Труп

7

«Стад-сити», рассказ Гордона Лашанса. Впервые напечатан осенью 1970г. в 45 «Гринспан Куотерли». Перепечатывается с разрешения издателя.

Был месяц март.

Чико, обнаженный, смотрел в окно, скрестив на груди руки и положив локти на перекладину, разделяющую верхнее и нижнее стекла. Вместо выбитого правого нижнего стекла в окне был приспособлен лист фанеры. Животом Чико облокотился на подоконник, его горячее дыхание чуть затуманило оконное стекло.

— Чико…

Он не обернулся, а она не стала больше его звать. В окне он видел отражение девушки, сидящей на его в полнейшем беспорядке развороченной постели. От ее макияжа остались только глубокие тени под глазами.

Он перевел взгляд с ее отражения на голую землю внизу, чуть припорошенную крупными хлопьями мокрого снега. Он падал и тут же таял. Снег, снег с дождем… Остатки давно увядшей, прошлогодней травы, пластмассовая игрушка, брошенная Билли, старые, ржавые грабли… Чуть поодаль — «додж» его брата Джонни с торчащими, словно обрубки, колесами без шин. Сколько раз Джонни катал его, тогда еще пацана, на этой тачке. По дороге они с братом слушали последние суперхиты и старые шлягеры, которые беспрерывно крутили на местной радиостанции — приемник был всегда настроен на волну Хьюстона, — а раз или два Джонни угостил Чико баночным пивом. «Неплохо бегает старушка, а, братишка? — с гордостью говорил Джонни. — Вот подожди, поставлю новый карбюратор, тогда вообще проблем не будет».

Сколько воды утекло с тех пор…

Шоссе 14 вело к Портленду и далее в южный Нью-Гемпшир, а если у Томастона свернуть на национальную автостраду номер один, то можно добраться и до Канады.

— Стад-сити, — пробормотал Чико, все так же уставившись в окно. Во рту у него дымилась сигарета.

— Что-что?

— Так, девочка, ничего…

— Чико, — снова позвала она. Нужно ему напомнить, чтобы сменил простыни до возвращения отца: у нее начинались месячные.

— Да?

— Я люблю тебя, Чико.

— Не сомневаюсь.

Март, грязный, дождливый, гнусный месяц март… Дождь со снегом там, на улице, дождь капает по ее лицу, по ее отражению в окне…

— Это была комната Джонни, — внезапно проговорил он.

— Кого-кого?

— Моего брата.

— А-а… И где же он сейчас?

— В армии.

На самом деле Джонни не был в армии. Прошлым летом он подрабатывал на гоночном автодроме в Оксфорде. Джонни менял задние шины серийного, переделанного под гоночный, «шеви», когда одна из машин, потеряв управление, сломала заградительный барьер. Зрители, среди которых был и Чико, кричали Джонни об опасности, но он так и не услышал…

— Тебе не холодно? — спросила она.

— Нет. Ногам немножко холодно…

«Что ж, — подумал он, — то, что случилось с Джонни, случится рано или поздно и со мной. От судьбы не убежишь…» Снова и снова перед его глазами вставала эта картина: неуправляемый «форд-мустанг», острые лопатки брата, выпирающие под белой футболкой — Джонни стоял, нагнувшись над задним колесом «шеви». Он даже выпрямиться не успел… «Мустанг» сшиб металлическое ограждение, высекая искры, и через долю секунды ослепительно-белый столб огня взметнулся в небо. Все…

«Мгновенная смерть — не таи уж и плохо», — подумал Чико. Ему вспомнилось, как мучительно медленно умирал дедушка. Больничные запахи, хорошенькие медсестры в белоснежных халатах, бегающие взад-вперед с «утками», хриплое, прерывистое дыхание умирающего, лицо, словно покрытое пергаментом вместо кожи. Какая смерть лучше? А есть ли вообще в смерти что-то хорошее?

