Тверской баскак. Том 4

Глава 1

Конец июля 1252 года

Откинув одеяло, я спустил ноги с походной койки. Посидев несколько секунд, поднялся и, чиркнув зажигалкой, запалил фитиль лампы. Пятно света вычертило стол, несколько сундуков с вещами и полотняные стены шатра. Сделав пару шагов, я откинул полог и вдохнул прохладный ночной воздух. Тысячи костров, как светлячки, облепили пологий склон холма от самой вершины до темнеющей вдали стены леса.

«Армия победителей забылась коротким тревожным сном! — Усмехнувшись про себя, я обреченно вздохнул. — А вот мне, видать, заснуть уже не удастся!»

С утра предстоял непростой разговор с Великим князем Андреем, и это довлело над разумом, мешая вымотанному до предела телу забыться беспробудным сном. Исполнение моих грандиозных планов упиралось в рамки жестокой реальности, и я никах не мог найти способ их раздвинуть. Сейчас, после столь громкой победы, самым разумным шагом было бы начать строить оборонительный рубеж по северному берегу реки Оки. Выделить Калиде два полка и поручить ставить земляные крепости на всех основных бродах через Оку, а самому с третьим полком выдвинуться в район будущей Тулы. Отыскать там Киреевское месторождение железной руды и до зимы выстроить на том месте острог и завод, чем решить, наконец, проклятущий вопрос с нехваткой качественного железа.

Размышляя, я закрыл полог и вернулся к столу. Сделать это необходимо, но как⁈ В рамках существующего статус-кво, там чужая земля, часть московская, часть черниговская. Стоит мне сунуться, так даже прикормленные союзные князья криком зайдутся, не говоря уж про Великого князя и прочих. На Руси вроде бы одни леса кругом, сутками иди человека не увидишь, но при всем при том ничейной земли тут нет! Каждый дремучий угол кому-нибудь да принадлежит, в каждом задрипанном городишке, в каждой деревушке какой-нибудь князек да сидит, и за это право Рюриковичи будут стоять насмерть.

Плюхнувшись в походное кресло, я мрачно уставился на лежащий на столе свиток. Это был договор, что привез мне боярин Малой еще перед битвой. В нем часть московских думных бояр просило меня принять Москву в Союз городов. Без решения всей боярской думы и княжей печати это была просто бумага, не имеющая никакой правовой силы, но я чувствовал, что в нынешних условиях может пригодиться любой аргумент.

Время неумолимо текло, а ничего приемлемого в голову так и не приходило. Вопрос-то стоял всего один. Как, не поссорившись с Великим князем и прочими, оттяпать часть Московского и Черниговского княжеств⁈ Можно было, конечно, послать всех к черту и делать то, что нужно, никого не спрашивая. У меня сейчас достаточно сил и авторитета для этого, но такой шаг, определенно, настроит против меня не только Андрея, но и всех союзных князей. Они не дураки и сразу же почувствуют угрозу для себя, а этого мне бы не хотелось. Пока не покончено с Ордой, надо хранить хоть какое-то подобие единства.

«Вот, кстати, и самая серьезная головная боль! — Я чуть не скрипнул зубами с досады. — Как быть с Ордой⁈ Разорвать все отношения и продолжить войну, или отыграть назад и попытаться замириться?»

Горящий в душе огонь требовал решительных действий. Звал гнать всех баскаков с Руси, строить оборонительные рубежи, лить пушки и набирать новые полки. В общем, готовиться к грядущим сражением! Трезвый же рассудок предлагал наоборот не торопиться, хорошенько все взвесить, спокойно и без эмоций.

Неприятность была только в том, что чем больше я думал об этом, тем лучше понимал, что от полного разрыва с Золотым Сараем мне не будет никакой пользы.

«Решительного поражения, такого чтобы отбросить ордынцев обратно за Волгу, мне не добиться, — в который уже раз повторил я про себя, — слишком малочисленная у меня армия. Значит, стратегическая инициатива всегда будет в руках Орды. Когда напасть, какими силами и откуда ударить! Это они будут решать, а я буду только ждать, бояться и отвечать на вторжение! Оно мне надо⁈»

По всему выходило, что нет. Простой расчет показывал, что если военный конфликт затянется на десятилетия, то мне это выйдет боком. Народ обнищает, торговля заглохнет, а с ней и приток денег. Недостаток финансов приведет к недовольству армии, да и вообще всех тех, кто уже привык сидеть у меня на горбу. В результате Союз городов ослабнет, а князья наоборот усилят свое влияние, что рано или поздно приведет к развалу всей созданной мною системы, тогда как жизнь «под пятой» Орды позволит мне спокойно продолжать свои преобразования. Да и пугало в виде страшного внешнего врага не даст моим дорогим князьям вцепиться мне в спину или разодраться между собой.

«А раньше ты этого не знал⁈ — Накинулся я на себя. — Если мир с Ордой так важен, тогда какого черта ты вообще вписался в разборки между Александром и Андреем. Тебя и твою Тверь набег Неврюя вообще мало касался!»

Замечание было справедливым, но с другой стороны, если бы я позволил уничтожить князя Андрея, то пришлось бы принять в Тверь нового баскака, согласиться с переписью населения и с новыми налогами. Это тоже ни к чему хорошему не привело бы. Народ в Твери от жесткой узды уже отвык, и дело, скорее всего, закончилось бы бунтом и убийством ордынцев, а это неизбежный конфликт с Ордой и Александром, но уже в одиночку.

— Нет, я все сделал правильно! — Прошептал я вслух для большей убедительности. — Даже ради проверки сил стоило попробовать. Под Коломной я на деле всем показал, что мы можем монголов бить! А вот дальше…!

Тут я вновь крепко задумался. Наилучшим вариантом для меня было бы на этом остановиться и замириться с Ордой хотя бы еще лет на десять, но возможно ли это в нынешних условиях⁈ Прежде чем начать убеждать кого-то другого, требовалось ответить на этот вопрос самому себе.

Так раз за разом прокручивая в голове эти вопросы, я понемногу начал выстраивать красную нить своего будущего разговора с князем Андреем.

Три бронзовых подсвечника, расставленные по углам, освещают большой Великокняжеский шатер горящими язычками двенадцати свечей. В центре вместо стола березовая колода, в дальнем углу накрытая медвежьей шубой лежанка.

Перешагнув через порог, кланяюсь Великому князю, одновременно отмечая, что кроме самого Андрея, сидящего на грубо срубленной лавке, еще в шатре находится его ближний боярин Стоян Жидиславич.

Едва склонив голову в ответ, Великий князь попытался изобразить радушного хозяина.

— Проходи, консул, — произнося мой титул, он чуть скривил губы в ироничной усмешке, — поведай нам, что за спешное дело у тебя такое⁈

Я предвидел, что разговор будет непростой, и с первого взгляда понимаю, что был прав. Князь Андрей в первую очередь видит во мне соперника, а потом уж ситуативного союзника, поэтому уже изначально настроен негативно и ничего хорошего от беседы со мной не ждет.

Делаю пару шагов вперед и, присев на еще одну лавку, бросаю недвусмысленный взгляд на боярина, мол разговор не для лишних ушей.

Андрей хмурит брови, но все же кивает своему ближайшему советнику — выйди. Тот пытается возразить и, склонившись к князю, шепчет что-то ему на ухо. Поначалу Андрей внимательно слушает, но заметив насмешливую искру в моих газах, мол плохо же слушаются тебя бояре твои, мгновенно взрывается раздражением.

— Выйди, я сказал! Сам разберусь!

Побагровев от обиды, Стоян Жидиславич бросается к выходу, и проследив как за ним закроется полог, я поворачиваюсь к Великому князю.

— Ты вот, Андрей Ярославич, не жалуешь меня, а ведь сознайся, нет у тебя причин для этого! И в споре с Александром я на твою сторону встал, и…

Андрей нервно обрывает меня на полуслове.

— Я не просил тебя об этом! — Он обжигает меня взглядом, но сбить меня с мысли не так-то просто, и я согласно киваю.

— Не просил, верно! Только ведь это еще больше доказывает, что я тебе не враг. За мной дел всяких много, но во вред власти Великокняжеской — ничего! Может быть, ты смысла многих поступков моих не понимаешь, но с одним утверждением, думаю, согласишься. Я личной власти не жажду и на стол Великокняжеский не претендую.

Андрей вдруг скривил губы в усмешке.

— Пока вроде бы нет, но тайные желания твои мне не ведомы!

В ответ я вкладываю в голос максимальную искренность.

— Вот за этим-то я и пришел! Хочу, чтобы не было между нами недомолвок. Какие бы гадости про меня не говорили тебе твои советники, но Союз городов власть твою признает и не оспаривает. Это мы тебе под Коломной доказали.

Держу паузу, давая Андрею вставить слово, но тот молчит, и я, кивнув, продолжаю.

— Умные люди говорят — победа в одной битве, это еще не победа в войне! И от того, чем закончится наш сегодняшний разговор, во многом будет зависеть, сумеем ли мы воспользоваться плодами победы или разбазарим все, чего достигли, бодаясь между собой.

Еще одна пауза, но в этот раз Андрей ею воспользовался.

— Говори уж прямо, Фрязин, чего хочешь! Я в эти игры словами играть не мастак.

Скрыв довольную улыбку, вытаскиваю из-за пазухи свернутую трубочкой карту. Пока все идет хорошо! Первый раунд я выиграл — Андрей явно настроен выслушать мои предложения.

Разворачиваю рулон и на схематично набросанной мною карте показываю ему извилистую голубую линию реки, протянувшуюся с запада на восток.

— Это река Ока, и вот здесь к югу от Москы она создает естественный рубеж обороны, которым грех не воспользоваться. Если начиная отсюда от Коломны поставить на всех бродах через Оку крепости, то можно малой силой взять под контроль прямой путь с юга к Владимиру, Твери и Новгороду. Тогда никакое, ни большое, ни маленькое, войско не сможет одним стремительным рывком прорваться к нашим городам.

Князь проследил за моим пальцем и излишне бесстрастным голосом заметил.

— Коломна город Рязанский, а дальше Ока течет по московской земле…

Он не закончил, но что хотел сказать и так было понятно. Хозяйничанье на чужой земле по сути равнялось объявлению войны, но в сегодняшней ситуации это значения не имело. Ночью я уже все продумал и на невысказанный вопрос отвечаю довольно жестко.

— Ингвар Ингваревич Рязанский ныне совсем плох, не сегодня завтра помрет, ему не до Коломны, а брат твой Даниил в вашем споре с Александром выбрал сторону твоего противника, неужто ты хочешь Москву ему оставить⁈

Последние слова заставили Андрея резко стрельнуть в меня глазами.

— А ты думаешь, я позволю тебе Москву захапать⁈

— Упаси бог! — Я поднял растопыренные ладони. — И в мыслях не было! Я тебе, князь, другой вариант предлагаю. Вместо Даниила отдай город младшему брату своему Василию. Ему поди только одиннадцать годков стукнуло. Приставишь к нему бояр опытных, и считай, Москва под твоей рукой будет. Тогда глядишь, ежели Москва в Союз городов вступит, у тебя там в палате князей сразу два брата будет. И знать все сможешь, что у нас делается, и волю свою продвинуть, ежели потребуется.

Великий князь задумался, но я вижу, что идея ему понравилась. А чем плохо⁈ Он и Москву будет держать и в Союзе городов влияние не малое получит. Спросите, зачем мне это нужно, и я отвечу. Мне Великий князь нужен как союзник, а не враг, и я предпочитаю этот союз купить, чем сражаться за него и жечь свои же русские города. Москва — это взятка, замануха, или даже больше — сыр в мышеловке! Великого князя Владимирского в Союз так просто не заманить, ему это умаление власти, а через Москву, которой он будет править вместо малолетнего брата, он хочешь не хочешь в делах Союза будет участвовать. А там глядишь и привыкнет!

Прищуренный взгляд князя зыркнул на меня из-под насупленных бровей.

— А с чего ты взял, что Москва хочет в твой союз вступить?

Чуть улыбнувшись, я достаю еще один свиток и, не разворачивая, кладу на стол.

— В этой грамоте московское боярство просит меня о принятии города в Союз, и теперь только от твоего слова все будет зависеть.

— Ну, допустим! — Андрей покосился на свиток, но читать его не стал. — Только что ж получается, ты мне один и без того мой же город хочешь отдать, а взамен десять новых уже своих поставить⁈ За глупца меня держишь⁈ Кто землю держит, тот ею и правит. Твои крепости, твои вои на стенах, какая же власть на той земле у меня останется?

Эта дотошность и несговорчивость Андрея утомительна, но в глубине души мне симпатична. Князь не должен быть раззявой, и если интерес свой понимает, то и дела вести с ним сподручней. Разумные требования всегда можно просчитать заранее, вот и сейчас я лишь делаю вид, что задумался.

Держу пару секунд паузы, а потом одобрительно киваю.

— Хорошо, давай так! — Вновь разворачиваю карту и черчу от Москвы разделительную линию прямо на юг. — Ты ставишь свой наряд и воевод в Коломне, Москве и в новых крепостях на Оке, к востоку от этой черты. Они прикроют Владимиро-Суздальскую землю от прямого удара со стороны степи, а я поставлю крепости к западу от сей границы и закрою подходы к Москве с юго-запада. Что скажешь⁈

Князь смотрит на меня как Фауст на Мефистофеля. Сделка вроде бы для него со всех сторон выгодная, но я вижу, что он чувствует подвох. Чувствует, но понять в чем не может! Это его бесит, и наверняка, ему хочется послать меня ко всем чертям, но сделать этого он не рискнет. Почему⁈ Да просто он понимает, что без меня ему на Владимирском столе и года не просидеть. Александр с помощью Орды сковырнет его оттуда на раз.

Еще один недоверчивый взгляд из-под нахмуренного лба, и он переводит разговор чуть в сторону.

— А что Сарай по этому поводу скажет? Александр, Даниил, а если Коломну забрать, то и Рязанские Ингваревичи немедля туда с жалобами на меня слетятся. К весне Орда всей силой навалится. — Тут он так посмотрел на меня, будто хотел заглянуть в самую душу. — Сдюжим ли⁈

Понимаю это так, что по первому вопросу договорились, и, не отводя глаз, говорю:

— Сдюжать-то сдюжим, но я предлагаю сделать по-другому.

— Это как же⁈ — Андрей заинтересованно вскинул голову.

Знаю, то, что я сейчас скажу, ему чертовски не понравится, и потому, сильно не нажимая, начинаю издалека.

— Когда в Сарае узнают о поражении своего войска, это станет для Батыя неприятным сюрпризом, и им с сыном будет о чем подумать. В степи только что закончился большой передел, и новая затяжная война с еще одним противником ни Батыю, ни Сартаку не нужна! Они едва-едва придавили родню из гнезда Чагатая и Угедея и понимают, что стоит им хоть на чуточку отпустить вожжи, как те снова поднимут головы, а война с Русским улусом заберет сил и немало. Нет, война с Русью им не нужна! Им нужен стабильный доход, чтобы покрывать огромные затраты на внутренние разборки. Ежели мы упремся и попрем на рожон, то тогда да, другого выхода, кроме как поднимать тумены, у них не будет, а если вдруг Русский улус проявит благоразумие и присягнет на верность, то это, скорее всего, воспримут более чем благосклонно. Батый — человек разумный, и если все правильно подать, то он обязательно прислушается к доводам рассудка. Лучше простить повинную голову и получить постоянный доход, чем поддаться гневу и влезть в новую войну и новые расходы.

Андрей уже понимает, о чем я. В его глазах вспыхивают гневные искры, но я все-таки дожимаю.

— Нам большая война тоже сейчас ни к чему, и потому рано нам еще отношения с Сараем безоговорочно рвать. В этом наши желания с Ордой совпадают, и потому я советую с ханом замириться, и как можно быстрее. Положенный хану выход выплатить досрочно и в вечной верности поклясться! Тогда…

Тут князь не сдерживается и грубо обрывает меня.

— Непонятный ты, Фрязин, скользкий какой-то! То всех на битву с ордынцами подбивал, а теперь на попятный. Предлагаешь мне перед Батыгой повиниться, мол прости меня неразумного за то, что людишек твоих посек и волю твою не исполнил⁈ — Он гордо вскинул голову, и его губы скривила откровенная насмешка. — Как сам-то думаешь, простит меня царь Батыга?

Упрек в какой-то мере справедливый, но только не от Андрея, ведь по сути я за него вписался, за его право на Великое княжение. Этого я, естественно, не говорю, а придерживаюсь продуманной линии.

— Думаю нет, не простит! Только не потому, что вина твоя безмерна, а потому что ежели все подать правильно, то прощать тебя, Великий князь, не за что! Ты клятвы верности своей не нарушал, против хана оружия не поднимал! Ты бился с братом своим Александром, что вопреки ханской воле хотел стол Владимирский у тебя отобрать. У тебя ярлык на Великое княжение, полученный из рук хана Гуюка, есть⁈ Есть! Его хан Менгу своей волей подтвердил⁈ Подтвердил! Так что ты просто обязан был его защищать. — Для пущей убедительности простодушно развожу руками. — А что там за степные тумены пришли с Александром, так то тебе неведомо было. Никто тебе грамот не слал, ничего не приказывал и не просил! Они были слишком самоуверенны, и этой промашкой мы сможем воспользоваться. Тем более что такой выход удовлетворит не только нас, но и Батыя с Сартаком.

Мои слова произвели впечатление, я вижу это по застывшему в замешательстве лицу князя и, не давая ему высказать сомнения, продолжаю.

— На поле под Коломной мы показали свою силу, и она будет залогом твоей безопасности. Как я уже сказал, война Батыю не нужна, а твоя казнь, Великий князь, приведет именно к этому. Твой приезд и внезапная покорность будут очень ценны в глазах хана, так как нивелируют позор поражения и вернут уже потерянный было доход с Русского улуса. И вот здесь мы даже сможем поторговаться. Они были недовольны размером выхода! Хорошо! Мы сами предложим им увеличение ордынской дани, но только при условии, что они уберут всех баскаков с нашей Земли. Сами все соберем и сами привезем. Батыю и Сартаку сейчас до зарезу нужны деньги, а не война! Думаю, если все красиво подать, они согласятся и еще благодарить будут!

Тут я позволяю себе ироничную улыбку, показывая, что с последним я пошутил. Несколько долгих секунд сидим в тишине, и Андрей, размышляя, смотрит куда-то вглубь себя.

Наконец, он поднял на меня взгляд.

— От своих слов, что ты скользкий, я не отказываюсь. С тобой, Фрязин, ухо надо держать востро, но и разумность мыслей твоих отвергнуть не могу. — Он поднялся, давая понять, что разговор окончен. — Я тебя услышал, ответ дам вскорости.

Глава 2

Начало октября 1252 года

Подняв взгляд на замерших офицеров, я впечатываю кулак в доски стола.

— Это что, мать вашу, такое⁈ — С трудом сдерживаю себя, не позволяя сорваться на крик. — Я вас спрашиваю!

Мой взгляд зло хлещет по мятым лицам всех шестерых комбригов и останавливается на их командире, полковнике Эрике Хансене.

Обойдя стол, подхожу к нему вплотную и впиваюсь глазами. Тот задирает подбородок и, отводя лицо, старается не дышать на меня, но куда там, от него так разит кислым запахом браги, что это не утаить.

— Я дал тебе две недели, Эрик! — Не выдерживая, вновь повышаю голос. — Две недели! И что⁈ Где, датская ты морда, крепость!

Моя ярость понятна, я оставил на этом холме полк Хансена с приказом окружить рвом и валом вершину холма, насыпать площадки под баллисты, а выше по реке начать ставить плотину под будущий завод. Это было две недели назад, когда я отъехал проверить, как справляются с почти такой же задачей Ерш и Рябой. И вот я вернулся, а тут такое ощущение, что они как начали пить после моего отъезда, так и не просыхали. А если начальству дела нет, так и солдата работать не заставишь. Ров выкопан только наполовину, вал и того меньше. Про остальное я и не говорю! Кругом бардак, будто это не кадровый полк стоит, а банда разбойников.

Подавив желание заехать датчанину в морду, на всякий случай вновь отхожу за стол, а то вдруг все-таки не сдержусь.

В наступившей тишине обвожу взглядом виноватые лица.

— В общем так, берите сами лопаты в руки и в ров шагом марш! Хоть сдохните там, но чтобы через день крепость стояла! Вам ясно⁈

Выпучив глаза, они смотрят на меня и кивают, хотя видно, что до конца еще не осознали смысл сказанного.

«Ничего, с лопатой в руке быстрее осознают!» — Язвлю про себя, а вслух ору на них.

— А коли ясно, так чего стоите⁈ Вперед, копать! Не сдадите к сроку, будете копать уже рядовыми стрелками!

Толкаясь в проходе шатра, мои бравые командиры бросились к выходу, и глядя им в спины, я даже чутка пожалел, что не сдержался.

Как только они скрылись за пологом шатра, Калида бросил на меня укоряющий взгляд.

— Не слишком ли сурово ты с ними? Ну расслабились парни! С кем не бывает⁈ Ведь каждый из них жизнь за тебя готов положить!

То, что они герои, я не сомневаюсь, и каждый из них под Коломной это доказал. Все насмерть стояли и ни на шаг не отступили, а Хансен так и вовсе…! Сам впереди всех полк в атаку водил. Я все это знаю, и возможно, Калида в какой-то мере прав, поспокойней надо было бы, но…

Поворачиваюсь к другу и жестко смотрю ему прямо в глаза.

— Не узнаю я тебя что-то! В прежние времена за невыполнение приказа ты бы сам с них три шкуры спустил, а ныне оправдываешь⁈

Калида от такого наезда немного замялся, а я добавил еще тверже.

— То, что они герои, я не забываю ни на мгновение, иначе сейчас бы уже у всех нашивки посрывал! Ныне расслабляться не время, каждый час у нас на счету! Победа в одной битве еще ничего не значит! Любое преимущество легко растерять, если упустить время!

Словно бы одобрительно покивав, Калида вдруг шагнул к выходу.

— Ну, коли так, тоды и я пойду разомнусь!

Подняв лежащую у полога лопату, он бросил на меня многозначительный взгляд и вышел из шатра.

С секунду удивленно смотрю в его удаляющуюся спину, а потом добродушно усмехаюсь.

— Вот же упрямый черт!

Еще один взгляд в проем открытого полога, и я возвращаюсь к столу. Смотрю на разложенную карту и отмеченные по берегу Оки точки: Серпухов, Калуга, и отдельно чуть южнее Тула. Местоположение всех этих новых крепостей весьма приблизительно соответствуют оригиналам, но я решил не заморачиваться с названиями и для удобства дал им имена тех городов, чьи позиции я хотел повторить.

Так выйдя к месту, где южный тракт бродом пересекает Оку, я оставил там полк Ратиши с приказом копать земляную крепость на северном высоком берегу. Она получила название Серпухов. Затем с оставшимися полками я прошел на юго-запад, туда, где Оку пересекает торный путь на Брянск, Чернигов и Киев. Там, выбрав крутой яр над переправой, я приказал Петру Рябому ставить на нем острог. Этот будущий город я назвал Калугой и, не теряя время, с полком Хансена двинулся в район еще не существующей Тулы. Там, между реками Олень и Шиворонь, два моих главных рудознатца Волына и Молчан Радко целый месяц искали железную жилу, а когда нашли, то прямо на ней мы начали строить еще одну земляную крепость. Именно ее я и назвал Тулой, хотя знал, что от настоящей это место километров на сорок южнее.

Едва начали копать ров будущей крепости, как я оставил датчанина руководить работами, а сам поехал назад, дабы проконтролировать как там дела у Ерша и Рябо’ва. Меня не было две недели, и вот…! Знал бы, не уезжал!

«Ну ничего! — Успокаиваю сам себя. — Прав Калида, это все ерунда и суета сует! Главное, железо нашли и три крепости заложили. До зимы успеем здесь закрепиться, а там посмотрим».

В этот момент снаружи доносится шум голосов, и прислушавшись, я узнаю характерный говор и смех Ваньки Соболя.

«Разведка вернулась!» — Вспыхивает в голове радостная мысль, и обрадовавшись, я быстро выхожу из шатра.

Сразу же после битвы под Коломной бригада Соболя вместе с конными княжескими дружинами была брошена на преследование бегущих ордынцев, только у Ваньки был особый приказ. Выйти на границу степи и до самой зимы вести там постоянную разведку. Не люблю, знаете ли, сюрпризов! У меня три полка в разных местах вместо службы копают в поте лица, и любой случайный набег может большой бедой обернуться.

Прищурившись от яркого солнца, смотрю на подъезжающих всадников. Впереди Ванька, за ним два десятка его стрелков, и еще ведут кого-то привязанного к луке седла.

Проезжая мимо копающего ров Хансена, Соболь не смог удержаться и не позубоскалить.

— Эй, полковник, ты шо лопату как меч держишь⁈ Это ж земля…! Ее копать, а не рубить надоть!

Голый по пояс датчанин выпрямился и, воткнув лопату в землю, поднял злой взгляд на смеющегося товарища.

— А ты полезай сюда да покажи, как надо!

— Эээ, нет! — Ванька издевательски осклабился и поднял вверх обе растопыренные пятерни. — Не могу, у меня тож руки под саблю заточены, а не под лопату!

Его бойцы радостно заржали на шутку своего командира, а тот, заметив меня, ткнул пятками своего коня.

Еще несколько мгновений, и спрыгнув с седла, он уже кланяется мне.

— Будь здрав, господин консул!

Отвечаю ему на приветствие и киваю в сторону пленника.

— Это кто⁈

— Этот-то⁈ — Ванька тоже посмотрел на понуро стоящего бородатого мужика. — Этого мы здесь недалече зацепили. Он и еще двое в схроне сидели, следили за вами. Тех зарубили сгоряча, а этого вот повязали! — Тут Ванька довольно оскалился. — Дай, думаю, господину консулу подарочек привезу!

«Подарочек — это хорошо!» — Повторяю про себя, но предчувствие у меня недоброе.

Ванька машет рукой, и стрелки подтаскивают пленника. Не церемонясь, они бухают его передо мной на колени, и сквозь разорванную рубаху я вижу на плечах характерные натертости от кольчуги.

«Чтобы такие заработать, надо железную рубаху сызмальства не снимая носить, а такую роскошь может себе позволить только родовитый княжий дружинник или кто из детей боярских». — Мрачно отмечаю это про себя и поворачиваюсь к Ваньке.

— Он что в кольчуге был⁈

Тот кивает.

— В кольчугах и в шлемах все трое были, так мы поснимали. Наша ж добыча!

Ничего на это не говоря, возвращаю взгляд к пленнику.

— Ты кто? Зачем следил за нами?

В ответ тот вскинул на меня заплывшее багровым кровоподтеком лицо.

— Я кметь из дружины Романа Михайловича, князя Брянского. — Единственный открытый глаз зыркнул зло и вызывающе. — А то что следили за вами, так мы на своей земле вольны делать что вздумается, и ответ перед тобой, чужак, мне держать не должно!

— Ты на кого пасть свою раззявил, пес смердящий⁈ — Соболь замахнулся плетью, но я остановил его.

— Погодь, не суетись!

Взяв за локоть, отвожу своего главного разведчика в сторону и награждаю суровым взглядом.

— Ну-ка скажи мне, как так случилось, что вы Брянских кметей порубили⁈

Тот, выпучив глаза, растерянно зашептал.

— Так кто ж знал-то! Я к тебе ехал, как ты и приказал, а тут вдруг на этих наткнулись. Оружные, и следят за вами тайно. Подозрительно мне стало, ну я и сказал парням, что в кольцо их по-тихому взяли, а сам вышел к ним и чин по чину спрашиваю, мол кто такие, чего вам тут надоть⁈ Они вместо ответа в мечи и на меня! Ну, тут парни не выдержали, двоих свалили с арбалета, а этого, — тут Ванька кивнул в сторону пленника, — я живым взял.

Глянув на искренне-огорченное лицо Соболя, понимаю, что тот не врет, и все было именно так.

— Ладно, — отпускаю его руку и смягчаю взгляд, — а то уж я было подумал, что вы на добычу богатую польстились.

— Да ни! — Ванька тут же расслабился и расплылся в улыбке. — Что мы тати какие⁈

Он еще что-то говорит, но я уже не слушаю. С огорчением констатирую самому себе, что проблемы начали возникать раньше, чем я ожидал, и со всем не с той стороны. То, что мы вторгаемся на земли Черниговского княжества, я представлял, но трудностей в этом не видел. Некогда грозный Михаил Всеволодович Черниговский уже лет шесть как казнен в Орде. Старший сын его, женатый на дочери венгерского короля Беллы, насколько мне известно, отирается где-то в Венгрии при дворе своего тестя и на родовое наследство не претендует. В разоренной же Черниговской земле княжит некто Всеволод Ярополкович. Личность ничем не примечательная и малоизвестная. Никаких претензий от него я не ждал.

Вот на такой расклад я рассчитывал, пока пленник не произнес имя Брянского князя. Тогда у меня в памяти всплыла более примечательная фигура, которую я совсем выпустил из виду.

«Роман Михайлович Старый. — Мысленно поднимаю из глубин памяти известную мне информацию. — По некоторым источникам младший сын все того же Михаила Всеволодовича. После разгрома Чернигова и казни отца в Орде обосновался в Брянске».

Сведений о нем в моей памяти сохранилось немного, но кое-что я все-таки вспомнил.

«В летописях с тысяча двести шестьдесят первого года он зовется уже не только Брянским, но и Черниговским князем, поскольку, разгромив литовцев, изгнал их из бывшей столицы княжества».

Прикинув, делаю неутешительный вывод.

«Дядька по всему видать суровый и вояка знатный, раз сумел людей Миндовга побить и из Чернигова выгнать!»

На этой мысли окончательно понимаю, что в затеянной мной комбинации я не учел еще одного весьма серьезного игрока.

Поворачиваюсь вновь к пленнику и задаюсь простым вопросом — что же мне теперь с ним делать? По уму лучше всего было бы отправить этого к тем другим его товарищам да закопать всех вместе где-нибудь в лесу, подальше отсюда. Мол не было здесь никогда брянских дружинников и не видел их никто. Так поступить было бы разумно, но, видать, я еще не настолько закостенел здесь душой, потому как твердо знаю, я так сделать не смогу.

«Коли уж судьба позволила этому вояке выжить, то кто я такой чтобы с ней спорить⁈» — Иронично хмыкнув, киваю своим бойцам.

— Отпустите его и руки развяжите!

Пока парни возятся с веревками, спрашиваю оторопевшего от неожиданности дружинника.

— Звать-то тебя как⁈

— Твердята Житних! — Единственно видящий глаз пленника стрельнул в меня встревоженным взглядом, но я успокоил его.

— Вот что, Твердята, езжай-ка ты к своему князю да скажи ему, что консул Союза городов русских зла ему не желает, а то что без спросу на земле его хозяйничаю, так то для общего блага Земли Русской и по указу Великого князя Андрея Ярославича. Так Роману Михайловичу это и передай, а ежели у него вопросы какие будут, то пусть сам ко мне приезжает, и тоды слово даю, все претензии миром порешаем по взаимному согласию.

Сказав, бросаю стрелкам.

— Оружие и броню ему тож верните!

Один из бойцов пошел к лошадям, а бывший пленник, размяв затекшие руки, уперся в меня своим видящим глазом.

— Так ты тот Фрязин, что Орду под Коломной побил⁈

Сражался я там не один, но углубляться в подробности у меня нет никакого желания, поэтому, усмехнувшись, свожу все к шутке.

— А что, не похож⁈

С юмором и иронией в этом времени туго, поэтому дружинник воспринимает вопрос буквально и недоуменно пожимает плечами, мол откуда я знаю!

В другое время я бы посмеялся, но сейчас нет времени. Оборачиваюсь и нахожу взглядом стоящему у шатра Прошку.

— Прохор, проследи чтобы бойца перевязали, накормили и отправили восвояси целым и невредимым!

Отдав приказ, вновь оборачиваюсь к Ваньке.

— А ты…! — Чуть приобняв, толкаю его веред. — Пойдем, расскажешь, что там в степи творится.

Опрокинув в себя кубок крепкой брусничной настойки, Ванька утер ладонью усы и весело оскалился.

— Ох и хороша у тебя настойка, господин консул! Как закончу службу, выстрою себе хутор и тож буду такую же гнать.

Вот так без затей он открывает мне, что мой секрет выгонки спирта уже и не секрет вовсе.

«А чего ты хотел⁈ — Подхожу к вопросу философски. — Как говаривали в древнем Риме — знают двое, знает и свинья! За пятнадцать лет никакой секрет за забором не утаить!»

Соболь ставит на стол пустой кубок и, чуть пододвигая его в мою сторону, намекает, что не против повторить. Оставляю его желание без внимания и перехожу к сути.

— Ну как там дела у нас идут, рассказывай!

Разочарованно вздохнув, Ванька еще раз утер губы.

— Скажу так, скачут монголы быстро, и днем, и ночью, не останавливаясь! Тягаться с ними трудно, но лес — это им не степь! Лес кружить любит! В общем прижали мы пару раз степняков к реке да проредили малость. А потом, как на простор степной вышли, так оторвались они, уж не взыщи, господин консул.

Это все для меня не новость, поэтому одобрительно кивнув, спрашиваю о том, что меня интересует.

— А что Александр?

На миг запнувшись, Ванька тут же понял о ком я.

— Александр Ярославич с ордой к верховьям Дона не пошел. Вскорости свернул на запад, и с ним Даниил Московский тож туда двинул. Их, как ты и приказал, мы не трогали, только издали следили. Они с остатками своих дружин пошли на Киев, и мой разъезд их почти до самого Подола проводил.

«Это хорошо! — Подвел я мысленную черту. — Хорошо, что он не рискнул сразу в Сарай ехать! Сейчас он там совсем ни к чему!»

Дело в том, что тот памятный разговор с Великим князем не прошел зря. Мои доводы и здравый смысл взяли-таки верх. Правда, и излишне рисковать своей шкурой князь Андрей тоже не захотел. Оно и понятно, ехать в Сарай сразу после разгрома ханского войска, да еще самому — это как в клетку к разъяренному тигру войти.

Я к этой его осторожности отнесся с пониманием, тем более что все равно ни Батыя, ни Сартака в Золотом Сарае летом не найти, они оба в степи кочуют и вернутся в столицу только ближе к зиме. Поэтому решили тогда так. В августе отправить малое посольство с дарами, разъяснениями и клятвами в верности. Оно должно было прояснить ситуацию и по возможности получить гарантии безопасности для Великого князя и брата его Ярослава Тверского, коих по понятным причинам в Орде могли считать главными виновниками неповиновения. В случае получения гарантий, Андрей согласился ехать к Батыю просить мира, но уже в декабре после становления санного пути.

Малое посольство возглавили два человека, Великокняжеский боярин Стоян Жидиславич и ближний советник Ярослава, боярин Малой Фрол Игнатич. На кандидатуре Малого настоял лично я, поскольку это единственный боярин, которому, по моему мнению, можно было доверить такую миссию. Ему же я настоятельно посоветовал по прибытии в Сарай первым делом нанести визит вежливости темнику Турслану Хаши и передать от меня подарки. В одном из них было спрятано тайное письмо, где я вкратце изложил ему два своих предложения. Оба они в будущем сулили, как Турслану лично, так и хану огромные дивиденды, и я очень надеялся, что природная человеческая жадность все-таки возьмет верх над гневом и желанием поквитаться.

В общем, задача малого посольства сводилась к тому, чтобы подготовить почву для приезда князей. Требовалось задарить всех, кто хоть сколько-нибудь мог повлиять на решение хана по его возвращении в Сарай, и присутствие там в этот момент Александра на пользу делу точно бы не пошло. Тем более, что всегда надо учитывать — Сартак постарается побратима своего не обидеть.

Эти воспоминания стремительно пронеслись в моей голове, и я вновь сосредоточился на том, что говорит Соболь.

— Как в степь вышли, так я своих остановил. Разбили лагерь у речки Воронеж, и уже оттуда я стал разъезды пускать. Ордынцы ушли дальше к Волге, и стало тихо совсем. Так вот мы в тишине и простояли до сентября, а потом я там Митроху за старшего оставил, а сам к тебе с докладом вот приехал.

Рассказ Ваньки меня успокоил, и я мог бы сказать, что пока все складывается неплохо, если бы не это дурацкое столкновение с дозором Брянского князя. Неожиданных сюрпризов не хотелось, и без них проблем хватало, и еще сильно огорчал тот факт, что об этом Романе Михайловиче я почти ничего не знаю.

Глава 3

Декабрь 1252 года

Сижу за столом своего дома в Твери и щелкаю костяшками счетов. Каждый щелчок приводит меня во все большее уныние. В этом году расходы огромны. Мобилизация ополчения, война, строительство крепостей! Два посольства в Орду чего только стоят. В общем, говоря языком будущего, в бюджете образовалась устрашающая дыра, и этот дефицит не покроет даже весь доход с зимней ярмарки.

С удовлетворением отмечаю, что введение бумажных денег было очень своевременным и прямо-таки спасает меня сейчас, давая время на финансовый маневр.

«Я могу напечатать необеспеченных серебром ассигнаций и хотя бы расплатиться с армией, — мрачно прикидываю варианты, — но подобный финт, как известно, приведет к инфляции и обесцениванию не только бумажных денег, но и доверия лично ко мне!»

В долгосрочной перспективе это опасно, но на коротком отрезке времени очень даже применимо. Иначе для чего я столько сил потратил на внедрение этих чертовых бумажных денег. Вопрос только в том, чем этот дефицит серебра компенсировать. До сего дня оно шло ко мне по большей части с Запада и с Новгорода, но ныне у Новгорода у самого проблемы. Ганза — единственный монополист в его торговле с Европой, и немцам сильно не понравилось усиление нашего торгового союза и попытка обойти их, и самим без посредников выйти на европейский рынок. По сути, они объявили нам полноценную блокаду, хоть и не заявляли об этом в открытую. Торговый дом Ганзы в Новгороде практически закрыт, и купцов ни с Любека, ни с Ростока в этом году не было. С Ливонским орденом, как и с Литвой, мы фактически на грани войны, и торговля тоже заглохла.

Уставившись в потолок, я произношу банальную истину.

— В таких условиях нужно либо менять правила на старом рынке сбыта, либо найти новый! А лучше и то, и другое!

Достаю из ящика стола свернутый трубочкой пергамент и перечитываю письмо от Турслана Хаши. В нем он пишет, что Батый, скорее всего, гарантирует неприкосновенность Великому князю и Ярославу Тверскому и скоро призовет их обоих к себе. Также он советует мне приложить все старания, дабы князья послушались, ибо это в их же интересах. Эти строки меня сейчас мало интересуют, потому как оба князя, и Андрей, и Ярослав, уже отбыли в Орду с посольствами и дарами.

С интересом я перечитываю только последний абзац, где Турслан сообщает, что мои предложения заинтересовали хана Батыя и особенно брата его Берке, но одних слов недостаточно, и для серьезного разговора нужны доказательства.

Отложив грамоту, задумываюсь. В том письме, что я передал Турслану Хаши через боярина Малого, я обрисовал проект Волжского торгового пути с Европы на Кавказ и Иран. Обрисовал так, что даже ребенку, прочитавшему письмо, стало бы понятно — Золотой Сарай, контролирующий устье Волги, будет одним из главных выгодополучателей такого транзита. Все, что для этого требуется, так это обеспечить безопасность идущих по Волге торговых караванов.

Пробежав еще раз глазами по строкам арабской вязи, вдруг ловлю себя на мысли, что как бы я не увиливал, но в Орду все-таки придется ехать самому. Эта мысль наполнила меня еще большим унынием. Рисковать жизнью и ползать на коленях перед ханом нет ни малейшего желания, но мне все больше и больше становится понятно, что это единственный путь в кратчайшие сроки выйти из финансового кризиса и наполнить казну полноценным серебром.

Обдумав все еще раз, кричу прямо в стену.

— Прохор!

Мгновенно, словно бы Прошка только и ждал моего зова, скрипнула дверь, и в приоткрытой щели показалась его голова.

