Трубка снайпера

В ЛЕСАХ БЛИЗ СТАРОЙ РУССЫ

Август 1941 года. Отражая сильные танковые и воздушные удары врага, левый фланг войск Северо-Западного фронта медлен­но, с упорными боями отходил на восток.

В эвакохозяйственном взводе 348-го стрелкового полка со­стоял рядовым уроженец села Делюн Читинской области Семен Данилович Номоконов. Малограмотный, как записано в его крас­ноармейской книжке, 1900 года рождения, тунгус-хамнеган по национальности, плотник, призванный по мобилизации Шилкинским райвоенкоматом, в армии ранее не служивший.

Война ошеломила человека, приехавшего на фронт из тайги. Он чувствовал себя песчинкой, смытой с берега ревущим потоком. Номоконову приказывали встать в строй, командовали: «Налево, напра­во, кругом», и солдат поворачивался, часто совсем в другую сторону. Нерасторопный, с неумело навернутыми обмотками на ногах, в меш­коватой, не по росту форме, он доставлял много хлопот строевым ко­мандирам. Кругом шумели и кричали, велели куда-то бежать, снова строиться. Вначале Номоконов резал хлеб в полевой кухне – не уго­дил повару. Послали укладывать и связывать обмундирование на скла­де – перепутал размеры одежды и обуви. Из первых дней армейской службы только и запомнились суета, крики и команды. Однажды Номоконова прикомандировали к солдатам, обслуживающим паромную переправу. Немецкие самолеты вдруг появились над войсками, под­ходившими к реке, грозно загудели, со свистом устремились вниз. Все побежали в разные стороны. Задрожала земля, оглушительно ахнуло, взметнулись вверх обломки лодок, бревна и доски, струя горячего воздуха опрокинула Номоконова, ударила о землю.

Подавленный, мрачный, лежал солдат в полевом госпитале. Номоконов плохо слышал, но как только рана затянулась, его выписали. Веселый, добрый военврач знаками показал, что кол­хозный плотник должен оставаться при госпитале и делать косты­ли. Столярка была рядом, под дощатым навесом у дороги, матери­ала заготовили достаточно, инструмент нашелся у жителей села, и Номоконов принялся за дело. Ежедневно приходили люди в белых халатах, хвалили мастера, забирали костыли – тщательно оструган­ные, отшлифованные стеклышком, и грубые, еще не отделанные. Мимо столярки проезжали и проходили на запад войска. С затаенной обидой смотрел Номоконов на молодых и сильных солдат и недоуме­вал. Ему, человеку из тайги, не дали винтовки.

Часто вспоминал Номоконов день, когда он впервые надел сол­датскую форму. Это было на пункте формирования. Прохаживался вдоль строя командир с пустой и очень маленькой пистолетной кобу­рой на ремне, что-то записывал, взмахами руки рубил воздух, от­давая приказы. Номоконов заметил, что в деревянных ящиках, сня­тых с машины, оставалось мало винтовок, и вышел из строя.

– Слушай, начальник, – обратился он к командиру. – Однако зря записал к спасателям. Я стрелять умею, охотиться приходилось.

– Я знаю, что делаю, – нахмурился командир. – Станови­тесь в строй!

Товарищи по взводу сказали, что склады захватили враги, оружия не хватает, что спасать имущество, рыть окопы и траншеи – тоже очень важное и нужное дело. Понял Номоконов, что на войне особо требуется послушание и дисциплина. Вот и теперь безропотно подчинился хирургу, заставившему делать костыли, и все-таки тер­пеливо ждал дня, когда вновь нальется силой тело и можно будет бросить скучное занятие.

Однажды утром встревоженно засуетились люди. Возле гос­питаля стояли санитарные машины, грузовики и подводы. Несли тяжело раненых; по двору, неумело опираясь на новенькие косты­ли, ковыляли ходячие. Слышались глухие раскаты артиллерийско­го боя. У синих озер, куда уходили войска, висели облака пыли.

– Немцы близко, – заглянул в столярку хирург. – Собирайтесь, товарищ санитар, с нами поедете.

– Санитар? – переспросил Номоконов. – Это как?

– При госпитале будете, – сказал хирург. – Сейчас соберите инструмент и – на машину! Долго еще придется лубки и костыли делать. Торопитесь!

