Тринадцать ведьм

Глава 4 Детективный клуб толстых и красивых любителей пива

Монах явился на сходку первым. Приветствовал бармена Митрича – он же хозяин «Тутси» – и уселся за столик в углу. Митрич бросил пост и подбежал. Спросил тревожно:

– Олежка, ты в курсе насчет Молодежного? Что там случилось? Говорят, актер сгорел прямо на сцене? Говорят, пьеса нехорошая… в смысле, чертовщина какая-то. Весь город как с ума сошел! Сплетни, слухи, городят такое, уму непостижимо! У Виталика Вербицкого всегда какие-то вывихи, вечно его то в суд таскают, то закрывают. Так что я не удивляюсь…

– В курсе, – ответил Монах сдержанно, оглаживая бороду. – Я там был. Я думаю, Вербицкий ни при чем.

– Ты? В театре? – поразился Митрич. – Ты был в театре и сам все видел?

– Был и видел. У них была премьера «проклятой пьесы»…

– Так и называется?

– Нет, называется «Макбет». Считается проклятой, потому что во время спектакля вечно что-то случалось – то актер скоропостижно умирал, то декорации падали. А теперь вот… тоже не избежали.

– А что случилось? Пожар?

– Нет, Митрич, не пожар. Актер, игравший Макбета, загорелся и погиб.

– Как это загорелся? Как это можно вдруг загореться? Спичку бросили или зажигалкой?

– Нет. Ты про самопроизвольное возгорание слышал? Самовозгорание?

– Самовозгорание? – Митрич наморщил лоб. – Нет вроде. А что, и такое бывает?

– Говорят, бывает. Я лично не видел. Но химики говорят, бывает. Правда, официальная наука этот феномен не признает и относит к паранормальным. Вроде полтергейста.

– И человек вот так, за здорово живешь, сгорает?

– Говорят, сгорает.

– Что значит, говорят? Ты же видел!

– Я-то видел, но трудно сказать, что именно. Актер вдруг загорелся…

– Петя Звягильский! Бывал у меня, вон на фотке, – Митрич махнул рукой в сторону фотографий на стене. – С автографом. Царствие ему небесное. Нормальный мужик был. Бедняга! Аж не верится… Олежка, а может, шаровая молния?

– Нет, Митрич. Не молния. Там работают криминалисты, пока ничего не известно. Нас продержали в театре два часа, допрашивали, что да как. Сейчас подгребет Леша Добродеев, может, чего просочилось. У него везде свои люди.

– А отчего оно бывает, это самовозгорание?

Монах пожал плечами:

– Мнения на сей счет расходятся. Летописные источники свидетельствуют, что самовозгорание имело место быть на протяжении всей истории человечества, называлось дьявольским огнем и постигало грешников. Существует также версия, что самовозгораются курящие алкоголики, проспиртованные и прокуренные. Так что разброс мнений достаточно широк, на все вкусы – для верующих и агностиков.

– Леша! – закричал вдруг Митрич. – Леша пришел!

Журналист Алексей Добродеев неторопливо подошел, уселся. Лицо его было мрачным.

– Ну что, Леша? Что нового? – нетерпеливо спросил Митрич. – Что-нибудь уже известно?

– Ну, кое-что… есть предположения, – сказал Добродеев загадочно.

– Какие? – спросил Митрич, умирая от любопытства.

– Ну… – Добродеев, напуская туману, пошевелил пальцами.

– Это белый фосфор? – спросил Монах.

– Откуда ты знаешь? – остолбенел Добродеев.

– Не вижу другого объяснения, Леша. Белый фосфор на воздухе самопроизвольно воспламеняется, поэтому его хранят в определенных жидкостях. Например в сероуглероде. Когда жидкость испаряется, фосфор вспыхивает. Это элементарно доказывается, мы, помню, валяли дурака на уроках химии в старших классах, воспламеняли свечу. Ничего другого я себе не могу представить. Я прав?

– Ты, Христофорыч, всегда прав, – разочарованно сказал Добродеев.

– Ты же сказал, самовозгорание! – напомнил Митрич. – Тогда… что же это получается? Его облили этой жидкостью?

– Я предположил, чисто гипотетически. Но я не верю в самовозгорание, Митрич. Думаю, его облили этой жидкостью, а когда она испарилась, он загорелся.

– То есть это… что? Убийство? Господи! – Митрич перекрестился.

– Как ты догадался? – спросил Добродеев.

– Я не догадался, я с самого начала предположил. Самовозгорание, в которое я не верю, или фосфор. Больше ничего путного я не придумал.

– И ничего не сказал!

– Нужно было подумать, Леша, я ведь мог ошибаться.

– А где его взять, этот сероуглерод? – спросил Митрич.

– Да где угодно. Можно даже получить в домашних условиях – пары серы пропускаются через раскаленные угли, но это трудоемкий процесс. Тем более он ядовитый. В Интернете даже картинка есть, как построить перегонный аппарат. Но лично я купил бы, чтобы не заморачиваться. В аптеке должны продавать. Кстати, это хороший растворитель.

