Три тысячелетия секретных служб мира. Заказчики и исполнители тайных миссий и операций

Если бы доктрины исмаилитов или персидских ассасинов распространились по всему миру, секретная служба превратилась бы в государственную религию, а не в политическое ремесло. Всегда было принято ссылаться на ассасинов, как если бы они были единственными, кто изобрел и стал использовать убийство как злодеяние, неофициальную казнь или средство воздействия. То, что стало обычным явлением уже во времена Греции и Рима, едва ли можно отнести к азиатской секте, современнице Крестовых походов. Ассасины, в качестве отступления от этой банальности, возвели запугивание или систематическое устранение высокопоставленных «препятствий» в ранг достоинств национальной политики.

Гиббон и другие клеймили их как чумных паразитов за то, что они систематически и почти безболезненно совершали то, что папы, короли и честолюбивые авантюристы всех калибров делали как нечто само собой разумеющееся, с любыми дилетантскими оплошностями. Описывая завоевания монголов, Гиббон замечает: «Я не стану перечислять толпы султанов, эмиров и регентов, которых он (Хулагу-хан) втоптал в прах; но истребление ассасинов или исмаилитов Персии можно рассматривать как услугу человечеству». Аплодировать таким мясникам, как монголы, за это «истребление» – все равно что восхвалять Черную смерть за уничтожение прокаженных или сумасшедших. Чингисхан, его полководцы и непосредственные преемники в лучшие дни своей жизни, должно быть, достигли поразительного максимума в 100 тысяч жизней, угасших между восходом и заходом солнца; в то же время нет свидетельств, что исмаилиты убили такое количество своих соседей и соперников за десятилетие или даже за столетие. Политически они были слишком хитры, чтобы прибегать к войне, и слишком изобретательны, чтобы следовать слепой ярости чумы.

Перелистывая страницы Гиббона, можно прийти к выводу, что появление организации ассасинов является скорее аккумуляцией, чем неким новшеством. На протяжении бесчисленных столетий – до и включая тринадцатое, – охваченных Гиббоном, великие троны известного тогда мира регулярно освобождались и подновлялись восседавшими на них правителями при помощи дворцовых интриг и насилия. И в конце концов кто-то должен был додуматься до того, чтобы превратить все эти бессистемные удары кинжалом, удавки и отравленное питье в ритуальный обряд дипломатии и религии. То, что Гиббон и другие, вероятно, были не в состоянии простить, являлось исмаилитской квинтэссенцией искусства войны, пока она щадила человеческие массы и выбирала только наиболее важных и платежеспособных индивидуумов. Основатель секты ассасинов не испытывал уважения к духу феодальной эпохи. Он явно изобрел победную тактику, которая втоптала в пыль «султанов, эмиров и регентов», не перемалывая при этом всех их солдат, ученых и купцов, женщин, детей и рабов в кровавое месиво.

Окончательное поражение и выкорчевывание персидских ассасинов монгольскими завоевателями в 1256 году доказало, что блестяще спланированная и целенаправленная военная кампания может уничтожить даже наиболее искусно организованную «национальную» секретную службу, ибо очевидно, что из всех политических образований секта ассасинов больше всего напоминает секретную службу современного фашистского государства. Ассасины являлись тайным обществом, дисциплинированным и возвысившимся до беспрецедентной степени общественной власти. Они были братским орденом, превратившимся в агрессивное меньшинство, которое являлось доминирующей фракцией в их общинах и вскоре узурпировало функции самого государства. Каждый член исмаилитов был «солдатом», и каждый «солдат» являлся шпионом, пропагандистом и контрразведчиком, но главным образом тайным бойцом и убийцей. Приведенные к присяге или запуганные до абсолютного послушания, подчиненные правителю или деспотичному бюрократу, ассасины были образцовыми штурмовиками, одурманенными азиатским фашизмом. Ассасины стремились к гегемонии в сравнительно ограниченной области и далеко продвинулись на этом пути, в основном убеждая себя, что служат предводителю – уникальному и праведному человеку, чьи самые низменные представления о собственных интересах наполняли расовое или сектантское предназначение истинной волей божьей.

Нам известно, что в IX веке человек персидского происхождения, носивший довольно распространенное имя Абдалла и проживавший в Ахвазе на юге Персии, «задумал низвергнуть империю халифов, тайно введя в ислам систему атеизма и нечестивости». Это следовало делать очень постепенно; и сын и внук Абдаллы незаметно трудились над этим, пока у них не появился новообращенный, который быстро привел систему в активное действие. Его звали Кармат, а его последователей стали называть карматитами; и кровавая война между этими сектантами и войсками халифов периодически продолжалась на протяжении целого столетия. Но в конце концов карматиты были жестоко разгромлены и загнаны в подполье, что важно для нас здесь лишь по той причине, что это непосредственно привело к основанию секты ассасинов. Житель Рея в Персии, желая скрыть свои религиозные убеждения и снять с себя обвинение в ереси, выдвинутое крайне ортодоксальным наместником его провинции, отправил своего единственного сына Хасана в Нишапур, дабы получить наставления от знаменитого имама Мовафека. Там юноша сблизился с двумя талантливыми студентами – Омаром Хайямом и Низамом аль-Мульком. Эти трое заключили соглашение, предложенное Хасаном ибн Саббахом, что если один из них добьется успеха, то двое других разделят его удачу. И мы увидим, как этот договор был соблюден Низамом и Омаром, но нарушен его составителем.

