Одесская сага. Троеточие…

«Бог любит троицу»

Это был третий репетитор Сашки Ильинского. Третий за полгода. Но Ксения Ивановна не привыкла сдаваться. Тем более если цель – институт международных отношений. А ее шестнадцатилетний развитый не по годам сын точно не собирался проводить летние каникулы в компании учителей:

– Мам, ну зачем мне дополнительные уроки? Я что, английский плохо знаю?

– Недостаточно, чтобы поступить. Это Москва, не Одесса, тут одних моих связей не хватит. Нам нужна пятерка. Без вариантов.

– Ой, ты же знаешь, какая у меня актерская память – короткая, но цепкая. Я перед поступлением все выучу, ну ма-а-ам! Я же забуду за год.

– Не делай мне нервы, Ильинский, – Ксеня устало смотрела на сияющего сына. – И прекрати издеваться над педагогами! То у тебя понос, то зубы, то в райком комсомола вызвали… Ну какой райком? Кому ты там нужен, стиляга?

– А у меня почерк самый красивый, и комсорг с собой взяла – комсомольские билеты выписывать! – По хитрой Сашкиной роже было видно, что он врет не краснея.

– Знаю я, где и кому ты билеты выписываешь! Смотри, внука мне до окончания школы не выпиши. Дай шанс человеку.

– Ну что? – вечером поинтересуется Панков. – Как там английский?

– Как моя жизнь, – отмахнется Ксеня. – Бьет ключом, норовит по голове.

– Давай я с ним поговорю?

– Давай подождем неделю, ну или до первой жалобы этого препода. Он вроде помоложе, моднее, может, победит нашего упрямца.

Панков вздохнул и уставился на свою обожаемую Ксаночку:

– Считаешь, как в поговорке: «Бог любит троицу»? Ну ладно, будем посмотреть.

И третий репетитор не подвел. Он поинтересовался у юного горе-музыканта из школы Столярского, что, кроме классики, тот слушает, и на следующий урок принес настоящий фирменный винил. Триумфальная популярность Битлов разбивалась о «железный занавес», но ее брызги с моряками долетали и до Одессы. Плакаты и пластинки стоили целое состояние. И Сашка буквально оцепенел с первого звука.

– Это Битлы. Здесь мощнейшая вещь «Плизз, плизз» – «Пожалуйста, пожалуйста». Свежак. Этого года. И вот ты тоже плизз-плизз, переведи остальной текст песни на следующее занятие. Я пластинку оставлю. Из дому не выносить, друзьям в руки не давать. Головой за нее отвечаешь…

Так Сашка попал в новый мир, и уроки английского из обузы превратились в самое увлекательное времяпрепровождение. Кроме того, надоевшее фортепиано вдруг получило второй шанс. Он разбирал тексты и подбирал мелодии.

Ксения не сказала ни сыну, ни мужу, что третьего репетитора ей присоветовал знакомый полковник милиции, мол, практикует раз в месяц с экскурсиями и фарцует понемножку, но не зарываясь, чтоб место не потерять. Ксеня с ее торговыми поставками могла открыть такому хорошему педагогу много перспективных гостиничных и ресторанных дверей, да и платила за уроки по высшему разряду.

Через месяц юный Сансаныч заявит маме с отчимом:

– Мне срочно нужна гитара.

– Я думаю, срочно нужен ремень, но уже поздно, – отозвался Панков, не отрываясь от ужина.

– Какая конкретно гитара – любая или особенная? – Ксения Ивановна потакала всем увлечениям сына – от стрельбы и кружка юного радиотехника до самых дефицитных шмоток.

– Любая, пока научусь.

– В шестнадцать самое время думать о работе и карьере, – буркнул Панков, – и не смей говорить, что ты решил стать ресторанным лабухом.

Ксеня примирительно накрыла ладошкой руку мужа:

– Илья, подожди. Сашенька, сы́ночка, сказать, шоб я была счастлива, так нет, другое дело, если бы ты захотел вдруг скрипку.

– Ну мама! Кстати, Илья Степанович, а что, в Столярского стали делать инженеров вместо лабухов? – Сашка уже видел, как у поджавшей губы мамы смеются глаза. Она еле сдерживалась.

