Туман войны

— Согласись, что без ключа их коды так и выглядят. Таинственные письмена, а когда защитная программа требует код авторизации на аккадском…

Дагонит зашелся в приступе злорадного смеха и перешел от консоли в зал, где один из дежурных офицеров связи подал личному секретарю царя маленькую горошину «глобуса». Теперь все данные по открытому существу будут отданы для обработки собственному, построенному по чертежам и с помощью синтетов вычислителю. Митридат назвал его «Тень Ареса». Новый вычислитель был способен потягаться по мощи с «Минотавром», но вот справится ли он с возложенной на него функцией, это еще предстоит выяснить. Мысленно вызвав капитана базового корабля, Митридат приказал взять курс на Понт. Царь хотел быстрее оказаться дома.

Земля. Республика Колумбия, заброшенный храм Солнца, мобильный центр управления оперативной группы АНБ «Коготь». 24 февраля 1990 года, 22:15 по местному времени. Капитан Шон Эндерс.

Для радости, впрочем, как и для паники, не было никаких оснований: «Небула» показала сносные, для первого полевого испытания, результаты. А если учесть невероятное количество роковых случайностей, которые имели место, то лучшего и желать было нельзя. Тэлли уже пыжился перед вашингтонскими шишками, туманно намекая сенаторам, что данный результат — далеко не предел. Но полностью запудрить мозги начальству полковнику не удалось. Среди профанов, получивших свои кресла в результате многолетних интриг и сложных разменов политических фигур, в комиссии по вооружению нашелся некий сенатор, которого отредактированный отчет о ходе испытаний прототипа не впечатлил. Так уж вышло, что отчет попал на стол заместителя главы комитета по обороне, сенатора Николаса Барнета.

Тощий, словно щепка, сенатор более всего подходил под выражение «заноза в заднице». Ветеран корейской войны, во время которой он собственноручно уничтожил десятков пять северокорейских солдат: встав к пулемету, практически в одиночку отбил несколько атак на позиции своего взвода. Получив пулю в ногу и серебряную звезду на грудь, молодой лейтенант вернулся в Штаты и удачно женился на дочери техасского нефтепромышленника Смайта. Не испытывая склонности к бизнесу, ветеран написал и издал книгу мемуаров, в которой живописал свои подвиги и сделал пару серьезных заявлений как начинающий политик. А дальше были выборы в губернаторы самого своенравного среди прочих лоскутков американского государства — штата Техас, а потом и кресло сенатора.

Справедливости ради нужно сказать, что Барнет почти никогда не вел грязной игры. Это не означало, что он не использовал компромат, когда таковой позволял убрать с дороги очередного оппонента или молча пожать руку представителю какой-нибудь крупной корпорации, когда последний недвусмысленно намекал Барнету, что совсем неплохо будет пролоббировать тот или иной законопроект. Просто сенатор всегда с обескураживающей прямотой отвечал на нападки «шакалов пера», постоянно пытавшихся припереть непотопляемого ковбоя к стенке. Коронной фразой Барнета стало выражение, тут же подхваченное его сторонниками: «Американский народ заслуживает право на лучшую долю. А я сделаю все, чтобы наш кусок вишневого пирога был самым большим и вкусным, чего бы это ни стоило. А на остальной мир мне плевать!» Основной же чертой его характера, помимо редкой занудливости и упрямства, была паранойя: сенатор везде и всюду подозревал подвох, обман, предательство.

Как ни странно, но на этот раз чутье Барнета не обмануло, и он лично решил прибыть на борт «Энтерпрайза», чтобы поймать Тэлли на горячем, так сказать. По крайней мере, именно это он старался показать всем, кто не входил в число посвященных в истинную подоплеку его визита к берегам Колумбии. На самом же деле толчком к столь живому интересу к данному проекту Минобороны послужила встреча с одним из главных спонсоров всех предвыборных кампаний сенатора — Робертом Мак-Кинли. Этот преклонных лет денежный туз лишь десять лет назад снизошел до личной встречи с сенатором, а до этого общался с ним сначала через длинную цепочку посредников, потом пришел черед адвокатов и личного помощника — Ангуса Миггса. И только в декабре восемьдесят первого Николас Барнет был приглашен на закрытую встречу, которую Мак-Кинли организовал в своем частном поместье в Вермонте.

Трехэтажный особняк главы корпорации «Global World Research Inc.» посетили еще семеро дорого одетых господ и одна довольно молодая дама в строгом деловом костюме, чей акцент говорил о том, что она родом из ЮАР. А точнее, из одного влиятельного семейства с английскими корнями, сделавшего себе имя и состояние на торговле оружием. Когда все переместились из столовой в библиотеку, где в окружении сотен старинных томов, располагавшихся на уходящих под потолок полках, стоял овальный стол с десятком кресел с высокими резными спинками и вычурными подлокотниками в виде голов химер, сенатора не пригласили сесть вместе со всеми, а отвели к стоявшему поодаль табурету и вежливо попросили подождать. Барнет был влиятельным человеком и далеко не трусом по натуре, но в этом месте витали эманации настоящей Власти. Не той, что творит судьбы одного государства, а той, по чьей воле можно заново перекроить политическую карту мира. Николас понял, что это тот самый шанс вознестись так высоко, что даже президент с его овальным кабинетом и кучкой олигархов мелкого пошиба будет записываться к нему на прием за год вперед. Правда, и падение с такой высоты будет однозначно смертельным.

После недолгого ожидания в библиотеку вошли восемь мужчин и одна женщина. Вопреки мизансцене, обычной в дорогих и не слишком голливудских фильмах, женщина не была в этом собрании главной. Напротив, за все последующие встречи Сабина Витт — так звали главу южно-африканской оружейной корпорации «Calarius Arms» — ни разу не произнесла ни слова. Более того, женщина, уткнувшись носом в черную, с золотой символикой своей компании, папку, даже не взглянула на сенатора. Барнет привык, что на любом мало-мальски значимом светском приеме или в кулуарах деловых переговоров все так или иначе стремились свести с ним короткое, пусть даже «шапочное» знакомство, сунуть визитку, пожать руку. Тут все было иначе: Николас кожей ощущал подспудную угрозу, исходившую от всех участников необычного сборища, куда его позвал спонсор, мнению которого сенатор привык доверять. Наконец взоры присутствующих обратились на Барнета, только женщина по-прежнему листала страницы в папке, изредка делая пометки в маленьком блокноте. Речь от имени собравшихся держал Мак-Кинли, его дребезжащий дискант эхом гулял под сводами зала:

— Ник, мы с вами уже давно ведем дела, и кажется, вы именно тот человек, который нам нужен. Упреждая ваш вопрос, скажу яснее: «мы» — это группа бизнесменов, для которых нет границ и правил, потому что и то и другое проводится и создается по нашим указаниям.

Мак-Кинли улыбнулся, серые глаза его при этом хитро блеснули, тонкие губы приоткрыли ряд чуть желтоватых, мелких, но ровных зубов. Барнет знал, что у Мак-Кинли отменное зрение и он до сих пор сохранил все зубы в целости, ни разу не побывав у дантиста.

— Грядет новая эпоха, Ник. Скоро страны станут нанимать армии, потому что содержать собственные им станет не на что. Нефть и золото обесценятся, потому что ни то ни другое не будет пользоваться спросом, пока мы, — промышленник особо выделил это «мы», обведя взглядом окружающих его соратников, — этого не захотим. Мировые лидеры встанут в очередь, надеясь получить подачки с нашего корпоративного стола, чтобы обеспечить себе и своим близким место под солнцем. Новые технологии, новый век принесут нам все это. И вот тут возникает очень важный для тебя вопрос: хочешь ли ты встать в очередь вместе с ними или же ты автоматически оказываешься одним из тех, к кому эта очередь выстроится. Решать тебе, и думаю, что ты не ошибешься — ты не рядовой солдат, Ник, ты еще и хороший командир, изворотливый политик с потрясающим чутьем.

— Но вы выбрали меня не только поэтому, Мак, — от волнения голос сенатора звучал хрипло, со срывами.

В ответ промышленник еще раз улыбнулся и бросил взгляд в сторону рыхлого белокожего толстяка с бульдожьим лицом и мертвыми, абсолютно черными глазами. Чем-то он напоминал Черчилля, только вместо сигары держал в левом углу рта незажженную короткую трубку. Толстяк ухмыльнулся в ответ и, словно с чем-то соглашаясь, наклонил большую, совершенно лысую голову. Мак-Кинли снова повернулся к сенатору и продолжил:

— Ты прав, Ник. Нам нужны твоя репутация и мозги. Идиотов в коридорах власти не убавляется, а цена ошибки в таком деле, как наше, исчисляется отнюдь не деньгами. Мы не можем себе позволить роскошь совершать промахи, способные привести к потере влияния. Сам знаешь, если у тебя есть рычаг давления — никакие деньги не спасут твоих врагов и конкурентов. А влияния можно достигнуть старым добрым способом: приставить к виску противника пистолет со взведенным курком. Чаще всего это лишь метафора, но иногда… — Мак-Кинли прищурился, — иногда действительно нужно кого-нибудь для острастки пристрелить, чтобы другие были более сговорчивы.

Промышленник замолчал, в зале повисла гулкая тишина, прерываемая лишь слабым завыванием сквозняка, гулявшего по старому, выстроенному в колониальном стиле дому.

— Я уже давно не держал в руках винтовку, Мак.

Фраза вырвалась у сенатора машинально и прозвучала скорее неловко, нежели смешно. Однако многие за столом едва заметно улыбнулись, обстановка слегка разрядилась, хотя напряжение не исчезло окончательно. Только теперь до сенатора стал доходить масштаб этих людей. Отшутившись, Барнет постарался скрыть озноб, пробравший его до самых костей. В Корее он боялся только призраков, появлявшихся всякий раз, когда он напивался в офицерском баре. Дохлые «косоглазые», которых он стрелял и жег, стояли рядами перед внутренним взором молодого офицера и смотрели на него пустыми провалами глазниц, выклеванных падальщиками или вышибленных взрывной волной. На их объеденных крысами и собаками лицах беззвучно шевелились губы, а синие распухшие языки, еле ворочаясь, шептали проклятья. Барнет смеялся и плевал им в рожи, но вот сейчас понял, что Дьявол существует во плоти и действительно многолик, как о том рассказывал преподобный отец Муни в своих проповедях, которые Николас помнил с детства почти наизусть. Однако страх оказаться лишенным той власти, что предлагал ему Лукавый, пересилил острое желание отказаться и уйти, пусть даже после этого его ожидает неминуемая отставка; Мак-Кинли наверняка подстраховался на случай отказа.

В фельетонах и плохих книгах политиков изображают некими бездушными монстрами, порочными и лживыми существами. Но так может говорить и думать только тот, кто ни разу в жизни не ощущал эманации реальной, большой власти. Словно мутный, дурманящий поток, эта сила охватывает человека, заново переписывая всю его сущность. Только очень сильные личности способны дышать отравленным воздухом коридоров, где могущество словно бы витает в воздухе. Но и они со временем ломаются, становясь рабами силы, кто раньше, а кто немного погодя. Барнет держался очень долго, но предложенное ему было под стать искушению, которому некогда подвергался лишь один человек, да и тот был сыном Бога. Прежний прямолинейный и удачливый сенатор исчез бесследно, власть раздавила его, превратив в марионетку, послушную воле Десяти, сидевших за столом. Тот, кто раньше был сенатором Николасом Барнетом, поднял глаза на замершего в ожидании ответа Мак-Кинли, затем перевел опустевший взор на ожидающее его ответа собрание и произнес:

— Реальная власть — это то, к чему я шел всю жизнь. Дайте мне ее, и я не подведу вас, господа… и дамы, — он коротко кивнул госпоже Витт, которая безразлично скользнула по нему взглядом и снова уткнулась в какие-то разложенные перед ней бумаги.

За столом стало тихо, эхо последней фразы, произнесенной Барнетом громким, балансирующим на грани срыва голосом, гуляло под сводами зала и наконец умерло где-то высоко в темноте. Большая хрустальная люстра оставалась темной, в библиотеке горели лишь светильники, упрятанные в стенах среди книжных стеллажей.

Толстяк неожиданно легко поднял свою тушу из-за стола и сказал мягким баритоном, похожим на голос доброго дядюшки из водевиля:

— Вы не пожалеете, Николас. — Толстяк оказался американцем, говор выдавал жителя Нью-Орлеана. — Я Малькольм Дюпуи, возглавляю банковский конгломерат «Consulting & Investments group». Моя роль здесь чисто номинальная — нечто вроде государственного секретаря. Мисс Витт отвечает у нас за связи с представителями силовых ведомств стран Североатлантического блока. А ваш рекомендатель, мистер Мак-Кинли, — наш почетный президент.

— И какова же будет моя роль, господин Дюпуи? — Волнение, нагнанное приливом адреналина, схлынуло, сенатор неожиданно почувствовал себя лучше, все происходящее ничем ему лично не угрожало. Барнет успокоился. — Думаю, все должности уже давно распределены.

Дюпуи усмехнулся, его сходство с английским премьер-министром стало еще более явственно. Раскурив трубку, отчего поморщилась госпожа Витт, он мотнул головой:

— Вы будете нашим публичным лицом, сенатор, проводником воли нашего э… ну назовем это собрание Консорциум. Да, — банкир улыбнулся, но глаза его остались мертвы и холодны, — вы станете проводником решений Консорциума. Но для этого вам нужно слегка вырасти в статусе. Понимаю, кресло сенатора — это надежно, но иногда нам требуется очень быстрое принятие решений, на некоторые угрозы лучше реагировать как можно более оперативно. Вы готовы занять пост председателя комиссии по национальной безопасности при президенте США, Николас? Нет-нет, — банкир упреждающе поднял пухлую правую ладонь, — не сейчас, а через два месяца, когда старая развалина Рейланд уйдет. Как вам такое предложение?

