Трое отправляются на поиски

Глава пятая Дорога домой

Со времени ночного приключения Давида пустынный пляж не часто видел мальчиков. И вот почему.

Во-первых, оба втайне боялись бывать там после захода солнца. В одно ясное субботнее утро друзья соорудили на пляже небольшую землянку из песка и камней, чтобы прятаться в ней каждый вечер. Но как только небо начинало тускнеть и горизонт подергивался дымкой вечерних сумерек, кто-нибудь из них вдруг вспоминал о некоем неотложном деле, которое надо было сделать немедленно, при этом обещая, что завтра-то он уж точно будет свободен. Но назавтра повторялась та же история, и только одинокие волны были гостями пустынного берега, хотя… Раз или два мальчики видели, сидя на ограде, что какой-то мужчина проходил берегом, но ни разу не заметили, чтобы из залива за скалой отправилась в свое загадочное путешествие неведомая лодка. Давид несколько раз просыпался чуть свет и выходил смотреть на берег, но и ему не довелось видеть возвращение двоих незнакомцев, которых он однажды повстречал на берегу.

Во-вторых, погода переменилась, и с моря все чаще дул холодный пронизывающий ветер. Море стало серым, а волны — высокими, украшенные белыми барашками пены, они разбивались о берег, обдавая брызгами темную скалу. Поэтому, если бы мальчики и попытались добраться до залива, где они нашли лодку, дальнейшие поиски затруднялись.

В-третьих, близилось Рождество, и хотя в семье Ваффи не отмечали этот христианский праздник, мысли Давида много раз в день возвращались к другу, а в его письменном столе уже скопилось для него множество гостинцев. Давид с папой мастерили книжную полку, которая должна была стать подарком для мамы. Хотя мама наверняка слышала грохот молотка и визг пилы, раздававшиеся в доме, она и не думала подглядывать за ними и не задавала никаких вопросов. Давид искренне завидовал такой силе воли. У него самого были приготовлены подарки: для папы — моток клейкой ленты для бумаг, для Мюррея — футбольный мяч, для Джоаны — маленькая кукла. Все это мальчик купил на свои карманные деньги, отказывая себе в шоколаде и жевательной резинке. Еще он делал большой — гораздо больше ее первой книжки — альбом с библейскими рисунками для Лейлы, которая все еще оставалась в больнице. Раз в неделю Давид приходил к ней и приносил какой-нибудь рисунок на тему жизни Иисуса и рассказывал о Нем, но девочка даже не догадывалась, что все эти рисунки однажды будут помещены в альбом, который она сможет получить в подарок. Это должно было стать для нее сюрпризом.

Но в ожидании праздника была одна грустная нота: впервые его отмечали без Мюррея. Давид уже почти смирился с этой мыслью, хотя мама и папа, казалось, все еще сильно переживали. У детей была маленькая искусственная елка, которую они нарядили оставшимися с прошлого года украшениями: серебристой звездой, гирляндой и разноцветными шариками. В сочельник Давид собирался поставить елку на окно, чтобы все прохожие видели ее веселые огоньки, и, возможно, даже моряки на кораблях смогли бы разглядеть их, если бы посмотрели на скалу в свои бинокли.

И вот день Рождества настал — ясный и светлый, первый солнечный день за всю долгую неделю. Море штормило, но его волны как бы светились из глубины, а лучи солнца делали водяные брызги блестящими. Не было никаких специальных украшений по случаю Рождества, какими обычно они наряжали свой дом в Англии, но позолоченные рожки, пахнущие смолой и пряностями, создали в доме атмосферу настоящего зимнего праздника, а один из пациентов отца, неунывающий старик, еще на рассвете принес им букет дикорастущих нарциссов. При свете восходящего над морем солнца Давид и Джоана получили свои подарки, а потом побежали в солнечный, обдуваемый ветрами, словно обновленный мир, чтобы присоединиться к медсестрам, певшим рождественские песни у дверей больницы. Они пели на местном языке, но Давид подхватил песню, вложив в нее всю свою душу, в то время как Джоана просто радовалась, издавая веселые возгласы, а Ералаш заливался лаем. Как бы то ни было, все казались счастливыми, и даже Ваффи объявился, вероятно, почуяв запах угощений и подарков.

