Ты — мое дыхание

Часть 2

Она почувствовала, что он здесь, еще до того, как различила сухощавую фигуру на фоне темных, вяло перешептывающихся деревьев. Почувствовала и с какой-то горькой радостью прошептала: «Князь ты мой, князь…» И уже потом, когда Антон отделился от ограды и неуверенно остановился, словно боясь сделать лишний шаг, торопливо пошла ему навстречу. Ее тонкие каблучки звонко цокали по асфальту, и сердце ухало часто и гулко. Так гулко, что Поле казалось, будто его удары перекрывают доносящееся из парка завывание какой-то рок-группы. Одет Антон был так же, как вчера: в черные джинсы и черную рубашку, и волосы его, прямые, темные, были по-прежнему забраны в «хвост». В общем, выглядел он, как тысячи современных молодых мужчин, но все же чувствовалась в нем эта особенная, княжья порода. Она сквозила и в неповторимом достоинстве осанки, и в манере держать красивую голову, и во взгляде, глубоком, почти тревожном. И в голосе…

— Ты пришла… — глухо произнес Антон, когда она остановилась в двух шагах от него. — Ты пришла. Я знал, что ты придешь.

— Да я и сама ничего не знала еще полчаса назад, — Поля хотела улыбнуться, но улыбка получилась печальной, — откуда же ты-то…

— А я знал! — он подошел и с торопливой горячностью прижал к своей груди ее голову. Поля почувствовала, как ласковые пальцы начинают перебирать ее волосы, как гладят шею, забираясь под ворот платья. Теплая, упоительная нега мгновенно разлилась по ее телу, но она все же заставила себя мягко отстраниться.

— Подожди, Антон, подожди, пожалуйста! Я должна тебе сказать, что пришла только потому, что…

— «Только»? — он приподнял ее лицо за подбородок и усмехнулся. — И я тоже хочу сказать тебе одно «только». Только не говори мне, что пришла исключительно из-за мужа, которого уличила в неверности, которого застала с той журналисткой и которого все равно не можешь выкинуть из головы даже сейчас… Я не хочу этого слышать. Понимаешь, не хочу!

Она промолчала, скользнув своей рукой в его теплую жесткую ладонь, и они вместе, ни о чем не договариваясь и вообще не произнося ни слова вслух, пошли к порталу парка с высокими полукруглыми арками. Несмотря на поздний час, по аллеям бродило еще довольно много людей. В основном нефанатствующая молодежь, случайно зашедшая на концерт рок-группы и уже, по-видимому, уставшая от грохота аппаратуры. Да и до концерта ли было этим молодым, до умопомрачения целующимся чуть ли не под каждым фонарным столбом? И от этих чужих, странно волнующих поцелуев или от того, что Антон время от времени нежно и сильно сжимал ее пальцы, сердце Поли заходилось сладко и тревожно.

Они остановились у пруда, по которому в дневное время чинно разъезжали катамараны. Прямо над их головами вздымалась к небесам одинокая и страшная вышка «Тарзана».

— Знаешь, я ведь не была здесь уже несколько лет, — задумчиво проговорила Поля, вглядываясь в дрожащую на воде лунную дорожку. — А когда-то стояла вот на этом самом месте и кормила хлебом лебедей. Здесь тогда были лебеди. Белые и черные…

— Они и сейчас есть, — Антон кивнул головой вправо. — Видишь будочки на воде? Только поздно, и они уже спят…

— Да-да, — рассеянно отозвалась она. — Мне тогда больше нравились черные, а Борьке — белые. А Олег, это один мой приятель, все издевался надо мной, говорил, что люди с неразвитым вкусом всегда любят банальное, кажущееся им оригинальным: если лебедей, то черных, если число, то обязательно тринадцать. А Надя тогда сказала, что черные лебеди, так же, как число тринадцать, приносят несчастье, и признаваться в пристрастии к ним — искушать судьбу…

При воспоминании о Наде и о том, что она сегодня видела в «Эстелле», сердце Поли болезненно сжалось. Она секунду постояла, прикрыв глаза, а потом встряхнулась и с фальшивым оптимизмом произнесла:

— Впрочем, это все ерунда! Ты прости, что я опять о Борьке заговорила, просто накатило как-то…

— Говори, — Антон тихонько обнял и сжал ее плечи. — Тебе надо выговориться. А мне нужно это услышать. Пожалуйста, говори…

Она немного помолчала, глядя на воду и прислушиваясь к отдаленному грохоту музыки. Рука Антона по-прежнему лежала на ее плече.

— А знаешь, — Поля тихо улыбнулась, — он ведь тоже когда-то обнял меня здесь в первый раз… Нет, до этого мы даже умудрились поцеловаться на гулянке, и мне казалось, что это уже все — любовь до гроба. Но утром Борька снова вел себя исключительно как друг. Будто ничего и не было вообще. Я чуть с ума не сошла от неопределенности… А потом мы вчетвером: я, Борька, Олег и Надя… Да, Надя… — она вздохнула, — в общем, решили мы пойти сюда покататься на аттракционах. Я, если честно, все эти качели-карусели не только не люблю, но и боюсь до ужаса. Но тогда это было не важно. Все полезли на колесо обозрения, ну и я, естественно, тоже. А высота для меня — это что-то… Начали мы вверх подниматься, я чувствую — внутри все обрывается, голова плывет, колени дрожат. Они заметили, что я побледнела, сначала смеяться стали, а потом поняли, что это серьезно. Давай наперебой советы давать: глаза закрой, вниз не смотри… А Борька просто взял меня и обнял. Я еще все думала: «Интересно, когда на землю спустимся, он уберет руку или нет?» Не убрал… Мы потом пошли дальше. Олег начал острить, что для таких, как я, надо придумывать колесо «горизонтального обозрения», чтобы кататься по тому же самому кругу в полуметре от земли. А Боря все так и обнимал меня за талию. Вот с этого дня у нас, по сути дела, и началось…

Она замолчала, подняла глаза на Антона и чуть не задохнулась от жалости. Лицо его, красивое и смуглое, было искажено таким неподдельным страданием, что ей самой стало больно.

— Прости меня, пожалуйста! — проговорила Поля торопливо, прикасаясь пальцами к его щеке. — Какая же я все-таки эгоистичная дура, не должна была я всего этого тебе рассказывать! Ну прости меня, а?

И он вдруг сжал ладонями ее виски, поднес свое лицо близко-близко и горячими, требовательными губами раздвинул ее губы. Его язык скользнул внутрь и затрепетал там, касаясь зубов, щекоча небо. И рот его прижался к ее рту так плотно, что, казалось, никакая сила не может разъединить их в этот момент. Поля почувствовала, что колени ее подгибаются, а в животе становится так холодно и пусто, будто она вместе с кабиной лифта обрывается вниз. Она сдавленно охнула и обвила шею Антона руками.

Сознание, вместе с неуверенной мыслью: «Что же это я делаю?», вернулось к ней через минуту. Поля торопливо отстранилась, упершись ладонями в его грудь. Но, заглянув в улыбающиеся, счастливые глаза, поняла, что пропала.

— Не беги от меня, Поля! Не беги, желанная моя! — проговорил Антон, сжимая обе ее руки в своих. — Тебе самой этого не хочется. И, кроме того, тебе сейчас со мной было хорошо, правда?..

Поля только покорно и растерянно кивнула. И снова во влажном воздухе повисло молчание.

— Я пальцами чувствую у тебя на ладонях мозоли. Откуда? — спросила она только для того, чтобы разрядить паузу.

— Землю копал! — он легко рассмеялся. — А ты что же думала, раз поэт, то и мозолей быть не может? По-твоему, поэты дни и ночи напролет сидят на подоконниках и декламируют стихи, откидывая вольные пряди со лба?

— Был у меня один такой знакомый… В смысле «вольные пряди» откидывал…

— Да, — непонятно с чем согласился Антон.

Они стояли друг напротив друга, глядя в глаза и переплетая горячие, ищущие пальцы, пока, откуда ни возьмись, вдруг не налетел дождь и гладь пруда не вздулась частыми огромными пузырями.

Уже в машине Антон снова обнял ее и приник губами к нежной ямочке между ключиц.

— Поедем ко мне, поедем, — сбивчиво зашептал он, скользя ладонями по спине, от лопаток к бедрам.

— Поедем, — согласилась Поля, задыхаясь и уже не пытаясь отстраниться. — Куда ехать? Говори.

Он вдруг резко мотнул головой и выпрямился.

— Понимаешь, с этого, наверное, надо было начать наше знакомство, но я так боялся тебя разочаровать… В общем, помнишь, я говорил, что у меня временно нет телефона?

Поля кивнула. Антон усмехнулся, достал из кармана пачку сигарет, чиркнул зажигалкой и, спохватившись, взглянул виновато и вопросительно.

— Кури, кури, — успокоила она его.

— Так вот, — он нервно затянулся. — «Временно» — это уже почти год. Год с того времени, как мы развелись с женой и я переехал обратно в литинститутовскую общагу… Да, я живу в общаге, как какой-нибудь студент. Ну и как тебе, красавица из роскошной иномарки, моя новость?

Поля впервые заметила, что, когда Антон нервничает, между бровей его залегает глубокая скорбная складочка. И ей захотелось поцеловать эту складочку и разгладить ее губами. Еще минуту назад ее переполняло острое, невыносимое желание, теперь же она ощущала прежде всего нежность.

— Господи, это ведь все не важно, — она провела указательным пальцем по его бровям, от виска к виску, — где ты там живешь, в общежитии или во дворце. Что ли я общежитий в своей жизни не видела? Или дворцов не насмотрелась?.. Ты лучше скажи, меня на вахте пропустят без паспорта? А то у меня из документов с собой только права…

— Какая же ты… — проговорил Антон задумчиво, потом щелчком выстрелил окурок в форточку и нежно поцеловал ее руку.

За руль он попросился сесть сам, сказав, что не вынесет, если его на любовное свидание, как какого-нибудь альфонса, повезет женщина. Да Поля и не противилась. Устроившись на переднем сиденье, она смотрела на мелькающие за окном дома с освещенными окнами, на фонари вдоль дороги и на дождевые лужицы, в которых вспыхивали отблески фар. Антон молчал, молчала и она. И когда они наконец подъехали к массивному «сталинскому» дому на улице Добролюбова, Поля уже ощущала что-то, скорее, похожее на растерянность.

Мимо бабушки на вахте прошли без проблем. Лифт, правда, не работал, поэтому на шестой этаж пришлось подниматься пешком. Несколько раз на лестнице им попадались совершенно пьяные «творческие личности», немедленно начинающие лезть к Антону с приветствиями и рассматривать Полю заинтересованно и похотливо. Но не это тревожило ее и даже не бешено ревнивый взгляд девушки с кастрюлькой в руках, встретившейся им на площадке пятого этажа. Мысль, бьющаяся в висках, как испуганная канарейка в клетке, не давала ей покоя: «Что я делаю? Господи, зачем я это делаю?»

Жил Антон, к счастью, один. И поэтому ей не пришлось переносить унижение вежливого выдворения друзей из комнаты. Пройдя мимо стола с компьютером и дискетами, Поля села на кровать и отвернулась к окну. Он подошел неслышно, опустился рядом с ней на корточки, коснулся лбом колен. Она с невыносимой ясностью представила, как снимет он с нее туфли, скомкает подол платья, подбираясь к бедрам, как стиснет ее колени, а потом разведет в стороны. Представила и не ощутила ничего, кроме презрения к себе.

— Передержал я тебя, — вдруг пробормотал Антон глухо, не поднимая лица от ее колен. — Думаешь, я сам не понимаю, что тебе больше всего на свете хочется сейчас уйти?.. Не бойся, силой я удерживать не буду. Только посижу вот так еще чуть-чуть, а потом отвезу тебя домой… Или ты сама уедешь, если не можешь больше меня видеть.

— Ну зачем же так? — она неуверенно провела рукой по его все еще влажным от дождя волосам. — Ты ведь не виноват в том, что все так получилось. Это я сама…

— Ты сама? — он вдруг поднял голову. — Все ты сама! Бедная, гордая девочка. И в том, что с мужем у тебя проблемы, — сама виновата, и в том, что спать с первым встречным не можешь, — виновата, и ведь в том, что не любишь меня, — тоже виноватой себя чувствуешь? Так ведь?.. Только хорошо, что ты к тому же еще и честная, потому что не надо мне ничьей любви, даже твоей, из жалости… Вот что, давай я чайник поставлю, ты немного согреешься, а потом сразу поедешь.

Антон резко выпрямился и, стараясь не смотреть на Полю, направился к тумбочке в углу. Но она-то смотрела на него! На его широкие плечи, на смуглую шею с мысиком темных волос, на узкие бедра, туго обтянутые джинсами, на руки, двигающиеся размеренно и как-то механически. И фраза: «Иди ко мне!» — вырвалась у нее почти против воли, почти случайно.

Он порывисто обернулся и замер, глядя на нее горящими отчаянными карими глазами и сжимая побелевшими пальцами ручку нелепого заварного чайника. Потом поставил чайник прямо на пол, хотя тумбочка была совсем рядом, перешагнул через него, почти подбежал к кровати. Выдохнул: «Поля, Поля, любимая моя!» — и, обхватив ее бедра, уткнулся лицом в живот.