– У Вовки Косько была, он забросил давно, теперь у Женьки на стене пылится. Поедешь завтра, попросишь. Думаю, Женька будет рада сдыхаться.

– А мог бы на нее сам заработать, – продолжал ворчать Панков. – Мать твоя в шестнадцать уже пахала в полный рост. Сама себя обеспечивала и семье помогала. А ты прям весь в учебе!

Сашка улыбнулся:

– Так может, это для заработка?

Как же он сам не догадался? Вот адиёт! – Сашка после разговора с родителями рванул по Свердлова к пятому трамваю. Через двадцать минут он уже был в Аркадии. Потом вернулся в центр, заглянул к однокласснику на Розы Люксембург. Фимочка понял Сашку с полуслова. И вместе они пошли гулять до Энгельса, к парку Шевченко, где жила главная отличница, тихая как мышь Мирочка. Уговорить Мирочку оказалось сложнее всего. Сашка не знал, что Мира давно и безнадежно в него влюблена, но так преданно на нее смотрел и так жалостливо просил, что она, краснея до ушей, через два часа доводов и аргументов Фимы и Сашки согласилась.

Ксения Ивановна Беззуб не зря столько сил и средств вкладывала в образование единственного сына. Со всей врожденной предприимчивостью он применил накопленные знания на практике. В ближайшую субботу троица уже подрабатывала, правда, днем, зато в «Жемчужине», самом модном ресторане Аркадии. Гитара была нужна Сашке позарез – на танцплощадках были деньги, а вот фортепиано чаще всего не было. Молодых недорогих музыкантов брали на работу, тем более, что помимо советского репертуара они по заявкам отдыхающих исполняли и полублатные песни, и даже запрещенные рок-н-роллы.

Мирочка боялась дышать, когда Ильинский, сидя в ее комнате в метре от нее, выписывал ей русскими буквами английские слова следующих песен и с хохотом ставил пластинки и произношение.

Новые Сашкины гешефты обнаружились точно так же, как старые. Супруги Панковы приехали на ужин в ресторан гостиницы «Красная». На вечную табличку «Мест нет» они даже внимания не обращали – для них места были всегда. Сына Ксюха заметит не сразу. Царственно кивнув десятку знакомых, она сделает заказ и прислушается – на сцене пели незнакомым юным хрустальным голосом. Мирочка за каких-то два месяца изменилась – модное платье, яркая бижутерия, хорошие туфли. Точно как у Ксени. Пианист тоже был в ударе. Мадам Беззуб не сразу заметила за спиной солистки своего сына. А вот он ждал ее взгляда и как всегда ослепительно улыбался.

Он подзовет Мирку:

– Для самой красивой гостьи вечера. Для Ксении Панковой, – звонко, по-комсомольськи объявит отличница и уступит микрофон Сашкиному корешу. Фима махнет блестящей челкой и загудит новый главный хит и первый официальный твист СССР – «Королева красоты».

Панков приподнимет рюмку:

– Ну, за нашего мальчика.

Теперь все субботние и воскресные вечера у Сашки будут расписаны между танцами в ДК и богатыми свадьбами. Феноменальный успех группы был основан не только на лучшей музыкальной школе. Ксеня после ресторана на пальцах объяснила своему гениальному отпрыску принцип десятины и агентских вознаграждений:

– Хочешь получить еще работу? Поделись. Минимум десять процентов. И с чая тоже. И не спорь – сколько тебе сунули за вечер в карман, подсчитала половина обслуги. Так что минимум десять со всего круга. А лучше больше. И не только главному, но и швейцару в карман гостинчик, и старшему официанту. Потому что он следующий администратор. Дай чуть больше, чем ожидают. Это лучший способ быть всегда востребованным, – она помолчит и чуть тише добавит: – К любви это тоже относится. Дай больше, чем другие, и добьешься и взаимности, и верности.

– Это так тебя Панков охмурил? – расплывется в улыбке Сашка.

– Ну вот видишь. В этом правиле нет исключений. Кстати, туфли хорошие у вашей девочки. На заказ шитые. Случайно, мастера не знаешь? – Ксеня пристально смотрела на Сашу.

– Мама, ты же одеваешься безупречно, – Сашка знал, на что давить. – А мне ее надо было срочно переодеть. Ну не в школьной же форме петь. И в магазине ничего не найдешь. Ну а если уж ты этого сапожника выбрала – то он точно справится. У тебя же идеальный вкус.