— Звал, господин консул⁈

Вместо ответа на дурацкий вопрос, просто поднимаю на него жесткий взгляд, и Прохор все понимает без слов.

— Купец, что ты вызывал, уже в приемной дожидается.

Удовлетворенно киваю на это.

— Зови!

Прошка на миг исчезает и появляется вновь с крепким коренастым мужиком в простом долгополом армяке и бобровой шапке.

У самых дверей тот складывается в земном поклоне.

— Многие лета тебе, консул!

— И тебе не хворать, Сом Нилыч! — Чуть улыбнувшись, радушным жестом приглашаю его пройти.

Мой гость, не торопясь, делает шаг к столу, а я успеваю подумать, что по виду этого человека никогда не скажешь, что он один из богатейших купцов Твери и держит львиную долю Волжской торговли от Ржевы аж до самых Булгар.

Десять лет назад я дал в аренду тогда еще малоизвестному купцу Сомке Косой Рот построенный у меня на верфи катамаран. Через три года он полностью за него рассчитался, а ныне он уже и не Сомка Косой Рот, а уважаемый человек Сом Нилыч Косой и покупает каждый второй корабль, сошедший со стапелей моей верфи.

Показываю гостю на кресло, и пока тот усаживается, Прохор расставляет на столе бутыль с рябиновой настойкой, пару серебряных кубков и большое керамическое блюдо с тонко нарезанным копченым мясом.

Выпиваем по первой, но настороженное выражение по-прежнему не покидает лицо моего гостя, и я даже понимаю почему. В эти времена любой разговор купца с властью несет для первого лишь финансовые потери. Ввозные и транзитные пошлины, налог на торговлю, на доход, на охрану и прочее, и прочее! Другими словами, князья всегда смотрели и поныне смотрят на торговлю, только как очередную возможность пополнить свою казну.

Выпиваем еще по одной, и утерев губы тыльной стороной ладони, Сом деловито цепляет сразу пяток пластиков мяса, кидает их на ломоть ржаного хлеба и смачно отправляет все это себе в рот.

— Вкуснота! — Сом Нилыч стряхнул с бороды крошки и вскинул на меня чуть осоловевший взгляд. — Вот умеют же у тебя готовить, Фрязин! И настойка пробирает до кишок, и мясо пальчики оближешь! Даже если после твоих посиделок, я голым и босым уйду, то все равно не пожалею, что в гостях у тебя был!

Прищуренные купеческие глазки впились в мое лицо, и я понимаю, что за иронией и улыбкой гостя скрывается нешуточная тревога.

Усмехнувшись, пытаюсь его успокоить.

— Да что ты, Сом Нилыч, я же не разбойник какой! Мне твое злато-се’ребро без надобности, наоборот, я скорее о твоем достатке беспокоюсь!

Вижу, что моя забота о достатке купца ничуть его не успокоила, а скорее напугала пуще прежнего, потому как всплеснув руками, он почти взмолился.

— Уж не знаю, где я тебе дорогу перешел, консул, но поверь не по злому умыслу, а по недоразумению разве что! Я у тебя товар беру, продаю на Низовской земле с наваром малым, и зерно, лен да меха обратно в Тверь везу. Никогда супротив твоего интересу не вставал, а ежели где мои людишки сделали что не так, так ты тока скажи, я им враз бошки-то поотрываю!

Понимаю, что абсолютно честных купцов не бывает, и где-то Сом Нилыч крупно накосячил, оттого и нежданный вызов к консулу его так напугал. Мне его шалости сейчас неинтересны, но в голове вдруг самопроизвольно всплывает недавнее недоумение Остраты. Мол непонятно получается, в этом году зерна завезли к ярмарке столько же сколько и в прошлом, хотя ныне закупкой охватили больше земель, и на востоке наши лодьи аж до Нижнего Новгорода добрались. Боярин Острата по делам торгового товарищества в Твери второй человек после меня. На его плечах подготовка к зимней ярмарке, и в какое другое время я бы к его словам отнеся со всей серьезностью, но тогда, как и ныне, голова у меня болела совсем о другом, и я попросту отмахнулся — не меньше, ну и слава богу! Теперь же сопоставив этот тщетно скрываемый страх Нилыча со словами Остраты, я начинаю понимать, по какой причине сейчас потеет мой гость.

С моей легкой руки Тверское торговое товарищество — монополист в торговле хлебом. Мы скупаем зерно по всей Низовской земле, свозим в Тверь и продаем его на север и на запад по своей цене, что в два раза выше закупочной. Прибыль соответственно делится между всеми пайщиками товарищества в соответствии с участием в деле, но вот ежели кто-то, к примеру Сом Нилыч, не довез часть зерна и продал его тем же новгородцам по цене ниже ярмарочной, но значительно выше закупочной, то получается нам всем убыток, а ему крупный куш!

Все это пронеслось в моей голове, но поднимать такую скользкую тему, тем более без доказательств, я не стал. Меня сейчас волнует совсем другое, о чем я прямо своему гостю и говорю.

— Я к тебе, Сом Нилыч, претензий не имею, так что головы своим людям сохрани, они тебе еще пригодятся, потому как хочу я предложить тебе дело. Дело крайне выгодное, а потому, как ты понимаешь, и крайне рискованное.

— Дело⁈ — Тревога в глазах купца враз сменилась вспыхнувшим интересом.

Кивнув, я налил еще настойки и поднял свой кубок.

— На будущую весну думаю создать новую торговую компанию. Хочу пройти со своим товаром по всей Волге до самого Гилянского моря, а по нему дальше аж до Кавказа и Персии.

— Это как же⁈ — Недоверчиво покосился на меня купец. — Там же Орда! Ниже Городца тока Дикое поле! Там ордынцы да прочие степняки творят непотребства свои! Идти туда с товаром безрассудство! Не токма товар потеряешь, но и головы можно лишиться на раз!

Такая реакция ожидаема, и я не обращаю на нее внимания.

— Ты, Сом Нилыч, за дурня-то меня не держи! Я деньгами сорить не собираюсь! К весне будет у меня защитная пайзца самого хана Ордынского, так что никто мой товар и мои корабли не тронет. — Не отпуская, держу взглядом глаза гостя и продолжаю. — Кстати о кораблях! Путь не близкий, один-два кораблика гонять туда обратно лишь в убыток, и потому хочу я вложиться сразу по-крупному, отправить кораблей двадцать, а то и двадцать пять. У меня столько сейчас нет, и в этом твоя удача, Сом Нилыч. Можешь поднять очень большой барыш, ежели поучаствуешь в деле всей своей торговой флотилией! У тебя ведь девять судов, правильно⁈

— Двенадцать! — Проворчал мой гость чисто автоматически, но я с улыбкой покачал головой.

— Нет! Мне нужны только катамараны, что с моей верфи сошли.

— Ааа! — Купец отвел глаза и произнес, глядя в сторону. — Ты, Фрязин, все знают, удачливый. Судьба тебя любит, только зря ты на какую-то там пайзцу уповаешь. Ты, видать, степных разбойников совсем не знаешь, коли думаешь, что их хоть чей-то приказ удержит. Коли почуют хабар, так их никакая пайзца не остановит. Хан далеко, когда еще до него дойдет, да и поди разберись потом, кто ограбил…! Там в степи всякого сброда, что мух над трупом. Не сосчитать!

Он глубокомысленно помолчал, опасливо глянул на меня, но все же решился.

— Ты уж прости меня дурака, консул, тока я тебе вот что скажу! Мои корабли, это все что у меня есть и рисковать ими…! В общем, ты человек большой, великими делами ворочаешь! Тебе что?!. В этот раз не получится, так ты в другом месте убыток восполнишь, а я человек маленький, в этих кораблях вся моя жизнь. Сожгут их басурманы, так и мне, и семейству моему, всем конец! Так что уж извиняй! Не буду я в твоей компании участвовать!

Я знал, что разговор будет нелегким, но такого прямого отказа, честно скажу, не ожидал и даже расстроился. У меня у самого есть семь кораблей, еще пять-шесть я смогу выкупить у других купцов, кто владеет одним или двумя, но этого все равно мало, а к весне новых кораблей не построишь. Лес надо сушить, а зимой какая уж сушка!

Все это было мне известно, поэтому я и делал ставку на девять катамаранов Нилыча. Строить новые суда — значит отложить поездку в Орду на год, а этого года мне никто не даст. Посул уже запущен, и я уверен, что в Сарай меня позовут уже этой зимой. Не поеду, так миру с Ордой не бывать, да и Турслана подведу! А ежели поеду, тогда надо за слова свои отвечать и убедительно доказывать Батыю, что поток товара будет действительно немалым, и золотой ручеек в его казну в будущем превратится в полноводную реку. Для этого, ну и чтобы окупить этот поход, я уже посчитал, нужно минимум двадцать кораблей. Поэтому Нилыч своим отказом режет меня без ножа.

Так просто отступать я не собираюсь и принимаюсь за уговоры по новой.

— О чем ты толкуешь, Сом Нилыч⁈ Кто твои корабли сожжет⁈ Крупные орды против ханской воли не пойдут, а против мелочевки всякой я своих стрелков гребцами посажу. Ты подумай…!

Расписываю все красочно, но Нилыч упрямо молчит. Брови насуплены, борода воинственно торчит, и я понимаю, что все мои уговоры бестолку. Этот мрачный упертый мужик коли чего решил, то уже не свернешь!

Разозлился даже, думаю, может схватить этого гада за бороду да хряпнуть мордой об стол, сразу сговорчивей станет!

Подумал и решил, нет, не наш метод! Мгновенно слухи пойдут, мол консул всем про закон рассказывает, а сам чуть что не по нем, так сразу в морду без всякого права. Уже было расстроился совсем, но тут вдруг в памяти вновь всплыли слова Остраты про зерно, и я невольно усмехнулся про себя.

«Ладно, не получилось по-доброму, попробуем по-другому!»

Прервав уговоры, хлопаю ладонью по столу.

— Не хочешь, так не хочешь! Коли решил, то чтож, неволить не буду!

Купец недоверчиво покосился на меня, он явно ожидал уговоров, угроз, чего угодно, но только не моего согласия.

Я же, словно бы враз позабыв о своем госте, как ни в чем ни бывало занялся лежащими на столе бумагами. Недоверчиво косясь на меня, купец посидел еще немного и осторожненько начал подниматься.

— Так я пойду что ли, господин консул⁈

— Иди! — Отвечаю, не поднимая головы, и, дождавшись, когда тяжелые шаги дотопают до двери, произношу вслух словно бы случайно сорвавшуюся с языка мысль.

— Нынешней осенью в Ярославле новгородцы закупили почти сто пятьдесят пудов зерна. У кого?!. Почем?!.

Шаги разом затихают, и я все также, не поднимая глаз, чувствую, как мой гость, резко повернувшись, уперся в меня взглядом. Поднимаю глаза и, держа на лице озабоченное выражение, задаю вопрос.

— Не знаешь часом, кто им продал⁈

— Дак откудашь⁈ — Сом Нилыч пытается невинно улыбнуться, но я вижу, что эта бравада дается ему с трудом, и дожимаю.

— Жаль, а то я вот хочу боярина Острату в Ярославль послать! Надо же ведь расследование провести, узнать, кто же это супротив Тверского товарищества пошел. — Беру паузу, словно бы задумываясь, и добавляю металла в голос. — А может кто и из своих скрысятничал, польстился, так сказать, на легкие деньги! Как думаешь⁈

Я ничего про Ярославль не знаю и блефую напропалую, но по замершей у двери фигуре купца вижу, что попал в самую точку.

Не давая ему ничего ответить, медленно, как бы беседуя сам с собою, рисую не радующую моего гостя картину.

— Хотел ныне Острату отправить, да ярмарка вот на носу! Потом тоже будет недосуг, а вот по весне точно отправлю боярина с тиунами и дьяками судейскими. Пусть расследуют что и как там было, чувствую это кто-то из наших там наследил и долю общую в свой карман пристроил. — Сделав вид, что задумался, слежу за побледневшим лицом Нилыча и продолжаю как ни в чем ни бывало. — Народу в наряде том немало получается, так что, думаю рекой их отправить. И это…! Мои-то корабли все заняты будут, так может ты пару своих предоставишь. Не думай, не даром, конечно, товарищество тебе за аренду заплатит. Все чин по чину, не сумлевайся!

С толикой ехидного злорадства слежу за меняющимся лицом купца. Он явно растерян и не знает, что ответить, и отказать мне не видит возможности, и везти своих же судей на собственную казнь ему тоже невмоготу.

«Ну давай же, Сом Нилыч, — мысленно подначиваю купца, — решайся! Не гневи судьбу, а то я и правда к ответу тебя призову!»

То, что купец кинул товарищество на сотни полторы Тверских гривен, у меня уже нет сомнений, и по-хорошему его бы следовало взгреть для острастки остальных, но корабли для меня сейчас важнее воспитательного момента и торжества правосудия.

Для ускорения мыслительных процессов решаю слегка надавить и, усмехнувшись, спрашиваю.

— Так что, Сом Нилыч, даешь корабли или как⁈

Прозвучало настолько неоднозначно, что тертый купчина разом прозрел и развел руками.

— Да как же я боярину и судейским лодьи то свои предоставлю, коли я все тебе отдаю! Для похода на эту, как ее, на Персию! — Хитро' зыркнув на меня и поняв, что сделал правильный ход, он даже позволил себе усмехнуться. — Иль тебе уж боле не нужны мои кораблики⁈

Глава 4

Конец апреля 1253 года

Сидя на склоне крутого берега, смотрю, как грузят стоящий у причала катамаран. Грузчики неспешно двигаются по кругу, перетаскивая тяжелые мешки с подвод на грузовую палубу.

Глядя на покачивающееся на водной ряби судно, я думаю о том, что с того дня как было спущено первое такое судно прошло уже десять лет.

«Десять лет! — Не могу удержаться от мысленного восклицания. — А пролетели как один день!»

Нет, я не сожалею, просто слегка пугаюсь того, как быстро течет время. Пусть не впустую, пусть потихоньку дело движется и все меняется вокруг, а все равно жутковато.

«Не успеешь оглянуться, а уже все, конец…! Лежишь, укутанный в саван, и земелькой тебя присыпают!»

Мотнув головой, гоню прочь тоскливые мысли и поворачиваюсь к сидящему рядом голове моей судостроительной верфи.

— Так вот, Иван Еремееч, чего я тебя позвал-то! — Показываю ему на мачту катамарана и убранный под рею парус. — Надо бы паруса на всех кораблях поменять!

— Чего это! — Тот недовольно вскидывается, и я мысленно усмехаюсь.

«Десять лет прошло, а Еремеич не меняется!»

Та новгородская плотницкая артель, что я когда-то привел для строительства в Твери первого катамарана, спустив его на воду, вернулась домой, в Новгород, а вот староста их, Иван Еремеич, остался. Ныне уже руководит всей верфью, строит по три-четыре корабля в год, а характер его все такой же склочный. Чуть что не по нем, чуть что-то новое и непривычное, так сразу в штыки.

Надо сказать, меня эта его привычка здорово бесит, отвык я уже от дебатов. Ей богу, выгнал бы уже давно, если бы не его золотые руки! Других таких не найти! Он на глаз режет так, будто линейкой отмерил, и работу что он сделал можно не проверять, он сам сто раз переделает, ежели ему что не так. Себя и всех вокруг загонит, но любая вещь из его рук выходит любо-дорого поглядеть.

Вот и сейчас глушу в себе желание повысить голос и, взяв обломок сучка, рисую прямо на земле.

— Смотри! Купцы, что корабли у тебя заказывают, по старинке ставят на мачту прямой парус, он ветра поболе забирает и тянет лучше. Это так! Но только в море, где ветер и курс сутками не меняются. А на реке-то все по-другому! — Рисую извилистую полосу, корабль и направление ветра. — Гляди! Вот здесь ветер дует прямо в корму, тут уже в бок, а вот на этом участке чуть ли не встречный. Прямой парус надо то убирать, то снова поднимать, то опять убирать, чтобы не мешался. Суеты много, а пользы на грош!

Поднимаю взгляд на притихшего старосту и рисую уже отдельно мачту.

— Мы же поставим косой парус вот так, — рисую ему обычный гафель с двумя реями, — вернем шверт, который мы вначале ставили, а сейчас уже многие поснимали, и тогда наш кораблик пойдет под боковым ветром только в путь!

Еремеич, молча почесав затылок, все-таки гнет свое.

— А ежели ветер попутный, много ли пользы от твоего лоскута будет?

Я уже готов к тому, что мой главный корабел так просто не сдастся, и спокойно объясняю дальше.

— Смотрю сюда! Ежели большое открытое пространство и ветер устойчивый, то можем поднять еще стаксель. — Еремеич морщится от незнакомого слова, а я рисую еще один треугольный парус в носу корабля и уверенно добавляю. — Вместе эти два в тяге не уступят большому прямому парусу, но будут более прочными, да и управлять ими намного легче, а значит и людей на палубе потребуется меньше.

Бывший новгородский староста хоть мужик и склочный, но с головой дружит, этого у него не отнять. Ежели ему все толково и с уважением объяснить, и разумный смысл до него дойдет, то он завсегда согласится, хоть и поупирается для приличия.

Вот и сейчас Еремеич еще побурчал себе в бороду, а потом махнул рукой.

— Ладно, сделаю как ты просишь, но ежели что…

Я усмехаюсь в ответ.

— Знаю, знаю! Тебя не винить, ты предупреждал!

Староста хитро' щурится мне в ответ, а я добавляю уже абсолютно серьезно.

— В путь двинемся в конце мая, так что сроку тебе месяц. Успеешь⁈

Сказав, поднимаю взгляд наверх, туда где меня ждут два моих телохранителя, и вижу, как к ним на полном скаку подлетел всадник. Осадив коня, он спрыгнул на землю и, что-то крикнув моим охранникам, побежал ко мне вниз.

По форме узнаю конного стрелка из городской стражи и понимаю, что раз такая спешка, то новость срочная.

«Интересно, плохая или очень плохая!» — Усмехнувшись, вновь бросаю вопросительный взгляд на Еремеича, и тот ворчливо бурчит.

— Да понял я, понял! Сделаю все, как ты сказал, когда я тебя подводил!

Это верно, несмотря на всю свою несговорчивость, не было раза, чтобы он не выполнил моего задания в срок, поэтому удовлетворенно кивнув, я оставляю его и начинаю подниматься по склону навстречу торопящемуся гонцу.

Не добежав метров пяти, тот уже начинает кричать.

— Господин консул, там боярин Малой с Орды вернулся, так Калида тебя кличет!

«Фу ты черт! — Мысленно крою гонца по матери. — Так чего ж ты несешься-то так, заполошный! Чай боярин то не пропадет никуда, коли уж вернулся!»

Собираюсь уже высказать свое недовольство вслух, но увидев раскрасневшуюся веснушчатую физиономию совсем молоденького бойца-первогодка, лишь в сердцах машу рукой.

— Да не ори ты, понял я уже!

По инерции тот все же повторяет еще раз.

— Господин Калида велел срочно тебя найти!

Не отвечая, прохожу мимо, смеясь про себя.

«Этот от усердия и лоб себе расшибет, не заметит!»

Мои шаги гулко разносятся под высокими сводами. Длинный коррид приказного дома сменяет лестница на второй этаж, затем снова коридор, и в дальнем конце приемная моего кабинета.

Стоящий у входа стрелок распахивает передо мной двери, и уже с порога мой взгляд выцеливает вскочившего из-за стола Прошку и сидящих в ожидании Калиду, и только что прибывшего боярина Малого.

С первого же взгляда вижу, что ближник Ярославов прилично сдал за эти полгода. Пропал округлый животик и былая пухлость щек, а на широком лице остались только торчащие скулы да по-прежнему ярко горящие глаза.

«Что и говорить, — мысленно констатирую очевидную истину, — русскому человеку в Орде в любое время не сахар, а уж когда тебя в любой момент могут предать лютой казни, так и говорить не приходится!»

Едва войдя в горницу, радушно раскидываю руки.

— Рад! Рад видеть тебя, Фрол Игнатич, в добром здравии!

Боярин Малой делает шаг мне навстречу, и я крепко обнимаю его, по-дружески похлопывая по широкой спине.

— Вижу, нелегко дались тебе эти полгода, боярин, но ничего, сейчас отоспишься, отдохнешь дома как следует! — Отпускаю его, все еще держа на лице широкую улыбку.

Пока идем к столу, расспрашиваю его о жизни при ханском дворе, о том как там встретили Великого князя и Ярослава. Тот рассказывает мне в деталях то, о чем до меня уже дошли слухи.

— Великого князя Владимирского, как и Ярослава Ярославича, Батый принял хоть и прохладно, но все же как верных данников, а не изменников. — Начал говорить Малой. — Не зря к тому времени я уже пороги всех его нойонов пооббивал. Все что было, до последней копейки, этим кровопийцам раздал!

Тут он поднял на меня прищуренный взгляд.

— Темник Турслан Хаши помог! Сильно помог! Я дары и письмо твое ему передал! На словах опять же все, как договорились, изложил, мол против хана не воевали, а лишь наследство отцово сыновья делили. Он меня выслушал и сразу ничего не ответил, а через день вызвал и пообещал слово за меня перед ханом замолвить.

Соглашающе киваю и понимаю, что день Турслан взял на обдумывание. Прочел мое тайное письмо, взвесил все за и против и решил, что игра стоит свеч.

Чуть отвлекшись, вновь прислушиваюсь к неторопливому говору боярина.

— Батый вернулся в Сарай в сентябре. Нас со Стояном тут же схватили и бросили в темницу. Держали там с месяц, потом дали привести себя в порядок и представили перед ханскими очами. Там зачитали нам длинный список наших прегрешений и объявили, что каждое из них заслуживает смертной казни, но хан милостиво дает нам слово в оправдание. Говорить за нас двоих взялся я и опять начал гнуть линию про то, что мол против хана мы не выступали, а лишь за князя свого бились! И Великий князь Андрей тож верный слуга хану, а на поле под Коломной он не с воями Орды бился, а отстаивал ханский ярлык на Великое княжение от посягательств брата.

Сделав паузу, Фрол тяжело вздохнул.

— Батый слову моему внял и казнь отменил, но я так понял, что все это было скорее для виду, всего лишь действом скоморошьим. Для пущей острастки так сказать, а на самом деле все уже решено было заранее. Выпустили нас со Стояном, но велели столицы не покидать и дожидаться приезда князей, да молиться, чтобы они приехали по воле ханской на суд, а иначе, как сказал наш конвоир, будет нам всем кирдык!

Тут лицо его вновь омрачилось, видимо в памяти пробежали не самые приятные воспоминания. Пара секунд тишины, и боярин вдруг резко сменил тему.

— Скажу тебе, что Батый выглядит совсем плохо! Почти не видит ничего, веки гнойниками покрыты, да и вообще слухи ходят, что болеет сильно и не жилец уже. — В глазах боярина сверкнула беспокойная искра. — Я это к чему⁈ Умрет Батыга, так на трон сынок его, Сартак, сядет, а он, всем известно, Александру благоволит, говорят побратимы. Как оно тогда еще повернется, неизвестно!

То, что побратимы, я знаю доподлинно, а не понаслышке, но опасений Фрола не разделяю.

— Когда им выгодно, монголы и кровную родню не жалеют, а уж про названного брата и говорить не приходится. — Усмехнувшись, добавляю уже про себя.

«Тем более, что Сартак ненадолго переживет своего отца, и ханский трон достанется Берке, родному брату Батыя».

На мою усмешку боярин философски кивает.

— Так-то оно так, только кто ж скажет, что им выгодно-то басурманам! — Он еще немного глубокомысленно помолчал и вновь вернулся к рассказу.

— Значится, Великий князь Андрей Ярославич приехал в Сарай в первых числах февраля, а Ярослав Ярославич несколькими днями позже. Хан их сразу не принял, и еще месяц мурыжили их в ожидании приема. За это время мы успели повторить хождение по татарским вельможам по второму кругу, а прием или, вернее сказать, судилище состоялось только в начале марта. Все было точь-в-точь, как и с нами, только в этот раз Батый решения не вынес, а приказал ждать его ханского вердикта. После этого князей и оба наших посольство заперли на Русском дворе, и жизнь наша стала еще тоскливей. Правда, я промучился там недолго, через неделю меня вызвал темник Турслан Хаши и передал указ хана возвращаться в Тверь и передать тебе, Фрязин, ханскую басму с приказом явиться к ханскому двору на суд.

Он вытащил из висящей через плечо сумы свиток в кожаном тубусе и подал мне.

— Вот она!

Беру послание, но распечатывать не спешу, и так все понятно. Обоих князей в лучших монгольских традициях взяли в заложники, но вероятнее всего, не тронут, пока я не приеду. Те предложения, что я изложил в тайном письме Турслану Хаши, очевидно, заинтересовали хана, но он хочет увидеть действительное подтверждение обещанных возможностей и только после этого уже решить, кого ему выбрать, меня с Андреем и Ярославом или Александра с Даниилом.

«Что ж, — еще раз утверждаюсь в правильности своих предыдущих умозаключений, — риск велик, но и ставка высока! В случае успеха можно не только получить торговую Волжскую артерию и приток азиатского золота на русский рынок, но и возможность вообще перевернуть всю историю отношений с Ордой. Ведь не важно, кто считает себя господином, куда важнее в чьих интересах принимаются решения!»

Все эти мысли стремительно проносятся у меня в голове, а в нацеленном на меня взгляде боярина застыл невысказанный вопрос — так ты поедешь в Орду или нет⁈

Фрол еще не знает о моих приготовлениях, и его тревога понятна. Жизнь его воспитанника напрямую зависит от моего решения, и теперь мой замысел ему уже не видится таким однозначным как ранее. Сейчас, наверняка, его терзают сомнения, а вдруг этот мутный фрязин устроил все это, чтобы устранить князей руками Орды и подмять всю власть под себя.

Глядя на взволнованное лицо княжего наперсника, не могу удержаться от иронии.

«А что, будь у меня в целях прибрать всю власть на Руси, вариант был бы неплохой!»

Мысленно поиздевавшись, успокаиваю боярина.

— Не переживай, Фрол Игнатич! Еду я! В конце мая, как большая вода сойдет, так и двинусь в путь!

Тот выдыхает с нескрываемым облегчением и сразу начинает прощаться.

— Вот и все, вроде бы, рассказал, так что пойду я! Дома еще не был, там поди уж заждались, да и сам я устал немного с дороги!

Я не препятствую и, не уставая благодарить за службу, провожаю боярина до дверей, но едва он выходит, как радушная улыбка тут же сходит с моего лица.

Повернувшись к Калиде, задаю не менее волнующий меня вопрос.

— Гонец от Ерша был⁈

Тот утвердительно кивает.

— Прямо перед приездом боярина примчал.

Это еще одна проблема из числа тех, о которых ты не догадываешься, пока они не валятся тебе как снег на голову. Имя этой проблемы Роман Михайлович Старый. Князь Брянский.

Тогда осенью, отпуская его дружинника, я очень надеялся, что разум возьмет верх над обычной привычкой Рюриковичей сначала бросаться в драку, а потом уже думать к чему это приведет. Тем более, что вместе с ним, я отправил князю письмо, где крайне вежливо и спокойно предлагал ему решить дело миром. Даже выход ему предложил, мол землю эту я готов взять у него в аренду и платить за нее разумную ренту. Но нет же! Князь Роман либо остался верен традиции — сначала драться, потом думать, либо посчитал мое миролюбие слабостью, только в конце февраля он решился проверить меня на вшивость. Внезапно появившись с дружиной под стенами Тулы, он попытался взять ее штурмом. Рота стрелков, оставленная гарнизоном, показала себя на высоте и штурм отбила, но князь не угомонился, а взял крепость в осаду.

Воевода гарнизона Петр Сухой сумел послать весть о нападении, но пешком и обходя Брянские заставы, гонец добрался до Твери лишь к концу марта. Сразу же был поднят по тревоге полк Ратиши, и две его бригады немедленно выдвинулись к Туле.

Мне эти разборки сейчас совершенно не в жилу, и мое нетерпение в ожидании известий понятно. У меня в голове Орда и будущие судьбоносные переговоры, а судьба вновь тыкает меня мордой в мелкопоместные разборки с князьями.

Поднимаю нетерпеливый взгляд на задумавшегося Калиду, мол не тяни, рассказывай, и тот спохватывается.

— Так это…! Все, тихо там уже! Роман Михайлович как прослышал, что помощь осажденным идет, так и ушел восвояси, бой принимать не стал.

«Ну вот и что теперь…! — В сердцах крою за идиотизм всех князей мира. — Оставлять без ответа такую выходку нельзя. Не в вакууме живем, все всё видят, и ежели одному спустить, так остальные тут же на голову сядут!»

Словно услышав мои мысли, Калида продолжает.

— Ерш встал лагерем у Тульского острога и спрашивает, что ему делать дальше, преследовать брянских или нет⁈

У меня достаточно сил, чтобы справиться со строптивым Брянским князем, но насколько я знаю, Роман Михайлович пользуется поддержкой горожан. Значит, Брянск вступится за него, закроет ворота и сядет в осаду.

«Что мне тогда делать⁈ — Мрачно морщу лоб. — Жечь город, убивать ни в чем не повинных жителей⁈»

Такой вариант мне совсем не нравится! Для меня Брянщина такая же русская земля, как и Тверская или Владимирская. Непроизвольно бросаю на Калиду вопросительный взгляд, мол что ты думаешь, и вижу, как в глазах моего друга блеснул злой огонек.

— Подобную выходку спускать нельзя, и надо бы ответить так, чтобы не тока Роману Старому, но и всем другим-прочим неповадно было.

«И ты туда же!» — Раздраженно пробурчав про себя, вслух замечаю не менее язвительно.

— Ты ж всегда за мужика простого ратовал, а тут на тебе, предлагаешь деревеньки крестьянские пожечь да Брянск спалить к чертям!

Калида смутился, но тут же развел руками.

— А что делать, коли по-другому никак⁈ Не мы эту свару начали! А не ответишь жестко, так завтра изо всех щелей недовольные попрут, да и союзные князья передерутся меж собой, им тож есть что делить.

«Справедливость в словах Калиды есть, тут не поспоришь, — мысленно подтверждаю правоту друга, — но такое решение порождает порочный круг. Он ударил меня! Я его да посильнее, чтоб упал и лоб расшибил! Он разозлился, поднабрался сил и вновь за свое… И так до бесконечности! Нет, такая карусель мне не подходит! Мне нужен вариант, чтобы я мог и силу свою показать, и землю Брянскую не зорить».

Как этого добиться⁈ Неожиданно у меня в голове завертелась знакомая по прошлой жизни фраза: «Принуждение к миру!»

«А что⁈ — Как-то враз повеселев, обрадовался я. — Просто надо подвести дело так, чтобы не я, а народ и господа Брянская сами заставили своего князя мира со мной искать, да на уступки идти! А уж тогда условия буду диктовать я, и всем на Руси враз станет понятно — связываться со мной себе дороже».

Калида с мрачным видом все еще ждет моего решения, а я, еще подумав, выдаю ему свое видение.

— Вот как мы сделаем! Пусть Ерш идет к Брянску и ставит укрепленный лагерь прямо напротив главных ворот. В помочь ему пошлем кавалерийский полк и роту разведки.Поставив лагерь, город заблокировать, но на стены не лезть, деревни и слободы вкруг Брянска не жечь, местных не грабить. Просто стоять и всем своим видом показывать, что засеять поля этой весной горожанам не удастся.

Калида враз уловил мою мысль.

— То бишь, поставить их перед выбором, либо договариваться с нами, либо зимой с голоду пухнуть!

— Верно! — Я довольно усмехнулся. — А в Брянске надо пустить слух, да так чтобы каждая собака знала, что мы к миру готовы и в любой момент можем восвояси убраться, да только князь ихний договариваться не хочет. Вот пусть его и винят в своих бедах! А решит князь Роман силой нас взять, так милости просим, пусть на штурм укрепленного лагеря идет. Дружинники его уже с баллистами и арбалетами познакомились, и вновь встречаться с нашим оружием у них вряд ли охота есть. Думаю, и месяца не пройдет, как под давлением горожан Роман Михайлович запросит мира, но условия будут уже другие. Мы будем диктовать условия мира, и никаких денег за Тулу и землю вокруг он уже не получит. Великий князь Андрей нам эту землю отдал и отныне она наша, вот и весь сказ.

Покачав головой, Калида глянул на меня и одобрительно хмыкнул.

— Ох и хитер же ты, консул! Сколь уж тебя знаю, а все не перестаю удивляться!

Глава 5

Середина мая 1253 года

Развернув длинный свиток и забавно шепелявя, Генрих Якобсон зачитывает бесконечный перечень товаров.

— Двадцать пять пятиведерных бочек с маслом подсолнечника, девять с маслом льняным и гречишным. Сахар кусковой — пять мешков, по новому счету сто четыре кило.

Мой главный банкир продолжает бубнить, а я успеваю подумать, что новая единица веса введена весьма своевременно. Мерить крупные веса в тверской гривне крайне неудобно, все-таки ее размер примерно в триста грамм мелковат, поэтому в палате мер и весов добавился эталон в один кило, равный трем гривнам, и пуд, равный двадцати кило или шестидесяти Тверским гривнам. Такая унификация крайне облегчила контроль за товарами, да и за всем прочим, включая и материалы на строительство. А то, к примеру, отгружают двадцать пудов, а принимают девятнадцать, и поди потом докажи, что новгородский пуд отличается от тверского. Так что уже год как все документы и исчисления Тверского торгового товарищества и приказов Союза городов полностью ведутся только в новых мерах веса и длинны.

Отвлекшись на секунду, вновь прислушиваюсь к голосу немца.

— Зерно ржаное — сто пятьдесят семь мешков, по полста кило каждый. Шкурок соболиных — девятьсот пятьдесят три штуки, шкурок бобровых…

Заунывное бормотание вгоняет в сон, но я креплюсь и изо всех сил стараюсь взбодриться, дабы полностью держать в голове смысл услышанного, а не пропускать все как белый шум. Потому как Якобсон перечисляет собранный к походу товар, который надо будет загрузить на корабли, место на коих сильно ограничено. И тут очень важно не промахнуться и взять с собой только то, что точно можно будет продать на юге с наибольшей выгодой.

К моему величайшему сожалению, до Азербайджана и Ирана мне пока не дотянуться. Чтобы туда добраться, речные катамараны никак не годятся. Для плавания по Каспию нужны совсем другие суда, которые еще надо будет построить, и построить не здесь, а там на юге, где-нибудь в районе будущей Астрахани. Поэтому на сегодня я ставлю конечной точкой пути Золотой Сарай и в выборе товара ориентируюсь в первую очередь на потребности Золотой Орды и приволжских степей. И вот тут серьезная закавыка! Если со знанием истории у меня полный порядок, то вот, говоря языком будущего, в маркетинге нынешнего азиатского рынка я разбираюсь хреново. Какие товары ныне в ходу на базарах Золотого Сарая и других городов Азии? Что у них там есть свое, а что оторвут с руками? Хорошо было бы провести тщательную оценку рынка, прежде чем соваться, да еще с таким огромным караваном, но на это нет ни времени, ни ресурсов.

Чего нет, того нет, и жалеть об этом не стоит! Надо уметь пользоваться тем, что имеется. В первую очередь здравым смыслом, воспоминаниями людей, побывавших недавно в Орде, и конечно же статистикой. Да-да статистикой! Для этого я приказал поднять все купчие и налоговые документы с перечнем того, что купили у нас ордынские купцы и прочие гости с далекого юга за десять лет, благо таких было не так уж и много. Просмотр бумаг показал, что между моими логическими предположениями и реальным спросом разница невелика. Из новых товаров это конечно зажигалки, спиртовые лампы, сама горючая жидкость, бумага и всевозможный инструмент. Из традиционных — меха, пеньковая веревка, воск, деготь и льняные ткани. Еще из новых, чего я никак не ожидал, был интерес к подсолнечному маслу и сахару.

Обобщив весь этот опыт и соразмерив с возможной грузоподъемностью своего флота, я и приказал готовить товар. Список несколько раз меняли, что-то добавляли, чего-то не хватало, и вот сегодня, наконец, совет акционеров новой Восточно-Русской торговой компании выслушивает окончательный вариант.

Поднимаю голову и обвожу взглядом сидящих. Кроме уже давно знакомых лиц, таких как тысяцкий Лугота, Острата и младший Нездинич, вижу и новых в нашем деле людей. Это и княжий боярин Фрол Малой, и мой старый недоброжелатель Якун Зубромич, и другие бояре, что еще недавно брезговали торговым делом. Из купцов тоже вижу новые лица и хмыкаю про себя.

«Да уж, сейчас желающих поучаствовать хватает, а поначалу-то охотников было немного!»

Большинство торговых людей, подобно Сом Нилычу, опасалось царящего в степи грабительского беззакония и рисковать своими кровными ни в какую ни желало. Мне же в одиночку, да еще в условиях нынешнего финансового дефицита, подобное масштабное предприятие было не потянуть. Я уговаривал, убеждал, но даже такой беззаветно верящий в мою счастливую звезду человек, как Острата, и тот дал задний ход.

Видя такое единодушное нежелание, я было решил: «Ну и черт с вами! Отправлюсь один! Загружу свои пять кораблей имеющимся у меня товаром, а те, кто не захотел ко мне присоединиться, пусть потом локти себе кусают!»

Так, наверное, я бы и поступил, если бы это была простая торговая экспедиция. Но ведь нет! Мне требовалось произвести на Золотой Сарай неизгладимое впечатление, поразить Батыя своими возможностями, убедить в том, что отдав мне Волжский транзит, он откроет для себя новый золотой поток, наполняющий его казну. Для такого пяти кораблей было маловато, и я крепко призадумался. Кое-кого я мог бы, как и Нилыча, припугнуть, на кого-то надавить, но это все равно было мелковато, требовалось другое решение, и я его нашел. В какой-то момент меня вдруг осенило — страховка! Они боятся потерять свой товар, но что если я пообещаю им компенсировать убытки в случае нападения и разграбления каравана.

«А что! — Обрадованно воскликнул я тогда. — Ведь так можно не только решить проблему, но еще и подзаработать!»

Дабы в новую едва созданную страховую компанию поверили, я прикрыл ее вывеской уже завоевавшего доверия Военно-Сберегательного банка.

Якобсон, конечно, был категорически против.

Выпучив глаза, он зашипел на меня.

— Вы с ума сошли! Их всех пограбят, и они придут ко мне за деньгами! И где же нищий старик Якобсон возьмет их по-вашему⁈

«Если придут, — захотелось мне ему ответить, — тогда дело швах! Поэтому надо сделать так, чтобы не пришли!»

Так я ему, конечно, не сказал, а лишь усмехнулся.

— Возьмешь с них за страховку по десять копеек с рубля, и если за погашением убытков придет меньше, чем каждый десятый, то мы с тобой уже в плюсе!

На это мой главный банкир недовольно буркнул.

— А если больше⁈

В дальнейшие прения с ним я вступать не стал, а резко отрезал.

— Чего ты там бубнишь! Ты ведь не свои деньги тратишь, чего тебе переживать!

Якобсон заткнулся, но отвернувшись, все же прошептал так, чтобы я услышал.

— Деньги не мои, а случись чего, спрашивать-то придут с кого?!.

Правда в его словах, конечно, есть, но я очень надеюсь, что все закончится хорошо, ведь в противном случае и для меня полный кирдык! С этой экспедицией я играю ва-банк, почти также как на поле под Коломной. Вариант проигрыша лучше даже не рассматривать!

Идея со страховкой состоятельным людям Твери понравилась, а что, дело показалось всем беспроигрышным. Они платят за страховку десять процентов, а я обещаю им прибыль в двадцать, получается десятая часть чистого навара, притом что делать-то ничего не надо. Соблазнительно! Да и гарантом выступает Военно-Сберегательный банк, к надежности которого все уже успели привыкнуть. Конечно, у тех, кто захотел бы копнуть поглубже, сразу же появились бы опасения, ведь банк принадлежит мне, а раз я вкладываю в предприятие больше чем имею, то чем буду расплачиваться в случае наступления гарантийного случая⁈

К счастью, таких не нашлось, а удачно пущенный мною слух, что консул здорово лопухнулся с этой страховкой и надо ловить шанс, пока он не прозрел, заставил вложиться даже таких людей как Якун и ему подобных, ранее с подозрением смотревших на все мои затеи.

