Тварь

Глава 12

Было четверть двенадцатого, когда я подъехал к усадьбе. Генри вышел из привратницкой увидел меня и разинул рот, словно увидел привидение.

— Боже милосердный, мистер Хаммер! Полиция всюду вас ищет! Вы… вы убили человека.

— Ну, убил, — отозвался я саркастически. — Откройте ворота.

— Нет… я не могу вас впустить, будут неприятности.

— Обязательно будут, если не откроете.

Его лицо и вся фигура выражали беспомощность. В складке его рта читалось отвращение, отвращение при виде человека, который застрелил своего ближнего. Я проехал в ворота и остановился.

— Генри, подите сюда!

Тот неохотно подошел, шаркая ногами.

— Да, сэр.

— Меня больше не разыскивают. С полицией все улажено.

— Значит, вы не…

— Нет, я застрелил его, но это было оправдано. Меня ни в чем не обвиняют, понятно?

Он слабо, неуверенно улыбнулся, не вполне меня понимая, но вздохнул с облегчением. По крайней мере, теперь он знал, что не укрывает беглого преступника в моем лице. Я покатил по аллее к дому, плавно беря повороты, пока лучи моих фар не осветили дом. Через окно я видел Харви, идущего к дверям. Вместо того, чтобы поставить машину перед домом, я свернул в сторону и въехал в открытые ворота гаража. Он был рассчитан на шесть машин, но сейчас здесь стояло только две, включая мою. Давным-давно кто-то начал пользоваться им, как кладовой, и один конец помещения занимало всякое барахло, накопившееся за многие годы. В специальном креплении на потолке висело два детских велосипеда, а под ними — модель поновее, с маленьким одноцилиндровым мотором, встроенным в корпус. С крюка, ввинченного в вертикальную балку, свисали ролики и коньки, но, судя по их виду, пользовались ими мало. Неплохое детство было обеспечено Растону!

Я закрыл ворота гаража и поднялся по лестнице. Начался дождь. Слезы радости или печали? Быть может, я все-таки остался в дураках.

Харви, как всегда, безукоризненный и невозмутимый, взял у меня шляпу и проводил в гостиную. Он ни словом не упомянул о происшедшем, ни малейшее любопытство не отразилось на его лице. Он еще не успел объявить о моем приезде, а Рокси уже спускалась по лестнице, придерживаемая под руку Растоном. Из фойе, широко улыбаясь и протягивая руку, появился Билли Паркс.

— Майк! Ну, ты даешь! Ей-богу, ведь тебя, считают врагом общества номер один!

— Майк!

— Привет, Ланселот. Привет, Рокси. Дай-ка я тебе помогу.

— Ох, я ведь не калека, — рассмеялась она. — Немножко трудно на лестнице, но на ногах-то я держусь.

— Что случилось, Майк? — Растон улыбнулся. — Вечером сюда позвонили, и все полицейские уехали. С тех пор мы не видели ни одного. Я так боялся, что тебя убили или еще что. Мы думали, что тебя поймали.

— Да, это было совсем рядом, малыш, но меня даже не поцарапали. Всё кончено. Ко мне нет никаких претензий, скоро можно будет ехать домой.

Билли Паркс, закуривавший сигарету, застыл. Его руки начали едва заметно дрожать, и ему стоило труда ухватить кончик сигареты. Растон спросил:

— Значит, полиции ты больше не нужен, Майк? — я покачал головой. С коротким радостным восклицанием он подбежал ко мне и обхватил руками в крепком пожатии. — Вот здорово, Майк, я так рад!

Я потрепал его по руке и криво улыбнулся.

— Н-да, я снова почти честный человек.

— Майк…

Голос Рокси звучал как скрежет рашпиля по дереву. Одной рукой она сжимала халат на груди, другой старалась убрать прядь волос, лезшую в глаза.

— Кто… кто это сделал, Майк?

Билли ждал, Рокси ждала. Я слышал, как Харви задержался за дверью. Растон озадаченно переводил взгляд с них на меня. Воздух в комнате был заряжен электричеством.