Талант к предательству Хасана ибн Саббаха

Низам аль-Мульк стал первым государственным деятелем своего времени, визирем Алп-Арслана, знаменитого султана сельджуков; однако он помнил о своем обещании и предложил помощь Хасану и Омару. Последний, как выдающийся астроном, который также писал стихи, согласился лишь на ежегодную пенсию в 1200 дукатов, дабы продолжать свои научные исследования и сочинять чудесные стихи, не стесняя себя необходимостью зарабатывать на жизнь. Хасан в своих запросах оказался гораздо требовательней. Он начал репетировать предназначенную ему роль первого великого магистра ассасинов, сыграв предателя человека, который уважил его просьбу и представил его ко двору. Хасан сделался неофициальным шпионом султана, вынюхивая все что мог о сделках Низама, вкрадываясь к нему в доверие и поощряя его обсуждать с ним государственные дела. Что бы он ни узнал, он напрямую докладывал султану, и каждому поступку или решению визиря, своего друга и покровителя, он давал извращенное толкование. Намеки на непригодность и вопиющую недобросовестность Низама аль-Мулька капля за каплей, мелким дождем падали на трон.

Наслушавшись инсинуаций Хасана, правитель сельджуков приказал Низаму аль-Мульку составить баланс активов и пассивов его империи. Визирь сказал, что такой отчет невозможно составить менее чем за год. Хасан, который заранее тайно подготовился, предложил сделать это для султана и для «своего старого школьного друга, визиря» за сорок дней. Но к этому времени Низам аль-Мульк, столь проницательный в вопросах управления государством, по всей видимости, почуял неладное в своих отношениях с другом. В конце сорокадневного срока Хасан был готов представить свой балансовый отчет, когда обнаружил пропажу некоторых документов. Он стал клясться, что это агенты визиря похитили документы, но не смог доказать этого, и раздраженный султан приказал Хасану удалиться из двора и оставить управление страной назначенным им чиновникам.

Интриган, будучи униженным и обманутым, возненавидел тех, кого считал виновными в своем бесчестии. Имена Низама аль-Мулька и его господина, султана, попали в первый «черный список» начинающего убийцы и оставались там до тех пор, пока он не стер их кровью. В 1071 году Хасан ибн Саббах стал неофитом исмаилитизма, чьи проповедники распространились тогда по обширной территории от Марокко до Китая и Занзибара. Хасан, переживший множество приключений, должно быть, многому научился у исмаилитов, но именно он внес совершенно новую идею в политическую науку своего времени. Он изобрел истинно религиозное толкование убийства и рассматривал его как общепризнанное политическое оружие, весьма похожее, по предположению Фрея Старка, на манеру британских суфражисток и их использование голодовки столетиями позже.

Мы не можем проследить здесь постепенно ускоряющийся рост секты, основанной Хасаном. Через двадцать лет после его изгнания со двора сельджуков и султан, и Низам аль-Мульк были мертвы. В каждом случае орудиями убийства послужили агенты Хасана, в то время как сам Хасан оставался в безопасности в своем «тайном саду». Там он, по слухам, одурманивал и приобщал к своему делу тех кровожадных паразитов, которые впервые стали известны Западной Европе по хроникам крестоносцев и которые дали нам слово ассасин, заимствованное или искаженное французами от арабского hashshashin, что значит – пожиратели гашиша. Хасан ибн Саббах внушал страх и ненависть современникам, которые так и не простили ему того, что убийство стало не просто династической целесообразностью или вызванной гневом случайностью, а братским ритуалом и испытанием религиозного обучения.

Подрыв морального духа

Хотя некоторые из убийств ассасины совершали ради того, чтобы получить деньги или заслужить благосклонность весьма влиятельных лиц, большинством их жертв становились известные люди, которых они имели основания опасаться. Тайные слуги Хасана оказались, возможно, первыми оперативниками, которые использовали диверсию как форму секретной службы, но они неизменно стремились скорее подорвать моральный дух, чем здания и мосты. Бывали случаи, когда их страх перед противником оказывался слабее того страха, который им удалось вселить в него; и, если враг дрожал от страха, они были готовы не наносить ему смертельный удар.