Денег теперь хватало, осталось только утвердить список товара и начать грузить на суда.

Сидя на корме легкого ялика, смотрю на приближающийся причал Тверской верфи. Двое стрелков на веслах мощными гребками гонят легкую лодчонку через Волгу. Я сам сижу на руле и наслаждаюсь свежим речным воздухом. После духоты заполненной людьми палаты он особенно приятен.

Заседание совета акционеров Восточно-русской торговой компании закончилось. После долгих и утомительных разговоров список товара все-таки утвердили, а главное… Избрали исполнительный совет компании, иначе говоря, тех кто собственно будет рисковать своей шкурой и поведет караван в Орду. Председателем этого совета стал, естественно, я, но чтобы жизнь не казалось мне слишком легкой туда же запихали еще Якуна Зубромича, Горяту Нездинича и боярина Фрола Малого. Не скажу, что для меня это самый комфортный состав, но желание пайщиков приставить к контролю над делом все заинтересованные стороны мне понятно, и потому я не стал препятствовать ни одной кандидатуре, хотя сознаюсь, лицезреть несколько месяцев кряду морду Якуна удовольствие еще то.

Причал стремительно приближается, и заложив руль вправо, кричу:

— Левым табань!

Мгновенно крутанувшись на месте, ялик аккуратно прикладывается левым бортом к причалу, и не дожидаясь пока кинут мостки, я соскакиваю на берег. Меня здесь уже ждут, и я пробегаю взглядом по лицам встречающих.

— Ну здорово, господа мастеровые!

Довольно улыбаюсь и специально нажимаю на слово «господа», дабы подчеркнуть мое уважительное отношение, да и слегка разрядить нервный настрой у ждущих меня людей. Здесь сейчас собрались почти все мои лучшие мастера, потому как я приехал принимать у них первый из двадцати трех, полностью переоснащенный к походу корабль.

Тверская верфь строит катамараны уже больше десяти лет, и этот далеко не новый. Ему уже лет пять, но как сказали бы в двадцать первом веке, он с буквой М, то бишь модернизированный, и эта модернизация флота потребовала поистине титанических усилий от всего моего производственного комплекса.

Получив в ответ нестройное разноголосое приветствие, прохожу мимо и направляюсь к стоящему у причала кораблю.

Подойдя, оборачиваюсь к идущим вслед за мной мастерам.

— Ну давай, Иван Еремеич, начнем с тебя! Показывай, как и что сделали!

Глава верфи, бросив взгляд на стоящего рядом старшего плотника Ясыра и хозяйку швейно-ткацкой мануфактуры Бериславу, вышел вперед.

— Так это, — он еще раз нервно кивнул головой, — все сделали как ты сказал. Мачта есть, один парус сзади, один спереди! — Загибая пальцы, Еремеич наморщил лоб и напрягся, произнося незнакомые слова: — шверт опять же, румпель. Все исправили, как ты указал!

То, что Иван Еремеич заметно нервничает, меня настораживает — значит, какой-то косяк за собой чует! Спрыгиваю на палубу катамарана и прохожу к румпелю. Навалясь, перекладываю руль с борта на борт. Идет тяжеловато, но по-другому и быть не должно. Дальше шверт. В одиночку его не поднять. Подзываю бойца, и вдвоем поднимаем и опускаем. Все вроде работает и сделано добротно, не подкопаешься.

Подумав еще, приказываю поднять гафель и смотрю, как команда все делает умело и без суеты. Подняли, опустили, затем все то же проделали со стакселем. Пощупал полотно паруса — сукно крепкое, стежок ровный и плотный. Попробовал нитку на разрыв — не гнилая.

Одобрительно оглядываюсь на Бериславу и удовлетворенно киваю ей, мол молодец, я доволен. Зардевшись, женщина даже поклонилась, мол рада стараться.

Немая сценка показалась мне забавной, и мысленно даже успеваю подумать, что с Еремеичем показалось, наверное. Переволновался мужик, вот и нервничает!

Решив так, уже было обрадовался, но тут краем глаза замечаю, как мой главный кораблестроитель выдохнул с облегчением, и понимаю, что лажа все-таки есть.

Приказываю стрелку открыть лаз одного из поплавков. Тот резво бросается исполнять, и вмиг побагровевшее лицу Еремеича ясно дает понять, что я на верном пути.

Делаю шаг к открытому люку, и Иван Еремеич тут же подскакивает ко мне.

— Да надо ли тебе, консул, туда лезть⁈ Что ты там увидишь в темноте-то⁈

— И то верно! — На миг останавливаюсь, словно бы задумавшись, но тут же гашу вспыхнувшую было у Еремеича надежду отвертеться.

— Фонарь мне, живо! — Бросаю стоящему за спиной стрелку.

Через пару минут согнувшись в три погибели, заползаю вовнутрь корпуса. Перешагиваю через ребро шпангоута и, пошатнувшись, упираюсь ладонью в днище.

Рука хлюпает по растекшейся внизу луже.

«Вот как! — Разом вспыхиваю гневом. — За дурака меня держат!»

Первым порывом хочется выскочить наружу и заехать Еремеичу в рожу, но я все же сдерживаю себя и, дойдя до самого носа, осматриваю весь корпус. Обнаруживаю, что вода понемногу слезится сквозь швы, и по-хорошему надо бы перешпаклевать их да пройтись смолой еще раз, но в принципе еще сезон можно и на этом протянуть. Так что образ мышления Еремеича мне понятен. Эти работы не заказывались, и когда времени в обрез, чем-то можно и пожертвовать. Это понятно и простительно, непростительно другое! То что он хотел от меня это скрыть! Хотел мне лажу впихнуть, и вот это недопустимо!

Вылезаю на палубу и, отряхивая грязь со штанов и рубахи, медленно подхожу к своему главному корабелу. Тот, как-то весь сжавшись, старается не смотреть на меня и отводит глаза.

Можно, конечно, врезать ему сейчас как следует, отвести так сказать душу, но лазая в темноте, я совсем успокоился, и во мне включился уже подзабытый было учитель средней школы.

«Вот дам я ему сейчас в зубы на глазах у всех, наору… Это ж срам, позор, такое не забывается! Мужик обидится, может и обратно в Новгород свалит, а плотник и корабел Еремеич от бога! Дело свое знает, и второго такого мне еще поискать! — Все это быстро промелькнуло у меня в голове. — Нет! Надо по-другому! Надо все сделать так, чтоб и охоту отбило в будущем на авось лепить, и чтобы он еще благодарен мне остался!»

Смотрю ему прямо в глаза и говорю, чуть кривя губы в усмешке.

— Что ж! Когда хорошо сделано, так и придраться не к чему! Молодец, Иван Еремеич, надеюсь и все остальные кораблики не хуже, чем этот с верфи сойдут.

У того от удивления лезут на лоб глаза. Я вижу, что он ждал страшного разноса и пока еще не может поверить своим ушам. В его глазах читаются скачущие вопросы. Что это⁈ Неужто не заметил⁈ Да нет, быть не может!

Дабы сомнения не терзали бедолагу, я произношу все с той же усмешкой на лице.

— Как тут закончим, Иван Еремеич, ты зайди ко мне. Есть у меня к тебе разговор!

Всем своим видом показываю ему, что все видел и просто щажу его неразумного, не позорю перед всеми. Еремеич не дурак и все уже понял. Понурив голову, он кивает.

— Да, конечно, господин консул! Исполню, как велишь!

Еще раз бросаю многозначительный взгляд на мастера, мол даже не думай, ответить тебе придется по полной, и перехожу в носовую часть палубы. Здесь на каждом из углов установлены держатели для главной ударной силы моего флота.

Тут надо сказать, что над этой проблемой пришлось поломать голову. Баллиста достаточно объемна для пространства, где на счету каждый квадратный сантиметр, ракета слишком пожароопасна для деревянного корабля. Что остается⁈ Как ни крути только огнестрел.

Решать проблему я начал еще с августа прошлого года, когда только-только наметилась перспектива моей поездки в Орду. Тогда уже было понятно, что отлить медную пушечку небольшого калибра мои мастера смогут, но что мне одно орудие. Мне надо как минимум по два на каждое судно, а такого количества при всем моем желании за такой срок сделать невозможно, да и опять же тяжелая это штуковина и места занимает немало.

Думать надо было быстро, потому как времени на производство оставалось в обрез, и меня тогда осенило. К черту пушки, баллисты и ракеты! Мне ведь не надо стрелять на сотни метров! У меня кто противник и где он на меня может напасть⁈ Либо на ходу в достаточно узком месте реки на лодках и плотах, либо на ночевке — внезапный налет небольшого подкравшегося отряда. В обоих случаях мне не нужна дальность поражения свыше пятидесяти, семидесяти шагов, а для этого вполне достаточно чего-то типа средневекового мушкета. То есть трубы диаметром четыре-пять сантиметра на деревянном ложе. Для такого дела у меня уже была отлаженная линия производства ракет, оставалось только чутка подправить с толщиной стенок, да заменить черный металл на бронзу или даже медь.

Тогда же я немедленно вызвал Волыну и Фрола, выдал им чертеж, что не поняли, то объяснил на словах, и процесс пошел. Через месяц, когда боле-менее наладили дело, Фрол доложил мне, что выдерживая трех сантиметровый калибр и сантиметровую толщину стенок, мы сможем отливать одну двухметровую трубу в месяц.

Новость меня очень обрадовала, ведь распилив ее на три части, можно получить три вполне приличных ствола, а значит, к концу мая теоретически можно получить двадцать семь мушкетов.

И вот на сегодня, четырнадцатое мая, мои мастера даже перевыполнили план. Уже есть двадцать семь громобоев, как с легкой руки Волыны стали называть эти ружья, а одна труба еще в работе, и значит к отплытию можно надеяться довести счет до двадцати восьми.

Подхожу к держателю и осматриваю вертикально прикрепленный к палубе деревянный ствол с высверленной в нем сердцевиной. Эта штуковина для сошки мушкета, поскольку удержать в руках подобное орудие попросту нереально.

Подергав держак и убедившись в его абсолютной неподвижности, подзываю Волыну и Фрола.

— Давайте-ка ваш громобой, глянем чего он стоит!

Волына шагнул первым. На его плече деревянный отшлифованный брусок с бронзовой трубой. Труба на половину утоплена в дерево и надежно прихвачена к нему медными полосами. Задний конец трубы запаян увесистым казенником, а в ложе, в просверленном поперек отверстии, установлена ось полуметровой сошки.

Подойдя, кузнец вставил сошку в держатель и для наглядности покрутил мушкетом. Получалось, что само ложе двигалось вверх-вниз на оси сошки, а та в свою очередь вращалась вправо-влево в держателе.

Фрол уже было собрался засыпать в ствол порох, но я отрицательно покачал головой.

— Нет, пусть стрелок все сделает!

Суть в том, что команды кораблей набирали из пехотных стрелков и начали обучать их грести, ставить и убирать паруса еще с прошлой осени. На каждый корабль потребовалось двадцать шесть гребцов, по тринадцать на сторону, рулевой и еще четверо для работы с парусами, они же стрелки из громобоев. Итого, по взводу на корабль, так что на весь караван из двадцати трех судов не хватило полной пехотной бригады, пришлось довесить еще три взвода из Ванькиных разведчиков. Хотя последних я все равно собирался брать, как и их командира, мало ли какие задачи придется решать. В общем одна бригада и часть разведки из пехоты в одночасье превратилась в морскую пехоту, или речную, кому как больше нравится. Подготовка этого новоявленного подразделения началась еще с прошлого сентября, так что как гребут ребята и управляются с парусами, я уже видел, и теперь мне хотелось посмотреть, как команда, а не Фрол, обращается с новым оружием.

Фрол передал мешочек с порохом стрелку, и тот, задрав ствол громобоя, уверенно засыпал туда заряд, затем два десятка крупных картечин, пыж, и забил все это шомполом.

Насыпав на полку порох, он поднял на меня взгляд, и я одобрительно кивнул, мол продолжай. Тот навел ствол на заякоренный в тридцати шагах плот с соломенными мишенями и, вынув железный прут из стоящей рядом урны с углями, поднес его раскаленный конец к пороху.

Зашипев и выпустив столбик дыма, вспыхнул по’джиг. Вздрогнул приклад в руках стрелка, из ствола вырвалось пламя, и грохот заложил уши. Дымное зловоние заполнило воздух, по палубе пробежала дрожь вибрации, и огненный шквал накрыл смертоносным облаком колышущийся на воде плот.

Разорванные на части мишени поплыли по воде островками горящей соломы, а я представил на месте плота лодку с любителями легкой наживы и злорадно усмехнулся.

«Что ж кое-кому вместо золота придется попробовать раскаленного свинца!»

Глава 6

Июнь 1253 года

Тринадцать пар длинных весел, синхронно взмахивая красными лопастями, гонят корабль по ровной как зеркало глади реки. Ветра нет, паруса убраны, а я, стоя у леера грузовой палубы, смотрю на работу гребцов.

Заимствованная у будущих академических байдарок система подвижного сидения гребца, его низкая посадка и поворотная медная уключина показывают прекрасные результаты. Не без гордости скажу, что нет в нынешнем времени судов быстрее чем мои катамараны.

— Раз! — Кричит загребной.

В ответ мерно рокочут ролики сидений, а лопасти весел в замахе взлетают над водой.

— Два! — Вновь выдыхает он, и двадцать шесть человеческих пружин, разжимаясь, одним гребком толкают вперед груженное судно.

Поднимаю голову и оглядываюсь назад. Позади, выстроившись бесконечной цепочкой, идут еще двадцать два судна, и эта растянутость терзает меня ощущением беды. Солнце уже в зените, и рулевой, он же шкипер головного катамарана, бросает на меня вопросительный взгляд. Время обеденной остановки и место вроде бы подходящее. Левый восточный берег высокий и крутой, а правый наоборот пологий и песчаный, открывающий вид на несколько миль вокруг.

«Да, место удобное, — мысленно соглашаюсь со шкипером, — с противоположного берега коннице не спуститься, слишком круто, а на другом обзор такой, что незаметно не подкрадешься».

Машу рулевому в сторону пляжа, мол причаливай туда, и тот, навалившись на румпель, поворачивает судно к берегу.

Пара секунд, и я уже слышу его крик.

— Суши весла!

Красные лопасти мгновенно зависают над водой, а катамаран, замедляясь, мягко шуршит днищем о песок. За ним чуть правее тыкается в песок следующее судно, затем следующее и следующее. Гребцы убирают весла и, подхватив арбалеты и колчаны, вновь превращаются в обычных стрелком. Прыгая в воду, они вытаскивают суда на берег и начинают действовать по уже отработанному распорядку. Периметр, разведка, охрана, а затем уже обед и отдых. Изредка слышен гортанный крик Куранбасы, он у меня сейчас главный «караван-баши» и пока справляется неплохо.

Почему я доверил степняку командовать речным караваном⁈ Что он в этом понимает⁈ Да ничего, но от него этого и не требуется. Для управления судном есть шкипер и выученная команда, а ордер следования каравана определяю я с советом проводников. Его дело следить за порядком, чтобы оружие блестело, люди были накормлены, дозоры выставлены, а бойцы готовы в любой момент вступить в бой, и в этом Куранбасе нет равных. Он это уже доказал, командуя моей конницей. В кавалерийских полках дотошность командующего успела даже стать нарицательной, и поговаривают, смотров Куранбасы конные стрелки побаиваются больше, чем реального боя.

В общем, покидая так надолго Тверь, я должен был кого-то оставить за себя в городе. Кого-то кому я абсолютно доверяю. Таких у меня только двое, и выбор был невелик. Да, собственно, долго я и не думал. Куранбаса пусть и не монгол, но все же тоже степняк, и психология нашего врага ему ближе, а с тверским боярством и князьями Союза Калида справится всяк лучше, чем прямолинейный и вспыльчивый степняк.

Не вмешиваясь в лагерный сумбур, я просто сижу в тени раскидистой ивы и жду, когда принесут чего-нибудь пожевать. Костры уже запылали, потянуло запахом съестного, и в животе требовательно заурчало, но я терпеливо дожидаюсь, когда сварится солдатская каша. Краем глаза вижу, как прошла к реке Иргиль. Шлеп, шлеп, босые ноги вошли в воду. Нагнулась и принялась что-то полоскать в речной воде. Мокрое сукно рубахи обтянуло узкие бедра, вычертив ягодицы и стройные ноги.

'Вот же стерва! — С изрядной долей любовного восхищения бормочу про себя в полной уверенности, что она чувствует мой взгляд и каждое ее движение продуманно и ничуть не случайно.

То, что Иргиль идет со мной в поход, стоило мне немало потрепанных нервов. Евпраксия прям взбеленилась, как узнала.

— Мало того, что ты меня здесь позоришь, — орала она на весь дом, — так ты свою суку еще и в поход тащишь! Я-то тебе чем не угодила, что ты по этой тощей ведьме все сохнешь. Ведь взглянуть не на что! Плоская как доска, кожа да кости!

И в таком духе она вопила минут пять не меньше. Горластые они, бабы новгородские! Знал бы, так еще подумал жениться или нет! Да нет, это я так, шучу! Евпраксия практически идеальная жена. В постели огонь, в доме у нее строгий порядок, все по полочкам, ни соринки. Девки сенные боятся ее как огня, хотя, знаю точно, она и пальцем ни одну из них не тронула. К тому же дочери уже пять лет, а Евпраксия вновь беременна, но что делать ежели человек слаб, и права народная мудрость — любят мужики одних, а женятся на других. В общем, еле успокоил тогда жену, пообещав ей, что пальцем к ведьме не прикоснусь и беру ее с собой совсем не для постельных утех, а чтобы помощь раненым да заболевшим оказала, ежели что.

— Да и брат твой со мной едет, присмотрит опять же! — Этот аргумент как ни странно обуздал ее бешеную натуру, хотя ведь всем понятно, что при всем желании Горята мне не указ. Но это же женщины! У них свой образ мышления, нам мужикам не понять. Так что Иргиль едет со мной в Орду, но видимся мы действительно не часто, и Горята тут совершенно не причем. Скорее дело в том, что я не совсем соврал своей жене. В первую очередь, Иргиль едет со мной, не столько потому что мне нравится смотреть как она, нагнувшись, полощет белье и даже не потому что я ожидаю большого количества раненых и заболевших. Нет! Есть кое-что еще, а именно какая-то подспудная, но очень твердая уверенность, что ее колдовские возможности мне очень и очень пригодятся в Орде.

Сидящий рядом Горята проследил за направлением моего взгляда и осуждающе громко вздохнул.

— Три недели уж миновало, считай полпути проделали. — Начал он, явно стараясь меня отвлечь. — А ведь все лихо еще впереди!

Усмехнувшись, поворачиваю голову. Я понимаю, о чем он. Два дня назад мы оставили позади Нижний Новгород, и дальше уже русской земли нет. Дальше степь со всеми вытекающими… Недаром у меня сегодня на душе было так неспокойно. Впереди северо-восточная окраина улуса Джучи, бывшая булгарская земля. Разгромленная и все еще не пришедшая в себя. Сотни кочующих орд, воюющих друг с другом. Де-юре все они ходят под Батыем, но как говорится, до царя далеко, а до неба высоко! Если им подвернется хоть малейшая возможность ограбить караван, то никакая ханская пайзца их не остановит. Так во всяком случае уверяют меня мои проводники, и я им верю.

Иргиль, закончив свой сеанс обольщения и подхватив белье, прошла мимо нас, не удостоив даже мимолетным взглядом. Напряжение моего новгородского шурина тут же спало, и враз успокоившись, он полез в свой мешок за припасами. Разложив перед собой сыр, вяленое мясо и лук, он откусил от краюхи хлеба изрядный кусок и принялся с аппетитом нажевывать.

— На, подкрепись! — Горята протянул мне хлеб и солонину. — Пока еще похлебка доспеет!

Бросаю на него сурово-укоряющий взгляд, и тот, усмехнувшись в бороду, отводит руку. Этот ритуал, словно проверка на твердость, повторяется с самого первого дня, когда припасов еще было вдоволь и мое решение есть из солдатского котла по меркам моих высокородных «пайщиков-концессионеров» выглядело странноватым. Сейчас запасы уже поистощились, и соблазнять меня можно лишь солониной да луком, но Горята тем не менее, как дьявол искуситель, все равно всякий раз пробует.

После молчаливой отповеди Горята больше не пристает и молча работает челюстями. Я же, прикрыв глаза, пытаюсь не думать о еде и стараюсь сосредоточиться на своих недавних опасениях.

«Волга тут неширокая, местами метров сто пятьдесят-двести в ширину, не больше. Если несколько десятков лодок внезапно навалятся на хвост каравана, то они в легкую смогут отсечь два-три судна. — Я мрачно нахмурил лоб. — И что тогда делать⁈ Разворачивать весь караван и отбивать свое, или бросать потерянное, и уходить с чем есть⁈ В одном случае есть риск вместо части потерять всё, а в другом так можно доразбрасываться, что я без штанов останусь. К тому же бросать своих не в моих правилах!»

Мои тревожные размышления прерывает бодрый голос Прохора.

— Господин консул, я тебе горяченького принес!

Открываю глаза и вижу, как Прохор ставит передо мной парящий горшок с кашей. Следом за ним рядом присаживается и Куранбаса. Он закладывает ноги по-татарски и, вытащив из сапога деревянную ложку, зачерпывает содержимое.

— Эх, хороша! — Втянув ноздрями горячий запах пшена, он зажмурился, а затем разломив краюху хлеба пополам, протянул мне кусок.

Моя ложка тоже спрятана за голенищем сапога, но я стараюсь не терзать себя мыслями об антисанитарии. Здесь по-другому нельзя, куда ее денешь-то, ложку эту! Слуг у меня тут нет. Слуги занимают место на корабле, которого и без того мало. По одному ближнему дворовому я разрешил взять только троим идущим со мной боярам. Горяте, Якуну, да Фролу Малому. Со мной же едет мой бессменный секретарь Прохор, и доверить ложку ему значит попросту сменить свой сапог на его.

Беру у половца хлеб и зачерпываю первую ложку каши. Хлеб, конечно, далеко не тот, что предлагал мне Горята. Этот — зачерствевшая смесь перетертого жмыха с ячменной и ржаной мукой, но есть можно, и чуть подсоленное разваренное пшено все равно идет на ура. Мы молча набиваем желудки, пока не утоляем первый голод. Дальше уже еда идет поразмеренней, и у меня появляется возможность задать половцу не дающий мне покоя вопрос.

— Вот скажи, Куранбаса, если бы у тебя под рукой было бы сотен пять бойцов, лодки там или плоты всякие, а ты бы решил ограбить наш караван. Как бы ты это провернул⁈

Как и положено уважающему себя степняку, Куранбаса посидел с полминуты в задумчивости, тщательно изображая работу мысли, а потом выдал.

— Караван большой, подумал бы я! Значит охрана немалая, и я много добрых воинов потеряю, пытаясь его захватить. — Он еще подумал и добавил. — Нет, на весь караван нападать бы не стал, пропустил бы его, и навалился всей силой на последние пять судов. Загнал бы их на мель или к берегу прижал, а потом уж и забрал свое.

То, что план Куранбасы ничуть не отличался от моего видения, меня совсем не удивило. Дураков здесь нет, а за каждого погибшего воина потом в кочевье с атамана спросит родня убитого. За него семье придется отдать двойную долю, а сколько возьмут добычи еще вопрос! К тому же для нападения на такой караван отряд нужен немаленький, а мы движемся быстро. Тут успеть бы договориться и собрать две-три орды, потому как многочисленные орды в этих местах редкость. Поднять на разбой даже тысячу всадников и то проблема, а уж больше и подавно.

«Все верно! — Неожиданно решаю про себя. — Если нечто выглядит как собака, лает как собака, то это, скорее всего, собака и есть! Если по всему выходит, что нападение стоит ждать на замыкающие корабли, тогда зачем я размазываю свою ударную силу по всему каравану!»

Быстро доев остаток каши, бросаю взгляд на Прошку.

— Ну ка, Прохор, кликни-ка мне полковников.

Тот, бросив вылизывать котелок, тут же побежал исполнять, а я, встретив застывший в глазах Куранбасы молчаливый вопрос, добавил.

— Поговорить надо!

С собой в поход кроме Куранбасы я взял еще Ваньку Соболя и Эрика Хансена. И хотя у датчанина в подчинении вместо полка оказалась всего одна бригада, а у Ваньки и того меньше, оба полковника на мое предложение согласились без раздумий. Ванька то понятно, ему все равно куда, он за любой кипиш, а Эрик с того дня, как я его копать заставил, чувствовал свою вину и искал любую возможность ее загладить. Вот я ему ее и предоставил, тем более что его опыт в подобных предприятиях мог мне пригодиться.

Прошка вернулся с полковниками через пару минут, и я успел уже все окончательно продумать.

Дождавшись пока они рассядутся, обвожу взглядом всех четверых.

— Сейчас у нас получается на головном корабле три громобоя, на замыкающем два, и на всех остальных по одному.

Полковники кивнули, соглашаясь с очевидностью, а я, заговорщицки подмигнув половцу, продолжил.

— Так вот мы тут с Куранбасой подумали и решили эту расстановку поменять. Прямо сейчас пусть бойцы соберут все громобои, и установят их лишь на семи кораблях по четыре на каждом.

Три пары глаз впились в меня вопросительными взглядами, и я поясняю.

— Двенадцать штук установите на три передовых судна, что под Соболем. — Получаю от Ваньки утвердительный кивок и перевожу взгляд на Хансена. — Остальные на четыре замыкающих катамарана. Какие, ты, Эрик, сам выбери!

Прохожусь еще раз по лицам командиров, проверяя, насколько хорошо они меня поняли, и поворачиваюсь к половцу.

— Под твоей рукой, Куранбаса, будут оставшиеся шестнадцать кораблей. На них громобоев не будет, и твоя задача в первую очередь вывести их из-под удара. Соболь со своей тройкой пойдет первым, Хансен с четырьмя кораблями последним, и в случае нападения они должны взять на себя всю мощь атаки противника, а твоя задача, повторяю, — тут мои глаза вновь нацеливаются на Куранбасу, — сохранить оставшуюся часть каравана и продолжить движение, не вмешиваясь в схватку, что бы не случилось!

Вижу по лицам, что мой замысел дошел до всех и не понравился только Куранбасе, да и то лишь тем, что ему доверили самую пассивную роль.

Поднимаюсь и, встретив помрачневший взгляд половца, говорю ему с максимальной серьезностью.

— Не печалься, повоевать еще успеешь! Для меня гораздо важнее довести до Сарая хотя бы часть каравана, поэтому я тебе и доверил самую ответственную задачу. Сохранить в бою трезвую голову не каждый может, а в тебе я уверен!

Обиженное выражение тут же исчезло с лица степняка, и он с чувством довольного превосходства окинул взглядом полковников, мол ладно пусть детки развлекаются, а настоящие задачи будут решать взрослые дяди.

Глядя на это, я не могу сдержать улыбки.

«О чем они думают⁈ Ну прям как дети, ей богу!»

Волга разворачивается впереди темно-синей извивающейся лентой. Правый берег возвышается зеленой чащей соснового бора, а левый скрывается за стеной высокого тростника и непролазного ивового кустарника. Река сузилась на взгляд метров до ста пятидесяти — ста шестидесяти.

Вцепившись в леер, я бросаю взгляд то на подступившие с двух сторон берега, то на идущую впереди тройку Ванькиных кораблей, и каким-то шестым чувством ощущаю нарастающую тревогу.

«Здесь самое узкое место на Волге! — Подсказывает мне мое знание географии. — За этим кустарником хоть две орды спрячь, все равно с реки ни черта не увидишь. Место для внезапной атаки идеальное! Другого такого не будет!»

День близится к концу, и я вижу, как кормчий уже начал крутить головой, явно высматривая место для ночлега. Гребцы, отсидевшие еще один день на веслах, тоже устали и ждут не дождутся команды «к берегу». Все это только еще больше усиливает давящее на меня чувство опасности. Я словно бы кожей ощущаю на себе чей-то чужой взгляд — оттуда из тростника и ивовых кустов.

Время идет, катамараны как речные водомерки скользят по воде, и я уже начал было корить себя за излишнюю нервозность, как вдруг позади раздался истошно-отчаянный вопль.

— Татары!

На удивление, в душе сразу все улеглось, и круто развернувшись назад, я успеваю подумать — надо бы потом найти этого горластого и сделать внушение, чтобы не орал так истошно.

На растянутом изгибе реки мне виден не только мой караван, но и вырвавшийся из тростника густой рой из всевозможного вида плавсредств. Там и бесчисленные деревянные лодчонки, и плоты, и даже что-то связанное из тростника. Сейчас эта гигантская масса где-то напротив центра каравана, но она сильно уступает моим катамаранам в скорости. Ситуация сближения развивается стремительно, и расчет нападающих очевиден. Расстояние от берега до каравана не велико, и они явно хотят перехватить последние корабли, а сколько… Это уж как получится!

«Словно подслушали наш разговор! — Проскакивает у меня мысль, и в какой-то степени я даже рад произошедшему. — Если нападение неизбежно, то пусть уж оно случится сейчас, когда мы максимально готовы к нему!»

Не отрываясь, смотрю, как уменьшается расстояние между лодками и линией каравана. Мои суда держат прежний кильватерный строй, только изрядно поднажав и по максимуму вкладываясь в каждый гребок. Никто не стреляет, ни мои, ни чужие. Все заняты тем, что гребут изо всех сил, и даже яростный рев стих, на него уже не хватает сил.

Несколько секунд этой напряженной гонки, и мне становится абсолютно ясно — как минимум, пять кораблей не успевают проскочить.

Мысленно подстегиваю датчанина.

«Ну давай, Эрик, пора!»

Словно услышав меня, четыре последних судна, не снижая скорости, резко сменили курс и, перестраиваясь по ходу в линию, рванули навстречу нападающей армаде. Этот маневр на мгновение ошеломил первые ряды атакующих, и они даже слегка притормозили, но тут же, очухавшись, огласили воздух яростными воплями.

Не отрывая глаз, слежу за тем, как стремительно сокращается дистанция между четверкой катамаранов и грабителями. С лодок взметнулся первый рой стрел, но Хансен не отвечает, вызывая мое удовлетворение.

«Правильно, Эрик, не трать заряд попусту, подойди к ним вплотную!»

До передовых лодок осталось не больше десяти шагов, когда прогремел первый залп всех восьми громобоев. С такого расстояния даже из таких мушкетов промахнуться невозможно и смертоносный ураган из крупной картечи попросту смел передовую линию врага.

Зажатое берегами пространство реки в миг заполнилось дикими криками боли и ужаса, а стрелки на катамаранах быстро сменили пару отстрелянных громобоев на заряженные. Бахнул еще один залп, заволакивая водную гладь вонючим пороховым дымом.

В этой серой пелене четверка катамаранов врезалась в нападающую армаду. Задранные плоскодонные носы поплавков, наезжая на плоты и низенькие долбленки, подминали их под себя, давя как ледокол продавливает ледяное поле. Скорость и дымовая завеса лишь усилили этот эффект, превращая столкновение в настоящий хаос.

«Единственный минус, — мрачно выругался я, глядя на теряющие ход корабли Хансена, — что влезть в это дерьмо куда проще, чем из него выбраться!»

В идеале после залпов громобоев датчанину следовало бы воспользоваться сумятицей врага и, сменив курс, уходить вслед вырвавшемуся из западни каравану, но… Эрик слишком увлекся атакой и запоздал с маневром. Теперь его корабли так глубоко вошли в строй врага, что им оттуда уже никак не вывернуться, а отошедшие от первого шока степные грабители уже начали приходить в себя и вновь полезли в атаку.

Прогремел еще один залп громобоев, и четыре катамарана окончательно завязли в мешанине плотов и разбитых лодок. Гребцы бросили бесполезные в этой ситуации весла и, выстроившись в каре на грузовой палубе, начали отвечать беспорядочной стрельбой из арбалетов на посыпавшиеся на них стрелы. Прижавшиеся друг к другу корабли Эрика превратились в единую крепость посреди моря вражеских посудин.

Памятуя о страшной силе неведомого оружия, степняки еще опасались лезть вперед всем скопом, но с каждой секундой их решимость добраться до добычи все росла и росла. А хуже всего в этой ситуации было то, что это неподвижное скопление начало прибивать течением к берегу, грозя превратить невыгодное степным разбойникам речное сражение в привычную им рукопашную резню на суше.

— Твою ж мать, Эрик! — Я рубанул рукой воздух от бессилия.

Мой взгляд в поиске решения прошелся по линии вырвавшегося из засады каравана. Теперь, когда непосредственная опасность миновала, корабли замедлили ход и, двигаясь в прежнем порядке, ожидали моего указания. Все, кроме трех головных под командованием Соболя. Эти развернулись в обратную сторону и, набирая ход, спешили на помощь своим товарищам.

— Куда⁈ — Не сдержавшись, ору во всю силу своих легких. — Ванька, назад!

Катамараны один за другим, посверкивая ритмичными взмахами красных лопастей, проходят мимо меня, и я вижу не только лицо Соболя, но и то как старательно он делает вид, что не слышит моего приказа.

«Ну, Ванька! — Сорвав криком горло, я зло шиплю про себя. — Ежели выживешь, я сам тебя придушу, своими собственными руками!»

Со всех бортов гребцы и все прочие, не отрываясь, следят за расходящимися на встречном курсе кораблями, и я чувствую всеобщую решимость последовать их примеру. Ванькин порыв так заразителен, что мне самому хочется грохнуть шапкой о палубу и с криком «эх, была-не-была» бросится в схватку. Хочется, но я знаю, что не могу себе этого позволить.

«Успокойся и подумай! — Стиснув зубы, рычу я на самого себя. — На тебе здесь все держится! Ты не можешь, как лихой атаман, броситься в безбашенную атаку, поставив судьбу всей страны на одну ставку!»

Мой взгляд еще раз оценивает картину боя. Видит сцепившиеся катамараны датчанина и арбалетчиков на их палубах. Те яростно отстреливаются от наседающих степняков, не давая тем навалится врукопашную.

'Ну вот и разумное решение! — Оскалившись в довольной усмешке, я командую шкиперу.

— Сигнал на мачту «делай как я»!

Услышав команду, сигнальщик бросается к мачте и поднимает один за другим три красных треугольных флага, а я уже кричу шкиперу.

— Лево на борт и навались, ребята!

Это я уже гребцам, и загребной сходу начинает выдавать максимальный ритм. Катамаран, как породистый рысак, мгновенно рванулся вперед и, чуть накренившись, заложил крутой разворот. Затем выпрямился и ходко заскользил следом за уходящей тройкой Соболя.

Бросаю взгляд назад и вижу, как на мачтах кораблей один за другим появляются красные треугольники, репетуя полученному сигналу. Они вслед за мной закладывают тот же вираж и, наращивая темп, встают строго в кильватерную струю моего судна.

Впереди, дав залп из громобоев, Ванька вклинился в порядок степняков, но те уже попривыкли к грохоту выстрелов, и того хаоса, какой навели корабли датчанина, нет и в помине. Лодки и прочие плавсредства грабителей мгновенно облепили еще три корабля, и схватка почти сразу же закипела на палубах катамаранов.

«Смел, горяч, но дурак! — В сердцах крою Ваньку и его атаку. — И чего ты добился⁈»

Действительно, теперь вместо одного очага сопротивления, появился второй, но общую картину боя это не изменило. Подавляющее численное преимущество ордынцев и невозможность разорвать дистанцию изначально сделали ситуацию для моих полковников обреченной на поражение. Вопрос был только во времени.

«Нет! — Мотаю я головой. — Как говаривал вождь мирового пролетариата, мы пойдем другим путем!»

Дистанция до противника сокращается, но я командую шкиперу держаться стороной и прохожу выше по течению буквально в десяти шагах от кипящей схватки. Степняки сейчас так заняты захватом семи сопротивляющихся кораблей, что не обращают внимания на мои маневры и думают, что караван просто мечется в панике.

У меня сейчас осталось шестнадцать судов, и выждав, когда восьмой окажется прямо напротив идущего боя, приказываю гребцам «табань». Вслед за головным катамараном все идущие следом исполняют этот маневр, и весь караван застывает на месте посредине реки, почти симметрично распределившись вдоль идущей битвы.

Суда Эрика и Соболя уже практически прижало течением к восточному берегу, и вся схватка идет там, тогда как большая часть реки свободна. Этим моментом я и пользуюсь. Приказываю оставить на веслах лишь четырех гребцов, а остальным стрелкам выстроиться в две шеренги на грузовой палубе.

Четверки гребцов достаточно чтобы держать судно в позиции, и над водой звучит команда: «Арбалеты к бою!»

Бойцы четко исполняют привычную до автоматизма процедуру, и на счет ровно через семьдесят две секунды первая шеренга уже готова к выстрелу.

Бросаю взгляд на остальные корабли. Суда стоят почти вплотную друг к другу, и даже не слыша команды шкипера, все видят и повторяют все действия вслед за мной.

Еще минута, и вся линия катамаранов готова к стрельбе. Надрывая горло, ору что есть мочи.

— Зааалпом, пли!

Выпустив тучу стрел, первая шеренга опустилась на колено, и вторая вскинула заряженные арбалеты.

— Огонь! — Ору я охрипшим голосом и вслед за мной несется по каравану.

— Огонь! Огонь! Огонь…!

До противника от пятнадцати до семидесяти шагов. На таком расстоянии моих стрелков учили не мазать, и двойной залп трехсот пятидесяти двух арбалетчиков производит на противника ошеломляющий эффект. К таким потерям горе-грабители явно не готовы и начинают откатываться назад. В этот момент, наконец, стрелки Эрика и Соболя перезарядили громобои и вдогонку ошарашенному противнику прогремел еще один залп. Этого хватило!

Теперь уже видно, что инстинкт самосохранения взял вверх над алчностью, и степняки в панике бросились к спасительным кустам ивняка. Еще один залп первой шеренги арбалетчиков, и еще несколько десятков ордынцев повалились на желтый речной песок.

«Дело сделано, и тут главное не увлекаться!» — Говорю я самому себе и приказываю отставить стрельбу.

Семь катамаранов Хансена и Соболя сильно пострадали и остались практически без весел. Их надо брать на буксир и поскорее убираться отсюда. Еще неизвестно, что там творится за стеной ивовых кустов. Где гарантии, что к степнякам не подойдет подмога и они не решаться повторить атаку⁈

Глава 7

Конец июля 1253 года

Корабли выходят из-за поворота, и перед нами открывается вид на Ордынскую столицу. Окидываю взглядом бесчисленные ряды разнообразных юрт да редкие крыши одиноких кирпичных и деревянных строений. Из всего этого размазанного по степи кочевого «благолепия» выделяется лишь массивный ханский дворец, но и он не балует красками, а расплывается в мареве матово-желтыми, однотонными стенами из глиняного кирпича.

«Да уж, — иронично хмыкаю про себя, — изяществом сей городок не блещет!»

Обвожу взглядом свой караван. Все двадцать три катамарана ходко скользят по реке, вытянувшись в длинную линию. С того памятного сражения больше нападений не было. Видать слухи в степи разносятся так же быстро, как и во всех других уголках мира, и никто из любителей легкой наживы больше не решился с нами связываться. Пострадавшие корабли отремонтировали, благо корабельных плотников и высушенные заготовки для весел я благоразумно захватил с собой, но даже такая предусмотрительность не избавила нас от длительной задержки и ремонт затянулся почти на неделю.

