Троянский катафалк

Глава 4

На другой стороне улицы против Государственного банка возвышался колоссального размера стенд, левую половину которого занимал портрет Хорейна М. Хэмбла, улыбающегося с профессиональным обаянием, правая же половина была выкрашена черной краской, на которой бросался в глаза написанный желтым призыв: «Президент Хэмбл может для вас сделать гораздо больше!»

Он еще не был президентом, но, по-видимому, эксперты посчитали, что такой призыв заставит колеблющихся доселе людей думать о Хорейне как о Президенте. Сторонников у него было много, потому что он был красив, остроумен, сексуален, очарователен и красноречив. Это не моя характеристика, я слышал ее от многих людей, которые считали, что этих качеств достаточно для избрания на высокий пост. У Хэмбла был голос, который мог заставить ангелов спуститься с неба. И в этом он напоминал мне Джонни Троя. Едва ли можно отрицать, что он для политики был тем же, чем Джонни для музыкального мира. Лично я считал их обоих самыми блестящими фигурами в шоу-бизнесе.

Наверное, вы уже поняли, что я-то был на стороне Эмерсона.

Дэвид Эмерсон не был красавцем, всего лишь человеком с приятной наружностью. Голос у него был самый обычный, с легким налетом уроженца Запада. Меня больше интересовало то, что он говорил, а не как он это делал. Человек он был грубоватый, порой резкий, твердо стоящий на земле, привыкший обращаться к Конституции США, а не к модным мыслителям, вроде «сжигателя денег» профессора Картрайта.

Эмерсон не обещал ничего невыполнимого, тогда как Хорейн М. Хэмбл, вроде бы более современный и прогрессивный, мне казался самым обычным краснобаем, спекулирующим громкими фразами и сулящим своим избирателям то, что он просто не мог бы выполнить. Но он настолько красиво и убедительно все это преподносил, что я почти не сомневался, что через три дня этот краснобай станет Президентом, после чего придут к власти его сторонники, которых туда не следовало бы подпускать на пушечный выстрел. Глядя на ослепительную улыбку Хорейна, я почувствовал, что у меня сдают нервы, и поспешно отвернулся. В этот момент оператор подвижного крана вылезал из кабины, он снял с головы фуражку, и солнце осветило его рыжие волосы. Это действительно был Джексон.

После фотографий в офисе Себастьяна и любования улыбающейся физиономией Хэмбла, мне ничего не могло доставить большего удовольствия, как перекинуться несколькими словами с грубоватым трудягой Джеком Джексоном, от которого пахло потом, а не французскими духами.

Я подошел к нему и крикнул:

— Здорово, Джексон!

Он увидел меня и поспешил навстречу, краснорожий крепыш с огненно-рыжей шевелюрой и ручищами, как окорока. Мы обменялись рукопожатием, и он сказал:

— Шелл, белоголовый проходимец, что привело тебя сюда?

Я же вас предупреждал, что он был сквернослов.

— Не желание повидаться с тобой, Джексон.

— Ну, не хочешь говорить, не говори. Послушай, мой парень построил уже шесть домов в Войл Хайтс. Целых шесть, можешь поверить? Зарабатывает больше меня, понимаешь?

Я был рад это слышать. Несколько лет назад с моей помощью его сына упрятали в окружную тюрьму на шесть месяцев за угон автомобилей, и в то время Джек не питал ко мне добрых чувств. Но наука пошла парню на пользу, он образумился и по собственной инициативе пошел в строительную организацию. Теперь он получал хорошие деньги, позабыв о прежних привычках.

— Он зарабатывает больше, потому что работает прилежнее, — поддразнил я, — он строит, а ты разрушаешь. Да к тому же через каждые двадцать минут делаешь перерыв.

— И как только язык поворачивается говорить такое? Я впервые прекратил работу с самого утра. Кофейный перерыв. Кроме того, если я буду работать слишком быстро, начнутся неприятности с тем, кто увозит обломки.

Он отстегнул плоскую фляжку с пояса, отвинтил крышку и хлебнул прямо из горлышка, сощурился, крякнул и облизал губы.