– Хорошо, доктор.

Тронулись чуть ли не последними, когда уже прошли через село отступавшие войска. Надолго запомнился Номоконову коман­дир отделения санитаров сержант Попов. В кузове полуторки ко­ренастый человек с большими оттопыренными ушами и бегающи­ми глазами «знакомился» со своим новым подчиненным.

–Эй, папаша! Слышал? Санитаром назначен в мое отделение. Перевязывать умеешь? Жгуты накладывать, кровотечения останав­ливать?

Отрицательно покачал головой Номоконов – нет, не умел он этого делать и не понимал, почему его назначили санитаром.

– Повоюем! – усмехнулся Попов. – Ты вообще что-нибудь по-русски толмачишь?

Номоконов хотел сказать, что придется учиться, раз надо уха­живать за ранеными, но рыжий санитар, сидевший рядом с Попо­вым, очень его обидел: «Команду на обед он понимает». Номоко­нов нахмурился и отвернулся от насмешников. Долго ехали молча. Но вот внезапно остановилась вся колонна. Позади послышалась частая орудийная стрельба, внизу, в долине, взметнулись взрывы, и санитары забеспокоились. Убежал куда-то сержант Попов, вер­нулся, испуганно сказал: «Немцы и по этой дороге прорвались». Захлопали дверцы машин, из кузовов выскакивали люди. А потом Номоконов увидел страшную картину. Из-за поворота, вздымая клубы пыли, вылетел большой серо-зеленый танк и, выстрелив из орудия, врезался в заднюю санитарную машину с красным крес­том. В ней были раненые и больные. Яростно грохоча, танк при­нялся утюжить дорогу. С треском рушились повозки, метались кони, валились на обочину санитарные машины. А на пригорок уже выходили другие танки. Возле Попова, укрывшегося в густом ельнике, собрались шестеро. Сержант тревожно огляделся по сто­ронам, прислушался и со злорадством спросил Номоконова:

– Ага, и ты прибежал? Запыхался? Не хочешь пропадать? Никому не хотелось оказаться в плену, и Номоконов мысленно одобрил решение сержанта Попова уходить на восток. По шоссейной дороге, тяжело лязгая гусеницами, шли танки, шумели автомаши­ны, и санитары все глубже удалялись в лес. На семерых была одна винтовка и подсумок с патронами. Уже далеко впереди слышалась стрельба, и, ориентируясь по этим звукам, сержант повел всех за со­бой. К вечеру неожиданно наткнулись на двух обессилевших людей.

Это были свои: солдат, раненный в голову, и майор с большой рваной раной на боку. Перевязали их, посовещались. Попов при­казал разбиться на группы и выносить раненых. Рыжий санитар и Номоконов подхватили майора на руки, понесли, а сержант с вин­товкой в руке шел впереди и просматривал путь. Тихо продвига­лись по лесу, сменялись, часто останавливались передохнуть. Ско­ро группы разошлись и потеряли друг друга из виду.

Пришлось и Номоконову выбирать путь в лесу. Это было при­вычное дело: тысячи километров исходил он по таежным дебрям с оружием в руках. В раннем детстве – с луком и запасом стрел, по­том со старенькой кремневкой, с отцовским дробовиком. А в шес­тнадцать лет берданку заимел – в Урульге на ярмарке купил. Сотни крестиков, кружочков и точек наставил он на ложе той берданки. Каждый крестик, вырезанный кончиком ножа, – медведь, каждый кружок, выдавленный пустой гильзой, – изюбр или лось, а точки –всякая мелочь, попавшая на мушку. Кабаны, косули, соболи… Так делал отец. Оставлял отметки на оружии и сын. Года за три до вой­ны отобрали у Семена Номоконова берданку, сказали: «Не полага­ется охотникам нарезное оружие»…

Но где время, чтобы спокойно рассказать об этом сержанту с бегающими глазами, вынырнувшему из чащи. Он протягивает вин­товку и презрительно кривит губы:

– Твоя очередь. Просмотришь немца – плохо будет тебе. Возьми винтовку! Наверное, никогда и в руках не держал?

Да, боевая трехлинейная винтовка впервые в руках у Номоко­нова. Бережно принял он ее от сержанта, вздохнул, осторожно раз­двинул ветви, пошел вперед.