– От ты жук! Весь в меня, – отмахнулась довольная Ксеня и тыкнула ему в грудь указательным пальцем: – Еще какой-нибудь бабе сдашь моего мастера – своими руками удавлю!

Легкий, щедрый, беспроблемный… Этого было достаточно, чтобы зарабатывать в шестнадцать лет по двадцать пять рублей на человека за вечер. Сашка щедро делился, и мамин принцип «Живи сам и дай жить другим» работал безотказно. Хватало и на новую музыку – на настоящие винилы, а не рентгеновские копии, и на самые модные тряпки, и на другие атрибуты красивой жизни.

Он еще летом освоит базовые аккорды на старой акустической, а потом (спасибо всем кружкам из детства) припаяет к ней звукосниматель, и ничего, что он выковырял его из домашнего телефона. Мама, не задумываясь, благословила этот вандализм. Следующая гитара будет дороже, и примочки к ней Сашка уже закажет у спецов.

А еще мелкий вертлявый Ильинский был королем любой танцплощадки, и не только потому, что играл. Он отплясывал дикий рок-н-ролл даже под безобидные разрешенные «фоксы» – фокстроты. На Людкином дне рождения он приведет в восторг всех ее молдаванских подружек и в ужас – всех своих теток. Врубив «запрещенку», Сашка, танцуя, откинется на мостик, коснется черной челкой пола и эффектно поднимется назад. В тот момент он мог увести с собой хоть всех Людкиных одноклассниц, но предпочитал девушек постарше и подальше от родни.

– Гуттаперчевый мальчик, – затянувшись беломором, прокомментирует Женя. – Он дома тренируется?

– И дома тоже, – невозмутимо ответит Ксеня.

– Ксенечка, но это же порнография какая-то! Его за такое могут потом из института выгнать! – переживала Анька Беззуб.

– Аня, для порнографии надо, как минимум, двое, – вздохнула Ксеня. – Дай ребенку перебеситься и спокойно на следующий год уехать. Вон, лучше себя вспомни, что в юности творила.

– Ой, много ты, пшено, помнишь о моей юности! Да я б такое хотела, не исполнила бы!

– А чарльстон кто танцевал? – отозвалась Женя.

– Это не я! Честно, я – никогда! Вы что?! Я же партийная! Это вы меня с Лидкой спутали!

– Он не заиграется? – встревоженно спросит Панков, когда в три часа ночи скрипнет дверь и Сашка прокрадется по коридору в свою комнату после очередной работы. – Ты знаешь, что он уже играет в «Алых парусах»?

Самое популярное молодежное кафе открыли в октябре на Дерибасовской угол Екатерининской после капремонта и перестройки. Стеклянный фасад, ультрамодный интерьер от молодежной бригады одесского филиала Гипроторга обеспечили очереди на входе и самые богатые свадьбы Одессы по выходным.

– Отлично, – отозвалась Ксеня. – Не в привокзальном же ресторане ему работать.

– Шальные деньги для пацана. Но временные. Не всю же жизнь по кабакам «семь сорок» наяривать.

– Не волнуйся, – сонная Ксеня чмокнула мужа в плечо и прижалась покрепче. – У мальчика амбиции побольше наших. Слава богу, эта игрушка для него слишком простая…

Она хорошо знала своего сына. Уже через полгода Сашке надоест и работа в ресторанах, и ревнивая Мирочка.

Дальтоник

Высшая мореходка – практически недосягаемая мечта всех одесских пацанов. И Толик Верба не был исключением. Его нищенское происхождение вместе с интернатом внезапно стало дополнительной половинкой балла при равных прочих. Любимый учитель Нашилов и тут применил свой железобетонный принцип «Система бьет класс».

– Изучи систему и действуй по правилам. Бей их – их же правилами, и выиграешь.

Толик послушался. Он знал список негласных и официальных дополнительных плюсов, которые учитывались при поступлении. Знал и по шажку его закрывал: два лета подряд он работал на заводе и из ученика стал токарем-универсалом пятого разряда; сиротство и воспитание в интернате добавляло еще преференций, вместе с третьим юношеским по боксу, и наконец – серебряная медаль. Медалистам железно добавляли полбалла на вступительных экзаменах.

