Третья мировая война

Валерий Генкин, Александр Кацура Побочный эффект

— Ух ты!

Они обогнули бурый огромный камень. Курчавый, черный, как жук, парень вцепился в рукав спутника.

— Слышь, Арви, мне-то Перекати-поле врал, в этих местах до самого побережья ни хижины, ни колодца. А тут… Отродясь такого не видал. Гляди, словно в воздухе вист.

— Там соль. Башня на соли стоит, вот и кажется.

— Башня! Да это целый дворец.

— На тиару похож. Синий. — Арви повернулся к приятелю. — Эй, закрой рот, Тад.

— На что похож?

— На тиару. Шапка такая. У папы, — объяснил Арви.

— Псих надумал здесь строиться — камни да колючки. Подойдем? Воды-то на донце. И теплая, — Тад достал из холщовой сумки помятую фляжку и встряхнул возле уха.

Арви отвел со лба влажную белесую прядь и, широко ставя длиннющие ноги в резиновых тапочках, зашагал к синей двузубой башне. Пришлось обойти россыпь острых камней, и теперь они приближались к цели с другой стороны. Два купола слились в одну толстую стрелу.

— Ты смотри, ни тебе окон, ни… Нет, дверь вроде есть, — бормотал Тад, едва поспевая за долговязым другом. Сутулая спина Арви в голубой выцветшей рубахе маячила впереди. — Никак трава!

На присыпанной горячей пылью глине зеленели пятна. Меж острых камней лезли кустики с белой мелочью цветов. От башни тянуло прохладой.

— Черт!

Арви обернулся и захохотал — Тад стоял шагах в двадцати и молотил кулаками воздух.

— Ты спятил?

— Оно меня не пускает!

— Что ты сказал?

— Что слышал. Стена тут резиновая. Я в ней вязну. Сам-то где прошел?

Тад прервал бой, побежал боком, расставив руки, потом повернулся к Арви спиной и с отчаянным «Ых!» лягнул пустоту.

— Можешь считать, что я сбрендил, только воздух отпихивает меня обратно. — И вдруг завопил: — Арви! Я понял! Эти парни в джипе, которых мы встретили, они испытывают какую-нибудь хреновину. Ходу, пока нас не загребли. Засветло к шоссе выйдем, а там и граница…

Арви приставил к переносице тонкий палец, задумчиво наклонил голову.

— В запретных зонах охрана. На худой конец надпись. Нет, заглянуть любопытно. Подожди, я мигом. Может, воды принесу. Давай посудину. — Он направился к Таду, протягивая руку.

Тад рванулся вперед, и тут же был отброшен. Едва устояв, он картинно изогнулся и облокотился на невидимую стену.

— Каково? — Тад подпрыгнул и разлегся в метре от земли, как в гамаке, дрыгая ногами, раздирая рубашку, хохоча и гремя монистами на дремучей груди.

Арви нахмурился.

— Попробуй кинуть мне фляжку, — сказал он.

— Я, видать, недостаточно хорош, — зло прохрипел Тад, когда фляжка, покувыркавшись, оказалась у Арви. — И наплевать. Чего я там не видел.

Арви подошел к башне вплотную, провел ладонью по пузырчатой стене.

— Холодная, — крикнул он. — Только не пойму, из чего она!

Когда Арви исчез в башне, Тад сел на камень и вытащил из мешка теплое крупное яблоко. Полез в задний карман за ножом. «Экая махина, — думал он, задирая голову, — этажей в семь. Чего там Арви увидит…» Опустил глаза и замер. Надежного, видавшего виды иззубренного клинка, которым он в разных обстоятельствах ковырнул не менее дюжины врагов, клинка этого не было.

На длинной леске, которой он всегда привязывал нож к поясу, болтался розовый гуттаперчевый лягушонок.

Осторожно ступая, Арви проник в прохладный сумрак. И сразу почувствовал, что за ним наблюдают. Арви остановился, втянул голову в плечи. Но взгляд был теплым, и Арви несмело двинулся вперед. Изнутри помещение, как это нередко бывает, казалось больше. В данном случае — неизмеримо больше. На дальней стене зажглись огни. Арви оперся о край какого-то пульта, усеянного кнопками. Немедленно что-то включилось. Вертикальные цепочки огоньков побежали к сводам.

— Хорошо, что ты пришел, — сказал голос.

— Я? — спросил Арви, озираясь.

— Ты. Именно ты.

— Так, — сказал Арви, — а почему ты не впустил моего приятеля?

— Никто не может войти ко мне с оружием. Никто не может войти ко мне, если хотя бы сотой долей своей души он способен на убийство человека.

— Но кто же ты?

— Не знаю точно. Наверно, всего лишь машина.

— Машина?

— И все же хорошо, что ты пришел, — продолжал голос, — я теперь знаю тебя и скажу, что ты познаешь великое чудо и великое счастье. На земле — и совсем недалеко отсюда — живет та единственная женщина, о которой ты несомненно мечтаешь всю жизнь. А мне так хочется соединять созданных друг для друга людей.

На стене среди огоньков возникло изображение женского лица. Девушка с широко открытыми глазами.

— Это она, — прошептал Арви. — Та, что мне снилась.

— А все то, что убивает людей — железное, электронное, атомное, — да сгинет оно вовсе! — сказал голос.

— Это она! — закричал Арви.

— Чего он там орет, тронулся, что ли? — пробормотал лежащий среди камней Тад.

Прежде чем двуглавая башня встала на дне высохшего озера, в высших кругах страны прошли жаркие дебаты.

Потом никто не мог вспомнить, кто привел к президенту этого человека, но все со смехом — и даже как бы преувеличенно смеясь — непрерывно говорили о каких-то брачных машинах. Об электронных свахах, о научно поставленном соединении любящих сердец. И все генералы друг другу подмигивали, как бы говоря: о, мы все прекрасно понимаем. И сам изобретатель, нахваливая свой товар, употреблял именно это название.

— Великолепные брачные машины, — сказал он президенту и тоже подмигнул.

Президента кольнуло неприятное чувство. Но он переборол себя и все заседание провел на уровне, то есть с мудрым спокойствием.

— Итак, еще об одном свойстве моего аппарата, — сказал в конце довольно длинной и довольно путаной речи изобретатель, — пусть не самом главном, но для вас, возможно, небезынтересном. Главной ошибкой всех создателей оружия с древнейших времен до наших дней является то, что они лишали свое детище самостоятельности, душили инициативу, обращали в тупого исполнителя воли хозяина. Посылая арбалетную стрелу в сторону вражеского воина, наводя оружие на окоп противника, программируя навигационную систему ракеты, вы обрекаете себя на решение задачи столь мелкой, никчемной, сиюминутной, преследуете цель столь… — Изобретатель запнулся в поисках очередной тройки эпитетов и раздраженно столкнул с колен кота.

— Вам не кажется, что вы несколько затянули выступление? — попытался прервать оратора сухонький старичок с длинными руками. Его лоснящийся черный пиджак совсем было затерялся среди мундирного шитья и сверкающей чешуи орденов, но голос звучал требовательно.

Изобретатель мотнул головой: не мешайте.

