Твоя навеки

Глава 4

Да, это было жуть как неприятно — на глазах у заезжего полицейского и собственного шефа послать ко всем чертям всякие потуги на объективность. Но самое страшное — это то, что он прижал женщину к себе, тем самым как бы дав ей понять, что отныне она может рассчитывать на его поддержку в любой ситуации.

Как ни крути, с его стороны такой шаг был величайшей глупостью. Мик Пэриш за свою жизнь множество раз убедился, что женщины никогда не упустят возможность воспользоваться слабинкой мужчины, чтобы потом скрутить его в бараний рог. Что он знал о Фэйт Уильямс, кроме того, что давным-давно, на заре его юности, она однажды уже украла его сердце? С тех пор прошло больше двадцати лет, и той прежней девочки не существует. Господи, уж в его-то годы пора быть умнее и не клевать на приманку в виде белокурых волос и печальных голубых глаз.

Шериф, распахнув дверь, крикнул Чарли Хаскинсу:

— Чарли, проводи миссис Уильямс в пустой кабинет напротив и позаботься о чашечке горячего чая.

Фэйт неохотно встала, с трудом покидая надежные объятия Мика.

— Прошу прощения, мистер Пэриш, — дрожащим голосом, сказала она, заметив смешение чувств на его лице. Затем она поглядела на шерифа. В глазах Мика тот, вероятно, являлся важной фигурой, и сейчас шериф, надо полагать, недоумевал, с чего это вдруг его помощник бросился защищать практически незнакомую женщину, явно и открыто манкируя своими профессиональными обязанностями.

— Мистер Пэриш и я много лет назад уже были знакомы, шериф. Я его тогда воспринимала как брата, и неудивительно, что он счел своим долгом заступиться за меня, — тихо, но внятно произнесла она, покидая кабинет.

Едва дверь за Фэйт закрылась, Нэйт откинулся в кресле и, насмешливо прищурившись, взглянул на Мика.

— Не верю своим глазам! Большая Гора сдвинулась с места?

Один уголок рта Мика дернулся вверх. Холостяцкие убеждения Пэриша-младшего со времен вьетнамской войны были излюбленным предметом шуток для Нэйта.

— Не думаю.

— И значит, она не станет пылесосом, высасывающим баксы из твоего кошелька?

— Глупости! — пробурчал Мик, и желваки заходили на его скулах. Чертовское неудобство жизни в округе Конард — бесконечное общение с приятелями, вроде Натана Тэйта и Рэнсома Лэйерда, которые знают его как облупленного. Вот и сейчас они уже точно в курсе того, сколько денег у него в кошельке, да и вообще знают все его слабости, каковых по большому счету всего одна: хлебом не корми этого верзилу, но только позволь выручить кого-нибудь из беды. Даже если жертва и не просит об этом.

— Что ж, остается поверить тебе на слово, — проворчал Нэйт. — Припоминаю, в джунглях ты что-то рассказывал мне о каком-то там лете; теперь я начинаю кое-что понимать. Ну и что ты думаешь обо всей этой истории, старик?

Мик покосился на техасца. Гэррет Хэнкок не показался ему удивленным или озадаченным.

— Полагаю, — помолчав, сказал Пэриш, — что с этой женщиной отвратительно обращались. Этот скотина Фрэнк запугал ее до смерти, и она сломя голову бросилась сюда, в места своего детства, надеясь хоть здесь обрести видимость покоя и безопасности для себя и будущего ребенка. Как я понял, в Техасе иначе смотрят на все это дело?

Гэррет поджал губы.

— Мы не имеем права забывать о том, Пэриш, что эта женщина четыре года была замужем за Фрэнком Уильямсом. Очень может быть, что она в курсе его делишек. Нам надо было выяснить для себя этот вопрос.

— Допрос с пристрастием — не лучший способ при данном раскладе, — сухо заметил Мик. — С ней начинается истерика, едва лишь мужчина повысит голос. Видели бы вы, что с ней творилось вчера вечером, когда я всего-навсего неудачно пошутил. Этот мерзавец, судя по всему, давил ее как мог.

— Да уж, досталось ей от этой сволочи, — согласился Гэррет. — Сначала она пыталась обращаться в полицию. После первого звонка они приехали, обнаружили, что Уильямс свой, из полицейских, и тихо отчалили. А часом позже соседка привезла ее в госпиталь со сломанной рукой, подбитым глазом и прочими следами побоев. Но она заявила, что упала с лестницы…

Мик прямо-таки заскрипел зубами от ненависти, и даже Нэйт вздрогнул.

— В следующий раз полицейские вообще не прореагировали на ее звонок, — продолжал Гэррет. — А Фэйт тем же вечером снова угодила в госпиталь со следами зверских побоев. Больше она в полицию не звонила. Даже в ту ночь, когда он ворвался к ней и пытался ее убить. К тому времени, когда мне удалось высадить дверь, он уже успел нанести ей несколько ударов в живот.

Гэррет вздохнул, помолчал и угрюмо поглядел на Мика.

