Третьи дворы

Int

.

Странные они, эти голливудские режиссеры. Ей-богу, странные.

Этот вот Дуглас, который приехал снимать в Петербург совместное с русскими кино, всюду ходит со своей то ли дочерью, то ли женой – не поймешь, кто она ему, эта девочка. Вроде бы так по-отечески заботится, но нет-нет, да и бросит на нее совершенно красноречивый взгляд. А ведь старый уже мужик! Под семьдесят, с пузцом, седенький, в морщинах. Блестит своей фарфоровой улыбкой, на все вопросы отвечает «Файн!», а сам хищными своими глазенками везде шарит, шарит.

Русские актеры его невзлюбили сразу. Хотя он, вроде бы, ничего такого и не делает, и вежливый, и работает очень профессионально – а поди ж ты, не приняла русская душа иностранца. И эту его то ли жену, то ли дочку, то ли ручную собачку – тоже. Нет, ну она и правда как собачка – молчит все время, ни слова от нее не услышишь.

Высокая такая моделька-блондинка в разнообразных шарфиках и шалях, накрученных каждый день по-новому. В огромных солнечных очках – декоративная собачка и есть. Дрессированное животное.

Ваня сначала вообще на нее внимания не обращал – ему в новинку было сниматься у голливудского режиссера, да еще и в почти главной роли. Он старался изо всех сил, выдавал все, что умел, учил роль, работал над образом – не до собачки режиссерской ему было. Хоть и боевичок, а все ж – Голливуд! Вдруг – путевка в жизнь? Вдруг заметят да и пригласят еще? Как тут не стараться.

А тут подходит к нему наш российский, второй режиссер, Семен Сергеич, и говорит, мол, Вань, спасай. Кроме тебя, говорит, надежды ни на кого нет, ты у нас один в городе отлично ориентируешься, и при этом в запой не уйдешь и по бабам не сорвешься, да и по-английски пару слов знаешь. Выручай. Все равно у тебя по графику два дня съемок не будет – покажи Собачке нашего гостя заграничного колыбель революции. Расскажи, что знаешь. Как сможешь. А то заскучала собачка, Дугласу аж не работается из-за нее – вон кислая сидит какая, у него от такого лица отрыжка делается и процесс творческий стопорится.

Ваня посмотрел. И правда, сидит Собачка, согнулась коромыслом, ногой качает и лицо такое умирающее. Как будто вот прямо сейчас концы от скуки и отдаст, прямо здесь.

– Ладно, что уж, – пришлось ответить, – покажу, коль не шутите. Вы только предупредите ее хозя… в смысле, товарища режиссера, что я исключительно культурную программу обеспечу, чтоб не ревновал, значит, и с кинжалом меня потом не встречал.

На том и порешили. Семен Сергеич к Дугласу потрусил, что-то на ушко ему шепчет, уважительно присогнувшись, а Дуглас на Ивана глядит и знай кивает: файн, файн. Файн. Соглашается, значит.

А Ване даже интересно стало: что это за Собачка? Ведь с ней, поди, говорить-то можно? Вдруг расскажет, кто она да что? Да и вообще – она все время сидит в очках солнечных, даже в помещении, то в платок кутается, хотя не холодно, то в кепке какой-то. Можно будет хоть рассмотреть домашнее животное уважаемого Дугласа.

И тут эта собачка встает и к Ване идет, с СеменСергеичем. Хм, высокая, у Вани – 188, и она в своих кедиках ровно с него ростом получается. Без каблуков даже. Точно моделька, не иначе. В полумраке павильона, конечно, не видно, что там за красота под кепочкой да очками, но тут собачка открывает рот, и на Ваню находит столбняк: голос у Собачки глубокий, низкий, с хрипотцой. Блюзовый такой, как у Нины Симоне – Ваня очень уж Нину Симоне уважает, особенно «Май бэби джаст кеэ фо ми»… В один голос влюбиться можно, одним словом.

– My name’s Andrea, – говорит моделька и улыбается, протягивая руку. А Ваня даже все слова забыл от удивления – пожимает ладонь и молчит.