— …преследуете цель столь жалкую, ничтожную, пустую, что успех, достигаемый поражением вражеского объекта, оказывается мимолетным, преходящим, эфемерным. Пусть камень, ядро, пуля летят не по воле стрелка, наделенного, как правило, куриными мозгами, а куда он, оно, она сочтет необходимым, следуя велению собственного разума, наитию, убеждению.

Румяный седовласый маршал со звоном подскочил в кресле:

— Бред! Ядро, пуля — они лишены разума.

— Это вы лишены… скажем, воображения. Впрочем, я пользуюсь языком аллегорическим, едва ли доступным питомцам Академии генерального штаба, — сказал изобретатель.

Маршал побагровел. Генералы, пыхтя, задвигались. Старичок в черном успокоил их взглядом. «Не обращайте внимания, — говорили его глаза, — это же яйцеголовый, они все чокнутые…»

— Вы еще мыслите заплесневелыми категориями служаки прошлого века: первая колонна, вторая колонна, правый фланг, левый фланг, взять высоту, форсировать реку… Что там у вас еще? — Изобретатель снова допустил к себе кота и ласкал его за ухом. — Ах, да. Уничтожить живую силу, подавить огневые точки, разрушить промышленные центры. Все это чушь. Короче, если сейчас не касаться функций машины, от вас далеких, то фактически я предлагаю вам оружие, которое само отыщет врага, руководствуясь воспитанными в этом оружии идеалами, само выберет средства, используя свой интеллект, и с помощью этих средств лишит противника сил, парализует его волю, поставит на колени. И все это — заметьте! — не уничтожив ни одной живой души, ибо, — оратор возвел глаза к лепнинам потолка и продолжил сладко, — ибо убийство противоречит его убеждениям. Миллионы юношей не будут призваны в армию, не будут отлучены от любимых, и тем самым уже упомянутая функция аппарата — споспешествовать соединению сердец — получит мощную поддержку.

Повисла ледяная тишина. Изобретатель перешел на скороговорку:

— Обладание примирителем-свахой системы «Синий купол» означает торжество мира и порядка, истинно справедливое общество наконец-то обретет безопасность, правые и левые диктатуры рассыплются в прах, лишенные своего единственного аргумента — штыка! Мне нужно сорок миллионов, две сотни людей и полигон. Я кончил.

Военные дали волю чувствам. В разгар неистовства черный старичок наклонился к президенту:

— Разумеется, вояки против. Амбиция, престиж, да и денег они ему не уступят ни гроша. А главное — они хотят стрелять сами. Отдай-ка мне этого чудака вместе с его высоконравственным камнеметом. Примиритель-сваха? Остроумно. «Синий купол»? Романтично. Но какие возможности?

— И все же — что означают эти розовые слюни о союзе сердец? О гармоничном соединении душ? Что за бред о брачных машинах?

— Болтовня. Маскировка. Очень странный тип. Едва ли мы до конца его понимаем, но не воспользоваться его идеями и этой штукой было бы… Это должно попасть в хорошие руки.

— Пусть так, но мы видим и реакцию наших бравых вояк. Дело надо вести тонко.

— И даже более того! — сказал старичок.

Подводя обескураживающий для изобретателя итог, президент произнес короткую страстную речь, из которой явствовало, что нет на свете более высокой цели, чем упрочение мира на многострадальной планете, и нет более твердой гарантии этого мира, чем военная мощь — единственная разумная стратегия, единственный выбор ответственных и зрелых людей.

Стихли аплодисменты. Двери отворились. Люди в мундирах удовлетворенно потянулись к выходу.

— А теперь, — сказал президент, когда они остались втроем, — позвольте познакомить вас ближе с моим советником и другом.

Старик радостно протянул обе руки. Изобретатель настороженно склонил блестящий череп с шишкой над левым ухом.

— Вверяю вас и ваше создание его заботам. Да, да… — президент улыбнулся, увидев недоуменную гримасу изобретателя, — у нас свои сложности. Но пусть это вас не тревожит. Полагаю, вам не откладывая следует обсудить технические и финансовые детали завершения проекта, вопросы охраны…

— Охраны? — взвился изобретатель. — Эти ваши заборы, сенсоры, сирены? Гадость какая! Часовые, дозорные, караульные — тьфу! Да он их терпеть не может.

— Но как же совсем без охраны? — Президент привстал, его простоватое лицо «человека из народной гущи» выразило искреннюю растерянность.

— Неужели непонятно? — Изобретатель смотрел на президента с состраданием. — Мой купол не сможет выполнять столь деликатную миссию, находясь под наблюдением нескромных глаз. Он сам защитит себя от любого нежелательного вторжения. Ему не нужны вышки с пулеметами.

Советник сочувственно закивал:

— Безусловно, столь необычный объект требует нетрадиционного подхода во всех отношениях. Я думаю, мы найдем приемлемое решение. Кстати, насчет полигона… — он ласково глянул на изобретателя. — Соляное озеро в южных предгорьях вас устроит?

«А ведь они похожи», — думал президент, провожая взглядом две черные худые спины, две трогательно-сутулые фигуры, семенящие к высоким резным дверям. На плече той, что повыше, пристроился дымчатый кот.

Сознание того, что рейс этот — последний в его долгой службе, вызывало и легкую грусть, и по-молодому острое ожидание новой жизни, лишенной привычного флотского ритуала, но заполненной иными радостями и заботами. Начало этой жизни немного откладывалось из-за полученного вчера приказа. Цель маневра не оговаривалась, но эфир был забит сообщениями о событиях на островах. Видимо, правительство демонстрировало твердость.

Океан был добр к нему в этом последнем плаванье. Светлая вода. Нежный бриз. Белые поплавки умолкнувших птиц. Капитан не любил их прожорливые крики. Он думал о доме с зеленым языком газона и палисадником, где хризантемы цвели до Рождества, а уже в марте высыпали лиловые крокусы и выстраивались ряды желтых нарциссов. Жена, конечно, запустила и газон, и клумбы. Ничего, теперь у него будет время.

Странное чувство вывело его из задумчивости. Крейсер продолжал скользить по голубой податливой воде, ветер не изменился, но… Что-то было… Вернее, чего-то не было, не хватало. Разгадка пришла одновременно с сигналом тревоги. Вой взорвал тишину, ибо именно тишина царила вокруг — судовые машины молчали.

Перед ним вырос старший помощник.

— Турбины стоят…

— Причина?

— Изучается.

Изучить причину остановки двигателей, однако, не пришлось. Корабль резко замедлил ход и стал ощутимо оседать кормой.

— Кингстоны… — второй помощник едва шевелил губами.

— Что?

— Они открыты, все до единого.

— Причина?

И эта причина осталась неизвестной. Дифферент катастрофически увеличивался. Но почему вокруг судна раздуваются оранжевые пузыри спасательных плотов? Когда он успел отдать приказ? Если это конец, следует спуститься и взять документы. Уже потом он попытается восстановить в памяти эти минуты, но не сможет. Останется ощущение непричастности к происходящему. Да, еще вспомнится тяжесть в левой руке от холодного железного ящика, прикованного к кисти наручником, и белое лицо старшего помощника:

— Команда покинула судно, жертв нет.

Уже дома капитану приснится его полет над задранным носом корабля, стремительно уходящего под воду. И море в этом сне казалось зеленым — под стать газону, на который выходило окно спальни.

