Письма

Письмо к Павлину. Об изучении Священного Писания

Брат Амвросий, доставив мне твои подарки, принес вместе с тем и приятнейшее письмо, которое заключало в себе удостоверение твоей искони испытанной верности и подтверждение старой дружбы. Это истинная приязнь, скрепленная союзом Христовым, основывающаяся не на хозяйственной пользе, не на телесном только соприсутствии, не на хитром и вкрадчивом ласкательстве, но на страхе Божием и на ревности к изучению Божественного Писания. В древних историях читаем, что некоторые обходили области, путешествовали к незнаемым народам, переплывали реки для того, чтобы лично повидаться с теми, о ком узнали из книг. Так, Пифагор посетил Мемфисских жрецов; Платон с величайшими затруднениями странствовал в Египет, и к тарентинцу Архиту, и в ту часть Италии, которая некогда называлась Великой Грецией. Великий афинский наставник, учением которого оглашались афинские гимнасии, становится странником и учеником, желая лучше скромно выслушивать чужое учение, чем с наглой самоуверенностью проповедовать свое. Наконец, гоняясь за знаниями, как бы рассыпанными по всему земному шару, Платон был захвачен в плен пиратами и продан в подданство жесточайшему тирану [Дионисию Сицилийскому], был пленником, был узником и рабом; но как философ не знал себе соперника. Мы читаем, что к Титу Ливию, испускавшему млечный источник красноречия, приходили некоторые вельможи из краев Испании (из Гадеса; ныне — Кадикс) и из пределов Галлии; людей, не любопытствовавших видеть Рим, привлекла слава одного человека. Было тогда неслыханное во все века и достославное чудо: люди, пришедшие в такой город, искали чего–то иного, кроме города. Аполлоний (был ли он маг, как говорит народная молва, или философ, как сообщают пифагорейцы), был у персов, прошел через Кавказ и владения албанцев, скифов, массагетов, пробрался сквозь богатейшее царство Индийское и в заключение, переправившись через широчайшую реку Физон [Инд], достиг владений браминов, чтобы послушать Гиарка, сидящего на золотом троне, пьющего от источника тантальского и среди немногих учеников излагающего учение о силах природы и движении планет. А отсюда, через страны эламитов, вавилонян, халдеев, мидян, ассириян, персов, сириян, финикиян, арабов и палестинцев возвратившись в Александрию, Аполлоний пошел далее в Эфиопию, чтобы видеть гимнософистов и пресловутый престол солнца на песке. Упоминаемый нами путешественник всюду находил предметы для изучения, и, постоянно путешествуя, постоянно совершенствовал себя. Филострат написал о нем целых восемь книг.

Но зачем говорить о людях века сего? Апостол Павел, сосуд избранный и учитель язычников, сознававший в себе присутствие великого посетителя и говоривший об этом так: «Вы ищете доказательства на то, что Христос говорит во мне» (2 Кор.13:3), — этот самый Павел, обойдя Дамаск и Аравию, пришел в Иерусалим, чтобы увидеть Апостола Петра, и пробыл у него пятнадцать дней. В продолжение этой таинственной седмицы и осмерицы дней будущий учитель язычников должен был получить проповедническое образование. Спустя четырнадцать лет Апостол Павел, взяв с собой Варнаву и Тита, снова дал отчет апостолам в своем благовествовании, да не напрасно течет или протек. Живой голос имеет в себе какую–то скрытую энергию и сильнее звучит, передаваясь из уст наставника непосредственно в уши ученика. Когда на Родосе читали речь Демосфена против Эсхина и все удивлялись и хвалили, то сам Эсхин, бывший тогда уже родосским изгнанником, со вздохом сказал: а что было бы, если бы вы послушали самого зверя, произносящего собственные свои слова?

Все вышеизложенное сказано мною не потому, чтобы я сам мог и был способен научить тебя чему–нибудь, но потому, что твое прилежание и усердие к учению, помимо всякого отношения ко мне, само по себе достойно одобрения. Способность к учению заслуживает похвалу независимо от достоинства учителя. Мы обращаем внимание не на то, что ты приобрел, а на то, чего ты ищешь. Мягкий воск пригоден для лепной работы, и хотя бы до него не касались руки художника и ваятеля, он все–таки τη δυνάμει [в возможности] содержит в себе все то, что из него быть может. Апостол Павел, по его собственному свидетельству, у ног Гамалиила изучил закон Моисея и пророков (Деян.22:3), — так что, вооружившись этими духовными стрелами, он мог с уверенностью говорить следующее: «Оружия воинствования нашего не плотские, но сильные Богом на разрушение твердынь: ими ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия, и пленяем всякое помышление, в послушание Христу, и готовы наказать всякое непослушание, когда наше послушание исполнится» (2 Кор.10:4–6). В послании к Тимофею, с младых лет изучавшему священные Писания, Апостол увещевал его прилежно читать их, да не пренебрежет той благодатью, которая дана ему через священное рукоположение. В послании к Титу, кратко изобразив епископские добродетели, Апостол между прочим упоминает и о знании Писания, говоря, что епископу нужно быть «держащимся верного слова, согласного с учением, чтоб он был силен и наставлять в здравом учении и противящихся обличать» (Тит.1:9). Святая необразованность полезна только для себя, и насколько создает церковь добродетельною жизнью, настолько же вредит церкви, если не противится разрушающим ее. Аггей был пророком, и еще через него Господь говорит: «Спроси священников о законе» (Агг.2:11).

Итак, в числе обязанностей священника есть обязанность отвечать вопрошающим о законе. И во Второзаконии мы читаем: «Спроси отца твоего, и он возвестит тебе, старцев твоих, и они скажут тебе» (32:7). Также и в 118 псалме: «Уставы Твои были песнями моими на месте странствований моих» (54). Также в описании праведного мужа, которого Давид сравнивает с райским древом жизни, в числе прочих добродетелей упоминается и следующая: «В законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь» (Пс.1:2). Даниил в заключение священнейшего видения говорит, что праведники сияют как звезды, а понимающие, то есть, ученые, — как небо. Видишь ли ты, какое различие между праведной необразованностью и ученой праведностью? Одни сравниваются со звездами, а другие — с небом. Впрочем, по еврейскому подлиннику и то, и другое изречение может быть отнесено к ученым; потому что в еврейском тексте читаем так: «И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде–как звезды, вовеки, навсегда» (Дан.12:3). Почему Апостол Павел называется сосудом избрания? Без сомнения потому, что он служит хранилищем закона и священного Писания. Фарисеи поражены ученостью Господа и удивляются, каким образом апостолы Петр и Павел знают закон, не учившись. Ибо что другим надлежало приобрести трудом и каждодневным поучением в законе, то самое было открыто апостолам Духом Святым, и они были — согласно словам священного Писания — θεοδίδακτοι [наученные Богом]. Двенадцать лет было Спасителю, когда Он, в храме вопрошая старцев о законе, вразумлял их своими мудрыми вопросами.

Но можем ли мы назвать необразованными Петра или Иоанна, из которых каждый мог сказать о себе: «Хотя я и невежда в слове, но не в познании» (2 Кор.11:6)? Иоанн — необразованный, рыболов, неученый. Но скажите, пожалуйста, откуда это изречение: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин.1:1)? Греческое слово λόγος имеет многие значения: оно значит и слово, и разум, и вычисление, и причину какой–либо вещи, через посредство которой что–либо происходит. Все это мы поистине видим во Христе. Этого не знал ученый Платон, этого не разумел красноречивый Демосфен. «Погублю, — сказано в Писании, — мудрость мудрецов и разум разумных отвергну» (1 Кор.1:19). Истинная мудрость погубит ложную мудрость. И хотя в учении о кресте есть буйство проповеди, однако Апостол Павел говорит: «Мудрость оке мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде всех веков к славе нашей» (1 Кор.2:6–7). А премудрость Божия есть Христос, «Божия сила и Божия премудрость» (1 Кор.1:24). Эта премудрость была сокрыта в тайне, почему и надписание девятого псалма гласит: «О тайнах сына», в Котором все сокровища мудрости и разума сокровенны и Который Сам был сокровен в Тайне, предуставлен прежде век. Он же был предзнаменован и предизображен Законом и Пророками. Посему и пророки называются видящими, ибо они видели Того, Кого другие не видали. «Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой: и увидел, и возрадовался» (Ин.7:56). Отверзаются для Иезекииля небеса, заключенные для грешного народа. «Открой очи мои, — говорит Давид, — и увижу чудеса закона Твоего» (Пс.118:18). Ибо закон духовен, и нужно откровение, чтобы мы могли уразуметь его и открытым лицом созерцать славу Божию.

В Апокалипсисе показывается запечатанная семью печатями книга (5:1); и если ты дашь ее кому–нибудь из людей, знающих письмена, для прочтения, то он ответит: «Не могу, потому что эта книга запечатана». Как много людей в настоящее время воображают себя знающими письмена и, однако, держат запечатанную книгу и не могут прочесть ее, если не откроет ее «имеющий ключ Давидов, Который отворяет — и никто не затворит, затворяет — и никто не отворит» (Апок.3:7). В Деяниях апостольских святой евнух или муж (ибо и тем, и другим именем называется он в Писании) при чтении пр. Исаии на вопрос Филиппа: «Разумеешь ли, что читаешь?» — отвечал: «Как могу разуметь, если кто не наставит меня?» (Деян.8:30–31). Я, — скажу кстати о себе, — не святее и не прилежнее этого евнуха, потому что он, оставив царский двор, из Эфиопии, то есть, от последних пределов мира, пришел во храм и так любил закон и божественное знание, что даже в повозке читал священное Писание и, однако, держа книгу, размышляя о словах Господних, произнося их языком и устами, все–таки не понимал Того, Кого, не сознавая сам, чтил в книге. Пришел Филипп и показал ему Иисуса, который скрывался, заключенный в книге. О, удивительная сила учителя! В тот же час верует евнух, крещается, становится святым и верным, из ученика превращается в учителя и в уединенном источнике церкви более находит для себя, чем в позлащенном храме синагоги.

Я коротко написал об этом (ибо тесные пределы письма не позволяют более распространяться), чтобы ты уразумел, что в рассуждении о священных Писаниях нельзя идти без предшественника и путеводителя. Умалчиваю о грамматиках, риторах, философах, геометрах, диалектиках, музыкантах, астрономах, астрологах и медиках, знания которых полезны для смертных и разделяются на три части: на догмат, метод и практику. Обращаюсь к менее значительным искусствам, которые производятся не столько ухом, сколько рукою. Земледельцы, каменщики, ремесленники, пильщики, дровосеки, шерстобои, валяльщики сукон и прочие изготовители домашней утвари и различных дешевых вещиц не могут обойтись без учителя. «Леченье — дело врачей; и искусств творенья творит лишь художник» (Гораций. Послания II 1,115–116, пер. Н.С.Гинцбурга). Только знание Писаний присваивают себе все повсюду. «Мы же, — учен, неучен, — безразлично, поэмы все пишем» (Там же, 117). И болтливая старуха, и сумасбродный старик, и многоречивый софист, одним словом, все приписывают себе знание Писаний, терзают их и учат других прежде, чем бы самим научиться. Одни, приняв важный вид и гремя отборными словами, среди женщин любомудрствуют о священных Писаниях. Другие, о стыд! узнают от женщин то, что передают мужчинам; мало того, благодаря легкости языка и своей смелости, учат других тому, чего сами не понимают. Умалчиваю о подобных мне, которые после изучения светской литературы, обращаясь к священным Писаниям и искусственною речью пленяя слух народа, все, что ни говорят, считают законом Божиим и не сподобляются знать мысли пророков и апостолов, но к своим собственным мыслям приискивают несоответственные тексты, как будто бы это было хорошее дело, а не самый порочный род учения — искажать мысли Писания и подчинять оное своему произволу, несмотря на явные противоречия. Как будто бы мы не читали стостиший Вергилиевых и Гомеровых и не можем [следуя произвольным толкованиям] назвать христианином даже не веровавшего во Христа Марона, который писал: «Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство. Снова с высоких небес посылается новое племя» (Вергилий. Буколики IV, 6–7; пер. С.Шервинского), или объяснить в смысле слов Отца к Сыну следующий стих: «О, ты, мое рождение, мои силы, мое единственное великое могущество!», или сопоставить словам Спасителя на кресте следующий стих: «Столько он вытерпел в памяти и оставался тверд».

Свойственны детям и шарлатанам подобные попытки учить тому, чего не знаешь, и даже, подчиняясь своим личным прихотям и вкусам, не знать о собственном незнании.

Всего яснее написана книга Бытия, в которой говорится о природе мира, происхождении человеческого рода, о разделении земли, о смешении языков и переселении еврейского племени в Египет. Далее помещена книга Исхода с десятью казнями, с десятословием, с таинственными и божественными заповедями. Затем следует Левит, в которой каждое жертвоприношение, каждый почти слог — и одежды Аароновы, и весь чин Левитов — дышат небесными таинствами. А книга Чисел не заключает ли в себе тайны всей арифметики и пророчества Валаамова, и сорока двух станов в пустыне? А Второзаконие — второй закон и предизображение евангельского закона, — не содержит ли в себе то, что уже писано прежде, — однако так, что из одного старого все становится новым? Вот пятикнижие, те пять слов, которые Апостол хотел «сказать в церкви» (1 Кор.14:19). Иов — образец терпения — каких тайн не объемлет в своей речи? Он начинает прозою, продолжает стихом, оканчивает простою речью; выполняет все законы диалектики во вступлении, предложении, подтверждении и заключении. Каждое слово в его речи многозначительно. Упомяну об одном, о воскресении тел. Иов пророчествует так ясно и вместе с тем сдержанно, как никто другой. «Я знаю, — говорит Иов, — Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию. И я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаевает сердце мое в груди моей!» (Иов.19:25–27). Перехожу к Иисусу Навину, который был прообразом Господа не только делами, но и именем; он перешел Иордан, ниспроверг царства врагов, разделил землю победоносному народу и под именем различных городов, сел, гор, рек, источников и границ описывает духовные царства Церкви и небесного Иерусалима. В книге Судей сколько начальников народа, столько прообразов. Руфь Моавитянка исполняет пророчество Исайи: «Посылайте агнцев владетелю земли из Селы в пустыне на гору дочери Сиона» (Ис.16:1). Самуил в смерти Илии и в убиении Саула изображает окончание Ветхого Завета. А в лице Садока и Давида указывает таинства нового священства и нового царства. Malachim, то есть, третья и четвертая книги Царств, описывают царство Иудейское от Соломона до Иехонии и царство Израильское от Иеровоама, сына Наватова, до Озии, отведенного в плен ассириянами. Если обращать внимание на историю, то слова просты, если же вникнуть в смысл, скрывающийся в письменах, то прочтем сказание о малочисленности церкви и о нападениях на нее еретиков. Двенадцать пророков, заключенные в тесных пределах одного тома, предизображают гораздо более, чем дает буквальный смысл. Осия часто упоминает о Ефреме, Самарии, Иосифе, Израиле, о жене–блуднице и чадах блуда, о заключенной на ложе мужа прелюбодейке, которая долгое время сидит как вдова и в плачевной одежде ждет возвращения мужа. Иоил, сын Вафуилов, изображает землю двенадцати колен, опустошенную саранчою, червями и хлебною ржавчиною, и пророчествует о том, как по кончине прежнего поколения изольется Дух Святой на рабов и рабынь Божиих, то есть, на сто двадцать имен верующих, которые должны были исполниться Духа Святого в горнице Сионской; эти сто двадцать восходят, постепенно возвышаясь, от первой до пятнадцатой ступени, которые таинственно указываются во Псалтири. Амос — пастух, селянин, возделыватель сикомор, — не может быть изложен в кратких словах. Ибо кто удовлетворительно выразит три или четыре преступления Дамаска, Газы, Тира и Идумеи, сынов Аммоновых и Моавитян, а в–седьмых и восьмых — Иуды и Израиля? Амос обращает свою речь к коровам тучным, находящимся на горе Самаринской, и пророчествует о разорении дома большего и меньшего. Амос сам видит производящего саранчу, и Господа, стоящего на вылитой, или адамантовой горе, и кошницу плодов, привлекающую наказание на грешников и глад на землю, не глад хлеба, и не жажду воды, но — слышание слова Божия. Авдий, имя которого значит «слуга Божий», гремит против кровавого Едома и земного человека. Духовным копьем он поражает того, кто всегда завидует брату Иакову. Иона — «голубь» — прекраснейший своим кораблекрушением, предизображает страдания Господа, призывает мир к покаянию и под именем Ниневии возвещает спасение язычникам. Михей Морасфитянин, «сонаследник» Христа, возвещает разорение дочери разбойника и полагает засаду против нее за то, что она ударила по щеке судью Израилева. Наум, «утешитель» земли, прорицает град кровей и после его разрушения говорит: «Вот, на горах стопы благовестника, возвещающего мир» (Наум.1:15). Аввакум, «борец» мужественный и твердый, стоит на страже своей и утверждает ногу на укреплении, чтобы созерцать Христа на кресте и сказать: «Покрыло небеса величие Его, и славою Его наполнилась земля. Блеск ее — как солнечный свет; от руки Его лучи, и здесь тайник Его силы!» (Авв.3:3–4). Софония — «созерцатель» и познатель тайн Господних, слышит вопль у ворот рыбных и плач в другой части города и большое разорение на холмах. Он также заповедует рыдать обитателям лощины, потому что замолк весь народ Ханаана, погибли все, навьюченные серебром. Аггей — «торжественный» и радостный, сеявший слезами, чтобы пожать радостию, обновляет разоренный храм и вводит Господа Отца, говорящего: «Еще раз, и это будет скоро, Я потрясу небо и землю, море и сушу; и потрясу все народы, и придет Желаемый всеми народами» (Агг.2:6–7). Захария, «помнящий Господа своего», многообразный в пророчествах, созерцает Иисуса, облеченного «в запятнанные одежды», и камень, на котором «семь очей» (Зах.3:3; 9), и золотой светильник, и столько же лампад, сколько очей на камне, и две маслины на нем, одна справа, а другая слева (4:2–3). И после видения коней вороных, белых и пегих, и рассеянных колесниц от Ефрема, и коня от Иерусалима провидит и предсказывает бледного царя, сидящего на жеребяти, сыне подъяремной ослицы. Малахия открыто, в заключение всех пророков, говорит об отвержении Израиля и о призвании язычников: «Нет Моего благоволения к вам, говорит Господь Саваоф, и приношение из рук ваших неблагоугодно Мне. Ибо от востока солнца до запада велико будет имя Мое между народами, и на всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву» (Мал.1:10–11). Кто может понять или изложить учения Исайи, Иеремии, Иезекииля и Даниила? Из них первый, кажется мне, писал не пророчество, а Евангелие. Второй видит ореховую трость и котел, кипящий со стороны севера, и барса, лишенного пестрот своих; и различными метрами составляет четырехкратный алфавит [книга плача]. Третий [Иезекииль] в начале и в конце своих пророчеств содержит так много прикровенного, что у евреев эти главы, равно как начало книги Бытия, не позволено было читать до тридцатилетнего возраста. А последний из четырех пророков, знающий времена и всего мира φιλοίστωρ [знаток], ясною речью провозвещает о камне, без помощи рук оторвавшемся от горы и ниспровергшем все царства. Давид, — наш Симонид, Пиндар и Алкей, также Флакк, Катулл и Серений, — звучит о Христе на лире и на десятиструнной псалтири вызывает его воскресение из гроба. Миролюбивый и боголюбезный Соломон исправляет нравы, изучает природу, соединяет Христа с Церковью и воспевает сладостную брачную песнь (epithalamium) Святого супружества. Есфирь, прообразуя собою Церковь, избавляет народ от опасности и, вследствие казни Амана, имя которого стачает «беззаконие», доставляет потомству жребий в пиршестве и день празднества. Книга Паралипоменон, то есть επιτομή [сокращение] древних документов, такова, что если кто, не зная ее, захочет присвоить себе знание Писаний, тот смеется сам над собою. В каждом почти имени и в каждом соединении слов затрагиваются пропущенные в книгах Царств истории и излагаются бесчисленные евангельские вопросы. Ездра и Неемия, то есть, «помощник и утешитель от Господа», заключены в одном томе; они созидают храм, устраивают стены города; вся толпа народа, возвращающегося в отечество, перепись Левитов, Израиля и пришельцев, разделение труда на постройке стен и башен, — вот что Ездра и Неемия частью изображают на древесной коре, а частью хранят в сердцевине дерева.

Ты видишь, что, увлеченный любовью к писанию, я переступил обычные размеры письма и все–таки не написал всего того, что хотел. Речь шла только о том, что мы должны знать и чего желать, чтобы и нам можно было сказать: «Истомилась душа моя желанием судов Твоих на всякое время» (Пс.118:20). Впрочем, пусть исполнится на нас речение Сократа: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Коснусь вкратце и Нового Завета. Матфей, Марк, Лука и Иоанн, — колесница Господня и поистине херувимы, что значит «множество знания», во всем теле исполнены очей, блестят как искры, стремительны как молния, имеют стопы прямые и устремленные горе: они крылаты и способны летать, они поддерживают друг друга, взаимно соединены между собою, и как колеса, влекущиеся одно за другим, стремятся, куда направит их веяние Св. Духа. Апостол Павел писал к семи Церквам (ибо восьмое послание к евреям многими не включается в это число). Он дает наставления Тимофею и Титу, ходатайствует перед Филимоном за беглого раба [Онисима]. Но об Апостоле Павле, я думаю, лучше молчать, нежели писать мало. Книга Деяний Апостольских, по–видимому, содержит простую историю и излагает младенчество рождающейся церкви; но если мы примем во внимание, что автор этой книги есть врач Лука, которого «похвала во Евангелии», то также и здесь увидим, что все слова его дают врачевание для немощной души. Апостолы Иаков, Петр, Иоанн и Иуда выпустили семь посланий, настолько таинственных, насколько сжатых и кратких и вместе с тем обширных — кратких словами, но обширных мыслями, — что едва ли чей духовный взор не будет поражен при чтении этих посланий. Апокалипсис Иоанна столько содержит в себе таинств, сколько слов. Я сказал немного, но по сравнению с достоинством книги всякая похвала недостаточна, ибо в каждом слове заключаются многие смыслы.

Скажи пожалуйста, любезный брат: жить среди божественных писаний, в них поучаться, ничего иного не знать и не искать, — не значит ли это уже здесь, на земле, быть обитателем Царства Небесного? Не соблазняйся в священном Писании простотою и как бы грубостью слов, происшедшею или вследствие погрешности переводчиков, или вследствие намеренного приспособления к назиданию простого народа; в одном и том же изречении иное услышит ученый, иное — неученый. Я не настолько дерзок и туп, чтобы приписывать себе знание писаний и хвалиться возможностью срывать на земле плоды, тогда как корни укреплены на небе; но признаюсь, я хочу знать писания, я не хочу сидеть на одном месте: отказываясь быть учителем, я обещаю собою сопутника. Просящему дается, стучащему открывается, ищущий находит. Будем на земле учиться тому, знание чего будет неразлучно с нами и на небе.

Принимаю тебя с распростертыми объятиями и (скажу некстати и с велеречием Гермагора) о чем ты ни спросишь, я вместе с тобою постараюсь узнать. Ты имеешь любезнейшего тебе брата Евсевия, который удвоил для меня удовольствие, полученное от твоего письма, рассказав о честности твоих нравов и о презрении к веку сему, о верности в дружбе, о любви ко Христу. О твоем благоразумии и красноречии помимо свидетельства Евсевия давало знать само твое письмо. Поспешай, прошу тебя, и скорее пересекай, а не развязывай веревку спущенного в море кораблика. Никто, намереваясь отречься от мира, не может выгодно продать того, что он предварительно презрел. Если потерпишь какой–нибудь убыток, запиши его в приобретение. Существует старинное изречение: «Для скупого так же не существует того, что он имеет, как и того, чего не имеет». Для верующего весь мир полон богатств, а неверующий нуждается даже в оболе. Будем жить как ничего не имеющие и всем обладающие. Одежда и пища — вот богатства христианские! Если ты имеешь в своих руках какую–либо вещь, продай; если не имеешь, не заботься о приобретении. Отнимающему ризу нужно отдать и исподнее. Если ты, откладывая постоянно до завтра, волоча день за днем, будешь осторожно и помалу продавать твои владеньица, то Христу не будет чем питать бедных своих. Все отдал Богу тот, кто принес в жертву сам себя. Апостолы оставляют корабль и сети. Вдова кладет две лепты в казнохранилище и считается выше богачей. Легко презирает все тот, кто всегда помышляет о своей смерти.

Диесперов А. Блаженный Иероним и его век. Приложение: Бл. Иероним. Избранные письма. (Серия «История христианской мысли в памятниках») — М.: Канон+, 2002.

К Вигилянцию

Будет совершенно в порядке вещей, если тебя нисколько не удовлетворит письмо, после того как ты не поверил собственным ушам: ты не можешь положиться на клочок бумаги, если не доверился живой речи. Но Христос показал нам на Себе пример величайшего смирения в лобзании предателя и в принятии покаяния от разбойника с креста; и я пишу отсутствующему то же, что говорил и присутствующему, — что я так же читал или читаю Оригена, как Аполлинария или других писателей, книги которых не вполне принимает Церковь. Я не хочу сказать этим, что все, что ни содержится в их книгах, должно быть осуждаемо; но признаюсь, что нечто должно быть порицаемо. Такова уж цель моих трудов и занятий, что я читаю многих, чтобы из многих собирать различные цветы, не столько имея в виду одобрять все, сколько выбирать, что встретится доброе; беру в свои руки многих, чтобы от многих узнать многое, сообразно тому, что написано: Все читая, хорошего держитесь (1 Сол. 5, 21). Поэтому я очень удивляюсь, что ты хотел укорить меня в догматах Оригена, которого заблуждений, по многим пунктам, ты не знаешь еще и в таком возрасте. Я еретик? А от чего же, спрашиваю, не любят меня еретики? Ты православный? Но если ты, сделавший донос на меня, даже вопреки собственному убеждению и своих слов, сделал его по принуждению, то ты переметчик, а если добровольно–еретик. Ты покинул Египет, оставил все те провинции, в которых многие с полной свободой стоят за твое учение, и избрал для своих нападений меня, а я порицаю и гласно осуждаю все догматы, противные Церкви.

Ориген — еретик. Какое же это имеет отношение ко мне, ведь я не отрицаю, что он еретик во многом? Он впал в заблуждение в учении о воскресении тел; заблуждался в учении о состоянии душ, о покаянии диавола и, что еще важнее, — в толкованиях на Исаию доказывал, что Сын Божий и Дух Святой суть Серафимы. Я был бы сообщником его заблуждения, если бы не сказал, что он заблуждался, и не анафематствовал всего этого постоянно. Ибо мы не так должны брать его хорошее, чтобы вынуждены были принимать вместе с тем и дурное. Но во многих отношениях он хорошо истолковал Писания, выяснил темные места пророков, раскрыл величайшие таинства как Нового, так и Ветхого Заветов. Поэтому, если я перевел его хорошее, а дурное обрезал, или исправил, или опустил, — заслуживаю ли я порицание за то, что латиняне благодаря мне имеют его доброе и не знают дурного? Если это преступление, то должен быть обвиняем и Гиларий исповедник, переведший из его книг, то есть с греческого на латинский, толкование на псалмы и беседы на Иова. Виноват будет в том же исповедник верцелленский Евсевий, переведший на наш язык толкованияна все псалмы еретика (Евсевия Кесарийского), хотя, оставляя еретическое, он перевел то, что было самым лучшим. Умалчиваю о Викторине Пиктавийском и о других, которые следовали Оригену и выжимали из него только при изъяснении Писаний, чтобы не показалось, будто я не столько защищаюсь, сколько подыскиваю сообщников в преступлении. Обращусь к тебе лично: зачем ты держишь у себя переписанными его трактаты на Иова — трактаты, в которых он, рассуждая о диаволе, звездах и небе, высказал нечто такое, что не принимает Церковь? Только тебе, умнейшей голове, можно произносить приговор обо всех как греческих, так и латинских писателях и как бы цензорской палочкой одних выбрасывать из библиотек, других принимать и когда заблагорассудится объявлять меня или православным, или еретиком; а мы не можем отвергать превратное и осуждать, что часто осуждали? Прочитай книги на Послание к Ефесеям, прочитай другие мои сочинения, особенно — толкования на Екклезиаста; ты ясно увидишь, что я от молодых лет никогда не пугался ничьего авторитета и никогда не принимал на веру кривых еретических толков.

Не пустая вещь — знать, чего не знаем. Свойство благоразумного человека — знать свою меру, чтобы, возбудившись диавольской ревностью, не засвидетельствовать перед целым светом своего невежества. Так вот, ты хочешь порисоваться и хвастаешь на своей родине, будто я не в состоянии помериться с твоим красноречием и страшусь твоей хризипповой колкости. Христианская скромность удерживает меня, и для язвительной речи я не хочу дать убежища в моей келии. Иначе я вывел бы на чистую воду все знаменитые дела твои и пышность триумфов. Говоря как христианин с христианином, я умоляю тебя, брат, не стараться мудрствовать больше, чем сколько имеешь разум, чтобы ты не обнаружил стилем своей неопытности, или простоты, или даже того, о чем умалчиваю и что поймут другие, хотя и сам ты будешь понимать, и не вызывай всеобщего хохота своими нелепостями. Одному и тому же человеку не дано быть знатоком и в золотых монетах, и в писаниях, иметь вкус в винах и понимать пророков или апостолов. Порицаешь меня; святого брата Оксана обвиняешь в ереси; не нравится тебе образ мыслей пресвитеров Винцентия и Павлиниана и брата Евсевия. Ты один Катон, красноречивейший из римлян, полагающийся только на свой глаз и мудрость! Вспомни, прошу тебя, тот день, когда я проповедовал о воскресении и действительности тела; ты подле меня подпрыгивал тогда, и рукоплескал, и топал ногами, и кричал, что я прославлен. А когда начал плавать и гниль со дна корабля проникла до внутреннейшего мозга твоего, тогда ты признал нас еретиками! Что с тобой делать? Я поверил письму святого пресвитера Павлина и не думал, чтобы его отзыв о твоем лице был ошибочен. Правда, я тотчас по получении письма заметил твою речь, но предполагал в тебе более застенчивость и простоту, чем глупость. Я и не укоряю святого мужа за то, что он лучше хотел скрыть от меня то, что знал, чем в своем письме осуждать покровительствуемого им подателя письма. Но я обвиняю себя самого, что доверился более чужому, чем собственному суждению, и когда глазами видел одно, поверил в записке другому, не тому, что видел.

Оставь нападать на меня и заваливать своими книгами. Пощади, по крайней мере, свои деньги, за которые нанимаешь писцов и книгопродавцов, которые издерживаешь на писателей и благоприятелей, быть может, потому и хвалящих тебя, что видят прибыль в твоем писательстве. Если хочешь упражнять ум, предайся грамматике и риторике, изучи диалектику, займись системами философскими; когда все изучишь, станешь, по крайней мере, молчать. Впрочем, я делаю глупо, что ищу учителей всеобщему учителю и стараюсь указать границы тому, кто не умеет говорить и не может молчать. Справедлива известная поговорка у греков: ослу — лира. Я думал, что и имя дано тебе. Ибо ты дремлешь всем своим умом и глубоко уснул не столько простым сном, сколько летаргией. Между другими хулами, какие высказали твои святотатственные уста, ты осмелился сказать, что гора, от которой, по Даниилу, был отсечен без помощи рук камень, — диавол, а камень — Христос, как принявший тело от Адама, который через грехи свои вошел в союз с диаволом, и родившийся от Девы, чтобы отделить человека от горы, то есть от диавола. О язык, заслуживающий быть отрезанным и разорванным на части и куски! Представляет ли какой–либо христианин Бога Отца Всемогущего в лице диавола и таким преступлением оскверняет ли слух всего мира? Если кто–либо, не скажу из православных, но из еретиков или язычников допустил когда–либо такое толкование, — сказанное тобой было бы еще извинительно. Но если Церковь никогда еще не слышала такого нечестия и твоими устами в первый раз истолковал себя горой Тот, Кто сказал: Буду подобен Всевышнему (Ис. 14, 14), — то твори покаяние, облекись во вретище и прах, омывай такое злодеяние непрестанными слезами, и (если только нечестие отпустится тебе соответственно с заблуждением Оригена) тогда получишь прощение, когда имеешь получить его, и диавол, который не был пойман в большем злословии, как через твои уста. Обиду, нанесенную мне, я перенес терпеливо. Нечестия в отношении к Богу я перенести не мог. От этого в конце письма я решился писать более колко, чем обещал, так как было бы глупо, если бы после раскаяния, которым ты вымолил бы прощение у меня, тебе нужно было в другой раз начинать его. Да подаст тебе Христос, чтобы ты слушал и молчал, понимал и, понимая, говорил.

К Магну, великому оратору города Рима

О том, что наш Себезий исправился, мы узнали не столько из твоего письма, сколько из его раскаяния.[78] И, удивительно, насколько приятней стал исправившийся, чем был неприятен заблуждающийся. Снисходительность отца и благонравие сына соревновались между собою: в то время как один не помнил прошлого, другой давал добрые обещания на будущее. Потому и мне, и тебе нужно радоваться вместе: я снова получил сына, ты — ученика.

В конце письма ты спрашиваешь, зачем я в своих сочинениях иногда привожу примеры из светских наук и белизну Церкви оскверняю нечистотами язычников. Вот тебе на это краткий ответ. Ты никогда бы не спрашивал об этом, если бы тобою всецело не владел Цицерон, если бы ты читал Священное Писание и, оставив Волкация[79], просматривал его толкователей. В самом деле, кому неизвестно, что и у Моисея, и в писаниях Пророков есть заимствования из языческих книг и что Соломон предлагал вопросы и отвечал философам из Тира?[80] Поэтому в начале книги Притчей он увещевает, чтобы мы понимали премудрость, лукавство слов, притчи и темные речи, изречения мудрецов и загадки — что преимущественно свойственно диалектикам и философам. Но и апостол Павел в послании к Титу употребил стих из поэта Эпименида: «Критяне всегда лживы, злые звери, утробы праздные» (Тит. 1, 12), полустишие, впоследствии употребленное Каллимахом. На латинском языке буквальный перевод не сохраняет ритма, но это и неудивительно: даже Гомер бессвязен в переводе на прозу того же самого языка. В другом послании он приводит также шестистопный стих Менандра: «Злые беседы растлевают добрые нравы». И, выступая перед афинянами в Ареопаге, приводит свидетельство Арата: «его же и род есмы», что по–гречески читается: του γαρ και γενος εσμεν — и составляет полустишие гекзаметра. И, кроме этого, вождь христианского воинства и непобедимый оратор, защищая перед судом дело Христа, даже случайную надпись употребляет в доказательство веры.

У верного Давида научился он исторгать меч из рук врагов и голову надменнейшего Голиафа отсекать его собственным мечом[81]. Во Второзаконии (гл. 21) он читал повеление Господа, что у пленной жены нужно обрить голову и брови, обрезать все волосы и ногти на теле и тогда вступать с нею в брак. Что же удивительного, если и я за прелесть выражения и красоту членов хочу сделать светскую мудрость из рабыни и пленницы израильтянкою, отсекаю или отрезаю все мертвое у ней — идолопоклонство, сластолюбие, заблуждение, разврат — и, соединившись с ее чистейшим телом, рождаю от нее детей Господу Саваофу?..

Против нас писали Цельс[82] и Порфирий[83]; весьма мужественно противостояли им: первому — Ориген[84], второму — Мефодий[85], Евсевий[86] и Апполинарий[87]… Почитай их — и ты увидишь, что я, в сравнении с ними, очень мало знаю и, проведя столько времени в праздности, как сквозь сон припоминаю только то, чему учился в детстве. Юлиан Август[88] во время парфянского похода изблевал семь книг против Христа и, по басням поэтов, умертвил себя своим мечом. Если я попытаюсь писать против него, неужели ты запретишь мне бить эту бешеную собаку палкой Геркулеса — учением философов и стоиков?.. Иосиф, доказывая древность иудейского народа, написал две книги против Апиона, александрийского грамматика[89]; в них представляет он столько свидетельств из светских писателей, что мне кажется чудом, каким образом еврей, с детства воспитанный на Священном Писании, перечитал всю библиотеку греков. Что же сказать о Филоне, которого критики называют вторым, или иудейским, Платоном?[90]..

Перехожу к писателям латинским. Кто его образованнее, кто остроумнее Тертуллиана?[91] Его «Апологетик» и книги «Против язычников» включают в себя всю языческую ученость. Минуций Феликс[92], адвокат с римского форума, в книге под заглавием «Октавий» и в другой, «Против математиков» (если только надпись не ошибается, называя автора), что оставил нетронутым из сочинений язычников? Арнобий[93] издал семь книг против язычников и столько же опубликовал его ученик Лактанций[94], написавший еще две книги: «О гневе» и «О деянии Господа». Если ты захочешь прочитать эти книги, ты найдешь в них не что иное, как сокращение диалогов Цицерона…

Иларий, исповедник и епископ моего времени, и в слоге и в числе сочинений подражал двенадцати книгам Квинтилиана, и в коротенькой книжке против врача Диоскора показал, что он силен в светских науках. Пресвитер Ювенк[95] при Константине в стихах изобразил историю Господа Спасителя: не побоялся он величие Евангелия подчинить законам метра. Умалчиванию о других, как живых, так и умерших, в сочинениях которых очевидны как их познания, так и их стремления.

И не обманывайся ложной мыслью, что это позволительно только в сочинениях против язычников и что в других рассуждениях нужно избегать светской учености — потому что книги всех их, кроме тех, которые, как Эпикур, не изучали наук, изобилуют сведениями из светских наук и философии. Я привожу здесь только то, что приходит на ум при диктовке, и уверен, что ты сам знаешь, что всегда было в употреблении у людей ученых.

Однако я думаю, что через тебя этот вопрос предлагает мне другой, который, может быть, — припоминаю любимые рассказы Саллюстия — носит имя Кальпурний, по прозванию Шерстобой. Пожалуйста, скажи ему, чтобы он, беззубый, не завидовал зубам тех, кто ест, и, сам будучи слеп, как крот, не унижал бы зрения диких коз. На этот счет, как видишь, можно рассуждать долго, но, по недостатку места для письма, пора кончать.

К Домниону

Письмо твое звучит одновременно и любовью, и упреками. Любовь принадлежит тебе; благодаря ей ты боишься за нас даже того, что не опасно; упреки принадлежат тем, которые не любят и, ища случая ко греху, клевещут на брата своего и на сына матери своея полагают соблазн (см.: Пс. 49, 20). Ты пишешь, что какой–то монах, бродящий и кричащий на улицах, на перекрестках, на распутиях, крючкотворец, хитрый только для отнятия чужой чести, пытающийся бревном своего глаза извлечь сучец из глаза ближнего, — ты пишешь, что этот монах витийствует против меня и собачьим зубом кусает, терзает, сокрушает книги, написанные мной против Иовиниана. Ты пишешь, что этот диалектик вашего города и украшение Плавтовой фамилии не читал «Категорий» Аристотеля, ни «Об истолковании», ни «Аналитик», ни даже «Риторики» Цицерона, но среди людей необразованных и на пиршествах c женщинами плетет бестолковые силлогизмы и будто бы хитрой аргументацией распутывает наши софизмы. Так глуп же я, что не надеялся узнать всего выше исчисленного без помощи философов и конец стиля, которым стиралось написанное, предпочитал тому концу, которым писалось. Напрасно также я пересматривал комментарии Александра; напрасно ученый наставник через Порфирия вводил меня в логику; и — не говоря уже о человеческих знаниях — вотще я имел своими катехизаторами в Священном Писании Григория Назианзина и Дидима; бесполезно для меня было знакомство с еврейским языком и каждодневное от юности до нынешнего возраста поучение в законе, пророках, Евангелии и Апостоле.

Нашелся человек, совершенный без учителя, (духоносец и самоучка), который красноречием превосходит Туллия, аргументами — Аристотеля, мудростью — Платона, образованностью — Аристарха, многописанием — Халкентера, знанием святых книг — Дидима и всех ученых нашего времени. Нужен ему только предмет для рассуждения, и, подобно Карнеаду, он может рассуждать и так и сяк, то есть и в пользу истины, и против истины. Мир спасся от опасности, и наследственные или судейские тяжбы избавились от пропасти вследствие того, что этот человек, оставив площадь (forum), очутился в недрах Церкви. Кто может оказаться невинным, когда он не захочет этого? И какого преступника не спасет его речь, когда он начнет выкладывать дело на пальцах и растягивать сети своих силлогизмов? Стоит ему только ударить ногой, устремить очи, наморщить лоб, потрясти рукой, погладить бороду— одним этим он напустит туману перед глазами судей. Чему же дивиться, если меня, уже давно находящегося в отсутствии и без практики в латинском языке сделавшегося наполовину греком и варваром, одолел этот человек, остроумнейший и сильнейший в латыни? Массой его красноречия был подавлен и Иовиниан, хотя и не находился в отсутствии. (Благий Иисусе! Что за человек этот Иовиниан! Его сочинения может понимать только тот, кто воспевает исключительно для себя и для муз.) Пожалуйста, любезнейший отец, убеди этого монаха, чтобы он не говорил вопреки своему подвигу, чтобы, обещая своей одеждой непорочность, не подрывал ее словами; чтобы, будучи девственником или воздержником (про то знает он), не уравнивал замужних с девами и не спорил понапрасну столько времени с красноречивейшим мужем. Слышу я, кроме того, что этот монах обходит келии вдов и девиц и с важным видом философствует среди них о священных предметах. Чему же он учит женщин втайне в их спальне? Тому ли, чтобы они знали, что все равно, что дева, что замужняя, чтобы не тратили напрасно цветущий возраст, чтобы ели, и пили, и ходили в баню, заботились о чистоте и не пренебрегали мазями? Или, наоборот, учит целомудрию, постам и неомовению тела? Конечно, он учит тому, что полно добродетели. Так пусть же и в обществе признает то, что говорит дома. А если он и по домам учит тому же, чему вобществе, то его нужно удалить от общения с девицами. Удивляюсь я, что юноша, монах, по собственному своему мнению красноречивый (с уст которого текут любовные речи, изящная речь которого пересыпана комической солью и веселостью), не стыдится обходить домы вельмож, размениваться приветствиями с матронами, превращать религию нашу в битву и веру христианскую в словопрение и при том отнимать честь у ближнего своего. Если этот юный монах считает меня заблуждающимся, ибо все мы много согрешаем. Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный (Иак. 3, 2), то ему следовало бы письменно или изобличить, или спросить меня, как и поступил муж ученый и славный Паммахий, которому я отвечал по возможности и в довольно обширном письме разъяснил, что и в каком смысле было сказано мной. Паммахий, по крайней мере, подражал твоей скромности, так как и ты, выбрав из моего сочинения те места, которые для некоторых казались соблазнительными, расположил их в порядке с просьбой, чтобы я или исправил, или объяснил их, и не считал меня до такой степени безумным, чтобы в одной и той же книге я стал бы говорить и в пользу брака, и против брака.

Пусть мой противник пощадит себя, пощадит меня, пощадит имя христианина. Пусть узнает, что монашество его состоит не в разговорах и расхаживаньи, а в молчании и уединении. Пусть прочтет слова Иеремии: Благо человеку, когда он несет иго в юности своей; сидит уединенно и молчит, ибо Он наложил его на него (Плач 3, 27–28). А если мой противник забрал себе цензорский жезл над всеми писателями и считает себя ученым оттого, что понял Иовиниана (по пословице: косноязычному лучше понимать слова косноязычного), то, по суду Аттилия, мы признаемся: ты пишешь все. Даже сам Иовиниан, пишущий безграмотно, вполне справедливо скажет следующее: «Если меня осуждают епископы, то это не законно; я не хочу, чтобы против меня говорил тот или другой человек, могущий подавить меня своим авторитетом, но не могущий вразумить меня. Пусть пишет против меня муж, язык которого и я понимаю; если я одержу победу над ним, то разом одержу победу и над всеми. Я очень хорошо знаю (поверьте моему опыту), «каков он, поднявшись на щит, с какой быстротой мечет копье» (Энеида, 10). Он храбр, в спорах привязчив и упорен, и голова его полна хитрых затей. Часто с ночи до вечера он кричал против нас на улицах; а у него бока и сила атлета, и тело его изящно и крепко. Кажется, втайне он последователь моего учения. Кроме того, он никогда не краснеет, не размышляет о том, что говорит и сколько говорит, и приобрел такую славу красноречия, что слова его повторяются людьми косматыми. Сколько раз в обществе он заставлял меня объедаться и доводил до холеры? Сколько раз плевал и уходил оплеванный? Но это все — вещи простые, которые может сделать всякий из моих последователей. Я приглашаю моего противника писать книги — оставить по себе память потомству. Будем беседовать письменно, и пусть судит о нас безмолвный читатель; как я веду за собой толпу учеников, так пусть и по имени моего противника назовутся Гнафоники или Формионики».

Не важна вещь, любезный Домнион, болтать по углам и в жилищах шарлатанов и голословно определять: «Тот хорошо сказал, а этот худо; тот знает Писания, а этот бредит; тот красноречив, а этот совсем бессловесен». Кто судит обо всех, по чьему приговору заслужил то право? Только шутам и людям, всегда готовым на распри, свойственно греметь против кого–нибудь где ни попало на перекрестках и собирать ругательства, а не изобличительные пункты. Пусть мой противник протянет руку, возьмется за стиль, побеспокоит себя и, что может, изложит письменно. Пусть даст нам случай отвечать на его красноречие. Я сам умею кусаться, если захочу, сам могу больно уязвить. И мы грамоте учились: «И мы часто подставляли руку под ферулу» (Ювенал). И про нас можно сказать: «У него сено на рогах; беги дальше» (Гораций). Но я лучше хочу быть учеником Того, Кто сказал: Я предал хребет Мой биющим и ланиты Мои поражающим; лица Моего не закрывал от поруганий и оплевания (Ис. 50, 6); Будучи злословим, Он не злословил взаимно (1 Пет. 2, 23), и после заушений, креста, бичеваний, ругательств — в заключение молился за распинающих, говоря: Отче! Прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23, 34). И я прощаю заблуждающемуся брату: знаю, что хитростью диавольской прельщен он. В кругу женщин он казался себе ученым и красноречивым. Когда в Рим дошли мои произведеньица, он испугался встретить в моем лице соперника и пресек мою распространявшуюся славу, чтобы не было на земле никого, благоугодного для его красноречия, за исключением тех, могущества которых он не щадит, но уступает, которых не уважает, но боится. Опытный человек хотел, подобно старому воину, одним ударом меча поразить обоих борцов и показать народу, что Писание имеет именно тот смысл, какой ему угодно. Пусть же соблаговолит он послать к нам свою речь и не укорами, но вразумлением исправить наше болтанье. Тогда он поймет, что иное дело площадь, а иное дело — кабинет, иное дело рассуждать о догматах Божественного закона среди веретен и корзин девиц, а иное дело— среди ученых мужей. Теперь он свободно и бесстыдно разглашает в народе обо мне, что я осуждаю браки, и сильно ораторствует против меня и, среди беременных женщин, крика младенцев и брачных постелей, умалчивает о том, что говорит Апостол, лишь бы только возбудить ко мне ненависть. А когда он примется писать, столкнется со мной нога с ногой и будет или сам предлагать нечто от Писаний, или выслушивать, что я буду предлагать, — тогда–то он вспотеет, тогда–то пораздумает. Прочь Эпикур, дальше Аристипп, свинопасы не придут, свинья не захрюкает.

И мы, отче, не слабою рукою мечем

Стрелы и железо, и из нашей раны

Струится кровь.

Энеида, 12

Если же мой противник не хочет писать, а думает отделаться только ругательствами, то пусть из–за стольких земель, рек, народов, разделяющих нас, услышит, по крайней мере, эхо моего голоса: «Не осуждаю брака, не осуждаю супружества». И чтобы мой противник крепче удержал мою мысль, прибавлю: я хочу, чтобы все те, которые, быть может, страха ради нощного не могут спать одни, вступали всупружество.

