Трудный переход

I

Караман ушел на фронт одним из первых.

До войны он работал председателем одного из животноводческих колхозов. Хоть и не имел он специального образования, но хозяйство вел со знанием дела. Колхозники любили своего председателя, они знали его еще подростком, потом юношей, затем зрелым руководителем. Для аксакалов он старался быть сыном, для младших — добрым советчиком и другом.

И хотя хозяин был далеко, по-прежнему тянулись люди в его дом и делились с женой Карамана своими радостями и печалями. Зауре умела поддержать, найти ласковое слово для тех, кто получил похоронные. Самой ей жилось нелегко: она осталась с тремя маленькими ребятишками и с утра до поздней ночи была на ногах. Работала дояркой на ферме, растила детей. Приходила она домой поздней ночью, пальцы от дойки сводило, словно от ревматизма, нестерпимо болела поясница, но надо было еще обстирать ребятишек, приготовить им еду на завтра, и приласкать их хотя бы сонных.

Старый Калкаман, как мог, помогал невестке. Бессонными ночами он слышал, как болезненно покряхтывает в постели сноха, как проливает тихие слезы по мужу. Сжималось сердце старика, и он обращался к аллаху с единственной мольбой, чтобы тот послал ему смерть раньше, чем любимому сыну.

В один из майских дней 1943 года Зауре принесли телеграмму. Порывистым тревожным движением она развернула ее и прочитала: «Встречайте двадцать первого. Караман». Строчки плясали у нее перед глазами.

Эта радостная весть сразу же облетела весь колхоз. В день приезда Карамана на станции Джусалы собрались односельчане. Поезд замедлил ход и остановился. С тревогой всматривалась Зауре в мелькавшие окна вагонов, отыскивая родное лицо. Казалось, сердце не выдержит боли ожидаемой радости…

Из вагона как-то неловко вышел Караман, побледневший, осунувшийся. На его мешковатой гимнастерке поблескивали боевые награды. У Зауре подкосились ноги, она прижалась к плечу свекра. По щекам старого Калкамана покатились слезы.

Караман обнял отца. Аксакал целовал сына в щеки, в лоб, и, все еще не веря своему счастью, слабыми старческими руками трогал его волосы, лицо, плечи и вдруг замер, горестно посмотрев на сына. Караман печально улыбнулся:

— Не вздыхай, отец! Говорят, шрам поперек лица — украшение воина. Вот руку я оставил там, на войне.

Калкаману стоило огромного труда сдержать стон, но он сдержался:

— В нашем народе еще говорят так: «Настоящий батыр страшен для врагов не только силой, но и своим существованием». Ты жив — это главное! Обними же, сынок, свою жену и мальчат.

Зауре, не сдержав рыданий и слез счастья, бросилась на грудь мужу. Караман, обняв ее, гладил приникшую к нему головку и успокаивал:

— Не плачь, родная, теперь мы снова вместе. А где же наши богатыри?

Малыши стояли насупившись, не понимая, почему это плачут дед и мать. Они не узнавали в этом худом человеке в военной форме своего отца. Караман подошел к детям, присел на карточки и, обняв их одной рукой, принялся целовать и трепать их выбритые наголо головки.

В молчании смотрели аульчане на эту встречу, вытирали невольные слезы: у каждого кто-то был на фронте.

В этот день в дом Карамана один за другим приходили колхозники. Зауре едва успевала подавать чай. Не было конца рассказам и расспросам. Почти каждый спрашивал, не встречал ли Караман на дорогах войны его сына, брата, мужа.

До поздней ночи горел свет в доме, не спали возбужденные приездом отца ребятишки. И только когда закрылась дверь за последним гостем и уснули утомленные суетой дети, Караман обнял Зауре. Почувствовал, как гулко бьется сердце в ее груди, ощутил знакомое тепло ее рук, вспомнил, как в окопах в перерывах между боями мечтал о ней.

— Караман, ты дома! А мне все кажется, что это сон, — всхлипывая, шептала Зауре.

Горячими поцелуями Караман осушил ее слезы.

Чуть свет семья Карамана поднялась в радостном настроении. Зауре принялась готовить обильный по тем временам завтрак. Дети, перебравшись в постель отца, то обнимали его, то кувыркались, то дурачились друг с другом. Увидев его искалеченную руку, спрашивали, почему на войне люди убивают друг друга, что случилось с рукой и вырастет ли она вновь. Счастливый Караман лишь хохотал в ответ на эти наивные вопросы, но изредка словно тучка налетала на его лицо.

— Хватит их баловать! Пора подниматься! Ты сейчас сам похож на ребенка, — притворно строго, но не сдерживая улыбки, обратилась Зауре к мужу.

— Ты права, моя повелительница! Но разве с этими бесенятами что-нибудь можно сделать? А ну, джигиты, подъем!

Дети с визгом бросились к матери. Одевшись, Караман подсел к отцу и заботливо спросил:

— Вы спите, отец? Вставайте, уже завтрак готов. Вам плохо?

Калкаман тяжело повернул голову, пристально посмотрел на сына и прерывисто заговорил:

— Вот и дождался я тебя, сынок! Позови сюда Зауреш. И внучат позови. Посмотрю на всех вас и скажу, пока во мне есть еще силы.

К постели аксакала подошла Зауре, притихшие дети прижались к ней.

— Чувствую, что покидаю этот мир. Я прожил долгую жизнь, видел много горя, под старость увидел и счастье. Я ухожу спокойным за вас, — тихо проговорил Калкаман, перевел свой взгляд на Зауре: — О, келин, ты была заботливой невесткой. Твою теплоту я особенно почувствовал, когда Караман был на фронте. Спасибо тебе за это.

Старик поочередно поцеловал всех и произнес:

— Когда я умру, похороните меня рядом с моей старухой. Давно уж она ждет меня.

Он закрыл глаза и, не приходя в сознание, ушел из жизни.

Прошел месяц после похорон старого Калкамана. Раны Карамана постепенно заживали, только в непогоду ныло плечо, да беспокоил оставшийся осколок. Не привыкший сидеть сложа руки, он вставал на рассвете, возился с ребятишками, которые, словно цыплята, ходили за ним по пятам, помогал Зауре по хозяйству.

Председателем в колхозе работал опытный, знающий человек. Поразмыслив, Караман пошел к нему и попросил направить его на любую работу. В кабинете председателя сидел Жарлыбай и несколько членов правления. Жарлыбай только что вернулся с отгона в Каракумской пустыне.

Председатель улыбнулся:

— Караман, дорогой, мы недавно говорили о тебе. Решили назначить тебя заведующим животноводческой фермой. Согласен?

Караман смутился:

— Как же так? Ведь этим делом занимается Жарлыбай. Я могу пойти и чабаном. — Караман вопросительно посмотрел на Жарлыбая.

— Я трудился там, пока не было более подходящего человека. Думаешь, мне легко: я и грамоту-то еле-еле осилил. Да и голова после контузии у меня частенько побаливает. Для меня дело найдется. А ты отдохнул — теперь берись за дело, — ответил тот.

Через несколько дней семьи Карамана и Жарлыбая отправились на отгон. У Карамана было радостное чувство возвращения в далекую юность. Все здесь родное и знакомое…

В высоком небе заливались жаворонки. Копыта лошадей утопали в душистой траве, яркие головки цветов приветливо кивали навстречу. И не верилось, что где-то идут бои, грохочут снаряды, рвутся, уродуя землю, бомбы, огонь пожирает города, села, леса, в воздухе запах гари и смерти, а здесь тишина, чистота, синева…

— Кареке, — окликнул Карамана Жарлыбай. — Смотрите, вон наша юрта. Помните ее? Это та самая, которую вы поставили в день нашей свадьбы. А помните, как подшучивала надо мной женге?

Они весело рассмеялись.

— А я вспоминаю твою орлиную осанку тех дней, когда ты привел в юрту Бибигуль. Такой был вид, словно ты одержал победу над десятью батырами, — пошутил Караман.

— А он и доказал, что батыр. Не напрасно я сватала за него Бибигуль. Теперь ты с ним не шути, — Зауре шутливо погрозила пальцем мужу.

— Сдаюсь, сдаюсь, Жарлыбай. Ты молод, но тебе пришлось много пережить и увидеть. Не забывай ни о плохом, ни о хорошем. Знай цену добру и злу. Да, вот мы и приехали.

Навстречу им выбежала Бибигуль. Она подошла к Зауре, помогла ей спешиться, расцеловала. Из юрты выбежали дети. Меньшие вьюнами обвили ноги отца. Жарлыбай взял на руки малышей:

— Старшего зовут Кенес, совсем большой уже. А вот этого батыра — Женис. Дочку мы назвали Бахыт: она родилась в счастливое время и пусть не знает горя. — А теперь встречайте гостей, дети.

Караман и Зауре расцеловали детей. Зауре подвела детей Жарлыбая к своим сыновьям:

— Играйте дружно, не ссорьтесь.

К вечеру в юрте Жарлыбая собрались гости. Пришли старые друзья Карамана: Алимбай, Шалхарбай, Торетай, а с ними Суранши. Они тоже недавно вернулись с фронта и по случаю приезда Карамана надели солдатскую форму, поблескивая орденами и медалями. Встреча была и радостной, и грустной. У всех позади были фронт, ранения, госпитали. Многих друзей они недосчитались… Под Москвой погибли Тогатай, Жарылкап, Елубай.

— Да, война… Наши друзья отдали свои жизни за Родину. Это были смелые и честные джигиты. Пусть они навсегда останутся в нашей памяти…

Слезы застлали глаза Карамана, остальные тоже не смогли удержаться.

Бибигуль, наливавшая чай, нарушила тягостное молчание:

— Кайнага! Слезами друзей не вернете. Живые люди должны думать о жизни. Вы всегда были твердым человеком. Погибшие джигиты были веселыми, жизнерадостными людьми, и им бы не понравилось ваше уныние и ваши слезы. Мы должны мужественно переносить свое горе.

Слова женщины отвлекли мужчин от тягостных раздумий. Суранши выпрямил плечи, поднял голову, Бибигуль, заметив это, рассмеялась:

— Ой, Суранши, вот сейчас ты действительно настоящий джигит. Оставайся таким всегда!

Суранши смущенно улыбнулся и, не выдержав насмешливого взгляда Бибигуль, отвел глаза в сторону.

— Джигиты бывают разные. Когда батыр храбро сражается на поле боя, говорят: «Вот джигит». Когда человек бережно хранит свою честь, совесть и достоинство, говорят: «Это джигит». Когда в беде человек подает руку другому, или совершает добрый поступок, его тоже называют джигитом. Кто же наш кайны? — улыбаясь и не сводя глаз с Суранши, спросила Бибигуль.

Суранши не нашел подходящего ответа и снова опустил голову. Шалхарбай обратился к Жарлыбаю:

— Слушай, Жарлыбай, твоя жена учинила бескровную расправу над нами. Раньше мы, как огня, боялись острого язычка нашей женеше Зауре, теперь у нас два серьезных противника.

— Не признавай, Шалхарбай, поражения раньше времени. Мы все же мужчины. В конечном итоге побеждает сила. А сила на нашей стороне, — вступил в разговор Алимбай.

— Посмотрите, как он вытянул свою верблюжью шею. Верблюд, Алимбай, конечно, сильнее нас, но за стол же его не посадишь. Сила мускулов разрушает слабину, а сила языка — твердыню, — ответила ему Зауре.

Все весело засмеялись.

Караман посмотрел на жену, глаза его по-прежнему были серьезны:

— Зауре, умница моя. Наши слезы не от слабости. Мы должны всегда помнить о тех, кто остался на поле боя и уже не вернется домой.

Ферма колхоза расположились в местности Тенгиз. Кочевья и пастбища ее, расположенные вокруг, были богаты травами, скот быстро набирал вес.

Наступил август — время откочевки к Сырдарье. Неподалеку от реки была центральная усадьба колхоза. Животноводам надо было сдать мясо и шерсть, а затем — на зимовку в пустыню Кызылкум.

Работы было много, и Караман с утра до поздней ночи был в седле. Неожиданно из районного центра прибыл нарочный и сообщил, что председатель райисполкома вызывает председателей колхозов и заведующих фермами. На совещании им стало известно, что в Каракумской пустыне действует состоящая из дезертиров и бывших уголовников вооруженная банда, которая нападает на фермы, угоняет скот, отбирает одежду и продовольствие. Были случаи убийства активистов и колхозников. Недавно она столкнулась с Карагандинской оперативной группой, но, прекрасно ориентируясь на местности, сумела ускользнуть. Не исключено, что у преступников есть сообщники в аулах.

Вернувшись на ферму, Караман срочно собрал чабанов и рассказал об этой тревожной новости.

— Откочевку начнем завтра. Главное сейчас — бдительность и осторожность. Двигаться и останавливаться нужно только группами. У кого есть ружья, приведите их в порядок. В любой момент мы должны быть готовы к нападению, — закончил свое сообщение заведующий формой.

К Караману обратился Суранши. Он был взволнован, голос его прерывался:

— Ага, я уже рассказал товарищам, что сегодня в местности Шыганак к моей отаре подъехали четыре всадника. За плечами винтовки. Стали спрашивать, кто я такой, какая тут расположена ферма. Я, по своей простоте, все им рассказал. Сейчас, конечно, каюсь. А потом, по обычаю, пригласил их в аул на чай. Один из них зло усмехнулся и сказал: «Если поедем в твой аул, зарежешь по барану на каждого. А сейчас мы в твой аул не поедем. Очень торопимся. Берем из твоей отары четырех баранов, считай, что ты нас угостил». Он только взмахнул рукой, и его люди тут же поймали самых лучших баранов, бросили их поперек седел и ускакали. А вожак на скаку обернулся и крикнул: «Не жалей баранов! Скоро они все будут нашими!» Я стою, руки-ноги онемели, язык будто прилип к гортани. И ничего, друзья, я не мог сделать… — голос Суранши дрожал.

— Успокойся, Суранши. Ты не виноват. Сейчас, видно, без серьезных столкновений не обойтись. Договоримся с соседними фермами держаться вместе: в одиночку нам с ними не справиться.

У Карамана не осталось сомнений, что те четверо — люди, о которых говорил председатель райисполкома.

Он предупредил все соседние фермы, договорился о сигналах тревоги и помощи. Вечером собрал своих чабанов и еще раз наказал им, как вести себя в случае нападения. Все разошлись по своим отарам. Семьи расположились внутри стад, детям строго-настрого приказали не вставать во весь рост, а вещи, чтобы обмануть нападающих, расположили как обычно, вокруг отары. Опутали лошадей, верблюдов положили и связали им ноги, чтобы в панике они не смогли разбежаться.