Зябко поежившись, он задумался о Боге. Дотронулся до серебряного медальона с изображением Св. Христофора, который он носил на цепочке. Католиком он не был, и в жилах его не текло ни капли мексиканской крови. По-настоящему его звали Эдвард Мэй, а прозвище Чико дали ему приятели за иссиня-черные волосы, всегда прилизанные и зачесанные назад и за его любовь к остроносым туфлям на высоком каблуке, в каких ходят кубинские эмигранты. Не будучи католиком, он носит медальон с изображением Св. Христофора — зачем? Да так, на всякий случай. Кто знает, если б и у Джонни был такой же, быть может, тот «мустанг» его и не задел бы…

Он стоит у окна с сигаретой. Внезапно девушка вскакивает с постели, бросается к нему, словно опасаясь, что он вдруг обернется и посмотрит на нее. Она прижимается к нему всем телом, обнимая горячими руками его шею.

— И в самом деле холодно…

— Тут всегда холодно.

— Ты любишь меня, Чико?

— А ты как думаешь? — Его шутливый тон вдруг посерьезнел: — Ты взаправду оказалась целочкой…

— Это что значит?

— Ну, девственницей.

Пальцем она провела ему по щеке — от уха к носу.

— Я же тебя предупреждала.

— Больно было?

— Нет, — засмеялась она, — только немножко страшно.

Они стали смотреть в окно вместе. Новенький «олдсмобиль» промчался по шоссе 14, разбрызгивая лужи.

— Стад-сити, — снова пробормотал Чико.

— Что — что? — не поняла она.

— Да я вон о том парне в шикарной тачке. Торопится, как на пожар… Не иначе как в Стад-сити note 6 собрался.

Она целует место, по которому провела пальцем. Он шутливо отмахивается от нее, словно от мухи.

— Ты что это? — надула она губки.

Он поворачивается к ней. Взгляд ее непроизвольно падает вниз, и тут же девушка краснеет, пытается прикрыть собственную наготу, но, вспомнив, что в фильмах ни одна кинозвезда никогда так не поступала, сейчас же отдергивает руки. Волосы у нее цвета воронова крыла, а кожа белоснежная, будто сметана. Груди у девушки небольшие, упругие, а мышцы живота, быть может, чуть-чуть вялые. Ну, хоть какой-то должен быть изъян, подумал Чико, все же она не голливудская дива.

— Джейн…

— Что, милый?

Горячая волна уже подхватила его и понесла…

— Да так. Ведь мы с тобой друзья, только друзья, да? — Он внимательно разглядывает ее всю, с ног до головы. Она краснеет. — Тебе не нравится, что я тебя рассматриваю?

— Мне? Ну, почему же?…

Прикрыв глаза, она сделала несколько шагов назад затем опустилась на кровать и откинулась, раздвинув ноги. Теперь он может видеть ее всю, включая пульсирующие жилки на внутренней части бедер. Вот эти жилки неожиданно приводят его в сильнейшее возбуждение, такое, какого он не испытывал, даже поглаживая ее твердые, розовые соски или проникая в самое ее лоно. Его охватывает дрожь. «Любовь — святое чувство», — говорят поэты, но секс — это какое-то сумасшествие, которое охватывает тебя всего, лишает разума, заставляет полностью отключиться от окружающего мира. Наверное, нечто подобное испытывает канатоходец под куполом цирка, вдруг подумалось ему.

На улице снег сменился дождем. Крупные капли барабанят по крыше, по оконному стеклу, по вставленному вместо стекла листу фанеры. Ладонь его ложится на грудь, и на мгновенье он становится похож на древнеримского оратора. Как холодна ладонь… Он роняет руку.

— Открой глаза, Джейн. Ведь мы с тобой друзья, не так ли?

Она послушно открывает глаза и смотрит на него. Цвет ее глаз внезапно изменился — они стали фиолетовыми. Струи дождя, текущие по стеклу, отбрасывают странные тени на ее лицо, шею, грудь. Сейчас, когда она откинулась навзничь, даже ее несколько дряблый живот — само совершенство.

— Чико, ах, Чико… — Он замечает, что она тоже дрожит. — У меня такое странное ощущение… — Она подбирает под себя ноги, и Чико видит, что ступни у нее нежно-розовые. — Чико, милый мой Чико…

Он приближается к ней. Дрожь никак не унимается. Зрачки ее расширились, она что-то говорит, всего одно слово, но он не разобрал, какое именно, а переспрашивать не стал. Он наклоняется над ней, нахмурившись, дотрагивается до ее ног чуть выше колен. Внутри его как будто колокол гудит… Он делает паузу, прислушиваясь к себе, стараясь продлить мгновение.