Чувствовалось, что женщин у него и в самом деле было немало: с затейливой итальянской застежкой на платье он справился в два счета. Так же легко и мгновенно расстегнул лифчик. Поля подумала об этом с отголоском ревнивого удивления. Но очень быстро ей стало и не до удивления, и не до ревности. Пальцы Антона, умелые, нежные, лаская грудь, живот, бедра, доводили ее до полуобморочного состояния. Выгибаясь в мучительной судороге на общежитской кровати с панцирной сеткой, она шептала: «Да, еще, еще… Как хорошо, милый!» И думала о Борьке, и помнила о Наде, и, наверное, от этого чувствовала еще острее и пронзительнее.

В какой-то момент, когда терпеть уже стало невозможно, Поля открыла глаза и с удивлением поняла, что Антон еще даже не раздет. Он стоял над ней на коленях, руками разводя в стороны ее ноги. Волосы его, выбившиеся прямыми длинными прядями, спадали на раскрасневшееся лицо. И такое горячее, острое желание читалось и в изломе его губ, и в затуманенном взгляде, слышалось в дыхании, сбивчивом, прерывистом, что она даже застонала. Приподнялась на подушке, притянула его к себе за плечи и прошептала:

— Раздевайся.

Потом сама расстегнула пряжку и «молнию» и сама стянула джинсы с его узких напрягшихся бедер. А уж рубашку он сорвал одним движением. Так резко, что Поле даже показалось, будто металлические кнопки брызнули в разные стороны.

— О Господи, как же я хочу тебя! — простонал Антон, подминая под себя ее ждущее распаленное тело. Ей необходима была сейчас эта его незнакомая тяжесть. И она раздвинула колени и пропустила его туда, внутрь себя, закричав от наслаждения и мучительно закусив нижнюю губу. Задвигавшись в ней сильно и ритмично, он вроде бы даже немного успокоился. Поднял голову со взмокшим от пота лбом, улыбнулся счастливой, любящей улыбкой:

— Как же мне хорошо с тобой, радость моя!

— И мне с тобой, — выдохнула она, с трудом приоткрывая дрожащие веки.

— А сядь на меня сверху, девочка…

— А вдруг не получится? У меня все силы куда-то делись.

— Ничего, я помогу.

Он перекатился на бок, легко поднял ее над собой, усадил на живот, плоский, твердый, с рельефно выделяющимися мышцами, спустил ниже. И снова она застонала, откидываясь назад и упираясь напряженными руками там, позади себя, в его жесткие колени. Антон поднимал и опускал ее над собой, и она, как в полусне, видела то приближающуюся, то удаляющуюся лампочку под потолком.

Он довел ее умело и нежно до того момента, когда она заколотила судорожно раскрытой ладонью по звенящей сетке и забилась в частых, нахлестывающихся друг на друга конвульсиях. И, почти скинув ее с себя, сам торопливо откатился в сторону. Отдышавшись, Поля приподнялась на локте и с нежностью всмотрелась в его все еще напряженное, ставшее вдруг родным лицо.

— Ты прости, что в конце так… — прошептал Антон, разлепляя влажные ресницы. — Я ведь просто не знал, можно в тебя или нет… А так выходить из тебя не хотелось, Бог ты мой!

Она улыбнулась и снова легла на подушку. По телу разливалась приятная усталость. И она не чувствовала ничего, кроме этой усталости, — ни стыда, ни раскаяния. За окном прошелестела шинами какая-то машина, свет ее фар отразился на потолке.

— Поль, — Антон нежно провел указательным пальцем от ее лба к подбородку, — сейчас машина проехала, окно осветила, и тень от шторы упала на твое лицо… Я раньше и представить себе не мог, что простая тень от шторы, лежащая на женском лице, — это так прекрасно… Глупости говорю, да?

— Говори, — отозвалась она, — говори… Тем более что скоро уже все это кончится. Мне пора домой.

Он и не убеждал ее остаться, покорно кивнул, соглашаясь. Оделся, проводил до выхода из общежития.

— Когда мы увидимся? — спросил со светящейся в глазах безнадежной грустью.

— Я не знаю, увидимся ли вообще, — Поля обвела пальцем контур его губ. — Ты только не подумай, что я кокетничаю или цену себе набиваю: мол, в прошлый раз говорила, что не придет, — прибежала, и в этот раз опять то же самое… Я, правда, не знаю, что будет завтра, что будет дома. Боря уже наверняка там… Впрочем, это только мои проблемы. Иди спи, князь, вид у тебя усталый.

— Князь? — он удивленно приподнял бровь.

— Ну да. Ты же потомок Трубецких, кажется?

— А-а, так, по боковой линии… — Антон легко махнул рукой. — Но мне нравится, когда ты меня так называешь, — и печально добавил: — Не пропадай надолго, ладно? Я, кажется, уже теперь не смогу без тебя…

— Привет! — сказал Борис, открыв дверь, и улыбнулся.

«А улыбка-то у тебя, друг, несколько кривоватая и вымученная, — мысленно отметила Поля, проходя мимо него в холл. — Хотя что мне теперь до твоей улыбки? Да и вообще до тебя?»

Ей хотелось помнить только Антона, думать только об Антоне. И тело ее, расслабленное, утомленное, все, до кончиков пальцев действительно еще помнило его. Но чуткие ноздри уже помимо ее воли торопливо и унизительно втянули воздух. Духами на этот раз от Бориса не пахло.

«Осторожный стал! — с горечью подумала она. — Наверное, после того случая с псевдоаттракантами… Хотя с Надей как не быть осторожным? Ту гадость, которой она поливает себя вот уже десять лет, ни с чем не спутаешь и ни за какую рекламную новинку не выдашь, как ни старайся… А, впрочем, мне все это уже безразлично… Должно быть безразлично»…

Борис стоял у зеркала, скрестив руки на груди, и задумчиво следил за тем, как жена снимает туфли. Когда Поля ступила босыми ногами на палас, он вдруг спохватился:

— Подожди, вот идиот! Совсем забыл…

Метнулся в комнату, через минуту вернулся с огромным роскошным букетом садовых ромашек. И еще прежде, чем он произнес: «Это тебе!», — Поля почувствовала, что ей неудержимо хочется плакать. «Спасибо» она выговорила с неимоверным трудом, взяла цветы за влажные, видимо, только что из вазы, стебли и прошла в спальню. Больше всего на свете ей хотелось сейчас яростно швырнуть ни в чем не повинные ромашки о стену так, чтобы они, изломавшись, рассыпались в разные стороны, а потом закрыться на замок и вдоволь нарыдаться. Но за спиной слышалось дыхание Бориса, поэтому она только поставила их в белую керамическую вазу, стоящую на тумбочке, и, полуобернувшись, спросила:

— Ты давно приехал?

— Не очень, — ответил он явно неохотно.

— А что так? Деловая встреча?

— Вроде того…

— С кем, можешь сказать?

— Нет, Поль, прости, не могу, — Борис легонько сжал ее плечи и принялся массировать их круговыми движениями. — Правда, прости…

«Какой же у меня все-таки муж уникальный! — подумала она с горькой иронией. — Ну где еще такого найдешь, чтобы ходил налево и при этом еще прощения просил за то, что не предоставляет полной информации? Золото просто, а не муж!»

А пальцы его, сильные и нежные, продолжали массировать ее уставшие плечи, и Поля даже как-то не сразу сообразила, что надо отстраниться, такой привычной была эта спокойная ласка.

— Слушай, ты тоже прости, — она отвела его пальцы рукой, — но я сегодня очень устала и хочу спать. Поэтому не надо массажа, я уже буду расправлять постель.

— Как хочешь, — Борис пожал плечами и вышел из спальни.

Поля сдернула с кровати покрывало, сняла платье и легла, накрывшись шелковой простынью. Она бы и не заметила, наверное, повседневной, прохладной мягкости дорогого белья, если бы спина не чесалась до сих пор от шерстяного одеяла, на котором они занимались любовью с Антоном. И ей вдруг вспомнились с бесстыдной яркостью и комната с убогими занавесками, и кровать с панцирной сеткой, и искаженное сладкой судорогой лицо чужого мужчины со взмокшим лбом и полуприкрытыми глазами. Поля прерывисто вздохнула и подтянула простыню к подбородку. Сладкая истома, последние несколько часов владевшая ее телом, постепенно уступала место брезгливости и отвращению к самой себе.

«Я ведь не люблю его! Не люблю! — подумала она, перевернувшись на спину и уставившись в потолок. — Это абсолютно точно. Пусть красивый мальчик, пусть безумно обаятельный… Ну нравится мне его горячность, льстит его влюбленность. Но ведь больше-то ничего нет!.. Тогда зачем все это? Борьке назло? В порядке мести? Вдвойне глупо и вдвойне отвратительно».

Часы на стене тикали мерно и равнодушно. Поля убрала ладонью волосы со лба и села в кровати. Она остро чувствовала необходимость того, что еще час назад казалось ей почти кощунственным — тщательно, до красных полос, растираясь мочалкой, помыться после свидания с Антоном. Она уже спустила ноги на пол, когда в дверях появился Борис.

— Поль, — он прошел через комнату и присел на край кровати рядом с ней, — мне кажется, нам надо серьезно поговорить.

— Да? — она нервно затеребила тесемку ночной сорочки. — И о чем же?

— Хотя бы о том, что в последнее время происходит между нами.

— А что, между нами что-то происходит?

— Поль, не надо, — Борис положил руку ей на плечо. Она дернулась. Рука упала нелепо и смешно, стукнувшись о матрас. Он сцепил пальцы, хрустнул костяшками, но все же продолжил: — Я понимаю, что ты сегодня усталая и колючая, но тем не менее выслушай меня, пожалуйста. Это важно… Я хочу попросить у тебя прощения…

Поля почувствовала, как сердце ее часто-часто заколотилось где-то у самого горла.

— За что? — спросила она одними губами.

— Ну… ты, конечно, сама все знаешь и понимаешь, а звучит это глупо… В общем, я в последнее время мало уделял тебе внимания, и из-за этого в наших отношениях возник холодок. Естественно, деловые проблемы — это не оправдание, но…

— Деловые проблемы?! — голос ее с почти радостным удивлением взмыл ввысь к концу фразы. — Мне не послышалось? Ты сказал «деловые проблемы»?

— Да, — проговорил Борис растерянно.

Поле показалось, что смех, глубокий и страшный, возник где-то вне ее и потом уже обвил ее собственный голос, как плющ ветку. Она запрокинула лицо к потолку и истерично захохотала:

— Деловые проблемы!.. Ха-ха-ха… Деловые проблемы!.. Ох, надо было сразу догадаться, что ты опять будешь врать. Мы ведь врем друг другу, мы ведь не говорим друг другу правды и острые углы огибаем так старательно, что любо-дорого посмотреть, правда?.. Боречка, а почему ты не спрашиваешь, где я ночевала вчера и почему я так поздно пришла сегодня? Ты ведь не спрашиваешь, потому что тебе так спокойнее и удобнее? Потому что тебя такой расклад абсолютно устраивает?

Лицо Бориса стало белым как мел, а на щеках быстро и страшно заходили желваки. Поля следила за ним сквозь туман бессильных слез, застилающих глаза, и продолжала говорить быстро и сбивчиво, будто боялась не успеть:

— Конечно! Мы же с тобой просто как семейка «новых русских» из анекдота: муж с сотовым телефоном и толстой пачкой баксов в кармане, а жена — с абонементом на посещение солярия и билетом на Багамы. У каждого свой интерес, и ни к чему им что-то знать друг о друге… Подхожу я на роль тупой «новорусской» жены? Правда, Боренька? Помнишь, что ты мне ответил, когда я сказала тебе, что хочу пробиться с идеей этой злосчастной передачи о кино на телеканал, сказала, что снова хочу работать? Ты же заявил, что светский салон со звездами я вполне могу устраивать у себя на дому и нечего, дескать, тратить на это драгоценное эфирное время!

— Я не помню, когда говорил тебе такое…

— Зато я помню! — собственный смех уже пугал и душил ее, но она все не могла остановиться, сотрясаясь в мелких частых судорогах. — Это ведь благодаря тебе я стала тем, чем стала: скучной, нудной, неинтересной бабой. Тебе ведь теперь самому со мной скучно, правда?.. А ведь ты, наверное, с самого начала намеревался ткнуть меня носом: дескать, жри то, что хотела! Ты ведь тоже, как Наденька, считаешь, что я с самого первого дня просто сделала на тебя ставку, просто спрогнозировала, что ты будешь богатым?

— При чем здесь Надька-то? Поля, опомнись! — Борис схватил ее за плечи и сильно тряхнул. Но она вырвалась и завопила еще громче, еще отчаяннее:

— Ах, Надька ни при чем? Конечно, только я «при чем»! Я сама во всем виновата! Ты же так и не смог мне простить своей драгоценной потерянной свободы, не смог простить того, что я тебя на себе женила? Так ведь?.. Ты ведь и не любил меня никогда, наверное?

