Три дороги

Глава 16

Такси он поймал на бульваре.

— Куда ехать, приятель? — спросил водитель, откинувшись назад, чтобы открыть заднюю дверцу.

На кончике языка у него вертелся адрес Паулы, но он его не дал. Если поехать к Пауле, то опять начнется старый спор. Он знал также, что в ее доме его могут ждать два медбрата, жаждущие накинуть на него влажные простыни и сплавить обратно в госпиталь. Нельзя предугадать, на что может пойти обеспокоенная женщина. Понятно, что он должен позвонить ей, как только представится возможность.

Загорелся зеленый свет, и водитель включил скорость.

— В какую сторону? — нетерпеливо спросил он.

Почти не думая, Брет назвал ему адрес Гарри Милна. Его выбор был легко объясним. Весь день он чувствовал себя каким-то обманщиком в одежде Милна, военно-морской офицер, выдающий себя за мелкого голливудского хлыща. Он убежден, что станет лучше соображать, если опять наденет свою синюю форму. Неожиданная встреча с жильцами его дома встряхнула его, и голова пошла кругом. Похоже, Паула встревала во все его дела.

Когда такси остановилось перед длинным оштукатуренным зданием, он заметил двухместную машину такого же цвета, что и у Паулы, которая была припаркована у дома под пальмой. Несомненно, она была здесь, чтобы опередить его, если знала, что он должен здесь появиться. Но даже женская интуиция не могла всего предусмотреть. Когда он поднялся по лестнице на второй этаж и нашел дверь квартиры Милна, его сомнения в ее ясновидении рассеялись. Женский голос, очень похожий на голос Паулы, возмущенно звучал по другую сторону двери. Он постучал, и сразу воцарилась тишина.

Гарри Милн, большой и уверенный, в рубашке с короткими рукавами, осторожно приоткрыл дверь и загородил открывшееся за ней пространство своим корпусом.

— Привет, я вас не ждал. — Он вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

— Я пришел, чтобы вернуть вашу одежду.

— А ваша все еще у портного, — быстро выпалил Милн. — Там вывеска «Мак — портной». Вот в эту сторону, за углом направо. Оставьте мой костюм у Мака, я его заберу позже, идет? В данный момент я занят, как это бывает. — Он попытался весело подмигнуть, но веселья не было в его небольших напряженных глазах.

Видя его желание поскорее отделаться от него, Брет нарочно стал затягивать уход.

— Я вам признателен за помощь, — вежливо начал он свое объяснение. — Если смогу...

— Послушайте, приятель. У меня дама. Если хотите сделать что-то для меня, то уходите. Оставьте мою одежду у Мака. Я вам верю.

Он говорил напряженно, держась правой рукой за ручку двери. Неожиданно дверь дернулась и отворилась, он чуть не потерял равновесие. Он пожал плечами и посторонился, чтобы пропустить Паулу.

— Брет! Где ты пропадаешь?

Она выглядела аккуратно, как всегда, но ее лицо побледнело, а кожа стала прозрачнее, и глаза приобрели монголоидную припухлость, как будто она плохо провела ночь. Высокая яркая шляпа и желтый шерстяной костюм резко контрастировали с ее настроением.

— Я побывал кое-где. Мистер Милн оказался настолько добр, что дал мне на время свою одежду...

— Мистер Милн? — Она посмотрела на мужчину, который стоял рядом с ней, прислонившись к стене с напускным безразличием.

Брету показалось, что взгляды, которыми они обменялись, были наэлектризованы ненавистью или какими-то другими сильными эмоциями.

— Ага! — Это было произнесено с таким придыханием, что раздалось шипение.

— Послушайте, лейтенант. Просто оставьте мою одежду у портного, как я сказал, и мы квиты. — Майлс двинулся к открытой двери.

— Минуточку. Я там оставила свою сумочку. — Паула вошла в квартиру первой и тут же возвратилась с желтой сумочкой. За ней захлопнулась дверь и щелкнул замок.

— Что с ним? Уж не подумала ли ты, что он похитил меня?

— Как, черт возьми, ты связался с этим человеком?

— Самым натуральным образом, — ответил он без удовольствия. — Вчера вечером меня вывели из строя, как ты, наверное, и предполагала, и он привез меня к себе домой. Но что тебя привело сюда?

— Я разыскивала тебя. Не могла заснуть всю ночь...

— Ты могла бы и не беспокоиться. Я признаю, что с рассудком у меня не все в порядке, есть определенные пробелы, но я все же не совсем свихнувшийся.