— Что касается меня, Пэриш, то я не думаю, что она в курсе делишек своего мужа. Но, к сожалению, мое мнение не единственное и не решающее. Мне почему-то кажется, что Уильямс идет сейчас по ее следу. У него и прежде случались разные заскоки, объяснить которые я не в состоянии. Страшно вспомнить, как он бил ее в последний раз; хорошо, что я вовремя подоспел. Боюсь, он не успокоится до тех пор, пока не разделается с ней.

— Но зачем ему это? — тихо спросил Мик.

— Зачем? — Гэррет пожал плечами. — Психолог, возившийся с Уильямсом, все объясняет очень просто: Фрэнк не может допустить и мысли, что кто-то другой может спать с его женой. Ему легче убить ее, чем представить себе это!

Это было блаженное лето, из тех, которые никогда уже не повторяются, а лишь остаются сладким воспоминанием, чем-то хрустально чистым, что освещает повседневную серую, рутинную жизнь каким-то особым светом. Фэйт было шесть, этакое крошечное существо, растерянное и перепуганное тем, что ее выдернули из дома в Хьюстоне и без мамы отправили в округ Конард на ранчо отца, которого она почти не помнила.

Мику тогда было семнадцать. Как-то при переезде через овраг, отделявший пастбище Уайетов от владений Монроузов — Мик тогда подрабатывал в этих краях, пася скот, — лошадь его внезапно захромала. Юноша, сидя на корточках, ощупывал переднюю ногу своего Голландца, как вдруг увидел крохотную хрупкую девочку с заплаканным лицом и глазами цвета июльского неба. Длинные белые волосы девочки ниспадали до пояса, и жаркий, сухой июльский ветерок играл ими.

— С тобой что-то случилось? — тут же спросил Мик, очарованный и встревоженный одновременно.

Девочка отрицательно покачала головой.

— Нет, — прошептала она тоненьким голосом.

— Ты потерялась?

И снова в ответ только грустный голубой взгляд.

Присутствие девочки очень удивило Мика, потому что ближайший дом — ранчо Монроузов — находился в четырех милях.

Пытаясь развеселить девчушку, Мик по-турецки уселся прямо в грязь рядом со своим Голландцем. Но она даже не улыбнулась.

— Где ты живешь? — поинтересовался он.

— В Хьюстоне.

Теперь уже Мик понял, что перед ним дочь Джейсона Монроуза. Все в округе знали, что к нему приехала из далекого Техаса дочка и должна была пробыть здесь все лето.

— А где твой папа? — спросил Мик.

Девчушка топнула ножкой в белом носочке.

— Я хочу к маме, — и тут губы у нее задрожали.

Семнадцатилетние парни, как правило, не отличаются особой сентиментальностью, но сердце Мика уже распахнулось навстречу крохотной собеседнице.

— Я тебя так понимаю! — сказал он со вздохом.

— А у тебя мама тоже далеко?

— Очень. Она умерла.

Нижняя губа Фэйт задрожала еще сильнее.

— А моя мама сейчас в Хьюстоне, и я пошла искать ее.

— Ну и что же мне теперь с тобой делать? — с усмешкой спросил Мик. — До Хьюстона слишком далеко, — пояснил он. — Можно идти и идти все лето напролет, и все равно не дойти.

— Ну и пусть!

— Понимаешь, ты замерзнешь, проголодаешься, а кроме того, твои мама и папа будут очень за тебя беспокоиться. Ведь ты не хочешь, чтобы твоя мама плакала? Давай-ка лучше я отвезу тебя к папе!

— Нет, не надо.

Мик тяжело вздохнул, а девчушка шагнула ближе.

— А ты индеец, правда ведь? — вдруг спросила она.

Мик дернулся, как от удара хлыстом, но прочел в голубых глазах девочки лишь обычное детское любопытство. Этим летом Мик назло всем, а скорее — себе самому, отрастил волосы почти до плеч и стал повязывать голову цветастым платком.

— Наполовину, — откровенно признался он.

Девчушка приблизилась еще на шаг.

— Я ни разу не видела настоящего индейца.

— Что ж, посмотри.

— Можно я теперь буду всегда играть с тобой?

Мик, перепугавшись, недоуменно уставился на нее.

— А что скажет на это твой папа? — спросил он наконец.

— Мне все равно, потому что он меня не любит. Он ушел от нас, когда я была еще маленькой.

Мику показалось, что он слышит голос ее матери: столько упрямства и жестокости, совершенно несвойственных ребенку, было в этом заявлении.

— Чтоб ты знала: твой папа души в тебе не чает. Он только и делает, что ходит да рассказывает всем соседям, какая у него чудесная дочка и как он рад, что она приехала к нему в гости. Ты его ужасно огорчишь, если будешь так говорить.

И снова остренький подбородок задрожал. Мик вздохнул еще раз.

— Вот что, малышка. Хочешь, я прокачу тебя на коне до самого дома? Это будет настоящая поездка на настоящей индейской лошади.

Последовало долгое молчание, а затем — в конце концов — коротенький, но неуверенный кивок. Мик быстро посадил ее на лошадь, велел покрепче держаться за луку седла, и за уздцы повел лошадь к дому Монроуза.