Наступила тревожная ночь. Никто не спал. Караман поднялся на холм, с которого была видна вся округа Тенгиза. Утихли сторожевые собаки. Свежий ветер гулял по степи, принося уставшим за день людям запахи цветов и трав. Прошел час, другой. Вдруг тишину нарушил лай собак. Все насторожились. Вдалеке послышался топот лошадей. Чабаны приготовили ружья, топоры, кетмени и палки. Караман невольно усмехнулся: дети постарше готовили к бою рогатки. Прошло еще немного времени, и группа всадников подскакала к аулу. Голос из темноты скомандовал:

— Быстро собрать вещи. Навьючить на верблюдов. Наденьте оголовья лошадям. Что-то никого не видно. Ержигит, быстрее! Потом найдем Карамана и Жарлыбая, они от нас не уйдут!

Бибигуль вздрогнула, когда услышала имя человека, поклявшегося отомстить за несостоявшуюся женитьбу. Она заметила, как Караман и Жарлыбай, стоявшие рядом, прижавшись плечом к плечу, переглянулись и приготовили ружья.

Бандиты спешились, бросились к вещам. Как только они приблизились, раздались выстрелы чабанов. Несколько бандитов были убиты сразу. Другие, ошеломленные такой встречей, в панике бросились к лошадям и ускакали в степь. Караман, Зауре, Жарлыбай, Бибигуль и Суранши поскакали за ними в погоню.

В это время подоспели джигиты с соседних ферм и быстро разоружили раненых, связали их.

Бибигуль и Суранши попались хорошие скакуны. Суранши почти догнал бандита, который отстал от других. Еще бы один рывок… Но преступник, обернувшись на скаку, выстрелил. Суранши, покачнувшись в седле, упал.

Бибигуль настигла бандита и метким выстрелом сразила его. Остальные скрылись из виду.

Караман приказал остановиться: можно было нарваться на засаду.

Чабаны подъехали к бандиту, выбитому из седла пулей Бибигуль. Это был Ержигит. Увидев своего злейшего врага Жарлыбая, а рядом с ним Бибигуль, он с ненавистью прохрипел:

— Жаль, что я не расправился с вами еще тогда… Жаль, что я сел не на своего коня. Вы бы не настигли меня. Но ничего, скоро вам придет конец, — глаза его остекленели.

Бибигуль и Жарлыбай переглянулись. Они поняли, что бы ожидало их, если бы Ермеков не предупредил все фермы о возможном нападении бандитов.

Караман, бесстрастно глядя на остывающее тело бандита, проговорил:

— Байский выкормыш нашел могилу там, где хотел опять быть хозяином. Найдут себе могилу и все его сообщники.

Светало. Чабаны подняли труп Ержигита, бросили в ров и засыпали землей.

— Кайнага, зачем вы укрыли тело Ержигита землей? Не лучше ли было оставить его на растерзание хищникам? — спросила Бибигуль.

— Нет, — ответил ей Караман, — издревле по нашему обычаю положено укрыть тело побежденного.

Тело Суранши повезли в его аул и похоронили с почестями.

II

Да, это был тот самый Ержигит, который за большой калым хотел купить Бибигуль. Казалось, давно минуло то время… Баи, невыносимый труд, унижения…

После конфискации скота Молдабаю удалось доказать, что организатором злодейского убийства Казамбая и Тышканбая был Алдажар, а Барлыбай, Сайлыбай, Еркебай и другие баи были лишь исполнителями его воли.

Гуманный приговор сохранил Алдажару жизнь. В местах заключения он, как человек пожилой, к тяжелому труду не привлекался, выполняя лишь посильную работу.

Прошло более десяти лет. Он одряхлел, врачи определили, что главный недуг Алдажара — старость, и совсем освободили его от работы.

Алдажар медленно бродил по зоне, опираясь на посох, подолгу сиживал на лавочке возле барака, К нему часто подсаживались заключенные, которым он рассказывал о своей байской жизни, приукрашивая свою речь казахскими сказаниями и притчами.

Его почтенный возраст, умение вести неторопливые, увлекательные беседы постепенно создали ему среди заключенных авторитет и некоторую популярность. Заключенные знали, за что отбывает столь долгий срок седобородый аксакал, но многое в его натуре оставалось загадкой. Им казалось странным сближение правоверного бая с прибывшим в колонию два года назад Альфредом Кожуховским.

Альфред был осужден на четыре года за квартирную кражу. С первых же дней он строго соблюдал требования лагерного режима, и вскоре администрация назначила его бригадиром овощеводческой бригады.

Кожуховский заводил близкие знакомства лишь с осужденными по политическим мотивам, что с удивлением было подмечено воровской средой. Сошелся он и с аксакалом Алдажаром. Алдажар доверял Альфреду. Когда тот стал бригадиром овощеводческой бригады, Алдажар обратился к нему: «Нельзя ли перевести в его бригаду Сайлыбая, Еркебая и Ерсаина». Через администрацию Альфред добился этого. Алдажар совсем оттаял, радуясь, что рядом близкие ему люди, и чувствовал себя обязанным.

Как-то, выбрав удобный момент, Альфред рассказал Алдажару, что он сын раскулаченного и только обстоятельства сделали его вором.

Наступил сорок первый год. Фашисты стояли у стен Москвы. Кожуховский уже мысленно видел скорый конец войны, поражение Советского Союза и создание самостийной Украины. На очередной встрече он обратился к Алдажару:

— Аксакал, наступил момент для решительных действий.

Алдажар медленно поднял голову, вытащил из кармана платочек и, искажая русские слова, ответил:

— Сынок, я тоже вижу, что сейчас время играет на нас. Но я совсем больной. Мне недолго осталось жить…

— Аксакал, мы с вами сошлись во взглядах. Жить надо, чтобы осуществить наши планы, — Кожуховский подбадривающе похлопал Алдажара по плечу: — Вам надо найти преданных людей, способных продолжить ваше дело. Вон Сайлыбай, Еркебай, Ерсаин — добрые мужики. Ими только надо уметь руководить.

— Не знаю, сынок. Они сидят здесь под охраной. Что они могут сделать?

— Благословите Сайлыбая, Еркебая и Ерсаина на продолжение вашего дела. Все остальное я…

Кожуховский замолк, изучающе ощупывая взглядом лицо Алдажара, потом тихо и осторожно сказал:

— Я постараюсь помочь им выбраться на волю. Может быть, сам уйду следом. Напишите письмо своим сыновьям. Им передадут.

Алдажар выпрямился и, казалось, снова обрел прежнюю силу.

— Хорошо, сынок. Так, и сделаем.

В последние дни Алдажар чувствовал себя совсем плохо. Он пригласил к себе Сайлыбая, Еркебая, Ерсаина и Кожуховского.

— Сынки, — обратился он к ним, голос его был слаб и часто прерывался, — дела мои плохи, я должен лечь в больницу. Советская власть принесла нам много горя. Боритесь с ней и помните: вы не одиноки. Немцы под Москвой, дойдут скоро и до Казахстана. И не только они. Рядом с вами сидит знающий и почтенный человек Альфред Львович. Его люди вам помогут. Много говорить у меня нет сил. Заклинаю вас: слушайтесь во всем Альфреда. Действуйте, как скажет он.

Движением руки он подозвал одного из джигитов:

— С твоим отцом, Еркебай, я дружил всю жизнь. Понимали мы друг друга с полуслова. Вот тебе письмо, доставь его моим сыновьям Каражану и Жаилхану. Ты знаешь, они живут в Оренбургской области. Здесь написано все, что они должны делать. Будь с ними вместе.

Последние слова Алдажар произнес с трудом. Санитары доставили старика в больницу, и через день он умер.

В животноводческих хозяйствах колонии, искупая свою вину перед Родиной добросовестным трудом, работали расконвоированные люди. Здесь же протекала жизнь Сайлыбая, Еркебая и Ерсаина.

Приближалась осень. Поспевали овощи. С центрального приемного пункта колонии отправляли овощи в областной центр. Одна за другой вставали автомашины на погрузочную площадку. Овощи грузила группа заключенных. Затем машина медленно подъезжала к воротам зоны и после проверки выезжала.

Оперативный работник сидел в своем кабинете, изучая материалы на Алдажара и Кожуховского. Его интересовало, на чем была основана их дружба. Настораживала еще одна деталь: после смерти Алдажара Кожуховский, проявляя заботу о похоронах старика, несколько раз был у начальника колонии.

В дверь постучали, и в кабинет вошел запыхавшийся заключенный. Прерывающимся от волнения голосом он сообщил, что с площадки, где идет погрузка овощей, совершаются побеги. Двое уже уехали на машинах, сейчас должен бежать третий.

— Как уехали на машинах?! Они же проверяются часовыми у ворот?! — вскочил оперативник. — Быстро возвращайтесь в бригаду! Я приду на вахту.

Оперативник бросился к телефону и приказал начать преследование. Переодевшись в штатское, чтобы не привлекать внимания заключенных, он пришел на вахту и сел у окна, через которое хорошо просматривалась зона.

Груженная овощами автомашина тихо подошла к воротам и остановилась по знаку караульного. Дежурный проверил у шофера документы на груз, небрежно осмотрел кузов, кабину шофера и дал команду: «Выезжай».

Оперативник, выйдя из комнаты, приказал остановиться.

— Проверьте еще раз! Особенно под машиной!

Надзиратель, нагнувшись, посмотрел под кузов и увидел там человека, обхватившего кожух кардана ногами и руками.

Беглец, поняв, что его обнаружили, опустил ноги, руки и упал на землю. Грузовик чуть подали вперед — и упавший остался лежать на дороге позади машины. Так совершались побеги. Пойманный оказался Ерсаином. Сайлыбай и Еркебай успели уйти.

III

Сыновья Алдажара — Каражан и Жаилхан — поселились в одном из колхозов Оренбургской области. Шли годы. Они работали, у каждого была своя семья. Односельчане не напоминали им о прошлом. Жаилхан, замкнутый по характеру, стал совсем тихим. Его вполне устраивали спокойная жизнь, жена, дети, работа. Иногда мелькали воспоминания о прошлом, но с годами все делалось бледнее, и все реже и реже приходили, на память отец, детство, юность. Безвольный, он так и плыл по течению своей жизни, не зная, где выплывет.

Но не забыл прошлого Каражан.

Незадолго до войны братья побывали на родной земле. Их встретили сдержанно, вспомнили прошлое, похвалились успехами. Поездка в родные края только обострила у Каражана незатухающее чувство ненависти и жажду мести. Каражан потерял покой. Ночами в тревожных снах навещал его отец, и Каражан просыпался в смятении и страхе.

Осенью сорок первого года Каражан стал налаживать связи со своими единомышленниками. На несколько дней исчезал из дома, скрывая причины отлучек даже от брата. И только когда враг уже был под Москвой, Каражан заговорил с Жаилханом. Начал он разговор издалека. Вспомнил прошлое, погоревал об отце, о стареющих в одиночестве матерях. Потом неожиданно перешел к делу:

— Брат, не слишком ли долго торжествует чернь на земле нашего рода? Не пора ли нам взяться за оружие?

— Как понимать тебя? — недоуменно спросил Жаилхан.

Каражан, с ненавистью глядя на брата, заговорил:

— Как понимать? Ты забыл, кем мы были раньше? Для того ли мы родились, чтобы прожить жизнь, как голодные собаки? Нет, я сын бая, потомок ханов, я хочу жить так, как подобает знатному человеку!

— Для этого мало одного твоего желания!

— Знаю. Долго выжидал я, но сейчас пришло время действовать. Надо уходить в Каракумы. Там мы соберем людей и выступим против Советов.

— Где мы найдем таких людей? Ты же сам был на родине, видел: все довольны властью, живут хорошо…

— Ты думаешь, мы одни страдали от этой чумы? — усмехнулся Каражан. — Люди найдутся. Начало уже положено: Керейбай и Рустем уже в Каракумах, они ждут нас. Сейчас там собирают всех, кто обижен Советами.

Жаилхана терзали сомнения:

— У Советов — армия, оружие. А мы безоружны… Нас немного…

— Не беспокойся, оружие будет. Важно начать. Настанет весна, и немцы пойдут дальше. Когда все поймут, что Советам конец, многие сами придут к нам. А немцы нам помогут. У нас один общий враг.

Шли дни. Сыновья Алдажара в поисках оружия выезжали в Кзыл-Орду, Ташкент, Чимкент. Через подставных людей скупали охотничьи ружья и переправляли в Каракумы, где уже собралась почти вся основная группа. На это уходили деньги, тайно припрятанные матерями от конфискации.

Каражан был весел, возбужден.

— Как видишь, — говорил он брату, — дела идут неплохо. Сегодня вечером к нам должен приехать Еркебай.

В полночь приехал Еркебай и рассказал братьям о том, сколько людей уже собралось в Каракумах, что все с нетерпением ждут сыновей Алдажара. Каражан, огорченный смертью отца, поникший, грустный, при этих словах Еркебая оживился. Он нетерпеливо заговорил о том, что готов ехать хоть сейчас.

— Никогда не забуду торжества и ликования босяков, когда конфисковали скот. Не забуду слов вашего отца, не забуду колонии, в которой мучился, пока не удалось бежать. Я поклялся отомстить.

До поздней ночи просидели они, обговаривая мельчайшие подробности будущих действий. Готовились к отъезду несколько дней. Глубокой ночью Каражан и Жаилхан со своими семьями навсегда покинули поселок и двинулись в далекий и долгий путь.

Бандиты расположились в одной из безымянных впадин у сопок, с вершин которых хорошо просматривались все дороги и тропинки, лежащие вокруг. В банде насчитывалось уже около пятидесяти вооруженных винтовками, пистолетами, карабинами, охотничьими ружьями людей. Разные дороги привели их сюда. Основным костяком ее были сыновья баев. Это были люди, ненавидящие советский строй, мечтающие о возвращении былой власти и богатств. Они были готовы на союз с гитлеровцами, на любые действия, способны были на предательство и преступление.

Были здесь дезертиры и те, кто уклонялся от службы в армии. Они бежали от невзгод войны, надеясь переждать здесь трудное время. Нашли здесь пристанище и воры, убийцы, преступники, которым удалось бежать из колонии. Их объединяло одно: все они были вне закона. Пути назад не было. Поэтому ради своего спасения они могли пойти на измену Родине, обман, грабеж… Одно преступление влекло за собой другое…

Кишкене и Боташ, освобожденные из заключения в начале войны, ушли в Каракумы раньше других. Изо дня в день рыскали по аулам, привлекая новых людей, предвещая скорую гибель Советам.

Вскоре в их логове появились Еркебай и Сайлыбай, бежавшие из колонии. Сыновей Алдажара они называли посланцами пророка Магомета, призванными самим аллахом осуществить освобождение правоверных мусульман от власти неверных.

Однако «посланцев аллаха» бандиты встретили без особого энтузиазма. Вечером, в день приезда, Каражан собрал своих будущих воинов. Весь длинный путь до Каракумов он обдумывал речь, которая должна была разжечь в людях боевой дух, укрепить веру.

