоры не дорезаны. Давайте, давайте, осадите назад. Втянулись-ка обратно в комнату! Отдыхаем дальше!

Недовольно возроптавший было Вадик и его окружение неохотно подчинились. Кухня снова опустела. Мура смотрела на представление с табуретки, невозмутимо выпуская дым.

– Спасибо, – смущенно сказал парень, поднимая на Ивана глаза, – я и правда не хотел бы сейчас давать интервью и фотографироваться.

– Простите, ребят, это я не сдержалась, – покаянно произнесла, наконец, женщина и кинула окурок в очередную баночку, – теперь вам точно покоя не будет…

– Ну, тогда мы уедем, – пожал плечами Иван, – я просто хотел познакомить Андре с тобой и Вадиком. А все остальные пусть себе празднуют дальше. Как думаешь, Андре?

– Не знаю… мне тут хорошо, но ведь они будут приставать с фотографированиями… – парень передернул плечами и встал, – наверное, мне и правда лучше вернуться в отель. Если хочешь, ты можешь остаться.

– Нет, я тоже поеду. Мура, прости, что мы так ненадолго заехали…

– Да это вы простите меня, – Мура все терла и терла обритый затылок в знак покаяния, – я ж забыла, что мы не одни на кухне, разоралась во все горло.

– Ничего страшного, – вежливо улыбнулся Андре и протянул Муре свой телефон, – и все-таки сфотографируй меня с Ваней, хорошо?

Иван точно таким же жестом протянул Муре и свой телефон тоже. Она ухмыльнулась и скомандовала:

– Так, а ну красиво сели на красивый подоконник! Все остальное в этом доме безнадежно засрано.

Иван опустился на подоконник и привлек к себе Андре. Тот с готовностью прижался к нему, обняв за шею.

– Так, дети мои, замерли… раз-два-три… поменяли позу… поцелуй… раз-два-трииии… готово… Готово, говорю, алё! Я вам не мешаю, ребят?

Андре освободился из Ивановых объятий и погрозил ему пальцем:

– Мы же договаривались!

– Я для фотографии, – оправдался Иван, не отпуская парня, – Мура, кадр вышел хорошо? Может, еще разок? Еще пару дублей?

Мура хмыкнула:

– Бро, я за время твоего поцелуя сделала пять фотографий. Или шесть даже.

– Ты жестокая женщина, – торжественно провозгласил Иван и поднялся, – отдай мой телефон, тиран и деспот. Не могла поддержать влюбленного мужчину, мучительница! Отдай мне кусок мяса, я его честно заслужил! Где тут у вас такси вызывают…

В такси Андре принялся комментировать увиденное. Он, не замолкая ни на секунду, рассказывал про свое впечатление от каждого участника событий, не забыл упомянуть даже Жучку, которая встявкивала в ответ на каждое произнесенное слово, когда участники вечеринки провожали уезжающих до дверей. Кто-то втихаря пытался достать телефоны и поснимать-таки заезжую звезду, но выдвинутая вперед челюсть Ивана и его мощный кулак, издалека погрозивший нарушителям, быстро восстановили статус кво. Андре и об этом не забыл: он благодарил Ивана, радовался, что они все же уехали, потому как совершенно точно гости планировали устроить несанкционированные фотосессии.