К Непоциану. Об образе жизни клириков и монахов

Дорогой мой Непоциан, в своих идущих изза моря письмах ты просишь меня, и часто просишь, вкратце изложить тебе правила жизни, как должен идти правым путем Христовым, не увлекаясь различными порочными приманками, тот, кто, оставив службу мира этого, стал или монахом, или клириком. Когда я был еще юношей, можно сказать, почти отроком и среди суровой пустыни обуздывал первые порывы страстного возраста, тогда я писал к деду твоему св. Илиодору увещательное письмо, полное слез и жалоб, чтобы он мог видеть взволнованное положение души своего товарища, оставшегося в уединении. Но в том письме по молодости лет я выражался без надлежащей серьезности, риторика была свежа в памяти, и коечто я разукрасил схоластическими цветами. А теперь голова моя уже бела, лицо исчерчено морщинами, подбородок отвис, как у быков, и «кругом предсердий льется уже холодная кровь» (Вергилий. «Георгики», 22); ив другом месте тот же поэт говорил: «Все уносит время, уносит даже бодрость духа». И немного спустя: «Теперь забыто мною столько песней, и даже самый голос Maerin оставляет меня» (Вергилий. «Буколики», 8).

Но чтобы не показалось, что я привожу свидетельства только из языческой литературы, узнай тайны Божественных книг. Давид, когда–то воинственный муж, достигнув 70 лет, от хлада старости не мог согреться. Во всех пределах Израиля ищут девицу Ависагу Сунамитянку, чтобы она спала с царем и согревала старческое тело (см.: 3 Цар. гл. 1). Если будешь смотреть только на мертвую букву, то не покажется ли тебе, что это или шутовская выдумка, или аттеланская комедия. Окоченевший старик закутывается одеждами и может согреться не иначе, как только в объятиях отроковицы. Жива была еще Вирсавия, жива Авигея и прочие жены Давида и наложницы, о которых упоминает Писание. Все отвергаются, как холодные; в объятиях одной только отроковицы согревается ветхий старик. Авраам был гораздо старше Давида и, однако же, при жизни Сарры не искал иной супруги. Исаак был вдвое старше Давида и никогда не зяб со своей уже старой Ревеккой. Не говорю уже о древних допотопных мужах, которые проживали 900 лет и, имея не только старческие, но почти уже разлагавшиеся члены, не искали объятий отроковиц. И Моисей, вождь израильского народа, прожив 120 лет, не променял Сепфору на другую.

Что же это за Сунамитянка, женщина и девица столь пламенная, что согревала охладевшего, столь святая, что в согреваемом не возбуждала похоти? Пусть мудрейший Соломон разъяснит нам утехи своего отца, пусть муж мирный расскажет об объятиях воина. Приобретай мудрость, приобретай разум; не забывай этого, и не уклоняйся от слов уст моих. Не оставляй ее, и она будет охранять тебя; люби ее, и она будет оберегать тебя. Главное — мудрость: приобретай мудрость, и всем имением твоим приобретай разум. Высоко цени ее, и она возвысит тебя; она прославит тебя, если ты прилепишься к ней; возложит на голову твою прекрасный венок, доставит тебе великолепный венец. (Притч. 4, 5–9).

Все телесные добродетели изменяют старикам: возрастает одна только мудрость, все остальное слабеет; посты, бодрствование, милостыни, лежания на земле, путешествия, принятие странников, защищение бедных, постоянство в молитве, неутомимость, посещение больных, рукоделие для раздаяния милостыни — кратко сказать, все, что совершается с помощью тела, с ослаблением тела — уменьшается. Я не говорю, чтобы юноши и люди зрелого возраста, которые трудом и горячим усердием, святостью жизни и частой молитвой к Господу Иисусу достигли знания, не говорю, что такие люди скудны мудростью, которой недостает и у большей части стариков, но я хочу сказать, что юность воздвигает сильную телесную борьбу, и среди порочных увлечений и плотских восстаний, как бы среди зеленых деревьев, огонь духа не может разгореться и явиться во всем своем блеске. А старость тех людей, которые юность свою провели в честных занятиях и в законе Господнем поучались день и ночь, старость таких людей слетами бывает ученее, в жизни опытнее, стечением времени мудрее и производит сладчайшие плоды старческих учений. Поэтому и греческий мудрец Фемистокл, говорят, когда, прожив 107 лет, заметил приближение смерти, сказал, что ему жаль расставаться с жизнью в то время, когда он только что начал быть умным. Платон умер на 81–м году, занимаясь литературой. И Сократ провел 99лет в научных и литературных трудах. Не говорю о прочих философах: Пифагоре, Демокрите, Ксенократе, Зеноне и Клеанте, которые уже в преклонных летах прославились мудростью. Обращаюсь к поэтам — Гомеру, Гесиоду, Симониду, Стезихору, которые в глубокой старости и при приближении смерти пропели свою лебединую песнь, превзойдя самих себя. Софокл, когда по причине глубокой старости и нерадения о домашних делах был обвиняем собственными сыновьями в сумасшествии, то прочел перед судьями только что написанную им трагедию «Эдип» и представил такое блестящее доказательство мудрости в дряхлом возрасте, что трибунал строгих судей превратил в театр рукоплескающих. Не удивительно, что и Катон, бывший цензор, красноречивейший римлянин, уже в старости не постыдился изучать греческий язык и не отчаялся в успехе. Не без основания и Гомер говорит, что с языка Нестора, старца уже дряхлого, текла речь, слаще меда. Тайна самого имени (отроковицы Давидовой) Ависаги — Abisag— означает широту старческой мудрости. Ибо слово Abisag значит «отец мой преизобильный» или «отца моего вопль». Глагол superfluo (избыточествовать, быть лишним) имеет двоякое значение; здесь берется в лучшем смысле и означает добродетель, умножающую в старцах и их обильную и плодотворную мудрость. Аиногда слово superfluous значит как бы ненужный. Если же принять Abisag во втором значении, то слово rugitus (вопль) означает собственно шум морских волн и, так сказать, исходящее из моря содрогание. Это значит, что в старцах обитает могучий гром Божественной речи, превосходящей человеческий голос. А слово сунамитянка на нашем языке значит пурпуровая, багряная; этим означается и теплота мудрости, и горение в Божественном чтении: указывается и на Таинство Господней Крови, и на жар мудрости. Поэтому и в книге Бытия (38, 27–30) бабка навязала пурпур на руку Фареса, который от того, что разделил преграждение, заранее отделявшее два народа, получил имя Phares, то есть разделитель. И блудница Раав во образ Церкви свесила в окно нить, содержащую тайну крови, чтобы при погибели Иерихона спасся дом ее. Поэтому и в другом месте Писание о святых мужах говорит так: Сии суть… иже приидоша от теплоты дому отца Рихавля (1 Пар. 2, 55). И Господь наш в Евангелии говорит: Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! (Лк. 12, 49). Этот огонь, возгоревшись в сердцах учеников, побуждал их говорить: Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание? (Лк. 24, 32).

Но к чему такое длинное предисловие? К тому, чтобы ты не требовал от меня детских декламаций, цветов красноречия, кокетства в словах и в конце каждой главы каких–нибудь кратких и осторожных заключений, которые бы возбуждали крики и рукоплескания слушателей. Пусть объемлет меня одна только мудрость, пусть Ависага наша, никогда не стареющая, почиет на моем лоне. Она чиста и всегда девственна и, подобно Марии, не повреждена, хотя бы каждодневно рождала и всегда рождает. Поэтому, кажется, и апостол сказал: Духом пламенейте (Рим. 12, 11). И в Евангелии Господь предсказал, что при конце мира, когда, по слову пророка Захарии, восстанет глупый пастырь, оскудеет мудрость и охладеет любовь многих (Мф. 24, 12; Зах. 11, 15–17). Итак, выслушай, как говорит блж. Киприан, не красноречивое, но сильное. Выслушай брата по товариществу, отца по старости, который от начатков веры ведет тебя в возраст совершенный и, постепенно излагая правила жизни, в лице твоем учит других. Я знаю, что ты и научился, и каждодневно учишься тому, что свято, от деда твоего блж. Илиодора, который ныне первосвященник Христов; я знаю, что образ его жизни ты имеешь как пример добродетелей. Но прими и наше научение, каково бы оно ни было, и соедини мое писание с писанием Илиодора; как он учил тебя быть совершенным монахом, так от меня научись быть совершенным клириком.

Клирик, служащий Церкви Христовой, пусть сначала вникнет в смысл своего наименования и, определив свое имя, пусть попытается быть тем, чем называется. Если греческое слово (клирос) по–латыни значит sors (жребий), то клирики называются так или потому, что принадлежат к жребию Господнему, или потому, что Сам Господь есть их жребий, то есть достояние клириков. А кто или сам принадлежит к достоянию Господнему, или Господа имеет своим достоянием, тот должен так вести себя, чтобы мог и обладать Господом, и быть предметом Господнего обладания. Кто обладает Господом и вместе с пророком говорит: Часть моя Господь (Пс. 1, 5;72, 26; 141, 5), тот не должен ничего иметь, кроме Господа. А если кто имеет что–нибудь, кроме Господа, то Господь уже не есть часть его. Например, если кто имеет золото, серебро, имущества, различную утварь, то совместно с этими достояниями он не сподобится иметь своим достоянием Господа. Если же я есмь часть Господня и вервь наследия Его, то я не получаю удела наряду с другими коленами, но, подобно священнику и левиту, живу десятинами, служа алтарю, от алтаря питаюсь; имея пищу и одеяние, сими доволен буду и последую обнаженный за обнаженным Христом. Итак, умоляю тебя и вторично паки и паки увещеваю, чтобы ты не считал обязанности клирика чем–то вроде древней воинской службы, чтобы на Христовой службе не искал прибыли века сего, чтобы не делал новых приобретений в имуществе и чтобы не было сказано о тебе: Постыдитесь же таких прибытков ваших (Иер. 12, 13). Стол твой пусть окружают бедные и странники и сожительствующий с ними Христос. Клирика приобретателя, который из бедного стал богатым, из незнатного знатным, убегай, как какой–нибудь язвы. Худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. 15, 33). Ты презираешь золото, а он любит его; ты попираешь богатства, а он гонится за ними; тебе по сердцу молчание, кротость, уединение, а ему нравятся многословие, тертый лоб, площади и улицы и жилища шарлатанов. При таком различии в нравах что может быть общего? В гостиной твоей пусть редко или вовсе никогда не проходит нога женщины. Всех отроковиц и дев Христовых или одинаково не знай, или одинаково люби. Не бывай часто под их кровлей; не надейся на свою прежнюю непорочность. Ты не святее Давида, не мудрее Соломона. Помни всегда, что райского обитателя женщина изгнала из его прежних владений. Во время твоей болезни пусть прислуживает тебе святой брат, или родственница, или мать, или какие–нибудь женщины, пользующиеся общим одобрением и доверием. Если же не найдется таких родственных и непорочных личностей, то имей в виду, что Церковь питает многих старух, которые могут и оказать тебе услугу, и получить награду за свое служение, так что самая болезнь твоя принесет плод милостыни. Я знаю, что некоторые выздоравливали телом и заболевали духом. Небезопасно пользоваться услугами той, лицо которой ты часто видишь. Если по обязанности клирика ты посещаешь вдову или девицу, то никогда не вступай в дом ее один. Имей таких спутников, общество которых не было бы для тебя бесславно. Если за тобой следует чтец, или аколуф, или псалмопевец, то пусть они украшаются не одеянием, а нравами, пусть не завивают волос щипцами, но самым внешним видом своим обещают скромность. Не сиди один с одной, втайне, без посредника или свидетеля. Если нужно сказать что–нибудь по секрету, то пусть будет при этом кормилица, старшая вдоме дева, вдова или замужняя: твоя собеседница не настолько же нечеловечна, чтобы никому не смела довериться, кроме тебя. Избегай всяких подозрений; заранее предупреждай всякие вымыслы, которые могут составиться с правдоподобием. Святая любовь не допускает частых подарочков, связочек и одежд, прилагаемых к лицу, приносимых и отведываемых кушаний, ласковых и сладких записочек. «Мед мой, мое желание, красота, утеха…» — все подобные, смеха достойные вежливости и другие неприличия влюбленных заставляют нас краснеть в комедиях и осуждаются в людях века сего; не гораздо ли предосудительнее подобные выражения в устах монахов и клириков, украшающих священство своим подвигом, украшаемых священством в своем подвиге? Я говорю это не к тому, чтобы боялся в этом отношении за тебя или за святых мужей; я хочу сказать только то, что во всяком подвиге, во всяком поле и возрасте есть и добрые, и худые, и осуждение злых есть похвала для добрых.

Стыдно сказать: жрецы идольские, комедианты, возничие и люди распутные получают наследства; одним только клирикам и монахам запрещается это по закону, и запрещается не преследователями, но властителями–христианами. Не жалуюсь на закон, но скорблю о том, почему мы заслужили этот закон. Прижигание адским камнем служит на пользу: но зачем же рана, благодаря которой я нуждаюсь в прижигании? Предусмотрительно и сурово предостережение закона, однако и этим не обуздывается любостяжание, с помощию доверенностей (per fideicommissa) мы обманываем законы, и как будто бы определения императорские для нас важнее Христовых, — мы законов боимся, а Евангелием пренебрегаем. Пусть будет наследовать мать детям, то есть Церковь своим пасомым, которых она породила, питала и руководила. Зачем мы вмешиваемся между матерью и детьми? Слава епископа состоит в том, чтобы заботиться о бедности неимущих. Но бесчестие для всех священнослужителей — собирать богатства для себя. Рожденный в бедном доме или в деревенской хижине, в былое время едва мог я насыщать пустой желудок просом и черным хлебом, а теперь для меня даром отличнейшая крупитчатая мука и мед. Мне известны роды и имена рыб, я знаю, на каком берегу собраны раковины; по запаху птиц я различаю, из каких они провинций; меня увеселяет редкость дорогих кушаний, а в последнее время самые их недостатки.

Слышно, кроме того, что некоторые клирики отличаются постыдной услужливостью к бездетным старикам и старухам. Сами приносят горшок, сидят кругом постели, принимают в свои руки желудочную отрыжку и легочную мокроту. Они пугаются при приходе врача и трепещущими устами осведомляются, лучше ли больному; если старик чувствует себя немного бодрее, то находятся в опасности и под видом радости скрывают тревожную любостяжательную мысль. Они боятся, как бы не пропала даром их услужливость, и живучего старика берегут мафусаиловы годы. О какая бы была за то награда у Бога, если бы они не ждали награды в этой жизни! С какими усилиями снискивается тщетное наследство! Жемчужина Христова могла бы быть куплена с меньшим трудом.

Чаще читай Божественные Писания; пусть даже никогда из рук твоих не выпадает священная книга. Учись тому, чему сам учишь; храни верное слово, сообразное с учением, чтобы ты мог утверждать других в здравом учении и противников побеждать. Пребывай в том, чему ты научился и что тебе вверено, зная, от кого ты научился, готовый всегда отвечать всякому вопрошающему тебя о твоей надежде и вере. Да не разногласят твои дела с твоей речью, чтобы во время твоего церковного собеседования кто–нибудь безмолвно не спросил бы тебя: «Отчего ты сам не делаешь того, чему учишь других?» Изнеженный учитель тот, кто с полным чревом рассуждает о посте. Обличать любостяжание может и разбойник. У священника Христова лицо, ум и руки должны быть согласны между собою. Будь покорен первосвященнику своему и имей его, как отца души своей. Любить свойственно детям, бояться рабам. Если Я отец, сказано, то где почтение ко Мне? И если Господь, то где благоговение предо Мною? (Мал. 1, 6). Для тебя в лице одного мужа должны быть чтимы многие имена: монах, первосвященник, дед твой, научивший уже тебя всему, что свято. Я говорю также, что епископы должны считать себя священнослужителями, а не господами, должны чтить клириков как клириков, чтобы и от них получать епископскую почесть. Известно изречение оратора Домиция. «Зачем, — сказал он, — я буду считать тебя начальником, когда ты не считаешь меня сенатором?» Мы знаем, чем были Аарон и сыновья его, — то же самое епископ и пресвитеры: един Господь, един храм, едино также и служение. Будем вспоминать всегда, что апостол Петр заповедует священникам: Пасите Божие стадо, какое у вас, надзирая за ним не принужденно, но охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия, и не господствуя над наследием [Божиим], но подавая пример стаду; и когда явится Пастыреначальник, вы получите неувядающий венец славы (1 Пет. 5, 2–4). Внекоторых церквах есть очень плохой обычай, что пресвитеры в присутствии епископов молчат и ничего не говорят, как будто бы сии последние или не любят, или не удостаивают выслушивать их. Если же другому, говорит апостол Павел, из сидящих будет откровение, то первый молчи. Ибо все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение. И духи пророческие послушны пророкам, потому что Бог не есть [Бог] неустройства, но мира (1 Кор. 14, 30–33). Сын мудрый радует отца (Притч. 10, 1). Епископ может радоваться своему суду, если избрал Христу таких священников.

Когда ты учишь в церкви, возбуждай не крик одобрения, но плач в народе. Слезы слушателей — вот твоя похвала. Речь пресвитера должна быть основана на чтении Писания. Яне хочу, чтобы ты был декламатором, крикуном и болтуном без толку, но сведущий в тайнах и наученный таинствам Бога твоего. Сыпать словами и скоростью речи привлекать к себе удивление несведущей черни свойственно людям неученым. Тертый лоб часто толкует о том, чего не знает, и, убеждая других, только напрасно присваивает себе знание. Мой прежний учитель Григорий Назианзин как–то на мою просьбу объяснить, что значит у Луки суббота второпервая (Лк. 6, 1), с изящной шутливостью отвечал: «Я научу тебя этому в церкви: там при всеобщих кликах народа поневоле принужден будешь знать то, чего не знаешь. А если один будешь молчать, один всеми будешь обвинен в глупости». Нет ничего легче, как обмануть оборотливостью языка простой народ и неученое собрание, которое чего не понимает, тому еще более дивится. Туллий (относительно которого самое лучшее суждение таково: «Демосфен предупредил тебя, чтобы ты не был первым оратором; ты последовал ему, чтобы он не был единственным») вречи за Квинта Галлия говорит о благосклонности толпы и о невежественных слушателях; прислушайся к его голосу, чтобы не увлечься подобными обманами. Скажу о том, что ясам слышал в недавнее время. Один какой–то поэт, человек известный, очень образованный, написал разговоры поэтов и философов, где заставляет рассуждать между собой Еврипида и Менандра и в другом месте — Сократа и Эпикура, разделенных, как нам известно, по времени жизни не годами, но столетиями; и сколько рукоплесканий и восторженных кликов вызывает он своим произведением! Это от того, что у него в театре много соучеников, которые вместе ничему не учились.

Темных одежд не носи точно так же, как и светлых. Убранства и неопрятности одинаково должно избегать: первое говорит о любви к удовольствиям, а второе— о тщеславии. Похвально носить льняную одежду, но не обращать внимания на ее ценность. Но смешно и крайне неприлично, расставляя карман, хвастаться, что не имеешь платка для утирания пота и ораря (sudarium orariumque). Иные подают бедным немного, чтобы получить больше, и под предлогом благотворительности собирают богатства; это скорее своего рода охота, чем благотворительность. Попадаются звери, попадаются птицы, попадаются и рыбы. Полагается на крючке небольшая приманка, чтобы подцепить на него кошельки матрон. Пусть епископ, которому вверена Церковь, внимательно смотрит, кто поставлен заботиться о бедных и раздавать милостыню. Лучше не иметь чем помочь, нежели бесстыдно выпрашивать и прятать себе. Но с другой стороны — высокомерно притязание казаться милостивее, чем первосвященник Христов. Не все мы можем все. Иной в Церкви есть око, иной — язык, иной — рука, иной — нога, ухо, чрево и прочее. Читай Послание Павла к Коринфянам, как различные члены составляют одно тело (1 Кор. гл. 12). Пусть необразованный и простой брат не считает себя святым, потому что ничего не знает; пусть также брат искусный и красноречивый не полагает святость в красноречии. И то и другое несовершенно, но гораздо лучше иметь святую необразованность, чем грешное красноречие.

Многие строят стены и ставят колонны церковные; белеет мрамор, потолки блестят золотом, алтарь украшен дорогими камнями, а о выборе служителей Христовых нет заботы. Не возражайте мне, что в Иудее был богатый храм и в нем трапеза, светильники, кадильницы, блюда, чаши, ступы и прочие вещи, сделанные из золота (3 Цар. гл. 6). Это было заповедано Господом тогда, когда священники приносили жертвы и кровь животных служила искуплением грехов. Но все это имело прообразовательное значение, а описано в наставление нам, достигшим последних веков (1 Кор. 10, 11). А ныне, когда обнищавший нас ради Господь освятил нищету дома Своего, будем помышлять о Кресте Его и считать богатство грязью. Зачем дивиться тому, что Христос называет богатством неправедным (Лк. 16, 9)? Зачем принимать и любить то, в неимении чего открыто признается апостол Петр (Деян. 3, 6)? В противном случае, если будем следовать только букве и в золоте и богатствах храма будем видеть просто исторический факт, то нам придется вместе с золотом удержать и прочее, бывшее в Ветхом Завете. Пусть первосвященники Христовы женятся на девах; пусть человек, имеющий рубец и некрасивый собой, лишается священства, хотя бы был и благомыслящий: пусть на проказу телесную обращается более внимания, чем на пороки душевные. Будем раститься и множиться и наполнять землю; не будем закалать Агнца и праздновать таинственную Пасху, потому что по закону запрещено совершать это без храма. Будем в седьмой месяц утверждать кущи и торжественный пост будем провозглашать звуком трубы. Если же, сравнивая духовное с духовным и зная вместе с Павлом, что закон духовен (Рим. 7, 14), и воспевая вместе сДавидом: Открый очи мои, и уразумею чудеса от закона Твоего (Пс. 118, 18), если все это будем понимать так, как Сам Господь понял и истолковал субботу, то или отвергнем золото вместе с прочими иудейскими предрассудками, или, если нравится золото, то пусть нравятся и иудеи, которых вместе с золотом мы необходимо должны или одобрить, или осудить.

Избегай пиршеств вместе со светскими людьми, особенно с теми, которые надуты почестями. Стыдно, если у священника Христа распятого и бедного и даже питавшегося чужой пищей будут стоять при дверях ликторы консулов и воины, и судья провинции будет у тебя лучше обедать, чем во дворце. Если ты поддерживаешь подобные знакомства для того, чтобы ходатайствовать за бедных угнетенных, то знай, что светский судья скорее послушает клирика воздержанного, чем расточительного, более почтит твою святость, чем богатства. А если судья таков, что слушает ходатайства клириков за несчастных только за чаркой, то я лучше удержусь от подобного благодеяния; вместо того чтобы просить судью, я буду просить Христа, Который может помочь больше и скорее, чем судья. Благо есть надеятися на Господа, нежели надеятися на человека. Благо есть уповати на Господа, нежели уповати на князи (Пс. 117, 8, 9). Никогда от тебя не должно пахнуть вином, чтобы не пришлось тебе услышать изречения философа: «Это не значит целовать; это значит вином потчевать». Преданных вину священников и Апостол осуждает, и ветхий закон отлучает (Лев. 10, 9). Служащие алтарю не должны пить вина и сикера. Под именем сикера в еврейском языке разумеется всякое питье, могущее опьянять: приготовляется ли оно из пшеницы или из сока плодов; вываривается ли из сотов сладкий напиток, любимый варварами, или пальмовые плоды раздавливаются и после вываривания фруктов получается густая цветистая жидкость. Всего опьяняющего и помрачающего ум избегай так же, как и вина. Я это говорю не к тому, чтобы осуждать творение Божие, — и Господь назван был винопийцей (Мф. 11, 19), и Тимофею, больному желудком, разрешено умеренное вкушение вина (1 Тим. 5, 23), — но мы должны соблюдать меру в питии сообразно с возрастом, здоровьем и свойством тела. Если я и без вина разгорячен молодостью, пылает во мне жар крови, тело мое сильно и полно соков, то я охотно удержусь от стакана, в котором вижу для себя нечто вроде яда: у греков есть прекрасная пословица — не знаю, в ходу ли она у нас: «Толстое чрево не родит тонкого смысла».

Постись, сколько можешь. Пусть будут у тебя посты чистые, непорочные, простые, умеренные и несуеверные. Что толку не вкушать масла и искать разных приправ к пище, фиг, перцу, орехов, пальмовых плодов, крупитчатой муки, меду и фисташек? Садоводство истощает все усилия, чтобы мы не питались простым насущным хлебом (предаваясь своим успехам, мы удаляемся от Царствия Небесного). Кроме того, я слышу, что некоторые (клирики), вопреки природе вещей и людей, не пьют воды, не едят хлеба, но вкушают прохладительные напитки, и толченые овощи, и свекольный сок, почерпая не чашей, но раковиной. О стыд! Мы не краснеем, делая такие нелепости, и не стыдимся наших предрассудков. Между тем, наслаждаясь утехами, мы хотим еще приобрести славу воздержания. Самый строгий пост — хлеб и вода. Но так как этим нельзя приобрести славы, ибо все мы питаемся хлебом и водой, поэтому такой пост исчитается простым и обыкновенным.

Не прельщайся людской молвой; из–за похвалы народа не окажи противления Богу. Если бы я и поныне, говорит апостол, угождал людям, то не был бы рабом Христовым (Гал. 1, 10). Он перестал нравиться людям и сделался рабом Христовым. Среди доброй и худой славы воин Христов идет, не уклоняясь ни направо, ни налево; не надмевается от похвалы, не сокрушается от порицаний, не гордится богатством, не подавляется бедностью; для него безразлично и радостное, и печальное. Во дни солнце не ожжет тебе, ниже луна нощию (Пс. 120, 6). Не хочу, чтобы ты молился на уличных перекрестках, дабы народный вихрь не нарушил правильного хода твоих молитв. Я не хочу, чтобы ты влачил подол по земле и расширял воскрылия риз своих (phylacteria) и, вопреки внушениям собственной совести, окружал себя фарисейским тщеславием. Не гораздо ли лучше носить это не на теле, а в сердце и полагаться на милость Божию, а не на взгляды людские? На этом основываются Евангелие, закон и пророки, или священное и апостольское учение. Лучше все это носить в уме, чем на теле. Ты, верующий читатель, понимаешь вместе со мной, о чем я умалчиваю и что лучше высказываю самим умолчанием. Пусть тебе сопутствует столько правил, сколько родов славы. Хочешь ли знать, какого Господь требует украшения? Имей мудрость, рассуждение, умеренность, мужество. Бросься в эти небесные сети: эта четверка тебя, как возницу Христова, принесет к желаемой цели. Нет ничего драгоценнее этого ожерелья, нет ничего изящнее разнообразия этих дорогих камней. Со всех сторон ты будешь ими украшен, объят и покрыт; они будут для тебя украшением и защитой; дорогие камни превращаются в щиты.

Остерегайся также, чтобы не чесались у тебя язык и уши, то есть сам не злословь и не слушай других, злословящих ближнего. В Писании сказано: Седя, на брата твоего клеветал еси и на сына матере твоея полагал еси соблазн. Сия сотворил еси и умолчах. Вознепщевал еси беззаконие, яко буду тебе подобен: обличу тя и представлю пред лицем твоим грехи твоя (Пс. 49, 20–21). Храни себя от злословия, наблюдай за речами своими, знай, что ты будешь отвечать за все высказанные тобой суждения о других и с тебя взыщется все то, в чем ты укорял других. Если ты скажешь: «Когда другие рассказывали мне нечто не в пользу ближнего, тоя не мог же оскорбить их невниманием», — то это извинение неосновательное. Никто охотно не рассказывает невнимательному слушателю. Стрела никогда не вонзается в камень, напротив того, отскакивая, иногда поражает того, кто пустил ее. Клеветник, видя, что ты неохотно слушаешь его, пусть научается, что нелегко язвить. Не входи в сношение с переносчиками, говорит Соломон, потому что внезапно придет погибель их и следа не останется ни того, ни другого (Притч. 24, 22), то есть ни того, кто клевещет, ни того, кто приклоняет ухо для слушания его.

Твоя обязанность — посещать больных, иметь попечение о домах матрон и детях их и хранить тайны благородных мужей. Твоя обязанность — хранить непорочными не только очи, но и язык. Никогда не рассуждай о красоте женщин; да не будет через тебя узнано в одном доме то, что делается в другом. Гиппократ, прежде чем приступает к учению, умоляет и клятвенно обязывает учеников своих хранить слова его, посредством таинства исторгает у них молчание, определяет своими предписаниями их разговор, походку, одежду и нравы. Не гораздо ли более мы, которым вверено врачевство душ, должны любить семейства всех христиан, как свои собственные? Пусть они найдут нас утешителями в печали более, чем собеседниками в дни счастья. Легко подвергается презрению клирик, который не отказывается от частых приглашений к обедам.

Никогда не будем просить и редко будем принимать даже предлагаемые подарки. Блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20, 35). Не знаю, отчего даже тот самый, который упрашивает тебя принять подарок, когда ты примешь, судит о тебе хуже, и— удивительная вещь— если ты не склонишься на его просьбы, он после того более уважает тебя. Проповедник воздержания не должен устраивать свадьбы. Читающий слова апостола: Имеющие жен должны быть, как не имеющие (1 Кор. 7, 29) — зачем привлекает деву к браку? Принадлежащий к сословию единобрачных священник для чего увещевает вдову к двоебрачию? Как могут быть клирики распорядителями и управителями чужих домов и дач, когда им предписано пренебрегать собственным имуществом? Отнять что–нибудь у другого — воровство; обмануть Церковь— святотатство. Принять что–нибудь для раздачи бедным и, тогда как многие терпят голод, раздавать осторожно или скупо или (что уже служит вопиющим преступлением) некоторую часть денег забрать себе — значит превзойти в жестокости всех разбойников. Я мучаюсь голодом, а ты рассчитываешь, сколько нужно для моего желудка? Или тотчас раздай, что ты получил, или, если ты нерешителен в раздаче, предоставь благотворителю самому раздавать свое имущество. Я не хочу, чтобы ради меня наполнялся твой кошелек. Никто лучше меня не может сохранить моего. Самый лучший раздаятель тот, кто ничего у себя не удерживает.

Ты принудил меня, любезнейший Непоциан, после того как уже побита камнями книжка о девстве, написанная мной в Рим к св. Евстохии, — ты принудил меня спустя десять лет снова открыть уста в Вифлееме и выдать себя на жертву всем языкам. Мне оставалось или ничего не писать, чтобы не подвергнуться суду людскому, чему ты воспрепятствовал; или писать и знать, что против меня направлены стрелы всех злоязычников. Умоляю их, чтобы они успокоились и перестали злословить: я писал не к врагам, но к друзьям, не нападал на согрешающих, но увещевал их, чтобы не грешили. Я был строгим судьей не только по отношению к ним, но и по отношению к себе самому; желая исторгнуть сучец из ока ближнего, я прежде исторгнул свое бревно. Никого я не оскорбил; ничье имя не обозначено, даже описательно. Никого в частности не коснулась моя речь. Было общее рассуждение о пороках. Кто хочет гневаться на меня, пусть прежде сознается, что он таков.

К Евстохии. О хранении девства

Слыши, дщи, и виждь, и приклони ухо твое, и забуди люди твоя, и дом отца твоего, и возжелает Царь доброты твоея (Пс. 44, 11–12). В 44–м псалме Господь говорит душе человеческой, чтобы она, по примеру Авраама выйдя из земли своей и от родства своего, оставила халдеев, то есть, как можно толковать, демонов, и поселилась на земли живых, о которой негде пророк воздыхает, говоря: Верую видети благая Господня на земли живых (Пс. 26, 13). Но недостаточно для тебя выйти из земли твоей, если ты не забудешь людей своих и дом отца своего, чтобы, презрев плоть, броситься в объятия Жениха. Не оглядывайся назад, сказано, и нигде не останавливайся в окрестности сей; спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть (Быт. 19, 17). Не следует, взявшись за плуг, смотреть вспять, ни возвращаться с поля домой, ни, имея Христову тунику, сходить с кровли, чтобы взять иную одежду. Великое чудо: Отец увещевает дочь, чтобы она забыла отца своего. Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего (Ин. 8, 44), сказано иудеям. Кто делает грех, тот от диавола (1 Ин. 3, 8), говорится в другом месте. Родившись от такого отца, мы черны и, пока еще не взошли на верх добродетелей, говорим: Дщери Иерусалимские! черна я, но красива (Песн. 1, 4). Я вышла из дома, где провела детство свое, забыла отца своего, возрождаюсь во Христе. Что же я получаю в награду? Вот что: И возжелает Царь доброты твоея (Пс. 44, 12). Это— великое таинство. Ради него оставит человек отца и матерь свою и прилепится к жене своей, и будут оба уже не в плоть едину (Быт. 2, 24), но в дух един. Не высокомерен Жених твой, не горд; Он берет в жену эфиоплянку: как скоро ты пожелаешь услышать мудрость истинного Соломона и придешь к Нему, Он откроет тебе все, что знает, и введет тебя Царь в чертоги Свои, и чудесным образом изменится цвет твой, так что о тебе можно будет сказать: Кто это восходит от пустыни, опираясь на своего возлюбленного? (Песн. 8, 5).

Я пишу это, госпожа моя Евстохия (я должен называть госпожой невесту Господа моего), чтобы с самого начала чтения ты узнала, что я не буду восхвалять девства, которое ты признала наилучшим и которому последовала, не буду исчислять тягостей супружества, не стану говорить о том, как полнеет чрево, ребенок кричит, сокрушает разлучница, тревожат домашние заботы и наконец смерть пресекает все, что казалось благом. Имеют и замужние свое достоинство, честный брак и ложе нескверное, но ты должна понять, что тебе, исходящей из Содома, следует страшиться примера жены Лотовой. В моем сочинении нет ласкательства. Ласкатель — это льстивый враг.

Не найдешь ты здесь и риторических гипербол, которые бы поставляли тебя в ряду Ангелов и повергли бы мир к ногам твоим. Яне хочу внушить тебе гордость твоим девством, но страх. Ты идешь с грузом золота, тебе следует избегать разбойников. Здешняя жизнь— поприще подвигов для смертных; здесь мы подвизаемся, чтобы там увенчаться. Никто не ходит в безопасности среди змей и скорпионов. Упился меч Мой на небесах (Ис. 34, 5), говорит Господь; ты ли ожидаешь спокойствия на земле, которая рождает терния и волчцы, которую поедает змий? Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной (Еф. 6, 12). Мы окружены великими полчищами неприятелей; весь мир полон врагами. Бренная плоть, которая скоро будет прахом, одна воюет со многими. Когда же она разрешится и придет князь этого мира и не найдет в ней греха, тогда ты услышишь успокоительный голос пророка: Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится (Пс.90, 5–7). Если же смутит тебя множество грехов и ты станешь волноваться какими–нибудь греховными пожеланиями искажет тебе помысл твой: «Что делать?» — то ответит тебе Елисей: Не бойся, потому что тех, которые снами, больше, нежели тех, которые с ними, и помолится и скажет: «Господи, отверзи ныне очи отроковицы Твоей, да узрят» (4 Цар. 6, 16–17), и отверстыми очами ты увидишь огненную колесницу, которая вознесет тебя, как Илию, к звездам; и тогда в восторге ты воспоешь: Душа наша, яко птица избавися от сети ловящих; сеть сокрушися, и мы избавлени быхом (Пс. 123, 7). Пока мы живем всем тленном теле, пока мы имеем сокровище в скудельных сосудах (2 Кор. 4, 7) и плоть желает противного духу, а дух — противного плоти (Гал. 5, 17), до тех пор нет верной победы. Противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить (1 Пет. 5, 8). Положил еси тму, говорит Давид, и бысть нощь, в ней же пройдут вси зверие дубравнии. Скимни, рыкающии восхитити, и взыскати от Бога пищу себе (Пс. 103, 20–21). Не ищет диавол себе в добычу людей неверующих и тех, которые находятся вне Церкви и тела которых царь ассирийский зажег в светильниках; напротив того, покушается ограбить Церковь Христову. Пищи его избранныя (Авв. 1, 16). Он хочет ниспровергнуть Иова и, пожрав Иуду, покушается рассеять других апостолов. Не пришел Спаситель мир принести на землю, но меч. Пала денница, восходящая заутра, и питавшийся в раю сладости должен был выслушать слова: Хотя бы ты, как орел, поднялся высоко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда Я низрину тебя, говорит Господь (Авд. 1, 4). Ибо Люцифер говорил в сердце своем: Выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему (Ис. 14, 13–14). Потому–то ежедневно Бог говорит тем, которые нисходят по лествице, виденной во сне Иаковом: Аз рех: бози есте, и сынове Вышняго вси. Вы же яко человецы умираете, и яко един от князей падаете (Пс. 81, 6–7). Прежде всех пал диавол, и когда Бог станет в сонме богов, посреди же богов рассудит, тогда апостол скажет тем, которые перестанут быть богами: Если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы? ине по человеческому ли [обычаю] поступаете? (1 Кор. 3, 3).

Если апостол, сосуд избранный и приуготовленный для благовестия Христова, по причине жала плоти и греховных пожеланий изнуряет тело свое и порабощает, да не иным проповедуя, сам исключим будет; и однако же видит иной закон в членах своих, противовоюющий закону ума и пленяющий его законом греховным; если после претерпенной наготы, постов, голода, темницы, бичеваний, мучений апостол, обратившись к себе, восклицает: Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? (Рим. 7, 24) — то ты ли считаешь себя безопасной? Остерегись, пожалуйста, чтобы когда–нибудь Бог не сказал о тебе: Упала, не встает более дева Израилева! Повержена на земле своей, и некому поднять ее (Ам. 5, 2). Дерзновенно говорю: Бог все может, но не может воздвигнуть девицу после ее падения. Он может избавить ее от наказания, но не пожелает увенчать лишенную непорочности. Убоимся, да не исполнится и на нас это пророчество: оскудеют девы добрыя (Ам. 8, 13). Заметь, что говорит пророк: «Девы добрыя оскудеют», — потому что есть девы и злые. Сказано: Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф. 5, 28). Итак, девственность погибает и вследствие мыслей. От этого и бывают девы злые, девы телом, но не духом, девы юродивые, не имеющие елея, для которых затворен будет брачный чертог.

Если же эти девы не спасаются телесной девственностью от наказания за свою вину, то что будет с теми, которые растлили члены Христовы и превратили храм Святого Духа в блудилище? Им будет сказано: Сойди и сядь на прах, девица, дочь Вавилона; сиди на земле; престола нет, дочь Халдеев, и вперед не будут называть тебя нежною и роскошною. Возьми жернова, и мели муку; сними покрывало твое, подбери подол, открой голени, переходи через реки. Откроется нагота твоя, и даже виден будет стыд твой. Совершу мщение и не пощажу никого (Ис. 47, 1–3). Итак, после брака Сына Божия, после лобзаний Брата и Жениха, та, о которой некогда в пророческой песне воспевалось: Предста царица одесную Тебе, в ризах позлащенных одеяна преиспещрена (Пс. 44, 10), будет обнажена; прошлое ее будет положено перед лицом ее; сядет она при водах пустынных, положит сосуд, расставит ноги свои всякому мимоходящему и даже до верху главы осквернена будет. Лучше было бы для человека вступить в супружество и идти ровным путем, чем, начав взбираться на высоту, упасть во глубину адову. Умоляю тебя, да не будет верный Сион градом–блудницей, да не воспляшут демоны, да не возгнездятся сирены на месте жилища Святой Троицы. Дане разорвется союз сердечный; но лишь только пожелание коснется чувства или огонь сладострастия обдаст нас приятным теплом, будем взывать громогласно: «Господь помощник мой, не убоюся, что сотворит мне плоть» (Пс. 55, 5). Когда внутренний человек хотя несколько начнет колебаться между добродетелями и пороками, скажи: Вскую прискорбна еси, душе моя? И вскую смущаеши мя? Уповай на Бога, яко исповемся Ему, спасение лица моего, и Бог мой (Пс. 41, 12). Не позволяй возрастать помыслам. Да не достигает в тебе юности ничто вавилонское, ничто смущающее. Убей врага, пока он мал; нерадение да будет уничтожено в семени, чтобы не возросли плевелы. Послушай псалмопевца, который говорит: Дщи Вавилоня окаянная, блажен, иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала еси нам. Блажен, иже имеет и разбиет младенцы твоя о камень (Пс. 136, 8–9). Так как невозможно, чтобы врожденное сердечное влечение не врывалось в чувство человека, то похваляется и называется блаженным тот, кто при первом начале страстных помыслов поражает их и разбивает о камень. Камень же есть Христос (1 Кор. 10, 4).

О сколько раз, уже будучи отшельником и находясь в обширной пустыне, сожженной лучами солнца и служащей мрачным жилищем для монахов, я воображал себя среди удовольствий Рима. Я пребывал в уединении, потому что был исполнен горести. Истощенные члены были прикрыты вретищем и загрязненная кожа напоминала кожу эфиопов. Каждый день слезы, каждый день стенания, и когда сон грозил захватить меня во время моей борьбы, я слагал на голую землю кости мои, едва держащиеся в суставах. О пище и питии умалчиваю, потому что даже больные монахи употребляют холодную воду, а иметь что–нибудь вареное было бы роскошью. И все–таки я— тот самый, который ради страха геенны осудил себя на такое заточение в сообществе только зверей и скорпионов, — я часто был мысленно в хороводе девиц. Бледнело лицо от поста, а мысль кипела страстными желаниями в охлажденном теле, и огонь похоти пылал в человеке, который заранее умер в своей плоти. Лишенный всякой помощи, я припадал к ногам Иисусовым, орошал их слезами, отирал власами и враждующую плоть укрощал неядением целыми неделями. Яне стыжусь передавать повесть о моем бедственном положении, напротив, сокрушаюсь о том, что я теперь уже не таков. Я помню, что я часто взывал к Богу день и ночь и не прежде переставал ударять себя в грудь, как, по гласу Господнему, наставала тишина. Я боялся даже келии моей, как сообщницы моих помышлений. Во гневе и досаде на себя самого я один блуждал по пустыням. Где я усматривал горные пещеры, неудобовосходимые утесы, обрывы скал, там было место для моей молитвы, там острог для моей окаяннейшей плоти; и Господь свидетель — после многих слез, после возведения очей на небо я иногда видал себя среди сонмов ангельских и в радостном восторге воспевал: Мы побежим за тобою (Песн. 1, 3).

Если же такие искушения терпят те, которые, изнурив тело, обуреваются одними помыслами, то что сказать о девице, которая наслаждается утехами? Остается повторить изречение апостола: Заживо умерла (1 Тим. 5, 6). Потому, если я могу сколько–нибудь советовать, если мой опыт заслуживает доверия, то я прежде всего увещеваю и умоляю, чтобы невеста Христова избегала вина, как яда. Это первое оружие демонов против молодости. Не в такой степени молодых людей сокрушает скупость, надмевает гордость, тешит честолюбие. Мы легко чуждаемся других пороков; но враг, о котором мы говорим, заключен в нас самих. Куда мы ни пойдем, он везде с нами. Вино и молодость — двойное воспламенение для чувственности. Зачем же подливать масла в огонь? Зачем подносить трут к пылающему телу? Павел говорит Тимофею: Впредь пей не [одну] воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов (1 Тим. 5, 23). Заметь, по каким причинам разрешается питие вина: чтобы уврачевать через это боль желудка и частые недуги. И чтобы мы не злоупотребляли предлогом болезни, Павел заповедал вкушать немного вина, давая этот совет более как врач, чем как апостол (ибо, как апостол, он врач духовный), опасаясь, что Тимофей, ослабленный немощью, не в состоянии будет исполнять дело евангельской проповеди и помня в то же время, что в другом месте он сказал: Не упивайтесь вином, от которого бывает распутство (Еф. 5, 18) и: лучше не есть мяса, не пить вина (Рим. 14, 21). Ной пил вино и упился. После потопа в век простоты Ной, быть может, не знал еще опьяняющей силы вина. И (чтобы ты уразумела, что Священное Писание полно тайн и слово Божие есть драгоценный камень, всюду находимый) за опьянением последовали обнажение чресл, похоть, соединенная с распущенностью. Прежде наполняется чрево, потом возбуждаются и прочие члены. Сел народ есть и пить, а после встал играть (Исх. 32, 6). Лот, друг Божий, спасшийся на горе, оказавшийся единым праведником из столь многих тысяч народа, приводится в состояние опьянения своими дочерями; и хотя они думали, что род человеческий прекращается, и сделали это более по желанию чадородия, чем ради похоти, однако знали, что праведный муж не сделал бы этого, если бы не находился в состоянии опьянения. Наконец, он уже не знал, что делал; и хотя преступление совершилось непроизвольно, однако же преступное действие не чуждо греха. Отсюда–то и ведут свой род моавитяне и аммонитяне, которые до четвертого и десятого рода и даже вовеки не входят в Церковь Божию.

Когда Илия бежал от Иезавели и, утомившись, лежал под дубом в пустыне, то Ангел Господень пришел к нему, возбудил его и сказал ему: Встань, ешь. И взглянул Илия, и вот, у изголовья его печеная лепешка и кувшин воды (3 Цар. 19, 5–6). Неужели Бог не мог послать пророку хорошего вина, и отменных кушаний, и битого мяса? Елисей приглашает к обеду сынов пророческих и, угощая их полевыми травами, слышит единогласный вопль обедающих: Смерть в котле (4 Цар. 4, 40). Человек Божий не прогневался на готовивших пищу, потому что не привык к более роскошному столу, но, всыпав в горшок муки, усладил горечь той же духовной силой, какой Моисей усладил Мерру. А когда Елисей посланных для того, чтобы схватить его, ослепленных равно очами и умом, завел без их сознания в Самарию, то послушай, какими кушаньями он велел угостить их. Предложи им, сказал пророк, хлеба и воды; пусть едят и пьют, и пойдут к государю своему (4 Цар. 6, 22). Мог бы и Даниил получить более роскошный стол из царских кушаний: но Аввакум принес ему обед жнецов, думаю, деревенский. Потому–то Даниил и называется мужем желаний, что он хлеба вожделенного не ел и воды пожелания не пил.

В Священном Писании есть бесчисленное множество изречений, осуждающих излишество и одобряющих простоту в пище. Но так как мы не намерены рассуждать о постах и рассмотреть этот предмет сполна было бы делом особого трактата и отдельной книги, то достаточно и то, что сказано, малое из многого. В дополнение к вышеизложенным примерам можешь и сама припомнить, как первый человек, служа более чреву, чем Богу, был низвергнут из рая в эту плачевную юдоль. И Самого Господа сатана искушал в пустыне голодом. И апостол говорит: Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое (1 Кор. 6, 13). Также о чревоугодниках говорит, что для них бог — чрево (Фил. 3, 19). Ибо кто что любит, то и чтит. Посему тщательно должно заботиться, чтобы мы, изгнанные из рая невоздержанием, были возвращены туда постничеством.

Если же ты станешь возражать, что ты, происходящая из знатного рода, всегда жившая в удовольствиях и в неге, не можешь отстать от вина и изысканных кушаний и подчиняться суровым законам воздержания, то я скажу тебе: живи же по своему закону, если не хочешь жить по закону Божию. Для Бога, Творца и Владыки вселенной, не нужны ворчание во внутренностях и пустота желудка и воспаленное состояние легких; но без этого не может быть безопасным твое целомудрие. Послушай, что говорит о диаволе Иов, любезный Богу и по собственному свидетельству непорочный и праведный: Сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его. Родотворные члены мужчины и женщины благоприлично называются не прямыми именами. Так, Господь обещает происходящего от чресл Давидовых посадить на престоле Его. В Египет вошли 75 душ, происшедших от чресл Иаковлевых. После того как вследствие борьбы с Господом повредил состав бедра у Иакова (Быт. 32, 25), Иаков перестал рождать детей. Намеревающийся праздновать Пасху должен совершать ее с препоясанными и умерщвленными чреслами. Бог говорит Иову: Препояшь, как муж, чресла твои (Иов. 40, 2). Иоанн опоясуется кожаным поясом, апостолам заповедуется с препоясанными чреслами держать светильник благовестия. К Иерусалиму, обрызганному кровью и находящемуся на пути заблуждения, говорится у Иезекииля: Пупа твоего не отрезали (Иез. 16, 4). Итак, вся сила диавола против мужчин заключается в чреслах; вся крепость его против женщин — в пупе.

Хочешь ли убедиться в истине моих слов? Обрати внимание на примеры. Самсон, который был храбрее льва и тверже камня, который один безоружный преследовал тысячи вооруженных, потерял силу в объятиях Далиды. Давид, избранник по сердцу Господнему, часто воспевавший грядущего Святого Христа, после того как, прогуливаясь на кровле дома своего, пленился обнаженной Вирсавией, то вслед за прелюбодеянием совершил человекоубийство. Заметь, кстати, при этом, что никто, даже сидя дома, не безопасен от обольщения через зрение. Посему Давид, раскаиваясь, говорит Господу: Тебе Единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих (Пс. 50, 6). Ибо он был царь, никого иного не боялся. Соломон, устами которого гласила сама мудрость, обсудивший все от кедра ливанского до иссопа, исходящего из стены, отступил от Господа, поскольку был женолюбив. И чтобы никто не надеялся на себя при сношениях скровными родственниками, пусть приведется на память Амон, воспылавший преступной страстью к сестре Фамари.