– В аптеке?

– В аптеке. Знающие люди говорят, сероуглеродом можно лечить алкоголизм. Но побочные эффекты таковы, что лично я продолжал бы пить.

– А фосфор?

– Набери в Интернете «купить фосфор» и получишь. Было бы желание, Митрич, сам знаешь.

…Олег Христофорович Монахов, Монах для близких и друзей, был необычной личностью. Даже внешность у него была необычной. Он был толст, большеголов, с длинными русыми волосами, скрученными в узел на затылке, и рыжей окладистой бородой. С голубыми пытливыми глазами, которые видели собеседника насквозь. Бабульки крестились при виде Монаха, принимая за служителя культа, а он серьезно кивал и осенял их мановением длани. Весь его облик излучал такое вселенское спокойствие и безмятежность, что всякому хотелось его потрогать в надежде, что и на него перейдет кусочек благости.

В свое время он практиковал как экстрасенс и целитель, и от страждущих не было отбоя. А еще он преподавал физику в местном педвузе, защитил кандидатскую. Потом перекинулся на психологию, стремясь разобраться в душе как собственной, так и страждущих. Он был женат три раза, и жены его были красавицами и умницами, и дружеские отношения сохранялись после разводов…

Почему был, спросите вы? Почему в прошлом времени? Да по одной-единственной причине – Монах склонен к перемене мест, он бродяга по натуре, он счастлив, когда топает куда-то вдаль с неподъемным рюкзаком за плечами. И рано или поздно в его жизни наступает момент, когда он все бросает – и жен, и насиженное место, и друзей, и летит «за туманом и за запахом тайги» на Алтай, в Монголию или в Непал.

И там, затерявшись в непроходимых дебрях, сидит неподвижно на большом валуне, смотрит на заснеженные горные пики и любуется цветущими белыми и красными олеандрами; в прищуренных его глазах отражается серебряный рассвет. Безмятежность, покой, сложенные на коленях руки… Он похож на Будду.

Бродит по бездорожью, спит в палатке под развесистым кедром или орешником, варит на костре пойманную рыбу, а то и добытого некрупного зверя, погружен в разные интересные мысли. Там классно думается, под развесистым кедром, – ни тебе голосящего мобильника, ни Интернета, ни скайпа, ни докучливого трепливого соседа, ни надоевших звуков цивилизации. Думается о чем, спросите вы? Да мало ли! О судьбах мира, загадках истории, физических парадоксах вроде путешествий во времени и версиях о происхождении человека. Неважно о чем. Можно еще попытаться доказать мысленно теорему какого-нибудь выдающегося математика, до сих пор никем не доказанную. Круг интересов Монаха глобален. Он смотрит на огонь и выстраивает свои мысли в некий логический ряд, пытаясь уразуметь, с нетерпением ожидая пронзительного чувства озарения. Пошумливают верхушки деревьев, всплескивает ручей, посверкивают низкие большие звезды, и воздух хрустально прозрачен, холоден и чист; Монах размышляет. Он уравновешен с окружающей средой – наверное, это называется счастьем.

Он понимает в травах, ему сварить снадобье раз плюнуть. Он чувствует, что нужно смешать… и куда намазать, и сколько принять внутрь, чтобы не простудиться. И спишь после них как младенец, и видишь сны. Правда, потом их трудно, почти невозможно вспомнить – только и остается чувство, что обмыслилась и доказалась некая суперзадача, а вот какая – увы. Зато наутро принявший накануне индивидуум свеж и бодр, мыслительные шестеренки крутятся будь здоров, мысль бежит вприпрыжку, голова варит и всякая проблема, непосильная вчера, разрешается на счет раз-два. И никакого похмельного синдрома.

Иногда, очень редко правда, Монах видит картинки. Всего два раза в жизни, если быть честным. Один раз он увидел себя, вынесенного волнами на берег, бездыханного, разбитого о камни. Это случилось за пару минут примерно до того, как он сунулся форсировать вброд незнакомую речонку. Картинка была настолько жизненна, что он сразу поверил, так как считает себя волхвом и ясновидящим и убежден, что открыто ему нечто, скрытое за семью печатями. Во второй раз он увидел бездыханное тело старой дамы с распущенными седыми волосами и, по его собственным словам, чуть не помер со страху. Ну, да это долгая история, о ней как-нибудь в другой раз[2].

А еще бывают у него предчувствия. Назовите это инстинктом самосохранения, богатым воображением, жизненным опытом… не суть. Как в Молодежном, за минуту до трагического события. Словно ветерок пролетел, оставляя после себя ощущение тоски и жути.

