Твой друг. Сборник по собаководству. Выпуск 3

В госпитале

Познакомился я с ним в госпитале инвалидов Великой Отечественной войны.

Дежурная медицинская сестра проводила меня в массажную комнату. Около кушетки стоял массажист в белом халате, с засученными по локоть рукавами. Это был мужчина лет тридцати пяти, с прической на косой пробор, в темно-синих очках. Я поздоровался, массажист поклонился и, застенчиво улыбнувшись, тихо сказал:

— Пожалуйста, разденьтесь до пояса и лягте на кушетку.

Только тут я заметил: массажист слепой!

Все его бледное лицо было изрыто мелкими шрамиками, как будто подкрашенными зеленоватой краской.

Я разделся до пояса и лег на кушетку. Руки у массажиста были тонкие, мускулистые. Пальцы длинные, с аккуратно подстриженными ногтями. Он припудрил спину тальком и стал массировать. Начал он с легкого поглаживания, а потом с нажимом глубоко прощупывал тело, будто что-то искал в мышцах. А то вдруг так рассыпался по коже пальцами, словно перебирал клавиши рояля. Иногда мягко пристукивал кулаком и затем до теплоты растирал кожу ладонями.

Сначала от массажа боль усилилась, но потом постепенно стала утихать. Кожа на спине приятно горела… Минут через пятнадцать, легонько скользнув ладонью по больному месту, массажист сказал с улыбкой:

— Ну вот, на сегодня, пожалуй, довольно. Как вы себя чувствуете?

Я встал с кушетки и быстро выпрямился, чего до массажа сделать сразу не мог бы.

— Прекрасно! — бодро ответил я.

Когда наш массажист, Николай Ильич Малинин, закончив работу, вышел из госпиталя, мы столпились у открытого окна. Было уже послеобеденное время. Шел Николай Ильич неторопливо, спокойно, постукивая по тротуару тростью. Впереди него, чуть левее, шла на поводке крупная собака. Поводок от нее был пристегнут к поясу слепого. Всем своим видом — серым окрасом, длинным туловищем с толстой шеей и стелющейся походкой — собака напоминала волка. При встрече с прохожими она не сворачивала — видно, привыкла к тому, что ее хозяину уступали дорогу. Прямо на Николая Ильича шел, о чем-то задумавшись, высокий мужчина в белой шляпе. Казалось, они вот-вот столкнутся. Собака остановилась и, оскалив зубы, зарычала. Рассеянный мужчина очнулся, торопливо снял шляпу и, низко поклонившись, что-то пробормотал.

Мы рассмеялись, и кто-то из нас проговорил:

— Наверно, с улицы Бассейной…

На углу, где надо было перейти улицу, собака остановилась и села: шел трамвай и две машины. Они прошли, и шум их стал затихать. Собака встала и, насторожив уши, как бы прислушиваясь, натянула поводок: путь свободен! Потом повела хозяина через улицу. Она не смотрела по сторонам и, наверно, только по слуху определяла, что путь безопасен.

Перешли улицу и столкнулись с новым препятствием: там белили дом, и тротуар был перегорожен двумя балками. Собака остановилась перед балкой и потянула хозяина левее, в обход по мостовой.

С деревянного помоста спрыгнул молодой штукатур в парусиновом переднике, закрапленном известковыми брызгами, и подошел к Николаю Ильичу. Он что-то сказал слепому, наверно, предложил провести. Но Малинин отрицательно качнул головой и, осторожно шагнув вперед, прощупал препятствие палкой. Да, собака не ошиблась.

Мы наблюдали из окна, как работает умная собака-поводырь, пока Малинин не скрылся за поворотом. Мой сосед по койке, Иван Рубцов, безногий артиллерист, восторженно сказал:

— И чего только человек не придумает, а?!

Способный щенок

Щенку было всего два месяца, когда Боря Цветков принес его из клуба служебного собаководства. Длинный и костлявый, щенок показался неуклюжим и некрасивым. К тому же он часто беспричинно лаял, стаскивал со стола скатерть и не слушался окриков.

— Вот дурашливый какой! — говорила Борина мать, Надежда Васильевна. — Пока сделаешь из него толкового пса, намучаешься.

У Бори был уже опыт по воспитанию щенков. Уезжая на фронт, отец оставил ему боксера.

— Смотри, Боря, — говорил отец, — если понадобится, отдай Гепарда в армию. Пригодится в караульной службе…

В конце войны получили печальное известие о гибели отца. Тогда Борис отвел сильного, злого пса в райвоенкомат и сказал:

— Пусть он там задушит хоть одного фашиста!..

А вместо Гепарда принес из клуба на воспитание щенка по кличке Норка.

Пятнадцатилетняя сестра Таня подсмеивалась над братом:

— И где ты нашел такого дохленького, дураковатого?

— Ты маленькой тоже, наверно, была не очень умной, — сердито сказал Борис. — Ты еще не знаешь, какая у него родословная: его мать первый приз получила на выставке. Подожди, вот он вырастет — покажет себя!

Борис злился: Танька воображает себя уже взрослой, а его считает мальчишкой. Конечно, ему не пятнадцать, а только двенадцать лет, но что ж из этого? Она считает, что он должен ее слушаться во всем. Как бы не так! Будет он слушаться девчонку! И волейбольный мяч присвоила, а ведь мама купила для двоих.

И когда Таня уходила из дому, Борис отдавал щенку мяч. Норка катала его по комнатам, мяч убегал от нее, как живой, подпрыгивал, а иногда даже прятался под кровать, закатываясь в темный угол. Щенок заливался звонким лаем и однажды так сильно вонзил острые зубы в мяч, что тот вдруг устрашающе зашипел и обмяк. Щенок в испуге отпрыгнул от мяча, потом осторожно подошел и чуть шевельнул его лапой, схватил зубами, потрепал и вскоре бросил, потеряв к нему всякий интерес.

Вернувшись домой, Таня увидела своего брата, сидящего за починкой мяча.

— Мама, до каких же это пор его паршивый кутенок будет портить мои вещи! — возмутилась она. — Вчера разорвал платок, сегодня — мяч.

— А ты разве не знаешь, что щенку надо играть? Его надо развивать, — примиряюще сказал Борис.

— Купи себе мяч и развивай своего собачонка, а чужой нечего хватать! У нас сегодня тренировка, а ты мне ее сорвал!

— Не ссорьтесь, — успокаивала их мать. — Таня, Боря починит твой мяч, а для Норки я сошью другой.

Надежда Васильевна сшила тугой мячик из тряпок, и щенок катал его, рвал и кусал. А на дворе Борис воткнул в землю гибкую хворостину и привязал к ее концу мочало. Норка хватала зубами мочало, тянула, потом отпускала его. Хворостина пружинисто качалась, мочальный хвост, трепыхаясь, дразнил разгоряченного щенка.

Ежедневно три раза Борис кормил своего воспитанника густым супом, давал ему молоко, протертую морковь и даже купил в аптеке бутылочку жидких витаминов.

— Ты ему и свой компот отдай, — усмехнулась Таня.

— Ну и отдам, а тебе что? Он же маленький.

Но самая крупная размолвка между братом и сестрой произошла, когда щенок подрос и окреп. Щенок был подвижным, задиристым, но не злобным. А Борису хотелось, чтобы он был злобным и страшным. Борис хорошо помнил, каким был их Гепард, и ему хотелось из Норки воспитать такого же грозного пса.

