Тварь у порога

Х. Ф. Лавкрафт ЛУННАЯ ТОПЬ

Денис Берри ушел, ушел неведомо куда, в далекую и ужасную страну. Я был радом с ним в ту последнюю ночь, которую он провел среди людей, и слышал, как он кричал, когда все это случилось, но полиции графства Мит и здешним жителям нипочем его не найти, сколько бы они не искали. И по сей день меня дрожь пробирает, как услышу пение лягушек или посмотрю на луну где-нибудь в пустынном месте.

Я близко познакомился с Берри в Америке, где он разбогател, поэтому искренне порадовался, когда он выкупил старый замок у топи в тихом сонном местечке Килдерри. Именно отсюда был родом его отец, именно там, посреди старинных пейзажей, решил Берри насладиться своим богатством. Когда-то в Килдерри правили его предки, они построили этот замок и жили в нем, но те дни давно миновали, и на протяжении многих поколений замок пустовал, постепенно приходя в упадок. После приезда в Ирландию Берри часто писал мне, сообщая, как благодаря ему башня за башней возрождается древний замок, возвращая свое прежнее величие, как восстановленные стены начинает медленно оплетать зеленый плющ и как крестьяне благословляют Берри за то, что он своим золотом, привезенным из-за океана, позволил им вернуться в добрые старые времена. Однако мало-помалу радости сменились печалями, и вот уже фермеры, недавно благословлявшие его за возрождение родных мест, бегут из них, как будто они сулят им погибель. Наконец, Берри прислал мне письмо, в котором попросил навестить его, ибо ему стало очень одиноко в сроем замке, где и поговорить-то не с кем, кроме новых слуг и работников, привезенных с Севера.

Топь — вот причина всех несчастий, объяснил мне Берри, когда одним летним вечером я, наконец, прибыл в замок. Я добрался до Килдерри на закате, когда золото неба освещало зелень холмов и рощ, а также синеву топи, посреди которой на маленьком островке призрачно сверкали причудливые старинные развалины. Закат был великолепен, хотя крестьяне в Баллилоге и не советовали мне ехать в Килдерри, уверяя, что место это — проклято. В результате всех этих разговоров я с трудом сдерживал дрожь, завидев высокие башни замка, отсвечивающие золотом. На станции в Баллилоге меня ждала машина, посланная Берри, — Килдерри находилось вдали от железной дороги. Местные жители держались в сторонке от машины и шофера с Севера, но, собравшись возле меня с побледневшими лицами, успели многое нашептать, когда поняли, что я собираюсь в Килдерри. В первый же вечер, сразу после нашей встречи, Берри объяснил мне, в чем дело. Крестьяне уехали из Килдерри потому, что Денис Берри собрался осушить огромную топь. При всей его любви к древней Ирландии он не мог избавиться от американского духа, а потому не выносил вида пустующих пространств, пусть даже великолепных по живописности, где можно было вести торфоразработки или вспахать землю. Легенды и суеверия, бытовавшие в Килдерри, ничуть его не трогали, так что отказ крестьян помогать ему, а затем их проклятия и отъезд в Баллилог со своими пожитками вызвали у него лишь смех и нисколько не повлияли на твердость его намерений. На место уехавших он пригласил работников с Севера и оттуда же набрал себе новых слуг. Однако среди этих чужаков Берри чувствовал себя одиноко, а потому и попросил меня приехать.