Горько сказать, сколько каждый день падает девиц, скольких мать Церковь теряет от своего лона, выше скольких звезд гордый враг поставляет престол свой; сколько камней он выдалбливает и гнездится, как змей, во впадинах их. Ты увидишь даже многих вдовиц до замужества, прикрывающих притворной одеждой несчастное сознание своего преступления. И если их не выдаст полнота чрева и крик дитяти, то они ходят подняв голову и игривыми шагами. Иные из них принимают некоторое питие для бесплодия и совершают убийство человека еще до принятия его в семени. Другие, когда почувствуют себя зачавшими от преступления, принимают лекарства для вытравливания плода, при этом нередко и сами умирают и отправляются в ад, виновные в трех преступлениях — в самоубийстве, в прелюбодеянии от Христа, в детоубийстве еще не рожденного чада. Это те, которые любят говорить: «Все чисто — чистым. Для меня достаточно собственного сознания. Бог желает чистого сердца. Зачем мне воздерживаться от брашен, которые Бог сотворил для употребления?» Когда же они хотят повеселиться и попраздновать, то, упившись цельным вином и с нетрезвостью соединяя поругание святыни, говорят: «Да не будет того, чтобы я удалялась от приобщения крови Христовой». А когда увидят женщину бледную и печальную, то называют ее окаянной и манихейкой, справедливо рассуждая, что пост по манихейским побуждениям есть ересь. Это те, которые на виду у всех проходят через площадь и, тайно помавая очами, влекут за собой толпы юношей; это те, к которым всегда обращено пророческое слово: У тебя был лоб блудницы, ты отбросила стыд (Иер. 3, 3). Только пурпур на одежде тонкой и голова слегка перевязанная, чтобы рассыпались волосы, легкий башмак и развевающаяся за плечами гиацинтового цвета шубка, подвязные рукавички, прикрепленные к плечам, да выделанная походка с вывернутыми коленами— вот в чем состоит все их девство. Пусть у них будут свои хвалители, помогающие им под именем девиц погибать за более дорогую цену. Я же со своей стороны очень желал бы им не нравиться.

Стыдно указать на неприличные, печальные, но действительные факты: откуда вошла в Церкви язва Агапет? Откуда именование жен без брака? Откуда новый род наложниц? Скажу более: откуда единомужние блудодейцы? Пребывают мужчина и женщина в одном доме, в одной спальне, часто на одной постели и называют нас подозрительными, если мы думаем что–нибудь. Брат оставляет сестру девицу, девушка удаляет от себя неженатого родственника, называет братом чужого, и, притворяясь оба для одной цели, они ищут духовного утешения на стороне, чтобы дома иметь телесное общение. Таких людей изобличает Соломон в притчах, говоря: Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? (Притч. 6, 27–28).

Теперь, покончив речь о тех, которые хотят казаться, но не быть девами, я обращусь исключительно к тебе, первой из знатных дев Рима, которая уже поэтому должна особенно стараться, чтобы не лишиться благ и настоящих, и будущих. Тягостную сторону брака и неизвестность судьбы в замужестве ты узнала из домашнего примера, потому что сестра твоя Блезилла, старшая по возрасту, но младшая по выбору жребия, выйдя замуж, на седьмой месяц овдовела. О несчастная человеческая судьба с неведомым будущим! Сестра твоя потеряла и венец девства, и брачные удовольствия. И хотя вдовство стоит на второй степени целомудрия, однако какие, думаешь ты, по временам несет она кресты, видя каждый день в сестре то, что потеряла сама, и имея ввиду получить меньшую награду за воздержание, тогда как, испытав брачные удовольствия, с большей тягостью переносит их лишение. Но да будет и она спокойна и радостна. Плод сторицей и плод шестидесятикратный вырастают из одного и того же семени непорочности.

Мне не хочется, чтобы ты знакомилась со светскими дамами, чтобы ты ходила в дома вельмож, чтобы ты часто смотрела на то, что ты презрела, возжелав быть девой. Женщины любят, чтоб им воздавали честь ради их мужей, находящихся в судейском или в каком–нибудь другом достоинстве. Если к жене императора стекается толпа поздравителей, то зачем ты не ценишь своего Супруга? Зачем ты, невеста Божия, спешишь к супруге человеческой? Учись в этом случае святой гордости: знай, что ты выше этой знати. Я желаю, чтобы ты удалилась от знакомств не только с теми женщинами, которые надуты почестями мужей, окружены толпами евнухов, одеты в златотканые одежды, но избегала также и тех, которые сделались вдовами по необходимости, а не по охоте; я это говорю не в том смысле, что жены должны желать смерти мужей, а в том, что они охотно должны пользоваться представляющимся им случаем к целомудрию. А у вдов, от которых я предостерегаю тебя, с переменой одежды не переменился прежний образ жизни. Впереди носилок идет ряд евнухов: у вдов раскраснелись щеки, разгладились морщины так, что легко понять, что они не потеряли, но ищут мужей. Весь дом полон ласкателями, полон пиршествами. Сами клирики, которые должны бы быть учителями закона и страха Божия, лобзают главы матрон и, протянув руку как бы для благословения, принимают подарки за свою приветливость. А матроны, замечая, что священники нуждаются в их пособии, проникаются гордостью; раз уже испытав на себе владычество мужей, предпочитают свободу вдовства, называются непорочными и нонами и после сомнительной вечери видят во сне апостолов.

Да будут тебе подругами женщины, истощенные постами, бледные лицом, умудренные возрастом и жизнью, ежедневно воспевающие в сердцах своих: Где пасешь ты? Где отдыхаешь в полдень? (Песн. 1, 6) и от души говорящие: Имею желание разрешиться и быть со Христом (Фил. 1, 23). Будь послушна родителям: подражай Жениху своему. Нечасто выходи в общество. Вспоминай о мучениках на ложе твоем. У тебя никогда не будет недостатка в предлогах к выходу в общество, если ты пожелаешь выходить всегда в случае необходимости. Да будет у тебя пища умеренная и желудок всегда не наполненный. Многие, воздерживаясь от вина, опьяняются обилием пищи. Когда ты встанешь на ночную молитву, пусть будет тебе тошно не от несварения в желудке, но от отощания. Чаще читай, изучай как можно более. Пусть сон захватывает тебя, когда ты держишь книгу, и пусть лицо твое склоняется на святую страницу. Пусть будет у тебя ежедневный пост и послабление себе, чуждое пресыщения. Нет пользы, пропостившись два–три дня, наполнять пустое чрево, прекращая вместе с тем пост и вознаграждая себя за него чрезмерной сытостью. От этого тупеет обремененный ум и орошенная земля рождает терние похотей. Когда ты почувствуешь, что внешний человек оживает в цвете юности, когда после принятия пищи на постели охватит тебя приятная роскошь пожеланий, возьми щит веры, которым будут угашены разженные стрелы диавола. Все они пылают прелюбодейством, как печь (Ос. 7, 4) сердца их. А ты, последовавшая стопам Христовым, внявшая словам Его, скажи: Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание? (Лк. 24, 32). И еще: Разжжено слово Твое зело, и раб Твой возлюбие (Пс. 118, 140). Трудно душе человеческой ничего не любить, необходимо, чтобы ум наш был привлечен к каким–нибудь привязанностям. Любовь плотская побеждается любовью духовной. Одно желание погашается другим. Насколько уменьшается здесь, настолько возрастает там. Поэтому тем более воздыхай всегда и говори на ложе твоем: Ночью искала я того, которого любит душа моя (Песн. 3, 1); умертвите, говорит апостол, земные члены ваши (Кол. 3, 5); поэтому и сам впоследствии откровенно говорил: Уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал. 2, 20). Умерщвляющий члены свои, живущий в этом мире только по–видимому, не боится сказать: Бых, яко мех на слане (Пс. 118, 83). Вся бывшая во мне мокрота похоти испарилась. Колена моя изнемогоста от поста (Пс. 108, 24). И забых снести хлеб мой. От гласа воздыхания моего прильпе кость моя плоти моей (Пс. 101, 5–6).

Будь ночной стрекозой. Измый на всяку ночь ложе твое, слезами твоими постелю твою ороси. Бодрствуй и будь, как птица в пустыне. Воспой духом, воспой и умом: Благослови, душе моя, Господа, и не забывай всех воздаяний Его, снисходительного ко всем неправдам твоим, исцеляющаго вся недуги твоя, избавляющаго от истления живот твой (Пс. 102, 2–4). И кто из нас от сердца может сказать: Зане пепел, яко хлеб ядях, и питие мое с плачем растворях (Пс. 101, 10). Не должно ли плакать, не должно ли стенать, когда змий опять влечет меня к непозволенным яствам? Когда изгнанных из рая девства хочет облечь кожаными одеждами, которые Илия, возвращаясь в рай, бросил на землю? Что общего между мной и чувственным удовольствием, скоро исчезающим? Что мне за дело в сладкой и смертоносной песне сирен? Яне хочу, чтобы над тобой исполнился приговор, изреченный на осужденного человека. В болезнях и горестях будешь рожать детей. Но это (скажи) закон женщины, а не мой. И к мужу влечение твое. Пусть будет покорна мужу та, которая не имеет супругом Христа. И наконец, смертию умрешь (Быт. 3). Таков конец супружества, а моя цель там, где ни женятся, ни посягают. Пусть вышедшие замуж имеют свое время и имя. А мне пусть будет предоставлено девство в Марии и Христе.

Быть может, кто–нибудь скажет: «И ты осмеливаешься говорить против брака, благословенного Богом?» Но предпочитать девство браку не значит еще порицать брак. Никто не сравнивает худое с добром. Да будут досточтимы и вышедшие замуж, хотя они и уступают первенство девам. Сказано: Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю (Быт. 1, 28). Пусть растет и множится тот, кто желает наполнить землю. А твое воинство на небесах. Плодитесь и размножайтесь— эта заповедь приводится в исполнение после рая и наготы и смоковничных листьев, знаменующих брачное похотение. Пусть женятся и посягают те, которые в поте лица едят хлеб свой, которых земля рождает терния и волчцы, а трава заглушена колючим кустарником. А мое семя приносит сторичный плод. Не все вмещают слово Божие, но кому дано (Мф. 19, 11). Иного делает безбрачным необходимость, меня — охота. Время обнимать, и время уклоняться от объятий. Время разбрасывать камни, и время собирать камни (Еккл. 3, 5). После того как из среды грубых народов родились чада Авраамовы, подобно камням в венце, они воссияют на земле Его (Зах. 9, 16). Они минуют вихрь этого мира и в колеснице Божией вращаются с быстротой колес. Пусть шьют туники те, которые потеряли горнюю нешвенную тунику, которым приятен крик младенцев, при самом начале жизни горько плачущих о том, что они родились. Ева в раю была девой: после кожаных риз началось ее брачное состояние. Твоя страна— рай. Сохрани то, с чем ты родилась, и скажи: Обратися, душе моя, в покой твой (Пс. 114, 6). Вот тебе доказательство, что девство свойственно природе, а брак имел место после грехопадения: вследствие брака рождается девственное тело, в плоде вновь приобретается то, что потеряно в корне. И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его (Ис. 11, 1). Отрасль есть Матерь Господня, простая, чистая, непорочная, чуждая всякого семени от вне и, подобно Богу, плодоносная в уединении. Цвет этой отрасли есть Христос, говорящий: Я нарцисс Саронский, лилия долин! (Песн. 2, 1). Он же в другом месте называется камнем, отторгшимся от горы без рук (Дан. 2, 45), чем обозначает пророк девственное рождение Его от Девы. Ибо руки принимаются как нечто, имеющее значение по отношению к браку, как сказано: Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня (Песн. 2, 6). Для нашей цели не излишне заметить и то, что животные, введенные в ковчег Ноев по паре, — нечисты; а число чистых животных нечетное. Моисею и Иисусу Навину повелено было войти во Святую Землю обнаженными ногами. Ученикам суждено было проповедовать новое Евангелие, не отягчаясь сандалиями и кожами. И воинам, разделившим одежды Иисусовы, непришлось унести сапоги Его. Ибо господин не мог иметь того, что запретил слугам.

Я хвалю брак, хвалю супружество, но потому, что от брака рождаются девственные люди: я отделяю розу от шипов, золото от земли, жемчужину от раковины. Неужели пашущий всегда будет пахать? Неужели не насладится плодом трудов своих? Более почитается брак, когда более любится рождаемое от него. Зачем ты, мать, завидуешь дочери? Она воспитана твоим молоком, она рождена твоим чревом, она выросла у твоего лона. Ты сохранила ее в девстве своим благочестивым тщанием. Неужели ты негодуешь, что она захотела быть супругой не воина, а Царя? Она сделала тебе великое благодеяние. Ты стала тещей Божией. Относительно девства, говорит апостол, я не имею повеления Господня (1 Кор. 7, 25). Почему так? Потому что апостол и сам пребывал в девстве не по повелению, а по собственной воле. Не должно слушать тех, которые говорят, что он имел жену, тогда как, рассуждая о воздержании и увещевая к постоянной чистоте, он сказал: Желаю, чтобы все люди были, как и я. И ниже: Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я (1 Кор. 7, 7–8). Ив другом месте: Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие Апостолы (1 Кор. 9, 5). Итак, отчего же апостол не имеет повеления Господнего о девстве? Оттого, что приносимое без принуждения заслуживает большую награду. Если бы девство было заповедано, то брак казался бы отвергнутым, и слишком сурово было бы принуждать вопреки природе, требовать от людей ангельской жизни и некоторым образом осуждать то, что создано.

В Ветхом Завете иное было благополучие. Там говорится: Блажен, иже имеет племя в Сионе, и южики во Иерусалиме (Ис. 31, 9), и еще: «Проклята неплодная, нерождавшая», и еще: Сынове твои, яко новосаждения масличная окрест трапезы твоея (Пс. 127, 4). Там обещаются богатства и то, что в коленах Израилевых не будет больного. А ныне говорится: «Не считай себя древом сухим. Вместо сынов и дочерей у тебя есть вечная обитель на небесах». Ныне благословляются бедные и Лазарь предпочитается богачу, одетому в пурпур. Ныне немощной крепче. Тогда мир был пуст и, за исключением прообразов, все благословение заключалось в детях. Потому Авраам уже в старости вступает в супружество с Хеттурой, и Иаков откупается за мандрагоры, и прекрасная Рахиль, изображающая Церковь, оплакивает свое неплодие. Но мало–помалу с возрастанием жатвы посылается жатель. Девствен Илия, девствен Елисей, девственны многие сыны пророческие. Иеремии говорится: Не бери себе жены (Иер. 16, 2); освященный во чреве при приближении плена получает запрещение жениться. То же самое другими словами говорит апостол: По настоящей нужде за лучшее признаю, что хорошо человеку оставаться так (1 Кор. 7, 26); что же это за нужда, отнимающая удовольствия брака? Время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие (1 Кор. 7, 29). Вблизи Навуходоносор. Двинулся лев от логовища своего. К чему мне послужит супружество с приходом прегордого царя? К чему дети, которых пророк оплакивает, говоря: Язык грудного младенца прилипает к гортани его от жажды; дети просят хлеба, и никто не подает им (Плач. 4, 4)? Но, как мы показали, только в мужах обреталось сокровище воздержания, а Ева постоянно рождала в болезнях. Когда же Дева зачала во чреве и родила нам Отрока, владычество на раменах Его (Ис. 9, 6), Бога крепкого, Отца будущего века, то проклятие (на женщин) было разрешено. Смерть — через Еву; жизнь— через Марию. Поэтому и обильнее дар девства изливается на женщин, что он получил начало от женщины. Как скоро Сын Божий сошел на землю, Он собрал Себе новое семейство, чтобы, принимавший поклонение от Ангелов на небе, имел Ангелов и на земле. Тогда Иудифь мужественно отсекла голову Олоферна. Тогда Аман, имя которого значит «неправда», сожжен своим огнем. Тогда Иаков и Иоанн, оставив отца, сети, корабль, последовали за Спасителем, покидая равно кровные привязанности, узы века и заботу о доме. Тогда в первый раз услышано: Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною (Мк. 8, 34). Никакой воин не идет с женой на сражение. Ученику, желающему идти для погребения отца, это не позволяется. Лисицы имеют норы и птицы небесные гнезда, где им отдохнуть, а Сын Человеческий не имеет, где главу преклонить. Не сокрушайся, если ты будешь пребывать в горестных обстоятельствах. Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность между замужнею и девицею: незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу (1 Кор. 7, 32–34).

Сколь тягостен брак, с какими неудобствами сопряжен он, это, кажется, высказано вкратце в той книге, которую мы издали против Гельвидия о приснодевстве блаженной Марии. Повторять то же самое было бы слишком долго; кому угодно, может почерпнуть из того ручейка. Но чтобы совсем не опустить этого предмета, скажу теперь одно: апостол повелевает нам молиться непрестанно, а вступивший в супружество не может (так) молиться; следовательно, остается одно из двух: или всегда молиться и пребывать в девстве, или перестать молиться и поработить себя браку. Если девица выйдет замуж, не согрешит, говорит апостол, но таковые будут иметь скорби по плоти (1 Кор. 7, 28). И в начале настоящего сочинения я предварил, что я или вовсе не буду говорить о тягостных сторонах брака, или буду говорить очень мало, и теперь советую: если тебе угодно знать, от скольких неудобств свободна дева и скольким подвержена супруга, прочти сочинение Тертуллиана к другу философу и другие книжки о девстве, и изрядное произведение блж. Киприана, и папы Дамаса сочинение об этом предмете в прозе и стихах; равно и сочинение нашего Амвросия, недавно написанное им к сестре, в котором он так распространился, что все, относящееся к похвале дев, исследовал, выяснил, изложил в порядке.

А нам следует идти другим путем. Задача наша не столько похвала, сколько хранение девства. Недостаточно знать, что хорошо, если избранное не будет тщательно хранимо; ибо оценить доброе есть дело суждения, а хранить — дело труда; первое свойственно многим, а второе — немногим. Претерпевший же до конца, сказано, спасется (Мф. 24, 13) и много званых, а мало избранных (Мф. 22, 14). Итак, заклинаю тебя Богом Иисусом Христом и избранными Его Ангелами, храни начатое тобой, не выноси легкомысленно напоказ сосудов храма Господнего, которые позволено видеть одним священникам, да не узрит кто–либо чуждый святилище Божие. Оза, коснувшись ковчега, которого не следовало касаться, был поражен внезапной смертью. Но сосуд золотой или серебряный не был для Бога так дорог, как храм девственного тела. Тень прошла, теперь наступила истина. Ты говоришь просто, ты с ласковым видом не отвращаешься людей незнакомых, но иначе смотрят бесстыдные очи. Они умеют созерцать красоту не душевную, а только телесную. Езекия показывает ассириянам сокровище Божие, но ассирияне не должны были видеть то, чего желали. Наконец, когда Иудея была потрясена частыми войнами, сосуды Господни в первый раз были взяты и унесены врагами. Валтасар упивается из священных чаш среди пиршеств и толпы наложниц (поскольку высшее торжество порока — бесчестить досточтимое).

Не приклоняй уха твоего к словам злобы. Часто, говоря что–нибудь неприличное, люди испытывают твой образ мыслей, охотно ли ты, дева, слушаешь, что говорят, разрешаешь ли что–нибудь смешное; что ты ни скажешь, хвалят; что отринешь— отрицают; называют тебя обходительной, и святой, и бесхитростной. «Вот, — говорят, — поистине раба Божия; вот всецелая простота. Не то что такая–то, отвратительная, постыдная, необразованная, отталкивающая, которая, быть может, потому не вышла замуж, что не могла найти жениха». Мы увлекаемся естественным злом. Мы охотно становимся на сторону своих льстецов, и хотя говорим, что мы недостойны, и жаркий румянец выступает на лице, но внутренне душа радуется похвалам. Невеста Христова есть ковчег Завета, посвященный внутри и снаружи, хранящий в себе закон Господень. Как в ковчеге не было ничего, кроме скрижалей Завета, так и в тебе не должно быть никакого внешнего помысла. На этом очистилище, как на Херувимах, хочет восседать Господь. Он посылает учеников Своих, чтобы воссесть на тебе, как на жребяти ослем, Он разрешает тебя от временных забот, чтобы, оставив египетскую мякину и кирпичи, ты последовала за Моисеем в пустыне и вошла в землю обетования. Никто да не останавливает тебя, ни мать, ни сестра, ни сродница, ни сродник: Господь тебя требует. Если они захотят воспрепятствовать тебе, пусть вспомнят о казнях фараона, который, не желая отпустить народ Божий для богослужения, потерпел все то, о чем написано. Иисус, войдя в храм, изверг то, что не принадлежало к храму. Ибо Бог есть ревнитель и не хочет, чтобы дом Отца был превращен в вертеп разбойников. В противном случае, как скоро считаются монеты, являются клетки с голубями и умерщвляется простота, как скоро в девственной груди пылает забота о временных делах, тотчас разрывается завеса храма, Жених встает во гневе и говорит: Се, оставляется вам дом ваш пуст (Мф. 23, 38). Читай Евангелие и посмотри, как Мария, сидящая у ног Господа, предпочитается усердной Марфе. Конечно, Марфа прилежным служением гостеприимства приготовляла угощение Господу и ученикам Его; но Иисус сказал ей: Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом; но немногое необходимо, как одно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее (Лк. 10, 41–42). Будь и ты Марией; яствам предпочитай учение. Пусть сестры твои суетятся и ищут, как им принять гостя Христа. А ты, раз отложив бремя века сего, сиди у ног Господа и говори: Нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него, и не отпустила его (Песн. 3, 4). Ион ответит: Единственная — она, голубица моя, чистая моя; единственная она у матери своей, отличенная у родительницы своей (Песн. 6, 9), то есть в небесном Иерусалиме.

Всегда да хранят тебя тайны твоего ложа; пусть всегда с тобой внутренно веселится Жених. Когда ты молишься, ты беседуешь с Женихом; когда читаешь, Он с тобой беседует; и когда сон склонит тебя, Он придет за стену и прострет руку Свою через оконце и коснется чрева твоего; и, пробудившись, ты встанешь и скажешь: Я изнемогаю от любви (Песн. 2, 5); и услышишь в свою очередь от Него: Запертый сад— сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник (Песн. 4, 12). Берегись, не выходи из дома, не желай видеть дщерей иной страны, имея братьями патриархов и отцов Израиля: Дина, выйдя из дому, подвергается растлению. Я не хочу, чтобы ты искала Жениха по стогнам и обходила углы града; если ты скажешь: Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя (Песн. 3, 2) и будешь спрашивать: Не видали ли вы того, которого любит душа моя? — то никто не будет достоин отвечать тебе. Жених не может быть найден на стогнах. Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь (Мф. 7, 14). Далее следует: Я искала его и не находила его; звала его, и он не отзывался мне (Песн. 5, 6). И если бы только и всего, что не нашла! Ты будешь бита, ты будешь обнажена, ты будешь говорить плачевные вещи: Встретили меня стражи, обходящие город, избили меня, изранили меня; сняли с меня покрывало (Песн. 5, 7). Если, выйдя из дому, столько терпит та, которая говорила: Я сплю, а сердце мое бодрствует (Песн. 5, 2) и: мирровый пучок— возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает (Песн. 1, 12), — то что будет с нами, которые еще не достигли совершенного возраста и, когда жених с невестой входят внутрь, остаемся вне? Иисус есть ревнитель, Он не хочет, чтобы другие видели лицо твое. Хотя ты станешь извиняться и оправдываться: покрыв лицо покрывалом, я спрашивала тебя там и говорила: Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? Где отдыхаешь в полдень? К чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих? (Песн. 1, 6); Он все–таки будет негодовать, гневаться и скажет: Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди себе по следам овец и паси козлят твоих подле шатров пастушеских (Песн. 1, 7). То есть хотя ты и прекрасна и образ твой любезен Жениху более всех женщин, но если ты не познаешь саму себя и не будешь хранить сердца своего всяким хранением и не будешь избегать очей юношей, то уходи из Моего брачного чертога и паси козлов, которые будут поставлены ошуюю.

Итак, моя Евстохия, дочь, госпожа, сослужительница, родственница (первое название — по возрасту, второе — по достоинству, третье — по вере, четвертое — по любви), выслушай слово пророка Исаии: Пойди, народ мой, войди в покои твои, и запри за собой двери твои, укройся на мгновение, доколе не пройдет гнев (Ис. 26, 20). Вне блуждают девы глупые; ты будь внутри с Женихом; потому что, если ты заключишь двери и по заповеди евангельской будешь молиться Отцу твоему втайне, то Он придет, и постучится, и скажет: Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною (Откр. 3, 20), и ты тотчас заботливо ответишь: «Глас брата моего ударяющего в двери: отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя!» (Песн. 5, 2).

Не говори: Скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их? (Песн. 5, 3). Тотчас встань и отвори, чтобы во время твоего промедления Жених не ушел и чтобы не пришлось тебе после искать и говорить: «Открыла я брату моему; брат мой ушел» (см.: Песн. 5, 6). Ибо что хорошего, если двери сердца твоего будут заключены для Жениха? Пусть они будут отверсты Христу и заключены для диавола, согласно следующему изречению: Если гнев начальника вспыхнет на тебя, то не оставляй места твоего (Еккл. 10, 4). Даниил пребывал в самой верхней горнице (ибо не мог пребывать в нижней) и имел окна, отверстые к Иерусалиму. И ты имей окна, отверстые туда, откуда сходит свет, откуда видишь град Господень. Не открывай тех окон, о которых говорится: Смерть входит в наши окна (Иер. 9, 21).

Всего тщательнее тебе должно избегать огня тщеславия. Как, сказал Иисус, вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу? (Ин. 5, 44). Смотри, сколь велико то зло, обладающий которым не может веровать? Мы же говорим: «Ты еси слава моя (Пс. 3, 4) и: хвалящийся хвались о Господе» (2 Кор. 10, 17). И если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым (Гал. 1, 10) и: я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира (Гал. 6, 14). И еще: о Тебе похвалимся весь день; о Господе похвалится душа моя (Пс. 33, 3). Когда творишь милостыню, пусть видит один Бог; когда постишься, да будет радостно лицо твое. Одежда твоя должна быть не очень чистая и не грязная и не выдающаяся ничем особенным, чтобы не останавливалась перед тобой толпа прохожих и не указывали на тебя пальцем. Брат твой умер; тело сестры должно ослабеть: берегись, чтобы, поступая часто таким образом, самой не умереть. Не старайся казаться слишком набожной и смиренной более, чем сколько нужно, чтобы, избегая славы, не приобрести ее. Многие, удаляясь от свидетелей своей бедности, сострадательности и поста, тем самым хотят прославиться, что презирают славу; и удивительным образом избегая славы, домогаются ее. Я нахожу, что многие чужды прочих волнений, от которых ум человеческий радуется и печалится, надеется и страшится. Но слишком мало таких, которые свободны от порока тщеславия; и наилучший тот, кто изредка пятнает грязью проступков свою красоту. Я не убеждаю тебя не хвалиться богатством, не хвастаться знатностью рода, не превозноситься перед другими. Я знаю твое смирение; знаю, что ты искренне говоришь: Господи, не вознесеся сердце мое, ниже вознесостеся очи мои (Пс. 130, 1). Я знаю, что у тебя и у твоей матери гордость, через которую пал диавол, вовсе не имеет места. Посему писать к тебе об этом было бы излишне. Было бы крайне глупо учить тому, что знает тот, кого учишь. Но остерегись, чтобы не привело тебя к тщеславию то, что ты презрела славу этого мира; чтобы не вкралось тайное помышление, отказавшись от намерения нравиться в златотканых одеждах, постараться нравиться в мрачных; когда придешь в собрание братьев или сестер, садись ниже, признавая, что ты недостойна и подножия. Не говори намеренно тихим голосом, как бы истощенная постом; не опирайся на плечи другого, подражая походке человека, истощенного в силах. Есть иные, помрачающие лица свои, да явятся человекам постящимися; увидав кого–нибудь, они тотчас вздыхают, нахмуривают брови и, опустив голову, кажется, едва смотрят одним глазом. Траурное платье, пояс из грубой ткани, руки и ноги не вымытые, — одно чрево, так как его не видать, наполнено пищей.

Об этих женщинах ежедневно поется в псалме: Господь рассыпает кости людей, нравящихся себе (см.: Пс. 52, 6). Другие с мужеским видом, переменив одежду, стыдятся того, что они родились женщинами, обрезывают волосы и бесстыдно поднимают вверх свои лица, подобные лицам евнухов. Есть и такие, которые одеты во власяницы и, сделав наглавники, чтобы возвратиться к детству, подобны совам и филинам.

Но чтобы не казалось, что я говорю только о женщинах, прибавлю: убегай и мужчин, которых увидишь в веригах с отрощенными наподобие женских волосами, вопреки повелению апостольскому, с козлиной бородой, в черном плаще, с обнаженными на жертву холода ногами. Это все орудия диаволовы. Таков, к сожалению, был в Риме некогда Анфим, таков недавно — Софроний. Проникнув в дома вельмож и обманув женщин, обремененных грехами, всегда учащихся и никогда не могущих прийти в познание истины, они принимают на себя личину святости и как бы подвизаются в продолжительных постах, посвящая между тем ночи тайным пиршествам. Стыдно говорить о них более, чтобы не показаться не наставником, а прельщенным. Есть и другие (я говорю о людях своего сословия), которые домогаются пресвитерства и диаконства, чтобы с большей свободой видаться с женщинами. Вся забота у них об одеждах, чтобы благоухали, чтобы нога была гладко обтянута мягкой кожей. Волосы завиты щипцами; на пальцах блестят перстни: чуть–чуть ступают они, чтобы не промочить подошв на влажной дороге. Когда увидишь таких людей, считай их скорее женихами, чем клириками. Иные все старание и всю жизнь посвятили тому, чтобы узнать имена, дома и нравы благородных женщин. Опишу кратко одного из них, особенно искусного в этом, чтобы, зная учителя, ты тем легче узнавала учеников. С восходом солнца он поспешно встает, составляет план поздравительных визитов, выбирает кратчайшие дороги, и наглый старик пробирается даже в спальни к постелям спящих. Увидит изголовье, изящное полотенце или что–нибудь другое из домашней рухляди— ощупывает, удивляется, хвалит и, жалуясь, что нуждается в этом, не выпрашивает, а просто вымогает, потому что всякая женщина боится оскорбить почтаря городского. Непорочность— враг для него, пост— также; он любит обед роскошный из вкусных журавликов, называемых в народе pipizo.

Язык его груб и дерзок и всегда готов на злословие. Куда бы ни обратилась ты, он первый на глазах. Что бы ни случилось нового, он или виновник, или распространитель молвы. Его кони меняются поминутно, то смирные, то бешеные: подумаешь, что он родной брат фракийского царя.

Хитрый враг употребляет различные ковы. Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог (Быт. 3, 1). Посему–то апостол и говорит: Нам не безызвестны его умыслы (2 Кор. 2, 11). Христианину неприличны ни намеренный цинизм, ни изысканная опрятность. Если чего–нибудь не знаешь, если сомневаешься относительно чего–нибудь в Писании, спроси того, чья праведна жизнь, чьи почтенны лета, кого не осуждает молва, кто мог бы сказать: Обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою (2 Кор. 11, 2). Или если нет надежного наставника, то лучше оставаться в безопасном неведении, чем доискиваться и опасаться. Помни, что ты ходишь среди сетей: многие и почтенных лет девы с несомненной непорочностью выпустили венец из рук у самого гроба. Если в числе сообщниц твоего обета есть служанки, не возносись перед ними, не напыщайся тем, что ты госпожа; вы стали иметь одного Жениха, вместе вы поете псалмы, вместе принимаете Тело Христово: к чему же различие отношений? Пусть и другие приглашаются к подвигу. Венец девства пусть будет призывом для прочих. Если заметишь какую–нибудь нетвердой в вере, прими ее, утешь, обласкай и ее непорочность поставь для себя приобретением. Если же какая–нибудь из служанок притворно выражает свое усердие к девству, желая избавиться от рабства, такой прямо читай из Апостола: Лучше вступить в брак, нежели разжигаться (1 Кор. 7, 9). А тех девиц и вдов, которые праздно, но преусердно шатаются по домам матрон и, потеряв всякий стыд, превосходят шутов в тунеядстве, удаляй как заразу. Худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. 15, 33). У них нет более заботы, как о чреве да о том, что всего ближе к чреву. Они советуют и говорят в таком роде: «Крошка моя, пользуйся своим состоянием и живи, пока живется; ужели ты все бережешь своим наследникам?» Преданные сладострастью и пьянству, они готовы внушать какое угодно зло; даже и твердые души они размягчают до чувственности. Впадая в роскошь в противность Христу, желают вступать в брак. Они подлежат осуждению, потому что отвергли прежнюю веру (1 Тим. 5, 11–12). Не старайся казаться сама себе особенно красноречивой; не находи удовольствия в стихотворных лирических песнях. Не следуй из деликатности изнеженному вкусу матрон, которые то сквозь зубы, то расширив уста произносят слова наполовину с пришепетыванием, почитая грубым все, что естественно. В такой степени им нравится любодеяние даже в языке; но что общего у света с тьмою? Какое согласие между Христом и Велиаром? (2 Кор. 6, 14–15). Как сойдется Гораций с Псалтирью, Марон с Евангелием, Цицерон с Апостолом? Не соблазнится ли и брат, видя тебя в требищи возлежащей? И хотя все чисто для чистого и ничего не должно хулить, что принимается с благодарением, однако ж мы не должны вместе чашу Господню пить и чашу бесовскую. Расскажу тебе свое несчастное приключение.

Много лет назад, когда я хотел ради Царства Небесного удалиться от дому, родителей, сестры, знакомых и, что еще труднее этого, от привычки к роскошной жизни и отправиться в Иерусалим, я не мог вовсе оставить библиотеку, с такими заботами и трудами составленную мною в Риме. И таким образом я, окаянный, постился и намеревался читать Туллия. После частых бессонных ночей, после слез, из самой глубины души исторгнутых у меня воспоминанием о прежних прегрешениях, я все–таки держал в руках Плавта. Чуть иногда я приходил в себя и начинал читать пророков, меня ужасала необработанность речи; слепыми глазами не видя света, я думал, что виной этого не глаза, а солнце. Когда таким образом играл мной древний змий, почти посередине Четыредесятницы напала, разлившись по внутренностям, на мое истощенное тело лихорадка и, не давая отдыха (что сказать даже неимоверно), так пожирала несчастные члены, что у меня едва оставались кости. Недалеко было до похорон; жизненная сила души при совершенно уже остывшем теле билась в одной только едва теплевшей груди; как вдруг, восхищенный в духе, я был представлен к Престолу Судии, где было столько света, столько блеска от светлости окружавших, что, упав на землю, я не осмеливался взглянуть наверх. На вопрос о том, кто я, я назвал себя христианином. Но Восседавший сказал: «Лжешь, ты цицеронианин, а не христианин; ибо где сокровище твое, там и сердце твое» (Мф. 6, 21). Я замолк и под бичами (ибо Он повелел бить меня), еще более мучимый огнем совести, я мысленно повторял стих: Во аде же кто исповестся Тебе? (Пс. 6, 6). Потом начал вопиять и, рыдая, говорить: «Помилуй мя, Господи, помилуй мя». Эти звуки раздавались среди ударов бичей. Между тем предстоявшие, припав к коленам Восседавшего, умоляли, чтобы Он простил грех юности и взамен заблуждения дал место раскаянию, с тем чтобы наказать меня впоследствии, если я когда–нибудь стану читать сочинения языческой литературы. Поставленный только под это условие, я, который готов был обещать гораздо более, начал клясться и, призывая имя Божие, говорить: «Господи, если когда–нибудь я буду иметь светские книги, если я буду читать их, значит, через это самое я отрекся от Тебя». Отпущенный после этих клятвенных слов, я возвращаюсь на землю, к удивлению всех, раскрываю глаза, столь обильно наполненные слезами, что даже люди недоверчивые, видя мою печаль, должны были поверить моему рассказу. Это был не обморок, не пустой сон, подобный тем, над которыми мы часто смеемся. Свидетелем — тот Престол, перед которым я лежал, свидетелем — Страшный Суд, которого я убоялся, да не случится мне уже никогда подвергнуться такому испытанию. Признаюсь, у меня даже были синие плечи, я чувствовал после сна боль от ударов, и с тех пор с таким усердием стал читать Божественное, с каким не читал прежде светского.

Избегай также порока любостяжания и не только не присвояй чужого (ибо за это наказывают и общественные законы), но даже не береги своего, как будто бы оно было для тебя чужим. Если в чужом, сказано, не были верны, кто даст вам ваше? (Лк. 16, 12). Груды золота и серебра для нас — чужие; наше имущество есть духовное; о нем сказано: Богатством своим человек выкупает жизнь [свою] (Притч. 13, 8). Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и маммоне (Мф. 6, 24), то есть богатству. Ибо на своем родном, сирском языке мамона означает богатство. Заботы о пропитании суть препятствия для веры. В основании любостяжания лежит языческое попечение. Но ты скажешь: «Я — девица нежная, и не могу работать собственными руками. Дойду до старости, стану больна, кто пожалеет меня?» Послушай, что говорит Иисус апостолам: Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их (Мф. 6, 25–26). Если не станет одежды, взгляни на лилии. Если будешь голодна, послушай Того, Кто ублажает нищих и алчущих. Если какая другая скорбь отяготит тебя, то прочти: Я благодушествую в немощах (2 Кор. 12, 10) и:дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился (2 Кор. 12, 7). Радуйся при всех определениях Божиих. Возрадовашася дщери Иудейския, судеб ради Твоих, Господи (Пс. 96, 8). Пусть всегда слышится из уст твоих: Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь (Иов 1, 21). И мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести [из него] (1 Тим. 6, 7).

Но ныне увидишь очень многих, набивающих шкафы платьями, каждый день меняющих туники и при всем том не могущих избавиться от моли. Иная, чтобы казаться благочестивее, носит одно платье, а в полных сундуках бережет всякие ткани. Окрашен в пурпур пергамент, блестит в буквах золото, переплет отделан драгоценными каменьями — а за дверями умирает обнаженный Христос. Когда протягивают руку нуждающемуся — трубят в трубу. Зовут на вечерю любви — посылают глашатая. Я видел недавно, как одна из знатнейших римских женщин (об имени умалчиваю, чтобы ты не подумала, что я пишу пасквиль), чтобы считаться более благочестивой, предшествуемая евнухами, в базилике св. Петра раздавала бедным, собственноручно, каждому по монете. Между тем (как это часто бывает у нищих) какая–то старуха, покрытая сединами и рубищем, забежала наперед, чтобы получить другую монету. Та, когда дошла до нее по порядку, дала ей вместо динария кулака, так что у бедной старухи полилась кровь. Любостяжание есть корень всякого зла, и поэтому–то называется у апостола идолослужением. Ищи прежде Царствия Божия, и сия вся приложатся тебе. Господь не убьет голодом души праведной. Юнейший бых, ибо состарехся, и не видех праведника оставлена, ниже семене его просяща хлебы (Пс. 36, 25). Илии носили пищу в раны. Сарептская вдова, сама с детьми собираясь умереть в следующую ночь с голоду, накормила пророка; и тот, кто пришел к ней для прокормления, питал ее из чудесно неиссякаемого сосуда. Апостол Петр сказал: Серебра и золота нет у меня; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи (Деян. 3, 6). А ныне многие, не говоря ни слова, говорят делом: «Веры и милосердия нет у меня, а что имею, серебро и золото, того тебе не дам». Имея пропитание и одежду, будем довольны тем (1 Тим. 6, 8). Послушай, чего просит Иаков в своей молитве: Если Бог будет со мною, и сохранит меня в пути сем, в который я иду, и даст мне хлеб есть и одежду одеться (Быт. 28, 20). Он молил только о необходимом — и спустя двадцать лет возвратился в ханаанскую землю богатым господином и еще более богатым отцом. Бесчисленны в Писаниях примеры, научающие тому, что должно избегать любостяжания.

Впрочем, так как мы коснулись теперь этого предмета (надеясь, если поможет Христос, раскрыть его в особом сочинении), то расскажем еще то, что несколько лет назад случилось в Нитрии. Кто–то из братии, более бережливый, чем любостяжательный, не зная, что Господь был продан за тридцать сребреников, оставил, умирая, сто солидов, которые приобрел пряжей льна. Сошлись монахи (их жило в том месте до пяти тысяч в отдельных келиях) на совет, что нужно сделать. Одни говорили: раздать бедным, другие— отдать на церковь, некоторые— отослать родным. Но Макарий, Памва, Исидор и другие, называвшиеся отцами, по внушению Святого Духа, определили — зарыть их вместе с их владельцем, сказав: Серебро твое да будет в погибель с тобою (Деян. 8, 20). Да не подумает кто–нибудь, чтобы такой поступок был жесток: на всех в целом Египте нашел такой страх, что беречь и один солид считалось преступлением.

Так как я упомянул о монахах и знаю, что ты охотно слушаешь о том, что касается святости, то останови ненадолго свое внимание. В Египте три рода монахов. Первый— киновиты, называемые у туземцев «саузы»; мы можем называть их общежительными. Второй— анахореты, живущие по одному в пустыне и называемые так потому, что уходят далеко от людей. Третий — так называемые ремоботы, угрюмые, неопрятные; они исключительно или преимущественно находятся в нашей стране. Они живут по два, по три вместе, не больше, и живут по своей воле и своими средствами, только из того, что они зарабатывают, вносят часть в складчину, чтобы иметь общий стол. Живут же по большей части в городах и замках; и как будто должно быть священным их ремесло, а не жизнь, что ни продают они, всегда дороже. Между ними часто бывают ссоры, потому что, живя на своем иждивении, они не терпят быть в подчинении у кого бы то ни было. Именно они всего чаще спорят из–за постов, дела домашние делают предметом тяжб. Все у них на выдумках: широкие рукава — как меха, сапоги, грубейшая одежда, частые вздохи; видаются с девицами, поносят священнослужителей; а когда настает праздничный день, они пресыщаются до рвоты.

Итак, пройдя мимо них, как мимо какой–нибудь заразы, пойдем к тем, которые во множестве живут общинами, то есть к тем, которые называются, как сказали мы, киновитами. Первое условие у них — повиноваться старшим и исполнять все, что бы они ни приказали. Они делятся на десятки и сотни, так что у десяти человек десятый — начальник, а сотый имеет под собой десять десятиначальников. Живут они отдельно, но в соединенных между собой келиях. До девяти часов, как положено, никто не ходит к другому, только к упомянутым разве десятиначальникам, так что если кого обуревают помышления, то пользуется у них советами. После девяти часов сходятся вместе, поют псалмы, читают Писания по обыкновению. По окончании молитв, когда все сядут, тот, кого они называют отцом, стоя посередине, начинает беседу. Во время его речи бывает такая тишина, что никто не смеет взглянуть на другого, никто не смеет кашлянуть: хвала говорящему высказывается в плаче слушателей. Тихо катятся по щекам слезы, и скорбь не прорывается даже стоном. А когда начнет возвещать грядущее, о Царстве Христовом, о будущем блаженстве и славе, ты увидишь всех со сдержанным вздохом и поднятыми к небу глазами, говорящих внутри себя: Кто даст ми крыле, яко голубине, и полещу, и почию? (Пс. 54, 7). Затем собрание оканчивается, и каждый десяток со своим старшим отправляется к столу, при котором поседмично по очереди и прислуживают. Во время стола нет никакого шума; никто не разговаривает. Питаются хлебом и овощами, которые приправлены одной солью. Вино пьют только старики, для которых и обед часто бывает с отроками, чтобы поддержать преклонный век одних и не задержать начинающийся возраст других. Затем встают разом и, пропев гимн, расходятся по жилищам, здесь до вечера каждый разговаривает со своими и говорит: «Видели вы такого–то и такого–то? Сколько в нем благодати! Сколько тихости! Какая смиренная поступь!» Увидят слабого — утешают, горящего любовью к Богу— побуждают на больший подвиг. И поскольку ночью сверх общих молитв всякий еще бодрствует в своей опочивальне, то обходят все келии и, приложив ухо, тщательно выведывают, что делается. Заметив кого–нибудь ленивым, не выговаривают, но, притворяясь, будто не знают, посещают его чаще и вначале более просят, чем принуждают молиться. Повседневные хлопоты располагаются так: что сделано у десятиначальника, о том доносится эконому, который и сам каждый месяц с великим трепетом отдает отчет общему отцу. Он же отведывает и пищу, как она приготовлена; и так как никому не позволительно говорить: «Я не имею ни исподнего, ни верхнего платья, ни сплетенной из тростника постели», то он располагает все так, чтобы никто не лишен был того, что ему нужно. Если кто–нибудь заболевает, его переносят в просторный покой и ему услуживают старцы с таким усердием, что он и не подумает о городских удобствах и о попечениях материнских. Дни воскресные посвящаются только молитве и чтению; впрочем, киновиты делают то же самое и во всякое время по окончании трудов. Каждодневно читается что–нибудь из Писания. Пост одинаков во весь год, кроме Четыредесятницы, в которую положено жить строже. С Пятидесятницы вечери переменяются на обеды, дабы сохранить этим церковное предание и не обременять желудка двукратным принятием пищи. Таковыми Филон, последователь платонической школы, и Иосиф, этот греческий Ливий, во второй части истории иудейского плена представляют ессеев.

Хотя в письме о девах я заговорил теперь почти без нужды о монахах, но приступаю и к третьему роду их, называемому анахоретами. Выходя из киновии, они, кроме хлеба и соли, ничего более не выносят с собой в пустыню. Основатель этого образа жизни— Павел, учредитель— Антоний, а если пойти вверх, то первым виновником был Иоанн Креститель. В таком же роде мужа описывает даже и пророк Иеремия, говоря: Благо человеку, когда он несет иго в юности своей; сидит уединенно и молчит, ибо Он наложил его на него; полагает уста свои в прах, [помышляя]: «может быть, еще есть надежда»; подставляет ланиту свою биющему его, пресыщается поношением, ибо не навек оставляет Господь (Плач 3, 27–31). Их подвиги и образ жизни, не плотские во плоти, я опишу, если захочешь, вдругое время. Теперь возвращусь к своему предмету, так как от рассуждений о любостяжании я перешел к монахам. Представив их тебе в пример, я говорю: «Презирай не только золото, серебро и другие богатства, но даже самую землю и небо, и в единении только со Христом ты воспоешь: «Часть моя— Господь»».

Затем, так как апостол повелевает нам всегда молиться, а у святых даже сам сон бывает молитвой, то мы так должны распределить часы для молитвы, чтобы, если случится нам быть занятыми каким–нибудь делом, самое время призывало нас к богослужению. Всякий знает третий час, шестой, девятый, рассвет и вечер. Пусть не вкушают пищи, не предпослав молитвы; не отходят от стола, не принеся благодарения Создателю. Должно вставать по ночам дважды и трижды и повторять то, что твердо помним из Писаний. Пусть ограждает нас молитва, когда мы выходим из гостей. Когда возвращаемся с площади, пусть нас встретит молитва прежде, чем сядем: да не успокаивается тело, пока не напитается душа. При всяком деле, на каждом шагу да изображается рукой крест Господень. Не осуждай никого, не полагай соблазна против сына матери твоей. Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим Господом стоит он, или падает. И будет восставлен, ибо силен Бог восставить его (Рим. 14, 4). Если ты станешь поститься по два и по три дня, не думай, что ты лучше не постящихся. Ты не ешь и гневаешься, а тот ест и светел челом. Гневаясь, ты высказываешь беспокойство душевное и голод телесный; тот с умеренностью ест и благодарит Бога. Поэтому–то каждодневно вопиет Исаия: Это ли назовешь постом и днем, угодным Господу? (Ис. 58, 5). И опять: В день поста вашего вы исполняете волю вашу, и требуете тяжких трудов от других. Вот, вы поститесь для ссор и распрей и для того, чтобы дерзкою рукою бить других (Ис. 58, 3–4). Зачем же вы поститесь для меня? Что за пост может быть у того, чей гнев продолжается не только далее пределов одного дня, но даже целый месяц? Размышляя о самой себе, созидай себе похвалу не на немощи другого, но на своем собственном подвиге.