— Завтра узнаешь, — сказал я.

Билли Паркс уронил сигарету.

— Почему не сейчас? — выдохнула Рокси.

Я достал из кармана сигарету и сунул ее в зубы. Билли нашарил свою на полу и дал мне прикурить от нее. Я глубоко затянулся. Рокси, бледнея, закусила губу.

— Иди-ка ты лучше к себе в комнату, Рокси. Ты не особенно хорошо выглядишь.

— Да… да. Я лучше пойду. Извини. Я и правда не очень хорошо себя чувствую. Лестница…

Она не договорила. Пока Растон помогал ей подняться, я молча стоял рядом с Билли. Через минуту мальчуган вернулся.

— Как ты думаешь, Майк, с ней будет все в порядке?

— Думаю, да.

Билли погасил окурок в пепельнице.

— Я иду спать, Майк. День был нелегкий.

Я кивнул.

— Ты тоже ложишься, Растон?

— Что это на всех нашло, Майк?

— Нервничают, должно быть.

— Да, наверное так, — его лицо прояснилось. — Давай я для них сыграю. Я не играл с тех… с той ночи. Но мне хочется сыграть, Майк. Как ты думаешь?

— Конечно, валяй.

Он улыбнулся и выбежал из комнаты. Я слышал, как он двигает табурет и поднимает крышку рояля, а в следующий момент сильная мелодия классической пьесы наполнила дом. Я сел и стал слушать. Она была то веселой, то серьезной. Его пальцы бегали по клавишам, повинуясь прихотливой фантазии. Под такую музыку хорошо думается. Я прикурил новую сигарету от окурка первой, спрашивая себя, как действует музыка на убийцу. Дает ли она ему ощущение жути? Или каждая нога — часть его траурной темы? Кончилась третья сигарета, а я все ждал, задумавшись. Музыка изменилась, теперь в ней звучала живая, вольная песня. Я погасил окурок и встал. Пора повидать убийцу.

Я взялся за ручку, повернул ее, ступил в комнату и запер за собой дверь. Убийца улыбался мне улыбкой, значение которой я был не в силах постичь. Улыбка выражала не отчаяние, не поражение, а скорее торжество. Убийца не смеет так улыбаться. Звон колоколов у меня в голове нарастал вместе с музыкой в бурном марше. Я сказал убийце:

— Хватит играть, Растон.

Музыка не прервалась. Наоборот, в ней нарастала сила и воодушевление, в то время как Растон Йорк извлекал из клавиатуры симфонию, творя вызывающую увертюру к смерти. В ней слышался ритм моих шагов, когда я шел к креслу и садился. Лишь после того, как я вытащил из кобуры пистолет, музыка стала утихать. Она захлебнулась в грохочущем хаосе минорных аккордов.

— Значит, вы разгадали меня, мистер Хаммер.

— Да.

— Пожалуй, в последнее время я ожидал именно этого.

Он совершенно непринужденно закинул ногу на ногу, едва взглянув на пистолет в моей руке. Стискивая губы, я чувствовал, как во мне нарастает гнев, толкая к той грани, за которой перестаешь владеть собой.

— Ты — убийца, дружок, — сказал я. — Ты — кровожадный, полоумный, маленький мерзавец. Это до того невообразимо, что я сам едва могу поверить, что это так. Ты все хорошо запланировал, приятель. Ну, еще бы, ведь ты гений. Я забыл об этом. Об этом все забыли. Тебе только четырнадцать, но ты утрешь нос любому ученому или президенту.

— Благодарю вас.

— У тебя отточенный ум. Твоя способность планировать, сопоставлять и предвидеть превосходит всякое воображение. Я вывихивал себе мозги, стараясь отыскать убийцу, а ты в это время, должно быть, за бока держался от смеха. Ты отлично знал, что откроется после смерти Йорка: серия преступлений и мелких личных счетов… Собери их вместе и получится такое поганое месиво, какого еще никогда не стряпали. Но тебе бы не пришлось за это поджариваться. О, нет… Только не тебе. В случае разоблачения, самое худшее, что могло тебя ждать — это суд для несовершеннолетних. Ты ведь так думал, верно? Черта с два!