Дружеский прием и гостеприимство Джейсона ошеломили юношу-метиса, привыкшего совсем к другому обращению. Когда Мик собрался уходить, он решил вытянуть из Фэйт обещание не пытаться больше уходить из дому. Девочка неожиданно легко согласилась — при условии, что ее друг Майк навестит ее на следующий день. Мик с опаской поглядел в сторону Джейсона, ожидая увидеть недовольное лицо хозяина ранчо, но тот весело кивнул:

— Присоединяюсь к приглашению, Мик, — сказал он. — Приходи в гости завтра и в любое другое время, когда сочтешь удобным.

Последующие дни навсегда остались в памяти Мика самым светлым воспоминанием. Он учил Фэйт ездить на лошади, плавать в пруду, доить корову. Возможно, благосклонное отношение Монроуза к Мику объяснялось всего лишь тем, что он хотел хоть как-то развлечь дочь, но для юноши это не имело ровным счетом никакого значения. Фэйт стала для него сестренкой, которой никогда у него не было.

Осенью Мик ушел в армию, а маленькая Фэйт вернулась в Хьюстон. Он написал ей несколько писем из Вьетнама и получил в ответ три письма — на розовой в клетку бумаге, исписанной детскими каракулями. Но вскоре ужас войны парализовал всякое желание человеческого общения, и ему уже не хотелось никому ничего писать.

Он увидел ее снова почти через десять лет, когда проездом через Конард остановился у Нэйта. Фэйт тогда исполнилось шестнадцать, ему — двадцать семь, и он ощущал себя совершенным стариком. Он ехал на лошади мимо пруда, откуда доносились взрывы смеха и плеск воды, и вдруг увидел:

Фэйт резвится в воде вместе с девчонками и мальчишками ее возраста. Мик побоялся нарушить их веселье, а потому не подошел. Все равно она меня не помнит, решил он тогда, и, чего доброго, превратно истолкует мое желание пообщаться с ней.

Развернув коня, он понесся прочь, ни разу не обернувшись, чтобы еще раз взглянуть на нее. Жизнь к тому времени успела научить его, что возврата к прошлому нет, и тому хрустальному лету, которое он проводил в обществе маленькой Фэйт на ранчо Джейсона Монроуза, никогда не суждено повториться.

Одно время он носил с собой в бумажнике фотографию шестилетней Фэйт и не расставался с карточкой даже во Вьетнаме. Там-то Мик и показал ее Нэйту. Девчушка с фотографии оставалась для него символом тех драгоценных дней, когда он чуть-чуть ощутил себя членом настоящей семьи, когда у него — у него! — была маленькая сестра. А потом он попал в передрягу, которая едва не стоила ему жизни, и вместе с документами и личными вещами лишился фотографии-талисмана.

«Что кто-то другой может спать с его женой», Мик снова и снова прокручивал в голове эту фразу, когда они с Фэйт возвращались на ранчо. Перед тем, как вырулить из Конард-сити, он завез ее в универмаг Фрайтага и заставил купить одежду по сезону. Потом притормозил у автомастерских Байарда и сообщил Дирку, где стоит поломанная «хонда». Дирк Байар пообещал откопать машину из-под снега, отремонтировать и выслать счет — все в самое ближайшее время.

Когда Фэйт попыталась возразить, что она никого не желает обременять и сама справится со своими проблемами, Мик лишь зыркнул на нее своими угольно-черными глазами, и Фэйт моментально замолкла.

Мик сделал еще несколько остановок: у кооперативной электроконторы, где Фэйт внесла задаток за подключение электричества к дому, у телефонной станции, где процедура повторилась один к одному, у правления фирмы по снабжению бытовым газом, где ей пообещали заполнить резервуар и проверить исправность батарей.

И везде, куда бы они ни заезжали, с Фейт обращались по-свойски, как с родственницей или давней знакомой: улыбались, обещали немедленно помочь, так что ей стало казаться, будто она всю жизнь прожила здесь.

Прижавшись плечом к дверце автомобиля, она искоса поглядывала на Мика. Он до сих пор ни словом не обмолвился насчет того, что они знакомы с детства, и это удивляло Фэйт.

— Мне кажется, ты хочешь меня о чем-то спросить, — проговорил он, бросив на нее мимолетный взгляд. — Смотри вперед и задавай вопросы. А вот отвечу я на них или нет, это уж посмотрим.

Фэйт неохотно отвела взгляд от скульптурного лица мужчины.

— Ну? — спросил Мик, и вдруг заметил, как она облизала языком пересохшие губы. Ему стало страшно. Если она еще раз так проведет язычком по губам, я потеряю над собой контроль и поцелую ее, испуганно подумал он.

— Ты… — Она поморгала. — Ты помнишь то лето, когда учил меня ездить на лошади?

Ответ последовал мгновенно.

— Да, помню. Помню, как нашел тебя в овраге и вначале решил, что вижу перед собой маленькую фею. — Мик усмехнулся. — А я-то думал, ты обо всем забыла.

— Поначалу я тебя не узнала. И только вчера вечером, когда ты помог мне развязать шнурки на сапогах, я вдруг вспомнила, как давным-давно ты так же зашнуровывал мне теннисные туфли. Так странно, — добавила она, волнуясь и потому глядя в окно. — Мне кажется, я звала тебя тогда Майком, но больше я ничего не помню — просто ощущение счастливого лета.