Однажды к Тане пришла подруга Аня Колесова. Щенок незлобно залаял на нее, а Борис натравил:

— Возьми, возьми, Норка!

Норка громко залаяла и бросилась на девушку. Аня испуганно взвизгнула и, открыв дверь, выскочила в коридор. Из своей комнаты выбежала Таня, и лицо ее стало пунцовым:

— Борис, ты дошел прямо до наглости! Натравливаешь на моих подруг собаку! Так ко мне никто ходить не будет.

— Ты ничего не понимаешь, — спокойно сказал Борис. — Это же воспитание. Норка должна недоверчиво относиться к чужим.

— Ну и трави своих товарищей, а моих подруг не трогай! Я маме скажу…

— Ну и говори! Мама меня лучше понимает, чем ты. А еще в восьмом классе учишься…

Таня вышла в коридор и увидела подругу, прижавшуюся к стенке.

— Аня, иди.

— Нет, надо выждать немного.

— Чего выждать?

— Да чтобы Норка считала, что она «победила» меня. Мы ведь так с Борисом заранее договорились.

— Спектакль, значит, устроили. И меня не предупредили… А чего же кричала как резаная?

— Да ведь знаешь, как страшно-то мне показалось…

Наступила весна, и пришлось Норку выселить на жительство во двор, в деревянный сарай. В сарае Борис смастерил ей будку, а на пол постелил старый детский матрасик, на котором когда-то спал сам. Он ежедневно чистил щенка щеткой, а как потеплело — стал его купать. Щенок охотно плескался, а плавать не хотел — боялся. Но ведь всякая служебная собака должна хорошо плавать. Борис брал потяжелевшего щенка на руки, заносил его поглубже и, бросив в воду, плыл сам впереди. Норка испуганно вытаращивала глаза и быстро плыла обратно к берегу. Потом она привыкла и охотно бросалась в воду за хозяином и даже переплывала с ним на другой берег.

Ежедневно по вечерам Борис гулял с Норкой по городу. Сначала щенок боялся машин и шарахался от них под ноги хозяину. Тогда Борис подвел Норку к машине знакомого шофера и вместе с ней облазил всю машину, а потом они проехались по городу, и щенок перестал бояться машин.

Иногда Борис садился на велосипед, выезжал за город и так быстро несся по асфальтированному шоссе, что в ушах ветер свистел. Норка, высунув язык, еле успевала за ним.

Один раз какой-то старик даже остановил Борю:

— Эй, малый, чего ты кутенка-то гоняешь? Запалить можешь.

Это я его к бегу приучаю.

— Оно, конечно, собака должна бегать, да ведь во всяком деле мера нужна…

— А я все делаю, как в книжке написано, и у инструктора в клубе бываю.

— Ну, если по книжке, то правильно, — успокоился старик.

Но вот Норке исполнилось десять месяцев, и костлявый озорной щенок превратился в рослую собаку, похожую на волка. Даже Таня как-то сказала:

— Мама, а какая наша Норка красивая стала, правда?

Мать улыбнулась:

— Правда, дочка, правда. К чему приложишь руки с любовью, из того и толк выходит.

Кончилось наконец для Норки домашнее воспитание, и надо было приниматься за настоящую учебу. Повел Борис Норку в клуб, и там ему выдали ее «родословную», в которой были указаны не только отец и мать Норки, но дедушка с бабушкой и даже прабабушка. Получив «паспорт», Норка стала вполне взрослой, и теперь ее уже можно было по-настоящему дрессировать.

Всю зиму три раза в неделю ходил с ней Борис в клуб и занимался на учебной площадке под руководством опытного инструктора Вадима Ивановича Третьякова.

Норка оказалась очень способной и быстро усвоила общий курс.

В первомайские праздники, когда к Надежде Васильевне пришли в гости ее сослуживцы, Борис показал успехи своей воспитанницы. По его команде Норка садилась, ложилась, прыгала через палку, ползала, а когда он говорил: «Голос!» — звонко, отрывисто лаяла.

Борис торжествовал. И даже Таня не скрыла на этот раз своего восхищения.

— Знаете, девочки, это ее брат сам воспитал, — сказала она подругам. — Борис у нас ужасно упрямый — он чего хотите добьется.

Однажды Борис пришел из клуба радостно взволнованный.

— Мама, — сказал он, — к нам в клуб приехал инструктор из Москвы, из спецшколы, и подбирает собак на дрессировку в поводыри.

— В какие поводыри? — не поняла мать.

— Поводыри слепых.

— Ты серьезно?

— Честное слово! Он выбрал у нас пять собак. И мою Норку тоже. Он, мама, проверил у нее и слух, и зрение, и память, и внимание и сказал, что она очень способная для этого дела.

— Ну, а как же ты? Тебе разве не жаль ее отдавать?

— Жалко, конечно, но надо. Ведь слепые-то — инвалиды войны. Он сказал, что это новое дело… Вот бы интересно, мама, посмотреть, как дрессировать ее будут?

— Да, интересно, — согласилась мать.

— И знаешь, мама, он еще сказал, что, наверно, Норку после дрессировки обратно в наш город вернут. Она ведь знает все улицы и будет хорошо водить слепого. Понимаешь?

— Понимаю, сынок, но не очень, — улыбнулась мать.

В разговор вмешалась Таня:

— Чудак ты, Борис! Он разыграл тебя, как мальчишку, а ты и поверил.

— Ничего не разыграл, — насупился Борис. — Он правду говорил.

— Совсем ты у меня собачником заделался, — улыбнулась мать.

Она протянула руку и хотела погладить сына по голове, но Борис отклонился:

— Вы все еще думаете, что я маленький…

Надежда Васильевна обняла детей и, прижимая к себе, проговорила ласково и укоризненно:

— Ну, будет вам колоться. Какие вы у меня ежики — дотронуться нельзя…

Трудная дрессировка

Норку привезли в спецшколу, в дачное Подмосковье. Кругом были зеленые луга, рощи, светлые пруды. Деревянные дома окружены садами и огородами.

Собаки, привезенные из многих городов на специальную дрессировку в школу, размещались каждая отдельно в просторной вольере, обнесенной высокими стальными решетками. В середине вольеры — небольшая землянка-конура. Жить в ней собаке очень удобно: летом в ней прохладно, а зимой тепло.

Первое время собаки, оторванные от родного дома, где они выросли, вели себя неспокойно: бегали по вольере от стенки к стенке и тревожно лаяли.

Тосковала по своему дому и Норка. У нее был грустный вид. Она тяжело вздыхала, временами позевывала, а иногда, тихо скулила, будто жаловалась на свою судьбу. А вечерами она поднимала узкую морду кверху и протяжно тянула однотонную, тоскливую песню: «А-у… у-у!»

Новый хозяин — дрессировщик Васильев — успокаивал Норку:

— Ну что ты, дурочка, завыла, а? Скоро работать начнем, и всю твою тоску как рукой снимет.

Собака прислушивалась к спокойному голосу Васильева, пристально смотрела ему в глаза и постепенно затихала. Он выводил ее на прогулку, но не спускал с длинного поводка, и она не могла резвиться так, как резвилась на воле с Борисом. Новый ее хозяин был тоже хорошим, хотя и более строгим, чем Борис. Он кормил ее пахучим мясным супом, чистил щеткой и купал в пруду. Ей было приятно, и она быстро привыкла к новому хозяину, а потом охотно стала выполнять все то, чему ее научили в клубе.