— Я не об этом, Брет. Ты мне сказал, что собираешься отыскать убийцу. В этом городе есть ужасные места и страшные люди. — Невольно ее глаза посмотрели на закрытую дверь. Она взяла его за руку и потянула за собой по коридору.

Он ответил ей, когда они спускались по лестнице:

— По крайней мере, физически я больше подхожу, чтобы заняться ими.

— Не знаю, годишься ли ты для этого, дорогой. Я женщина, и мне на ум приходят всякие ужасы.

— Но ты не объяснила, как сюда попала.

— Разве?

Она не сказала ничего больше до тех пор, пока он не расплатился с таксистом и не сел рядом с ней в ее машину.

— Знаю, что тебе не нравится, когда я поступаю таким образом, но ты не можешь представить себе, как отвратительно я себя чувствовала. Наконец я решила съездить в это злосчастное кафе, и один из барменов сказал, что Майлс, этот мужчина, повез тебя к себе домой. Почему ты не поехал ко мне? Я потратила всю прошлую неделю, обставляя твою комнату.

— Прости. Мне жаль, что ты волновалась. Я хотел позвонить тебе, когда госпожа Беркер сказала, что ты меня ищешь.

— Значит, ты и там побывал?

— Я захотел взглянуть на этот дом. Думал, что он пустует.

— Ты не возражаешь, что я их туда пустила? Иначе он бы пустовал без пользы.

— По мне, пусть они остаются там навсегда. — Он наклонился вперед и трезво взглянул ей в лицо. — Ты такая добрая женщина, правда? Щедрая женщина.

— Разве? — Она легко и неуверенно рассмеялась. — Мне кажется, я чувствую какой-то долг перед людьми, которых ненавидела, даже перед ее родичами.

— Ты ненавидела Лоррейн? — Брет болезненно осознал, что впервые произносит это имя, когда они вдвоем. Казалось, оно что-то добавило к горькой реальности их запутанных отношений.

— Да, я ее ненавидела, — не скрывая, ответила Паула. — Разумеется, до ее смерти, когда она отбила тебя у меня. — Она завела машину и дала такие обороты, что раздался оглушительный рев мотора. — Проклятье, ты заставляешь меня говорить как дама прошлого века! Не пора ли прекратить вспоминать Лоррейн?

— Я не могу.

Машина все еще стояла у кромки тротуара, мотор работал на холостых оборотах. Она повернулась к нему и тихим, уговаривающим голосом, которого он у нее раньше не слышал, сказала:

— Сейчас ты поедешь ко мне домой, не так ли? На завтра у тебя назначен прием у врача. Кажется невероятным, что ты только вчера покинул госпиталь. Будто прошла вечность.

— Тебе придется отменить прием. Мне надо заняться кое-чем другим. За двадцать четыре часа я раскопал больше, чем полиция за все прошедшие месяцы.

Она поднесла руку ко рту и держала ее так, словно стараясь не произнести слов, готовых сорваться с языка. Ему на миг захотелось коснуться ее лица, стереть с него страх.

— Что же тебе удалось узнать? — наконец спросила она.

— Я вполне точно установил, что с ней был мужчина.

— Полиции это известно.

— Но там нет его описания, нет и свидетеля, который может его опознать. А у меня все это есть. — Он привел ей описание преступника, которое получил от Гарта. — Полиции ничего не известно об этом мужчине, правда?

— Нет, — донеслось через ее нервно вздрагивающие пальцы. — Все, что там есть, — это отпечатки пальцев. — Неожиданно она тронула машину с места и отъехала от обочины.

— Подожди. Мне надо поменять одежду. Он сказал, что ателье находится за углом направо.

Она так лихо завернула на перекрестке, что чуть не врезалась во встречную машину. Ему пришлось опять напомнить ей, чтобы она остановилась возле ателье портного.

Снимая одежду Гарри Милна за выцветшей зеленой занавеской в глубине насыщенного парами ателье, он размышлял, почему Паула назвала его Майлсом и почему она так странно ведет себя. Он повесил габардиновые брюки на проволочные плечики, а поверх повесил ворсистый пиджак. Когда он надел отутюженную и заштопанную униформу, его глаза на какое-то мгновение остановились на праздничном наряде, который он только что сбросил с себя. В тусклом свете голой лампочки, свисавшей с потолка, ему почудилось что-то жуткое в висящем пиджаке, как будто у стены висел обрубленный человек, испустивший дух. Его воображение разыгралось и добавило лицо. Милн (или Майлс?) блондин и по-своему достаточно красив. У Милна несколько приплюснутые уши, а это означало, что ему приходилось драться на ринге. Милн крупный мужчина примерно его собственной комплекции. Помимо всего этого, Милн проявил к нему необъяснимый интерес. Может быть, потому, что Милн знал его как мужа Лоррейн?