Мик медлил с ответом, и Фэйт почувствовала, как сердце ее болезненно сжимается. Неужели он все забыл? Вполне возможно. Мужчины, как правило, начинают зевать при разговорах о прошлом, а затем стремятся убежать от них в пивной бар или на рыбалку.

Когда она решила, что Мик так и будет молчать, он вдруг заговорил, и голос его дрожал как отдаленный раскат грома:

— Одно ощущение и никаких воспоминаний? Так вы забыли, как называли меня лучшим индейцем на всем белом свете?

У Фэйт вырвался смущенный смешок, и в то же время ей неожиданно понравилось, что он поддразнивает ее. Вообще-то, глядя на нынешнего Мика Пэриша, трудно было предположить, что этот мрачный исполин способен говорить таким игривым тоном.

— Серьезно, я так говорила? Боже, и как только вы терпели меня?

— Это было совсем несложно. Вы были такой крошкой и при этом удивительно серьезной.

Мик не сказал, что потратил тогда уйму времени, прежде чем сумел развеселить ее. Ему самому уже не верилось, что когда-то он был юным и полным надежд мальчишкой.

Но об одном моменте он не мог не сказать:

— Вы были первым существом на целом свете, кто называл меня индейцем с восхищением и гордо.

Фэйт резко повернулась и, нахмурившись, вгляделась в его лицо.

— Судя по всему, — медленно сказала она, — вам не раз приходилось сталкиваться с расовыми предрассудками?

Мик отрицательно мотнул головой.

— С тех пор как я вырос и пошел в армию, практически не приходилось.

Еще бы, подумала Фэйт. Кому же захочется связываться с таким великаном, да еще сохраняющим невозмутимость в самой экстремальной ситуации? Впервые за многие месяцы — если не годы — в Фэйт Монроуз проснулся интерес к другому человеку, и ей захотелось узнать о нем как можно больше.

— Вы долго служили в армии? — Кажется, она задала достаточно нейтральный вопрос.

— Почти двадцать лет.

— Большой срок.

— Да, немалый.

Притормозив, Мик вывел машину с окружной дороги на боковую дорожку к своему ранчо. Снег здесь подтаял на солнце, но кое-где подозрительно поблескивал ледок. Мик даже обрадовался тому, что сейчас все внимание должен был сосредоточить на дороге. Этот разговор был для него совершенно непривычен, но почему-то хотелось его продолжить. Он уже собрался было рассказать ей об армии, но следующий вопрос Фэйт застал его врасплох.

— Вы были женаты?

Мик не знал, как обойти эту тему, и выложил все как есть:

— Однажды был чуть ли не на волосок от этого.

А-а, черт! Он ругнулся про себя, стискивая руль обеими руками. Сейчас ей захочется узнать, что именно случилось. Женщины обожают задавать подобные вопросы, но что самое глупое, так это то, что он сам дал ей повод. Господи, да что с ним сегодня творится?

— А что же случилось?

Сама того не подозревая, Фэйт затронула самое больное место в его душе. С детских лет Мик усвоил, что быть метисом, полукровкой значит быть ничтожнейшим из представителей рода человеческого. Ни англосаксы, ни индейцы не считали его своим. В детстве он старался ото всех скрыть свою душевную рану, ушел в себя, взращивал в сердце холодный гнев, а на месте невостребованной любви — равнодушие.

Его спасательным кругом стали книги, которыми он заполнял пустоту повседневности. Мифические и исторические сюжеты с их великими героями и грандиозными свершениями нашли горячий отклик в его сердце. Выросший в атмосфере отверженности, Мик главными ценностями считал честь, верность и чувство долга. А еще он открыл в себе способность сочувствовать тем, кто слабее. Но обида на отвергающий его мир по-прежнему таилась в душе, иногда отравляя жизнь. Именно поэтому он с недоверием относился к любому человеку, который пытался сблизиться с ним.

Взглянув на небо, предвещавшее новую снежную бурю, Мик нажал на тормоза и остановил машину возле крыльца. Затем пристально посмотрел на Фэйт сквозь зеркальные стекла своих очков.

— Ох уж эти женщины! — словно кнутом хлестнул он ее. — Неужели на свете нет ни одной, способной не совать нос в чужие дела?

Фэйт непроизвольно отстранилась. Хотя руки Мика по-прежнему лежали на руле, инстинкт самосохранения подсказывал ей, что от мужчины в любой момент можно ждать удара.

— Извините, — еле слышно промолвила она, — Это действительно не мое дело.

— Да, не ваше. — Но он все же не вышел из машины. — Это случилось сразу после моего первого срока пребывания во Вьетнаме, — сказал он, помолчав, сам не понимая, зачем говорит об этом. — Она была премиленькой штучкой, я потом таких немного встречал. Она носила мое обручальное кольцо ровно неделю. Ровно столько, чтобы довести до белого каления своего папашу… В итоге она предпочла остаться на папашином содержании.

— Вы хотите сказать, она не вышла за вас замуж лишь потому, что ее отец был против? — недоверчиво спросила Фэйт.