За время той стоянки я по десятому разу прослушал рассказ боярина Малого, о том как все устроено в Золотом Сарае. В результате, посовещавшись, мы решили, что лучше всего в сам город не лезть, а разбить лагерь чуть выше по течению Волги, у северной окраины. Сейчас, когда сам Батый, его старший сын, да и большинство высокородных монголов разъехались по летним кочевьям, все равно ничего решить невозможно. Придется ждать, когда они вернутся в Сарай, а на длительный срок лучше устроиться за пределами города. Так безопасней, дешевле, да и с точки зрения обеспечения санитарного контроля куда проще. О последнем я уже подумал про себя и с боярином эту тему не поднимал. Объяснять нынешнему человеку то, что в жуткой антисанитарии степной столицы жируют мириады опасных вирусов в мои планы не входило.

Поэтому сейчас, высмотрев длинную полоску желтой песчаной косы, показываю шкиперу.

— Правь туда!

На вскидку, там достаточно места для всего каравана, да и до ханского дворца не так уж далеко.

Катамаран тыкается двумя плоскодонными носами в песок, гребцы убирают весла и прыгают в воду. Полегчавшее судно дружными усилиями вытаскивают до половины на берег. Рядом встает еще одно, за ним следующее, и их команды на автомате повторяют ту же процедуру.

Куранбаса уже размечает лагерь, указывая где ставить шатры и палатки. Стрелки привычно разгружают поклажу, но в этот раз в отработанных движениях чувствуется всеобщая нервозность. Работая, стрелки нет-нет да бросают тревожный взгляды на стоящие вдалеке юрты, откуда с жадным любопытством смотрят на нас узкоглазые дети и старухи.

Куда мы приплыли⁈ Что нас здесь ждет⁈ Эти безмолвные вопросы ощущаются в каждом движении, в каждом жесте моих людей, но я знаю, это скоро пройдет. Народ в этом времени быстро привыкает к смене обстановки. День-другой, и если не случится ничего страшного, то это пугающее сейчас окружение будет казаться уже чем-то обыденным и знакомым.

Отрываясь от своих мыслей, вижу, как выставленная охрана останавливает группу всадников. Те явно недовольны и гортанно кричат на монгольском с тайчиутским выговором.

— Да как ты смеешь, помет худой собаки! — Орет кругломордый ордынец с редкими торчащими усиками. — Я Байрак Сун, главный даругачи' столицы! Как ты посмел встать у меня на пути⁈

Он захлебывается криком, и я иронично замечаю, что знакомство с местной налоговой администрацией не задалось с самого начала.

Прибавляю шагу и подхожу к стрелкам перегородившим дорогу всадникам. Теперь мне уже хорошо видно, что с кругломордым нет охраны. С ним еще трое, но по виду они больше похожи на писцов, чем на воинов.

«А вот это добрый знак! — Отмечаю я с удовлетворением. — Сразу видно, что нас здесь ждали, и ждали не как тех, кого стоит опасаться, а как ту дойную корову, с которой можно нацедить изрядную долю халявного молочка».

Поднимаю голову и, встретив взгляд старшего, говорю с точно таким же тайчиутским акцентом.

— Добрый день, уважаемый! Зачем кричишь, зачем волю дурной злости даешь⁈ Ты для меня дорогой гость! Слезай с коня, проходи, прими от меня пиалу бодрящего кумыса!

Кумыса у меня, конечно, никакого нет, но монгол так ошарашен услышанным, что вряд ли до его сознания полностью дошел смысл сказанного. Щелки его глаз от удивления расширились до почти нормального размера, нижняя челюсть заметно отвисла, и все что он смог сказать, это:

— Ты кто⁈

В ответ на сей словесный пассаж в моей тут же голове вспыхивает проказливая мысль.

«Может сказать ему, что я баскак Великого хана⁈ А что, должности этой меня еще никто не лишал! У бедолаги тогда глаза точно из орбит вылезут! — мысленно улыбнувшись, все же гоню прочь излишнюю сейчас веселость. — Уймись! Только Турслана подставишь и все!»

Разумная осторожность мгновенно берет верх, и я отвечаю в полном соответствии с местными велеречивыми традициями.

— Перед тобой, уважаемы даругачи', консул Твери и Союза городов русских, Иван Фрязин, и прибыл я в светлую столицу несокрушимый Золотой Орды по приказу Великого хана Батыя.

То, что Батый не Великий хан, а по меркам двадцать первого века скорее губернатор провинции, я знаю, но пусть мой незваный гость рискнет меня поправить.

Править бестолкового иноземца главный сборщик податей, конечно же, не стал, зато сумел успокоиться и справиться со своим удивлением.

Даю знак стрелкам принять у гостя коня, и как только тот грузно спрыгивает на землю, веду его к своему шатру. Вещи еще не разобраны, но шатер успели поставить, и Прошка с самым радушным видом уже занял позицию у входа.

Проходим в тень шатра, там все по местному обычаю. Никаких столов и стульев. Прямо на траве разложен дорогой персидский ковер, на нем разбросаны подушки. На низеньком столике с гнутыми ножками блюдо с фруктами и бутылка со сладкой брусничной настойкой.

Трое писцов остаются у входа, а важный чиновник, не торопясь и с любопытством оглядывая убранство шатра, усаживается на почетное место в самом центре. Я сажусь напротив, и узкие глазки гостя тут же впиваются мне в лицо.

— Ты, иноземец, нарушил закон Великого хана, высадившись на землю золотой Орды без моего разрешения. Ты, — его палец с черной полоской грязи под обкусанным ногтем тыкнул в мою сторону, — заслуживаешь суровой кары, но я, Байрак Сун, добрый человек и прощаю тебя на первый раз.

Он еще долго рассказывает мне, как я облажался и насколько я обязан щедроте его души и мягкосердечности, но я уже не слушаю, и так все понятно.

«Вот она азиатская чиновничья манера, — иронично вздыхаю про себя, — первым делом надо надавить, напугать и выжать отступного по максимуму. И не дай бог тебе дрогнуть в такой момент и заплатить, сколько требуют, тут же слетится все местное воронье и будет доить тебя до последнего, пока у тебя останется хоть один самый завалявшийся медяк».

Молча и терпеливо жду, когда же мой кругломордый гость закончит свои излияния, но тот явно воспринимает мое молчание за оторопь и все больше входит в раж.

— Будь я один, то по великодушию своему простил бы тебе, иноземец, твой проступок, но ты же понимаешь, что надо мной есть начальник и он спросит с меня. Почему ты, Байрак, не…

Невежливо прерываю заболтавшегося гостя.

— Прости меня, уважаемый Байрак Сун, но кто тот человек, что стоит над тобой?

Неожиданный вопрос лучший способ сбить с толку собеседника и сменить тему. Держа на лице радушную улыбку, мысленно усмехаюсь, глядя как нахмурился лоб моего гостя.

— Зачем тебе, инозе…? — Он замолкает на полуслове, понимая, что его вопрос уведет беседу в другую, совсем не интересную ему тему. Крякнув и огладив свои жиденькие усики, монгол неодобрительно зыркнул на меня из-под насупленных бровей.

— Темник Турслан Хаши — наместник столицы по воле нашего вана Батыя и сына его, соправителя Сартака. Он суров и нетерпим к нарушениям закона, и только моя защита может спасти тебя, иноземец, от сурового наказания.

«Вот как! — Мысленно прикидываю в плюс мне эта новость или в минус. — Турслан у нас все ползет и ползет вверх по служебной лестнице. Мне об этом не писал! Может зазнался, и меня ждет неприятный сюрприз⁈»

Пока я обдумывал новость, монгольский чиновник замолчал и выжидательно уставился на меня. Чуть улыбнувшись, я умиротворяюще развел руками.

— Конечно, уважаемый даругачи', я благодарен тебе за поддержку и отблагодарю тебе в силу своих невеликих возможностей. — Сказав, подаю знак Прохору, и тот разливает настойку по стеклянным пятидесятиграммовом стопкам.

Бордовая, сорокоградусная жидкость наполнила стопки до края, и подняв свою, предлагаю гостю попробовать. Сделав маленький осторожный глоток и причмокнув губами, тот одобрительно кивает, но я отрицательно мотаю головой.

— Нет, не так! Чтобы почувствовать весь вкус и силу напитка, пить надо так! — Сказав, опрокидываю в себя полную стопку и, прикрыв глаза, ощущаю как сладкая, горячая жидкость обожгла желудок, оставляя приятное брусничное послевкусие.

Посмотрев на меня, Байрак Сун в точности повторяет мой жест, и с непривычки лицо его кривится как высушенный лимон. Проходит несколько секунд, прежде чем у моего гостя появляется возможность вымолвить хоть слово, но к этому времени у него уже совсем другие ощущения. Во рту сладкий незнакомый привкус, в голове приятное томление, а в животе греющее изнутри тепло.

Слегка озадаченный этой метаморфозой, монгол застыл, прислушиваясь к своим чувствам, и я ему не мешаю, пусть закусит крючок покрепче. Еще несколько секунд, и я все же нарушаю тишину.

Сняв с пояса два кошеля, я специально бросаю их на стол так, чтобы содержимое высыпалось серебряной горкой, а затем перевожу взгляд на гостя.

— Прими же, великодушный и благороднейший даругачи' Байрак Сун, мою скромную благодарность.

Дело в том, что я очень тщательно подготовился к этой поездке и из опроса как боярина Малого, так и прочих арабо-ордынских купцов узнал одну очень важную вещь. Монголы просто помешаны на иерархии, преклонении перед вышестоящим и строгом соблюдением установленного порядка. Они смогли упорядочить даже такую стихию, как жадность и мздоимство. Здесь, в Золотом Сарае, все четко расписано, кто и сколько должен получать бакшиша. К примеру, при обращении к мелкому чиновнику следует давать ему не больше одного ордынского дирха’ма, средней же руки чиновник уже может претендовать на сумму до половины арабского золотого динара, то есть до тридцати дирхамов. Ну а знать высшего ранга… Там уж размер бакшиша не ограничен. Конечно, все это соблюдается только в том случае, если обе стороны знают правила, а если нет, если есть возможность облапошить дурачка иноземца, то это, как говорится, дело святое и сам бог велел.

Узкие монгольские глазки смотрят на две горки серебра, и губы монгола сжимаются в обиженную нить.

— Ты предлагаешь мне вот эту мелочь! За все мои тяжкие труды, за мои старания, эти жалкие кучки каких-то неизвестных монет.

Что там за труды он приложил, это пусть остается на его совести, а вот то, что золотоордынский дирха’м по количеству серебра примерно равен двум тверским рублям, я знаю точно и поэтому за свои шестьдесят монет абсолютно спокоен. Сейчас на столе лежит верхний потолок, положенный в таком случае взятки.

Поэтому я не обращаю ни малейшего внимания на обиженные вопли монгольского чинуши. Все это так, игра и ничего больше! Сижу и спокойно жду, когда же у него закончится запал. Тот все не унимается, и я решаю ускорить процесс. Демонстративно нагнувшись, не спеша начинаю загребать кучки серебра обратно к своему краю. Успеваю добраться лишь до середины стола, когда кошели накрывает смуглая ладонь кочевника.

— Не торопись, консул! — В глазах монгола блеснула хитроватая искра. — Зачем так горячиться⁈

Наши глаза встречаются, и мы без слов понимаем друг друга. Я убираю свою руку, а загребущая ладонь степняка тут же придвигает серебро к своему краю.

«Давно бы так!» — Удовлетворенно хмыкаю про себя, а вслух выдаю очередную порцию гостеприимного радушия.

— Может еще по одной, многоуважаемый Байрак Сун! За понимание, так сказать!

Сам разливаю настойку и, подняв свою стопку, торжественно провозглашаю.

— За здоровье и благополучие Великого Бату хана!

Сказав, опрокидываю в себя содержимое, не спуская глаз с монгола. После такого тоста у того нет выбора, и он следует моему примеру. Выпив залпом полную рюмку, монгол зажмурившись шарит по блюду с фруктами в поисках чем бы закусить, и я понимаю, что сейчас, пожалуй, самый подходящий момент.

Ведь как бы там ни было, таможня все равно должна осмотреть и пересчитать товар, а я уплатить положенную пошлину. Вопрос лишь в том, как она будет смотреть, с каким усердием искать и сколько на это потратит времени.

Поэтому решаю начать прямо сейчас и поднимаю взгляд на Прохора.

— Ну, чего ж ты стоишь⁈ Поди покажи наш товар этим господам, — киваю в сторону стоящих у входа писцов, — пусть все посмотрят и пересчитают, а мы с уважаемым Байрак Суном подождем их здесь за столом! Ведь у нас от ханского даругачи' секретов нет!

Писцы бросают вопросительный взгляд на своего начальника, а тот, откусив половину сочного персика и залив весь подбородок сладким нектаром, попросту машет на них рукой, мол идите уж, занимайтесь.

Просмотреть и пересчитать весь товар — для троих работа на целый день, который я им совсем не собираюсь давать, и тут дело не в жадности. Просто я знаю, что здесь со мной не будут играть по-честному. Это же степняки! Они по-другому не умеют! Дай им палец, они откусят всю руку! Чем меньше канцелярия хана будет знать о содержимом моих кораблей, тем больше у меня останется возможностей для маневра.

Прежде чем увести писцов, Прошка ставит на стол еще одно блюдо с нарезанным копченым мясом и курицей. Я тут же наливаю еще по одной и предлагаю пока суть да дело выпить да хорошенечко закусить.

Мы выпиваем, едим, еще выпиваем, монгол уже совсем размяк, и тут я, словно бы воспылав раскаянием, признаюсь.

— Ты хороший человек, Байрак Сун, а я зря поскупился! Ты защитил меня перед грозным Турсланом Хаши, а я дал тебе всего лишь тридцать дирхамов! Мне стыдно за себя!

Пошатываясь, встаю, и, подойдя к мешку в углу шатра, достаю оттуда связку соболиных шкурок.

Неуверенно протягиваю их чиновнику.

— Вот возьми! Это лишь малая толика моей благодарности!

Глаза монгола полыхнули жадный огнем, и он даже подобрался весь, словно бы протрезвев на миг.

— Да тыыы настоящий…! — Не справившись с мыслью, он пьяно мотнул головой и, привстав, протянул руку. — Ты хороший человек! Умеешь ценить доброе отношение!

Его пальцы, как орлиные когти, вцепились в пушистый мех, и он с облегчением плюхнулся обратно на подушки. На его лице расплылась почти счастливая улыбка.

Еще бы, бакшиш в одночасье вырос в десятки раз, в тот момент когда он уже и ждать не ждал. От такого у кого хошь голова пойдет кругом.

Наливаю ему еще, и мы пьем за щедрую русскую душу, потом за непобедимую монгольскую армию, потом…

Монгол что-то малопонятно лопочет, а я мысленно поздравляю себя с удачно разыгранной партией.

«Если бы я сразу отдал ему соболей, то он скорее всего посчитал бы меня полным лохом, и уж коли пошла такая пруха, то решил бы еще стрясти с иноземца-простофили. В этом алчном азарте напоить его было бы куда труднее, а теперь когда перед ним щедрый друг, что понимает его и ценит, все уже видится по-другому. Теперь он может по-настоящему расслабиться, и поскольку ему в общем-то нечем отплатить мне за добро, то волей-неволей он почувствует себя обязанным».

Мы пьем еще с полчаса, а потом я вспоминаю, что моему дорогому гостю, наверное, пора домой, да и меня ждут неотложные дела. Плохо соображающий, но довольный и счастливый Байрак Сун, конечно же, соглашается со мной, и мы, поддерживая друг друга, выползаем из шатра.

Таща на себе нелегкую тушу главного таможенника ордынской столицы, нахожу взглядом стоящего на страже стрелка.

— Быстро отыщи Прошку и скажи ему, пусть завязывает с досмотром и ведет ордынцев к лошадям. Хозяин их уезжает!

Пока мы тащимся к коновязи, Прошка уже приводит туда писцов. Те пытаются внушить своему боссу, что они еще не закончили работу и не весь товар переписан. Эта сложная задача ставит опьяненный монгольский разум в тупик, но его добрый друг — иноземный купец, то бишь я — тут же приходит ему на помощь и говорит, что у него есть весь список товара.

— Ну вот! — Радостно восклицает Байрак Сун и трясет у моего носа указательным пальцем. — Ты друг…! Ты настоящий…!

Полный список товара неожиданно находится у меня прямо здесь под рукой, и Байрак сходу ставит на нем свою подпись. Один из писцов артачится и не хочет ставить печать, но мое сомнение «а слушаются ли тебя твои слуги» приводит к грозному рыку их начальника, что мгновенно решает дело. Ханский оттиск отпечатывается на бумаге, и я убираю подписанный документ. На всякий случай все тоже самое проделываем еще раз, и я отдаю копию тому самому заартачившемуся писцу.

— Держи, и не вздумай потерять!

После этого мы все дружно запихиваем тушу даругачи' в седло, и незваные гости отбывают восвояси.

— Уф! — Проводив взглядом удаляющихся всадников, я утираю пот со лба и с довольной улыбкой подмигиваю Прохору. — Ну что Прошка, первый день он всегда самый трудный, дальше легче пойдет!

Глава 8

Середина августа 1253 года

Несмотря на то, что лошади идут мелкой рысью, я не могу расслабиться. Все время приходится быть начеку, потому что кобыла подо мной просто не лошадь, а какое-то бесовское отродье. То она норовит куснуть скачущего рядом мерина, то пытается лягнуть идущего позади жеребца, посчитав, что тот слишком приблизился и посягает на ее целомудрие, то еще невесть что выкинет. В общем это не путешествие, а сплошное испытание.

Я привык к своей Луне, которая всегда отличалась своим потрясающим спокойствием и почти человеческой понятливостью, а эта… Думаю, Турслан дал мне ее специально и сейчас по-тихому наслаждается своим извращенным чувством юмора.

Прошло уже три недели с того дня, как мы поставили лагерь на северной окраине Золотого Сарая, и это время я провел не без пользы. Лето, как я уже говорил, в Ордынской столице мертвый сезон, потому как все высокородное монгольское население отправляется кочевать по степи, но в этом мне виделись и свои плюсы. Во-первых, можно было не тропиться с реализацией товара, а сначала провести глубокую маркетинговую разведку. Кто и что продает? Интересы каких купцов мы затронем своим товаром? Имеют ли они связи при дворе, и так далее. Потому как выгода выгодой, а я все ж надеюсь закрепиться тут надолго, и сориться с местными с самого начала было бы нежелательно. Во-вторых, мне хотелось бы до встречи с Ордынскими шишками поговорить с Великим князем Андреем и Ярославом Тверским. И в-третьих, хорошо было бы до аудиенции у хана увидеться с Турсланом Хаши.

Поэтому в первый же день я запросил встречу у Турслана, отправил гонцов к князьям, а Горяту с командой на рынок. Наместник столицы ничего не ответил, Великий князь тоже, а вот Ярослав прислал своего человека со словом, что будет рад меня увидеть в любое время. Не заставляя себя ждать, я посетил Тверского князя буквально в тот же день и был огорчен, застав того в величайшей хандре. Жара, несметные полчища мух и полугодовое безделье на небольшом участке тверского двора превратили князя в раздраженного и сильно располневшего молодого человека, не интересующегося ничем кроме одного — когда же его выпустят из этой опостылевшей золотой клетки. Так я подумал в первый момент, но все оказалось не так однозначно. Буквально через пять минут беседы прояснилось и многое другое.

Вскочив и нервно заходив по шатру, Ярослав начал сумбурно изливать душу.

— Ты пойми, Фрязин! — Почти истерически кричал он. — Я не хотел! Я честный человек и не привык бить своих друзей в спину, но Андрей…! Он уговорил меня!

Еще пара минут этой эмоциональной речи, и все встало на свои места. Открылись ответы на терзающие меня вопросы: почему Великий князь отказал мне во встрече, почему Турслан до сих пор молчит⁈ Оказалось, все до безобразия буднично и прозаично, они попросту кинули меня!

Скорее всего, Андрей не выдержал давления и, вместо того чтобы твердо стоять на обговоренной позиции, дал слабину. Сдали нервы, и он решил свалить всю вину на меня. Со слов Ярослава, получалось, что Великий князь показал на допросе, что это я главный зачинщик бунта и неповиновения ханскому слову. Мол это я уговорил его восстать против Батыя и только мои войска стояли под Коломной. Он уговорил брата подтвердить свои слова, и теперь из их показаний явствовало, что это мятежная Тверь неожиданно напала на монгольскую рать и, воспользовавшись внезапностью, смогла нанести ей поражение.

«Лихо! — Аж подивился я тогда. — Не ожидал я от Андрея такой буйной фантазии!»

В первую минуту я был в шоке. Казалось, вся стройная конструкция моих планов рушится буквально на глазах, и прямо скажу, мне потребовалось приложить максимум усилий, чтобы сохранить внешнюю невозмутимость.

«А что ты хотел! — Мрачно выплеснул я поднявшуюся в душе горечь. — Союзники есть только у сильных, а со слабыми не церемонятся! Слабых лишь используют! Андрей расценил твою стратегию как слабость, а твои слова о необходимости поездки в Орду принял за желание сдать его Батыю. Вот и начал действовать самостоятельно. Недальновидно, неумно, но зато в полном соответствии с инстинктом самосохранения — сдай своего подельника раньше, чем он сдаст тебя!»

Ярослав еще что-то возбужденно рассказывал, кричал, доказывал, что он всего лишь жертва обстоятельств, а я думал только над одним вопросом.

«Если все так, то почему я до сих пор на свободе⁈ Коли решение уже принято и вердикт вынесен, то Турслан Хаши как наместник столицы должен был арестовать меня сразу же по прибытии. Или нет⁈ — Тут меня начало отпускать, и в голове зароились разумные мысли. — Или окончательного решение еще нет, и потому Турслан не торопится. Он не хочет официально встречаться, дабы его не заподозрили в потакании мне, но и мер никаких не предпринимает, словно бы говоря…»

На этом я тогда завис.

«А что собственно он хочет мне сказать⁈ Чего Турслан ждет от меня⁈»

Остро захотелось получить хоть какую-то подсказку, но я понимал, никто мне не поможет и руку помощи не протянет. Либо я все решу сам и выплыву, либо нет, но тонущему руки здесь не подадут. Каждый побоится, что утащу с собой на дно!

Выслушивать дальше жалобы и стенания Ярослава не было никакого смысла, и я не стал у него задерживаться. Единственно, что еще зацепило меня перед уходом — это его недовольство тем, что указом Батыя, ему, как и Андрею, запрещено покидать не только Золотой Сарай, но и пределы своего двора.

«Вот как, — подумал я, уходя, — а мне ничего не запрещают. Иди куда хочешь, делай что хочешь! Почему⁈»

Поездка к Тверскому князю серьезно выбила меня из колеи. Вернувшись к себе, я с отсутствующим видом слушал Горяту о результатах его похода по рынкам. А сведения были весьма и весьма обнадеживающими. Уже первая прикидка показала, что мы здесь обязательно заработаем, и немало! Самый маленький навар, на удивление, получался с пшеницы. На здешнем рынке она стоила всего лишь на десять-пятнадцать рублей дороже, чем на Тверской ярмарке, зато по остальным параметрам разница с Тверью была просто космической. Растительное масло в три раза дороже, сахар в два, про стеклянную и керамическую посуду, зеркала, зажигалки и спиртовые лампы даже говорить не приходится. На этот товар можно было задвигать любую цену.

Причина этого ажиотажного спроса крылась в том, что в этом городе, так стремительно выросшем посреди голой степи, было полно награбленного золота, а вот товара, особенно не традиционно-монгольского, остро не хватало. Здесь, как и в любом монгольском кочевье, отлично выделывали кожу, валяли войлок, обжигали примитивную глиняную посуду, но завоевавшая полмира монгольская знать уже вкусила роскоши и жаждала ее получить. А вот тут у них случилась засада! Сколько бы не свозили они в свою столицу мастеров из завоеванных стран, наладить производство чего-то стоящего им так и не удалось. Фарфор и шелк по-прежнему везли из Китая, бумагу и хлопок из Хорезма, сахар, ковры, оружие из Ирана, а оливковое масло и сукно аж из Италии и все это стоило безумных денег.

Горята просто сиял, рассказывая мне о своих разговорах с местными и арабскими купцами.

— Нет, ты послушай! Я лишь чиркнул зажигалкой для показу, а мне уже предложили купить всю партию, не торгуясь. — Он осклабился во всю ширь своего лица. — Представляешь! Какой-то дрищь, худющий и черный как бес, так и говорит, мол называй любую цену, возьму все что есть.

Как бы не был я в тот момент озабочен другими проблемами, я все же строго зыркнул на партнера.

— Надеюсь, ты не назвал цену⁈

— Да нет, конечно! — Расплылся в довольной усмешке Горята. — Что я первый день торгую что ль! Сказал, мне потолковать с товарищами надоть.

— Это верно! — На автомате кивнул я ему тогда. — Потолковать надо!

Кивнул, и тут меня осенило.

«Ты дурак совсем что ли⁈ Ты же писал Турслану о своем проекте⁈ Писал! Он Батыю и Сартаку о нем рассказал⁈ Рассказал! Вот они все и ждут, что ты на деле можешь показать! Оттого и Турслан не принимает, оттого и свобода тебе дана в отличие от сидящих под домашним арестом князей! Мол давай показывай, что там у тебя есть, а мы посмотрим. Не убедишь, тогда уж не обессудь…! Будет тебе и тюрьма, и палач с дыбою!»

Раскидав все по полочкам, я воспрянул духом. Понимание проблемы уже половина решения.

«Так чего же они от меня ждут⁈ — Я мысленно озадачил себя вопросом и сам же на него ответил. — В первую очередь, доказательств того, что я смогу создать такой поток товара, какой обещал! Как это сделать⁈ Распродать все по-быстрому, уплатить налоги и поклониться хану, мол видишь сколько ты получил, а это всего лишь с одного каравана. В следующем году придет уже два, а потом три, и с каждым годом будет все больше и больше!»

Подумав как следует, я решил, что этого явно будет недостаточно.

«Нет! Деньги хана не впечатлят и ни в чем не убедят, а вот товар мой мгновенно растечется по караванным дорогам, и в степи его даже не заметят. Мне это не подходит! Мне надо подкрепит свои рассказы о будущем товаропотоке по Волге чем-то более реальным, чем мешочек с золотом. Иначе получится, что я опять с одними обещаниями приехал, а не исполненные обещания раздражают, это я по себе знаю! Поэтому надо придумать что-то другое! Надо произвести впечатление!»

Горята все рассказывал и рассказывал, а я уже не слушал. Последняя мысль словно приоткрыла мне путь к решению.

«Нужно не просто продать товар, а представить его так, чтобы о караване из Твери каждая собака в этом городе знала. Чтобы пошел ажиотаж, чтобы потекли слухи, и не осталось в Золотом сарае человека, не мечтающего если не купить, то хотя бы посмотреть на удивительные товары из Руси. — На этом я уже не смог сдержать довольной улыбки. — Слухи дойдут до ушей хана и Сартака, и это лучше всяких слов убедит их в том, что мои обещания были не пустой болтовней. И вот тогда они точно захотят поговорить со мной, а для меня в нынешней ситуации это уже победа, потому как для личного контакта у меня припасены еще кое-какие доводы, кои не оставят их равнодушными».

Наметив для себя генеральную линию, я прервал все еще рассказывающего Горяту.

— Постой! Никакой оптовой продажи не будет! Будем торговать в розницу и как на Тверской ярмарке, с торговыми рядами, зазывалами и представлением товара.

— Зачем нам это⁈ — Горята искренне удивился. — Сдадим все по-быстрому! Потеряем самую малость! Навара и так за глаза!

К тому моменту я уже все продумал, и на моих губах появилась уверенная улыбка. Рассказать младшему Нездиничу истинную подоплеку своего решения я посчитал лишним, а ответил проще и понятнее.

— А куда нам спешить⁈ Нас отсюда все равно не выпустят, пока Батый добро не даст, а он сюда раньше осени не приедет. Так что не будем разбрасываться попусту, как известно, копейка рубль бережет!

Поговорки такой еще не существует, и я сказал ее буквально на автомате, но сразу увидел, что новгородцу она понравилась. Он мысленно повторил ее про себя и довольно осклабился.

— Вот умеешь ты красиво сказать, Фрязин! Копейка рубль бережет! Надоть запомнить!

Чуть склонив голову, Горята нацелил на меня свой проницательный взгляд.

— Ладно, раз говоришь торговать в розницу, то будем в розницу. Я твоей купеческой жилке доверяю, она нас ни разу еще не подводила. Тока вот для такого дела торговые места нужны, и много.

Тут он был прав, но на ум мне сразу пришла круглая морда моего недавнего гостя, и созрело здравое решение.

«Главному таможеннику столицы я вчера запустил деньжат не слабо, пусть-ка он отработает полученный бакшиш».

Мои воспоминания внезапно вновь нарушает вздорная кобыла. Ничуть не церемонясь, она взбрыкивает задними ногами, да так, что я чуть не вылетаю из седла. Едущие рядом монгольские воины издевательски заржали, а Турслан повернул ко мне свое морщинистое лицо.

Его рот растянулся в подобии улыбки.

— Вижу, за прошедшие пятнадцать лет ты так и не научился держаться в седле.

Мне до боли захотелось сказать ему пару «добрых» слов в ответ, но я сдерживаю себя. Я не забыл, что этот старый монгол любит своеобразно пошутить, но терпеть не может иронии в свой адрес

«Черт с вами, веселитесь! — Мрачно окрысился я про себя. — Мы, русские, терпеть умеем, но не сомневайтесь, будет и на нашей улице праздник!»

Мое упертое спокойствие понятно. Кобыла, смех, шутки — это все мелочь, главное в том, что первый раунд остался за мной! Тут сомнений нет, потому как сейчас мы едем в степную ставку Батыя. Я даже слышал, что по рынкам Сарая прошел слух, будто хан специально сменил маршрут своего кочевья, дабы завернуть поближе к столице. Может так, а может и нет, только вот день назад меня вызвал к себе Турслан Хаши и объявил, что всемонгольский ака' и Великий ван улуса Джучи — Батый — призывает меня к себе. Приказал собираться и с утра быть готовым к дороге, жестко и строго, словно бы не было никогда между нами особых отношений и не я вытащил его раненого из горящей Рязани.

Я, как и положено, земным поклоном поблагодарил Батыя за милость, сказал, что готов ехать в любой момент, и уже в дверях стоял, когда Турслан между делом вдруг намекнул, что меня ждет не только Батый, но и Сартак, и даже Берке'. Это предупреждение дорогого стоило, и я его оценил так. Турслан связь со мною не рвет, и в своей игре я могу на него рассчитывать, в разумных пределах, конечно.

Этот вызов к хану я посчитал хорошим знаком. Раз не только Батый, но и Сартак, и Берке хотят говорить со мной, значит я был прав, и наша трехнедельная бурная деятельность на рынках Сарая принесла-таки свои плоды.

А началась она с похода к «лучшему другу» и по совместительству даругачи столицы, Байрак Суну. Я просил место под торговлю, коего в это время года в городе хоть отбавляй, но «дружище» Байрак не преминул стрясти с меня за дружескую услугу еще пяток дирхамов. Зато я получил в свое распоряжение почти весь северный угол центрального рынка, пространство более чем достаточное, чтобы развернуться по-настоящему. Начал я, не затягивая, делая основную ставку на то, чего в эти мрачные века не хватает больше всего — на зрелище. Тут мне в помощь пошел опыт многочисленных тверских ярмарок, так что даже отсутствие, как сказали бы в наше время, опытного персонала не помешало. Я заменил их стрелками, отобрав самых смышленых и поставив над ними матерых приказчиков Нездинича.

Все-таки я человек двадцать первого века и с основными принципами рекламы знаком не понаслышке. Главное заманить людей в магазин, а уж войдя туда, они точно хоть что-нибудь да купят. Заманить, удивить, и всучить! Вот три нехитрых принципа, что я взял на вооружение. К примеру, рядом с ларями, торгующими зерном, был поставлен шатер, где любой желающий мог получит котлету с хреном, миску с пельменями или пирог с мясом. Готовили все здесь же, на глазах у десятков зрителей, и стоило любое блюдо всего лишь один пул, то есть самую мелкую здешнюю медную монету. Любой убыток на торговле едой сторицей окупала цена на зерно, масло и инструмент, которые продавали здесь же по соседству. Мясорубки, ручные мельницы, точила для ножей с ножным и ручным приводом — все это вызывало искреннее восхищение у местных и уходило на ура.

Тот же принцип использовался практически у всех ларей с товаром. Плотники на глазах у публики строгали доску рубанком, пилили ручной пилой и сколачивали низенькие столики — дастарханы. Тут же рисовали на них нехитрый узор и покрывали лаком. Готовое изделие продавали всем желающим, а заодно и весь этот удивительный инструмент, которым он делался.

Еще у каждого торгового шатра висели спиртовые лампы, притягивая любопытных посетителей, удивляющихся тем, тем что пламя совсем не коптит. Я уже не говорю про зажигалки, кои вызывали искренний восторг. Все это можно было купить, ну а те, кто не мог позволить себе эти чудеса, могли просто поглазеть и подивиться.

С самого начала моей торговли стоящий до этого полупустым центральный рынок столицы ожил и заполнился народом до краев. Народ тек не только из города, но приезжал даже из ближайших кочевий, разнося слух по всей степи. Тем более что с каждым днем я удивлял горожан все новыми и новыми чудесами и зрелищами. На второй день на площади поставили помост и под охраной двух стрелков повесили там зеркало. Всего лишь маленький зеркальный прямоугольник двадцать на тридцать сантиметров, а очередь к нему вытянулась на три квартала. Невероятно, но многие даже не представляли, как они выглядят, и за всю жизнь либо вообще ни разу себя не видели, либо видели, но лишь расплывчатое отражение в реке. Взглянув в зеркало, они смеялись, плакали, и кричали от удивления, а стоящие за ними торопили, и люди, отстояв огромную очередь, вставали по второму и третьему разу.

Стоимость одного такого зеркала здесь в Золотом Сарае начиналась от пятисот арабских золотых динаров, что равнялось двумстам тверским гривнам, а такой, если мне не изменяет память, была вся наша прибыль от продажи зерна за первый год торговли.

Слухи о нас ползли и множились, а я все добавлял зрелищ и добавлял. Мне с опытом человека двадцать первого века, это было нетрудно.

«Что еще можно придумать⁈» — Спрашивал я себя, и моя память услужливо предлагала картинки из когда-то просмотренных фильмов. Ярмарка, люди смеются, стреляют в тире… Стоп! Говорил я себе, и на следующий день на рынке появлялся тир, где мой лучший арбалетчик предлагал степным батырам померяться с ним точностью и пробивной силой стрельбы. Монголы — народ азартный, и возможность сделать ставку привлекала еще зрителей, а мне приносила дополнительный доход.

«Еда и напитки!» — Подсказывала мне память, и у ларей, торгующих стеклянной и керамической посудой, начинали разливать сладкий охлажденный сбитень и продавать сахарных петухов.

«Услуги!» — Вспоминал я, и там, где продавали бумагу, краски и чернила, появлялись нанятые мною писцы, что за символическую плату писали любому желающему жалобу, поздравление, или прошение.

В общем моя фантазия работала днем и ночью, народу на рынке все прибывало, и где-то дней через десять один из местных, показывая мне на какого-то знатного монгола, сказал. Гляди-ка, нойон Кадан специально вернулся в город, дабы посмотреть своими глазами на небывалую ярмарку.

«Вот как! — Поздравил я себя в тот момент. — Значит, схема работает, и рано или поздно но слух докатится и до кочевий Батыя».

Глава 9

Август 1253 года

Остановившись перед входом в ханский шатер, одним вздохом набираю в легкие побольше воздуха, словно перед нырком в глубину.

«Ну, была-не была!»

Узкоглазый крепыш в начищенном до блеска пластинчатом панцире откинул полог, и я шагнул в темное, дышащее затаенной угрозой нутро.

«Главное, не наступить на волосяную веревку у порога!» — Мысленно предостерегаю себя от непростительной глупости.

Я уже раз десять слышал от боярина Малого рассказ о том, как надо заходить в ханский шатер, где вставать на колени, когда поднимать голову и прочее, и прочее. Уже наизусть выучил, но в стрессовые моменты чего только не отчебучишь.

А момент, когда тебя могут забить насмерть прямо здесь же у входа, он реально стрессовый. И вот ведь какая смешная штука, забить ногами насмерть — это не издевательство, не унижение, а наоборот. Это дань уважения и почетная казнь для иноземца. Потому как ни одной капли крови благородного человека не должно пролиться на землю.

«Местному высокородному нойону сломали бы позвоночник, — мрачно иронизирую про себя, — ну а для тебя выберут что попроще!»

Перешагнув лежащую на пороге веревку из конского ворса, встаю на колени прямо у входа и, не поднимая головы, жду.

«Плюсы в этом все же есть! — В голову продолжают лезть дурацкие мысли. — Не надо щуриться после яркого света. Пока постоишь, уткнувшись мордой в пол, так и привыкнешь к полумраку».

Зловещая тишина длится слишком долго, и я прям чувствую, как меня прожигают испытывающие, колючие взгляды. Эти рассматривающие меня сейчас люди не торопятся и желают в полной мере насладиться своим торжеством и властью.

Наконец, я слышу уверенный, хорошо поставленный голос.

— Ты, ничтожнейший червь, осмелившийся пойти против воли Великого хана! По закону Ясы, ты достоин казни…!

Голос звучит так, будто забивают гвозди, и я слушаю, не поднимая головы. Об этом меня тоже предупреждал Малой, многократно повторяя.

— Пока не услышишь слово хана, ни на что не реагируй. Не поднимай головы, и не дай бог тебе заговорить без разрешения. Стой, слушай, и старайся не шевелиться!

Поставленный голос продолжает перечислять все мои бесчисленные преступления, а я успеваю иронично подумать, что Андрею, Ярославу и прочим русским князьям было проще. Они ведь ни слова не понимали и, может быть, даже не догадывались, что их обвиняют во всех смертных грехах.

Наконец голос обвинителя затих, и еще через долгую и томительную паузу я услышал надрывно-хрипящий старческий голос.

— Что ты, консуль Твери, можешь сказать в свое оправдание⁈

Продолжаю неподвижно стоять, пока тот же хрип не изрекает.

— Поднимись и ответь!

«Вот и дождался ты своего звездного часа, не прошло и полгода!» — Пока встаю на ноги, позволяю себе даже иронично поворчать, но внешне храню полную невозмутимость.

Мой взгляд исподволь окидывает пространство шатра, и я вижу сидящих по бокам высокородных нойонов и чуть отдельно, ближе к возвышению в торце шатра, еще одного человека в расписном шелковом халате.

«Это, должно быть, Берке!» — Делаю я вывод, зная об особом положении родного брата Батыя.

На самого хана я не смотрю и головы не поднимаю, помня слова боярина.

— На хана глаз не поднимай, а лучше в ту сторону вообще не смотри. У них это считается дерзостью. Глаза в глаза может смотреть только равный, а мы для них подданные, суть рабы.

«Не смотреть, так не смотреть! — Опускаю глаза в пол. — Мы люди не гордые, можем и потерпеть ради доброго дела!»

Также выдерживаю паузу и начинаю говорить на том же хунгиратском диалекте монгольского, что и хрипящий голос.

— Меня обвиняют в неповиновении хану, но это не так! — Специально избегаю слова «неправда», ибо это обвинение хана во лжи, а такое уже само по себе преступление. Излагаю свои мысли спокойно, но четко и опираюсь в первую очередь на принципы ихней же Ясы.

— Я против хана никогда не выступал, а всего лишь встал на защиту своего сюзерена, законного Великого князя Владимирского Андрея, получившего сей ярлык от хана Гуюка и хана Мунке. Разве по закону Ясы не должен слуга защищать своего законного господина до последнего своего вздоха.

Выдерживая свою версию, я нажимаю на то, что никто на Руси не знал, что Александр идет с войском Батыя и по прямому его повелению. Это так и есть, тут против фактов не попрешь, и даже более того, Александр и Неврюй шли на Владимир по указу Сартака, а не Батыя, что еще более умаляло их легитимность, ведь Сартак все еще соправитель, а не полноправный ван Золотой Орды. Этого я, естественно, не говорю, но каждый в этом шатре это знает, как и то что на этот поход не было одобрения Великого хана Мунке, и я чувствую, что мои слова воспринимаются, если не положительно, то по крайней мере благосклонно. У монголов в крови культ воина и верности клятве. Человек, не предавший своего законного господина в трудную минуту и вышедшей на поле боя защищать его честь, вызывает уважение.