Он торопливо прошел мимо кланяющегося маленького человечка у гладильной машины и выскочил наружу с такой поспешностью, что Маку пришлось выбежать за ним на улицу, чтобы получить плату.

— Извините, я тороплюсь, — объяснил он и переплатил портному целый доллар.

На Мака это не произвело впечатления. Он засеменил к себе в ателье, что-то бормоча под нос.

— Куда торопишься? — спросила Паула, когда он сел в машину. — И где твой головной убор? Вспомни, как на набережной командир сделал тебе выговор за то, что ты снял головной убор.

В ее голосе прозвучало больше раздражения, чем могло бы появиться от такого воспоминания, и он почувствовал, что она пытается сбить его с толку. Память о первых совместных неделях, о Ла-Джолле и тоска по любви защемили его сердце, но он стряхнул с себя это наваждение.

— Моя фуражка осталась в квартире Милна. Паула, поезжай вокруг квартала.

— А я думала, что мы едем домой.

— Пока еще нет.

— Не ходи туда больше, Брет. Мне не нравится этот человек. Я ему не доверяю.

— А я не доверяю ему свой головной убор.

— Но у тебя есть еще один в багаже. Так ведь? Да ты можешь купить и новый.

— Я хочу вернуть именно эту фуражку, и еще...

— И еще?.. — Она крепко вцепилась в руль, хотя машину еще не завела.

Он знал, что она догадалась о его намерениях. Каким-то неведомым женским чутьем она поняла, что он подозревает Милна (или Майлса — неудивительно, что убийца пользуется вымышленным именем). Он знал также, что перспектива их новой встречи ужасает ее. Но если заговорить об этом в открытую, только завяжется очередной спор.

— Мой черный галстук! — воскликнул он. — Галстук тоже у него.

Она не соглашалась признать весомость его аргументов.

— Ты не должен возвращаться туда, Брет. Я запрещаю тебе!

В нем вспыхнула злоба.

— Ты используешь странное слово «запрещаю». До сих пор оно не входило в твой лексикон.

Она посмотрела на него отсутствующим взглядом, как будто ее сознание было сосредоточено на какой-то проблеме, некой внутренней боли, каком-то далеком несчастье. Когда он в первый раз заговорил с ней на вечеринке у Билла Леви, она показалась ему старой знакомой. А теперь стала незнакомкой. Ее каштановые волосы были уложены слишком аккуратно под яркой шляпкой. На лбу и в уголках распухших век пролегли мелкие морщинки. Оранжевая губная помада казалась неестественно яркой на фоне бледной кожи и была положена густо.

— И все равно я запрещаю тебе это.

— Очень жаль.

Его лицо застыло и обострилось. За глазами появились болевые точки — признаки сердитого настроения и отчаяния. Он положил руку на ручку дверцы и надавил ее вниз.

— Подожди! — резко окликнула она. — Ты уже достаточно постарался, чтобы испортить мне жизнь. Я не позволю тебе продолжать в том же роде.

Он остался сидеть на месте, потрясенный и взбешенный ее откровенностью, которая поразила его, как удар ниже пояса.

— Может быть, ты и не чувствуешь, что чем-то мне обязан...

— Я знаю, что обязан, — вставил он, но она не прервала свою взволнованную речь.

— Мое чувство меня не обманывает. Ты почти совсем не ответил мне взаимностью, а я была верна своим чувствам к тебе, как только может быть верна хорошая жена. Понимаешь ли ты, что я жила мечтой о тебе с первого дня нашей встречи? Трудилась ради нашего будущего и страдала ради него. Я имею право просить тебя оставаться в машине и ехать со мной.

— Почему же?

— Не могу тебе объяснить.

— Тогда у меня есть право отказаться. Я знаю, чем тебе обязан, но это не означает, что ты можешь мне приказывать. Я должен расплатиться по другим счетам, расплатиться по-своему. — Брет понимал, что говорит мелодраматично и несправедливо, но он переступил порог приличий. Его голова была холодна как лед и в то же время горела, подобно сжиженному воздуху.

— Неужели твоя покойная жена важнее нашего будущего?