— Поля, перестань! Что ты за чушь несешь? — он пытался удержать ее яростно мотающуюся голову и заглянуть в глаза. А Поля все кричала и металась, и вместе с ней металось ее отражение в зеркальном изголовье кровати. Тогда Борис коротко и хлестко ударил ее по щеке. Она всхлипнула, закашлялась, подавившись собственными слезами. Провела тыльной стороной ладони по покрытому испариной лбу и внятно произнесла:

— Я, Боря, говорю правду, чистую правду… И ты это прекрасно знаешь. И женила я тебя на себе, и в постель затащила чуть ли не силой. Вот за это ты меня теперь и презираешь…

Они встречались уже два месяца, но свидания их по-прежнему оставались целомудренными. И каждый раз, прощаясь с Борисом у подъезда и прикасаясь своими губами к его, твердым, теплым, чуть обветренным, Поля задавала себе вопрос: «Почему?» В отличие от них Надя с Олегом уже давно перешли ту, запретную черту. Нет, наверняка она ничего не знала, но догадывалась. Да и невозможно было не догадаться, хоть раз увидев, каким жадным, исполненным особого смысла взглядом смотрят они друг на друга, с какой нежной интимностью прикасаются друг к другу руками. Они ни от кого не скрывались и никого не стыдились. Вот и в тот день ладонь Олега прямо под столом гладила коленку Нади. Поля сидела на соседнем ряду и просто не могла этого не видеть, хотя и заставляла себя думать исключительно о зачете. А зачет принимал новый преподаватель Анкудинов Георгий Вадимович, и, судя по всему, желанную роспись против графы «История России XIX века» получить было практически невозможно. Одна половина группы с фамилиями из верхней, от «А» до «И», части списка еще томилась в коридоре, а другая, сидящая в аудитории, уже успела проводить печальными взглядами четверых товарищей, получивших «неуд». И в том, что сначала на зачет были загнаны студенты с фамилиями от «К» до «Я», рассчитывавшие, что у них еще есть время подготовиться, тоже сказывалась необычайная анкудиновская вредность. Лет ему было от силы двадцать пять — двадцать шесть. И, может быть, как раз в молодости, в амбициозности и неудовлетворенности крылась причина его злости на окружающий мир. Поговаривали, что, защитив кандидатскую диссертацию, он рассчитывал с головой погрузиться в чистую науку, но что-то там не заладилось, и пришлось ему заняться преподавательской деятельностью. Студентов Анкудинов ненавидел люто, но особенно доставалось от него девушкам. И это тоже объяснялось вполне логично: тщедушный, прыщавый и гнилозубый, Георгий Вадимович пользовался у женского пола катастрофическим неуспехом. Сегодня третий курс сдавал зачет по отмене крепостного права, эта же тема была вынесена в заглавие анкудиновской диссертации. И это означало, что допуск на экзамен получить нереально. Но, как ни странно, вот уже десять минут Борис довольно успешно отвечал на каверзные вопросы, и похоже было, что завалить его не удастся.

— Ну ладно, давайте вашу зачетку. Слабенько, конечно, но так и быть, — Георгий Вадимович, недовольно вздохнув, протянул руку. Аудитория одобрительно загудела, и в этот момент входная дверь с тихим скрипом отворилась. На пороге появилась Наташа Щербакова, нервно тискающая черный беретик. Лицо ее хранило жалкое и испуганное выражение.

— Извините, я опоздала, — прошептала она чуть слышно. — Я только спросить хотела: мне сейчас готовиться или со второй половиной группы зайти?

— Ваша фамилия Щербакова, кажется? — с деланной вежливостью осведомился Анкудинов. — И вы наверняка учились в средней школе, прежде чем поступить сюда?

Несчастная растерянно кивнула.

— Но тогда вы должны знать, что буква «Щ» в русском алфавите стоит почти в конце, если быть точным, двадцать седьмой по счету. А это значит, что вы уже час должны сидеть передо мной, а не разгуливать по коридорам!

— Простите, я проспала, — снова прошептала Наташа. — Будильник не прозвенел…

Эта фраза стала роковой ошибкой. Георгий Вадимович немедленно заправил прядь жидких волос за ухо и смерил Щербакову взглядом, полным презрения. Дальнейшая его тирада не была непосредственно адресована ей, поэтому заговорил он, глядя куда-то в потолок.

— Я иногда задумываюсь, — произнес Анкудинов с нарочитой печалью, — есть ли предел человеческой тупости? Вот той самой тупости, которая заставляет людей смотреть мерзкие боевики вместо шедевров Тарковского, толкаться на дискотеках, вместо того чтобы почитать хорошую книгу. И вы знаете, прихожу к выводу, что нет — нет ей предела! Иначе мне не пришлось бы полтора года — изо дня в день — наблюдать откровенно идиотские лица и слышать одно и то же: «Будильник не прозвенел…» Ваши мозги настолько атрофировались, что даже оправдываетесь вы по отработанным, банальным и глупым схемам, будучи не в силах придумать что-то новенькое…

Кто-то на последнем ряду почти угрожающе процедил: «Ого! А не слишком ли вы круто?», кто-то хмыкнул. По аудитории пронесся недовольный ропот. Георгий Вадимович поднялся из-за стола, народ мгновенно замолчал.

— Так вот, — продолжил он, уже обращаясь к Наташке. — Меня совершенно не интересует причина, по которой вы опоздали: будильник, транспорт, землетрясение, наводнение. Возможно, вы просто, так сказать, пролюбезничали с молодым человеком и не смогли проснуться. Все это ваше дело, повторяю, ваше…

На глаза Щербаковой медленно наворачивались слезы. Она прикрывала скомканным беретиком дрожащий подбородок и силилась что-то выговорить, но Анкудинов слушать не пожелал.

— Дело-то ваше, — Георгий Вадимович снова сел и забарабанил пальцами по столу, — но я бы посоветовал, выбирая между возможностью полуночного флирта и зачетом, на первое место ставить все-таки зачет. Хотя… — он окинул ее быстрым взглядом, — в вашем случае, возможно, важнее и первое. Не знаю, не знаю…

Наташка побледнела и закрыла руками лицо. Удар явно пришелся ниже пояса. Она была некрасива. Некрасива настолько, что это бросалось в глаза. И у Анкудинова хватило гнусности заострить на этом внимание.

— Садитесь, садитесь. И не надо устраивать истерик. Я лишь требую уважения к себе и своему предмету. Все!

— Нет, не все, — Борис произнес это, опустив голову, но тем не менее абсолютно четко и ясно. — Вы должны извиниться перед девушкой, которую оскорбили.

Анкудинов попытался изобразить на лице брезгливое удивление, однако уши и шея его мгновенно и мучительно покраснели.

— Это лично вы так считаете? — уточнил он голосом, не предвещающим ничего хорошего.

— Я думаю, так считают все. В том числе лично я.

— Но отвечать-то вы можете только за себя?

— Хорошо. Пусть лично я так считаю.

— Тогда немедленно покиньте аудиторию, — Георгий Вадимович швырнул чистую, без своей росписи, зачетку Суханову и повелительным жестом указал на дверь. Выглядел он отвратительно и глупо. Борис пожал плечами, положил зачетку в карман и вышел из кабинета. Вслед за ним кинулась Поля.

Она нагнала его уже на аллее в Александровском саду. Суханов неторопливо брел по асфальтированной дорожке, спрятав руки в карманы и попинывая ногами пожухлые ноябрьские листья.

— Борька, Борька, подожди! — Поля ухватилась за его локоть. — Я за тобой от самого учебного корпуса бегу. Ты знаешь, мне кажется, вслед за нами еще несколько человек вышло. Во всяком случае, Сергеев — точно, да и Надька, наверное… Представляю, что теперь будет!

— А ты-то чего выскочила, дурочка? — он, улыбнувшись, одной рукой обнял ее за плечи. — Сидела бы себе и сидела.

— Не могла я после всего этого сидеть и ни за что бы не стала… Борька, если бы ты только знал, как я тобой горжусь!

— Ой, сколько пафоса, Полюшка!

— И ничего не пафоса!.. Ты просто уже не видел, как народ начал вставать со своих мест, как перекосилась физиономия у Анкудинова. Это было что-то…

— Да-а-а, «что-то»! — насмешливо протянул Суханов. — Теперь мое имя точно занесут в «Книгу почета студентов всех времен и народов». Ты только представь, сколько народу, ни черта не знавшего сегодня по истории, получило возможность свалить с зачета под благовидным предлогом, да еще и с гордо-оскорбленным видом!

— Перестань! Вечно ты всякую ерунду болтаешь! — Поля легонько стукнула его по затылку. И тут же, привстав на цыпочки, прижалась щекой к его щеке. — Борька, хороший мой Боренька…

Они шли по аллее, холодной и прозрачной. Под ногами у них шуршала листва, а воздух был чист до хрустальности.

— А знаешь, — вдруг произнесла Поля, — если бы про нас с тобой решили снимать фильм, то это был бы первый кадр, который я вырезала.

— Почему? — удивился Борис.

— Из-за банальности. Ну скажи, в каком кино ты не встречал кадра, где двое бредут по аллее, взявшись за руки? Или, еще того лучше, катаются на карусели? Или целуются на мосту? Это штампы все, штампы ужасные! И самое обидное, что их много, почти на каждом шагу!

— А какие еще, мой дорогой киновед? — он насмешливо прищурился.

— Ну-у, — Поля наморщила лоб, — например, когда в голливудских фильмах хотят отметить страсть героев, то обязательно вставляют картинку, как он прижимает ее к стене и задирает подол. Это для того, чтобы показать, как эффектно обнажаются длинные стройные ноги. Нет, ты обрати внимание, везде одно и то же… — она осеклась на полуслове и покраснела. Пример вышел не самый удачный и явно двусмысленный. А самое ужасное, что Суханов продолжал смотреть все так же пристально и насмешливо. Тогда она попыталась оправдаться:

— Нет, я почему про голливудские фильмы вспомнила? Просто совсем недавно посмотрела триллер с Алеком Стеффери, так там он занят в точно такой же сцене. И мне так обидно стало: вроде бы актер хороший, а в банальщине снимается. Я ведь одно время им очень увлекалась, фотографии из журналов вырезала…

— Так ты фанатка Алека Стеффери? — спросил Борис с беззлобной иронией.

— Нет, я — фанатка тебя, — ответила Поля совершенно серьезно. — Я люблю тебя, Боря, понимаешь, люблю… И ты, конечно, можешь считать меня развратной, но я хочу, чтобы у нас с тобой все было. То есть между нами, то есть…

Запуталась, опустила голову и выдернула свою руку в лайковой перчаточке из его теплой руки. Он некоторое время шел рядом с ней молча, потом снова поймал тоненькие пальчики и сжал, сильно, нежно, ласково. И заговорил, негромко, будто сам с собой:

— Понимаешь, Поля, мне тоже этого хочется, но я не уверен… Черт! В общем, я, может быть, не совсем такой человек, какого ты себе придумала, и самое неприятное, что я не знаю, чего буду хотеть завтра. Мне нужно знать, что ты сама уверена, что ты действительно хочешь этого. Что ты, в конце концов, не пожалеешь…

— Не пожалею, — прошептала Поля холодеющими губами и обняла его за шею…

Квартира в Строгино встретила их настороженной тишиной. Ксюха на неделю уехала на музыкальный конкурс в Ленинград, родители должны были вернуться с работы еще не скоро.

— Проходи, — с напускным спокойствием произнесла Поля, кивнув на комнату. — Я сейчас.

Пока Суханов расшнуровывал ботинки и вешал на крючок свою кожаную куртку, она шмыгнула в ванную и торопливо закрылась на шпингалет. Включила на полную мощность воду, села на пол возле раковины. Что положено делать в таких случаях, Поля не знала, к тому же от волнения ее начало тошнить. И она минут пять просидела, справляясь с дурнотой и бешеным сердцебиением, прежде чем встала под душ. К счастью, в ванной оказались и дезодорант, и подходящий к случаю шелковый халат. Она тщательно вымылась, обрызгала себя дезодорантом чуть ли не с ног до головы и, путаясь в длинном подоле, вошла в комнату.

Борис сидел на ее кровати, слегка наклонившись вперед, и задумчиво изучал рисунок собственных носков. Услышав шорох в дверях, он поднял голову. И Поле вдруг стало невыносимо стыдно оттого, что она вырядилась в этот халат, как заправская соблазнительница, оттого, что притащила его сюда, оттого, в конце концов, что сама предложила заняться любовью.

— Может, не надо ничего? — проговорила она, запинаясь и холодея от мысли, что он ответит: «Да, наверное, не надо». Но Суханов только улыбнулся и сказал:

— Иди ко мне, хорошая моя…

Ненавистный халат оказался на полу уже через несколько секунд. Поле почему-то казалось, что она будет чувствовать себя ужасно скованно, будет стесняться и собственной, и Бориной наготы. Но неожиданно обнаружила, что ей нравится смотреть на его загорелое тело с узкими бедрами и широкими плечами, проводить ладонью по его сильным ногам, заросшим жесткими курчавыми волосами. А на себя она и не смотрела. Она узнавала себя благодаря его рукам, вслед за ними мысленно прорисовывая каждый изгиб, каждую линию. Все оказалось естественно и просто.