Однажды Васильев привел Норку в рощу, на большую поляну, где был оборудован какой-то странный городок: тут стояли одноэтажные фанерные домики, на стенах которых висели настоящие почтовые ящики, тянулись асфальтовые тротуары, кое-где были лестницы и столбы, рвы с деревянными мостиками, ямы, лужи, тумбы и даже узкоколейная железная дорога с переездом и шлагбаумом.

Васильев надел на Норку кожаную шлейку, она плотно обхватила шею и грудь собаки. На спине от шлейки вверх торчала тонкая стальная дуга. Дрессировщик уцепился за эту дугу левой рукой, как за поводок, а в правую взял трость. Затем он подал команду «вперед, тихо!» и пошел вслед за собакой, ощупывая тростью землю. Он уподоблялся слепому, не закрывая, однако, глаз, и учил собаку двигаться по свободному тротуару на правой стороне улицы. Иногда Васильев плотно закрывал глаза, чтобы яснее себе представить, как чувствует себя слепой. На миг погружался в темную бездну и тут же открывал глаза. Тяжело было без привычки. Будто в подземелье каком-то, и не знаешь, куда идти.

Норка шла послушно — ведь это так нетрудно. Но ее надо было научить понимать и обходить все «человеческие препятствия» — вернее, препятствия для слепого. Сначала она стремилась «срезать углы» при переходе через улицу, как это делают обыкновенно все собаки, а через небольшие препятствия пыталась прыгать и тащила за собой человека. Но Васильев не шел за ней, он упирался и говорил строго: «Нельзя!» Норка оттопыривала одно ухо и отрывисто лаяла: «Ам!» Вероятно, она спрашивала: «В чем дело?» Она по-своему недоумевала: почему это улицы надо переходить непременно на перекрестках, да еще под прямым углом? И почему сильный человек не может перепрыгнуть небольшой ровик или бревно? Но Васильев осторожно обходил бревно стороной, а через ровик переходил по мостику. Иначе не может поступить слепой.

Когда Норка стремилась перепрыгнуть через небольшие предметы, лежащие на ее пути, Васильев опускал поводок до земли и задевал им за этот предмет. Собака рвалась вперед, а поводок больно дергал ее назад. Да, лучше уж обойти стороной…

Предметы на земле Норка быстро научилась обходить, но препятствий выше ее роста она не чувствовала. Но ведь там, где собака проходит свободно, не глядя вверх и не замечая препятствия, человек может задеть головой. Васильев останавливал Норку перед высокой перекладиной и, постукивая по ней палкой, говорил: «Нельзя, обход!» — и при этом тянул собаку за поводок в сторону. Нет, она все-таки не чувствовала никакой опасности в этом препятствии и старалась прошмыгнуть под ним. Тогда Васильев сделал так, что перекладина упала на Норку в тот момент, когда она хотела пройти под ней, и больно стукнула по шее. После такой неприятности Норка стала посматривать вверх и обходить всякое высокое препятствие, расположенное на уровне человеческого роста и даже выше.

— Ну как, Норка, теперь поняла? То-то, упрямая… — сказал Васильев и улыбнулся.

После каждого исполненного приказания хозяин говорил ей: «Хорошо… хорошо…» — и поглаживал при этом по голове сильной, но ласковой рукой. А то и давал кусочек вкусного вареного мяса. На ремешке, перекинутом через плечо, висела у Васильева парусиновая сумочка. Как только Васильев опускал в нее руку, собака нетерпеливо переступала с ноги на ногу и не сводила с него влажно блестевших темных глаз. Получив кусочек мяса, Норка виляла хвостом и беззвучно оскаливала большие белые зубы, будто улыбалась от удовольствия.

Васильев научил ее уступать дорогу машинам, повозкам, верховым, но бесшумному велосипеду, к которому Норка привыкла у Бориса, она не хотела уступать дорогу. А ведь велосипед может сшибить слепого. Пришлось во время дрессировки нарочно наехать на нее. Норка обозлилась и стала бросаться на всех велосипедистов. Но ее быстро отучили от этой дурной привычки.

Через два месяца дрессировки Васильев направился с Норкой на окраину Москвы.

Попав на бойкую городскую улицу, Норка сначала испугалась и попыталась увести «слепого» в боковые более тихие улицы, но Васильев ее не пустил.

— Нельзя, прямо вперед! — строго приказал он.

Попробовал Васильев обратить внимание Норки на световые сигналы уличного движения, но она не поняла их. Она от природы страдала, как и все ее сородичи, дальтонизмом: не различала цветов. Но зато, приученная понимать жесты, она замечала изменения в положении милиционера-регулировщика. Когда милиционер своей полосатой палочкой приостанавливал движение машин, Норка смело устремлялась вперед, ведя за собой хозяина.

Наконец Васильев повел ее туда, где было особенно много людей: на вокзал, базар и в скверы. Норка шла точно прикованная к своему хозяину и не проявляла к людям никакого интереса, кроме одного: как бы не столкнуться с ними, свободно провести своего «беспомощного» хозяина. А хозяин иногда так притворялся слепым, что даже надолго закрывал глаза и шел за обученной собакой свободно, смело, не чувствуя уже никакого страха перед черной бездной. Он шел за своим поводырем и думал: «Хорошо… хорошо… Мой неизвестный друг — слепой — получит надежную опору в ходьбе».

Через три месяца такой специальной подготовки был устроен выпускной экзамен собакам — поводырям слепых. Каждый дрессировщик подготовил несколько собак, и теперь учителя волновались за своих «учеников».

Ведь столько в каждого из них вложено терпеливого, настойчивого труда…

Васильеву завязали глаза, и Норка безукоризненно точно провела его через все препятствия.

Председателем экзаменационной комиссии был профессор Киселев из Института физиологии имени И. П. Павлова. С бородкой клином, в пенсне, он чем-то напоминал Чехова. Профессор, пожав Васильеву руку, говорил, заглядывая ему в глаза:

— Спасибо, товарищ Васильев, очень хорошо вы поработали. Ваши поводыри будут надежными друзьями инвалидов. Но нам надо теперь проверить собак в работе не только по заученным маршрутам. Смогут ли они самостоятельно ориентироваться в городе?.. Вы понимаете меня, товарищ Васильев?

— Да, пониманию, Михаил Иванович, — ответил Васильев.

— Ну так вот вы и проверьте это, когда передадите Норку по назначению. Собственно, поэтому мы и посылаем собак в их родные места, которые они хорошо знают.

Мастер тонкой кисти

Перед войной Николай Ильич Малинин работал художником по тканям на текстильной фабрике. Он пытливо изучал мастерство старых умельцев тонкой кисти, ходил на луга, в сады и в лес, зарисовывая цветы с натуры.

Создал Малинин два своеобразных текстильных рисунка: один был на шелковое полотно, с небесно-голубой и золотисто-солнечной полосками, а другой — на майю для детей, и назвал его Николай Ильич «Лесной полянкой». По белому полю причудливо рассыпаны лепестки цветов, листочки, ветви, ягоды земляники, грибки с красной шляпкой. А среди этих алых фигурок мелькало маленькое солнышко с красным ободком. Приглядишься и заметишь — солнышко улыбается…

Но творческая работа художника Малинина вскоре была прервана войной.

