Три рассказа из архива на Лубянке

Владимир Белецкий-Железняк Три рассказа из архива на Лубянке

Моего отца — тогда молодого писателя Владимира Степановича Белецкого — арестовали в конце апреля 1935 года. Ночью. Я была совсем маленькой, спала у бабушки в комнате, и родители не разбудили нас, не хотели пугать…

И вот через шестьдесят с лишним лет я держу в руках рукописи отца — и те, что забрали при аресте, и те, что он писал в заключении на тоненькой ученической тетрадке с метрической системой на обложке. Странички исписаны с обеих сторон, бумага в тюрьме на вес золота. Не знаю, что отец задумал тогда писать, для чего делал наброски. Рассказ? Повесть? Роман? Он понимал, что его может ждать лагерь, высылка, даже смерть, но в глубине души надеялся, что Бог сохранит ему жизнь, мечтал, что удастся спасти рукопись для будущей работы. Тетрадку отобрали. Она осталась в архиве на Лубянке.

Отцу было тридцать, когда его арестовали. Он уже начал печататься под псевдонимом Вл. Железняк — и заявил о себе как о талантливом прозаике. Псевдоним он выбрал не случайно: в роду со стороны деда был знаменитый Максим Железняк — руководитель крестьянской войны на Украине против польского гнета в 1768 году. Про матроса партизана Железняка, о котором поется в известной нам революционной песне, отец тогда в простоте душевной и не ведал. Были опубликованы в издательстве «Недра» повести «Она с востока», «Пассажиры разных поездов». Незадолго до ареста в журнале «Знамя» (1934, № 11) появился его рассказ «Оловянные солдатики» (о кадетском корпусе, где он учился), переведенный вскоре на французский язык и получивший лестный отзыв в парижском журнале. Вересаев — мэтр, опекавший начинающего писателя, назвал «этот маленький рассказ большой литературой». А ведь пробиться тогда в печать человеку «из бывших» было почти невозможно.

Мы были не просто «из бывших». Мой дед — Белецкий Степан Петрович — царский сенатор, товарищ (заместитель) министра внутренних дел, друг и сподвижник великого Столыпина, расстрелянный в 1918 году большевиками. Со стороны матери (моей бабушки) род отца тоже «не подкачал». Там ниточка тянется к герою 1812 года — воину и поэту Денису Давыдову. В автобиографии отец потом вспоминал, как восьмилетним мальчиком к столетию Отечественной войны в 1912 году получил медаль в память победы русского оружия и с гордостью прикрепил ее на свой мундирчик. Ему удалось сохранить эту дорогую ему реликвию даже в ссылке.

Когда произошла революция, отец учился в кадетском училище. Он воспитывался на идеалах служения России, верности Богу, Царю и Отечеству. Это определило его судьбу, его характер и в конечном счете привело к тюрьме и ссылке. Как русский патриот он искренне хотел отдать свои силы и творчество социалистической России, но было слишком много того, что совесть его не могла принять. Никогда. Отсюда — такой пронзительный по душевной боли рассказ «Мусор» и некоторые другие, еще не опубликованные рассказы и стихи, явившиеся «подарком» для бутырского следователя.

Моя мама — Белецкая Ксения Александровна, о которой в стихах, письмах, рассказах отца написано с такой любовью, не отказалась от родовой фамилии моего отца, оставив ее мне и себе, хотя потом и вышла второй раз замуж и родила во втором браке тоже дочку.

«А ведь твоя мать по тем временам совершила подвиг», — скажет мне потом удивительный писатель вологжанин Василий Иванович Белов. После похорон отца, слякотной холодной осенью 1984 года, я возвращалась из Вологды, куда он был выслан после тюрьмы, в Москву, а Белов ехал в столицу по каким-то своим делам. Он всегда с уважением относился к Белецкому-Железняку — и как к человеку и как к писателю, любил его и на похоронах у гроба нашел самые искренние, верные слова прощания, подчеркнув, что для него Владимир Степанович был образцом истинно русского интеллигента, писателя, просветителя, с обостренным, не замутненным никакими страданиями чувством совести, чести, любви к Родине.