Давид смотрел на море, туда, где золотистые лучи зимнего солнца танцевали среди волн. Иногда тучи над водной стихией становились похожими на огромные, светящиеся крылья, которые некая гигантская птица распростерла над островом и мысом. И снова звучала песня об Иисусе и том, как осветились несчастные, полные мрака сердца, в которые Он вошел. Давид довольно много успел узнать об Иисусе, а главное — постиг смысл праздника, поэтому, несмотря на отсутствие Мюррея, это было самое лучшее в его жизни Рождество.

После завтрака открыли пакеты с подарками, потом отправились в церковь, где было многолюднее, чем всегда. На праздник прибыло много народу, чтобы петь рождественские песни на своих родных языках. Как только закончилась служба в церкви, Давид, прижимая к груди альбом с картинками для Лейлы, помчался в больницу.

Он нашел девочку в кресле-каталке на пороге больницы, подставлявшую лицо солнечным лучам. С каждой неделей она выглядела здоровее и радостнее; несчастный, горбатый, одетый в лохмотья и похожий на загнанного зверька ребенок, каким была Лейла три месяца назад, когда попала в больницу, теперь на его глазах становился милой синеглазой девочкой, почти уже готовой к тому, чтобы отправиться домой. И хотя Лейла не рассталась со своим врожденным недостатком, теперь у нее было больше сил, чтобы ходить выпрямившись, что делало ее горб малоприметным. Девочка радостно поприветствовала Давида, ожидая еще один рисунок и еще одну историю об Иисусе, но когда она увидела целый альбом, то буквально онемела от счастья.

— Это даже лучше, чем та книга, которую ты подарил мне в прошлый раз! — восторженно проговорила она, медленно и бережно пролистав альбом от начала до конца. — В той книжке было много изображений кошек, собачек и очень мало — Иисуса. А в этой так много картинок и рассказов о Нем! Давид, перед тем как я уйду из больницы, ты должен рассказать мне их все еще раз. Я слышала, что меня выпишут на следующей неделе, поэтому — торопись, осталось мало времени.

Она говорила ровным и спокойным голосом, что вызвало у Давида некоторое удивление.

— Разве теперь ты хочешь домой? — спросил он.

— Немножко хочу, — ответила Лейла.

— Но почему? — полюбопытствовал Давид. — Приходил твой хозяин? Он что, стал добрее к тебе?

— Нет, — откликнулась Лейла с каким-то новым для нее безразличием, — он уже никогда не будет добр ко мне. Я не их дитя, зачем им любить меня? Но они желают, чтобы я вернулась. Моя хозяйка родила еще одного ребенка, и у нее не хватает ни сил, ни здоровья за ним ухаживать. Она пожаловалась, что одна уже не может качать мальчика на руках, и у нее совершенно не осталось сил крутить мельничный жернов. Кроме того, близится праздник, а кто будет мыть и чистить их дом, если не я? Они три раза приходили к врачу и упрашивали его отпустить меня.

— Ах, как бы я хотел, чтобы ты осталась, — вздохнул Давид. — В твоей деревне так плохо.

— Там было плохо, — задумчиво произнесла Лейла. — Когда моя мама умерла, я ночи напролет плакала и утром не хотела просыпаться. Но сейчас мне уже не так больно. Теперь я знаю Иисуса. Я знаю, что Он со мной; Он любит меня, и если я снова заболею или даже умру, как я чуть не умерла в этот раз, мне не надо бояться. Я знаю, что окажусь там, где живет Он.

— А раньше ты боялась? — спросил Давид.

— Конечно, боялась, — призналась Лейла, — я ведь не знала, где окажусь после смерти. Я ничего не знала о Боге. Я чувствовала, что была не очень хорошей девочкой, но никто и никогда не рассказывал мне об Иисусе, о том, что Он прощает нам наши грехи и после смерти забирает нас в Свой дом, где мы будем по-настоящему счастливы. Было бы здорово, если бы ты продолжал рассказывать о Нем таким же одиноким и боящимся смерти людям, какой была я.