Лишь тиканье будильника на столике у изголовья нарушает тишину, да ее дыхание, которое, все убыстряясь, становится прерывистым. Мышцы его напряжены перед рывком вперед и вверх. И вдруг взрыв, буря, шторм. Тела их сцепились в любовной схватке.

На этот раз все прошло еще более удачно, чем первоначально. На улице дождь совершенно уже смыл остатки снега.

Примерно через полчаса Чико слегка потряс ее, выводя из оцепенения.

— Нам пора, — напомнил он ей, — отец с Вирджинией должны уже быть с минуты на минуту.

Она взглянула на часы и села, больше не пытаясь прикрыть наготу. Что-то в ней здорово изменилось: она уже не была прежней, чуть наивной, неопытной девушкой (хотя, быть может, сама она полагала, что перестала быть такой уже давно). Теперь ему улыбалась женщина-искусительница. Он потянулся к столику за сигаретой. Когда она надевала трусихи, ему вдруг пришла на ум песенка Рольфа Харриса «Привяжи-ка меня и стойлу, кенгуру». Песенка совершенно идиотская, но Джонни ее просто обожал. Чико усмехнулся про себя.

Надев бюстгальтер, она принялась застегивать блузку.

— Ты что — то смешное вспомнил, Чико?

— Так, ничего.

— Застегнешь мне сзади?

Все еще оставаясь голым, он застегивает ей «молнию» и при этом целует в щечку.

— Можешь заняться макияжем в ванной, только недолго, ладно?

Он затягивается сигаретой, наблюдая за ее грациозной походкой. Чтобы войти в ванную, ей пришлось наклонить голову — Джейн была выше Чико. Отыскав под кроватью свои плавки, он сунул их в ящик комода, предназначенный для грязного белья, а из другого ящика достал свежие, надел их и, возвращаясь к постели, поскользнулся в луже, которая натекла из-под листа фанеры.

— Вот, дьявол, — ругнулся он, с трудом удержав равновесие.

Чико оглядел комнату, которая принадлежала брату до его гибели («Какого, интересно, черта я ей сказал, что Джонни в армии?») Стены из древесно-стружечных плит были такими тонкими, что пропускали все звуки, доносившиеся по ночам из комнаты отца и Вирджинии. Пол в комнате имел наклон, так что дверь приходилось держать, чтобы она не захлопнулась сама. На стене висел плакат из фильма «Легкий скакун»: «Двое отправляются на поиски истинной Америки, но так нигде и не могут ее найти». При жизни Джонни тут было гораздо веселее. Как и почему, Чико сказать не сумел бы, но это была правда. По ночам его иногда охватывал ужас — он представлял, как тихо, со зловещим скрипом открывается дверца шкафа и оттуда, из темноты появляется Джонни, весь окровавленный, с переломанными конечностями и с черным провалом вместо рта, откуда доносится свистящий шепот «Убирайся из моей комнаты, Чико. И если ты даже близко подойдешь к моему „доджу“, я тебе башку оторву, понял?»

«Понял, братишка», — сказал про себя Чико.

Несколько мгновений он смотрел на пятна крови, оставленные девушкой, потом одним резким движением расправил простыню так, чтобы пятна были на самом виду. Вот так, так… Как тебе это понравится, Вирджиния? Забавно, правда? Он натянул на себя брюки, потом свитер, достал из-под кровати свои армейские ботинки.

Когда Джейн вышла из ванной, он причесывался перед зеркалом. Выглядела она классно — ни малейшего намека на дряблый живот. Взглянув на разоренную постель, она несколькими движениями придала ей вполне приличный вид.

— Отлично, молодец — похвалил ее Чико.

Она довольно рассмеялась и, чуть кокетничая, смахнула в сторону закрывшую глаза челку.

— Пора идти, — сказал он.

Они прошли через холл в гостиную. Джейн остановилась, чтобы рассмотреть студийную цветную фотографию на телевизоре. На ней было изображено все семейство: отец с Вирджинией, старшеклассник Джонни с малышом Билли на руках, ну и, конечно, Чико, в то время ученик начальной школы. На лицах у всех застыли неестественные, натянутые улыбки, за исключением Вирджинии. Ее несколько сонная физиономия, как всегда, абсолютно ничего не выражала. Чико припомнил, что фотография была сделана примерно месяц спустя после того, как отец имел глупость жениться на этой сучке.

