Ты и я

Глава XVI

— Хорошо, что я заложила свой жемчуг, — думала вслух Тото, — а то у нас не было бы ни масла, ни сахару, не было бы, конечно, яблочного пирога и такого веселого огня. А теперь — ты ведь любишь повторять, Скуик, что "все всегда к лучшему" — какая роскошь на столе! Недостает только одного: несколько букетов роз!

Скуик сегодня поднялась, еще немножко шатаясь, но очень довольная визитом Темпеста; она приоделась и была настроена по-праздничному; очень хорошие люди, — как дети: им довольно малейшего повода, чтобы радоваться, — они счастливы чужим счастьем, даже издали, но такая способность бескорыстно радоваться — залог большого сердца.

Все уже было готово, и чайник закипел, когда приехал мистер Уэбб. Со свойственной ему наблюдательностью он тотчас заметил, что его пациентка и Тото приготовились к приему.

— Алло, чай у вас в боевой готовности, как я вижу, — с напускным добродушием воскликнул он.

— Оставайтесь, — поспешила любезно пригласить его Тото. — Мы ждем только мистера Темпеста, вы познакомились с ним вчера, помните?

Доктор Уэбб пришел как врач, но, не задумываясь, воспользовался приглашением Тото, сказав коротко:

— Благодарю, охотно выпью чашку чаю.

У Тото чуть-чуть упало сердце, но когда зазвенел электрический звонок, который неделями бездействовал, пока всеведущая Фари не напитала его какой-то кислотой, ощущение счастья, немного потускневшее, когда доктор Уэбб присоединился к тесной компании, вспыхнуло снова.

Ник, казалось, заполнил всю крошечную комнату своей рослой фигурой и запахом пунцовых роз, большой сноп которых он протянул Тото с покаянной улыбкой, показывая вместе с тем свой указательный палец, в который впился большой шип. С его приходом все почему-то почувствовали себя свободно, приятно и уверенно.

Скуик он принес в подарок бутылку старого коньяку.

— Я был так огорчен, узнав от Тото, что вы больны.

Он держал руку Скуик в своей большой прохладной руке; он обладал качеством, свойственным некоторым мужчинам и сильно располагающим в их пользу, — он был подкупающе нежен и предупредителен со старухами.

Уэббу он коротко, с полуулыбкой кивнул головой.

Тото разлила чай, рассказала историю яблочного пирога — "который она обожает"!

Оказывается, это лакомство удалось раздобыть только благодаря влиянию Фари на старого испытанного одинокого друга по кондитерской части.

— Видите, как мы старались принять вас, — улыбнулась Тото Нику.

Он сидел рядом со Скуик, ел пирог, который удалось достать "только благодаря влиянию", и смотрел на Тото, радуясь возможности глядеть ей прямо в лицо.

Она похудела, но стала от этого еще прелестнее и почему-то застенчивее. Нику пришла безумная мысль: каково было бы прижать ее к себе, одной рукой можно было бы захватить ее всю.

Она тоже смотрела на него, и подбородок ее дрожал.

— О чем это? — спросил он, как когда-то в Копенгагене.

— Хотелось бы знать, о чем вы думаете. Ник нагнулся вперед.

— Старая Англия, шоколад… вопрос… ответ… помните?

Тото помнила всем существом, она коротко засмеялась, нервно тряхнула головкой, и на зардевшемся личике глаза засияли, как звезды.

Адриан Уэбб нарушил молчание. Он спросил — очень громко, так как сознавал, что спрашивает намеренно, и немного стыдился своего побуждения:

— Ваша жена здесь с вами, мистер Темпест?

На это Темпест не задумываясь ответил:

— Нет, моя жена никогда не путешествует.

— А я и не знала, что вы женаты! — беспечно воскликнула Тото. — Должна была знать, конечно, но не знала.

Уэбб шумно поднялся, она побивала его, сбивала с толку на каждом шагу и от этого становилась еще более желанной; он позволил себе небольшую дерзость и ничего на этом не выгадал, разве заслужил осуждение Темпеста.

— Я загляну завтра, — сказал он обиженно и распрощался.