Уходя на фронт, он сказал жене:

— Маша, побереги мои эскизы… Я вернусь и закончу их…

На фронте он был командиром орудия. Однажды на их огневую позицию противник обрушил огонь минометов, и Малинина, с изуродованным лицом, в тяжелом состоянии, эвакуировали в госпиталь.

В тыловом госпитале, на Урале, он пролежал целый год, а затем приехал в родной город.

Светлый мир солнца и красок, который так любил Николай Ильич, исчез для него навсегда и сменился вечной темнотой. Он уже не чувствовал фронтового своего ранения — оно давно зажило, затянулось рубцом, а ранение другое, душевное, не давало ему покоя.

Находясь дома без всякого дела, он страдал. Подолгу на ощупь перебирал свои довоенные эскизы и мысленно вспоминал цветистые рисунки. Однажды Мария, наблюдая за мужем, сказала ему:

— Коля, я заходила в госпиталь инвалидов войны. У них нет массажиста, а нужда в нем большая… Как ты думаешь, а?

Еще в госпитале, в группе выздоравливающих, он научился делать массаж. Как-то при обходе раненых начальник госпиталя сказал Николаю Ильичу:

— Я вижу, вы скучаете без дела, товарищ Малинин. Займитесь массажем. Полезное дело. Пригодится…

Послушался Николай Ильич доброго совета и охотно принялся за дело.

Вернувшись в свой город, он сначала как-то и не думал о том, чем будет заниматься. Но без дела скучно стало жить, просто невозможно. И как кстати теперь заговорила Мария о работе! Он обнял жену за плечи и ласково проговорил:

— Машенька, умница ты моя дорогая… Спасибо.

Работая, он убедился в том, что массаж делает чудеса. Кажется, навсегда после тяжелого ранения окостенел сустав ноги, но усиленный ежедневный массаж и упражнения постепенно возвращают ему нормальную подвижность, и, глядишь, инвалид начинает ходить все лучше, свободнее, веселее.

И как приятно сознавать, что это дело твоих рук, твоего труда!

Больные любили его сильные, горячие руки, и Николай Ильич почувствовал, что он нужен людям, полезен им.

А тут еще родился сын. Мальчик был крепкий, черноволосый и кареглазый. Знакомые часто говорили:

— Смотрите, весь в отца… А глаза-то, глаза как угольки.

И тогда пришла, вернулась к Николаю Ильичу прежняя радость жизни. Лишь одно его всегда волновало. Потеряв в битве с фашизмом зрение, войну он представлял себе сплошной черной ночью и поэтому жгуче ненавидел тех, кто готовил для человечества эту ночь.

Николай Ильич хорошо знал свой город, где он родился и вырос, и ходил на работу без поводыря. Да и некому было водить его. Мария, став директором школы, целый день находилась на работе, а дочь Леночка училась. Но движение в городе становилось все интенсивнее и стало небезопасно переходить улицы, где шумы нередко так переплетались между собой, что трудно было уловить из них тот, который нес слепому опасность.

Однажды вызвали Марию Павловну в городской Совет и сказали:

— Мы послали в Москву заявку на собаку-поводыря для вашего мужа. Да, собаку. Не удивляйтесь, Мария Павловна. Дело это, правда, новое, но, говорят, надежное. Собаку привезет специальный инструктор.

Мария сообщила мужу эту новость, не скрыв своего сомнения. Николай Ильич растрогался), но четвероногого поводыря он никак себе не представлял. А Леночка, услышав разговор родителей и опасаясь, что они откажутся от собаки, радостно всплеснула ладошками:

— Пусть привозят! Я с ней играть буду…

Возвращение

Когда Васильев вел Норку по городу, она смело и свободно шла по улицам: вероятно, узнавала родные места.

Семья Николая Ильича жила в новом четырехэтажном доме, недалеко от фабрики. Возле дома был обширный двор, по краям которого росли молодые акации. В углу двора в большой куче золотисто-желтого песка копались маленькие дети. Девочки-школьницы перебрасывали из рук в руки мяч. Среди малышей вдруг возникла драка.

— Витя, оставь! — закричала светловолосая девочка, разнимая драчунов. — Нельзя драться. Ну что ты такой буян…

Черноволосый мальчик надул губы и, насупив брови, проговорил угрожающе:

— Дам! — Потом он увидел вдруг откуда-то появившуюся собаку и, просияв, крикнул — Вавака!

Все дети мгновенно прекратили игры. Во двор входил человек в гимнастерке, с крупной собакой, похожей на волка.

Девочка оставила брата и побежала к дому:

— Папа! Мам! Посмотрите, какую собаку нам привели! Как волк!

Норка недоверчиво озиралась по сторонам, плотно прижимаясь к ноге своего хозяина. Здесь все для нее было чужим.

Они вошли в просторную гостиную. Мария Павловна указала гостю на стул, а сама вышла в другую комнату.

Васильев огляделся. Все было обычным: чистым, красивым и простым, но необычное гость увидел на стенах. Они были увешаны цветистыми рисунками в рамках: тут были и огненно-алые тюльпаны, синие васильки, белые и розовые ромашки, гвоздика, анютины глазки, красные гроздья рябины. Некоторые же рисунки состояли из каких-то полосочек, точек, завитушек, горошин, но в таком сочетании, что рисунок казался привлекательным. Все эти рисунки отражались в зеркале, и казалось, что там, за стеклом, еще одна такая же красивая комната. Васильев хотел было подняться со стула и подойти к стене, чтобы рассмотреть рисунки поближе, как услышал голос девочки:

— Дяденька, а можно ее погладить?

Не дожидаясь разрешения, девочка протянула руку к голове Норки.

Собака сдержанно прорычала «рр-р-р…», и девочка испуганно отдернула руку:

— Ой, какая злая!

В это время из другой комнаты показался Николай Ильич. Он так свободно шел по комнате, будто был зрячим.

— Здравствуйте, — сказал он, безошибочно протягивая руку Васильеву.

— Папа, как же она будет тебя водить, такая злюка? — разочарованно спросила Лена.

— Вот в том-то и дело, дочка, что надо с ней подружиться.

— Это вы верно, Николай Ильич, сказали. Надо вам теперь завоевать доверие и любовь Норки, но прежде всего я должен подружиться с вами. Иначе Норка не признает вас. Она ведь у нас с характером. А тебе, девочка, надо с ней поосторожнее быть, пока она не привыкнет.

В это время через полуоткрытую дверь со двора, косолапо шагая и сопя, вошел черноглазый Витя, и смело подойдя к собаке, погладил ее по морде.

— Маленькая, — проговорил он.

Все, что очень нравилось Вите, он называл «маленькая». Так его самого называли родители.

— Мама! Она укусит его! — закричала Лена.

— Тише… — остановил ее Васильев.

Норка спокойно взглянула на малыша и вильнула хвостом.

— Не пугайтесь, — сказал Васильев, — даже самые злые собаки не трогают маленьких детей.

— Почему так? — удивленно спросила Лена.

— Наверно, чувствуют, что малыши не могут причинить им никакой боли? — спросила Мария Павловна.

— Безусловно, — подтвердил Васильев.

— Ну, а я для нее большая, что ли? — обиженно сказала Лена.

— Ишь какая хитрая! — улыбнулась Мария Павловна. — То все твердит, что большая, а сейчас захотелось быть вдруг маленькой.