Президент глядел в окно. Выцветшие голубые глаза были печальны.

— Да, да, мой друг, я действительно пришел к этому невеселому выводу. Это вовсе не поза утомленного могуществом носителя власти.

— Брось хандрить. — Советник зябко повел плечом. — Мы добились всего, о чем мечтали. Ты помнишь? Кривые бульвары, брусчатые переулки, витрины… И разговоры, разговоры без конца. — Теперь и он смотрел в окно, слегка нахохлившись. — Разве не посмеялись мы в конце концов над ними? Не перетасовали группы и партии, чтобы разложить удобный политический пасьянс? Не заставили военных работать на промышленность, оставив их в убеждении, что все обстоит как раз наоборот?

— Это была хорошая мысль, — улыбнулся президент.

— Разве не купили мы интеллектуалов признанием их святого права облаивать друг друга и нас заодно? И разве любой программист, механик или клерк не отдаст тебе голос в пятый раз подряд, потому что ты заставил промышленников гарантировать ему работу или приличное пособие? Мы же добились невиданной устойчивости. Твоим именем будет названа эпоха в жизни страны, да что там страны — половины планеты!

— Ты веришь в то, о чем говоришь? — спросил президент.

— Я знаю, чего ты хочешь, — продолжал советник, отмахнувшись. — Мира с самим собой. Успокоенной совести. Это иллюзии. Важна достигнутая цель.

— Что толку слушать тебя. — Президент повернул к советнику прославленное миллионами портретов веснушчатое лицо. — Твои доводы исходят от меня самого. Мы ведь давно одно целое. Разговоры с самим собой — удел шизофреника. — Он помолчал и добавил совсем тихо: — Так пусто… С тех пор, как он ушел. Знаешь, я отдал бы всю свою постылую власть за одно его слово, хлопок по плечу…

— Ты ведь не удерживал его.

— Разве их можно удержать? Разве нас можно было удержать в восемнадцать лет? Кто бы мог подумать! Пацифист-сын оставил милитариста-отца, тупого сторонника ракет, пушек и крови. Ах, если бы он хоть немного разбирался в политике! Я был уверен, этот наивный бунт пройдет без следа, этот лепет о тирании, свободе, милосердии… Два года, два года! Мне казалось, я строю этот мир для него. Ведь он любил меня, я знаю. — Президент снова смотрел в сад. — Думаешь, я впал в маразм? — Он встал, резко тряхнул головой.

Когда-то, вспомнил советник, ее украшали длинные, до плеч, кудри — по тогдашней университетской моде. Теперь их место занял корректный поседевший пробор, но движение осталось.

— Я часто думаю, что будет на Земле, когда мы сойдем в туман и власть останется в руках наших детей. Умнее ли они будут, тоньше, человечнее?

— Не дает ли ответ твой сын?

— Ты знаешь, я хотел бы сделать его президентом. Он неглупый мальчик. Я вижу его в этой роли. Увы, я не монарх, не император. Не мне возвращать мишуру престолонаследия.

Советник взглянул на него быстрым птичьим взором:

— Только намекни, мы тебя коронуем.

— Ты шутишь, старик, а мне не до веселья. Сознаюсь — мне всегда хотелось быть сильным. Сила — как я верил в нее! Впрочем, только дилетанты способны верить во что-то иное. Что, кроме нашей силы, удержит этот мир от скольжения в бездну?

Советник пожевал губами.

— А мне, — сказал он, собирая морщины у глаз, — мне больше импонирует гибкость ума. — Он усмехнулся. — Я иногда думаю, не перехитрил ли я сам себя… Нет, это минутная слабость. Ты прав, слюнтяям не место на вершине.

— Найди мне сына, слышишь?

— Найти нетрудно. А ты не наделаешь глупостей?

— Я хочу говорить с ним. Я попробую… понять. Я наделаю, как ты говоришь, глупости, если не увижу его.

— Но это иллюзии.

— Ты так боишься иллюзий? Дай Бог и тебе обрести их. Я жалею только, что они пришли ко мне слишком поздно.

— Ну, парень, ну же…

Ухабы остались позади, он мог теперь не держаться. Ровная, как стол, степь решила дело. Исход был ясен, и все трое, каждый по-своему, переживали эти мгновения. Сайгачиха в смертной тоске закинула голову, роняя красную пену из раскаленных ноздрей. Сладостная волна поднялась от колен стрелка. Ружье томилось предчувствием знакомой боли — свинцовый кулак привычным путем протащится по длинному отполированному тоннелю, чтобы извергнуться наружу.

Стрелок снова ухватился левой рукой за кромку лобового стекла, а правой сдавил шейку ложа. Теперь машина и животное шли параллельными курсами. Перемогая злую, отчаянную боль в сердце, сайгачиха наддала в последнем рывке. Шофер хохотнул и чуть придавил акселератор. Пикап скачком обогнал измученный комок плоти.

— Нет, — строго крикнул стрелок, — поотстань! Я в угон долбану!

Он вскинул ружье и, пружиня коленями, выцелил голову. Палец мягко согнулся. Пых!

Отдачи он не почувствовал. Сайгачиха продолжала бежать.

Со слабым щелчком в конце ствола раскрылся дурацкий желтый цветок.

— Ногу натерла, — держась за локоть Арви, она сняла туфлю, — а босиком колко.

Арви смотрел сверху в ее лицо. Он улыбался.

— Посиди, я сейчас. — Он сбросил мешок и шагнул с тропы. — Вот, — сказал он, появившись через минуту с толстым глянцевым листом в руке. Сорвав с него тусклую пленку, Арви опустился на колени и осторожно коснулся босой ноги девушки. Мякоть листа легла на стертую кожу. — Теперь дойдешь. Надевай.

— Правда, хорошо. Только давай посидим еще чуточку. Я так боюсь. Вдруг не получится. Они ведь могут стрелять.

— Тад все устроит. Он знает надежного проводника. Суть в том, что отсюда никто не бежит. Здесь с работой полегче. Бегут к нам. Вот за этим следят.

Потом они сидели молча, и каждый слушал — себя и другого.

— Как странно все. Как неожиданно. Еще недавно я тебя не знала. Нет, это было давно, давно. А теперь…

— Что теперь?

— А теперь я не представляю, как может быть иначе.

— Ты знаешь, Мария, когда-то Господь, прогневавшись, перемешал людей. И с тех пор они ходят одинокие и несчастные, с тревожной, болящей душой. И ищут, ищут… Веришь ли ты, что для каждого человека существует один-единственный друг на всем свете? Но если свершится чудо и они найдут друг друга, две разорванные половинки вселенной соединяются. Ты веришь в это?

— Я верю в это. Марка посватали ко мне еще в детстве. Мы играли в лопухах за деревней в разбойников, а я уже знала, что он будем моим мужем. Он был красивый и добрый. Но с ним не было так, как с тобой. Я видела землю, но не знала, что значит видеть небо.

— Когда я вышел из башни, я почувствовал… Я был наполнен тобой, но еще не понимал этого. И я сказал Таду, что мы меняем маршрут. И сухой ветер гнал меня вперед и вперед, пока не увидел я твой городок, пыльные пальмы, белые стены церкви и, наконец, тебя…

— Я стояла у двери. Дул ветер, он хлопал рамой, стекло дребезжало.