В конце я еще раз акцентирую внимание на том, что, по моему мнению, обязательно должно вызвать у монгол одобрение.

— Я защищал своего поставленного Великим ханом законного господина, и боги послали мне удачу! Если бы я был неправ, разве небесный Тенгри даровал бы мне победу⁈

Другими словами, я только что сказал им: «Да, я разбил ваше войско, но сражаясь не против хана, а за него, и видящие это небеса помогли мне победить».

Почти тут же резко воскликнул Берке.

— Ты же христианин! Почему своим нечестивым языком упоминаешь Великое Небо⁈

Про Тенгри я вспомнил не зря и такого наезда ждал. Отвечаю так, чтобы своим ответом набрать у своих судей еще очков.

— Да, я христианин, но я уважаю и чту все религии мира, и всех богов. Пусть это противоречит догмам моей церкви, но я считаю, всем им есть место на Великом Небе.

Ответом мне служит тяжелое молчание, но я готов к этому. Я знаю, здесь не Тверская дума, здесь сразу выносить решения не принято. Мои ответы на обвинения получены, и теперь хан будет думать, и те несколько оставшихся минут аудиенции я должен потратить с пользой и успеть отблагодарить справедливый суд щедрыми дарами.

Прошу у хана разрешения и, получив милостивое согласие, оборачиваюсь назад, мол заносите.

Заносят конечно ханские тургауды, посторонних в шатер ни за что не пустят, но порядок заноса определяет стоящий снаружи боярин Малой, и это важно.

Сначала телохранители вносят четыре горящие спиртовые лампы. Широкое позолоченное основание выгодно подчеркивает узкий стеклянный колпак, излучающий холодный свет. Полумрак шатра вмиг отступает, и все помещение наполняется холодным чистым сиянием. Этот миг крайне важен, поскольку в сравнении с коптящими внутри шатра масляными светильниками мои лампы выглядят породистыми скакунами рядом с полудохлыми клячами.

Затем уже по порядку вносят другие дары: меха, сукно, фарфоровый сервис, несколько стальных клинков германской ковки, а последними ставят чуть отдельно и, акцентируя на них внимание, кремневое ружье с червленым расписным дулом и резным прикладом, зеркало в золотой оправе, и кованый ларец, наполненный арабскими динарами.

Указывая на монеты, я поясняю.

— Это, Великий хан, не подарок! Это расчет! Уплата торговой пошлины за три недели моей торговли на твоей Земле.

Мои последние слова вызвали удивленный гул сидящих у стен нойонов. Их слух вошел в противоречие со зрением — три недели и полный ларец золота!

Воспользовавшись этим моментом, успеваю искоса глянуть в сторону хана и не могу удержаться от мысленного восклицания.

«Мать честная! Да мне еще повезло, что я на него не смотрел!»

Батый действительно выглядит жутковато. Его верхние веки сплошь покрыты какими-то язвами и смотрятся так, словно поедены червями, а совершенно мутный правый глаз на бледно-желтом лице только усиливает это ощущение.

«Прям воскресший мертвец, — еле сдерживаюсь, чтобы не выдать свои эмоции, — аж перекреститься захотелось!»

Тут я вспоминаю, что по арабским источникам в последние годы жизни Батый страдал трахомой, и все сразу встает на свои места.

'Для болезней и смерти все равны, будь ты потрясателем вселенной или простым пастухом! — Проскакивает у меня в голове, а единственно-видящий глаз Батыя, зыркнув по сторонам, мгновенно заставляет всех замолчать.

В этой внезапно наступившей тишине слышно даже шуршание рукава от взмахнувшей руки. Это хан подал знак, и вновь раздался узнаваемый хорошо поставленный голос.

— Великий хан говорит тебе, консул! Иди в свой шатер и смиренно жди моего решения.

Теперь я вижу того, кто говорит, он единственный, кроме меня, кто еще стоит в этом шатре. Чуть сбоку от ханского возвышения и в тени, он почти не виден, как будто он действительно бестелесный голос владыки.

Склонившись в поклоне, пячусь к выходу, памятуя наставления Малого — ни в коем случае никогда не поворачивайся к хану спиной. Мой зад приподнимает полог, по глазам бьет яркий свет, и я выползаю наружу.

«Хвала небесам! — Утираю струящийся по лбу пот и с облегчением делаю глубокий вдох. — Будто действительно из преисподней выбрался!»

Самый разгар дня, и солнце печет немилосердно. Вокруг ни одного деревца, в чьей тени можно было бы укрыться. Стоять на месте невыносимо, и я хожу туда-сюда. Пять шагов вперед, разворот, пять шагов обратно.

Рядом стоит Прошка и держит под уздцы мою кобылу и своего мерина. Турслан Хаши, прикрыв глаза, кажется, дремлет в седле, но на деле нет. Я абсолютно уверен, что он следит за мной из-под опущенных век.

Пять шагов вперед, разворот, пять шагов обратно.

«Ничего, бывало ожидание и похуже». — Усмехаясь про себя, вспоминаю недавние события.

Я ждал решения ханского суда целых три дня, и скажу честно, это были не самые легкие три дня в моей жизни. Я ощущал себя приговоренным, ждущим в камере смертников исполнения приговора, и что хуже всего, мне даже обвинить в своих несчастьях было некого. Никто, кроме меня самого, не был в этом виноват. Я сам привел себя на эшафот, и ощущение собственной глупости и бессилия доканывало меня не меньше, чем бесконечное ожидание.

Когда вчера вечером пришел Турслан, я обрадовался ему как родному. Скажу больше, я обрадовался бы ему даже в том случае, если бы он сказал, что поутру меня казнят. Уж лучше так, чем эти выматывающие душу дни и ночи. К счастью, темник пришел с хорошей новостью. Он не сказал этого сразу, но по тому, что он принял приглашение пройти в шатер и выпить со мной, уже было все понятно. Я оправдан, иначе он бы порога не переступил. Общаться с преступником и врагом хана — уже преступление!

Сев за дастархан и выпив пиалу предложенного кумыса, Турслан, наконец, соизволил сказать, что обвинения с меня сняты. Откинувшись на подушки, он всем своим видом показал, что не против поговорить.

Не воспользоваться такой возможностью было бы грешно, и я подал знак вновь наполнить пиалу гостя кумысом.

— Хвала Великому небу, что мои слова смогли убедить хана в моей невиновности! — Начал я, изображая искреннее простодушие. — Я никогда не сомневался в прозорливости хана Батыя, и в этот раз его мудрость позволила принять справедливое решение!

В тот вечер Турслан был настроен иронично и с усмешкой прервал мою протокольную велеречивость.

— Скорее уж жадность его брата! Это у Берке одно золото на уме, а Батый слишком стар и немощен, его уже мало что интересует. — Тут его губы вновь скривила ирония. — Он легко позволил бы своему сыну казнить тебя, ведь ты нарушил его планы. Сартак не так злопамятен, как Берке, но ты ему мешаешь. Он обещал своему побратиму Александру Владимирский стол, а ты посмел встать у него на пути, и сейчас наследник выглядит нелепо.

По лицу старого нойона вдруг заскользили морщинки, словно неудачи Сартака его забавляли.

Такой разговорчивости за Турсланом никогда раньше не водилось, и несмотря на удивление, я постарался вопросом продлить мысль гостя.

— И что же помешало Сартаку добиться своего?

— Жадность и хитрость! — Подняв пиалу, Турслан сделал большой глоток. — Жадность Берке и хитрая прозорливость его старшего брата. Батый хоть и отягощен болезнями, но еще не потерял хватки. Всю свою жизнь он исповедовал одну великую мудрость — никогда не давай всего одной из спорящих сторон. Дай понемногу и той, и другой и посмотри, как они будут бодаться друг с другом. Именно на таком фундаменте наш повелитель построил свою власть, и сейчас он не изменил своему принципу. Он не дал своему сыну казнить тебя, но зато отдал ему под контроль твою идею с расширением торговли по реке Итиль. В результате, он вроде бы пошел навстречу советам брата, но тот не получил желаемого, а сыну он отказал, но поставил его старшим над золотой жилой. Все недовольны, но жаловаться им не на что!

Мысленно поаплодировав мудрости Батыя, я не упускаю случая разобраться в хитросплетениях ханского двора.

— Может быть, я неправ, — начал я так, словно бы слегка запутался, — и глубокоуважаемый нойон меня поправит, но мне кажется, великий хан недолюбливает своего брата.

— И это у них взаимно! — В глазах Турслана промелькнула озабоченность. — Берке как паук копит богатства, мягко подминая под свое влияние родовую знать, и это не нравится Батыю. Еще больше это не нравится Сартаку, но пока он ничего не может сделать.

— А Батый⁈ — Поспешил я вставить слово, подначивая Турслана говорить. — Батый-то может!

— Да! — Нойон задумался и сделал еще глоток. — Хан может все, но он никогда не тронет своего брата, пока тот хранит ему верность. Берке в свое время головой поддержал брата, и Батый всегда доверял ему. Сейчас уже не те времена, но Берке не глуп и никогда не даст Батыю повода усомниться в своей преданности.

С Берке мне стало все боле-менее понятно. Умен, но мстителен и злопамятен до паранойи. Монгольская знать его уважает, и слово его в монгольских кочевьях весит немало. Из того что может мне пригодиться: жаден, озабочен идеей пустить великий шелковый путь через Золотой Сарай, своего племянника Сартака, скорее всего, искренне ненавидит.

Про Сартака такой ясности не было, и я подлил своему гостю еще кумыса.

— И что Сартак так и будет мириться с тем, что дядюшка копает под его трон⁈

Мой вопрос заставил Турслана бросить на меня подозрительный взгляд, но по инерции он все же ответил.

— Пока Батый жив, никто из них друг друга не тронет, а вот когда хана не станет, тогда… — Он поднял глаза к небу. — Только великий Тенгри ведает о грядущем!

Сказав, Турслан вдруг отставил пиалу в сторону и уже другим более строгим голосом произнес:

— Сартак хочет посмотреть, как стреляет твой подарок и приказывает тебе завтра с утра быть у Сухого распадка. — Еще один суровый взгляд, и он добавил: — Чтобы ты не заблудился, я провожу тебя.

С утра, как и обещал, Турслан заехал за мной, и мы втроем двинулись в путь. До этого Сухого распадка доехали минут за двадцать и теперь вот уже три часа ждем нашего сиятельного «друга».

Кинув осуждающий взгляд в сторону дремлющего нойона, я вновь двинул по кругу, и тут Прошка взволнованно вскрикнул.

— Глянь, консул! Кажись, едут!

Поднимаю глаза и вижу показавшуюся на гребне холма группу всадников. Минута-другая, и уже можно различить, что Прохор не ошибся, это действительно Сартак и его приближенные.

Осадив коней, Сартак и его свита окружили меня полукольцом. Заранее, дабы не провоцировать голубую ханскую кровь, склоняюсь в глубоком поклоне. Слышу вокруг чавканье лошадиных копыт, смешки и плохо разбираемый гомон. Терпеливо жду, что дальше⁈

Наконец, слышу уверенный, привыкший повелевать голос.

— Покажи мне, как пользоваться твоим оружием!

'Ни тебе здрасьте, ни до свиданья! Что за манеры! — Бурча про себя, воспринимаю этот приказ как разрешение говорить и поднимаю голову. Мой взгляд встречается с глазами примерно сорокалетнего мужчины с ухоженной бородкой и традиционно жидкими монгольскими усиками. Широкие азиатские скулы, в узких прорезях отражается надменность и презрение.

Понимаю, что это и есть Сартак, наследник и старший сын Батыя. Молча жду, когда один из тургаудов свиты спрыгнет с седла и принесет мне ружье. Получив его в руки, не торопясь осматриваю и поднимаю вопросительный взгляд на Сартака.

Тот недовольно кривит губы.

— Что еще⁈

— С ружьем были еще два мешочка, где они? — Спрашиваю, а сам думаю в этот момент о том, что из этого ружья стреляли раз пять всего. Я сам ни разу, но помню, что из тех пяти два раза была осечка.

«Хорошо бы повезло в этот раз!» — Мысленно прошу у небес удачи, потому как понимаю, что от этого выстрела много чего зависит.

Пока свита суетится и ищет в поклаже мешочки с порохом и пулями, я вытаскиваю шомпол и на всякий случай прочищаю ствол. Сартак внимательно следит за каждым моим движением.

Зарядив ружье, поднимаю взгляд на Сартака.

— Если тебе, хан, не жалко, то пусть твой телохранитель снимет панцирь и поставит его вон к тому камню. — Показываю рукой на здоровенный валун в двадцати шагах. Специально выбираю такое малое расстояние, потому как дальше полет пули уже настолько непредсказуемый, что попадание становится делом случая, а не меткости.

На такой дистанции и лучник врага достанет, поэтому я и упираю на убойную силу, мол один выстрел — на одного бойца у врага меньше. С лука за это время можно и десяток стрел выпустить, а результат?!. Все десять в щит, а у врага ни одной царапины!

По указанию господина, один из всадников начинает снимать легкий кольчужный доспех, но я отрицательно качаю головой.

— Нет, не этот! — Киваю в сторону другого тургауда в арабском пластинчатом панцире. — Вон тот!

Такой доспех ни один лук не возьмет, и даже арбалет не со всякого ракурса одолеет. Это знаю я, это знает любой из стоящих вокруг всадников. На то и делается ставка!

Монгольский воин не торопится снять дорогую броню, но злой взгляд Сартака подстегивает его к действию. Через минуту он уже прислоняет его к камню и отходит.

Я насыпаю порох на полку, взвожу курок и прицеливаюсь. Пот заливает глаза, руки дрожат от нервняка и усталости. Делаю глубокий вдох и, прошептав, помоги мне бог, нажимаю на спуск.

Грохот выстрела, вонь порохового дыма и отдача, чуть не ломающая мне плечо!

Стараясь не кривиться от боли, опускаю ружье и жду, когда владелец принесет свой панцирь. По тому как медленно он идет и по его обескураженному виду, с радостью понимаю — попал!

«Слава тебе, господи!» — Выдохнув с облегчением, поднимаю взгляд на Сартака.

Тот с нескрываемым интересом долго рассматривает вмятину и пробитую пластину, а затем надменно вскидывает голову.

— Когда ты сможешь дать мне десять тысяч таких ружей⁈

«Ну что за наивность! — Мысленно не могу удержаться от иронии. — Стоял бы я здесь, если бы я мог по-быстрому сделать десять тысяч⁈»

Вместо ответа я демонстративно качаю головой.

— Дело это не быстрое, но ведь и проблема не только в ружьях, из них ведь еще стрелять надо уметь. — Сказав, вновь заряжаю ружье и протягиваю его тургауду с панцирем.

Тот инстинктивно берет оружие, а я у него броню. Накинув ее на себя, я отхожу к камню и кричу оттуда.

— Стреляй, коли попадешь, получишь от моих людей золотой динар! — Встав вместо мишени, я демонстрирую стопроцентную уверенность в своих словах.

Воин с ружьем бросает неуверенный взгляд на Сартака, и тот, зло усмехнувшись, кивает, мол давай. Порох на полку насыпан, курок взведен, монгол прицеливается, и я смотрю прямо в черную бездну ствола. Отсюда кажется, что стрелок целит прямо в упор, и несмотря на то что я насыпал пороха с таким учетом, чтобы пуля не пробила панцирь, все равно жутковато.

Выстрел! Ствол резко дернулся в сторону, и сквозь пороховой дым я вижу, как не ожидавший такой отдачи монгол с криком схватился за разбитое плечо. Ружье упало на землю, а полета пули я даже не услышал.

Неспеша иду обратно, и подняв ружье с земли, вскидываю жесткий взгляд на Сартака.

— Тебе нужны не ружья, а стрелки с ружьями!

Прикрыв глаза от солнца, смотрю вслед удаляющимся всадникам и довольно жмурюсь. Я добился чего хотел, Сартак не только увидел мощь моего оружия, но и уяснил, что меня нельзя использовать как пешку. Я ему нужнее гораздо больше, чем он мне!

Еще за эту встречу, к своему сожалению, я понял, что не хочу иметь дело с этим человеком.

«У него гордыни больше, чем мозгов! — Разочаровано бормочу про себя. — Ишь умчался! Вспыльчив и несдержан, с таким невозможно договориться».

Тяжело вздохнув, иду к своей кобыле и мысленно прикидываю расклад.

«Для будущей игры с Золотой Ордой у меня на доске имелось три фигуры: Батый, Сартак и Берке. Батый через два года умрет и потому отпадает. Сартака отравят через год после смерти отца, но это еще можно и поменять, было бы желание! — Желания у меня после встречи сильно поубавилось, и я подумал о третьей кандидатуре. — Остается Берке! Надо бы с ним потолковать, может слухи о его жадности преувеличены. Может, он вполне адекватный малый!»

Улыбнувшись, я запрыгиваю в седло и поворачиваюсь к Турслану.

— А что, Берке не изъявлял желания поговорить со мной⁈

Старый нойон бросает на меня вопросительный взгляд, и я добавляю.

— Надо же выказать уважение и занести дары всесильному ханскому брату!

Глава 10

Начало сентября 1253 года

Вновь стою на коленях, уткнувшись лицом в ковер, и думаю, что с этой процедурой пора завязывать, уж больно раздражает.

Берке смотрит не на меня, а на гору подарков, что складывают перед ним. Почему-то я абсолютно уверен, что в этот момент он считает, сколько ему подарено, меньше или больше, чем брату. Его взгляд оценивает каждую вещь, сравнивает с тем, что он видел в шатре Батыя, и пока на его лицо написано удовлетворение увиденным.

По этому поводу я не волнуюсь, все сделано в полном соответствии со строгими порядками монгольской этикета. Дары Берке с точностью повторяют то, что было подарено Батыю с той лишь разницей, что каждая позиция уменьшена примерно на одну десятую часть. Ну и конечно, нет кремниевого ружья. Оружие, подаренное хану, не положено держать в руках подданному.

С этими подарками головняк еще тот! Кому сколько дать, чтобы никто не обиделся и при этом учесть все тонкости монгольской иерархии⁈ Все эти пункты и пунктики по большей части в головах самих монголов, а если и прописаны где, так мне к этой информации доступа нет. Ошибиться тут проще простого, а за этим мгновенно последует недовольная реакция или еще что похуже. Пока от серьезных промахов меня спасает опыт боярина Малого и немногочисленные советы Турслана Хаши

В случае с ханским братом он мне так и сказал.

— Берке щепетилен до крайности, но он хоть и всемогущ, все ж не хан и получить должен на десятину меньше.

Про оружие тоже он предупредил, и хотя второй такой аркебузы у меня все равно нет, я Турслану благодарен. Без него мне тут в Орде было бы в сто крат тяжелее.

Вижу, что закончив подсчет, Берке перевел взгляд на меня.

— Поднимись, урус! — Выдержав паузу, он милостиво указал на приготовленное рядом с собой место. — Сядь здесь, я хочу поговорить с тобой по-дружески.

Сказав, он преисполнился таким внутренним самолюбованием, что оно легко читается на его круглом, скуластом лице: «Посмотрите, какой я милостивый и великодушный, позволяю жалкому урусу даже не княжеского сословия сесть рядом с собой! Да за такую милость он должен мне ноги целовать!»

Стараюсь не заводиться и тушу в себе раздражение. Это мешает делу, а дело прежде всего! Эмоции, обиженное эго, все это на потом! Когда-нибудь поквитаемся!

Ханский брат дает знак, и передо мной ставят пиалу с кумысом. Это по монгольским традициям величайшая милость, и я вновь склоняю голову в знак своей безмерной благодарности.

— Расскажи мне о своих планах, урус.

«Вроде бы просьба, а прозвучало как приказ!» — Мысленно усмехаюсь на эту гипертрофированную самовлюбленность монгольского сановника.

Кроме дальних планов на будущее, этот человек нужен мне прямо сейчас. Дело в том, что именно ханскому брату принадлежат все северокавказские степи, и без его согласия ни о какой торговле с Кавказом и строительстве верфи в устье Волги не может быть и речи.

Все это мелькает в моей голове, пока я держу паузу и делаю вид, что глубоко задумался. Тишина явственно заполняется нетерпением Берке, и я начинаю.

Рассказываю ему о своем грандиозном замысле торговли с Ираном, Азербайжаном, а в дальнейшем и с Индией. Он внимательно слушает, и я вижу, что мои прожекты вызывают у него одобрение.

Не прервав меня ни разу, Берке задал вопрос, только когда я закончил.

— Что тебе для этого надо?

Тут я уже начинаю вдаваться в детали, мол речные корабли не подходят для моря и надо строить другие. Для этого нужна верфь, лучше всего в самом устье Волги.

После этого наступает долгая тишина, и Берке, погрузившись в себя, обдумывает мои слова. Наконец, он зыркнул на меня узкими прорезями глаз.

— Моя доля какая⁈

«От таких инвесторов кони дохнут! — Мысленно выругался я. — Нет чтоб сказать, я хочу стать пайщиком, каков уставной капитал вашей компании⁈»

Нет, Берке хочет бакшиш, и прямо сейчас!

«Еще ничего не построено, еще ни одной доски не завезено, а мой дорогой „партнер“ уже требует денег! — Не удержавшись, вновь отпускаю порцию злой иронии. — С таким партнерами по миру пойдешь!»

Смотрю прямо в узкие нацеленные мне в лицо глаза и нарочно начинаю со смехотворной суммы.

— Десять золотых арабских динаров в год за место под строительство!

В ответ Берке даже не стал сдерживаться.

— Да ты издеваешься, урус⁈

Я невозмутимо развожу руками

— Так ведь это только пока там голое поле, а как отстроимся…

Монгол обрывает меня на полуслове.

— Десять динаров! Ты посмел предложить мне такую ничтожную сумму!

Эта реакция нужна мне, чтобы понять готов ли он реально обсуждать мое предложение и на какую мзду рассчитывает. Мне бы не хотелось завышать планку.

«Судя по всему, готов!» — Делаю резонный вывод и начинаю понемногу повышать сумму.

После долгих разборок и неоднократных угроз лишить меня головы, остановились-таки на восьмидесяти динарах и договоренности, что корабли, идущие в Персию или с Гилянского моря, будут платить за проход по его земле по десятине с товара. Это, бесспорно, беспредел, ведь еще одну десятину придется уплатить хану, но я соглашаюсь. Навар все равно покроет расходы, хотя уступил я не из-за этого. Я соглашаюсь, потому как знаю, что северный Кавказ очень скоро у Берке отберут. Не пройдет и года, как Батый по наущению Сартака возьмет эти земли под себя, а брату отдаст такие же по размеру степи к востоку от Волги. Так что пусть он мажет хлеб маслом, откусить ему все равно не удастся.

«Разрешение я получу сейчас, начну строить тоже сейчас, — мысленно усмехнувшись, бросаю взгляд на довольное лицо Берке, — а когда корабли пойдут, то там уже не ты хозяйничать будешь, а Сартак, и земли эти уже под хана отойдут. Так что двойную плату за транзит мне платить не придется!»

Торгуясь сейчас с Берке, я испытываю двоякое чувство. С одной стороны, удовлетворение тем, как идут дела. Товар почти весь распродан, прибыль перекрыла все мыслимые ожидания, и дыру в бюджете за этот год я точно закрою. А с другой, вопрос с кем мне иметь дело в осуществлении другого своего плана остается нерешенным. Ханский братец мне тоже не нравится, и дело тут не в его паталогической жадности, это-то как раз и неплохо. Есть у человека слабость, значит, на нее всегда можно надавить. Тут дело в другом, просто есть ощущение, что не тот это человек, не на него надо делать ставку.

«Батый не тот, Сартак не тот, Берке тоже не тот! — Мысленно рычу на самого себя. — Что ты ведешь себя как жених на смотринах⁈ Вот чем тебе Берке не угодил⁈ Жаден, невоздержан, самовлюблен, ну просто идеальный кандидат!»

Подняв пиалу, Берке предлагает мне последовать его примеру. Это завершающая стадия разговора, и я понимаю, что если уж начинать, то сейчас. Другого случая поговорить напрямую с будущим ханом у меня может и не быть.

«Других ханов у меня для вас нет!» — Иронично перефразирую вождя народов и уже начинаю прикидывать, с чего бы получше начать, как вдруг меня пронзает мысль.

«Как это других ханов нет⁈ А Улагчи! — Вспомнив про малолетнего внука Батыя, что ненадолго унаследует власть после внезапной смерти отца, я тут же отрабатываю назад. — Нет! Тут еще следует все хорошенечко обдумать!»

Убранство большой юрты не блещет красотой и богатством. С первого взгляда не скажешь, что здесь проводит свои дни полководец, чья слава уступит разве что легендарному Субудаю. Простое войлочное ложе в углу, у входа лежат конские седла и сбруя, а тьму разгоняют два масляных коптящих светильника. Единственное отличие от жилища простого пастуха — это устилающий пол дорогущий персидский ковер.

«Может быть, в этом и есть настоящий шик, — иронизирую про себя, проходя под низкий полог юрты, — вот так вот запросто и не задумываясь о расходах, бросить бесценную вещь прямо на землю!»

Впереди меня, аккуратно перешагивая волосяную веревку у порога, заходит Турслан Хаши, и я слышу его приветствие.

— Удачи и благополучия тебе, Бурундай!

— И тебе, Турслан!

Кланяюсь вслед за Турсланом, хотя меня хозяин явно проигнорировал.

«Ничего, — успокаиваю себя, — никто теплого приема и не ждал!»

Дело в том, что после аудиенции у Берке и посетившей меня идеи, я долго думал о том, что я могу сделать сейчас для ее реализации. Улагчи, сыну Сартака и будущему малолетнему хану ныне всего два года, он сам, как действующее лицо, меня не интересует.

«Мне нужны те, кто будет стоять за этим царственным ребенком». — Так размышлял я, вспоминая все что я знаю об этом Ордынском периоде.

Получалось, что после смерти Батыя, а вслед за ней и скоропостижной кончины Сартака, Великий хан Мунке утвердил правителем Улуса Джучи сына Сартака, Улагчи, а по его малолетству поставил при нем регентом бывшую старшую жену, а к тому времени вдову Батыя, Боракчин-хатун. Ребенок процарствовал недолго, и его тоже убрали. Кто⁈ Претендентов тут всего двое, или Берке, или сама Боракчин в надежде посадить на трон своего сына Туда-Мунке. Впрочем, это неважно! Главное, что в краткой последующей борьбе победил Берке, а Боракчин-хатун была казнена, как изменница. Почему Берке удалось одолеть вдову, хотя за ней стоял Каракорум⁈ Да потому что Золотоордынская знать в этом противостоянии полностью поддержала ханского брата, а не его вдову.

Вспомнив все это, я тогда взглянул на ситуацию по-другому. Если главным рычагом, вытолкнувшим Берке на вершину власти, стала монгольская знать, то кто эти люди. Знать — это не отвлеченное понятие, знать — это группа людей, а значит, всегда есть один или несколько человек, которые формируют мнение этой группы.

«Кто они, или он⁈ — Спросил я себя и почти без раздумий ответил. — Бурундай, это уж точно! Он был верной рукой Батыя, вторым после Субудая полководцем в Монгольской империи. Покорял Булгарию, Русь, Польшу и Венгрию. Ему сейчас где-то пятьдесят три-пятьдесят пять, и авторитетнее его в Золотой Орде человека нет».

Осознав наконец эту простую, казалось бы, вещь, я сразу сложил концы с концами и понял, с кем мне надо разговаривать не только о своем будущем в Золотой Орде, но и проекте великого похода на запад.

«Конечно, ведь очень скоро он поведет монгольскую армию на набирающую силу Литву! — В тот момент в моей голове выстроилось окончательно-четкое понимание ситуации. — Бурундай поддержит Берке в борьбе за трон, а тот „в награду“ отправит почти шестидесятилетнего ветерана на западную границу усмирять взбунтовавшуюся Галицко-Волынскую Русь и Литву. Это больше похоже на почетную ссылку, чем на награду! Скорее всего, Берке не захочет терпеть рядом с собой человека, которому обязан троном и который в любой момент может вновь затеять очередную рокировку. Он с почетом проводит его в новый поход в надежде, что тот уже не вернется обратно. Как в прочем в действительности и случится. Бурундай умрет в тысяча двести шестьдесят втором году далеко от Золотого Сарая, где-то на степных просторах между Бугом и Днепром».

Уяснив ключевую роль Бурундая, я решил, что просто обязан с ним встретиться. Сделать это было непросто. Во-первых, Бурундай кочевал где-то в степях, во-вторых, к такому человеку так просто не заявишься, могут запросто и живьем в землю закопать.

Пораскинув мозгами, я решил действовать через Турслана Хаши. Для начала я подарил ему свое личное зеркало. Не то чтобы Турслану не терпелось посмотреть на свою старую физиономию, нет, просто он, как и я, прекрасно знал о его стоимости. Пять сотен арабских золотых динаров, сумма настолько гигантская, что объяснять ничего не пришлось. Приняв зеркало и посмотрев на свое морщинистое лицо, опытный монгол сразу же спросил.

— Чего ты хочешь⁈

Ответ мой был прост.

— Всего лишь две встречи. Одну с Бурундаем, а другую с Боракчин-хатун.

Удивила моя просьба Турслана или нет, я тогда так и не понял. Он ничего не ответил и лишь через неделю прислал гонца со словами — собирайся, завтра с утра поедем на охоту.

И вот три дня езды по бескрайней степи, и мы добрались до кочевья Бурундая.

Сажусь вслед за Турсланом на ковер, и молодая круглолицая девушка подает нам в пиалах кумыс. Пьем молча. Хозяин юрты сосредоточенно смотрит куда-то вдаль, наслаждаясь маленькими глотками кислого молока. Я не большой любитель кумыса, но здесь в Орде уже привык пить его, не морщась.

Сидим так минут пять, а может и больше. Потом Бурундай все же решает начать беседу.

— Как добрался, Турслан? Все ли хорошо с тобой было в дороге?

Турслан также неспешно рассказывает о дороге, описывая в подробностях всякие мелочи. Говорит настолько долго, что я уже начинаю подумывать, а не замыслил ли, старый хрыч, меня попросту кинуть⁈

К счастью, его рассказ вдруг заканчивается словами.

— Вот привел к тебе фрязина, помнишь его⁈ Он был у меня переводчиком во время зимнего похода на Русь. Очень любопытный человек, советую тебе его выслушать.

Бурундай никак не отреагировал на эти слова, продолжая сидеть с видом человека, полностью погруженного в себя. Меня уже вновь начали посещать сомнения, а не зря ли я тащился к черту на рога и мучился со строптивой кобылой, как вдруг Бурундай вскинул на меня свои узкие как прорези бойниц глаза.

— Ну, говори, коли пришел!

От неожиданности аж теряюсь. Несколько секунд под прицелом его глаз борюсь с собственными нервами, но все же справляюсь и начинаю говорить с тем же киятским акцентом, что и хозяин юрты.

— Ты великий полководец, Бурундай, — начинаю с доброй порции качественной лести, — я знаю это не с чужих слов, я видел твои подвиги своими глазами. Ты мог бы встать в один ряд даже с Великим Субудаем! Да что там рядом, ты мог бы превзойти его! Ведь он не исполнил волю Чингисхана, не дошел до последнего моря, а ты еще можешь!

В холодных нацеленных на меня глазах вспыхнула искра интереса, и прервавшись, я заставляю хозяина озвучить его.

Держу паузу, пока в наступившей тишине не прозвучал вопрос Бурундая.

— О чем ты говоришь, чужеземец⁈ — Не дождавшись моего ответа, он добавил с горькой усмешкой. — Наследники Чингиса не стремятся больше к великим походам, они предпочитают резать друг друга в борьбе за власть!

Мысль довольно крамольная, и наверное, никто кроме Бурундая не посмел бы высказать ее вслух. По мне так это великое благо, что чингизиды грызутся между собой, а не жгут города и не топят в крови другие страны и народы. Правда, я приехал к этому старому полководцу, чтобы нарушить эту тенденцию.

Склонив голову, соглашаюсь со словами Бурундая и тут же добавляю, не давая ему остыть.

— Это так, только сейчас такому великому полководцу как Бурундай не нужны сотни тысяч воинов для похода к последнему морю. Ему хватит трех, а может даже двух туменов.

Теперь уже в глазах хозяина появилась ледяная жесткость, требующая пояснений, и я продолжаю.

— Когда монгольское войско под звездой Батыя шло на запад, не было на поле боя силы, способной его остановить, но были каменные стены городов, на которых гибло много доблестных воинов, а войско теряло драгоценное время.

Кивок Бурундая подтвердил мои слова.

— Да, мы брали много городов, но с каждым из них таяла наша сила!

Держу паузу, словно бы стараясь закрепить в головах эту фразу, а потом говорю.

— Я могу это изменить! Если ты решишь исполнить завет Чингисхана и пойти к последнему морю, то я могу дать тебе силу, крушащую городские стены как яичную скорлупу.

После этого вновь повисла тишина, и по тому, что Бурундай не задает вопросов, типа что за сила, откуда возьмешь, я делаю вывод, что этот человек осведомлен гораздо лучше, чем хочет казаться. Прикидываясь эдаким провинциальным увальнем, который лишь медитирует у очага да пересчитывает своих баранов и лошадей, он на самом деле в курсе всех событий: и поражения Неврюя, и всего того, что происходило в столице, и даже того что было подарено хану. Не удивлюсь, что он знает и о нападении на мой караван, и о том, как громко там отметились громобои.

Тишина держится довольно долго, а потом рот Бурундая кривится в усмешке.

— К сожалению, не я решаю, когда и куда идти монгольскому войску.

Эта усмешка и прозвучавшие искренние эмоции показали, что отношение хозяина ко мне чуть изменилось, и на какой-то краткий момент я даже уловил в нем жгучее желание вновь вскочить на коня и повести за собой непобедимые тумены.

Это уже серьезный сдвиг, и в ответ на него я могу сказать ему то, что в другой ситуации было бы невозможно.

— Да, сейчас ты не решаешь, — говорю с твердой убежденностью в голосе, — но очень скоро улус Джучи ждут большие перемены. — Лица обоих монголов мгновенно напряглись, но я продолжаю. — Если хозяин позволит, я буду откровенен и скажу то, что недоброжелателями может быть истолковано неверно, но я всего лишь хочу приоткрыть вам завесу будущего.

Вновь ни Бурундай, ни Турслан не спрашивают, откуда мне известно это будущее, они лишь думают о том — хотят ли они его знать. Этот момент еще раз подтверждает мне собственную догадку об осведомленности этих людей и говорит, что они оба пристально следили за моими успехами и достижениями.

Турслан бросил многозначительный взгляд на хозяина юрты, и тот после продолжительного молчания все же кивнул.

— Говори!

Я их понимаю, в монгольской державе говорить о жизни и смерти хана считается страшным преступлением. Пока хан жив, все должны думать, что его власть вечна, а я буду сейчас утверждать обратное.

— Не пройдет и двух лет, как хан Батый покинет этот мир. Его старший сын ненадолго переживет своего отца, и власть перейдет внуку Батыя Улагчи. — Бросаю жесткий взгляд на хозяина юрты и добавляю. — И вот тут уже тебе, Бурундай, решать. Куда повернут своих коней монгольские воины⁈ К последнему морю, как завещал Чингисхан, или на междоусобную бойню с Хубилаем, как того хочет Берке!

Глава 11

Середина сентября 1253 года

Встающее за стенами шатра солнце подкрасило толстый войлок желто-розовым светом, но прозрачный полумрак еще не сдается и держит оборону. Повернув голову, всматриваюсь в спокойно-спящее лицо лежащей рядом Иргиль.

Ее голова покоится на моем плече, короткие волосы растрепаны, а чуть спущенное одеяла открывает ее обнаженные плечи.

Я смотрю на эти безмятежно закрытые глаза, и тоскливая грусть сжимает мое сердце. Недавние воспоминания всплывают в памяти, а тяжелые мысли непрошено лезут в голову.

Турслан сдержал обещание и после возвращения из кочевий Бурундая организовал мне прием у старшей жены Батыя, Боракчин-хатун. Она оказалась еще совсем молодой женщиной, не старше тридцати, но несмотря на возраст и красоту, довольно рассудительной и по здешним меркам даже образованной.

Все шло по уже накатанной колее. Коленопреклонённая поза, торжественная речь, вручение подарков, и наконец, неофициальная часть, ради которой я собственно все и затеял.

Выпив по пиале уже осточертевшего мне кумыса, Боракчин мило улыбнулась и произнесла.

— Я знаю, ты много путешествуешь по миру, бывал во множестве разных стран. Расскажи мне какую-нибудь историю, развей мою скуку.

Ее наигранная непосредственность играла мне на руку, ведь в предложенной манере я имел возможность донести до нее то, что не мог сказать в открытую.

Попросив у хозяйки разрешения, я начал говорить.

— Случилось так, что в одной очень далекой стране умер наследник престола, и старшая жена его отца царица-мать Одора была избрана регентом при малолетнем правителе. Она хотела быть хорошим воспитателем царственному ребенку, но к сожалению, ее изводили внутренние демоны и соблазны. Дело в том, что у нее был собственный сын, которого она мечтала увидеть на троне, и этим воспользовался ее деверь Суакр. Он подговорил ее отравить малолетнего царя, обещав, что поможет утвердить на троне ее сына. Она поверила и совершила страшное преступление, но судьба посмеялась над ней. Царь умер, но трон не достался ее сыну. Его захватил тот, кто подтолкнул ее к чудовищному проступку, а когда она попыталась бороться, Суакр обвинил ее в измене и приказал казнить бедную женщину.

Сделав упор на словах «бедная женщина», я показал на чьей стороне в этом конфликте мое сочувствие, а она уж сама должна была догадаться, о каком из возможных сценариев будущего идет речь. Ну а если уж не догадалась сразу, то со временем поймет, я в этом уверен.

Боракчин-хатун слушала меня очень внимательно, потому как мы оба понимали, что я рассказываю ей эту историю не просто так. В конце она твердо вынесла суровый вердикт. Царица совершила страшное преступление, и судьба заслуженно наказала ее. Правда, через минуту с легкой усмешкой добавила, что будь она на месте той царицы, то отравила бы не только наследника, но и деверя.

Эта реакция заставила меня усомниться в том, что в реальной истории именно она приложила руку к смерти Улагчи.

«Может и не она, — согласился я со своими сомнениями, — но она точно ничего не сделала, чтобы этому помешать!»

Во время этой спонтанно возникшей паузы я заметил, как Боракчин приложила пальцы к виску и поморщилась.

«Мигрень! — Догадался я тогда и даже сыронизировал про себя. — Самую влиятельную женщину в этой части мира мучают такие же головные боли, как и обыкновенную пастушку. Болезнь и смерть — вот самые непредвзятые тетки в мире! Им все равно, кто ты есть и чем владеешь!»

В тот момент чисто интуитивно я предложил ей помощь, и мое предложение было благосклонно принято. На следующий день я привел к ней Иргиль, и та в несколько секунд сняла у ханши начавшийся спазм.

После этого случая Иргиль была у Боракчин-хатун еще несколько раз, а вчера позвали к ней уже меня. Царица не стала ходить вокруг да около, а сказала прямо, что просила Иргиль остаться с ней в Золотом Сарае. Предлагала ей роскошный дом и немалые деньги, но та отказалась, сказав, что не принадлежит себе. Боракчин поняла это по-своему и теперь вот просила меня оставить ей Иргиль, пообещав, что не забудет этой услуги.

Скажу честно, ситуация, в которую я попал, была не из простых. Во-первых, просто отказать ханше дело уже опасное. Во-вторых, Иргиль не моя собственность, и я не могу ей приказывать, но и признаться в этом было уже невозможно. Ведь очевидно, что Боракчин-хатун решила, будто Иргиль моя рабыня и все дело лишь в моем желании. В этом случае любое мое оправдание рассматривалось бы только как неумелая попытка отказаться ей, что непременно расценилось бы как оскорбление. И в-третьих, я не мог с полной уверенностью разобраться в своих собственных чувствах.