— По-прежнему употребляешь этот сорокаградусный кофеек?

— Человек должен поддерживать свои силы.

— А ты не боишься, что как-нибудь «перекофеишься» и стукнешь этим ядром себя по голове?

— Ни боже мой. После двух таких фляжек я могу спокойно сбросить муху со стены, не повредив ни одного кирпичика. Ну а кофеек, как ты сказал, мне нужен только для того, чтобы не спятить на работе. Возможно, тебе это кажется интересным и восхитительным…

— Да нет, не совсем!

— Мне моя работа действует на нервы, если хочешь знать. А иной раз у меня появляется какое-то дикое чувство, как будто я какое-то чудовище, которое должно разрушить эту улицу.

Обведя круг, я спросил:

— Что здесь происходит? Какие-то миллионеры строят новые банки и отели?

— Обновление города, они так это называют.

Так вот оно что, еще один проект перестройки города, которая никому не нужна, но оплачивать ее будут из федеральных фондов. По-моему, куда понятнее сказать «из моего собственного кармана».

Джек продолжал:

— Три квартала полностью будут снесены, вот этот и те два.

Он показал, какие именно.

— Ты хочешь сказать, что здание Себастьяна тоже?

— Да-а. За него примемся на будущей неделе, затем соседние с ним. Работы у меня будет выше головы, некоторые из этих старых зданий не так-то легко разрушить.

— Могу себе представить. Наверное, ты испытываешь неприятное чувство, когда это делаешь… А у тебя не возникали сомнения?

Возможно, возникали, из-за этого он и пил. Но, чтобы жить, надо работать…

Я снова посмотрел через улицу на смазливую физиономию Хорейна Хэмбла. Вот у него не было сомнений. Он был за всяческие модернизации и модификации и в городе, и в сельской местности.

— Ладно, Джек, у меня на 15.00 назначена встреча. Продолжай крушить.

— Мне и правда пора приниматься снова за дело, но все же минут десять я «сосну»… Не хочешь ли моего зелья?

Он снова взбалтывал фляжку.

Я протянул руку и поднес ее к губам.

— Спасибо. Выпью глоточек.

Чтобы добраться до учреждения Витерса, надо ехать по Бенедикт-Каньон шоссе к горам Санта Моника, затем свернуть на Хилл-Роуд. Через полмили имеется частная подъездная дорога, которая поднимается к очаровательному владению, откуда открывается потрясающий вид на соседние Беверли-Хиллз и Голливуд, а в погожий день даже на Тихий океан. Я проехал мимо раза три-четыре, но потом все-таки попал.

С доктором Витерсом я не был знаком. По дороге я припоминал все, что мне было известно о нем. Он разработал теорию нового лечения психических заболеваний, которую неофициально называли «витеризацией мозгов». Еще совсем недавно царствовавший психоанализ Фрейда с его «Комплексом Эдипа», заполнявший пьесы, сценарии, радио и телеперадачи, был полностью забыт. Мистер Витерс стал новым героем, чуть ли не гением космического значения. Он писал книги, предисловия к книгам, рецензии на книги и на рецензии… и загребал по сотне долларов в час. Вот этого-то знаменитого человека я и должен был в скором времени увидеть. Свернув с Хилл-Роуд, я поднялся по асфальтированной дороге на высокое плато, которое, естественно, уже успели окрестить «Высотами витеризации», на котором раскинулось в антисептической белизне учреждение, которое иначе называли «Заведением Витерса». Было ровно 15.00. Увидев надпись «Место стоянки машин», я припарковался, поднялся по двум широким ступенькам и вошел в здание. Во внешнем офисе была кушетка, несколько стульев и столик с десятком непривлекательных журналов. За письменным столом сидела костлявая особа и что-то писала на белых карточках. Я усомнился, что она заносила в них мысли пациентов. Я сразу ее отнес к категории старых дев (ей было уже за тридцать), потерявших надежду расстаться официально или, на худой конец, неофициально со своей девственностью.

Я подошел к ней и заявил:

— Я — мистер Скотт.

Она кивнула головой и пробормотала:

— Вы можете присесть.