— Ага! — Мику очень захотелось поставить на этом точку. А то, чего доброго, он не сдержится и выплеснет наружу все то, что думает о тех уроках, которые преподнесла ему эта сучка. О том, например, что для нее было в порядке вещей затащить к себе в постель этакого метиса-дикаря, чтобы визжать в его объятиях, как обезумевшая кошка, а потом спокойно объявить ему, что для брака с ней он, как это ни жаль, не годится.

Оглядываясь назад, Мик часто спрашивал себя, почему эта история так оглушающе подействовала на него. Разве не знал он с детских лет, что слово «полукровка» одно из самых бранных в его родном языке?

— Мик, — робко подала голос Фэйт. — Извини, что я своими глупыми вопросами заставляю тебя сердиться.

Мик вздохнул. Еще два дня, сказал он сам себе. Еще два дня надо продержаться, а потом она сможет перебраться в свой дом, и я вернусь к нормальной, обыденной жизни.

По поводу Фрэнка Уильямса он не особо беспокоился. Поскольку тот ни разу не был на ранчо Монроузов, он вряд ли сумеет отыскать дом Фэйт, не расспрашивая о его местонахождении местных жителей. А в таком округе, как Конард, где все друг друга знают, простейший способ вызвать подозрение — спросить, где живет такой-то или такая-то. Здесь, в глухой провинции, до сих пор царит закон границы — живущие довольно обособленно хозяева ранчо привыкли полагаться в первую очередь на соседей, а потому почитают своим долгом оповестить, если заметят чужака. Некоторые из обитателей округа Конард, возможно, до конца жизни не простят ему того, что он индеец, но таких немного; большинство жителей общаются с ним как с равным, и поэтому он чувствует себя в здешних местах как дома.

А еще он любил землю. Он ощущал мистическую причастность к ней и впитывал в себя малейшую перемену в ландшафте, связанную с чередованием времен года, этой волшебной последовательностью, повторяющейся цепью метаморфоз. Возможно, это ощущение пришло к нему в армии, когда, постоянно перемещаясь из одной горячей точки планеты в другую, у него не было возможности толком нигде остановиться и оглядеться по сторонам.

Впрочем, когда большей частью живешь под страхом в любой момент всего лишиться, — а в спецподразделениях армии США, где он служил, жизнь была всего лишь разменной монетой, — времени на философствования не остается, да и охота к этому появляется редко. Да и потом, вернувшись на родину, он совершенно не горел желанием раздумывать над причудами и загадками бытия; вместо этого он выпивал пару банок пива, отправлялся в злачные кварталы, а затем, оттянувшись в течение нескольких дней, приступал к разработке и подготовке новой операции. В перерывах же, если таковые случались, все его дни посвящались тренировкам, бесконечным тренировкам, не оставляя времени для рассуждений и послаблений самому себе.

На собственном ранчо он, по сути, в первый раз за всю жизнь почувствовал себя самим собой. Здесь он обрел пространство, принадлежавшее ему одному, физически материализованное уединение, раковину для своей нелюдимости и неприязни к бесполезному общению.

Какого же черта, спрашивается, он без конца возится теперь с этой женщиной?!

— Округ Конард, городок Конард, бухта Конард, — заговорила Фэйт, когда они вышли из машины. — Мне всегда хотелось спросить папу, живут ли и сейчас хоть какие-то Конарды в округе Конард.

— Есть одна. Эммалайн Конард, всем известная как мисс Эмма, заведующая окружной библиотекой.

На губах у Фэйт промелькнула улыбка.

— Ей под девяносто, и она никогда не была замужем? Я угадала?

— Нет. Она ваша ровесница, но рассуждений о замужестве и впрямь на дух не переносит.

— Почему же?

— Вообще-то, вся эта история случилась давно, еще до моего возвращения сюда, и все, что я слышал, это рассказ о заезжем коммивояжере, который при знакомстве забыл оповестить мисс Эмму, что он женат. Как бы то ни было, с тех пор всякий мужчина, который в своем любопытстве посмеет зайти дальше рассуждений о прелести маленьких провинциальных библиотек, рискует тем, что его пошлют куда подальше открытым текстом. Но про таких смельчаков я что-то давно уже не слышал.

— Грустно.

Мик застыл на пороге.

— Разве? Я-то полагал, что вы со всей горячностью заступитесь за нее.

Фэйт отвернулась, почувствовала, как к глазам подступают негаданные и такие ненужные сейчас слезы.

— Не все же мужчины такие, как Фрэнк, — хрипло прошептала она.

Но до Мика едва ли дошел смысл сказанного. Его бросило в дрожь от этого мягкого хрипловатого шепота, за которым таились с трудом сдерживаемые слезы, и он на мгновение ощутил себя тем юношей-индейцем, который в то далекое лето опекал ее как старший брат.

Он и тогда, в общем-то, не имел никакого права претендовать на роль утешителя, а сейчас — и того меньше, но…

Проклиная себя за свою сентиментальность, он вернулся к машине, зачем-то протер лобовое стекло и вдруг, подхватив Фэйт, стоящую на крыльце, на руки, внес ее в дом. Даже сейчас, на шестом месяце беременности, она весила едва ли больше подушки, набитой гагачьим пухом. Нет, ей надо есть побольше. И побольше заботиться о себе. Она, как и прежде, нуждается в том, чтобы ее лелеяли и холили.