— На это место никогда не назначат республиканца…

— Ой, оставьте эти иллюзии, Николас, — Дюпуи беседа явно забавляла. — Вас уже сейчас боготворят домохозяйки, и деревенщина всего Среднего Запада видит «ковбоя из Тусона» в Овальном кабинете! Вас можно смело выдвигать в президенты. Но на это мы пойти не можем: слишком явно обозначать свое присутствие в кабинетах власти — не наш стиль. Вы займете место по правую руку от президента, чтобы контролировать принятие нужных решений. Именно оттуда вы сможете оказывать Консорциуму некоторые услуги. Но пока вы полезны и в своем комитете. Как раз сейчас мы хотим, чтобы была назначена комиссия по одному из одобренных вами пять лет назад проекту — «Небула». Нам нужно вывести его из-под опеки АНБ и прикрыть как неперспективный, а материалы и специалистов засекретить. Безопасники уже готовят для группы «волчью яму», проект не получит необходимого ему времени на доработку, а это нас не устраивает. Мы выкупим разработку у Минобороны, а вы сделаете этот процесс более… скоротечным, проволочки не нужны. В особенности нас интересует личность непосредственного руководителя полевых испытаний — капитана Эндерса. Его непременно нужно сделать сотрудником отдела спецпроектов корпорации мисс Витт.

— Эндерс — хороший офицер, ему удалось сделать невозможное…

— Нам известно, что он сделал, именно поэтому важно, чтобы военные не развалили проект, а к этому все идет. Исследования артефакта должны быть завершены, а правительство таких денег не даст. Мы не заинтересованы в успехе этой программы в рамках госструктур.

— Эндерса обвинят в растрате…

— Напротив, его нужно повысить в звании, а группу любыми способами вывести из-под удара. Подумайте, как это можно сделать, сенатор, и сообщите нам через секретаря господина Мак-Кинли.

— Хорошо, господин Дюпуи, я найду приемлемый способ.

Место председателя в совершенно секретном, тщательно оберегаемом от прессы комитете, считалось пожизненным. Майк Рейланд, о котором говорил Дюпуи, был бессменным председателем «нацкомитета» вот уже более двадцати лет кряду. Ни одно важнейшее решение, ни один закон не попадал на подпись к президенту без согласования с этой структурой. Теперь-то Барнет понимал, кто стоит за Рейландом и почему Консорциум пришел именно к нему. Это был тот самый трамплин, благодаря которому он может достигнуть пика своей карьеры, и плевать на все — будь на месте банкира сам Дьявол, сенатор не колеблясь расписался бы хоть кровью на пресловутом договоре. Но на деле все оказалось куда прозаичнее, отчего осознание неотвратимости сделанного выбора было только ощутимей…

Банкир, кивнув, вышел из-за стола и, оказавшись возле кресла, где сидел Барнет, протянул ему руку:

— Малькольм. Для вас теперь просто Малькольм, дорогой Николас!

Тут он широко улыбнулся, его толстые губы раздвинулись, обнажив два ряда зубных протезов, отчего все происходящее снова напомнило Барнету дешевую мыльную оперу. Одновременно сенатора окатило волной мертвенного холода, словно все тепло вдруг улетучилось и в зале повеяло суровой зимой. Он поднялся и пожал рыхлую, но сухую ладонь Дюпуи, что, как он отметил про себя, не характерно для полных людей. Обычно руки у толстяков влажные от пота, и в них нет той силы, которая чувствовалась в каждом движении банкира. В тот день сенатор перестал быть просто политиком, он стал частью организации, правящей миром, содрогаясь в душе от своего поступка. Но пути назад уже не было.

На обратном пути в Вашингтон, откинувшись в кресле небольшого реактивного самолета, предоставленного сенатору лично самим Мак-Кинли, Николас смог спокойно обдумать сложившуюся ситуацию. Казалось, все складывалось как нельзя лучше: карьера шла в гору, перспективы роста просто потрясали своей стремительностью. С другой стороны, Мак-Кинли не предложил посвящения, которое проходили все члены Консорциума. Информации об этой организации было крайне мало, до Николаса долетали лишь слухи, в которых фигурировал некий замок в Англии, принадлежащий Консорциуму, где и проводились ритуалы и принимались самые важные решения. Неужели ему не доверяют и взяли только в «служки»? Если так, то он непременно припомнит банкиру это поручение, как только его выполнит, и потребует открыть карты. А от провокации он хорошо прикрыт своей незыблемой репутацией честного служаки, так что даже если велась запись беседы, сами представители Консорциума будут скомпрометированы. Нет, игра явно велась гораздо тоньше, и его пока не отпихивают от стола. Нужно правильно использовать ситуацию и развалить проект Эндерса. Парень будет рвать и метать, но когда поймет, что ему предложат взамен, непременно утихнет и станет работать за десятерых, план, предложенный Дюпуи, вполне осуществим.

В салоне пахло дорогим освежителем воздуха с ароматом лаванды, две вышколенные стюардессы в темно-бордовой униформе с золотым вензелем «МК» на нагрудных кокетливых кармашках неслышно скользили из конца в конец, ненавязчиво предлагая свои услуги. Николаса давно занимал вопрос, как они ходят на таких высоченных каблуках столько времени и при этом не теряют той открытой доброжелательности во взглядах, которыми одаривают пассажиров. Неужели это просто выучка? Или, может быть, тайная надежда обратить на себя внимание влиятельного толстосума? Нет, читать мысли он не умеет, а угадать, что кроется за этой кажущейся искренней заботой, реальное желание угодить или глубокий тренинг, ему не дано. Сделав знак мгновенно оказавшейся рядом симпатичной брюнетке, сенатор попросил:

— Стакан томатного сока, если есть.

— Сию минуту, господин Барнет, сэр, — девушка чуть раздвинула в улыбке накрашенные ярко-алой помадой губы.

Спустя пару минут стюардесса вернулась. Сенатор взял с подноса толстостенный стакан, отхлебнул прохладный, солоноватый сок. Он уже мечтал о собственном самолете и других вещах, на которых не стоит казенный ценник. Он думал, что сделает все, чтобы оказаться за тем столом, рядом с мисс Витт и Дюпуи. Как и на войне, Николас готов был шагать по трупам, если придется…

Эндерс с хрустом жевал таблетку аспирина, всасывая лекарственную горечь. Проверки он не боялся, поскольку знал — как только заезжее начальство узрит «суперов» вблизи, ассигнования польются как из рога изобилия. Тем более что в Барнете он ощущал родственную душу, так два хищника из одной стаи по запаху распознают друг друга и либо объединяются ради совместной охоты, либо стараются не стать помехой для собрата по крови. Тэлли и ему подобные всегда останутся лишь бюрократами, не понимая всей красоты и изящества созданного его командой оружия. Шон вошел в центр управления и поднял дребезжащую противным зуммером телефонную трубку защищенного канала связи с авианосцем. Линия прокладывалась по суше и океанскому дну, поэтому перехват такого сообщения будет быстро обнаружен, не говоря уже о невозможности перехвата средствами РЭБ. Подняв белую, цвета слоновой кости, трубку, капитан спокойно доложил:

— Здесь Эндерс.

— Капитан, вы проделали отличную работу, сенатор лично привезет приказы о поощрении вашей команды, а лично вы представлены к внеочередному званию.

Голос Тэлли источал злость пополам со страхом. Шон его прекрасно понимал: сейчас карьера его начальника висит на волоске. Если случится провал, Тэлли не доверят даже микрофон диспетчера в службе такси. Проекты вроде «Небулы» могут вознести на недосягаемые высоты и с той же легкостью низвергнуть в глубины хаоса и позора, из которых нет возврата.

— Какова же цена этого «звездопада», сэр?

— Вы умный человек, Эндерс, — ответил шеф после некоторого молчания, в его голосе слышались нотки раздражения. — Нам нужен еще один фейерверк, но на этот раз без наших мертвых парней, иначе…

— Не продолжайте, сэр, я понимаю, сколь важен приезд такой персоны, как сенатор Барнет. Беда только в том, что группа в полном составе к выполнению задания может приступить не раньше чем через неделю, а сенатор прибывает послезавтра. Двое бойцов нуждаются в серьезной…

— Послушайте, капитан! — мгновенно завелся и заорал в трубку Тэлли. — Мне плевать, что там у вас не в порядке! Пусть ваши бойцы хоть на брюхе ползут в джунгли, главное, чтобы они принесли этому сраному параноику Барнету две тонны партизанских ушей! Это понятно?!

— Мы сделаем все, чтобы сенатор уехал довольным, сэр. — Тон Эндерса остался спокойным. Для этого ему понадобилось выдавить из упаковки и катать на раскрытой ладони еще одну таблетку аспирина. — Дайте нам время до прилета высокого гостя, и уверяю вас, мы сумеем его убедить в нужности проекта.

— Лучше, если это будет так, Шон. — Тэлли сник, от злобного тона не осталось и следа, в голосе сквозила надежда на то, что Эндерс знает, о чем говорит. — Иначе нам всем грозит трибунал и длинные сроки заключения за махинации и растрату оборонных фондов.

— Все понятно, господин полковник. Не беспокойтесь, наши ребята постараются привести образцы в кондицию и мы устроим сенатору отличное представление. Сами ведь знаете: со стороны все будет выглядеть ровно так, как мы с вами захотим, чтобы это выглядело.

— Действуй, Шон. Может ты действительно сделаешь то, о чем так складно поешь. Отбой связи.

Эндерс ничего не успел ответить и был этому чертовски рад, поскольку утешать обосравшегося от страха начальника ему совершенно не хотелось. Положив трубку на рычаги, он направился в соседний зал, где сквозь механическую какофонию звуков мастерской слышалась отборная ругань старшего техника О’Мэлли. Войдя в помещение, Эндерс поморщился от запахов горелой изоляции, разогретого металла и чего-то еще, поразительно напоминавшего вонь разлагающейся человечины. Вокруг распятых на стендах шести костюмов «Небулы» бегали старший техник и трое его подручных. Даже невооруженным взглядом было видно, что прошедший бой дался «суперам» с трудом и только многократное дублирование систем спасло с таким трудом отобранных солдат от гибели. Тем временем ирландец, голый по пояс, с неизменной зубочисткой в левом уголке рта и фанатичным блеском в глазах, сноровисто переходил от одного верстака к другому, не забывая поматерить помощников на чем свет стоит:

— Гарри, черт тебя дери, ублюдок! — О’Мэлли подскочил к чернокожему парню, стоявшему с паяльником в одной руке и какой-то деталью в другой, и рванул его за лямку комбинезона. — Этот гироскоп стоит больше, чем задница ее величества королевы! — орал ирландец, брызгая слюной в лицо опешившему помощнику. — Не говоря уже о том, что твоя лишайная шкура к вечеру будет сушиться на двери моей каюты. Аккуратней с этим оборудованием, иначе я снова заставлю тебя выгребать дерьмо из всех гальюнов на базе, как это было полгода назад… Сэр!

Последнее восклицание касалось вошедшего Эндерса, к которому О’Мэлли тут же поспешил подойти, вытирая руки куском ветоши и закладывая зубочистку за левое ухо. Зная любовь ирландца к сигарам, следовало оценить его самоотверженность: за верстаком он никогда не позволял себе расслабиться, даже такую малость, как курение. Капитан махнул рукой в сторону выхода: мол, необходимо пообщаться без лишних ушей. Натянув комбез на потный торс, техник кивнул, и они, выйдя в коридор, уединились в глухом тупике, где тускло светила одна-единственная лампа, в желтом свете которой лица обоих приобрели нездоровый оттенок.

— Главный старшина, — голос Эндерса больше не дрожал, приятная горечь успокаивала нервы, мигрень отступила, — я сейчас разговаривал с полковником.

— Готов биться об заклад, сэр, англичанин предложил вывести наших парней в поле.

— Всегда полагался на вашу прозорливость, Фил, — Эндерс криво ухмыльнулся. — Можете обрисовать мне техническое состояние образцов, в какой степени они готовы к операции?

— Сами парни не пострадали, костюмы их спасли. — Дам-в-грызло вновь вынул зубочистку, что делал только в периоды активной работы мысли и в непосредственной близости от начальства. — Но на этом хорошие новости заканчиваются. Альфа-Лидер потерял систему управления отрядом, повреждены системы энергоснабжения, в туловище четыре дыры и нет половины аккумуляторных батарей. Альфа-Третий лишился системы гиростабилизаторов: ни ходить, ни бегать не может. Альфа-Четвертый… — О’Мэлли сплюнул, и зубочистка едва не вылетела у него изо рта. — Две пули от «Калашникова» попали ему в голову, дублирующие системы отказали через десять минут, это не шлем теперь, а кусок дерьма, сэр! С остальными все более-менее нормально, но как цельное подразделение они нам погоды не сделают — нужно переписывать программное обеспечение, заново откалибровать костюмы…

— Понял вас, главный старшина, — Эндерс невольно потянулся к карману рубашки за аспирином, но вовремя остановился, у него возникла идея. — А сколько бойцов вы сможете привести в форму и вывести в поле за трое суток?

— Четверых, сэр.

Дам-в-грызло мог сомневаться в чем угодно, только не в своих железках, которые чувствовал и понимал почти на мистическом уровне. Капитану иногда казалось, что красномордый здоровяк просто знает некие могучие ирландские заклятья, с помощью которых может заставить показывать платные каналы даже телевизор, отключенный от сети.

— Отлично, главный старшина. Собирай всех, кого нужно, и подготовь этих четверых по резервной программе «Охотник за головами». К нам едет сенатор Барнет.

— Толковый мужик, сэр. — Техник еще раз тщательно вытер куском ветоши свои большие, в пятнах веснушек, лопатообразные ручищи. — Его предки — какая-то дальняя родня тем О’Мэлли, что родом из Питтсбурга. Мама всякий раз голосовала за него. Такой человек оценит нашу работу, сэр. Наконец-то небеса посылают нам правильного начальника.