Вскоре командир отделения грубо отобрал винтовку, передал рыжему санитару, а тот, когда опять пришел его черед нести ране­ного, швырнул ее на траву. Очень удивило Номоконова такое отно­шение к оружию, но он снова промолчал.

Когда опустились в лес вечерние сумерки, сержант и ры­жий санитар отошли в сторону и опять стали совещаться. Несидел без дела и Номоконов. Он нарыл ножом немного холодной земли, завернул ее в платок и положил майору на лоб. Раненый шевелил воспаленными губами. Ни капли воды не было у санита­ров. Номоконов срезал кору дерева, наскреб целую горсть живицы и выжал сок в рот человеку. Подошел сержант Попов, нагнулся к майору, обыскал его, забрал документы, деньги и строго сказал, что пойдете санитаром разведать местность. И это решение одоб­рил Номоконов: в темноте группа могла совсем неожиданно наткнуться на немцев. Потянулся сержант за винтовкой, заки­нул за плечо, но вдруг снял ее и прислонил к дереву.

– Карауль командира, – сказал он и исчез в зарослях.

Долго ждал Номоконов сержанта и его товарища, много пере­думал в ту тревожную темную ночь. На востоке то затихала, то снова разгоралась беспорядочная стрельба, в небе гудели чьи-то самолеты, слышались глухие разрывы. Раненый бредил. Щемящее чувство тревоги и тоски охватило Номоконова. Берестяной чум на берегу порожистой Урульги видел он, простор забайкальской тайги, скалистые гольцы, светлые струи горных рек. Там еще в юношеские годы бродил он с ружьем по звериным тропам. В свой дом в Нижнем Стане переносился мыслями солдат…

Давно, еще в 1919 году, женился Семен, но словно чья-то же­стокая рука все время забиралась в его маленький чум и уносила счастье. В 1920 году смерть унесла первенца, сына Юру. Потом, только родившись, умерли другие сыновья: Алексей, Александр, Николай. Уже трехлетней скончалась дочь Елена. Шестой ребе­нок, сын Владимир, поборол скарлатину, косившую детей, но сильно похудел, еле двигался. Однажды, вернувшись на стойби­ще, не увидел Семен родного человека, помогавшего собираться на охоту. Какая-то болезнь унесла в могилу его жену. Сын Володька, кем-то привязанный за ногу к койке, грыз старую кость и был очень похож на волчонка.

Потом другая подруга ставила чум и оберегала его слабого сына – Марфа Васильевна. Не захотела молодая красивая жена скитаться по лесным урочищам, жить в одиночестве, вдали от деревень. Уговори­ла мужа осесть на земле, записаться в коммуну, обещала крепких сыновей – помощников в нелегких делах, наследников. Уже не в дымном чуме, а в бревенчатом домике родился сын от второй жены – Прокопием назвали. Опять заглянула в дом охотника знакомая болезнь, а только не поддался ей малыш! Подросли сынишки, ок­репли, пошли в школу. Перед войной опять прибавка в семье полу­чилась. Сын родился – Миша.

Что делает теперь семья, как живет? Володьке шестнадцатый год пошел. Нет, еще не кормилец. Проньке – одиннадцать, а Мишка только-только ползать начал. Как здоровье жены, у которой скоро снова будет ребенок? Есть ли в доме хлеб? Не много выдали перед войной на трудодни.

Ночной мрак был кругом. Напрасно всматривался и прислу­шивался Номоконов – сержант и рыжий санитар не возвращались.

– Люди, – тихо позвал раненый, – вы здесь?

– Здесь, – встрепенулся Номоконов. – Возле тебя.

– Дай руку, – слабым голосом попросил майор. – Где остальные?

– Поглядеть дорогу ушли, – погладил Номоконов руку ране­ного. – Утром дальше двинемся, носилки сделаем.

– Напрасно… Умираю… Откуда ты, чей?

– Номоконов я, свой…

–Запомни. Документы возьмешь… Партийный билет, адрес… Домой напиши. Стояли до конца, раненым из боя вынесли… Дочке моей расскажи. Сделаешь?

– Все выполню, командир. Чего загоревал? Со мной не про­падешь.

– Нет, товарищ, все кончено… – Раненый снова бредил и метался. Временами возвращалось к нему сознание, и тогда он скрипел зубами.