Правда, вид этого разношерстного сборища и довольно холодный прием несколько остудили его пыл. Но он понадеялся на свое красноречие:

— Братья! Много мук и страданий принесли нам Советы. Нет для нас более страшных врагов, чем они. На нас возложена великая задача — освобождение казахского народа от красной нечисти. Мы братья по оружию. Нельзя надеяться на легкую победу. Впереди нас ждут испытания. Сейчас вы ничего не имеете, но придет день, когда у вас будет все, что вы захотите! Как в доброе старое время, у вас будут табуны лошадей, отары овец! Слава и богатство ждут вас!

Собравшиеся перешептывались, переглядывались, но криков одобрения Каражан не услышал.

А он, распаляясь собственными словами, продолжал:

— Немцы сейчас под Москвой. Советская власть истекает кровью. Дни ее сочтены. Еще один рывок, и немцы будут здесь. Они помогут нам покончить с Советами. Немцам не нужны наши степи. Хозяевами здесь будем мы. Мы организуем казахское ханство и будем жить так, как жили из века в век наши предки — вольной степной жизнью.

Голос Каражана дрогнул от волнения. Он искренне верил в осуществление своих бредовых планов, почти видел себя ханом казахов:

— Сейчас все зависит от нас, — голос его окреп, — мы должны привлекать людей, которые сочувствуют нам. Придет время — и мы выступим. У нас всех — одна цель. Того, кто вздумает предать нас, ждет смерть.

Сидящие переглянулись. Каражан, словно не замечая этого, закончил:

— Зимовать будем здесь. Заготовим продукты, пополним запасы оружия и боеприпасов. За это время нас станет значительно больше. Да поможет нам аллах!

После речи брата Жаилхан прочел аят из Корана.

Речь Каражана произвела впечатление, но цели его, так явно высказанные, противоречили интересам большинства.

Многие, дезертировав, надеялись здесь, в песках, переждать войну, а потом вернуться в свои аулы. Но оказалось, что и в родной степи, далекой от разрывов бомб и гранат, их жизнь под угрозой. Надо ли было бежать с фронта, столько пройти пешком, скрываться в подвалах, сараях, на кладбищах. И все это ради того, чтобы опять воевать в степи?!

Один из дезертиров Жалтакбай обратился к соседу:

— Ойбай, зачем мне ханство? Я хочу жить тихо, спокойно, со своей женой и детьми. Умирать я совсем не хочу!

Не найдя поддержки у соседа, Жалтакбай в горестном недоумении что-то забормотал, взывая к аллаху, прося у него защиты и спасения.

А рядом шел оживленный разговор:

— Смелый человек этот Каражан! Шутка ли, обыкновенный степной казах, сын бая, вдруг станет ханом! А нам-то какая польза от этого? Знаю я их обещания, пока мы им нужны, они щедры на посулы, а потом…

— Эх, голова, голова! Я смотрю, ты начинаешь думать. Нам-то все равно, какая будет власть. Мы вольные джигиты: у нас свои законы. А если Каражан станет ханом, то он будет первым нашим врагом. Сейчас нас к нему привела судьба. Настанет время, и мы пойдем своим путем.

Говорили друг с другом шепотом, никто не решился высказать свои сомнения откровенно. Каражан и его приближенные, внимательно наблюдавшие за реакцией толпы, убедилась, что не достигли желаемой цели. Каражан подал знак Сайлыбаю, тот обратился к сидящим:

— Друзья мои, время позднее, пора отдыхать. Пусть вас не тревожат сомнения. Аллах всемогущий с нами!

IV

Подходило к концу лето 1943 года. Гитлеровские войска отступали по всему фронту. Рухнула надежда Каражана на скорую победу немцев и возрождение казахского ханства в степи. Но он продолжал энергично действовать. Его люди были рассредоточены небольшими шайками в безлюдных местах Каракумов. Тактика преступников пока оправдывала себя. Они совершали налеты на фермы, угоняли скот, убивали людей. Используя безлюдную, бездорожную, пересеченную многочисленными барханами обширную территорию Каракумов, бандитские шайки сравнительно легко ускользали от преследования небольших оперативных групп и исчезали в песках.

Было ясно, что ликвидировать банду можно, только хорошо продумав операцию. Молдабая вызвали в НКВД Казахской ССР. Он был назначен ответственным руководителем операции.

Вернувшись в Кзыл-Орду, Ермеков часами просиживал над картой Каракумов, анализируя поступившие оперативные сведения и отмечая районы действия Каражана и населенные пункты, в которых он появлялся.

Каракумы Приаральские тянутся от подножий гор Каратау до оренбургских степей, и на всей этой огромной территории бандиты оставили свои следы. Ответы на запросы в Оренбургскую область подтвердили предположения Ермекова: Каражан и Жаилхан исчезли в то время, когда начала действовать банда. Один за другим всплывали в его памяти старые знакомые — Сайлыбай, Ержигит, Кишкене, Боташ и их окружение. Теперь картина прояснилась. Вскоре из Каракумов вернулись оперативные работники, которые привезли точные данные со всех участков.

В это же время поступило сообщение о нападении банды на ферму в Кзыл-Ординской области. Небольшая группа оперативников шла по следам шайки, настигла ее, завязалась перестрелка. Бандиты бросили награбленное.

Один из них был ранен, остальным удалось уйти от преследования.

Раненого доставили к Ермекову. Он был бледен, его трясло, словно в лихорадке. Врач, осмотрев бандита, рассмеялся:

— Это у него не от ран, а от страха. Рана-то пустяковая…

Это был Жалтакбай. Когда ему сделали перевязку и привели к Молдабаю, он рухнул перед ним на колени, начал колотить себя кулаками в грудь:

— Не виноват я! Не виноват! Обманули меня! Только не убивай, начальник! Я жить хочу! Я все расскажу…

Ермеков перебил его:

— Прекратить истерику! Встать! Никто вас не собирается убивать!

Жалтакбай поднялся на ноги.

Молдабай предложил ему сесть:

— Успокоились? А теперь рассказывайте все, что вы знаете.

Жалтакбай, путаясь, заикаясь, оправдываясь, рассказал все о численности и расположении банды, о ее планах и действиях. Молдабай сопоставил показания Жалтакбая со своими материалами — сведения совпадали.

Вскоре в Кзыл-Орду приехал заместитель наркома внутренних дел Казахской ССР Амиржан Семенович Мусин.

Молдабай кратко, по-военному, доложил о положении дел:

— Сейчас в банде, по нашим сведениям, нет согласия и постоянно происходят раздоры. Многие люди попали туда случайно. Помимо Каражана, очень большое влияние имеют братья Керейбай и Рустем. Но между ними тоже нет согласия. Рустем, как видно, еще не определил точно своих позиций, он колеблется. — Молдабай на минуту задумался и продолжил: — Там собрались люди разных казахских родов. Значительное место среди них занимают представители кипчакского рода, которые часто выражают недовольство. Проводя работу с ними, мы могли бы отколоть их от банды. Соплеменники и близкие Каражана живут в Теренозекском районе. Родные и близкие Керейбая и Рустема живут в Кармакчинском районе, а у кипчаков все родственники в Чиилийском районе. Они поддерживают с ними связи. Сестра Керейбая Дарига — образованная женщина и трезво смотрит на события. Действий своих братьев не одобряет. Думаю, что и она в какой-то степени нам поможет. В Чиилийском районе живет аксакал из кипчакского рода по имени Жорабек. До революции он окончил Ташкентскую гимназию, пользуется большим авторитетом и влиянием среди соплеменников. Он тоже сможет помочь нам в этом деле.

Мусин внимательно слушал Молдабая, время от времени делая пометки в блокноте, потом, одобрительно глядя на него, сказал:

— Вы хорошо изучили обстановку, разобрались в ней. Но еще раз повторяю: пока мы здесь собираем данные, преступники не спят. Они терроризируют население, ставя перед собой политические цели. Разумеется, они не достигнут желаемого, но сам факт заставляет нас действовать безотлагательно. Вы так и не ответили на главный вопрос, когда и как вы думаете начать операцию.

Ермеков провел большую работу, но пока четкого плана ликвидации банды дать не мог. Все должна была решить встреча с людьми, о которых он говорил заместителю наркома.

Поразмыслив, Молдабай сказал:

— Проведение операции действительно затянулось, но все-таки прошу дать нам еще некоторое время для подготовки.

— Сколько вам надо времени? — спросил Мусин.

— Не менее десяти дней. Мы встретимся с Даригой и аксакалом Жорабеком, выясним, смогут ли они быть нам полезны.

— Ну, что ж, вы меня убедили. Даю вам еще десять дней на подготовку операции, но не более. Да! Мне бы хотелось увидеться с аксакалом Жорабеком.

— Как лучше организовать его прием? — Мусин испытывающе посмотрел на Молдабая.

— С ним лучше поговорить не в служебной обстановке. Аксакал ранее бывал в моей квартире, как вы думаете, может быть, встречу с ним я организую у себя дома?

— Если старик с желанием приехал к нам, надо принять его по-домашнему. Имейте в виду, что главная цель нашей встречи — выяснить, будет ли он честно выполнять наши поручения. Надо дать ему разговориться. О наших делах мы будем говорить лишь в том случае, если у нас о нем сложится положительное мнение. Личное общение всегда дает более верное представление о человеке.

Молдабай увел старика к себе домой, а вечером подъехал Мусин, почтительно поздоровался с Жорабеком, присел на расстеленное корпеше:

— Прошу извинения, аксакал, заставил вас долго ждать…

— Ничего, балам. Зато я успел хорошо отдохнуть с дороги.

Жена Молдабая встречала гостей приветливо, радуясь, что хоть один вечер муж будет дома, отдохнет после стольких бессонных ночей. С тех пор, как в песках объявилась банда, тревога не покидала ее.

Жорабек за столом был очень сдержан и осторожен.

— Аксакал, — обратился Мусин к нему, — мне очень много хорошего рассказывал о вас Молдабай. Поэтому мы с вами сидим за одним дастарханом. Люди обычно познают друг друга, сближаются или отдаляются в общении, в разговорах. Нам было бы приятно послушать вас. А то мы за дастарханом больше молчим, чем говорим.

Аксакал пристально посмотрел на Мусина и ответил:

— Балам, в народе говорят: «Неосторожность в разговоре подобна скоропостижной смерти». Я понимаю, что сижу за дастарханом с заместителем наркома. Не знаю только, для чего оказались мы здесь.

Мусин улыбнулся:

— Аксакал, здесь нет должностных лиц, а есть гости нашей уважаемой Зинаиды Галеевны. За казахским дастарханом старшинство признается по возрасту, а не по должности. Вы меня назвали «балам». Давайте договоримся: здесь вы аксакал, а я для вас бала. Значит, старшинство за вами.

— Человек по природе рождается человеком, — ответил старик, — а не должностным лицом. Я рад видеть вашу простоту. Спасибо вам за это. Казахи, когда встречаются с незнакомым человеком, обычно спрашивают, как его зовут, чей он сын, из какого аула, из какого рода, и в конце концов устанавливают какие-то родственные связи. Отсюда пошла поговорка: «Казахи, расспрашивая друг друга о родоплеменных отношениях, становятся родственниками». Я вижу, что вы не казах, но хорошо знаете наш народ.

Мусин засмеялся и ответил:

— Я по национальности татарин, а воспитывался у казаха Жумадила. Мой брат в знак признательности к приемному отцу принял его имя как фамилию. История моей жизни длинная и нелегкая. Стоит ли об этом говорить? Видимо, немногих людей нашего поколения баловала судьба…

— Ну вот, видите, мы уже оказались родственниками. По мусульманскому шежре татары родились от старшей, а казахи — от младшей жены нашего единого предка. Поэтому казахи татарам приходятся младшими братьями. И во время торжеств и праздников, как старшим, независимо от возраста, подают голову барана, — шутливо сказал Жорабек, отвлекая Мусина от неприятных воспоминаний.

— О, аксакал, я рад, что вы нашли потерянного брата. Но должен вам сказать, что в этом доме обрели и сестру. Зинаида Галеевна тоже татарка, — вставил Молдабай.

Все засмеялись.

Аксакал, прищурив глаза, с отеческой улыбкой обвел всех взглядом:

— Вот и хорошо, что следы усталости и забот покинули ваши лица. Смех — самый искусный врач, он исцеляет от всех недугов, позволяет забыть на время о горестях и печалях.

Так, обмениваясь словами обычного застольного ритуала, все больше сближаясь, перейдя на дружеский тон, сидели они довольно долго.

Но Мусин видел, что старик ждет серьезного разговора, и обратился к Молдабаю:

— Молдеке, ты больше молчишь, чем говоришь. Молча любой может показаться умным. Ум виден, когда человек говорит. Ты нас пригласил в гости. Скажи, чем мы обязаны такой чести?

Молдабай, немного подумав, заговорил:

— Вы много говорили о традициях и обычаях. У казахов есть поговорка: «Умный мальчик меньше говорит, больше слушает и делает для себя выводы». Я не мальчик, но моложе вас обоих. Поэтому считал, что мне бы следовало больше слушать вас, чем говорить.

Мусин понял, что Молдабай предлагает ему самому поговорить с аксакалом на интересующую их тему, и обратился к старику:

— Вы, ата, наверное, слышали, что в Каракумской пустыне действует банда. Мы принимаем меры по ее ликвидации. Но там есть люди, которые попали туда по заблуждению. Их надо спасать. Мы бы хотели, чтобы они поняли свое положение и вернулись домой, чтобы жить так, как живут все честные люди. Зачем им разделять участь бандитов?

Лицо аксакала посуровело, горькие морщины пролегли через лоб.

— Ну, что ж, надо попробовать вернуть заблудших овец в стадо. Я слишком стар, вряд ли сумею поехать к ним для переговоров. А что, если мы пошлем к ним людей с письмом? Не знаю, как другие, но мои соплеменники, видимо, послушают меня и вернутся. Не сомневаюсь, что их уход заставит задуматься и других.

— Амиржан Семенович, как вы относитесь к этому? — спросил Молдабай.

— Я согласен с аксакалом. Он знает своих соплеменников лучше, чем мы. Ему и решать!

— Тогда будем считать, что мы договорились.

Они долго сидели, обдумывая содержание письма, перебрали несколько вариантов. Наконец письмо было готово.

Амиржан Семенович обратился к Жорабеку:

— А что это за люди, с которыми вы хотите передать письмо? Можно ли на них положиться?

— Они не подведут! — убежденно ответил аксакал.

— Понимаете, аксакал, — осторожно, чтобы не обидеть его недоверием, сказал Молдабай, — это очень рискованное мероприятие. От бандитов можно ожидать всего. Ваши люди при малейшей оплошности могут стать жертвами. Давайте встретимся с ними и поговорим. Мы их проинструктируем.

— Это правильно. Кроме того, они будут чувствовать, какая большая ответственность лежит на них, — согласился Жорабек.

Прощаясь, аксакал сказал:

— В народе говорят: «Представитель власти испытывается справедливостью, джигит испытывается на поле сражения, аксакал — мудростью мысли, простой человек — порядочностью и благородством». Мы достаточно испытали друг друга. По сравнению со мной вы еще очень молоды, и должен по-отечески сказать: я очень доволен — вы отвечаете всем пяти требованиям!

