Три принца

Часть 5. Глава 8. Никакого пряника. Только кнут!

Мы просидели у Тангвина в покоях до самого утра. До самого утра составляли планы, чертили схемы и продумывали последовательность действий. И он, как особа совсем непростая, как особа с хорошим воспитанием и отличным, по местным меркам, образованием, очень быстро втянулся.

Поэтому на следующий же день мы приступили к выполнению первого пункта плана - знакомство анирана с верующими.

За ночь я не прикорнул ни на минутку. Лишь успел заскочить в гостевые покои, которые у меня отжала Дейдра с малышом. Оба спали без задних ног под присмотром бдительной Мелеи. Та, заметив меня, прижала пальчик к губам, кивнула в сторону спящего на кресле отца Эриамона, подошла ближе и крепко обняла. И я прекрасно понял, что она хотела сказать. Её бьющееся сердце, её счастливые слёзы были гораздо красноречивее любых слов.

Так что ближе к полудню ораторствовал я на площади, как Цицерон. Я чувствовал себя счастливым и полным сил. Совсем не валился с ног от недостатка сна и требовал - не просил, а требовал - от коленопреклонённой толпы беспрекословного подчинения. Требовал верить, требовал усердно трудиться, требовал перестать бояться неизбежного конца. Ведь теперь, с моими прибытием в Валензон, неизбежный конец отменяется. Начинается новая эра.

Сказал я, в принципе, неплохо. И видел в глазах незнакомых людей надежду, когда ходил меж ними в плотном кругу гессеров и прикасался к головам. Я видел всё то, что видел в Обертоне. И в который раз убеждался, что личное присутствие, что демонстрация живого потенциального спасителя даёт куда больший эффект, чем слухи о нём. Слухи нужны для подогревания интереса. Но если аниран не подтверждает слухи делами, если сам не встречается с людьми, если не говорит с ними и не благословляет, он рискует очень быстро превратиться в сказку. В сказку, запечатлённую на портрете. В сказку, в которую мало кто поверит.

Весь первый день я уделил ждавшим меня людям. Для каждого находил слово, каждого подбадривал и призывал не отчаиваться. И вырубился непробудным сном глубокой ночью у кроватки сына, которую уже успели смастерить. Я лишь обнял всё ещё слабую Дейдру, которая лежала на кровати и которую пичкали местными лекарствами и сытной пищей, подставил сыну палец, за который он ухватился и, как мне показалось, собирался потянуть в рот, и так и заснул, сидя у кроватки. Заснул с мыслью, что так и не решил, какое имя дам сыну.

Но всё же моё присутствие требовалось в другом месте. И с самого утра принц Тангвин утащил меня на очень важную встречу, которую организовал, - на встречу с примо Калламом и примо Талласом.

Восточная часть Валензона была отделена от остального города. На картах восточная часть города была похожа на грушу - узкое горлышко, а потом расширяющийся плод. Это горлышко перекрыли свежевыстроенной стеной с дубовыми воротами. А в гостевой резиденции короля, которая незнамо сколько лет была центральной достопримечательности восточной части, нас уже ждали как дорогих гостей.

Вернее, ждали как дорогого гостя лишь меня.

Без участия Алары, как я понял, сия встреча бы не состоялась. Поэтому, наверное с очень-очень далёких времён, Алара и Тангвин шли под руку прямо к двум статным мужчинам, судя по внешнему виду, едва перешедшим Рубикон. Обоим я бы дал слегка за пятьдесят. Оба в соку, крупные и крепкие. Гены явно неплохие... Оба носили окладистые бороды и дорогие наряды с выставленными напоказ золотыми украшениями.

Но лишь один из них сидел на деревянном стуле, установленном на каменной площадке сразу за ступенями. Второй стоял рядом со стулом, опирался рукой на спинку, как бы подчёркивая, что он - "правая рука".

Я немножко перепутал, подумав было, что сидит отец Алары. На самом деле сидел - и не стал даже вставать, когда мы приблизились - тот самый примо Каллам. Тот самый, возомнивший себя новым правителем суверенного государства под названием Восточный Валензон.

Так что встреча, как я сразу догадался, предстояла не из простых. Когда Тангвин и Алара взошли на ступени, все - и зрители, и стража, и другие серьёзные мужики в дорогих обновках, - склонились в поклоне. Даже отец Алары поклонился принцу, как бы намекая, что власть обладателя королевской крови он признаёт. И лишь примо Каллам остался на месте. Из сего явно демонстративного действа я вынес самый первый и самый правильный вывод - подружиться нам вряд ли удастся. Столь пренебрежительного отношения к власти, которую я собирался укрепить, терпеть я не стану. А значит, никакого пряника. Этот местный царёк или сразу примет мою волю, или отведает кнута.