Когда я впервые услышал, что именно побудило людей покинуть Килдерри, то смеялся так же, как и мой друг, поскольку страхи их были дикими, смутными и совершенно абсурдными. Они были связаны со старинной легендой о топи и беспощадном духе-хранителе, якобы обитавшем в странных старых развалинах, которые я увидел в лучах заката. Тут были истории об огнях, пляшущих в безлунные ночи, и о холодных вихрях в теплую погоду; о белых видениях, парящих над водами; и о призрачном каменном городе, прячущемся глубоко под поверхностью болота. Но самая причудливая фантазия, причем единственная, относительно которой имелось почти полное единодушие, говорила о проклятии, неминуемо ожидавшем того, кто осмелится осушить обширную красноватую трясину или даже просто прикоснуться к ней. Тут были такие тайны, которые, как утверждали крестьяне, нельзя было раскрывать; тайны, хранившиеся с тех незапамятных доисторических времен, когда чумной мор напал на детей Партолака. В «Книге Вторжения» было сказано, что эти сыны греков захоронены в Таллате, однако старики из Килдерри уверяли, что один из городов был спасен благодаря покровительству лунной богини; а потому он был погребен под лесистыми холмами лишь много позднее, когда войско Немеда уничтожило его, приплыв из Сицилии на тридцати кораблях.

Вот такие нелепые сказки побудили жителей Килдерри покинуть родные места, и, услышав их, я перестал удивляться тому, что Берри отказался обращать на них внимание. Однако он испытывал большой интерес к древней истории и предложил тщательно исследовать топь после ее осушения. Ему часто доводилось посещать белые руины на островке, но, хотя их древний возраст был очевидным, а очертания мало походили на большинство развалин в Ирландии, они были слишком обветшалыми, чтобы судить об их облике в дни расцвета. Теперь все было готово для начала дренажных работ, работ-ники с Севера вскоре должны были начать очистку запретной топи от зеленого лишайника и вересковых зарослей, засыпку мелких ручейков, выстланных ракушками, и тихих голубых водоемов, окаймленных камышом.

После того, как Берри сообщил мне все это, я почувствовал сильную дремоту: видимо, сказалась усталость от долгой дороги, да и рассказ моего хозяина затянулся далеко за полночь. Слуга проводил меня в отведенную мне комнату, располагавшуюся в отдаленной башне, которая возвышалась над деревней и равниной на краю топи; так что в лунном свете я мог из своих окон видеть мирные кровли, оставленные местными жителями и давшие теперь приют работникам с Севера, а также приютскую церковь со старинным шпилем, да еще вдали — маленький островок на глади молчаливой топи, на котором призрачной белизной светились древние развалины. Стоило мне погрузиться в сон, как мне почудилось, что издалека доносятся слабые звуки; они были неистовыми и в то же время почти музыкальными и породили странное возбуждение, окрасившее мои сны. Наутро я решил, что все это мне приснилось, поскольку видения, возникавшие перед моими глазами, были куда причудливее звуков неистовых ночных флейт. Под влиянием легенд, о которых поведал мне Берри, разум мой во сне блуждал по городу, лежавшему в зеленой долине, где были мраморные улицы и памятники, особняки и храмы с искусной резьбой и надписями, а все жители торжественно изъяснялись по-гречески. Я рассказал этот сон Берри, и мы оба посмеялись, хотя мой смех был явно громче, поскольку он был озадачен странным поведением работников с Севера. Вот уже шесть раз подряд они проспали, поднимаясь с большим трудом и крайней медлительностью, как будто совершенно не отдохнули, хотя накануне, спать ложились довольно рано.

Утром и в течение дня я бродил в одиночестве по залитой солнцем деревне, время от времени беседуя с невыспавшимися рабочими, так как Берри был занят последними приготовлениями к началу дренажных работ. Рабочие выглядели не особенно счастливыми, поскольку, как выяснилось, многие из них были обеспокоены неприятными сновидениями, которые безуспешно пытались припомнить. Я рассказал им свой сон, но их заинтересовали только те странные звуки, которые мне почудились. Тут все они как-то странно посмотрели на меня и сообщили, что испытали нечто очень похожее.

За ужином Берри объявил, что решил начать дренаж через два дня. Я обрадовался этому сообщению, потому что, хоть меня и не очень привлекала перспектива исчезновения вереска, мха, маленьких ручейков и водоемов, но я испытывал растущее желание узнать, какие же секреты таит заросший камышом торфяник. Этой ночью мои сновидения пришли к неожиданному и пугающему концу: на город в долине обрушилась чума, а затем ужасная движущаяся масса лесистых холмов покрыла мертвые тела на улицах, оставив непогребенным лишь расположенный на вершине высокого холма храм Артемиды, где лежала лунная жрица Клеис, холодная и безмолвная, с короной из слоновой кости на серебряном челе.