Встречу с людьми Жорабека было решено устроить у него в доме. Ранним утром Молдабай вместе с аксакалом вновь отправились в путь.

V

Молдабай встретился с Тажимуратом и Саламатом — людьми, рекомендованными Жорабеком. Это были фронтовики — люди серьезные, честные. Они поняли всю важность задания, проявили готовность его выполнить и на другой же день отправились в путь.

Теперь Молдабай с волнением думал о встрече с Даригой.

По данным, которыми он располагал, все было за эту встречу. Но как отнесется к их предложениям родная сестра двух активных участников банды? Надо ли идти на риск, вступая с ней в контакт? Если она предупредит братьев, может провалиться задуманная операция. Молдабай нервничал, сознавая ответственность. Интуиция оперативника подсказывала ему, что все-таки этот шаг необходим.

Зайдя к заместителю наркома, Ермеков коротко доложил:

— Задание выполнил. Инструктаж с людьми, рекомендованными аксакалом, провел. Они уже уехал в Каракумы. После этого был в Кармакчинском районе, готовлю встречу с Даригой.

Мусин прервал доклад Ермекова:

— Все эти дни я размышлял об этом. Стоит ли нам рисковать, вступая в контакт с сестрой чуть ли не главарей банды? Вы понимаете, как бы там ни было, а родные братья ей дороже нас с вами. Я проанализировал все материалы дела и пришел к выводу, что будет лучше, если мы обойдемся без ее помощи. В наших делах допускается оперативный риск, но на сей раз это слишком дорого может нам обойтись.

Ермеков был готов к возражениям:

— Амиржан Семенович, безусловно, мы идем на риск. И все же данные убеждают, что идти на это не только можно, но и нужно.

Молдабай немного помолчал, потом продолжал неторопливо, взвешивая каждое слово:

— Она живет в одном из колхозов Кармакчинского района, работает бухгалтером. Трудится честно, с душой, активистка. Конечно, есть люди, живущие двойной жизнью. Поэтому мне пришлось устроить ей тройную проверку.

— Ну и как? — с любопытством посмотрел на Ермекова Мусин.

— Я поручил доверенным нам людям познакомиться с ней. Они встречались с ней, беседовали. Один из них — интересный молодой человек. Работает и живет в том же колхозе, что и она. Даригу он знает с детства, и довольно давно молодые люди неравнодушны друг к другу. На последнем свидании он, наконец, сделал ей предложение. Между ними произошел приблизительно такой диалог:

— Ты серьезно делаешь мне предложение? — спросила Дарига.

— Я думал об этом не один день.

— Женитьба или замужество не покупка вещи. Если вещи перестали нравиться, их можно выбросить, заменить или продать. В случае неудачи и разочарований два человека становятся несчастными. Разве мало семей, где муж и жена терпят друг друга только ради детей, хозяйства. Или расходятся, делая несчастными не только себя, но и детей. Не хочу я, чтобы у нас было так!

Молодой человек улыбнулся и ответил:

— У нас так не может случиться. Нами ведь движет не расчет, не корысть. А то, о чем ты говоришь, происходит с теми, кто женится по какому-то расчету, или находятся в плену мимолетных легкомысленных и минутных увлечений.

— А уверен ли ты, что твое чувство настоящее?

— Не пытай меня, Дарига! По-моему, люди друг друга любят такими, какие они есть, со всеми достоинствами и недостатками. Не напрасно говорят в народе: «Красива не красавица, а та, которая нравится».

Дарига задумалась, потом продолжила:

— Мы дружим давно. И верю, что наша дружба была искренней. Но все-таки ты, хоть и без упреков, часто интересовался моими братьями. Я сама им не рада. Встречаясь с людьми, постоянно жду неприятного разговора, — на глаза Дариги навернулись слезы. — Ты знаешь, как я отношусь к тебе, но боюсь: время изменит все. Пройдет чувство, и ты станешь упрекать меня за братьев.

Девушка вытерла глаза и сказала уже с вызовом:

— Так стоит ли говорить нам о женитьбе? Если что-то мешает любви, лучше сразу отказаться от нее.

— Зачем так говоришь, Дарига? Я ценю твой ум. Без тебя я не мыслю своей жизни, и думаю, что она у нас будет счастливая. В твоей честности я не сомневаюсь. Думаю, что тебе надо встретиться и поговорить с братьями…

Молдабай прервал изложение содержания разговора менаду молодым человеком и Даригой, обратился к Амиржану Семеновичу:

— Да и другие данные подтверждают, что Дарига готова поговорить с братьями.

— Какие же? — быстро спросил Амиржан Семенович.

— В Кзыл-Орде живет ее подруга Зулхия. Дарига недавно была у нее и высказала о своем намерении поговорить с братьями. Зулхия — честный советский человек. Она в любое время может вызвать Даригу к себе. Там мы можем встретиться с ней.

Амиржан Семенович ответил не сразу. Некоторое время он, поглаживая лоб, сидел в задумчивости. Затем поднял голову, посмотрел прямо в глаза Молдабая:

— Вы настойчивый человек. Считайте, что вы меня переубедили. Как вы хотите организовать встречу с Даригой?

— Мы встретимся с ней у Зулхии под каким-либо предлогом. Во время беседы и решим, как быть.

— Хорошо. Я согласен, — сказал Мусин.

Через несколько дней Дарига по приглашению Зулхии приехала к ней в гости я удивилась, что стол накрыт на четверых. Зулхия рассмеялась:

— Дарига! Я тебя вызвала выслушать мнение об одном молодом человеке. Посоветуй, стоит ли мне выходить за него замуж. Он придет со своим другом.

— Я аульная девушка, а ты городская женщина, Зулхия, — уклончиво ответила Дарига. — Мы живем в разных условиях. Вряд ли сойдутся наши вкусы.

В глазах Зулхии продолжала играть смешинка:

— Ты, конечно, шутишь. Давно известно, что достоинство человека в его уме и нравственности. Разве мало людей в городах и аулах, внешний вид которых обманчив. Кстати, его друг симпатичный и приятный парень. Можешь с ним познакомиться.

— Зулхия, если женщина полюбила, она не станет искать лучшего. Цену любви определяет взаимная преданность. Я своего Барлыбая люблю со всеми его недостатками и достоинствами.

К восьми часам Амиржан Семенович и Молдабай, одетые в штатское, постучали в дверь. Зулхия встретила их веселой улыбкой, делая вид, что они с Амиржаном Семеновичем давние друзья, и его приход является вполне естественным.

Тем же отвечал ей и Мусин.

Зулхия познакомила их с Даригой, которая, сдержанно улыбнувшись, подала загорелую, сильную руку.

— Очень рада познакомиться, — коротко проговорила опа.

— Но, может быть, мы будем не только знакомыми, но и друзьями, — предложил, улыбаясь, Молдабай.

— Вы слишком торопитесь, — укоризненно поглядела на него девушка.

Зулхия предложила всем сесть за стол.

Редко в те тяжелые, грозные годы вот так, просто, собирались люди за общим столом. Дариге понравился «жених» Зулхии, да и Молдабай простым, задушевным разговором сумел преодолеть барьер замкнутости девушки. Беседуя и шутя, сидели долго. Никто не чувствовал стесненности, Амиржан Семенович и Ермеков за шутками и разговорами пристально наблюдали за каждым движением и словом Дариги, изучая ее.

Дарига повеселела, была остроумна, но в больших глазах ее затаилась печаль. Что-то подкупало в этой простой и открытой девушке. Амиржан Семенович подал условный знак, и Зулхия откровенно заговорила с Даригой:

— Мы с тобой подруги. Наши отношения всегда были искренними. За моим дастарханом ты сидишь с людьми, которые смогут помочь тебе. Расскажи им все, что тебе известно о братьях, и посоветуйся с ними.

Дарига медленно встала, прошла к окну и вдруг тихо заплакала. Молдабай подошел к девушке:

— Я знаю: вы сильный и мужественный человек. Возьмите себя в руки.

— Правильно говорит Молдекен, — добавила Зулхия. — Что ты раскисла? Я тебя никогда такой не знала. В конце концов ты не несешь за них ответственность.

— Разве в ответственности дело? — подняла Дарига заплаканное лицо, — Ведь они родные мне. Как бы ты восприняла весть о гибели брата или сестры?.. Вы работники НКВД?

— Да, — ответил Амиржан Семенович.

— Вот вы говорите, что я не виновата ни в чем, братья — сами по себе, я сама по себе. А вот недавно я была в гостях. Все было нормально до тех пор, пока люди не узнали, что я сестра Керейбая и Рустема. А один из сидящих, оказавшийся работником НКВД, встал и ушел. При этом он заявил, что с бандитами в компании не бывает. Я училась и воспитывалась в советской школе и, может быть, не менее предана советской власти, чем он. Но этот человек нанес мне оскорбление, которое трудно забыть. Моя совесть чиста.

Дарига гордо и независимо посмотрела на всех присутствующих.

Амиржан Семенович улыбнулся, подбадривающе посмотрел на девушку:

— Вот сейчас вы похожи на ту Даригу, которую я видел вначале. Если я правильно понял, вас мучает то, что, видя гибель братьев, вы ничем не можете им помочь. Выслушайте меня внимательно, не торопитесь с ответом. Наша встреча здесь не случайна. Ваши братья являются участниками банды. Мы ищем пути ее ликвидации. Вы поможете нам?

— Я готова оказать вам любую помощь, но я слабая женщина, — растерянно улыбнулась Дарига. — Разве я могу что-нибудь сделать?

— Вы сможете, и многое, если проявите готовность, — мягко, но настойчиво убеждал девушку Молдабай. — Ваши братья, безусловно, должны нести ответственность. Но многое изменит их добровольная сдача. И самое главное — это поможет избежать кровопролития.

— Что я должна сделать? — с готовностью ответила Дарига.

— Связаться с ними, посоветовать, чтобы они явились с повинной.

— Оба брата временами бывают у моей матери… Я и сама собиралась поговорить с ними, но их почти невозможно увидеть. И послушают ли они меня, не знаю.

— Не скрывайте, что мы вызывали вас, что это — наше обращение к их разуму.

— Скажите, как и куда они должны прийти, если согласятся со мной?

— Обычно с повинной приходят к органам власти, но мы можем поговорить с ними в любом месте. Я готов их принять даже в своей квартире, — твердо проговорил Молдабай. — Мою супругу зовут Зинаида Галеевна. Независимо от того, буду я дома или нет, пусть скажут: «Зинаида Галеевна, мы из Кармакчи, приехали по просьбе Молдабая». Это будет паролем. Я живу по улице Ленина, дом номер 63.

VI

Тажимурат и Саламат выехали из поселка глубокой ночью, взяв курс на Мынбулак. По данным Молдабая ближе этой местности банда не могла находиться из-за отсутствия удобного укрытия.

Местность Мынбулак соответствует своему названию. Это бывшее морское дно с множеством невысоких возвышенностей, заросших тальником, откуда берут свое начале маленькие родники. Здесь все усыпано мелкой галькой, которой лошадь утопает почти по колено.

Позади остались безжизненные такыры, песчаные пригорки и впадины. Подъехав под вечер к южной оконечности Мынбулака, джигиты на одной из возвышенностей недалеко от берега озерка остановились на ночлег. Поднялись рано утром, оседлали лошадей, Тажимурат обратился к Саламату:

— Салеке, едем уже несколько дней, но не встретилось нам ни души. Правильны ли расчеты Молдабая? Банда, возможно, где-то здесь, а Мынбулак большой, придется осмотреть его весь. Нам надо быть готовыми ко всему.

— Если надо, умру, — запальчиво ответил Саламат, — но за собой на тот свет отправлю нескольких дикарей, уж это я тебе обещаю…

— Не забывай: нас посылали не воевать, а склонить бандитов к добровольной явке. Задание надо выполнить терпеливо и разумно. Храбрость — хорошее качество, но ей должен сопутствовать разум.

Еще два дня подряд они ездили по мынбулакскому дну, осматривая каждую впадину. На третий день они въехали в местность Донь. Не обнаружив никого, хотели уже повернуть обратно, но в это время неожиданно услыхали окрики: «Остановитесь!», «Стойте!», «Не шевелитесь!» Два вооруженных всадника, выехавших из-за укрытия, взяли их под прицел своих карабинов:

— Откуда вы и кто такие?! Почему здесь?!

Саламат с присущей ему горячностью хотел выхватить пистолет, но вспомнил слова Тажимурата и успокоился. Тажимурат спокойно посмотрел сначала на Саламата, а затем на неизвестных и сказал:

— Джигиты! Уберите оружие! Нас только двое, в руках у нас ничего нет. Мы плохого вам не сделаем. Давайте поговорим, объяснимся.

Один из неизвестных вырвал у них из рук поводья, а другой заехал сзади, под конвоем их повели к той возвышенности, куда они направлялись.

Было понятно, что если это не участники банды, которую они искали, то и не простые чабаны. Казахи гостей так не встречают.

На возвышенности уже стояло несколько вооруженных всадников, и среди них кипчаковец Бокембай. Встреча со знакомым человеком подбодрила их. Когда они спешились и присели на землю, Бокембай спросил их, как они попали в эти края.

Тажимурат ответил ему:

— В жизни бывает всякое. Мы провинились. Нас должны были арестовать, но мы бежали.

— Тажимурат, ты говоришь неправду, — подозрительно ответил Бокембай, — я знаю тебя: ты не умеешь лгать. Если при всех не можешь сказать, давай отойдем.

Тажимурату только этого и надо было. Они отошли.

— Бокембай, я готов рассказать, но только тебе одному. Весь мой сказ написан на этой бумаге. На, прочти. Ты же умеешь читать.

Бокембай взял бумагу, внимательно прочитал текст:

Прочитав письмо, Бокембай нахмурился, некоторое время посидел в раздумье, а затем сказал:

— Тажеке, о том, что привело меня сюда заблуждение, знаю сам. Здесь я так же, как и остальные, не живу, а только существую. Разве это жизнь, когда, словно зверь, боишься всего? Когда мы увидели вас издалека, у нас душа ушла в пятки. Эх! Как хочется хоть один раз окунуться в настоящую человеческую жизнь. Мы уже почти забыли ее. Аксакалу Жорабеку я верю. Всякое дело начинается с малого и доходит до крупного. Мы сначала уклонялись от призыва в армию, а затем свою судьбу связали с этим проклятым Каражаном. Сейчас слишком далеко зашли. Здесь немало людей из кипчакского рода. Они и некоторые другие, из других родов, послушают меня — вернутся обратно. Но не будет ли нам пуля в лоб? Тогда какая разница — погибать здесь или там? Дело лишь во времени!