— Но ведь ты сама теперь сможешь рассказывать им об Иисусе, — заметил Давид. — Может быть, ты станешь светилом в мире — как говорится в одном библейском стихе, который я учил.

Девочка с грустью покачала головой.

— Они не будут слушать меня, — возразила Лейла. — Ведь я всего лишь маленькая служанка.

— А моя мама считает, что нести свет в мир — не значит только говорить о Боге, — с жаром заговорил Давид. — Быть чадом Божьим — значит стараться самому быть таким, каким был Иисус, быть добрым и послушным, говорить правду, когда все вокруг обманывают, быть миролюбивым, когда остальные ссорятся и злятся. Быть светилом в мире — значит быть непохожим на других, подобно тому как свет непохож на тьму.

— Может быть, я и смогу быть такой, — задумчиво произнесла Лейла и попросила: — А теперь расскажи мне об Иисусе.

И Давид рассказал ей историю о рождении Иисуса от начала до конца, о звезде, светившей пастухам, о мудрецах, которые следовали за этой звездой и думали, что идут во дворец к царю, а вместо этого пришли к скромному дому, где жили родители Иисуса.

— Наверное, они очень расстроились, увидев простой домик вместо дворца, — предположила Лейла.

— Думаю, им было все равно, — сказал Давид. — В Библии написано, что мудрецы радовались радостью великой, найдя этот домик. Мне кажется, он был похож на те, что можно увидеть в твоей деревне, Лейла.

— Я тоже надеюсь, что мудрецы не огорчились, — они ведь нашли Иисуса. И я нашла Иисуса, и мне уже не страшно возвращаться домой.

Дети помолчали. Давид вдруг вспомнил, что ему уже пора идти, чтобы успеть к столу. Он поспешно попрощался и ушел. В четыре часа должен был состояться настоящий рождественский обед. Папа с мамой пригласили к нему четверых или пятерых бедных христиан из деревни вместе с их детьми. Это были мужчины и женщины, которые услышали об Иисусе в больнице, уверовали в Него и с Благой Вестью вернулись в свои дома. Никто из них не умел читать, они прошли много миль, чтобы не только полакомиться за праздничным столом, приглашение отца Давида значило для них нечто большее. Когда Давид вбежал в дом, все уже были в сборе. Мама как раз вынесла гостям два больших блюда. Стол украшало самое любимое угощение Давида: манная каша, уложенная в виде замка, сдобренная кусочками лука, изюмом и миндальными орехами, с увенчанной мясом верхушкой. Все уселись на маленькие подушки вокруг двух низких столиков и принялись есть, ложками прорывая в стенах замка туннели. Потом мама подала ломтики апельсинов, посыпанные сахаром и корицей, и горячий чай с мятой. Во время еды крестьяне разговаривали об урожае, о стадах и о своих детях. Среди гостей сидел и Ваффи, который сначала заглядывал в окно, а потом напросился на печенье и мятный чай.

После обеда мама села за пианино, а гости собрались вокруг нее и радостными голосами затянули песни, разученные в больнице. Некоторые успели забыть слова, потому что у себя в деревнях давно не пели. Только песни о распятии и о доме на небесах помнил каждый из собравшихся. Все пришедшие мечтали научиться читать, но это было непросто. У здешних обитателей не было свободного времени на то, чтобы ходить в деревни и учить грамоте, поэтому крестьяне старались запомнить как можно больше песен, когда приходили сюда из своих отдаленных поселений.

Ваффи не нравились эти песни, ему не терпелось поскорее уйти, чтобы погонять на улице мяч; и вскоре они с Давидом прошмыгнули в сад, улучив минуту, когда Джоана пошла укладывать спать свою куклу. Давиду не терпелось показать Ваффи свои рождественские подарки: воздушного змея — подарок папы, — которого они будут запускать с утеса; складной нож с двумя лезвиями, штопором и специальным стеклорезом — подарок мамы, и настоящую рогатку, которую сделал Мюррей и отправил ему по почте. У Ваффи загорелись глаза, когда он увидел рогатку. Он еще никогда не видел ничего подобного и тут же начал пробовать рогатку в деле — стрелять из нее камнями в разные стороны.