Иргиль моя женщина, и однозначно, я не хочу ее никому отдавать, а с другой стороны, получить возможность влиять на Боракчин-хатун, а значит и на политику всей Орды… Да об этом можно было только мечтать!

Вчера я не дал никакого ответа и пообещал подумать, сказав, что Иргиль очень привязана ко мне и прежде я должен поговорить с ней.

И вот я лежу смотрю на любимое лицо и не знаю, что делать. Поистине дьявол кроется в наших желаниях!

Взметнулись вверх длиннющие ресницы, и темно-зеленые глаза, встретив мой взгляд, залучились в ответ. Еще мгновение, и в них засветилась озабоченная тревога.

— Что с тобой, ты как-то странно на меня смотришь⁈

«Господи, ну вот что ей сейчас ответить⁈» — Засвербило у меня в голове, потому как жутко не хочется врать, но и портить такое волшебное утро тоже нет сил.

Иргиль чуть приподняла голову, и ее глаза на миг стали практически черными.

— Ты хочешь, чтобы я осталась в Орде?

Ее голос звучит ровно, без всякой претензии, и от этого становится еще хуже. В глубине души я уже понимаю, что тяжелого разговора не избежать, и обреченно вздыхаю.

«Все-таки есть плюсы в том, что твоя женщина ведьма! Во всяком случае, у тебя не возникает соблазна солгать ей!»

Не отводя глаз, говорю с горечью, но абсолютно искренне.

— Мне хотелось бы сказать нет, но я не могу! Иметь своего человека настолько близкого к самой верхушке Ордынской власти — это дьявольское искушение, противостоять которому я не в состоянии.

От переизбытка эмоций приподнимаюсь и нависаю над Иргиль.

— Я не хочу тебя отпускать, но мне до смерти нужен здесь кто-то, кому я могу полностью доверять! Случай с царицей — это просто подарок судьбы, мы не можем им не воспользоваться.

В ответ уголки ее точеных темно-вишневых губ растягиваются в ироничной насмешке.

— А ты уверен, что можешь доверять мне⁈

Я понимаю, что это просто ответная реакция, я сделал ей больно, и она хочет ответить мне тем же. Понимаю, но все равно в первый момент теряюсь. Это тот вопрос, который я не желаю себе задавать. Мир, в котором я оказался, учит меня никому не доверять, всегда быть готовым к предательству и не подпускать людей слишком близко к себе. Я с этим смирился и принимаю как должное, но в каждом правиле есть исключения. Я готов умереть за эту женщину, а значит и верить ей должен безгранично! Это не догма, это внутреннее чувство, тот стержень, на котором все держится. Убери его, и я знаю, что-то навсегда сломается в моей душе!

Поэтому я говорю может даже с излишним металлом в голосе.

— Не шути так! Я верю тебе как себе, и можешь быть уверена, чтобы не случилось, ничто не пошатнет эту веру!

Зеленые глаза вновь наполнились чернотой, и Иргиль вдруг улыбнулась. Ее пальцы коснулись моей щеки.

— Не переживай, я останусь, раз это так тебе надо. — Ее голос вновь наполнился иронией. — Царица ведь тоже человек, и ей тоже нужна помощь!

Улыбаюсь в ответ и восторженно целую Иргиль в губы. Сейчас я ей очень благодарен, ее спокойствие и понимание заряжают меня уверенностью, что все будет хорошо.

— Ты пойми, — начинаю быстро объяснять ей, — это не навсегда! Нужно продержаться здесь всего три года, пока пройдет смена власти. Если все получится, и мне удастся посадить на трон того, кого я хочу, то очень многое изменится в нашем мире. Союз городов наберет такую силу, что не Орда уже будет править нами, а мы ей. И тогда я заберу тебя отсюда!

На мои слова Иргиль вновь посерьезнела, и ее палец прикоснулся к моим губам.

— Не обещай девушке того, в чем сам не уверен! Ничто не вечно в нашем мире! Я останусь здесь и сделаю то, что ты хочешь, а там уж как будет. Не стоит нам загадывать на будущее, великие боги любят посмеяться над желаниями смертных.

В моем шатре, кроме исполнительного руководства Восточно-Русской торговой компании, сидят еще оба полковника и Куранбаса. Уже конец сентября, и всех волнует один и тот же вопрос — когда мы тронемся в обратный путь?

Все понимают, если не начать движение сейчас, то мы можем не успеть вернуться домой до ледостава. Замерзнуть посреди реки и пережидать зиму неизвестно где и не пойми в каких условиях — дело опасное и непредсказуемое. Значит, придется торчать здесь, в Орде аж до следующей весны.

Сидя по-татарски, поджав под себя ноги, Якун недовольно брюзжит.

— Кто мне, наконец, скажет, доколе нам еще тут торчать⁈ Так ведь дождемся, что Волга льдом встанет!

Его раздражение понятно, товар уже давно весь распродан, можно закупаться да ехать обратно, но нет. Без разрешения хана, как говорится, тут и птички не поют, и кузнечики не прыгают. Ханская канцелярия упорно молчит на мои запросы и не дает добро на отплытие.

Все остальные понимают это правильно. Тут злись не злись, а ничего не поделаешь, лбом стену не прошибешь! Поэтому сидят молча и ждут, когда я скажу, зачем всех собрал. Якун же так устроен, что ему всегда неймется! Ему в каждой неудаче обязательно надо найти виноватого, причем себя таковым он никогда не считает.

Делаю вид, что не слышу его брюзжания, и обращаюсь к боярину Малому и Нездиничу.

— Я тут пораспрашивал народ, и получается, что сейчас, когда степняки возвращаются из летних кочевий в столицу, цена на выделанную кожу и шерсть самая низкая. Это продлится недолго. Еще максимум неделя, и цена вновь подрастет. — Внимательно слежу за реакцией обоих и добавляю. — Думаю, пришла пора покупать!

— Погодь! — С недоумением поднял брови Горята. — Закупимся, а хранить где⁈ Не дай бог застрянем тут на зиму, так пропадет же добро!

— Действительно, Фрязин! — Поддержал его Малой. — Не торопишься⁈ Может погодить еще! Черт с ней, с этой прибылью, все равно всех денег не заработаешь!

Я отрицательно качаю головой.

— Не пропадет, не бойтесь! Начинайте закупать уже сейчас и берите малыми партиями, желательно через подставных, чтобы местные не пронюхали. А то, как только слух пройдет, что русские берут много, цена сразу подскочит до небес.

— Все равно узнают! — Махнул рукой Горята. — Тут шила в мешке не утаишь!

Мне его настроение не нравится, поэтому отрезаю довольно жестко.

— Ты бы, дружище, вместо того чтобы рукой махать, лучше бы подумал, что в такой ситуации можно сделать.

— А что тут сделаешь⁈ — Пожал плечами младший Нездинич. — Кто бы и сколько не покупал, везти-то куда будут⁈ К нам! Тут и дурак догадается, а уж местные сквалыги и подавно!

Он, конечно, прав, тут я не додумал, но так запросто уступать мне не хочется. Напрягаю извилины, и в голове хаотично замелькали самые разные мысли.

«Ты же из двадцать первого века, ну-ка соберись и утри нос новгородцу! — Мысленно перебираю варианты. — Антиреклама! Нет, слишком хлопотно, да и неэффективно. Развозить по разным местам! Тоже нет, если жестко не охранять, то разворуют на раз, тогда можно вообще все потерять».

Горята выжидательно смотрит на меня, и на его губах держится ироничная усмешка, мол кого ты торговать учишь!

Эта нескрываемая насмешка будит во мне спортивный азарт, и я уже завожусь не на шутку.

«Ну давай же придумай что-нибудь! — Подстегиваю свои умственные способности. — Как сделать так, чтобы цена от увеличения спроса не выросла⁈»

Тут мне на ум приходит голос диктора из телевизионных деловых новостей — в связи с ожиданиями брокеров увеличения добычи, цена на нефть продолжает снижаться.

«Вот оно! — Чуть ли не потираю руки от радости, что справился с трудной задачей. — Ожидание новых поступлений повлечет желание побыстрей избавиться от старого товара».

На моих губах появляется довольная улыбка, и я нахожу взглядом половца.

— Вот что, Куранбаса, ты завтра поутру садись на коня и погоняй-ка его хорошенько по степи, чтобы вы оба запылились как следует, а потом въезжай в город с восточной стороны и прямиком к главному караван-сараю. Там оплати наперед аванс за места для очень большого каравана, который должен подойти не сегодня-завтра.

Куранбаса согласно кивает, а все остальные навострили уши, но пока еще не понимают в чем суть. Я же не тороплюсь и продолжаю обстоятельно объяснять половцу детали.

— Как рассчитаешься с караван-ханджи, садись где-нибудь в доступном месте и жди. Закажи себе кумыса, я уверен, много времени не пройдет, как к тебе кто-нибудь подсядет и поинтересуется, откуда караван, какой товар он везет и прочее. Ты сразу все не вываливай, а намекни, мол прежде чем разговор говорить, хорошо было бы и угостить как следует. К примеру, покажи пустую пиалу или еще что! Не мне тебя учить восточным хитростям. Как принесут кумыса и угощение, сделай вид, что тебя развезло с устатку, и как бы случайно проговорись, что в основном шерсть и кожи из Мавераннахра.

На губах Куранбасы появилась понимающая улыбка, но я все-таки добавляю.

— Не повторяйся! Скажи это только один раз и то как бы невзначай, с пьяну вырвалось.

Теперь уже и боярин Малой усмехается в усы, а Горята качает головой.

— Ох и ушлый ты, Фрязин! Неужто в твоем Риме все такие⁈

Я усмехаюсь в ответ.

— Не помню, давно это было!

На это смеются уже и полковники, а Ванька аж зашелся весь.

— Консул, позволь я с господином Куранбасой поеду, а?!.

— Я тебе поеду! — Тут же, смеясь, отрезаю я. — Ты себя в зеркало видел⁈ С твоей славянской мордой только купца из Хорезма изображать.

Не обижаясь, Соболь довольно хохочет, улыбается и Хансен, и остальные. Все кроме Якуна!

Тот раздраженно поджал губы.

— Чему вы все радуетесь, не пойму! Ну закупитесь вы, ну сэкономите грош, а потом все сгниет за зиму, и потеряем в сто раз больше! Не верю я, что хан нас отсюда выпустит!

Теперь все шесть пар глаз вновь уставились на меня, эмоции боярина требовали спокойного и разумного ответа.

У меня нет стопроцентной уверенности, но сегодня утром я отвел Иргиль во дворец к Боракчин-хатун. Царица встретила ее сама, обняла как родную и повела в покои. Мне лишь кивнула, мол я ничего не забываю и правильные поступки ценить умею.

Иргиль лишь сжала мою ладонь на прощанье и ушла без слов. Все, что можно сказать словами, мы уже сказали друг другу вчера. И то, что было на сердце, и то, что в голове. Я полностью посвятил Иргиль в свои планы, рассказал о будущем династическом кризисе в Орде, о том, кого я вижу на троне, еще о намечающемся большом походе на запад, и о роли Бурундая.

Молча выслушав меня, она спросила только одно.

— Чего ты ждешь от меня⁈

В тот момент мне многое хотелось ей сказать, но боясь расчувствоваться, я не позволил себе эмоций и ответил излишне жестко.

— На сегодня мне нужно разрешение покинуть Золотой Сарай, а на будущее… — Задумавшись, я сформулировал задачи максимально кратко. — Не позволь им отравить Улагчи и постарайся внушить ценность союза со мной. Опираясь на меня, Боракчин-хатун сможет не только удержать трон, но и сохранить свою жизнь, а Бурундай — превзойти славу Субудай-багатура и дойти до последнего моря.

Я не сомневаюсь, что Иргиль справится со своей задачей, а прощальный кивок ханши подтвердил, что та помнит о свое обещании.

Все это рассказывать я не собираюсь, это мое дело и моя тайна. Людям достаточно моей уверенности и моего слова, поэтому встретив взгляд Якуна, говорю твердо и без капли сомнений.

— Недавно ты спрашивал, кто тебе скажет, доколе мы будем здесь торчать. Так я тебе отвечу. Я скажу! Когда собираться, когда грузиться на корабли и когда отплывать! Потому как я здесь за все несу ответственность и решаю, когда и что делать! — Чуть усмехнувшись и снизив градус накала, добавляю. — Ежели я говорю, что скоро отправимся домой, то значит так оно и будет, не сомневайся!

Глава 12

Конец октября 1253 года

С небес льет мелкий противный дождь, а холодный пронизывающий ветер пробирает аж до самого нутра. Подбитый мехом суконный плащ намок и, потяжелев раза в два, давит на плечи тяжелым грузом.

Я смотрю вслед уходящим кораблям и, только когда последний из них скрывается за речным поворотом, поворачиваюсь к Ваньке.

— Ну что, полковник, пойдем потолкуем с местными!

Сейчас последние дни октября, и полтора месяца назад мы отплыли из Золотого Сарая. Как я и ожидал, вмешательство Доракчин-хатун принесло свои плоды. Батый, скорее всего, не имел по этому вопросу твердого решения, и доводы тех, кто мешал нашему отъезду, ханша без труда переселила.

Путь назад был труден. Идти против течения — это совсем не то, что вниз по реке. Усилий больше, а отдача пшик! В сравнении с тем как мы шли в Орду, дневные переходы уменьшились раза в полтора. Плюс осенние ветра и дожди не добавляли настроения. В общем, к концу октября добрались только до Нижнего Новгорода и здесь встали. Многие корабли требовали ремонта, а аварийный запас был уже исчерпан. К тому же было много сломанных весел, которые тоже нечем было заменить. А еще больные, коих никак нельзя было вести дальше. В результате сложилась критическая ситуация. Идти дальше было нельзя, но и стоять тоже было некогда! Грозно надвигалась зима, и оставался всего один месяц, чтобы достичь Твери.

С тем набором проблем, что у нас имелся, шансов на это не было никаких, и на последнем совете решили прибегнуть, как сказали бы в будущем, к промышленному каннибализму. Пять катамаранов решено было оставить в Нижнем, предварительно сняв с них весла, мачты и все что нужно было заменить на идущих дальше судах. Экипажи вытащенных на берег кораблей, как и значительную часть груза, тоже решено было оставить здесь, дабы облегчить катамараны, которые пойдут дальше. Только так появлялся шанс прорваться в Тверь до наступления ледостава.

Везти поредевший караван в Тверь я поручил Куранбасе, а сам решил остаться на берегу. Во-первых, я чувствовал ответственность за больных, да и всех прочих оставленных в чужом месте людей. Во-вторых, корабли, товар, и другое имущество — все это нуждалось в защите и охране. Эту проблему можно было решить, только договорившись с местными, и вот тут появлялся еще один аспект, заставивший меня принять столь некомфортное решение. Это был сам город, что темнел сейчас на вершине холма черными кольями городской стены. Нынче это еще маленькое городище, полное напуганных степными набегами жителей, но я знаю — за этим городом большое будущее. Не пройдет и ста лет, как он станет одним из крупнейших на Руси, а уж в новой реальности мне тем более он был необходим для освоения задуманного Волжского пути.

Куранбаса упирался до последнего. Вращал глазами, кричал, что не оставит меня здесь одного.

— Пусть датчанин ведет или Малой! — Вопил он. — Да Калида меня живьем сожрет, когда узнает! Нет, я тебя здесь не брошу!

Утихомирив его, я посмотрел ему прямо в глаза и спросил.

— А деньги⁈ Их ты тоже датчанину или Малому доверишь⁈

Кроме закупленного товара мы везли обратно в Тверь еще почти пять тысяч арабских динаров в золоте и серебре. Зная природную скупость и недоверчивость половца, я не сомневался, что этот вопрос на него подействует.

— Ты пойми! — Я приобнял его за плечи. — Только тебе я могу доверить эти ценности. Ведь сам знаешь, народец слаб, мало ли что, а мне надо, чтобы золото дошло до хранилищ Военно-сберегательного банка.

Куранбаса тогда вздохнул и, стиснув зубы, пробурчал.

— Ладно! Но ты уж тут давай поаккуратней!

Естественно я заверил его, что ничего со мной не случится. Размещу в городище больных, пристрою товар и корабли, а по первому снегу сразу же домой.

Калида человек простой и мне тогда поверил, а вот я-то себе нет. Знаю, уж коли всерьез браться за Нижний, то без проблем не обойтись. Тут и старшина своя есть и князь, как же без Рюриковичей, а они властью делиться вряд ли захотят.

Поэтому сейчас, бросив оценивающий взгляд наверх, на закрытые ворота города, еще раз оцениваю свои силы. Три взвода Ванькиных разведчиков и еще два стрелковых, четыре громобоя с запасом пороха и картечи, два десятка гранат и бочонок горючей смеси. К этому всему еще почти два десятка больных, три шатра забитых тюками с шерстью и кожей, и пять катамаранов в плачевном состоянии без весел и парусов.

«Не густо! С таким набором впору помощи просить, а не на город замахиваться!» — Мрачно подытожив, говорю уже готовому идти Соболю.

— С собой возьми пятерку своих и два громобоя. Больше вооруженных чужаков, боюсь, в город не пустят. — Ванька кивнул, что понял, а я добавляю еще. — Остальные пусть занимаются лагерем. Здесь хоть и Русская земля, но береженного бог бережет!

Городская слобода начинается от середины холма. Низенькие, крытые соломой избенки смотрят на мир глухими черными стенами. Раскисшая от осенних дождей дорога чавкает под ногами налипшей глиной. Редкие встречные мужики опасливо жмутся к плетням, уступая дорогу незнакомым воям.

Поднимаю взгляд и окидываю взглядом островерхие колья городской стены.

«Так себе защита!» — Усмехаюсь про себя, но замечаю, что еще не так давно город был явно побольше.

Недалеко видны обгорелые остатки какого-то каменного здания, и еще можно различить линию фундамента другой, разрушенной и уже заросшей лопухами стены.

«Что ж! — Удовлетворенно хмыкаю про себя. — Жизнь продолжается! Страшная гроза прошла, и люди вновь поднялись, отстроились, и живут!»

Добираемся, наконец, до воротной башни. Из всей стены это самое добротное сооружение. Каменный фундамент, толстые бревна стен, островерхая крыша, крытая дранкой.

Ворота закрыты, но к нашему подходу отворяется калитка и навстречу выходят трое, все в кольчугах, кованых шлемах и при мечах. Оружие в ножнах говорит о том, что нас в городке ждут. Я уже посылал гонца с известием и получил приглашение. Эти трое скорее почетная встреча, чем досмотровый дозор.

Долю секунды старший из них тратит на то, чтобы пройтись по нам колючим взглядом, а потом, чуть склонив голову, представляется.

— Боярин и воевода города, Микота Гординич!

Отвечаю ему таким же наклоном головы.

— Консул Твери и Союза городов русских, Иван Фрязин!

Все так же закрывая своей широкой фигурой дорогу, тот хмурит брови.

— Чего хочешь от нас, Фрязин⁈

Это мне уже не нравится! У нас так не делают! По-русски как должно быть, ты сначала встреть, накорми, спать уложи, а потом уж и вопросы задавай. А так что же, неуважение!

Отвечаю ему жестко, глядя глаза в глаза.

— Что ж это ты, Микота Гординич, добрых гостей у порога пытаешь⁈ Али не по нраву мы тебе⁈ А может ты лично против меня имеешь что⁈ Так ты скажи, не таись!

Я специально перехожу на личности. Прием известный и очень действенный, ежели хочешь оказать давление на собеседника и резко сменить тональность разговора. Не ожидавший такого воевода даже чуть оторопел. Он, явно, хотел произвести впечатление своей строгостью, но вступать в конфликт, а тем более ссориться непосредственно со мной в его планы совсем не входило. Я уже хорошо отметился на Руси и личность достаточно известная. Меня могут не любить, даже ненавидеть, но слава моя такова, что связываться со мной желающих немного. Я допускаю, что в городе могут относится к моему появлению с опаской, но вот так сразу наживать в моем лице врага… Нет, на такое у местных духа не хватит.

Подтверждая это, нижегородский боярин отвел взгляд и посторонился.

— Проходи, консул! Князь и боярская дума ждут тебя!

'Вот это другое дело! — Иронично хмыкаю про себя и молча прохожу в калитку, не удостаивая боярина ответом.

Иду вперед, не дожидаясь оставшегося позади воеводу. Провожатые тут не нужны, центральная улица ведет к единственному двухэтажному терему, тут не ошибешься.

По эту сторону стены дома побогаче, но сапоги все также вязнут в грязи, крыши большей частью соломенные, и лишь изредка встречаются крытые дранкой скаты. Все это говорит о том, что город еще только-только встает на ноги после разгрома, и вся его богатая слава еще далеко-далеко впереди.

В натопленной горнице собрался весь цвет Нижнего Новгорода. По лавкам сидят бояре в бобровых шапках, в торце на резном стуле восседает князь — некто Михаил Константинович Лютый, считающий себя каким-то там внучатым племянником уже покойного ныне Ярослава Всеволодовича. Так это или нет, я не знаю, да и городской господе' видимо тоже все равно. Главное, у него под рукой есть полсотни неплохо вооруженных конных воев, кои городу нужны, и потому все тут делают вид, что верят в родословную князя.

Войдя в палату, кланяюсь честному народу и как положено представляюсь.

— Консул Твери и Союза городов русских, Иван Фрязин. — Затем, выдержав паузу, обвожу всех внимательным взглядом и перехожу к сути. — Прошу у вас, уважаемые бояре, и у тебя, Михаил Константинович, содействия, ибо вынужден зазимовать в ваших краях, а у меня товар и люди на руках, а из них больных во множестве.

Я про Нижний еще до отплытия в Орду справки навел. Тут после монгольского нашествия и ослабления власти Великих князей Владимирских установилось нечто похожее на вечевую республику Великого Новгорода. Иначе говоря, боярская господа прибрала власть, посадила на княжеский стол какого-то малопонятного князька и правит себе потихонечку, лавируя между Ордой и Великими князьями.

В ответ на мое представление, благородное собрание зашумело, но не шибко, видно, что к консенсусу они уже пришли. Через пару секунд со скамьи поднялся боярин с выделяющейся толстой серебряной цепью на груди.

— Мы рады видеть тебя, консул, на нашей земле! — Начал он степенно, осознавая собственную значимость. — Также рады мы оказать тебе наше гостеприимство, но как ты сам видишь, мы люди небогатые. Пустых изб аль амбаров у нас нет, да и в город чужаков оружных мы не пущаем. Хошь зимовать у нас, мы не против, но зимуй на берегу. — Он помолчал немного и добавил. — И вот еще что, коли уж твой товар границу земли Нижегородской пересек, то ты должен уплатить городу ввозную пошлину, одну гривну серебром. Да за каждый месяц, что он на нашей земле пролежит, еще по гривне.

«Губа не дура! — Протянул я про себя. — А вы говорите татары, тут свои любому степняку еще сто очков вперед дадут!»

По тому как местная господа не сделала исключения даже для меня, понимаю, что мне ясно дают понять — никаких разговоров со мной они вести не желают, а хотят лишь одного, чтобы я убрался отсюда как можно скорее. Оттого и сумму такую назначили, думают расходами меня отсюда выжить.

Еще раз посмотрев на цепь и на висящий на ней знак, понимаю, что сей ушлый господин скорее всего посадник и реально тут всем рулит. Князь у них так на подхвате, потому и молчит, еще ни слова ни сказал.

Торговаться и спорить сейчас у меня нет ни желания, ни времени, но и потакать откровенному грабежу не хочется. Не то чтобы мне денег жалко, хотя и разбрасываться попусту я не привык, просто не нравится мне, когда кто-то вот так в наглую в мой карман лезет.

Ссорится с местными мне тоже не резон, поэтому для начала пробую воззвать к совести.

— Нехорошо! — Обвожу взглядом нацеленные на меня лица. — Ну ладно, не хотите в дом свой пущать, это я еще понимаю, но драть с меня по гривне за голый речной берег, это уже чересчур! Нехорошо на чужой беде наживаться! Разве этому учит нас Господь наш всемогущий!

Не успеваю закончить, как с места вскакивает щекастый и круглый как мяч боярин.

— А ты нас не совести! — Заверещал он тонким бабским фальцетом — Негоже нам от купчины нравоученья слушать! Задаром тебе тут ничего не обломится, так и знай!

«Грубо и некрасиво!» — Отмечаю для себя щекастого крикуна и, посмотрев еще раз в глаза посадника, вижу, что тут не только решили поживится за мой счет, но даже денежки уже меж собой поделили.

«Ладно, господа хорошие! — Мысленно успокаиваю вспыхнувшую злость. — Вы видать еще не знаете, с кем связались! Ну так ничего, дайте время, узнаете! Я вам эти гривны еще в глотку затолкаю!»

Погасив раздражение, одеваю на лицо простоватую добродушную улыбку.

— Незачем нам ссориться! Вы здесь хозяева, вам и правила устанавливать! Сколько скажете, столько и заплатим.

Размахнувшись со всей силы, прикладываюсь топором по лежащему стволу. В руку ударяет отдача, брызжут в стороны щепки, а лезвие не входит в бревно и на четверть. Замахиваюсь еще раз и слышу за спиной ворчливый голос.

— Да не так же! Дай покажу!

Плотник Емельян Емельяныч отбирает у меня топор.

— Гляди! — Он рубит короткими отточенными ударами. — Вот так, чтобы лезвие под углом в дерево входило!

Тюк, тюк, тюк! Емельян шустро прошелся вдоль ствола, обрубая толстые сучья с одного-двух ударов, а заждавшиеся стрелки, подхватив очищенное бревно, тут же потащили его на распилку.

Старый плотник поднял на меня взгляд.

— Ну ей-богу, консул, ты бы не мешался, а?!. Мы тут как-нибудь без тебя справимся! Ты уж занимайся там государственными делами какими, а мы тут сами все быстренько сладим.

В его глазах стоит такая искренняя мольба, что я не могу на него сердиться. Вспыхнувшее было раздражение пропадает, и я машу рукой.

— Ладно уж! Не нужна тебе моя помощь, так не нужна! Но учти, если что не так будет, спрошу строго и в первую очередь с тебя!

Тот серьезно кивает.

— Это конечно! На то ты и поставлен старшим над всеми, чтоб за порядком следить, а мы чтобы работу делать.

Отхожу с вырубки и, присев на пенек у края, иронично подтруниваю над собой.

«Вот так вот, хочешь взбодрить народ личным примером, а тебя мордой в грязь. Не суйся, не твое мол это дело!»

Действительно моя попытка стать ближе к народу обернулась конфузом. А с чего бы быть по-другому, коли в прошлой жизни я никогда топора в руках не держал. Дачи у нас не было, бабушек-дедушек в деревни тоже, а в тех редких случаях, когда выезжали на шашлыки, так уголь с собой везли. Был я с головы до пят стопроцентным городским жителем, а зачем горожанину, живущему в высотном многоквартирном доме, топор⁈ Вот именно, незачем!

Поязвив над собой, обвожу взглядом стройку. Под руководством двух плотников, Емельяныча и Брунчи, стрелки валят деревья, очищают их от сучьев и распиливают на ровные бревна. На счастье, погода, словно смилостивившись над нами, дарит сухие погожие дни.

Получив отказ в городе, я решил, что так может оно и к лучшему. Поставим свои бараки и перезимуем, пусть без печей, но и с одним очагом не пропадем. В городе-то все равно условия не лучше. В боярские терема моих стрелков точно бы не пустили, а в слободских и крестьянских избах до сих пор топят по-черному.

У меня под рукой сто пятьдесят стрелков, два плотника, один кузнец, и достаточно инструмента. И пусть два десятка заняты в охране и на кухне, но остальные на стройке и работа кипит. Я уверен, что до первого снега мы точно переедем из шатров в деревянные бараки. Больных я уже разместил по сараям в близлежащих домах. Там все-ж теплее, чем в палатках, да к тому же несколько деревенских баб за малые деньги взялись ухаживать за ними. Большего все равно в этих условиях не сделаешь. Тут больниц нет, и надежда только на бога да на силу своего иммунитета. Иргиль, конечно, могла бы помочь, но, как говорится, не в этой жизни!

Сижу так, рассуждаю сам с собой, но контроль над ситуацией не теряю. Вижу со стороны леса появились три всадника. Лошади, видно издали, сытые и ухоженные, люди одеты добротно.

Подъехали поближе, и узнавая, не могу сдержать ироничного восклицания.

«Ба, знакомые все лица! За каким же чертом, Михаил Константинович, тебя сюда принесло⁈»

Только всадники выехали из-за деревьев, как перед ними вырос Ванька Соболь. Теперь, когда все стрелки работают на стройке, в дозор приходится ходить и полковнику.

Держа приезжих на расстоянии, Ванька о чем-то с ними говорит, а я, вдруг прикинув ракурс, понимаю, что гости заехали с такой стороны, что их не видно ни со стен города, ни со слободских домов.

«Случайно ли это⁈ — Улыбнувшись, спрашиваю у самого себя и сам же отвечаю. — Вряд ли! Стал бы князь по лесным буреломам маяться, когда можно по дороге подъехать».

По знаку Соболя из зарослей вышли еще два стрелка. Они остались со спутниками князя, а самого Михаила Константиновича Ванька повел ко мне.

Едва они подошли, я со всем уважением приветствую князя и предлагаю ему пройти в мой шатер. Тот, поклонившись мне в ответ, говорит, что он ненадолго и поговорить лучше здесь.

«В том месте, где тебя не видно с города!» — Еще раз убеждаюсь в своем подозрении.

Князь, явно, не хочет светить свой приезд перед горожанами. Почему⁈ Мне даже стало занятно, и показав Рюриковичу на соседний пенек, говорю.

— Ну что ж, Михаил Константинович, присаживайся! С хорошим человеком отчего же и не потолковать!

Глава 13

Начало ноября 1253 года

Нижегородский князь мнет пальцы, не зная с чего бы начать, и примерно представляя, что заставило его искать встречи со мной, я решаю ему помочь.

— Что, достала тебя господа боярская⁈

— Не то слово! — В сердцах не сдерживается князь и вдруг понимает, что прокололся и враз раскрыл весь свой умысел. Гримаса досады кривит его благообразное лицо, но я успокаиваю своего гостя.

— Не серчай так, Михаил Константинович, я на твоей стороне!

— Почто же⁈ — Князь бросает на меня подозрительно-недоверчивый взгляд. — Ты ж ничего про жизнь нашу не знаешь? Какое тебе до меня дело⁈

Тут я отвечаю ему жестко и прямо.

— Ты прав, мне до тебя никакого дела нет, но земляки твои сильно меня обидели. Поквитаться хочу!

Прошла уже неделя со дня моего посещения боярской думы, и на деле все в моей душе уже давно улеглось. Я не настолько мелочен и проблемы стараюсь не персонифицировать. Считаю, если есть задача, то ее надо решать, а личная обида — это дело десятое. От эмоций в политике надо избавляться! У меня на этот город свои планы, и без союзников из местных их в жизнь никак не провести. Кто бы не приехал ко мне сегодня, я любого бы постарался пристегнуть к своей упряжке, но знать об этом Нижегородскому князю совершенно необязательно. Поэтому объясняю свою заинтересованность тем единственным аргументом, которому он безоговорочно поверит — месть!

Прищуренные глаза князя оценивающе прошлись по моему лицу.

— Непонятен ты для меня, Фрязин, а непонятное доверия не вызывает. Скажи вот, чего ты здесь ищешь, чего хочешь⁈ — Его взгляд прошелся по стройке и вытащенным на берег кораблям. — Я не про это говорю. Не про зимовку! Ты же ведь не для этого здесь объявился⁈

«Ба…! — Не удержавшись, мысленно отпускаю ироничную похвалу своему гостю. — Да князек то у нас не так прост, как кажется! Зрит в корень!»

Да, мне до зарезу нужен этот город, ведь без контроля над ним вся моя волжская торговля летит псу под хвост! Нижний надо затащить в Союз городов любыми средствами, хочет он того или нет! Первый блин, тот что всегда комом, показал — сделать это будет непросто. Местное боярство, взяв власть в свои руки, больше всего боится ее потерять. Боится настолько, что слегка обезумело, и вразумить их будет та еще задача. По моим ощущениям, дело пойдет куда живее, если к разумным доводам довеском приложить и аргументы посерьезней. Как там говорится, добрым словом и пистолетом всегда добьешься большего, чем просто добрым словом!

Пауза затянулась, и надо что-то отвечать. Цепкий взгляд гостя все еще держит меня под прицелом, и мне вдруг приходит в голову:

«А может сказать ему правду⁈ Иногда, искренность лучшее оружие… Может быть, сейчас именно тот случай⁈»

Решив, говорю твердо, но с затаенной усмешкой.

— Хочешь знать, зачем я здесь! Так я тебе скажу, тут никакого секрета нет. Я хочу, чтобы Нижний Новгород встал под знамена Союза городов русских!

В ответ князь едва заметно кивнул, будто именно такого ответа он и ждал. В его глазах даже чуть подтаял лед недоверия.

— Про твой Союз слухи всякие ходят.

— И что ж говорят⁈ — Не могу удержаться от вопроса и получаю такой отрезвляющий ответ, что лучше бы не спрашивал.

— Да разное! — Пожал плечами князь. — Мол ты города русские под свою руку подбираешь, а потом царю монгольскому на откуп отдаешь, и вы вместе, как пауки, высасываете из них все соки до донышка!

«Что за бред! — Подобное я слышу впервые, и это такое оголтелое вранье, что мне даже становится страшновато. — Как там у доктора Гебельса — чем чудовищнее ложь, тем охотнее в нее поверят!»

Стараюсь не показать своего возмущение и с усмешкой качаю головой.

— А на поле под Коломной я с ордынцами, видимо, в прятки прятался, то-то тыщь десять из них никто найти не может по сей день!

— Это да! — Вроде бы соглашается со мной нижегородец, но тут же отыгрывает назад. — Тока вон из Орды не тело твое хладное везут, а ты сам целый и невредимый едешь! Кабы ты царских воев во множестве порубил, отпустил бы Батый тебя⁈

Вижу, эта тема для меня невыгодная. Тут либо посвящать человека во все тонкости, что в принципе невозможно, либо вот так переливать из пустого в порожнее, что только добавляет вопросов.

«С этим слухами надо будет поработать! — Мысленно ставлю себе задачу. — У каждого народного слуха, как известно, есть автор, и этого автора надо вычислить. Не в прения пускаться на радость моим врагам, а язык лживый вырвать, чтоб другим неповадно было!»

Нахмурив брови, демонстрирую, что далее обсуждать идиотские слухи не намерен, и Михаил Константинович понимает меня правильно.

Его губы сжимаются в тонкую злую линию.

— Да если честно, то мне все равно, какую чушь люди болтают. Меня больше волнует другое. — В глазах князя блеснула потаенная искра. — Ежели я тебе помогу, то что мне с того будет⁈

«Вот это уже вопрос по существу! — Мысленно одобряю князя. — Чего время тянуть, приехал поторговаться, так торгуйся!»

В такой игре за эти пятнадцать лет я уже «собаку съел» и в какой-то мере даже рад, что все как обычно свелось к деньгам и власти.

«С подобными людьми проще иметь дело, — ловлю я себя на мысли, — и обманывая их, никогда не чувствуешь угрызений совести».

Вновь одеваю на лицо простовато-радушную маску и возвращаю князю его же вопрос.

— А ты зачем приехал ко мне, князь, чего ты ищешь⁈

Смотрю на его застывшее лицо и вижу лишь одну мучающую его сейчас мысль — как бы не продешевить!

На это у меня в голове проскальзывает странная ассоциация.

«Вот же ирония судьбы, прежде я с купцами да боярами сговаривался против князей, а тут все наоборот. Широка Русь матушка, и сюрпризов удивительных в ней не счесть!»

Лихорадочная мозговая работа, читаемая на лице князя, наконец-то трансформировалась в понятную вербальную речь.

— В общем, я так тебе скажу! — Заиграв желваками, начал князь. — В твой Союз вступить можно тока с условием. Ты в мои дела не лезешь, я в твои! Никто никому не мешает, ты там в своей Твери правишь как хочешь, а я здесь по-своему.

Выслушав условия, прихожу к выводу, что переоценил умственные способности своего гостя, и мысленно ему даже сочувствую.

«Ну ты, чудак-человек! Да как же ты сможешь здесь безраздельно править, ежели ты под законы Союза подпишешься⁈ Это же две вещи взаимоисключающие!»

Как бы там ни было, если человек по глупости сует палец в пасть льву, то пенять ему не на кого, ежели тот ему всю руку откусит. Поэтому чуть помедлив, словно бы раздумывая, протягиваю своему собеседнику открытую ладонь.

— По рукам!

Князь даже оторопел на мгновение, видать не ожидая такого быстрого согласия. Моя рука повисла в воздухе, и я поднимаю на князя иронично-вопросительный взгляд, мол ты что же, уже испугался⁈

Тот, стряхнув оцепенение, обрадованно стискивает мою ладонь всей своей пятерней, и в этот момент я читаю на его лице такую адскую смесь мстительного торжества и радости, что мне даже становится страшновато за его врагов по ту сторону городской стены.

Почему мне нужен союзник внутри города понятно — я не захватчик и не сажаю свою администрацию в городе, а опираюсь на то, что уже есть, и в этом моя сила и слабость одновременно. Почему Нижегородский князь пришел ко мне за союзом, тоже понятно. У него всего лишь полсотни воинов, и рыпнись он в одиночку, его боярские кмети на части порвут. Он думает, я ему помогу с местным боярством управиться, а потом уеду к себе в Тверь. Он будет отсылать мне положенную дань, а в остальном будет править тут, как ему заблагорассудиться.

«Блажен кто верует…!» — С этой мыслью вскидываю взгляд на новорожденную луну, узкий серп которой вдруг выглянул из-за обложных осенних облаков.

«Черная ночь для черной работы!» — Мысленно усмехнувшись, поворачиваюсь к Соболю.

— Ничего не забыл⁈

Тот отрицательно машет головой.

— Как можно, консул! Дело то плевое!

Хмурю брови — не люблю лишней бравады — и перевожу взгляд на командира второго отряда. Это Петр Андреич Старицкий, тот самый сынок старицкого князя, что первым из высокородных недорослей поступил в мое училище. До сего дня он был взводным в полку Эрика Хансена и показал себя неплохо, а сегодня у него есть верный шанс получить чин капитана.

На всякий случай напоминаю обоим.

— Повторяю еще раз, с дворовыми и кметями боярскими не церемониться, но лишней крови не лить и князевым воякам тож не давать. Бояр и ближних ихних вязать и в подвал. А поутру я сам буду решать, кого на небеса, а кто пусть еще земельку потопчет. Все ясно⁈

Получаю от обоих утвердительный ответ и немного успокаиваюсь. Тут главное не переусердствовать.

Я стою сейчас за крайним к детинцу домом и смотрю из-за угла на городские ворота. За поворотом вдоль улицы вытянулась цепочка стрелков. Здесь все пять взводов, разбитые на две группы. Три ведет Соболь и два — Андрей Старицкий. Ждем только знака от людей князя.

Вот без скрипа приоткрылась калитка, и наружу высунулся какой-то мужик. Покрутив патлатой башкой, он полностью вышел наружу и стал вглядываться в темноту.

Обернувшись, чуть слышно шепчу Ваньке.

— Сходи-ка проверь, что за тип! Подстраховаться не лишним будет!

Соболь юркнул куда-то за деревья, а я подумал.

«Мало ли что…! Уговор уговором, а как бы в засаду не вляпаться!»

С Нижегородским князем мы сговорились так, его люди открывают нам ворота, и мы вместе берем посадника и все местное боярство тепленькими прямо с постели. Предполагается, что всего вместе с дворовыми в городе сейчас человек пятьсот оружными. Это в два с половиной раза больше, чем у нас с князем на двоих, но боярские кмети по разным дворам распределены, да и спят поди сладко, а мы ударим разом и в первую очередь по посаднику и ближникам его.