— Я не представитель власти, а лишь посыльный. Такие вопросы не решаю. Лишь скажу, что с нами разговаривал ответственный работник НКВД Молдабай Ермеков. Он заверил, что для вас — это самый лучший путь. При советской власти мы живем давно. Я не помню, чтобы она обманывала нас. Молдабай — представитель власти. Значит, он не лжет. Такого же мнения придерживается и аксакал Жорабек, — ответил Тажимурат.

Саламат подтвердил слова Тажимурата.

Бокембай помолчал, призадумавшись, затем проговорил:

— О, жизнь! Как ты безжалостно и неумолимо гонишь людей то в одну, то в другую крайность, указывая путь праведным, заводя в свои лабиринты неправедных! Мы заблудились, ища путь к жизни в кустах и каракумских барханах. Теперь нашлись люди, которые указывают нам правильный путь к жизни. Есть ведь пословица: «Лучше с порядочным потерять, чем с хамом найти». Может быть, мы потеряем головы, но лучше потерять их, слушая праведных.

Затем он обратился к Тажимурату и Саламату:

— Я согласен. Мы пойдем к моим людям. Я знаю, что сказать и как действовать дальше.

Они поднялись и, пройдя через гущу кустов по возвышенности, подошли к сородичам Бокембая. Все поняли, что он хочет сообщить какую-то важную новость. Когда все расселись, Бокембай обратился к ним:

— Друзья! Я правильно определил, что Тажимурат и Саламат вовсе не беглецы. Они искали меня и других знакомых в этих безлюдных просторах не для того, чтобы разделить нашу участь, а для других целей. Они привезли письмо от известного аксакала Жорабека. Вот что он пишет.

Он прочитал текст письма, а затем продолжил:

— Я знаю, что Каражан с предложением аксакала не согласится. Как нам поступить, решать должны мы сами. Подумайте!

Воцарилась тягостная тишина. Для всех это было полной неожиданностью. Каждый был занят своими мыслями. Тажимурат и Саламат настороженно сидели, ожидая, что же произойдет дальше и какова будет их судьба, если эти люди не согласятся с предложением аксакала? Один из сидящих обратился с вопросом:

— Письмо подписано аксакалом? И послушают ли его представители власти?

На это Тажимурат ответил коротко:

— Письмо подписано и представителем власти.

Бокембай обратился к своим людям:

— Давайте поговорим, что будем делать дальше?

Никто не ответил. Все, чувствуя какую-то неуверенность, старались не смотреть друг на друга.

Наконец раздался голос:

— Боке, скажи сам, как нам лучше поступить? Мы полагаемся на твое решение. Верно я говорю или нет? — обратился он ко всем остальным.

— Правильно, правильно!

Бокембай призадумался, а затем сказал:

— Если полагаетесь на мое решение, то скажу, что я верю аксакалу и принимаю его предложение. Надоело скитаться в каракумских песках, быть причиной несчастий и горя многих безвинных людей. Лучше умереть, чем жить без чести и достоинства. Другого выхода у нас нет. В душе моей давно поселились сомнения. Мы хуже диких зверей. Зверь хоть чувствует себя здесь хозяином. А мы всего боимся, даже шевеления трав. Если вы не согласитесь со мной, оставайтесь здесь, а я вернусь домой. Что будет, то будет, согласен на все. Но думаю, что хуже, чем в банде Каражана, там не будет. Теперь слово за вами. Я вас слушаю.

Люди молчали, переглядываясь между собой. Ими овладело смятение. Один из парней вдруг зарыдал, упав лицом в землю:

— Кто же там нас ждет с распростертыми объятиями? Перестреляют нас всех там, как зверят.

Бокембай сердито посмотрел на лежащего:

— Дурак! Что же ты плачешь? Человеку голова дана для дум и размышлений. Слабость человеческая привела нас в лагерь Каражана. Твои слезы сейчас можно объяснить только растерянностью. Встань, дурак! Прекрати проливать слезы! Лучше подумай и скажи, что же будем делать дальше?!

Слова Бокембая отрезвляюще подействовали на всех остальных. Согласие вернуться было дано всеми.

Бокембай, выслушав каждого в отдельности, сказал:

— Друзья! Я не был вашим руководителем. Но случилось так, что среди вас я оказался старшим по возрасту. Если вы согласны вернуться обратно, то это должны сделать все из нашего рода и те, кто хочет к нам присоединиться. Я знаю немало людей, недовольных Каражаном. Они тоже пойдут с нами. Заблуждение или случай свели нас с байским сынком. Пришло время одуматься. Надо связаться со всеми остальными, рассказать им о письме аксакала и о нашем решении. Соберемся у сопок Сатпай и Бухарбай. Там мы и расстанемся с Каражаном. Его приближенным пока ничего не говорите. С Каражаном встречусь я сам и договорюсь, чтобы он тоже прибыл туда со своими людьми. Мы совершили большую жизненную ошибку: не нашли в себе силы вместе с народом бороться с врагами нашей Родины. Теперь мы должны добровольно сдаться и искупить свою вину.

Никто не возражал. И в тот же день все разъехались.

Сам Бокембай поехал с Тажимуратом и Саламатом. Они пересекли Мынбулак и через четыре дня были в стане Каражана.

Каражан, увидев новых людей, насторожился: «Что это за люди?»

Бокембай ему ответил коротко:

— Они из нашего рода. Приехали присоединиться к нам.

Больше разговоров о Тажимурате и Саламате не было. Бокембай сказал Каражану, что надо собраться и поговорить с людьми о планах на будущее. Договорились встретиться в местности Сатпай и Бухарбай. Каражан разослал своих людей известить остальных, а сам вместе с Жаилханом, Бокембаем, Тажимуратом и Саламатом выехал в назначенное для сбора место.

Каражан, разбивая банду на мелкие группы, с собой оставил наиболее близких и преданных людей, с которыми первым прибыл на место сбора между сопками Сатпай и Бухарбай. В течение недели стекались бандиты к становищу. Цель сбора для них была загадкой. Главарь с огорчением отмечал, что многих верных ему людей нет среди собравшихся: добывать пропитание, нападая на фермы, стало не таким уж безопасным делом. Чабаны были начеку и зачастую давали дружный отпор, засады, и пули оперативников проредили его «воинство».

В ожидании последних групп Каражан, стараясь поддержать воинственный дух среди «сардаров», как он называл примкнувших к нему джигитов, устроил состязание на меткость стрельбы. Мишенями послужили высохшие черепа овец и диких коз, белевшие среди камней. Сам он был отличным стрелком, каждый удачный выстрел встречался громом истошных выкриков его одичавших приспешников.

Весь следующий день Каражан провел на ногах: расспрашивал о налетах, проверял оружие и амуницию. Он был в хорошем настроении. Кого подхваливал, кого учил, как надо стрелять.

Но ночью сон не шел к нему.

«Как это случилось, что немцы не смогли одолеть Советы? Они были уже так близко, до нас им было рукой подать?! — думал он. — Очень тесно стало в обширных каракумских просторах. Власти сжимают кольцо. Обложили как зверя в логове. А что сделаешь с этими оборванцами? Словно мыши разбегаются при первом выстреле. Они, как стадо животных, лишь бы набить утробу. Что же делать? Может быть, с ними вместе переброситься в оренбургские степи и там незаметно исчезнуть самому, а их оставить? А куда исчезнуть? Там ведь тоже скрыться некуда. Нет, это не выход. Что бы сделал на моем месте отец? Сейчас надо перебраться в Кызылкумскую пустыню и оттуда перейти в Афганистан».

С этими мыслями он уснул.

Тажимурат и Саламат с тревогой ожидали наступления утра, возлагая на него большие надежды. Пока все складывалось удачно. Удалось им добиться общего сбора банды. Правда, Каражан что-то хмуро и подозрительно поглядывал на них вечером.

С первыми лучами солнца Каражан поднял всех. После обязательного утреннего намаза он обратился к собравшимся:

— Братья мои! Мы сошлись сегодня здесь, чтобы обсудить создавшееся положение и найти достойный выход из него. Не скрою от вас, что наши упования на скорую гибель Советов в России и на создание у нас независимого ханства рухнули. Не все, правда, потеряно, и немцы, возможно, еще выиграют эту войну. Но что делать нам? Обстоятельства изменились. Везде, куда бы мы ни сунулись, натыкаемся на высланные против нас заслоны. Здесь оставаться дальше нельзя. Я решил, для нашего блага временно перекочевать в Кызылкум, а затем перейти границу и обосноваться в Афганистане. Когда будет нужно и возможно, мы вернемся и покараем вероотступников.

По толпе прошел неодобрительный гул. Уход за границу не находил среди людей поддержки.

— Перед вами две сопки. Они — напоминание нам об участи всех, кто предает свой народ, — продолжил Каражан. — Когда армия белого царя во главе с генералом Перовским должна была продвинуться к Ак-Мечети, кафырам нелегко было ориентироваться в нашей бескрайней степи: генерал воевал в такой обстановке впервые, противник появлялся и исчезал внезапно. Тогда-то, решив избежать сопротивления наших племен, через владение которых лежал путь этой армии, царский генерал и подкупил нашего соплеменника по имени Сатпай, взяв его в проводники. Сатпай провел армию к Ак-Мечети и получил за это коржун с серебром. Слух о том, что он стал предателем, быстро облетел Тургайскую степь, Известный барымтач Бухарбай поклялся отомстить Сатпаю за измену: убить его, а серебро раздать бедным. И добрые, и худые вести в степи — как птицы. Они летят от аула к аулу, от кочевья к кочевью. Бухарбай был храбр, но излишне доверчив. Своими замыслами он поделился с кем-то и слух о готовившемся покушении узун-кулак разнес по степи, дошел до сородичей Сатпая. Из Тургая к нему навстречу выехали джигиты, чтобы спасти его. Однако Бухарбай опередил их и успел покарать изменника. Правда, и Бухарбаю не удалось уйти живым. Сородичи Сатпая настигли и убили его. Родственники похоронили убитых рядом, на этих сопках, которые и стали называться их именами.

Каражан окинул толпу взглядом и продолжил:

— Счастье без трудностей никогда и никому не доставалось. Вы хотели без осложнений и доброй службы аллаху сразу попасть в рай? Наш великий пророк Магомет во имя служения всевышнему аллаху и мусульманской вере тоже всю жизнь жил в муках, воевал с неверными. В одном из сражений он потерпел поражение, был ранен и потерял свыше девяноста военачальников. На помощь неожиданно пришел наш предок Анес с армией и уничтожил его противников. Аллах не советуется с нами, но поможет в трудные минуты. Нас называют бандитами, а мы освободители народа от неверных! Помните это! Только несколько дней назад к нам присоединились Тажимурат и Саламат. Если бы им жилось сладко, они бы к нам не пришли. Да будет их поступок примером для всех! Кто со мной, встаньте, перейдите на правую сторону, кто нет — останьтесь на месте.

По толпе вновь пошел неодобрительный гул. Но наиболее верные перешли на правую сторону, а остальные продолжали сидеть на своих местах.

Каражан, почувствовав свое бессилие, обратился к Тажимурату и Саламату:

— Что же вы сидите?

Поднялся Бокембай.

— Если они перейдут, мы убьем их. Большинство сидящих здесь из кипчакского рода. Мы никуда не поедем. Никакой Афганистан нам не нужен. Мы уедем в Арыскумскую степь. Там видно будет, что нам делать дальше, Разговор у меня короткий. Кто со мной, встаньте! Седлайте коней! Мы уедем сейчас же!

Каражан выхватил наган и крикнул:

— Мы вас уничтожим здесь же!

— Эй, Каражан! К оружию не прибегай! Оружие есть и у нас. Ты нам немало морочил голову. У нас дороги разные. Радуйся сам, что ты уходишь от нас живым.

Каражан в злом исступлении пригрозил:

— Езжайте, куда хотите! Придет время — встретимся. Мы вас найдем, где бы вы ни были!

— Это нас не пугает, — коротко ответил Бокембай.

На этом разговор окончился. Бокембай и его сородичи, оседлав лошадей, уехали. Неожиданный уход людей потряс Каражана и его сторонников. В какой-то миг от злобы он даже готов был применить оружие, но не решился.

Кипчаковцы отъехали уже от них далеко, а Каражан все смотрел вслед, не теряя надежды на их возвращение. Но никто не вернулся. Каражан продолжал стоять. Остальные сидели в ожидании его последнего слова и тихо переговаривались. Кто обижался на свою судьбу, кто каялся в своих ошибках, кто обращался к всевышнему за помощью, кто проклинал отколовшихся, обвиняя их в измене.

Каражан испытующе посмотрел на сидящих. Он понимал, что сейчас должен казаться отряду сильным и уверенным. Он сел и обратился к отряду с вопросом:

— Ну, что вы об этом думаете?

Никто не ответил.

— Произошло очень хорошее событие. Мы избавились от нечисти. Они в любое время предали бы нас. Теперь здесь остались истинные друзья…

Жаилхан подумал: «Скорее, те люди избавились от нас», — но промолчал.

Каражан продолжал говорить:

— Нам все-таки надо перебраться в Кызылкум, а там дальше, в Афганистан. Не унывайте, мы добьемся своего!

Все молча согласились с ним. Керейбай предложил до перехода съездить домой и попрощаться с родными и близкими. Тем, у кого дом далеко, немедленно переменить место и ждать возвращения уехавших.

Согласились и с этим. В тот же день часть людей разъехалась по домам в разные районы и области, а Каражан с оставшимися людьми поскакал в местность Кулжумур.

Группа из кипчакского рода и присоединившиеся к ним люди стремительно двигались в сторону Арыскумской степи. За несколько дней они проехали Донь, Мынбулак и вышли в местность Шихан, расположенную у бывшей караванной дороги от Кармакчи на Джезказган.

Тажимурат и Саламат предложили Бокембаю дать им несколько человек, чтобы поехать с ними к аксакалу Жорабеку и известить его об их возвращении. Бокембай выделил им пять человек. С этими людьми они уехали в Чиилийский район, а кипчаковцы поехали в Арыскумы.

Перед отъездом Бокембай напутствовал их:

— Тажимурат, Саламат, вы едете домой. Мы поверили вам, нашему аксакалу Жорабеку и представителям власти. Едем обратно, чтобы хоть в какой-то степени искупить свою вину добровольной явкой. Как говорят в народе: «Не осуждай заблудившегося, если он нашел свое пристанище». Мы едем, освободившись от прежних тяжких пут, с чистым сердцем.

Сказав это, он заплакал. На глазах остальных, стоявших до этого молча и слушавших их, тоже были слезы.

Тажимурат пристально посмотрел на Бокембая и ответил:

— Бокембай, мы уже несколько дней находимся среди вас, достаточно наговорились. Решительным ответом Каражану ты еще раз убедил всех, что стоишь на правильном пути. Мы подробно расскажем аксакалу и представителям власти о том, что мы здесь видели. Надо надеяться на лучшее. Большего вам обещать не можем.