И продолжала писать. На ее столе раздался зуммер. Она перестала писать, посмотрела на меня и сказала:

— Можете войти, мистер Скотт… — добавила еще несколько слов, которые я не расслышал.

Вскочив с удивительно неудобного стула, я был уже у двери и нажимал на ручку, когда раздался истеричный вопль секретарши:

— Не сейчас! Я же сказала через минуту.

Слишком поздно.

Вы бы этому не поверили! Я неожиданно остановился и замер, превратившись, если не в полный столб, то во что-то подобное ему, издав какой-то нечленораздельный звук, потому что в это мгновение все слова вылетели у меня из головы. Представляете: через всю комнату мелкими шажками шла абсолютно голая молоденькая красотка. Я вас не обманываю. На ней совершенно ничего не было надето.

Единственным минусом было то, что она шла не ко мне, а от меня. Автоматически я ахнул. Наверно, этот звук произвел на нее такое же впечатление, как боевой клич диких индейцев на мирных поселенцев прошлых столетий. Девушка замерла на месте точно так же, как и я, повернулась и посмотрела на меня. Через секунду испуганное выражение исчезло с ее лица, она оказалась тоже немногословной, ограничившись лишь одним: «у-у-у-х».

Волосы у нее были цвета шерри: коричневатого янтаря с огоньком внутри. Они спускались кудрявой волной, закрывая половину ее лица, так что был виден лишь один прекрасный зеленый глаз. Она была высокой с потрясающей грудью, плоским животом и крутыми бедрами, ноги у нее были стройные и длинные, как у танцовщицы.

Такую девушку я с удовольствием пригласил бы на танец.

Она снова повернулась и без особой спешки прошла к той самой двери, к которой и направлялась до этого, открыла ее довольно широко, так что я успел заметить кусок стола, какие-то ширмы и кресла. Войдя туда, она снова обернулась и заперла дверь. Не захлопнула, а медленно прикрыла. Мне показалось, что она заулыбалась, но, возможно, я ошибаюсь. Вот так состоялось мое появление у известнейшего доктора Витерса. Нет, она не была доктором. Доктор все время сидел в огромном мягком кресле, но надо было быть круглым идиотом, чтобы в подобной обстановке обратить на него внимание. Он был невысокого роста с симпатичным розовощеким лицом и редеющими русыми волосами, довольно бесцветными широко расставленными глазами, скрытыми за большими очками в роговой оправе. Я решил, что ему около шестидесяти лет. Вокруг шеи у него был красивый шелковый шарф, концы которого были засунуты за вязаный джемпер розового цвета, костюм дополняли желтые брюки и высокие сапоги для верховой езды. Наряд попугая. Ему нужно было сбросить несколько фунтов лишнего веса. Чем-то он смахивал на голливудского Санта Клауса, побритого и готового идти на рождественское представление. В одной руке у него была бумага, во второй — карандаш. Он постучал по листочку и скомандовал:

— Раздевайтесь.

— Не хочу.

— Ох, послушайте, разве моя секретарша не объяснила вам процедуру?

— Нет.

— Таково требование. Это необходимо.

— Для чего?

— Для психоанализа.

— Что вы собираетесь анализировать?

— Ох, прекратите это глупое препирательство! — повысил он голос.

— Я совсем не глупец, не волнуйтесь. Что за прелестное создание отсюда только что вышло?

— Мисс Плонк? Какое вы имеете к ней отношение? В каком смысле она вас интересует?

— Зачем вам это?

Он издал какой-то странный звук носом:

— Снимайте одежду, ложитесь на кушетку, и мы начнем.

— Нет. Понимаете…

— Очевидно, вы ничего не понимаете. Моя секретарша должна была вам объяснить. Это часть моей методики. Все мои пациенты должны полностью раздеться и лечь на кушетку.

— Зачем?

— Это поможет вам вместе с одеждой сбросить состояние подавленности.

— Мне — нет, наоборот.

— Мне придется прекратить нашу встречу, мистер Чэнг, если вы не желаете мне помочь. Вы не хотите поправиться?

— Я не болен, черт побери. Я даже не мистер Чэнг.