— Это твои родители?

— Это мои отец, а это мачеха, ее зовут Вирджиния, — ответил Чико. — Пойдем.

— Она и до сих пор такая симпатяшка? — поинтересовалась Джейн, надевая куртку и протягивая Чико его штормовку.

— Об этом лучше всего спросить папашу.

Они вышли на веранду, сырую и насквозь продуваемую ветром через многочисленные трещины в фанерных стенах. Тут была настоящая свалка: куча старых, совершенно лысых покрышек, велик Джонни, в десятилетнем возрасте унаследованный Чико и немедленно им сломанный, стопка криминальных журналов, ящик с пустыми бутылками из-под «пепси», громадный, весь покрытый толстым слоем солидола дизель, оранжевая корзина, полная книжек в мягких обложках и тому подобная дребедень.

Дождь лил не переставая. Старый седан Чико имел весьма жалкий вид. Даже с обрубками вместо колес и куском прозрачного пластика, заменявшим давно разбитое ветровое стекло, «додж» Джонни выглядел на порядок выше классом. Краска на «бьюике» Чико, цвета весьма тоскливого, местами облупилась, и там светились пятна ржавчины, чехлом переднего сиденья служило коричневое армейское одеяло, на заднем валялся стартер, который Чико уже давным-давно собирался поставить на «додж», да все никак руки не доходили. На солнечном козырьке перед сиденьем пассажира сияла забавная наклейка с надписью: «Регулярно и с удовольствием».

Внутри «бьюика» воняло затхлостью, а его собственный стартер долго прочихивался, прежде чем мотор завелся.

— Аккумулятор не в порядке? — поинтересовалась Джейн.

— Все из-за чертова дождя, — пробормотал Чико, выруливая на шоссе и включая «дворники».

Он посмотрел на дом, тоже довольно малопривлекательный: грязно-зеленые стены, покосившаяся веранда, облупившаяся кровля…

Вздохнув, Чико включил приемник и тут же его вырубил: звук его был просто неприличным. Внезапно у него разболелась голова. Они проехали мимо Грейндж-холла, пожарной каланчи и универмага Брауни с бензоколонкой, возле которой Чико увидел Салли Моррисон на своем «ли-берде». Он поднял руку в знак приветствия, сворачивая на старое льюистонское шоссе.

— А это кто такая? — спросила Джейн.

— Салли Моррисон.

— Ничего девочка, — как можно безразличнее проговорила она.

Чико потянулся за сигаретами.

— Салли дважды выходила замуж и дважды разводилась. Если хотя бы половина сплетен про нее соответствует истине, она переспала со всем городом и, частично, с его окрестностями.

— Она так молодо выглядит…

— Не только выглядит.

— А ты когда-нибудь…

Ладонь его легла ей на бедро. Он улыбнулся:

— Нет, никогда. Брательник мой — вполне возможно, но я — нет. Хотя она мне нравится. Во-первых, Салли получает алименты, во-вторых, у нее шикарная белая тачка, а в-третьих, ей наплевать, что про нее толкуют сплетники.

Ехали они долго. Джейн сделалась задумчивой. Тишину нарушало лишь скрипение «дворников». В низинах уже собирался туман, который ближе к вечеру поднимется наверх, чтобы покрыть полностью дорогу вдоль реки.

Они въехали в Обурн, и Чико, чтобы сократить путь, свернул на Мино-авеню. Она была совершенно пустынно, а коттеджи по обеим сторонам казались заброшенными. На тротуаре им повстречался лишь мальчишка в желтом пластиковом дождевике, старавшийся не пропустить ни одной лужи на своем пути.

— Иди, иди, мужчина, — мягко проговорил Чико.

— Что?

— Ничего, девочка. Можешь продолжать спать.

Она хихикнула, не очень-то понимая, что он хочет сказать.

Свернув на Кистон-стрит, Чико притормозил возле одного из якобы заброшенных коттеджей. Мотор он выключать не стал.

— Ты разве не зайдешь? — удивленно спросила она. — У меня есть кое-что вкусненькое.