Не подражай тем, которые, заботясь о плоти, считают все доходы с имений и каждодневные домашние расходы. Предательством Иуды не были посрамлены одиннадцать апостолов, и через вероотступничество Фигелла и Александра другие не были остановлены в течении веры. Не говори: «Такая–то и такая–то пользуется своими богатствами; ее уважают люди; у нее собираются братья и сестры. Ужели через это самое она перестает быть девой?» Да сомнительно прежде всего, дева ли она: Я [смотрю не так], как смотрит человек; ибо человек смотрит на лице, а Господь смотрит на сердце (1 Цар. 16, 7). Посему–то, даже если она и дева по плоти, не знаю, дева ли она по духу. Аапостол так определяет деву: да будет свята телом и духом (см.: 1 Кор. 7, 34). Наконец, пусть она получает себе свою славу. Пусть отвергает мысль апостола, живет и наслаждается удовольствиями. Мы последуем лучшим примерам. Представь себе блаженную Марию, которая была так непорочна, что удостоилась быть Матерью Господа. Когда сошел к Ней в образе мужа Ангел Гавриил, говоря: Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою, в страхе и ужасе Она не могла отвечать, потому что никогда не принимала приветствия от мужа. Потом Она узнает вестника и говорит. И Та, Которая боялась человека, бестрепетно беседует с Ангелом. Можешь и ты быть матерью Господа. Возьми себе большой свиток, и начертай на нем человеческим письмом, и когда приступишь к пророчице, и зачнешь во чреве, и родишь сына (Ис. 8, 1), то скажи: Страха ради Твоего, Господи, во чреве прияхом, и поболехом, и родихом дух спасения Твоего, его же сотворихом на земли (Ис. 26, 18). Тогда и Сын твой ответит тебе и скажет: Вот матерь Моя и братья Мои (Мк. 3, 34). И Тот, Кого ты незадолго перед тем напишешь на листе твоей груди, начертишь писалом в новой книге сердца, Тот, отняв у врагов корысти, посрамив начала и власти и пригвоздив их ко кресту, зачатый возрастет и, став возрастным, удивительным образом сделает тебя из матери Своей невестой. Велик подвиг, но велика и награда — быть тем, чем и мученики; тем, чем апостолы; быть тем, чем Христос. Впрочем, все это приносит пользу тогда, когда бывает в Церкви; когда мы празднуем Пасху водном общем доме; если входим в ковчег с Ноем; если при погибели Иерихона содержимся у оправданной блудницы Раав. Но тех, которые почитаются девами у различных еретиков, например у нечестивых манихеев, должно почитать блудницами, а не девами. Ибо если творец тела у них диавол, то каким образом они могут держать в чести девическое имя — почтенно, они скрывают волка под овечьей шкурой. Антихрист выдает себя за Христа; и они постыдную жизнь ложно прикрывают почетным названием. Радуйся, сестра, радуйся, дочь, радуйся, любезная дева, потому что ты на самом деле стала быть тем, чем иные только притворяются.

Все рассуждения наши покажутся тягостными для той, которая не любит Христа. Но кто всю пышность мирскую считает прахом, всё, что под солнцем, — суетой, кто умер со своим Господом и совоскрес, кто распял плоть свою со страстьми и похотьми, охотно воскликнет: Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? И затем: Я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим.8, 35;38–39). Ради нашего спасения Сын Божий делается сыном человеческим. Девять месяцев в утробе ожидает рождения, терпит такое унижение, выходит окровавленный, повивается пеленами, принимает шутливые ласки и Обнимающий мир пядию полагается в тесных яслях. Не говорю о том, что до тридцати лет в неизвестности Он разделяет убожество родителей; поражаемый ударами— безмолвствует, распинаемый — молится за мучителей. Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми? Чашу спасения прииму и имя Господне призову… Честна пред Господем смерть преподобных Его (Пс. 115, 3–4, 6). Одно только и есть достойное воздаяние: когда платится за кровь кровью и когда, искупленные кровью Христовой, мы охотно умираем за Искупителя. Кто из праведных получил венец без мучений? Праведный Авель убит; Авраам подвергается испытанию потерять жену. Но чтобы не растягивать мне письма без меры, поищи и найдешь, что все они претерпели несчастия. Один Соломон жил среди удовольствий, потому–то, может быть, и пал. Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает (Евр. 12, 6). Не лучше ли короткое время повоинствовать, окопаться валом, вооружиться, томиться под броней и после радоваться с победителем, чем за нетерпение одного часа попасть в рабство навеки?

Ничто не тяжело для любящих. Никакой труд не труден для благорасположенного. Посмотри, какие условия принял Иаков из–за жены Рахили: и работал, говорит Писание, Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее (Быт. 29, 20). Затем и сам он после упоминает: Я томился днем от жара, а ночью от стужи (Быт. 31, 40). Станем и мы любить Христа, станем искать постоянно Его объятий— и нам все трудное покажется легким, все долгое будем считать коротким; и, уязвленные копием Его, будем говорить каждую минуту: Увы мне, яко пришельствие мое продолжися (Пс. 119, 5). Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим. 8, 18); потому что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает (Рим. 5, 3–5). Когда предпринятый тобой подвиг покажется тебе тяжким, читай 2–е Послание Павла к Коринфянам: Я гораздо более [был] в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти. От Иудеев пять раз дано мне было по сорока [ударов] без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине [морской]; много раз [был] в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении,в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе (2 Кор. 11, 23–27). Кто же из нас может присвоить себе хотя малую долю из числа этих подвигов? Посему–то он справедливо сказал впоследствии: Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия (2 Тим. 4, 7–8). Мы сердимся, если пища бывает недосолена; и думаем, что оказываем какое–то благодеяние Богу, когда пьем вино, смешанное с водой. Разбивается чаша, опрокидывается стол, раздаются удары — и за простывшую воду отмщается кровопролитием. Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11, 12). Не сделаешь себе насилия — не восхитишь Царствия Небесного. Не будешь стучаться неотступно — не получишь таинственного хлеба. Как тебе кажется, не насилие ли, когда плоть хочет быть тем, чем Бог, и туда, откуда ниспали Ангелы, восходит судить Ангелов?

Прошу тебя, выйди на время из заключения и представь перед своими очами те награды за настоящий подвиг: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку (1 Кор. 2, 9). Каков будет тот день, когда встретит тебя с ликами дев Мария, Матерь Господа? Когда Мария, сестра Аарона, как по переходе через Чермное море и после потопления фараона с его войском, держа в руке тимпан, запоет и ей ответит хор: Пою Господу, ибо Он высоко превознесся; коня и всадника его ввергнул в море (Исх. 15, 1)? Тут Фекла радостно бросится в твои объятия. Тут и Сам Жених выйдет навстречу тебе и скажет: Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал (Песн. 2, 10–11). Тогда удивятся Ангелы и скажут: Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце? (Песн. 6, 10). Будут смотреть на тебя дщери, будут хвалить царицы, будут славить замужние. Затем встретят тебя и другие целомудренные лики: Сарра выйдет с женами; Анна, дочь Фануилова, со вдовами. В различных ликах предстанут твои по плоти и духу матери: возрадуется та, которая родила; возвеселится та, которая научила. Тогда Господь действительно воссядет на жребя и войдет в Небесный Иерусалим. И отроки, о которых говорит Спаситель у Исаии: Вот я и дети, которых дал мне Господь (Ис. 8, 18), преднося победные ветви, воспоют согласными устами: Осанна! благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев! (Ин. 12, 13). Тогда сто и четыредесять и четыре тысящи перед престолом и старцы возьмут гусли и будут петь песнь нову. И никто не сможет научиться песне, только это означенное число лиц. Это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники; это те, которые следуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел (Откр. 14, 4). Всякий раз, как будет тебя прельщать мирское тщеславие, сколько бы ни казалось тебе что–нибудь славным в мире, переносись умом в рай: начинай быть тем, чем намерена быть в будущности, и ты услышишь от своего Жениха: Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою (Песн. 8, 6), — и, огражденная и телесно и духовно вместе, ты воскликнешь и скажешь: Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее (Песн. 8, 7).

К Лете. О воспитании детей

Апостол Павел в Послании к Коринфянам, наставляя юную Церковь в священных правилах, между прочими заповедями дал и следующую: Жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его. Ибо неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы (1 Кор. 7, 13–14). Если, быть может, кому–либо доселе казалось, что узы дисциплины здесь крайне ослаблены и что учитель неумеренно снисходителен, то пусть он посмотрит на дом отца твоего, хотя мужа и знаменитейшего и ученейшего, но еще ходящего во тьме (язычества), и он увидит, что совет апостола направлен к тому, чтобы горечь корня вознаграждалась сладостью плодов и неблагородные лозы давали драгоценный бальзам. Ты родилась от брака неравного; от тебя и от моего Токсоция родилась Павла. Кто поверил бы, что у Понтифекса Альбина, вследствие материнского обета, родится внучка, которая, в присутствии обрадованного деда, еще лепечущим языком малютки будет петь Христово «аллилуия»? Кто поверил бы, что старик воспитает в своих недрах деву Божию? Но надежды наши были верны и счастливы. Святой и верный дом освящает мужа неверного. Тот уже заложник веры, кого окружает верная толпа сыновей и внуков. Я думаю даже, будь он еще юношей и имей такое родство, он мог бы уверовать во Христа. Пусть он оплюет и осмеет мое письмо, пусть прокричит, что я и глуп, и сумасброден; так делал и зять его, пока не уверовал. Христианами делаются, а не рождаются. Позолоченный Капитолий грязен. Все храмы в Риме закоптились сажей и покрылись паутиной. Рим сдвинулся со своих оснований, и народ, наводнявший прежде полуразрушенные капища, спешит к гробам мучеников. Если благоразумие не заставляет верить, — заставит, по крайней мере, совестливость.

Я сказал тебе это, Лета, благочестивейшая во Христе дочь, чтобы ты не отчаивалась во спасении отца; той самой верой, которой ты приобрела дочь, той же верой приобретешь и отца и насладишься блаженством целого семейства; помни известное обетование Господа: Невозможное человекам возможно Богу (Лк. 18, 27). Обращение никогда не может быть поздним. Разбойник вошел в рай со креста. Навуходоносор, царь вавилонский, обратившийся в зверя телом и душой и с зверьми живший в пустыне, опять приобрел смысл человеческий. Но оставлю примеры древние, чтобы они не показались неверующим слишком баснословными. За несколько лет перед этим ваш же родственник, Гракх, самым именем говорящий о благородстве и патрицианстве, будучи римским префектом, не разрушил ли, не разорил ли и не разбросал ли пещеру Митры со всеми чудовищными истуканами, посвященными Караксу, Нимфе, Геркулесу, Льву, Персею, Гелиосу, Дромосу, Патру и, этим представив как бы некоторое предварительное ручательство, не испросил ли крещения Христова? Для язычества и Рим становится пустыней. Боги, некогда боги народов, остаются с одними филинами и совами на кровлях. Знамение креста стало военным знамением. Багряницы и горящие драгоценными камнями диадемы царей украшаются изображением спасительного орудия казни. Уже египетский Серапис сделался христианином. Мерна, запертый в Газе, плачет и в ужасе ждет со дня на день разорение храма. Каждый день приходят к нам толпы монахов из Индии, Персии, Эфиопии. Армянин сложил с себя колчан. Гунны изучают Псалтирь, скифские морозы пылают огнем веры; рыжее и белокурое войско гетов носит всюду с собой шатры, служащие церквами, и, может быть, потому они сражаются против нас с равным нашему искусством, что равно исповедуют ту же религию.

Но я уклонился в сторону, и в ту пору, как на вертящемся колесе воображал я сделать кувшин, рука слепила ведро. Уступая просьбам святой Маркеллы и твоим, я предполагал обратить свою речь к матери, то есть к тебе, и поучить, каким образом ты должна воспитывать нашу Павлу, которая была посвящена Христу прежде, чем родилась, которую ты обрекла прежде, чем зачала в утробе. И на наших глазах бывает нечто из описанного в книгах пророческих: Анна изменила бесплодие чрева в плодородие (см.: 1 Цар. гл. 1)— ты несчастное плодородие переменила на счастливое, получила детей живучих. Говорю с полной уверенностью, что ты получишь сыновей за то, что первый плод своего чрева отдала Господу. Это–то и есть то перворожденное, которое приносилось в жертву по закону. Так зачат был Самуил; так родился Самсон; так Иоанн Креститель воспрянул и взыграл при входе Марии; потому что слышал слова Господа, возгремевшего устами Девы, и вспрыгивал, чтобы вырваться навстречу Ему из чрева матери. Итак, рожденное вследствие обета должно получить от родителей и воспитание, достойное своего происхождения. Самуил воспитывается в храме; Иоанн приготовляется в пустыне. Тот почтен священными волосами, не пьет вина и сикера; будучи еще малюткой, беседует с Богом. Этот бежит городов, опоясывается кожаным поясом, питается саранчой и диким медом и для олицетворения покаяния, которое должен был проповедовать, одевается в кожи горбатейшего животного.

Душа, имеющая быть храмом Божиим, должна быть воспитываема следующим образом. Пусть учится она слушать и говорить только то, что относится к страху Божию. Постыдных слов пусть она не понимает, песен мирских — не знает; еще младенческий язык ее пусть научится сладким псалмам. Общество резвых мальчиков должно быть удалено от нее; самые девушки и горничные должны воздерживаться от мирских разговоров с ней, чтобы тому, что они худо поняли сами, не научили еще хуже. Для нее должны быть сделаны азбучные буквы из букового дерева или из слоновой кости и названы каждая своим именем. Пусть она забавляется ими, чтобы самая забава была для нее учением. И не только порядок букв должна помнить она и названия их обратить для себя в песни, но нужно азбуку часто приводить в беспорядок, смешивать последние буквы со средними и средние с первыми, чтобы она узнала их не только по звуку, но и по виду. А когда начнет она дрожащей рукой водить пером по бумаге, необходимо или кому–нибудь водить ее нежными пальчиками, или вырезать буквы на доске, чтобы проводимая по бороздкам черта тянулась в окраинах и не могла выходить за пределы их. Пусть она соединяет слоги для того, чтобы получить награду, и подарочки, служащие забавой для этого возраста, пусть будут побуждающим для нее средством. Пусть учится она вместе с подругами, которым она могла бы завидовать, похвалы которым могли бы подстрекать ее. Если она будет менее их понятлива, бранить ее не следует; но нужно возбуждать ее способности похвалами, чтобы она радовалась, когда одержит над ними верх, и жалела, когда они превзойдут ее. Больше всего должно остерегаться, чтобы она не возненавидела ученья, чтобы отвращение к нему, предзанятое в детстве, не перешло за молодые годы. Сами имена, над которыми понемногу будет приучаться она складывать слова, не должны быть какие–нибудь случайные, но известные и выбранные нарочито, как–то: имена пророков и апостолов и весь ряд имен патриархов начиная от Адама, как он приведен Матфеем и Лукой; это для того, чтобы, занимаясь одним, она подготовляла память свою к другому, будущему. Учителем должно выбрать человека зрелых лет, доброй жизни и с хорошими сведениями; я не думаю, чтобы ученый муж постыдился принять на себя по отношению к родственнице или благородной девице такие же точно обязанности, какие принял на себя Аристотель по отношению к сыну Филиппа, чтобы самому учить азбуке за такую же дешевую цену, какую получают писцы. Не следует презирать как маловажное то, без чего невозможно и великое. Самое произношение букв и первые начатки учения иначе преподаются ученым и иначе невеждой. Поэтому позаботься и ты, чтобы дочь твоя не усвоила нелепого обычая женщин коверкать из ласкательства слова и чтобы не привыкла забавляться золотом и пурпуром; первое вредит языку, последнее — нравам; пусть не учится в детстве тому, от чего после нужно будет отвыкать.

Пишут, что красноречию Гракхов принесла великую пользу речь матери, которую слушали они с детства. Речь Гортензия привилась к нему еще в отцовских объятиях. С трудом истребляется то, что впечатлевается в молодые души. Кто возвратит прежнюю белизну шерсти, окрашенной в пурпур? Новый кувшин долго хранит вкус и запах того, чем впервые был налит. Греческая история рассказывает, что Александр, будучи могущественнейшим царем и победителем вселенной, долго не в силах был освободиться от недостатков в характере и в походке учителя своего Леонида, которыми заразился еще в детстве. Соревнование дурному очень легко, и если не всилах бываешь подражать добродетелям других, зато скоро усвояешь их пороки. Самая мамка должна быть не пьяница, не вертлявая, не болтушка; няньку должна она иметь скромную, воспитателя — степенного. Когда же увидит деда, пусть бросится на грудь его, повиснет на шее, и хоть бы не хотел он, пусть повторяет: «Аллилуия». Бабка будет уносить ее силой; отца будет она приветствовать улыбками; все станут любить ее; и весь род ваш будет утешаться розой, от него родившейся. Но в то же время пусть она узнает, какую другую бабку и какую тетку имеет она; чтобы поняла, для какого императора, для какого войска воспитывается в лице ее маленький воин. К ним она должна стремиться, и отбытие ее к ним будет грозить тебе.

Сам наружный вид и одежда ее должны подготовлять ее к тому, к чему она предназначена. Не прокалывай, предостерегаю тебя, ее ушей; белилами и румянами не разрисовывай лица, посвященного Христу; не души ей шеи золотом и жемчугом; не отягощай головы драгоценными камнями; не подцвечивай волос в красный цвет и не напоминай ей чем бы то ни было огня геенны. Пусть она имеет другого рода жемчужины, продав которые она купит себе впоследствии драгоценнейшую жемчужину. Случилось некогда, что вельможная, из знатнейшей фамилии женщина, по приказанию мужа своего Гиметия, бывшего дядей девы Евстохии, переменила ей одежду и наряд и волосы, бывшие до того времени в пренебрежении, заплела по обычаю светскому, рассчитывая победить намерение дочери и желание матери. Но вот, в ту же самую ночь видит она во сне: пришел к ней Ангел, на страшном лице которого виделась угроза казнями, и прерывающимся от гнева голосом говорит ей: «Как ты приказание мужа осмелилась предпочесть Христу? Ты осмелилась коснуться святотатственными руками своими главы девы Божией? Эти руки уже сохнут, чтобы страдания дали тебе почувствовать твой поступок; а пройдет пятый месяц, ты сойдешь в преисподнюю. Если же ты станешь упорствовать в преступлении, потеряешь вместе и мужа, и детей». Так все буквально и исполнилось, и быстрая смерть несчастной была признаком, что она запоздала покаянием. Так наказывает Христос осквернителей храма Своего; так предостерегает от дорогих камней и драгоценнейших украшений. Этот рассказ привел я не из желания издеваться над бедствиями, но с целью напомнить, с каким страхом и осмотрительностью должно выполнять торжественно данные Богу обеты.

Священник Илий подвергся гневу Божию за пороки детей своих (см.: 1 Цар. 2–3). Епископом не может быть тот, кто имеет детей невоздержных и непокорных (см.: 1 Тим. 3, 4). И наоборот, о женщине пишется, что она спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием (1 Тим. 2, 15). Если образ жизни детей совершенного возраста и вышедших из–под отцовской власти вменяется родителям, то не тем ли более на ответственности родителей лежит тот возраст их, младенческий и слабый, который, по словам Господа, не знает руки правой и левой, то есть различия между добром и злом? Если ты с заботливостью присматриваешь за дочерью, чтобы не ужалила ее ехидна, — почему не присмотришь с такой же заботливостью, чтобы не поразил ее молот всей земли (Иер. 50, 23), чтобы не пила она из золотой чаши Вавилона, чтобы не выходила вместе с Диной, ища знакомства с дочерьми страны чужой (см.: Быт. 34, 1), не кокетничала ножками, не тащила за собой туники? Яды даются не иначе, как в меду; и пороки обольщают не иначе, как под видом и предлогом добродетели! А каким же образом, спросишь ты, говорится, что дети не отвечают за пороки отцов и отцы за пороки детей, но душа согрешающая, она умрет (Иезек. 18, 20)? Говорится это о тех, которые сами могут понимать вещи, о тех, о которых сказано в Евангелии: Сам в совершенных летах… пусть сам о себе скажет (Ин. 9, 21). А кто еще очень мал и смысл имеет малютки — все доброе и дурное его вменяется родителям, пока не войдет он в лета мудрости и пока Пифагорова буква не приведет его на распутие. Уж не думаешь ли ты, что дети христиан, не получившие крещения, только сами виноваты в грехе, а тем, которые не захотели дать его, и не вменяется это в преступление — не захотели в такое особенно время, когда имеющие принять его и не могли противоречить, между тем как спасение детей приносит пользу и родителям? Принести ли дочь (в дар Богу) или нет, это было в твоей власти (так как положение твое было иное: ты обрекла ее прежде, чем зачала); но как скоро ты посвятила ее, нерадение о ней грозит тебе опасностью. Кто принесет в жертву хромое и изуродованное и запятнанное какой–нибудь нечистотой, тот виновен в святотатстве (см.: Лев. гл. 22), — насколько же большее наказание понесет тот, кто приготовляет к объятиям Царя часть тела своего и чистоту целомудренной души и будет делать это с небрежностью?

Когда же станет она подрастать и, по образу Жениха своего, укрепляться в премудрости, в летах и благодати у Бога и людей, пусть ходит в храм истинного Отца с родителями своими; но из храма пусть не выходит вместе сними. Пусть ищут ее на пути мира между толпами и многолюдством родных и пусть никогда не находят ее нигде, кроме святилища Писаний, — поучающейся у пророков и апостолов о духовных браках. Пусть подражает она Марии, которую Гавриил нашел одинокой в ее спальне и которая потому, быть может, пришла в великий ужас, что увидела мужчину, которых не привыкла видеть. Пусть подражает Той, о которой говорится: Вся слава дщере царевы внутрь (Пс. 44, 14). Пусть и она, уязвленная любовью, говорит о Возлюбленном: Царь ввел меня в чертоги свои (Песн. 1, 3). Никогда да не выходит она вон, чтобы не встретили ее обходящие город, не били ее, не нанесли ей ран, не отняли покрывала скромности и не оставили ее нагой, покрытой кровью; пусть лучше она вместе с другими стучится в двери Его (Жениха) и говорит: Я — стена, и сосцы у меня, как башни… вымыла ноги мои; как же мне марать их (Песнь. 8, 10; 5, 3).

Она не должна обедать в обществе, то есть на пирах у родителей, чтобы не видела кушаний, которых могла бы пожелать. Хотя некоторые и считают большой добродетелью презирать действительные удовольствия, но я полагаю, что для воздержания безопаснее не знать того, к чему бы ты мог устремиться. Когда–то мальчиком я читал в школах: «С трудом будешь бороться с тем, к чему допустил в себе привычку». Скажет кто–нибудь: стало быть, и вина в это время пить уже не следует, потому что в этом будет невоздержание? Слабым, прежде достижения зрелого возраста, воздержание и опасно, и трудно. До того времени, если бы потребовала необходимость, пусть она ходит и в бани, пусть употребляет в умеренном количестве и вино ради стомаха, пусть кушает и мясную пищу, чтобы ноги не ослабели прежде, чем придется бежать. Но я говорю это по снисхождению, а не как если бы давал предписание, — говорю, опасаясь изнеможения, а не учу невоздержанной жизни. Напротив того, если суеверие побуждало евреев воздерживаться до некоторой степени от употребления известных животных и яств, если и индийские брамины и египетские гимнософисты употребляли пищу только из ячменной муки, сарацинского пшена и овощей, то почему деве Христовой не быть воздержной во всем вообще? Если так ценилось стекло, почему бы не ценить гораздо выше жемчуг? Рожденная вследствие обета должна жить так, как жили те, которые были рождены по обету. Одинаковая благодать должна сопровождаться и одинаковым подвигом. К музыке пусть она будет глуха. Она не должна знать, для чего существует флейта, лира, арфа.

Каждый день она должна представить тебе свой урок, как пучок цветов, набранных из Писаний. Пусть учит греческие стихи. Но с этим вместе пусть изучает она и латинскую речь; если к ней не приучить нежного языка с самого начала, звуки иностранные испортят речь, и отечественный язык будет неприятно поражать слух ошибками, свойственными иностранцу. Ты будь ей учительницей; пусть тебе подражает молоденькое дитя. Ни в тебе, ни в отце своем не должна она видеть ничего такого, чему подражая она могла бы согрешить. Помните, что вы родители девочки и что вы можете учить ее более примерами, чем словом. Быстро вянут цветы; быстро губительный ветер сушит фиалки, лилии и шафран. В общественных местах она никогда не должна появляться без тебя. В базилики мучеников и в церкви пусть не входит без тебя. Никакой юноша, никакой кудрявый не должен улыбаться ей. Дни бдений и торжественные всенощные бдения наша девочка должна праздновать так, чтобы не отходила от матери ни на волос. Не желал бы я, чтобы она любила какую–либо из своих служанок столько, чтобы перешептывалась с ней втихомолку. Что говорит она с одной, то должны знать все. Пусть выберет себе в компаньонки не щеголиху и красавицу, которая плавным горлом приятно распевала бы песни, но женщину серьезную, бледную, одетую бедно, несколько печальную. К ней должна быть приставлена девица старая, испытанной веры и нравов, которая научила бы ее и приучила собственным примером вставать ночью для молитвы и псалмов, поутру петь гимны, в третьем, шестом и девятом часу становиться на подвиг, как следует подвижнице Христовой, и когда зажжется лампадка — принесть жертву вечернюю. Так пройдет день, так застанет ее трудящейся ночь. За молитвой будет следовать чтение, за чтением — молитва. Коротким покажется время, занятое таким разнообразием деятельности.

Пусть она учится приготовлять лен, держать мычку, носить на поясе корзину, крутить веретено, вести пальцами нитку. Пусть учится разделять ткань шелковичного червя, шерсть серов и золото на гибкие нити. Пусть приготовляет одежды такие, которые защищают от холода, а не такие, которые обнажают одетое тело. Пищей ей должны служить овощи и тому подобное и изредка рыба; и, чтобы не вдаваться в изложение правил касательно употребления пищи, о которых в другом месте я говорил подробнее, замечу, что она должна так есть, чтобы всегда чувствовать некоторый голод, чтобы тотчас по принятии пищи могла читать и петь псалмы. Не нравятся мне долгие и неумеренные посты в очень молодые годы — посты, которые тянутся целые недели и в которые запрещается употребление в пищу и масла, и овощей. Из опыта научился я, что молодой осел, устав на пути, делает повороты с дороги. Так делают поклонники Изиды и Цибелы; в обжорливом воздержании жрут они фазанов и дымящихся горлиц для того, видите ли, чтобы не осквернить даров Цереры. Это должно быть всегдашним правилом для поста, чтобы, несмотря на долгий пост, силы постоянно оставались равными и чтобы, пробежав первую упряжку, могли мы пробежать и другую. Впрочем, как и прежде писал я, в Четыредесятницу паруса воздержания должны быть вытянуты и возница должен ослабить спешащим коням всякие вожжи. Впрочем, иное положение мирянина, иное девы и монаха. Мирской человек в Четыредесятницу уменьшает обжорство чрева и, подобно улитке, питаясь собственным соком, подготовляет брюшко к будущим пышным обедам и обжорству. Дева и монах должны в Четыредесятницу гнать коней своих, не забывая в то же время, что им придется ехать на них всегда. Труд, ограниченный сроком, должен быть больше; труд, неограниченный определенным временем, умереннее. В первом случае мы отдыхаем, в последнем — продолжаем путь безостановочно.

Если переезжаешь в загородный дом, не оставляй дочь дома; пусть она и не умеет, и не будет в состоянии жить без тебя; пусть она дрожит от страха, если останется одна. Она не должна вести разговоров с людьми светскими; с дурными девицами не должна иметь сообщества. На браках рабов она не должна присутствовать и в играх шумного характера не должна принимать участия. Знаю, что некоторые запрещали деве Христовой мыться с евнухами и с замужними женщинами: потому что первые не теряют мужских расположений, а последние, полнотой живота в беременности, знакомят с срамными вещами. А я, со своей стороны, вовсе не одобряю бани для молодой девицы; она должна стыдиться самой себя, и для нее должно быть невозможностью видеть себя нагой. Если она иссушает тело свое бдением и постом и повергает его в рабство; если пламя похоти и все возбуждения кипучего возраста она хочет погасить холодом воздержания; если, приучив себя к суровой простоте, она старается стереть естественную красоту, то зачем ей, напротив того, припарками в банях возбуждать уснувшие огни?

Вместо драгоценных камней и шелка она должна любить Божественные Писания; не багряная ткань из золота и вавилонской шерсти, а внимательное и прилежное исследование относящегося к вере должно увлекать ее. Пусть прежде всего изучает Псалтирь и песнями ее утешает себя; в Притчах Соломоновых пусть изучает науку жизни. Из Екклезиаста она приобретет навык презирать мирское. В Книге Иова найдет примеры добродетели и терпения. Когда перейдет к Евангелиям, пусть никогда не выпускает их более из рук. Деяния и Послания апостольские она должна глубоко напечатлеть в своем сердце. А когда хранилище сердца своего обогатит этими сокровищами, пусть упражняет свою память над Пророками, Пятикнижием, над Книгами Царств, Паралипоменон, также — Ездры и Есфири. Книгу же Песнь Песней пусть изучает, без опасения, уже в заключение всего; это для того, чтобы, читая ее сначала, она не повредила душе своей, не будучи в состоянии понять, что под чувственными образами — брачная песнь духовного супружества. Всяких апокрифов она должна остерегаться. А если бы когда–нибудь захотела она читать их не ради истинности учения, а ради уважения к их заглавиям, пусть знает, что это книги не тех лиц, кому они приписываются в заглавиях, что в них много допущено погрешностей и что нужно великое благоразумие уметь выбирать золото из грязи. Сочиненьица Киприана она должна иметь всегда под руками. Письма Афанасия и книги Илария пусть читает беспрепятственно. Увлекать ее должны суждения и одушевленная речь только тех писателей, в книгах которых нет следов колебания в вере. Остальных она должна читать так, чтобы более судить о них, чем усвоять их на веру.

Ты скажешь: каким образом успею я присмотреть за всем этим — я, женщина светская, в таком многолюдстве, какое в Риме? В таком случае не бери на себя бремени, превышающего твои силы, а, отняв от груди, как отнимали Исаака, и одев ее, как Самуила, отошли к бабке и тетке. Отдай драгоценнейший камень на ложе Марии, положи его в колыбель Иисуса, плачущего Младенца. Пусть она воспитывается в монастыре, вступит в лики дев, не знает, что такое клятва, считает ложь святотатством, не имеет понятия о мире, живет по–ангельски, будет в теле так, как бы без тела, весь род человеческий воображает похожим на нее и, чтобы не распространяться о прочем, пусть освободит тебя, по крайней мере, от трудности присмотра и опасности охранения. Для тебя лучше скучать в ее отсутствии, чем бояться при всяком случае: что–то будет говорить она, с кем будет говорить, кому она кивает, на кого посматривает с удовольствием? Отдай малютку Евстохии, каждый крик ее — мольба к тебе об этом. Отдай Евстохии спутницу в святой жизни, будущую наследницу. Пусть малютка увидит ее, полюбит ее, удивляется ей с первых лет — ей, чья речь, походка, одежда служат наукой добродетелей. Пусть перейдет она на ложе бабки, и бабка пусть повторит над внучкой то, что сделала для дочери; она долгим опытом научилась воспитывать, охранять и учить дев, и в стократный венец ее ежедневно вплетается целомудрие. Счастливая дева, счастливая Павла Токсоциева! Через добродетели бабки и тетки она благородна по святости еще больше, чем по происхождению. О, если бы случай привел тебя увидеть твою свекровь и родственницу и обратить внимание на великие души в их маленьких телах! Я не сомневаюсь, что, по врожденному тебе целомудрию, ты предупредила бы дочь и первому Божиему приговору предпочла бы второй евангельский закон. Да ты перестала бы желать более других детей, но скорее принесла бы в жертву Богу саму себя. Но поскольку есть время обнимать, и время уклоняться от объятий (Еккл. 3, 5), и жена не властна над своим телом (1 Кор. 7, 4), и в каком [звании] кто призван, братия, в том каждый и оставайся пред Богом (1 Кор. 7, 24), и тот, кто под ярмом, должен бежать так, чтобы впряженного вместе с ним не оставлять в грязи, — то перенеси на детей все, что при других обстоятельствах ты выказала бы на себе. Анна, отдав в скинию сына, обещанного Богу, уже не брала его обратно: она находила непристойным, чтобы будущий пророк возрастал в доме ее, потому что желала иметь и других еще детей. Кроме того, зачав и родив, она не осмелилась прийти во храм и явиться перед лицом Божиим с пустыми руками прежде, чем воздаст должное; когда же принесла она такого рода жертву, — возвратившись домой, родила пять детей себе, потому что перворожденного родила Богу. Удивляешься счастью святой жены? Подражай ее вере. Если пришлешь Павлу, даю торжественное обещание, что сам буду лично и учителем ее, и воспитателем. Я буду носить ее на руках; хоть и старик — буду лепетать по–детски; далеко превзойду философа светского, потому что буду учить не царя македонского, имеющего погибнуть от яда вавилонского, но рабу и невесту Христову, чтобы представить ее в Небесные Царства.

К Марцелле. Об Оназе

Врачи, называемые хирургами, почитаются жестокими, и они несчастны. Не несчастие ли соболезновать о чужих ранах, без милости резать мертвые члены, без содрогания совершать операцию, которая приводит в ужас страждущего, и за это считаться врагом? Такова природа человеческая; для нее горька истина, а пороки кажутся ей приятными. Исаия не стыдился ходить нагим во образ будущего плена (см.: Ис. 20, 2–3). Иеремия из среды Иерусалима посылается к месопотамской реке Евфрату, чтобы среди враждебных народов, где живет ассириянин и находятся полчища халдейские, положить свой пояс на истление (см.: Иер. гл. 13). Иезекииль получает приказание есть хлеб, приготовленный из разных овощей и обрызганный пометом человеческим, потом коровьим (см.: Иез. гл. 4), и без слез видит смерть своей жены (см.: Иез. гл. 24). Амос изгоняется из Самарии (см.: Ам. гл. 7).

За что же? Конечно, за то самое, что врачи духовные, рассекая язвы грехов, зовут к покаянию. Апостол Павел говорит: Я сделался врагом вашим, говоря вам истину (Гал. 4, 16). И так как речи Спасителя казались жестокими, то многие из учеников Его пошли вспять. Неудивительно же и то, что мы, восставая против порока, оскорбляем людей.

Я намерен отыскать зараженные и страждущие зловонием носы — так пусть и боится тот, у кого заражен нос. Я восстаю против пустого карканья вороны— так пусть и смекнет ворона, что она пустая болтунья. Как будто только и есть один человек во всем Риме с носом, испорченным ранами разврата? Как будто один Оназ Сегестан, раздув щеки, бросает из них слова, напыщенные и пустые, как пузырь? Я говорю, что злодейством, клятвопреступлением, ложью некоторые лица купили себе невесть какое достоинство. Что нужды в том, который чувствует себя невинным? Я осмеиваю адвоката, который сам имеет нужду в защитнике, смеюсь над красноречием, которое стоит два гроша, — какая нужда в том тебе, который так красноречив? Я восстаю против пресвитеров–взяточников; тебе, богачу, зачем озлобляться? Мне угодно смеяться над масками, ночными совами, нильскими чудовищами; так все, что бы яни сказал, ты думаешь, что это — против тебя? Не кажется ли тебе, что ты хорош потому, что носишь счастливое имя (Onasus — от : помогать, пользу приносить)? Но дают и роще название светлой (lucus), хотя она отнюдь не светит; саду имя парка (parcae), хотя он ничего не щадит; фуриям — евменид, несмотря на то, что они нисколько не благосклонны; и в народе зовут эфиопов серебряными. Если ты сердишься, когда описывают предметы скверные, так я воспою тебя с Персием:

Пусть царь и царица

в зятья тебя ищут,

Пусть юные девы тебя завлекают,

Пусть все, что топчешь, становится розой, —

однако я дал тебе совет скрыть нечто, чтобы казаться еще лучшим. Если бы не видно было носа на твоем лице и не слышен был звук твоего голоса, тогда бы ты мог казаться и пригожим, и красноречивым.

К ней же

Обыкновенно телесное отсутствие восполняется духовным общением, и в этом отношении каждый поступает согласно со своими преобладающими склонностями. Вы присылаете дары, мы отвечаем благодарственным посланием. Но при этом, так как дары принадлежат сокровенным девам, мы хотим показать, что в самых этих подарочках заключается некоторый таинственный смысл. Вретище есть символ молитвы и поста. Кресла означают то, что дева не должна делать ни шагу вон из дому. Восковые свечи напоминают, что с возженными светильниками нужно ожидать Пришествия Жениха. Чаши означают умерщвление плоти и дух, всегда готовый к мученичеству, ибо чаша Господня упоявающи мя, яко державна (Пс. 22, 5).

Для непокровенных женщин маленькое опахало для прогнания небольших насекомых имеет то возвышенное значение, что скоро надобно оставить роскошь, потому что убиваемые мухи уничтожают запах благовония. Вот символы для девы и для матроны. А для нас ваши дары имеют обратный смысл, именно: праздным свойственно сидеть, кающимся — лежать во вретище, пьющим нужно чаши иметь. От ночного же страха и вследствие того, что дух всегда возмущается злой совестью, позволяется и восковые свечи зажечь.

К Азелле

Я был бы неразумен, если бы думал, что я в состоянии воздать тебе благодарность. Один Бог может воздать твоей святой душе то, чего она заслужила. Я же, недостойный, не мог никогда ни думать, ни желать, чтобы ты оказала мне такую любовь о Христе. Впрочем, хотя некоторые и считают меня злодеем, покрытым всякими преступлениями, и хотя по грехам моим и этого даже мало, все–таки ты хорошо поступаешь, что даже и худых в душе твоей считаешь добрыми. О чужом рабе опасно судить (см.: Рим. 14, 4), тем более непозволительно говорить худое о праведном. Да, придет тот день, когда и ты вместе со мной поскорбишь о том, что немногие горели такой любовью.

Я человек порочный, переменчивый и непостоянный, лживый и обольщенный коварством сатаны. Что же безопаснее — верить ли порицаниям, или предполагать невинность, или же совсем не желать верить даже виновности? Некоторые целовали мои руки и в то же время змеиными устами порицали: на губах скорбь обнаруживали, а в сердце радовались. Господь видел и смеялся им, и меня, раба Своего, соблюдал с ними до будущего Суда. Тот походку и улыбку мою порицал, тот над лицом моим издевался, этот в простоте моей видел нечто другое.

Я три года почти прожил с ними. Меня окружала густая толпа дев — и я, сколько мог, часто беседовал с ними от Божественных книг. Частое повторение таких уроков породило короткость, короткость установила доверие. Пусть же скажут, какие иные были у них чувства в моем присутствии, кроме чувств, приличных христианину? Взял я деньги у кого–нибудь или не отвергнул больших или малых подарков? Звучала ли в моей руке чья–нибудь медь? Позволил ли себе когда–нибудь двусмысленную речь или наглый взгляд? Обращают внимание только на то, что я мужчина, и это с тех пор, как Павла отправлялась в Иерусалим. Но пусть поверили лжецу; почему же верят его отрицанию? Ведь обвинитель и потом защитник — один и тот же человек, и, конечно, он говорит правду, скорее всего, под влиянием мучений, чем в веселую пору. Видно, вымыслу легче верят, его охотно слушают и даже побуждают придумать его, когда он еще не существует.

Пока я не знал жилища святой Павлы, до тех пор гремела ко мне любовь всего города. Почти общий суд признавал меня достойным высшего священства. Обо мне говорили блаженной памяти папе Дамасу. Меня считали святым, признавали смиренным и красноречивым. Неужели ж я вошел в дом какого–нибудь развратника? Ужели я увлекся шелковыми одеждами, блестящими камнями, раскрашенным лицом, жадностью к золоту? Нет, римская матрона могла покорить мою душу только слезами и постами. Только та могла привлечь мое внимание, которую я видел в печальном одеянии, ослепшую от слез, которую часто солнце заставало по целым ночам умоляющей милосердие Божие; только та, чья песнь была псалом, предмет разговора — Евангелие, чьи утехи состояли в воздержании, а жизнь — в постничестве. Меня радовала только та, которую я никогда не видел за пищей. Но как скоро за ее чистоту я начал уважать и почитать ее и удивляться ей, тотчас оставили меня все добродетели.

О зависть, первая язва! О сатанинское коварство, всегда преследующее святых! Не другие какие–нибудь римские женщины сделались предметом городской басни, а именно Павла и Мелания, которые, презрев имущества свои, оставив все дорогое, подняли крест Господень, как некоторое знамя благочестия. Если бы они наслаждались в банях, употребляли бы благовонные мази, то в своем богатстве и вдовстве они нашли бы оправдание роскоши и свободы, могли бы слыть госпожами и святыми. Но они хотят казаться прекрасными во вретище и пепле и низойти в геенну огненную с постом и грязью; очевидно, что не таким погибнуть с шумом при рукоплесканьях толпы.

И пусть бы язычники или иудеи осмеивали такую жизнь, тогда Павла и Мелания могли бы находить утешение в том, что они не нравятся Христу. Но увы! Люди— христиане, оставив попечение о собственном домостроительстве и не замечая бревна в собственных очах, в чужом глазе отыскивают сучец. Они оскорбляют святые подвиги и в оправдание собственной виновности думают: нет святых, все достойны порицания — погибающих толпа, грешников бесчисленное множество.

Ты любишь мыться каждый день — другой такую опрятность считает грязью. Ты изрыгаешь рябчиков и превозносишь осетрину — я бобами наполняю свой желудок. Тебя увеселяет толпа скоморохов — меня плачущие, Павла и Мелания. Ты жаден на чужое — они своим пренебрегают. Ты утешаешься над сладкими винами — они пьют холодную воду еще с большей приятностью. Ты считаешь себя пропавшим, если в настоящую минуту ничего не имеешь, не поедаешь, не проглатываешь, — они желают будущего и уверены, что все сказанное в Писании — истина. Пусть будет тщетно и глупо верить в воскресение тел; что тебе до того? Нам, напротив, твоя жизнь не нравится. Ты считаешь таких людей несчастными, а мы тебя считаем несчастнейшим. Мы платим друг другу одинаковой монетой, а потому и кажемся друг другу безумствующими.

Это я наскоро написал, госпожа моя Азелла; взойдя уже на корабль, задушаемый горем и слезами, я благодарю Бога моего, что Он удостоил меня быть одним из тех, кого мир ненавидит. Помолись же, чтобы я возвратился из Вавилона в Иерусалим и чтобы владычествовал мной не Навуходоносор, но Иисус, сын Иоседека; пусть придет Ездра, что по толкованию означает «помощник», и отведет меня в мое отечество. Я безрассуден был, когда желал воспевать песнь Господню на земли чуждей (Пс. 136, 4) и, оставив Сионскую гору, обратился за помощью к Египту.

Я забыл предостережение евангельское, что выходящий из Иерусалима тотчас впадает в разбойники, его обнажают, ранят и убивают. Если же священник и левит и прошли с презрением, есть, однако ж, Тот милосердый самарянин, Который на упрек иудеев: Самарянин ты и беса имаши (Ин. 8, 48), отрицая в Себе беса, не отрицался, что Он самарянин; потому что иудеи самарянином называли того, кого мы называем стражем. Пусть некоторые считают меня злодеем; я охотно пришлю им раба, как свидетельство верности. И Господа моего иудеи называли волхвом; и апостола считали возмутителем. Яне изъят от искушений человеческих (1 Кор. 10). Какой же род тесноты я перенес, воинствуя за крест? На меня возвели бесчестие ложного преступления. Но я знаю, с доброй или худой славой достигается Царство Небесное.

Приветствуй Павлу и Евстохию, моих во Христе, угодно или нет это миру. Приветствуй мать Албину, и сестру Марцеллу, и Марцеллину, и святую Фелицитату и скажи им: перед Судищем Христовым мы станем вместе, и там обнаружится, кто как жил. Вспоминай обо мне, ты, пример непорочности и украшение девства, и укрощай морские волны твоими молитвами.

К Океану

Никогда я не мог и помыслить, сын Океан, чтобы милосердие Владыки подвергалось нареканию виновных и чтобы вышедшие из темниц после позора и цепей сожалели об освобождении других. В Евангелии завидующему чужому спасению говорится: Или глаз твой завистлив оттого, что я добр? (Мф. 20, 15). Когда умножился грех, стала преизобиловать благодать (Рим. 5, 20). Истреблены были все египетские первенцы, а между тем даже израильский скот не был оставлен в Египте. Вот возникает каинитская ересь, давно издохшая ехидна поднимает сокрушенную голову и уже не отчасти, как обыкновенно прежде, а всецело подрывает таинство Христово. Она говорит, что есть некоторые грехи, которые Христос не может очистить Своей кровью, и что от закоренелых грехов в телах и душах остаются столь глубокие раны, что не могут быть исцелены врачеством Его. Что иное говорит эта ересь, как не то, что Христос умер напрасно? А конечно, Он умер напрасно, если некоторых не может оживотворить. Неправду, следовательно, говорит Иоанн Креститель, и перстом, и устами указывая на Христа: Вот Агнец Божий, Который берет [на Себя] грех мира (Ин. 1, 29), если еще в мире есть люди, грехи которых не подъял Христос. Ибо или нужно доказать, что неискупленные милосердием Христа не принадлежат миру, или, если принадлежат, то нужно избрать второе из двух. Освобожденные от грехов доказывают силу Христа, не освобожденные говорят о Его бессилии. Но не будем думать о Всемогущем, что Он в чем–нибудь бессилен: все, что творит Отец, то и Сын творит также (см.: Ин. 5, 19). Слабость Сына падает на Отца. Все члены Агнца преисполнены; все послания апостола возвещают благодать Христа. И чтобы не казалось мало простого обетования благодати, говорит: Благодать вам и мир да умножится (1 Пет. 1, 2). Обещается умножение, а мы проповедуем скудость.

Но к чему это? Ты имеешь в виду свою задачу: Картерий, епископ Испанский, человек престарелый и по летам, и по священству, прежде крещения женился на одной, а после крещения, по смерти первой, на другой жене; ты думаешь, что он поступил вопреки наставлению апостола, который, перечисляя качества епископа, предписал рукополагать во епископа единыя жены мужа. Но я удивляюсь, что ты выставляешь на вид одного, тогда как такими рукоположениями наполнен весь мир. Не говорю ни о пресвитерах, ни о низшей степени; если захочу поименно перечислить только епископов, то соберется такое число, что будет больше бывших на Ариминском соборе. Впрочем, неприлично защищать одного, как бы обвиняя многих, и оправдывать множеством согрешающих того, кого не можешь оправдать разумными основаниями. В Риме один весьма образованный человек предложил мне, как говорится, рогатый силлогизм, чтобы, куда бы я ни поворотился, запутывать меня теснее и теснее. Жениться, спросил он, грех или нет? Я, не умея избежать подвоха, в простоте сказал, что не грех. Затем он предложил другой вопрос: в крещении отпускаются добрые дела или злые? И на это с той же простотой я сказал, что отпускаются грехи. Когда я считал себя безопасным, оттуда и отсюда стали вырастать для меня рога и развертываться прежде скрытая засада. Если, сказал он, жениться не грех, а крещение отпускает грехи, то сохраняется в силе все, что не отпускается. У меня стало темнеть в глазах, как будто меня ударил самый сильный боец, но тотчас, вспомнив софизм Хризиппа: «Если ты лжешь и это говоришь правду, то лжешь» — и придя в себя, я обратил на противника прием силлогизма. «Прошу тебя отвечать, — сказал я ему, — крещение обновляет человека или нет?» Он тихо ответил, что обновляет. «Всецело обновляет, — далее спросил я, — или только отчасти?» «Всецело», — сказал он. Наконец, я спросил: «Следовательно, ничего в крещении не остается от ветхого человека?» Он кивнул головой. Тогда я начал выводить: если крещение обновляет человека и всецело творит его новым, так что в нем ничего не остается от ветхого человека, то новому не может вменяться то, что некогда было в ветхом человеке. Сначала наш колючий возражатель онемел, а потом, как Пизон, не зная, что говорить, не мог молчать; пот выступал у него на лбу, бледнели щеки, тряслись губы, прилипал язык, сохло во рту; он морщился больше от изумления, чем от старости, и наконец разразился: «Неужели не читал ты у апостола, что во священство избирается муж одной жены и что определяется сущность дела, а не времена?» Видя, что он вызывает меня на спор силлогизмами и клонит дело к запутанным словопрениям, я направил против него свои стрелы. «Апостол, — сказал я, — избрал на епископство получивших крещение или оглашенных?» Он не хотел отвечать. Я настаивал на своем и спросил во второй и в третий раз. Ты подумал бы, что это Ниобея, от чрезмерного плача превратившаяся в камень. Я обратился к слушателям и сказал: «Все равно, добрые судьи, связать ли врага бодрствующего или спящего; только легче наложить оковы на него, когда он успокоился, чем когда он борется». Если апостол присоединяет к клиру не оглашенных, а верующих и верующий рукополагается во епископа, то грехи оглашенного не будут вменяться верующему. Такого рода стрелы и метательные копья я бросал в противника, погруженного в летаргию. Наконец он встрепенулся и, как бы извергая умом рвоту и блевотину, разразился: «Так учил апостол Павел».