— Я взял тебя за руку, спросил твое имя. Это было очень давно. Это было пять дней назад.

— И вот мы с тобой бежим и бежим. Куда? Что будем мы делать там, за границей? — спросила Мария.

— Какая разница, — сказал Арви. — Наймемся сборщиками апельсинов. Или пастухами. А не то — пойдем дальше. С голоду не умрем. Зато свободны. Свобода! И никто не сунет тебе автомат в руки.

— Думаешь, там будет лучше? Какие у тебя волосы мягкие, Арви.

— Ты обещала рассказать про башню. Как ты попала туда?

— Расскажу по дороге.

Арви поднялся, подхватил мешок и взял Марию за руку. Она прижалась к нему.

Необычайное возбуждение выгнало лейтенанта из блиндажа. Старческий голос отца звучал в ушах: «Мальчик мой, эти руки уже не могут держать оружие, но тебя я воспитал бойцом. Пусть же сердце твое не дрогнет, пусть не ослабеет душа твоя от страха или жалости, ибо впереди враг, топтавший когда-то землю наших дедов…»

Пустыня дышала тяжело и нежно. Он вспомнил свою голубку, свою Ку, как звал он ее за тихое воркование. Сегодня она получит посланное накануне фото. «К великой битве готовы!» — вот что следовало написать вместо сентиментального «Дорогой Кушечке, милой душечке». Жаль, что он оплошал с надписью. Сама-то фотография получилась отличной: непринужденная поза, ироничная, в меру, улыбка, офицерские нашивки хорошо видны. И фон великолепный: шеренга боевых машин с гордо поднятыми стволами. Сейчас, когда чернильная ночь залила все вокруг, он отчетливо представил себе ровные ряды стальных красавцев, скрытых маскировочной сеткой. С первыми лучами зари они сбросят камуфляж и ринутся вперед, давя и круша ничего не подозревающих варваров. А завтра его Ку получит новый снимок. Он со своими ребятами на еще не остывшей броне, среди развалин и дыма. На этот раз уж он не промахнется с надписью!

Едва потускнели звезды, на запястье лейтенанта пискнул индикатор тревоги. Экипажи сбегались к машинам, срывали чехлы с орудий и…

Протяжное «а-а-а!» прокатилось вдоль позиции, знаменуя собой грубейшее нарушение приказа о соблюдении абсолютной тишины. Из башни каждого танка вместо грозного прямого ствола уродливым узлом торчал сине-стальной кукиш.

— Как-то хозяин говорит мне: «Собирайся, Мария, я хочу тебя кое с кем познакомить». Я испугалась. «Да нет, — говорит, — это не то, что ты думаешь. Поехали, там все увидишь». Я еще потому испугалась, что хозяин никогда со мной и не разговаривал. Под нос бормотал да коту чего-то все рассказывал. Получилось, что он и меня нанял кота кормить. Сам-то вообще не ел. Худющий, плешивый. Я когда его увидела в первый раз, не по себе мне стало.

— А зачем пошла к нему? — спросил Арви.

— Я на пятом месяце была. Только-только бумага пришла, что Марка убили. Я о пенсии хлопотала, да ведь мы с ним в мэрии так и не были. А старик платил хорошо, и работа легкая.

С минуту они шли молча. Потом девушка снова заговорила:

— Приехали мы. Башня синяя. Красивая такая. Вошли, там темно, прохладно, огоньки. Хозяин говорит:

«Это грозная машина, но она добра к человеку. Не бойся. Просто ей нужно увидеть молодую и чистую девушку». Не знал он тогда, что я носила маленького. Посадил меня на какой-то ящик, пошел к стене. Огоньки замигали. Он бормочет: «Сейчас настроим на невинную душу». Потом что-то такое, не поняла я. Будем, говорит, тимизировать матрицу цели. Почему он про невинную душу? Может, он про ребеночка все-таки догадывался. Глаза у него горели. Недобрые были. И что это за матрица такая?

— Оптимизировать целую матрицу, — пробормотал Арви. — Старик программирует машину… Душа Марии… Ну и программа. — Потом сказал громче. — Матрица — это такая таблица…

— Мне стало страшно. Но потом… Потом тепло стало и уютно. И я начала разговаривать с этой машиной. Сама не знаю, как это вышло. Она меня спрашивала обо всем — про отца, про мать, и как они умерли, и про Марка, и про наш поселок, и даже про кривого Артенса, который однажды в детстве дал мне пряник. А потом машина сказала, что Марк погиб как храбрец, но смерть его не принесла никому на свете ни счастья, ни даже пользы. Я заплакала, а хозяин засмеялся громко и сказал: «Все, спасибо, Мария. Теперь мой купол в норме».

Потом домой приехали, и хозяин мне выходной дал. Очень доволен был. С той поры я почувствовала, что с этой машиной, с башней этой чем-то связана. Что-то жило вот тут, — Мария положила руку на грудь, — и тянуло, тянуло… И сейчас еще немного тянет.

— Это пройдет, — сказал Арви.

— А с тех пор, как умер маленький, я все время живу как-то съежившись. И только сейчас, с тобой… — Она замедлила шаг и прижалась к нему плечом.

Арви погладил ее черную голову.

— …ибо не ведают, что творят, а потому достойны скорее сострадания, нежели кары. Человеколюбие и мудрость продиктовали Командору этот план, который слабодушные и немощные ханжи неминуемо покроют хулой. Но что нам их жалкие вопли! Мы гордо замыкаем слух неколебимой уверенностью в праведности нашего дела.

Так говорил отец-назидатель на утренней поверке, и капрал благоговейно внимал.

— Ваша батарея призвана обрушить не карающий, а милосердно убеждающий удар по заблудшим овцам, поразив их на третий день Большого карнавала. Знайте же: цель наших ракет — не сбившиеся с пути и блуждающие во мраке обманутые братья, а змеиное гнездо злокозненных бандитов, врагов отечества и Командора — гнусный и мрачный вертеп, называемый у них Черепаховым дворцом.

Капрал представил причудливые формы дворца из белых и коричневых раковин, бесконечную ленту Кольца, толчею масок, судорожные визги волынок, полосатые юбки девушек, подхваченные спереди в яростной пляске. Год назад и он был среди них и даже стал одним из двенадцати победителей, не давших погаснуть свече, за что получил ковш вина из рук королевы — соседской дочки с острыми ключицами и рыжими искрами в глазах. Говорят, она потом вышла за одного из этих словоблудов — профсоюзных проповедников. А папаша Командор рассчитал неплохо! Залп ракет, молниеносный десант — и город его. На третий день карнавала там не будет ни одного трезвого мужчины, способного сопротивляться парашютистам. Может, и впрямь крови будет немного.

Воображение не обмануло капрала. Мало что изменилось в ритуале праздника с прошлого года. Власти лишь объявили об отмене фейерверка, но на него и не рассчитывали: каждый грамм пороха нужен для борьбы. В остальном шло по-прежнему. По ночному городу заструились мерцающие ручейки, сливаясь в огромную толпу ряженых на площади перед дворцом, и каждый старался задуть свечу соседа и не дать погаснуть своей. Так же оделяла удачливых царица карнавала, хотя была ею совсем другая девушка — тихая толстушка с задумчивым взглядом и пепельной косой. И так же отчаянно плясали люди, забыв о городе и войне.