Ник и Тото говорили об Ирландии и о Карди, о Париже и о Викторин. Скуик задремала, потом очнулась, пробормотала несколько слов и, наконец, крепко уснула.

За окном шел снег; остроконечные крыши и оранжевые точки огоньков в домах напоминали картинку на рождественской открытке.

Стоя рядом, Ник и Тото молча смотрели в окна, странно освещенные призрачными отблесками окружающего белого мира.

Тото говорила, рассказывала о Викторин, о которой зашла речь:

— Она научила меня многому. Открыла многое в жизни, чего я и не подозревала. О чем, во всяком случае, никогда не думала. Кажется, я и сама знала — знала, например, что иногда… встретишь человека… и чувствуешь, что наверное, наверное увидишь его снова, что никогда не забудешь, не выбросишь его из головы. Она была такая миленькая, совсем пастушка Ватто: крошечная и хрупкая, с голубыми глазами, огромными глазами, длиннейшими ресницами и очаровательной улыбкой. Ей было чуть побольше восемнадцати лет. Вы понимаете, она работала на войну, и это ее многому научило. А я… я никогда ничего не делала. Я только помогала немножко мадам де Торрен — мы со Скуик жили у нее, когда дэдди сражался. Вот и все. И сводилось это к тому, что мы приготовляли перевязочные средства, отсылали посылки, письма родственников — пустяки, в сущности, Викторин сейчас уже замужем, у нее славненькая квартирка, и летом она заведет герань на окнах. Она пишет, что словами не передать, как ей хорошо, и что быть замужем до того божественно, что нельзя об этом и говорить.

— За кого она вышла? — спросил Темпест, не потому, что это его интересовало, а потому, что ему хотелось, чтобы Тото стояла возле него, хотелось слышать ее голос.

— За Джонни Холуэя. Он очень милый. Он открыл нефтяной источник или что-то в этом роде и примчался за Викторин. Он старше ее на много-много…

— Старше на много-много… что значит, по-вашему, много-много старше? — спросил Темпест.

— Ну, Викторин восемнадцать лет, а Джонни — тридцать.

— А мне тридцать шесть… — проговорил Темпест каким-то не своим голосом.

— Странно, правда, — отозвалась Тото, — что я никогда не думала о том, сколько вам лет и женаты вы "ли нет? Не задумываешься над такими вещами, потому что это неважно… Неважно, если человек тебе друг. Возраст, женитьба — это факты, тут уже ничего не изменишь. Ну, и лучше всего оставлять их в стороне. Вот если бы заболел или страдал — другое дело. С этим можно бороться, можно помочь…

— Значит, вы ничего не имеете против моего возраста и против того, что я женат? — суховато спросил Темпест.

— Ничуточки, конечно! Чего ради? А вы разве против моего возраста и против того, что я не замужем?..

"Неужели она в самом деле совсем нераспустившийся бутон, и ни один лепесток еще не отогнулся, открывая дорогое сердечко?" — думал Темпест.

И сказал вслух, чуть хрипло:

— Что бы я дал за то, чтобы не быть женатым!

— Почему? — спросила Тото прямодушно.

— Потому что я хочу быть совсем свободным. Моя жена — мы не виделись уже десять лет — никогда не любила меня, а между тем я чувствую себя прикованным. Я хочу освободиться, теперь хочу.

В маленькой комнате совсем стемнело, только красное пламя печки освещало небольшое пространство. Скуик продолжала спать.

Тото слегка шевельнулась, и ее опущенная рука случайно коснулась руки Ника. Он сжал ее в своей.

— Какая вы холодная!

Он сжимал ее руку, положив ее себе на грудь, и рука Тото в этом теплом убежище ощущала, как сильно и быстро бьется его сердце. И вся она вдруг потянулась к нему в ответ. Кончики пальцев Ника, казалось, излучали волшебный ток, который пронизывал ее всю насквозь; кругом плыл золотой туман, и сквозь этот туман она услыхала его голос:

— Тото!

Она подняла голову; ее прерывистое, взволнованное дыхание коснулось губ Ника и разом сломило его самообладание.

Тото чувствовала его губы на своих губах и прижималась к нему, дрожа, пока, повинуясь какому-то импульсу, который обжег ее, как огнем, не обхватила наклоненную голову Ника и не прижала ее еще крепче.