Борис даже не сделал ей больно. Только сказал: «Потерпи немножко. Не бойся». Почему-то он не сомневался в том, что у нее еще никого не было. «Наверное, мужчины всегда догадываются о таких вещах», — сказала себе Поля уже потом. А тогда она просто прикоснулась губами к бьющейся жилке на его виске и прошептала: «Ничего я с тобой не боюсь, я же тебя люблю!» Он приподнялся на локтях, обнял ее за плечи и вошел в нее, сильно, уверенно и в то же время мягко. Тогда, в первый раз, она не ощутила ничего, кроме пронзительной радости от того, что они, наконец-то, по-настоящему вместе, как муж и жена. А Борька, похоже, немного расстроился, хотя и всячески пытался это скрыть.

— Ничего, — утешал он то ли ее, то ли себя. — Женщина в первый раз и не должна ничего чувствовать. Это только в романах пишут, что все удовольствия сразу… Эх, а как хочется все-таки верить романам!

Поля лежала у стенки, подвернув руку под голову, и смотрела на него с усталой нежностью. Ей о романах думать не хотелось, а хотелось просто лежать так, касаясь бедром его ноги, всю жизнь. Но короткая стрелка на будильнике неумолимо ползла к пяти часам: скоро должна была появиться с работы мама. Поэтому пришлось встать, одеться и засунуть в стиральную машину испачканную простынь.

Простились они у порога. Борис взял ее пальцы в свою руку, поднес к губам и сказал:

— Ты очень красивая!

— Не надо так говорить, — Поля мотнула головой. — Это звучит как-то… прощально.

Он усмехнулся:

— Прощально… Похоже, я уже никуда от тебя не денусь. Мне и страшно от этого, и хорошо.

Когда за Сухановым закрылась дверь, она все-таки не выдержала, выскочила на лестничную площадку и повисла на нем, целуя куда попало: в глаза, в шею, в нос. А он только ловил губами ее волосы и шептал: «Поля, Полечка…»

«Поля, Полечка…» Сон оборвался резко и без особой причины. Поля с трудом разлепила заплаканные, опухшие глаза и перевернулась на спину. Памятью о вчерашней вечерней истерике осталась только саднящая боль в висках да еще тревожный запах валериановых капель. Она помнила, как уже почти успокоилась, как Борис попытался ее обнять, и она опять зашлась после этого в полуплаче-полусмехе. Как потом он, зажимая ее голову у себя под мышкой, вливал в рот валерианку из высокого стакана. А она кричала, царапалась и требовала, чтобы ее немедленно отпустили.

Сейчас, утром, было только стыдно и противно. Сама-то она знала, что в ее поведении не было ни дешевого актерства, ни демонстративности, но Суханов наверняка понял все иначе. Стараясь не скрипнуть пружинами матраса, Поля повернулась. Борис спал на спине, неудобно запрокинув голову. Даже во сне с его лица не сходило вчерашнее выражение тревоги и злой обиды. Уголок губ подергивался часто и нервно. Она впервые пожалела, что в их квартире нет второй спальни. Хотя на последующие ночи вполне мог сгодиться и диванчик в кабинете.

Когда Поля пошевелилась, чтобы слезть с кровати, Суханов неожиданно проснулся. Открыл глаза, протянул к ней руку.

— Поля, — в голосе его совсем не чувствовалось сонливости, — иди ко мне, пожалуйста… Все у нас с тобой будет хорошо.

Она молча покачала головой и торопливо потянулась за пеньюаром.

«Пока дома не задрожат, пока не будут тротуары шуршаще приторны и стары, как новоявленный Арбат», — словно заклинание, повторяла она, почти бегом поднимаясь по лестнице. Да это и было заклинание. Поля загадала: если вспомнится целиком хотя бы одна строчка из стихотворения, которое Антон читал тогда вечером, то они встретятся и не разминутся по глупой случайности. Вообще похоже было на то, что боги к ним благосклонны. Во всяком случае, до общежития на улице Добролюбова она добралась очень быстро, не попав по пути ни в одну пробку. Мимо бабушки на вахте прошла без проблем: та даже не попросила Полю оставить документы, хотя она, в изысканном бледно-сиреневом платье из воздушного шифона и туфельках на прозрачных каблучках, явно смотрелась чужой на фоне похмельно-подозрительных личностей в трико с пузырями на коленках. Немного неприятным было то, что навстречу по лестнице спускалась вчерашняя «девушка с кастрюлькой». Сегодня она была без кастрюльки, с белой кожаной сумочкой через плечо и ниточкой речного жемчуга на шее, но взгляд ее, ревнивый, яростный, ничуть не изменился. Впрочем, Поля заставила себя просто не думать о ней.

Антон оказался дома. Дверь он открыл с чрезвычайно недовольной физиономией. Но стоило ему увидеть Полю, как лицо его просветлело.

— Поля, радость моя, — он обнял ее за плечи, прижимая к себе. — Как хорошо, что я еще не успел уйти, а ведь я собирался в булочную.

— В булочную? — с улыбкой переспросила она.

— Да, в булочную, — Антон тоже неуверенно улыбнулся. — А что в этом смешного?.. В самую дальнюю булочную, за самым свежим хлебом. От соседей сбегаю. Они заколебали уже: среди бела дня какую-то спонтанную гулянку организовали, пятнадцатый раз, наверное, приходят, то за солью, то за стаканами, то за кассетами, а то и пить с собой зовут. Я почему и дверь-то открыл такой мрачный…

— Да нет, просто… В общем, когда я к тебе ехала, уже и про волю богов подумала, и про перст судьбы, и про высшую предопределенность — в смысле встретиться нам или не встретиться. А тут булочная!

— А там — вчерашняя кровать, — жарко шепнул он, кивнув в сторону окна. — Помнишь вчерашнюю кровать, лапочка?

— Это та, с панцирной сеткой, которая, как ни странно, не скрипит?

— Что же в этом странного? — Антон, по-прежнему прижимая Полю к себе, увлек ее в комнату и свободной рукой прикрыл за ее спиной дверь.

— Действительно, что? Это ведь естественно, что ложе Казановы не скрипит?.. Сколько женщин здесь было до меня и сколько еще будет после меня? — Поля произнесла это беззлобно и немного грустно. Светлая и прозрачная грусть, смешавшаяся со счастьем, плескалась в ее глазах, когда она покорно шла к постели, не размыкая рук, обвивающих шею Антона. И казалось, будто они вдвоем танцуют странный танец.

— Да какие еще женщины, прекрасная моя? О чем ты?.. Мы с тобой одни во всем мире, словно Адам и Ева. Я и думать-то ни о чем другом не могу!

Кровать все-таки скрипнула, все-таки пропела тихонечко пружинами, когда на нее опустились два тела сразу. Антон дрожащими от нетерпения пальцами принялся торопливо расстегивать серебряные пуговички, но Поля выбралась из-под него и села, прислонившись спиной к стене.

— А я могу, — она вздохнула и отвела взгляд к окну. — Могу о другом думать. Ты, наверное, скажешь: «Вот дурочка какая! Три дня знакомы, ничем, по сути дела, не связаны, а уже какая-то ревность!» Но я почему-то никак не могу выкинуть из головы ту девушку с кастрюлькой…

Она почувствовала, что что-то не так уже через секунду. Повисшее молчание было тяжелым, как грозовая туча. Поля обернулась. Антон сидел, уставившись в пол, тонкие черты его красивого лица были искажены страданием и обидой, между бровей залегла глубокая скорбная морщинка.

— Что такое? Что случилось? — она осторожно прикоснулась к его пальцам.

— Ничего, — он сцепил руки на затылке и откинулся на спину. — Просто мне с самого начала надо было догадаться, что все это так. Да и смешно было на что-то рассчитывать! Ты — красивая, умная, имеющая все, и я — бедный поэт без гроша в кармане…

— О чем ты?

— А ты не понимаешь? Да о том, что мы с тобой «ничем, по сути дела, не связаны». Это я процитировал. Ты не догадываешься, кого?.. А я-то, идиот, вообразил себе, что ты тоже что-то испытываешь ко мне! Прости, не надо было этого говорить…

— Князь мой, князь! — вздохнула Поля с облегчением и порывисто прижалась губами к его острому кадыку. — Да если бы тебя не было сейчас в моей жизни, я не знаю, как бы и жила! Ты для меня сейчас просто какой-то спасательный круг…

А потом был розовый блик солнца на подушке, их смешавшееся горячее дыхание, одеяло, скомканное в ногах, и сосед, упрямо ломящийся в дверь с криками: «Антоха, открой, дай открывашку!»

Когда все закончилось, и они, счастливые, оглушенные, немного пришли в себя, Антон сел на кровати и пальцами заправил за уши влажные от пота волосы, отчего сразу стал выглядеть смешно и трогательно.

— Нет, ну что за люди! — проворчал он недовольно. — И долбятся, и долбятся! Неужели непонятно: если не открывают, значит, или «дома нет никого», или никого не хотят видеть… Сильно они мешали тебе, Полечка?

— Да я вообще ничего не слышала, — она улыбнулась.

Ах, как все-таки был безупречно красив и его четкий профиль, и его широкие развернутые плечи, и грудь, смуглая, почти безволосая, с двумя темно-коричневыми кружками сосков! Он встал с кровати, подошел к столу, взял пачку сигарет.

— Антон, — неожиданно спросила Поля, — мне все-таки очень важно знать, кто эта девушка?

— Да какая девушка? — он удивленно вскинул бровь.

— Ну та, с кастрюлькой, которая нам встретилась вчера. На ней еще был зеленый ситцевый халатик с тоненьким пояском и китайские тапочки.

Похоже, он действительно не помнил. И ей пришлось довольно долго объяснять и про русые волосы, сколотые на затылке, и про чуть подтянутые к вискам глаза, и про родинку где-то на лице, кажется, на правой щеке, прежде чем Антон наконец сообразил.

— А-а, это Татьяна, — протянул он безрадостно и скучно, — а я думал, о ком ты…

— У тебя что-то с ней было, правда?

— Ну было, что теперь об этом вспоминать? Да и было-то так, ерунда какая-то…

— Тебе неприятно об этом говорить? — Поля коснулась теплыми пальцами его щеки. Он с почти детской обидой во взгляде отстранился.

— Понимаешь, есть на самом деле вещи, о которых вспоминать неприятно, и женщины, при одной мысли о которых — тошнит… Знаешь, как эти дамы называются? Яйцеловки! Которым все равно, какого мужика поймать, лишь бы замуж выйти. Я не хотел тебе рассказывать, но раз уж заговорили… В общем, я тогда только-только развелся с женой, мне было погано и мерзко. Да и, кроме того, я — не мальчик, без женщины жить не могу. Короче, провели мы с Татьяной несколько ночей, по обоюдному согласию и желанию. Никто, заметь, никого не насиловал! Ну а потом я подумал, что затягивать все это не нужно, и предложил расстаться. А она мне, нате — радуйтесь, сообщает, что беременна! Я говорю, мол, иди, подруга, делай аборт, на роль благородного отца я не гожусь, поэтому тянуть до последнего и на штамп в паспорте рассчитывать глупо. Тут моя Татьяна вдруг окрысилась и заявляет: «Ты — козел!» Я сказал, что после этого вообще с ней разговаривать не буду, и хлопнул дверью…

— Ну а аборт-то она сделала? — Поля разлепила пересохшие губы.

— Сделала, конечно… Более того, она почти сразу же начала встречаться с одним парнем из нашей общаги, сейчас живет с ним, а на меня все равно зверем смотрит… А ты что вдруг так побледнела?

— Да ничего, — она судорожно повела плечами. — Так, о своем подумалось, вспомнилось…

Антон подвинулся к ней поближе и положил голову на плечо:

— Что, мерзко звучит история, да? Я бы, наверное, если со стороны все это услышал, сам себе руки не подал, — он невесело усмехнулся. — Только в жизни все, Полечка, гораздо сложнее, чем в правильных книжках. И одно я знаю точно: жениться надо только на любимых и детей заводить тоже исключительно по большой любви…

Поля зябко поежилась и посмотрела в окно. Закатное солнце жарко золотило пыльные листья тополей.

— Послушай, давай куда-нибудь сходим, — она торопливо сняла со спинки стула лифчик и платье. — Я не могу, не хочу больше здесь оставаться. Мне кажется, здесь стены прозрачные и все на нас таращатся. Посидим где-нибудь, перекусим…

— Полечка, Поля, — Антон печально и как-то по-шутовски покачал головой, — не понимаешь ты все-таки, что такое — бедный поэт. Максимум, что я могу тебе на сегодня предложить, — это пара баночек «Хольстена» на лавочке в парке. Я пока, к сожалению, на мели.

— Ну и что? — Поля пожала плечами. — У меня-то деньги есть. Что за архаизм какой-то — «платить должен мужчина»!

— Нет, я так не могу.