Таким образом приводятся Послания апостола, одно к Тимофею, другое к Титу. Впервом написано: Если кто епископства желает, доброго дела желает. Но епископ должен быть непорочен, одной жены муж, трезв, целомудрен, благочинен, честен, страннолюбив, учителен, не пьяница, не бийца, не сварлив, не корыстолюбив, но тих, миролюбив, не сребролюбив, хорошо управляющий домом своим, детей содержащий в послушании со всякою честностью; ибо, кто не умеет управлять собственным домом, тот будет ли пещись о Церкви Божией? Не [должен быть] из новообращенных, чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом. Надлежит ему также иметь доброе свидетельство от внешних, чтобы не впасть в нарекание и сеть диавольскую (1 Тим. 3, 1–7). В Послании к Титу уже в самом начале предлагаются эти наставления. Для того я оставил тебя в Крите, чтобы ты довершил недоконченное и поставил по всем городам пресвитеров, как я тебе приказывал: если кто непорочен, муж одной жены, детей имеет верных, не укоряемых в распутстве или непокорности. Ибо епископ должен быть непорочен, как Божий домостроитель, не дерзок, не гневлив, не пьяница, не бийца, не корыстолюбец, но страннолюбив, любящий добро, целомудрен, справедлив, благочестив, воздержан, держащийся истинного слова, согласного с учением, чтобы он был силен и наставлять в здравом учении и противящихся обличать (Тит. 1, 5–9). В том и другом послании повелевается, чтобы в сан как епископа, так и пресвитера (хотя у древних епископами и пресвитерами были одни и те же, поскольку первое было именем достоинства, а второе — возраста) избирались единобрачные. Что апостол говорит здесь действительно о крещеных, в этом никто не сомневается. Потому, если рукоположение возможно, хотя бы рукополагаемый и не имел до крещения качеств, требуемых от епископа (потому что требуются качества настоящие, а не прошедшие), то почему же препятствует рукоположению одно имя жены, что одно и не было грехом? Ты скажешь: так как не было грехом, то и не было отпущено в крещении. Это новость: поскольку не было грехом, то вменится в грех! Всякий разврат, грязь публичного смешения, нечестия, отцеубийство, кровосмешение, грехи противоестественные очищаются водой Христа, — а пороки брачного сожития останутся, публичные дома будут иметь предпочтение перед спальнями? Я не ставлю тебе в вину множество блудниц, толпы развратников, кровопролитие, помойные ямы, где валяются как свиньи во всякой скверне похотей; а ты, в укоризну мне, извлекаешь из гроба давно умершую жену, которую я взял, чтобы не делать того, что сделал ты? Пусть же язычники — эта жатва Церкви, которой ежедневно наполняются наши житницы, и оглашенные — эти кандидаты веры, — пусть же они услышат, что до крещения они не должны жениться, не должны вступать в честные браки, но, по обычаю скоттов и антикотов и по «Республике» Платона, должны иметь общих жен и общих детей; пусть они остерегаются даже употреблять слово «супруга», чтобы после того, как они уверуют во Христа, их не стали упрекать, что когда–то они имели не наложниц и блудниц, а законных жен.

Каждый должен испытывать свою совесть и оплакивать преступления всей жизни и даже, сделав себя справедливым судьей прежних грехов, должен внимать упреку Иисуса: Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, [как] вынуть сучок из глаза брата твоего (Мф. 7, 5). Поистине, мы, как книжники и фарисеи, оцеживающие комара и поглощающие верблюда, даем десятину с мяты и тмина и оставляем суд Божий (см.: Мф. 23, 23–24). Что общего между женой и блудницей? Неужели вменяется в преступление несчастная смерть супруги и увенчивается блуд? Тот, если бы была жива первая жена, не имел бы другой, а ты чем можешь оправдать свои постоянные собачьи связи? Может быть, ты скажешь, что ты боишься, вступив в брак, потерять возможность сделаться впоследствии клириком? Тот желал иметь детей от супруги; ты в блуднице потерял потомство. Его, который следовал закону природы и благословению Господа — плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю (Быт. 1, 28), покрывали тайники ложа, а тебя, который по–скотски стремился к удовлетворению плоти, возгнушалось все общество. Он с целомудренным стыдом скрывал позволительное, ты бесстыдно перед глазами всех делал непозволительное. Ему говорится: Брак у всех [да будет] честен и ложе непорочно, а тебе: Блудников же и прелюбодеев судит Бог (Евр. 13, 4) и: если кто разорит храм Божий, того покарает Бог (1 Кор. 3, 17). Все, говорит он, грехи отпущены нам в крещении и после отпущения не должно страшиться строгости Судии, по слову апостола: И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего (1 Кор. 6, 11). Все грехи отпущены; хорошо и справедливо. Но спрашивается: каким образом твои нечистоты омыты, а мое чистое стало нечистым? Я не говорю, скажешь ты, что твои дела стали нечистыми, а говорю только, что они остались в том же состоянии, в каком были, потому что если бы они были нечисты, то, конечно, так же были бы омыты, как и мои. Скажи, пожалуйста, что это за увертка, что за остроумие, тупее всякого песта? Это грех потому, что не грех; нечисто потому, что чисто? Бог не простил потому, что не от чего было прощать, и так как не простил, то остается все, что не было прощено!

Однако, по народной пословице: «Из худого сука дерева нужно делать худой клин», я несколько спустя перейду к тому, какую силу имеет крещение и вода, освященная Христом в благодать. О словах единыя жены мужа можно рассуждать и иначе. Апостол был из иудеев; первая Церковь Христова собиралась из останков Израиля. Апостол знал, что по примеру патриархов и закон Моисеев для размножения позволял патриархальному народу многоженство; и самим священникам доступно было это снисхождение. Поэтому он и повелел, чтобы такой же слабости не позволяли себе священники Церкви Христовой, чтобы в одно и то же время имели не по две и по три, а по одной жене. Чтобы ты не кричал, что это мнение спорное, выслушай и другое толкование: пусть не ты один подчиняешь не произвол закону, а закон произволу. Некоторые натянуто объясняют, что под женами должно разуметь Церкви, а под мужами епископов. Это утверждено и на Никейском Соборе, чтобы епископ от одной Церкви не переходил к другой, чтобы, оставив девственное общение с бедной, не искал объятий более богатой прелюбодеицы. Церкви называются женами епископов потому, что как неправомыслие духовных чад ставится в вину епископу, так и семейная жизнь касается как души, так и тела. Об этих женах говорится у Исаии: Женщины придут и сожгут их. Так как это народ безрассудный (Ис. 27, 11); и еще: Женщины беспечные! Встаньте, послушайте голоса моего (Ис. 32, 9). В Притчах говорится: Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов; уверено в ней сердце мужа ее (Притч. 31, 10–11); и в другом месте той же книги: Мудрая жена устроит дом свой, а глупая разрушит его своими руками (Притч. 14, 1). Иэто, говорят, не должно казаться недостойным епископов, когда о Самом Боге написано: Как жена вероломно изменяет другу своему, так вероломно поступили со Мною вы, дом Израилев (Иер. 3, 20). Под именем жены, по двусмысленности греческого слова, лучше разуметь супругу. И это толкование, скажешь ты, насильственно и довольно грубо. Дай же писанию простоту свою, чтобы мы не направляли против тебя твоих же правил.

Спрошу еще и вот что: кто имел до крещения наложницу и после смерти ее, крестившись, вступил в брак — может сделаться клириком или нет? Ты скажешь, что может, потому что имел наложницу, а не жену. Следовательно, апостол осуждает брачный договор и закон о приданом, а не совокупление? Многие по причине бедности уклоняются от брачных уз, имеют служанок вместо жен, рожденных от них детей воспитывают как своих собственных, и если по какому–нибудь случаю милостью императора приобретут им столу, то тотчас подчиняются наставлению апостола и невольно бывают вынуждены считать их за законных жен, а если та же бедность не позволит приобрести императорского рескрипта, то и постановления Церкви вместе с римскими законами будут нарушаться. Поразмысли, нельзя ли слова единыя жены мужа понимать в смысле одной женщины, чтобы мысль апостола относилась больше к совокуплению, чем к брачному договору. Все это мы говорим не для того, чтобы опровергнуть истинное и простое объяснение, но для того, чтобы научить тебя так понимать Писание, как оно написано, не уничижать крещения Спасителя и не делать тщетным все таинство страдания.

Исполним то, что мы обещали несколько выше, и по правилам риторов провозгласим славу вод и крещения. Когда еще не сияло солнце, не бледнела луна и не блистали звезды, неустроенную и невидимую материю невозделанного мира облегала великая бездна и непроницаемая тьма. Один Дух Божий, подобно кормчему, носился над водами (см.: Быт. 1, 2) и образом крещения воспроизводил рождающийся мир. Между небом и землей созидается средняя твердь, из вод производится небо (по еврейской этимологии небо— samaim— происходит от воды) и во славу Божию отделяются воды, которые превыше небес. Отсюда и у пророка Иезекииля над Херувимами представляется распростертый кристалл (см.: Иез. 1, 22), то есть сплоченные и густые воды. Сначала из воды выходит живущее, и окрыленные верующие от земли возносятся на небо. Творится человек из персти, ив руках Божиих обращаются таинства вод. Насаждается рай в Едеме, и одна река разделяется на четыре начала; река, которая после, исходя из храма и направляясь к востоку солнца (см.: Иез. 47, 1), оживляет мертвые и горькие воды. Растлевается мир и не очищается без вод потопа. Скоро голубь Духа Святого по изгнании хищной птицы прилетает к Ною, как ко Христу во Иордане, и ветвью обновления и мира возвещает мир миру (см.: Быт. 8, 11). Фараон, не хотевший выпустить народ Божий из Египта, свойском своим погибает в символе крещения (см.: Исх. гл. 14). Ив псалмах о погибели его написано: Ты утвердил еси силою Твоею море, Ты стерл еси главы змиев в воде, Ты сокрушил еси главу змиеву (Пс. 73, 13–14).

Отсюда происходят и скорпионы, и все жалящие насекомые, и так как они произошли от воды, то они и делают водобоящихся и лимфатических. Море изменяется таинством креста, и семьдесят пальм апостолов орошаются пучинами усладительного закона. Авраам и Исаак искапывают колодцы; чужеземцы противятся. Вирсавия — кладязь клятвенный (Быт. 21, 19); и царство Соломона получает имя от источников. Ревекка обретается при колодце (см.: Быт. гл. 24); Рахиль по поводу воды приветствуется целованием богоборца (см.: Быт. гл. 29); Моисей, отворив колодезь, освобождает от обиды дочерей священника Мадиамского. Предтеча Господа в водах около Салима, что значит «мир» или «совершенство», приготовляет народ Христу. Сам Спаситель начинает проповедовать Царствие Небесное после крещения, освятив воды Иордана Своим омовением. Первое чудо творит из воды (см.: Ин. 2, 9). Самарянку призывает при колодезе, жаждущему предлагает пить. Никодиму говорит тайно: Кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие (Ин. 3, 5). Как начал с воды, так и окончил водой. Ребра Христа прободаются копьем, и изливаются вместе и святыня крещения, и святыня мученичества. По воскресении посылает апостолов к язычникам и повелевает крестить их в таинство Троицы. Народ иудейский раскаивается в преступлении и немедленно посылается Петром креститься. Сион, едва начал родами мучиться, родил сынов своих (Ис. 66, 8). Павел, гонитель Церкви и волк хищный Вениаминов, преклоняет главу перед овцой Ананией и не прежде снова получает зрение, как излечив слепоту крещением (см.: Деян. 9, 18). Евнух Кандакии, царицы Ефиопской, чтением пророка приготовляется к крещению Христову. Вопреки природе изменяет эфиоп кожу свою и барс — пятна свои (см.: Иер. 13, 23). Принявшие крещение Иоанново, поскольку не знали о Духе Святом, снова крестятся, чтобы кто из язычников не подумал, что для иудеев достаточно одной воды для спасения, без Духа Святого. Глас Господень над водами, Господь над водами многими. Господь потоп населяет (Пс. 28, 10). Зубы твои — как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними (Песн. 4, 2). Если нет нераждающей и бесплодной, то все имеют сосцы, источающие обильное млеко, так что с апостолом могут сказать: Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос (Гал. 4, 19); и: питал вас молоком, а не[твердою] пищею (1 Кор. 3, 2). Михей о благодати крещения пророчествует: Он опять умилосердится над нами, изгладит беззакония наши. Ты ввергнешь в пучину морскую все грехи наши (Мих. 7, 19).

Итак, каким же образом в купели погружаются все грехи, если одна жена остается на поверхности? Блажени, ихже оставишася беззакония и ихже прикрышася греси. Блажен муж, емуже не вменит Господь греха (Пс. 31, 1–2). Я думаю, что мы можем кое–что прибавить к этой песне: «Блажен муж, емуже не вменит Господь жены». Послушаем Иезекииля, сына человеческого, как он предвозвещает силу будущего Сына Человеческого: И возьму вас из народов, и соберу вас из всех стран, и приведу вас в землю вашу. И окроплю вас чистою водою, и вы очиститесь от всех скверн ваших, и от всех идолов ваших очищу вас. И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам… И освобожу вас от всех нечистот ваших (Иез. 36, 24–26, 29). Из всех грехов не исключается ничто. Если очищаются нечистоты, то не тем ли более не оскверняется чистое? Дам вам сердце новое и дух новый: Во Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью (Гал. 5, 6). Потому мы поем песнь новую и, совлекшись ветхого человека, ходим в обновлении духа, а не по ветхой букве (Рим. 7, 6). Здесь новый камень, и на нем новое имя написано, которого никто не знает, только получивший его (см.: Откр. 2, 17). Ибо неужели не знаете, все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни (Рим. 6, 3–4). Читаем о всецелом обновлении; и однако нечистое имя жены не может изгладиться ни от какого обновления? Мы спогреблись Христу крещением и воскресли верой действия Бога, воскресившего Его от мертвых. И когда мы были мертвы во грехах и в необрезании плоти нашей, сооживил нас с Ним, простив нам все грехи, истребив рукописание постановлений на нас, которое было против нас, и которое Он взял от среды и пригвоздил ко кресту (Кол. 2, 13–14). Все наше умерло со Христом, все грехи древнего рукописания изглажены: как же остается живо одно имя жены? Не достанет мне времени, если я захочу из Священного Писания раскрывать все, что относится к силе крещения, и излагать тайны этого второго, но во Христе еще первого рождения.

Прежде окончания диктовки (потому что я чувствую, что преступаю размеры письма) я хочу кратко изъяснить вышеупомянутые главы, в которых изображается жизнь епископа, чтобы мы признавали в апостоле учителя языков не в похвале одной жены, а во всем, что он повелевает. Вместе с этим прошу, чтобы не подумал кто–нибудь, будто все написанное я написал в поношение священников того времени; я написал это на пользу Церкви. Ибо как ораторы и философы, изображая, каким, по их мнению, должен быть совершенный оратор или философ, не оскорбляют Демосфена и Платона, а определяют самые свойства, без лиц, так и в изображении епископа и в изъяснении этого изображения предполагается только как бы зеркало священства. Каким видеть себя в этом зеркале, чтобы или скорбеть о безобразии, или радоваться красоте — это дело совести и возможно каждому. Если кто епископства желает, доброго дела желает (1 Тим. 3, 1). Дела, а не достоинства; труда, а не наслаждений; дела, через которое бы уничижался в смирении, а не надмевался властью. Но епископ должен быть непорочен (1 Тим. 3, 2) — то же, что и в Послании к Титу: Если кто непорочен (Тит. 1, 6). Все добродетели заключает в одном слове и требует почти противного природе. Ибо если всякий грех, даже в праздном слове, достоин порицания, то кто же в этом мире поживет без греха, то есть без упрека? Но пастырем Церкви избирается такой, по сравнению с которым прочие по справедливости должны называться стадом. Риторы определяют оратора так: он должен быть муж добрый, искусный в слове. Чтобы он имел достойное уважение, требуется прежде безукоризненное поведение, а потом словесное искусство, потому что теряет авторитет в учении тот, чье слово разрушается делом. Единыя жены муж; об этом мы сказали выше. Теперь мы присовокупляем только, что если требование — одной жены муж — относится и к жизни до крещения, то и все прочие требования мы должны относить и к этому времени; потому что нельзя все прочие наставления относить к времени после крещения и одно только это требование к жизни до крещения. Трезвену или бдительному, потому что значит и то и другое. Мудрому, украшенному, страннолюбиву, учительну. Священникам, которые служат в храме Божием, запрещается пить вино и сикер, чтобы не отягчались сердца их объядением и пьянством и чтобы чувства, исполняющие служение, всегда бодрствовали Богу и были светлы. А присоединяя мудрому, обличает тех, которые под именем простоты извиняют неразумие священников; потому что если мозг не будет здоров, то и все члены будут несовершенны. Украшенному — это усиление предшествующего слова, то есть непорочну. Кто не имеет пороков, называется беспорочным; кто преуспевает в добродетелях, тот украшен. Можно и другую мысль выводить из этого слова, сообразно со следующим мнением Цицерона: «Высшее искусство— быть приличным в том, что делаешь. Потому что некоторые, не зная своего положения, бывают так глупы и безрассудны, что и движениями, и походкой, и одеждой, и обыкновенным разговором возбуждают смех в зрителях; и как бы понимая, что служит к украшению, блестят одеждами и телесным убранством и пируют за роскошным столом, тогда как всякое подобного рода украшение и убранство хуже грязи». А что от священников требуется учение, об этом есть наставления и Ветхом законе, и подробнее излагается в Послании к Титу. Ибо кроткое и безгласное обращение сколько полезно по своему примеру, столько же вредно по своей скромности: хищность волков нужно пугать и лаем собак, и пастушеским посохом. Не пиянице, не бийце. Добродетелям противополагает пороки.

Мы научились, какими должны быть; научимся, какими не должны быть священники. Пьянство свойственно людям низким и невоздержанным; желудок, разгоряченный вином, скоро располагает к похоти. В вине невоздержание, в невоздержании разврат, в разврате бесстыдство. Невоздержанный — заживо мертв, и кто упивается, тот и умер, и погребен. Ной, упившись в один час, [лежал] обнаженным в шатре своем (Быт. 9, 21), а при трезвости покрывался в продолжение 600 лет. Лот от опьянения бессознательно с похотью соединяет кровосмешение, и того, кого не победил Содом, победило вино. А за буйство осуждает епископа Тот, Кто плещи Свои дал на раны и укоряем противу не укоряше (ср.: Ис. 54; Мк. 15). Но кротку. Двум порокам противопоставляет одну добродетель, чтобы пьянство и гнев обуздывались кротостью. Не сварлив, не корыстолюбив. Ибо нет ничего отвратительнее надменности невежд, которые болтливость считают ученостью и, всегда готовые спорить, громят подчиненное себе стадо надутыми речами. Что священник должен избегать любостяжания — этому учит и Самуил, свидетельствуя перед народом, что он ни у кого ничего не брал (см.: 1 Цар. 12, 5), и нищета апостолов, которые, получая от братии средства к содержанию, хвалились, что, кроме пищи и одежды, они ничего другого не имеют и не желают. Это любостяжание в Послании к Титу он очень ясно называет желанием скверного прибытка. Хорошо управляющий домом своим. Не умножать богатства (должен епископ), не устраивать царских пиршеств, не приготовлять на легком огне колхидских птиц, которые бы проникали до костей и тонким свойством своим размягчали поверхность тела, но должен прежде от своих домашних требовать того, что имеет внушать народу. Детей содержащий в послушании со всякою честностью, то есть чтобы не подражали они сыновьям Илия, которые в притворе храма спали с женщинами и, считая религию средством к обогащению, все лучшее из жертв обращали в свою пользу (1 Цар. гл. 2). Не [должен быть] из новообращенных, чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом (1 Тим. 3, 6). Не могу довольно надивиться, что это за ослепление у людей— что они спорят о женах до крещения, выставляют на поругание дело, умершее в крещении и не оживотворенное со Христом, тогда как никто не соблюдает столь ясного и очевидного повеления. Вчера оглашенный, сегодня первосвященник; вчера в амфитеатре, сегодня в церкви; вечером в цирке, утром в алтаре; некогда покровитель комедиантов, теперь посвятитель дев. Неужели апостол не знал наших уверток и нелепостей наших доказательств? Тот, кто сказал, что епископ должен быть беспорочен, трезв, мудр, украшен, страннолюбив, учен, кроток; не пьяница, не бийца, не сварлив, не любостяжателен, не новообращенный. На все это мы закрываем глаза, а видим одних жен. И кто не доказывает своим примером справедливости слов апостола: Чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом? Скоро рукоположенный священник не знает смирения и кротости людей простых, не знает христианских слов любви, не умеет презирать самого себя, стремится от одной почести к другой: он не постился, не плакал, не укорял своего поведения, не исправил его постоянным самоуглублением, не раздал имения бедным. От кафедры ведут его к кафедре, то есть от гордости к гордости. А суд и падение диавола, без сомнения, есть не что иное, как гордость. Впадают в нее те, которые в один час, еще не быв учениками, уже делаются учителями. Надлежит ему также иметь доброе свидетельство от внешних. Каково начало, таково и заключение. Непорочного единогласно одобряют не только свои, но и чужие. Чужие и внешние Церкви— это иудеи, еретики, язычники. Итак, первосвященник Христов должен быть таков, чтобы его жизнь не порицали даже враги веры. А теперь видим многих, которые или как кормчие за деньги покупают благосклонность народа, или так ненавистны всем, что и деньги не достигают того, что актеры приобретают жестами.

Вот что, сын Океан, должны с заботливым страхом соблюдать и охранять учители Церкви, таковы правила должны исполнять при избрании священников и закон Христов не толковать по личной ненависти, по частным неудовольствиям и зависти, всегда мучительной для виновного в ней. Посмотри, какое свидетельство дает тот, кого они обличают, супруг, которого ревнители ни в чем не могут упрекнуть, кроме брачных уз, и то до крещения: Тот же, Кто сказал: не прелюбодействуй, сказал и: не убей (Иак. 2, 11). Если не прелюбодействуем, но убиваем, то являемся преступниками закона. Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем–нибудь, тот становится виновным во всем (Иак. 2, 10). Итак, когда против нас будут выставлять жену прежде крещения, то мы будем требовать от них всего того, что заповедано после крещения. Что не дозволено, они обходят и упрекают за то, что дозволено.

К Павлину

Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе (Мф. 12, 35) и: дерево познается по плоду своему (Лк. 6, 44). Ты измеряешь меня своими добродетелями и, великий, превозносишь малых; занимаешь последнее место за столом, чтобы возвыситься во мнении хозяина. Ибо что или как мало имею я, чтобы удостоиться похвального слова от ученого голоса, чтобы я, ничтожный и незначительный, получил похвалу из тех уст, которые защищали благочестивейшего императора. Не уважай меня, любезнейший брат, по числу лет, не считай седину мудростью, но мудрость сединой, по свидетельству Соломона: седина человека мудрость его. Моисей получает повеление избрать семьдесят старейшин (см.: Числ. 11, 16); он сам знал, что они должны быть старцы, но они должны быть избраны не по возрасту, а по мудрости. И Даниил, будучи еще юношей, судит престарелых, и молодой человек осуждает бесстыдных стариков. Не измеряй, повторяю, веры летами и не предпочитай меня за то, что я прежде начал воинствовать в рати Христовой. Апостол Павел, сосуд избранный, обратившийся из гонителей, последний по времени, стал первым по доблестям; хотя после всех, но больше всех потрудился. Иуда, который некогда слышал: Ты же, человече равнодушне, владыко мой и знаемый мой, иже купно наслаждался еси со мною брашен, в дому Божии ходихом единомышлением (Пс. 54, 14–15), — обличается словом Спасителя, как предатель Друга и Учителя.

И затягивает узел поносной смерти

на высоком дереве.

Энеида, 12

Напротив, разбойник меняет крест на рай и казнь за человекоубийство делает мученичеством. Сколько и теперь людей, которые долго исполняют свои обязанности, а между тем не более как крашеные гробы, наполненные костями мертвых? Непродолжительный жар лучше продолжительной теплоты.

Наконец и ты, вняв слову Спасителя: Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною (Мф. 19, 21), слова обращаешь в дела и, за обнаженным Христом следуя обнаженным, удобнее и легче восходишь на лествицу Иакова. Ты равнодушно снимаешь тунику и надеваешь почетное рубище; не с набитым кошельком, а чистосердечно и искренно хвалишься, что ты нищ и духом, и делами. Нет ничего великого с печальным и бледным лицом принимать на себя вид постящегося или выставлять напоказ свой пост и, получая большие доходы с имений, носить дешевое платье.

Фивянин Кратес, прежде человек очень богатый, прибывший в Афины для занятия философией, оставил большую часть своих богатств, полагая, что нельзя вместе быть богатым и добродетельным. Мы следуем за неимущим Христом с сокрытой ношей богатства и под предлогом милостыни заботимся о прежних стяжаниях; каким же образом мы можем быть верными раздаятелями чужого, когда боязливо бережем свое? Сытому желудку легко рассуждать о постах. Достойно похвалы не то, что был в Иерусалиме, а то, что хорошо жил в Иерусалиме. Не к тому городу нужно стремиться и не тот похвалять, который убил пророков и пролил кровь Христа, а тот, который веселят речная устремления (Пс. 45, 5), который, стоя на верху горы, не может укрыться, который апостол называет матерью святых и в котором утешает себя надеждой иметь общение с праведными.

Говоря это, я не обличаю себя в непостоянстве и не осуждаю того, что сам делаю, чтобы могло казаться, будто я, по примеру Авраама, оставляю свой дом и отечество; я не дерзаю только ограничивать тесными пределами всемогущества Божия и заключать в небольшом месте земли Того, Кого не объемлют небеса. Все верующие получают возмездие не по различию мест, а по мере веры, и истинные поклонники поклоняются Отцу не в Иерусалиме и не на горе Гаризим. Бог есть Дух, и поклонникам Его должно покланяться Ему духом и истиной; а Дух дышит, где хочет (Ин. 3, 8); Господня земля, и исполнение ея (Пс. 23, 1). После того как по осушении руна Иудеи весь мир был окроплен небесной росой и многие, придя от Востока и Запада, возлегли на лоне Авраама, перестал быть ведом Бог только в Иудее, и в Израиле великое имя Его, но во всю землю изыде вещание апостолов и в концы вселенной глаголы их (см.:Пс. 75, 2 и 18, 5). Спаситель, будучи вхраме, обращаясь ко ученикам Своим, сказал: Встаньте, пойдем отсюда (Ин. 14, 31), и к иудеям: Оставляется вам дом ваш пуст (Мф. 23, 38). Если прейдут небо и земля, то прейдет, без сомнения, и все земное. Поэтому места крестной смерти и воскресения доставляют пользу только тем, кто несет свой крест и ежедневно воскресает со Христом, тем, кто представляет себя достойным такого жилища. Те, которые говорят: «Храм Божий, храм Божий» (см.: Иер. 7, 4), пусть услышат от апостола: «Вы — церковь Бога живаго (см.: 2 Кор. 6, 16), и Дух Святый живет в вас». Небесная храмина равно видна и из Иерусалима, и из Британии, ибо Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21). Антоний и весь сонм монахов Египта, Месопотамии, Понта, Каппадокии и Армении не видали Иерусалима, и без этого города им отверзлись райские врата. Блаженный Иларион был из Палестины и жил в Палестине, но только один день был в Иерусалиме, чтобы и не показать пренебрежения к святым местам, по их близости, но вместе с тем чтобы и не показать, что он ограничивает Господа только этим местом. Со времен Адриана и до правления Константина почти в продолжение 180 лет на месте воскресения стояло построенное язычниками капище Юпитера, а на горе распятия — мраморная статуя Венеры, так как гонители думали уничтожить в нас веру в воскресение и крестную смерть посредством осквернения идолами святых мест. И даже наш Вифлеем — священнейшее место в мире, о котором псалмопевец поет: Истина от земли возсия (Пс. 84, 12), — этот Вифлеем омрачала роща thamuz, то есть Адониса, и в пещере, где плакал маленький Иисус, бесновался любовник Венеры.

Зачем, скажешь ты, эти повторения в таком длинном вступлении? Затем, чтобы ты не считал каким–нибудь ущербом для своей веры, если ты не видал Иерусалима, и не предпочитал меня за то, что я живу в этом месте; здесь ли или в другом месте— ты примешь одинаковую мзду за дела твои от Господа нашего. Искренно сознаваясь в своих мнениях, обращая внимание на твое намерение и одушевление, с каким ты отрекся от мира, я действительно думаю о различии мест — как ты, оставив города с их шумом, живешь в маленьком селении, ищешь Христа в пустыне, один молишься на горе с Иисусом и столько наслаждаешься близостью святых мест, то есть что удален от города и не опускаешь обета монашеского. Я говорю это не о епископах, не о пресвитерах, не о клириках, у которых иное служение, а о монахе, и монахе некогда знаменитом в мире, который цену своих имений положил к ногам апостолов, научая, что нужно пренебрегать деньгами и, живя скромно и уединенно, всегда презирать то, что презрели однажды. Если бы места воскресения и крестной смерти находились не в знаменитейшем городе, где есть дворец, казармы, публичные женщины, комедианты, шуты и все, что обыкновенно бывает в других городах, или если бы этот город посещали только толпы монахов, то действительно можно бы желать, чтобы такой город был жилищем всех монахов. А теперь было бы очень глупо оставлять родину, покидать города, считаться монахом и среди большого многолюдства жить совершенно так же, как бы жил на родине. Сюда стекаются со всего света. Город наполнен людьми всякого рода, и бывает такое стеснение обоего пола, что чего в другом месте отчасти избегал, здесь все вынужден терпеть.

Итак, если ты по–братски спрашиваешь меня, по какому пути ты должен идти, то я буду говорить с тобой искренне. Если ты хочешь исполнять должность пресвитера, если тебя прельщает служение или, может быть, почесть епископства, то живи в городах и местечках и спасение других делай стяжанием для своей души. А если хочешь быть тем, чем называешься — монахом, то есть одиноким, то что тебе делать в городах, где, конечно, живут не одинокие, а многие вместе? Каждое звание имеет своих представителей. Римские полководцы должны подражать Камиллам, Фабрициям, Регулам, Сципионам; философы могут ставить себе в образец Пифагора, Сократа, Платона, Аристотеля; поэты могут подражать Гомеру, Вергилию, Менандру, Теренцию; историки — Фукидиду, Саллюстию, Геродоту, Ливию; ораторы — Лизию, Гракхам, Демосфену, Цицерону. И если обратимся к своему званию, епископы и пресвитеры должны следовать примеру апостолов и мужей апостольских и, будучи обличены их саном, должны стремиться и к достижению их награды. А мы в своем обете должны иметь своими образцами Павлов и Антониев, Юлианов, Иларионов, Мариев. И если я возвращусь к авторитету Писания — наш представитель Илия, наш Елисей, руководители наши сыны пророческие, жившие в полях и пустынях и строившие себе кущи при струях Иордана. Кним же принадлежат и те сыны Рехава, которые не пили вина и сикера, жили в кущах, которые восхваляются Господом через Иеремию (Иер. гл. 35) и которым дается обетование, что от семени их не оскудеет муж, стоящий перед Господом. Думаю, что к ним относится и надписание семидесятого псалма: Сынов Ионадавовых и первых пленшихся. Это тот самый Ионадав, который, по свидетельству Книги Царств, сел с Ииуем в колесницу (см.: 4 Цар. 10, 15), и его дети, о которых говорится, что, живя всегда в кущах и принужденные наконец по причине нападения халдейского войска возвратиться в Иерусалим, они первые были взяты в плен и после свободы в пустыне в городе получили заключение, как в темнице.

Поэтому, так как ты связан узами святой сестры твоей (Терасии — жены) и идешь не совершенно свободной поступью, то я прошу тебя, избегай многолюдных собраний, развлечений, посещений и пиршеств, как некоторого рода обольстительных цепей. Принимай простую пищу, овощи и зелень, и притом вечером; по временам за высшее наслаждение позволяй себе несколько рыбы. Кто вожделевает Христа и питается хлебом, тот не заботится много о слишком дорогих кушаньях для своего желудка. Пройдя через горло, никакая пища не производит ощущения точно так же, как хлеб и вода. У тебя есть книги против Иовиниана, где подробнее рассуждается о презрении удовольствий чрева и вкуса. В руке твоей пусть постоянно будет священная книга. Чаще молись и, склонившись телом, возноси ум ко Господу. Больше бодрствуй и спи чаще с пустым желудком. Приятных слухов, маленькой славы о себе, льстивых ласкателей избегай, как врагов. Своей рукой раздавай пособия бедным и братьям. Редко можно доверять людям. Не веришь, что я говорю правду? Вспомни о ковчежцах Иуды… Не носи скромной одежды с надменным духом. Удаляйся от сообщества со светскими людьми, особенно со знатными. Какая надобность тебе часто видеть то, по презрению к чему ты стал монахом? В особенности сестра твоя пусть уклоняется от сообщества с матронами, чтобы, запачкавшись среди шелковых платьев и драгоценных камней, или не жалеть о них, или не удивляться им, потому что от одного возникает раскаяние в обете, от другого тщеславие. Остерегайся, чтобы, быв некогда верным истинным раздаятелем своего, как–нибудь не взять для раздаяния чужих денег. Ты понимаешь, о чем я говорю, ибо Господь дал тебе разумение во всем. Имей простоту голубя, чтобы не злоумышлять против кого–нибудь, и мудрость змеи, чтобы самому не пасть под ковами других. Небольшая разница в пороке — обмануть ли или быть обманутым христианину. Если заметишь, что кто–нибудь, помимо милостыни, которая для всех доступна, постоянно или часто говорит тебе о деньгах, то считай такого человека более приказчиком, чем монахом. Кроме пищи и одежды и насущных потребностей никому не давай ничего, чтобы хлеба детей не ели собаки.

Храм Христа есть душа верующего; ее украшай, ее одевай, ей приноси дары, в ней воспринимай Христа. Какая польза, если стены наши блестят драгоценными камнями, а Христос терпит крайнюю нужду? Здесь все, что ты имеешь, — не твое, а только вверено тебе для раздаяния. Помни об Анании и Сапфире. Они боязливо сберегали свое, а ты смотри, чтобы не расточать неразумно собственности Христа, то есть чтобы при нестрогой разборчивости достояние бедных не раздавать не бедным и, по словам благоразумнейшего мужа (Цицерона), благотворительность не потеряла бы значения от щедрости.

Несмотря на богатые ожерелья

и пустые имена Катонов.

Персей

Я, говорит, узнал тебя

в существе твоем и под кожею.

Лукан

Великое дело — не казаться, а быть христианином; и я не знаю, почему миру более приятны те, кто противен Христу. Все это я высказал не так, как по пословице — свинья учит Минерву, но как друг давал советы другу, выступающему в море, желая передать тебе более свою способность, чем свое расположение, чтобы ты шел твердой поступью там, где я падал.

С удовольствием прочитал я присланную тобой умную и изящно составленную книгу твою в защиту императора Феодосия; и особенно мне понравилось в ней разделение. Превосходя других в первых частях, в последних ты превосходишь себя самого. И самая речь выпукла и прозрачна и, блистая цицероновской чистотой, богата мыслями, тогда как слаба та речь (как говорит кто–то), в которой можно похвалить только слова. Кроме того, видна строгая последовательность и одно вытекает из другого. Каждое положение составляет или заключение предыдущего, или начало последующего. Счастлив Феодосий, что его защищает такой оратор Христа. Ты покрыл славой порфиру его и освятил пользу законов для веков грядущих. Доблестный муж! При таких первых опытах каким искусным ты будешь воином! О, если бы мне можно было с таким умом переходить не Аонийские горы и вершины Геликона, как воспевают поэты, а через высоты Сиона, Фавора и Синая! Если бы мне удалось научить тому, чему я научился, и как бы руками передавать тайны Писания, тогда у нас явилось бы нечто такое, чего не имела ученая Греция.

Послушай же, мой сослужитель, друг, брат, послушай немного, какому пути ты должен следовать в толковании Священного Писания. Все, что мы читаем в Божественных книгах, хотя ясно светит и сияет уже и в своей оболочке, но гораздо сладостнее в своей сердцевине. «Кто хочет съесть орех, тот должен разбить скорлупу» (Платон). Открый, говорит Давид, очи мои, и уразумею чудеса от закона Твоего (Пс. 118, 18). Если столь великий пророк сознается во тьме неведения, то какая ночь незнания должна покрывать нас, ничтожных, почти младенцев сосущих! А это покрывало лежит не только на лице Моисея, но и на евангелистах и на апостолах. Спаситель говорил народам в притчах и, свидетельствуя о таинственности того, что говорил, присовокуплял: Кто имеет уши слышать, да слышит! (Лк. 8, 8). Если все написанное не будет открыто тем, который имеет ключ Давида, который отверзает и никто не запирает, запирает и никто не отверзает, — то оно не откроется, кто бы другой ни открывал. Если бы ты имел в виду это начало, то, хотя бы даже и слабая рука водила твоим пером, мы не имели бы ничего красноречивее твоих сочинений, ничего ученее, ничего приятнее, ничего лучше в отношении к языку.

Тертуллиан богат мыслями, но тяжело выражается. Св. Киприан, как самый чистый поток, льется приятно и ровно и, всецело посвящая себя увещанию к добродетелям, занятый бедствиями гонений, нисколько не рассуждал о Божественных Писаниях. Викторин, увенчанный славным мученичеством, не может выражать то, что разумеет. Лактанций в некотором роде льется цицероновским красноречием, и если бы он умел так же подкреплять наше, как разрушал чужое! Арнобий неровен, излишне распространяется и, не делая разделений в своих сочинениях, спутывается. Св. Иларий парит галликанским стилем и, украшаясь цветами Греции, иногда затемняется длинными периодами и неудобен для чтения более простым братьям. Умалчиваю о других как умерших, так и еще живущих, о которых после нас другие будут судить в том и другом отношении.

Обращусь к тебе самому — сосвященнику, искреннему моему и другу, другу, говорю, моему, прежде чем я узнал тебя, — и буду просить, чтобы ты не подозревал меня в натянутой лести, лучше уж думая, что я заблуждаюсь по ошибке или по любви, чем что лестью обманываю друга. Ты имеешь великий ум и бесконечный снаряд красноречия; говоришь легко и чисто и с легкостью и чистотой соединяешь мудрость; а когда здорова голова, то и все члены здоровы. Если бы к этой мудрости и красноречию присоединилось и изучение и разумение Писаний, то скоро я увидел бы тебя во главе наших писателей восходящим с Иоавом на кровлю Сиона (см.: 1 Пар. 11, 6) проповедовать на кровлях то, что сведал ты на ложе. Препояшься, прошу тебя, препояшься! «Жизнь ничего не дала смертным без великого труда» (Гораций). Пусть и Церковь так же признает тебя благородным, как прежде сенат. Приобретай богатство, чтобы ежедневно раздавать его, — и никогда не оскудеет оно, пока бодры силы, пока голова не пестрится сединами, пока «не наступят болезни, угрюмая старость» и пока не похитит все «жестокость беспощадной смерти». Я не удовлетворяюсь ничем посредственным в тебе, а хочу, чтобы все было превосходно, все было совершенно. С какой любовью я принял пресвитера Вигилянция — узнаешь об этом лучше от него самого, чем из моего письма. Зачем он так скоро отправился от нас и оставил нас, — я не могу сказать, чтобы не оскорбить кого–нибудь. Впрочем, хотя он посетил нас как бы мимоходом и спешил, но я несколько задержал его и оказал ему дружеское гостеприимство, чтобы ты узнал через него, чего можно желать от нас. Приветствую через тебя твою сослужительницу, подвизающуюся с тобой о Господе.

К Рустику. О покаянии

Что я, не знакомый тебе, осмеливаюсь писать к незнакомому — причиной этого просьба святой рабы Христовой Гебидии и дочери моей, супруги твоей или, лучше, из супруги — сестры и сослужительницы Артемии. Она, не довольствуясь спасением себя самой, искала и твоего спасения, искала и прежде в отечестве, и теперь ищет во святых местах, желая подражать любви апостолов Андрея и Филиппа, которые, будучи обретены Христом, желали обрести брата Симона и друга Нафанаила, из которых первый удостоился услышать: Ты — Симон, сын Ионин: ты наречешься Кифа, что значит Петр, а другой — дар Божий (ибо это означает на нашем языке слово Нафанаил) — утешается свидетельством Христа, Который говорит ему: Вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства (Ин. 1, 47). И Лот с дочерями своими желал некогда спасти жену свою и, почти полусожженный, хотел вывести ее из пожарища Содома и Гоморры — жену, которая была одержима прежними пороками; но она, в ужасе отчаяния оглянувшись назад, осуждается вечным приговором за неверие. Но пламенная вера, безуспешно потерянная в отношении к одной женщине, спасает целый город Сигор. После того как Лот, оставив содомские равнины и мрак, взошел на нагорную местность, то взошло ему солнце в Сигоре, что значит «малая», — чтобы малая вера Лота, не могшая сделать большего, сохранила по крайней мере меньшее, так как Лот, житель Гоморры и заблуждения, не мог тотчас перейти на полдень, где друг Господень Авраам принял Бога с Ангелами. И Иосиф питает братьев своих в Египте, и жених слышит от невесты: Где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? (Песн. 1, 7). Самуил некогда оплакивал Саула (см.: 1 Цар. 15, 35), так как он раны гордости не врачевал цельбой покаяния. И Павел плакал о коринфянах, не хотевших омыть слезами скверны блудодеяния (см.: 1 Кор. 5, 2). Поэтому же и Иезекииль снедает свиток книжный, снаружи и внутри исписанный стихами, плачем и горем стихами в похвалу праведных: плачем для кающихся, горем в отношении к тем, о которых написано: С приходом нечестивого приходит и презрение (Прит. 18, 3), на которых указывает Исаия, говоря: Господь Саваоф, призывает вас вэтот день плакать и сетовать, и остричь волоса, и препоясаться вретищем. Но вот, веселье и радость! Убивают волов, и режут овец; едят мясо, и пьют вино: «будем есть и пить, ибо завтра умрем!» (Ис. 22, 12, 13), о котором и Иезекииль говорит: И ты, сын человеческий, скажи дому Израилеву: вы говорите так: «преступления наши и грехи наши на нас, и мы истаеваем в них: как же можем мы жить?» Скажи им: живу Я, говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был; и далее: Обратитесь, обратитесь от злых путей ваших; для чего умирать вам, дом Израилев? (Иез. 33, 10–11). Ничто так не оскорбляет Бога, как коснение в худшем из–за отчаяния в лучшем, хотя самое отчаяние есть признак неверия. Ибо кто отчаивается во спасении, тот не думает, что будет суд, потому что если бы отчаивающийся боялся этого суда, то, конечно, приготовил бы себя к судии добрыми делами. Послушаем, что говорит Бог через Иеремию: Не давай ногам твоим истаптывать обувь, и гортани твоей — томиться жаждою (Иер. 2, 25) и через Исаию: Оставаясь на месте и в покое, вы спаслись бы (Ис. 30, 15). Тяжесть болезни мы можем узнать только по восстановлении здоровья; пороки показывают нам, сколько блага имеет в себе добродетель; свет делается яснее при сравнении со тьмой. Иезекииль теми же словами и в том же смысле говорит: Покайтесь и обратитесь от всех преступлений ваших, чтобы нечестие не было вам преткновением. Отвергните от себя все грехи ваши, которыми согрешали вы, и сотворите себе новое сердце и новый дух; и зачем вам умирать, дом Израилев? Ибо Яне хочу смерти умирающего, говорит Господь Бог (Иез. 18, 30–32). И далее говорит: Живу Я, говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был (Иез. 33, 11), чтобы неверующий ум не отчаивался в обетовании благ и дух, однажды предназначивший себя к погибели, не оставлял попечения о ране, которую он считает неизлечимой. Поэтому говорит, что он клянется, чтобы если мы не веруем обетованию Божию, то поверил бы, по крайней мере, клятве Божией о нашем спасении. Поэтому праведник молится, говоря: Возврати нас, Боже спасений наших, и отврати ярость Твою от нас (Пс. 84, 5), и еще: Господи, волею Твоею подаждь доброте моей силу, отвратил же еси лице Твое и бых смущен (Пс. 29, 8). Ибо когда я мерзость грехов своих заменил красотой добродетелей, Ты укрепил немощь мою Своей благодатью. Вот я слышу обетование: Пожену враги моя, ипостигну я, и не возвращуся, дондеже скончаются (Пс. 17, 38), чтобы я, прежде избегавший Тебя и бывший врагом Твоим, был уловлен рукой Твоей.

Не преставай преследовать меня, пока неотступлю я от пути моего нечестивейшего и не возвращусь к мужу моему прежнему, который даст мне мои одежды, и масло, и муку, и напитает меня тучнейшими яствами, — который таким образом заградит и заключит пути мои нечестивые, чтобы обрести мне тот Путь, Который говорит в Евангелии: Я есмь путь иистина и жизнь (Ин. 14, 6). Внемли слову пророка: Сеющии слезами радостию пожнут. Ходящии хождаху и плакахуся, метающе семена своя: грядуще же приидут радостию, вземлюще рукояти своя (Пс. 125, 5–6), и говори с ним: Измыю на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу (Пс. 6, 7), и еще: Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже. Возжада душа моя к Богу Крепкому, Живому: когда приду и явлюся лицу Божию? Быша слезы моя мне хлеб день и нощь (Пс. 41, 1–4), и в другом месте: Боже, Боже мой, к Тебе утренюю, возжада Тебе душа моя, коль множицею Тебе плоть моя, в земли пусте и непроходне, и безводне. Тако во святем явихся Тебе (Пс. 62, 2–3). Ибо хотя жаждала Тебя душа моя, но гораздо более я искал Тебя трудом плоти своей и не мог явиться Тебе во святом, разве только после пребывания в земле пустой от пороков, непроходимой для противных сил и свободной от влаги и нечистоты всякой похоти. Плакал и Господь о городе Иерусалиме, что он не принес покаяния, и Петр горькими слезами омыл троекратное отречение и исполнил пророческое предречение: Исходища водная изведосте очи мои (Пс. 118, 136). Плакал и Иеремия о народе нераскаянном, говоря: О, кто даст голове моей воду и глазам моим— источник слез! Я плакал бы день и ночь о народе сем (Иер. 9, 1). А о чем он плачет и проливает слезы, это показывает он следующими словами: Не плачьте об умершем и не жалейте о нем; но горько плачьте об отходящем в плен, ибо он уже не возвратится (Иер. 22, 10).

Итак, нужно оплакивать не язычника ииудея, которые не были в Церкви и однажды навсегда умерли, о которых Спаситель говорит: Предоставь мертвым погребать своих мертвецов (Мф. 8, 22), а оплакивай тех, кто через грехи и беззакония выходят из Церкви и не хотят более возвратиться к ней раскаянием во грехах. Отсюда к церковным мужам, которые называются стенами и столпами Церкви, слово пророческое говорит: Стена дщери Сиона! Лей ручьем слезы день и ночь (Плач. 2, 18), исполняя слово апостола: Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими (Рим. 12, 15), чтобы своими слезами вам подвигнуть их на плач, да упорствуя в злобе, не услышат они: Я насадил тебя [как] благородную лозу, — самое чистое семя; как же ты превратилась у Меня в дикую отрасль чужой лозы? (Иер. 2, 21); и еще: Говоря дереву: «ты мой отец», и камню: «ты родил меня»; ибо они оборотили ко Мне спину, а не лице; а во время бедствия своего будут говорить: «встань и спаси нас!» (Иер. 2, 27). Смысл этого такой: не хотел обратиться ко Мне, чтобы покаяться, но по жестокосердию своему в оскорбление Мне обратили ко Мне хребты свои. Потому–то Господь и говорит Иеремии: Видел ли ты, что делала отступница, дочь Израиля? Она ходила на всякую высокую гору и под всякое ветвистое дерево и там блудодействовала. И после того, как она все это делала, Я говорил: «возвратись ко Мне»; но она не возвратилась (Иер. 3, 6–7).