Поцелуи его делали больно, но боль эта была сладка ей. Она и в мечтах не представляла себе, что бывают такие поцелуи; с каждым из них — нежным, томящим, — казалось, уходила из нее жизнь.

Наконец, Ник поднял голову. Тото лежала в его объятиях, измученная, дрожащая. Она прошептала едва слышно:

— Так вот что такое поцелуй!

Темпест приник щекой к ее шелковистым волосам.

— О Боже, как ты хороша, как я люблю тебя! Тото, послушай, я освобожусь, и, когда я буду свободен, мы обвенчаемся. Полгода — за полгода можно добиться развода, а пока я останусь здесь, и мы будем видеться каждый день. С первого же дня, как я увидел тебя, — там, в Копенгагене, в итальянском ресторане, — я не мог забыть тебя, ни на минуту не мог отогнать мыслей о тебе. Я не поехал в Париж — побоялся, и здесь случайно встретил тебя. Скажи, скажи словами — ты любишь?

Тото попробовала обнять его.

— Не хватает рук, — улыбаясь, шепнула она. — Сказать? Не знаю, могу ли… мне просто все время хотелось видеть вас. Вы не ехали, и я решила, что вы забыли меня. Но вчера… с первой минуты, как мы увидели друг друга… я поняла: нет, он не забыл. Вы стояли передо мной, а меня тянуло, тянуло к вам… совсем как магнитом. Если бы вы не пришли сюда, я сама пошла бы к вам. А сегодня за чаем, когда вы смотрели на меня, когда один раз случайно дотронулись до моей руки — я вся затрепетала. И это было так сладко. Меня била дрожь. Мне казалось, что даже голос мой изменился, и я боялась, как бы вы не заметили… А вы, Ник… вы знаете тоже этот трепет?..

Ник чуть улыбнулся, незаметно для нее.

— да, я знаю этот трепет, — уверил он ее. — Сказать кое-что? Еще несколько месяцев тому назад меня в дрожь бросало от одной вещи — от того, как дрожал иногда твой крошечный милый подбородочек.

— Никогда не думала, что мужчины замечают такие пустяки!

Он снова засмеялся.

— О, сколько я мог бы рассказать тебе о тебе самой, сколько я подметил всяких мелких черточек…

— Ну, расскажи… пожалуйста…

— А что мне за это будет? Что я получу?

— Всю меня, милый. Я теперь твоя!

"Всю меня!" — пропело у Темпеста в душе. Глаза его нежно вспыхнули.

— Вот… когда ты встревожена, нижняя губка становится ужасно взрослой и серьезной! А как широко-широко ты раскрываешь свои зеленые глазки, когда улыбаешься! Как приглаживаешь волосы, не сгибая ладони! Как обрызгиваешь духами свои крошечные милые ушки! Бэби, кто научил тебя этому?

— Никто. Я обрызгиваю и шею, а когда настроена очень смело или жду гостей — и верхнюю губу под носом!

— Да неужели, скажите пожалуйста! Теперь скажи, что ты подметила у меня?

— Иногда, в солнечные дни, я замечала ту полоску, на которой останавливается бритва. И такой же золотой пушок видела на руках, под манжетами. И мне тогда ужасно хотелось сделать вот так, — она неожиданно ущипнула Ника за руку, — но я боялась, что ты будешь шокирован! И сколько раз я следила за тем, как ты представлял какие-нибудь вещи: у тебя такие удивительные руки…

— Одна из них прокралась как-то ночью к самому твоему сердцу, — сказал Ник.

— Не хочет ли она снова? — спросила Тото, прильнув головкой к его плечу и заглядывая ему в лицо смеющимися глазами. — Я покажу ей дорогу.

Она взяла руку Ника и прижала ее к своему сердцу. Он чувствовал у себя под ладонью маленькую грудь, которая трепетала, как птичка, пытающаяся вырваться. Мысль о том, какая Тото еще юная, вдруг больно кольнула его. От острого чувства стыда он готов был возненавидеть себя.