Я упомянул, что проснулся внезапно, в сильной тревоге. Некоторое время я не мог понять — сплю или бодрствую; ибо пронзительные звуки флейт все еще звучали в ушах; но когда я увидел на полу ледяные лунные лучи и очертания решетчатого готического окна, то понял, что не сплю и нахожусь в замке Килдерри. Потом я услышал, как где-то внизу часы пробили один или два раза, и окончательно убедился, что проснулся. И все же издали доносились монотонные звуки свирели; неистовые пугающие мелодии, которые заставили меня вспомнить пляски фавнов в далеком Меналусе. Все это не позволяло заснуть, так что я в нетерпении начал расхаживать по комнате. Подойдя к северному окну, я взглянул на тихую деревню и равнину у края топи. У меня не было желания всматриваться, ибо я все еще хотел спать; но звук свирелей терзал душу и что-то нужно было с этим делать. Как мог я предполагать, что именно суждено было мне узреть!

Там, в лунном свете, заливавшем широкую равнину, разворачивалось зрелище, увидев которое, всякий смертный запомнил бы его на всю жизнь. Под звуки тростниковых флейт, оглашавшие пространство топи, над ним тихо и жутко плавала толпа колеблющихся фигур, кружившихся в праздничном танце, подобно сицилийцам, которые в стародавние времена плясали при полной луне и возносили свои хвалы богине плодородия Деметре. Широкая равнина, золотой свет луны, движущиеся тени и, в особенности, резкие звуки свирелей почти парализовали меня; однако же я смог заметить, что половину этих неутомимых механических танцоров составляли рабочие, которые в это время должны были спать; остальными были легкие, воздушные создания, белые, неопределенной природы, как бледные задумчивые наяды, вышедшие из потаенных источников, скрытых в глубине топи. Не могу сказать, сколько времени наблюдал я эту завораживающую сцену из одинокого окошка-бойницы, пока неожиданно не упал в обморок, из которого меня вернул к сознанию яркий солнечный свет.

Первым мои импульсом после пробуждения было броситься к Денису Берри, чтобы рассказать об увиденном, однако при солнечном свете, заливавшем комнату через восточное окно, все происшедшее представилось абсолютно нереальным. Я оказался жертвой странного наваждения и вместе с тем чувствовал в себе достаточно сил, чтобы не поверить в него; поэтому я ограничился опросом рабочих, которые в этот день опять проспали допоздна и ничего не могли вспомнить, кроме пронзительных звуков, услышанных во сне. Эти призрачные звуки свирелей очень меня беспокоили; я даже предположил, что осенние сверчки появились прежде своего времени, будоража покой ночи и порождая призраков. В тот же день я увидел, как Берри работал в библиотеке над планами своего большого предприятия, которое должно было начаться завтра. Признаюсь, что в этот момент я впервые ощутил тот самый страх, который, видимо, согнал с насиженных мест местных крестьян. Меня, по неясным причинам, ужаснула мысль о том, что древняя топь с ее тайнами будет потревожена; воображение рисовало страшные образы этих тайн, скрывавшихся в бездонных болотных глубинах. Все более крепла моя уверенность в неблагоразумии предания этих тайн солнечному свету, поэтому я стал подыскивать благовидный предлог для того, чтобы быстрее покинуть замок и деревню. Однако попробовав как бы небрежно коснуться этой темы в разговоре с Берри, я натолкнулся на его громкий смех, а потому не стал продолжать. Так что я молча встретил блистательный закат солнца за дальними холмами; Килдерри переливался перед моими глазами красным и золотым пламенем, и это казалось каким-то знамением.