…странный он, этот русский мальчик. Хотя, какой он мальчик, ему уже, наверное, лет 25? Но все же русские – красивая нация. Который раз убеждаюсь. Кажется, ничего особенного – ну, брюнет, ну скулы мужественные, ну, брови широкие. А все вместе – выстреливает. И перед камерой он смотрится хорошо. Не гений, но однозначно талантлив. Даже слишком хорош для боевичка того пошиба, что Дуглас снимает с этими русскими. А сейчас вот – руку мою держит и молчит. Интересно, чего он так замер-то? Не думал, что я разговаривать умею? Вот ха-ха. Да нет, я в курсе, они между собой мне кости давно перемыли, я хотя и все время рядом с Дугласом, но слух у меня хороший. Все слышу. Они меня называют Собачкой Дугласа. Кто-то один назвал дочерью, кто-то другой – женой. Еще раз ха-ха. Интересно, этот Иван так и будет молчать? Или просто не знает, как обратиться ко мне – то ли жена, то ли дочь? Умрешь со смеху с этими русскими…

1.

Ваня поймал себя на том, что уже пару минут держит руку этой Андреа и молчит. А она улыбается так странно и смотрит на него выжидательно. Глаз не видно, но общее выражение лица – именно выжидательное. Думает, наверное, что у Вани ступор. Надо как-то разруливать ситуацию.

– Андреа, очень приятно… я Иван. Мне сказали, что ты хотела бы посмотреть наш город?

Ваня осторожно подбирал слова, стараясь вспомнить все правила английского с его безумными временами. Девушка кивнула и своим невероятно низким голосом (интересно, может, она и правда певица какая?) согласилась:

– Да, я бы с удовольствием прогулялась.

Они вышли на улицу. Съемка проходила во дворце князей Белосельских-Белозерских, в центре Невского, и они оказались на мостике через реку.

Девушка остановилась и достала сигареты.

– Куришь?

Иван с удовольствием составил компанию. Он никогда не видел девушку курящей, да и Дуглас, как любой американец, ратовал за здоровый образ жизни и всем читал нудные морали о вреде курения, поэтому увидеть его Собачку с сигаретой – это было пикантно.

– Не видел тебя курящей, – признался Ваня, и девушка вдруг ответила на русском языке, хотя и с сильным акцентом.

– Я не курю при Дугласе. Он начинает мне выносить мозг здоровым образом жизни. Лучше я потерплю, и покурю, пока он не видит.

– Откуда ты так хорошо знаешь русский? – поразился Иван.

Девушка усмехнулась.

– У меня есть немного русской крови. Мне было интересно выучить язык прадеда. Я на русских форумах часто сижу. Книги читаю, фильмы смотрю. Меня Дуг с собой потому и взял, что мне это интересно.

Они медленно пошли по Невскому.

Ваня исподтишка осматривал свою спутницу – то ли модель, то ли певицу. Голосом она была певица. Нет, ну настоящая певица соул – хрипловатый такой, низкий, богатый голос. Так и слышится это блюззз-зззовое «my baby just careeeee…» А фигурой – типичная топ-модель: высокая, худая, длинноногая, бедра узкие, плечи широкие. Осанка, правда, красивая, этого не отнять – так и видится юбка фламенко и веера в руке. Если бы не красивый голос и осанка – ничего бы в ней интересного не было. Правда, лицо рассмотреть трудно из-за кепки, очков и шарфа, намотанного до самых губ, но впереди еще два дня, на которые его абонировали, и Ваня успеет увидеть, что за красотку отхватил себе Дуглас.

– Ваня, я очень хочу есть. Давай зайдем в какое-нибудь кафе?

Она по-свойски с ним общалась, говорила по-русски легко, а он все никак не мог нащупать манеру поведения с ней. Молчал, как немой, хотя девочка, уже понятно, не из тех, с кем надо долго контакт налаживать.

Они зашли в небольшой японский ресторанчик на Невском, сели за столик у окна.

Перед ними тек со своей жизнью проспект, из-за туч периодически выглядывало солнце. Девушка сдернула с головы кепку, тряхнула головой и кинула в сумку очки.

Ваня в первый раз увидел, как она выглядит.

У нее были светлые, прямые, какого-то платинового оттенка волосы до плеч. И лицо – да, это было лицо модели.

Темные прямые брови (слишком широкие – русские девушки таких себе не "рисуют", но у нее натуральные, ей идет), длиннющие ресницы и светло-серые, русалочьи, порочные глаза. Удлиненные, как у кошки. Заманивает будто, заманивает морячков на верную погибель…

Ни грамма косметики.

И губы. «Губы, созданные для песен и поцелуев», как сказал один поэт, по имени Уайльд. Он именно про такие губы и говорил, наверное.

Что-то было в ней… странное. Если бы это можно было назвать изюминками, то девушка явно напоминала бы кекс, столько в ней сочеталось чего-то необъяснимого – и голос, и осанка, и эта экзотическая внешность, которую, казалось, не касалась рука визажиста со всеми новомодными загарами-пудрами-смоук-айз.