– Ты не ушел? Воды принеси, не обижай… Хоть каплю… Ну! Чего ж ты?

Наступал рассвет, туманный и тихий. Раненый открыл глаза, застонал, закусил почерневшие губы и опять попросил воды. Номоконов приподнялся:

– Теперь принесу, потерпи, командир. Банку найду, ведро… Ожидай.

Поблизости источника не оказалось. На дне ложбинок– потрес­кавшаяся земля. Что делать? Одному не унести раненого… Ни крош­ки хлеба, ни капли воды… Куда исчез сержант? Где сейчас свои? Надо уходить. Оставить несчастного человека тоже нельзя.

Солдат вспорол кору березы, быстро сшил два куска прутьями и вышел на поляну. Размахивая одной коробкой, он сбивал с травы капли росы, сливал в другую. Есть! Боясь расплескать глоток драго­ценной влаги, Номоконов осторожно подошел к дереву, где ле­жал раненый:

– Эй, командир!

Майор лежал с закрытыми глазами, не отвечал, не дышал. Ощупал солдат его руки, сложил их на груди, застегнул у покойно­го ворот выцветшей гимнастерки. Закон тайги требовал отдать последнюю почесть человеку, скончавшемуся страны. У головы май­ора Номоконов склонился на колено, постоял немного, а потом встал, присел на пень, закурил трубку, задумался.

Вспомнил сержанта Попова, его насмешки, бегающие глаза и понял, что командир отделения нехороший человек. Почему он прямо не сказал, что бесполезно тащить смертельно раненного, что надо облегчить его последние минуты, а потом похоронить и вы­бираться к своим?

Чисто вымыл солдат свои руки о росистую траву, достал охотни­чий нож, еще раз послушал сердце умершего – нет, не билось оно – и принялся рыть яму. Долго хоронил он майора. Неписаный закон тайги требовал сразу не уходить от свежей могилы, а вспомнить жизнь умершего, его подвиги, добрые дела, удачную охоту. Ниче­го не знал Номоконов о командире в выцветшей гимнастерке. Гля­дя на могильный холмик, старательно прикрытый зелеными вет­ками, он хотел представить его родителей, жену и детей. С петлиц умершего Номоконов снял знаки различия и положил в карман – решил сообщить о случившемся своим начальникам. А потом встал, взял винтовку и пошел. Прежде всего надо было узнать, куда дева­лись сержант и рыжий санитар.

Следы остались: торопливые, неосторожные, вели они на вос­ток. Ломая сухие ветки, ступая на сучья, спотыкаясь о камни, двое людей, шагавших бок о бок, вышли из леса на открытую поляну, размеренным шагом перешли ее и, с силой упираясь носками в песчаный склон, полезли на бугор. Здесь постояли, закурили –оставили спички и клочок газеты. А потом следы, по-прежнему торопливые, описали полукруг и потянулись в обратную сторону, на запад. Может, так надо? Но линия фронта отодвинулась, ору­дийная пальба слышится далеко на востоке. Куда повернул сер­жант? Зачем? Вот здесь, под большой сосной, останавливался он, долго топтался. А у колодины оба долго лежали, наверное, спали: телами примяли траву, разгребли и отбросили прочь колючие сухие шишки. Глаза Номоконова искали предмет, который подсказал бы, какое решение приняли два человека, тесно прижавшихся на ночь друг к другу. Обрывок портянки, рассыпанная махорка, окурки… Но где предмет, который все скажет? Он должен быть здесь, в этом Номоконов не сомневался и продолжал поиски. В трухлявой сердцевине колоды оказались подсумок и документы. Денег не было. Письмо, фотография маленькой девочки, очень похожей на человека, которого зарыл Номоконов, командирское удостовере­ние… И красная книжица, которую те, кто имел ее, всегда очень берегли и не давали в чужие руки, – партийный билет.

Номоконов с презрением посмотрел на торопливые следы двух людей, тронувшихся после ночлега на запад, положил документы в карман, взял подсумок и пошел прочь. Теперь он понял, почему сержант Попов и рыжий санитар бросали на землю винтовку.

В овраге Номоконов осмотрел ее – легкую, аккуратную, совсем новенькую, с иссиня-черным вороненым стволом, передернул затвор, пересчитал патроны. Один в стволе, три в магазинной коробке и еще четыре обоймы в подсумке. Номоконов был удовлетворен: его призвали на войну, и он, солдат, должен быть вооруженным.