О милосердие Божие, о жестокосердие наше! И после столь великих преступлений Он призывает нас ко спасению. И если и тогда не хотим обратиться к лучшему, Он говорит: Если оставит жена мужа своего и выйдет за другого и после захочет возвратиться к нему: неужели он примет ее и не возгнушается? Вместо этого по еврейскому тексту (чего нет в греческих и латинских кодексах) значится: «И ты оставил Меня, но возвратись, и приму тебя, глаголет Господь». И Исаия ту же мысль высказывает почти теми же словами: Обратитесь к Тому, от Которого вы столько отпали, сыны Израиля! (Ис. 31, 6). Не Я ли, Господь? и нет иного Бога кроме Меня, Бога праведного и спасающего нет кроме Меня. Ко Мне обратитесь, и будете спасены, все концы земли, ибо я Бог, и нет иного (Ис. 45, 21–22). Вспомните прежде бывшее, от [начала] века, ибо Я Бог, и нет иного Бога, и нет подобного Мне (Ис. 46, 9). Иоиль пишет: Обратитесь ко Мне всем сердцем своим в посте, плаче и рыдании. Раздирайте сердца ваши, а не одежды ваши, и обратитесь к Господу Богу вашему; ибо Он благ и милосерд, долготерпелив и многомилостив и сожалеет о бедствии (Иоил. 2, 12–13). Как велико милосердие и как (так сказать) чрезмерно, неизреченно благоутробие, этому поучает нас пророк Осия, через которого Бог говорит: Как поступлю с тобою, Ефрем? Как предам тебя, Израиль? Поступлю ли с тобою, как с Адамою, сделаю ли тебе, что Севоиму? Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя! Не сделаю по ярости гнева Моего (Ос. 11, 8–9). Поэтому и Давид говорит в псалме: Несть в смерти поминаяй Тебе, во аде же кто исповестся Тебе (Пс. 6, 6), и в другом месте: Беззаконие мое познах и греха моего не покрых, рех: исповем на мя беззаконие мое Господеви, и Ты оставил еси нечестие сердца моего. За то помолится к Тебе всяк преподобный во время благопотребно: обаче в потопе вод многих кнему не приближатся (Пс. 31, 5–6).

Смотри, какое множество слез: оно сравнивается с разливом вод. Кто будет иметь такие слезы и скажет с Иеремией: Не спускай зениц очей твоих (Плач. 2, 18), в том тотчас исполнится оное: Милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася (Пс. 84, 11), так что если устрашат тебя истина и правда, то милость и мир воззовут ко спасению. Всецелое покаяние представляет псалом 50–й. Когда Давид вошел к Вирсавии, жене Урия Хеттеянина, и, быв обличен пророком Нафаном, сказал согреших, он тотчас удостоился услышать: И Господь снял [стебя] грех твой (2 Цар. 12, 13). К прелюбодеянию Давид присоединил убийство, и, однако, проливая слезы, сказал: Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое (Пс. 50, 1). Великий грех требовал и великого милосердия. Поэтому Давид присовокупляет: Наипаче омый мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя. Яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну. Тебе единому согреших (ибо я был царь, никого другого не боялся) и лукавое пред Тобою сотворих, яко да оправдишися во словесех Твоих ипобедиши внегда судити Ти; ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать (Рим. 11, 32). И столько успел, что недавно бывший грешником и кающимся, он возвысился до учителя и говорил: Научу беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся. Ибо кто исповедует грехи свои перед Богом искажет: Возсмердеша и согниша раны моя от лица безумия моего, у того это исповедание и исправление заменяет зловоние ран красотой здравия. Скрывающий свои преступления не будет иметь успеха (Притч. 28, 13). Ахав, нечестивейший царь, посредством кровавого преступления овладел виноградником Навуфея; и когда Иезавель, соединенная с ним не столько супружеством, сколько жестокостью, была поражена обличением Илии: Так говорит Господь: на том месте, где псы лизали кровь Навуфея, псы будут лизать и твою кровь… и о Иезавели сказал Господь: псы съедят Иезавель за стеною Изрееля, то Ахав, услышав это, раздрал ризы свои, возложил вретище на тело свое, постился и спал во власянице; и было слово Господне к Илии, говорящее: За то, что он смирился предо Мною, Я не наведу бед в его дни (3 Цар. 21, 29). Преступление Ахава и Иезавели одинаково, но, когда Ахав обратился к покаянию, наказание отсрочивается на потомков, а Иезавель, упорствовавшая в преступлении, осуждается состоявшимся приговором. ИГосподь говорит в Евангелии: Ниневитяне восстанут на суд с родом сим, и осудят его, ибо они покаялись от проповеди Иониной (Мф. 12, 41), и еще: Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мф. 9, 13). Драхма теряется и, однако, находится в уметах; девяносто девять овец оставляются в пустыне, и одна заблудившаяся приносится на плечах пастыря; и радость бывает у Ангелов об одном грешнике кающемся. Какое блаженство, если небеса радуются о спасении нас, которым говорится: «Покайтесь, приблизилось Царствие Небесное». Нет никакой середины: смерть и жизнь противоположны; и однако они соединяются покаянием. Блудный сын расточил все имение и вдали от отца едва удовлетворял голод пищей свиней, но возвращается он к отцу, и ему закалается телец упитанный, он получает одежду первую и перстень — получает одежду Христа, которую некогда осквернил, и удостаивается услышать: Да будут во всякое время одежды твои светлы (Еккл. 9, 8), и, восприяв печать Божию, восклицает ко Господу: Отче, согреших на небо и пред тобою и, примиренный лобзанием, говорит Ему: Знаменася на нас свет лица Твоего, Господи (Пс. 4, 7). Праведность праведника не спасет в день преступления его, и беззаконник за беззаконие свое не падет в день обращения от беззакония своего (Иез. 33, 12). Всякого Бог судит так, как найдет, и смотрит не на прошедшее, а на настоящее, если, однако, прежние преступления заглаживаются последним обращением. Семь раз упадет праведник, и встанет (Притч. 24, 16). Если падает, то каким образом он праведник; если праведник, то каким образом падает? Но кто всегда восстает через покаяние, тот не теряет имени праведника. И согрешающему не только семь, но и семьдесят семь раз отпускаются грехи, если он обращается к покаянию. Кому больше оставляется, тот больше любит. Блудница омывает слезами и отирает волосами ноги Спасителя, и во образ Церкви, собранной от язычников, удостаивается услышать: Прощаются тебе грехи (Лк. 7, 48).

Праведность фарисея погибает от гордости, и смирение мытаря спасается исповеданием. Через Иеремию Бог свидетельствует: Иногда Я скажу о каком–либо народе и царстве, что искореню, сокрушу и погублю его; но если народ этот, на который Я это изрек, обратится от своих злых дел, Я отлагаю то зло, которое помыслил сделать ему. А иногда скажу о каком–либо народе и царстве, что устрою и утвержу его; но если он будет делать злое пред очами Моими и не слушаться гласа Моего, Я отменю то добро, которым хотел облагодетельствовать его (Иер. 18, 7–10). И затем присовокупляет: Я готовлю вам зло и замышляю против вас; итак обратитесь каждый от злого пути своего и исправьте пути ваши и поступки ваши. Но они говорят: «не надейся; мы будем жить по своим помыслам, и будем поступать каждый по упорству злого своего сердца» (Иер. 18, 11–12). В Евангелии Симеон праведный говорит: Се, лежит Сей на падение и на восстание многих (Лк. 2, 34), то есть на падение грешников и на восстание кающихся. К коринфянам апостол пишет: Есть верный слух, что увас [появилось] блудодеяние, ипритом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников, что некто [вместо] [жены] имеет жену отца своего. И вы возгордились, вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды вас сделавший такое дело (1 Кор. 5, 1–2). И к ним же во Втором послании, выражая опасение, дабы он не был поглощен чрезмерною печалью (2 Кор. 2, 7), ободряет его и умоляет коринфян усугубить любовь к нему, чтобы погибший через кровосмешение, через покаяние получил спасение. Кто бо чист будет от скверны? Никтоже, аще и един день житие его на земли (Иов. 14, 4–5), а годы жизни грешника изочтены. Звезды нечисты пред очами Его (Иов. 25, 5); и в Ангелах Своих усматривает недостатки (Иов. 4, 18). Если на небе грех, то кольми паче на земле? Если согрешают те, кто не имеет телесного искушения, то насколько больше — мы, облеченные бренной плотью, говорящие с апостолом: Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? (Рим. 7, 24). Ибо не живет в плоти нашей доброе и делаем не то, что хотим, но то, чего не хотим, так что дух желает делать одно, а плоть возбуждается к другому. Если некоторые называются праведными, и не только праведными, но и праведными перед очами Божиими, то называются так в смысле той праведности, окоторой выше сказано: Семь раз упадет праведник, и встанет (Притч. 24, 16), и еще: Беззаконник за беззаконие свое не падет в день обращения от беззакония своего (Иез. 33, 12).

Наконец и Захария, отец Иоанна, называемый праведным, согрешил неверием и тотчас же был наказан немотой. И Иов, изображаемый в начале книги праведным, чистым и беспорочным, впоследствии и в речи Господа, и в своей исповеди представляется грешником. Если Авраам, Исаак и Иаков, также пророки и апостолы не были свободны от греха, если к чистейшей пшенице примешивались плевелы, то что можно сказать о нас, о которых написано: Что общего у мякины с чистым зерном? говорит Господь (Иер. 23, 28). И однако мякина соблюдается для огня будущего и в этой жизни плевелы смешиваются с пшеницей, пока не придет Тот, Который имеет лопату в руке Своей и очистит гумно, чтобы собрать пшеницу в житницы и плевелы сжечь в огне гееннском.

Все это, как бы обойдя прекраснейшие луга Писаний, я хотел совокупить в одно и из красивейших цветов сплести тебе венок покаяния, чтобы ты возложил его на главу свою, взял крылья голубя, и полетел, и успокоился (см.: Пс. 54, 7), и примирился со всемилосердным Отцом. Жена твоя некогда, а теперь сестра и сослужительница рассказывала мне, что, по заповеди апостола, вы по взаимному соглашению воздержались от брачного сожития, чтобы предаться молитве; рассказывала также, что ты, как бы стоя на зыбком месте, поколебался, даже (сказать прямее) пал; а она с Моисеем вняла словам Господа: ты же стань здесь предо Мною (см.: Исх. 33, 21) и сказала о Господе: Он утвердил на камне ноги мои (см.: Пс. 39, 3); что твой дом, который не имел твердых оснований веры, пал впоследствии от вихря диавола; что ее дом стоит о Господе и не отказывает тебе в своем гостеприимстве, чтобы теперь ты соединился духовно с той, с которой прежде был соединен телесно: Соединяющийся с Господом есть один дух с Господом (1 Кор. 6, 17). Она рассказывала также, что когда вас разделило вторжение варваров и опасность пленения, то ты дал клятвенный обет тотчас или впоследствии отправиться за ней ко святым местам и спасти свою душу, которую, казалось, ты погубил по нерадению. Исполни же, что ты обещал перед Богом. Жизнь смертных неизвестна; поэтому, чтобы не умереть прежде исполнения своего обещания, подражай той, которую ты должен был учить. О, стыд! Слабейший пол побеждает мир, а сильнейший побеждается миром. «Женщина является предводительницею столь великого дела» (Вергилий), — и неужели не последуешь той, которой ты должен быть преемником в деле спасения? Если тебя удерживает оставшееся имение, тем более что перед твоими глазами совершается и убийство друзей и сограждан, и разрушение городов и деревень, то, по крайней мере среди бедствий пленения и опустошения, ввиду свирепых неприятелей и бесчисленных несчастий своей провинции, ухватись за доску покаяния и вспомни о своей сослужительнице, которая постоянно желает твоего спасения, никогда не отчаяваясь в нем. Ты скитаешься в своем отечестве, даже не в отечестве — потому что ты потерял отечество; а она вместо тебя в тех достопоклоняемых местах воскресения, страдания и Рождества Господа Спасителя, где Он плакал во дни Своего младенчества, вспоминает твое имя и молитвами привлекает тебя к себе, чтобы ты получил спасение если не по своей заслуге, то, по крайней мере, по ее вере. Некогда расслабленный лежал на одре, и все члены его были так разбиты параличом, что он не мог ни ногами двигать, чтобы ходить, ни руками, чтобы молиться; и однако он приносится чужими руками и получает прежнее здоровье, так что несет одр — носимый некогда на одре (см.: Мк. гл. 2; и Ин. гл. 5). И тебя, отсутствующего здесь телом, присутствующего верой, твоя сослужительница приносит к Господу Спасителю и говорит с женой хананеянкой: Дочь моя жестоко беснуется (Мф. 15, 22). И я справедливо назову душу твою дочерью ее души; душа не знает различия полов, но сущность сравнения в том, что жена твоя тебя, как малолетнего, как грудного младенца и еще не могущего принимать твердой пищи, хочет питать молоком и указывает тебе пищу у кормилицы, чтобы ты мог сказать с пророком: Заблудих, яко овча погибшее: взыщи раба Твоего, яко заповедей Твоих не забых (Пс. 118, 176).

К Феофилу, епископу Александрийскому

Письмо твое, показывая, что ты обладаешь наследием Господа, Которой, отходя к Отцу, говорил апостолам: Мир оставляю вам, мир Мой даю вам (Ин. 14, 27), свидетельствует, что ты причастен и Его блаженства, так как именуются блаженными и миротворцы. Ты ласкаешь как отец, вразумляешь как учитель, наставляешь как первосвященник. Ты явился к нам не с наказующим жезлом, но в духе любви, кротости и смирения, так что прежде всего уже в слове своем ты отобразил смирение Христа, Который спас род смертных не перунами и громами, а плачем в яслях и молчанием на Кресте. Ибо ты читал, что сначала в прообразе Его было предсказано: Помяни, Господи, Давида и всю кротость его (Пс. 131, 1) и что потом осуществлено было в Нем Самом: Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем (Мф. 11, 29). Поэтому, многое собирая из священных книг в похвалу мира и облетая, подобно пчеле, по различным пажитям писаний, в художественном слове своем ты пожал все, что было там сладкого и направленного к миру. Итак, во время борьбы мы призываемся к миру; распущенные для плавания паруса надуты свежим ветерком твоего увещания, так что не столько недовольными и гордыми, сколько гордыми и полными устами мы пили сладкие потоки мира.

Но что же нам делать, если в нашей власти только желать мира, а не водворять оный? И хотя и желание имеет у Бога свою награду как намерение, но не совершённое дело и желающих сокрушает печалью. И апостол, зная это, говорит, что совершеннейший мир утверждается при желании той и другой стороны: Если возможно с вашей стороны, говорит он, будьте в мире со всеми людьми (Рим. 12, 18). И пророк говорит: мир, мир; и где же мир? (см.: Иер. 4, 10). Не велика заслуга и меть мир на словах и разрушать его на деле; стараться об одном, а показывать другое; на словах провозглашать согласие, на деле требовать рабства. И мы хотим мира, и не только хотим, но и просим; но мира Христова, мира истинного, мира без вражды, мира, в котором не скрывались бы ссоры, мира, который не порабощал бы как врагов, но соединял бы как друзей. Зачем порабощение мы называем миром и не даем каждому предмету своего имени? Где есть ненависть, там пусть упоминают о вражде; где любовь, там и только там пусть говорится о мире. Мы не рассекаем Церковь и не отделяемся от общения отцов, но от самых, так сказать, колыбелей напитаны млеком Православия. Ибо никто столько не принадлежит к Церкви, как тот, кто никогда не был еретиком. Но без любви мы не знаем мира, без мира не знаем общения. В Евангелии читаем: Если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что–нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой (Мф. 5, 23–24). Если без мира мы не можем приносить даров своих, то не тем ли более — принимать Тело Христово? С какой совестью приступлю я к Евхаристии Христовой и буду отвечать «аминь», когда сомневаюсь в любви преподающего?

Прошу тебя терпеливо выслушать меня и истину не считать лестью. Имеет ли кто–нибудь общение с тобой против воли? Простирая руку, отворачивает ли кто–нибудь лицо и во время Святой Вечери дает ли целование Иудино? Я полагаю, что при твоем прибытии монахи не трепещут, а радуются, когда наперерыв выходят тебе навстречу и, выходя из пустынных убежищ, стараются превзойти тебя своим смирением. Кто побуждает их выходить? Не любовь ли к тебе? Кто собирает воедино рассеянных по пустыне? Не преданность ли к тебе? Ибо как отец должен любить, так отец и епископ должен быть и предметом любви, а не страха. Старая мысль: «Кого кто боится, того ненавидит; кого ненавидит, тому желает погибели» (Цицерон). Поэтому и в наших писаниях хотя начатки несовершенных полагаются в страхе, но совершенная любовь изгоняет страх (1 Ин. 4, 18). Ты не требуешь от монахов подчинения себе и оттого более подчиняешь их. Ты целуешь их, они подклоняют выи. Ты представляешь собой простого воина и требуешь вождя, как бы один в числе многих. Свобода при угнетении скоро возмущается. От свободного никто не выигрывает более, как тот, кто не принуждает к рабству. Я знаю правила Церкви; известны мне определения каждого из них, и чтением и ежедневными примерами до сих пор я многое узнал, многое испытал. Кто бьет скорпионами и думает, что персты его толще чресл отца, тот скоро расточает царство кроткого Давида (см.: 3 Цар. 12, 10–11). Римский народ не потерпел гордости и в царе. Тот вождь израильского войска, который поразил Египет десятью казнями и которому служили и небо, и земля, и моря, представляется самым кротким из всех людей, каких тогда производила земля. И потому–то он и сохранял власть в продолжение сорока лет, что высоту власти умерял смирением и кротостью. Народ готов побить его камнями, а он молился за побивающих, он даже хочет быть изглаженным из книги Божией, лишь бы не погибло вверенное ему стадо. Он хотел подражать Тому Пастырю, о Котором знал, что Он понесет на раменах Своих и заблудших овец. Пастырь добрый, говорит этот Пастырь, полагает жизнь свою за овец (Ин. 10, 11). И ученик этого доброго Пастыря желает быть отлученным за братьев своих и сродников своих по плоти, то есть израильтян (см.: Рим. 9, 3–4). И если он желает погибнуть, чтобы не погибли погибшие, то не тем ли более добрым отцам должно заботиться, чтобы не раздражать чад своих и излишней строгостью не ожесточить даже самых кротких?

Письмо требует краткости, а огорчение заставляет писать пространнее. В своем миролюбивом, как он говорит, но, как я думаю, самом язвительном письме он пишет, что я никогда не оскорблял его и не называл еретиком. Зачем же он сам оскорбляет меня, обзывая меня зараженным самой опасной болезнью и возмутителем Церкви? Зачем он, будучи раздражен другими, хочет щадить врагов и оскорблять невинного? Он говорит, что до рукоположения брата моего (Павлиниана) между ним и святым папой Епифанием не было никакого спора о догматах. Что же побуждало его всенародно рассуждать, как он сам пишет, о том, о чем никто не спрашивал? Ибо мудрость твоя знает, что споры подобного рода опасны и что безопаснее всего молчать, если почему–нибудь нет необходимости говорить о предметах важных. Справедливо ли, что он стал таким великим умом и такой рекой красноречия, что говорили, будто бы он в одном трактате о Церкви обнял все, о чем порознь о каждом предмете ученейшие люди написали бесконечные тысячи стихов? Впрочем, какое же мне до этого дело? Пусть знает тот, кто слышал, ведает тот, кто написал, и пусть он сам освободит меня от обвинения его. Я не был при этом и не слыхал. Я один из всех, даже и не я один молчал, когда многие кричали. Сравним лица истца и ответчика и поверим больше тому, кто окажется выше или по заслугам, или по жизни, или по учению.

Видишь ли, что я, как говорится, закрыв глаза, общо говорю об этом деле, не столько высказывая то, что знаю, сколько показывая то, о чем хочу умалчивать. Я понял и одобрил твою осторожность — что, заботясь о мире церковном, ты обходишь эти споры, как песни сирен, закрыв уши. С малых лет изучив Священное Писание, ты знаешь, в каком смысле нужно говорить о том или другом, знаешь, каким образом в мнениях спорных твое взвешенное слово должно и не осуждать чужого, и не отвергать своего. Но чистая вера и открытое исповедание не нуждаются в изворотах и словоизвитиях. Во что просто веруется, то должно быть и исповедуемо просто. И я легко мог возвысить голос и среди войны и вавилонских огней сказать: зачем не на то отвечают, о чем спрашивают, зачем исповедание не просто, не искренне? Оно всего боится, ограничивает, все оставляет двусмысленным, движется как будто на иглах. Но при желании и ожидании мира и во время волнения страстей, отвечает он, не спрашивают: каким образом? Его безнаказанно ругают другие, которых сам он, поруганный, поносить не смеет. Я между тем молчу: свою расчетливость теперь буду представлять или невежеством, или страхом. Что он сделает мне, если я буду его обвинять, когда он, как сам говорит, бранит меня, когда я хвалил его?

Все его письмо наполнено не столько изложением дела, сколько ругательствами против меня. Имя мое часто выставляется и без всяких приличий, какими мы, люди, обыкновенно приветствуем друг друга, подвергается ругательствам, поносится, как будто я изглажен из книги живущих, как будто его письма могут замарать меня; или как будто я когда–нибудь занимался подобными пустяками, я, который с молодых лет, запершись в стенах монастырских келий, желал более быть чем–нибудь, чем казаться. Стем, чтобы уязвить, он дает некоторым из нас почетные названия — как будто и мы не можем говорить о том, о чем никто не молчит. Злословит клирика, рукоположенного из рабов, тогда как и сам не имеет таких клириков; пусть прочитает он, что и Онисим, возрожденный во время уз Павловых, сделался диаконом из рабов (к Филимону). О, если бы и я мог говорить, о чем многие кричат, и находить удовольствие в ругательствах! Тогда бы он понял, что и я знаю то, что знают все, и что я слышал о том, что известно всякому. Он говорит так, как будто ему назначена награда за клевету. Кто не устрашится такого едкого и проницательного ума? Кто в состоянии отвечать такой реке красноречия? Что выше: переносить клевету или клеветать? Обвинять того, кого после полюбишь, или прощать грешника? Что легче перенести: то ли, что клеветник делается едилем, или что он делается консулом? И сам знает, о чем я умалчиваю, о чем говорю, что слышал и — чему, быть может, по страху Христову не верю…

Он обличает меня, что я перевел Оригена на латинский язык. Это не я один делал, а делал и исповедник Иларий; но оба мы переводили только полезное, отсекая кое–что вредное. Пусть сам почитает он, если знает (потому что я думаю, что при постоянном сообщении и ежедневных сношениях с римлянами ему не безызвестен латинский язык), или если в совершенстве не знает, то пусть ему переведут люди, обыкновенно занимающиеся этим, и тогда он узнает, что в том самом, за что он упрекает меня, я достоин похвалы. Ибо, передавая перевод и объяснение Писания, достоинство коих всегда признавалось за Оригеном, я постоянно отстранял его нечестивые мнения. Разве я когда–нибудь выпускаю в публику Оригена или других простых авторов? Знаю, что иной авторитет апостолов и иной прочих учителей — что те всегда говорят истину, а эти в некоторых предметах заблуждаются, как люди. Это новый способ защиты — так признавать заблуждения Оригена, чтобы с ним осуждать и других, то есть, не осмеливаясь явно защищать его, прикрывать подобным же заблуждением многих. Шести тысяч томов Оригена не мог никто читать — так как он их не написал, и я, считая вероятнейшим, что здесь солгал передавший эти слова, а не тот, кому их приписывают.

Брата моего (Павлиниана) он называет причиной раздора, человеком, который спит в монастырской келии и считает духовный сан не почестью, а тяжестью; и кроме того, до настоящего дня, успокаивая нас наружным видом дружелюбия, он взволновал западных священников, говоря, что этот юноша и почти отрок рукоположен пресвитером в его округе — Вифлееме. Справедливо ли это, знают все палестинские епископы, ибо монастырь, в котором брат мой рукоположен в пресвитера и который по прозванию св. папы Епифания называется древним, лежит в елевферополитанском, а не в иерусалимском округе. Далее — его возраст известен и твоему блаженству, и так как он простирается уже до 30 лет, то я думаю, что в нем этот вопрос, который во Христе таинственно показан был возрастом совершенным, не заслуживает порицания. Пусть он вспомнит о древнем законе, и он увидит, что из колена Левина избирались во священники и после двадцати пяти лет (см.: Чис. 8, 24); или, если в этом одном свидетельстве он следует еврейскому подлиннику, то узнает, что священник поставлялся тридцати лет. И чтобы он не говорил: Древнее прошло, теперь все новое (2 Кор. 5, 17), пусть послушает с Тимофеем: Никто да не пренебрегает юностью твоею (1 Тим. 4, 12). И сам он, когда был рукоположен во епископа, немного был старше моего брата. Если же это позволительно в отношении к епископам, а непозволительно для пресвитеров, чтобы они не казались противоречащими своему имени, то зачем же сам он рукоположил пресвитера таких же лет или даже моложе него и, что еще больше, рукоположил священнослужителем другой Церкви? Он может иметь мир с братом только как с подчиненным, и когда епископ донес о сделанном им рукоположении, он показал, что он не столько желает мира, сколько мщения под предлогом мира и удовлетворяется спокойствием тишины и мира не иначе, как имея наготове угрозы. И если бы он сам рукоположил его, то, конечно, так любя скрытность, он молчал бы, чтобы что–нибудь не побеспокоило его. Если же он произвел раздор в Церкви, то ему не должно бы оказывать ничего, кроме почтения, следующего всем священникам.

Вот как далеко протянулась его защитительная и даже обвинительная, изворотливая речь против меня. Я отвечал ему в письме кратко и мимоходом, чтобы из сказанного мной он понял, о чем я умолчал, и знал, что мы, люди, — животные разумные и можем понимать его мудрость и не так несмысленны сердцем, чтобы, подобно бессловесным скотам, слышать только звук слов, а не мысли. Теперь же прошу тебя простить моему огорчению. И ответить ему было делом гордости, и еще более — обвинить, хотя я так ответил ему, что более обнаруживал перед ним свое молчание, чем свою речь. Зачем они ищут мира вдали и хотят, чтобы его внушали нам другие? Пусть сами они будут миролюбивы, и тогда будет мир. Зачем они злоупотребляют против нас именем твоего святейшества, чтобы застращать нас, и тогда как твое письмо звучит миром и кротостью, зачем их слова грозят жестокостью? Наконец, свое самое миролюбивое и призывающее к примирению письмо ты прислал через пресвитера Исидора; отсюда мы видим, что этого письма не хотели доставить те, которые лицемерно восхваляют мир. Итак, пусть они выбирают что угодно: мы или хороши, или не хороши; если хороши, то пусть оставят молчание; если не хороши, то зачем же они ищут общения с недобрыми? Как много может смирение, он узнал из опыта. Кто теперь расторгает то, что когда–то он сам по своему желанию соединил из разделенного, тот показывает, что соединенное прежде теперь он разрывает по воле другого.

Недавно он требовал, домогался, чтобы я отправился в ссылку. О, если бы он мог исполнить это, чтобы как ему желание это вменяется вдело, так и я не только по желанию, но и по исполнению этого получил бы венец ссылки! Церковь Христова излиянием крови и терпением основана более, чем нанесением обид. В гонениях возросла она, получила венец через мученичество. И если те одни, с которыми мы имеем дело, любят жестокость, не умеют терпеть гонений, а умеют производить их, то и здесь есть иудеи, есть еретики различных толков и в особенности нечестивейшие манихеи: почему они даже словом не осмеливаются оскорбить кого–нибудь из них? Почему меня одного хотят изгнать, обо мне одном, имеющем общение с Церковью, говорят, что я рассекаю Церковь? Скажи мне, не то же ли значит это требование, что они изгоняют их (то есть еретиков) вместе со мной или что меня терпят вместе с ними — с тем только предпочтением для меня, что, по крайней мере, ссылкой отделяют от еретиков? О позор! Монах грозит ссылкой, домогается ссылки монахам же — и это делает монах, который хвалится, что он имеет апостольскую кафедру! Народ этот не умеет поддаваться страху и к висящему над ним мечу протягивает шеи, а не руки: ибо кто из монахов, будучи ссыльным из отечества, не состоит в ссылке из всего мира? Зачем общественная власть, казенные издержки, суета по всему миру? Пусть только двинет пальцем, и я охотно выйду. Господня земля, и исполнение ея (Пс. 23, 1). Христос не ограничивается местом.

Кроме того, так как он пишет, что я через тебя и Римскую Церковь привожу в общение с той, от общения с которой я, по–видимому, отделен, то не нужно заходить далеко, чтобы полагать, что и здесь, в Палестине, таким же образом я имею общение и с ней. Именно — в Вифлеемской веси я, насколько от меня зависит, имею общение с пресвитерами этой Церкви. Отсюда видно, что свою неприятность не должно считать делом Церкви и каприз одного лица, и даже через него и каприз других, не должно называть общим словом Церкви. Поэтому я и теперь повторяю сказанное в начале письма — что я хочу мира Христова, желая согласия; и прошу тебя убедить его, чтобы он не силой вынуждал мир, а желал его. Пусть удовольствуется он неприятностью наших прежних ссор; застарелые раны пусть, по крайней мере, закроет новой любовью. Пусть будет таким, каким был прежде, когда по своей собственной воле любил меня. Пусть не текут у него слова от чужого чрева; пусть делает то, что сам хочет, а не то, чего хотеть побуждают его другие. Пусть он или как первосвященник управляет всеми одинаково, или как последователь апостола одинаково служит спасению всех. Если он покажет себя таким, то я охотно подаю ему руки, распростираю объятия; он будет иметь во мне и друга, и слугу и увидит, что я ему подчинен во Христе, как и всем святым. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится… все покрывает, всему верит (1 Кор. 13, 4, 7). Любовь есть матерь всех добродетелей и крепка, как втрое сплетенный канат (Еккл. 4, 12), по слову апостола: вера, надежда, любовь (1 Кор. 13, 13). Веруем, надеемся и таким образом вследствие веры и надежды соединяемся узами любви. Ибо и отечество оставил я для того, чтобы жить в пустыне спокойно и без всякой вражды; чтобы первосвященников Христовых (если только они проповедуют правую веру) почитать не со страхом, как владык, а с уважением, как отцов; чтобы епископам воздавать должное как епископам и чтобы под именем одного не принуждали меня служить другим, которым я не хочу служить. Я не так надменен, чтобы не знать, что следует воздавать священникам Христовым. Ибо кто принимает их, не столько их принимает, сколько Того, чьи они епископы. Но пусть они довольствуются своим почетным саном. Пусть они знают, что они отцы, а не господа, и в особенности для тех, кто, презрев мирские почести, ничего не предпочитают спокойствию и миру. Молитвами же твоими Христос Бог Всемогущий да даст нам соединиться не под притворным именем мира, ас истинной и верной любовью, чтобы, угрызая друг друга, нам не быть истребленными друг от друга (см.: Гал. 5, 15).

К нему же

Блаженнейшему папе Феофилу Иероним.

С тех пор, как получил я письмо твоего блаженства с приложением пасхального послания, до настоящего дня я до такой степени был расстроен то скорбью об умершей, то заботами, то различными слухами о состоянии Церкви, доходившими то оттуда, то отсюда, что едва был в состоянии перевести твою книгу на латинский язык. Ты знаешь прекрасно, что, по старой поговорке, угрюмый не бывает красноречив, особенно если с болезнью души соединяется болезнь тела. И это самое письмо диктовал я с чрезвычайной поспешностью, в жару лихорадки, лежа в постели уже третий день, — диктовал с целью кратко уведомить твое блаженство, что большого труда стоило мне, чтобы в переводе его передать все мысли с равносильной красотой и чтобы латинская речь, хотя бы отчасти, соответствовала греческому красноречию.

Вначале ты философствуешь и, рассуждая вообще, учишь всех, но поражаешь одного; в остальном же, что особенно трудно, ты соединяешь философию с ораторским красноречием и совмещаешь для нас Демосфена с Платоном. О, как красноречиво говорится против роскоши, какими похвалами превозносится воздержание и с какой глубокой мудростью описывается смена дня и ночи, течение луны, движение солнца, природа этого мира! И самое рассуждение это ты основываешь на авторитете Писаний, дабы не показалось, что в пасхальном послании ты почерпнул что–либо из светских источников. Сказать короче, боюсь хвалить тебя в этом отношении, чтобы не навлечь на себя обвинения в ласкательстве. Книга превосходна и в философском отношении, и в том, как излагается взятый предмет, не оскорбляя лиц. Затем, прошу тебя извинить и мою бездеятельность: я до такой степени был убит смертью достопочтенной Павлы, что со времени перевода этой книги до настоящей минуты не писал ничего другого из Божественного. Ибо мы неожиданно потеряли, как и сам ты знаешь, такую помощь, которой пользовались (свидетель тому Бог совести нашей) не для собственных нужд, но для облегчения святых, которым она заботливо служила. Приветствуют тебя от чистого сердца дочь твоя Евстохия, не получившая еще никакого утешения в потере матери, и все братство. Книги, написанные тобой, как сказал ты в прежнее время, перешли нам или для прочтения, или для перевода. Преуспевай во Христе.

К Фурии. О хранении вдовства

В письмах своих ты умоляешь и смиренно упрашиваешь, чтобы я писал и писал к тебе, как ты должна жить и хранить венец вдовства в безупречном целомудрии. Радуется дух, взыгралось сердце, ликуют помыслы о том, что ты по смерти мужа желаешь быть тем, чем долгое время была в замужестве блаженной памяти мать твоя Тициана. Услышаны просьбы и мольбы ее. Она вымолила для своей единственной дочери наследие того, чем обладала сама при жизни. Кроме того, ты имеешь то фамильное преимущество, что из рода Камиллова (Фурия Камилла), как известно, почти ни одна женщина не вступала во второй брак, так что не хвалить тебя надобно за хранение вдовства, а порицать следовало бы, если бы ты, женщина–христианка, не соблюла того, что в течение стольких веков соблюдали женщины–язычницы.

Я не говорю о Павле и Евстохии — цветах вашей отрасли, чтобы не показалось, что я хвалю их под видом увещания тебя. Не говорю и о Блезилле, которая, отправившись (в загробную жизнь) вслед за своим мужем, а твоим родственником, в течение краткой жизни исполнила многие лета добродетелей. О, если бы мужи подражали женским доблестям и покрытая морщинами старость исполняла то, что охотно совершает юность! Вполне сознательно кладу руку в огонь; пусть машут, пусть замахиваются рукой, бровями, «пусть сердитый Хремес терзает меня яростным ртом». Конечно, станут против меня вельможи; толпа патрициев провозгласит меня волхвом, возмутителем, достойным ссылки в отдаленнейшие пределы земли. Пусть, если угодно, назовут меня и самарянином, подобно тому как называли Господа моего. Я не разлучаю дочь от родителя, я не говорю, как в Евангелии: Предоставь мертвым погребать своих мертвецов (Лк. 9, 60). Ибо верующий во Христа жив. Верующий во Христа должен поступать так, как Он поступал (1 Ин. 2, 6). Умолкнет ненависть, устами злословящих всегда старающаяся запятнать доброе имя христианина, чтобы, избегая укоризн, христиане не стремились к добродетели. Помимо писем мы не знаем друг друга. Благочестие есть единственная причина нашей связи при отсутствии личного знакомства. Уважай своего отца, но только в том случае, если он не разлучает тебя от Отца истинного. До тех пор признавай свое кровное родство с отцом, доколе он познает своего Создателя. Иначе Давид тотчас воспоет тебе: Слыши, дщи, и виждь, и приклони ухо твое, и забуди люди твоя, и дом отца твоего. И возжелает Царь доброты твоея, зане Той есть Господь Твой (Пс. 44, 11–12). Велика награда за забвение родителя: Возжелает царь доброты твоея, поскольку ты видела, и слышала, и забыла люди твоя и дом отца твоего, то возжелает царь доброты твоея и скажет тебе: Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! (Песн. 4, 7). Что прекраснее души, которая называется дщерью Господней и не имеет никаких украшений? Она верит во Христа и, обогащенная этой честью, стремится к Жениху, имея Его Самого и Господом, и супругом.

Тягостную сторону супружества ты узнала собственным опытом; ты, так сказать, до тошноты пресытилась мясом перепелок (см.: Числ. гл. 11), твои внутренности ощутили жесточайшую холеру, ты извергла кислую и нездоровую пищу и облегчила разгоряченный желудок. Зачем же снова подвергаться тому, что было для тебя вредно? Пес возвращается на свою блевотину, и: вымытая свинья [идет] валяться в грязи (2 Пет. 2, 22). Даже неразумные животные и перелетные птицы не попадаются в другой раз в те же силки и сети. Разве ты будешь опасаться, что пресечется род Фуриев и отец твой не будет иметь от тебя внука, который бы ползал у него на груди и марался у него на шее? Но разве все, вышедшие замуж, имеют сыновей? И разве все родившиеся дети поддерживают честь своего рода? Обнаружил ли в себе сын Цицерона красноречие отца? Ваша Корнилия, образец целомудрия и чадородия, радовалась ли тому, что она родила Гракхов? Смешно менять верное на надежды, тогда как видишь, что многие не имеют детей или имели их и потеряли. Кому оставишь столь великие богатства? Христу, Который не может умереть. Кто будет твоим наследником? Тот же, Кто твой Господь. Опечалится отец, но возрадуется Христос; заплачут родственники, но будут приветствовать тебя Ангелы. Пусть отец делает, что хочет, со своим имуществом; ты принадлежишь не тому, кем рождена, но Тому, Кем возрождена и Кто искупил тебя дорогой ценой — Своей кровью.

Берегись мамок, и нянек, и тому подобных ядовитых животных, которые желают твоей кожей насытить свой желудок. Они советуют тебе не то, что полезно для тебя, но то, что выгодно для них. И часто визжат следующее:

Неужели ты будешь проводить

юность в печальном уединении,

И не будешь знать ни любезных детей,

ни наград Венеры?

Энеида, 10

Где святое целомудрие, там воздержание. Где воздержание, там убытки для слуг; всякое пожертвование они считают похищением у себя; они исчисляют размеры своих подарков, а не обращают внимание на то, сколько останется у того, кто дарит. И где бы они ни увидали христианина, тотчас выкрикивают на перекрестках бесстыдную брань. Они рассеивают самые гадкие сплетни и, выдумав что–нибудь сами, притворяются, что слышали это от других, будучи вместе и сочинителями, и распространителями сплетен. Ложное известие дает повод к молве, которая, дойдя до матрон и будучи распространена их языком, проникает в провинции. Ты видишь, что многие свидетельствуют бешеными устами и с испещренным лицом, с змеиной вертлявостью и изощренными зубами уязвляют христиан.

Вот одна, у которой за плечами

гиацинтовая шубка:

Она неразборчиво в нос

говорит какие–то гадости,

Шумит и кокетливо коверкает слова.

Персей, сатира 1

Весь хор кричит единогласно, и кричат все присяжные судьи. Соединяются в один круг и кусающие, и кусаемые. Говорящие против нас молчат о самих себе, как будто бы они не были монахами и как будто бы все обязанности монахов не относятся даже в большей степени к клирикам, которые — те же монахи. Убыль стада есть бесславие для пастыря; с другой стороны, достохвальна жизнь того монаха, который уважает священников Христовых и не унижает тот сан, благодаря которому он сделался христианином.

Я сказал это, дочь моя во Христе, не потому, чтобы сомневаться в твоей решимости остаться вдовой (ибо ты не просила бы увещательного письма, если бы не была уверена в достоинстве единобрачия), но для того, чтобы ты уразумела бездельничество слуг, которые готовы продать тебя, и козни родственников, и заблуждения благочестивого отца. Признавая в нем любовь к тебе, я не допускаю в нем сознательной любви, говоря вместе с апостолом: Свидетельствую им, что имеют ревность по Боге, но не по рассуждению (Рим. 10, 2). Подражай лучше (буду часто повторять одно и то же) святой матери твоей; как скоро я вспоминаю о ней, мне приходит на мысль ее усердие ко Христу, бледность от постов, милосердие к бедным, послушание к рабам Божиим, скромность одежд и сердца и относительно всего, сдержанная речь. Отец твой, о котором я делаю почетное упоминание (не потому, что он бывший консул и патриций, но потому, что он христианин), пусть поступает сообразно со своим именем. Пусть радуется, что дочь их рождена для Христа, а не для века сего. Но пусть всего более пожалеет о том, что и девство утратила понапрасну, и потеряла плод брака. Где муж, которого отец дал тебе? Пусть даже он был достолюбезен и добр, смерть все похитила и кончина пресекла телесную связь. Прошу тебя, воспользуйся случаем и дело необходимости преврати в подвиг добродетели. Не начало, но конец венчает христианина. Павел худо начал, но хорошо кончил. Иуда достохвален сначала, но в конце осужден за предательство. Читай у Иезекииля: Праведность праведника не спасет в день преступления его, и беззаконник за беззаконие свое не падет в день обращения от беззакония своего (Иез. 33, 12). Это лествица Иакова, по которой снисходят и восходят Ангелы, на которой утверждается Господь, подавая руки падшим и Своим взором поддерживая утомленные стопы восходящих. Но как Господь не захочет смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему, так, с другой стороны, ненавидит равнодушных и скоро извержет их из уст Своих (Апок. 3, 16). Кому более отпускается, тот более любит.

Евангельская блудница, крещенная собственными слезами и волосами, которыми многих прежде прельщала, отирающая ноги Господа, — спасена. У ней не было ни причудливых головных уборов, ни скрипящих туфель и никаких притираний. Чем она неприбраннее, тем прекраснее. К чему на лице христианки румяна и белила? Румяна представляют поддельную красоту губ и щек, белила — поддельную белизну лица и шеи; это огонь для юношей, разжжение похотей, признак бесстыдного ума. Будет ли плакать о грехах своих женщина, слезы которой могут смыть белила с шеи и провести по лицу борозды? Это украшение не Господне, но одежда антихриста: с каким дерзновением может взирать к небу лицо, которого не узнает Создатель? Напрасно приводятся в оправдание юность и младые лета. Вдова, которая отринула сладость мужа, по слову апостола истинная вдова, имеет нужду только в твердости. Она помнит прежние чувственные удовольствия, знает, что потеряла и чем насладилась. Пламенные стрелы диавола должны быть угашены холодом постов и бодрствований. Или нам нужно вести речь сообразно со своей одеждой, или нужно одеваться сообразно с тем, что говорим. Зачем обещать одно, а на деле показывать другое? Язык проповедует непорочность, а все тело обнаруживает бесстыдство. Это относится ко внешнему виду и украшению. Впрочем, вдова, предающаяся увеселениям (скажу не своими, но апостольскими устами), заживо умерла (1 Тим. 5, 6). Что же это значит — заживо умерла? На взгляд людей, не знающих внутренности сердца человеческого, она жива и для греха не умерла, но для Христа, знающего сокровенное, она умерла. Ибо душа согрешающая, та умрет (Иез. 18, 4). Грехи некоторых людей явны и прямо ведут к осуждению а некоторых [открываются] впоследствии. Равным образом и добрые дела явны; а если и не таковы, скрыться не могут (1 Тим. 5, 24–25). Это изречение значит вот что: некоторые люди грешат так открыто и без зазрения совести, что, как скоро их увидишь, тотчас заметишь, что они грешники. А другие так скрывают свои пороки, что ты можешь распознать их только после долгого общения с ними. Равно и добрые дела у одних очевидны с первого взгляда, а у других могут быть замечены только после долговременного наблюдения. Итак, зачем нам хвастаться целомудрием, которое без сопутствующих и дополнительных добродетелей — воздержания и умеренности может еще подлежать сомнению? Апостол умерщвляет свое тело и порабощает душе, чтобы самому соблюсти то, что он предписывал другим; неужели молодая женщина, питаясь яствами, поддерживающими телесное возбуждение, может не опасаться за свою непорочность? Говоря это, я не осуждаю брашен, которые Бог создал для употребления с благодарением, но хочу у юношей и девиц отнять то, что возбуждает в них чувственность. Ни огни Этны, ни вулканическая лава, ни Везувий и Олимп не пышут таким пламенем, как юношеские утробы, наполненные вином и подогретые роскошными кушаньями. Многие презирают скупость и отлагают ее вместе с кошельком. Злословящий язык может быть исправлен безмолвным молчанием. Образ жизни и мода в одеждах меняются ежечасно. Все прочие грехи имеют место вне человека, а то, что находится вне, легко отбрасывается. Только чувственное пожелание, внедренное в нас Богом для рождения детей, если переходит надлежащие пределы, превращается в порок и по какому–то закону природы влечет к соитию. Это подвиг великой добродетели и ревностного старания — победить природное стремление, в теле жить как бы вне тела, каждодневно бороться с собой и скрытого в себе врага наблюдать, подобно баснословному стоглазому Аргусу. Эти мысли в других словах апостол выразил так: Всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела (1 Кор. 6, 18). У медиков и утех, которые писали о природе человеческих тел, в особенности же в книгах Галена под заглавием «О здоровых», говорится, что тела отроков, юношей и совершеннолетних мужчин и женщин пылают внутренним жаром и что в этих летах вредны кушанья, усиливающие теплоту, и, напротив, полезно для здоровья употреблять в пищу и питье что–нибудь холодное; напротив того, для стариков, страдающих мокротистостью и охлаждением крови, полезны согревающие кушанья и старые вина. Поэтому и Спаситель говорит: Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объядением и пьянством и заботами житейскими (Лк. 21, 34). И апостол: И не упивайтесь вином, от которого бывает распутство (Еф. 5, 18). Неудивительно, что Творец знает о свойстве сосуда, сделанного Им самим; потому что даже комик, задачей которого служит узнавать и описывать нравы людей, сказал: «Sine Cerere et Libero friget Venus». Итак, прежде всего, если только позволит здоровье желудка до окончания юношеских лет, пей только воду, которая по природе своей весьма холодна. Если исполнению этого правила препятствует слабость здоровья, то выслушай вместе с Тимофеем совет апостола Павла: Употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов (1 Тим. 5, 23). Далее в выборе самой пищи избегай всего горячительного. Я говорю это не только о мясе, о котором сосуд избрания дал такое мнение: Лучше не есть мяса, не пить вина (Рим. 14, 21). Из самых плодов (lеguminum) не нужно вкушать тех, которые тяжелы и горячительны; знай, что ничто так не прилично юным христианам, как употребление ими в пищу овощей. Поэтому и в другом месте Писания говорится: Немощный ест овощи (Рим. 14, 2); то есть телесный жар должен быть умеряем охлаждающей трапезой. Так, три отрока и Даниил питались овощами. Они были юны и не входили еще на ту сковороду, на которой царь вавилонский изжарил старых судей (см.: Иер. 29, 22). Мы, со своей стороны, за употребление такого рода пищи желаем получить не укрепление тела, подобно вышеупомянутым отрокам, приобретшим телесную крепость (не говоря уже об особенной милости Божией), нет; мы желаем душевной бодрости, которая усиливается при немощи тела. Многие из стремящихся к целомудренной жизни останавливаются на полдороге, когда ограничиваются воздержанием от мяса и обременяют желудок овощами, которые, будучи употребляемы в умеренной степени, были бы безвредны. Говорю по собственному ощущению. Ничто так не воспламеняет тело и не возбуждает родотворные члены, как неудобоваримая и выбрасываемая назад пища. Я желаю, дочь моя, чтобы лучше немного подвергалась опасности твоя скромность, чем твой подвиг. Все, что возбуждает чувственные пожелания, считай ядом. Пусть будет у тебя скудная пища и желудок, всегда истощенный трехдневным постом; впрочем, гораздо лучше ежедневно вкушать понемногу, чем изредка, но досыта. Самый лучший дождь тот, который понемногу падает на землю. А внезапный и чрезмерно сильный дождь может сразу опустошить поле.

Когда вкушаешь пищу, помни, что тебе сейчас нужно будет молиться, а также и заниматься чтением. Вычитывай определенное число стихов из Священного Писания и этот урок сдавай Господу твоему. И не прежде давай покой твоим членам, как наполнив грудь священными звуками. После Священного Писания читай сочинения ученых мужей, и притом тех, правоверие которых не подлежит сомнению. Нет нужды для тебя искать золота вгрязи; ценой многих жемчужин покупай одну. Стань, по заповеди пророка Иеремии, на путях многих, чтобы попасть на тот путь, который ведет к Отцу (см.: Иер. 6, 16). Свою любовь к ожерельям, и дорогим камням, и к шелковым одеждам перемени на любовь к изучению Священного Писания. Войди в землю обетования, точащую млеко и мед (см.: Исх. 13, 5). Вкушай муку и ешь масло, одевайся, подобно Иосифу, в пестрые одежды; приклоняй, подобно Иерусалиму, свои уши к слушанию слова Божия, чтобы отселе возросли в тебе драгоценные семена для новых жатв. У тебя есть св. Ексуперий, человек почтенных лет и твердый в вере, наставлениями которого ты часто можешь пользоваться.

Приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители (Лк. 16, 9). Отдавай свои богатства тем, которые едят не фазанов, а простой хлеб; утоляй голод, а не размножай роскошь. Разумевай на нища и убога. Всякому, просящему у тебя, дай; наипаче же присным в вере. Нагого одень, алчущего накорми, больного посети. Простирая руку к благотворительности, всякий раз помышляй о Христе. Смотри, не умножай чужих богатств, тогда как Господь Бог твой остается нищ.

Избегай общества юношей. Пусть под кров дома твоего не взойдут завитые, наряженные и сладострастные гости. Певец пусть будет изгнан как вредный. Арфисток и гуслисток и тому подобных диавольских хористок выгоняй из своих комнат, как смертоносных сирен. Не выходи в общество в предшествии толпы евнухов, пользуясь вдовьей свободой. Очень дурно, когда слабый пол и незрелый возраст злоупотребляют собственным произволом и считают дозволенным все что угодно. Все мне позволительно, но не все полезно (1 Кор. 10, 23). Пусть не подсаживается к тебе ни завитой прокуратор, ни красивый молочный брат, ни белый и румяный паразит. Иногда об образе жизни госпожи можно узнать по поведению служанок. Старайся, напротив того, войти в сношение со святыми девами и вдовами. Если же необходимость заставит беседовать с мужчинами, то не старайся говорить без свидетелей и веди такую беседу, чтобы тебе не пришлось смутиться и краснеть, если взойдет кто–нибудь посторонний. Лицо есть зеркало души и безмолвными глазами открывает сердечные тайны. Недавно на наших глазах по всему Востоку пролетела какая–то бесславная молва. Говорили о возрасте и образе жизни, об одеждах и походке, о безрассудном обществе, об изысканных пирах, о царской обстановке, о браке Нерона и Сарданапала. Чужая рана да будет для нас предостережением. Идурак становится умнее после наказания. Святая любовь чужда нетерпеливости. Ложная молва скоро пропадает, и последующая жизнь дает свидетельство о предыдущей. Быть не может, чтобы кто–нибудь прожил поприще этой жизни, не подвергаясь людскому злословью. Хулить добрых составляет утешение для злых, потому что, по их мнению, при множестве согрешающих уменьшается вина их собственных грехов. Но скоро огонь, сожигавший солому, ослабевает; разливающееся пламя замирает от недостатка горючих материалов. Если прошлогодняя молва солгала или сказала что–нибудь и правдивое, то пусть прекратится порок, прекратятся и толки.

Это я говорю не потому, чтобы подозревал в тебе что–нибудь нехорошее, но потому, что в порыве нежного участия боюсь за тебя даже в том, что не опасно. О, если бы ты увидела свою сестру, если бы тебе пришлось услышать речь из ее святых уст, в малом теле ты увидела бы великий дух. Ты услышала бы, что из ее сердца горячим ключом бьет все содержание Ветхого и Нового Завета. Посты для нее служат игрой, молитва — удовольствием. Она берет тимпан, по примеру Мариамны, после потопления фараона, и в хоре дев предначинает песнь: Пойте Господу, ибо высоко превознесся Он, коня и всадника его ввергнул в море (Исх. 15, 21). Эти песни она выучила для Христа; эти бряцания для Создателя. Так она проводит день и ночь; уготован елей для лампад, и ожидается приход Жениха. Подражай же ты единокровной сестре. Пусть в Риме будет то, чем обладает более тесный Вифлеем. Ты имеешь богатства, и тебе нетрудно помогать нуждающимся в пропитании. Пусть добродетель расточит то, что приготовлялось для роскоши. Женщина, желающая презреть супружество, не должна бояться никакой бедности. Выкупай девиц, чтобы ввести их в чертоги Царя. Помогай вдовам; пусть они, как бы некие фиалки, будут смешаны тобой между девами — лилиями, и мученицами — розами; сплети для Христа венок из этих цветов вместо тернового венца, который носил Он за грехи мира. Пусть порадуется и поможет тебе знаменитейший отец твой, пусть научится от дочери тому, чему научился от жены. Уже поседела голова его, трясутся колени, падают зубы, лоб от старости изрыт морщинами, смерть при дверях, вблизи виден костер для сожигания тела. Волей или неволей мы стареем. Пусть отец твой приготовляет себе дорожный запас, необходимый для далекого пути. Пусть захватит с собой и то, что, не будучи предупрежден, он хотел бы оставить здесь; пусть пошлет наперед то, что поглотит земля, если он оставит это без внимания.

Молодые вдовы, из которых некоторые пошли вслед сатаны, когда рассвирепеют о Христе и хотят выходить замуж, обыкновенно говорят: «Имение моего отца ежедневно погибает, наследие предков расточается; слуга говорит дерзости; служанка не хочет слушать. Кто будет моим представителем в суде? Кто выплатит земледельческие подати? Кто воспитает моих детей? Кто пригрозит домочадцам?» Странное дело! Он выставляет причиной брака то самое, что одно могло служить главным препятствием к браку. Мать приводит к сыновьям не воспитателя, но врага, не отца, а тирана. Воспламененная похотью, она забывает о плодах чрева своего, и среди малюток, не знающих своего несчастия, она, когда–то плачущая мать, вступает в новый брак. К чему говорить об отцовском наследии или о высокомерии врагов? Признайся в постыдных побуждениях. Никакая женщина не выходит замуж без того, чтобы не спать с мужем. Или если похоть не движет тебя, то что за безумие, подобно развратным людям, жертвовать своей чистотой для приумножения богатств и из–за вещи дешевой и скорогибнущей губить целомудрие, многоценное и вечное? Если имеешь детей, то зачем же вступать во второй брак? Если не имеешь детей, то отчего не боишься испытанного неплодия и из–за неверного приобретения идешь на верный стыд?

Теперь тебе пишут брачные условия, чтобы в скором времени ты не замедлила сделать завещание. Предполагается возможной болезнь мужа и то, что он в случае продолжения жизни своей сам исполнит желаемые им со своей стороны твои посмертные распоряжения, или предполагается возможным тот случай, что если ты будешь иметь детей от второго мужа, то возгорится домашняя война, внутренние несогласия. Нельзя тебе будет любить детей и благосклонно смотреть на тех, кого ты родила. Украдкой ты будешь давать пищу своим детям. Живой муж станет завидовать мертвому; если ты не будешь ненавидеть детей от первого брака, то ему представится, что ты еще любишь их отца. Если же новый муж, имея детей от первой жены, введет тебя в свой дом, то хотя бы ты была в высшей степени снисходительной, все–таки все комики, и мимо графы, и риторы в своих общих местах будут провозглашать тебя свирепейшей мачехой. Если пасынок захворает и заболеет у него голова, то скажут, что ты хочешь извести его. Если не дашь ему пищи, назовут тебя жестокой; если дашь, назовут потатчицей. Скажи, сделай милость, что такое за благополучие во втором браке, которое могло бы перевесить собой все эти неудобства?

Пожелаешь ли знать, каковы должны быть вдовы? Раскроем Евангелие от Луки. И была, сказано там, Анна пророчица, дочь Фануилова, от колена Асирова (Лк. 2, 36). Анна значит «благодать». Фануил на нашем языке означает «лице Божие». Асир — «блаженство» или «богатство». Поэтому так как Анна от юности своей в продолжение восьмидесятичетырех лет несла бремя вдовства и не отходила от церкви Божией, пребывая в постах и молитвах день и ночь, то она сподобилась духовной благодати и заслужила наименование дочери лица Божия и участие в блаженствах своего предка.

Вспоминая вдову Сарептскую, которая, чтобы напитать Илию, решилась пожертвовать спасением своим и своего сына, так что в следующую ночь, готовясь умереть вместе с сыном, оставила у себя еще путешественника, желая потерять лучше жизнь, нежели милосердие, и из горсти муки приготовила для себя обилие жатвы Господней. Мука не убывает, и масло в сосуде появляется вновь. В Иудее оскудение пшеницы, ибо зерно пшеничное там умерло (см.: Ин. 12, 24), а у языческой вдовы не оскудевал ток елея. В Книге Иудифь (если кому угодно взять эту книгу) мы читаем о вдове, изнуренной постами и обезображенной плачевным видом, которая не плакала о смерти мужа, но в сокрушенном печалью теле стремилась на свидание к жениху. Я вижу вооруженную мечом руку, окровавленную десницу. Я узнаю голову Олоферна, принесенную из вражеского стана. Женщина побеждает мужей, непорочность обезглавливает похоть, внезапно переменив вид, облекается в победоносный траур, который прекраснее всех украшений сего века.

Некоторые неосновательно причисляют Девору ко вдовам и вождя Варака считают ее сыном, тогда как Писание дает знать нам совершенно иное. Оно сказало нам, что Девора была пророчица и причислялась к колену Иудину, и так как она могла сказать: Коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим (Пс. 118, 103), то и получила имя пчелы, летающей по цветам Писания, орошенной благоуханием Духа Святого и собирающей пророческими устами сладкие соки амброзии. Ноеминь, что значит «утешенная», после горестной смерти детей и мужа принесла в отечество свою непорочность и, подкрепляемая этим напутствием, удержала при себе сноху моавитянку, чтобы исполнилось следующее пророчество Исаии: Посылайте агнцев владетелю земли из Селы в пустыне на гору дочери Сиона (Ис. 16, 1). Обращаюсь к евангельской вдове, вдове убогой, которая богаче всего израильского народа, которая, взяв зерно горчичное и положив закваску в сатех трех муки, исповедание Отца и Сына растворила благодатью Святого Духа и, положив в сокровищницу церковную две лепты, все, что могла иметь в своей собственности, все богатство свое, принесла в жертву своей веры в оба Завета. Ее лепты — это два Серафима, трижды славословящие Троицу и положенные в сокровищницу Церкви. От этого и взятый щипцами того и другого Завета пылающий уголь очищает уста грешников (см.: Ис. 6, 6–7).

Но зачем мне приводить примеры и на основании книг изображать добродетели жен, когда в том же городе, где ты живешь, ты можешь видеть примеры достойных подражания женщин? Чтобы избежать подозрения в лести, не стану перечислять их поименно. Довольно для тебя св. Марцеллы, которая, соответствуя своему первообразу, повторила для нас нечто из истории евангельской. Анна семь лет от девства своего жила с мужем, Марцелла семь месяцев; Анна ожидала Пришествия Христова — Марцелла держит Воспринятого Анной. Та воспевала плачущего Младенца; эта предвещает о Его прославлении. Та говорила о Нем всем чаявшим искупления Израиля; эта с искупленными язычниками взывает: Брат не избавит, избавит ли человек? (Пс. 48, 8). И из другого псалма: Человек родися в нем, и Той основа и Вышний (Пс. 86, 5). Почти два года тому назад я издал книги против Иовиниана, где авторитетом Писания сокрушил возражения противников, заимствуемые из того места, где апостол допускает второбрачие. Нет нужды целиком переписывать из той книги то, что ты сама можешь прочесть там. Но прежде, нежели закончу письмо, хочу сказать тебе только одно: каждодневно думай о том, что ты должна умереть, и никогда не будешь помышлять о втором браке.

К блаженному Августину

Господину поистине святому и папе блаженнейшему Августину Иероним во Господе желает здравия.

Письмо блаженства твоего дошло до меня в самую минуту отправления святого сына нашего Астерия иподиакона, моего друга. В этом письме ты оправдываешься, что не посылал в Рим сочинения, направленного против моего ничтожества. Я и не слышал, чтобы дело было так. Но брат наш Синезий диакон принес мне сюда экземпляры чьего–то письма, написанного как бы ко мне. В этом письме ты советуешь мне пропеть на известную главу апостола и взял за образец Стесихора, колеблющегося между порицанием и похвалой Елене, который за злословие потерял зрение, за похвалу снова получил его. Признаюсь откровенно твоей чести: хотя слог и показались мне твоими, я не решился, однако, поверить экземплярам письма, не обдумав дела; иначе, если бы я стал отвечать на него, ты, оскорбившись, имел бы полное право потребовать, чтобы я доказал предварительно, что сочинение действительно принадлежит тебе, а потом уже отвечал на него. Дело замедлила, кроме того, продолжительная болезнь святой и достопочтенной Павлы. Пока проводили мы долгое время у постели больной, письмо твое или того, кто писал под твоим именем, мы почти забыли, помня известный стих: не вовремя рассказ — то же, что музыка во время печали (ср.: Сир. 23, 6). Итак, если письмо твое, напиши прямо или пришли более верные экземпляры его: тогда без всякой раздражительности станем рассуждать о Писании и или исправим свою ошибку, или вразумим другого, что он порицал напрасно.

Никогда не осмеливался я коснуться чего–либо в твоих сочинениях. С меня довольно оправдывать свое, но чужого не хулить. Впрочем, мудрость твоя прекрасно знает, что всякий богат собственным смыслом и что детскому только тщеславию свойственно (как это имели обычай когда–то делать мальчишки) искать славы, порицая мужей знаменитых. Я не так глуп, чтобы считать за оскорбление себе, если ты не сходишься со мной в образе понимания; да и ты не оскорбишься за противоположность наших мыслей. Но то будет действительной ссорой между друзьями, если, не обращая внимания на свою суму, станем, по Персею, заглядывать в чужой чемодан. Поэтому люби того, кто тебя любит, и, будучи юношей, не вызывай старика на поле писаний. Мы имели свое время и мерились в беге, сколько могли; теперь бежать и оставлять за собой большие пространства тебе, а нам должен быть дан покой. Да, кстати (сказать с твоего позволения и не в обиду твоея чести), чтобы не показалось, будто только ты предлагаешь мне нечто из поэтов, припомни Дареса и Ентеллия и народную поговорку, что усталый бык тверже ступает ногой. С грустью диктовали мы это; о, если бы мы удостоились твоих объятий и имели возможность при взаимном собеседовании или научить чему–либо друг друга, или научиться!

Кальпурний, по прозванию шерстобой, прислал мне, с обычным безрассудством, свои проклятия, которые, как узнал я, благодаря старанию его дошли и до Африки. Я отчасти отвечал на них коротко и послал вам экземпляры этого сочиненьица: более полное сочинение я намерен послать вам при первом благоприятном случае. Я опасался при этом нарушить в чем бы то ни было правила христианского взаимного уважения, а желал только опровергнуть ложь и бред сумасброда и невежды. Не забывай меня, святой и достопочтенный папа. Смотри, до какой степени люблю я тебя, если решился отвечать тебе, не будучи вызван на это тобой, и не верю, чтобы твоим было то, что я сильно порицал бы в другом. Общий брат наш смиренно приветствует тебя.

К нему же (другое)

Господину поистине святому и блаженнейшему папе Августину Иероним во Христе желает здравия.

В прошлом году, отвечая с поспешностью на приветствие, я послал чести твоей письмо через брата нашего Астерия иподиакона, которое, думаю, доставлено тебе. Теперь же через святого брата моего Президия диакона прошу тебя прежде всего вспомнить обо мне, потом — принять в свое благорасположение подателя письма, считать его за самого родного мне, помочь ему, в чем ни окажется нужда, и дать ему пропитание. Не потому прошу об этом, чтобы он при помощи Христовой имел в чем–либо нужду; но потому, что он с величайшим нетерпением жаждет общения имуществ и соединение их сочтет величайшим для себя одолжением. А зачем он отплыл на Запад, можешь узнать из его собственного рассказа.

Мы, хотя и заключились в монастыре, зыблемся то оттуда, то отсюда набегающими волнами и терпим неприятности путешествия. Верим только в Того, Кто сказал: Мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16, 33), — верим, что при Его помощи и под Его водительством одержим победу над врагом диаволом. Прошу тебя приветствовать от моего имени святого и досточтимого брата нашего, папу Алипия. Святые братья, трудящиеся вместе с нами в монастыре в служении Господу, от всего сердца приветствуют тебя. Всемогущий Господь наш Иисус Христос да сохранит тебя, господин истинно святой и достойный удивления папа, невредимым и помнящим меня.

К нему же (еще одно)

Господину истинно святому блаженнейшему папе Августину Иероним желает о Господе здравия.

Часто шлешь ты ко мне письма и постоянно побуждаешь отвечать на известное твое письмо, экземпляры которого, без твоей подписи, доставлены мне, как я уже писал тебе, братом Сисинием диаконом. Ты говоришь, что посылал его через брата Профутура, а потом через кого–то другого; но Профутур был возвращен с дороги, поставлен епископом и скоро затем скончался; а тот, о чьем имени ты умалчиваешь, испугался опасностей моря и отложил намерение плавать. Если это было так, то я не могу довольно надивиться, каким образом то самое письмо имеется, говорят, у многих и в Риме, ив Италии, а не дошло только до меня, которому оно как раз послано, — особенно когда брат наш Сисиний говорил, что нашел это письмо почти за пять лет до этого между другими твоими трактатами не в Африке, не у тебя, а на одном из Адриатических островов.

От дружбы должна быть устранена всякая подозрительность, и говорить с другом должно так, как бы с другим собой. Некоторые близкие мне люди и сосуды Христовы, которыми преизобилуют Иерусалим и святые места, внушали мне, что ты сделал это неспроста, но, добиваясь похвалы, молвы и славешки у людей, сделал, чтобы на наш счет возвыситься, чтобы многие пришли к мысли, будто ты вызываешь нас на спор, а мы боимся принять его, что ты пишешь как ученый, а я молчу как невежда и что наконец–то открыли человека, который заставил меня молчать и ограничил мое пустословие. А я, признаюсь твоей чести, сперва не хотел отвечать, потому что не вполне верил, что письмо было твоим, что ты, как говорится в народной поговорке о некоторых, намазал медом меч. Затем я опасался показаться дерзко отвечающим епископу, с которым нахожусь в общении, и порицать что–либо в письме порицающего — особенно когда находил в нем нечто еретическим.

Наконец, разве ты не вправе был бы жаловаться и сказать мне: «Из–за чего это? Разве ты видел мое письмо и узнал в подписи почерк знакомой тебе руки, что так бесцеремонно оскорбляешь друга и за чужое бездельничество ругаешь меня?» Итак, как писал я и прежде, или пришли то письмо, подписав его собственноручно, или перестань обижать старика, скрывающегося в келии. Если же хочешь или упражнять, или выказать свою ученость — ищи молодых и красноречивых и знаменитых, которых, говорят, очень много в Риме; они будут и в силах, и отважатся вступить с тобой в состязание, и разделят с епископом труды в разъяснении Писаний. А мне, когда–то воину, теперь инвалиду, должно только хвалить победы твои и других, а не самому с изможденным телом вступить снова в борьбу; и чтобы ты не вынуждал меня часто отвечать на твои письма, напомню тебе известную историю о К. Максиме, низложившем своим терпением юношески тщеславного Ганнибала.

Все уносит время и самую душу…

Помню я долгие детские дни,

проводимые

В песнях. Много стихов

позабыл я теперь.

И самый голос потерян Мерисом.

Вергилий

Но скажу тебе лучше от Писаний: известный Верзеллий галаадитянин, предоставляя юноше сыну царские благодеяния Давида и все удовольствия, показал тем самим, что старость не должна ни искать этого, ни принимать, если предложено (см.: 2 Цар. 19, 31–39).

Что же касается твоей клятвы, что ты не писал против меня книги и не посылал в Рим по тому самому, что не писал. Если же в твоих сочинениях и может что–либо найтись такое, что не согласно с моим образом мыслей, то этим ты не оскорблял меня, а писал так, как казалось тебе справедливым, прошу тебя терпеливо выслушать меня. Пусть ты не писал книги; каким же образом сочинения, писанные другими, представлены мне как писанные тобой в мою укоризну? Зачем появилось в Италии то, чего ты не писал? По какому побуждению требуешь, чтобы я отвечал на письмо, а отказываешься, что писал его? Я не так туп, чтобы считать себя оскорбленным тобой, если ты думаешь иначе, чем я. Но если только что сказанное мной порицаешь, если требуешь отчета в сочинениях и, что написал я, побуждаешь исправить, вызываешь на и глаза мне вставляешь, — этим оскорбляется дружба, этим нарушаются права сердечной привязанности. Не покажем перед другими, что мы спорим по–ребячески, и не дадим предмета для обоюдного спора как доброжелателям нашим, так и поносителям; пишу это тебе потому, что хочу любить тебя от чистого сердца и по–христиански и не хочу держать на душе своей того, чего не бывает на устах. Не к лицу мне, от юности до настоящего возраста трудящемуся в поте лица вместе со святыми братьями в монастыре, дерзко писать что–либо против епископа, с которым я состою в общении, и притом того епископа, которого я стал любить прежде, чем узнал, который первый предложил мне дружбу, кто порадовал меня, вступая вслед за мной на изучение Божественных Писаний. Итак, или скажи, что книга не твоя, если она действительно не твоя, и перестань требовать ответа на то, чего ты не писал; или, если книга твоя, сознайся откровенно: в таком случае, если я напишу что–либо в свою защиту, будешь виноват ты, который вызвал, а не я, который вынужден был отвечать.

Ты присовокупляешь, кроме того, что если в твоих сочинениях мне что–либо бросилось в глаза и я захотел бы это исправить, то примешь по–братски и не только посмотришь на это как на доказательство моего благоволения к тебе, но и будешь умолять, чтобы я непременно это сделал. Скажу еще раз, что думаю: вызываешь ты на бой старика, заставляешь говорить молчащего, высказываешь тщеславие ученостью. Не в мои лета выставлять себя зложелателем тому, кому я более всего должен быть доброжелательным. Если ив Евангелиях, и в пророках люди с превратным умом находят такое, что стараются порицать, неужели удивился бы ты, если бы в твоих книгах, а особенно в истолковании Писаний, оказалось бы что–либо или весьма темным, или уклоняющимся от истины? Говорю это не потому, чтобы я действительно думал, что в твоих сочинениях есть нечто, достойное порицания; я никогда и не трудился читать их, да и экземпляров их у нас не так много, исключая книг твоих «Самособеседований» и некоторых толкований на псалмы, толкований, которые, если бы я захотел разобрать их, могли бы оказаться несогласными— не говорю со мной, который — ничто, но с толкованиями древних греков. Прощай, мой дорогой друг. По летам — сын, по сану — отец; и позаботься, прошу тебя, вот о чем: когда будешь мне писать что–нибудь, делай так, чтобы оно прежде всего доходило до меня.

К Паммахию о наилучшем способе перевода

1. Апостол Павел, когда должен был дать ответ в своих преступлениях перед царем Агриппой (кто слышал, тот поймет, о чем речь), нимало не сомневаясь в успешном исходе дела, прежде всего поздравил себя, сказав: «Царь Агриппа! почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться перед тобою во всем, в чем обвиняют меня Иудеи, тем более, что ты знаешь все обычаи и спорные мнения Иудеев» (Деян 26:2). Ведь он читал изречение Иисуса [сына Сирахова]: «Блажен, кто говорит в уши слушающего» (Сир 25:12) [[96]], и знал, что слова оратора достигают тем большего, чем далее простираются познания судьи. Так и я чувствую себя счастливым по крайней мере в том, что перед многознающими ушами защищаюсь от невежественного языка, обвиняющего меня то ли в неумелости, то ли во лжи: будто бы я не смог или не захотел правильно перевести с чужого языка; одно — ошибка, другое — преступление. А чтобы обвинитель мой не сумел с легкостью, с какой он говорит обо всем, и бесстыдством (он ведь думает, что ему все позволено) очернить меня перед вами, как уже очернил папу Епифания, посылаю тебе это письмо, чтобы ты, а через тебя все, кто удостаивает нас своей любовью, узнали как было дело.

2. Около двух лет назад вышеназванный папа Епифаний послал епископу Иоанну письмо, в котором обличал некоторые его догматические заблуждения и кротко призывал его к раскаянию. Списки письма немедленно расхватали во всей Палестине, как из–за достоинств автора, так и из–за изящества сочинения. Был в нашем монастыре человек, небезызвестный между своими, по имени Евсевий Кремонский. И вот, так как это послание было у всех на устах, и все, ученые и неученые, равно восхищались его ученостью и чистотой слога, он стал неотступно просить меня, чтобы я для него перевел письмо на латынь и изъяснил как можно точнее, чтобы легче было понять; ведь он совсем не знал греческого. Я выполнил его просьбу: позвал писца и быстро продиктовал перевод, снабдив его краткими примечаниями на полях, разъясняющими смысл каждой главы. Поскольку он очень настаивал, чтобы это было мною сделано лишь для него одного, то и я со своей стороны потребовал хранить список в доме — как бы случайно о нем не стало широко известно. Прошло полтора года, и упомянутый перевод из его ларца неким таинственным образом перебрался в Иерусалим. Ибо какой–то лжемонах, то ли получив деньги (как скорее всего можно понять), то ли бескорыстно из злобы, как тщетно пытается уверить меня обманщик, вытащил папирус из ларца и присвоил, и так сделался Иудой–предателем: он дал противникам моим повод поносить меня, — так что среди невежд я объявлен лжецом оттого, что не перевел слово в слово: вместо «почтенный» поставил «дражайший», и в своем злодейском переводе — страшно сказать! — почтеннейший папа не пожелал перевести. Из подобной ерунды и состоят обвинения против меня.

3. Но прежде чем говорить о переводе, хочу спросить тех, кто подлость называет благоразумием: откуда у вас список послания? Кто дал его вам? С каким лицом вы признаете, что получили его преступным путем? Что же у людей останется в безопасности, если ни за стенами дома, ни в ларцах невозможно скрыть тайну? Если бы я заявил о вашем преступлении перед судом, то я законным образом подвел бы вас под обвинение, а закон устанавливает наказание уличенному доносчику в пользу казны. Он, хотя и допускает предательство, карает предателя, видимо, одобряя свою выгоду, но не одобряя намерение. Недавно принцепс Феодосии осудил на смерть консуляра Гесихия, бывшего в большой вражде с патриархом Гамалиилом, за то, что он, подкупив писца, завладел бумагами Патриарха [[97]]. Мы читаем у древних историков, как воспитателя, предавшего детей фалисков, связанного отдали мальчикам и отправили обратно к тем, кого он предал: римский народ не захотел воспользоваться бесчестной победой [[98]]. Когда Пирр, царь Эпирский,оправлялся от раны в лагере, собственный врач вознамерился предательски убить его; Фабриций счел это злодейством и, более того, отослал связанного изменника к его господину, не желая поощрять преступление, даже направленное против врага [[99]]. Что защищают законы общества, что соблюдают враги, что свято среди войн и мечей — то в пренебрежении у монахов и священнослужителей Христовых. И кое–кто из них еще смеет, нахмурив брови и щелкая пальцами, рыгая, вести такие речи: «Что ж с того, если он и подкупил, если и соблазнил? Он сделал то, что принесло ему пользу». Удивительное оправдание преступления: можно подумать, разбойники, воры и пираты делают не то, что приносит им пользу. Да и Анна и Каиафа, соблазняя несчастного Иуду, делали то, что считали полезным для себя.

4. Я волен в своих записках писать любые нелепости, толковать Писание, огрызаться на оскорбления, срывать досаду, упражняться в общих местах и как бы хранить стрелы, отточенные для сражения. Пока я не разглашаю своих мыслей, они остаются бранью, а не преступлением; даже не бранью, если их не слышат чужие уши. Тебе ли подкупать слуг, соблазнять клиентов и, как мы читаем в сказках, в виде золота проникать к Данае [[100]] и, не глядя на то, что сам сделал, называть меня обманщиком, когда сам, обвиненный, мог бы признаться в куда более тяжком прегрешении, чем то, в чем обвиняешь меня? Один называет тебя еретиком, другой — исказителем догматов. Ты молчишь и не осмеливаешься отвечать; зато чернишь переводчика, придираешься к слогам: словом, бьешь лежачего и считаешь это достаточной защитой. Допустим, что я ошибся или что–то пропустил в переводе. Вокруг этой оси и вертятся все твои мысли, — это и есть твоя защита. По–твоему, если я дурной переводчик, то ты и не еретик? Говорю так не потому, чтобы я считал тебя еретиком: пусть так думает тот, кто обвинил тебя, и убежден в этом тот, кто написал письмо. Что может быть глупее — услышав упрек от одного, обвинить другого и, когда ты сам бит со всех сторон, искать утешения в том, чтобы пнуть спящего.

5. До сих пор я говорил так, словно и вправду что–то изменил в послании, и мой безыскусный перевод содержит ошибку, хотя и не преступление. Но теперь, когда само письмо показывает, что смысл его ничуть не изменен, не прибавлено никаких подробностей, не измышлено никаких новых догматов, то «не доказывают ли они своим пониманием, что не понимают ничего» [[101]] и, желая обличить чужое невежество, разоблачают свое? Я не только признаю, но открыто заявляю, что в переводах с греческого (кроме Священного Писания, где сам порядок слов — тайна) я передаю не слово словом, но мысль мыслью. Учитель мой в этом — Туллий, переложивший Платонова «Протагора» и Ксенофонтов «Домострой» и две великолепные речи Эсхина и Демосфена друг против друга. Сколько он там пропустил, сколько прибавил, сколько изменил, чтобы особенности чужого языка передать особенностями своего — об этом сейчас говорить не время. Для меня достаточно авторитета самого переводчика, который в предисловии к этим речам говорит так: «Я счел своим долгом взяться за этот труд, полезный для учащихся, для меня же самого не столь необходимый. Я перевел с аттического наречия самые известные речи двух красноречивейших риторов, обращенные друг против друга, Эсхина и Демосфена, — перевел не как толмач, но как Оратор, приспособив сами мысли и их выражение, как фигуры, так и слова, к нашей привычной речи. Я не счел необходимым передавать их слово в слово, но сохранил весь смысл и силу слов. Ибо полагал, что читателю слова нужны не по счету, а как бы по весу». И еще, в конце предисловия: «Их речи, — говорит он, — я надеюсь переложить так, чтобы открылись все достоинства мыслей, способов их выражения и расположения материала; и буду следовать словам, пока они не противоречат нашим вкусам. Хотя в переводе окажется не все из греческого текста, я постарался сохранить его смысл» [[102]]. И Гораций, человек умный и ученый, в «Поэтическом искусстве» предупреждает эрудированного поэта о том же самом:

…Не старайся словом в слово попасть, как усердный толмач–переводчик [[103]].

Теренций переводил Менандра, Плавт и Цецилий — древних комиков. Разве они увязали в словах? И не сохранили ли в переводе более красоты и изящества? То, что вы называете точностью перевода, образованные люди зовут kakozhlian [[104]]. Поэтому и я, имея таких учителей, когда лет двадцать тому назад переводил на латынь «Хронику» Евсевия Кесарийского, впал в такую же ошибку и, не предвидя, конечно, ваших обвинений, в числе прочего написал в предисловии: «Трудно, следуя за чужими строчками, ничего не пропустить, и нелегко сделать так, чтобы хорошо сказанное на другом языке сохранило свою красоту в переводе. Вот что–нибудь выражено одним особенным словом, и мне нечем его заменить; а когда я пытаюсь выразить мысль длинным оборотом, то лишь теряю время [[105]]. К этому добавляются запутанные перестановки слов, различие в падежах, разнообразие фигур, наконец, я бы сказал, природное своеобразие языка! Если я перевожу слово в слово, это звучит нелепо; если по необходимости что–то изменю в речи или в порядке слов,, то покажется, что я уклоняюсь от обязанностей переводчика». И после многого другого, что сейчас приводить излишне, добавил даже: «Если кто–то думает, что красота языка не теряется при переводе, пусть дословно переложит на латынь Гомера. Скажу больше: пусть перескажет его на его родном языке прозой, — и ты увидишь смехотворный набор слов, и красноречивейшего поэта — едва умеющим говорить».

6. Чтобы авторитет моих писаний не показался мал (хотя я только хотел доказать, что с юных лет переводил не слова, а мысли), прочти и рассмотри, что по этому поводу сказано в небольшом предисловии к книге, где описана жизнь блаженного Антония. «Дословный перевод с одного языка на другой затемняет смысл, как разросшийся сорняк заглушает семя. Пока речь служит падежам и фигурам, она едва выражает сложным оборотом то,что могла бы сказать одним словом. Избегая этого, я по твоей просьбе так переложил жизнь блаженного Антония, что ничего не пропало из смысла, хотя и пропало кое–что из слов. Пусть другие гоняются за слогами и буквами, ты же ищи мыслей». Дня мне не хватит, если я буду приводить свидетельства всех, кто переводил по смыслу. Сейчас достаточно назвать Илария Исповедника, который перевел с греческого на латынь гомилии на книгу Иова и множество толкований на Псалмы, и не корпел над мертвой буквой, и не истязал себя нудным переводом, как невежды, но как бы по праву победителя переложил плененные мысли на свой язык.

7. Неудивительно, что в иные века и мужи Церкви, переводившие Септуагинту, и Евангелисты и Апостолы в священных свитках поступали так же. Мы читаем у Марка, как сказал Господь: «Талифа куми», и тут же сказано: «Что значит: девица, тебе говорю, встань» (Мк 5:41). Почему бы не обвинять Евангелиста во лжи: зачем он прибавил «тебе говорю», когда по–еврейски сказано только «девица, встань»? Он emfatikwteron [[106]] прибавил «тебе говорю», чтобы передать обращение и повеление. Также и у Матфея, когда рассказывается, как Иуда–предатель вернул тридцать сребренников и на них было куплено поле горшечника, написано так: «Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: и взяли тридцать сребренников, цену Оцененного, Которого оценили сыны Израиля, и дали их за землю горшечника, как сказал мне Господь» (Мф 27:9–10). Но это совсем не у Иеремии, а у Захарии можно найти, сказанное другими словами и в совершенно ином порядке. Вот как это в Вульгате [[107]]: «И скажу им: если угодно вам, то дайте Мне плату Мою, если же нет — не давайте; и они отвесили в уплату Мне тридцать сребренников. И сказал Мне Господь: брось их в горнило — посмотри, стоят ли они того, во что оценили Меня. И взял Я тридцать сребренников и бросил их в дом Господень в горнило (Зах 11:12–13) [[108]]. Видно, насколько разнятся перевод Семидесяти и евангельское свидетельство. И в еврейском тексте, хотя смысл тот же самый, слова расставлены по–другому и немного иные: «И Я сказал к ним: если хорошо в очах ваших, принесите плату Мою; если нет, останьтесь в покое. И отвесили плату Мою, тридцать сребренников. И сказал Господь ко Мне: Брось их горшечнику; хороша цена, в которую Я оценен от них. И Я взял тридцать сребренников и бросил их в доме Господнем горшечнику». Можно уличить Апостола в обмане, ибо его слова не согласуются ни с переводом Семидесяти, ни с еврейским текстом; более того, он ошибся в имени: ведь вместо Захарии он назвал Иеремию. Но не подобает так говорить о спутнике Христовом: для него важно было не отследить все слова и слоги, а изложить смысл учения. Перейдем к другому свидетельству того же Захарии, которое евангелист Иоанн приводит по еврейскому подлиннику: «Воззрят на Того, Которого пронзили» (Ин 19:37). В Септуагинте вместо этого мы читаем: kai epibleyontai proz me, anq wn enwrchsanto, что по–латыни переведено: «И взглянут на Меня, как на то, что осмеяли», или «над чем глумились» (Зах 12:10) [[109]]. И Септуагинта и наш перевод отличаются от текста Евангелиста, но разница в словах примиряется единством духа. И у Матфея мы читаем, как Господь предсказывает бегство Апостолов, приводя в свидетели того же Захарию: «ибо написано: поражу пастыря, и рассеются овцы» (Мф 26:31). Но и в Септуагинте, и в еврейском подлиннике это совсем не так: эти слова сказаны не от лица Бога, как у Евангелиста, но пророка, просящего Бога Отца:«Порази пастыря, и рассеются овцы» (Зах 13:7). Я думаю, в этом месте, по высокоумию некоторых, Евангелиста можно обвинить в страшном грехе: он посмел слова пророка приписать Богу!.. Тот же Евангелист рассказывает о повелении Ангела Иосифу взять Младенца и Мать Его и бежать в Египет, и оставаться там до смерти Ирода, дабы исполнилось реченное Господом через пророка: «Из Египта воззвал Я Сына Моего», (Мф 2:15). В наших списках этого нет, но в еврейском подлиннике в книге Осии сказано: «Ибо отрок Израиль, и Я возлюбил его, и из Египта воззвал Я Сына Моего» (Ос 11:1) [[110]]. Вместо этого в том же месте Семьдесят толковников перевели так: «Ибо мал Израиль, и Я возлюбил его, и из Египта воззвал Я сыновей его». Неужели их должно совершенно отвергнуть за то, что это место, сокровеннейшее для тайн Христовых, они передали по–другому? Или будем милосердны, помня, что они люди, по слову Иакова: «Все мы много согрешаем. Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело» (Иак 3:2). Вот что еще написано у того же Евангелиста: «И пришед поселился в городе, называемом Назарет, да сбудется реченное через пророка, что Он Назореем наречется» (Мф 2:23). Пусть ответят logodaidaloi [[111]] и придирчивые оценщики всех толкователей, где они это читали? Пусть знают, что у Исайи. Ибо в том месте, где мы читали и переводили: «И произойдет отрасль от корня Иессеева, и цвет подниметсяоткорняего»,веврейскомтекстесообразно idiwma [[112]] этого языка написано:«Произойдет ветвьот корня Иессеева, и Назорей произрастет от корня его» (Ис 11:1) [[113]]. Почему Семьдесят оставили это без внимания, как не потому, что нельзя переводить слово за словом? Ведь это кощунство — то ли не заметить, то ли скрыть тайну.

8. Пойдем далее: краткость письма не дозволяет нам долго задерживаться на отдельных местах. Тот же Матфей говорит: «А все сие произошло, да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил» (Мф 1:22–23), что Семьдесят перевели так: «Се, Дева во чреве зачнет и родит Сына, и наречете имя Ему: Еммануил». Если придираться к словам, то это не одно и то же: «приимет» или «зачнет», «нарекут» или «наречете». А в еврейском тексте мы читаем такое: «Се, Дева зачнет и родит Сына, и наречет имя Ему: Еммануил» (Ис 7:14) [[114]]. Не Ахаз, обвиняемый в нечестивости, не иудеи, которые еще отрекутся от Господа, а Она Сама, Дева, зачавшая и родившая, наречет Ему имя. У того же Евангелиста читаем, как Ирод был встревожен приходом волхвов и, собрав священников и книжников, стал выпытывать у них, где родился Христос. Они ответили: «В Вифлееме Иудейском, ибо так написано через пророка: И ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных; ибо «из тебя произойдет Вождь, Который будет царствовать над народом Моим Израиля» (Мф 2:6) [[115]]. В Вульгате это пророчество дано так: «И ты, Вифлеем, дом Ефрафа, невелик ты, чтобы быть среди тысяч Иудиных; из тебя произойдет Мне Тот, Кто будет Владыкой в Израиле». Каково различие в словах и порядке слов между Матфеем и Септуагинтой, ты с еще большим удивлением увидишь, если заглянешь в еврейский текст: «И ты, Вифлеем Ефрафа, мал ты между тысячами Иудиными; из тебя произойдет Мне Тот, Кто будет Властителем Израиля» (Мих 5:2) [[116]]. Рассмотрим по порядку. У Евангелиста стоит: «И ты, Вифлеем, земля Иудина»; в еврейском тексте сказано вместо «земля Иудина» — «Ефрафа»; в Септуагинте — «дом Ефрафа». Вместо «Ничем не меньше ты воеводств Иудиных» в Септуагинте написано: «Невелик ты, чтобы быть среди тысяч Иудиных», в еврейском тексте — «Мал ты среди тысяч Иудиных»: смысл получается совершенно противоположный. Еврейский подлинник согласен, по крайней мере в этих словах, с Септуагинтой, Евангелист же сказал, что не мал среди тысяч Иудиных, хотя и там и там сказано, что «мал ты и невелик»; но из тебя, — сказано, — малого и невеликого Мне произойдет Вождь в Израиле, по слову Апостола: «Немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное» (1 Кор 1:27). И следующее: «Который будет править», или «Который упасет народ Мой Израиля», — очевидно, что у пророка иначе.

9. Я рассказываю это не для того, чтобы обвинить Евангелистов в обмане (оставим это нечестивым — Цельсу, Порфирию, Юлиану), но чтобы уличить моих порицателей в невежестве, и прошу у них как милости, чтобы они простили мне в простом письме то, что волей–неволей им придется прощать Апостолам в Священном Писании. Марк, ученик Петра, так начинает свое Евангелие: «Начало Евангелия Иисуса Христа, как написано у Исайи пророка: Вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою. Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему» (Мк 1:1–З) [[117]]. Это пророчество составлено из двух пророков, Малахии и Исайи. Сказанное сперва: «Вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою» (Мал 3:1) [[118]] находится у Малахии. А последующее: «Глас вопиющего в пустыне» (Ис 40:3) и т. д. можно прочесть у Исайи. Как же Марк в самом начале своего писания приписал Исайе пророчество «Вот, Я посылаю Ангела Моего», которого у Исайи нет, а принадлежит оно, как мы сказали, Малахии, последнему из двенадцати пророков? Пусть отвечает на этот вопрос невежественное предубеждение, я же буду смиренно молить о прощении за ошибку. Тот же Марк рассказывает, как Спаситель говорит к фарисеям: «Неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним? Как вошел он в дом Божий при первосвященнике Авиафаре и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников?» (Мк 2:25–26; Лк 6:34). Прочтем Самуила, или книгу Царств, как ее обычно называют, и обнаружим, что первосвященника звали не Авиафар, а Ахимелех — тот самый Ахимелех, который потом был вместе с другими священниками убит Доиком по приказу Саула (1 Цар 21:2–6; 22:9–20). Перейдем к апостолу Павлу.Он пишет к коринфянам: «если бы познали, то не распяли бы Господа славы. Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор 2:8–9). В этом месте многие, следуя бредням апокрифов, говорят, что это свидетельство содержится в Откровении Илии; тогда как в еврейском тексте у Исайи можно прочесть: «Ибо от века не слыхали, не внимали ухом, и никакой глаз не видал другого бога, кроме Тебя, который столько сделал для надеющихся на него» (Ис 64:4). Семьдесят толковников переводят совсем иначе: «Ибо от века мы не слыхали, и глаза наши не видели бога, кроме Тебя, и дела Твои праведны, и надеющимся на Тебя Ты оказываешь милосердие». Мы видим, откуда взято это пророчество, и видим, что Апостол перевел не слово в слово, но parajradtikwx [[119]], выразив тот же смысл иными словами. В Послании к Римлянам тот же апостол Павел, приводя отрывок из Исайи: «Вот, полагаю в Сионе камень преткновения и скалу соблазна» (Рим 9:33) [[120]], расходится со старым переводом [[121]], но согласуется с еврейским подлинником (Ис 8:14) [[122]]. А в Септуагинте смысл противоположный: «Да не наткнетесь на камень преткновения и на скалу разрушения», хотя апостол Петр, согласуясь с еврейским текстом и с Павлом, пишет так: «А для неверующих — камень претыкания и скала соблазна» (1 Пет 2:7) [[123]]. Из всего этого ясно, что Апостолы и Евангелисты в переводе Ветхого Завета искали мыслей, а не слов, и не слишком заботились о порядке и строе речей, — только было бы ясно существо мысли.

10. Лука, муж апостольский и Евангелист, пишет, что первомученик Христов Стефан рассказывал в собрании иудеев: «[С семьюдесятью пятью душами] перешел Иаков в Египет, и скончался сам и отцы наши, и перенесены были в Сихем и положены во гробе, который купил Авраам ценою серебра у сынов Еммора Сихемова» (Деян 7:15–16). В книге Бытия это место выглядит совсем не так: Авраам купил у Ефрона Хеттейского, сына Сеора, за четыреста драхм серебра двойную пещеру возле Хеврона и поле вокруг нее и похоронил там Сарру, жену свою (Быт 23) [[124]]. И в той же книге читаем, как Иаков с женами и детьми после возвращения из Месопотамии разбил шатер перед Салемом, городом сихемлян в земле Ханаанской, и поселился там, и купил ту часть поля у Еммора, отца Сихемова, за сотню овец, где имел палатки, и сделал жертвенник, и призвал там Бога Израилева (Быт 33:18–20) [[125]]. Авраам не покупал пещеру у Еммора Сихемова — он купил у Ефрона, сына Сеора, и потребен не в Сихеме, а в Хевроне, который искаженно называется Арбох. Двенадцать же патриархов похоронены не в Арбохе, а в Сихеме, где поле было куплено не Авраамом, а Иаковом (Нав 24:32). Я так подробно разъясняю и этот небольшой пример, чтобы недоброжелатели мои разобрались и поняли, что в Писании не о словах надо рассуждать, а о мыслях. Двадцать первый Псалом по еврейскому тексту начинается теми же словами, какие Господь сказал на кресте: «Эли, Эли, лама савахфани?» (Мф 27:46), что означает: «Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?» Пусть мне объяснят, почему Семьдесят толковников вставили: «Внемли мне»? Они перевели: «Боже мой, Боже мой, внемли мне, почему Ты меня оставил?» (см. Пс 21:2). И мне ответят: ведь нет ничего предосудительного для смысла, если и прибавить два слова. Так пусть поверят, что и из–за меня не пошатнутся устои Церквей, если, диктуя в спешке, я опустил иные слова.

11. Долго будет сейчас пересказывать, сколько Семьдесят толковников прибавили от себя, сколько пропустили, какие различия есть в церковных списках, пометках и примечаниях. Мы читаем у Исайи: «Блажен, кто имеет семя в Сионе и домашних в Иерусалиме» (Ис 31:9, согласно Септуагинте), а евреи посмеялись бы над этим, если бы услышали. И у Амоса после описания роскоши нет слов: «И мнят все это вечным, а не преходящим» (Ам 6:6, согласно Септуагинте). (Риторический стиль и поистине Туллиево красноречие). Но что же нам делать с подлинными книгами, в которых отсутствуют эти добавления и другие подобные им (а если мы начнем их перечислять, потребуются бесконечные книги)? А сколько там они пропустили, — тому свидетели, как я уже сказал, и примечания, и наш перевод, если усердный читатель сверит его со старым. Однако перевод Семидесяти по праву принят в Церквах — либо как первый перевод, сделанный еще до Христова пришествия, либо потому, что им пользовались Апостолы (хотя они не отклоняются от еврейского текста). А Аквила [[126]], прозелит и ревностный переводчик, попытавшийся передать не только слова, но и этимологию слов, отвергается нами, и по заслугам. Ибо кто же вместо слов «хлеб, вино и елей» (Втор 7:13) мог бы прочесть или понять — ceuma, opwrismon, stilpnothta, что можно перевести как «излияние, плодоношение и блистание»? А поскольку в еврейском языке есть не только arqra, но и proarqra [[127]], то он kakozhlwx [[128]] и слоги переводит, и буквы, и пишет sun ton ouranon kai sun thn ghn, [[129]], что ни по–гречески, ни по–латыни совершенно неприемлемо. Такой же пример можно привести и из нашей речи. Как бы ни была хороша греческая фраза, но переведенная на латынь дословно, она не зазвучит; и наоборот, то, что хорошо для нас, при переводе слово за слово на греческий грекам нравиться не будет.