— Хорошо, если так, Фил. Сенатор будет здесь через трое суток. Сделайте все как надо.

— Мы не подведем, наши парни будут таскать ему головы партизан тоннами, сэр. Хоть прямо в каюту, — техник хохотнул, вынул из промасленного кармана пакетик с зубочистками и прихватил одну зубами. — Вот увидите, сэр!

Последние слова он сказал уже вполоборота, и Эндерс махнул рукой, отпуская О’Мэлли. Судьба и на этот раз, похоже, оставила им лазейку к успеху. Быстрым шагом Шон дошел до конференц-зала, где уже стоял длинный прямоугольный стол с десятком стульев, а у входа высился молчаливый вестовой из тех парней, что прибыли неделю назад вместе с командиром — майором Ридом. Судя по ухваткам, это были ребята из второго особого батальона рейнджеров, с которыми Эндерс уже сталкивался во время прохождения курса боевой подготовки десять лет назад. Но их появление лишь усиливало беспокойство капитана по поводу характера миссии вашингтонской шишки. Что если их проект не собираются закрывать, а просто сменят руководство, и вся эта возня с проверками затеяна только с одной целью — присвоить результаты восьмилетнего труда его команды? Пока трудно сказать что-либо наверняка. Подойдя к часовому, Эндерс бросил сквозь зубы:

— Передай майору, что я жду его здесь через десять минут. Заодно вызови капитана Нила и капитана Мэтьюса, их я тоже хочу увидеть в то же самое время. Исполнять. — Эндерс заглянул в деланно безразличное лицо бойца и раздельно повторил: — Быстро исполнять, солдат.

Часовой внешне ничем не выразил своих чувств. Но капитан был уверен, что его тон подействовал на солдата должным образом. Пройдя к столу и усевшись во главе его так, чтобы можно было видеть всех, кто входит, Шон достал упаковку аспирина и стал вертеть ее в руках, то и дело постукивая ею по столешнице. Он прикидывал, как лучше мотивировать смену тактической задачи для «Небулы», но пока ничего путного на ум не приходило: дельная мысль вертелась где-то на периферии сознания, постоянно ускользая, как только капитан обращал на нее внимание. За размышлениями прошло минут восемь, когда в зал вошел высокий человек плотного телосложения в полевой форме без знаков различия, с заправленным за левый погон куртки зеленым беретом. Эндерс окинул майора Рида, а это был именно он, внимательным взглядом: на вид лет пятидесяти, загорелая дочерна кожа, умные карие глаза, из растительности на голове и лице — только опаленные остатки белесых бровей и седая щетка аккуратно постриженных усов. Эндерс поднялся навстречу, но руки не протянул, лишь указал майору на стул слева от себя и приглашающе наклонив голову. Рид не обиделся, сам протянул руку, и Шону пришлось ответить на любезность. Сухая и жесткая клешня майора сказала о новом члене команды гораздо больше: надежный, но чересчур самостоятельный, уважает только тех, кто заведомо сильнее и умней его. С таким можно работать, если убедить его в том, что на него возложена задача, с которой никто кроме него не справится. К этому ключик считай подобрали, носом будет землю рыть.

Тем временем подошли Мэтьюс и Нил. О чем-то увлеченно споря, они лишь кивнули Шону и, не замечая вновь прибывшего, плюхнулись друг напротив друга, вывалив на стол груду чертежей и схем. Кашлянув, чтобы привлечь к себе внимание собравшихся, Эндерс поднялся и начал заранее приготовленную речь. Ему предстояло выжать из этих людей все соки, чтобы сенатора встретила сплоченная и уверенная в успехе команда, а не куча нытиков, лишь облегчающая проверяющему задачу по смене руководства проекта или его закрытию вообще.

— Господа, у нас возникли некоторые изменения в графике регламентных работ. Поскольку командный режим взаимодействия уже протестирован и принят как удовлетворительный лично полковником Тэлли, нам приказано перейти к следующей ступени — полевое тестирование автономного режима «Охотник».

Эндерс откинулся в кресле, выжидательно глядя на своих подчиненных. Все, кроме Рида, встревоженно переглядывались, но помалкивали, не понимая, к чему клонит капитан. Режим, о котором он говорил, был лишь наброском схем и базовых подпрограмм: «Небула» создавалась как единое целое, и автономные действия бойцов рассматривались как самая крайняя стадия, когда отряду, понесшему критические потери, только и остается, что продать свою жизнь подороже. Самостоятельные действия не протоколировались, испытания и тактические учения с такими условиями тоже не проводились. Тем временем Эндерс продолжал:

— Для финальной проверки к нам прибыл майор Рид, — Шон кивнул в сторону чуть подобравшегося охранника, — который обеспечит нашу безопасность, а также возьмет на себя общее руководство встречей сенатора Барнета, который будет здесь через пятьдесят часов.

Шон посмотрел на своих подчиненных — похоже, им наконец стало ясно, что отчет не устроил кого-то в комитете и для окончательных разборок подтянули «тяжелую артиллерию» — человека, похоронившего не один амбициозный проект, но давшего добро именно на разработку «Небулы». Замысел командира очевиден: дать в отчете как можно больше трупов партизан, и тогда кислород не перекроют, а для этого нужно вывести в поле всех, кто остался. Возможно, стратегия, выбранная капитаном, — это единственный вариант, способный вытащить проект. Но риск огромен, ведь в случае провала, процентное выражение которого исчисляется как три против одного, «Небулу» и всех, кто хоть каким-то образом к ней причастен, заклеймят и вычеркнут из списков перспективных и подающих надежды. Образно говоря, Эндерс вел свою команду по краю пропасти, дна у которой не было. Все участники задавали себе один и тот же вопрос: а есть ли другой выход, можно ли выложить карты на стол и сказать правду? И каждый, кто со стыдом, кто в бессильном отчаянии, признавал — другого пути нет. В мире затевалась большая политическая возня, целью которой было свалить русских, вообще не применяя оружие. Армейские программы сокращались одна за другой. Деньги уходили неизвестно куда, хотя всем было очевидно: происходит глобальная раздача взяток, подкуп или устранение всех тех, кто сможет выступить на защиту разваливающейся Империи Зла. Некто очень могущественный решил, что настала пора бескровной войны, когда новые территории и рабов можно заполучить в неповрежденном виде. Более того, большинство стран сами с радостью станут рабами, выполняя любые приказы далекого заокеанского хозяина. Коварство и масштабы потрясали воображение, но каждый гнал от себя кричащие прямо в лицо факты, ибо слишком жалким на фоне грядущих событий выглядело бряцание ядерной дубиной, и даже высокотехнологичные «суперы» смотрелись чем-то вроде детской игры в солдатики.

И в это же самое время на первый план вышли частники — крупные корпорации, прежде хоть и имевшие свой кусок пирога от военных подрядов, но державшиеся в тени. Представители этих компаний получили широкий доступ к секретным военным программам, укореняясь в армейских структурах и на самом верху разведсообщества США. Интерес их был понятен: скупка перспективных технологий и получение неограниченного влияния на принятие решений в масштабах всей страны. Эндерс уже догадался, что Рид — не просто человек сенатора, но именно он является новым лицом военпрома Америки, гибрида государственной атрибутики с частными интересами. Видимо, доклад, представленный Тэлли «наверх», все же ввел больших боссов в заблуждение и теперь они стремятся любой ценой перекупить «Небулу», возможно, даже оклеветав проект перед Пентагоном и сенатской комиссией. Барнет с его репутацией старого, прямого как штык вояки — самая подходящая кандидатура для такого спектакля. Интересно, что они скажут, когда специалисты того же «Global World Research Inc.» получат в руки все данные по «суперам» и убедятся, что вытянули пустышку?.. Эндерс готов был признать, что замах оказался слишком силен и проект разваливается на глазах. Резкий приступ головной боли заставил его незаметно сунуть в рот капсулу аспирина и столь же незаметно ее разжевать. От размышлений его отвлек бодрый голос майора Рида, который уже прохаживался вдоль стола, заложив руки за спину. Многое из сказанного им свидетельствовало о его недюжинном опыте — майор явно знал толк в своем ремесле:

— Господа, — говорил майор, — те двое, что должны были обеспечивать вашу безопасность и охранять государственные секреты, нынче отбыли к новому месту службы. Их работа признана неэффективной, как, впрочем, и ваше, капитан Эндерс, решение подключить к операции прикрытия местных. Среди них полно агентуры противника, и утечка о характере проводимых испытаний и дислокации базы — лишь дело времени.

Эндерс не собирался оправдываться, он выразительно глянул на Рида со своего места и тихо возразил:

— При всем уважении к вам, майор, хотелось бы напомнить, что вы подчиняетесь мне. Или, может быть, вы имеете полномочия, согласно которым ответственность за проект переходит к вам? Это первый момент, — Шон предостерегающе взглянул на собиравшегося что-то сказать охранника. — Момент второй, майор, заключается в том, что у меня в роте охраны двадцать морпехов, а территория, на которой проводилась операция по испытанию «суперов», составляет более шестидесяти восьми квадратных километров джунглей, кишащих партизанами и контрабандистами. Отсюда вопрос: как бы вы поступили, мистер, если у вас под носом оказалась группа русских коммандос и еще десятка два вооруженных бандитов, везущих наркоту?! Молчите, майор, я внимательно вас слушал!

Эндерс резко встал из-за стола, отчего стул с противным визгом отъехал на метр назад. Рид молчал, играя желваками. Формально Эндерс действительно был его начальником, во всяком случае, пока не пришли уточняющие инструкции, поэтому он помалкивал, вынужденно слушая тихий, но от этого не менее неприятный голос Шона.

— Майор, русские уничтожены, партизанский караван разгромлен, а ваши коллеги из корпуса рейнджеров просто оказались на пути моих парней. Получился бардак… И все это от того, что ваши генералы не говорят с нашими. Так было всегда, и так будет впредь, нам обоим это известно. Но хвосты удалось подчистить, к тому же чужими руками, сведя и без того неприемлемый уровень потерь к минимуму. Поэтому давайте не будем тыкать друг в друга пальцами и бить морду, а попытаемся закончить работу как можно более профессионально. — Боль стала невыносимой, но Эндерс только чуть сморщился и продолжил, не меняя тона: — Если вы внимательно изучали мое досье, то знаете, что я бывал в поле и знаком с грязной работой из первых рук. Другого способа отогнать неожиданно возникших в зоне испытаний русских я в тот момент не видел, важна была скорость принятия решений. Да и «суперов» никто из местных не мог заметить, поскольку на точке эвакуации были только наши люди. Хватит пыжиться, давайте перейдем к делу.

Шон развернулся, поймал стул за спинку, придвинул его к себе и сел за стол. Рид еще какое-то время молчал, но увидев, что все глядят на него с нескрываемой враждебностью, постарался сгладить ситуацию, не переставая гнуть свою линию:

— Простите, сэр, видимо, это сказывается долгая дорога. Но вынужден вас огорчить: русские провели местных и ушли. Менее чем полчаса назад мы перехватили радиообмен местных служб слежения за воздушным пространством в зоне операции. — Рид положил на стол и подтолкнул к Эндерсу два сложенных пополам листа бумаги с мелким машинописным текстом. — Вертолет без опознавательных знаков завис над высотой 1080 на время, достаточное, чтобы принять на борт пассажиров. Группа тактического реагирования прибыла на место зависания вертолета через час. Там обнаружены следы нескольких человек, ведущие в сторону болот. А двумя часами ранее, — торжество в голосе Рида звучало уже до неприличия громко, — с места, где, согласно докладу оперативного координатора операции, остатки русской диверсионной группы были уничтожены местными коммандос из отдельного батальона «Черные ягуары», поступило другое сообщение, — Рид сделал небольшую паузу и, вынув из нагрудного кармана куртки еще один лист бумаги, зачитал текст, который, судя по всему, помнил чуть ли не наизусть: — «…Группа попала в хорошо организованную засаду и была полностью уничтожена. Радист, будучи захвачен в плен, дал ложную наводку для координатора поисковых мероприятий, после чего тоже был устранен русскими…».

Майор сложил и этот листок пополам и, подтолкнув его к хмурому Эндерсу, продолжил, но в его голосе теперь не слышались агрессивные нотки, он хотел договориться:

— Там дальше много всякого про шараханье местных по сельве в поисках русских. Они ждут их возле болот, но думаю, что упустят — с ними явно идет опытный проводник, отлично знающий эти места, вероятно контрабандист. Вы делали все, что можно было сделать, сэр, я не отрицаю этого, но вы имеете дело с профи, которых учат выживать там, где вообще не живут, где умирают… — Рид прищурился так, словно выцеливал врага через автоматный прицел. — Белому человеку вообще в сельве нет места, а эти… Я воюю с русскими уже двадцать лет, господа. Они выживут везде, и их практически невозможно победить в открытом бою… Они вернутся, я буду их поджидать.

Эндерс провел ладонью по лицу, отгоняя усталость; за последние несколько недель он спал в общей сложности не более десяти часов, и иногда в ушах слышался противный звон, а на глаза набегала мутная пелена — слезились глаза. Этот майор хорошо подготовился к докладу, и его выводы вряд ли понравятся комиссии. Подняв на собиравшегося что-то добавить майора тяжелый от усталости взгляд, Шон сказал:

— Давайте не будем воевать друг с другом, у нас общий враг, попробуем объединить усилия и к приезду сенатора навести глянец.

Рид, присев на краешек стула ответил:

— Я открыт для предложений, сэр, — обращение «сэр» он произнес с нажимом, давая понять, что власть скоро переменится и он поставит наглого капитана на место.