Ее голос звучал устало и пораженчески, как будто подспудно она пришла к заключению, что слова бесполезны. И все же ей надо было закончить этот диалог. Каждая ситуация должна находить выражение в разговоре, даже если можно было бы лучше выразить свои чувства плачем, воплем, ударами кулаков по ветровому стеклу или по каменной физиономии этого человека, сидевшего рядом с ней.

Он опять повторил то, что говорил раньше:

— Мое будущее не начнется до тех пор, пока я не расхлебаю прошлое.

— Ты не можешь расхлебать прошлое. Его нет. Оно минуло.

— Я его расхлебываю в настоящий момент.

Она попыталась иронически засмеяться, но из ее рта донеслось лишь скрипучее хихиканье.

— Ты просто ставишь себя под удар без всякой на то причины. Ради Бога, ради меня и себя самого позволь мне отвезти тебя ко мне домой.

— Не могу. Если ты этого не понимаешь, то немногое поняла во мне.

— Я люблю тебя, Брет. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— В любви можно ошибиться.

— Тогда готов ли ты от нее отказаться?

— Нет, если ты не вынудишь меня. Но я знаю, что мы не можем создать свой очаг в незарытой могиле.

— Одни слова! Слова можно переиначить любым манером, но я думала, что нас объединяет что-то большее, чем риторика. Думала, что ты меня любишь. Если же не любишь, то не буду ни на чем настаивать. Скажи, любишь ты меня?

Мгновение назад ее лицо, казалось, принадлежало чужому человеку, незнакомке, опустошенной женщине, в машине которой он сидел по нелепой случайности и оспаривал свое право распоряжаться своей судьбой. Он опять посмотрел ей в лицо и понял, что это — лицо его любимой, знакомое и дорогое каждой своей черточкой. Он полюбил ее с первой встречи и никогда больше никого не любил. Ему стало стыдно, что ей пришлось об этом спрашивать.

— Конечно же я люблю тебя, — ответил он. — Но неужели ты не понимаешь, что существуют вещи поважнее, чем любовь?

— Какие же вещи могут быть важнее любви?

— Справедливость.

— Справедливость! Ты думаешь, что можешь пойти и отыскать справедливость, как счастливую подкову? Один в поле воин? Посмотри вокруг себя и скажи мне, где ты видишь справедливость, если не считать книг и фильмов. Видел ли ты, чтобы хорошим людям воздавалось по заслугам, а плохих наказывали? Черта с два ты это видел! Не существует такого учреждения, которое контролировало бы жизнь и все в конце концов поправляло. Каждый должен сам заботиться о себе, и ты это знаешь. Все, чего я хочу, Брет, это чтобы ты не совался в неприятности. Пытаясь что-то исправить, ты только сам свихнешься. — Но еще до того как он ответил, Паула уже поняла, что ее слова не произвели никакого впечатления; что ж, такова участь всех слов.

— Ты, наверное, думаешь, что со мной говорить бесполезно. — Ирония, которую он хотел вложить в эти слова, прозвучала странно, потому что он говорил правду. Находясь в состоянии смятения и недоверия к себе самому, все еще потрясенный заявлением Паулы о том, что он испортил ей жизнь, Брет цеплялся за свою настойчивость, волю и соответствующее настроение.

— Думаю, что ты сильный человек, — сказала она. — Но ты не знаешь, против кого хочешь выступить.

— Против твоего приятеля Милна! Или его фамилия Майлс?

— Он мне не приятель. Он мне отвратителен.

— И ты его боишься, правда? Ты мне не объяснила почему.

— Я боюсь любого человека, который неразборчив в средствах.

— А я не боюсь, — решительно заявил он.

Было бессмысленно продолжать разговор. Ее нельзя было заставить понять, что он должен сделать то, что делает. Он не имеет права любить или чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока не утрясет дело, которое застряло в его сознании. Только активными действиями можно устранить смертельный магнетизм, потянувший его в прошлое и исказивший все его убеждения — даже его уверенность в Пауле.

Через запыленное окно своего ателье портной Мак видел, как Брет вышел из машины и пошел своей дорогой. Женщина медленно повернула голову, провожая его взглядом, и оставалась в таком положении до тех пор, пока он не скрылся из виду. Но она не попыталась последовать за ним или сказать хоть слово. По выражению ее лица Мак заключил, что она попала в большую беду и не знает, что делать. Но ему полегчало, когда она все-таки уехала, потому что ему действовало на нервы видеть интересную женщину в таком положении, с такой грустью на лице.