Мальчики еще долго играли в саду, а потом пошли гулять по дороге, прихватив Ералаша, которого клонило ко сну после праздничного обеда, но все же с довольным видом семенившего за ними. Дорога была пуста, только фургон скорой помощи стоял у ворот больницы.

— Дай-ка мне рогатку, — нетерпеливо попросил друга Ваффи. — Сейчас я выстрелю вон в то дерево.

— Держи, — Давид протянул ему рогатку. — Я буду стрелять после тебя. Посмотрим, кто из нас сможет попасть в тот нижний сук, прямо над дорогой.

Но никому из них не удалось попасть в мишень, камни пролетали далеко от цели. Тем временем Ералаша сморил сон прямо на ступеньках больницы. Ваффи выстрелил еще раз и едва не попал в больничное окно.

— Давай больше не будем играть здесь, — сказал Давид с беспокойством. — Ведь стрелять из рогатки — почти то же самое, что метать камни руками, а этого здесь делать нельзя. Сейчас я еще разок выстрелю по дереву, а потом мы пойдем в глубь сада и будем упражняться в стрельбе.

Давид до предела натянул резиновые жгуты, тщательно прицелился, но, как оказалось, не совсем. Большой камень прорезал воздух не в том направлении, куда метил мальчик. Послышался удар, треск разбиваемого стекла, и окно фургона скорой помощи мгновенно покрылось трещинами, а несколько осколков упало на тротуар. Давид оцепенел от ужаса, уставившись на разбитое стекло. Ералаш тут же стряхнул сон, вскочил и навострил уши, и начал угрожающе рычать, еще не понимая, что произошло, но ко всему готовый.

Только один Ваффи знал, что делать. Он выхватил рогатку из рук Давида и сунул в свой карман. «Быстрее, — сказал он, держа Давида за рукав и волоча его по направлению к воротам. — Нас никто не видел. Никто даже не знает, что мы были здесь. Давай прокрадемся в сад с другой стороны и притворимся, что играли там все это время. Твой отец наверняка не вспомнит о рогатке. Если он о чем-нибудь спросит тебя, скажи, что мы не выходили на дорогу и все время играли в саду».

Ваффи нетерпеливо тянул Давида за руку, но тот неподвижно стоял в воротах. Ему хотелось сперва все хорошенько обдумать.

— Торопись, Давид, — взмолился Ваффи. — Нас кто-нибудь может увидеть. Беги за мной, живее.

Давид освободил рукав из цепких пальцев приятеля и опустился на бордюр. Его лицо раскраснелось, он выглядел отрешенным от всего происходящего.

— Я не пойду с тобой, — пробормотал он. — Я иду домой и все расскажу папе.

— Рас-скажешь па-пе! — воскликнул Ваффи, не поверив своим ушам. — Зачем? Ты совсем спятил? Он же отнимет у тебя рогатку!

— Ну и пускай, — сказал Давид, потупив голову и ковыряя носком ботинка в песке. — Я все равно все расскажу ему.

Ваффи сжал кулаки и грозно двинулся к Давиду. Он был уверен, что ему удастся вразумить своего обезумевшего друга. Ваффи так понравилась рогатка, что он не променял бы ее ни на какую другую игрушку в мире, и потому он решил во что бы то ни стало не допустить, чтобы папа Давида забрал ее.

— Если ты хоть слово скажешь своему отцу, — пригрозил он, — я больше никогда не буду играть с тобой. Ты трус. Я буду водиться с большими мальчиками.

— Ну и уходи! — взорвался Давид. — Отправляйся к своим большим мальчикам. Я давно хочу, чтобы ты ушел. Ты всегда стараешься заставить меня сделать какую-нибудь пакость, врать, воровать. Все, хватит! Я больше не стану тебя слушаться. И даже не пытайся, потому что я все равно не собираюсь делать ничего плохого. Я больше не хочу быть таким же гадким, как ты. Я буду хорошим и добрым.

