Тринадцатый апостол

Глава 19 БОЛЬШОЙ ТОРГ

Боль была просто ужасная, словно раскаленными щипцами драли живую кожу. Особенно пальцы, пальцы ног. Семенов с трудом разлепил глаза и увидел над собой белый потолок.

Так, ясно, если так больно, значит, он еще жив, тогда что это? Больница? Госпиталь?

— Смотри-ка, вроде очнулся.

— Во-во, а ты все в морг, в морг.

Семенов увидел над собой три лица. Бородатое, в белой повязке, лысое в очках и курносое, девичье.

— Я где? — с трудом разлепил губы Семенов.

— В Караганде, — сказал бородач и положил на лицо Семенова марлю, остро пахнущую эфиром.

— Повезло тебе, служивый, еще бы немного, и ногам твоим того! — Бородатый дядька в полувоенном кителе уселся на табуретку рядом с кроватью Семенова, вытащил из-за голенища сапога тетрадку в клеточку и развернул ее. — А так, глядишь, скоро бегать будешь. Как звать-то тебя?

Семенов назвался.

— А годов?

Семенов сказал.

— Эка, — удивился бородач, — а по виду на все пятьдесят тянешь, да и лысый совсем. Видать, побила тебя судьбинушка… Какой труд знаешь?

— Бывший майор ОМОН, сейчас старший состава службы АПО.

— Апостол?!! — охнул бородач. — Ну и дела! Ты, мил человек, пока отдохни, мне про тебя с людьми погуторить надо.

Казак, почесывая затылок, вышел из комнаты, а Семенов, сжав зубы от боли, все-таки умудрился достать до ручки радиоприемника.

— …точенные бои, — раздалось из динамика. — Федеральным силам удалось восстановить движение по всей магистрали, доложил президенту начальник Дальневосточного военного округа и пообещал, что раздробленные силы мятежников и иностранных наймитов будут уничтожены в ближайшее время. О международных делах: очередная вылазка террористов в европейском союзе. Экстремистская группа, называющая себя «Истинные сыны»…

Раздались быстрые шаги, и радио замолчало.

— Ну сколько раз говорить, не велели батьки радива слушать. Нагайки захотели? — Сестричка Маруся сгребла приемник и, погрозив пальцем, вышла из палаты.

— Да, дают ваши китаезам прикурить, — раздалось с койки напротив.

Семенов с трудом поднял голову и разглядел крепкого мужика с перевязанной головой.

— «Ваши»? А тогда какие «ваши»? — спросил Семенов.

— Ну уж точно не ваши. Скоро сам увидишь.

Семенов лежал в этой палате уже две недели и не мог понять, куда он попал. Похоже на поселок Хвойный, но какой-то странный. Все в папахах ходят, казаками друг друга называют, каких-то «батьков» слушаются. Вольная казачья республика? Ну и хрен с ним, все одно лучше, чем мятежники с наемниками.

— Что, мужики, отдохнули?! — Высокий казак в белой папахе стеганул плеткой по голенищу высокого сапога. — Давайте собирайтесь, пора и честь знать. Батьки заждались.

Семенов сел на койке, вдел ноги в кеды (сапоги на распухшие ноги пока не налезали, да и порезали их, когда с отмороженных ног сдирали), накинул куртку.

— Марусь, не найдешь ли портков, а то срамно на улицу выходить.

Сестричка Маруся сердито глянула, но украдкой сунула Семенову сверток. Заправочный комбинезон, очень даже к месту, рубашка ведь тоже куда-то запропастилась.

Кое-как одевшись, Семенов с дюжиной обитателей их палаты вышел на улицу. На улице их ждал конвой, крепкие молодые ребята с «калашами» и «беркутами». Голова Семенова закружилась, он покачнулся и едва не упал на крепыша с повязкой, попавшего к нему в пару.

— Чего уж там, хватайся за шею, — сказал крепыш. — Дойдем как-нибудь.

Около большого дома с вывеской «Казачий круг» Семенов с удивлением увидел десятка два довольно крутых джипов, в основном — японских, пару русских супер-УАЗов и даже один «хаммер». А уж снегоходов и аэросаней он сосчитать не смог.

Их ввели в клуб и указали на сцену.