Тангвин потом меня пожурил немножко. После моего приветственного выступления, голос у него дрожал. Коленки непослушно тряслись, а пересохшее горло требовало вина.

Но я не считал, что перегнул палку. После обмена рутинными любезностями, я сразу потребовал вернуть городу воду. Разрушить дамбу, разломать стену, отрезающую от остального города восточную часть, и этими камнями залатать акведук. И желательно как можно быстрее, ведь безжалостная зима приближается с каждой декадой.

Меня не послали в пешее эротическое, конечно, но громко пофыркать не забыли. Я двадцать раз напомнил, кто я такой, и чем грозит противление анирану, а значит - противлению посланнику небес. Но те, кто уже вкусил власти, кто уже ощутил на языке её сладостный вкус, угроз потенциального спасителя не страшились. Их страшило лишь одно - утрата власти.

Побледневшей Аларе потребовался стул, а остальные свидетели судорожно искали место, где спрятаться, когда аниран словесно сцепился с глупым и недальновидным примо. В итоге всё закончилось тем, что примо Каллам позвал преданных ему боевиков, коих я насчитал всего шестьдесят пять человек, и попросил помочь анирану покинуть его родной дом. Боевики немножко понервничали, но не забыли, кто оплачивает их труд золотом. А потому всё же решились наставить на анирана копья.

Добрый аниран всё же дал неразумным шанс - он дал им треть декады на раздумья. Но неразумные поступили неразумно - укрепили стену, поставили баллисту на башенке, заготовили множество стрел и горящей смеси, готовясь к осаде.

И осадой бы всё, наверное, завершилось. Я бы реально повёл гессеров на приступ, ступая впереди с гордо выставленным щитом. Но отец Алары - примо Таллас - оказался весьма прозорливым. А может, его дочка уговорила. Не знаю... Так или иначе, она тайно провела его в покои принца перед днём, когда истекал ультиматум. Тот называл своего двоюродного брата глупцом и был готов уступить анирану. Был готов открыть дубовые ворота, если аниран обещает его пощадить. Пощадить и, возможно, немножко вознаградить.

Этот куркуль мне не понравился с первого взгляда. Хитрый такой. Продуманный. Явно из тех, кто умеет считать деньги и беречь их. Кто никогда не упустит выгоду.

Но когда на одной чаше весов стояло кровопролитие, а на другой - определённые договорённости, глупо было доводить до кровопролития. Как говорится: худой мир лучше доброй войны. Поэтому я дал примо Талласу предварительное обещание, что оставлю его в живых и найду способ вознаградить. Лишь бы он выполнил свою часть сделки, вернул городу воду и не претендовал на то, на что претендовать не может по праву рождения.

И тот сдержал слово. Его люди среди бойцов двоюродного брата открыли врата и впустили гессеров. Сопротивляться им пытались, конечно. Но как-то вяло. Без огонька. Особенно когда впереди шёл аниран, размахивал щитом и всех пугал энергетический нитью.

Потери среди гессеров были ничтожны, а примо Каллам потерял всё: и тех, кто осмелился сопротивляться, и тех союзников-примо, кто, по какой-то непонятной для меня причине, решил его поддержать, и свою жизнь. И в этот раз, как и в случае с Хатемажем, я не стал строить из себя миротворца. Любое сопротивление должно быть подавлено. А королевская власть - окрепнуть.

Крепостной ров вновь был наполнен. Воды вновь стало в достатке. Строители приступили к ремонту акведука, а по распоряжению анирана началось строительство общественных бань. Первую галочку в своём списке я поставил.

Но разборки с северо-западной мафией пришлось отложить. Там, как оказалось, уже во всю готовились к обороне. Какой-то тан Стерлинг - авторитетный в тех кругах бандюган - совсем не боялся повторить судьбу примо Каллама. Как мне говорили, девиз: "Мы всё равно все умрём" действовал на его подопечных по-особенному. Они не боялись ничего. Я даже предположил, что бандиты просыпаются и ложатся спать с дымящим листиком с дерева Юма у носа, - такими отмороженными они казались, когда я впервые пересёкся с ними на одной из улочек Валензона, где они соорудили баррикаду. Но оказалось, что они просто фаталисты. Тот самый тан Стерлинг - это бывший триарх Валензона по имени Эберхард. Особа, имевшая духовный сан, много понимавшая в происходящих событиях и знающая, как завладеть умами толпы. Ну и, соответственно, как эту толпу держать в повиновении.

Так что никакие угрозы через третьих лиц, никакие просьбы через первосвященника Валензона Эримида, которого я попросил посодействовать и вразумить бывшего подчинённого, не возымели действия. Они отказывались сдаваться и покидать город. И так же отказывались от шанса на мирное сосуществование, ведь не верили анирану от слова "совсем". То есть не анирану, а драксадару, как успел сообщить своей шобле тан Стерлинг.