Он сказал очень ровным голосом:

— Я не имел права целовать вас, Тото! Я не имел права приходить сюда… И я это знал и все-таки пришел. Не мог, не могу справиться с собой. Но клянусь всем святым, я буду беречь тебя, буду охранять тебя, моя крошка, даже… — тут голос его упал, и он закончил едва слышно: — Даже от самого себя.

Он поцеловал ее еще раз и ушел, не дав Тото опомниться.

Прижавшись лицом к замерзшему оконному стеклу, Тото ждала, чтобы он вышел на улицу; все еще шел снег, ветер, подхватывая его, гнал вперед сверкающие смерчи, но и сквозь эту пелену взор Тото нашел то, что искал, — высокую фигуру, которую он и провожал до тех пор, пока она не скрылась за снегом от глаз… даже самых любящих.

Она отошла тогда от окна и приложила обе ладони к пылающим щекам — к лицу, которое Ник поцеловал, к которому он прижимался своим лицом, так что она ощущала прохладную шероховатость его щеки. Так вот она, любовь! Радоваться даже дыханию любимого! Всем существом желать, чтобы сильные руки кольцом охватили тебя и сжали до боли!

Она вдруг заметила у себя на губе трещинку. Она на цыпочках, чтобы не разбудить Скуик, выбралась из комнаты в спальню, зажгла свет и подбежала к зеркалу: эта крошечная трещина — след поцелуя Ника, последнего поцелуя, когда он так впился в ее губы, что она чуть не вскрикнула, а все-таки не вскрикнула, чтобы не оборвать поцелуя!

Тото улыбнулась самой себе в зеркало, улыбкой застенчивой и ликующей юности, и мягко сказала вслух:

— Ник, его печать.

И она продолжала вспоминать; вся трепеща, пока холодная комната не засияла огнями, не наполнилась чудесными ароматами.

"Через полгода мы обвенчаемся"…

До того чудесно, что почти невероятно, а все же это так. Через полгода она будет совсем принадлежать Нику, а он ей — и она будет целовать его, когда захочет, будет постоянно болтать с ним, они будут всегда вместе.

Она упала на колени возле своей маленькой жесткой кровати.

"О, научиться бы стать совсем-совсем хорошей, чтобы Ник мог любить меня еще сильней! Научиться любить его так, как ему хочется быть любимым! Чтобы мы были счастливы всегда-всегда!"

Она долго еще стояла на коленях, отдаваясь воспоминаниям, от которых дыхание учащалось и сердце билось быстрее.

Скуик, войдя, так и застала ее.

— Тото, крошка, уж не больна ли ты?

Тото вскочила на ноги.

— Тебе нельзя сюда, здесь слишком холодно. Идем назад. Хорошо в тепле, правда? О, Скуик, случилась самая изумительная вещь на свете! Ник любит меня. Мы обвенчаемся через полгода… как только он получит развод. Пока он женат, понимаешь? Скуик, представляешь себе? Не верится, правда?

— Женат… развод… — пролепетала Скуик. — Но, Тото… — запротестовала она и закашлялась.

Тото опустилась подле нее на колени, обнимая ее за плечи. Когда приступ кашля кончился, она опустила головку на грудь Скуик.

— О, дорогая, порадуйся за меня. Хорошо это или дурно — об этом я не думаю. Мы с Ником нашли друг друга — все остальное неважно. Не существует.

Скуик гладила ее по головке. Скуик шепотом задавала вопросы. Отказать в чем-нибудь Тото всегда было для нее непосильной задачей. Могла ли она теперь отказаться разделить с ней ее радость?

Она забыла суровые правила, в которых была сама воспитана, увлеченная энтузиазмом Тото. Конечно, Ник необыкновенно красив! Конечно, он — молодой Бог, сошедший на землю! Конечно, он обаятелен, и, конечно, он — единственный во всем мире — предназначен для Тото!

— Он придет завтра и каждый день будет приходить! — восклицала Тото.

— Каждый день! — как эхо, повторяла Скуик. Когда Скуик улеглась, когда обе они улеглись, То-то в темноте прокралась опять в гостиную.

Остановилась, хрупкая и легкая, как призрак, у окошка и прошептала:

— Милое окошечко, у которого мы поцеловались в первый раз, спокойной ночи!