С этими словами они расстались. Тажимурат и Саламат через несколько дней были дома и, не заезжая никуда, зашли к аксакалу. Там уже сидел узнавший об их благополучном возвращении Молдабай. Тажимурат подробно рассказал о событиях этих тревожных дней. Аксакал и Молдабай довольно переглянулись и выразили благодарность фронтовикам за добросовестное выполнение важного задания.

На другой день Молдабай с группой работников НКВД, Тажимуратом и Саламатом, захватив с собой пятерых бывших бандитов, выехали в Арыскумы.

Ориентир, который дал им Бокембай, привел их к кипчаковцам, которые встретили их без опаски, молча сложили оружие и окружили Ермекова. Молдабай, не желая ничего обещать, сказал:

— Вы встали на верный путь. Это вам зачтется.

VII

Дарига стала чаще навещать мать. В субботние и воскресные дни жила у нее. Она с нетерпением ждала приезда братьев. Они не появлялись, и это очень беспокоило ее.

«Что подумают Амиржан Семенович и Молдабай, если братья вообще не вернуться? Вдруг решат, что предупредила…», — думала она все эти дни.

Однажды, глубокой ночью, бессонно переворачиваясь с боку на бок, она уловила топот коней вдалеке. Насторожилась, чутко и внимательно стала вслушиваться.

Топот приближался.

«Это они… Иначе кто же приедет к нам в такую позднюю ночь?» — она поднялась с постели и подошла к окну.

Братья спешились, спрятали своих лошадей в конюшню.

Дарига быстро разбудила мать, сама выскочила во двор. Братья осторожно направлялись в дом из конюшни. Когда Дарига распахнула дверь, братья, не разобравшись, в чем дело, испуганно шарахнулись в стороны и схватились за оружие.

Она окликнула: «Не бойтесь, это я, Дарига!», — и быстро подбежала к ним, обнимая то одного, то другого.

Керейбай тихо спросил: «Нет ли дома посторонних?»

Дариге хотелось сказать им что-то язвительное, но она сдержала себя и ответила, что в доме, кроме матери, никого нет.

Зашли в дом. Тут их в слезах встретила мать — Катыра, которая поочередно обнимала обоих, награждая поцелуями. Она хотела приготовить еду, но Керейбай запретил это делать, так как дым из трубы глубокой ночью может привлечь внимание людей. Он попросил только чай и холодную пищу. Затем он наглухо завесил окна.

Когда расселись за дастарханом, Керейбай спросил у матери, не интересуется ли кто-либо ими, не беспокоят ли из-за них Даригу. Мать успокоила, сказав, что никто ими не интересуется.

Керейбай рассказал, как трудно стало в Каракумах, как за последнее время заметно поредел отряд Каражана. Затем он, прервав рассказ, обратился к матери и сестре:

— Мать! Сестра! Случилось так, что судьба нас гонит неведомо куда: мы решили перебраться в Кызылкум, а оттуда, возможно, в Афганистан. Приехали домой попрощаться или взять вас с собой.

Мать и Дарига удивленно переглянулись. Мать, сидевшая до сих пор в слезах, перестала плакать, в ее голосе закипел гнев:

— Я старая женщина! Наши деды и прадеды родились, жили, умирали здесь. О них никто никогда плохого не говорил. Они делали все вместе со своим народом. Я знаю свой народ, его обычаи и традиции. Когда и где это было слыхано, чтобы женщина-казашка стала бандиткой с большой дороги? Стыдно, что среди бандитов — мои сыновья, а тут на старости лет мне предлагают идти к ним самой! О всевышний аллах, когда я просила у тебя детей, разве вместе с ними просила это? За какие же свои грехи я заслужила такую кару?! У людей дети как дети. Кто трудится здесь, кто воюет на фронте, защищая Родину, а мои скитаются где-то в безлюдных песках, приносят страдания людям. Сыновья! За все, что вы причинили мне и своему народу, я отвергаю и проклинаю вас! — она протянула перед собой руки ладонями вниз, чтобы произнести последние слова проклятия. Но ее руки схватила Дарига, и, заливаясь слезами, умоляла не проклинать братьев.

Мать, уже обессиленная, опустила руки и молча заплакала. Керейбай и Рустем сидели, опустив головы. Дарига обратилась к ним:

— Братья мои! Гнев матери имеет основание. «Джигит-герой за честь и достоинство жертвует жизнью, а трус ради существования склоняет голову перед каждым кустом», — говорят в народе. У многих наших знакомых сыновья и братья погибли на фронте, о них говорят с уважением, а вы живы, но о вас говорят плохо. Даже огонь боимся разжечь в очаге. Скажите, кто мы после этого? Почему же мы должны бояться людей? Кому нужна такая жизнь, если презирают все? Нет! Мы с вами никуда не поедем, такой позор мы не примем никогда! Нас в Кызылкуме, тем более в Афганистане, никто не ждет. Нам там делать нечего!

Керейбай и Рустем не ожидали, что их предложение вызовет такой резкий протест со стороны матери и сестры. Рустем не выдержал:

— Хватит, милая сестра! Не знаю, как брат, а я готов провалиться сквозь землю. Мы действительно позорим всех. Было время, мы ошибались, затем залезли в грязь по шею. Теперь уже поздно. Ничем наше положение не исправишь. Нам суждена эта жизнь.

Дарига прервала его:

— Если человек ошибся, даже совершил тягчайшее преступление, но его осознал, можно ли такого человека назвать смелым или даже храбрым?

Они не ответили.

— В таком случае, — продолжала Дарига, — почему бы вам не набраться смелости и не явиться с повинной.

— Что ты говоришь, сестра? Нас они расстреляют тут же, Зачем нам отдавать свою жизнь добровольно?

— Эх, вы! Сказала бы вам, да жаль, что не положено поносить старших. Не лучше ли отдать жизнь так, чем прятаться в кустах! — сердито ответила Дарига.

Керейбай обратился к матери:

— Мать, что она говорит?

— Верные слова говорит ваша сестра. Лучше бы я родила лягушек, чем вас. Разве вы джигиты? В далекие времена много было врагов у казахских аулов. А настоящие джигиты на поле сражения защищали свой аул, свой край, свой народ. И сейчас много счастливых матерей гордятся тем, что сыновья стали героями в борьбе с врагами, А что я? Глубокой ночью, украдкой, пью чай с сыновьями, боюсь спокойно сидеть в своем собственном доме, наглухо завешиваю окна! Разве в этом моя радость? Нет, сыновья! Настоящие люди на жизнь смотрят открытыми глазами, а мы? Как после этого я могу сказать, что родила сыновей, а не лягушек?

Слова матери задели братьев. Воцарилась тишина. Время шло к утренней заре.

— Что же нам все-таки делать? — спросил Керейбай.

Не задумываясь, Дарига ответила:

— Явиться с повинной.

— Правильно говорит Дарига. Она лучше знает жизнь. Надо поступать так, как говорит она, — добавила мать.

Настало утро. Рустем устало сказал:

— Давайте немного отдохнем. Разговор продолжим днем. Нам нужно подумать.

Мать жалостливо смотрела на спящих сыновей и плакала:

— О, несчастные мои дети! Вы же совсем одичали!

Дарига, пока братья спали, приготовила им белье, одежду и вскипятила воду. Они проснулись к обеду, искупались, переоделись. К этому времени был готов и бесбармак. Мать была холодна с сыновьями и сидела с суровым видом.

Дарига сказала, разглядывая братьев:

— Вот сейчас вы похожи на людей. Ваши звериные шкуры я выбросила.

Рустем ответил:

— Сестра права. Я предпочитаю один день прожить человеческой жизнью, чем иметь год той звериной свободы.

Керейбай с ответом не торопился. Хмуро окидывая их взглядом, молча ел бесбармак.

Мать наблюдала за поведением сыновей. Когда перешли к чаепитию, она обратилась к ним:

— Что же вы все-таки решили?

— Мать! Неужели вам не жалко: ведь нас расстреляют там?! — тревожно обратился к ней Керейбай.

— Уверяю, что никто вас расстреливать не станет, — ответила ему Дарига.

— Я ей верю. Поступайте так, как она говорит, — повелительно повторила мать.

За дастарханом на короткое время вновь воцарилась тишина, каждый думал о своем. Тишину нарушила Дарига:

— Я понимаю, что вас разбирает страх. Вы слишком далеко зашли. Но поймите, что рано или поздно вы будете арестованы. Это будет еще страшнее. Тогда уже ничего не поправишь. Ваш переход в Афганистан — пустая затея. Сейчас самый правильный шаг — это добровольная явка с повинной. Другого выхода для вас нет. Если вы это не сделаете, считайте, что у нас с матерью никого нет. Правильно я говорю, мама? — обратилась она к матери.

— Правильно! — поддержала дочь Катыра.

Керейбай вновь спросил у Дариги:

— Ты уверена, что нас не расстреляют?

— Я узнала, что до вас еще кое-кто явился с повинной. Их не расстреляли. Они пошли на фронт, — ответила Дарига.

— Хорошо, мы согласны. Веди нас ты сама, куда нам надо явиться, — сказал ей Керейбай.

— Я вас повезу в Кзыл-Орду, к начальнику НКВД.

— Не знаю, сон это или явь, но сейчас я снова вижу своих сыновей, — сказала старая Катыра, — вы подарили мне право смотреть открыто людям в глаза.

Она вытянула полусогнутые руки ладонями вверх и произнесла: «О, аллах! Прости за грехи и ошибки. Дай счастливый путь моим детям! Аминь!» — заключила она и ладонями провела по лицу.

Стемнело. В квартире Молдабая стояла обычная тишина. Зинаида Галеевна занималась домашними делами, готовила ужин. Бабушка возилась с детьми. Молдабай в этот день уехал в командировку.

Вдруг раздался звонок. Зинаида Галеевна без всяких расспросов открыла дверь.

У двери стояла незнакомая симпатичная девушка.

— Пожалуйста, заходите, айналайын, — пригласила Зинаида Галеевна.

Незнакомка поздоровалась и вошла в квартиру. Зинаида Галеевна провела ее в столовую, усадила на диван. Села напротив.

— Мы из Кармакчи, к Молдабаю.

— Мужа сейчас нет. Он в командировке, но вы не волнуйтесь, можете говорить мне обо всем.

— Апай, хоть вы и в курсе дела, но мне очень неприятно начинать знакомство с вами по такому поводу. Наш великий Абай говорил, что стыд бывает двух видов. Стыд за других, и стыд за себя. Мысль Абая точна и верна. Мне стыдно за своих братьев, за их поступки и деяния, порочащие наш народ и общество.

Девушка, сбиваясь и не поднимая головы, продолжала:

— Мои два брата находились в банде. По поручению Молдабая-ага я поговорила с ними… Мама тоже на моей стороне. Братья здесь, со мной, что же нам делать?

Зинаида Галеевна вместе с мужем перенесла много трудностей. Нередко помогала ему в делах. К приходу людей, решивших порвать с бандой, она была готова. И все же дрогнула, когда подумала, что сейчас в ее дом войдут бандиты, может быть, убийцы. А в квартире, кроме детей и старухи, никого нет… Но она взяла себя в руки и, не меняя выражения лица, вежливо сказала:

— Пусть не боятся, заходят в дом, Молдекена нет. Но он оставил людей, которые ждут прибытия твоих братьев.

Дарига пошла за братьями. Зинаида Галеевна вышла на кухню, поговорила с матерью, та принялась готовить чай, но руки ее дрожали. Разжигая огонь, старуха шептала:

— Бандитов принимать дома! Готовить им чай и бесбармак! Я с ума не сошла! Возьму детей и уйду на улицу.

Бросив все, она начала собирать детей. Зинаида Галеевна пыталась удержать ее, но старая женщина, гневно посмотрев на нее, ушла, взяв на руки детишек.

Зинаиде Галеевне ничего не оставалось, как посмеяться над поступком своей матери. Она только сказала ей вслед:

— Ты не говори никому об этом. Держи язык за зубами.

Лишившись помощницы на кухне, она сама поставила чай и положила мясо в кастрюлю.

Керейбай и Рустем пристально наблюдали за квартирой Молдабая, боясь появления вооруженных людей. Но все было тихо, спокойно. И все же Керейбай еще раз решил проверить все. Он предложил Рустему и Дариге идти на квартиру Молдабая, а сам остался на месте, решив понаблюдать.

Зинаида Галеевна встретила их, провела в столовую, усадила на диван, после обычных приветствий стала накрывать стол. Это удивило Рустема. Когда они сели за стол, Зинаида Галеевна спросила у Дариги:

— А где же твой второй брат? Почему он не идет?

Девушка смущенно посмотрела на Зинаиду Галеевну.

Рустем обратился к сестре:

— Приведи его. Чего он там дурака валяет? Теперь уже не к чему вести наблюдение.

Дарига ушла и вернулась с Керейбаем. Зинаида Галеевна и его приняла очень вежливо, усадила за стол. Керейбай был вначале очень напряжен, потом мирная, домашняя обстановка успокоила его.

— Наверное, за нами должен прийти работник НКВД, — сказал Керейбай, — но давайте посидим немного просто так, как все люди. Давно я не чувствовал себя свободным. И хотя я знаю, что нас ждет, но сейчас у меня как будто груз свалился с плеч.

Они снова вспомнили с Рустемом о своих похождениях в песках, говорили о своей судьбе, вспоминали мать. Дарига плакала.

— Не плачь, сестра, — сказал Рустем, — я добьюсь: люди меня будут встречать по-прежнему, как велит наш гостеприимный обычай. Никто не закроет передо мной дверь, не отведет от меня глаз…

Зинаида Галеевна успокоила Даригу, пристально посмотрела на братьев:

— Вы стали на правильный путь. Не сбивайтесь больше. Помните, что неверно выбранная жизненная дорога всегда связана со страданиями.

Керейбай и Рустем под впечатлением теплого приема сидели в хорошем расположении духа. Нравоучения Зинаиды Галеевны они выслушали, одобрительно кивая головами.

Керейбай обратился к хозяйке:

— Женгей, вы правы. Нас заблуждение действительно затащило в трясину. Мы это поняли, пришли сами и готовы смыть наш позор, лишь бы нас не расстреляли.

— Насколько я знаю, вас никто не собирается расстреливать.

— Тогда мы согласны на все. Пойдем куда угодно хоть сейчас.

— Нет, не торопитесь, мы еще поужинаем. Скоро будет готов бесбармак. Но, если хотите, я приглашу домой людей, которые занимаются вашим делом.

Зинаида Галеевна вышла из столовой и позвонила в управление НКВД. Через полчаса в столовую вошли оперативные работники.

Керейбай пристально посмотрел на Даригу и сказал:

— Сестра! Мы послушались тебя и мать. Думаю, что не ошиблись. Но в нашем положении можно ожидать всякого. Прощай! Передай привет матери.

Затем он обратился к Зинаиде Галеевне:

— Спасибо вам, женгей. Хоть и недолго, но мы у вас чувствовали себя, как дома. Мы никогда не забудем ваше доброе отношение к нам. До свидания!