— Да перестань, пожалуйста, — она потерлась щекой о его щеку. — Ты ведь поэт, ты как никто другой должен понимать, что деньги — это тлен, ничто и не стоит делать их смыслом существования, придавать им слишком большое значение. Не молишься же ты на тюбик зубной пасты, потому что он выполняет какие-то свои функции, делает твою жизнь удобной? Вот так и деньги… Не понимаешь, нет?

— Да я-то понимаю, — Антон отстранился и посмотрел на нее с интересом, — но мне удивительно, что и ты это понимаешь… То есть не удивительно, я не то хотел сказать. Радостно!.. Знаешь, Полечка, выходит, что мы с тобой живем в одном измерении. И если бы ты только знала, как мне от этого хорошо…

Из подъезда общежития вышли минут через десять. Антон уже привычно сел за руль, и они поехали в «Сирену» на Большую Спасскую. «Сирену» посоветовала Поля, частенько ужинавшая там с Борисом и любившая этот ресторан. К счастью, в ее любимом зале «на самом дне» оказались свободные места. Очень уж ей хотелось удивить и порадовать Антона, ценившего комфорт и красоту. И желанный эффект был достигнут. Войдя в зал, он на секунду замер на пороге.

Прямо у ног плескалось море. Настоящее, прозрачно-бирюзовое, с золотистыми искорками, мерцающими в воде. Стеклянный пол замечался не сразу, да и столики в окружении плетеных кресел, стоящие в центре, — тоже. Зато завораживали, притягивали взгляд стерляди и осетры, неторопливо плавающие среди редких водорослей. Их серебристые спины блестели и переливались, а выпуклые глаза смотрели на мир холодно и равнодушно.

Через несколько минут официант принес раков с соусом из лангустов, осетрину, запеченную на вертеле на дубовых углях, пару салатов и белое французское вино.

— Тебе здесь нравится? — негромко спросила Поля.

— Да уж, конечно! — он откинулся на спинку кресла. — Возрождается, возрождается в русских людях стремление к красоте, и это не может не радовать… Черт, здорово-то в самом деле как! Деньги, конечно, тлен, но…

— Давай все-таки не будем о деньгах, — она на секунду прикрыла глаза и покачала головой. — От этих разговоров я устала дома. Деньги, деньги, деньги… И больше ничего. Ты знаешь, Суханов ведь раньше был другим…

— Может, и о твоем Суханове не будем? — Антон посмотрел на нее исподлобья. — Нет, если тебе очень хочется, конечно…

— Нет, прости…

Они некоторое время помолчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Льдистые отблески воды играли на стенках хрустальных фужеров, таинственно мерцало столовое серебро. Первым тишину нарушил Антон.

— Ты прости меня, — он убрал со лба волосы, — это была фраза законченного эгоиста. Ты же сразу закрылась, как жемчужинка в раковине, и в этом виноват я.

— Не надо. У меня в последнее время и так появилась нехорошая привычка: во всех своих несчастьях винить других. Карьера не сложилась — муж виноват, личная жизнь рушится — подруга-стерва… Я ведь тебе так и не сказала: не было никакой Ирочки Ларской. Нет, может, и была, конечно, но раньше. А сейчас Борис развлекается с моей подругой Надеждой. Банально как, да?.. Вообще моя жизнь — череда банальностей, и я сама — просто символ тривиальности, совсем как мой кот Фантя. Он персидский, толстый и пушистый и ест исключительно рекламный «Вискас» с «Кити-кетом».

— Поля, не нужно, — Антон слегка наклонился над столом и коснулся ее пальцев.

— Нужно, — она упрямо мотнула головой. — Меня и подозревают-то всегда в какой-то пошлости мышления… Знаешь, я ведь, когда собиралась снова заняться журналистикой, тайком от Суханова сходила на один из телеканалов и предложила концепцию своей передачи о кино. А толстый начальник, даже не дочитав заявку, спросил: «И что же вы, девушка, хотите предложить нам оригинального? Чем это лучше будет «Тихого дома», скажем? Вы, наверное, собираетесь раскрыть зрителю альковные тайны Брюса Уиллиса и Деми Мур? Или рассказать, например, что звезды — такие же люди, как мы? Что они так же едят гамбургеры, пьют колу, занимаются детьми, ездят в отпуск?» Я тогда даже не дослушала его тираду, просто развернулась и ушла… Вот скажи, что мне сделать для того, чтобы меня начали воспринимать по-другому? В какую сторону самой измениться? Как жизнь свою изменить?

Антон усмехнулся и с невыразимой нежностью погладил ее кисть.

— Не надо тебе меняться, чудесная моя, — он обвел указательным пальцем луночку вокруг ногтя. — Дело-то все в том, что не нужно тебе меняться. И, самое главное, не нужно никому ничего доказывать. Ты — прекрасна, такая, как есть. Карьера, самореализация — это все такой же тлен, как деньги. Главное — то, какая ты внутри… А внутри ты — такая же прекрасная, как снаружи. Если честно, никогда не встречал ни в одной женщине такой чистоты линий и гармоничности пропорций. К твоей груди припадаешь, как к чаше с драгоценным вином… У тебя и в самом деле груди, как две великолепные чаши…

Под его пристальным, обжигающим взглядом Поля покраснела.

— Вот что значит поэт! Говоришь-то как красиво…

— А что? — Антон вдруг проказливо подмигнул. — Нормальный мужик бы сказал просто и ясно: «Титьки красивые», да?

Они оба рассмеялись, но как-то уже нервно и коротко. Можно было ничего больше не говорить, глаза говорили за них: «Хочу тебя! Сейчас. Скорее…» Даже вино они не допили и осетрину оставили на тарелках. Поля отдала деньги Антону, он рассчитался. Уже в машине целовались до головокружения, и он гнал, гнал быстрее, обгоняя ползущие впереди автомобили, срезая расстояние по каким-то немыслимым переулочкам. Остановились только раз у какого-то киоска. Антон пожаловался, что у него кончились сигареты, Поля предложила купить. Он начал отказываться, тогда она вышла из машины сама и взяла для него целый блок «Парламента». Правда, для того чтобы он сказал, какую марку курит, пришлось пригрозить, что все равно купит сигареты, но выберет блок какого-нибудь дамского «Вога». Ему ничего не оставалось, как смириться…

Ей нравилось доставлять ему эти маленькие радости, нравилось видеть смущенную улыбку на его лице. Ах, как любила она его в этот вечер! Целовала, страстно и упоенно, ласкала пересохшими губами все его смуглое мускулистое тело, почему-то пахнущее степной травой. И стоны его нетерпеливые слышать нравилось, и чувствовать, как судорожно сжимают пальцы ее нежные плечи…

А потом Антон, поднеся ко рту сигарету и выпустив в потолок колечко дыма, обреченно спросил:

— Ты сегодня опять уйдешь, да?

— Нет, — она положила голову к нему на колени, — сегодня я останусь…

Поля думала, что проведет ночь без сна, прислушиваясь к тихому дыханию Антона и пьяным крикам в соседней комнате, но неожиданно уснула почти сразу, провалившись в сон, как в мягкий сугроб. Когда она открыла глаза, за окном уже весело щебетали птицы, а солнце золотым дождем заливало комнату. Будильник, который они нечаянно уронили во время бурной ночи, так и валялся на полу «кверху лапками». Так что определить, который час, было невозможно. Поля тихонько перевернулась на спину и только тут поняла, что Антон тоже не спит. Он лежал рядом, опершись на локоть и с улыбкой изучал ее лицо.

— проговорил он, когда она коснулась ладонью его щеки.

— Это ты сейчас? Вот прямо сейчас, да? — Поля не смогла заставить себя произнести слово «сочинил», вдруг показавшееся детским и глупым.

— Конечно. Экспромт. В мире — любили… Искренний, но корявый, — Антон рассмеялся. — Впрочем, еще Мандельштам говорил, что точная рифма — это пошло.

— Уходить не хочется. Мне давно уже не было так хорошо.

— Ну и не торопись. Объяснишь мужу, что заночевала у подруги.

— Ага. У Нади, — она усмехнулась. — Нет, пора…

— Подожди, — Антон нежно опустил ее обратно на подушку. — В самом деле, подожди. Вот такие мгновения счастья в себе надо беречь. Я в последний раз что-то подобное чувствовал в прошлом году в Питере… Нет, там не женщина была, ты не подумай. Просто это огромное серое небо, громады строгих домов, купол Исаакиевского собора и ветер, пронзительный, льдистый. Хотелось жить, творить, сочинять стихи, читать их прямо на улицах, любить всех людей вокруг… Ты понимаешь?

— Понимаю. Очень хорошо понимаю.

— Эх, хочу в Питер! — он мечтательно вздохнул. — Жаль только, что с каждым годом осуществлять это становится все труднее и труднее, а скоро станет совсем невозможным. Ты помнишь, несколько лет назад билет до тогда еще Ленинграда стоил рублей пятнадцать, что ли? Это было вполне соизмеримо со стипендией, а сейчас…

— Антон, но если дело только в деньгах, — Поля, изнемогая от неловкости, закрутила колечко на пальце, — то это не проблема. Я тебе дам сколько нужно. Поезжай, пообщайся с друзьями.

Она боялась, что сейчас он выставит ее вон и выкинет следом вещи, что оскорбится, обидится. Но Антон только медленно провел ладонью ото лба к подбородку.

— А знаешь, — произнес он после паузы, — Питер — это для меня так много, что я даже отказаться не могу. Не могу, и все!.. Только вот поехать я хотел бы с тобой, без тебя мне даже кущи небесные не нужны. Сейчас от тебя надолго оторваться — все равно что кислород перекрыть самому себе.

— Так поедем вместе… Если ты, конечно, правда, этого хочешь.

— Больше всего на свете.

— Значит, едем, — сказала она и прижалась лицом к его груди.

Целью их первой совместной поездки с Борькой был Крым. Точнее, это была не совсем их поездка. В свадебное путешествие отправлялась новоявленная чета Сергеевых, а они шли «прицепом». Сначала хотели поехать вожатыми в Артек, но резонно рассудили, что дикие орды пионеров не располагают к романтике, поэтому остановили свой выбор на Гурзуфе. Правда, от общества пионеров они все равно полностью избавлены не были. Рядом с домом, в котором они сняли флигелек на две комнаты, стоял продуктовый магазин, и примерные артековцы тайком бегали туда за сигаретами. В конце концов, Поле так надоело постоянно наблюдать из окна своей каморки снующих туда-сюда женщин с авоськами и воровато пробирающихся красногалстучных детишек, что она занавесила стекло снаружи побегом могучего темно-зеленого плюща. В комнате воцарилась приятная полутьма, и в гости стала все чаще приползать Надя, страдающая от раннего токсикоза и не переносящая в связи с этим яркого солнечного света. Бедной Надежде поездка была не в радость: на пляж она днем выходить не могла, есть фрукты в больших количествах — тоже. Зато редкими вечерами, когда ей становилось полегче, забиралась в море и сидела там до одурения, как зоопарковский белый медведь, изнывающий от жары в своей искусственной луже. Один раз чуть не утонула — слава Богу, Борька рядом оказался. Но полегче Наде становилось чрезвычайно редко, и Поля вынуждена была в одиночестве шататься по рынку, отлучаться во время экскурсий в туалет и даже днем, после пляжа, гулять по окрестностям. Почему-то на Сергеева с Сухановым в Гурзуфе напала вселенская лень, и они взяли за правило ежедневно устраивать себе послеобеденный сон.

В тот день она тоже бродила одна. Спускалась к морю, смотрела на приникшую к воде классическую морду Аюдага и не менее классические Адаллары. Снова поднималась по узким, тонущим в зелени южных садов улочкам. Ей нравилось просто бесцельно фланировать по пыльной дороге, вдыхать густой и пьянящий запах акации и даже ловить на себе взгляды местных жительниц. Да они совсем не раздражали ее в тот день, эти взгляды, в которых откровенное презрение (о! отдыхающая!) смешивалось с подобием рачительного уважения (но ведь они источник дохода!). Ей нравилось чувствовать себя молодой, красивой, свободной, нравилось щуриться на солнце, придерживая рукой поля соломенной шляпки, и вбирать в себя теплое дыхание ветра, заставляющего платье из марлевки обвиваться вокруг ног.

По дороге домой Поля купила две булки свежайшего, покрытого румяной корочкой хлеба, большую бутыль молока и головку сыра. С улыбкой подумала о том, что придется разбудить Суханова и отправить его на поклон к хозяевам. Почему-то именно к нему они прониклись наибольшей симпатией и соответственно только ему разрешали приближаться к большому холодильнику, стоящему в основном, кирпичном доме. Впрочем, время близилось к вечеру, и вполне возможно, что Борис уже не спал. Так оно и оказалось. Подойдя к калитке, Поля услышала голоса.

— И все-таки я тебя не понимаю, — тянул Олег совсем еще сонно и лениво. — Если все так, как я себе представляю, то чего же ты тогда поперся, извиняюсь, в Тулу со своим самоваром? Девок тебе здесь мало, что ли? Или прельщает стабильность вкупе с гарантированной защитой от венерических заболеваний?

— Кончай молоть языком, — равнодушно бурчал Борис.