Совсем недавно человек из тайги впервые проехал почти че­рез всю страну и убедился, что она очень большая. Из окна вагона жадно смотрел на нескончаемые горные хребты и леса, видел боль­шие города и широкие степи. Промелькнуло очень много городов, деревень, вокзалов и эшелонов. Номоконов увидел тысячи людей, взявших оружие и решивших защищать свою большую страну.

Уже на первой остановке за Шилкой понял он, что для немецких танков, о которых с большой тревогой говорили еще в Нижнем Стане, препятствиями будут не только горные хребты, леса и реки. Неподалеку от железнодорожного полотна большая груп­па людей разучивала приемы штыкового боя, метала учебные гранаты, рыла окопы.

…Теперь в руках винтовка, и Номоконов знал, что делать даль­ше. Он был в своей стихии, знакомой ему с первых проблесков па­мяти. Рассеивался туман, кругом щебетали и пересвистывались птицы, чуть шелестела на деревьях листва. Долго слушал солдат знакомые звуки леса, а потом растер трухлявую гнилушку и подки­нул желтую пыльцу. Ветерок тянул с востока.

Под осторожными шагами таежного следопыта не ломались сучья, ни одну веточку не сбивал он своим телом. Понимал Номо­конов, что в лесу не встретятся ему машины, а немецких солдат он не боялся; твердо знал, что не умеют они лучше его ходить по лесу, что он увидит врагов первым.

Мелькнула серая тень: на поляне, у корней поваленной бе­резы, копошился барсук. Хотелось есть, и надо было испытать оружие. Номоконов решительно вскинул винтовку и прицелил­ся. Сумеречный зверек очень чуток – значит, поблизости людей нет. Словно огромный бич щелкнул и захлестнул барсука. Дол­го стоял Номоконов на пригорке не шелохнувшись, а когда убе­дился, что одиночный выстрел в большой войне никого не встре­вожил, пошел за добычей.

Пуля попала, как всегда, под ухо зверя, прошила голову насквозь, пробила толстое корневище дерева и куда-то умчалась. «Ловко бьет», – погладил солдат трехлинейку. Притащив барсука на пригорок, Номоконов освежевал его и разжег костерик. Шипело, жарилось мясо, нанизанное на колышки, а охотник сидел поодаль и прислушивался к лесным звукам. Позавтракав, он завернул немного мяса в шкурку барсука, привязал узелок к ремню, приторочил к поясу берестяные коробки и пошел дальше. Надо было найти сво­их. Номоконов нырял в овраги и пади, карабкался на пригорки, заби­рался в густые заросли кустарников, выходил на поляны.

Послышался шум, солдат замер. Метрах в двухстах от него шел по редколесью человек. Каска на голове, необычный по­крой военной формы… В руке у человека топор, за плечом на ремне винтовка. Оглядываясь по сторонам, он подходил к вале­жинам, остукивал их, деловито осматривал деревья. Вот чело­век подошел к сухой сосне и, не снимая винтовки, несколько раз рубанул топором. На рукаве кителя дровосека блеснул шев­рон. Сделав затеску, неизвестный повернулся лицом к чаще, где стоял Номоконов.

Сомнений не было: каска с небольшими выступами, золотистый угольник на рукаве, необычные петлицы, топор с очень длинной черной рукояткой – все было нерусское, ранее не виданное. Фа­шист! Номоконов затаился, хотелось поближе посмотреть на че­ловека из Германии, который пришел с войной.

Немец уселся на валежину, закурил и вдруг торопливо вски­нул винтовку. С пронзительным криком над ним пролетела неболь­шая красногрудая птица, уселась на ствол сосны, которую только что рубили, и застучала клювом. Прогремел раскатистый выстрел. Пуля сорвала кусок коры и спугнула птицу.

«Дятлов едят, что ли?» – подумал Номоконов, не сводя глаз с промахнувшегося человека.

Проводив взглядом улетевшую птицу, немец закинул винтов­ку за плечо и неторопливо пошел вниз по склону.