Дарига, вся в слезах, молча подошла к брату, обняла и крепко поцеловала. Затем она обняла Рустема, Когда уже братья подошли к двери, она сказала:

— До свидания, братья! Удачного вам пути!

VIII

Каражан со своей группой расположился в местности Кулжумур. К установленному сроку ждали возвращения Керейбая и Рустема. Их отсутствие беспокоило и расстраивало его. Он нервничал, ежедневно поднимался на небольшую сопку, прохаживаясь там взад и вперед, подолгу осматривал окрестности, надеясь увидеть братьев.

Иногда он разговаривал сам с собой:

— Они же мои верные друзья, помощники. Что ж с ними случилось? Неужели и они изменили мне? Чего тогда ждать от других? Куда податься? Может, лучше самим добровольно сдаться и сложить оружие? Нет! Это невозможно! Мое происхождение… Ведь я сын бая. Как забыть раскулачивание отца, его наказ?! Никогда не примириться мне с новой властью! Что делать? Неужели мне суждено погибнуть медленной, мучительной смертью в этих бескрайних степях? Ведь казалось, что победа была почти в руках… Я видел ее во сне. А теперь? Совершилось то, что не должно было свершиться. Что теперь делать?

Каждый день он поднимался на сопку, каждый день его голову сверлили эти мысли. Не находя выхода и боясь нового раскола группы, ни с кем не делился и никому не выдавал своих мыслей главарь.

Прошло уже несколько дней. Керейбай и Рустем так и не появились. Каражан, потеряв надежду на их возвращение, однажды вечером вернулся в стан и без объяснений скомандовал своей группе подготовиться для перехода в другое место.

Никто не воспротивился. Собрались быстро. Банда вновь ушла в неизвестном направлении…

Мы начали наше повествование с того, что оперативная группа под командованием Молдабая Ермекова и бывшего фронтовика Очкасова Петра Петровича, преследуя банду в местности Калмак-Крылган, обнаружила разграбленную колхозную ферму.

Замысел разложения банды изнутри завершился успешно. Добровольно сдались кипчаковцы, с повинной пришли братья Керейбай и Рустем.

Теперь активную часть банды нужно было уничтожить боевой операцией. Для выполнения этой задачи оперативные группы вышли из Кзыл-Орды, Кармакчи и Аральска. Их действиями и руководил Молдабай. Использовалась радиосвязь.

Накануне выезда в сторону местности Калмак-Крылган Молдабай получил сведения, что банда в Каракумах разбилась на несколько групп. А теперь все должны были собраться в местности Кулжумур или неподалеку.

Неизвестные, напавшие на ферму, были частью этой банды. Их послал Каражан для связи с отколовшимися кипчаковцами, надеясь на возвращение хотя бы части из них. Форсированно двигаясь в сторону Калмак-Крылгана, Молдабай рассчитывал перерезать им путь и ликвидировать их. По данным Молдабая, бандиты в поисках кипчаковцев должны были навестить еще и другие места. В местность Калмак-Крылган они должны были прибыть для отдыха…

Но случилось неожиданное: банда в Калмак-Крылган прибыла раньше, чем рассчитывал Молдабай…

Ермеков был в нерешительности: «Кто же эти люди?» Те, кого он ожидал, или другие? Нужно ли устраивать за ними погоню? А вдруг это просто кучка дезертиров, напавших на ферму и скрывшихся в горах? И преследуя их, можно потерять следы банды?»

Проводник Тохтар и следопыт Саржан изучали следы неизвестных. Они вывели в сторону Кулжумура. Отряд вновь вышел в путь. Несколько дней следы вели в одном направлении. Молдабай вышел на очередной сеанс радиосвязи с оперативными группами. Всем был дан приказ идти в Кулжумур. Предлагалось вечерами огонь не разжигать, усилить наблюдение, быть готовыми к неожиданному столкновению. Свою группу Молдабай расположил на отдых и провел с ней инструктаж.

— Наши проводники сказали, что до Кулжумура осталась полудневная дорога. Мы прочесали многие подозрительные места, но столкнулись с действиями только одной группы. Следы их привели в этот район. По нашим данным, основная часть банды Каражана и сейчас находится в Кулжумуре или неподалеку от этого места. Нас прикрывают фланговые оперативные группы. Здесь мы отдохнем, отдохнут и лошади, а в полночь тронемся. В Кулжумур мы должны попасть утром. Если банда там, застанем ее врасплох. Если ее нет, мы сумеем определить по следам, куда она ушла. Тактика этой группы хорошо известна. Нельзя давать бандитам выиграть время до темноты. Если банда на месте, будем атаковать сразу. Будьте к этому готовы!

Этим он закончил инструктаж. Люди легли на отдых.

В полночь оперативная группа быстро собралась в путь. Караван с провизией и с запасом боеприпасов шел позади с охраной, а основная группа ускоренно двинулась вперед.

Глубокая ночь. Позади оставались сопка за сопкой, бархан за барханом. Метрах в десяти впереди оперативной группы ехал проводник Тохтар. Он, сосредоточенно вглядываясь в местность, искал известные лишь ему отметины, чтобы не сбиться с пути. Молдабай не сомневался, что Тохтар хорошо знает Каракумы и не собьется с дороги, но все-таки время от времени спрашивал, правильно ли отряд держит путь. На свои вопросы он получал обстоятельные ответы проводника: держим путь правильно, проехали то или иное место, а до назначенного пункта осталось примерно столько километров. Информация проводника подтверждалась с поразительной точностью.

Тохтару уже под семьдесят, но физически он был еще крепок. Однажды Молдабай спросил у него на привале:

— Токе, никто не сомневается, что вы хорошо знаете пустыню, но как вы запоминаете каждую сопку, ложбинку, солончак?

Тохтар хитро улыбнулся, посмотрел на Молдабая и ответил:

— Карагым, чтобы ответить на твой вопрос, нужно заглянуть немного назад, вспомнить уклад жизни нашего народа. Мой отец имел середняцкое хозяйство и со своими сородичами тоже всю жизнь кочевал летом в каракумских, а зимой в кызылкумских степях. Поэтому, когда я еду здесь, мне всегда кажется, что каждая сопка и каждый бархан улыбается, приветствуя меня. Конокрады во многих случаях даже пользовались уважением. Почему? Да потому, что угоном занимались сильные, волевые, удалые, не лишенные ума люди. Угон скота для таких людей не был источником существования, а своеобразным средством борьбы с баями. У бедных нечего красть, обычно крали у баев. Не знаю, была ли во мне сила и воля, но удаль была! — с доброй улыбкой на лице сказал Тохтар, вспоминая свои бывшие «подвиги». — Я в молодости долгое время занимался конокрадством. Ездил по степи и по каракумским степям от Ак-Мечети до Самары. Мне знакомы каждая сопка, овраг и равнина. Мне уже под семьдесят, но я еду с твоими бойцами для борьбы с врагами моего народа. И я рад, что тебе пригодилось мое знание местности, — заключил Тохтар.

Наступили предутренние сумерки. Отряд стремительно двигался вперед. По приказу Ермекова соблюдалась абсолютная тишина, при необходимости люди обращались друг к другу только шепотом. Тохтар как обычно ехал впереди, не отвлекаясь и не вступая ни с кем в разговор. Вдруг он замер и поднял руку. Остановилась и группа, внимательно следя за движениями проводника. Молдабай подъехал к нему:

— Что случилось?

— Молдеке, мы подъезжаем к Кулжумуру, он вот за этой сопкой. Сейчас мы стоим на месте, откуда нас еще не видно. Но если мы поедем дальше, нас уже могут обнаружить.

Расспросив, как лучше подступиться к Кулжумуру, Молдабай разбил оперативную группу на две части. Одной приказал обогнуть сопку с правой стороны, а другой — с левой. Тут же, стараясь производить как можно меньше шума, тронулись к цели — оставаться на месте было нельзя: показались первые лучи солнца.

Быстро обогнув сопку, за которой, по предположениям, должна была находиться банда, остановились в разочаровании: там никого не было. «Куда же они могли скрыться?» — подумал Молдабай.

Но старик следопыт Саржан сохранял спокойствие.

— Не огорчайся, сынок. Банды здесь нет, — обратился он к Молдабаю, — но остались следы. Располагайтесь на отдых, а я изучу их следы и выясню, куда, в каком направлении и как давно они уехали. Только не разжигайте костра: дым от утреннего огня поднимается слишком высоко и далеко виден.

Молдабай дал приказ группе расположиться на отдых в ожидании каравана, а сам внимательно следил за Саржаном, за его действиями.

Старик следопыт долго осматривал стоянку, очаг, где бандиты готовили пищу, брал кусочки конского помета, разламывал их на части, тщательно осматривая. Затем он сел на лошадь, несколько раз медленно объехал вокруг стоянки, постепенно отдаляясь все дальше и дальше, осматривая местность. Затем поехал далеко-далеко в сторону и, вернувшись, уверенно сказал:

— Я все осмотрел. Мне ясно, сынок. Они где-то здесь недалеко. Мы стоим на верном пути и скоро настигнем их.

— Как вы определили все это, Саржан-ата?

— Здесь несколько следов одних и тех же лошадей и животных. Больше всего следов людей и животных оставлено давно. Одни и те же люди малыми группами периодически приезжали и уезжали. Среди них — две женщины и двое детей. У них есть жеребец белой масти и вороная лошадь. У одной из лошадей небольшой порез на копыте передней ноги. Это лошади, имеющие особые приметы. Другие лошади разномастные. Есть у них и верблюды. Питается банда мясом диких коз. Чаще всех здесь бывают всадники, которые ездят на вороном и белом конях. Одну лошадь ведет на поводу, без всадника, наездник на белом коне. Вчера с группой всадников здесь побывал и всадник на вороном коне. Они уехали в западном направлении.

Когда он закончил свой рассказ, Молдабай удивленно спросил:

— Саке, вы удивительно подробно рассказали обстановку. Я не сомневаюсь в правильности ваших слов. Но все же хотелось бы знать, как вы сделали такие точные выводы? Покажите мне эти говорящие следы.

— Сынок, ничего сверхъестественного здесь нет. Человек, если он наблюдателен, раскрывает интересные явления. Сама степная жизнь научила меня разговаривать со следами. Потерявшийся скот ищешь по следам, по приметам, охотишься — тоже ведь ищешь зверей по следам. Я был беден, и без охоты трудно было прокормить семью и себя. Поэтому я с детства неплохо знаю повадки животных. Настоящий следопыт и по очень старым приметам сможет найти потерявшийся скот или выследить зверя. А теперь давай расскажу тебе, как я выяснил обстановку на стоянке бандитов.

Саржан провел Молдабая к месту, где некогда были привязаны лошади бандитов.

— Лошадей у них много, но выделил из них я трех. Вот здесь был привязан белый конь. Посмотри, вот здесь лежит клок белой шерсти. Это, вероятно, жеребец. Почему? Да потому, что он все время рвется не на правую сторону, а на левую. С левой стороны, значит, была привязана кобыла. Вот место, где она была привязана. Помет и моча здесь смешаны. А вот здесь был привязан вороной жеребец, видишь шерсть? Он, должно быть, холощеный. По следам видно, что он стоял спокойно. Его не интересовала ни кобылица, ни жеребец. У них есть и верблюды. Один из них слепой на левый глаз: он рвет траву только с правой стороны, хоть на левой стороне трава гуще. Вот след белого жеребца, рядом идет все время след другого коня и переходит то на левую, то на правую сторону — он не идет прямо. Значит, это ведомый конь. Вот очаг, где они готовили пищу. Здесь следы по размерам меньше, чем мужские, по форме они напоминают след женских казахских сапог. Рядом — детские следы. Вот несколько кусочков конского помета. Эти — сухие, но не окончательно затвердевшие. Дождь и снег еще не коснулись его, значит, это помет нынешнего года. Эти кусочки свежие, а эти — совсем сухие. Вот следы коней и людей. Вот шерстинки белого коня, а вот вороного. Рядом с ними одинаковые следы людей, а остальные следы людей и лошадей — разные. Значит, сюда приезжают два человека все время, а остальные — разные и на разных конях. Я уезжал далеко в сторону, там и вывел их след и направление, по которым мы поедем. Не огорчайтесь, мы их найдем.

— Я очень рад, Саке. Нам, работникам НКВД, нужно читать следы не хуже, чем это делают местные следопыты. Вы заставили заговорить их, как это делает наука. Скажите, в одном ли направлении уезжали прибывшие сюда люди?

— В былые времена, сынок, опытные конокрады запутывали свои следы. Эти люди не менее опытные. Они сначала беспорядочно ездили здесь и только потом брали направление. Я тоже покружил, как и они, брал наиболее характерный след и выводил его на конечную дорогу. Там, откуда я вернулся, соединились все их следы. Что они будут дальше делать, увидим, когда поедем.

Рассказ Саржана заинтересовал Ермекова. Но главной его заботой оставалась организация завершающей части операции. Это было нелегким делом, и Молдабай, вернувшись в отряд, перебирал в уме разные варианты. Он ожидал сеанса очередной связи по рации с Кзыл-Ордой, куда он накануне доложил об оперативной обстановке.

«Как все-таки трудно, когда не видишь перед собой врага. Совсем слабый и ничтожный противник, а сколько с ним канители! Неужели и на этот раз ускользнут от нас?! — с тревогой думал он. — Нет, этого не должно быть! Нельзя представлять врагов глупцами, но они не умнее нас, и сейчас они в худшем положении чем мы. Они деморализованы. Старик, конечно, отлично изучил следы. Но если преследовать врага только по следам, как потерявшийся скот, то противник будет иметь преимущество к маневренности. А мы будем прикованы к следам. Следовательно, мы должны обеспечить себе маневренность. Следов терять не надо, но надо бы ограничить путь движения бандитов, прикрыть возможные места их отхода».

Радист принес ему телеграмму, полученную из Кзыл-Орды:

Молдабай собрал отряд, прочитал им радиограмму и провел с ними инструктаж о дальнейших действиях:

— Время клонится к вечеру. Ночью мы не можем двигаться по следам. Тронемся рано утром, одновременно прочесывая отдельные участки. Наступает самая ответственная пора операции. Будьте готовы ко всяким неожиданностям. Саке, на вас по-прежнему лежит ответственность по изучению следов. Токе, вы будете проводить группы к местам, где скорее всего могут укрыться бандиты. Караван будет двигаться за нами под усиленной охраной. Повторяю, банду надо атаковать с ходу. Иначе она выиграет время и ускользнет от нас. Помните, что каракумские степи, барханы, такыры и заросли для них — как дом родной. В ответственные моменты каждый будет принимать решение и действовать самостоятельно. Смотрите, не растеряйтесь!

Он закончил инструктаж. Оперативная группа Ермекова до захода солнца поужинала, подготовилась к дороге и расположилась на отдых.

К этому времени подоспел сеанс радиосвязи с оперативными группами на флангах. По рации Молдабай передал им следующие указания:

И снова с наступлением утра оперативная группа Молдабая вышла в путь. Позади осталось уже много километров, промелькнуло много холмов и сопок.

