Глава 16

— Спасибо, Дэррил, — сказала Сьюзан агенту Хадкинсу, когда он ввёл Оррина Джиллетта в кабинет.

Дэррил кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Сьюзан повернулась к адвокату.

— Мистер Джиллетт, вы весьма торопились покинуть здание сегодня утром, — она по-прежнему сидела в кресле на колёсиках за столом в форме почки. Джиллетт занял место напротив.

— Да, как я и сказал, у меня была встреча. — Он посмотрел ей в глаза и добавил: — Важная встреча.

— Мне очень жаль, — сказала Сьюзан тоном, который, как она надеялась, даст понять, что это не так; она до сих пор была зла на этого клоуна. — И всё же позвольте задать вам несколько вопросов. Вы можете сказать, что вы делали в больнице?

— Я навещал друга, моего партнёра по юридической фирме. Он вчера попал в аварию.

— И где вы были в момент, когда погас свет?

— В коридоре. Я только что вышел из палаты моего друга.

— И скажите, мистер Джиллет, не испытывали ли вы чего-либо необычного начиная с 11:06 сегодня утром?

— Испытывал, — сказал он. — Агент Секретной Службы наставляла на меня пистолет.

Сьюзан поневоле восхитилась его дерзостью. Она позволила себе лёгкую улыбку.

— Я имею ввиду, помимо этого.

— Нет.

— Никаких необычных мыслей?

Джиллетт прищурился.

— О чём вы говорите?

— Именно об этом: какие-нибудь неожиданные видения, или воспоминания, или… ?

— Это очень странный вопрос, — сказал Джиллетт.

— Да, это так, — ответила Сьюзан. — У вас есть на него очень странный ответ?

Джиллетт развёл руками.

— Что вы хотите, чтобы я сказал?

— Ну, в здании находится президент Джеррисон, и…

— Да, я знаю.

Сьюзан пропустила было эту фразу мимо ушей; в конце концов, в больнице множество телевизоров и сотни смартфонов, с помощью которых можно получать новости, не говоря уж о докторах и медсёстрах, сплетничающих о происходящем. Но что-то в тоне, с которым Джиллетт произнёс «Я знаю» остановило её.

— Откуда? — спросила она. — Откуда вы это узнали?

Он выглядел так, будто в нём происходит какая-то внутренняя борьба — пытался решить, как многим он может поделиться. Она снова спросила:

— Как именно вы об этом узнали?

Наконец, Джиллетт кивнул.

— Ладно, хорошо. Вы упомянули видения. В общем, было такое — я словно бы в коридоре, и президента везут в хирургию. Я был… у меня был пистолет, но я вам клянусь, мисс Доусон, я не имею никакого отношения к тому, что случилось с президентом. Там ещё были два человека на каталках, пожилой мужчина и женщина помоложе, и ещё медсестра — простите, очень фигуристая медсестра — и…

Сьюзан на мгновение задумалась. С двумя пациентами в коридоре был охранник; она уже узнала, что у этих двоих была запланирована операция по пересадке почки, и охранника вызвали на случай, если они начнут возмущаться тем, что их выпнули из операционной, чтобы освободить её для Старателя. Она заглянула в свои записи в поисках имени охранника.

— Иван Тарасов — вам это имя что-нибудь говорит?

— Да, — сказал Джиллетт. Потом, оживлённо: — Да! Не знаю, откуда, но я знаю о нём всё. Он работает здесь охранником четыре года, у него жена Салли и трёхлетняя дочь Таня.

Сьюзан задала ему ещё несколько вопросов, чтобы удостовериться, что он связан с Тарасовым. Когда она закончила, Джилетт спросил:

— Так что, теперь я могу покинуть больницу?

— Нет, — ответила Сьюзан. — Простите, но вам придётся здесь задержаться.

— Послушайте, если вы не собираетесь предъявить мне обвинение…

— Мистер Джиллетт, — резко оборвала его Сьюзан, — Я не обязана предъявлять вам обвинение в чём бы то ни было. Это дело касается национальной безопасности. Поэтому вы будете делать то, что я вам скажу.


Эрик Редекоп шёл по вестибюлю больницы и больше всего на свете хотел оказаться дома. Он был измотан и…

И, будь оно проклято, продолжал читать воспоминания Дженис Фалькони. Он этого не хотел. Совершенно не хотел. Да, ему льстило — и стало приятной неожиданностью — что она находит его привлекательным. Но он чувствовал себя словно подглядывающим за ней, за её жизнью, словно какой-то извращенец. То, что они оба работали в больнице, ещё больше ухудшало дело: здесь так многое оказывалось триггером для обращения к её воспоминаниям. Вот эта краска на стене коридора: он никогда раньше толком её не замечал, но она много раз останавливалась и рассматривала её. Конечно: он ведь знает, что у неё душа художника. А вот этот санитар, что идёт навстречу, имени которого он никогда не знал — это Скотт Эдвардс, который всё время старался попасться Джен на глаза.

Ему не нужно было знать всё это. Ему не нужно было знать даже часть. Но он знал всё: на каждый вопрос, о котором он задумывался, ответ моментально появлялся у него в голове. Сколько она зарабатывает, когда и где она потеряла девственность и — о Господи — что она чувствует во время менструальных спазмов. Он не задумывался об этом — какой мужчина задумывается? — однако вид настенного календаря вон там вызвал в памяти информацию о том, что её период только что завершился и это привело к воспоминанию о болях.

Он пытался не думать ни о чём слишком интимном, но это оказалось невозможно. Когда он приказывал себе не интересоваться её сексуальной жизнью, это имело такой же эффект, как интересоваться её сексуальной жизнью: немедленно вызвало воспоминания о ней и её муже Тони и…

Проклятье.

Тони, проталкивающийся в неё, хотя она ещё сухая…

И его неспособность удержаться от практически немедленной эякуляции.

И то, как он скатывается с неё, и укладывается набок, полностью игнорируя её после акта, оставляя её печальной, разобиженной и неудовлетворённой, и…

Чёрт, чёрт, чёрт! Он не хочет знать ничего из этого, и…

А теперь он проходит мимо женского туалета, и…

О Боже, нет.

Но это пришло к нему.

Она, здесь.

Ночью.

Никого вокруг.

И…

И Дженис — медсестра, и имеет доступ к разного рода лекарствам, включая те, что заставляют боль отступить, а она так долго испытывала боль из-за Тони. Он увидел её татуированную руку, вспомнив её гораздо более детально, чем когда видел её собственными глазами, узнал узор полосок на тигре, положение его когтей, блеск глаз. Он знал это тату как — ну да, пошлое клише — как собственную ладонь. Но в этой ладони был зажат шприц, и Дженис делала инъекцию самой себе.

Сначала он попытался обшарить её память в поисках сведений о том, что она страдает диабетом, но…

Но нет. Он знал, что он видит, что он вспоминает. Она кололась. Чтобы сделать жизнь терпимой, чтобы пережить ещё один день.

Он ей сочувствовал. Он знал, что наркозависимость — не редкость среди врачей и медсестёр, но он, чёрт возьми, не желал знать её секреты. И вообще-то он обязан был об этом сообщить, только…

Только о чём бы он сообщил? Что ему кажется, что он помнит, как она делала себе инъекцию? Она не делилась с ним добровольно этой информацией, и он не натыкался случайно на улики. Всё было лишь в его голове.

Он продолжил шагать по больничным коридорам, ненавидя себя за вторжение в её личную жизнь и желая, чтобы всё это закончилось.

Загрузка...