Да, ты еще ребенок, но ум у тебя мужской. Потому я и говорю с тобой, как с мужчиной. Потому и убить тебя могу, как мужчину.

Он сидел неподвижно. Если он боялся, это проявлялось только в биении голубой жилки на лбу. На его губах по-прежнему играла улыбка.

— Будучи гением, ты, наверное, считал меня дураком, — продолжал я. С каждым словом мое сердце билось все быстрее и сильнее, пока меня не переполнила ненависть. — Дошло до того, что я и сам стал считать себя дураком. Как же иначе? Стоило мне повернуться, случалось что-нибудь до того нелепое, что это невозможно было хоть как-то увязать со всем остальным, и все же, в известном смысле, такая связь существовала. Гент-младший и Элис. Братья Грэхем. Каждый старался откромсать для себя кусок пирога. Каждый был занят своей маленькой личной проблемой и не имел понятия об остальном. Отличная для тебя ситуация.

Но, пожалуйста, не думай, что я вел себя глупо, Растон. Единственная глупость, которую я допустил это когда я назвал тебя Ланселотом. Если мне доведется где-нибудь встретить доброго рыцаря, я попрошу у него прощения. Но в остальном, Растон, я действовал не так глупо. Я узнал, что Грэйндж была чем-то опасна Йорку… Власть ей давал тот факт, что она одна знала о подмене. Йорк, стареющий ученый, хотел иметь наследника, которому мог бы передать свои знания… но его сын умер. И что же тогда он сделал? Он взял мальчишку, рожденного от отца-преступника, которому расти бы в сточной канаве, и сделал из него гения. Но прошло время, и гений стал задумываться и ненавидеть. Почему? Только тебе это известно.

Ты как-то узнал об обстоятельствах своего рождения. Ты знал, что Йорку остались считанные годы жизни и что Грэйндж грозилась все разгласить, если он не оставит ей свои деньги. Твой отец — или как его еще называть — тоже умел соображать. Он предложил Элис вступить в связь с его помощницей-лесбиянкой и потом использовал это против нее. Он добился своего, да только вот Гент-младший узнал от своей сестры, что Йорк обращался к ней с тем же предложением, и ему захотелось держать под угрозой и Грэйндж, и Элис, чтобы и его допустили к дележу. Ну и заваруха началась после этого! Все считали, что доказательства у меня, а конверт-то лежал все время у той вон стены. Помнишь, как ты стрелял в Рокси? Ты был у себя в комнате. Ты накинул лассо, которое висит у твоей кровати, на крюк за ее окном, оттолкнулся и, повиснув на веревке, выстрелил через стекло. У нее горел свет, и она не могла ничего видеть за окном, но мишень она представляла отличную. Ты промахнулся на таком расстоянии только потому, что веревка раскачивалась. Это совсем сбило меня с толку. Неплохое представление ты устроил, когда я вызвал врача. Ты и его одурачил. До меня это только совсем недавно дошло.

А теперь я все понял. Ты влюбился, как умный, темпераментный мужчина. Потеха! Влюбился в свою гувернантку, — его лицо потемнело. Вена пульсировала сильнее, а руки сжались в кулаки. — Ты стрелял в нее потому, что увидел нас вместе и приревновал. Братец, как же ты, наверное, радовался, когда за мной охотились копы, имея приказ пристрелить меня на месте? Я думал, что ты просто удивился, когда я влез в окно. Ты побледнел, помнишь? На одну секунду тебе показалось, что я вернулся рассчитаться с тобой. Ведь так?

Он слабо кивнул, но по-прежнему не сказал ни слова.

— Потом ты увидел шанс всполошить копов, повалив торшер. Опять сработал твой блестящий ум. Ты знал, что они сбегутся на шум, похожий на выстрел. Жаль, что мне удалось смыться, верно?