— Отлично. — Эндерс без улыбки обратился к собравшимся: — Раз досадная помеха не была устранена традиционными мерами, попробуем действовать иначе. Скажите, майор, есть в вашем распоряжении проверенные сведения о точной дислокации партизанских баз или временных лагерей, достаточно крупных, в нашей зоне ответственности?

— Так точно, сэр. На западе сидит некто команданте Рауль, ставленник небезызвестного вам Снайпера. Диверсанты вероятнее всего пришли оттуда и прикомандированы к его отряду. Русские хоть и ослабили помощь, но поставки оружия и специалистов до сих пор достаточно велики. На северо-востоке два отряда, один из них возглавляет хефе Эль Гуарон, а второй пока не превышает по численности обычную мелкую шайку, остальные всерьез их не воспринимают и зовут «лос гельдраперос» — оборванцами. Постоянного командира у них тоже нет.

— Как близко соприкасаются зоны, подконтрольные этим трем бандам?

— Рауль держит западный проход к побережью, и у него есть лазейки на панамской границе. Думаю, что сорок километров — предел для него. Эль Гуарон — бывший уголовник и крепко повязан с контрабандистами, но прямых выходов на перуанские картели или прибрежные кланы у него нет. «Оборванцы», — тут майор впервые искренне улыбнулся, — те просто грабят всех, кто попадется под руку, похищают фермеров, что позажиточнее, занимаются мелким рэкетом, с этого и кормятся.

— Значит, все три группировки располагаются более-менее компактно и вы можете назвать эти районы, я правильно все понял?

— С точностью до двух километров, сэр. Сельва только на первый взгляд полна хаоса и неразберихи. На самом деле в джунглях у каждого есть свое место, и у этого места имеются хоть и зыбкие, но вполне конкретные границы, несмотря на то, что тут постоянно идет война. Впрочем, как и везде в мире.

— Отлично, такое положение вещей нам только на руку, — Эндерс с облегчением откинулся на спинку стула, а потом, вновь резко придвинувшись к столу, обвел всех прояснившимся взглядом: — Вот что мы сделаем, господа…

Земля. Республика Колумбия, точное местоположение неизвестно, 22 февраля 1990 года, 18:45 по местному времени. «Товарищ Мигель» — Егор Шубин, военный советник.

…Боль, усталость и страх перестают ощущаться, когда от твоей ясной головы и четкости мыслей зависит еще чья-то жизнь. В такие моменты исчезают все посторонние звуки, а усталость, пробиваемая лекарствами, транслирует в мозг и ко всем рецепторам восприятия удивительно резкую картинку происходящего. Растительность приобретает серый и пепельно-зеленый оттенок, запахи сливаются в некую удушливую смесь гнили, ароматов цветов и выделений местного зверья. Все это вкупе с полным безветрием и духотой создает непередаваемую атмосферу вонючей парилки, когда каждое движение дается с невероятным усилием. Домой я вернусь худющий как щепка, и не дай Бог, это произойдет где-нибудь в марте, когда у нас еще дуют пронзительные ветра и холод стоит такой, что здешний житель, окажись он где-нибудь в средней полосе России, назвал бы такое место чертогами демонов. Сразу, словно пробудился какой-то условный рефлекс, на языке я ощутил привкус арбуза. Так бывало всегда в зимнее время: выйдешь из подъезда, и первый вдох морозного чистого воздуха пахнет свежестью и почему-то арбузом. Но сейчас перед глазами была только спина Дуги, перетянутая ремнями, а вокруг — непроходимая стена сельвы, тонущая в вечном сумраке. До возвращения домой еще как до луны, но я впервые дал себе слово, что без отпуска в следующую командировку не поеду. Пусть хоть до рапорта дело дойдет, но пока не увижу настоящего снега и не пробегу на лыжах километров пятьдесят по заснеженной таежной тропке — никаких жарких стран, остоеросили мне эти «пампасы».

Остатки нашей группы цепочкой отходили от места, где удалось эвакуировать раненых, в сторону болот. Скупая, волчья рысь, неизбежные при усталости хриплое дыхание и неприятный запах человеческого пота — вот и все, что затуманенное стимуляторами сознание доносило до меня. Рацию, как и все лишнее, забрали те, кто ушел на вертолете, поэтому ориентироваться по загонщикам, которые наверняка шарят по кустам где-то неподалеку, можно было только на слух. Но, если разобраться, рация, как, впрочем, и карта, в такой глуши — вещи бесполезные. Ориентироваться оставалось лишь по сторонам света, да еще по тяжелому, гнилостному запаху, который все более сгущался, что свидетельствовало о том, что проводник ведет нас верной дорогой. Чтобы сосредоточиться и не поплыть окончательно, я стал гонять в уме варианты, которые могут прийти в голову преследователям, а в том, что они за нами идут, я ни капли не сомневался.

Самым логичным было бы поставить заслоны на сухих участках за трясиной, а не перед ней, поскольку после сезона дождей рельеф береговой линии сильно изменился. А за трясиной все без изменений — скалистая гряда и снова джунгли, где начинается территория повстанцев и в частности нашего команданте Рауля. На месте противника я бы выбросил там десант и разместил на возвышенностях пару батарей ротных минометов, способных быстро переносить огонь по секторам, а на самых вероятных участках прорыва группы раскинул сеть из противопехотных мин и простых сигналок, а потом накрыл бы нужный сектор минометным огнем. Такие гадкие варианты обычно и есть самые верные. Поэтому я решил дать команде отдых и даже придумал, как это устроить. Там, в тишине и относительном покое, мы и обмозгуем, что делать дальше.

Как только мы приблизились к болоту вплотную, я ухнул по-совиному, подзывая Симона. Тот подошел почти бесшумно. Смотреть на его черное от усталости и грязи лицо было больно, меня не отпускало чувство неловкости оттого, что я таскаю с собой пацана, которому бы по-хорошему еще в школу ходить. Впрочем, я скоро понял, что недооценил нашего проводника: хоть он и был измотан до последней степени, но речь его была живой и связной, чему скоро нашлось объяснение. Парнишка жевал смесь из листьев коки, извести и еще какой-то дряни, поэтому и мог сохранять бодрость сутками. Я слышал, что те же ниаруна применяют такой состав, называя его «кото», что на их наречии означает нечто близкое по значению к русскому слову «живчик».

— Симон, насколько хорошо ты знаешь эти места? — я произнес это хриплым шепотом, но парень прекрасно меня понял.

— Братья возили здесь товар, но болота обходили с севера. Однако можно пройти и напрямик. А что ты задумал, командир?

— Нас плотно обложили федералы. На той стороне, у скал, нас наверняка уже ждут.

— Будем прорываться? — Глаза мальчишки задорно блеснули, и я снова удивился, как у него хватает сил на гримасы, когда у меня от усталости и напряжения немеют даже кончики волос.

— Нет, это как раз то, чего они от нас ожидают, и поэтому, скорее всего, накроют минометным огнем издали, не приближаясь на дистанцию контакта. Нужно подумать и выслать разведчика, а на все это необходимо время.

— Но за нами идут человек пятнадцать справа, — парень повел в ту сторону стволом «калаша», — и еще два раза по столько же в тылу и слева. Через полчаса они увидят наши следы.

— Это я тоже понимаю, — я постарался растянуть почерневшие и потрескавшиеся губы в ободряющей улыбке, но вышло плохо, если судить по метнувшемуся в сторону взгляду проводника. — Нам нужно отсидеться на болоте, найти сухую кочку и пересидеть там хотя бы до сумерек. Три часа отдыха — это то, что нам всем нужно. Что скажешь, есть такое место на болоте или нет?

— Ты хитрый дьявол, командир. Брухо говорил, что ты родом из места, где обитают демоны гор, и там холодно, словно в аду, но я не верил старому болтуну. — Лицо парнишки посерьезнело, взяв у меня планшет, он ткнул пальцем в квадрат, где вообще ничего не было обозначено: — Командир, два года назад, когда я уже был в связных у дона Рауля, мы с братом попали в облаву и он показал мне этот остров. С воздуха его не видно, про него не знает никто, кроме меня и… Брат погиб спустя год, теперь знаю только я.

— Ты как-то странно говоришь, боец, — я видел, что Симон чего-то боится и только вера в мою удачливость и острое желание жить вынудили его раскрыть семейную тайну. — Там безопасно?

— Я думал, что демоны чуют своих сородичей. — Парень все еще с опаской смотрел мне в глаза. Наконец, собравшись с духом, он продолжил: — Там не совсем остров, это вершина старой индейской пирамиды, а внутри сухо и нет воды. Мы с братом спустились только на три метра, дальше не пошли, кто знает, какие пакости и чары древние приготовили для незваных гостей. Мы пересидели там три дня и ушли по тропе, отмеченной вешками отца, нас даже не искали в трясине. А эти отродья свиней, — глаза Симона гневно сверкнули, — за нами точно не полезут, и острова им не найти, даже местные ниаруна не помнят, чья это пирамида. И те, кого федералы завербовали в проводники, вглубь болот тоже не пойдут. Идем, командир, путь неблизкий.

Я дал сигнал к построению и снова занял место в хвосте колонны. Мы двинулись в путь, тухлая вода и кишащая всякой мелкой живностью болотная жижа обняли нас. Мы погрузились в это вонючее месиво по пояс. Но Симон уверенно вел нас куда-то, а позади уже слышались голоса преследователей — кто-то из них уже вышел на тропу, ведущую к берегу.

Нельзя сказать, что местные болота сильно отличаются от топей моей родной Сибири: те же кочки, доросшие мхом, хилые деревца, кажется, растущие прямо из-под воды, и злобная мошкара пополам с пиявками. Но тут следует сделать поправку на колорит: в тех местах, где топь переходит в некое подобие заводи со стоячей водой, водятся змеи и мелкие рыбешки, могущие залезть даже в мочеиспускательный канал. Первое время я сильно опасался именно такой пакостной мелочи или мух, откладывающих яйца прямо в носовые пазухи, пока не убедился, что это всего лишь единичные случаи. И рыбешка, и всяческие насекомые предпочитали использовать для своих нужд животных. Поэтому мы спокойно брели след в след за проводником, продвигаясь в южную часть топи, которая на картах обозначена как непроходимая. И действительно: пару раз нам пришлось вытаскивать из трясины бойцов, неверно взявших чуть в сторону от тропы. Оступившиеся сразу же проваливались с головой в вонючую, кишащую мелкой живностью субстанцию, которую так и подмывало назвать дерьмом.

Крики позади давно стихли: вероятно, преследователи посчитали, что оказавшиеся в подобном безвыходном положении люди все же выберут честный бой и быструю смерть от вражеской пули, а не мучительную и медленную — в зловонной жиже. Само собой, когда прибудут местные рейнджеры и их американские коллеги, они попытаются пройти вслед за нами, однако в успехе их я сильно сомневался. Для преследования в подобных обстоятельствах мало знать приблизительный путь, нужно быть точно уверенным в том, куда идешь. Симон и его братья знали, а вот следопыты местных коммандос — вряд ли. Мысленно я поспорил сам с собой, сколько человек сунется за нами следом и сколько из них выберутся обратно. По всему выходило, что не слишком много, и это было более чем приемлемо.

Мы шли по горло в мерзостной жиже, лишь изредка выбираясь на твердую почву, когда уровень тухлого месива из водорослей, насекомых и ошметков гниющей древесины опускался до уровня пояса. Так продолжалось довольно долго, пока Симон не подал знак, что мы у цели: неожиданно я почувствовал, что вот уже пару минут иду по твердому камню, иногда спотыкаясь, словно под ногами были ступени. Наконец мы вышли из воды к небольшому островку, что стало понятно по более высоким деревьям и постепенно спадающему уровню воды. Еще через пару минут мы выбрались на сухой участок, и больших усилий стоило не упасть ничком прямо там, где стоишь. Симон раздвинул заросли и указал на открывшийся в склоне невысокого холма провал. Он сноровисто закрепил на железном костыле, вбитом в каменную глыбу, нейлоновый канат и сбросил свободный конец в дыру. Подавая нам пример, парнишка начал спускаться первым. Вскоре канат колыхнулся, Симон вылез наружу, и глаза его радостно светились:

— Командир, там сухо и есть вода, хорошая, не болотная! Спускайтесь по одному и идите по коридору, там увидите большой зал, размещайтесь у северной стены. Я замаскирую лаз и спущусь последним.

— Лады. Ты молодец, парень.

Спустившись по канату в неожиданно сухую темноту подземелья, я подумал, что судьба действительно играет человеком. Раньше отпущенного срока помереть не получится. Казалось бы, вот он, писец: кругом обложили так, что мышь не проскочит, позади враг, впереди непролазное болото, ан нет — мы выскочили, как обмылок из рук. Посмотрим, что будет дальше, может, мне удастся прожить еще день-два.

Отойдя от проема в своде пещеры, я осмотрелся, насколько позволял тусклый свет, испускаемый химическими светильниками, коих у нас в комплекте у каждого было ровно по пять штук. В их зеленоватом свете можно было различить некоторые детали: мы оказались в помещении явно искусственного происхождения, метров десять в ширину и метра три в высоту. Стены напоминали сходящиеся к потолку грани пирамиды. Пол тоже имел некоторый уклон, но заметил я это только после того, как Дуга бросил один из светильников в дальний правый угол. Длинный, похожий на обычный фломастер «светляк» покатился по полу влево, пока не зацепился за выбившийся из паза край плиты.

— Это очень старое место, — голос проводника звучал глухо в замкнутом пространстве. — Мой брат услышал о нем от старого пьяницы — ниаруна. Индеец совсем потерял ум от рома и все время болтал о золоте, что хранят его великие предки…

— Так чего же твой родственник предпочел тягать контрабанду, а не развлекаться где-нибудь в Майами, швыряя миллионы направо и налево?