Саржан двигался вперед, словно по проторенной дороге. На краю такыра, где вообще не было никаких следов, он неожиданно остановился и стал осматривать ровное, глинистое дно такыра. Затем стал оглядывать местность вокруг себя.

Молдабай встревожился, подъехал к старику:

— Что произошло, Саке? Потеряли следы?

— Они все-таки пытаются запутать нас. В такырах обычно следы сохраняются плохо, а после дождя они вообще исчезают. Я спешился, чтобы убедиться, те ли это следы на такыре, что привели нас сюда. Да, это так. И теперь, чтобы не сбиться, надо смотреть не около себя, а далеко вперед. Тогда следы превращаются в блестящую полосу. Почему? Потому, что такыр образуется в низменности в результате стока глинистых дождевых вод. Вода в такыр не впитывается, а испаряется с поверхности. Глина же тонким слоем засыхает. Когда проезжают по такыру, верхний слой стирается, и такой след хорошо заметен издали. Посмотри, сынок, вперед!

Молдабай действительно увидел серебряную нитку следов, переливающуюся в лучах солнца.

— Это и есть их след, — сказал Саржан, — но они хитрецы, как я погляжу. До такыра след тянется в одном направлении, а потом уходит совсем в другую сторону. Петляют, путают следы. Вот увидите, где-нибудь подальше они вновь повернут в сторону.

Когда до конца такыра оставалось не более ста метров, Саржан опять остановился и подозвал к себе Молдабая:

— Вот здесь они повернули направо, скоро должны выйти из такыра. Потом они, видимо, снова возьмут то направление, в котором ехали раньше.

Проводник был прав. Следы банды вывели из такыра в пески. Дальше они тянулись по холмам и терялись в зарослях тальника.

Саржан здесь опять спешился, немного прошел пешком вперед, раздвигая заросли, внимательно осмотрел почву, затем вернулся и сказал Молдабаю:

— Поехали, след есть.

— Где же тут след, Саке, здесь только одни заросли? — полушутя, полусерьезно спросил Молдабай.

— Следы тут есть. Я их нашел. А теперь снова посмотри внимательно далеко вперед, в том направлении, куда я сейчас ходил. Нет ли там чего-нибудь интересного?

Молдабай посмотрел в ту сторону, но ничего примечательного не обнаружил.

— Обрати, сынок, внимание на травы. Только смотри подальше.

Молдабай еще внимательнее вгляделся в том направлении, которое указывал старик, и ответил:

— Вижу какую-то блестящую полосу.

— Вот это и есть их след. Травы с течением времени покрываются пылью. Когда по ним проезжают, пыль стряхивается, и в этом месте трава блестит ярче, чем в других. Там, где блестит трава, обязательно найдется чей-нибудь след. Охотники по таким признакам нередко определяют, где лежит раненый зверь.

Оперативная группа вскоре пересекла заросли, которые, хоть и хранили в себе тайны следов, оказались бессильными перед человеческим опытом, перед его знанием природы.

Позади осталась еще одна сопка. Вдруг Саржан одной рукой дал знак остановиться всем, а другой прикрыл рот, давая понять, что разговаривать и шуметь нельзя.

Все замерли, встревоженные поведением старика. Молдабай тихо подъехал к нему. Саржан стоял около кучка совершенно свежего конского помета, от которого еще отдавало паром. Осмотрев следы, Саржан сказал:

— Только что нам навстречу ехали четыре всадника. Одну лошадь они вели на поводу. У них есть верблюд и собака. Это такие же следы, которые мы видели в Кулжумуре. Они постояли здесь, не спешиваясь, резко изменили курс и поехали в направлении Мынбулака.

— Не иначе, они заметили нас! — прервал его Молдабай.

— Нет, сынок. Нас они не заметили. Видно, советовались, куда ехать — в Кулжумур или Мынбулак.

— Почему вы делаете такой вывод?

— У меня есть основания для такого вывода, сынок. Если человек встречается с чем-либо неожиданным, у него изменяется поведение. И, естественно, изменяется и его след. В данном случае, в их поведении ничто не изменилось. Если бы они заметили нас, сразу же изменили бы скорость движения. Вот следы, оставленные ими до остановки, а вот следы, когда они поехали в направлении Мынбулака. В них нет никакой разницы. Они едут одним и тем же аллюром, спокойно, нигде не останавливаясь, не оглядываясь. Значит, они нас не увидели. Я уверен, что сегодня же догоним их или застанем врасплох на стоянке.

Молдабай взял из оперативной группы несколько человек с хорошими лошадьми. Они ускорили темп: ехали то рысью, то галопом, оставляя за собой километр за километром. Время клонилось уже к обеду. Лошади устали. Следы становились все свежей и свежей. Уже ни у кого не было сомнений, что на этом пути им предстоит встреча с врагом.

Они поднялись еще на один холм, и Саржан взмахом руки дал знак остановки всех. Впереди, на небольшое расстоянии, медленно и беспечно, ехали всадники.

Молдабай разбил своих людей на три группы. Одних направил по правому, других — по левому флангу, чтобы прикрыть отход бандитов в стороны. Сам с остальными понесся напрямую. Они использовали холмики, сопки, чтобы приблизиться к врагу незамеченными.

Оставшиеся пятьсот метров скрываться было уже невозможно. Бандиты, услышав конский топот за спиной, бросили верблюда, на котором сидела женщина с ребенком, и, отстреливаясь, кинулись наутек. На ходу открыла огонь и оперативная группа.

Бандиты заметно удалялись от них, показываясь то на одной, то на другой возвышенности, и снова скрываясь, спускаясь в низины. Один из бандитов явно отставал от всех. Он спешился, бросил лошадь, спрятался в зарослях, а при приближении отряда поднял руки и сдался оперативникам.

Преследование продолжалось. Но бандиты удалялись на все большее расстояние — догнать их было невозможно. Кони окончательно утомились.

Молдабай собрал своих людей и расположил их в удобном месте. А сам занялся допросом задержанного бандита, который подтвердил сообщение из Кзыл-Орды: банда двигалась в сторону южной границы.

Подошло время связи с Кзыл-Ордой. Молдабай передал сообщение о происшедшем. Ответ был лаконичен:

Анализируя проведенную операцию, Ермеков нашел причину неудачи. Противника не надо было атаковать с ходу на уставших конях. Надо было преследовать их, используя прикрытия, подождать, пока они расположатся на отдых, и напасть на них внезапно.

Стемнело. Оперативная группа была в полном сборе. Люди поужинали и, выставив караулы, улеглись на отдых. А Молдабай все никак не мог успокоиться: «Положение осложнилось донельзя. Теперь мы их уже не догоним. Но все равно придется неотступно двигаться по их следам, не давая им передышки. Одновременно будем прочесывать возможные места их появления».

Утром Ермеков разбил отряд на группы и направил их по флангам. Сам с основной группой отряда двинулся по следам.

Преследование продолжалось около месяца. Оперативная группа шла по следам, прочесывая наиболее вероятные места стоянки бандитов, а те двигались ночью, останавливаясь на отдых днем. Между ними было расстояние полудневной дороги.

Враг применял разнообразные хитрости в запутывании следов. Бывало, бандиты всю ночь прокладывали зигзагообразные, часто меняющие направления следы. Иногда, затаившись недалеко от места остановки оперативной группы и целый день наблюдая за ее действиями, они к вечеру снимались и уходили.

Стояли холодные ноябрьские дни. Все возможные пути отхода бандитов были перекрыты. Все чаще бандиты натыкались на отряд Ермекова и отходили с потерями. В конце месяца они притаились на одной из возвышенностей Мынбулака, заросшей тальником. К Мынбулаку стянулись и все действующие в песках оперативные группы отряда. Кольцо постепенно сужалось.

Накануне операции Молдабай, его заместитель Очкасов и проводник Карамерген засиделись за полночь. Сам собою возник разговор. Очкасов рассказывал о том, как он воевал, как солдаты вынесли его, раненого, из окружения, вспоминал эпизоды из фронтовой жизни, высокий берег Волги, где они стояли насмерть… Молдабай спросил у Очкасова:

— Ведь были ожесточенные бои. Скажи, а мысли, что вы можете дрогнуть, не было?

Очкасов пристально, словно заглядывая в душу, посмотрел на него и ответил:

— Мысли, что мы можем умереть, были. Но мы понимали, что за Волгу нам отступать некуда. Я расскажу вам один эпизод. В штаб Рокоссовского прямо из боев вызвали офицера. В огне Сталинграда человек мог продержаться не более десяти дней. За это время он или погибал, или получал ранение. Этот офицер был в таком аду целый месяц. И вот, представьте, перед генералами стоит смертельно усталый человек в изодранном ватнике, перетянутом ремнем, с автоматом в руке. Он так привык к нему, что даже не выпустил его из рук сейчас, стоя перед командующим фронтом. В штаб его привезли затем, чтобы узнать из первых уст, каково настроение бойцов и командиров. Но, взглянув на него, Рокоссовский понял, что ни о какой долгой беседе не может быть и речи. Он подошел к нему очень близко, так как всем казалось, что офицер стоя спит от усталости и изнеможения. Рокоссовский тихо спросил: «Что передать мне Верховному Главнокомандующему?» Офицер поднял налитые свинцовой усталостью веки и громко, словно отдавая команду, сказал: «Передайте товарищу Сталину, что на том берегу для нас земли нет». Эти слова потом облетели фронт и вошли в легенду.

— А ты откуда знаешь об этом? — спросил потрясенный Молдабай.

— Я сражался в его роте. Потом меня ранили. Конечно, скучаю по боевым товарищам, но сознаю, что на фронт с моим ранением не возвращают. И только сейчас, пройдя по огненным дорогам войны, я понял истинную цену простого человеческого счастья. Вот ликвидируем банду, войду в родной дом, обниму жену и сына, и защемит наполненное радостью сердце.

Молдабай смотрел на испещренное морщинами лицо его и понимал, сколько пришлось пережить этому человеку и как он заслужил того, чтобы прийти домой и обнять жену и сына.

Потом они долго сидели молча, думая каждый о своем. Но вот Карамерген тихонько затянул мелодичную песню о подвигах батыров седой старины. Притихшая степь словно вслушивалась в древний напев, струившийся в ночи. Молдабай переводил слова Очкасову, а тот грустно глядел на огонь костра и будто видел там отблески пожаров Сталинграда…

Утро было пасмурное и холодное. Отряд, соблюдая осторожность, полукольцом двинулся дальше. Благополучно миновала одну возвышенность, затем другую, и это несколько успокоило и притупило настороженность людей отряда. К Ермекову, продвигавшемуся по степи в центре этого полукольца, подъехал Очкасов и, устало улыбнувшись, закурил, а затем протянул пачку «Беломора» бойцам.

Неожиданно со стороны бархана, который еще не успели обойти фланги отряда, раздался залп. Под копыта своего ошалевшего коня с залитым кровью лицом пал командир Очкасов, сжимая в руках окровавленную пачку с папиросами. Рядом с Молдабаем, тяжело охнув, вывалился из седла на раскаленный песок проводник Карамерген, смертельно раненный в горло.

— Всем спешиться! Залечь! — подал команду Ермеков, потрясенный смертью Очкасова и проводника. Сам подскакал к Очкасову, спешился, поднял его голову и увидел, что из уголка рта командира роты вытекает тонкая струйка крови. Молдабай обхватил его голову, прижал к себе.

К Молдабаю подполз помощник и дрожащим от ярости голосом сказал:

— Товарищ начальник, атакуем гадов, перебьем всех до одного! Отомстим за смерть товарищей!

Первым движением Молдабая было встать, выхватить наган и повести людей в атаку. Вдруг одна мысль пришла ему в голову: «Ведь Очкасов не сделал бы так. Он бы берег каждого, по-фронтовому».

Бой разгорался. Оперативная группа окружила возвышенность. Бандиты умело укрылись. В густом тальнике людей не было видно. Лишь заметно было пошевеливание травы после выстрелов. Шла ожесточенная перестрелка.

Оперативная группа медленно, но упорно продвигалась вперед, сжимая кольцо.

Уже было слышно, как кричат и стонут в тальниках раненые люди Каражана. Молдабай дал команду остановиться.

«Больше я не потеряю ни одного человека!» — твердил он себе. Он часто оглядывался туда, где, прикрытый попоной, лежал Очкасов. Ермеков терзался: «Как скажу я жене и сыну, что их мужа и отца больше нет?!»

К концу дня банде отступать было некуда. Молдабай, подозвав помощника, взял у него мегафон и крикнул:

— Сложить оружие и немедленно сдаться!

И, словно ожидая этой команды, из-за кустов навстречу оперативной группе бросилось несколько человек с поднятыми руками. Из зарослей раздался истошный крик:

— Куда вы, изменники, предатели, трусы?!

Но те не останавливались. Они запинались, падали и на коленях с поднятыми руками ползли навстречу своему спасению. И тогда сзади раздался залп. Бандиты повалились со стопами и проклятиями. Один из них, катаясь по траве, кричал:

— Будь ты проклят, Каражан! Ты не брат, а изверг! Куда ты нас завел? Теперь я погибаю от твоих рук. Дурак я, дурак, что пошел за тобой!

Когда Молдабай подполз к нему, он уже замолк — лежал, глядя в небо остановившимися глазами. Молдабай понял, что это был Жаилхан. Другой, стоя на коленях, вопил:

— О аллах! Я верил только тебе и своему хозяину Алдажару. Служил вам верно, предавая свой народ. И эти пули вы уготовили мне за мою верную службу!

— Ложись, — крикнул ему Молдабай, но тот, воздевая руки к небу, словно пророчествовал:

— Каражан, проклинаю тебя за все! За те злодеяния, которые ты совершил…

Пуля ударила ему в шею, брызнула кровь, и он с хрипом повалился на землю. Это был Сайлыбай — человек, всю жизнь служивший Алдажару и его сыновьям.

И снова Молдабай предложил бандитам сдаться. Стрельба прекратилась, но ответа не было. Помощник подполз к Молдабаю и предложил:

— Молдеке, на предложение они не отвечают. Сдаваться не собираются. Может, все-таки атакуем?!

Молдабай отрицательно покачал головой.

— Нет, здесь не фронт. Надо подождать.

Все стихло. И только из стана бандитов раздавались вопли и стоны. Прошло еще несколько минут. Бросив оружие и подняв руки, они поднялись. Каражана, Еркебая Боташа и Кишкене их сообщники связали сами.

Молдабай подошел к Каражану. Тот, увидев наган в руке Молдабая, выпрямился. С ненавистью глядя ему в лицо, Молдабай сказал:

— Ты думаешь, собака, что я убью тебя здесь? Нет, ты на суде еще будешь глядеть в глаза своего народа! В глаза детям и вдовам убитых тобой!

Он сунул наган в колодки и отошел.

Так закончилась эта операция.