Не будь я сам чем-то вроде ученого, мне нипочем бы не догадаться. Дай-ка я тебе расскажу, до чего же я башковитый. Все равно твое время недорого стоит. Я поймал одного из твоих партнеров по играм, которые тебя похитили. Я измордовал его до полусмерти и сделал бы с ним кое-что похуже, не развяжись у него язык, и он это понимал. В таких делах я настоящий ученый. Он готов был говорить без конца, только сказать ему было нечего. Знаешь, о чем я его спросил? Я спросил его, кто такой Мэллори. И он не знал никакого Мэллори. По самой уважительной причине: с тех пор, как тебя у него отняли, твой отец жил под фамилией Нельсон.

Нет, он не знал никакого Мэллори, и все-таки, когда ты вернулся домой после похищения, ты сказал, что слышал имя Мэллори. Тогда до меня, наконец, дошло, я понял, кто убийца. Тогда я начал прикидывать, как ты это сделал. Где-то в доме — я потом найду — ты прячешь взятую у Грэйндж информацию и доказательство того, что ты сын Мэллори. Может, это чек, который Йорк дал Майре Грэйндж? Ты каким-то образом отыскал Мэллори и послал ему заметку, вырезанную из газеты, плюс советы, как тебя похитить. Вот почему в той газете в библиотеке не хватает листа. Ты сам устроил свое похищение, надеясь, что это убьет Йорка. Почти так и вышло. Ты обо всем подумал, даже подменил аспирин Генри снотворным. Ты не побоялся это сделать, зная, что сумеешь перехитрить простых смертных и сбежать с катера. Твоя затея чуть не сорвалась, и жаль, что не сорвалась.

Но не добившись своего таким путем, ты прибегнул к убийству… И к какому убийству! Никто бы не сработал лучше. Ты знал, что стоит Йорку услышать имя Мэллори, как он решит, что Грэйндж его выдала, и бросится на расправу. Ты рассчитал правильно. Йорк захватил с собой пистолет, но вряд ли он собирался пустить его в ход. Он взял пистолет только для испуга. Билли слышал, как отъезжал Йорк, и меня слышал тоже, но как добрался до города ты? Сейчас скажу. В гараже стоит мопед. Звук, похожий на кашель, который услышал Билли, был звуком его мотора. Я заметил, что он с глушителем Да, у Йорка был пистолет, и тебе тоже пришлось захватить оружие. Мясной топорик. Когда я все это сообразил, то задумался, почему тебя никто не заметил, но не так уж трудно все время выбирать глухие дороги.

Растон, ты родился под злой, счастливой звездой. После того, как ты застал Йорка врасплох и раскроил ему череп, все оборачивалось тебе на пользу. Все будто взбесились, стараясь оторвать кусок от денег Йорка. Даже Дилвик. Продажный коп, работавший на Мэллори. Твой настоящий отец нуждался в протекции, и Дилвик пришелся в самый раз, Дилвик, должно быть, кое о чем догадывался, хотя всего не знал, и повел игру так, чтобы оградить Мэллори от других, а самому получить возможность тянуть из него деньги. Но он перестарался. Дилвик убит, а вся его продажная шайка попала туда, где ей и место, и сейчас прохлаждается в тюрьме.

Но вот где ты? Ты… Убийца. Ты сидишь здесь и слушаешь то, что и сам знаешь, и ничуть не беспокоишься. Чего ради? Три или четыре года в психиатрической тюрьме… Потом докажешь, что ты нормальный, и снова свобода — иди и убивай снова. У вас с Грэйндж одинаковая этика. Она, вероятно, любила свою профессию. До того любила, что не упустила свой шанс сделать карьеру, помогла Йорку, а потом заставила его добиться для нее научного признания.

А ты… рассчитывал выйти сухим из воды или, в худшем случае, предстать перед судом. Может, тебе даже вынесли бы условный приговор. Конечно, почему нет? Случай ясен любому психиатру. Твой рассудок не выдержал напряженной учебы. Ну ты и голова! Какой там стул, это не для тебя. Может, пара годков выпадет из жизни, но что за беда? Ты и так обогнал свой возраст лет на двадцать Так ты рассуждал, да? Ха!