Норка инстинктивно разделяла всех людей на друзей, которые были близки ее хозяину, и к этим людям она относилась доверчиво, и на чужих, которые были далеки от хозяина. Эти люди были ей безразличны, и к ним она относилась со скрытой недоверчивостью. Васильев дружит с новым для нее человеком, он вместе с ним ест за одним столом, ходит по городу, мирно беседует, и Норка, сопровождая их, стала относиться к Николаю Ильичу спокойно, дружелюбно. Попробовал Николай Ильич ее кормить, но она не приняла пищу и даже отошла подальше от него. Тогда Васильев приказал ей строго и ободряюще:

— Можно, Норка, можно… Ешь.

Собака вяло подошла к кормушке и с предосторожностью, нехотя съела еду, посматривая то на Васильева, то на Николая Ильича. Всем своим равнодушно-подневольным видом она как будто хотела сказать новому человеку: «Ну что ж, если так хочет мой хозяин, я съем, сделаю такое одолжение, но на мою дружбу вы все равно не рассчитывайте…»

Потом Васильев стал уходить из дому как раз в те часы, когда надо было кормить собаку, и Норка стала принимать пищу от Николая Ильича, не оказывая при этом новому кормильцу никаких особых признаков внимания.

Попыталась ухаживать за Норкой и Лена, но Васильев категорически запретил:

— Нельзя, Леночка. Иначе она не привыкнет к папе и не будет его водить.

— Но ведь мы вместе живем… — обиженно протянула Лена.

— Ты не расстраивайся, Леночка, — успокоил ее Васильев. — Когда она привыкнет к папе, тогда и ты сможешь ухаживать за ней.

— Дядя Ваня, а почему вы ей разрешаете играть с Витей?..

— Потому что он маленький.

Получилось так, что после первого же смелого знакомства Витя приобрел у Норки какое-то особое расположение. Он не только гладил ее, но даже трепал за уши и брал за нос. Норка играла с ним: бегала по комнате, приседала и взлаивала. Витя гонялся за ней и весело смеялся.

Однажды Васильев ушел на целые сутки, и Норке пришлось остаться одной в семье Малининых. Среди членов семьи она уже заметно предпочитала Николая Ильича: все приятное теперь исходит от него, он такой спокойный, добрый. Правда, он не такой уверенно-строгий, как Васильев, но зато он ничего от нее не требует. Лишь кормит и ласково говорит: «Норка, Норка».

Вечером она забеспокоилась. Подошла к двери и, царапая ее лапами, заскулила, попросилась на волю. Очевидно, она хотела найти Васильева.

— Нельзя, Норка, нельзя, — сказал Николай Ильич, — ложись…

Не дождавшись хозяина, поздним вечером Норка легла около пустого дивана, на котором спал Васильев.

А ночью Николай Ильич проснулся и услышал около своей койки сопящее дыхание собаки. Она лежала на полу, свернувшись клубком. Николай Ильич прошептал: «Норка!» — и легонько погладил ее по голове. В ответ на ласку собака сдержанно, один раз, лизнула ему руку и осталась с ним рядом до утра.

Потом Васильев совсем ушел от Малининых на другую квартиру, недалеко от них, и заходил к ним лишь изредка. А Норка уже так привыкла к Николаю Ильичу, что стала выполнять его простые команды. Тем более, что всякий раз она получала от Николая Ильича кусочек вкусной колбасы.

Прошло две недели. Васильев надел на собаку шлейку, а поводок пристегнул к поясному ремню слепого. Встав правее Николая Ильича, подал Норке команду:

— Вперед!

Норка охотно пошла. Они повернули налево, затем пересекли улицу. Норка точно выполняла все команды Васильева.

На другой день они опять отправились на работу, но Васильев шел уже не рядом с Николаем Ильичом, а по левой стороне улицы, изредка посматривая на них. Команду подавал Николай Ильич сам. Норка издали, через улицу, видела Васильева и точно выполняла приказания Николая Ильича, который шел по знакомому маршруту, в госпиталь. Там Васильев угостил собаку мясным супом. Но все же, когда Норка видела Васильева вблизи, она порывалась подойти к нему, а он сурово взглядывал на нее и даже грозил хлыстом. По-своему Норка, вероятно, недоумевала, почему Васильев вдруг так переменился к ней?..

Тяжело отвыкать от друга, который по непонятной причине вдруг становится холодным, грубым.

Опасная встреча

Через несколько дней Васильев пустил Николая Ильича одного с Норкой. Оказалось, она запомнила дорогу к госпиталю и вела его точно по тем же улицам, где они проходили в предыдущие дни. Норка запомнила и трамвайную остановку, где они садились. Подведя Николая Ильича к трамваю, она потянула его к передней площадке. Зайдя в трамвай, Норка подошла к передним сиденьям и выжидающе посмотрела на людей. Она привыкла к тому, чтобы люди уступали место ее хозяину. К этому ее приучил Васильев. С сиденья сразу поднялись две девочки-школьницы и проговорили одновременно:

— Пожалуйста, пожалуйста… Садитесь.

Николай Ильич сел, а Норка забралась под скамью и лежала там до тех пор, пока не услышала команду: «Встать!»

Они уже подходили к госпиталю, когда Николай Ильич услышал радостный мальчишеский возглас:

— Норка! Норка!..

Судя по голосу, мальчик был где-то слева, на другой стороне улицы. Норка вздрогнула и остановилась: какой знакомый голос!

Николай Ильич услышал приближающийся к нему топот ног. Он решил, что это кто-то из его знакомых, которого он не узнал по голосу.

— Тебе чего, мальчик? — спросил он подбежавшего к нему человека.

— Это моя Норка… — услышал он взволнованный голос.

— Как твоя?

— А так, моя… Я ее воспитал, а потом ее в спецшколу взяли. Она теперь у вас, да?

— У меня…

Не отходя от ноги Николая Ильича, собака вильнула хвостом. Николай Ильич почувствовал на ноге мягкие удары пушистого хвоста. Но вот Норка отстранилась от его ноги и потянулась к мальчику. Николай Ильич дернул за поводок и строго приказал:

— Нельзя, Норка. Стоять!

А потом уже приветливо сказал:

— Я тороплюсь, мальчик, на работу. Ты приходи к нам домой. Только в выходной день. Я дома буду.

И назвал свой адрес.

— Ладно, приду, — обрадовался Борис. — Обязательно приду.

— Вперед! — подал команду Николай Ильич.

Норка послушно пошла впереди Николая Ильича, лишь один раз оглянувшись назад, на своего прежнего хозяина, с которым когда-то так весело было играть…

Борис долго стоял на месте и смотрел им вслед, пока они не скрылись в дверях госпиталя. Ему было и приятно, оттого что его Норка теперь службу несет, и в то же время досадно и грустно: она уже не принадлежит ему.

Дома Николай Ильич рассказал о встрече с мальчиком, но Васильев не одобрил гостеприимства Малинина:

— Конечно, эта встреча рано или поздно должна была произойти. Но вы, Николай Ильич, напрасно пригласили его к себе. Норка должна знать только ваш дом и одного вас. Иначе вы ее можете потерять как вожатого.

…В воскресенье Борис оделся в белый полотняный костюм и сказал деловито:

— Пойду посмотрю, как моя Норка у нового хозяина живет.

— Поди, поди, сынок, — одобрительно сказала мать.

Борис ушел к Малининым и быстро вернулся домой.

— Ты что так скоро вернулся? — удивленно спросила мать. — Не видел свою Норку?

— Да, увидишь теперь! Даже на порог не пустили.