Он действовал сейчас интуитивно, просто за последние двадцать четыре часа Фэйт пробудила в нем так долго дремавшие, а оттого еще более необоримые инстинкты. Вот и сейчас он совершенно не думал о том, что и зачем делает. По сути, с мучительной остротой осознал вдруг Мик, единственная вещь в жизни, в правильности которой он сейчас не сомневается, это то, что он несет ее сейчас на руках, что ее тонкие руки обвивают его шею, а ее теплое дыхание овевает его щеку.

— Мик!..

— Тсс! — тихо, почти ласково сказал он, толчком ноги закрывая дверь и направляясь к лестнице. Дистанция! Ему следовало соблюдать дистанцию, но именно здесь он потерпел полное и сокрушительное поражение. Он так и не смог держаться с нею отстраненно, и это началось с тех самых пор, когда ей было всего шесть лет и она пешком ходила под стол.

Уединение. Его он жаждал всю жизнь. Он сам себе был лучшим и почти единственным другом, если не считать, конечно, Натана Тэйта и Рэнсома Лэйерда. Он чувствовал себя вполне самодостаточным и крайне редко испытывал неудобство от своего холостяцкого житья-бытья.

А еще он был шаманом. Побродив по дорогам жизни, он твердо уверился в том, что способен видеть то, чего другие не замечают. Его приятели утверждали, что на затылке у него третий глаз и что он слышит звуки еще до того, как они прозвучат. Они и прозвали его не шефом, не погонялой, не даже туземцем, как многих других представителей коренного населения Америки. Нет. Они прозвали его колдуном.

Но и от этой его способности, как оказалось, толку мало: неожиданно что-то внутри его треснуло. Убежденный отшельник, он больше не желал оставаться в одиночестве. Мужчина, привыкший доверять только себе самому, ощутил вдруг, что отчаянно нуждается в чьем-то душевном тепле.

Давно пора было опомниться и взять себя в руки. Но Фэйт! Странно безмятежная, она доверительно прижалась к его плечу, не пугаясь больше его угрюмости и мрачного огня, пылающего в его глазах.

Столько раз в жизни она переживала из-за своего маленького роста и слишком хрупкого сложения. Ей казалось, что, будь она иной, люди по-другому бы к ней относились. Мик снова заставил ее ощутить свою миниатюрность, но совсем иначе — волнующе и возбуждающе. Он заставил ее почувствовать себя хрупкой, но защищенной, маленькой, но именно поэтому и особенно оберегаемой.

Плечом открыв дверь в спальню, Мик осторожно положил женщину на постель. Выпрямившись, он глубоко вздохнул, на мгновение закрыл глаза, а потом произнес:

— Вам стоит немного отдохнуть. День был такой длинный и утомительный. А мне нужно на некоторое время отлучиться из дома.

У двери его остановил голос Фэйт:

— Вы надолго уходите?

Что-то в ее вопросе смутило и испугало помощника шерифа.

— Ненадолго, — повторил он. — Я ухожу ненадолго.

Вообще-то ему не нужно было никуда идти. Просто вдруг захотелось побыть одному, освободиться от наваждения. Он пробрался по заснеженному двору за сарай и вскарабкался вверх по отвесным скалам, стеной окружавшим его ранчо. Это было длинное, утомительное восхождение, тем более что выпавший снег подтаял и камни покрылись ледяной коркой. Новичку такой трюк оказался бы не под силу, но Мик даже не особо запыхался. Колени промокли от холодной талой воды, но он едва замечал это.

Только на самой вершине скалы он позволил себе остановиться и взглянуть с высоты на дом и пристройки возле него.

Это было зрелище, о котором он грезил годами: снег, сумерки, но главное — этот уютный дымок, вьющийся из трубы. Запрокинув голову, Мик набрал полные легкие воздуха — холодного, чистого воздуха. С запада надвигался новый снежный буран; пока же это были лишь сизые тучи, низко нависшие над отрогами далеких гор. Смеркалось, и Мик задумался, стоит ли ему спускаться прежней опасной тропой или все же выбрать менее короткий, но более безопасный путь. Он выбрал длинный путь. С каждым шагом вперед и вниз прежнее самообладание возвращалось к нему, а тишина и отрешенность от всего мира все более овладевали его душой. Все было так, как и должно быть: скоро наступит ночь, и он останется один среди холодных вайомингских просторов, свободный от тщетных надежд и бесполезных мечтаний.

Еще через полчаса Мик спустился к подъездной дорожке и зашагал к дому. Он продрог, джинсы намокли до колен, но он не ощущал этого. Прогулка начисто рассеяла тревогу сердца и вернула ясность сознанию.

Он почувствовал приближение машины еще до того, как услышал звук мотора. Еле ощутимое дрожание почвы, промерзшей за эти дни, насторожило его, и он остановился.

Свет фар полоснул по скалам. Спрятавшись за сугроб, Мик стал ждать, когда машина подъедет поближе.

Через минуту перед ним притормозил знакомый черный «форд». Боковое стекло поползло вниз, и из окна высунулась голова Гэйджа Долтона, и как всегда, жгуче-черная щетина на его щеках резко контрастировала с серебристо-седыми — не по годам — волосами.

— Привет, Пэриш!