С журналистом Алексеем Генриховичем Добродеевым Монах познакомился, можно сказать, случайно. Что называется, судьба свела. Его попросили разобраться с убийствами девушек по вызову…[3] С какого перепугу, спрашивается? В смысле, с какого перепугу попросили. Он что, частный сыщик? Оперативник в прошлом? Нет, нет и нет. Монах не частный сыщик и не оперативник в прошлом, а попросили его по той простой причине, что пару лет назад он открыл в Сети сайт под названием «Бюро случайных находок» – то ли припадок любви к ближнему накатил, то ли соскучился по людям, скитаясь в тайге, – а только захотелось Монаху новых прекрасных жизненных смыслов. И там он обещал помощь бывалого человека и путешественника под девизом: «Не бывает безвыходных ситуаций» – всем попавшим в некрасивую историю. Нельзя сказать, что от желающих отбоя не было, за весь отчетный период позвонили и попросили о помощи всего-навсего двое. В итоге Монах раскрутил два красивых дела из тех, что называется, резонансных, обскакав оперативников, в результате чего уверовал в свой детективный гений. Нет, не так. Он подтвердил свой детективный гений, в котором никогда не сомневался, просто руки не доходили попробовать.

В ходе расследований Монах вышел на местного журналюгу Лео Глюка, который бойко писал об убийствах, причем напускал туману с намеком, что ему якобы известно нечто. Недолго думая, Монах позвонил журналюге, и встреча состоялась. Вопреки ожиданиям Монаха, Лео Глюк оказался не прытким глистоперым вьюношем, как ему ожидалось, а солидным на вид толстым мужчиной, но при этом подвижным, болтливым и любопытным, к тому же от избытка воображения привирающим по любому поводу и без, как, впрочем, и полагается всякому уважающему себя репортеру скандальной хроники. Звали его Алексей Генрихович Добродеев. Имя Лео Глюк было одним из псевдонимов журналиста.

Они сразу нашли общий язык, заключили союз о творческой взаимопомощи и нарекли свое детище Детективным клубом толстых и красивых любителей пива. Монах был интеллектуальным двигателем и аналитиком, а Добродеев добытчиком информации из самых достоверных источников, так как у него везде все схвачено; он также подставлял плечо и разделял самые странные идеи Монаха… по причине некоторой склонности к аферам и мистификациям. Бар «Тутси» стал явочной квартирой клуба. Тот самый, где барменом добряк Митрич, он же хозяин заведения. Добавьте сюда фирменные бутерброды с маринованным огурчиком и пиво! И девушку, которая поет по субботам. Не дешевую попсу, а настоящие старинные романсы, а также из бардов. И вам сразу станет ясно, что «Тутси» – бар для понимающих: без криков, скандалов и мордобоя, с теплой, почти семейной атмосферой…

– Виталю уже арестовали? – озабоченно спросил Митрич.

– На свободе пока, – сказал Добродеев. – За что его арестовывать?

– Ну как же! Его же театр… да и репутация у него мама не горюй! А если это он придумал с фосфором, для пущего эффекта, а все пошло не так? Нет, я ничего не хочу сказать, но ведь это Виталя!

Добродеев и Монах переглянулись.

– Вряд ли, – сказал Добродеев с сомнением. – Не дурак же он полный…

Фраза осталась неоконченной и повисла в воздухе. Репутация у режиссера была подмоченной и печально известной, и никто не поручился бы, что до такой степени не дурак. Кто способен измерить степень дурости?

– А помнишь, как он ходил по городу босиком в венке и ночной рубашке?

– В тоге, а не рубашке. Тогда их оштрафовали за драку на премьере «Нерона» и сняли спектакль.

– А дудел в трубу на площади?

– Ну да, изображал глашатая, зазывал на «Двенадцатую ночь». Было.

– Можно, я скажу, – встрял в поток воспоминаний Монах. – Фосфор – это серьезно, это смертельный номер. Вербицкий – хулиган и творческая натура, но не идиот, и я никогда не поверю, что он устроил факел из собственного актера. Фосфор – это отвратительная вонючая дрянь, которая воспламеняется на воздухе, и черта с два потушишь. Хорошо, что выскочил тот парень с огнетушителем, а то были бы еще жертвы. Мы с тобой, Леша, в том числе.

– Ты считаешь, что это была не случайность?

– Если я прав и это все-таки фосфор… Господи, да какая случайность! Его нужно было где-то достать, развести, облить… тигриную шкуру или что там… не знаю, рассчитать, чтобы полыхнуло на публике. Понимаешь, что страшно: тот, кто это придумал, устроил зрелище! И какова ирония: идет «проклятая пьеса», а по ходу врезан другой спектакль, тоже проклятый, поставленный психом-убийцей. Театр в театре… кстати, любимый драматургический прием во времена Шекспира.

– Подожди, Христофорыч, ты хочешь сказать, что это заранее спланированное убийство?

– Хотел бы я ошибаться, – мрачно ответил Монах.

– Как-то не верится… – покрутил головой Добродеев. – Кому он мешал?

– Петя Звягильский был хорошим человеком, я знал его лет двадцать. Общительный, сердечный… пил, правда. А голос какой! – Митрич промокнул глаза полотенцем. – Горе-то какое, вот так сгореть почем зря…

– Он не сгорел, – сказал Добродеев, – у него случился обширный инфаркт, и вряд ли он понял, что происходит.

Митрич снова перекрестился.