— Почему так?

— А потому, что, наверно, боятся, как бы я не переманил ее к себе…

— Но теперь же она не твоя… — иронически заметила Таня.

— Ну и пусть! Все равно я ее воспитал.

— Так чего же ты надулся? — сказала мать. — Ты сделал свое дело — и хорошо.

— Да ничего… Просто обидно! Даже взглянуть не дали… Спасибо, говорят, тебе, мальчик, за твою работу, но только не надо Норку расстраивать. А то она слушаться не будет…

— А пожалуй, Боря, они правы. Ты же сам всегда говорил, что собака должна знать одного хозяина.

Борис чувствовал правду в словах матери, но все-таки продолжал твердить о своей обиде:

— Заходи, говорят, мальчик, к нам тогда, когда Норка уйдет на работу… И щенка от Норки пообещали… — сумрачно добавил Борис.

Таня будто обиделась за брата:

— Они к тебе, Борис, отнеслись, как к маленькому: чтобы успокоить, кукленка пообещали.

— Не кукленка, а породистого щенка! — поправил сердито Борис.

— Ну, во всяком случае, я считаю, что от одной встречи Норка не испортилась бы, — заметила Таня.

Борис вспылил:

— Что ты понимаешь в этом деле! «Не испортилась, не испортилась»!.. А вот, может быть, взяла и испортилась бы!

Маленькое приключение

Норка уже хорошо освоилась с тремя маршрутами — на работу, в городской сад и в гастроном. В магазине она подводила Николая Ильича сначала к кассе, а потом к прилавку. Так научил ее Васильев.

Прожив у Николая Ильича почти месяц, Норка стала точно ориентироваться во времени. Это было не трудно ей усвоить, потому что день у Николая Ильича был строго размерен по часам: с утра — на работу, потом — отдых, прогулка.

Норка совсем привыкла к новому хозяину и к новому дому, но она не переносила в квартире темноты, которую не ощущал Николай Ильич. Случалось иногда так, что Николай Ильич заходил с ней в дом вечером, когда в квартире никого не было. Норка требовательно взлаивала до тех пор, пока Николай Ильич не включал свет, который совсем не нужен был ее новому хозяину.

В центре города, около театра, раскинулся небольшой парк. Кое-где в тени деревьев стояли скамьи, а в центре парка бил фонтан из огромного клюва каменного пеликана. Против фонтана на высоком постаменте стоял гипсовый малыш в коротких штанишках и беззвучно трубил в горн.

Вокруг фонтана на газонах цвели пионы, настурции, астры и мак.

Николай Ильич пришел сюда отдохнуть и заодно познакомить Норку с новым для нее маршрутом. Подойдя к входным открытым воротам парка, Николай Ильич отстегнул от ошейника поводок и произнес повелительно:

— Ищи! Норка, ищи!

Норка бросилась в парк и побежала по дорожкам, посматривая на скамьи, занятые людьми. Был воскресный день. Норка озабоченно бегала по дорожкам, выискивая свободное место для своего хозяина. Нет, все занято. Николай Ильич неторопливо шел по центральной аллее, прощупывая путь тростью и ожидая сигнала от Норки. Собака забежала в боковую тенистую аллею и остановилась как вкопанная против маленькой скамьи, занятой девушкой и юношей. Уставилась на них выжидающе и требовательно. Девушка схватила юношу за руку и привстала со скамьи:

— Митя, я боюсь! Уйдем от нее.

— Ну вот еще, трусиха! — успокоил ее тот. — Она, наверно, есть хочет. На, песик.

И он бросил собаке конфету. Норка даже не взглянула на подачку, а залаяла громко и угрожающе. Девушка испуганно метнулась в сторону, а за ней вскочил со скамьи и парень.

— И чего только надо этому волкодаву? — смущенно проговорил он.

— Она бешеная, наверно, — сказала девушка. — Пойдем скорее, Митя!

Норка вспрыгнула на освободившуюся скамью и громко залаяла, давая сигнал своему хозяину.

Когда Николай Ильич подошел, Норка соскочила на землю и легла под скамью.

— Смотри, Митя, — сказала девушка, — ведь это она нас прогнала, чтобы хозяина усадить. Вот умница!

Но парень не разделил с ней восхищения:

— Тоже мне умница! Что мы, и без нее не уступили бы место ее хозяину? А то облаяла нас ни за что ни про что, да еще грязью скамейку заляпала.

Николай Ильич, услышав разговор о его собаке, наклонился, заглядывая под скамью, где лежала Норка, и проговорил укоризненно:

— Ну, Норка, ты сегодня, кажется, перестаралась немного… Тебя ведь не учили такой грубости.

Глядя на своего хозяина, Норка похлопала веками, а потом, глубоко вздохнув, положила голову на лапы и закрыла глаза. Вероятно, ее собачья совесть была спокойна: она помогла хозяину хорошо устроиться, и чего он еще от нее требует?..

Большое испытание

Воскресенье — день молодежной эстафеты на приз областной газеты — выдалось светлое, солнечное и не жаркое. Ранним утром машина-поливалка вымыла гладкие мостовые, отчего они потемнели и стали точно лакированные. По сторонам широкого Ленинского проспекта тянулись длинные шеренги молодых лип.

За час до начала соревнований трамвайное и автомобильное движение по маршруту эстафеты было приостановлено. Тротуары наполнились праздничной толпой. Малышей родители несли на плечах. В толпе шныряли ребята. На всех углах и перекрестках стояли милиционеры в белых кителях и белых перчатках.

Именно в этот день Васильев решил устроить Норке самое трудное испытание. Еще накануне он сказал Николаю Ильичу:

— Завтра будет самый удобный момент для этого испытания. Главный маршрут, по которому вы ходите с Норкой на работу, будет перекрыт, и в госпиталь можно будет пройти только по обходному пути, через Вокзальный мост. Это составит крюк километра в полтора. Сможет ли она сама ориентироваться в этой сложной обстановке и довести вас до госпиталя?

— Ну что ж, проверим, — согласился Николай Ильич. — А помните, Иван Николаевич, недавний случай с Норкой?

— Да, тогда Норка проявила себя очень интересно.

Как-то Николай Ильич возвращался из госпиталя домой. Он точно знал, что от угла до поворота к их дому шестьдесят два шага. Этот путь он вымерил еще тогда, когда ходил без поводыря. Но сегодня Норка повела себя как-то странно: когда они дошли до поворота, собака не повернула домой, а потянула его вперед, дальше. Николай Ильич дернул за поводок:

— Норка, налево, домой!

Но собака тянула его по-прежнему вперед. Николай Ильич недоумевал. Что с ней вдруг случилось, почему она стала такой непослушной? Николай Ильич не знал, что впереди, у соседнего дома, играл его маленький сын. Норка, заметив Витю, потянула к нему. Николай Ильич решил позволить Норке пойти вперед, чтобы узнать, что же отвлекло ее от их постоянного маршрута. А Витя так заигрался с товарищами, что заметил отца и Норку только тогда, когда они уже совсем приблизились к нему.

— Па-па! — воскликнул он.

Пухлые щеки его были измазаны глиной, на лоб спускался крутой завиток черных волос. Подойдя к Норке, Витя обнял ее за шею рукой и проговорил:

— Нолка моя!..