Мужик отошел от открытой калитки еще на пару шагов и приглушенно просипел.

— Эй, тверские, вы где⁈

— Да здесь мы, не ори! — Подкравшись вдоль стены, Ванька вынырнул из темноты за спиной мужика.

Тот не успел обернуться, как жесткая рука стиснула горло, а острие ножа проткнуло кожу.

— Вы чего, чего…! — Захрипел бедолага, и выйдя из-за угла, я быстро подошел к перепуганному посланцу.

— Ты кто⁈ Почему князь сам не вышел, как обговаривали!

Выпучив глаза, мужик забулькал пережатым горлом.

— Дык, он там со своими, тебя ждет!

Это не ответ на мой вопрос, и я хмурю брови. Ванька понимает меня правильно и сжимает хватку.

Посыльный лихорадочно вцепился в душащую его руку.

— Да со стражей оне там возятся. Посадник приказал сторо’жу усилить.

Вижу, не врет, и киваю Ваньке, мол отпусти. Получивший свободу мужик бешено коситься на нас и трет помятую шею.

— Вы че…! — Начинает он по новой, но я пресекаю ненужный базар.

— Веди и не болтай зря!

Пропускаю вперед стрелков и иду следом. Нагибаюсь под низкой притолокой калитки, и вот уже перед глазами темная улица города. Стрелки, вытянувшись в две цепочки, бегут по обеим сторонам улицы, и у каждого, отмеченного белым крестом дома, остается по десятку бойцов.

Слышу за спиной скрип двери и, обернувшись, вижу вышедшего из башни князя. Меч в его руке темный от крови, глаза горят бешеным огнем. За ним вываливаются еще с десяток воев в кольчугах и с обнаженным оружием.

«Любят они тут кровушку-то пустить!» — Недовольно ворчу про себя, но вслух своего недовольства не выказываю. Не время!

Спрашиваю лишь по делу.

— У тебя все готово⁈

Тот кивает.

— Да, городскую стражу отовсюду убрали. Можно начинать!

«Начинать так начинать!» — Даю отмашку, а сам быстро шагаю к дому посадника, главу городского боярства надо брать в первую очередь. От этого зависит, насколько бескровно пройдет нынешняя ночь. Ежели боярам удастся поднять город на сопротивление, то вся наша с князем авантюра провалится на раз.

Вижу, как ребята Соболя перекинули двух бойцов через забор. Захлёбывающийся лай собак, полусонный человеческий окрик и тут же вскрик боли и разом оборвавшийся собачий рев.

Ворота распахиваются, и вся группа стремительно бежит к крыльцу, там уже мечутся люди, в лунном свете блестит обнаженное оружие.

Арбалетный залп поддержал штурмовую пятерку, и она ворвалась в дом без потерь. Где-то на другом конце улицы раздался грохот громобоя и следом надрывные вопли и стоны.

«Видать у княжеского сынка не все идет гладко!» — Мелькает у меня в голове, но сейчас уже не до этого.

Вхожу в дом, в темноте спотыкаюсь о чьи-то трупы, но выругавшись сквозь зубы, остаюсь на ногах.

Сверху доносится грозный рык.

— На пол, дуры! Куда⁈

Женский визг, шум падения человеческого тела, и под грохот выстрела все пространство заполняется дымом и кислым запахом пороха.

«Сдурели совсем!» — Крою стрелков по матери и, выбив из крохотного окошка слюдяную пластину, высовываю голову на воздух.

Пара глубоких вздохов, и ныряю обратно. Здесь уже можно дышать, и даже запалили свечу. В ее неверном свете вижу залитый кровью пол и несколько полуодетых трупов. Все они при оружии и на членов семьи непохожи.

«Скорее всего охрана. — Предполагаю на вскидку. — Видать, чуял посадник недоброе, готовился. Вон ближников оружных полон дом».

Поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Тут тоже есть свет, и бросив взгляд на забившихся в угол перепуганных женщин, сворачиваю по коридору. В дальнем конце вижу вынесенную выстрелом дверь и сияющую физиономию Соболя.

— Здеся он, господин консул!

— Вы что творите! — Рычу я на него. — У меня чуть глаза от дыма не выело!

Ванька лишь невинно пожал плечами.

— Дак закрылся паразит, а дверь смотри какая… Не вышибешь сразу! — Видя, что я не злюсь, он довольно осклабился. — Вот мы и пальнули, а то вдруг уйдет!

Я молча прохожу в комнату, а Ванька все еще бормочет мне вслед.

— Ты ж сам говорил — смотри посадника не упусти! Так я и не упустил! А вдруг у него там ход потайной!

В жидком пламени одной свечки вижу сидящего на лавке посадника. У него сильно разодрана штанина, а правой рукой он зажимает рану на боку.

«Видать зацепило бедолагу картечью! — Определяю на глаз состояние бывшего главы города. — Хотя крови немного, значит, ранения не глубокие».

Подхожу ближе и вспоминаю на ходу, как зовут этого человека. При нашей первой встрече он не представлялся, да и князь его по имени называл не часто.

Вспомнив, растягиваю губы в усмешке.

— Ну что, Пантелеймон Исаич, со мной будешь говорить или князюшку вашего позвать⁈

Из-под насупленных бровей на меня взлетает затравленный взгляд.

— Не надо Лютого…! Чего ты хочешь⁈

«Понятно! — Мысленно подтверждаю свои собственные предположения. — Михайлу Константиновича они тут не шибко жаловали, а теперь справедливо опасаются, что прилетит ответка. Ишь как перепугался, видать, прозвище лютый князю не зря дали».

Мне эта ситуация только на пользу. Несмотря на договор, отдавать стратегический город под полную власть князю я, естественно, не собираюсь. Наоборот, два непримиримых лагеря, для которых я единственный и полномочный арбитр, вот положение меня полностью устраивающее, как на данный момент, так и на перспективу. Почему⁈ Да потому что сажать свою администрацию и держать порядок силой в одном городе еще можно, а в десяти, а в ста⁈ Я ведь собираюсь все русские города собрать в Союз, а ведь в каждом из них почти такая же ситуация. Разница лишь в том, кто кого держит за горло, князь городскую верхушку или наоборот. В этой политической каше я уже выбрал единственно-верный путь и стараюсь его придерживаться. Как говорится, не можешь бороться с процессом, возглавь его! Пока союзная форма управления еще не устоялась, пока еще я сам не все и не всегда понимаю, надо держать в кулаке все действующие на Руси политические силы. Не силой, не прямым давлением, а так чтобы они сами видели во мне защиту и осознанную необходимость.

Все эти мысли в одно мгновение пронеслись в моей голове, и склонившись над посадником, вжимаю его в стену жестким, беспощадным взглядом.

— Я хочу, чтобы в этом городе воцарился мир и порядок, и чтобы все вернулось на круги своя! Чтобы боярская дума думала, а князь в своем тереме княжил!

В глазах хозяина дома мелькнуло недоумение, мол тогда зачем весь это беспредел⁈

Дав ему миг подумать, добавляю.

— Только теперь, прежде чем даже пальцем пошевелить, тебе надо будет в сторону Твери оглянуться и узнать, что я по этому поводу думаю.

Глава 14

Конец января 1254 года

По плотно укатанному зимнику сани несутся, как птица. Ветер свистит в ушах, и я плотнее кутаюсь в шубу.

— Пошли, залетные! — Задорно покрикивает на коней Беляй, и те, встряхивая пышными гривами, прибавляют еще.

Укрываясь пологом от снежной пыли, думаю о том, что я все-таки из другого времени, из века машин и комфорта! Езда в седле — это не мое, и прав был Турслан… Пятнадцать лет прошло, а я по-прежнему не чувствую себя в седле на все сто. Пока меня возила Луна, еще можно было терпеть, она все понимала и никогда меня не подводила. Теперь же, когда гонять старушку под седлом стало уже неприлично и она спокойно доживает свой век на заслуженном отдыхе, я предпочитаю сани вместо седла.

Тройка вынеслась на простор, и впереди открылась заснеженная ширь Волги. Полоса наезженной дороги посреди бескрайней белой целины и возвышающиеся на другом берегу высокие башни Заволжского острога.

Только-только отшумела зимняя ярмарка, закончились, наконец, бесконечные заседаниях обеих палат, а князья и депутаты Государственной думы разъехались по домам. Скажу честно, я на «последнем издыхании» и мечтаю только о том, чтобы закрыться у себя в доме и никого не видеть. Поэтому я уезжаю из Твери к себе в Заволжский, там меня достать намного труднее.

Нынешний съезд князей и депутатов прошел так сложно, потому как летом без меня ничего толком не решили и все вопросы отложили на зиму. А еще я привез из своего похода трех новых членов Союза, и не всех это прямо скажу обрадовало.

Прикрыв глаза, вспоминаю, как утром, после ночного переворота в Нижнем, кричал князь Михаил Лютый.

— Разе мы так с тобой договаривались, Фрязин⁈ Ты почто гниду эту, Пантелеймона, пощадил⁈ Почто помешал мне все это гнездо осиное выжечь⁈

Тогда я оборвал его жестким взглядом.

— С чего это ты, Михаил Константинович, решил, будто можешь на меня голос повышать⁈ Я ведь и осерчать могу! — Заставив князя умолкнуть, я выложил ему горькую для него правду. — Мы с тобой князь ни о чем не договаривались, а уж тем более кровь человеческую без дела проливать.

Когда князь поостыл и бешеный огонь в его глазах утих, я объяснил ему как отныне будет строиться жизнь в Нижнем Новгороде, хочет он того или нет. Потом уже было первое заседание нового совета, где в полной тишине я втолковывал всем им, у кого какие теперь права и как они будут делить власть. У меня там было всего сто пятьдесят бойцов, и при желании любая из сторон могла выставить против меня намного больше. Но…! Для этого им надо было хотя бы договориться между собой, а такое было невозможно. Князь не доверял боярской верхушке, а та ему. В таком противостоянии все понимали — мой отряд, эта та маленькая гирька, которая всегда склонит чашу весов в нужную мне сторону. В общем, в конце концов договорились о вступлении города в Союз и соответственно об общесоюзных правилах. Боярская дума — законодательный орган, а князь и посадник — исполнительная. Все остались недовольны, но, как говорится, в том и суть компромисса. Главное, мне удалось вбить в каждую высокородную башку простую, но очень важную мысль. Я не допущу больше силовых решений, а все претензии и обиды они могут спокойно и без пролития крови разрешить в Верховном суде Союза городов.

На тот момент его еще не существовало, но именно тогда я осознал необходимость такого органа.

Затем выбирали представителей на январский съезд государственной думы в Твери, а как только встал зимник, я уже тронулся в путь, оставив в городе своим представителем капитана Петра Андреевича Старицкого со взводом стрелков.

Впереди по плану у меня была Рязань.

«Пока Великий князь в Орде, — сказал я тогда себе, — надо пользоваться ситуацией».

Дело в том, что год назад на родительский трон в Рязань через четырнадцать лет ордынского плена вернулся Олег Ингваревич Красный. Родной брат того самого Рязанского князя Юрия Ингваревича, что геройски погиб в битве с монголами у реки Воронеж.

Вернулся он, как я слышал, человеком сломленным и богобоязненным. Большую часть своего времени посвящал церковным службам да молитвам, а городу требовалась крепкая рука. Пока он молился, Рязани приходилось несладко, и городская верхушка уже давно посылала мне сигналы о своем желании присоединиться к Союзу. Только вот желание у них было, а решимости провести его в жизнь что-то не хватало.

Добавить этой самой решимости я и заехал в Рязань. Здесь все обошлось без крови. Город был в таком жалком состоянии, что местное боярство и купечество с радостью проголосовали бы хоть за черта лысого, лишь бы хоть кто-то за них вступился. Князю же, как мне показалось, было вообще все равно, что там за стенами церкви делается. Он, не глядя, подписал соглашение и пообещал приехать в январе в Тверь на заседание палаты князей.

Поэтому январь прошел бурно. Союз пополнился сразу тремя новыми членами: Нижним Новгородом, Рязанью и Москвой. Москву притянули в последний момент, сломав сопротивление малолетнего Василия Ярославича. Юному князю московскому без поддержки сидящего в Орде старшего брата приходилось нелегко, и под давлением моих сторонников на Москве он в конце концов сдался.

Тогда еще никто не мог с уверенностью сказать, вернется Великий князь Андрей Ярославич домой или сгинет в Орде. Кроме меня, конечно! Я точно знал, что и Андрея, и Ярослава отпустят в январе, и к весне они уже будут дома. Поступающие из Сарая сведения показывали, что посеянные мною зерна начали давать всходы. Батый не последовал совету старшего сына, а прислушался к словам Боракчин-хатун, брата Берке и Бурундая, говорящих, что раз признали невиновным Фрязина, то и князей обвинять не в чем. К тому же зачем в Русском улусе давать слишком много власти в одни руки, пусть Александр независимо правит в Киеве, а Андрей во Владимире. Они ненавидят друг друга, а значит каждого из них будет легче держать на привязи. Послания от Турслана и Иргиль пришли почти одновременно, и в них обоих сообщалось, что Андрей с Ярославом будут отпущены с суровым приказом оказать полную поддержку ханским битигчи в проведении податной переписи Русского улуса.

Последняя новость меня, конечно же, опечалила, но, как говорится, нельзя объять необъятное. Да, у меня был план уговорить Батыя доверить сбор налогов на Руси если не мне, то хотя бы Великому князю, но будучи в Сарае, так сказать, ближе к реальности, мне стало понятно, что провернуть такое на данном этапе невозможно. Я даже не заговорил об этом ни разу, осознавая насколько неуместно было тогда поднимать этот вопрос. Ведь перепись от Сарая требовал Каракорум, подозревая, что Батый утаивает значительную часть дохода, и вряд ли в ставке хана Мунке поверили бы хоть кому-нибудь кроме своих битигчи.

В общем, получалось, что приезда князей следует ждать к весне, а нового ханского баскака чуть позже, максимум к лету. Делиться этой информацией я, естественно, ни с кем не стал, а умело воспользовался возникшей неопределенностью. Все сторонники Андрея как во Владимире, так и на Москве, будучи в полном неведении о его судьбе, сильно опасались, что Батый посадит на отцовский стол не Андрея, а Александра. Зная злопамятный нрав старшего Ярославича, такой вариант заставлял очень многих просыпаться по ночам в холодном поту и думать, а где можно будет схорониться от мстительного князя в таком случае. При любом раскладе получалось, что от Ростова до Смоленска и от Ярославля до Чернигова такое место на Руси только одно — это Тверь. Этот простой факт заставил многих бояр Владимиро-Суздальской земли поднять свою задницу и отправиться на зимнюю ярмарку в Твери в попытке заручиться моей протекцией.

Такой поток влиятельных вельмож доставил мне еще больше хлопот, пока я не перепоручил всех их Калиде. Тот же, на посулы не скупясь, обещал им и защиту, и теплый прием в случае чего, одновременно давая понять, что помощь просто так не дается и вписываться консул будет только за верных ему людей.

Тройка промчалась по новому каменному мосту через ров, и сани так изрядно качнуло, что оставив воспоминания, я схватился двумя руками за поручень, дабы не вывалиться.

— Ты охренел, Беляй! — Вскричал я в сердцах. — Ведь не дрова везешь!

Натягивая вожжи, тот повернул ко мне свою бородатую физиономию.

— Извиняй, господин консул! Это коренной все…! Разошелся, бес, не угомонить!

Машу на него рукой, мол правь ты уж, а то, не ровен час, еще куда-нибудь влетим.

Притормаживая, сани выкатываются на центральную площадь и останавливаются у ворот большого двухэтажного дома. Два караульных стрелка, узнав меня, берут под козырек и торопятся открыть. Такая строгость и дополнительная охрана, потому как здесь у меня монетный двор, так сказать, финансовое сердце державы.

Ворота открыты, сани трогаются с места, и я бросаю последний взгляд на площадь. Ныне ее не узнать, похорошела! С одной стороны высится маковками собор Успения Богородицы, с другой, расходясь по окружности, идут двухэтажные каменные здания администрации, училища и гостевого дома.

Сани въезжают на двор, и откинув меховую полость, я вылезаю из возка. У дверей меня уже встречают Фрол Злотник и голова монетно-печатного дома Исидор Грек. Оба кланяются мне в пояс, и я приветствую их в ответ.

— И вам здоровья, господа мастера!

Фрол уже торопится открыть мне дверь, и мы все втроем проходим вовнутрь.

Сегодня я здесь не по денежным делам, с деньгами все боле-менее в порядке. Сундуки с привезенным из Орды золотом и серебром лежат здесь же под надежной охраной. Этого мне вполне хватит на текущий год. Под их обеспечение я напечатаю столько бумажных денег, сколько мне необходимо для выплаты жалования армии, найма новых рекрутов, да и для всей моей кредитной политики.

Нет, сегодня я здесь совсем по другому вопросу. Дело в том, что еще месяц назад, проезжая как-то по городу, я услышал громкий голос глашатая и традиционно-начальную фразу.

— По решению консула Твери и боярской думы…

Дальше я уже не слушал, пораженный своей глупостью.

«Мать честная, я идиот! Пятнадцать лет я уже здесь! Уже деньги бумажные в ходу, а я до сих пор ни одной книги не напечатал, ни одну газету не выпустил, и на площади у меня все еще глашатай орет!»

Глашатай-то ладно, он скорее всего до сих пор нужен, ведь народ поголовно неграмотен. Про него я так, к слову, вспомнил. Просто книги надо печатать, а газеты тем более! Это же пропаганда, которой я к стыду своему до сих пор не пользуюсь.

«Стыдно, батенька!» — Укорил я себя тогда и дал задание Фролу изготовить по моему чертежу печатную доску, да отлить все буквы алфавита и прочие знаки. На днях Фрол известил меня, что закончил, и вот сегодня я наконец выбрался.

Зажав печатную плату между большим и указательным пальцами, подношу ее поближе к зажженной лампе. На свету хорошо виден четкий рельеф заглавной буквы «А».

«Неплохо!» — Подумав про себя, опускаю взгляд на горку таких же плат с другими буквами алфавита и начинаю объяснять.

— Значит так, Фрол, вот тебе текст, — показываю ему грамоту с последним указом, — набери его из этих плат на печатной доске, намажь черной краской и…

Останавливаюсь, потому как Фрол смотрит на меня так, словно я объясняю ему банальнейшие вещи.

— Ты чего?!. — Хмурю брови, пытаясь понять в чем дело, а Фрол уже растолковывает.

— Да не, консул, не в обиду, просто ты мне все разжевываешь как младенцу, а я уж давно догадался для че это. — Он посеменил куда-то в угол мастерской. — Я даже образец уже отпечатал. Вот, посмотри!

Взяв с полки лист бумаги, он поспешил обратно, разворачивая его на ходу. Сразу бросается в глаза витиеватая заглавная букву, а дальше уже читаю и сам текст.

«С соизволения отца, ниспослания сына его и святого духа…!»

Поднимаю взгляд на Фрола.

— Что это⁈

— Дак это, — мастер виновато развел руками, — здесь же рядом иноки епископа Кирилла книгу какую-то церковную переписывают, так я взял лист для пробы и набрал его.

Его взгляд забегал с моего нахмуренного лба на развернутый лист.

— Да ты не серчай, консул! Ты посмотри, как вышло-то, а?!. — Его взгляд с почти отцовской любовью прошелся по тексту. — Все ровненько, буковка к буковке, а заглавная-то какая! Величавая як лебедь!

Смотрю на довольного Фрола и сам начинаю улыбаться.

«Вот она смекалка-то российская! Ты лишь покажи куда двигаться, а они уже сами горизонты раздвинут!»

Фрол Злотник уже давно не тот Фрол, которого я когда-то вместе с другими такими же бедолагами выменял у Турслана Хаши на золотой крест. Десять лет положенных по уговору уже прошли, и он ныне не раб, а вольный уважаемый мастер. Имеет большой дом в Заволжском, жену и несчетное количество детей. Одно остается неизменным, работает он на меня и на претворение в жизнь моих «гениальных» идей. Его поистине уникальное и бесценное свойство — это универсальность. Он создавал первые баллисты, спусковой механизм для арбалета, отливал трубы для ракет и стволы громобоев. При этом Фрол никогда не бросал ювелирного ремесла, а теперь, когда я озаботил его печатным станком, он вновь загорелся новым для себя делом.

Посмотрев на отпечатанный лист, вспоминаю что в истории Российской первой отпечатанной книгой была «Апостол» и решаю.

«А почему бы и нет! Пусть этот момент останется неизменным и первой книгой останется именно она».

— Хорошо, — сворачиваю лист трубочкой, — я покажу твою работу отцу Кириллу, думаю, он оценит.

Фрол расплывется в счастливой улыбке, а я даю ему вместо свернутого листа другой.

— А пока ты вот этим займись. Напечатай этот указ, он для жизни города не менее важен!

На этом листе вчерашнее решение боярской думы о запрете строительства новых деревянных домов в пределах городских стен Твери и об обязательной замене в течении года всех крыш из деревянной дранки на черепичные. Соломенных крыш в городе нет уже давно, а вот с дранкой мне никак не удается сладить. Я уж и кредиты давал на покупку черепицы и лично уговаривал народ, но в ремесленных и крестьянских кварталах все еще полно скатов, крытых деревом, и народ упорно не желает тратиться на черепицу. Упертые как бараны, мол под деревянной крышей им дышится легче, дух от нее мол идет смоляной и здоровый, не то, что от этой глины поганой. А то, что из-за этого духа выгорает по пол города, это уже дело десятое. Спор этот давний и усугубляется он еще тем, что недруги мои подзуживают народ, мол ежели консулу так уж надо свою черепицу пристроить, то пусть он и заплатит сам да даром горожанам раздаст.

Когда я такое услышал, то у меня в голове только одна злая мысль появилась.

«Зажрались гады совсем! Обнаглели!»

И вот вчера я все-таки протащил через городскую думу давно назревший указ, да и то, далось это непросто. Деревянный дом он и дешевле, и строить его народу привычней. У многих бояр дома тоже из бревен, и они справедливо опасаются — сначала запрет на строительство новых деревянных домов и крыши, а потом консул и старые потребует снести, ему только дай волю.

И ведь все боятся пожара как огня! Каламбур! Знают, нет худшего бедствия для города, и все равно всякий раз блокировали мой законопроект. Этой игрой в демократию Якун и компания за пятнадцать лет овладели в совершенстве. Пользуясь тем, что для каждого решения нужно большинство, они тянули из меня жилы по любому поводу. В этом вопросе Якун вообще оседлал выгодную для себя тему защитника народных интересов. После каждого пожара его доброхоты в кварталах бедноты, надрывая голос, орали, что мол пущай город за свой счет дома восстанавливает и крыши меняет! Это все вина консула Фрязина, он денег для народа жалеет, а вот был бы Якун на этом посту, то тогда ничего такого бы не случилось. Беднота, естественно, всю эту хрень радостно поддерживала. Кому ж охота из своего кармана платить, когда можно из государственного. Я может и взял бы эти расходы на свой кошт, но, во-первых, денег всегда в обрез, а во-вторых, в таких делах потакать нельзя. Дай им палец, они и руку откусят! Ничего сами не захотят делать, а будут сидеть и ждать, когда им кто-нибудь на блюдечке принесет.

В результате, до вчерашнего дня дело стояло на месте. Бывало, по пол города выгорало, но сторона Якуна в думе держалась на своем и продолжала «защищать права бедноты». Части народа это было по душе, популярность Якуна росла, и мне такой вариант событий сильно не нравился. Всякий раз, когда у меня появлялось время или случался очередной пожар, я ломал голову над тем, как бы мне обломать Якуну «рога». И вот в январе, едва первый Владимирский боярин пришел ко мне прощупать почву на случай возможного переезда, меня осенило. Вот оно!

Воспользовавшись тем, что князь Ярослав оставил мне право представлять его в думе, я немедленно принял в Тверскую боярскую думу двух новых членов. Естественно, от лица князя и по его поручению! Благодарные владимирские бояре, конечно же, приняли мою сторону на вчерашнем голосовании и… Какая неожиданность, большинство вдруг оказалось на моей стороне. Закон приняли, Якун позеленел от злости, а я мысленно пожелал ему «здоровья».

Теперь осталось только напечатать указ и повесить его на доске объявлений, что я велел поставить на площади рядом с местом глашатая.

Глава 15

Январь 1254 года

Прямо передо мной сидит неказистый человечек в бобровой боярской шапке и долгополой шубе. Его узкое длинноносое лицо сильно смахивает на крысиную морду, а бегающие глазки еще больше усиливают неприятное впечатление.

Он сильно нервничает и суетится.

— Ты послушай меня, Фрязин! Я ведь здесь не сам по себе, я ведь волю княжью исполняю, и каждое мое слово — это его слово.

Этот малоприятный господин — боярин Сули’ма Белый, и он имеет в виду Черниговского князя Всеволода Ярополковича, что ныне по странной прихоти судьбы занимает Великокняжеский Черниговский стол.

— Ныне князю нашему несладко приходится, — страстно продолжает боярин, — мало того что с юга татарва набегами извела вконец, так теперь еще и литва с запада насела, а свои же князья русские вместо помощи того и гляди сами в загривок вцепятся.

Я слушаю и одновременно пытаюсь вспомнить все, что я знаю о Всеволоде Ярополковиче Черниговском.

«Он из какой-то боковой ветви Ольговичей, что давно уже потеряла право на Черниговский стол. Однако после трагической смерти Михаила Всеволодовича в Орде, его старший сын остался у тестя в Венгрии, а младшего монголы забрали в заложниках, и княжеский трон в стольном граде Чернигове стоял свободным до неприличия долго. Вот и вынырнул невесть откуда этот Ярополкович. — Тут я иронично хмыкнул. — Смутные времена всегда порождают темные личности!»

Сидящий напротив меня боярин шмыгнул носом и утер его тыльной стороной ладони.

— Младший Михайлович, что аманатом в Орде сидел, недавно вот возвернулся. Так сразу Брянск под себя подмял, а ноне ужо и на Чернигов зарится. — В его маленьких глазках блеснула хитринка. — Тока он не един такой ушлый! Нынешний Великий князь Киевский Александр, тот что Невским зовется, тож не прочь лапу свою на Черниговский стол наложить, а еще Миндовг литовский с запада подпирает. Честно скажу тебе, Фрязин, народ в отчаянии, и нету боле никаких сил терпеть эти набеги со всех сторон!

Вот теперь я слышу в его голосе настоящее искреннее отчаяние и так же искренне отвечаю.

— Ну, а от меня-то чего твой князь хочет⁈ Чем я могу вам помочь⁈

В наступившей неловкой тишине я вижу, как Черниговский боярин нервно напрягся, словно бы решался на что-то, а потом, резко придвинув ко мне свое носатое лицо, прошептал с придыханием.

— Прими нас в свой Союз!

«Вот те раз! — Я аж опешил. — Дожил я наконец-то до светлого праздничка, когда не я уговариваю войти в Союз, а меня умоляют об этом!»

Это миг надо по-настоящему осознать и прочувствовать. Даю себе пару секунд насладиться торжеством момента, но рассудочное мышление тут же все портит и вносит свои коррективы.

«Ну как же не ко времени все это! — В сердцах восклицаю про себя. — У меня сейчас и так проблем выше крыши, чтобы еще в этот гадюшник соваться!»

С неделю на неделю надо ждать возвращения Великого князя во Владимир, а с ним у меня разлад полный. В Орде он встречаться со мной так и не пожелал, и что там у Андрея в голове пока неясно. Ярослав тоже неизвестно каким вернется. Явно, уже не тем восторженным юнцом, что уезжал из Твери. Почти год просидеть в полной неуверенности, казнят тебя завтра или нет — это кого-хочешь сломает!

И ладно бы только князья, с ними я худо-бедно научился справляться, но вот что делать с другой надвигающейся бедой у меня пока решения нет. Из Орды пришла весть, что в Сарай уже прибыл очередной бег-битигчи Салам-буга, доверенное лицо самого Великого хана Мунке. В Каракоруме не оставляют надежды провести перепись населения в Русском улусе и проверить-таки правильность налоговых поступлений. Батый, как пишет Турслан, принял ханского чиновника с почетом, пообещал добавить к его отряду еще тысячу своих отборных воинов, так что уже в начале лета вся эта свора может прибыть на Русь. Какой город Салам-буга планирует «осчастливить» первым, ни Иргиль, ни Турслан не извещали, но у меня нет сомнений, я у них цель номер один. И вот это реальная проблема! Любой здравый человек, только сопоставив сегодняшнюю Тверь и те налоги, что я плачу, сразу же поймет, что здесь нечисто и хана обманывают в наглую. Не год, и не два, а лет десять как минимум! А это уже серьезное преступление, за которое по той же Ясе наказание лишь одно — казнь!

Можно, конечно, послать незваных гостей куда подальше и вообще не подпускать их к Твери, но тогда все, ради чего я унижался в Орде, пойдет прахом. Новый торговый путь, арабское золото, наработанные связи, все! И выбор тут небогат, либо выбросить в мусорную корзину все свои планы, либо вновь подставить свою башку под топор. Одно другого не краше, но в любом случае ввязываться в такой момент в сомнительную авантюру было бы верхом безумия. Я уже решаю вежливо отказать своему гостю, но тут в моей голове появляется одна занятная мысль.

«Если ханский баскак едет прямиком ко мне, то что может заставить его добровольно сменить маршрут? — Я аж прикрыл глаза, мысленно ловя идею за хвост. — Нечто опасное и непреодолимое! Война, например! Некие негодяи напали на добропорядочный ханский улус и творят там свои беззакония. Поверит⁈ А почему нет, если в роли негодяя будет… — Быстро перебираю в уме всех возможных претендентов и прихожу к однозначному выводу. — Если это будет литва!»

Литовское княжество главный раздражитель Орды на сегодня. Миндовг откровенно плюет на монгольские указы и в наглую лезет на подконтрольную Орде территорию, тесня не только русских князей, но и монгольские отряды тамошнего ордынского наместника Куремсы. Литва у Батыя, как кость в горле, и он бы давно с ней разобрался, но ему до сих пор было недосуг, все силы занимала междоусобная борьба за ханский престол.

«Так что вторжение литвы у монгольского баскака удивления не вызовет, — решаю я однозначно, — о Миндовге он наслышан и вряд ли захочет связываться. Тем более, что я ведь пошлю гонцов и предупрежу, а уж коли не послушается, так я не виноват!»

Все это стремительно проносится в моей голове, но пауза все равно затягивается, и черниговский боярин расценивает ее по-своему.

— Ты, я знаю, человек умный и поспешных решений не принимаешь, тока я вот что тебе скажу. — Боярин расценил мое молчание как сомнение. — Ежели ты счас князю нашему не поможешь, то дале уж поздно будет и город ты потеряешь. По весне князь Киевский поведет свою дружину да степняков наемных на Чернигов. Он всем говорит, что Всеволод Ярополкович не по праву город сей держит, и хочет сына свого, Дмитрия, на стол Черниговский посадить.

«Так-так! — Я уже по-настоящему заинтересовался. — У нас тут намечается серьезная заварушка! Ежели сейчас по-тихому войти в Чернигов, то по весне Александра Ярославича будет ждать большой сюрприз, а к предполагаемой буче с Литвой прибавится еще и осада Чернигова, и раздор с Киевом! Ежели постараться, то можно туда и Брянского князя подписать! То бишь настоящая повсеместная война! Ну как тут приезжему человеку не засомневаться и не поверить, что Тверь в круговой осаде».

Встречаю ищущий взгляд черниговского боярина, и на моих губах появляется довольная усмешка.

— Говоришь, одолели вас супостаты и князя Всеволода незаслуженно хотят обидеть⁈

— Одолели, Фрязин! — Качает тот головой. — Говорю же, сил больше нет! Кажинный год набег за набегом!

Глядя гостю в глаза, мне даже на мгновение становится немного стыдно. У людей беда, а я вместо бескорыстной помощи интригу свою затеваю и, наоборот, войну на землю Русскую тащу.

Тут же пресекаю ненужную сейчас рефлексию.

«Александр все равно на Чернигов пойдет. Ныне, когда Владимир и Новгород для него отрезаны, а Киев в руинах лежит, откуда ему денежку брать⁈ То-то и оно, Невский — князь не из тех, кто на печи будет лежать и ждать от небес милостей, он, пока жив, из борьбы не выключится и рук не опустит. То же и с Миндовгом! Эти господа не остановятся, а я им тока подыграю немножечко, прежде чем хорошенько по рукам загребущим наподдать!»

Подавив в себе зачатки сомнений, я демонстративно хмурю брови.

— Ну, допустим, помогу я князю твоему, а вы чем мне на это ответите. Ты же ведь знаешь, боярин, что Союз это не молочная река с кисельными берегами, и с города, и с князя тоже ведь многое спросится. Вы готовы⁈

Боряин тут же радостно закивал.

— Готовы, готовы! От лица князя и боярства Черниговского говорю, не сумлевайся! И взнос, и людишек в армию твою соберем и довольствие для них. — Он еще подумал и, глядя мне прямо в глаза, добавил. — А ежели скажешь, то завсегда за тебя встанем, как един, тока избави нас от лиха!

Смягчаю выражение лица и мысленно иронизирую.

«Видать, ежовые рукавицы Александра Ярославича сильно не по нутру черниговцам, ишь как они героя нашего Невского боятся!»

Я уже все решил, но давать согласие не тороплюсь, еще подумать будет не лишним. Отвечаю немного туманно, но так чтобы гость надежды не потерял.

— Над твоим словом, боярин, поразмыслить надоть, с думой опять же посоветоваться. Сам понимаешь, такие дела с кондачка не решаются. Ты, Сулима Изотыч, ступай пока, а я как надумаю чего, так покличу тебя.

Пройдясь по кабинету, Прошка зажег одну за другой три лампы, затем также неспешно задвинул на окне шторы, протер с секретера пыль и только после этого поднял на меня взгляд.

— Там Калида в приемной ждет… Звать⁈

Эти маленькие шалости для повышения собственной значимости я ему прощаю. Конечно, кто еще в этом городе может заставить грозного Калиду ждать?!. А он, Прохор Вдовий сын, может.

Откинувшись на спинку кресла, чуть усмехаюсь, глядя на его самодовольную физиономию.

— Коли наигрался, так зови уж!

— О чем это ты, консул⁈ — Делает удивленные глаза Прошка, но сразу же прибавляет шагу и поспешно распахивает дверь.

Калида тут же появляется в проеме, а я машу Прохору рукой, мол оставь нас. Предлагаю Калиде сесть и, пока он усаживается, начинаю рассказывать про черниговского гостя, про нового баскака, что едет на Русь и про страхи князя Всеволода Ярополковича. Калида молча слушает и вопросов не задает. Ждет, когда я до сути доберусь.

Делиться своими мыслями я пока не тороплюсь и интересуюсь тем, что он думает.

— Ордынского баскака в город пущать нельзя! — Однозначно заявляет Калида. — Да еще с тысячью головорезов. Они тут будут по дворам хозяйничать да по головам тверичей считать. Не, народ не потерпит! Вмиг всколыхнется волна, и кровушкой тоды умоемся.

— Это я и сам знаю! — Стопорю его нравоучительный тон. — Предлагаешь-то ты чего⁈

Прищурившись, Калида бросил на меня задумчивый взгляд.

— Пока не знаю! Может действительно развернуть баскака этого восвояси⁈

Я отрицательно качаю головой.

— Это не вариант! За такой выкрутас серьезно отвечать придется.

Помолчав немного, мой друг нахмурил лоб, а потом вдруг осерчал.

— Ну чего ты мытаришь-то меня⁈ Я же вижу, что ты надумал уже все! Так не тяни, чего в прятки-загадки-то играть!

«Ишь разошелся! — Иронично усмехаюсь про себя. — Советник ты у меня или кто⁈»

Вслух же соглашаюсь.

— Ладно, не бурчи! Есть у меня действительно мысль, тока боюсь тебе она не понравится!

— А ты не бойся! — Калида все еще хмурится. — Ежели не понравится, то таиться не стану, а так прямо и скажу…

Спокойно пережидаю всплеск его недовольства, понимаю, что это он на себя злится за то, что посоветовать ничего не смог.

Когда он, наконец-то, выдыхается, я начинаю.

— Думаю, прямо сейчас послать Соболя с пятью сотнями конных стрелков на Черную Русь. Пусть-ка пройдется рейдом от Мстиславля на Свислочь и Слуцк.

Левая бровь Калиды поползла вверх.

— Зачем тебе это, он же там непременно с литвой столкнется. Слышал я, в декабре Войшелк под Мстиславлем безобразничал.

Порывшись в памяти, спрашиваю.

— Войшелк⁈ Тот, что старшенький у Миндовга⁈

— Он самый! — Кивнул Калида, — Пригороды пожгли, пограбили, и на Слуцк повертали.

— Вот видишь, — я демонстративно поднял указательный палец вверх, — самое время дать им укорот да погонять, как следует.

Пять лет уже прошло с того дня, как мы хорошенько всыпали литве под Полоцком. За это время Миндовг успел подавить возмущение племянников, сходить с Даниилом Галицким походом на Чехию, а ныне вновь нацелился на Черную Русь. И хоть на Полоцк и Смоленск больше не лезет, но вот бывшей Турово-Пинской земле, да Брянску и Чернигову достается от него по полной.

Посмотрев на мой палец, Калида вопросительно глянул на меня.

— Допустим, хвост мы Войшелку прижмем, только они же ответят. Оно нам надо⁈

В ответ я растягиваю губы в улыбке.

— А почему бы и нет! Тут смотри какая картина вырисовывается. Ежели мы запустим Миндовгу занозу прямо сейчас, то он непременно ответит. Вот только когда⁈ Точно не сразу, а лишь после весенней распутицы, то бишь в июне!

В глазах Калиды блеснуло понимание, и я добавляю.

— Правильно мыслишь, именно тогда, когда к нам господа из Орды собираются нагрянуть. Ежели их встретить где-нибудь у Коломны, например, с предупреждением, что дале ехать опасно, что литва проклятущая уже Москву осадила и дороги все перекрыты, то смельчак Салам-Буга, скорее всего, на рожон не попрет, а свернет на Владимир. Там у него тоже куча дел, кои разгребет он не раньше зимы, ну а там ему можно будет Новгород подсунуть или еще чего позабористей придумать. В общем, придет время, тогда и думать будем, мало ли что за эти полгода может произойти.

Помолчав с секунду, Калида отрицательно покачал головой.

— Не, Соболя на такое дело нельзя. Горяч слишком да азартен, а тебе ж надоть, как я понял, чтобы наследили хорошенечко да ноги вовремя унесли. Тут надо бы полковника поспокойней, да с головой холодной и рассудительной!

У меня в памяти сразу всплыл прошлогодний речной бой и то, как бездумно Ванька сорвался в драку.

«А прав Калида, пожалуй! Ванька отступать не любит, может и зарваться!»

— Хорошо, Соболь пусть дома посидит. — Соглашаюсь с разумным доводом и спрашиваю в ответ. — Кого пошлем тогда?

— Думаю, кавалерийский полковник Козима Горох в самый раз будет. — Тут же выдал Калида. — Этот в отличие от Соболя с рассудком дружит и, очертя голову, в огонь не полезет. Как прикажешь, так все в точности и исполнит, можешь не сомневаться.

Я этого Гороха знаю, он из обедневших детей боярских, десять лет назад закончил училище и сумел дорасти до командира полка конных стрелков. Я его сам полковником жаловал, а после битвы под Коломной награждал гривною серебра за храбрость.

«Что ж пусть будет Козима!» — Решаю про себя, а Калида добавляет еще.

— И это, ежели ты хошь, чтоб Москву в осаду взяли, так надо бы и москвичей к набегу на литву пристроить. С нашими отправить да засветить их в деле, как следует.

«Точно!» — Вновь соглашаюсь с Калидой и поднимаю на него взгляд.

— Кого на Москву пошлем?

— Дак, может я и съезжу⁈ — Произнес Калида вроде бы в задумчивости, но я ловлю в его словах некую недосказанность.

— Что, засиделся в четырех стенах, прокатиться решил⁈

На мою иронию Калида мотнул головой.