Говорили явно о ней, и услышанное ей совсем не нравилось. Затаив дыхание, Поля отодвинула виноградную лозу, заглянула в сад. Олег качался в гамаке, свесив ногу в резиновом шлепанце, Суханов, прислонившись к старой сливе, сидел на земле. Нади не было. Она, скорее всего, или спала во флигеле, или, закрывшись в деревянном туалете, как всегда, изнывала от токсикоза.

— Нет, ты не подумай, я к Польке очень хорошо отношусь, — Сергеев мотнул ногой, и шлепанец, качнувшись на большом пальце, упал на землю, — но твои мотивы для меня — темный лес… И потом, тебе же сначала очень нравилась Надя, да?

Борис промолчал.

— Что молчишь? Я же не собираюсь закатывать сцены ревности. Надюха — роскошная женщина, из тех, на которых все мужики на улице оборачиваются. Так что это вполне естественно.

— Да.

— Что «да»?

— «Да» — роскошная и «да» — естественно, — Суханов подобрал с земли сливу и откусил от нее чуть ли не половину. — И, если хочешь, «да», она мне нравилась… Но теперь уже все по-другому.

— Это точно, — мечтательно прищурив глаза, кивнул Олег. — Теперь она моя жена, ребенок вот будет… Ты знаешь, кстати, что Надька мне вчера заявила? Сказала, что ногти сыну буду стричь исключительно я, потому что она, дескать, уже заранее боится. Классно, да?

— Ох уж «сыну»! Ты прямо так заранее уверен в том, что у тебя родится именно сын? А если девчонка, что будешь делать?

— Не надо девчонку, надо наследника…

— Наследника! — Борис коротко рассмеялся и мотнул головой. — Какое такое наследство ты ему оставить собираешься? Поместье дворянское, что ли? Или сундуки с золотом? Или титул?.. Надо же, наследника!

Поля уже хотела выйти из своего укрытия — разговор ушел в сторону, и тема поездки Суханова в Тулу со своим самоваром, похоже, была окончательно оставлена в покое, — когда Олег заговорил снова.

— Слушай, а почему бы тебе не жениться на Польке? — он перевесился через край гамака. — Кинь мне сливу, будь другом… Ага, спасибо… Нет, в самом деле не такая уж глупая идея. Девка она симпатичная, умная, а, главное, любит тебя. Господи, да если бы Надька хоть сотую долю ее стараний прилагала, чтобы мне понравиться, я бы был на седьмом небе от счастья! И подкрашивается-то она каждый раз и перед пляжем, и после пляжа, и салатики тебе на тарелку подкладывает, и о высоких материях с тобой беседует — наверное, специально перед этим книжки умные читает…

Поля почувствовала, что мучительно и неровно краснеет. Это сравнение с Надей, которая вовсе ничего не делает для того, чтобы очаровать собственного мужа, вроде бы лестное для нее, тем не менее звучало унизительно. Унизительным было и насмешливое перечисление ее уловок: салатики, умные книжки, ежедневный макияж. Но самым обидным казалось то, что Борис молчал. Он задумчиво крутил в пальцах травинку и улыбался каким-то своим мыслям.

— Нет, знаешь, что меня на самом деле восхищает в ней, — не унимался Олег, — так это то, как старается она произвести на тебя впечатление. То расскажет, как познакомилась с Камбуровой, то как ходила в школе в альпинистский поход, то еще что-нибудь такое же сногсшибательное. И ведь наверняка половину сочиняет. Но тем не менее молодец, пытается, как это в их женских книжках пишут?.. Быть каждый день разной?.. Да, точно! Хочешь, я с точностью в семьдесят процентов предскажу, что Поля сегодня поведает нам?

— Ну, и?..

— А сегодня она расскажет, что снималась в кино, в массовке. Была где-нибудь на заднем плане, так что в кадре ее, мол, видно не будет… И знаешь, откуда я это знаю? Просто в бухте сегодня киношники массовую сцену из какого-то пиратско-средневекового фильма снимают, а она как раз в тех местах любит слоняться. В артистки-то она, конечно, вряд ли попадет, а посмотреть — посмотрит.

Про съемки Поля ничего не знала, иначе на самом деле обязательно спустилась бы в бухту. Но сейчас ее гораздо больше заботило то, что ответит Борис… Он еще раз откусил сливу, щелчком закинул косточку под куст, а потом неторопливо проговорил:

— Ты мне Полюшку не трожь! Она — девочка хорошая, обижать ее не надо. Что она там сочиняет, что — не сочиняет, не нам с тобой разбираться… И вообще стряхнул бы ты свои мослы с гамака и пошел посмотрел, как там Надька.

— А что, я не прав, что ли? — почти обиженно поинтересовался Олег. — И потом, что такого обидного ты нашел в моих словах? Девки, они и есть девки. И у Надьки свои причуды, и у…

— Замолчи, я сказал! — теперь под налетом ленивой вальяжности в голосе Суханова определенно угадывались нотки угрозы.

— Все, все, все! Ухожу, Марь Ивановна, ухожу, ухожу…

Жалобно скрипнувшую калитку Поля толкнула с чувством легкого, мстительного торжества. Правда, лицо ее при этом оставалось беспечно-веселым. Она собиралась сделать вид, что абсолютно ничего не слышала и, наверное, воплотила бы свои благие намерения в жизнь, если бы не последняя, больно царапнувшая по сердцу фраза Олега: «И все-таки странно: если ты так по-рыцарски к ней относишься, то почему не женишься?»

— О, Полька, с молоком и хлебушком! — радостно завопил Сергеев, когда она, обогнув пышный куст шиповника, появилась у гамака. Оживление его было подлинным. Олег обычно с искренностью младенца мгновенно забывал то, о чем говорил только что. Суханов улыбнулся одними глазами и взял у нее из рук сумку.

— А хотите знать, что я делала сегодня? — Поля, сняв шляпку, нервно сдула со лба челку. — Сегодня я дебютировала в кино. В бухте снимали что-то такое пиратско-средневековое, и я играла в массовке. Правда, стояла на самом-самом заднем плане, так что меня, наверное, в кадре видно не будет, но все равно попала в артистки…

Вечером они с Борисом пошли в кафе «Прибой». По местным меркам оно считалось чуть ли не банкетным залом, но на самом деле было довольно маленьким: столиков десять внутри и столько же снаружи… Выбрали себе место на террасе у узорчатой оградки, увитой цепкими виноградными лозами, заказали вина, печеных фруктов и сыра. Было тепло и тихо. (Вокалист-абориген, к счастью, в этот день отдыхал.) Только стрекотали цикады, да где-то совсем близко, шурша песком, всползали на берег ласковые волны.

— Боря, а почему ты, правда, на мне не женишься? — спросила Поля, когда бутылка «Бастардо» уже наполовину опустела. — Мы вроде бы давно вместе, все у нас хорошо. Во всяком случае, мне так казалось… А об этом как-то даже разговор ни разу не заходил.

Он, наверное, ждал этого ее вопроса, потому что опустил голову и даже кивнул с тоскливой обреченностью, а когда снова поднял глаза, в них без труда читалось: «Ну вот, я так и знал, что этим кончится»…

— Полюшка, — он взмахом руки согнал с ломтика сыра какую-то мошку, — хочешь честно?

— Да, хочу.

— Я просто не понимаю, зачем это нужно. На данном этапе, во всяком случае… Никакие бюрократические препоны, которые можно было бы обойти только с помощью штампа в паспорте, нам пока не грозят. Любить мы друг друга можем и без печати на девятой странице, вместе быть — тоже…

— Даже номер страницы наизусть выучил, — Поля горько усмехнулась, — так боишься, бедненький…

— При чем тут «боишься»? — Борис пожал плечами. — Просто не вижу смысла… Знаешь, у меня одноклассница такая была, Лена Сидорова. Троечница, между прочим. Так вот, когда все в восьмом классе вступали в комсомол, она сказала, что не будет этого делать. Ну, естественно, передовая общественность принялась убеждать несознательную Сидорову, что, став комсомолкой, она сможет принимать участие во всех «интересных комсомольских делах»: всяческих там агитбригадах, КВНах, конкурсах… Мы тогда еще не знали, что это Сидорова — передовая, а мы — отсталые… А она и спрашивает у нас спокойненько так: «А что, если я не стану комсомолкой, то не смогу во всем этом участвовать? Вы меня выгоните?»

— Нет, мы вас не выгоним… — все с той же печальной усмешкой продолжила Поля. — Мы вас конечно же не выгоним. И вы это прекрасно знаете.

Борис поморщился и залпом допил остатки вина в бокале. Потом протянул руку и тихонько сжал ее кисть. Ладонь у него была горячая и сухая.

— Поля, — он попытался заглянуть в ее глаза, но она торопливо отвела взгляд, — ты же понимаешь, что я совсем не это имел в виду? И сказать хотел совсем другое… Да понимаешь ты все, что самое смешное! Отлично понимаешь… Нет, если для тебя так важна печать в паспорте, то, конечно, можно…

Она вскочила на ноги так стремительно, что даже опрокинула легкую пластмассовую вазочку с хилым цветком, украшающую стол. Где-то за густой зеленью виноградников синим лоскутом мелькнуло море.

— Ты ведь сказал эту последнюю фразу, чтобы пристыдить меня? — Поля говорила полушепотом, но этот шепот ее был больше похож на крик. — А я вот, глупая, не понимаю, чего тут стыдиться? Что постыдного в том, что я хочу стать твоей женой? Не чьей-то там вообще, а именно твоей! Что, ты думаешь, я не смогла бы быстро и удачно выйти замуж, если бы захотела? Если так, то ты сильно ошибаешься. Я — не дура, не уродина, и поклонников у меня всю жизнь было предостаточно. Да и вообще не во мне дело… — она вдруг устало вздохнула. — Дело в тебе, в твоей боязни потерять драгоценную свободу и еще в той фразе, помнишь? «Я не знаю, чего хочу и чего буду хотеть завтра»…

Борис собирался что-то ответить, но Поля только горько покачала головой, повесила на плечо сумочку и быстро сбежала вниз по ступенькам террасы.

Сначала она летела бегом, петляя от улочки к улочке и слыша за спиной торопливые шаги. Потом шаги куда-то пропали. Поля остановилась и прислушалась. Бориса и в самом деле не было. Она расстегнула сумку, достала сигарету и прикурила. Курилось плохо, без удовольствия, дыхание все еще не восстановилось после незапланированной пробежки. Кроме того, противно дрожали пальцы. Сделав три или четыре глубокие затяжки, она бросила окурок на землю и затушила его носком туфли. Где-то за соседним забором яростно и громко залаяла собака. Поля поправила ремешок на плече и быстро пошла вниз по улице. В самом деле, уже надо было торопиться: темнота, непроглядная, тяжелая, как бархат, опускалась на Гурзуф стремительно и неумолимо. Ей казалось, что она четко представляет себе короткую дорогу до дома: в конце улицы поворот налево, потом еще поворот, и метров двести до столь любимого артековцами продуктового магазина, но на деле все оказалось не так просто. Во всяком случае, на том месте, где должен был находиться маленький домик из красного кирпича, вдруг возникло массивное строение за высоким забором с неизменной табличкой: «Осторожно, злая собака!» Табличку Поля разглядела уже с трудом: действительно становилось очень темно. Она заторопилась и поэтому не заметила канавы, предательски разверзшейся у нее под ногами…

Больше всего было жаль новых туфель с сеточкой на пятке и маленьким каблучком. Даже в темноте было видно, что грязь налипла на них сплошным вязким слоем. А еще было жаль ногу. Выбравшись из канавы на дорогу, Поля осторожно ощупала лодыжку и поняла, что та угрожающе распухла. О переломе, слава Богу, можно было не думать: идти худо-бедно она могла, но все равно приятного было мало.

Как назло, поблизости не валялось ничего даже отдаленно похожего на палку. Импровизированную трость сделать было не из чего. Сильно припадая на одну ногу, Поля заковыляла вперед. Домишки, еще пять минут назад выглядевшие аккуратными и довольно компактными, теперь почему-то стали длинными, как самолетные ангары. Ей уже казалось, что улица эта в принципе не может закончиться, когда впереди вдруг огромным зеркалом блеснуло море.

Оно и вправду было похоже на зеркало, старинное, тусклое, отражающее бесконечное звездное небо. Теперь, ночью, в нем не было и тени полуденной, пляжной беззаботности. И даже не оттого, что на волнах не колыхались людские тела, резиновые матрасы, мячи, игрушки, а в воде не висели студенистыми цветками медузы. Дело было в другом. В какой-то особенной, первозданной тайне, которой дышало все вокруг.

Поля опустилась на песок, осторожно вытянув вперед больную ногу, и тихонько заплакала. И почти тут же услышала за спиной шаги.

— Вот ты где? — Борис сел рядом и обнял ее за плечи. — А я тебя ищу!.. Ну, надо сказать, от погони ты скрываешься профессионально и ловко, как заяц.

Она с улыбкой кивнула и отвернулась, чтобы он не увидел блестящих на ее лице слез. Но он все-таки заметил, провел пальцем по щеке, вздохнул тяжело и виновато.