И взгляд этот, притворно-поверхностный, прозрачный, из-за цвета глаз ускользающий, ложно-расфокусированный, но оценивающий и испытующий… странный, очень странный. Слишком смелый. Или просто уверенный?…

– Надоело ходить в кепке, – пожаловалась она, небрежно лохматя затылок и нисколько не заботясь о прическе.

– А зачем тогда ходишь? – осторожно уточнил Иван. Девушка снова вытянула из пачки сигарету, прикурила, медленно и с удовольствием затянулась.

– Дуглас шифруется. Боится.

– А чего он боится?

– Ну как же, – девушка тихо рассмеялась, глядя на кончик сигареты – вдруг жене кто расскажет, что Дуглас меня за собой таскает. А она побежит развод оформлять, собственность и капиталы делить… Дуглас ведь из-за налогов все капиталы пополам поделил, а ну как теперь супруга разозлится и обратно не отдаст? А так… ходит непонятно кто в кепочке – и не разберешь, то ли очередной актер, то ли режиссер, то ли секретарь. То ли… собачка.

Ваня покраснел – слышала девочка их трепотню… Неловко вышло. Но кто же знал, что она знает русский….

– А меня, значит, не боишься? Я, значит, не стукну?

– А о чем ты можешь стукнуть? Разве ты меня узнал? – испытующе посмотрела на него девушка своими дымчатыми глазами.

– Нет… – растерянно покачал головой Иван, – не узнал… извини.

– Наоборот, даже хорошо, что не узнал, – расслабленно откинулась девушка на спинку стула, – я не думаю, что ты вообще про меня что-то знаешь.

Ваня поднял на нее глаза. Кто ж она такая, что Ваня ее узнать мог? Порноактриса, что ли? Иначе чего бы стесняться и бояться… а девушка смотрела на него в упор, курила и немного напряженно крутила в пальцах зажигалку.

Длинные пальцы, красивые.

Нет, странная она, очень странная. Другие девушки хотя бы какие-то колечки-браслетики носят. А у этой – ничего. Даже сережек, по-моему, никаких нет.

И не кокетничает почему-то. Хотя Иван-то уж себе цену знает, привык, что в его обществе девушки начинают флиртовать, хихикать, опускать глазки и вообще всячески проявлять признаки гендерного беспокойства. Любые девушки, любые. Даже те, которым больше пятидесяти – вот такая у Ивана мощная маскулинность. И не то, чтобы он этим гордился, нет. Может быть, только в ранней юности… Просто привык. Даже надоедать стала такая одинаковая и предсказуемая реакция.

А эта Андреа ведет себя совершенно нетипично – как будто у нее завязаны глаза, и Иванову сногсшибательную внешность она в упор не видит. Как будто Иван в принципе не имеет пола.

– А как ты поняла, что я тебя не знаю?

Андреа от души расхохоталась.

– Да ты послушал бы себя сейчас – и сразу бы понял, как! А что… в этом даже что-то есть. Пикантное. И смешное.

– Не люблю, когда меня держат за дурака, – обиделся Иван.

– Так кто ж виноват, что ты меня не узнал, – подмигнула девушка и примирительно положила ладонь на его руку: – Да ладно тебе, не бери в голову. Я просто Андреа. Просто – Андреа из штата Калифорния.

Странно – ну совершенно, совершенно не кокетничает с ним Андреа. Неужели настолько верна старику Дугласу? Или просто Иван не понравился?

– Ладно, проехали, – отыграл назад он, – я просто любопытный, а ты мое любопытство разожгла очень сильно.

Девушка опять хмыкнула и уткнулась в меню.

2.

После обеда они решили прокатиться на катере.

Они болтали о каких-то мелочах, но Ивану все время казалось, будто его спутница тщательно думает над каждым сказанным словом – может быть, сказывался языковой барьер, или просто девушка привыкла взвешивать сказанное, но даже в невинном трепе про город, реки и каналы все время чувствовались секундные паузы. Иван никак не мог понять, из-за чего они возникают, но они были.

В остальном же они весьма живо обсуждали все подряд.

Девушка действительно оказалась интересной. Она много знала из истории Петербурга, и иной раз Ивану приходилось слушать ее рассказы, хотя изначально гидом собирался быть он. Чувство юмора у Андреа тоже было на месте – немного не русское, конечно, но они смеялись от души, поддевая друг друга и развлекаясь какими-то комментариями увиденного.

Прогулочный кораблик, на который они сели, вез их под мостами по каналам. Они даже не слушали унылый голос экскурсовода, смеясь, разговаривая и делясь впечатлениями.