Верба трезво оценивал свои возможности: капитаном не стать – слишком высокий конкурс на самый блатной факультет, а вот с его знаниями и специальностью поступить на «механика» есть все шансы.

Тося знал, какие документы нужно подать, какие вступительные экзамены и сколько человек на место на каждом факультете. А еще была медкомиссия. Насчет физподготовки он в себе не сомневался, со зрением проблем тоже не было – еще в школе на каждой проверке он видел ниже черты в сто процентов…

Лешка в спальне задрал штанины и показал носки. Пацаны присвистнули от восторга.

– Ты понимаешь, – отозвался Тосин сосед Серега, – если тебя в них заловят – то кирдык тебе.

– Та я ж токо вам показать. Я сниму, а когда на Майдан в субботу пойду, надену.

– Да тебя отметелят местные с Канавы на том Майдане – можешь даже не соваться.

Танцплощадка в парке Шевченко, или, по-местному Майдан, была культовым местом. Там помимо танцев собиралась по субботам фарца с пластинками, плакатами, сигаретами и даже в красных пижонских носках.

– Ну, когда носки там брал, не отметелили же.

Тося отбросил учебник и повернулся:

– А что, тебе не такие носки выдают?

– От ты тупой! – оскорбился Лешик. – Где б я такого цвета нашел?

– Так они ж коричневые, – удивленно буркнул Толик.

– В смысле – коричневые?

– А какие?

Пацаны замолчали и уставились на него.

– Та-ак, – Леша стянул носок, а потом вытащил коричневый из тумбочки и ткнул оба Тосе под нос:

– Они что, по-твоему, одинаковые?

Толик прищурился:

– Ну, оттенок немного разнится – эти светлее, эти темнее.

Кто-то хихикнул.

– Сейчас! – Серый рванул шухлядку тумбочки и вытащил красный карандаш.

– А карандаш какой?

– Ну такой, коричнево-зеленый.

– Да ты дальтоник! – присвистнул Леха. – Надо же! И ты раньше тоже так видел? А как же ты стенгазеты рисовал?

– Что – как? Да обычно, – огрызнулся Толик. – Что значит «дальтоник»?!

– Значит накрылась твоя «вышка» медным тазом. Как тебя возьмут? Ты ж право-лево не различишь.

Толик похолодел:

– Да отвалите от меня!

Тут даже великий Нашилов развел бы руками. Вся система вместе с правилами летела псу под хвост.

Тося Верба затянул потуже шнурки на ботинках. Если правила не работают – надо придумать новые, свои. А еще он хорошо помнил первый принцип Нашилова: любая цель достижима, если ее разбить на короткие этапы. Тося аккуратно обернул руку полотенцем из столовой и саданул по стеклу.

Утром в поликлинике медсестра долго и затейливо проклинала хулиганье, которое спаскудило окно:

– К нам-то зачем? Что тут брать? Вон даже спирт не тронули! Зато уперли три старые таблицы проверки зрения. Вот на кой они сдались, спрашивается?!

Очередь на медкомиссию и подачу документов в «вышку» была подлиннее, чем в Мавзолей. Врачи и медсестры на конвейере замученно тыкали указкой в пять букв и три цветных кружка и вызывали следующего. Предпоследним в кабинет зашел Анатолий Яковлевич Верба. Он без запинки назвал буквы и сказал, что может прочитать еще три строчки под красной чертой.

– Слышь, соколиный глаз, давай не выпендривайся, – огрызнулась медсестра. Она развернулась ко второй таблице: – Все не надо – только то, что покажу.

– Ну как хотите, – Тося пожал плечами, бодро назвал цвета и, подхватив листок с пометкой «здоров», вышел из кабинета. Ночью он аккуратно оборвет две картинки с пометками «красный» и «зеленый» из ворованной таблицы, а остальное сожжет в помойном ведре.

Его первый рейс кадетом – будущим офицером, стажером – окажется звездным. Шутка ли – из одесского интерната и сразу в Японию! Вот это чудо! Такого волшебства молдаванский босяк не видел никогда в жизни. Он потратит всю кадетскую валюту и привезет с первой плавпрактики диковинок и нарядную кофту для мамы. Из настоящего шелка.