— Поль, а, Поль, прости меня, пожалуйста… Я сейчас разговаривал с тобой, как последний свинтус. Лену эту Сидорову зачем-то в пример взялся приводить? Прости, а?

— Нет, это я — свинтусиха, с этим своим замужеством дурацким… Ты только не подумай, что для меня эта тема действительно такая животрепещущая. Просто я сегодня подслушала в саду ваш разговор с Олегом, и так мне стало обидно… И из-за кино из-за этого, и из-за салатиков. Ну ты ведь и сам все знаешь…

— Знаю, — Борис подобрал с песка ракушку, крупную, витую, похожую на веретено. — Так давай на время забудем об обидах и поговорим обо всем спокойно.

— Мы не будем больше об этом говорить, — Поля взяла ракушку из его пальцев и прижалась к его раскрытой ладони щекой. — Мы не будем об этом говорить, ладно? И давай считать, что этого сегодняшнего разговора не было никогда вообще. В принципе его не было, понимаешь? — она немного помедлила. — Потому что, ты будешь смеяться, но я боюсь… Говорят же, что мужчины стремительно сбегают, когда начинают подозревать, что их хотят охомутать!.. Так вот, я не хочу, чтобы ты убегал, я ведь и без всякого штампа в паспорте люблю тебя, правда…

Он усмехнулся, взъерошил пальцами волосы:

— Эх, Полечка!.. Куда же теперь от тебя убежишь, если все тайные намерения рассекречены? Знаю-знаю, мол, что хочешь смыться! Делать нечего, придется остаться…

— Но я…

— Да шучу я! Шучу! Господи, Полька, какая же ты иногда бываешь глупенькая!.. Я ведь тебя тоже люблю. Хотя почему «тоже»? Я тебя просто люблю…

Это потом уже она подумала, что после признания в любви в контексте предыдущего разговора вполне логично должно было последовать предложение. Потом оценила быстроту и готовность, с которой Суханов согласился не возобновлять душещипательных бесед на тему семьи и брака. А тогда она тревожилась только о том, что Борька обязательно испачкает руки об ее омерзительно грязные туфли. Впрочем, опасения оказались напрасными: снял он их осторожно, придерживая двумя пальцами за каблучки. Отставил в сторону и по очереди поцеловал обе ее горячие ступни. Потом поднялся губами к коленям, медленно собирая гармошкой платье.

— А если кто-нибудь решит ночью искупаться? — с тихим смешком спросила Поля, ложась спиной на песок.

— А кто решит искупаться, тот сам виноват, — Суханов торопливо расстегнул ремень на шортах. — Ночью спать надо, а не по пляжу шарахаться…

Потом ей вдруг подумалось, что ночь не только нежна, но и бесстыдна. Иначе почему бы она смотрела на них отовсюду тысячеглазыми крупными звездами? Впрочем, что была нежность ночи по сравнению с ласковой горячностью Бориса? Что было тепло раскаленного за день воздуха по сравнению с теплом его сильного, близкого тела? Даже на песок, лезущий в глаза, забивающийся в волосы, Поля тогда не обращала внимания. Вспомнила о нем уже потом, когда Борис сел, натянув светлые шорты, и энергично встряхнул головой, как собака, только что выбравшаяся из воды.

— Что, романтика требует жертв? — с улыбкой спросила она, смахивая с платья осевшие на него песчинки.

— Ох, и еще каких! — пожаловался он. Но главная жертва ему еще только предстояла: до самого дома Полю с ее распухшей щиколоткой Суханов нес на руках…

С Галкой Лесиной она познакомилась три месяца спустя в пахнущем хлоркой холле женской консультации. Народу было еще очень много, а до конца приема оставалось всего каких-нибудь полтора часа. Женщины нервничали, обсуждали врачей, которые больше чай пьют, чем делом занимаются, нашу систему здравоохранения, которая заставляет людей вот так давиться в очередях, пациентку, которая зашла в кабинет в чрезвычайно узких, супермодных брюках и не выходит вот уже целую вечность, потому, наверное, что не может их с себя стянуть… Не психовал, пожалуй, только пушистый сибирский кот, вальяжно прогуливающийся от окна к окну, да еще Галка, с завидным спокойствием читающая книгу, обернутую в «Московский комсомолец».

Тем временем из мини-операционной, куда только что зашла врач, понеслись жалобные душераздирающие крики. Поля вздрогнула и скорее для себя самой, чем для Галки, произнесла:

— Господи, это что же там делают?

— Спираль удаляют — меланхолично отозвалась та, не поднимая глаз от книги.

— А что, это так больно?

— Ну-у, кому высморкаться трагедия, а кому и родить, как чихнуть, — Галка философски пожала плечами и наконец соизволила взглянуть на собеседницу. — А ты что, тоже со спиралью?

Лет ей было, наверное, около тридцати, но стильно небрежная прическа, беззастенчиво выдающая в ней парикмахершу, щедро добавляла еще года три-четыре. Темно-русые волосы, обесцвеченные «перьями», густо пахли лаком, в ушах поблескивали крупные серьги с рубинами.

— Да я, в общем-то, тоже по этому поводу… — пробормотала Поля, уже жалея, что начала разговор. — Но мне казалось, что в удалении спирали нет ничего страшного.

— Это точно… Кстати, будем знакомы, меня зовут Галина… Так вот, что я хотела сказать?.. Ты на это, — она кивнула в сторону белой двери с металлической табличкой, — внимания не обращай. Там психическая одна. Не в том смысле, что натуральная шизофреничка, а так, особа нервически-анемическая. Она кровь из пальца сдала и то в кресло упала, как подкошенная… А спираль удалять не больно. Поверь мне, есть множество вещей и побольнее. Ты, кстати, замужем?

— Нет, — ответила Поля, почему-то мучительно покраснев.

— А-а-а! — со значением протянула Галина и снова уставилась в книжку.

Через пару минут из операционной почти выползла худосочная девица в красном, крупной вязки свитере и черных лосинах, держась за стенку, дошла до лестницы и начала медленно спускаться вниз. Кот проводил ее долгим и равнодушным взглядом. Народу между тем не убывало, а только прибывало: откуда-то под вечер появились сразу несколько беременных, которых по правилам полагалось принять без очереди, из регистратуры в сопровождении медсестры поднялась бабушка лет семидесяти с трясущимися руками.

— Зря сидим, — снова изрекла Галина, прикрывая книжку на закладку. — Все равно она нас сегодня уже не примет. А если и примет, то посмотрит наспех, и толку от этого не будет никакого.

— Вы полагаете, что ждать не имеет смысла?

— Естественно, — она даже как-то удивленно пожала плечами. — А тебе в особенности!

— Почему же мне в особенности? — поразилась Поля.

— Потому что то, что ты собралась делать, лучше не делать. Поверь мне… Ты ведь ребенка собралась от любимого мужика рожать, да?

Поля, ошарашенная ее откровенностью и некоторой бесцеремонностью, еще и сказать-то ничего не успела, а Галина уже пояснила:

— Понимаешь, я в салоне красоты работаю, и каждый день через меня столько женщин проходит, что в нашей, бабской, психологии я уже лучше любого психоаналитика ориентироваться научилась. Особенно когда у человека, как, например, у тебя, все на лбу написано… Я же про тебя, как Шерлок Холмс, могу очень многое рассказать.

— Например? — Поля улыбнулась одними уголками губ. Разговор понемногу начинал ее забавлять.

— Ну, например, ты наверняка студентка какого-нибудь гуманитарного вуза и мужик твой — личность исключительно творческая и высокоразвитая. Живешь ты с родителями, зарабатывают они неплохо. Точно такую юбочку, как твоя, только сиреневую, мне на прошлой неделе предлагали за шестьдесят рублей… Что еще? Любовь у тебя, естественно, безумная и безнадежная в плане перспектив. Я права?

— Отчасти, — Поля неопределенно закусила нижнюю губу. — Только почему вы считаете, что мне не следует удалять спираль?

— Да потому, — изрекла Галина с некоторым даже торжеством, — что ребенок — не котенок. Он тебе на всю жизнь. А без отца его растить — ох как тяжело! Это ты сначала поумиляешься и порадуешься: папины глазки, папин носик, папины ушки — вот, родила себе копию Васеньки или Петеньки любимого. А потом начнутся ссаные пеленки, сопли, ночные вопли. Будешь ты днем заспанными глазами смотреть на добропорядочных пап, гуляющих с колясками, и кусать себе локти.

Поля отвернулась и с преувеличенным усердием принялась разглаживать на коленях бежевую трикотажную юбку. То, что говорила ее новая знакомая, было банально, но тем не менее почему-то задевало. Может быть, потому, что сквозь эту банальность, произнесенную вслух, язвительно проглядывала правда, замечать которую не хотелось.

Высунувшаяся из двери акушерка пихнула ногой кота и радостно объявила, что через полчаса прием заканчивается и те, кто без талонов, могут не ждать. Очередь у кабинета неодобрительно загудела.

— Ну что, я пошла, — Галина бросила книгу в черную кожаную сумку с позолоченной застежкой и встала из кресла. — Что с талонами, что без талонов, все равно!.. А тебе я вот что хочу сказать, подруга: мужика на себе надо женить. Сами они существа несознательные, и к загсу их нужно вести за ручку. По собственному желанию и без подсказки они только в постель прыгают. Так что подумай и не делай глупостей…

Нагнала ее Поля уже на улице. Галина в рыжем замшевом пальто с опушкой из ламы размашистым шагом двигалась к автобусной остановке.

— Что, передумала спиральку-то вытаскивать? — спросила она, в общем-то, и не нуждаясь в ответе. — Ну вот и правильно! Пойдем, что ли, ко мне в гости, чайку попьем?

Человеком она оказалась необычайно легким и открытым, и в квартире ее все было такое же легкое и открытое: полукруглые светлые арки из комнаты в комнату, пастельных тонов паласы, тонкие прозрачные занавески. Сидя на кухне и попивая чаек с вареньем, Поля размышляла о том, что наверняка она не первая «заблудшая», которую тут угощают, а заодно и наставляют на путь истинный. Галина возилась у плиты, стряпая «быстрые» булочки и не переставая возмущаться:

— Нет, ну надо же! Третий курс МГУ! Подумать только! Да если бы я в МГУ училась, то только бы, наверное, и делала, что над учебниками сидела, чтобы не дай Бог не выгнали. А она в декрет собралась!.. Ты просто счастья своего не понимаешь! Там столько людей интересных, иностранцев опять же, а она ребеночка захотела!

Поля уже не оправдывалась, а только смиренно внимала ее речам, выплевывая косточки в ложечку и аккуратно выкладывая их на край блюдца.

— Драть тебя некому и воспитывать. И, кстати, маникюр тебе делал какой-то коновал. Приходи ко мне в следующий раз, ноготочки оформим — любо-дорого будет посмотреть… А с Борисом твоим, — она почему-то делала в имени Борис ударение на первый слог, — нужно действовать радикально. Похоже, он из породы мужиков, которых в загс не за ручку, а трактором надо тащить…

— Я попробовала как-то, — Поля печально усмехнулась, — и что из этого получилось? Сама перепугалась, первой заминать разговор кинулась. И в результате ничего не изменилось. Ну ровным счетом ничего… Я почему, собственно, и решилась завести малыша. Подумала просто, что если нет прогресса в отношениях, начинается неизбежный регресс. И если Борька уйдет, по крайней мере, ребенок его у меня останется…

— Ну если ты хотела в быстром темпе свернуть ваши отношения, то лучшего способа для этого, конечно, не найти, — Галина авторитетно покачала головой. — Потому что из всех методов надеть мужику на палец обручальное кольцо существуют только два идиотских. Первый — напрямую спросить: «Почему ты на мне не женишься?» — и закатить истерику, второй — заявить, что беременна. Первый ты уже испробовала…

— А что, таких методов существует неисчислимое множество?

— Естественно! — Галина опустилась на табурет, держа на весу измазанные тестом руки. — Действовать надо так, чтобы потенциальный муж был уверен, что он сам принял решение. И потом, апеллировать нужно к чему угодно, но только не к жалости… Вот у меня одна знакомая была, так та вообще лоханулась. Хотя вроде баба неглупая. В общем, появилась у ее супруга дамочка на стороне, он официально объявил, что у него любовь несусветная и из семьи он уходит. Та думала-думала и ничего лучше не придумала, как заявить, что у нее эрозия шейки матки, предраковое заболевание, что, может быть, она вообще умрет и если ему, конечно, не стыдно, то он может идти на все четыре стороны… Ну, естественно, она на его медицинскую дремучесть рассчитывала и, в общем, не прогадала — муж поверил. Остался ее выхаживать, с любовницей потихоньку разошелся. А через полгода все-таки слинял. «Я рад, — говорит, — что твое здоровье поправилось. Но, прости, как вспомню, что у тебя там было, так не встает, и все, хоть убей!»… Это к вопросу о том, что «брат любит сестру богатую, а муж жену здоровую».

Поля поднесла близко к лицу полусогнутые пальцы и принялась внимательно изучать свои ногти.