— А, Гэйдж! — вышел из-за сугроба Мик. — Что это тебя занесло в нашу глухомань?

— У Джеффа Кумберленда зарезаны еще две коровы.

— А-а, черт! — выдохнул Мик. — Только этого не хватало. И давно все это произошло?

— Можно сказать, только что. Во время вчерашней метели, вечером.

— Ну тогда все следы давно замело!

— В том-то и дело, что пока нет. Поэтому-то я здесь. Нэйт распорядился прислать туда пару прожекторов и велел срочно ехать за тобой, пока все не занесло снегом. Трупы животных лежат на этот раз неподалеку друг от друга. Их обнаружил после полудня наемный работник Джеффа, и, кроме следов его лошади, там ничего не должно быть.

Не говоря ни слова, Мик обошел машину и уселся рядом с Гэйджем.

— Сперва придется заехать домой и переодеться.

— Ладно.

Гэйдж переключил скорость, и машина покатила в направлении дома Мика. В слабом отсвете приборной доски на щеке водителя можно было разглядеть рваный шрам. Насчет шрамов и синяков, время от времени появлявшихся на физиономии Гэйджа, в городе немало судачили, но Гэйдж принадлежал к тем людям, которые умеют хранить свои секреты. Мик догадывался, что эти шрамы имеют отношение к тем не очень понятным заданиям, которые давал Гэйджу Нэйт, используя его в качестве внештатного детектива.

— Мне сказали, дочка Джейсона Монроуза остановилась у тебя? — безразличным голосом спросил Гэйдж.

— Да, пусть поживет до тех пор, пока в ее дом не подадут тепло и электричество. А что, народ по этому поводу уже волнуется?

— Да нет, в основном говорят о ее бывшем муже. Опасаются, что он может шататься где-то поблизости с черными мыслями в голове.

— Ей с ним, мягко говоря, не повезло, — заметил Мик.

— Да, я слышал. Полагаю, теперь на каждого чужака будут обращать особое внимание, и если Фрэнк Уильямс и впрямь объявится в округе, мы наверняка сразу же узнаем об этом.

Мик тоже очень на это рассчитывал.

— Зайдем, выпьем кофе, пока я переоденусь, — предложил он.

Гэйджа после дня работы в такую стужу не пришлось долго уговаривать.

Фэйт на кухне жарила свиные отбивные, обнаруженные в холодильнике. Далось ей такое решение не сразу: сперва она колебалась, а затем подумала, что все равно хозяин продрогнет, проголодается, и горячая пища придется весьма кстати. Тем более, с оттенком горечи подумала она, что-что, а уж готовить я умею. Готовить, убирать дом, отстирывать до идеальной белизны рубашки и отглаживать полицейскую форму со всеми ее складками и накладными карманами…

Мик так и замер на пороге кухни от неправдоподобия картины, которую он застал. Теплом и семейным уютом повеяло на него при виде женщины в кокетливом розовом переднике поверх округлившегося живота, женщины, которая в этой ярко освещенной и убранной до блеска кухне готовила для него ужин. В это мгновение время для него словно бы остановилось: он внезапно понял, что и об этом он тоже мечтал всю жизнь. Вопреки всем доводам рассудка. Дьявольщина, да и только!

— Знакомься, Фэйт: Гэйдж Долтон. Нам с ним придется поехать по делу на ранчо Джеффа Кумберленда, как только я переоденусь.

— Мэм! — Гэйдж стянул с головы черную фуражку, обнажая свои серебристые волосы, столь странные для человека тридцати с небольшим. Глаза у Гэйджа оказались темно-зелеными, как небосклон перед шквалистым ветром. Отводя взгляд от обезображенной щеки, Фэйт подумала, что этот человек, вероятно, без шрама был бы красив как бог.

— Я предложил Гэйджу выпить чашку кофе, — Мик почувствовал, как голос у него дрогнул. Будто бы он волнуется, что привел в дом чужого человека, не предупредив эту женщину. Ну, это уж слишком!

— Я как раз заварила целый кофейник, — сразу же засуетилась Фэйт. — Тебе тоже налить, Мик?

— Да, конечно. Я вернусь через минуту. — И он выскочил из кухни, радуясь возможности побыть наедине с самим собой и понять, что же с ним такое происходит.

Фэйт поставила на стол две чашки, налила в них кофе и жестом предложила гостю сесть.

— Вы тоже помощник шерифа? — спросила она, немного заинтригованная отсутствием форменного кителя на человеке, приехавшем к Мику по какому-то спешному делу.

— Не совсем. Я внештатный детектив на подхвате у Нэйта, если можно так выразиться, а повседневная полицейская чепуха меня, слава Богу, не касается.

— Так значит, на ранчо у… Джеффа Кумберленда что-то стряслось? — Это имя звучало для нее как эхо из детства, из далекого лета, в котором был отец и был Мик.

— Опять зарезали двух коров, — сообщил Гэйдж. — Мы надеемся, что Мик успеет чего-нибудь там разглядеть, пока не началась новая снежная буря. Неплохо бы наконец поставить точку на всей этой мистерии.

— Припоминаю. У нас тоже что-то об этом писали, — отозвалась Фэйт, переворачивая отбивные на сковородке. — Но кто же все это творит?