12. Но оставим эту безграничную тему. Хочу показать тебе, о благороднейший муж среди христиан и христианнейший среди благородных, какого рода ложь при переводе письма мне вменяют в вину, и для этого приведу начало письма по–латыни и по–гречески, чтобы на примере одного обвинения стали ясны и другие. Edei hmax, agaphte, mh th oihsei twn klhrwn jeresqai я, помнится, перевел так: «Надлежало нам, возлюбленнейший, не превращать честь священнослужения в предмет гордости». «Вот, — говорят они, — какая ложь в одной строчке! Во–первых, agaphtox — это не «возлюбленнейший», а «возлюбленный». Затем, oihsix; есть «мнение», а не «гордость», поскольку здесь не сказано oihmati, но oihsei; одно означает «мнение», второе — «надменность». И все дальнейшее: «Не превращать честь священнослужения в предмет гордости» — тебе принадлежит». Что ты такое говоришь, о борец за букву, о Аристарх [[130]] нашего времени, [строго] судящий всех без разбора писателей? Видно зря мы столько времени учились и «часто отдергивали руку от розги» [[131]], — отойдя от берега, сразу пошли ко дну. Конечно, раз человеку свойственно ошибаться, то человеку умному — признавать свои ошибки: какой бы ты ни был порицатель, сделай милость, — молю тебя, учитель, поправь меня и переведи слово в слово! Он отвечает: «Ты должен был перевести: надлежало нам, возлюбленный, не носиться с мнением священнослужителей». Вот оно, Плавтово красноречие! Вот аттическое изящество, сравнимое, как говорится, с речью муз! Оправдывается на мне ходячая простонародная пословица: «Посылать быка в палестру — даром тратиться на масло». Но не его это вина; трагедию под его маской разыгрывают другие; Руфин и Мелания [[132]], учителя его, за большие деньги научившие его ничего не знать. Я не осуждаю никого из христиан за невежество речей; еще Сократ сказал: «Я знаю, что ничего не знаю», а другой мудрец (Хилон, как считается): «Познай самого себя». Но я всегда почитал святую простоту, а не словесную нищету. Кто подражает моим речам, — говорит Апостол, — пусть лучше подражает добродетелям тех, у кого простота в речах искупалась величием святости. И силлогизмы Аристотеля, и изощренные остроты Хрисиппа посрамил Воскресший из мертвых. Смешно, впрочем, если бы кто–нибудь из нас среди богатств Креза и утех Сарданалала похвалялся бы лишь одним своим невежеством, — будто разбойники и прочие преступники все до одного красноречивы и прячут окровавленные мечи не в дуплах деревьев, а в свитках философов.

13. Я достиг конца письма, но не достиг предела своей печали. Ибо меня называют лжецом и треплют мое имя в бабьих покоях за ткацким станком, я же довольствуюсь тем, что не вижу за собой вины и не оправдываюсь. Поэтому все отдаю тебе на суд; прочти само письмо по–гречески и по–латыни, и тотчас поймешь, чего стоят вопли и мерзкие жалобы моих обвинителей. А мне достаточно все поведать дорогому другу и, укрывшись в келье, ожидать приговора. И хочу, если получится и если допустят враги, писать тебе лучше толкования на Писание, чем Демосфеновы и Туллиевы филиппики.

Текст приводится по изданию: Альфа и Омега. №4(7) 1995 сс.173–187

К Принципии. Объяснение 44–го псалма

Я знаю, Принципия, дочь моя во Христе, что очень многие упрекают меня за то, что я пишу по временам к женщинам и отдаю предпочтение перед мужчинами слабому полу. Поэтому я должен сперва ответить своим порицателям, а потом уже перейти к рассуждению, о котором ты просила. Если бы мужчины спрашивали о чем–либо из Писаний, я не вел бы речи с женщинами. Если бы Варак захотел идти в сражение, Девора не торжествовала бы победу над врагами (см.: Суд. 4; 5). Иеремия заключается в темницу, и поскольку обреченный на погибель Израиль не принял пророчествующего мужа, ему воздвигается Олдама пророчица (см.: 4 Цар. гл. 22). Священники и фарисеи распинают Христа, и Мария Магдалина плачет у Креста, приготовляет благовонные масти, ищет Его во гробе, расспрашивает садовника, узнает Господа, идет к апостолам, извещает об открытии. Эти сомневаются, она верит. Поистине башня, блистающая белизной и Ливанская, обращенная к Дамаску (Песн. 7, 5), то есть на кровь Спасителя, призывающую к покаянному вретищу. У Сарры не было женского, и поэтому подчиняется ей Авраам и говорится ему: Во всем, что скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее (Быт. 21, 12). У той прекратилось женское; ты никогда женского не имела. Дева стоит выше пола, носит Христа в теле. Она владеет тем, что ожидается в будущем. Ревекка идет вопрошать Господа и, так как она была достойна ответа, слышит Божественное предсказание: Два племени во чреве твоем, и два различных народа произойдут из утробы твоей (Быт. 25, 23). Та рождает двух враждующих! Ты ежедневно зачинаешь, терпишь муки родов, рождаешь Одного, плодотворного при одиночестве, многообразного по величию, единодушного в троичности. Мария, сестра Моисея, воспевает победы Господа (см.: Исх. 15, 20–21), и Рахиль корнем своего имени отмечает для потомства наш Вифлеем и Евфрафу. Дочери Салпаада удостаиваются получить наследие посреди братии (см.: Числ. 27, 7). Руфь, Есфирь и Юдифь были так славны, что дали свои имена священным книгам. Анна пророчица рождает сына левита, пророка, судью, почтенного священными власами, приносит его в скинию Божию (см.: 1 Цар. 1; 2). Жена Фекоитянка запутывает царя Давида вопросами и учит загадкой, укрощает примером Божиим (см.: 2 Цар. гл. 14). Читаем и о другой мудрой женщине, которая во время осады города, когда из–за некоего бунтовщика военачальник Иоав разбивал стены тараном, говорила к народу во имя своей мудрости, и опасность, угрожавшая целому населению, уступила силе убеждения женщины (см.: 2 Цар. гл. 20). Что скажу я о царице Савской, приходившей слушать мудрость Соломона от конец земли и, по свидетельству Господа, имеющей восстать на суд со всеми мужами Иерусалима (см.: 3 Цар. гл. 10; Мф. 12, 42)? Елисавета пророчествует и чревом, и устами (см.: Лк. 1, 41–45). Анна, дочь Фануилова, живя в храме, делается храмом Бога и, пребывая в ежедневном посте, обретает Хлеб Небесный (см.: Лк. 2, 36–38). Жены следуют за Спасителем и служат Ему от имений своих (см.: Лк. 8, 1–3). Тот, Кто пятью хлебами напитал пять тысяч мужей, не считая жен и детей, не отказывался принимать пищу от святых жен. Он разговаривает со самаритянкой у колодца и, насыщенный собеседованием с верующей, забывает о тех яствах, какие были куплены (см.: Ин. 4, 32). Акила и Прискилла наставляют Аполлоса, мужа апостольского и ученейшего в законе, и учат его пути Господню (см.: Деян. 18, 24–26). Если апостолу не было бесчестно учиться у женщины, то почему бы было бесчестно мне после мужей учить и женщин?

Все это изложил я тебе кратко, дочь (достойнейшая), для того, чтобы ни ты не жалела о своем поле, ни мужчины не надмевались своим именем (мужчин) — мужчины, в осуждение которым в Священном Писании восхваляется жизнь женщин. Радуюсь, и мужество мое поддерживается, как некоторым добрым предзнаменованием, когда встречаю я в Вавилоне Даниила, Ананию, Азарию, Мисаила. О, сколько старцев и судей израильских сжарил на сковороде своей царь вавилонский! Сколько Сусанн (что в переводе значит «лилия») вяжут Жениху букеты из белых цветов целомудрия и терновый венок обращают в славу торжества! Там на глазах у тебя Марцелла и Азелла, пребывающие в изучении Писаний и святости духа и тела; одна из них зелеными лугами и по различным цветам Божественных книг поведет тебя к Тому, Кто говорит в Песни: Я нарцисс Саронский, лилия долин! (Песн. 2, 1); другая, будучи сама цветом Господним, будет достойна вместе с тобой услышать: Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами (Песн. 2, 2). Так как мы начали говорить о цветах и лилиях, а девство всегда уподобляется цветам, то, мне кажется, будет кстати, если в письме к цветку Христову я буду рассуждать о цветах.

Читая 44–й псалом, я нашел в его надписании: в конец, о изменяемых сыном Кореовым, в разум, песнь о возлюбленнем. В еврейском написано: lamanasse al sosannim labne core messhil sir iditoth, что переводим мы по–латыни: victori pro lilies filiorum core, eruditionis canticum amantissimi. Симмах, по своему обыкновению, перевел яснее: торжество о цветах. Итак, sosannim переводится или о изменяемых, или о лилиях и цветах; также и mechil значит и учение, и ученейшего; sir — песнь; icliclia — древнее имя Соломона, который в другом смысле называется миролюбивым. Всех, впрочем, четыре псалма, у которых начало надписания это же самое, хотя последняя часть его и разнится: это 44–й, 59–й, 68–й, 79–й; из них средние два надписываются Давиду, а первый и последний — сыном Кореовым и Асафу. Говорить обо всех теперь не время; изъясним тот, который начали.

Хорошо со словом конец поставлены в связи изменяемые в конце веков, о которых говорит апостол: Не все мы умрем, но все изменимся (1 Кор. 15, 51). Сама эта таинственность подготовливает читателя к духовному разумению. Ибо там, где смысл прост и ясен, какая была бы необходимость предрасполагать слушающего к пониманию и говорить ему: Кто имеет уши слышать, да слышит! (Мф. 11, 15). Равно и песнь поется Драгоценнейшему и Возлюбленному, так как через Него получат святые обещанное изменение. Под изменяемым этим можно понимать и то, которое бывает в этой жизни, когда совлекаемся ветхого человека и облекаемся в нового, обновляющегося в познании по образу Творца, и когда, созерцая славу Господа, преобразуемся по тому же образу как бы из славы в славу. Да и нет такого времени, когда святой не изменился бы, пройденное забывая и в будущее простираясь, ибо внутренний человек наш обновляется изо дня в день; и неизменяемый Бог, Который говорит через пророка: Я — Господь, Яне изменяюсь (Мал. 3, 6), изменил ради нас Свой образ, принял зрак раба и, переходя из Иудеи к филистимлянам (что значит падающие от чаши, ибо их опьянила золотая чаша Вавилона), сперва был осмеян ради юродства Креста, потом принят ради славы победной. Возлюбленный же — Тот, о Котором поет Исаия: Воспою Возлюбленному моему песнь Возлюбленного моего о винограднике Его (Ис. 5, 1) и Евангелие: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте (Мф. 17, 5), — Тот, Которому ныне воспевает хвалы не один пророк, а целый хор сынов Корея. А кто — сыны Корея, то есть Голгофы, это обстоятельнее говорится в сорок первом псалме. И нужно знать, что текст песни соответствует надписанию; он говорит о перемене из одного в другое, чтобы дщерь, которой повелевается забыть древнего отца, приготовилась к объятиям Царя. Победитель же есть Тот, Который говорит: Мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16, 33) и к Которому обращена известная речь юноши: От Тебя победа и от Тебя мудрость, и Твоя слава, а я Твой раб (2 Езд. 4, 59); это вполне узнал тот, кто преодолел при содействии побеждающей десницы Господа и участвует в Его победном торжестве и кто сплел Спасителю неувядающий венец славы из блистающей белизны добрых дел и разнообразия доблестей.

Отрыгну сердце мое слово благо. Симмах вместо этого перевел: подвигнуто сердце мое к слову благому, показывая, что сердце говорящего отозвалось на речь другого и что в то время, как Дух Святой открывает будущие таинства Христа, и Сей (Христос) принял участие в речи, дабы и Он говорил о Своем Пришествии, как говорили другие. Отрыжка обозначает пищеварение и выдыхание сваренных яств. Как от качества пищи зависит появление отрыжки из желудка и указателем (этого качества) служит хороший или дурной запах, так слова проявляют помышления внутреннего человека, и от избытка сердца говорят уста (Мф. 12, 34). Праведник ест до сытости (Притч. 13, 26), и когда насытится священным учением, из сокровища благого сердца своего износит благое и с апостолом говорит: Вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне? (2 Кор. 13, 3). Некоторые хотят понимать, что это сказано от лица Отца, так как Он изнес слово Свое, всегда в Нем бывшее, из жизненных глубин и тайн Своего сердца, по изречению другого псалма: Из чрева прежде денницы родих Тя (Пс. 109, 3); так что как чрево не значит чрево в собственном смысле (ибо Бог и не делится на члены), но указывает на тождество существа Отца и Сына, так сердце и слово, которое исходит из сердца, указывает на Отца и Сына. И то, что следует далее: Глаголю аз дела моя цареви, приноравливают к известной мысли: Той рече, и быша; Той повеле, и создашася (Пс. 32, 9), так как по слову Отца Сын сотворил. Ибо все, что Отец творит, то иСын творит также (Ин. 5, 19), и Отец, пребывающий в Нем, творит все через Сына.

Глаголю аз дела моя цареви. Лик пророческий, имеющий говорить о таинствах Христа и Церкви, чтобы не оказаться недостойным песни и не было сказано ему с целью привести его к сознанию грехов: Вскую ты поведаеши оправдания Моя и восприемлеши завет Мой усты твоими (Пс. 49, 16), открывает свои произведения Царю, Которого имеет восхвалять, дабы Он принял их, если они хороши, или очистил, если дурны. И делает Он то, что повелено: Припомни Мне; станем судиться; говори ты, чтоб оправдаться (Ис. 43, 26) и: праведный себе самаго оглагольник в первословии (Притч. 18, 18). А употреблять вместо «сочинения» и «писания» — «произведение» (дело— opus, opusculum) в характере не только еврейского, но и латинского языка. Итак, и намеревающийся воспевать хвалы Господу свою песнь и произведение посвящает Ему и вместо языческих муз призывает вначале Того Самого, Кого имеет хвалить.

Язык мой трость книжника, скорописца. Вместо этого мы перевели: «Язык мой трость скорописца». Это последняя часть предисловия; и с предыдущим соединяй последующее: отрыгнуло сердце мое благую речь в хвалу Богу, и произведения мои, в которых я имею превозносить Его, я посвятил наипаче Ему Самому. Итак, должен я предуготовить и язык мой, как трость и перо, чтобы Дух Святой писал ими в сердце и ушах слушающих. Трость пишет по воску; перо — или на бумаге, или по пергаменту, или по другой материи, годной для писанья. Мой же язык, по подобию скорописца (под которым можно разуметь нотариуса), посредством некоторого сокращения знаков, начертал на скрижалях сердца краткую и сжатую речь Евангелия. Ибо если закон написан перстом Божиим рукой посредника и что разрушено — прославлено, то кольми паче Евангелие, которое имеет пребыть, да напишется Духом Святым посредством моего языка, чтобы хвалы тому, к кому говорится у Исаии: Скоро совлекай оружие с врага, поспеши взять добычу (Ис. 8, 1), начертала на сердце верующих быстрая речь.

Прекрасный видом паче сынов человеческих. В еврейском: «По красоте, ты прекраснее сынов человеческих». Отсюда по окончании вступления начинается рассказ и делается обращение к Самому Возлюбленному, Избранному и Царю, Которому посвящены произведения говорящего. Но спрашивается: каким образом прекраснее сынов человеческих Тот, о Ком читаем у Исаии: Мы видели Его, и не было вНем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое (Ис. 53, 2–3)? Не спеши приходить к мысли, будто Писания разногласят: там говорится обесчестии тела по причине бичей, заплеваний, заушений, гвоздей и поносной виселицы — здесь о красоте добродетелей в священном и досточтимом теле. Не то значит это, чтобы Божество Христа было прекраснее по сравнению с людьми, ибо Оно не имеет сравнения; но Он прекраснее всех, независимо от крестных страданий. Девственный от Девы, родившийся не от похоти мужа, но от Бога… Если бы Он не имел чего–то Божественно прекрасного в самом лице и взоре, апостолы ни в коем случае не последовали бы за Ним тотчас же и пришедшие с целью схватить Его не упали бы (см.: Ин. 18, 6). Наконец, и в рассматриваемом месте говорящий: Муж скорбей и изведавший болезни указывает причины, по которым Он потерпел это. Отвращали от Него лице свое, то есть предоставил тело оскорблениям, поскольку скрыл немного Божества. Некоторые соединяют этот стих с предшествующими, так что прекрасный видом будет относиться не к Христу, а к перу.

Излияся благодать во устнах Твоих: сего ради благослови тя Бог во век. В Вульгате вместо «благослови» читаем «помазал». Но должно знать, что ошибка переписчиков не должна быть вменяема семидесяти переводчикам, которые в этом месте согласны с подлинным еврейским текстом. Читая известные слова: Иисус же преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков (Лк. 2, 52), и вдругом месте: И дивились словам благодати, исходившим из уст Его (Лк. 4, 22) и что слово Его было со властью (Лк. 4, 32), мы можем понять, в каком смысле сказано: Излияся благодать во устнах Твоих. Ной во дни свои обрел благодать перед Богом, то же Моисей и другие пророки. Но во устах Спасителя излияся вся полнота благодати, в короткий срок времени наполнившая вселенную. И Сам Он, как Жених, исшел из чертога Своего. От края небесе исход Его, и сретение Его до края небесе (Пс. 18, 7). Ибо и сама Мария, зачавшая Его, в которой вся полнота благодати обитает телесно, и приветствуется как исполненная благодати (см.: Лк. 1, 28). И апостол, зная, что его проповедь превзошла все учения мира не мирским красноречием, а силой Божественной, говорит: И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша [утверждалась] не на мудрости человеческой, но на силе Божией (1 Кор. 2, 4–5). И укоряя себя самого за то, что сказал: Я более всех их потрудился, тотчас добавляет: Не я, впрочем, а благодать Божия, которая со мною; и опять: И благодать Его во мне не была тщетна (1 Кор. 15, 10). Собственно же к Спасителю прилагается слово излияние для обозначения изобилия благодати, сообразно с написанным: Излию от Духа Моего на всякую плоть (Иоил. 2, 28) и: любовь Божия излилась в сердца наши (Рим. 5, 5). И заметь, чту из всего сказанного разумеется о Лице, рожденном от Марии? Говорится, что Он благословен вовек ради благодати уст. Нечто такое проповедует и апостол: Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени (Фил. 2, 8–9). Как там зрак раба обуславливает незаслуженные страдания, а превознесение и дарование имени приписывается Отцу, так здесь излияние благодати и благословения вовек должно быть относимо к Тому, Кто может и умалиться, и возрасти.

Препояши меч Твой по бедре Твоей, сильне; красотою Твоею и добротою Твоею. В еврейском: «Опояшься мечом Твоим по бедру Своему, Сильный; славою Своею и красотою Своею». Думаю, что ты превосходно понимаешь это место, ты, опоясанная бранным мечом Христовым. Ты знаешь, что девство всегда владеет мечом целомудрия, которым оно умерщвляет дела плоти и побеждает похоти. И языческая религия представляла дев–богинь вооруженными. Опоясал и Петр чресла свои и имел горящий светильник в руках своих. А что бедром означаются отношения брачные, ты узнаешь коротко из следующих примеров. Авраам, посылая взять жену сыну своему Исааку, говорит старейшему дома своего: Положи руку твою под стегно мое, и клянись мне Господом, Богом неба и Богом земли (Быт. 24, 2, 3), — без сомнения, Тем (Богом), Который имел родиться от его семени. Иаков после борьбы с человеком, явившимся ему у потока Иавок, по выходе из Месопотамии и при вступлении в землю обетованную получил имя Израиля не прежде, как иссохла жила стегна его (см.: Быт. 32, 28–32). И сыну сказал он: Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его (Быт. 49, 10). И еще когда готовился он умереть, заклинал Иосифа стегном своим не погребать его в Египте (Быт. 47, 29). В Книге Судей также читаем: У Гедеона было семьдесят сыновей, происшедших от чресл его (Суд. 8, 30). В Песни Песней говорится: Вот одр его — Соломона: шестьдесят сильных вокруг него, из сильных Израилевых. Все они держат по мечу, опытны в бою; у каждого меч при бедре его ради страха ночного (Песн. 3, 7–8). Итак, умерщвляющий дела плоти славой и красотой своей или величием и красотой Божества Своего и рожденный от Девы, Он был для будущих дев Начальником девства.

И наляцы и успевай и царствуй истины ради и кротости и правды; и наставит тя дивно десница твоя. В еврейском: «Красотою твоей благополучно восходя; ради истины и кротости правды и чудесным образом сведет тебя правая рука твоя». У евреев красотою твоею написано в другой раз, да не подумает кто–либо, что то же самое повторено по ошибке переписчиком. Это фигура, которая у риторов называется повторением. Итак, как в панегирике, который говорят хвалители тем, кого превозносят похвалами, вооруженного убеждают к сражению, чтобы Он раз приобретенный перевес в войне не оставлял, но, шествуя, как Победитель, на большее поражение врагов, уготовил себе Царство в среде тех, которых соединил под Своей властью, освободив от власти диавола, и сказал: Аз же поставлен есмь Царь от Него над Сионом, горою святою Его (Пс. 2, 6). Нет никакого сомнения, что истиной, кротостью и правдой называется Христос, Который говорит: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14, 6); также: Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем (Мф. 11, 29); и еще: Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением (1 Кор. 1, 30). Все это говорится о теле так, что должно быть изъяснено о членах. Победа Господа — торжество рабов. Ученость наставника — преуспеяние учеников. А то, что следует: Наставит тя дивно десница твоя, должно быть понимаемо или о тех знамениях, которые совершил Он в Евангелии, или (в образном смысле) о поражении, которое нанес Он врагам. Сердце мудрого на правую сторону, а сердце глупого на левую (Еккл.10,2). Христос весь одесную, антихрист ошуюю. Перевод с еврейского отличается выражениями, но не отличается смыслом.

Стрелы Твоя изощрены, сильне; людие под Тобою падут в сердцы враг царевых. В еврейском нет сильнее — остальное почти так же. И этот стих особенно к лицу тебе, уязвленной стрелой Господа, поющей с невестой в Песни: Я изнемогаю от любви (Песн. 2, 5). Нет ничего удивительного, что у Жениха твоего много стрел, о которых говорится в 119–м псалме: Стрелы сильнаго изощрены, со угльми пустынными (Пс. 119, 4), ибо Он стрела Отца и говорит у Исаии: Соделал Меня стрелою изостренною; в колчане Своем хранил Меня (Ис. 49, 2). И Клеопа, раненный вместе с другим этими стрелами на пути, говорит: Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание? (Лк. 24, 32). И в другом месте читаем: Яко стрелы в руце сильнаго, тако сынове оттрясенных (Пс. 126, 4). Этими стрелами ранен и пленен весь мир. Павел был стрелой Господа; пущенный луком Господним от Иерусалима до Иллирии, он летел туда и сюда, спешил пройти до Испании, чтобы, как быстрая стрела, повергнуть к стопам Господа своего Восток и Запад. И поскольку у могущественнейшего Царя много врагов, раненных огненными стрелами диавола, пораженных, как олень, ударом дротика в печень, то огненные стрелы Господа бросаются с опустошительными углями, чтобы очистить в сердце врагов Царя, что было порочного, и вытеснить спасительным огнем огонь губительный.

Престол Твой, Боже, в век века; жезл правости, жезл царствия Твоего. Возлюбил еси правду и возненавидел еси беззаконие; сего ради помаза Тя, Боже, Бог Твой елеем радости, паче причастник Твоих. В еврейском: «Престол Твой, Боже, в век и в вечность; скипетр правды, скипетр Царства Твоего. Ты возлюбил правду и возненавидел несправедливость; за это помазал Тебя Бог Твой елеем восторга преимущественно перед соучастниками Твоими». Разумей два лица: лицо помазанного Богом и лицо помазавшего. Поэтому и Аквила еврейское слово eloim перевел не именительным падежом, а звательным, именно (Боже), и мы для понятности поставили Dее, хотя латинский язык этого не допускает, — поставили так, чтобы кто–либо не понял превратно, будто Бог, Отец возлюбленного и драгоценнейшего, называется дважды. Хотя Отец в Сыне и Сын во Отце взаимно обитают и имеют Престол друг у друга, однако в настоящем месте речь обращена к Царю, Который есть Бог, и Ему говорится, что Царство Его (ибо я так понимаю престол, соответственно написанному: От плода чрева твоего посажду на престоле твоем (Пс.131,11) не будет иметь конца. Что и Марии благовествует Ангел: Даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова во веки, и Царству Его не будет конца (Лк. 1, 32–33). Не думаем, чтобы это противоречило сказанному апостолом в Первом послании к Коринфянам, что Сын имеет передать Богу Царство и должен будет покориться Тому, Кто покорил Ему все, да будет Бог всяческая во всех, и Христос, Который в каждом отдельно проявлялся не многими добродетелями, да пребудет во всех всеми. А что скипетр и жезл отличительная принадлежность царствующих, это указывает сам пророк, говоря: Жезл правости, жезл царствия Твоего. Некоторые, приводя свидетельство из Исаии: Произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его (Ис. 11, 1), понимают под ним Человека, Который был дан нам, Кому и предоставляется Царство, и говорится о Нем, что Он царствует ради любви к правде и ненависти к несправедливости и что Он помазан елеем радости паче причастник Своих, как бы в помазании имеющий получить дар любви и ненависть к неправде. Но во всех случаях мы научаемся, что в нас положены семена любви и ненависти, ибо и Сам Тот, Кто начатки плоти нашей вознес на небо, и правду возлюбил, и несправедливость возненавидел. Отсюда и Давид: Не ненавидящыя ли Тя, Господи, возненавидех, и о вразех Твоих истаях? Совершенною ненавистию возненавидех я (Пс. 138, 21–22). Следует: Помаза Тя, Боже, Бог Твой. Первое имя должно понимать в звательном падеже, второе — в именительном.

Немало удивляюсь, почему Аквила не перевел, как начал в первом стихе, звательным падежом, а не именительным, называя два раза Богом Того, Кто помазал вышесказанного Бога. Этим местом Фотин опровергается; но Арий поднимает голову, приводя свидетельство из Евангелия: Восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему (Ин. 20, 17). Но когда слышит, что Он, Возлюбленный, опоясан мечом по бедру и царствует ради истины и кротости; помазан ради любви к правде и ненависти к неправде, и помазан паче причастник Своих, о которых писано: Мы сделались причастниками Христу, если только начатую жизнь твердо сохраним до конца (Евр. 3, 14), — удивляюсь, почему в хулу Богу называет он Бога престолом, как будто все сказанное приличествует Божеству Слова, а не уничижению человеческому. Пусть слушает Деяния апостольские: Бог Духом Святым и силою помазал Иисуса из Назарета (Деян. 10, 38). Пусть слушает Евангелие: Дух Святый найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим (Лк. 1, 35). Пусть почувствует Самого Господа, гремящего: Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня (Лк. 4, 18). Причастниками называет апостолов и верующих, которым Он дал имя от Своего помазания, так что от помазанного они называются помазанными, от Христа— христианами.

Смирна и алое и кассиа от риз Твоих, от храмов слоновых, из нихже возвеселиша Тя. Дщери царей в чести Твоей. В еврейском: «Смирна и стакти и касиа на одеждах Твоих от домов Твоих слоновых, в которых радуют Тебя в чести Твоей дочери царей». Из самого предисловия ты узнала, почему я захотел объяснять этот псалом: обращаясь к деве, я нашел надписание о лилиях и цветах. Итак, совершенно последовательно и эти стихи я отношу к тебе, для которой пишется настоящая книга. Ты умертвила свои члены на земле и ежедневно приносишь Христу мирру. Ты благоухание Христово, и поэтому представляешь Господу стакть, то есть каплю или слезу. Знатоки свойств ароматов рассказывают, что стакть есть цвет мирры. Кассия, которая следует затем, есть то же самое, что другие называют sirigs, то есть гортань голосистая для хвалы Богу и очищающая своим жаром все мокроты и насморки похотей. Так, где в наших кодексах стоит gutta или stacte, в еврейском читается haloth. Поэтому и Никодим заготовил для погребения Господа сто фунтов мирры и алое. И жених говорит невесте: Мирра и алой со всякими лучшими ароматами (Песн. 4, 14). А она отвечает: С рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра (Песн. 5, 5). Отвергни и ты дела смерти. Спогребшись со Христом в крещении, умри и для этого мира и, не помышляя ни о чем, кроме небесного, говори к Жениху своему: С рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра. Знаем еще помазание священническое, о котором вспоминает Давид: Яко миро на главе, сходящее на браду, браду Аароню, сходящее на ометы одежды его (Пс. 132, 2); в него вместе с другими ароматами примешивается и стакть. Волхвы также приносят смирну. И в настоящем разе начать облекаться во Христа значит воспринять смерть Его и показать ее на своей плоти? Вот одежды, приличные Жениху твоему; Он войдет, когда ты украсишь Его этими одеждами. И когда ты соткешь Ему этого рода одежды — сделаешься сама храмом Божиим и возвеселишь Его от домов слоновых или, лучше, как пишется в еврейском, от храма зубов, и будешь воспевать хвалы Господу и, всецело умершая для мира, будешь подражать лику Ангелов. Ибо слоновая кость и зубы, как это дает понять самая природа их, служат символом и смерти, и голоса. И совершенно последовательно прибавлено: Из нихже возвеселиша Тя. Дщери царей в чести Твоей. Твой Жених Царь царей и Господь господствующих. Те цари, которые под таким Царем, суть только царьки, суть твои отцы, родившие тебя евангельским учением. Будучи дочерью их, почитай одежды, благовониями и храмом слоновым Того, Кому выше сказано: Излияся благодать во устнах Твоих; также— препояши меч Твой по бедре Твоей, сильне; и еще: стрелы Твоя изощрены; и:престол Твой, Боже, ввек века. То, что перевели мы от домов слоновых, некоторые из латинян, по двусмыслию слова, так как в греческом написано — elefantinon , перевели agrabus (от тяжестей слоновых, как в славянском); varis — слово туземное вПалестине: и до настоящего времени дома, заключенные со всех сторон и построенные наподобие башен иобщественных стен, называются там varis.

Предста царица одесную Тебе, в ризах позлащенных; а что читаем далее: Одеяна преиспещрена, кроме Вульгаты, не переведено никем из переводчиков. В еврейском: «Встала супруга по правую сторону Тебя в золотой диадеме». Там, где мы перевели «супруга», в еврейском читается segal. Вместо этого Аквила перевел «сожительница» (конкубина); Симмах и Пятое издание перевел «любовница», а Семьдесят, Феодотион и Шестое издание — «царица». Затем, где я сказал «в золотой диадеме», Симмах перевел «в изящнейшем золоте»; Аквила, Пятое и Шестое издание: «врумянах» и«в золоте офирском». Те, кто суть дщери царей и приуготовляются к объятиям жениха, увеселяют смирной, стактией, касией и домами слоновыми Того, Чей Престол в век века. Опирающаяся же твердым корнем на камне — Христе — есть Церковь Православная; единая голубица, совершенная и чистая, стоит она по правую сторону и не имеет в себе ничего левого. Стоит она в одеждах позлащенных, вникающая в смысл Писаний и исполненная всяких добродетелей, или, как перевели мы, — «в золотой диадиме». Ибо она есть царица и царствует с царем; под дочерьми ее мы можем разуметь и вообще души верующих, и в частности лики дев. Офир есть род золота, названный так или от местности в Индии, или от цвета, ибо у евреев было семь названий золота. Под женой же и сожительницей, на основании Песни Соломона, будем разуметь ту, которая не может уснуть в отсутствие своего жениха или мужа.

Слыши, дщи, и виждь, и приклони ухо твое, и забуди люди твоя и дом отца твоего, и возжелает Царь доброты твоея; зане Той есть Господь Бог твой, и поклонятся Ему. Веврейском: «Слыши, дщи, и виждь и приклони ухо твое, и забудь народ твой, и дом отца твоего, и возжелает Царь красоты твоей; ибо Он Господь твой, и поклонись Ему». Доселе языком пророка, который сравнивается с пером скорописца, говорит Дух Святой, называя одно и то же лицо Царем, Воителем, Богом и Женихом. Отселе же вводится лицо Отца, говорящего к невесте Сына Своего. Он увещевает ее, чтобы она, презрев заблуждения древнего язычества и идолопоклонства, во–первых, внимала тому, что будет говориться: за это она, чужестранка, будет названа дочерью; потом — чтобы обратила взоры или на то, что говорится, или на вселенную, из видимого поняла невидимое, в тварях познала Творца и прилежно приклонила ухо свое, чтобы удержать в памяти то, что говорится. Как скоро же она услышала, увидела и приклонила ухо свое и вся предалась учению и пониманию того, что говорится, — пусть забудет свой первый народ и, как Авраам, выходящий из Халдеи, пусть оставит землю рождения и родства своего. Никто не сомневается, что отцом нашим, до нашего усыновления Богу, был диавол; почему и Спаситель говорит: Ваш отец диавол (Ин. 8, 44). Итак, говорит, когда ты забудешь древнего отца и, отложив прежние нечистоты, покажешь себя такой, что убеленная станешь выше своего родства, такой, какой может возлюбить тебя Сын Мой, — тогда возжелает Царь доброты твоея. Не подумай, что Тот, Кто возлюбит тебя, один из толпы; Он — Царь твой и Господь твой. Те, кто суть цари и господа, хотя и цари, и господа — по власти, но природы одной с теми, над кем господствуют и царствуют; я же возвещаю тебе, что Сей будет и Бог, и ты должна будешь поклоняться Ему. Семьдесят толковников не сказали: «и поклонишься Ему», а «поклонятся Ему», так что смысл дается такой: Тот, Который имеет возлюбить тебя, Который имеет плениться красотой твоей, есть Бог — и Бог, покланяемый всеми. То, что мы изъяснили о Церкви, избранной из среды народов, пусть каждый отнесет к самому себе и к душе верующего; пусть, оставив прежние пороки, получит усыновление; пусть приклонит ухо свое, забудет древний образ жизни и с апостолом пусть оставит мертвого отца и представит себя таким, каким бы возлюбил его Царь. Ибо Он есть Господь его, перед Которым он должен приклонять колена и, отложив гордость, подъять иго смирения.

Спросим у иудеев: кто эта дочь, к которой говорит Бог? Не сомневаюсь, что они ответят — синагога. Каким же образом говорится синагоге и народу израильскому: Забуди люди твоя и дом отца твоего? Не в таком ли уже смысле — пусть оставит народ еврейский и Авраама, древнего отца? Скажут, что это относится к призванию Авраама, оставившего халдеев; но кто же тот царь, который имеет возлюбить красоту Авраама? Подлинно, иной есть тот, который говорит: Слыши, дщи, и иной, о котором говорится: Возжелает Царь доброты твоея. Этот иной не только Царь, но и Господь и Бог покланяемый.

Дщи Тирова с дары, лицу Твоему помолятся богатии людстии. В еврейском: «о дочь сильнейшего, богатые из народа с дарами помолятся лицу твоему». Еврейское слово sor, которое, следуя Семидесяти, читаем у Иезекииля, может быть переводимо — «Тир», «несчастие», «сильнейший» или «сильнейшая» и «кремень», то есть «твердейший камень». От этого и произошла ошибка в настоящем месте. Аквила, Семьдесят, Феодотион и Пятое издание перевели «Тир»; Шестое оставило еврейское слово сор, Симмах— , то есть «сильнейшая». Мы отнесли это имя к Богу, так что та, которой выше сказано: слыши, дщи, и виждь, именуется дочерью «сильнейшаго». Впрочем, и сама она может быть названа «сильнейшею», как уподобившаяся сильному отцу, как такая, лицу коей с различными дарами помолятся богатые народы. Богатые — это богатые всеми добродетелями и знамением; или те, кто считаются богатыми в этом веке, мудрые мира этого и изучившие науки философские, или, лучше, — те, кто были богаты прежде, имели слово Божие, заветы, пророков, то есть народ израильский. Ибо как до Пришествия Спасителя те, кто был из Тира, то есть из народа язычников, обращались с мольбами к богатому народу израильскому и через него были вводимы во храм, так после Пришествия Господа все, возжелавшие уверовать из народа израильского (некогда богатые близостью к Богу и покровительством Его), придут к дочери Тира и, принеся различные дары добродетелей и исповедания Христа, помолятся ей, чтобы в среде язычников найти то спасение, которое потеряли в Иудее.

Вся слава дщери цареви внутрь, рясны (бахромой) златыми одеяна и преиспещрена. В еврейском: «Вся слава дочери царевой внутри, золотыми перевязями обвита она». Вместо , поставленного у Семидесяти и переведенного нами внутри, в некоторых экземплярах встречается esebon, что значит помышления. Из чего видно, что вся слава Церкви, коей выше сказано: Слыши, дщи, и виждь и«о дочь Тира» и которая теперь называется дочерью царевой, есть внутренняя и в помышлениях, то есть во внутреннем человеке, и не врукотворенном, ав духовном обрезании, имеющем дерзновение совести перед Богом; как и вся красота более в силе смыслов, чем в цветистости слов. Как в основу, которая дает бахрому, вплетается уток и вся крепость одежды заключается в основе, так в различные смыслы Писаний, из которых соплетается все облечение Церкви, входит нечто и из природы, и из нравов; и это–то именно означает одежда Ааронова, сотканная из золота, пурпура, червленицы, виссона и гиацинта (Исх. 28, 39), — одежда, которую делали женщины, получившие от Бога мудрость тканья. И чтобы мы могли уразуметь всю красоту дщери царевой внутрь, она сама говорит в Песни: Царь ввел меня в чертоги свои (Песн. 1, 3); в этих чертогах, заключив двери уст, нам повелено молиться Богу Отцу (см.: Мф. 6, 6). И 9–й псалом надписывается: О тайных сына. И Иосиф носил разноцветную одежду (см.: Быт. 37, 3), которую соткала ему мать Церковь. К одной из этих бахромок Спасителя прикоснулась кровоточивая и выздоровела (см.: Мф. 9, 20–22). Еврейское «золотыми перевязями обвита она» значит то же самое, что и выше: «Вся слава дочери царевой внутри»; пеленами смыслов Божественных и обвиваются внутренние члены Церкви, и прикрывается все тщеславие чрева. Невеста не может забыть этих перевязей — по Иеремии (Иер. 2, 32), перевязей, стягивающих перси и покрывающих грудь, вкоей суть помышления.

Приведутся Царю девы в след ея, искренния ея приведутся Тебе. Приведутся в веселии и радовании, введутся в храм Царев. По переводу Семидесяти, первый стих говорит еще об украшении дщери; второй обращен к Самому Жениху и Царю. По–еврейски говорится все к невесте, до того места, где написано: Поставиши я князи по всей земли, и читается так: «В испещренных (одеждах) вводится к Царю, девы в след за нею, подруги ее вводятся туда; вводятся с веселием и ликованием, входят в чертог Царя». Что есть большое различие между душами, верующими в Христа, это доказывает Песнь Песней, где написано: И восемьдесят наложниц и девиц без числа, но единственная — она, голубица моя, чистая моя, ближняя, о которой говорится: Увидели ее девицы, и — превознесли ее, царицы и наложницы, и— восхвалили ее (Песн. 6, 7–8). Та, которая совершенна и свята телом и духом, та удостоилась названия голубицы и ближней. Она есть та дочь, о которой выше сказано: Предста царица одесную Тебе, в ризах позлащенных. Те же, которые возвысились над шестью днями мира и вздыхают о будущем Царстве, те называются царицами. А та, которая и имеет обрезание восьмого дня, но еще не вступила в брак, та называется наложницей. Все же разнообразие верующих, которое еще не может ни быть заключенным в объятиях Жениха, ни рождать от Него детей, называется юношами. Я думаю, что к числу тех дев, которые следуют за Церковью и относятся к первой степени, принадлежишь и ты, и все, кто пребывает в девстве тела и души. Ближние же и подруги суть вдовицы и воздерживающиеся в супружестве; эти все с веселием и ликованием вводятся в храм и чертог Царя, в храм как священницы Божии, в чертог — как невесты Царя и Жениха. Этот храм видел Иоанн вАпокалипсисе (см.: Откр. гл. 21); этого храма желал пророк. Едино, говорит, просих от Господа, то взыщу; еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего (Пс. 26, 4); и еще: Господи, возлюбих благолепие дому Твоего и место селения славы Твоея (Пс. 25, 8); и в ином месте: Яко пройду в место селения дивна, даже до дому Божия, во гласе радования и исповедания, шума празднующаго (Пс. 41, 5). Пестрая же (одежда), которой украшается для своего Жениха царица, есть то самое, что у Семидесяти читается — одеяна преиспещрена.

Вместо отец твоих родились сыны тебе; поставиша я князи по всей земли. В еврейском: «Вместо отцов твоих будут тебе сыновья; поставишь их князьями по всей земле». Эту речь можно понимать и от лица Отца, и от лица Сына, от лица сынов Кореовых, но только — к дочери, а никак не о дочери. Итак, если речь обращается к дочери–невесте, а невеста избрана из среды народов и ей говорится выше: Забуди люди твоя и дом отца твоего то мы должны знать отцов невесты, чтобы узнать потом и сыновей. Вместо отец твоих, тех, о которых сказал Иеремия: Только ложь наследовали наши отцы, пустоту и то, в чем никакой нет пользы (Иер. 16, 19), вместо Платона и других учителей различных догматов и заблуждений родились тебе сыновья, которых ты поставила князьями своими и сделала наставниками в среде народов. А может быть, и иначе: «О Церковь! Сыновья, которых ты родила себе, обращаются в отцов твоих, ибо из учеников ты сделала их учителями и по всеобщему избранию возвела их на степень священства». Если же под отцами Церкви разумеем мы Авраама, Исаака, Иакова и других патриархов, то под сыновьями, родившимися ей в достоинстве отцов, будем разуметь апостолов, которых Господь послал проповедовать до последних земли и крестить верующих во имя Троицы. Но спрашивается: каким образом Церковь из язычников могла иметь отцами Авраама, Исаака и Иакова, когда ей сказано выше: Забуди люди твоя и дом отца твоего? Прочитаем Евангелие: Не начинайте глаголати в себе: отца имамы Авраама; может Бог от камения сего, то есть от жестокого сердца язычников, воздвигнуть детей Аврааму (Мф. 3, 9). Ив другом месте: Если бы вы были дети Авраама, то дела Авраамовы делали бы (Ин. 8, 39). Ибо как он, по вере, был оправдан в обрезании, так оправдимся и мы, если будем иметь веру и дела отца нашего Авраама. Это же самое может быть сказанным и к Спасителю или от лица Отца, или от пророческого лика и от Святого Духа. Вместо отец наших, то есть вместо племени иудеев, которые оставили Тебя и отреклись от Тебя, родились Тебе сыновья, апостолы и верующие из народов, которых Ты поставил князьями по всей земле.

Помяну имя Твое во всяком роде ироде; сего ради людие исповедятся Тебе в век и во век века. В еврейском: «Вспомяну имя Твое во всяком поколении и поколении. Сего ради исповедают Тебя народы в век и вечность». То, что мы перевели «исповедают Тебя», Симмах перевел «восхвалят Тебя». Царица, которая предстала одесную Царя в ризах позлащенных, которой повелено забыть народ и дом отца своего и еще раз было сказано: Вместо отец твоих будут сынове твои, — царица, понимая, какой славой имеет она быть украшенной и какими наградами превознесенной, обращает речь свою к Жениху и обещает, что она будет вспоминать имя Жениха всегда, во всяком поколении и поколении. Что обещала она, то видим и исполненным. Сама христианка, она ив сем нам дала имя христиан — имя новое, в котором благословятся все племена земные. Воспоминает же она не в одном поколении, но во всех, указывая этим или на все народы, или на два поколения — иудеев и язычников. Итак как не много, если имя Господа будет воспоминаться в двух поколениях, поэтому которые будут в лоне Церкви, будут исповедовать и восхвалять Господа во век века. Когда и ты, Принципия, дочь моя, сопричисленная лику святых, в числе дев приведена будешь к Царю и возвеселишь Жениха из домов слоновых в чести своей, вспомни тогда и меня, изложившего тебе, при откровении Господнем, смысл этого псалма и скажи: «Буду помнить имя Твое». Как скоро ты поняла часть Песни — поймешь и всю Песнь песней, если жизнь не откажется быть нашей спутницей.

К Руфину (фрагменты)

Теперь, любезный мой Руфин, я собственным опытом узнал то, что Бог иногда дает более, нежели просят у Него; что Он часто дарует то, чего око не видало, ухо не слышало и что на сердце человеку не приходило. Вот я, который желал не более как того, чтобы иметь возможность переписываться с тобою, и таким образом иметь удовольствие хотя мысленно видеть тебя и этим ограничивал самые пламенные желания свои, — я теперь имею радость слышать, что ты пришел в пустыню египетскую, чтобы посетить общества иноков, там обитающих, и видеть это многочисленное братство отшельников, провождающих на земле жизнь небесную. О, если бы я мог быть восхищенным подобно Филиппу, когда он преподал крещение евнуху царицы кандакийской, или Аввакуму, когда он нес пищу Даниилу! С какою нежностью я обнял бы тебя, с каким жаром облобызал бы эти уста, которые некогда беседовали со мною! Но как я не заслуживаю, чтобы Бог сделал такое чудо, то вместо себя посылаю к тебе это письмо, как нежную цепь, которую сама любовь устроила, чтобы привлечь тебя сюда… Поверь мне, любезный брат мой, ни один пловец, застигнутый бурею, не устремляет с таким беспокойством взоров своих на пристань, никакая земля, опаленная лучами солнца, не жаждет дождя с таким жаром, никакая мать, сидя на берегу моря, не ожидает возвращения своего сына с таким нетерпением, с каким я желаю видеть тебя […] прошу тебя, мой любезный Руфин, не забывай отсутствующего друга своего, потому что нужно слишком много времени и труда, чтобы найти истинного друга… дружба не покупается, любовь не продается. Друг, который может перестать любить, не был никогда истинным другом…

Пусть греки и римляне перестанут хвалиться пред нами чудесными деяниями или, лучше сказать, химерическими подвигами своих героев. Вот молодой человек, воспитанный вместе с нами в изучении свободных наук и высоко стоящий над сверстниками своим происхождением и богатство, — он оставляет мать, сестер и брата, которые нежно любят его, и удаляется на пустынный остров, окруженный со всех сторон водами бурного моря, ужасающий огромною своею пустынностью, ничего не представляющий взору, кроме утесистых и обнаженных скал…. И однако же это печальное место — для него рай. Брось на минуту свой взор, любезный друг мой, и обрати туда все свои мысли: вот, вокруг этого острова непрестанно волнуется море, всегда бурное и ярящееся; вторгаясь во впадины скал и разбивая волны об утесы, оно производит шум, раздающийся по всему поморью. Бесплодная земля не рождает зелени; сухое поле без дерев не дает тени. Повсюду только увесистые скалы, образующие собою как бы место заключения, на которое нельзя смотреть без ужаса. А Боноз, спокойный, бестрепетный, облекшийся духовными оружиями, о которых говорит ап. Павел, то внемлет Богу в чтении Св. Писания, то сам глаголет к Нему в пламенных молитвах своих. Благодарю Тебя, божественный Иисусе мой, за то, что Ты даровал мне такого человека, который может молиться за меня, когда Ты приидешь судить мир.

К Илиодору (фрагменты)

По той искренней дружбе, которую любовь укрепила между нами, и по чувствам своего и моего сердца, ты можешь ценить то усилие и ту настойчивость, с какими я старался удержать тебя в пустыне. Это самое письмо, которое я написал к тебе и которое почти изглажено моими слезами, довольно показывает тебе, какою скорбью я был поражен при твоем отбытии, и скольких вздохов и стенаний оно стоило мне. Но, подобно малому дитяти, которого приемы так милы и приятны, ты своими ласками так умел усладить свой отказ на мои просьбы, что я не знал тогда, на что решиться. В самом деле, что я мог тогда сделать? Молчать? Но я был не в силах управлять своими чувствами так, чтобы уметь притвориться на счет того, чего я желал с таким жаром. Просить тебя еще с большею настойчивостью? Но у тебя не доставало любви слушать. Отринутая любовь сделала, что могла. Она отпустила того, кого не могла удержать при себе. Зато теперь умоляет его заочно. Ты и сам советовал мне при расставании, чтобы я, поселившись в пустыне, побуждал тебя письмами. Я обещал и — вот исполняю обещание. […]

…Придет, придет день, когда это смертное и тленное тело облечется нетлением и бессмертием. Блажен раб, которого Господь обрящет тогда бдящим! Тогда, при звуке трубы, народы земные вострепещут, а ты возрадуешься. При виде Господа, грядущего судить мир, раздадутся повсюду плачевные вопли и ужасные стенания; народы, пораженные ужасом, будут бить себя в перси. Цари, некогда могущественные и страшные, но теперь одинокие и разоблаченные от своего величия, вострепещут пред Судиею. А ты, который всю жизнь проведешь в бедности и неизвестности, скажешь тогда в восторге радости: вот Тот, Кто распялся за меня; вот Судия мой, Которого некогда видели плакавшим в яслях, покрытым ветхими пеленами. Вот Тот, Кто, будучи еще на груди матерней, должен был бежать в Египет, — Бог от злобы смертного. Вот Спаситель, Который некогда был увенчан тернием и облачен порфирою!… Написать это к тебе, любезный брат мой, заставила меня любовь моя к тебе. Но, чтобы мог ты некогда быть участником в том блаженстве, которое ищущим его стоит таких трудов, имей мужество и твердость подражать им.

Загрузка...