Он покачал головой:

— Нужно возвращаться.

— Да, я знаю… — Она обняла его за шею и поцеловала. — Спасибо тебе, милый. Это был самый замечательный день в моей жизни.

Лицо его осветилось улыбкой: слова ее показались ему просто волшебством.

— Увидимся в понедельник, Дженни? И помни: мы с тобой — всего лишь друзья.

— Ну, разумеется, — улыбнулась она в ответ, целуя его снова, но когда ладонь его легла на ее грудь, отпрянула: — Что ты, отец может увидеть!

Улыбка его погасла. Он отпустил ее, и она выскользнула из машины, бросившись сквозь дождь к крыльцу. Мгновение спустя она исчезла. Чико помедлил, прикуривая, и этого оказалось достаточно, чтобы мотор «бьюика» заглох. Стартер опять долго прочихивался, прежде чем двигатель завелся.

Ему предстоял долгий путь домой.

Отцовский фургон стоял перед входной дверью. Чико притормозил рядом и заглушил мотор. Несколько мгновений он сидел молча, вслушиваясь в мерный стук капель по металлу.

Когда Чико вошел, Билли оторвался от «ящика» и двинулся ему навстречу.

— Ты только послушай, Эдди, что сказал дядя Пит! Оказывается, во время войны он со своими товарищами отправил на дно немецкую подводную лодку! А ты возьмешь меня с собой на дискотеку в субботу?

— Еще не знаю, — ответил Чико, ухмыляясь. — Может, и возьму, если ты всю неделю будешь перед ужином целовать мои ботинки.

Чико запускает пальцы в густую, шелковистую шевелюру Билли, тот, счастливо хохоча, колотит брата кулачками в грудь.

— Ну вы, двое, перестаньте-ка сейчас же, — ворчит Сэм Мэй, заходя в комнату. — Мать не выносит вашей возни, и вам это известно. — Отец снимает галстук, расстегивает верхние пуговицы рубашки и садится за стол, где перед ним уже стоит тарелка с двумя-тремя красноватыми сосисками. Сэм мажет их несвежей горчицей. — Ты где пропадал, Эдди?

— У Джейн.

Дверь ванной хлопает. Это Вирджиния. Интересно, не забыла ли там Джейн губную помаду, заколку или что-то еще из своих дамских причиндалов, размышляет Чико.

— Ты бы лучше отправился с нами навестить дядю Пита и тетушку Энн, — продолжает ворчать отец, что, однако, не мешает ему в два счета проглотить сосиски. — Ты стал словно чужой, Эдди, и мне это не нравится. Ты тут живешь, мы тебя кормим — изволь вести себя как член семьи.

— Живу тут, — бормочет Чико, — кормите меня…

Сэм быстро поднял на него глаза. Во взгляде его мелькнула затаенная боль, тут же сменившаяся гневом. Когда он снова открывает рот, Чико замечает, что зубы у него желтые от горчицы.

— Попридержи язык, сопляк! — рявкает на него отец. — Слишком разговорчивый стал…

Пожав плечами, Чико режет ломоть хлеба от батона, лежащего на подносе возле отца, и наматывает его кетчупом.

— Через три месяца я от вас уеду, — говорит он. — Я намереваюсь починить машину Джонни и свалить отсюда в Калифорнию. Может, найду там работу.

— Великолепная мысль! Долго ее рожал? — Сэм Мэй был крупным, чуть нескладным мужчиной, но у Чико сложилось впечатление, что после женитьбы на Вирджинии и особенно гибели Джонни он стал как-то усыхать. — На этой развалюхе ты не доберешься и до Касл-рока, не говоря уже о Калифорнии.

— Ты так считаешь? А не пойти ли тебе к едрене фене, папочка?

Отец замер с открытым ртом, затем схватил со стола баночку с горчицей и швырнул ее в Чико, попав прямо в грудь. Горчица растеклась по свитеру.

— Ну-ка, повтори, что ты там вякнул! — взревел он. — Я тебя, сопляк, сейчас по стенке размажу!