Нет, приятель, игра пойдет иначе. Извини, но если закон тебе на руку, нужен другой. Я прямо сейчас придумал новый. Знаешь, какой?

Он продолжал улыбаться все с тем же выражением, как будто наблюдал за ходом эксперимента в кроличьей клетке.

— Ладно, я тебе скажу. Всякий маленький гений, который совершает убийство и рассчитывает остаться безнаказанным, все-таки получит свое.

Нарочито неторопливо я снял предохранитель пистолета. Его глаза походили на два маленьких темных озерца, два омута. Я не знал, понравится ли мне эта работа. Мне еще не доводилось убивать маленьких гениев.

Растон впервые заговорил:

— Примерно час назад я предчувствовал такую возможность, — я невольно напрягся. Не знаю как, но я почти догадался заранее, что он скажет. — Когда я обнимал вас, изображая радость по случаю вашего чудесного появления, я вытащил из вашего пистолета магазин. Удивительно, как вы не заметили разницу в весе.

Вам когда-нибудь хотелось завыть? Моя рука тряслась от злости. Я нащупал пустую впадину вместо магазина и выругался. Я до того опасался случайного выстрела, что даже не загнал патрон в ствол.

А Растон сунул руку за нотную подставку рояля и извлек пистолет тридцать второго калибра. Он вновь улыбнулся. Он чертовски хорошо знал, о чем я думаю. Я мог запросто стать очередным покойником. Он любовно провел рукой по оружию, взведя курок.

— Не делайте резких движений, Майк. Нет, я не намерен в вас стрелять, во всяком случае, пока. Как видите, мои скромные способности фокусника пришлись очень кстати… так же как умение открывать замки. Я изучал не одни классические науки. Свободное время я посвятил всему, что представляло занимательную проблему.

Подвиньте ваше кресло немного вон туда, так мне удобнее будет наблюдать за вами. Да, вот так. Полагаю, вы заслужили комплименты. Откровенно говоря, я не ожидал, что кому-то окажется под силу разобраться в такой путанице. Мне казалось, что я действовал успешно, но теперь вижу, что в какой-то степени потерпел неудачу. Впрочем, не делайте поспешных выводов. Если вы передадите меня полиции и представите убедительные доказательства, меня, как вы сами сказали, будет судить суд для несовершеннолетних. Я никогда не признаю, что я по сути взрослый, и получу небольшой срок или, быть может, и вовсе никакого.

Или же, Майк, и это довольно существенное «или» — я могу убить вас и заявить, что оборонялся. Вы вошли в состояние крайнего нервного возбуждения, ударили меня. Я подхватил пистолет, выпавший из вашего кармана, — он приподнял пистолет тридцать второго калибра, — и выстрелил в вас. Просто? Кто станет сомневаться, особенно учитывая ваш темперамент… и мой возраст. Поэтому, сидите спокойно, и я не застрелю вас, по крайней мере, еще некоторое время. Прежде всего я хочу исправить неверное представление, создавшееся у вас.

Я обогнал свой возраст не на несколько лет. Разница скорее составляет лет тридцать, даже больше. Вы в состоянии представить, что это значит? Я — четырнадцатилетний, и я же прожил около пятидесяти лет! Боже, что за жалкое существование! Вы видели мою маленькую школу, но к каким выводам вы пришли? Глупец, вы ничего не поняли. Вы не увидели электрических и механических приспособлений, изобретенных одним из великих научных умов века. Нет, вы увидели какие-то предметы, не отдавая себе отчета в их назначении, — он помолчал, улыбаясь с униженной ненавистью. — Вы когда-нибудь видели уток, которых кормят насильно, чтобы печенка увеличилась и мясо было вкуснее? Вообразите подобное по отношению к мозгу. Представьте процесс обучения, ускоряемый болью. Пытка способна заставить сознание сделать все, когда ее применяют умело.

