Я беру ее в объятия как мне кажется бережно, но все равно выходит собственнический захват. Поднимаю ее с софы. Черт, подлокотники слишком низкие, чтоб перекинуть ее через них, поставить в позу поудобнее. Поэтому подталкиваю к стене. Разворачиваю спиной.
Треск и трусики за несколько сотен баксов превращаются в порванную тряпочку. Похер. Потом буду разгребать нанесенный в страстном угаре ущерб.
Алина не произносит ни слова. Позволяет делать с собой все, что я задумал. Будто отрешилась от всего. Но я понимаю, нутром чую, что ее это в некоторой степени даже заводит. Похлеще меня заводит!
Ее ягодицы белые, упругие, округлые. Я склоняюсь к ней, чтобы впервые попробовать ее на вкус, начиная с плеч, и по позвоночнику, целуя, облизывая и прикусывая каждый позвонок, спускаюсь вниз. Туда, где заветные полушария так призывно стремятся приподняться, не осознано желая моей ласки, моих губ и поцелуев.
Красивая, роскошная попка. Маленькая и упругая. Такая, как нравится мне! Она-то меня и добивает. Вжикаю ширинкой, освобождаю свою истосковавшуюся длину. Алина заметно напрягается. Даже пушек на ее коже приподнимается, точно от испуга.
Конечно, ей страшно. Представляю, что она должна думать, когда огромный двухметровый мужик прислоняет ее к стене, разворачивает спиной к себе и рвет последний оплот между ножек.
– Не бойся! – выдыхаю ей в висок, тянусь к мочке ухе. – Я не сделаю тебе ничего плохого!
Отстраняюсь слегка. Кладу ей руку на затылок, принуждая прогнуться немного, чтобы великолепная попка вздернулась еще сильнее. Вот так, отлично! Обхватываю себя рукой.
***
Алина
Что это с ним? Ворвался ко мне, словно узнал что-то плохое! Словно резко передумал быть хорошим, на глазах превращаясь в подобие Азамата или Джамаля… На шрам мой смотрит волком. Не понравился ему… а у меня все заходится изнутри от страха. Надо было сказать! Предупредить! Показать, в конце-концов!
Потому что я не дура! Не дура я… прекрасно понимаю, зачем он помогает мне. И какую плату за это попросит. У меня есть только мое тело. Но и оно основательно подпорчено этим уродливым шрамом. Он ведь должен был догадаться, что после операции у меня не может быть цельной идеальной фигуры, как раньше. Он же взрослый мужчина. Не глупый ведь! Ну почему он не понимал, когда брался помогать, что увиденное под одеждой ему не понравится?! И почему я не сказала, тоже ведь взрослая!
– Он вам не понравился, да? – в ужасе шепчу я, плохо соображая, что именно.
Потому что он уже стенку разбил, матерясь. А следующий удар будет по мне…
–… он ужасен! – отдаленно слышу свой голос, неужели еще в состоянии что-то говорить? – Ужасен! Но… пожалуйста, не бейте! Я говорила вам о шраме раньше. Или нет, не говорила. Да, дура я, знаю, надо было сразу сказать, чтобы вам не было так противно, но я… не думала, что вы решите взять меня… Но бить не надо, я потеряю ребенка…
Мои слова немного отрезвляют его. Идет ко мне. На меня. Широкоплечий, огромный! Его член так ясно обозначился во вздыбленном бугре под ширинкой, что я осознаю, прекрасно осознаю, что меня просто так отсюда, из этой комнаты не выпустят. Пока не поимеют хорошенько.
Но… это пугает и возбуждает одновременно. Это не так как с Джамалем, когда нож ему в бедро всадила. Это совершенно иные ощущения. Ощущения тяжелого томления в груди, сладких простреливаний нервных окончаний между ножками. А его запах… он меня просто одурманивает, забивает сознание, затрудняет мыслительный процесс. Какие к черту мысли, когда я готова в черных его очах раствориться? Когда готова довериться ему? Когда хочу доверять?!
Боже, когда я в последний раз доверяла мужчине?! Азамату? Нет, никогда! Ашотджану? Джамалю? Этому шакаленку-недоноску? Нет, ни на мгновение… Отцу если только… и то, до того момента, пока он насильно не выдал меня замуж, выписав тем самым путевку в ад…
А вот Льву хочу довериться… чтобы если не спасет и окажется таким же подонком как Джамаль и компания, окончательно разочароваться в мужчинах, чтобы броню нарастить и никого больше не подпускать ни к сердцу, ни к разуму.
Он наваливается на меня, придавливает к дивану. А у меня лифчик съехал и соски так бесстыдно торчат! Он смотрит на них, а они сжимаются, твердеют, горят лишь от одного его взгляда, словно сваркой их выжигает, или лазером. И грудь наливается вся, набухает, так что дышать тяжелее и тяжелее. Уже хрип какой-то из горла вырывается ненормальный, уж точно не обычное дыхание! И новенькое кружево меж ножек все промокло! Насквозь! Как же девочки на кассе теперь паковать его станут? Ведь стыдно же! Но теку! Как самка течная какая-то теку!
А он сгребает меня в охапку! Так собственнически! Так брутально. Поднимает с софы. Прижимает к стене лицом. Он говорит что-то но я не слышу. Лишь треск трусиков, сообщающий что моя проблема с упаковкой решена чисто по-мужски, стоит в ушах, да то, как вжикает ширинка вниз, и как пряжка ремня клацает о паркет.
Его опаляющие губы на моем виске, на мочке уха, на спине, на попке, все горит огнем, каждое местечко, куда они прикасаются.
Он снова что-то хрипло рычит, прикусывая мочку уха, и начинает движения.
Я стою к нему спиной и попой, и не могу видеть, что именно происходит сзади, но по характерным рывкам и звукам могу догадываться, что он толкается к себе в кулак. Мощно, рыча, размашистыми движениями. Его огромная звериная лапа придавливает мой затылок ниже, так чтобы моя попка оттопыривалась к нему. Его кулак, куда он сейчас вбивается упирается мне прямо в поясницу, потому что даже в полусогнутом положении он намного выше меня. Его бедра при каждом движении соприкасаются с моей пятой точкой мощно и равномерно.
– Потерпи, – рваной хрипотой просит он, – потерпи еще немного!
Движения его убыстряются. Приобретают порывистость. Хаотичность. Беспорядок… а потом моя поясница орошается теплым, нет горячим потоком спермы. Её так много, что он заливает мне всю спину, ягодицы. Потоки стекают вниз, по бедрам, льются на пол.
Лев разворачивает меня к себе, вжимает в свое огромное покрывшееся испариной тело и берет в терзающий плен мои губы.