— Вы не больны?

— Я абсолютно здоров.

— Невозможно. Все люди больны. Невоз… — Он помолчал. — Что вы имеете в виду, говоря, что вы не мистер Чэнг?

— Кто он такой?

— Вы…

— Ничего подобного.

— А где мистер Чэнг?

— Откуда мне знать?

— Хм-м-м…

— Я приехал сюда вовсе не ради анализа или психоанализа, как вы называете, мне таковой не требуется. Я — Шелл Скотт, частный детектив, я приехал сюда, чтобы поговорить с вами о смерти Чарли.

— Вы — Шелл Скотт! — сказал он.

Я взглянул на часы. Да, я приехал точно в назначенное время. Поэтому я спросил:

— Кто же еще?

Он внимательно осмотрел меня.

— Кто еще? — повторил он растерянно и тут же поспешно добавил:

— Раз вы пришли сюда не ради психоанализа… Извините меня.

Он прошел по ковру в то помещение, где находилась та потрясающая голая девушка, и закрыл за собой дверь. Что за жизнь! Но через минуту он снова возвратился, сел на прежнее место и жестом пригласил меня сесть на кушетку.

Я сел. Потом он пробормотал:

— Извините, я ожидал вас в три часа.

— Я решил, что поскольку мне нельзя опаздывать, я постарался быть совершенно точным.

По-моему, он меня не понял.

— Вы хотели поговорить со мной о мистере Вайте?

— Да, он был одним из ваших пациентов, не так ли?

— Очень недолго. Практически мы даже не начали. Психоанализ, понимаете, требует нескольких лет.

— Это звучит, как старый фрейдизм…

— Нет! Ничего подобного! Мой метод совершенно другой, он противоположный. Вот в чем секрет!

— В отношении Чарли…

— Понимаете, — продолжал он, не сбиваясь со своего курса? — на протяжении многих лет я был ортодоксом фрейдистского анализа, вы об этом знали?

— Слышал краем уха, но…

— Лечил годами больных людей. Убедился, что их заболевание усиливалось…

— О Чарли…

— Если эта метода давала отрицательный результат, значит надо применять противоположную методику. Правильно? Делать обратное тому, что делалось прежде. Так?

— Так, — ответил я, чтобы не молчать.

— Мне пришлось переделывать каждое правило, закон, термин, срок и методику анализа. И мне это удалось.

— Так родилась «Витеризация мозгов»?

Он поморщился.

— Молодой человек, должен вам сказать, что это выражение не нравится мне. Его не я придумал. Это репортеры.

Он выжидательно посмотрел на меня. После этого последовала целая лекция, из которой явствовало, что все термины прежнего психоанализа следует читать наоборот. Не выдержав, я сказал:

— Доктор, до сегодняшнего дня я воображал, что фрейдистская философия делать людей более слабыми, вместо того, чтобы делать независимыми, была самой идиотской вещью, о которой я когда-либо слышал. Но теперь, когда вы мне объяснили сущность вашей теории, — я повысил голос и благосклонно заулыбался, — я совершенно уверен, что в вашем анализе столько же смысла.

— Да, да, — закричал он, — теперь излечение человечества от всех психических заболеваний в наших руках! Страшно возбужденный, переполненный восхищением и любовью к собственной особе, он поднялся с кресла и взбрыкнул. Но тут открылась дверь соседней комнаты, и на пороге появилась очаровательная девушка, мисс Плонк, как назвал ее доктор. Она была полностью одета: белый вязаный костюм с красной отделкой, белые туфельки на высоких каблуках, в которых ее ножки выглядели лучше. Она действительно была потрясающей!

Это было мое мнение.

Но доктор Витерс рассматривал ее в каком-то шоке. Глаза у него полезли на лоб, рот раскрылся, он в полном смысле упал на спинку кресла. Неожиданно до меня дошло: этот блудливый козел не получал полного удовольствия от своих клиентов, если они были полностью одеты. Нужно ли удивляться, что он заставлял их раздеваться? Только так он мог добиться того, к чему стремился.

Кто мог все это придумать?

Доктор Витерс был больным человеком.