Эту реплику произнес Славик. Очухавшись от заплыва по трясине, наш остряк обрел свою обычную язвительность. Однако мальчишка-проводник, не приняв его иронии, ответил:

— Брат просто оказался умнее тех, кто шастает по руинам древних в поисках их богатств. Все, кто отправлялся искать золото, нашли здесь только свою смерть. Брат смекнул, что это место, если индеец не спятил от рома и не ошибся с ориентирами, может стать неплохой берлогой. Но ниже этого помещения и двух соседних комнат ни он сам, ни его люди никогда не спускались.

— Значит, и мы не будем, — резюмировал я. — Это приказ, товарищи офицеры. Особенно он касается тебя, команданте Ставо.

Неожиданно Славка взбеленился, что скорее всего явилось следствием вынужденного воздержания от его обычных приколов во время нашего «заплыва».

— Не согласен категорически. — Детонатор уже разложил сушиться свои вещи, он остался в камуфляжных штанах и майке, но с автоматом так и не расстался. — Тут наверняка много всякого старого барахла. Вернемся в Союз — на один оклад жить станешь, а, старшой?

Я поманил разбушевавшегося подрывника к себе, демонстративно провел рукой по каменной кладке и протянул к носу приятеля испачканную в пыли ладонь.

— Что ты видишь, Слава?

— Ни хрена! Клешню твою только грязную, и все, — сбитый с толку неожиданным вопросом, Детонатор слегка опешил. — Что ты этим доказать-то хочешь?

— А ты еще вдохни глубоко, — не повышая тона продолжил я. — Чем пахнет, не подскажешь?

Детонатор покрутил головой, сморщил нос и, чувствуя подвох, но не понимая его сути, пожал плечами:

— Воздух как воздух. А что тут такого, если я вниз прогуляюсь? Так и так сутки здесь сидеть, пока местные нас не похоронят и не снимут кордоны…

— Слава, — я вытер ладонь о штанину и присел, не в силах больше держаться на ногах, — мы в полутора-двух метрах под водой, а стены сухие. Опять же, мы в подземелье, а воздух не затхлый и, более того, болотной вони я не ощущаю. Под нами древний бункер, который наверняка имеет свою систему охраны, и я бы не рассчитывал на то, что она вышла из строя. Будем сидеть тут, сколько потребуется, ничего трогая. Симон, — обратился я к проводнику, — как тут с водой и насчет отхожего места? А то сидеть придется долго и наружу лучше не высовываться. Федералы наверняка подняли вертушки и болото прочешут обязательно.

Проводник махнул рукой в сторону единственного выхода из зала, более всего напоминавшего дверной проем средних размеров.

— Там коридор и две комнаты поменьше, друг напротив друга. Справа и слева от этой двери. В одной брат складывал припасы. Я посмотрел, сейчас там есть немного вяленого мяса и сушеные фрукты, но дня на два, не больше.

— Отлично, — я с усилием поднялся на ноги и пошел следом за пацаном, подсвечивая себе химическим фонарем. — А как с водой и сортиром?

— В конце коридора — провал, мы всегда ходили… туда. — Парень улыбнулся, и я понял, что напряжение последних дней его тоже отпускает. — Вода в комнате, которая справа от входа. Там каменная скамья, а напротив нее вода сочится прямо из стены.

— Болотная! Как же вы ее пили?

— Нет, командир, стена не внешняя, и как вода струится из стены и куда уходит по желобу в полу, я не знаю. Да и вкус у нее… странный.

— То есть?

— Не объяснить это. Нужно выпить… Но никто не заболел, просто все видели странные сны.

— Какие такие сны?

— Иногда, — Симон задумчиво посмотрел на меня и тут же отвел глаза, — сны сбывались, иногда — нет. Но ни до, ни после никто из людей моего брата такого не испытывал: сны очень реальные.

— Ну, тогда это ничего, — я улыбнулся, отчего кусочек засохшей грязи упал со щеки на пол. — Я редко вижу сны и почти их не помню. Передай всем, что можно располагаться, пусть сушатся и отдыхают. Смены по три часа, первым заступаю я. Выполнять.

Конечно, я устал не меньше других, да и сырая одежда и налипшая коркой грязь радости не добавляли, но я вполне мог отстоять первую смену, а людям требовался отдых. Пройдя в комнату, где, как сказал Симон, была вода, я увидел в тусклом зеленоватом свете «химки»[71] высеченную из цельного куска камня скамью, больше напоминавшую стандартную полутораспальную кровать, а справа прямо из стены выступала статуя какого-то приземистого божка. Высота статуи была метра два, под потолок комнаты. Божок представлял собой фигуру человека с головой то ли вороны, то ли попугая, увенчанной пышным плюмажем. Судя по довольно внушительным причиндалам, это был мужик, и мужик с положением, поскольку на шее у него висело ожерелье из прямоугольных пластин. Руки божка были скрещены на груди таким образом, чтобы на сложенных «лодочкой» ладонях он смог удерживать некое сооружение, напоминающее пирамиду, вроде той, в которой мы нашли убежище. Более ничего интересного в статуе, вытесанной из серого пористого камня, не было, лишь вода частыми крупными каплями сочилась с ее ладоней, вытекая откуда-то из-под основания миниатюрной копии пирамиды и падая сначала на босые ступни, а затем исчезая в длинном желобе, идущем вдоль стены.

Проведя рукой по заросшей недельной щетиной физиономии, я решил умыться. Вода оказалась холодной, поэтому грязь и остатки краски отходили с лица и рук с большим трудом. Умывшись, подставил под строчку капель пустую флягу, неожиданно ощутив прилив бодрости. Странно, ведь еще десять минут назад на мне живого места не было, ныло и саднило все тело. Особенно чувствительной была боль в почках — обычное дело после окончания действия стимуляторов. Не обращая на это внимания, я стал наносить новый слой камуфляжной краски на лицо и руки, попутно и одновременно прислушиваясь к тихой возне бойцов в главном зале. Вроде все было штатно, посему, осмотревшись, насколько это было возможно, я поднял с пола наполнившуюся на удивление быстро флягу и, опустив внутрь обеззараживающую таблетку, плотно завинтил крышку-стаканчик. Хоть Симон и заверил, что вода не опасна, но нет смысла нарушать наработанный протокол только потому, что местные спокойно переваривают болотную тухлятину, называя ее «чистой водой». Благодаря таблетке вода приобретет резкий, химический привкус, но зато я буду защищен от кишечных паразитов и возбудителей всяческих лихорадок, для которых у врачей уже давно кончились все обычные слова и в ходу сплошная латинская ругань. Глянув на прикрытый кожаным чехлом циферблат часов, я снова вышел в зал, столкнувшись у входа со Славкой, видимо, пришедшим за водой.

— О! — вырвалось у него непроизвольное восклицание. — А я типа водичкой разжиться хотел…

— Главное, не пей сырую. Сейчас костер разведем. Тут тяга воздушная есть, наверняка дым тянет понизу, наружу он не выходит. Смены каждые три часа, после меня заступает Дуга, потом ты, потом пацана пошлю к суше поближе, надо весточку Раулю послать. Кроме него сквозь сельву никому из нас не пройти. Пусть пошумят, отвлекут сторожей наших, а в суматохе есть шансы прорваться. Рискнем, раз все «научные» методы накрылись медным тазом.

— Разумно, но… — Детонатор с сомнением цыкнул зубом. — Тут-то долго сидеть будем?

— Чтобы потеряли наглухо след, посидим какое-то время. Придется на пару дней затихариться, ничего не поделаешь.

Мне была понятна нервозность друга, но как я никогда не лез в его хитрые замуты со взрывчаткой, так и в вопросах тактики не позволял другим вторгаться в мою епархию. Мне частенько помогает интуиция, подсказывая парадоксальное, порой идущее вразрез с наработанным опытом решение.

— Если рвануть сегодня к вечеру, — возразил Детонатор, — шансов проскочить гораздо больше: кордонами еще не везде все закроют, да и растяжки плюс оборудование минометных позиций времени требуют.

— Здравая мысль, Слава. Да только устали мы все. Почитай, четверо суток мотаемся на пределе. А тут любая ошибка — гарантированный писец. Нужно отдохнуть. Пройдем и сквозь кордоны, чай не в первый раз. Иди отдыхай, пока время позволяет.

— Я бы выдержал…

Спорить и толочь воду в ступе было бессмысленно: Славка всегда с бесшабашной уверенностью кидался напролом, и будь он один, у него вполне могло бы и получиться. Но в данный момент у меня на попечении был зеленый пацан, хоть и местный, но все же не трехжильный. И на него была вся надежда. Да и выставят кордоны скорее всего формально, поскольку болота по мнению федералов лишь частично проходимы. Время, проведенное в бездействии, — враг любого караульного. Люди расслабятся, втянувшись в рутину графиков и расписаний смен, станут менее внимательны. А рвать вперед, надеясь, что на тропе нет «секрета» или в кроне дерева не сидит снайпер с ночной оптикой, — верх глупости.

Наблюдателя, даже хорошо замаскированного, можно вскрыть в момент пересменки, если верно прикинуть, где возможна наиболее удачная позиция для наблюдения и ведения огня. Поэтому я без дальнейших дискуссий подхватил автомат за ремень и по веревке вылез наверх, разумеется, оглядевшись предварительно в наблюдательную трубу. Штука эта предназначена для снайперов, чтобы осматриваться, не демаскируя своей позиции, но часто помогала и мне, как человеку смежной профессии. Не заметив ничего подозрительного, я лег на кочку рядом с лазом и затаился под прикрытием заросшего лианами холмика, бывшего основанием пирамиды. Сектор обзора был довольно широким. Москиты, учуяв запах бальзама, гудели рядом, но не кусали. Длинная вахта началась. Я замер, дыша через неравные промежутки времени, став частью оглушительно орущей вокруг природы. На первый взгляд, позицию я выбрал не слишком выгодную: обзор только в одну сторону, демаскировка убежища основной группы при обнаружении НП вообще не вызывала проблем. Но это только на первый взгляд. На самом же деле такая практика подходит для обычного леса, с твердой почвой и достаточно обширными возможностями обходных маневров. В болотистой местности свободы обычно никакой: подходы к островкам суши так или иначе известны, а тот, кто рискнет сойти с узкой тропки чуть в сторону, рискует в лучшем случае быстро утонуть, а в худшем долго глотать зловонную маслянистую жижу, судорожно вытягивая шею над тугой ряской, а спустя еще пару часов все равно утонуть, но уже полностью свихнувшись от отчаяния и осознания неизбежности смерти.

Так что позицию я выбрал все-таки удачно: гать, по которой мы пришли на островок, просматривалась вглубь и по флангам метров на пятьдесят, что было совсем неплохо. Главное при несении караула в подобном месте — это слух. Глаз часто «замыливается», и тогда враг может почудиться там, где просто причудливым образом сплелись лианы или неровно легли кусты, образовав подобие припавшей к земле фигуры стрелка в лохматом камуфляже. Именно поэтому я лишь бросал короткие взгляды по секторам, но внимательно слушал вопли болотных жителей, которые всего вернее предупредят о приближении чужака.

Все вокруг было привычно: орали лягушки, пересвистывались пичуги, какой-то мелкий зверек прошуршал в кустарнике, но и только. Пару раз пролетел вертолет, но курсом на северо-восток, где, по всей видимости, находились известные федералам тропы через трясину. Над нашим же укрытием все было спокойно, и во мне крепла уверенность, что я сделал верный выбор, доверившись Симону. Так прошло около трех часов. Я дернул за шнур, другой конец которого был привязан к руке следующего по смене, там, глубоко под землей. Метод этот мы разработали сами во время долгих ночных сидений в джунглях, когда даже шепот может выдать тебя, что уж говорить о радиопереговорах — противник тоже не дурак и умеет слушать лес. А так я тихо дал сигнал о своем возвращении и вот уже, спустившись под землю, инструктирую Дугу, который, довольный отдыхом, кивает в ответ. Выслушав меня, он беззвучно скрылся в проеме люка, и наступила темнота — «химки» истощились, да в них и не было особой нужды. Славка протянул мне кружку с горячим травяным настоем, секрет которого заключался в том, что он бодрил и утолял жажду, но не выдавал нас привычным для человеческого жилья запахом. Сделав пару глотков, я направился к роднику у статуи и смыл с себя грязь и краску. Сон прогонять больше не было сил, поэтому я положил на лавку у правой стены отощавший «рюкзак-семисуток», автомат поместил рядом, так, чтобы его не было заметно тому, кто войдет в комнату.

Часто в кино приходилось видеть, как герой ставит винтовку или автомат в изголовье или кладет пистолет под подушку или на прикроватную тумбочку. Такое поведение наш инструктор называл «выкрутасы покойника». Понятное дело, что профессионал либо выстрелит от двери из глушеного ствола, либо внимательно все осмотрит, прежде чем подойти на дистанцию работы ножом или удавкой. Человек, что-то прячущий, обнаруживает себя напряженной позой даже во время сна. Недели три мы учились держаться расслабленно, чтобы язык тела не выдал нашу готовность даже к неожиданному нападению. Вот и сейчас: Симон отскочил назад, когда вроде бы расслабленный и спящий команданте Мигель плавно соскользнул с лавки на пол, и вот уже в живот вошедшему парнишке смотрит автоматный ствол. Узнав проводника, я опустил оружие и, поднявшись, ободряюще кивнул ему:

— Что случилось, омбре?[72]

— Мигель, вертолеты уже не летают, федералы перестали нас искать. Болота — не то место, где люди выживают так долго. Я могу сходить, посмотреть, свободен ли путь к лагерю. Я тихо, эти ленивые свиньи даже не заметят, что я рядом.

Я провел пятерней по лицу, отгоняя сон. Резон в том, чтобы отправить Симона разузнать, где наши злейшие друзья расставили силки, несомненно был, но меня тревожила слабая выучка парнишки в плане топографии: мало знать самому, где засел враг, нужно, чтобы он точно смог показать эти места на карте.