О, конечно, считалось, что я ничего этого не ощущаю. Все должно было происходить, пока я был без сознания, и только подсознание реагировало на невероятное давление, которому оно подвергалось с целью заставить его уловить фантастическую массу данных, льющихся в него, как пища, которую загоняют через воронку в зоб и желудок утки, хочет она того или нет.

Но кто способен сказать, что происходит с разумом, претерпевающим такое развитие? Что может случиться со сложным механизмом рассудка человека при такой стимуляции? Какие новые реакции разовьются… какие новые отдушины станет он искать, чтобы изгнать вторгающихся в него чудовищ?

Вот как я стал тем, что я есть… но сколько я узнал! Я продвинулся даже дальше, чем от меня ожидали… гораздо дальше простых наук и математики, которыми он хотел меня напичкать. Я углубился даже в криминологию, мистер Хаммер, изучив тысячи преступлений, совершенных в прошлом, и когда этот маленький секрет стал мне известен, я знал, что делать… Потом придумал, как это можно сделать.

Я собрал сведения и наметил план. Мы с вами двигались почти параллельно. Ваш ум, тонко настроенный на усвоение, анализ и реконструкцию действий преступника, ваша тесная связь с полицией и опыт позволили вам следовать близким курсом и прийти к цели одновременно со мной, — он криво усмехнулся мне. — Или, не лучше ли сказать, немного позади меня? — кивком головы он указал на свой пистолет. — Поскольку в настоящий момент я занимаю наиболее выгодную позицию.

Я начал подниматься, но он вскинул пистолет.

— Пожалуйста, оставайтесь на месте! Я не говорил, что не выстрелю в вас. Выслушайте меня, — я снова сел. — Да, мистер Хаммер, если бы я обдумывал это дело еще несколько дней, ваши труды не увенчались бы ни малейшим успехом. При всех моих тщательных предосторожностях вы меня разоблачили, но у меня все еще остается превосходный шанс сохранить жизнь и свободу. Вам не кажется? — я кивнул. Он был прав. — Но какой в этом толк? Вы можете ответить? Какой в этом толк? Станет ли моей девушка, которую я люблю?.. Примет ли она меня? Ее стошнит при одной мысли. Меня, ребенка с умом взрослого, но с детским телом.

Какая женщина захочет меня? С годами мое тело разовьется, но умственные способности удесятерятся. А общество? Вы знаете, что сделает общество? Оно будет смотреть на меня, как на урода. Вероятно, я смог бы демонстрировать молниеносный счет в цирке. Вот что сделал со мной этот человек! Вот что сделали со мной его машины и блестящие идеи. Он скомкал мою жизнь и швырнул ее в челюсти науки. Как я его ненавидел! Как мне хотелось заставить его страдать так, как страдал я!

Вы чувствовали когда-нибудь, что ваш мозг горит? Зондировали ваш череп электрическими разрядами, привязав вас к креслу? Конечно, нет! Вы можете оставаться самодовольным и заурядным и гоняться за преступниками и убийцами. Вы боитесь только смерти. А я боялся того, что умру не скоро! Вы не представляете, как невыносимо человеческое тело. Оно — как мощная машина, которая сама себя питает и залечивает раны, но разум еще сильнее. Этот простой комок серого вещества под тонким слоем кости, который выглядит так мирно, лежа в банке с формальдегидом — колосс непостижимой силы. Он выдумывает боль! Вообразите… Он выдумывает боль, и тело вопит от муки, однако, в этом процессе нет ничего физического. Он может порождать мысли, превосходящие нормальное воображение, если его заставить. Так было с моим. Его насиловали. Обучение, так он называл это, но с таким же успехом знания могли нагнетаться в мой мозг компрессором — ощущение было бы таким же. Я познал боль, незнакомую никакому мученику… боль, которую, вероятно, никто больше не познает.