— Вот уж не думал, что меня сразу пригласят в президиум, — пробормотал Семенов. Тащивший его крепыш неожиданно громко рассмеялся.

В принципе все это напоминало весьма посредственную постановку «Хижины дяди Тома» в исполнении любительской труппы. В центр сцены выходил человек, секретарь в очках зачитывал:

— Степан Бехтин, 35 лет, украинец, образование обычное, по профессии техник рыболовецкого траулера. Выловлен у прииска «Удачный» атаманом Лукьяновым с артелью, просил у дельных людей еды и крова. Работы не просил. Обвиняется в тунеядстве и паразитизме. Что скажешь, Степан?

Степан мялся, потом что-то начал мямлить.

— Громче! Громче! — крикнули из зала.

— Я во Владике на сейнере за крабом ходил, — наконец разродился Степан. — Потом китаезы все скупили, свои команды набрали, с голодухи пух. Ребята пригласили в Якутию золотишко мыть, поехал, а тут мятеж. От артели отбился, вот и пришлось…

— Сколько без работы слонялся? Тока не ври, смотри, кнута получишь.

— Года два-три, не помню…

— Что скажете, старики? — спросил секретарь.

Старики сидели по правую сторону от сцены за крытым кумачовой скатертью столом. Они совещались с минуту, потом кричали: «Виновен!»

Все собрание тут же подхватывало: «Любо! любо!»

— Приговаривается к пяти годам общественно полезного труда. Кто готов взять этого работника, техника 35 лет, среднего телосложения, выпивающего в меру, зубы хорошие? Артель Лукьянова хочет получить вознаграждение за поимку в размере 10 рублей золотом в год.

— Пятнадцать! — тут же прозвучало из угла зала.

— Даю двадцать! — крикнул мужик в тельняшке.

— Двадцать пять! — дали в углу.

— Тридцать! — заорала тельняшка. — Мне техник во как нужен! У меня баржа моторная год стоит! Слышь, Лукьян, если он мотор починит, я и тридцать пять дам, век воли не видать!

— Не превращайте судебное действо в балаган, — грозно прикрикнул секретарь. — Тридцать пять, кто даст больше? Степан Бехтин поступает к казаку Морячку на исправительные работы сроком на пять лет с трехразовым кормлением и одним выходным днем в неделю. Атаман Лукьянов с артелью получают от казака Морячка 35 рублей золотом в год в виде вознаграждения за вычетом пяти рублей в казачью казну!

— Любо! любо! — заорало собрание.

На сцену вывели двух узкоглазых ребят, очень похожих.

— Китайцы Лин Чу и Ван Чу. Говорят, что братья. Можа, и не врут. Скока лет, сами не знают, зубы так себе. Еще говорят, что выращивали овощи в Амурской области и немного торговали. Руки в мозолях, когда их выловила артель старшины Мичурина, пытались украсть поросенка с фермы. Говорят, что жрать хотели.

— Что скажете, ребята, а впрочем, чего вы на хрен сказать можете? Что скажут старики?

— Воровство — зело сурьезный проступок. Десять лет, не меньше.

— Любо! — взревел зал.

— Пара китайцев, трудящие, непьющие, Мичурин хочет за них пятьдесят рублей золотом.

За китайцев разгорелась борьба, видать, работники такие здесь ценились. Пара ушла за 225 рублей в год, хорошие деньги…

Зал зашевелился и загомонил, видимо, предстояло что-то интересное. На сцену вытащили мужчину в черном комбинезоне, в наручниках, в танковом шлеме. Семенов удивленно протер глаза: действительно танкист.

Секретарь торжественно объявил:

— Владимир Тулин. 27 лет, федерал, танкист в звании старшего лейтенанта. Задержан разъездом атамана Груздева у станции Ургал. Оказал сопротивление, ранил двух казаков, одного — Михаила Нуриева — до смерти. У казака старая мать, молодая жена, двое детей.

Зал загудел.

— Что скажешь, федерал? — пренебрежительно спросил секретарь.

— Я бы тебе сказал, коли не наручники, гнида очкастая! — с вызовом крикнул танкист.

Зал опять загудел, на этот раз одобрительно. Секретарь снял очки и начал обиженно их протирать.