Но что это? В черном небе над площадью вдруг разразился бешеный танец огня. Метались шутихи, рвались петарды, вспыхивали тысячи зеленых и красных звезд, рождались и умирали хвостатые вихри. Обезумевшие от танцев люди стояли задрав головы. Так, значит, фейерверк состоялся? О да. И еще какой! Панцирь дворца вздымался в сияющем нимбе. Толпа ревела так, что не было слышно подлетающих вертолетов. А когда зенитки с дворцовой крыши открыли запоздалую стрельбу, угасающее было небо заполыхало сызнова, и с каждым залпом над восхищенной площадью распускались и повисали дивные радужные гроздья. В их свете кружились и плыли похожие на цветы парашюты, а когда десантники приземлились, капрал осипшим голосом выкрикнул команду и дернул затвор. Но металл в его руках стал похож на теплый воск, автомат изогнулся и бессильно провис. Несколько секунд атакующие ошеломленно стояли. Потом побросали размякшие автоматы и канули в жаркую орущую толпу.

Большой карнавал продолжался.

Тад встретил их в крохотной закусочной у бензоколонки.

— До границы тут рукой подать, — сказал он, прихлебывая пиво из жестянки. — Перекати-поле переведет всех сразу. Это удача. Раньше он водил по одному — пограничная полиция шастала. Но позавчера была, говорит, умора. Наткнулись они на беретников, дунули россыпью. Те стрелять, а из их пукалок заместо пуль — желтые в полоску мухи, ей-богу. Беретники только успевали отмахиваться. Смеху, говорят, было. Божится, пройдем как по маслу. Эти-то теперь не скоро прочухаются. Берет Перекати-поле по сто монет с носа, но я по старой дружбе уломал — двести со всех троих. У меня, правда, почти ничего. — Тад бросил на стол пару бумажек и придавил их одинокой монетой. Мария растерянно улыбалась.

— Арви меня так быстро увел. И не сказал ничего. У меня вот, колечко. Марк подарил. Как вы думаете, его можно продать?

Арви осмотрел кольцо и вернул его Марии.

— Говоришь, двести? — повернулся он к Таду. — Да еще сотню хотя бы на первые дни. Трехсот хватит?

— Да я половины таких денег отродясь в руках не держал.

Арви снял часы и махнул рукой хозяину, мощному старику с нездоровым желтым лицом.

— Может, не надо, Арви, — сказал Тад. — Ведь ты говорил, это…

— Надо, — оборвал его Арви. — Скажите, вы не знаете, кому можно предложить эти часы? — обратился он к хозяину.

Старик молча и медленно осмотрел изящную вещицу. Прошелся по кнопочкам, включая и выключая телеэкран, музыку, календарь, калькулятор, пульсомер… Сощурившись, прочел надпись на обратной стороне модного корпуса.

— Хороша игрушка. Сколько хочешь за нее, парень?

— Триста.

Хозяин не сдержал удивленного движения бровей.

— Беру. — И быстро пошел к стойке.

— Ты что, спятил? — зашипел Тад. — Они же не меньше тыщи стоят.

— Да? Что ж ты молчал? — равнодушно спросил Арви.

— Скажи, что передумал.

— Ну нет, дело сделано.

Подошел хозяин с подносом.

— Вот деньги, — он положил перед Арви растрепанную пачку, — а это от меня, — сказал он, снимая с подноса жестянки с пивом и тарелку с бутербродами. — Подкрепитесь перед дорогой…

— Вы можете, вы, создатель этого чудовища, можете предсказать, что произойдет завтра, сегодня, через пять минут?

Президент подошел к изобретателю так близко, что тот отступил на шаг.

— Да, я вижу, ситуация не всех устраивает. Но огромность идеи… Дано ли вам понять ее? Я опирался на нравственный принцип в его вселенском разрезе.

— Бросьте метафизику, отвечайте по сути. Что делать?

— Пока не знаю, — изобретатель перешел на шепот, — системы установить не удалось. — Он оглянулся на советника, ища поддержки, но старик смотрел в сторону. — Сейчас им руководит один принцип — уничтожить все, что само может уничтожать. Подойти к куполу, как вы знаете, не удается. На контакты он не идет… Но вы напрасно так переживаете. Основную свою функцию он выполнит. Врачующиеся останутся довольны, уверяю вас.

Президент задохнулся, едва не сорвался в крик. Потом ослабил галстук и сказал устало:

— Вы, несчастный мудрец. Не посмеялась ли над вами сила, границ которой вы сами не знаете?

Изобретатель молчал. Президент повернулся к начальнику генерального штаба, входившему в кабинет с кипой сводок.

— Что там за последние часы?

— Все самолеты второй воздушной армии, находившиеся на взлетных полосах, поднялись в воздух и…

— И?

— Улетели.

— Куда?

— Неизвестно. Пилоты находились только в двух машинах. Они были катапультированы.

— Катапультировались, вы хотели сказать.

— Ни один из них не помнит, чтобы он нажимал на кнопку.

— Продолжайте.

Розовощекий маршал заговорил быстро и монотонно:

— Восемнадцать подводных лодок класса «Нерей» легли на грунт в различных глубоководных зонах, экипажи выброшены и подобраны проходящими судами и вертолетами спасательной службы. Все аэродромы стратегической авиации поросли маками и медвежьим ушком, цветы пробились сквозь бетон…

— Медвежьим ушком? Что это такое?

— Не знаю, мой президент.

— Узнайте и доложите.

— Слушаюсь!

— Продолжайте.

— На месте склада боеголовок в регионе пять передового базирования образовалось озеро с живописными берегами.

— Живописными берегами? Что за манера выражаться?

— Извините, мой президент, здесь так написано. — Начальник штаба метнул гневный взгляд на помощника.

— Ладно, что за границей? — спросил президент.

— Ряд сообщений из южных областей содружества. Полковник Хунзагес вынужден прекратить наступательные операции. Доктор Сале откровенно признает, что не имеет средств для сдерживания партизан. Оба срочно просят оружия.

— Они только и умеют, что просить — оружия, денег, людей… — Президент посмотрел на советника. — Можем мы чем-нибудь им помочь? Быстрые части?

— Несут такие же потери. И кроме того — они нужны здесь, — веско сказал советник.

— М-да. А что там у них? — Президент неопределенно махнул рукой.

Начальник штаба приободрился и протянул руку к помощнику. Пожилой угрюмый генерал передал ему папку.

— Последние данные спутниковой разведки показали, что на месте трехсот шахт баллистических ракет возникли пруды правильной овальной формы…

— И тоже с живописными берегами?

— Такими сведениями мы не располагаем.

— А это не камуфляж?

— Не думаю, мой президент. Впрочем, проверить все равно невозможно снимки были последними.

— Так повторите съемку.

Маршал замялся.

— В чем дело?

— Разведывательных спутников больше нет. Они улетели.

— Куда, черт возьми?

— В пространство. Правда, сейчас это не имеет большого значения. Анализ разведданных за последние дни позволяет утверждать, что они несут те же потери в боевой технике, что и мы. Иными словами, паритет не нарушен.