– Мы въезжаем под знаменитый Поцелуев мост, – прогнусавила экскурсовод, – по традиции молодожены, проплывая под этим мостом, должны поцеловать друг друга, чтобы их жизнь была счастливой.

Андреа что-то говорила в этот момент, а Иван вдруг подумал о том, что ему хочется ее поцеловать. Очень хочется. До одури. Ну и что, что она Дугласовская? Дуглас не узнает. Что-то подсказывало Ивану, что девушка не будет сильно против. Когда низкие темные своды моста поглотили их кораблик целиком, Иван решительно обнял девушку и поцеловал в губы, прервав ее монолог.

Она не отстранилась, наоборот, ответила на поцелуй, обняла его тоже, прижалась. Ивану показалось, что раньше он не целовался вообще – ощущения были совершенно другие, острые, новые, яркие. Катерок выплыл на свет, и Андреа отстранилась, отвернувшись.

– Это был Поцелуев мост, – оправдался Иван, – можно было… ну… целоваться… извини.

– Это ты меня извини, – вдруг ответила Андреа немного виновато, – зря я… надо было сразу сказать тебе.

– О чем? – насторожился Иван.

– Ну, ты посмотри на меня, – Андреа повернулась к нему, глядя в упор своими странными глазами и как-то отчаянно повторила: – Посмотри на меня.

– Смотрю, – оторопело кивнул Иван и честно изучил девушку. Она нахмурилась, и на ее скулах заиграли желваки.

– Ну?…

– Что – ну? Что я должен видеть?

– Ох ты, черт… Ваня… ну я же мужчина. Андре Митчелл, муза Арьена, лицо модного дома Арьен.

Иван отшатнулся в сторону и резко выдохнул: ему показалось, что его ударили под дых. Изюминки? Кекс, черт его дери! Твердые скулы. Широкие брови. Отсутствие груди. Ноль макияжа и маникюра. Это – мужчина. Черт возьми, какой же это красивый мужчина! Женственный.

Хотя… да, вот то странное, что никак не мог объяснить Иван: фигура была не модельной женской. Она была просто мужской. Стройной, худощавой даже, но – мужской, с узкими бедрами, длинными ногами. И брови у него – мужские. И скулы. И взгляд этот, без кокетства – не смотрят так женщины, не смотрят… теперь понятно, почему Дуглас заставлял носить Андре кепочки и очки – это не просто любовница. Это – любовник. Да еще и известный.

Андре молчал, глядя куда-то поверх воды канала, по которому они проплывали. Ветер трепал его светлые волосы, речной трамвайчик успокаивающе качало на воде, а Иван не знал, что делать – то ли обернуть все в шутку, то ли сделать вид, что смертельно обижен тем, что его так разыграли.

– Ты очень обиделся? – Андре, наконец, повернулся и заглянул ему в глаза.

Иван заставил себя улыбнуться.

– Нет. Кто ж виноват, что я не узнал музу Арьена.

– Мне Дуглас сказал, чтобы я ни в коем случае не снимал очки, – виновато признался Андре, – и чтобы я не говорил тебе, кто я такой. Но мне стало так смешно, когда ты меня за девушку принял… помнишь, я в кафе кепку снял? Подумал: ну, сейчас поймет. А ты не понял… я подумал, что и не буду говорить…

Андре замолчал и принялся искать в карманах сигареты. Нашел, закурил, выдохнул дым через тонкие ноздри.

Они в молчании дослушали экскурсовода, доехали до причала и снова вышли на Невский.

– Ну, куда теперь? – нарушил молчание Иван, поглубже засовывая руки в карманы. Его спутник пожал плечами и снова вытащил сигарету. Они медленно пошли к Дворцовой площади.

– Ты ужасно много куришь, – машинально отметил Иван, – даже больше, чем я.

– Ну что поделать, вредная привычка.

– Ты проголодалась… то есть… прости… проголодался?

Андре хмыкнул:

– Нет, но от кофе я бы не отказался. Если ты хочешь есть, мы можем посидеть в кофейне и что-нибудь перегрызть.

– Перекусить, – поправил Иван и толкнул дверь кофейни, – давай зайдем, погреемся. Ветер сегодня с залива, я замерз.

Они сели у огромного окна, Иван заказал кофе.

– Ну ладно, и правда, что мы молчим, как неродные, – вдруг зло сказал он, – Давай начинать все сначала. Ты – Андре, я – Иван, мы вышли гулять по Петербургу, колыбели революции, родине твоего пра-прапредка. На кораблике мы уже поплавали. Теперь, может быть, ты хочешь зайти в Эрмитаж? Ты был в Эрмитаже?