— Я не понимаю, по какому праву меня держат здесь? Я федерал, я кадровый военный 116-го полка. У нас приказ — подавить мятеж, свернуть шею этим чертовым китаезам…

В зале снова загудело, раздались отдельные выкрики «любо» и «заткните ему пасть».

— Давайте не будем говорить о политике, — взвизгнул секретарь. — Для нас вы никто, большой казачий круг сибирских казаков не признает федерального правительства и пока не признает…

— Да вы что? С катушек съехали? — удивленно сказал танкист. — Нас тут китаезы жгут, а они за нашими спинами «казачий круг»… Вас бы под прибалтийский легион да под вертушки с шестистволами. Ты бы, очкастый, хоть «Тихий Дон» почитал бы. Расея, она и есть Расея. Бьют ее, грабят, унижают, а она оправится, встряхнется и снова великая держава!

В зале опять заревели.

Секретарь понял, что теряет авторитет, и взвизгнул:

— Мы говорим не о политике, а об убийстве есаула, солдата, охранявшего закон!

— Солдата? Это я солдат! — ответил танкист. — Я в форме старлея Российской армии! Да, мой танк сгорел, но я остался солдатом, офицером! А ваши есаулы, или еще кто там, одеты как бандиты, кто в тулупе, кто в пуховике японском. У кого «калаш», у кого «М-16», говенная, кстати, на морозе винтовка.

— Любо! — взвизгнул кто-то мальчишеским голоском с галерки. — Говно, а не автомат, наш «калаш» куда лучше!

— А то налетели: «Руки вверх!», «Мордой в землю!» А я — русский офицер, я мордой в землю не привык!

— Правильно! — заорали в зале.

— Долой! — тут же заорали другие. — Не надо нам федералов!

Видимо, тема эта была очень спорной. Эмоции наконец вырвались, и в зале началась рукопашная. Тот самый казак Моряк накатил в глаз какому-то цыгану с серьгой и тут же получил в челюсть от розовощекого хохла в фуражке. Хохла тут же боднул лбом в лицо сухонький китаец и начал топтать ногами.

— Ну, блин, дикий-дикий Вест, — улыбнулся Семенов.

— Щас успокоятся, не впервой! — пообещал крепыш.

И на самом деле, потасовка длилась не более пяти минут, здоровенный мужик в белой папахе дал в стену очередь из ручного пулемета, после чего недавние противники расселись по лавкам и как ни в чем не бывало стали угощать друг друга сигаретами и прикуривать.

— Что скажут старики? — наконец нашелся секретарь.

Старики долго совещались, а танкист умудрился даже толкнуть со сцены пару анекдотов.

Наконец старейшина встал, подозвал секретаря и что-то зашептал ему на ухо. Тот внимательно слушал и кивал. Потом снова влез на сцену.

— Значит, так, казаки. Перво-наперво атаману Груздеву сделать выговор за неразборчивость. Была ведь договоренность федералов не трогать, так чего ж он? Наказать артель в пользу сирот на 500 рублей, пусть знают. Теперь про танкиста. Девку он, как ни крути, вдовой сделал, детишек сиротами. Теперь по нашим законам жениться должен, коли девка не против.

Танкист возмущенно открыл рот и начал хватать воздух, как рыба на берегу.

А секретарь продолжал:

— Ты не торопись, посмотри на девку, можа, понравится. Нюрк, подь сюды! И покажись.

На сцену медленно поднялась молодая женщина вся в черном, скинула платок, и зал ахнул. Да, красавица, иначе не скажешь: тонкий прямой нос, длинные ресницы, голубые глаза и коса цвета спелой пшеницы в руку толщиной.

— Что, паря, не ожидал? — ехидно хихикнул секретарь. — Можа, очки дать, чтобы поближе рассмотреть?

Зал радостно заржал — секретарь был отомщен.

— Как, хороша девка? — спросил он танкиста.

— Ой хороша, — наконец выдавил танкист.

— То-то! А ты, Анюта, люб ли тебе этот молодец?

— А что, люб! — неожиданно услышал Семенов. Красавица подошла к танкисту и смачно поцеловала его в закопченные уста.

Зал радостно взревел.

— В принципе я холостой, и нам жениться не запрещается, но… — Красавица удостоила танкиста второго поцелуя. — Но я на службе, надо бы хоть сообщить… — И в третий раз Анна впилась в губы лейтенанта.