– Ой, разорил! Господи прости! Идиота вырастила! – причитала Феня. – Как ты жить будешь, злыдня? Ни копейки не привез в дом, ни на продажу чего нужного. Посмотрите: на все деньги он накупил бархатных вымпелов японских островов и главное «чудо»! Что людям сказать? Как в глаза смотреть? Моряк называется! Балбесу уже восемнадцать, а он куклу припер, шо яйца крутит!

– Это не кукла! – На столе коммуналки стоял повар. Яркий, глянцевый, как леденец. Он вращал глазами и подбрасывал на сковородке яичницу. Тося тайком любовался этим техническим японским чудом на корабле, а по дороге в Одессу ни разу не достал, чтобы не украли. И вот удивительный японский повар качал головой и бедрами, а яичница, как намагниченная, приземлялась точно на свое место под бодрую мелодию и вопли матери:

– Игрушек он себе привез! Не наигрался! Срам какой!

Повар просвистел над ее головой и разлетелся цветными брызгами по комнате.

– Теперь довольна?

Феня от страха моментально замолчит. А Толик развернется и уйдет. На ближайшие полгода.

Первая ходка

Сережка Верба был веселым, как первая Фенина любовь, Сенечка, только рыжим, как ее покойный отец. Хитрющий, конопатый, разбитной. Всегда на кураже. С детства как бесенок. Непутевый, но любимый. Вон повестка в армию пришла.

Серега, в отличие от Фени, плакать не стал, а обрадовался. А вместе с ним обрадовался местный участковый:

– Может, хоть армия из тебя, шалопая, человека сделает? А то с такими бешкетами точно загремишь.

В армии Сереге не понравилось. Ходить строем и вставать на рассвете – точно не его. Самоволка – наряд вне очереди, самоволка – три наряда, самоволка – гауптвахта. Сережа успевал за короткие отлучки найти и бесплатную любовь, и приключения, и своими красочными рассказами раззадорил полвзвода. Особенно про пивной ларек у парка, который можно открыть обычной шпилькой. Разумеется, он знает как. Он по малолетке на Молдаванке и не такое мутил. Тем более что вся округа знала – в ларьке своим делали «пивко с прицепом», доливая из-под полы водочки.

Повод был знатным – экватор, полтора года службы. Закон о всеобщей воинской обязанности приняли еще в тридцать девятом году. После войны до сорок восьмого вообще не было призывов, а в сорок девятом внесли правки – призыв раз в год, в ноябре-декабре. Сухопутным и летунам полагалось служить три года, а морякам – четыре. Грех не отметить. Серега решил шикануть и угостить всех. Нашлось пару активных добровольцев помощников.

Троица пойдет на дело в три часа ночи. Перемахнет через забор воинской части и доберется до парка Со шпилькой в замке дело затянется, поэтому кореша решат просто высадить дверь. Серега не свистел – под стойкой обнаружилось пол-ящика дешевой водки – хорошая добыча. Окрыленные робин гуды чокнулись трофеями и выпили из горла. Серега предложит все забрать и тикать. Пока решали, как нести – в карманах или в ящике, – фарт закончится.

Он увидит бегущих милиционеров и гаркнет: «Атанда!» Троица бросится врассыпную, Сережка выберет неудачный маршрут, а точнее – за ним увяжется чересчур спортивный и резвый младший сержант. Верба практически уже оторвался от него и полез на ограду парка, как тут выскочил этот черт в погонах и схватил его за ногу. Серега брыкнул и пижонским, подкованным для форсу и грохоту сапогом сломал нос представителю органов. Подоспевший наряд стянул его с забора. Рядовому Вербе выкрутили руки и связали его же ремнем.

В отделении старший Фенин сын вел себя глупо и дерзко – по всем канонам воровской молдаванской романтики: хамил, корешей не сдал, всю вину взял на себя и раскаиваться не собирался. За этот гонор, а больше за сломанный нос, выбитый зуб и оторванный погон Серега пойдет по полной – и за кражу со взломом, и за нападение на сотрудника и сопротивление при аресте. Сразу на «пятерочку».

– Я всегда знала, шо ты – пропащий, – объявит Феня, передавая папиросы и пирожки. – Мне жизнь испортил, а себе вообще загубил, непутевый.

– Я, мать, у тебя – партизан. Уважаемый человек, не крыса, – хорохорился Сережа. – Просто не подфартило.