— Вы меня утешили, — сказал президент язвительно. Изобретатель, к тому времени сместившийся к дверям, тихо покинул кабинет.

Президент мельком глянул на дрогнувшую дверь, повернулся к советнику:

— Вот такие дела, старина!

— Дела, дела, — сказал советник. — Массовая демобилизация создает трудности с рабочими местами. Вчера уволенные в резерв моряки устроили дебош. Какие-то юнцы запрудили дворцовую площадь. Чтобы рассеять толпу, пришлось применить силу. Но…

— Что еще?

— Дубинки принялись колотить самих полицейских, правда, не слишком сильно. Хлопушки со слезоточивым газом взрывались прямо у них в руках. Полицейские плакали.

— Всему есть предел! — взорвался президент. — В эти сказки я не поверю.

— Однако персонал категорически отказался пускать дубинки и слезоточивые гранаты в ход.

Президент сцепил длинные пальцы так, что побелели костяшки.

— Увы, похоже, наши бравые военные готовы капитулировать, — сказал он, глядя прямо перед собой.

— Но ведь не мы построили это адское сооружение, — неожиданно и запальчиво заговорил помощник начальника штаба. — Насколько я помню, мы, военные, были против, и если бы…

Взгляд президента стал ледяным.

— У вас превосходная память, генерал. Но для занимаемого вами поста, кроме памяти, полезно обладать известной широтой мышления. Кто знает, что являет собою бремя государственной власти, тот способен постигнуть и масштабы риска.

— Генералу вредит душный воздух штабных коридоров, — негромко заметил советник, обращаясь к маршалу. — Инспекционная поездка на одну из приполярных баз, мне кажется, пошла бы ему на пользу.

— Мой президент! — подал голос из угла кабинета до той поры молчавший молодой полковник.

— Да? — президент поднял подбородок.

— Мне позвонили из охотничьего клуба, — сказал офицер. — Оказывается, охотничьи ружья тоже полностью отказали.

— Ах, оставьте, — сказал президент.

— Послушай, старик, — негромко говорил он советнику часом позже, пригубливая любимый ликер, — вот у нас, положим, министр обороны по традиции носит мундир — витые погоны, аксельбанты, ордена. У них же — принципиально в цивильном. Безукоризненный костюм, скромный галстук. Что, они хотят подчеркнуть свою гражданскую суть, свое миролюбие? А у нас, стало быть, обороной заправляют одни солдафоны? Так ведь?

Советник только хмыкнул.

— И как все же мы похожи, — продолжал президент, — мы странно, мистически похожи. Мы смотрим друг на друга, как смотрят в зеркало — чуть косое, в натеках амальгамы, дающее загадочную кривизну отражаемому пространству. Скажи, может пиджак в полоску отразиться в зеркале, ну, скажем, расшитым серебром военным мундиром? Или это моя всего-навсего больная фантазия?

— Может, может, — со смехом сказал советник.

Все уцелевшие огневые средства были нацелены на «Синий купол». Изобретатель, нехотя согласившийся принять помощь ученых — кибернетиков, психологов, лингвистов, — сделал последнюю попытку, увы, безуспешную, установить с ним связь, вразумить машину. Чудовище, давно обеспечившее себе полную автономность, не отвечало на призывы человека.

И тогда началось. Все, что еще могло взрываться, устремилось к башне. Стаи ракет волна за волной обрушивались на заданный квадрат в желто-белой пустыне, но всякий раз, уже на излете, взмывали вверх и свечками уносились в небо, чтобы никогда не вернуться. Бомбы черными грушами зависали над целью и гулко лопались, бесследно исчезая. Подкопы, заимствованные из опыта старых войн, но проводимые с использованием новейших инструментов геодезической и землеройной техники, неизбежно уклонялись от расчетной точки, в результате чего саперы вылезали на поверхность в самых неожиданных, но всегда далеких от купола местах.

Столь чудовищное надругательство над боевой мощью армии и честным ее стремлением выполнить свой долг не обошлось без тяжелых психических травм. Уже получив приказ снять оцепление и уйти от неколебимо стоящей синей скалы, заслуженный офицер, начальник южной секции охранения, расхохотался, выхватил из рук стоящего рядом солдата автомат, выпустил всю обойму по ненавистному куполу и, упав на колючую землю, забился в конвульсиях.

Чрезвычайное заседание шло вторые сутки. Несмотря на разногласия в частностях, все сходились в одном, главном, — признании глубочайшего кризиса, вызванного параличом того, что люди здравомыслящие называли оплотом цивилизации, а безответственные — репрессивным аппаратом.

— Может ли свободный мир существовать без средств защиты своих идеалов от антисоциальных элементов и внешних врагов? — вопрошал очередной оратор. Тысячу раз нет! Вы скажете, что там теперь тоже демократия. А я вам на это отвечу: войны нет уже полвека только благодаря оружию. И не уверяйте меня в обратном. В конце концов, их демократия, или, если хотите, бессилие их тоталитаризма, есть прямое следствие нашей мощи — теперь, увы, былой. Она распадается на глазах!

Президент, уже много часов сидевший безучастно, закрыв лицо, медленно повернулся к советнику.

— Ты молчишь. Тебе нечего сказать. Где она, твоя хваленая устойчивость? И где, наконец, мой сын?

— На второй вопрос ответить легче. Поступили интересные сведения. Я жду сообщений с минуты на минуту. Его найдут скоро, если уже не нашли. — Советник откинулся в кресле, потом кивнул на трибуну. — А этот умник прав. На одних добрых чувствах прочный мир не построишь. Похоже, что их генералы в полном трансе. Сейчас у нас теплые отношения. Это мило. Но мы знаем, как быстро может возникнуть враждебность. Придут другие люди… Наконец, генералы могут выйти из транса.

Последнюю сотню шагов Мария еле шла. Потом остановилась. Повернула к Арви огромные свои глаза.

— Она меня не пускает, — сказала шепотом.

— Кто? — так же тихо спросил Арви.

— Она. Башня. Вот здесь в груди крючок.

— Что ты говоришь, Мария!

— Да. Тянет вот здесь, И так больно.

Она села прямо на пыльную дорогу. По ее щекам катились слезы.

— Я не могу. Я должна вернуться. А вы идите. Попробуйте без меня.

— Это невозможно, Мария, — сказал Арви и сел рядом с нею в пыль.

Тад стоял поодаль и молча грыз ногти

— Я же тебе говорила, что мы с ней связаны. Я забыла. А сейчас держит. Это так странно… — Она улыбнулась. — Но это правда.

Мария приподняла голову и посмотрела вдаль.

— Отпусти меня, башня, — сказала она беззвучно, — я такая счастливая. Есть такой человек — Арви, самый добрый и самый прекрасный… Я хочу уйти с ним далеко-далеко… А тебя я все равно буду помнить… Отпусти меня, пожалуйста…

— Если я отпущу тебя, — так же беззвучно ответила башня, — я потеряю свою силу. Это твоя душа живет в самой глубине моих приборов и схем, твоя человеческая душа…

— Башня, миленькая, — шептала Мария, — ну что тебе стоит! У тебя и так получится, я уверена.