— Соглашайся, солдатик, — прокричал со своего места старейшина. — А то зацелует девка до смерти. Девка-то голодная: Нуриев, царство ему небесное, стоит признать, совсем никудышный казак был, все боле по кабакам.

Казаки веселились от души: танкисту был обещан доступ к рации, дабы он смог доложить начальству и испросить отпуск для свадьбы, а до этого он получал от круга чин… старшего лейтенанта и вытащенный недавно из болота танк Т-90, который все равно никак не могут завести.

Под вопли «Любо! Любо!» Анюта свела обалдевшего жениха в зал, села рядышком и нежно положила голову на плечико танкиста.

Крепыш, сидевший рядом с Семеновым, смеялся до слез, но, перед тем как выйти в центр сцены, крепыш неожиданно сжал руку Семенову и прошептал:

— Постарайся попасть в полицию, тогда уйдешь!

— Известный вам казак Васька Полудурок, — объявил секретарь. — 42 года, дельный человек, старатель и промысловик. Ну, историю вы его знаете, ушел в тайгу на промысел, а когда вернулся, жинку свою застал с казаком Петром Хоем, кличка… ну, вы знаете. Петьке он голову проломил, жинку тоже порешить хотел, но не догнал. Баба в тайге застудилась и сейчас на излечении у матери. Обвиняется, помимо прочего, в сопротивлении казачьей полиции, есаулу Бормотову набил фингал, старшине Клюеву выбил три зуба.

— Что скажешь, казак?

Крепыш встал, поклонился:

— В том, что с казаками драться полез, винюсь, сами знаете, заведусь — хрен остановишь. За остальное не взыщите, не вижу вины своей.

— Что скажете, старики?

В этот раз старики совещались значительно дольше, наконец один совсем седой встал и тонким голоском провозгласил:

— Виновен в буянстве. За норов строптивый должон ответить, и жены ему больше не видать. Опять же семью кормильца лишил.

Секретарь полистал толстую амбарную книгу, почесал за ухом, наконец изрек:

— Казак Васька по кличке Полудурок наказывается штрафом в тысячу золотых рублей в пользу семьи Петра Хоя, кличку вы знаете, в сто рублей в пользу есаула Бормотова за фингал и триста рублей в пользу старшины Клюева за три выбитых зуба. А также штрафом в пятьсот рублей в пользу казачьей общины за буйство и двумя десятками ударов кнута для остужения нрава принародно. Также казак Полудурок должен год отслужить в полиции рядовым казаком на общественных началах. Жинка Васьки Полудурка с этой минуты считается бабой свободной и ежели в течение года не выйдет замуж, будет считаться гулящей. Ваське Полудурку строго-настрого запрещается не только жинке бывшей морду бить, но и подходить к ней за два забора. Как, казачки?

— Любо! любо! — заревел зал. — Васька — мужик зажиточный, он заплатит.

Семенов почему-то сразу понял, что его оставят напоследок.

Секретарь сделал многозначительную паузу. Наконец изрек:

— Сергей Семенов, бывший офицер ОМОН, майор-апостол!

В зале воцарилась гробовая тишина. «О Господи!» — раздался чей-то голос.

— Найден у поселка Хвойный, полузамерзший, артелью Серафима Сторова. По предварительной договоренности со стариками судить его будут «крестники» апостолов. В кругу есть такие?

Поднялось несколько рук.

— Что скажешь, апостол?

Семенов встал, молча вышел в центр сцены:

— Я не понимаю, в чем меня обвиняют…

— Блин, да я его ж знаю! — сказал крепкий коротышка в телогрейке на бобровом меху. — Он меня с Москвы вез. Три года впаяли с отработкой на бобровой ферме. Спасибо, майор Семенов. — Коротышка встал и низко поклонился. — К хорошему делу пристроили, а то бы до сих пор бутылки собирал на Казанском вокзале.

Всего апостольских «крестников» в казачьем круге насчиталось восемнадцать человек. Четырнадцать из них проголосовали, что «Семенов правильный был апостол, а потому судить его не за что, пусть идет куда хочет, если в кругу остаться не желает. Никто принуждать не будет». Расходы за лечение майора решили возместить за счет казачьей казны, как и премию казакам, майора нашедшим.

— Ну что, любо? — предложил секретарь.