Эта самостоятельность собаки тогда приятно удивила Николая Ильича, но сегодня ей предстоит задача более трудная: надо будет найти обходный путь, который пролегает правее от их привычной дороги. Но повернет ли Норка направо от Главного моста, по которому они обычно ходили в госпиталь, или поведет хозяина налево и тогда не найдет перехода через реку?..

На трамвае они доехали до площади.

По случаю эстафеты трамвай дальше не шел. Выйдя из вагона, Васильев смешался с толпой и стал издали наблюдать за поведением Норки, не теряя Николая Ильича из виду. Собака оглянулась по сторонам как-то растерянно — она не видела здесь раньше такого скопления людей, и на миг ей, наверно, показалось, что они попали в незнакомое место. Тут толпами стояли зрители — болельщики за своих, — а подростки, юноши и девушки, одетые в разного цвета трусы, майки, брюки, разминались на месте или прохаживались, готовясь к стремительному броску.

Почувствовав нерешительность собаки, Николай Ильич подал команду:

— Норка, вперед!

Норка повела хозяина через сквер к часам, где обычно они поворачивали направо и шли по панели широкого проспекта.

Публика расступалась перед ними, образуя свободный проход. Послышались услужливые голоса: «Дайте проход! Пожалуйста, проходите!» У выхода из сквера, около часов, стоял милиционер. Он загородил выход и остановил Николая Ильича, сказав при этом учтиво, но требовательно:

— Гражданин, здесь прохода нет.

— Норка, назад! — скомандовал Николай Ильич и дернул за поводок.

Собака зарычала на милиционера, преградившего им дорогу, но, услышав повеление хозяина, умолкла и, взглянув на Николая Ильича, повернула обратно. Но куда же теперь идти? Куда вести хозяина? А хозяин понял затруднение своего поводыря.

— Норка, работа, работа! — напомнил он настойчиво, повелительно.

Васильев, наблюдая издали, насторожился. Наступил важный момент: по какому пути поведет теперь Норка Николая Ильича?

Вот она повела его правее, через сквер, мимо фонтана, к пятиэтажной гостинице. В это время их заметил Сема Кочетков, закадычный приятель Бориса Цветкова.

— Гляди, Борька, твоя Норка!

Борис оглянулся и увидел Николая Ильича с Норкой. Они шли сквозь расступавшуюся перед ними толпу по направлению к гостинице.

Около гостиницы шла узкая улица, параллельная Ленинскому проспекту. Норка повела по ней Николая Ильича. Пройдя два квартала, они вышли к горе, на которой высился огромный театр, окруженный с четырех сторон колоннадой. Отсюда хорошо был виден длинный и широкий проспект, по которому сейчас устремились в беге загорелые спортсмены.

За театром, ниже — большой мост через реку. По нему Норка не один раз водила своего хозяина, когда шли на работу. Именно сюда она привела Николая Ильича, обойдя главный маршрут по параллельной улице.

— Так, так, великолепно! — говорил про себя Васильев, наблюдая издали за поведением своей воспитанницы. — Посмотрим теперь, что ты будешь делать дальше…

У моста милиционеры стояли сплошной цепью и никого не пропускали.

Норка остановилась перед живой стеной милиционеров и взглянула на хозяина так, будто спрашивала: «Как же теперь быть?..»

— Норка, назад!! Работа, работа… — проговорил Николай Ильич.

Собака повернула назад и повела хозяина направо, по берегу реки.

— Так, так, — прошептал Николай Ильич.

Ниже по течению, в полукилометре от Главного моста, был другой мост — Вокзальный.

По этому берегу Норка в прошлом году гуляла с Борисом, купалась и плавала в реке. А через Вокзальный мост они не один раз ходили в ветеринарную лечебницу, когда Норка поранила себе ногу.

Чтобы попасть в госпиталь, надо перейти этот мост, затем пройти три квартала, свернуть налево, обойти новостройку рабочего городка и выйти на Красноармейскую улицу, где был госпиталь.

«Направление взяла правильно, — думал Васильев, следуя издали за Николаем Ильичом. — Но сможет ли она дальше ориентироваться?..»

Вот и широкий железобетонный мост. Норка повела хозяина по правой стороне, около стальных перил.

Позади что-то страшно загремело. Это шла машина с пучками полосового железа. Они свешивались сзади длинным хвостом, пружинились и лязгали. Норка вздрогнула и оглянулась.

Машина со стальным хвостом прогромыхала по мосту и скрылась за поворотом.

— Норка, вперед! — приказал Николай Ильич.

Собака повела хозяина мимо маленьких трехоконных деревянных домиков старого города, который когда-то был похож на большое грязное село, затем повернула в узкий переулок и неожиданно уперлась в высокий забор новостройки рабочего городка. За оградой высились недостроенные четырехэтажные корпуса. Норка остановилась, будто раздумывая, куда же идти, и повела направо. Они обошли казавшийся бесконечно длинным забор, затем свернули налево и вышли на ту улицу, где был госпиталь.

Норка привела Николая Ильича на работу по новому маршруту, который нашла сама.

Васильев широким шагом догнал Николая Ильича у госпиталя и необычно горячо заговорил:

— Ну, Николай Ильич, теперь я могу уверенно доложить профессору, что Норка сдала экзамен на самостоятельную ориентировку. Это ведь замечательно!..

Николай Ильич тут же угостил Норку колбасой, которую она любила больше всего. Он погладил ее по голове и сказал ободряюще, ласково:

— Хорошо, Норка, хорошо!

Собака оскалила зубы, похлопала хвостом по ноге своего нового хозяина и тихо заскулила, будто запела какую-то свою, собачью, радостную песню.

До свидания!

Провожать Васильева пришли на вокзал Николай Ильич, Леночка и Борис Цветков. Бориса на вокзал пригласил Васильев. Он хотел сделать еще одно сложное испытание Норке, чтобы уехать от Николая Ильича со спокойной душой.

Они сидели на скамье в привокзальном сквере, а Борис прохаживался в отдалении, не подавая никакого вида, что он их знает.

Вот они встали и пошли к вокзалу. Около широкой входной двери висел почтовый ящик. У ступеньки Норка остановилась.

Николай Ильич, прощупывая ступеньки тростью, вошел по ним на площадку. Доставая письмо из кармана, он нарочно обронил его, и оно отлетело в сторону.

— Норка, подай!

Норка схватила зубами письмо и подала его к рукам Николая Ильича.

— Хорошо, Норка, хорошо! — одобрительно сказал Николай Ильич и погладил собаку по голове.

Он опустил письмо в ящик, и они вошли в огромный, светлый вокзал с такими большими окнами, что казалось — это не окна, а стеклянные стены.

Николай Ильич крепко пожимал руку Васильеву:

— Большое вам спасибо, Иван Николаевич, за ваш труд! Норка у меня вроде глаз моих.

— Ну что вы… — смущенно проговорил Васильев. — Это мой долг. А вы напишите о ее работе и поведении.

— Напишем. Обязательно напишем!

— Приезжайте к нам еще, дядя Ваня, — сказала Леночка, не сводя сияющих глаз с Васильева.

Они вышли на перрон в тот момент, когда скорый поезд подходил к вокзалу.

Публика хлынула к вагонам.

Васильев выждал немного и, когда перрон освободился, пошел к своему вагону. Поднявшись на ступеньки, крикнул:

— Норка, ко мне!

Норка вздрогнула, взглянула на Васильева, на Николая Ильича и не тронулась с места. Васильев улыбнулся.

— Прекрасно! — воскликнул он.