— Да не! Просто был тут у меня недавно боярин Анцифер Рогович, — видя появившийся в моих глазах вопрос, он пояснил, — ну тот, что наставником у юного князя Василия Московского. Буквально перед самым отъездом заходил…

Калида замялся, словно бы раздумывая говорить или нет, и я не выдержал.

— Ну, не тяни! Говори, чего там…

— В общем, — продолжил Калида, явно переступая через какое-то свое моральное правило, — потратился он сильно на ярмарке и просил меня выступить поручителем перед немцем твоим Якобсоном, чтобы тот ссуду ему дал.

«Ясно, — делаю я резонный вывод, — боярин проигрался в каком-то притоне, а признаться стыдно, вот и хотел по-тихому все разрулить, без огласки и залога, но Генрих Карлович на слово даже самому себе не верит, вот и понадобился Калида. Дело это личное, и наверняка Калида слово дал не трепать лишнего, вот и мялся».

Кривлю губы в усмешке.

— Так и что, дали денег-то боярину⁈

Калида кивает, и я добавляю все с той же усмешкой.

— Тогда действительно съезди, напомни москвичу, что долг платежом красен, а там, глядишь, удача ему улыбнется, да в набеге хабару поднимет. Вот и расплатится!

Еще раз кивнув, Калида уже начал подниматься, но я жестом останавливаю его.

— Погодь, это еще не все! Про черниговского гостя я тебе рассказывал, не забыл⁈ — Не дожидаясь реакции друга, продолжаю. — Так вот, надо помочь хорошим людям! Отправь в Чернигов полк Ерша с полным боекомплектом, а в довесок к баллистам дай ему еще десяток громобоев.

В ответ на лбу Калиды собрались озабоченные морщины.

— Надо ли нам еще и туды соваться⁈ Что за надобность такая, не надорвемся ли⁈

Убеждаю его твердой уверенностью в голосе.

— Не надорвемся! Поклонник наш большой, Александр Ярославич, хочет по весне лапу свою на Чернигов наложить. Так мы ему не дадим! Он разозлится, начнет округу зорить да город в осаду возьмет. Ерш за стенами укроется, и дело затянется. Слухи о войне потекут в разные стороны…

Вот теперь Калида оценил мою мысль.

— Вести дойдут до Салам-Буги, — тут в его глазах блеснула бесовская искра, — и тот окончательно уверится в том, что от юга до самого севера весь этот чертов Русский улус в огне и от греха лучше свернуть под защиту Великого князя Владимирского.

Глава 16

Середина июля 1254 года

Тройка всадников несется галопом через лагерь, поднимая пыль и заставляя пехоту шарахаться в стороны. Смачно шмякают лошадиные копыта по мягкому грунту, и легкая дрожь земли докатывается аж до моего шатра.

Даже не глядя в ту сторону, со стопроцентной уверенностью могу сказать, что это Соболь и его разведка. Только у него хватит наглости вот так беспардонно нестись через переполненный войсками лагерь.

«Надеюсь, у него срочные новости, и хотя бы это его оправдывает!» — Бурчу я про себя, глядя на мчащихся разведчиков.

Одержав коня, Ванька слетает с седла прямо перед охраной, и я киваю стрелкам.

— Пропустите!

Через мгновение слышу его бравое — здравия тебе, консул — и награждаю его строгим взглядом.

— Ты чего несешься так, словно пожар! Зашибешь кого, не спущу!

Тот лишь радостно скалится в ответ.

— Дак пущай поспевают за разведкой, а то плавают как мухи вареные!

«Горбатого могила исправит!» — Мысленно машу на Ваньку рукой, понимая, что у разведчика должна быть эта отчаянная безбашенность, иначе трудно будет ждать от него серьезного результата.

Кивнув ему, мол иди за мной, захожу в шатер и подхожу к карте.

— Ну, показывай!

Пока, стащив с головы шапку, Соболь примеривается с чего начать, у меня в голове успевают промелькнуть все главные события этой весны.

Полк Козимы с тремя сотнями московской дружины к середине марта обрушился на литовские отряды, что грабили округу под Мстиславлем. Порубив многих, они погнали их аж до Свислочи, где натолкнулись на главные силы Войшелка. Тот, сняв осаду со Слуцка, вывел свое воинство навстречу невесть откуда взявшимся руссам. Козима не подвел и после столкновений передовых дозоров повернул обратно, но вел себя нагло и отходил только перед лицом превосходящего противника.

Весенняя распутица развела воюющие стороны, но Войшелк конечно же не успокоился и, попросив помощи у отца, уже к середине мая двинулся на Дорогобуж и Можайск. Не встретив никакого сопротивления, он разграбил эти два города, и тут случилось нечто мною непредвиденное.

Подумав, что пришел его час поквитаться, Брянский князь Роман Старый вновь попытался взять Тулу нежданным наскоком. В этот раз, как и в прежний, ему это не удалось, и ограничившись грабежом предместий, он двинулся на Калугу и Серпухов.

«Маслом кашу не испортишь!» — Решил я тогда и особо не расстроился, тем более что гарнизоны крепостей показали себя отлично. Дальше уже все пошло по плану, Александр Ярославич, князь Киевский, вместе с братом Даниилом вторглись в пределы Черниговского княжества и осадили сам стольный град. Восстановленный ров и насыпи под баллисты стали для них большим сюрпризом, а залпы громобоев похоронили надежду Александра взять город быстро и без больших потерь.

Стоящий в тот момент у Можайска Войшелк воспринял все эти события, как подтверждение тем слухам, что усиленно распространялись у него на пути. Якобы в Твери полный разлад, а Великий князь Владимирский вновь ведет татар на Русь. Окончательно им поверив, Войшелк решил урвать кусок пожирнее и двинул свое войско на Москву.

Это была уже середина июня. Литва приближалась к Москве, и оттуда доносился истошный вопль о помощи. Тверская боярская дума недовольно роптала на мое бездействие, а я ждал новостей из Рязани, куда уже прибыл Салам-Буга. Посланный мною боярин Малой уговаривал его не ездить в такое опасное время на Тверь и не радовать литву возможностью своего пленения.

К счастью, к концу июня, убедившись что дорога на Тверь слишком опасна, ханский баскак принял правильное решение. Его караван тронулся в путь на Владимир, и как только весть об этом достигла Твери, я с легким сердцем отдал приказ о выступлении.

К этому времени мой положительный имидж серьезно пострадал даже в глазах самых верных сторонников. Тверь уже настолько привыкла к победам, что сам факт моего бездействия вызывал возмущение. Даже то, что война идет за пределами Тверской земли, не успокаивало народ, и по улицам поползли неприятные для меня слухи, мол консул уже не тот, вон сидит сложа руки, когда враг бесчинствует у нашего порога. К тому же срывалась летняя ярмарка, а на очередной съезд приехала едва ли половина князей и депутатов. Все были недовольны и винили во всех бедах меня и мою нерешительность. Князь Ярослав демонстративно, не дожидаясь меня, выступил со своей дружиной на помощь Москве, а в городской думе надрывался Якун со своими сторонниками, чуть ли не ежедневно в наглую обвиняя меня в трусости.

Посвятить Ярослава или думских бояр в свой стратегический замысел я посчитал нецелесообразным, зная как они умеют хранить секреты. Слухи могли докатиться до ушей ханского баскака, и тогда весь мой план пошел бы коту под хвост. В общем, целый месяц я молча терпел призывы и обвинения, а когда наконец-то пришло время действовать, мне нужна была уже не просто победа… Для реабилитации была необходима оглушительная победа, слава которой затмила бы разговоры о моей слабости и нерешительности.

Сил для этого у меня было не много. Полк Ерша держал осаду в Чернигове, полторы бригады из полка Эрика Хансена вместе с ним и с Куранбасой ушли на судах нового торгового каравана в Орду. Новобранцев и остатки полка датчанина я вверил Калиде для защиты Твери, а сам с полком Петра Рябого и двумя полками конных стрелков выступил прямиком на Волок Ламский.

Шли максимально скрытно, дабы выйти глубоко в тыл и отрезать пути отступления осаждающему Москву литовскому войску Войшелка. Фургоны пришлось оставить, слишком уж они сковывали движение, а в задуманном мною броске главным аргументом была скорость и внезапность. Через четыре дня вышли к Волоку, и оттуда уже я повернул на Москву. Еще через три дня я приказал разбить лагерь у Звенигорода и послал Соболя шугануть литовцев, дабы они осознали, что уйти без боя им уже не удастся.

Сейчас, когда разведка вернулась из рейда, мне не терпится узнать, как повел себя противник, но я терпеливо жду, пока Ванька осмотрит разложенную карту, сориентируется и наконец начнет.

— Литва вот тут лагерем стояла, — его палец ткнул к западу от Москвы, — на глаз тыщ пять, из них конных больше половины! Через реку я переходить не стал, дабы в засаду не угодить. Кони-то у литвы, известное дело, получше наших будут!

Он начал углубляться в рассказ о преимуществе литовских рысаков, и я поднял на него строгий взгляд, мол давай по существу.

— Так это! — Тут же поправился Ванька. — Я к чему… За реку ходить и нужды не было, литва обнаглела совсем и шарила по округе малыми шайками. Мы парочку таких отследили, ну и положили всех…

Мое застывшее в глазах недоумение обрывает его, и он тут же правится.

— Не, не! Не всех, а как ты и сказал, одного отвалтузили изрядно да дали сбежать. Он как до своих добрался, так литва тут же снялась с лагеря и начала отходить по Волоколамскому тракту.

Вопросительное выражение не сходит с моего лица, и Ванька еще уточняет.

— Все сделали, как ты сказал! Пока литвин валялся избитым, мы прикинулись пьяными и хвалились, что зажали поганых в капкан. Мол у Ламского Волока уже боярская конница стоит, а со дня на день с севера подойдет консул со всем войском и тогда-то мы уж задавим литву, как мышь в мышеловке.

«Значит, — мысленно резюмирую услышанное, — у Войшелка есть серьезный повод поторопиться!»

Видя мое одобрение, Ванька довольно щерится.

— Мои хлопцы следят за литвой, а я вот к тебе, значится… — Почесав затылок, он добавил еще. — Идут ходко, через пару дней могут уже и здесь быти!

Киваю в знак того, что понял, и смотрю на мною же составленную топографическую карту. Два дня, что мы стоим здесь лагерем, потрачены не зря, местность на десяток верст вперед изучена досконально. По описанию разведки, у меня на плане отмечено все, что необходимо для выбора будущего поля боя: холмы, низины, лесные массивы, небольшие рощицы и сколь-нибудь пригодное для битвы свободное пространство.

Сейчас же мой взгляд прикован к полю в трех верстах от лагеря. Это место как нельзя лучше подходит для того, что я задумал.

Прямо передо мной широкое поле, поднимающееся к вершине вытянутого холма. Его умиротворяющая зеленая гладь рассечена пыльным шрамом Волоколамского тракта почти пополам. Позади меня широкая полоса леса. Где-то севернее река Беляна, она ограничивает любой маневр в том направлении. Южнее небольшая рощица и парочка озер, так что там тоже не развернешься.

Я смотрю на дорогу, что выходит из леса у меня за спиной и, взобравшись на пологий холм, пропадает за горизонтом. Это торный путь из Волоколамска на Москву, и там на вершине холма вот-вот должна появится литовская конница.

Моя войсковая колонна уже выходит из леса и начинает разворачиваться по фронту. Вперед выходят два полка конницы, прямо за ними в три сплошные линии встают все девятьсот стрелков, а позади всех выстраиваются ротные прямоугольники пикинеров и алебардщиков. Три конные сотни Соболя остаются в лесу в качестве резерва.

У любого, взглянувшего на мою расстановку полков, возникнет только одна мысль — я сошел с ума и готовлюсь угробить свою армию. Все выглядит именно так. Противник на вершине холма, мы внизу. У него идеальная позиция и почти три тысячи конницы, а у меня всего одна и у нее худшее место из всех возможных. Его кавалерия покатится вниз, а моя натужно поползет вверх. Конечно же враг опрокинет моих конных стрелков, и они побегут прямо на выстроенную за ними пехоту. Свалка неизбежна, моя же конница сомнет мои же ряды пехоты, и все! Конец! Бегство и разгром!

Да, это выглядит именно так, и я хочу, чтобы Войшелк в это поверил, потому что за кромкой леса спрятаны двадцать четыре баллисты, десять ракетных установок, а первая шеренга стрелков усилена тридцатью громобоями.

Единственный минус для противника — это заходящее солнце, что слепит глаза, но кто будут считаться с подобными мелочами, когда фортуна подбрасывает такой невероятный случай поквитаться с русскими. Бросаю еще один взгляд на вершину холма и вижу, как покатился вниз дозорный десяток. Значит, с другой стороны уже появилась литва, и вражеские разъезды устремились занять господствующую возвышенность.

«Вот и хорошо, вот и славно! — Проговариваю про себя. — Пусть бравый литвин увидит, что он опередил меня, а я опоздал!»

Теперь если Войшелк не захочет упустить столь выгодное преимущество, он должен немедленно атаковать, иначе зайдет солнце, и в наступившей темноте руссы отойдут и выберут другое более удобное место для битвы.

Это поле я выбрал по карте, но в реальности оно оказалось даже «хуже», чем я представлял. Оттуда с вершины холма наши построения смотрятся настолько убого и безнадежно, что у Войшелка не должно возникнуть ни тени сомнений.

Все эта рискованная затея, потому как у меня с противником силы примерно равны по численности, но у литвы более чем двухкратное преимущество в коннице. Они более мобильны, и даже выйдя к Звенигороду, я не гарантировал того, что Войшелк не сможет уйти от прямого столкновения. Пространство огромно, а в памяти у него еще свежи воспоминания о разгроме пять лет назад, и более чем вероятно, что в условиях паритета сил, он не захотел бы терять своих воинов под губительным русским огнем. Тем более, что они уже награбились, и в мыслях у большинства его воинов только одно — довести бы добытое до дому.

Войшелк — опытный полководец, хоть и молодой. У него за плечами десятки сражений, но он юн и горяч, и на это я делаю основную ставку. Возможность утереть нос своим старшим дядьям, что потерпели поражение под Полоцком, вот что должен увидеть сейчас Войшелк с вершины холма.

До гребня возвышенности от меня ровно одна тысяча сто пятьдесят семь шагов, и я вижу, как вытянутая с севера на юг вершина заполняется крохотными всадниками. В центре полощется знамя, значит, там князь со своими телохранителями.

Рядом со мной также верхами стоят все мои полковники. Они тоже смотрят наверх, и в гнетущей тишине мы все наблюдаем, как грозно набухает грозовая туча литовского войска.

Иван Заноза не выдерживает первым.

— Может нам с Козимой счас вдарить, пока они еще не выстроились всей силой⁈

Собираюсь уже раздраженно бросить полковнику пару ласковых, дабы не лез с дурацкими советами под горячую руку, но тут молодой мерин подо мной, сделав шаг вперед, потянулся к веткам кустарника.

— Не балуй! — Грозно рычу на коня и нервно натягиваю узду — вот только возни с лошадью мне сейчас и не хватало.

К счастью, Прохор, как всегда, начеку. Слетев с седла, он подхватывает моего коняку под уздцы и разом пресекает все попытки лошадиного своеволия.

Эта секундная заметня' успокаивает меня, и отпустив поводья, я хмуро поворачиваюсь к обоим кавалерийским полковникам.

— Я вам вдарю…! От плана чтоб ни на шаг! — Обвожу уже всех суровым взглядом и особо останавливаюсь на Соболе. — И не дай бог, кто ослушается! Прикажу повесить на первой же сосне, несмотря на прежние заслуги!

Мой жесткий тон возымел действие, и открывать рот больше никто не рискует. Я смотрю на вершину холма и прям ощущаю, как глядит на меня литовский князь. Что он думает в этот момент⁈ Ломает голову над тем, почему русские так подставились, или радуется оплошности противника⁈ Я этого знать не могу, но вижу, как потянулись к центру всадники, значит Войшелк собирает командиров, значит какие-то сомнения его все-таки терзают.

«Что может его успокоить и рассеять опасения о возможной западне? — Мысленно спрашиваю самого себя, и в голове повторяется недавний вопрос полковника: может нам сейчас вдарить? Это наводит меня на парадоксальную идею — А что⁈ Еще один ляп подтвердит, что прежняя глупость — это не подстава. Безнадежная атака уверит литвина, что это не западня! К тому же, что им останется, не отдавать же русским высоту».

Не спешу, и скоро черная полоса всадников на вершине уплотнилась, как черная туча, по которой видно что вот-вот польет. Лишь тогда оборачиваюсь к Занозе и Козиме Гороху.

— А вот теперь пора! Давайте, полковники, с богом!

Оба полковника с места пустили коней в галоп и понеслись к переднему ряду всадников, а я глянул на Петра Рябого и Соболя.

— Ну, и вы давайте к своим! И чтоб все по команде!

Я так озабочен строгим выполнением плана, потому как в такой крайне невыгодной позиции любая неточность может привести к катастрофе. Сегодня перед боем я уже в третий раз провел еще одно совещание с командирами, а всю длину склона размерили вешками через каждые пятьдесят шагов. Ведь тот маневр, что я задумал, мы еще ни разу не выполняли в боевых условиях.

Протяжно завыл рог, вздрогнула земля — это первая линия конных стрелков пошла в атаку, за ней вторая, третья и четвертая. Сначала рысью, но уже к первой сотне шагов, переходя в галоп, конница смешивает порядки и перестраивается в лаву. По краям ведущей шеренги под реющими знаменами скачут оба полковника, ведя за собой остальных.

Секунда, вторая… Затаив дыхание, смотрю на литовскую линию и сжимаю в нервном ожидании кулаки — решатся или нет⁈ И вот с вершины доносится ответный сигнал к атаке.

«Ну, слава богу! — Облегченно выдыхаю. — Пошла заваруха!»

С гребня холма, словно сорвавшаяся лавина, потекла вниз масса литовской конницы. Набирая ход, она заполнила собой всю ширину склона. Моих стрелков в три раза меньше, и чем ближе сходятся две лавы, тем заметнее это становится, потому как идущие вверх всадники все больше и больше растягиваются по фронту.

Мой взгляд напряженно следит за тем, как неудержимо идет сближение. До столкновения пятьсот шагов, триста, двести пятьдесят…

Мысленно командую: «Пора!» И словно услышав меня, оба полковника разом одерживают коней. Вслед за ними разворачиваются знамена, и вот уже вся тысяча конных стрелков, словно ужаснувшись неизбежного столкновения, трусливо удирает вниз по склону. Воодушевленные литовцы еще прибавили хода, и расстояние между порядками уже сократилось до сотни шагов.

Киваю сигнальщику, и на мачту взлетает красный вымпел — всем приготовиться!

— Товсь, товсь, товсь! — Зазвучало по линии стрелков.

— К бою! — Взревел полковник Рябой, и вместе с шумом опускаемых пикинерских пик надрывно заскрипели блоки баллист.

Литовская лава с упоением гонит вниз конных стрелков. Заходящее солнце сверкает на броне и слепит атакующих всадников так, что они не сразу понимают, что бегущая линия врага вдруг разорвалась на две части и стремительно уходит к флангам.

До первой шеренги арбалетчиков три сотни шагов! Две сотни!

Конные стрелки выскользнули из-под удара, и вся масса литовской конницы летит на выстроенную пехоту. Атакующую линия открыта, и я ору во всю силу своих легких.

— Огонь!

Взлетает на мачту второй вымпел, и десятки луженых глоток репетуют.

— Огонь, огонь, огонь!

Тут же из леса вырываются десять шипящих ракетных шлейфов, а вслед за ними разом грохочут отбойниками все двадцать четыре баллисты. За уходящими хвостами ракет небо чертят тяжелые пятилитровые заряды, и плотную массу литовской конницы накрывает черными клубами разрывов. Передняя линия всадников шарахается в стороны от разливающегося огня. Воздух заполняет дикое ржание лошадей и человеческие вопли.

Ошеломленная атака замедлилась, но не остановилась, она по инерцию все еще катится вперед.

Пятьдесят шагов! Первая линия арбалетчиков одновременно спускает курок, а вслед им слышен грохот громобоев.

Мерзкий запах пороха забивает ноздри, все поле уже застилает вонючий черный дым. Вторая и третья линии арбалетчиков выпускают болты куда-то в черное облако и бегут назад в коридоры между прямоугольниками пикинерских рот.

Острия пик опущены, древки зажаты в крепких руках, и вырвавшаяся из дымовой завесы конская лава разбивается об эту скалу. Литовский строй уже разорван и почти полностью дезорганизован. Сплошной лес копий добивает тех, кто еще держится в седле. Панический ужас растекается по сбившимся рядам атаки, и вот в рассеявшемся дыму уже видна бегущая назад хваленая литовская конница.

«Последний аккорд!» — Мысленно подвожу черту и командую общую атаку.

На взвившейся на мачте сигнал тут же отвечает грохот барабанов, а из леса вырываются резервные сотни Соболя. Они обрушиваются на растерянную литовскую пехоту, а вслед за резервом пехотные фланги противника уже обходят перестроившиеся порядки конных стрелков.

Под барабанную дробь двинулись вперед стройные шеренги пикинеров и алебардщиков, но враг уже сломлен, а на поле боя остались лишь отдельные очаги сопротивления. Конница безжалостно рубит бегущую пехоту, и глядя на заваленное трупами поле, я не могу сдержать восклицания.

— Этот разгром, уж точно, литва запомнит надолго!

Глава 17

Январь 1255 года

В отличие от традиционных длинных лавок в боярской думе, в нынешней палате князей у каждого свое кресло. Дорогое, оббитое красным сукном, с резной спинкой и ножками. За этот год кресел в этой палате значительно прибавилось, а вместе с ними склок, разборок за старши’нство и откровенных кляуз.

Вот и сейчас я вполуха слушаю, как Смоленский князь вещает о том, что не в честь ему Великому князю сидеть на равных с какими-то худородными князьками. Его взгляд огнем прошедшийся по Всеволоду Шошанскому явно намекает, кого тот имеет в виду.

— А уж коли случилось такое непотребство, — загремел он обвиняющим басом, — то равного голоса у таких вот князьков и у меня быть не до’лжно! И вообще мы этот Союз поднимали из небытия, а кто-то на все готовое пришел!

Что он там поднимал, оставим на его совести, но утверждает он на полном серьезе и без тени улыбки. Политика, мать ее! Синоним беззастенчивого вранья! Этому фокусу князья научились быстро, и Глеб Ростиславович Смоленский пытается протащить ту же крамольную идею, что и его предшественник. Я его в какой-то степени понимаю, он тоже надеялся со временем сколотить вокруг себя большинство и составить мне серьезную оппозицию, а тут новички посыпались как горох и все как назло сторонники консула. Ну как тут не прийти в отчаяние.

Ныне в палате на моей стороне стабильное большинство, и по этому поводу я не беспокоюсь. Моя голова пухнет от других проблем, и вникать в еще одни княжеские хотелки у меня нет ни времени, ни желания. За окном шумит очередная зимняя ярмарка, к тому же город переполнен депутатами Земского собора, князьями и их челядью. Нынче истекает шестилетний срок моих полномочий, и предстоят всенародные выборы. Наплыв народа такой, что даже в крестьянских домах дерут за угол бешеные деньги. И ведь платят, а куда денешься, не на улице же ночевать, коли Союз разросся до таких размеров, что выборы консула — это уже почти общерусское дело.

Не то, чтобы я опасаюсь выборов, нет, тут у меня полная уверенность. Никаких серьезных противников на горизонте не наблюдается. Просто это всего лишь третий Земский собор в Твери, а по нынешним несравнимым масштабам можно считать, что и первый такой. Количество городов в Союзе по сравнению с прошлым созывом выросло больше чем вдвое, а механизм выборов еще полностью не отработан, так что головняк это еще тот. С утра до глубокой ночи сыпятся проблемы, которые надо незамедлительно решать.

«А ты как хотел⁈ — Мысленно издеваюсь над самим собой. — Задумал поиграться в демократию, так хлебай полной ложкой! Это же твое собственное детище!»

Тут я немного лукавлю, в расширении Союза для меня больше плюсов чем минусов, ведь новых членов не уговоры ко мне привели, их нужда заставила. Для них Союз это в первую очередь я, и потому почти все новые князья и депутаты Думы смотрят мне в рот и с большим рвением бросаются выполнять любое мое слово. Ведь шаткое равновесие в Нижнем Новгороде, Рязани, Брянске, или Чернигове напрямую зависит от меня, и всем понятно, если что не так, то завтра там уже и князь может быть другой, и депутаты уже не те.

Словно бы в тему, мой взгляд упирается в хмурую физиономию моего недавнего противника — Романа Михайловича Старого. В памяти сразу же всплывает военная компания минувшего лета. Тогда после разгрома литвы я немедленно двинулся на Калугу и Тулу. Князь Роман боя не принял, а начал отступать к Брянску, но в этот раз город его не поддержал и на осаду не согласился. Пришлось князю решать, куда бежать дальше. Он попытался уйти в Литву, но на пути туда его уже ждали отряды Соболя. К тому времени под рукой у Романа оставалось не больше сотни самых преданных дружинников, так что схватка была недолгой.

Бывшего Брянского князя привели ко мне в шатер связанным и с замотанным тряпкой правым плечом. Я тогда с укоризной посмотрел на Ваньку, мол что это такое, поаккуратней нельзя было⁈

Тот только извиняюще развел руками.

— Ну а как⁈ — Его физиономия расцвела лукавой извиняющейся ухмылкой. — Я же ему вежливо предлагал, сдавайся княже! Так он нет, в драку полез! Вот пришлось урезонить!

Я приказал развязать князя, принести воды умыться, и налил стопку крепкой настойки, а когда тот выпил, сказал ему просто и доходчиво.

— Я тебя, Роман Михайлович, не держу! Хочешь бежать на литву, беги! Тока зачем…? Что тебя там ждет⁈ Участь изгоя, никому не нужного беглеца!

Понурившись, князь зыркнул на меня исподлобья.

— Тебе-то что за дело⁈ Сегодня твоя взяла, радуйся, а завтра…!

Он не договорил, но и так было понятно, что борьбы он не бросит и будет барахтаться, пока жив. Убивать его мне не хотелось. Князь, конечно, мне враг, но ведь на таких вот упертых мужиках Русь и держится.

«Отпускать его тоже нельзя, — подумалось мне тогда, — будет пакостить, пока жив! Его бы на свою сторону перетянуть, было бы другое дело! Такие люди цену своему слову знают, ежели поклянется, то будет верен клятве до самого конца».

Тогда, глядя на плененного князя, я постоянно держал в голове еще одну неразрешенную задачу — осажденный Киевским князем Чернигов. Само войско Александра проблемы не представляло, но с ним были отряды Куремсы, а снова бить ордынцев мне очень не хотелось. К тому же не стоило недооценивать негласную поддержку Сартака.

«Как бы так изловчиться, — подумалось мне тогда, — чтобы и Чернигов отстоять, и с ордынцами не поссориться!»

В то момент меня и осенило. Жестко посмотрев в нацеленные на меня глаза князя, я изобразил сострадательное участие.

— Что за дело мне говоришь?!. Да вот печалюсь, что младший сын Михаила Всеволодовича по чужбинам будет мыкаться, а его вотчину Киевский князь под себя приберет.

В зыркнувших на меня глазах вспыхнула боль, перемешанная с яростью.

— Издеваешься! Легко тебе над пленным-то глумиться, а ты бы в чистом поле попробовал…!

Не дав ему закончить, я поднес палец к губам.

— Тихо-тихо! Я твоих богатырских качеств не оспариваю, воин ты бравый! Вот только для князя важно не только мечом отменно владеть, но и головой иногда думать! — Откинувшись на спинку кресла, я по-доброму улыбнулся. — Ты не горячись, а прикинь, может я действительно тебе помощь предлагаю.

— Зачем это тебе⁈ — Во взгляде князя проявилась отчаянная надежда и затаенное желание поверить. Уловив его, я постарался не дать этой искре погаснуть.

— Затем, что я не о своей мошне думаю, а о благе Земли Русской. Все у нас должно быть по закону и по правде. Ты наследник Великокняжеского Черниговского рода, тебе и стол держать.

— Погоди! — Князь непонимающе затряс головой. — В разум не возьму, о чем ты⁈ Какая Земля Русская?!. — Он вдруг отчаянно махнул рукой, будто сбросил с доски ненужные фигуры и остановился лишь на том, что его действительно волнует.

Его темные глаза вцепились мне в лицо.

— Ты хочешь вернуть мне Черниговский стол⁈ — Еще подумав, он немного устыдился своего волнения и попытался смазать его злой иронией. — За что⁈ За какие-такие заслуги⁈

Тогда я тоже убрал улыбку с лица и ответил жестко и честно.

— Чернигов войдет в Союз городов, а ты поклянешься исполнять все союзные обязательства.

— И все⁈ — В брошенном на меня прищуре Романа Брянского проскользнуло недоверие. — А как же крысеныш этот, Ярополкович⁈

Вспомнив тот момент, я с ироничной улыбкой поднимаю взгляд на бывшего Черниговского, а ныне Шошанского князя. Он как раз встает со своего места и без страха бросает упрек прямо в лицо грозному Смоленскому князю.

— По законам Союза, все князья в этой палате равны и неча чинится родовитостью своей и богатством. Мой голос весит не мене твово!

Лицо Смоленского Ростиславича побагровело от злости, и в этой бессильной злости и кроется ответ, как мог Всеволод Ярополкович променять стольный Чернигов на забытую богом Шошу.

Князья продолжают лаяться, а я вспоминаю свой первый разговор с Всеволодом, тогда еще Черниговским князем. Он примчался ко мне в ставку, едва войско Александра отошло от стен города. Война была еще далеко не закончено. Киевские дружины оставили пригороды города, едва вблизи появились мои разъезды. Ушли, правда, недалеко и, встав лагерем в десяти верстах, стали ждать подкреплений от Куремсы. К тому же из Сарая пришла официальная весть, что Сартак послал в Чернигов нойона Темулгена, дабы рассудить обе стороны без кровопролития.

Все это я и вывалил на голову перепуганного князя, откровенно предупредив, что дела его плохи, ибо прав на Черниговский стол у него действительно маловато, а против Орды я не пойду.

— Что мы предъявим этому монголу⁈ — Спрашивал я, откровенно нажимая на Всеволода. — Мы же оба знаем! Ни отец твой, ни дед, ни прадед Чернигов не держали, и из законных прав у тебя разве что ты из Черниговских Ольговичей.

— Так что ж делать-то⁈ — Нервно закусил кулак Всеволод. Рассчитывая именно на такую реакцию, я предложил ему выход, при котором и я, и он получат желаемое.

Поначалу князь аж возмущенно замахал руками.

— Поменять Чернигов на какую-то Шошу…! Да ты в своем уме, Фрязин!

Дело в том, что Шоша — это крохотная крепостица к юго-востоку от Твери у слияния одноименной реки с Волгой. Там буквально год назад помер бездетный князь Федор, и городок управлялся тверским наместником. По известности это городище, мягко говоря, сильно уступало некогда второму городу на Руси, но былая слава, к сожалению, ныне оставалась единственным преимуществом Чернигова. О чем я и втолковал князю, как только тот выпустил пар.

— Ты сначала реши чего хочешь, а потом уж и руками маши. Здесь ты гол как сокол, потому как Чернигов разорен и впереди у тебя только война, война и война! Здесь тебя рано или поздно убьют, а я предлагаю тебе спокойное место. По доходу не уступает нынешнему Чернигову, только без набегов степняков, литвы и прочих. К тому же я гарантирую тебе почетное место в Палате князей, наследственную передачу титула, и свою защиту. — Глянув на притихшего князя, я добавил. — Подумай, что ты передашь своим детям, если останешься здесь. Войну и разорение, или того хуже, чужбину да скитания по чужим домам. Подумай хорошенько, если ты пойдешь мне навстречу, то я в свою очередь гарантирую тебе достаток, почет, наследственный титул и уверенность в завтрашнем дне. Ты будешь на равных заседать в палате князей и все, даже Великие князья, будут вынуждены прислушиваться к твоему слову.

Последние мои слова вызвали у Всеволода такое мстительно-мечтательное выражение лица, что я тогда чуть не рассмеялся. В общем я его дожал и, можно сказать, оказал ему неоценимую услугу. Всеволод слаб, и нынешний Чернигов точно не для него. Ему этот город было бы не удержать даже с моей помощью. Не Александр, так литва, а не литва, так еще кто-нибудь, но Чернигов у него все равно бы отобрали. У него, считай, у меня, а я отдавать этот город никому не собирался.

Пока я предавался воспоминаниям, у меня тут разгорелся настоящий пожар. Вместо уже побелевшего от ярости Глеба Смоленского, на его защиту вскочил Мстислав Торопецкий.

— Да как ты смеешь, князек худородный, пасть свою лживую открывать на Великого князя Смоленского⁈

— Что⁈ — Тут же взвился Всеволод Ярополкович. — Да ты-то кто сам, чтобы мне указывать⁈ Из какой крысиной норы тебя самого-то вытащили⁈

Загрохотав стульями, Мстислав Хмурый бросился на обидчика, но на его пути тут же выросла мощная фигура бывшего Брянского, а ныне Великого князя Черниговского Романа.

— Охолонь! Негоже нам тут мордобой чинить, чай не смерды какие!

«Достойные слова!» — Иронично поддерживаю Романа Старого и бросаю требовательный взгляд на председателя, мол разберись, но Ярослав прекращать дебош не торопится. По его лицу вижу, что ему этот скандал даже нравится, ему вообще в последнее время доставляет удовольствие все, что хоть сколько-нибудь умаляет мою значимость. Его возросшее эго не в силах совладать с банальной завистью. Он в Орде сидел, а вынес оттуда пшик, я же, несмотря на их с братом оговор, вернулся с барышом! Он с дружиной пошел Москву выручать, а в результате в осаде там проторчал, пока я литву не отогнал. Нахождение в моей тени его бесит, но рыпаться в открытую он пока не решается, и на том спасибо!

Видя, что от председателя толку не будет, поднимаюсь сам. Нахмурив брови, повышаю голос.

— Прекратите, господа! Здесь ведь не базар, а палата князей Союза городов русских. — Тишина наступает почти мгновенно, и я продолжаю.

— По-нашему уложению, два голоса имеют только председатель палаты и консул Союза, все остальные по одному независимо от срока пребывания. Ежели кто-то хочет это изменить, то порядок известный. Представь свое предложение, и палата проголосует!

Вот теперь я вцепляюсь взглядом в Глеба Смоленского.

— Или ты не согласен, князь⁈ — Не давая ему вставить слова, повышаю голос и поворачиваюсь к Мстиславу Хмурому. — Или кто-то здесь думает, что ему закон не писан⁈

Возразить мне никто не решается, и я также жестко обращаюсь к председательствующему Ярославу.

— Предлагаю, князя Мстислава Торопецкого лишить слова до конца сегодняшнего заседания и оштрафовать на сто пятьдесят рублей серебром.

У Торопецкого князя отвисла челюсть — полгривны для него существенная потеря. В палате повисла гнетущая тишина, и все взоры устремились на Ярослава. Что хотелось сказать Тверскому князю, я некогда не узнаю, но на открытую конфронтацию со мной он не решился.

— Согласен! — Еле слышно произнес он и уже торжественно во весь голос объявил. — Торопецкий князь Мстислав Изяславич за неподобающее поведение до конца заседания лишается слова и наказывается штрафом в полгривны серебром.

После этого я спокойно опустился в свое кресло, и заседание потекло в обычном русле. Эта эмоциональная схватка напомнила мне другой суд — тот, что случился под стенами Чернигова. Тогда в шатре ханского посланника Темулгена решался вопрос, кто имеет большие права на Черниговский стол.

В торце обширной юрты сидел сам нойон Темулген, рядом с ним два битигчи, тщательно записывающие за ним каждое слово. Справа от него мрачно настроенный Александр Ярославич, князь Киевский, с братом Даниилом, ныне князем Вышгородским. Слева князь Черниговский Всеволод Ярополскович и я.

Подъезжали к шатру одновременно, и пока телохранители нойона принимали коней и отбирали у нас оружие, мы вынуждено все вместе толклись у входа. Задрав головы, князья старательно делали вид, что не замечают друг друга, и лишь Александр, наградив меня испепеляющим взглядом, прошипел.

— Знал бы, что от тебя будет столько мороки, удавил бы собственными руками еще той зимой, и заступник бы твой не помог!

Я же тогда лишь смиренно улыбнулся ему в ответ.

— На все воля божья, князь!

Потом был суд, и ханский посланник выслушал обе стороны. Александр чувствовал себя уверенно, ведь всем было ясно — это заседание так, для проформы, а решение уже принято. Сартак уже все решил и послал нойона лишь для придания легитимизации и законности своего решения. Монголы чтят свои законы и требуют, чтобы подвластные народы исполняли свои. Особенно все, что касается престолонаследия, ведь на этом держится вся власть самих чингизидов. Только прямой потомок Чингиза и Борте имеет право на трон, и любое нарушение этого правила немыслимо. Этот же принцип законности и преемственности власти они проецируют и на всю империю, понимая, что любой прецендент, даже в далекой провинции, опасен, как та маленькая песчинка, что начинает страшную бурю.

За старшего брата говорил Даниил, он долго и занудливо описывал почти всю генеалогию ветвей Рюриковичей и в конце концов вывел, что Александр ныне старший в роду. Из этого он повел к тому, что хоть предки Александра никогда и не владели Черниговом, все равно у него больше прав чем у Всеволода, отпрыска боковой ветви Ольговичей, которая уже давно потеряла все права на Черниговской стол.

Темулген с завидным спокойствием выслушал эту длиннющую речь и, ничего не сказав, повернулся к Всеволоду, мол что ты скажешь.

За князя говорить начал я и сразу же согласился с доводами противоположной стороны, чем немало удивил всех присутствующих. Затем я озвучил главный постулат Русской правды о том, что старший в роду имеет право занять Великокняжеский стол, только если не имеется прямых наследников и прервана наследственная ветвь.

Поймав на себе удивленно-настороженный взгляд Александра, я с удовольствием выложил свои козырь.

— Князь Всеволод понимает неправомочность своей власти в Чернигове и потому добровольно передает власть в Чернигове законному наследнику.

Узкие брови монгола поползли вверх, демонстрируя непонимание о ком идет речь, и тогда я испросил у него позволения привести младшего сына Михаила Всеволодовича Черниговского.

— О благородный и справедливый судья! — Произнес я уже на родном наречии Темулгена. — Он ждет у стен шатра твоего милостивого позволения войти.

Монгольского нойона аж перекосило, такого поворота он явно не ожидал. Лишать законного наследника права на отцовский стол…! Таких полномочий у него не было, тем более что Всеволод сам «великодушно» отказывался от своего титула.

Уже по виду монгольского нойона было понятно, что ожидаемого решения он уже не вынесет, и Чернигова Александру не видать, как своих ушей. Все что смог Темулген для него сделать, это обязать Романа Михайловича предстать перед более высоким судом самого хана для подтверждения ярлыка на княжение.

Александр был в бешенстве, и если бы не гарантированная монголами неприкосновенность всем участникам переговоров, он бы зарубил меня прямо там. К счастью, оружие у нас отобрали, да и у старшего Ярославича хватило понимания, чем это для него может закончиться.

Эта застывшая в моей голове картина вызвала у меня легкую усмешку, и я вновь возвратился в реальность. Выставленный на голосование вопрос о необходимости изменения правил уже озвучен председателем и выставлен на голосование.

Глеб Смоленский первым поднял руку, и вслед за ним потянулись руки его сторонников.

«Один, два, три… шесть! — Молча считаю поднятые вверх руки и вижу, что большинство смотрит на меня и не голосует. — Шесть из семнадцати! Не густо!»

Председатель палаты извещает о том, что вынесенный на голосование законопроект не прошел, и мой взгляд, нашедший глаза Великого князя Смоленского, ясно говорит ему.

«Больше эту тему поднимать не стоит, все равно ничего не получится, а ворошить угли опасно, могут и полыхнуть!»