Чико поднял баночку, задумчиво посмотрел на нее и внезапно швырнул назад в отца. Тот медленно поднялся со стула. Физиономия его приобрела кирпичный оттенок, на лбу резко запульсировала жилка. Он сделал неловкое движение, задел поднос и опрокинул его на пол вместе с тарелкой жареной фасоли в соусе. Малыш Билли с расширенными от ужаса глазами и дрожащими губами отступил к кухонной двери, готовый броситься вон из комнаты. По телевизору Карл Стормер и его ребята из группы «Кантри Баккаруз» исполняли суперхит сезона — «Длинную черную вуаль».

— Вот она, благодарность, — запыхтел отец, как будто из него вдруг выпустили пар. — Растишь их, заботишься о них и вот что получаешь…

Одной рукой он ухватился за спинку стула, словно боясь потерять равновесие. В другой он судорожно сжал сосиску, похожую на фаллос. Внезапно отец сотворил такое, что Чико глазам своим не поверил: он впился зубами в сосиску и принялся ее быстро-быстро жевать. Одновременно из глаз его брызнули слезы.

— Эх, сынок, сынок… — дожевав сосиску, простонал отец. — Так-то ты мне платишь за все, что я для вас делаю…

— А что ты для нас сделал? Привел в дом эту стерву?! — взорвался Чико, однако сумел вовремя остановиться и проглотить остаток фразы: «Если б ты этого не сделал, Джонни был бы жив!»

— Это тебя не касается! — ревел Сэм Мэй сквозь слезы. — Это мое дело!

— Разве? — Чико тоже сорвался на крик — Только твое? А нам с Билли не приходится жить с ней?! Наблюдать, как она мучает тебя? А ведь тебе даже невдомек, что…

— Что? — Отец вдруг понизил голос, в нем зазвучала неприкрытая угроза. — Говори уж все до конца. Так что мне невдомек, а?

— Так, неважно…

То, что он едва не проболтался, привело Чико в ужас.

— Тогда лучше заткнись, Чико, или я вышибу из тебя мозги. — То, что отец назвал его по прозвищу, означало крайнюю степень бешенства. — Ты понял меня?

Обернувшись, Чико увидел Вирджинию. Судя по всему, она все слышала с самого начала и теперь молча смотрела на Чико своими большими, карими глазами. Глаза у нее, в отличие от всего остального, были действительно прекрасны… Внезапно Чико ощутил новый прилив ненависти.

— Хорошо же, я договорю до конца, — прошипел он и тут же сорвался на крик: — Ты, папочка, рогами весь порос и великолепно это знаешь, но поделать ничего не можешь!

Для Билли это было уже слишком: малыш уронил свою тарелку на пол и, тоненько взвыв, закрыл ладонями лицо. Фасолевый соус растекся по ковру, запачкав его новенькие туфельки.

Сэм шагнул к Чико и вдруг остановился под взглядом Чико, который словно говорил: «Ну же, давай, смелей! Ведь к этому все шло уже давно!» Так они и стояли друг против друга в полной тишине, которую нарушил низкий, чуть с хрипотцой голос Вирджинии, поразительно спокойный, как и ее огромные карие глаза:

— У тебя была здесь девушка, Эд? Ты же знаешь, как мы с отцом относимся к подобным вещам. — И после паузы: — Она забыла носовой платок…

Чико уставился на нее, не в силах выразить словами, как он ее ненавидит, какая же она дрянь, грязная сука, сумевшая выбрать момент, чтобы вонзить ему кинжал в спину, зная, что защититься он не сможет.

«Ну, что же ты замолк, ублюдок? — говорили ее спокойные, карие глаза. — Тебе же известно, что было между нами незадолго до его гибели. Что, Чико, слабо рассказать отцу? Как же, так он тебе и поверил… А если и поверит, ты же понимаешь, что он этого не переживет».

Сэм, услыхав слова Вирджинии, ринулся на Чико словно бык на красную тряпку:

— Ты что, засранец, трахался в моем доме?!

— Сэм, что за выражения, — проговорила укоризненно Вирджиния.

— Поэтому ты и отказался поехать с нами?! Чтобы тут потра… Чтобы вы…

— Ну, давай же, продолжай! — крикнул Чико, чувствуя, что вот-вот разрыдается. — Ты что, ее стесняешься?! Да она и не такое слыхала и видала! Давай же, договаривай!

— Убирайся, — глухо проговорил отец. — Пошел отсюда вон, и не возвращайся, пока не надумаешь попросить прощения у матери и у меня.