— Хорошо, амиго, иди. Только задача у тебя будет чуть иная: мы тут можем сидеть долго, но не бесконечно. Поэтому пойдешь в отряд к Раулю, а заодно вешками отметишь нам путь из болота. Смотри, — я развернул карту и, сняв с руки часы, положил их себе на колени. Встряхнув последнюю «химку», зацепил светильник за карман «разгрузки». — Мы примерно вот тут, в десяти километрах от южного края болот. Сколько времени тебе нужно, чтобы дойти туда, не привлекая ничье внимание?

— Часов десять, если выйти прямо сейчас. К вечеру буду у края болот, возле караванной тропы.

— Отлично. Только там-то нас и будут поджидать. Найди обходной путь. Сможешь?

— Ты шутишь? — Симон застенчиво и вместе с тем горделиво улыбнулся. — Я же вырос в этих местах, тут каждый камень — это мой друг.

— Значит, когда ты сможешь выйти к передовым постам отряда?

— К завтрашнему утру. Думаю, что часам к семи буду в отряде.

— Накинем на все про все еще часов десять, так?

— Наверное, так. — Симон уже притопывал ногами от нетерпения. — Рауль верит мне, тем более что остальные ваши, скорее всего, уже в лагере.

— Смотри и запоминай. — Я прочертил на карте несколько линий и расставил отметки так, чтобы парень смог повторить их на такой же карте в партизанском лагере. — На северо-востоке две противостоящие высоты, где федералы наверняка уже разместили минометы. Их сектора обстрела будут перекрывать все сухие участки береговой линии, где есть выход из трясины, и большую часть караванной тропы. Нам это помешает, но если Рауль вышлет людей, блокирует минометчиков и одновременно нанесет несколько отвлекающих ударов по позициям федералов на северо-востоке от тропы…

— А с чего ты взял, что они там устроили засаду? — следя за ходом моих рассуждений, парень не забывал цепким взглядом посматривать в карту.

— Это просто: только там можно разместить до двух взводов пехоты так, чтобы это не бросалось в глаза. А чтобы не попасть под обстрел своей артиллерии, федералы вынуждены будут рассредоточится вдоль тропы. Место для такого маневра есть только на северо-восточном участке, в двухстах метрах от края болот. Как только Рауль ударит им в тыл, они вынуждены будут развернуться к нему. Начало его атаки будет сигналом к нашему броску в направлении тропы. Через двенадцать часов мы выдвинемся вот сюда, — я указал карандашом на небольшой холмистый выступ на линии края трясины, — и будем ждать, когда вы начнете шуметь.

— Ты хорошо придумал, Мигель, но вот станет ли Рауль рисковать из-за тебя своими людьми?

— Не сомневайся, — я подмигнул парню, — есть кое-кто, чей голос будет услышан, и Рауль не то что пойдет, он побежит нам на выручку.

— Думаешь, сеньорита Анита…

— Скажем так, я очень на это рассчитываю, Симон. А сейчас иди отдыхать, путь предстоит неблизкий, да и я тоже чуток придавлю на массу.

Парень не понял последнего выражения, но, уловив общий смысл, ушел в первый зал, откуда раздавался негромкий храп Детонатора. Я прилег и, смежив веки, еще некоторое время прокручивал в уме варианты возможного поведения федералов. По всему выходило, что пока нет причин думать о провале. С точки зрения любого более-менее грамотного спеца, очень многое зависело от случайных факторов, не поддающихся анализу. Так, почти незаметно для себя, я соскользнул в вязкую полудрему…

Мне снился снег, наш, такой до боли знакомый по ощущениям, въевшимся в самое мое нутро. Пушистые невесомые хлопья падали со свинцово-серых небес, окутывая все вокруг пуховым покрывалом. Оглянувшись вокруг, я узнал родные места: вот рубленная еще отцом баня, почерневший сруб, чуть припорошенный на стыках бревен только что выпавшим снежком. Внезапно я понял, что со спины ко мне подходит Наташка. Ее легкие, быстрые шаги по скрипучему снегу звучали совсем как наяву. Оборачиваюсь и тону в ее огромных, зеленовато-серых глазищах, обрамленных густыми ресницами, замечаю буквально все: бледные крапинки веснушек, обсыпавших прямой, чуть вздернутый нос и щеки, пару новых морщинок в уголках рта. Из-под рыжей собачьей шапки выбилось несколько прядей светло-русых волос, в которые тоже успели впутаться снежинки. Жена была в белой дубленке, на которую я ухлопал весь свой оклад за два месяца, и специально сшитых для нее унтах, которые едва доходили до колен, прикрытых клетчатой шерстяной юбкой.

— Егор-рка! — звонкий девичий голос эхом отозвался в сосняке, тревожа покой улегшегося на зимнюю спячку леса. Затрещала, вспорхнув с ветки и полетев в более спокойное место, сорока.

— Ната! — вроде как произнес я в ответ, но во сне всегда нет четкого ощущения действий. — Родной мой человечек, я… я так скучаю!..

Руки мои плетьми лежали вдоль туловища, словно примороженные, ноги застряли в снегу по колено, не давая двинуться с места. Радость встречи, растерянность и щемящая тоска накрыли с головой, вышибая все остальные мысли. Наташа пробежала пару оставшихся до меня метров, и ее руки сомкнулись на моей шее. Напрягая все силы, мне удалось поднять руки и обнять ее. Но ощущения и запахи во сне стирались, я был там, на нашей «фамильной», как называл ее отец, даче, и одновременно ощущал на лице сухой ток воздуха подземелья и легкий запах болотной гнили. В то же самое время у меня не возникало полного ощущения пришедшего сна: руки обнимали жену, губами я ловил: то капризную и тонкую верхнюю губу Наташи, то полную и податливую нижнюю. И при всем при этом меня не оставляло предчувствие близкой беды, вот она — крадется на мягких лапах, чтобы упасть сверху, навалиться со всех сторон…

Земля. Арабская республика Египет, западная окраина Каира. 25 февраля 1990 года, 19:22 по местному времени. Майор ПГУ КГБ СССР Николай Журавлев, командир оперативной группы «Омега» (непосредственное оперативное воздействие).

Солнце уже не так жгло, но жар все же струился от асфальта, стен домов и проезжающих мимо автомобилей. Журавлев поправил солнцезащитные очки-«капли», машинально проверяясь на предмет сторонней опеки, свернул в проулок между двумя блочными трехэтажками и оказался во внутреннем дворике одной из них. Встав в тени чахлого дерева, бросавшего рассеянную тень на пыльную землю, Николай стал ждать. До условленного времени оставалось еще минут двадцать, а всего он кружил по кварталу около двух часов кряду, стараясь выявить активность возможной засады, проверяя, не прицепился ли кто-нибудь непосредственно за ним самим.

Египет в последнее время вновь стал местом постоянных столкновений с англичанами, окончательно перешедшими в подчинение к бывшим «младшим партнерам» из Штатов. Впрочем, «томми»[73] часто взбрыкивали, и тогда удавалось сыграть на противоречиях между «родственниками». Но сейчас все было несколько иначе: вот уже более двух лет Журавлев работал на представителя КПК, выполняя в рамках своей службы поручения главного ревизионного органа партии, всегда с подачи представителя комитета партконтроля, которого он знал под псевдонимом Изяслав. Журавлев был уверен, что этот невысокий, с невыразительным, скучным лицом человек, при одном взгляде на которого хотелось отвести взгляд — очень высокопоставленный чиновник МИДа. Несколько раз Николаю удалось засветиться на каком-то ведомственном мероприятии, там он увидел своего связника в окружении чиновников министерства иностранных дел, и были это люди из высшего эшелона.

Завербовали Журавлева просто: он никогда не отличался сдержанностью по отношению к «пиджакам» и как-то раз открыто выступил против своего тогдашнего шефа — полковника Фесенко, по чьей милости провалилась одна операция в Вене, когда в ходе возникшей перестрелки с немецкими «коллегами» из BND[74] погибло двое сотрудников из группы обеспечения. Смерть таких же, как он сам — опытных диверсантов, майор вполне мог пережить. Так или иначе, это была их работа, к риску их готовили, и с мыслью о возможности внезапной гибели Николай уже свыкся, постоянно ощущая ее ледяное дыхание затылком. Но вот пара пожилых австрийцев, вся роль которых заключалась в передаче «посылок» и выполнении несложных заданий типа «пойди-принеси»… Случился громкий скандал, во время которого майор чуть не придушил непосредственного начальника, в момент разбора полетов обронившего нечто пренебрежительное по поводу погибшей под пулями немецких оперов семейной четы. Рванувшись к полковнику через стол, на глазах у бойцов своей группы Николай сомкнул пальцы на худощавой шее начальника, желая увидеть, как потускнеют глаза этого мерзавца. Опомнившиеся подчиненные еле уберегли майора от гарантированной статьи за убийство. Опешивший Фесенко, хрипло откашливаясь и цедя угрозы, счел за благо ретироваться.

Глядя, как за полковником закрывается дверь кабинета, Николай с тоской подумал о том, что не успел придушить это самодовольное ничтожество, по чьей вине погибли двое по сути мирных людей.

На пару месяцев Журавлева отстранили от службы, прямо намекнув на увольнение с оперативной работы и исключение из партии. Последнее обстоятельство было особенно неприятным. Николай получил партбилет после выполнения сложного задания в Бейруте, был ранен и на торжественное собрание явился еще с тросточкой. А вручал ему красную книжечку сам Василий Поваров, личность легендарная в узких кругах. Будучи командиром разведроты во время войны, Василий Алексеевич лично уничтожил более трех сотен фашистов, сто пятьдесят восемь из которых — голыми руками, удавкой и ножом-финкой. Нож он не таясь носил всегда при себе и с готовностью демонстрировал молодым сотрудникам боевые приемы, даже в свои семьдесят пять давая фору более молодым умельцам. Журавлев, тогда еще капитан, с трепетом принял билет из рук старого диверса, навсегда запомнив руки старика. Перевитые голубыми прожилками вен, в пятнах от ожогов и старческой пигментации, эти руки не дрожали, и рукопожатие было крепким. Поваров ничего не сказал тогда, только остро глянул на молодого коммуниста из-под кустистых седых бровей, и Николаю вспомнился отрывок из фильма «В бой идут одни „старики“», где вот точно так же красные книжечки получали те, кто только что вернулся из боя. Именно тогда Журавлев до конца осознал то, что ему так долго внушали инструктора и старшие, более опытные коллеги: он на войне, на войне страшной, потому что нет четкой линии, отделяющей своих от чужих. Но еще более страшной она казалась Николаю от того, что вокруг него живет целый мир людей, думающих, что война давным-давно в прошлом…

Изяслав пришел к нему домой через трое суток после окончания череды допросов и последовавшей затем настоятельной просьбы не покидать Москвы и своей квартиры в частности, «до выяснения некоторых подробностей дела», как выразился «пиджак» из следственной комиссии. Николай, не заглядывая в глазок обитой вишневого колера кожзаменителем двери, но привычно встав справа от нее, открыл и узрел на пороге невысокую фигуру в старомодном черном плаще, надвинутой на глаза черной шляпе, обычного вида темно-серых брюках и остроносых черных же ботинках.

— Николай Валентинович? — голос человека показался Журавлеву таким же бесцветным, как и его внешность.

— Так точно. Вы из следственной комиссии?

Николай посторонился, приглашая гостя войти.

Тот кивнул, на ходу расстегивая плащ.

— Некоторым образом, — гость вынул «корочки» со знакомыми комитетскими реквизитами и в развернутом виде поднес к лицу Журавлева. — Нам нужно поговорить, майор.

— Скорее уж лейтенант, учитывая формулировку обвинения, выдвинутого вашими коллегами, Дмитрий Вадимович.

Из предъявленного гостем удостоверения следовало, что это полковник Селиванов, второй заместитель начальника их управления. Фамилия была знакома и фигурировала в некоторых приказах по управлению, но лично с этим серым человечком Журавлева судьба не сводила. Чутье подсказывало, что просто так высокопоставленный чин из аппарата Конторы в гости к почти что отставнику не приедет. Майор внутренне подобрался, пропуская гостя в тесную прихожую своей двухкомнатной квартиры. Жилье было ведомственным, поэтому Журавлев с беспокойством подумал, где они с женой и дочерью будут жить, если дело примет самый скверный оборот и его уволят. Родители оставили им небольшой домик за городом, но ведь убогую избушку, где и осенью-то жить трудновато, вряд ли можно было считать полноценным жильем. Подавив невольный вздох, Николай заставил себя отогнать невеселые мысли.

— По результатам расследования полковник Фесенко уволен со службы и заключен под стражу. Вы временно назначаетесь исполняющим обязанности начальника отдела оперативного воздействия, майор.

Ошарашив такой новостью, гость, не снимая ботинок, лишь бросив шляпу на тумбочку и аккуратно повесив плащ на вешалку, быстро переместился в кухню. «Будь этот человек объектом для захвата, пришлось бы поработать», — отметил про себя Николай и прошел следом, рассеянно тронув чайник на плите.

— Чай будете, товарищ полковник?

— Не откажусь. — Селиванов уселся так, чтобы хозяин квартиры и вход в комнату все время оставались у него перед глазами. — И если можно, дайте пепельницу. С самого утра ничего не ел, а без папирос, увы, и получаса не могу, извините.