— Когда года четыре назад все это случилось в первый раз, поднялся страшный шум. Поговаривали о кознях дьявола, о каких-то культовых жертвоприношениях. Провели экспертизу, и криминалисты заявили, что вроде бы во всем виноваты хищники.

— А ваше мнение иное?

Гэйдж улыбнулся:

— Видите ли, мэм, я допускаю, что здесь орудовали люди, но все, что касается культовых обрядов — это, извините, мура!

— Так все списали на волков или койотов? Неужели возможно, что голодные хищники едят лишь определенные части?

Гэйдж пожал плечами.

— Может, они это нарочно — чтобы на них не подумали?

Фэйт засмеялась.

Мик, спускавшийся по лестнице, услышал ее смех, столь непривычный и неуместный в этом молчаливом доме, и ощутил внезапный укол ревности: ведь не ему, а Гэйджу первому удалось сегодня развеселить Фэйт. Глупости все это, подумал он, садясь на корточки перед печкой, чтобы подбросить туда еще дров. Глупости и ребячество.

Раскочегарив печку, Мик, наконец, решился вернуться в кухню.

Фэйт с приветливой улыбкой оглянулась, заслышав его шаги, и тут же окаменела при виде форменного кителя и кобуры, пристегнутой к поясу. И форма, и кобура были совсем не такими, какие носил ее муж, но все равно недоверие и скрытая враждебность ко всему, связанному с полицией, мгновенно вернулись к ней. Но это же Мик, успокаивала она себя. Мик, утиравший ее слезы, когда она была совсем еще бестолковой девчушкой, Мик, который смазывал йодом ее разбитые коленки, дул на царапины и синяки, а в последние два дня обращался с ней поразительно терпеливо, с трогательной заботливостью. А раз так, нет никаких оснований бояться его.

И все же глаза настороженно следили, как он пересекает комнату и берет чашку с налитым для него кофе. Какой же великан, подумала она. Выше меня сантиметров на тридцать. Великан и силач!

Силач посмотрел на нее с усмешкой:

— Это не отбивные там горят?

Вопрос прозвучал очень спокойно, но у Фэйт он вызвал совершенно дикую реакцию. Соскочив с места и издав непонятный вскрик, она кинулась к сковородке.

— Боже! — схватив вилку, она трясущимися руками переложила чуть-чуть подгоревшие отбивные на тарелку. — Извините! Господи, ради всего святого, извините.

На кухне воцарилось тягостное молчание. Мужчины переглянулись в недоумении. Наконец Мик произнес:

— Я через минуту нагоню тебя, и мы поедем, Гэйдж.

— Ясно.

Скрипнул стул, и Мик поднялся.

Фэйт по-прежнему стояла, вцепившись в стойку, и он заметил, что она дрожит всем телом, сама не своя. Сейчас он ударит меня! Иначе зачем он попросил Гэйджа уйти? Фрэнк всегда бил меня за то, что еда пережарена или хлеб черствый, крутилось у нее в голове.

— Фэйт, — ласково произнес Мик, направляясь к ней.

— Простите, — запричитала она. — Я сама не знаю, как это произошло… Я… я и в самом деле не должна была… Простите, я такая неумеха!..

Громадные ручищи, способные запросто переломить руку или ногу кому угодно, как сухую спичку, громадные, могучие, смуглые ручищи с невообразимой нежностью легли на ее хрупкие, дрожащие плечи.

— Ничего не случилось, Фэйт, — улыбнулся Мик. — Все в порядке. Без шуток. И пока я рядом, никто не посмеет поднять на вас руку. Или даже просто повысить голос. И никакая вы не неумеха!.. Только успокойтесь, слышите, успокойтесь…

Он стал нежно поглаживать ее по плечу и вскоре почувствовал, как спадает ее напряжение.

— Вот так-то лучше, — пробормотал Мик. — Так будет лучше. А теперь мне пора идти.

По телу Фэйт пробежала дрожь, а пальцы непроизвольно впились в складки его мундира, словно не желая отпускать.

— Мне бы очень хотелось никуда не уходить, — извиняющимся голосом сказал Мик, — но работа есть работа. Обязательно нужно съездить к Джеффу. Я уеду часика этак на два, но когда вернусь, обязательно съем одну из этих аппетитных отбивных.

— Но… я же их загубила…

— Глупости! Ничего ты не загубила.

Ты меня загубила, мог бы добавить Мик. Меня со всей моей беспристрастностью и попытками со всеми держать дистанцию.

Ребенок во чреве женщины неожиданно зашевелился, и Фэйт инстинктивно схватилась за живот руками. Мик неожиданно остро ощутил, что одна из высших мужских обязанностей на этой земле, — дать начало новой жизни, чтобы существовать и после смерти, — так и не исполнена им. Но исполнить эту обязанность можно, лишь связав себя с женщиной, а женщина — лабиринт со множеством ловушек. И, чтобы не попасть в очередную такую ловушку, он отпрянул от Фэйт и направился к двери.

— Я вернусь через пару часов, — бросил он через плечо. — Если что-то потребуется, звони Лэйердам, их номер в блокноте возле телефонного аппарата.

Фэйт опомнилась лишь тогда, когда за ним закрылась дверь.