— Не смей! — взвизгнул Чико. — Не смей звать эту суку моей матерью! Убью!

— Прекрати, Эдди! — раздался вдруг тонкий вскрик Билли. Ладони все еще закрывали его лицо. — Перестань орать на папочку! Ну, пожалуйста, прекрати же!

Вирджиния стояла в дверном проеме без движения, вперив уверенный, невозмутимый взгляд в Чико.

Сэм, отступив, тяжело опустился на стул и уронил голову на грудь:

— После таких слов, Эдди, я даже смотреть на тебя не хочу. Ты даже представить себе не можешь, какую мне причинил боль.

— Это она причиняет тебе боль, не я! Ну, почему до тебя никак не доходит?!

Он молча, не поднимая глаз на Чико, намазал хлеб горчицей и так же молча его сжевал. Билли рыдал. Карл Стормер и «Кантри Баккаруз» пели по телевизору «Драндулет мои старенький, но бегает еще дай Бог!»

— Прости его, Сэм, он сам не понимает, что болтает, — мягко произнесла Вирджиния. — Это все переходный возраст…

Змея снова победила, думает Чико. Все, конец.

Он поворачивается, направляясь к выходу. У двери он останавливается и зовет Вирджинию по имени.

— Что тебе, Эд?

— Я сломал ей целку, — говорит он. — Иди взгляни: на простыне кровь.

Что-то такое промелькнуло у нее во взгляде… Нет, показалось.

— Уйди, Эд, прошу тебя, уходи. Ты насмерть перепугал Билли.

Он уходит. «Бьюик» снова не заводится, и он уже решил отправиться пешком под проливным дождем, когда движок в конце концов прокашлялся. Прикурив, он выруливает на шоссе 14. Что-то стучит в моторе… Плевать, до Гейтс-фолз он как-нибудь доберется.

Чико бросает прощальный взгляд на «додж» Джонни.

Джонни предлагали постоянную работу на ткацкой фабрике в Гейтс-фолз, но лишь в ночную смену. Работать по ночам он был не против, говорил он Чико, к тому же там платили больше, чем на автодроме, но, поскольку отец работал днем, то Джонни пришлось бы в это время оставаться с ней наедине, в соседней с Чико комнате, а стены в доме тонкие, и слышно все великолепно… «Я не смогу с ней ничего поделать, — оправдывался Джонни перед Чико. — Ведь я прекрасно понимаю, что будет с ним, если он узнает. Но, видишь ли, я просто не в состоянии вовремя остановиться, она же этого и не желает. Ты понял, что я имею в виду, Чико? Конечно, понял, ты же ее знаешь. Это Билли пока еще мал для таких дел, но ты-то уже взрослый…»

Да, я знал ее и, разумеется, все понимал. Так или иначе, Джонни пошел работать на автодром. Отцу он объяснил это решение тем, что там он сможет по дешевке доставать запчасти для своего «доджа». Ну, а потом «мустанг» убил Джонни. Нет, не «мустанг» его убил, а эта сучка мачеха, таи что давай, старый драндулет, бывший когда-то «бьюиком», кати себе в Стад-сити и не глохни по дороге… Вот только бы еще избавиться от постоянно преследовавшего его запаха паленой резины, да от кошмарного видения кровавой массы, бывшей его братом Джонни, расплющенной между «мустангом» и «шеви», с торчащими из дыр в белой футболке сломанными ребрами, от ослепительно-белого столба огня, взметнувшегося ввысь, от неожиданно резкой бензинной вони…

Чико изо всех сил жмет на тормоз, распахивает дверцу и, сотрясаемый судорогами, выблевывает противную желтую массу в снег и грязь. Потом еще раз и еще… Мотор готов уже заглохнуть, но Чико вовремя жмет на стартер. Тело его дрожит. Мимо проносится новенький белый «форд», обдавая «бьюик» грязной водой из громадной лужи.

— Торопится в Стад-сити, — бормочет Чико. — Фу, мерзость…

Во рту у него остался противный привкус рвоты. Даже курить было противно. Поспать бы сейчас… Что ж, он, наверно, сможет переночевать у Денни Картера, а завтра будет видно, что делать дальше. Старый «бьюик» покатил вперед по шоссе 14.