Фашисты нарушили мирный труд людей. Из-за них оставил Номоконов свой дом в Нижнем Стане и оказался в неведомых краях. На пути к фронту, в короткие минуты стоянок, видел солдат поезда с ранеными. Обросших, очень бледных людей тащили на носилках, и все говорили, что их искалечили немцы. Враги подняли руку и на Номоконова: оглушили, рассекли лоб, опали­ли волосы. На его глазах разгромили полевой госпиталь с ране­ными и оставили без отца девочку, карточка которой была те­перь в его кармане.

Нет, не об этом подумал Номоконов, когда впервые в жизни наводил винтовку на человека. Встало на миг перед глазами лицо Владимира. Там, на Шилкинском вокзале, у эшелона скатилась слеза по смуглой щеке сына: уезжая, отец коротко и строго сказал, что начался «шургун»1, поэтому придется бросить шко­лу и взять на свои плечи все заботы о семье. И еще одно чувство всколыхнуло сердце человека из тайги. В чужом лесу немец гру­бо пинал, ранил-рубил деревья, стрелял в смирную птицу, кото­рую никто не трогает. И, наконец, захотелось узнать: крепки ли немцы на пулю? Бывало, в тайге медведи затихали после перво­го выстрела, а насквозь простреленные, с перебитыми ногами росомахи уходили от охотников. Эти шкодливые и сильные зве­ри крепки на пулю.

До немца было метров триста. Мушка четко всплыла в прорези прицельной рамки, легла своей плоскостью на спину уходившего человека, чуть дрогнула, поднялась выше, и, наполовину закрыв голову, замерла. Первый выстрел по человеку показался страшно громким и сильным. Немец откинулся назад и тяжело рухнул.

Номоконов постоял, прислушался, а потом подкрался к чело­веку, лежавшему с раскинутыми руками на поляне.

Откатившаяся к дереву железная каска, карабин с выщерблен­ным прикладом… Лоснящийся кожаный подсумок, туго набитый сверкающими желтыми патронами… Номоконов снял подсумок с пояса убитого и примерил немецкие патроны к своей винтовке. Они не подходили. Ударом о дерево Номоконов сломал карабин, отбросил прочь и двинулся дальше.

Он шел по-прежнему крадучись и что-то бормотал вслух, ше­велил губами. Вечерело. Часто стали встречаться поляны и не­большие рощи. Все сильней слышалась артиллерийская пальба. С опушки, в просвете между деревьями, Номоконов увидел, наконец, стоянку врага. Взору открылась широкая пойма реки с островками леса и кустарника. На бугре, возле старой траншеи с поваленным проволочным заграждением, стояли танки и автомашины. От­куда-то издалека, наверное с холмов, синевших на горизонте, били орудия. Возле реки, где виднелся разрушенный деревян­ный мост, изредка вскипали большие грязные фонтаны, но танки стояли в ряд – приземистые, хищные, мрачно поблескивающие в лу­чах вечернего солнца. Горели костры, возле них копошились люди.

Эти люди были и на песчаном берегу небольшого озера. В ру­башках с засученными рукавами, в нижнем белье немецкие солдаты играли в мяч, стирали, загорали на солнце. Долго смотрел на них Номоконов. Дым висел над далекой деревенькой. Виднелись лодки, заплывшие в камыши, цепочки людей, растекавшиеся по берегу.

Когда догорало зарево заката, он под шум редкого артогня снова выстрелил: до зуда в руках захотелось ударить пулей гитлеровца, ко­торый, собирая хворост, вдруг устроился с расстегнутыми штана­ми на пне. Номоконов посмотрел на человека, кувыркнувшегося вниз головой, передернул затвор, выбросил дымящуюся гильзу и, скрываясь за ветвями, тихо пошел обратно, в глубь леса. В сгущав­шихся сумерках только псы могли бы найти человека из тайги. Номоконов видел: среди людей, по-хозяйски расположившихся в зеленой долине, не было собачьей своры.

Ночь была неспокойной. Несколько раз слышался треск вет­вей, чьи-то шаги, приглушенный русский говор. Часто возникала беспорядочная стрельба, и трепетный свет ракет освещал верхуш­ки деревьев. Окликал Номоконов тех, кто пробирался во мраке ночи через лесные заросли, но они щелкали затворами, шарахались в стороны, исчезали. Усталый, обеспокоенный, прикорнул солдат под кустом развесистой ольхи, забылся тревожным сном.