– Нет, не был, – зябко повел плечами Андре, – я очень бы хотел, но на улице действительно прохладно, трудно гулять без перерыва. Вряд ли я готов сейчас пройти полгорода, чтобы попасть в Эрмитаж.

– Можно забегать в кофейни периодически. По большому счету, в Петербурге это самый удачный вариант прогулок – гулять и греться. Гулять – и греться. По очереди.

– Я вообще не ожидал, что здесь в апреле так холодно, – поежился парень, – я легкомысленно оставил все теплые вещи дома.

– В отеле, ты имеешь в виду?

– Нет, в Лос-Анджелесе. Поэтому я здесь одеваюсь по принципу капусты. Футболка, сверху – еще одна, шарф до ушей, куртка… и все равно мерзну. У меня вещи все легкие. Покупать что-то теплое не хочется, все равно через три дня уезжать, да и из павильонов я не выходил до сегодняшнего дня…

– Ты уже уезжаешь? Один, без Дугласа? У нас вроде съемки еще не закончились…

Принесли кофе, и Иван про себя поблагодарил всех святых, радуясь, что снова завязался хотя бы какой-то разговор, пусть и не такой живой, как до поцелуя, но все же. Андре задумчиво помешивал трубочкой латте.

– Да, один. У меня показ в Нью-Йорке. Дуглас, понятное дело, остается здесь. Он говорит, что у вас еще как минимум недели на две все затянется.

– Как же он тебя отпускает?… – усмехнулся Иван, и Андре вскинул на него свои светлые глаза. Заманивает морячков русалка на верную погибель, заманива… тьфу. То есть, конечно, уже не русалка.

– Думаю, что ты опять ошибаешься. Ты сегодня часто ошибаешься, заметил? Но этой тайны Дугласа я тебе раскрывать не буду, извини.

Иван смутился. Кажется, он вообще сегодня ничего не понимает…

– Но ты же говорил, что Дуглас прячет тебя от жены?

– Говорил. Прячет, да. Но вовсе не из-за того, о чем ты подумал. Впрочем, ты не одинок в своем заблуждении – примерно 99,9% думают так же, как и ты. Но вы все неправы. А Дуглас очень любит свою жену.

Они снова помолчали. Ивану надоело ходить вокруг да около – в конце концов, что он мучится? Через три дня этот парень уедет на свои показы, а он, Иван, останется здесь, среди своих друзей-знакомых-любовниц-коллег-и бог знает кого еще. Почему бы и не спросить?

– Значит, ты не гей?

Андре смотрел в окно, вертя в руках трубочку. Казалось, толпа на Невском полностью поглотила его внимание, и когда Иван уже собрался было повторить свой вопрос, парень растянул в улыбке губы.

– А разве для тебя это имеет какое-то значение? Ну ок, я гей. Но к Дугласу это не имеет отношения. Твой интерес удовлетворен?

– Вполне, – Иван уткнулся в кофе, ощущая себя немного неловко.

– А расскажи мне о себе теперь? Что тебе нравится?

– Зачем тебе это? – Иван откинулся на спинку диванчика, – Ты уедешь через три дня, а через четыре забудешь и Петербург, и меня вместе с ним. Нет, послушай, мне не лень произнести монолог о себе, таком чудесном и прекрасном, но… зачем? Не очень люблю говорить бессмысленные вещи…

– Ваня, ты сам себе противоречишь. Если ты чудесный и прекрасный, то как же я могу про тебя забыть? – Андре рассмеялся и примирительно положил руку мужчине на запястье, но тут же отдернул руку и сцепил пальцы в замочек перед собой на столе, – Не напрягайся ты так… я не собираюсь к тебе приставать.

– Ты меня неправильно понял!

– Все я понял правильно. Ты меня поцеловал, я тебе ответил, и ты теперь думаешь, что я планирую затащить тебя в постель. А я не планирую, Ваня. Далеко не все модели – безмозглые поблядушки, по крайней мере, я к таким не отношусь. И если я гей – это не значит, что мой мозг расположен ниже пояса. Давай мы действительно сейчас разойдемся по домам, и забудем сегодняшнюю прогулку. Без обид. Идет?

– Нет, – Иван сам на себя разозлился, – Нахрена ты все переворачиваешь с ног на голову? Я не хочу, чтобы мы сейчас расходились по домам. Я не хочу забывать сегодняшнюю прогулку. Я не злюсь и не обижаюсь, прост…