В это время откуда-то со стороны близко к Николаю Ильичу подошел Борис и показал Норке кусочек колбасы:

— Норка, возьми, возьми!

Собака вильнула хвостом и потянулась за лакомством.

— Нельзя! — строго запретил Николай Ильич.

Норка отвернулась от подачки и прижалась к ноге Николая Ильича, посматривая на Бориса. А тот повернулся и уходя крикнул:

— Норка, за мной!

Собака взглянула на Николая Ильича так, будто спрашивала его, можно ли ей пойти. Но хозяин стоит и молчит. Нет, она не может его оставить. А Борис уходит с перрона, и вот он совсем скрылся за углом вокзала.

Собака услышала одобрительный голос Малинина:

— Хорошо, Норка, хорошо!..

— До свидания, дядя Ваня! — воскликнула Леночка и замахала рукой.

— До свида-ания! — крикнул Васильев.

Николай Ильич на прощание взмахнул рукой и подал команду:

— Норка, домой!

Собака натянула поводок и повела нового хозяина к выходу спокойно, неторопливо, посматривая настороженно вперед.

Как-то довелось побывать на собачьей выставке. Трибуны средних размеров стадиона, где проходила выставка, были почти пусты: большинство публики — на поле. В центре поля — огороженный канатами прямоугольник примерно сто на сто метров, где установлены бум, лестница, барьер.

Кто в толпе участник, кто болельщик — разобрать трудно, поскольку часть животных привязана в стороне. Многие болельщики привели своих собак просто так: молодь до года возрастом — поднатаскать для будущих выставок и псов-пенсионеров — вспомнить прошлое. После достижения девятилетнего возраста собак не допускают к соревнованиям, но фигуры увешанных медалями «ветеранов» здорово оживляют картину.

На этой выставке мне запомнилось несколько сценок. Вот они, зарисованные с натуры.

Последняя попытка

Застенчивый парень выводит на поводке коренастого боксера. Судя по многим признакам — собака немолодая. Она сосредоточенна, не глядит по сторонам. А ее хозяин, смущенный общим вниманием, чувствует себя скованно.

Работала собака безукоризненно. Команды выполняла спокойно и с уверенностью мастера. Посапывая прошла по бревну. Залезла на лестницу и спустилась по ней, хотя это трудно для четвероногих. Судьи дали высшую оценку — по пять баллов собаке и хозяину.

Последнее упражнение — преодоление забора. Забор высокий. Это препятствие ни один боксер самостоятельно не возьмет. Поэтому по правилам соревнований у забора стоит хозяин, который в нужный момент должен подсадить собаку.

Собака разбегается, прыжок — и она повисает, зацепившись лапами за верхнюю кромку. Хозяин растерялся, мгновенная заминка, и собака срывается вниз. Неудача!

— Вторая попытка! — объявляет в мегафон помощник судьи.

Собака бредет к десятиметровой отметке. Снова разбег и еще прыжок. И опять хозяин не успевает.

В толпе свистят. Парень топчется у забора, не зная куда девать руки. Собака возвращается к отметке, но на полпути ложится. Она устала и теперь отдыхает на жесткой траве. Живот ее тяжко вздымается.

В толпе примолкли.

Недолгое совещание судей и зазвучал мегафон:

— Дается третья и последняя попытка!

Собака встала, не дожидаясь команды, но двинулась не к отметке, а к хозяину. Она села перед ним и — хотите верьте, хотите нет — уставилась в глаза хозяину и хрипло, коротко завыла. Она сидела так пару секунд, а затем кинулась к старту.

Последняя попытка. Последняя! Это было другое животное — куда девалась флегма и сонливость. Собака, рыча и взлаивая, отбрасывала землю задними ногами, шерсть у нее на загривке вздыбилась. Потом она рыжим, ревущим комком ринулась к забору…

На этот раз хозяин не оплошал. Толчок ладонью и собака приземлилась по ту сторону.

Когда смолкли аплодисменты, главный судья взял в руки мегафон.

— Товарищи, — сказал он. — То, что вы видели сейчас, достойно уважения. Оценка: собаке — пять баллов, хозяину — четыре.

Искушение

Из всех испытаний, которым подвергали собак на выставке, самым коварным, пожалуй, было испытание сосиской.

Пес сидит смирно в ладу с самим собой. Он всем доволен — ведь хозяин рядом. И вдруг подходит женщина, протягивает руку, и на ладони ее — сосиска.

Сказать, что сосиска вкусно и далеко пахнет, значит, ничего не сказать. Только собачий нос, этот невероятный нюхательный аппарат, способен уловить весь букет ее запахов.

Пес облизывается, смотрит на сосиску, потом на хозяина. У того непонятное лицо — ни да ни нет не говорит. Как быть? Со щенячьего возраста пес усвоил, что у чужих еду брать нельзя. Таков закон, и не собаки его придумали. Но, черт побери, не каждый день тебе предлагают сосиску.

Положение становится невыносимым. Весь в слюнях и сомнениях пес тонко скулит, пятится, закрывает глаза и прячет голову за хозяйские ноги. Когда, наконец, он открывает глаза, то обнаруживает, что женщины больше нет, а с ней исчезла — видимо, кем-то съедена — и предназначавшаяся ему сосиска. Случай — единственный и неповторимый — упущен.

А тут еще судья объявляет:

— Четыре очка. Балл снижен за пассивное отношение к постороннему подателю пищи.

Оказывается, чтобы получить пятерку, женщину, предлагавшую ему сосиску, следовало облаять.

Дисквалифицированные

Какая собака самая лучшая? Каждый собаковод ответит: конечно, моя. Но все же?.. Может, вот эта мальтийская болонка, так похожая на свою хозяйку. Когда старушка прижимает ее к лицу, болонкины кудряшки неотличимы от белых куделек хозяйки. Утеха в старости…

А может, эта беспородная коротышка, что привели на поводке двое пацанов. Она из рода собачонок, из которых вышли Белка, Стрелка и Чернушка. Смышленые, не избалованные вниманием, такие псы чаще всего живут скитальческой жизнью и впроголодь. Настороженные и отзывчивые на ласку, они готовы признать за хозяина каждого, кто утром не забудет бросить им кусок. А пнут их ногой — зла не помнят: жить-то ведь как-то надо. Иногда таких собак опекают дети — у них больше времени, чем у взрослых, чтобы оглядеться вокруг и заметить живущего рядом.

Нет, все же сегодня лучшая — вот эта… На площадке их двое. У кого лучше экстерьер, сказать трудно. Седой, голубоглазый, спортивного вида, а попросту — красивый хозяин, и мраморный дог — благородных кровей ухоженный зверь. Дог ничего не замечает вокруг, единственное, что на земле его интересует — это хозяин.

Ему плевать на сосиску, а когда рядом бахает выстрел, он даже ухом не ведет. Он идет по бревну — ведь рядом хозяин. Лезет по лестнице — хозяин рядом! Всем хорош пес, но его дисквалифицируют. Погорел на примитивном упражнении.

Усаженный в одиночестве в десяти метрах от хозяина, он должен был по команде жестом встать, сесть, лечь. И только потом выполнить команду «ко мне». Но дог не вытерпел и пяти секунд одиночества. Он кинулся обниматься к хозяину.

Так они и ушли, в обнимку, оба нисколько не огорченные. Высокий балл, медаль — это хорошо. Но взаимная любовь — лучше.