Недавно в архиве на Лубянке мне разрешили ознакомиться с «делом на Владимира Степановича Белецкого (лит. псевдоним Железняк), 1904 г. рождения, литератора». После поисков выдали и некоторые изъятые при обыске рукописи и письма.

Не скрою, тяжело читать протоколы допросов своего отца. Показания свидетелей, приговор… В. С. Белецкого судила «тройка». Особое совещание при НКВД, по статье 58-А — антисоветская агитация, под которой подразумевались его литературные произведения. Но одновременно с болью я испытывала гордость за своего отца, за то, как он вел себя на изнурительных ночных допросах. Отец оставался самим собой: человеком честным, благородным, верным друзьям, деликатным. Ни о ком не проронил худого слова, всех старался выгородить, даже того, чьи показания против него использованы в обвинительном заключении. Писателя этого всю жизнь мучила совесть, и через много лет он приезжал к отцу в Вологду просить прощение и, конечно, получил его.

Меня просто потрясла та спокойная смелость, с которой арестованный отвечал на вопросы следствия. Вот лишь небольшой кусок из его показаний: «…О советской действительности искренне писать не разрешается. Автор по требованию свыше должен приспосабливаться, и это губит литературу. Если бы была возможность писать свободно, наша литература обогатилась бы большими и ценными произведениями. Далее я говорил, что благодаря бюрократическому руководству литературой в нее проникает всякая бездарь, подхалимы и приспособленцы. Свободы мысли и творчества у нас нет. Чтобы стать признанным писателем, надо быть или ударником, или беспризорником, а лучше всего уголовником.

…В связи с опубликованием списков расстрелянных белогвардейцев и сообщений НКВД о высылке из Ленинграда социально вредных элементов и бывших сановников я говорил, что эти мероприятия не вызываются необходимостью и слишком жестоки.

В первые годы проведения коллективизации я отрицательно воспринимал это мероприятие партии и правительства, считал, что оно может привести к распаду страны, в частности, отколу Сибири и Украины…»

А вот несколько фраз из обвинительного заключения. Можно только удивляться, как точно и мудро молодой писатель судил о действительном положении в стране тогда, в начале тридцатых!

«Белецкий утверждал, что крестьянство разорено и озлоблено против Советской власти, а рабочие запуганы репрессиями. Часто Белецкий говорил о ненормальном положении в литературе: «Цензурными условиями и директивами партии подавлено свободное творчество писателя. Писать можно только в стиле казенного оптимизма. Мы живем в эпоху реакции, в царское время не было таких репрессий». В связи с убийством Кирова Белецкий говорил, что это приведет к тому, что расстреляют сотни неповинных людей. Белецкий распространял версию, что убийство Кирова не случайное явление, члены партии, совершившие революцию, в борьбе за власть стали уничтожать друг друга…»

После освобождения моему отцу разрешили жить в старинном русском городе Вологде. Здесь он обрел истинных друзей, любимую работу, второй раз женился на любящей его женщине, художнице, тоже из семьи высланных. Он много написал. В последние годы жизни вновь начал широко печататься. Он получил читательское признание, его высоко оценили вологодские писатели и критики. Я всегда буду благодарна тонкому, умному литературоведу, критику и другу отца Василию Оботурову, который осмеливался публиковать его произведения и писать о нем, когда имя ссыльного писателя и сына расстрелянного царского сенатора было во всех запретных списках, что порой приводило к крупным неприятностям.

Бог дал моему отцу долгую жизнь. Он умер, отметив свое восьмидесятилетие. Но так и не дожил до своей реабилитации.

Многое из его литературного наследия еще не опубликовано. Только из архива на Лубянке мне вернули недавно объемистую папку рукописей, изъятых при аресте и пролежавших там более полувека. Белецкий-Железняк известен как исторический писатель, но в этих своих ранних работах он раскрывается совсем с иной стороны…