Были события наступившей ночи реальностью или иллюзией — точно сказать не могу. Они определенно перешли все мыслимые пределы наших фантазий о природе и вселенной; кроме того, я не в состоянии объяснить известные теперь всем факты происшедших исчезновений. Спать я лег рано, однако долгое время не мог заснуть в жуткой тишине башни. Было темно, несмотря на ясное небо, поскольку луна находилась на ущербе и не появлялась раньше полуночи. Я лежал и думал о Денисе Берри, о том, что приключится с топью, когда наступит день, и мной постепенно овладевало непреодолимое желание выбежать в ночь, сесть в машину Берри и помчаться на ней из этого зловещего места в Баллилог. Но прежде чем мои страхи смогли вырасти в решение, я заснул и вновь увидел город в долине, мертвый и холодный под покровом ужасной тени.

По-видимому, меня опять разбудил резкий звук свирелей, хотя не на него я первым делом обратил внимание, проснувшись. Я лежал спиной к восточному окну, выходящему на топь, над которой всходила луна, и думал, что увижу пятно света на противоположной стене, прямо перед своими глазами; но никак не ожидал того, что увидел. Да, свет действительно заиграл на стене, но это был совсем не тот свет, который дает луна. Ужасный, острый луч ярко-красного сияния проникал через готическое окно, так что вся комната озарилась бриллиантовым блеском невероятной интенсивности и неземного великолепия. Мои действия в первое мгновение могут показаться нелепыми, но ведь лишь в сказках человек совершает отважные и мудрые поступки. Вместо того, чтобы выглянуть в окно и определить источник необычного света, я отвел глаза в сторону и лихорадочно схватил свою одежду с панической мыслью о немедленном бегстве. Помню также, что я схватил свой револьвер и свою шляпу, но в конце концов потерял их, так и не выстрелив из первого и не надев вторую. Спустя некоторое время притягательная сила красного сияния пересилила страх, я подкрался к восточному окну и выглянул в него, а между тем непрестанное безумное завывание свирелей колыхалось и резонировало в помещениях замка и разносилось над деревней.

Над топью разливался поток ярчайшего света, алого, зловещего, источником которого были странные древние руины на отдаленном островке. Не могу утверждать, что именно находилось теперь на месте этих развалин, — должно быть, я совершенно обезумел, ибо на моих глазах они превратились в волшебное, роскошное сооружение, опоясанное колоннами; отсвечивающий пламенем мрамор конька его крыши вонзался в небо, подобно верхушке храма, возведенного на высокой горе. Визжали флейты, послышался бой барабанов, и, взирая на происходящее с благоговением и ужасом, я увидел гигантские силуэты на фоне мрамора и ослепительного свечения — темные танцующие фигуры. Эффект был потрясающим — почти немыслимым, — и я мог бы без конца смотреть на это зрелище, если бы не услышал слева резко усилившийся визг флейт. Дрожа от ужаса, который каким-то странным образом сочетался с экстазом, я пересек комнату и подошел к северному окну, откуда были виды на деревья и равнину у самого края топи. Тут глаза мои снова расширились в диком изумлении, как будто увиденное перед этим вовсе не выходило за пределы возможного, ибо на этот раз перед моими глазами по страшной, залитой красным светом равнине двигалась процессия, встретить которую можно было бы разве что в ночном кошмаре.