Если бы он вылил на Ваффи ведро холодной воды, то все равно не смог бы произвести на него такого сильного впечатления. Ваффи стоял в полной растерянности, вытаращив глаза и не зная, что сказать. Ему ни за что не хотелось расставаться с Давидом, ведь, несмотря на все его хвастовство, ни один большой мальчик никогда не хотел дружить с ним. Кроме того, Давид нравился ему больше всех остальных мальчиков, с которыми он был знаком. Ваффи чувствовал, что лучше навсегда лишиться рогатки, чем расстаться с Давидом, поэтому решил сменить тактику.

— Ну хорошо, — согласился он устало. — Я просто не хотел, чтобы твой папа рассердился и забрал у тебя рогатку. Мой отец избил бы меня до полусмерти, если бы я разбил окно. Мне приходиться его обманывать. Но если ты решил быть хорошим и говорить правду, я ничего не имею против этого, Давид. Останемся друзьями. Я тоже постараюсь стать хорошим и добрым.

— Сам по себе ты не сможешь стать хорошим, — сказал ему Давид. — Я всегда проказничал, когда ты хотел этого, но месяц назад стал другим. Я стал христианином, а христиане должны быть непохожими на всех остальных людей, как светила во тьме. Знаешь, Ваффи, мне бы хотелось, чтобы ты тоже стал христианином.

Ваффи покачал головой.

— Я вынужден придерживаться религии, которую исповедует мой отец, — сказал он. — Он не допустит, чтобы я изменился. А про себя добавил: «Да я и не хочу меняться. Как я буду жить, если мне придется всегда говорить правду?»

Мальчики смотрели друг на друга и молчали. Оба ощущали, что между ними пролегла пропасть, и каждый из них хотел преодолеть ее. «Как бы я желал, чтобы Ваффи стал христианином, — размышлял Давид. — Тогда мы оба были бы, как светила в мире!»

«Как было бы здорово, если б он не думал постоянно о том, как стать хорошим и говорить правду, — в свою очередь думал Ваффи. — Нам было бы веселее вместе, если бы он был таким, как я».

— Мне пора идти, — сказал наконец Давид. — У нас дома будет вечеринка в честь Рождества.

Он поднялся, чтобы уйти, но не двинулся с места.

— Пошли со мной, — вдруг предложил он Ваффи.

— Я пойду, если ты ничего не станешь рассказывать своему отцу, — осторожно произнес Ваффи.

— Я ничего не скажу ему, — пообещал Давид, — но только до тех пор, пока не уйдут гости, и мы не останемся одни.

Они вместе пошли по тропинке. У каждого из них лежала тяжесть на сердце. Оба сознавали, как непохожи друг на друга, и что теперь их дружба будет складываться иначе, если вообще им суждено остаться друзьями. Пропасть между ними стала такой глубокой, что с этим нельзя было не считаться. И эта пропасть останется навсегда, пока один из них не изменится. Бесполезно надеяться, что свет и тьма когда-нибудь смогут примириться.

Но во время вечеринки мальчики веселились и радовались вместе с гостями, пели песни, пока не пришла медсестра и не позвала всех на рождественскую службу в больницу. Давид пошел вместе со взрослыми, чтобы петь песни и рассматривать слайды, на которых были изображены сцены, повествующие о рождении Иисуса.

Когда все закончилось, и гостям пора было расходиться, Давид отправился домой. Была темная ночь, луна еще не взошла. Свернув за угол, Давид увидел окно своего дома, в котором светилась всеми огнями елка. Ее свет падал на темную тропинку, ведущую к дому.

Нужно прямо сейчас пойти к отцу и рассказать ему о разбитом стекле. Веселые огоньки елки подмигивали мальчику, словно говоря: «Иди, не бойся. Ты поступаешь правильно». Давид вспомнил о бедолаге Ваффи, которому всегда приходится скрываться во тьме, обманывать и бояться. Давид решил молиться о Ваффи каждый вечер, когда они с мамой читают перед сном молитвы, а также и о себе, чтобы когда-нибудь стать похожим на эту маленькую рождественскую елку, освещающую дорогу всем, кто вынужден возвращаться домой в темноте. Ведь только благодаря своей храбрости, правдивости и доброте Ваффи и такие, как он, смогут найти правильную дорогу.