— Ах, Мария, — отвечала башня, — ведь ты не знаешь моего устройства. Я это ты. Если мы расстанемся, пробежит трещина. Принцип моей работы…

Мария уже не слышала ее, и никто не слышал, а башня философствовала. Принцип моей работы, говорила башня, основан на балансе. Великое и малое подчинены друг другу. Мировая гармония — это баланс протуберанца и слезинки. Я вижу перед собой как бы огромные весы. Я сама становлюсь этими весами. На одной чаше — счастье человечества. Мир без оружия и насилия. Мир сытый и светлый. На другой — ты. Или Арви. Или Марк. Или какой-нибудь малыш. Неважно, кто. Пусть он крохотен, одинок, слаб. Меня учили с детства, что вес на первой чаше ничуть не больше, чем на второй. И пока сохранен этот баланс, я не могу сделать выбор. Но когда ты просишь меня, я теряюсь. Весы приходят в движение. Все может рухнуть. Но Мария не слышала ее.

— Если ты уйдешь, — продолжала башня, — я превращусь в мертвую груду металла и кристаллов, автоматы снова начнут стрелять, бомбы взрываться…

— Отпусти меня, — повторила Мария, — я такая счастливая…

Арви сидел рядом, обняв колени.

— Эй, вы, — зашипел Тад. — Перекати-поле ждать не будет. Плакала тогда наша заграничная свобода. И денежки плакали…

— Помолчи там, — бросил Арви.

— Ну, с вами свяжешься, — сказал Тад. — Псих на психе.

— А ты забыл, как башня тебя не пускала? — Арви уставил на него голубые глаза.

— Ну, это когда было. И не здесь совсем.

— Все, — вдруг сказала Мария. — Она отпустила меня.

На столе пискнул зуммер. Дежурный офицер взял трубку.

— Господин маршал, — обратился он к начальнику штаба, — важное сообщение из южной зоны оцепления.

— Я сам, — сказал президент, устремившись к аппарату.

Голос в трубке захлебывался от волнения:

— Эффективность обстрела налицо… Разрывы ложатся вплотную к стенам… В бинокль видны повреждения…

Президент вздохнул и обвел взглядом присутствующих.

— Хорошие новости, господа. Кажется, наступил перелом.

Когда далеко за камнями мелькнули мундиры пограничной полиции, Тад развеселился.

— Ку-ку, беретнички, тю-тю, легавые! — кричал он, брызгая слюной и показывая остатки гнилых зубов. Он подпрыгивал, хлопал себя по ляжкам, приставлял обе пятерни к носу, издевательски помахивая пальцами. При этом природная осторожность заставляла его ловко прятаться за каждым подходящим камнем.

Мария и Арви молча шли впереди. Полицейских уже не было видно. И казалось ли Таду, что вновь засвистели пули, или они действительно засвистели, только Мария остановилась. Тихо опустилась на землю.

— Мария! — закричал Арви.

Темные глаза девушки смотрели в небо. Арви опустился на колени и медленно пополз к ней. Тад испуганно молчал, кусая костяшки пальцев.

Арви встал.

— Ты убил ее, ты! — Арви невидяще надвигался на приятеля.

— Ты с ума сошел, — Тад пятился. Споткнулся, упал, в страхе вытянув вперед руку. Арви прошел мимо.

— Ты убил ее, — шептал он, — ты отнял у меня все — свободу, любовь, саму душу…

— О чем ты, Арви? — взмолился Тад. — Кто отнял у тебя душу?

Арви резко повернулся к нему.

— Мой отец.

— При чем здесь твой отец? — Тад изумленно моргал. — Ну и дела! А я-то думал, ты взъелся на него за то, что он тебя из дому выгнал. Президентский дворец как-никак.

— Дурак ты, Тад, — сказал Арви. — Помоги лучше.

Они нашли трещину в земле. Перетащили в нее тело. Навалили сверху горку камней.

— Ну что, пошли, — нерешительно сказал Тад. Арви молчал.

— Стемнеет скоро.

— Иди один.

— Как один? — голос Тада дрогнул.

— Она отпустила Марию, но держит меня.

— Да кто же?

— Башня. Она зовет меня голосом Марии. И вот здесь — крючок, — Арви дотронулся до сердца. — Тянет, так тянет. Понимаешь?

— Не уходи, Арви. Я один не хочу.

— Возвращайся со мной.

— Нет! Они убьют нас.

— Мне нужно туда, Тад. Не сердись. Когда в этой башне живет человеческая душа, она никому не дает стрелять. Понимаешь? Ты можешь не бояться, идти, куда задумал. Никто не причинит тебе вреда. У тебя все получится, Тад.

— Ну и уйду. Уйду! — кричал Тад. Пена пузырилась на его толстых губах. Пропади ты пропадом, псих припадочный!

Арви повернулся и пошел назад, легко ступая резиновыми тапочками.

Сверху, на горном шоссе показались два джипа.

Советник прятал глаза.

— Я уверен, не пройдет и суток, его найдут. Главное, теперь точно известно, что он успел выпрыгнуть. Я думаю, он специально направил джип к обрыву, хотел сбить погоню.

— Умница, сынок! — Президент возбужденно шагал по ковру. — Так обвести вокруг пальцев всю твою хваленую службу. Если бы не эта скотина-бармен, он вообще преспокойно перешел бы границу.

— Возможно. Но он почему-то двигался в противоположном направлении. А этот тип пожадничал. Решил сорвать куш и с полиции. Он был уверен, что часы краденые. — Советник протянул серебристый диск президенту.

— Я подарил их Арви в день его совершеннолетия. Все-таки он хранил их, — сказал президент, лаская пальцами металл.

— Но не сохранил, — заметил советник. Глянул на президента и тут же пожалел о сказанном.

— Что за женщина была с ним?

— Некая Мария Синдер. Странное совпадение, но одно время она была в услужении у нашего почтенного изобретателя.

— Служанка? Впрочем, от моего идеалиста-сына этого можно было ожидать. Как он с ней познакомился?

— Не знаю. Вряд ли теперь это имеет значение.

— Да, жаль ее. А кто этот, второй?

— Так, бродяга. Вместе с Арви скрывался от призыва. Думаю, его скоро найдут.

— Оставь его в покое. Найди мне Арви. И смотри, чтобы не было стрельбы. Твои кретины обожают стрелять.

— Ты несправедлив. Они не стреляли, хотя могу себе представить, каково было сдержаться тому парню, которого Арви выбросил из машины. Дай они себе волю, Арви не ушел бы и на этот раз…

— Мой президент! — В кабинет вбежал молодой полковник. — Задержите приказ о возобновлении обстрела.

— В чем дело?

— Возле купола замечен человек. Как туда попал, непонятно. Его надо эвакуировать.

— У нас нет времени, — сухо сказал президент.

— Но ведь там какой-то парень…

Президент побледнел, провел рукой по холодному лбу.

— Чепуха, — сказал он негромко, — не может быть…

И окрепшим голосом произнес:

— Обстрел возобновить немедленно.

— Но ведь это дело минут, — не сдавался полковник.

— Не приставайте к президенту с пустяками, — сказал советник.

Президент собрал наиболее близких и доверенных людей в малом зале дворца. Докладывал розоволицый маршал.