Журавлев повернул переключатель под конфоркой на электроплите, достал большую чугунную сковороду и взял из настенного шкафа глиняную пепельницу, выполненную в виде старого стоптанного башмака. Сам он курил только на балконе или выходил на лестничную клетку (жена не переносила табачного дыма), а пепельница осталась от умершего несколько лет назад отца. «Вот и пригодилась», — промелькнула мысль в голове майора, пока он шарил в холодильнике, выискивая что-нибудь съестное. От пайка оставалось мало чего — жена относила большую часть дефицитных теперь продуктов (масло, сыр и колбасу) сестре. Та схоронила недавно мужа, сильно пившего инженера, который зарабатывал не ахти, и теперь одна тянула двоих ребятишек. Бедняга повесился в гараже, оставив записку, что-то в духе «ухожу, прошу никого не винить». Слабые умы часто чувствуют беду загодя, избирая для спасения даже такие способы, как самоубийство, ведь им просто некуда больше бежать…

Найдя выход в четырех куриных яйцах, маленькой склянке подсолнечного масла и паре крупных помидорин с дачного участка, Журавлев повернулся к гостю:

— Яичницу будете?

— Если вас это не затруднит, Николай… Можно вас так, без отчества?

— Можно.

Гость раздвинул губы в улыбке, неожиданно широкой и располагающей, словно говоря: «Да ладно, церемонии уже ни к чему».

— Вот и хорошо, разговор предстоит непростой. Вам известно что-нибудь о некоем конгломерате западных бизнесменов, именующем себя «Консорциум»?

— Нет. — Новости, которые сообщил Селиванов, ошеломили майора, но он быстро взял себя в руки, и вот уже на сковородке заскворчала яичница с помидорами и репчатым луком, крупно порезанным кольцами.

— Чуть позже я расскажу вам о той операции, которую вы и ваш новый отдел будете проводить. — Гость невольно повел носом в сторону плиты, видимо, не соврал насчет голодного начала дня. — Дело непростое, многое придется делать без прикрытия и страховки, таковы правила. Но давайте сначала подкрепимся.

Журавлев не хотел есть, взял только кусок хлеба, а гостю выложил все содержимое сковороды в тарелку с золотым ободком по краю и сел напротив. Гость аккуратно и быстро расправился с яичницей, несколько виновато поглядывая на Николая, а потом, отпив изрядный глоток крепкого чаю, вынул из старомодного серебряного портсигара папиросу, предложил Журавлеву, но тот отказался. Селиванов высек огонек из простой, в стальном поцарапанном корпусе, явно недорогой зажигалки «зиппо». Язычок бесцветного пламени опалил архаичную, почти киношную папиросу «Герцеговина Флор». Лицо визитера окуталось клубами ароматного дыма, отчего Николай инстинктивно потянулся к пачке «Столичных», лежавших тут же, на подоконнике кухонного окна, вместе с пластиковой одноразовой зажигалкой. И вот наконец Селиванов начал рассказывать, и чем дальше он неторопливым тоном проговаривал все то, о чем Журавлев так или иначе догадывался, тем холоднее становилось майору в тот теплый августовский день восемьдесят восьмого года.

Спустя час Селиванов ушел, оставив новоиспеченного начальника отдела в тягостном замешательстве. «Стране пришел конец, государство доживает последние дни, и с этим уже ничего не поделаешь». Эта фраза, произнесенная полковником, никак не укладывалась в голове майора. Даже то обстоятельство, что визитер сообщил о своей принадлежности к самой закрытой секретной структуре в Союзе, не так потрясло Николая, как перспектива краха всего, что он так любил и ради чего рисковал жизнью. Но многочисленные факты и фактики, копившиеся месяцы и годы, словно цветные стеклышки в детском калейдоскопе, неожиданно сложились в страшный, кровавый узор. Своих бойцов он пока решил не посвящать в детали сделки с комитетчиком. Для них вполне достаточно его личного приказа или просьбы, в случае чего ребята будут ни при чем. Согласившись помогать организации, представляемой Изяславом, Журавлев ни разу об этом не пожалел, поскольку работа ничем не отличалась от обычной, даже рутинной деятельности его группы. Для солдата, каким Журавлев себя считал всю свою жизнь, нет хуже осознания того, что бороться с врагом, идущим по родной земле, невозможно. Альтернатива, предложенная Изяславом, давала надежду на успешное противодействие агрессору, и Николай твердо решил, что будет биться до конца, то есть до тех пор, пока жив. Что до семьи, то он знал твердо, что если просто сбежит, прихватив их с собой, то не сможет жить с осознанием факта своего дезертирства. Зина и Машенька его поймут, должны понять. Кроме того, гость пообещал, что Комитет не оставит семьи тех, кто вынужден подставляться под удар. Обычно Журавлев не доверял голословным посулам, но сейчас что-то ему подсказывало: невзрачный человечек не врет.

Задания от нового куратора приходили по линии управления, за них точно так же шли поощрения, премии и даже награды, и майор понимал, что работа его отдела направлена на подготовку какой-то крупной операции. Все, как всегда, было скрыто, и он, как рядовой исполнитель, знал лишь часть от целого. И вот только сейчас, в этом прожаренном египетском дворике, он понял, что вершится нечто важное. Задание было простым: захватить группу американских и немецких разведчиков, под видом археологов копающих неподалеку от знаменитой пирамиды Джосера.[75] Люди, с которыми предстояло воевать, были выведены своими официальными структурами за штат и подчинялись странной организации под названием «Консорциум». С тех пор как Журавлев стал выполнять задания комитетчика, он уже три раза так или иначе входил в соприкосновение с оперативниками, принадлежавшими именно к этой организации. Воевали они жестко, без перчаток, как, впрочем, и сам Николай, поскольку и он, и его противники понимали, что поставлено на карту…

От размышлений его отвлек звук мотора белого микроавтобуса «тойота», который въехал под арку. Внутри сидели трое его бойцов. Подхватив дипломат, в котором лежал укороченный немецкий пистолет-пулемет МР-5,[76] Николай сел в машину. Магазин этой новой игрушки снаряжен бронебойными патронами, и при нажатии клавиши под ручкой переноски из дипломата прольется свинцовый вихрь, от которого не спасут даже новомодные кевларовые бронежилеты. Патроны ему передал молчаливый парень из штата посольской охраны, через него же Николай и его бойцы получили все остальное оборудование, снаряжение и машину. Судя по звуку, у нее под капотом был форсированный двигатель, а вместо обычной магнитолы — широкополосный сканер радиочастот.

За рулем сидел Вадим Свешников, смуглый горбоносый крепыш, которого легко можно было принять за местного, благо по-арабски он говорил практически как местный житель. Вадик был классным водителем и по совместительству — пилотом, способным поднять в воздух и посадить где угодно все, от современного истребителя до тяжелого пассажирского лайнера. Подав ему сигнал двигаться к контрольной отметке, Журавлев откинулся на сиденье рядом с Иваном Винниченко, сухопарым шатеном с тонкими, интеллигентными чертами лица. Роговые очки, кудрявая, с высокими залысинами на лбу, темно-каштановая шевелюра и обезоруживающая застенчивая улыбка Ивана стоили жизни двум агентам израильской «Моссад», пятерым цеэрушникам и троим «коллегам» из геленовской шарашки, что расстреляли в Вене австрийцев-связников. Винниченко был ликвидатором, штатной «тяжелой артиллерией» группы. Кроме того, он слыл мастером перевоплощений и чуял слежку каким-то неизвестным науке органом, который не раз выручал всю группу и его самого. Сложив на коленях худые руки, Иван то и дело поглядывал в боковое окно, мурлыкая себе под нос песенку из мультфильма «Трое из Простоквашино» — сигнал о том, что слежки нет.

— Макс уже на «подскоке», командир, — нарушил молчание третий боец, повернувшись вполоборота к Журавлеву с переднего пассажирского сиденья. — Клиенты сидят в пансионате, на северо-восточной окраине города. Двое уехали на раскопки еще вчера, вернулись два часа назад. В сеансах связи нет нештатных выходов в эфир. Новых людей, кроме связника, не появлялось.

Этим третьим был Эдик Павликян, взрывотехник, вопреки стереотипам, сложившимся о его соотечественниках, мрачный и неразговорчивый крепыш с наголо бритым черепом, блестевшим в лучах клонившегося к закату солнца. Особо выделялись на его плоском лице «профессорская» бородка и крючковатый длинный нос. Нетипичный по складу характера армянин умел отвечать на вопросы, которые Журавлев только собирался задать, но болтливостью не отличался. Эта его привычка озвучивать то, что витало в воздухе, а потом как ни в чем не бывало смотреть в пространство, словно все сказанное не имело к нему ровным счетом никакого отношения, снискала Павликяну славу некоего говорящего камня. Отсюда и пошла его кличка — Командор, очень уж он походил манерой поведения на каменную статую из известного фильма с Высоцким. Но взрывником Эдик был знатным: один раз он изготовил из пластиковой взрывчатки точную копию кофейной чашки, практически неотличимую от обычной, но с химическим детонатором. Чашка с налитым в нее горячим кофе попала в руки намеченному в мишени гражданину Арабских Эмиратов, любившему давать деньги афганским моджахедам. Любитель кофе почитал это богоугодным делом, и Аллах наверняка засчитал ему пожертвования как плюс в общей статистике, когда обычная кофейная чашка снесла своему владельцу голову. Дело в том, что духовский благодетель держал приличный штат охраны и полный набор сканеров, определяющих работу электронных устройств. Даже в сортир он ходил только после проверки комнаты на наличие «сюрпризов», а штурм в тех условиях обернулся бы для группы Журавлева стопроцентным уничтожением личного состава и не гарантировал устранение мишени. Четыре пояса безопасности, два полных взвода хорошо подготовленных охранников и близость военной базы, откуда подкрепление к людям «благотворителя» пришло бы в течение десяти минут, не оставляли никаких шансов на успех операции. И тогда Павликян продемонстрировал свое изобретение в действии и сам сыграл роль официанта в кофейне, где мишень постоянно останавливалась по пути из города в свое поместье, чтобы выкурить кальян и запить его чашкой крепкого кофе. А этот напиток там действительно готовили бесподобно, во вкусе «благодетелю» не откажешь…

Микроавтобус свернул с улицы во дворик очередного четырехэтажного блочного дома и остановился возле единственной двустворчатой двери, расположенной чуть ниже ряда узких окон, скрытых опущенными жалюзи из белой гофрированной жести. Как и везде на окраинах, во двор выходило больше окон, нежели на улицу, чем и воспользовался Максим Осипов — лучший стрелок подразделения. Сейчас он находился на третьем этаже, в одной из трех снятых под «офисные нужды» комнат. Макс вел наблюдение за зданием, расположенным через улицу. Наблюдательную точку, или, на жаргоне, «подскок», Макс выбирал сам. Расчет строился прежде всего на том, что выбранный дом был одним из пяти самых высоких в полукилометре от двухэтажного пансионата, где разместились оперативники Консорциума. Объект наблюдения просматривался с четырех сторон, снайпер мог видеть всех, кто входил и выходил из пансиона, а также для обзора открывались большая часть внутреннего двора и небольшой крытый гараж на четыре машины.

Журавлев спросил у Командора:

— Когда транспорт с дежурной сменой пойдет в Саккару?

— Через двадцать минут. Изменений нет: трое сядут в крытый фургон, водитель — мужик из местных — используется втемную, приезжает на своем старом «форде» спустя еще десять минут. Тех, кто в фургоне, он никогда не видит, заводит машину и едет к лагерю возле пирамиды. Там его отвлекают, якобы для подписи наряда на новое оборудование, пока пассажиры выйдут. Потом водила порожняком возвращается в город, и так каждый день, но пассажиры у него бывают только раз в двое суток.

— Значит, эти парни — наша первая мишень, как мы и предполагали. — Николай позволил себе улыбнуться. — Тогда все разыгрываем по второму сценарию. Одежда наша подобрана правильно?

— Все в порядке, — вступил в разговор Свешников, отвечавший еще и за матобеспечение, — с трех метров никто вас не отличит от этих гавриков.

— Тогда все на исходный рубеж, проверим связь и оружие.

Бойцы без суеты начали собираться. На всех были светлые легкие брюки мешковатого покроя, какие носят туристы, и свободные, навыпуск льняные рубашки с длинными рукавами и открытым воротом. На ногах у каждого — легкие туфли, но сшитые из специальной ткани, с подошвой из армированной резины. Под всем этим скрывались наколенники и налокотники, плотно прилегавшие к телу, не выпиравшие под тканью одежды. Также каждый, включая водителя, имел под рубахой легкие бронежилеты, способные остановить как обычную, девятимиллиметровую, пулю, так и более мощную, револьверную, выпущенную из любимого американцами «сорок пятого» калибра. Командор и Винниченко были с полноразмерными МР-5, ставшими существенно длиннее из-за навинченных глушителей, Свешников был вооружен только пистолем (тупоносый ПБ уютно пригрелся у водителя под рубахой, в поясной кобуре). Журавлев тоже нес глушеного «макарку», но сзади, чтобы портье за стойкой не насторожился раньше времени. Как следовало из их собственных наблюдений и из сопроводительной информации, переданной связником, оперативники Консорциума вооружились круто, но довольно стандартно. Все четверо в легких «брониках» скрытого ношения М-200,[77] у двоих легкие автоматические «глоки»,[78] а двое других вооружены ножами и скорострельными «ингрэмами».[79] Кроме того, каждый имел коротковолновую радиостанцию и по паре наступательных гранат. Если не застать этих ребят врасплох, затяжной перестрелки и потерь не избежать: дистанция огневого контакта колебалась от пятнадцати до двух метров, поскольку Журавлев планировал войти в здание с парадного входа, отвлекая на себя внимание противника, тогда как Командор и Винниченко войдут со двора. Макс со своей австрийской «снайперкой»[80] выполнял роль прикрытия, на случай прибытия к противнику подкрепления или если кто-нибудь из осажденных вырвется из пансионата наружу. Свешников же, как всегда, страховал всю группу, держа транспорт «под парами» и слушая полицейскую волну.

Журавлев поправил гарнитуру наушника и вышел из фургона в сгустившиеся вечерние сумерки.