Ваше лицо меняется, мистер Хаммер. Я вижу, вы мне верите. Как же иначе… это правда. Пусть вы верите, но понять не сумеете никогда. Я замечаю, что в эту минуту вы изменяете свое решение. Вы оправдываете мои поступки, я тоже их оправдываю. Но присяжные, если бы они знали? Судьи? Или публика? Нет, они не способны представить, через что я прошел.

Что-то с ним происходило по мере того, как он говорил. Детское выражение пропало с его лица, путем какой-то странной метаморфозы он теперь напоминал мне виденных мною диктаторов во время их неистовых словоизвержений. Все его мускулы напряглись, вены и сухожилия дрожали под тонкой кожей, а глаза сияли той внутренней яростью, которая грызла его сердце.

На миг он умолк, глядя на меня в упор, но я чувствовал, что на самом деле он не видит меня.

— Вы были прав, мистер Хаммер, — сказал он с новой, сдержанной ноткой в голосе, — я любил свою гувернантку, или вернее… я люблю мисс Мэлком. Люблю с того момента, как она появилась здесь, — жесткое, непроницаемое выражение его лица, казалось, смягчилось при этой мысли, и улыбка слабо тронула уголки его рта. — Да, мистер Хаммер, любовь. Не любовь ребенка, но любовь мужчины. Такая любовь, которую можете дать женщине вы… или любой нормальный человек.

Внезапно полуулыбка исчезла и сменилась прежним полупустым выражением.

— Вот что сделал со мной этот человек. Он допустил ошибку в расчетах, а может быть, не ожидал такого результата своих опытов, но он развил не только мой мозг, он не только увеличил мой умственный потенциал до уровня гения… В процессе этого развились и мои эмоции, и я перестал быть мальчиком.

Я мужчина, мистер Хаммер. Во всех отношениях, кроме внешней оболочки и хронологического возраста, я мужчина. Влюбленный мужчина в клетке детского тела. Вы можете это представить? Мыслимо ли для меня предложить свою любовь такой женщине, как Рокси Мэлком? О, она может быть даже поймет, но никогда не ответит такой, же любовью. Я получу одну жалость. Подумайте… жалость! Вот что сделал со мной этот ублюдок!

Он выплевывал слова с лицом, стиснутым прежней ненавистью и отчаянием, его глаза пусто смотрели на меня и сквозь меня. Вот так, наверное, думал я, бывает каждый раз, когда оказываешься на краю обрыва. У меня оставался единственный шанс. Я медленно подобрал под себя ноги, стараясь не привлекать его внимания. Вероятно, я нарвусь на пулю, но мне не впервой.

Если я не допущу ошибки, то, может, успею схватить пистолет, не дав ему выпустить смертельную пулю. Единственный шанс. Мои пальцы сжали подлокотники, мышцы плеч напряглись для броска вперед. И все это время у меня скручивало в ком кишки, потому что я знал, чего можно ожидать, пока я не преодолею расстояние до него через всю комнату.

— Я вынужден жить в собственном мире, мистер Хаммер, никакой другой меня не примет. Такому замечательному созданию… такой твари, как я, нет места в мире.

Его глаза вдруг приняли осмысленное выражение. Теперь он видел меня, видел, что я делаю. Он отвел большим пальцем курок пистолета, чтобы облегчить спуск. За зрачками, ставшими почти бесцветными, какая-то сумасшедшая мысль въедалась ему в мозг.

Растон Йорк неожиданно посмотрел на меня. Он даже улыбнулся слабой, усталой улыбкой, и пистолет шевельнулся в его руке.

— Да, — повторил он, — при всех своих качествах я не нужен.

Он впервые увидел бесполезность того, что называлось Растоном Йорком. Он улыбнулся вновь, по-прежнему не сводя с меня пистолета. Времени не оставалось совсем. Действуй сейчас, сейчас! На это у тебя только секунда.

Он видел меня и улыбался, зная, что я готов сделать.

— Сэр Ланселот, — сказал он тоскливо.

Потом, прежде чем я мог хотя бы вскочить с кресла, Растон Йорк повернул пистолет, сунул ствол себе в рот и нажал спуск.