Сельджукский султан Санджар послал армию, чтобы отбить те замки Кухистана, которые захватил орден исмаилитов; после чего Хасан ибн Саббах дипломатично поручил своим агентам посетить султана, но не для того, чтобы убить его, а договориться о мире. Хасан ухитрился даже подкупить или оказать давление на чиновников из собственного дома султана, которые играли ему на руку, но все безрезультатно. Санджар отмахивался от каждого переговорщика. Пока наконец не пришлось прибегнуть к тактике «ассасинов», и Хасан уговорил слугу вонзить кинжал в пол рядом с кроватью, в которой спал Санджар. Когда султан проснулся и увидел кинжал, он решил не говорить ничего, что могло бы навести на мысль о страхе и воодушевить его врагов; но вскоре вошел раб с посланием, переданным эмиссарами Хасана ибн Саббаха. Султан сломал печати и прочел: «Не будь я благосклонен к Санджару, человек, воткнувший в пол этот кинжал, вонзил бы его в грудь султана. Пусть он знает, что с этой скалы я направляю руки тех, кто его окружают».

Санджар, как здравомыслящий смертный, был убежден этим посланием. Согласованность действия кинжала и письма произвела на него такое сильное впечатление, что он перестал бороться с распространяющейся властью и влиянием исмаилитов. В дальнейшем его правление стало периодом наибольшего процветания для Хасана, который таким образом «основал секту на софистике и государство на убийстве». Растущий страх перед сектой вылился в любопытный результат в виде защиты отдельных ассасинов, которые попадали в плен. Им редко назначались суровые наказания, а отважный князь или судья, осмелившийся приговорить исмаилита к пыткам и смерти, почти наверняка подписывал себе смертный приговор. Их соседи в основном пытались успокоить и образумить ассасинов, и ни один из них не чувствовал себя достаточно хорошо организованным, чтобы сдерживать их ответными ударами, столь же ловкими и подлыми, как те, которым они были обучены.

Среди запуганных были некоторые князья, контролировавшие ключевые крепости, которые повелитель ассасинов приказал сдать ему. Опасаясь ответить отказом, они не в меньшей степени боялись заселения своих крепостей ассасинами. И вот, придя к отчаянному решению, они собрали всех своих людей и, практически за одну ночь, сровняли эти крепости с землей.

При жизни Хасан ибн Саббах заставил свою идею работать на него, пока его тайная власть, подобно жуткой тени, не распространилась от Северной Персии до Средиземноморского побережья. Его последователи процветали не только в Персии; они также вступили во владение исмаилитскими и другими крепостями в Сирии, где доминировали как полунезависимые персидские колонии и где они вступили в контакт с армиями европейских крестоносцев, на которых оказали значительное влияние. Хасан заимствовал свое учение из Греции и Египта, Персии и Палестины. Его агенты, как и другие апостолы исмаилитов, обучались в Доме Науки в Каире. Но методы руководства и обучения были исключительно его собственными; и только спустя некоторое время после его смерти основанная им секта выродилась из фанатиков в профессиональных убийц с заранее установленным прейскурантом цен или точно оговоренными гонорарами и платежами.

Неоднократно подчеркивалось, что христианские рыцарские ордена многим обязаны нечестивому братству Хасана. Тамплиерам, еще до того, как их высокомерие было унижено, а их богатство соблазнило Филиппа Красивого и его ставленника, папу Климента V, приписывалось подражание секте исмаилитов во многих деталях; и, несмотря на ложные обвинения и злонамеренные слухи, которые способствовали падению тамплиеров в 1313 году, сравнение общего управления обоих орденов – хотя они некоторое время были противниками в Сирии – показывает многое из того, в чем они были фактически идентичны.

Ассасинам также было суждено пасть под натиском и военной хитростью более могущественной державы, которая жаждала их богатства. Монгольские завоеватели Персии в 1256 году брали крепости исмаилитов одну за другой, пока не подошли к неприступной крепости Аламут, спроектированной выдающимся военным инженером, чтобы выдержать любую осаду. Согласно легенде, Хасан ибн Саббах в 1091 году приобрел крепость путем искусных переговоров, посетив ее в качестве своего собственного шпиона и определив «несравненную неприступность» положения крепости в долине к югу от Каспия. И с тех пор он никогда не покидал Аламут, в безопасности восседая там на троне и возделывая свой «тайный сад», окруженный преданными хашшашинами, пока не умер тридцать четыре года спустя.

Его последним преемником в Аламуте стал некий Рукнеддин, который пренебрег приказом уничтожить всех монгольских военачальников. Он снова совершил грубый просчет, попав в руки монголов, и, будучи запуганным заложником, приказал своему сопротивляющемуся гарнизону сдаться. Вскоре после этого Аламут оставили в обмен на жизнь предводителя ассасинов, который был убит по приказу великого хана. Итак, мы подходим к завоеваниям монголов и видим, что они оказались на редкость хорошо информированы благодаря систематическому использованию своих шпионов. Несомненно, они знали все о несокрушимости Аламута и тем не менее обнаружили в характере последнего, негероического владыки один существенный изъян.