Миновал арку и попетлял между невысокими домишками, отделявшими амеровский «теремок»[81] от их временного пристанища. Прислонившись к нагретой за день стене дома, из-за угла которого отлично просматривался вход на объект, он замер, ожидая сигнала от штурмовой группы.

— Я Небо, — спустя три минуты заговорил наушник голосом Макса, — Второй и Третий вышли на исходные. По секторам — зеленый.

— Принял, — едва шевеля губами пробормотал Журавлев в рукав рубашки, где прятался микрофон. — Кибитка, как погода?

— Здесь Кибитка, — это докладывал Свешников. — Погода без осадков, ясная.

— Здесь Первый, начинаю движение. Номерам — отмашка, работаем.

Прогулочным шагом Николай двинулся к парадному входу в «теремок». Связник, кроме всего прочего, передал кодовую фразу для обмена с дежурным американской явки. Согласно плану, Журавлев должен был представиться агентом, вынужденным срочно уходить от преследования. Фраза, конечно, запутает дежурного, но лишь на короткое время: сигнал о провале агента идет по независимому каналу, чтобы сам агент не пришел в проваленный адрес. Но главной задачей виделась не столько инфильтрация, сколько бесшумное уничтожение охраны, едущей на объект в пустыне, чтобы под ее личиной проникнуть в лагерь «археологов». Для этого нужно было ликвидировать всех в «теремке», не привлекая внимания. Подойдя к наружной двери, Николай нажал на кнопку интеркома справа от нее и отчетливо, имитируя южный акцент, произнес по-арабски, коверкая слова на американский манер:

— Добрый вечер, меня интересует, сдается ли еще первый этаж, как было сказано в объявлении?

В руке, помимо кейса, Журавлев зажал свернутую трубочкой газету, как и было указано в инструкции связника. Дверь с легким жужжанием приоткрылась, Николай проскользнул внутрь. Впереди была еще одна дверь, с большими, почти до пояса взрослому человеку, вставками из на вид безобидного грязноватого армированного стекла. Сразу за ними, в глубине небольшого холла, сидел за высокой стойкой хмурый парень, по виду типичный европеец. Коротко стриженная шевелюра, серые глаза, сломанный «боксерский» нос, тонкие, плотно сжатые губы. Дежурный устал, это было предусмотрено планом — начать штурм за час до пересменки охраны и за десять минут до прибытия водителя. Услышав пароль, охранник впустил гостя, но вторые двери не открыл, вглядываясь в незнакомое лицо. Журавлев, виновато улыбнувшись, переместил кейс так, чтобы первая же очередь прошла поверх стальной пластины, скрытой за фанерными панелями дверных створок, и нажал на спуск под ручкой переноски.

Толстые стекла пробило навылет, осколки вылетели на зеленое ковровое покрытие пола, следом за ними в холл ворвались звуки выстрелов. Дежурный охранник уже почти скрылся под стойкой, но в следующее мгновение вторая серия из двух коротких очередей отбросила американца назад, на выкрашенной в яично-желтый цвет стене обозначились кровавые кляксы и кусочки мозга, перемешанные с осколками затылочной кости. Две бронебойные пули одна за другой пробили низкий лоб дежурного, и тот без вскрика рухнул на пол. Умельцы из оружейных спецлабораторий Конторы потрудились на славу: пули имели чуть выступающий сердечник из какого-то прочного сплава, способного пробить преграду и посерьезнее, нежели этот шестимиллиметровый стеклопакет. Стоило немалого труда разработать патрон под импортное оружие, да еще используя стандартную заводскую парабеллумовскую гильзу. Еще один ребус для амеровских экспертов…

Прекратив стрелять, Журавлев извлек из кармана небольшой черный цилиндр и, приставив его к двери чуть выше замка, нажал на малоприметную кнопку на корпусе. Раздался негромкий хлопок, заряд выбил механические потроха довольно серьезного дверного запора, и створки вторых дверей распахнулись. Не мешкая ни секунды, майор расстегнул кейс, высвободил маленький автомат и положил его на стойку администратора, контролируя вход в коридор первого этажа и лестницу, ведущую на второй, которая была чуть правее центра холла. Сам он стоял у правой стены, сразу за которой было уже соседнее здание, с бесшумным «макаркой» в левой руке. Таким образом, правый фланг был полностью прикрыт, но проблемными оставались коридор и лестница на второй этаж. Из задней части здания раздались вскрики, прогремели две длинных очереди, послышались тяжелые, приближающиеся шаги, глухо что-то упало прямо за стеной, и в дверной проем вывалилась чья-то волосатая рука. Ожила рация, и Журавлев услышал:

— Здесь Второй, первый этаж — чисто, два «двести». Устанавливаю петарды.

Это Павликян разобрался с теми, кто находился в задних комнатах, и уже ставил термические заряды, поскольку планировалось устроить пожар спустя какое-то время после отхода с объекта. Журавлев бросил косой взгляд на часы: прошло пять минут. Водила будет у задних ворот минут через десять, он всегда задерживался. Но почему молчит Винниченко? Время дорого! Николай уже потянулся к микрофону, когда со второго этажа послышались приглушенные шаги, и на лестнице возникла долговязая фигура «чистодела». Иван сложил пальцы левой руки в знак «о’кей», что означало три свежих скальпа на его поясе, так же молча спустился, встал у окна и, отогнув лепесток жалюзи, бросил взгляд на улицу. Порохом от «ствола» Винниченко не пахло, значит, всех, как обычно, отработал ножом, причем жертвы, тренированные, тертые парни, ничего не успели предпринять.

— Здесь Кибитка. Погода безоблачная, жду указаний.

— Здесь Небо. Из «теремка» никто не выходил, как обстановка, Первый?

Журавлев присоединил к автомату рожок с обычными патронами. Специальных было всего пять стандартных коробок,[82] праздник кончился, да и глушитель не выдержит автоматического огня, его порвет мощными бронебойными пулями. Майор быстро навинтил на ствол «коротышки» спрятанный до поры до времени «тихарь», кивая про себя в такт звуку скользящего по направляющей резьбе ПБС. И только когда из сгустившейся тьмы в дверном проеме первого этажа вынырнул массивный Командор, ответил на вызов.

— Теремок пуст, у хозяев шесть «двести». У нас сухо, ждем извозчика. Небо, особое внимание на северо-восток. Кибитка, отходи на точку два, как приняли?

— Кибитка — принял, отхожу на второй подскок.

— Небо — принял, смотрю и примечаю, потом отхожу на вторую точку.

В голосах бойцов слышалось облегчение — все живы, враг мертв. У задней двери послышался шум подъезжающей машины, и в наушнике майора мгновенно отозвался Макс:

— Здесь Небо, прибыл кучер. Паркует машину, принимайте! Отбой.

Журавлев кивнул бойцам, и все трое пошли через узкий коридор к задней двери. Фургон был пригнан задом почти вплотную к высокому крыльцу, чтобы облегчить погрузку. Диверсантам оставалось только войти и закрыть за собой двери кунга. Переступив через распростертый на полу труп одного из охранников, Журавлев негромко бросил в микрофон:

— Проводишь нас, Небо, потом сворачивайся и уходи на точку. Как принял?

— Принял, провожу. Отбой связи.

Один за другим бойцы скрылись внутри кунга темно-синей «полуторки». Николай, шедший последним, постарался как можно тише захлопнуть гофрированный задний створ кунга. Внутри сразу зажгли фонарики. Осмотревшись в кузове, связник сделал вывод: машиной пользовались давно и водителю, который уже забрался в кабину и заводил мотор, она не принадлежала. Вдоль стен — две лавки, ближе к кабине лежали несколько порожних картонных коробок, больше ничего нет. Журавлев уселся у левой от кабины стенки. Машину зашатало, чуть слышно заработал мотор. Спустя еще пять минут в наушнике майора послышался голос наблюдателя:

— Уходите чисто, любопытных не наблюдаю, по секторам — зеленый. Ухожу на второй подскок. Прием.

— Понял тебя, Небо. Отбой.

Теперь у них было около получаса времени, чтобы сбросить часть напряжения и подготовиться к решающей фазе операции. Главной задачей группы Журавлева было проникнуть на раскопки, войти в недавно вскрытую подземную камеру, отстоящую от пирамиды почти на две сотни метров, и забрать некий предмет. Раскопки велись втайне от всех, Консорциуму помогали люди из деловых кругов страны, обеспечив железобетонное прикрытие и поддержку. Журавлев толком не знал, что именно представляет собой объект операции, ему показали только две фотографии некоего цилиндрического куска серого камня, испещренного клинописными письменами. Связник сказал, что цилиндр полтора метра в высоту, пятьдесят сантиметров в диаметре и около двадцати килограммов весом. От внимательного взгляда майора не укрылось, что камень не похож на фрагмент какой-нибудь колонны, форма его задумана именно такой, какая есть, но вот зачем кураторам понадобилась эта древняя тумба…

Мотнув головой, Журавлев переключился на конкретику, еще раз прогоняя в голове план проникновения на раскопки. Пройти внешний периметр помогут специально изготовленные пропуска — запаянные в пластик фотографии со скудными данными о каждом из «охранников» и косой красной полосой по диагонали, что означало полный допуск. Им предстояло пройти в общей сложности шесть постов охраны, но серьезными были только два (один у ворот, ведущих в тоннель, и второй — на входе в камеру), четыре же обычных они должны миновать совершенно спокойно. Сложности ожидались только на ближних подступах к камере, где, судя по данным того же связника, искомая каменюка находится до сих пор. Агент Конторы, внедренный в экспедицию как сотрудник охраны, благополучно испортил подъемник, который должны были починить как раз к тому моменту, когда команда Журавлева войдет на территорию лагеря. Именно этот помощник добыл схему охраны периметра, образцы пропусков и составил график смен сотрудников, на основе которого и разрабатывался план операции.

Грузовик подпрыгнул, скаты зашуршали по песку и вскоре снова перескочили на асфальт. Николай дал бойцам сигнал приготовиться: машина через десять минут прибудет к воротам лагеря.

— Всем приготовиться, — Журавлев говорил тихо, хотя вряд ли водитель мог что-нибудь услышать за ревом мотора и дребезжанием подвески. — Командор, мы с тобой идем к объекту и зачищаем всех, кто будет рядом с ним. Ваня, ты у нас как танк, берешь на себя лебедку. Инструкции, как запустить механизм, не забыл?

Винниченко улыбнулся и отрицательно помотал кудрявой головой. Его словно совершенно не волновало, что будет дальше, добродушное выражение не сходило с его физиономии, глаза смотрели спокойно и уверенно. Говорят, что убийцу выдает взгляд, якобы холодный и запредельно жуткий. Но только не в случае капитана Винниченко — этот интеллигент до мозга костей производил впечатление человека, совершенно беззащитного в бытовом плане. Мимо такого пройдешь и не заметишь, тетка с зычным голосом может обругать долговязого «профессора» в очереди за молоком, хулиганы в трех из трех случаев не колеблясь пристанут к «тюте» в темной подворотне с сакраментальным вопросом о куреве.

Только вот если теткины шансы выжить после скандала примерно семьдесят на тридцать, то хулиганье здоровье потеряет совершенно точно и навсегда.

— Иван, — продолжал Журавлев тихо, — по нашей информации, лебедка уже должна работать, и там будут двое грузчиков и сопровождающий. Если нам удастся, не поднимая шума, нейтрализовать охрану внизу, я дам знать по короткой связи. Постарайся не шуметь, нам необходимо увезти груз до того, как за ним приедет конвой сопровождения. Это почти два взвода хорошо вооруженных вояк, не совладаем. Итак, в идеале просто грузим камень в фуру и тихо едем к воротам. Груз нужно доставить любой ценой, ребята. В случае, если сделать это будет невозможно, его нужно уничтожить. Эдик, — майор коротко глянул на Командора, — эта часть на тебе. Как только прорвемся к объекту, минируй его так, чтобы разнесло на атомы в случае чего.

— Нет проблем, командир, — Павликян кивнул, демонстративно похлопав по небольшой сумке, притороченной к поясу. — Даже пыли не останется.

Грузовик тряхнуло в последний раз, заскрипели тормоза, фургон замер. Диверсанты поднялись и один за другим выбрались наружу. Солнце уже село, лагерь освещали прожектора на вышках и треногах. Журавлев осмотрелся: их высадили за внешней оградой, выполненной из ячеистой сетки Рабица, поверху была пущена спираль «колючки». Сощурившись от бьющего в глаза света прожекторов, он прикинул высоту ограждения, и снова информация связника оказалась точна: три метра. К нему подошел подтянутый охранник, по виду местный, и, глянув на пропуск, висевший на шее Николая, сделал разрешающий жест рукой. Створка ворот отъехала вправо, диверсанты вошли в лагерь. Несмотря на позднее время, вокруг царила суета, тут и там сновали рабочие. Быстрым шагом бойцы приблизились к закрытому тентом пространству метрах в пятидесяти от пирамиды. Журавлев мельком глянул на нее и подумал: груда старых камней, чего все так восторгаются, но внимание уже переключилось на старшего смены второго поста охраны. Эти трое парней имели при себе короткоствольные дробовики и пистолеты, но это был последний внешний пост, тут не имело смысла носить что-то другое. Согласно данным, полученным от агента, лифт опустится под землю на тринадцать метров, а там — еще три поста, и на последнем есть даже пулемет. Более того: весь тоннель заминирован на всей протяженности и в случае тревоги и непосредственной угрозы объекту камера и проход к ней будут взорваны. В любое другое время захват был бы обречен на провал, но сегодня меры безопасности были ослаблены из-за скорой эвакуации артефакта.

Снова пропуска сработали, охранник с сонным лицом пропустил диверсантов в легкий, более похожий на гондолу строительного подъемника, лифт и нажал кнопку спуска, как только решетка двери сомкнулась за спиной Журавлева, последним шагнувшего в кабину.