— Получены более или менее удовлетворительные известия. Последний обстрел купола прошел достаточно успешно. Автоматные очереди, как правило, достигали цели. Зарегистрированы множественные повреждения оболочки. Еще вчера о подобном мы не могли и мечтать. Хотя войти в ближнюю зону купола пока не удается, есть основания ожидать, что скоро это станет возможным. Тогда мы восстановим контроль над его функционированием или уничтожим его — по выбору.

Советник дремал. Ироничная мина застыла на сморщенном личике. Внезапно он встрепенулся, приблизил губы к президентскому уху, одновременно косясь на генералов.

— Ждут не дождутся своего часа, — сказал советник, — а пока затаились как мыши.

— Как мыши? — механически повторил президент.

— Простите, что прерываю вас, вмешиваюсь в разговор, нарушаю, так сказать, течение беседы, — раздался высокий голос, — но именно о мышах, а точнее об одной мыши, я хотел бы кое-что сообщить, поведать или, попросту говоря, рассказать по возможности скорее.

— А, это вы, — скривился президент. — Как вы сюда попали?

— Вы напрасно думаете, что охраняют вас столь же надежно, как охранял себя мой купол. И все-таки я туда вошел, или, если угодно, проник, или, как вы сказали, — попал.

— Что?!

По залу прошла волна. Все смотрели на изобретателя.

— Так вот, о мыши, — продолжал тот, поглаживая тонкой рукой одуванчиковый пух на затылке, — ее увидел мой Грималкин.

— Кто? — спросил президент.

— Грималкин. Мой кот. Мой постоянный спутник, собеседник, мой единственный друг, — изобретатель щелкнул слабыми пальцами. Серая тень метнулась вдоль потертого рукава. Кот уселся на узком плече и сонно осмотрел зал. — Мы прогуливались возле купола, — монотонно тянул изобретатель. — Вы же знаете, меня всегда тянуло к своему детищу, особенно после того, как вы прекратили, наконец, хотя бы на время, этот дикий, варварский, жестокий, этот идиотский, бессмысленный, абсурдный обстрел. Так вот, мы с Грималкиным шли и спокойно беседовали, как вдруг он вырвался из моих рук. Я увидел крохотную полевку, удирающую прямо к синей стене. Понятия не имел, что на этой голой прокаленной красной сковородке водится что-нибудь, кроме ящериц и скорпионов. Я уже представил, как мышь завязнет в защитном поле и Грималкин ее слопает. Не тут-то было.

Президент впился глазами в рассказчика.

— Мышь добежала до самого ската и исчезла, пропала, испарилась. Кот, естественно, за ней. А ваш покорный слуга, как вы можете догадаться, понять и, наконец, уразуметь, — за ним. Никакой защиты нет. Стены купола истончились, в мелких дырах, от прикосновения рассыпаются. — Изобретатель извлек непомерной величины серый носовой платок, протер глаза, гулко высморкался. — Внутри — тлен и прах, как будто прошли сотни, тысячи лет. Почему-то сохранилась одна секция пульта и обрывок контрольной ленты с записью. Словно купол с кем-то беседовал. И слова, я бы сказал, м-да… Вот, я скопировал. — Он протянул президенту клочок бумаги.

Президент развернул листок, заглянул в него.

— Но самое интересное, — продолжал изобретатель, обращаясь уже к советнику и начальнику президентской охраны, — что я там был не первым. За пультом лежал какой-то белобрысый парень, молодой совсем. Он был мертв, распорот автоматной очередью. Такая, знаете, цепочка черных пятен на голубой рубахе…

— Ни слова ему… — советник показал на президента, который пытался вникнуть в текст.

— Что за чушь! — бормотал президент. — «Опыт по соединению сердец оказался неудачным. Побочный эффект слишком взволновал ваше общество… Вам лучше пока искать друг друга по старинке… Бродите в толпе, ищите то единственное сердце… Залог счастья, мира, гармонии и рождения таланта… Ах, вы слишком привыкли к дубине, кнуту, гипнотизирующему зрачку ружья… И все же не стреляйте… Старайтесь не стрелять. „Синий купол“ не спасет вас… Только сами…» — Президент взглянул на изобретателя. — Послушайте, какие сердца, какие зрачки? Что вы мне подсунули, черт бы вас брал?

Изобретатель обиженно поджал губы.

— Меня брал-брал, да не черт, — сказал он неожиданно ломаным языком, — это вас в свое время будет брал-брать, крючьями тащить. Так сказать, по заслугам. А меня сейчас будет совсем забрать мой экипаж…

Президент оглянулся на советника. Начальник охраны дал знак троим охранникам, стоящим у двери. Те быстро двинулись к изобретателю, но, не дойдя до него трех шагов, внезапно остановились в нелепых позах, словно карабкаясь на невидимую стену. Лица их побелели от натуги. Изобретатель задумчиво чесал шишковатую голову. Откуда-то сверху медленно опускалась огромная розовая раковина. Когда она легла у ног изобретателя, верхняя створка открылась, выпустив облачко нежного тумана. Старик ступил в раковину, как в лодку. Следом изящно прыгнул кот.

— Да, мой миссия кончено совсем, — сказал изобретатель звучно. — Вы есть не понять, и наш контракт на брачная машина Примиритель-сваха «Синий купол» здесь и сейчас расторгнуть. Выражаю сожаление в адрес вам от имени Межгалактическая брачная контора «Единственное сердце — Ярвис и племянники». Вы слишком увлекать побочный эффект рушить оружие и не замечать главный. На каждой планете брачные машины Ярвиса учитывать местные условия, чтобы выполнять задачу соединить любящих людей наиблестяще. Там осушить болот. Сям разогнать комар. Здесь уничтожить пушки. Успех на вашей планете нету. Всего, господа, и адью, кум чито адольо манус манус…

Верхняя створка опустилась, раковина тихо пошла вверх и истаяла в воздухе, не дойдя до потолка.

Президент тряхнул головой, стараясь сбросить оцепенение.

— Что это было? — спросил он строгим голосом. Никто не ответил.

— Я спрашиваю, господа.

— Да, мы действительно что-то напутали, — сказал советник. — Кто привел к нам этого человека? Впрочем, теперь это неважно. Полагаю, наваждение сгинуло, он покинул нас навсегда.

Президент вновь взглянул на листок, который держал в руке. И вдруг до него дошел смысл последней фразы.

— Здесь написано, — президент сделал несколько шагов по проходу, — здесь написано… — Он набрал воздуха:

Они попробуют сами! Президент стремительно шел к трибуне. Сейчас прозвучит его страстный голос. Точные, исполненные благородства жесты придадут словам особую выразительность и убеждающую силу.

— Как всегда в годину испытаний, мы с надеждой обращаем взоры к тем, кто волею нации поставлен на защиту священных идеалов нашей великой страны…

И все увидели, как занялось сияние над малым залом президентского дворца. Там жарко горели петлицы, погоны и лычки, искрилась галунная вязь, змеились лампасы и аксельбанты. Там распрямлялись схваченные портупеями плечи, и строгий торжественный звон возносился к сводам.

— Ни слова ему об убитом парне, — снова сказал советник, обращаясь к начальнику президентской охраны.