Полускользя, полуплывя в воздухе, медленно отступали к безмятежным водам и загадочным развалинам одетые в белое призраки топи, фантастически переплетаясь в каком-то древнем и торжественном церемониальном танце. Их колышущиеся просвечивающие руки, подчиняясь омерзительному визгу, манили за собой толпу шатающихся рабочих, которые покорно шли за ними бездумной, слепой и тяжелой поступью, как будто их вела непреодолимая дьявольская сила. Пока наяды приближались к топи, не меняя своего курса, новая цепочка спотыкающихся фигур вышла из замка через дверь, расположенную под моим окном, слепо прошла через двор и присоединилась к колонне рабочих, бредущих по равнине. Несмотря на то, что они находились довольно далеко, я сразу понял, что это — слуги, прибывшие с Севера, узнав уродливую громоздкую фигуру повара, сама абсурдность которой приобрела теперь оттенок трагизма. Флейты визжали совершенно чудовищно, и я вновь услышал бой барабанов, доносившийся с отдаленного островка, на котором находились развалины. Наконец, наяды бесшумно и плавно достигли воды и медленно по очереди стали погружаться в древнюю топь; между тем шедшие следом, не меняя скорости, неуклюже шлепались в трясину и исчезали в водовороте маленьких пузырьков, которые были почти неразличимыми в алом свете. Когда же, в конце концов, в темную бездну провалилась нелепая фигура несчастного повара, флейты и барабаны неожиданно смолкли, слепящие красные лучи из страшных развалин погасли, оставив гибельную местность пустынной и безнадежной в рассеянном свете только что взошедшей луны.

Я испытывал совершенно неописуемый страх. Не осознавая, нахожусь я в здравом уме или в полном безумии, я оцепенел, и, по-видимому, только это меня и спасло. По-моему, в тот момент я, повинуясь странному и безотчетному побуждению, возносил молитвы Артемиде, Латоне, Деметре, Персефоне и Плутону. Все, что я вспомнил в эту минуту из полученного классического образования, пришло на память, и я шептал что-то бессвязное, поскольку кошмар происходящего пробудил самые глубинные суеверия, таившиеся в моей душе. Я понял, что стал свидетелем гибели целой деревни, и знал, что теперь в замке остались лишь мы с Денисом Берри, чье твердолобое упрямство стало причиной катастрофы. Когда я вспомнил о Берри, новый приступ страха овладел мною; я рухнул на пол — это был не обморок, а полное физическое изнеможение. Затем я ощутил вспышку ледяного света из восточного окна, с той стороны, где взошла луна, и услышал вопли, доносившиеся из нижних помещений замка. Вскоре эти вопли достигли такой силы, что не поддавались никакому описанию, и поняв, что их издает существо, которое было для меня близким другом, я лишился чувств.

Через какое-то время холодный ветер и продолжающиеся крики вернули меня в сознание, а в следующее мгновение я, как безумный, бежал по темным комнатам и коридорам, затем через двор прямо в ночь. Меня обнаружили уже утром, бездумно блуждающим в окрестностях Баллилога, однако, как выяснилось, состояние моего временного помешательства было вызвано вовсе не тем, что я видел или слышал накануне. Очнувшись, я бессвязно описал два эпизода, сопровождавшие мое бегство: сами по себе малозначимые, они, тем не менее, с тех пор постоянно преследуют меня, в особенности когда я оказываюсь вблизи от болотистого места или вижу лунный свет.

Пока я убегал от этого проклятого замка вдоль края топи, я услышал новый звук: совершенно обычный, но ранее не встречавшийся мне в Килдерри. Стоячие воды, ранее совершенно лишенные всяких признаков жизни, теперь кишели множеством гигантских липких жаб, которые издавали пронзительные крики, тональностью совершенно не соответствовавшие их размерам. Раздувшиеся, зеленые, они сверкали в лунных лучах и, казалось, не сводили глаз с источника света. Я посмотрел в направлении взгляда одной особенно жирной и уродливой жабы и тут увидел картину, которая окончательно лишила меня сознания.

Это был слабый колеблющийся луч, поднимавшийся прямо из развалин на далеком островке к ущербному диску луны. Его сияние не отражалось в поверхности вод. А рядом с этой бледной дорожкой света мое воспаленное воображение нарисовало колеблющуюся тонкую тень; тень смутную, искривленную, как будто растягиваемую невидимыми демонами. Обезумевший, я разглядел в этой ужасающей тени дьявольское подобие: тошнотворную, невообразимую карикатуру — богохульное изображение того, кого раньше называли Денисом Берри.