Зал уже готов был разразиться привычным криком, когда со стороны двери донеслось:

— Нет, не любо. Мы имеем предъявить.

Семенов еще не видел вошедших, но заметил, как напрягся казачий старшина, тот самый, с пулеметом, как он осторожно взвел затвор.

— Вот, Семенов, мы и встретились. — Растатуированный мужик медленно выходил к сцене, за ним двигалась пара таких же урок. — Что, майор, может, пора вспомнить полустанок под Нижним и друга моего Эльмендина и как вы нас, безоружных, в упор…

Семенов не зря гордился своей памятью, сработала, словно компьютер: тот самый урка, что выпрыгнул с голой жопой из ямы, где закопали зачинщиков поездного бунта на полустанке под Нижним Новгородом. И эти двое, видимо, оттуда же или такие же, хрен редьки не слаще.

— Вы что, сдурели? — начал брать на психику урка, повышая голос до вопля. — Это же апостол, понимаете, не просто мент, а апостол, для него человека убить, что вам высморкаться! Они нас в яму и в упор, да у него руки в крови!

— А у тебя? — тихо сказал Семенов. — Или напомнить, как ты с голой жопой ноги нам целовал или как ты кричал, что сам из ментов бывших…

— Убью! — взвизгнул урка, выхватил с пояса нож и кинулся на сцену.

Очередь показалась оглушительной. Урка застыл на месте и удивленно обернулся.

Тот самый казак в белой папахе держал пулемет у бедра.

— Слышь, казак Клюв. Ты знаешь, почему я стреляю в стену, а не в потолок, как в кино? Потолка и крыши жалко, перекрывать замучаешься. Так вот, ради тебя я могу пожертвовать сценой и продырявить ее вместе с тобой, если вы сейчас же не уберете свои ножи. Быстро, давайте бросайте их под лавки.

Урки неохотно побросали ножи.

— Теперь говори, — предложил атаман. — Если хочешь что-то предъявить, предъявляй. Но чтобы беспредела не было. Здесь суд, понял? Здесь честный суд, и все будет честно! И не забудь, я тоже немного мент, полицейские — те же менты.

— Тоже мне, законники, — процедил урка. — Ладно, предъявляю! Этот мент убивал наших братьев, он должен ответить.

— Но его судили «крестники» с Поездков, — возразил секретарь, — и они признали апостола Семенова невиновным.

— А мне плевать, он убивал моих друзей, а не их. Он должен ответить.

Вдруг поднялся один из стариков:

— Казаки хутора «Разгуляй» — такие же равноправные казаки, как и мы все. И могут требовать от казачьего круга справедливости. Что говорит в этом случае закон?

Секретарь полистал свой гроссбух.

— В случае, если предъявивший не удовлетворен решением круга, он может вызвать обидчика на честный бой. Обидчик может отказаться, и никто не в праве его будет осудить.

— Я согласен! — громко сказал Семенов. — Стреляемся! Хоть сейчас!

— Ой! — раздалось с заднего ряда.

Все обернулись, медсестричка Маруся закрыла лицо платком и выбежала из зала.

— Молодец, апостол! — крикнул танкист. — Задай этому уроду!

— Что ж, — улыбнулся рыжей пастью урка. — Завтра поутру и начнем. Только никаких «стреляемся», бьемся, как мужчины, на ножах…

— Нет! — раздалось откуда-то из середины зала, и Семенов с удивлением увидел поднимающегося с места доктора. — Апостол не может завтра драться на ножах, он еще сильно болен, он на ногах-то еле держится…

Старики посовещались:

— Ровно через неделю на казачьем кругу. Драться на ножах до смерти.

— Любо!

Семенов скинул кеды, постанывая, стянул комбинезон и забрался под колючее одеяло. Эх, если бы не ноги, он бы с радостью сегодня же вцепился в глотку этому уроду.

Раздался скрип открываемой двери, в узкой полоске света промелькнул чей-то силуэт.

— Кто, кто здесь? — спросил Семенов, автоматически ища пистолет под подушкой.

— Тихо-тихо, це ж я, — прошептала Маруся и скользнула к нему под одеяло. — Любый мой, хороший мой. — Девушка нашла в темноте его руку, положила на свою обнаженную, тугую, как мячик, грудь и впилась в его рот горячими губами.