В общем, пришлось эту проблему поставить на паузу. Я приказал перекрыть все дороги в северо-западную часть города и затопить все известные подземные ходы. Благо теперь вода для этих дел была... А так же приказал эвакуировать всех жителей из опасных районов и соорудить охранный периметр с круглосуточной охраной. Мы взяли потенциальных пакостников в кольцо и ждали подмогу из Обертона, которая вот-вот должна была подойти.

Но не только войне я уделял всё своё время. Хватало времени и на мир.

Хрупкая молодая женщина со стальным характером по имени Дейдра, наверное впервые в жизни ни в чём не нуждалась. Она на удивление быстро шла на поправку. Вскоре начала вставать с кровати, ела за четверых и практически не выпускала из рук малыша. Поиграться с карапузом хотелось всем. Не только мне, но и тем доверенным лицам, ничего подобного не видевшим вот уже тринадцать лет. И я не раз замечал обеспокоенный и немного ревнующий взгляд Дейдры, когда многочисленные гости отодвигали её на галёрку. Особенно её раздражала Алара. Чувствовалось напряжение между кошками, когда обе оказывались на ограниченном пространстве. И только годами вбиваемое в голову уважительное почтение к высшему сословию, видимо сдерживало Дейдру от фырканья и грубостей, когда Алара кружила на руках смеющегося малыша.

Так же к великому удивления всех - особенно умудрённого сединами целителя - ребёнок действительно оказался вполне здоров. Не недоношен. Эгеберг серьёзно обсудил этот вопрос с Мелеей, когда они вдвоём заперлись в соседней каморке, и получил заверение профессионалки, что срок должен был подойти лишь к середине зимы. Затем некоторое время приставал к Дейдре, беспокоился о здоровье и очень внимательно присматривался к малышу. И когда до него, наконец, дошло, в чём смысл чуда, он чуть не вынес мне мозг вопросами об анатомии аниранов. Хоть внешне я от местных жителей не отличался, Эгеберг заподозрил, что внутри у меня всё совсем по-другому. Отчасти он был прав, ведь божественной силой никто из них не был наделён. А значит, эта сила имеет некоторое отношение к тому, что Дейдра смогла выносить плод и родить как раз тогда, когда плод созрел.

А вот как она смогла выдержать процесс появления чуда на свет - этого он так и не понял. Физические кондиции Дейдры при родах исключали её выживание.

Целитель доставал нас какое-то время, но всё же вынужден был смириться. Он оставил нас в покое и дал возможность погрузиться в обычное человеческое счастье.

Не только мы с Дейдрой, но и Мелея с святым отцом Эриамоном, который поселился в соседней комнатушке, смотрел на ребёнка, как на чудо, а на меня - как на спасителя, чувствовали себя на седьмом небе от счастья. При таком опытном наставнике, как собственная бабушка, Дейдра очень быстро научилась кормить малыша грудью. А остальное подсказали инстинкты. Она научилась пеленать, постоянно что-то напевала, чтобы малыш узнавал её голос, и заразительно смеялась вместе с ним. Затем смотрела на меня глазами полными любви и давала возможность понянчиться с сыном.

Какое ему дать имя, мы не сразу решили. Когда я заикнулся об этом, в голову лезли лишь всякие "Сергеи", "Константины" и "Игори". То есть нашенские имена. Земные. Дейдра же хотела назвать сына Иваном. В честь посланника небес. Но посланник небес наотрез отказывался величать сына Иван-младший или - упаси Фласэз - Иван-джуниор.

Спас ситуацию святой отец Эриамон. Этот человек обладал интеллектом, знаниями и опытом. Поэтому разжевал нам, что единственным вариантом имени для сына милиха может быть лишь имя-символ. Религиозный символ веры, спасения, надежды и прочего. И предложил имя - Элазор.

Я прожил в этом мире целый год. Но хоть изредка задавался вопросом, никогда серьёзно не раздумывал над тем, почему имена всех служителей церкви начинаются с буквы "Э". Для меня это было несущественно. Но отец Эриамон разъяснил, что все имена церковных деятелей имеют смысл. Смысл, который сохранён в старом языке, на котором давно никто не разговаривает, но который те, кто принимает сан, обязаны знать. Обязаны знать, но ни в коем случае не делиться знаниями с непосвящёнными.

Эриамон рассказал, что не имеет права называться именем, данным ему при рождении. Это большой грех для служителей церкви Триединого. А имя Эриамон, которое он носит с тех пор, как впервые надел рясу, означает "Сведущий". Первосвященник Эоанит, например, - значит "Владеющий". Старейшина Элестин, о котором аниран ни раз рассказывал, означает "Зрящий". Эвенет - "Мудрейший". А имя Элазор означает "Предвещающий". Именно этим именем отец Эриамон предложил назвать сына, намекая, что его рождение предвещает скорое исцеление мира.

Имя пришлось по душе всем: Мелее и Дейдре, как глубоко верующим, и мне, лишь я попробовал имя на вкус. К тому же символизм имени действительно подходил. Хоть именно я должен спасти этот мир, рождение дитя от самого анирана, несомненно, предвещает перемены к лучшему.

На том и порешили. Прямо в покоях отец Эриамон провёл обряд, наподобие христианского крещения, где что-то бормотал себе под нос, омывая водой головку недовольно хмурившегося малыша. А затем, прямо на крохотном пузе, со словами "Теперь дитя сие под защитой Триединого", пальцем прочертил знакомый знак в виде восьмёрки.

С тех пор зажили мы с Дейдрой вполне по-семейному. Хоть Мелея и отец Эриамон устроились в нескольких метрах от нас, - в соседних комнатах - очень редко вмешивались в процесс становления новой семьи.

Мелея, правда, иногда стучала по стене кулаком, требуя прекратить безобразия, с некоторых пор возобновившиеся. Но Дейдра лишь посмеивались и тащила меня обратно на кровать.

Хоть активность влюблённой женщины мне нравилась, я вновь стал замечать за собой утрату физического влечения к противоположному полу. Либидо просыпалось, когда кто-то старательно пытался его растормошить. Но угасало, стоило только надолго о нём забыть. Равнодушие к сексу было мне не свойственно. Но в этом мире я относился к нему, как к чему-то несущественному. Есть - и есть. Нет - и не надо. И хоть Дейдра старалась, и хоть ей удавалось выжимать из меня все соки - иногда по нескольку раз - от неё не укрылось изменение в моём поведении. Чувствовала ли она себя уязвлённой? Я не знаю. Но провокационных разговоров заводить не стала. Она всё так же относилась ко мне как к избранному. Как к посланнику небес. И всё так же сильно была влюблена в того, кто не только подарил нежданное счастье, но и обязан спасти родной для неё мир.

Так мы прожили в относительном мире и достатке три-четыре декады. Я был всем доволен и в каком-то смысле счастлив, когда просыпался рядом с любимой женщиной под плач новорождённого. Когда пел сыну колыбельные, когда рассказывал сказки, когда пробовал пеленать. Это было то, чего я был лишён в земной жизни. Чем не парился и не обращал внимание. В своём мире я был плохим отцом и очень хотел не облажаться в мире этом.

А затем местное бандитьё напомнило, что время почивать на лаврах ещё не пришло.

В Валензоне на некоторое время воцарился хаос. Участились грабежи, ночные нападения на расслабившихся на посту стражей, поджоги. Из северо-западной части города зло выбиралось наружу и пыталось причинять вред.

Поэтому опять пришлось взять в руки калёное железо. Опять подключать гессеров и вместе с ними нести в мир справедливость.

Но подавить сопротивление злобных выродков, знавших родной город, как свои пять пальцев, удалось не сразу. Они прятались в подвалах, прятались в наново вырытых подземных ходах. Устраивали поджоги в разных частях города, особенно стараясь наносить ущерб королевским амбарам. Лишь когда удалось закончить набор и организацию рекрутов, чем я занялся сразу после первого же выступления перед восторженной толпой, стало достаточно сил, чтобы полностью оцепить северо-западный Валензон. А затем, когда подошли выделенные королём силы под командованием умелого сотника, мы приступили в планомерному выкуриванию каждого мерзавца. Мы топили подземные ходы, пускали дым. И безжалостно дырявили арбалетными болтами каждого, кто, кашляя, выбирался на свет божий.

Когда всё завершилось, тана Стерлинга мы так и не нашли. Зато из подземных недр извлекли более двух сотен трупов. Не только мужских, но и женских. И ещё две сотни погибли в столкновениях с армией и гессерами.

На этом организованное сопротивление воле анирана и законному правителю Валензона закончилось. Мы вычистили город от скверны и сосредоточились на мирных процессах - строительстве, заготовке запасов, обучению двух тысяч неопытных солдат для новой армии.

Для меня осенние месяцы до старта самой суровой части зимы пронеслись как одно мгновение. Я метался, как угорелый. Везде поспевал, всё контролировал. Я объездил окрестности, демонстрируя самого себя и требуя от крестьян всё того же - работать, не покладая рук. Забивать закрома, ждать зиму и верить в неизбежное исцеление. Своими действиями я многих вдохновил на вступление в армию, многих вернул из лесов, где они укрывались. Вокруг Валензона росла как на дрожжах новая деревня, где успешно всех размещала опытная администрация, присланная из столицы. Мотивация, рождённая кличем анирана, делала своё дело.