— Так что, — проговорила она после некоторой паузы, — все твои многочисленные методы недейственны или с побочными эффектами?

Галина победно повела бровью, неторопливо развернулась обратно к плите и уже оттуда, не поворачивая головы, выдала:

— То, что ты наконец созрела для подобного вопроса, — признак обнадеживающий. Это значит, от теории можно переходить к практике. Тебя ведь интересует, что можно сделать в твоем конкретном случае?.. А я тебе скажу! Вы — интеллигенция, у вас там все на полутонах и нюансах основано, поэтому действовать нужно тонко и не в лоб. Скажи своему Борису, например, что родители твои переезжают в Ленинград, в Саратов, в Зимбабве, к черту на кулички, и ты, естественно, должна следовать за ними, так как у тебя элементарно не останется в Москве жилья. Поблагодари его за все, что у вас было, скажи, что никогда не забудешь. И все это с оттенком легкой грусти. Причем! — она воздела к потолку указательный палец, на котором все еще болтался кусочек теста, и потрясла им почти угрожающе. — Делать это нужно непосредственно после бурной и страстной ночи, когда он еще лежит отсыхает и воспоминания о том, какая ты замечательная в постели, весьма свежи… Девяносто процентов из ста, что твой Боря подумает-подумает и предложит тебе руку и сердце. А нет, так этот способ тем и удобен, что всегда можно отмотать назад. Дескать, перевод родителей отменяется, мы остаемся, да здравствует любовь!..

Галина, с этим своим воздетым пальцем и воинственно ощетинившимися «перьями» прически, так и стояла у Поли перед глазами во время разговора с Борисом. Побеседовать с ним она решилась в тот же вечер, и все оказалось до смешного просто.

— Боря, я должна тебе сказать, мы скоро уезжаем… — проговорила она, запинаясь и чувствуя, что краснеет. — Я тебе очень благодарна, все, что нас связывало, — чудесно, и вообще…

— Чего-чего? — он приподнялся на локте и с интересом заглянул в ее отчаянные глаза.

— Я говорю, родители уезжают, поэтому я должна поехать с ними. И мы, наверное, больше не увидимся…

Желтоватый свет торшера падал Борису на лицо, золотил светлую прядь волос надо лбом и почему-то делал серые глаза почти янтарными, как у того кота в консультации. В комнате было тихо, только мерно тикал будильник, равнодушно намекающий на то, что хозяин квартиры, Ромка Шапорев, скоро устанет гулять по парку и надо будет сматывать удочки. Из плохо прикрытой форточки сквозило. Когда пауза уже стала невозможно длинной, Полин кружевной лифчик, нарушая трагичность минуты, с интимным шелестом свалился со спинки стула.

— А куда они уезжают и зачем? — осведомился Суханов как-то очень буднично.

— Папу по работе переводят в Ленинград, мы обмениваем квартиру, и отказаться никак нельзя.

— Зачем отказываться? Питер — хороший город. И потом, как туда перевели, так и обратно перевести могут. Правда ведь?

Поля поняла, что сейчас заплачет. И беспроигрышный Галинин план явно не срабатывал, и Борис почему-то вел себя так, как не могла она себе представить даже при самом ужасном раскладе.

— Но я уезжаю с ними! — повторила она с безнадежным отчаянием. — Неужели ты не хочешь ничего сказать мне на прощание?

Он сладко потянулся, хрустнув суставами, потом облапил ее неуклюже и по-медвежьи, как-то мимолетно чмокнул в щеку и спросил:

— Я одного не понимаю: при чем здесь ты? Тебе надо заканчивать университет. Девочка ты вроде бы взрослая, без мамы не пропадешь. И потом, Ленинград совсем рядом, можешь мотаться туда хоть каждые выходные.

— Но где я буду жить? — выговорила Поля непослушными, немеющими губами.

— Что-нибудь придумаем, — Суханов пожал плечами. — У нас, конечно, тесновато, но можно, в конце концов, снять комнату или квартиру.

От домашнего и уютного «у нас» на секунду перехватило дыхание. С мгновенной ненавистью взглянув на слишком быстро вертящиеся стрелки часов, она нервно переспросила:

— Что значит «у нас»? Ты предлагаешь мне снять комнату у твоей мамы?

Он секунду помолчал, словно взвешивая все «за» и «против», провел ладонью по лбу, убирая волосы назад, а потом положил ее голову к себе на плечо.

— Я предлагаю тебе выйти за меня замуж, Полечка, — произнес Борис совершенно серьезно и почему-то немного грустно. — Говоря официальным языком, я делаю тебе предложение.

Поля подскочила в кровати, как ошпаренная, больно ударившись локтем о стену. Лицо ее от волнения тут же пошло красными пятнами. Борис все так же лежал головой на подушке, сцепив пальцы на затылке, и смотрел на нее с непонятной, мягкой, но все же явно читающейся иронией. И ей на миг показалось, что он еще в самом начале разговора раскусил ее примитивную, как медный пятак, уловку, что все понял и просто пожалел…

— Подожди, — она, вдруг устыдившись собственной наготы, прикрыла груди руками. — Подожди, давай считать, что ничего не было и ты мне ничего не говорил!

— Этот этап мы уже проходили, — Суханов мягко привлек ее к себе. — Помнишь, тогда, в Гурзуфе? И не надо создавать себе лишних проблем… Хочешь, я скажу тебе, как ты должна была отреагировать?

— Да! — Поля испуганно взмахнула ресницами.

— Как нормальная невеста, ты должна была томно опустить глазки и сказать: «Ваше предложение так неожиданно! Я подумаю!»

— А ты, правда, хочешь, чтобы я подумала?

— О боги, дайте мне сил все это вынести! — он с притворной тяжестью вздохнул и совсем весело добавил: — Я хочу, чтобы ты стала моей женой, глупая!

Уже потом, собирая с чужой кровати свое постельное белье и складывая льняную простыню в пакет, Поля все-таки спросила:

— Ты на самом деле ни о чем не жалеешь? Потому что если ты не уверен, то не надо никакой свадьбы.

— Да перестань ты переживать, — Борис закрыл форточку и аккуратно расправил цветастые немецкие гардины на окне. — Если ты нервничаешь потому, что не было коленопреклоненной мольбы и официального текста: «Сударыня, будьте моей супругой», то выбрось все свои опасения из головы. Просто романтики во мне самый минимум, ты же знаешь. На букет цветов ее, конечно, хватило бы, если бы я готовился заранее, а на большее — вряд ли.

— Не в этом дело… Просто мне кажется, что я силой женю тебя на себе, вынуждаю тебя сделать это. Ведь, не соберись мои родители в Ленинград, и никакого предложения не было бы, правда? По крайней мере, в ближайшее время…

Суханов опустился в кресло, поправил воротник полосатой рубашки под джемпером и застегнул на запястье браслет часов.

— Знаешь, Поль, — произнес он с беззлобной насмешкой, — я, конечно, с трепетным уважением отношусь и к твоей безмерной женской хитрости, и к умению манипулировать мужчинами, но все-таки мне кажется, что лавры придворной интриганки тебе не светят… А если серьезно, никто, даже ты, никогда и никаким способом не заставит меня сделать то, что я не считаю правильным…

Минут через десять вернулся Ромка, который и стал первым человеком, узнавшим об их помолвке. Нельзя сказать, чтобы он был удивлен, скорее, воспринял это как должное. Развел руками: мол, молодцы, ребята, я вас поздравляю, и полез в бар за бутылкой шампанского. Пока Поля расставляла на журнальном столике фужеры, хозяин попытался бесшумно открыть бутылку. Это ему не удалось. Пробка, освобожденная от проволочного каркаса, вылетела из горлышка с ужасающей скоростью и на этой же скорости врезалась в хрустальную люстру под потолком. Добрая половина шампанского выплеснулась на пол. Потом Суханов вышел покурить на балкон, а Поля решила помочь Ромке убрать лужу с ковра. Когда она закончила и подошла к балконному стеклу, чтобы позвать Бориса, он все еще курил. Лицо его было непроницаемым и холодным, как камень…

Поезд прибыл в Петербург рано утром. Над влажным асфальтом еще висел клочьями синеватый туман, и хотя синоптики обещали жаркий день, было пока довольно прохладно. Антон первым спрыгнул на перрон и подал Поле руку.

— Питер! — восторженно выдохнул он, запрокинув лицо к небу. — Боже мой, это и в самом деле Питер!..

В глазах его светился пьянящий восторг, а лицо, и без того красивое, казалось теперь почти совершенным. На Антоне были все те же черные джинсы, которые он категорически отказался сменить на что-либо, пусть даже супермодное и суперэлегантное, и кремового цвета плотная рубаха с пестрым шейным платком, купленная Полей перед самым отъездом. Антон был похож на молодого торжествующего бога. И даже в белесых заспанных глазах проводницы, стоящей у ступенек вагона, читалось тихое безнадежное восхищение.

Поля, опершись о его руку, спустилась на перрон. Настроение у нее было неважное. Может быть, оттого, что приближались личные, женские «красные дни календаря», а может быть, по какой-то другой причине нервы ее пребывали в крайне расстроенном состоянии. Чуть ли не ежесекундно хотелось закричать, заплакать, плюнуть на все и уехать обратно в Москву, оставив Антона наедине с его драгоценным Петербургом. Впрочем, она, в который уже раз за последние несколько часов, мысленно сказала себе: «Князь ни в чем не виноват! Не порти еще и ему настроение своей кислой физиономией!», натянула на лицо довольно сносное подобие улыбки и почти поверила в то, что все идет хорошо…

Как выяснилось, ни у кого из них не было четкого и ясного плана пребывания в северной столице. Антон, правда, собирался зайти к друзьям, но сделать это предполагалось ближе к вечеру, а пока все его намерения выражались одним отрешенно-радостным словом: «Питер! Питер!..» Поля, честно говоря, не понимала, что именно приводило его в такой телячий восторг. Город был как город, дома как дома, небо как небо. Никакой особой «упоительности» воздуха она не чувствовала, а чувствовала, скорее, какую-то ревнивую обиду за Москву, когда говорила:

— Тогда, может быть, пристроимся к какой-нибудь туристской экскурсии? Послушаем беглую лекцию о памятниках архитектуры, сфотографируемся на фоне Зимнего и поедем домой?.. Одного я только не понимаю, почему нельзя было с тем же успехом побродить по Арбату? Кстати, зашли бы там в «Дом книги» и купили бы тебе какой-нибудь фотоальбом с Эрмитажем и прочими здешними достопримечательностями…

Впрочем, она понимала, что не права, и где-то в глубине души радовалась тому, что Антон не злится. А он, похоже, просто не в состоянии был сейчас обижаться или досадовать: выражение почти детского, блаженного счастья не сходило с его лица.

— Полечка, подожди немного, ладно? — он уронил лицо в ладони и потер пальцами лоб. — Сейчас я окончательно приду в себя и изложу тебе наш план на ближайшие сутки во всех подробностях… Кстати, по поводу Зимнего ты зря иронизировала! Туда-то мы как раз обязательно сходим, и ты такой Зимний увидишь, какой никогда еще не видела!

— Но, надеюсь, номер-то мы в гостинице снимем, прежде чем начнем наматывать круги по городу? — Поля сегодня чувствовала себя абсолютно поэтически непрошибаемой. — А то мне как-то не улыбается перспектива таскаться везде с сумкой.

Вещей у нее с собой было совсем немного: легкий кардиган на случай непогоды, зонтик, косметичка и еще кое-какие мелочи. И сумка вовсе не казалась тяжелой или громоздкой. Зачем она сказала про нее, Поля и сама не знала. Но Антон решительно помотал головой:

— Никаких гостиниц, никаких администраторш с постными лицами, никаких номеров с казенными покрывалами. Только город, только небо… А сумку твою я сам понесу, давай ее сюда.

Правда, баул с вещами вид имел откровенно дамский, так что пришлось покупать большой пластиковый пакет и засовывать сумку внутрь. Но зато естественным образом решилась проблема с деньгами. На Полином бирюзовом платье с воздушными вставками карманов просто не было, положить кошелек ей оказалось некуда. И она предложила:

— Вот что! Давай деньги тоже будут у тебя, распоряжайся ими по своему усмотрению. Только сразу договоримся, не спрашивай каждый раз, как маленький мальчик: можно ли потратить их на то или на это?

Последняя фраза, видимо, оказалась совсем нелишней. Потому что мгновенная скорбная складка меж черных бровей Антона после нее расправилась, а в глазах запрыгали веселые чертенята.

— Значит, я могу покупать что угодно? — он озорно усмехнулся. — Хоть оловянных солдатиков, хоть шестисотые «Мерседесы»?

— Конечно, — Поля пожала плечами. — Только на «Мерседес» здесь вряд ли хватит. Пожалуй, только на какую-нибудь малолитражную потрепанную «Шкоду»…

— Ну, это ничего! Дело не в сумме, а в принципе… Значит, я могу совершить свою первую покупку?

Антон куда-то скрылся и через минуту появился с букетом белых роз в шуршащем целлофановом пакете.

— Это тебе! — сказал он, прижимаясь мягкими губами к ее виску. — Тебе, самая прекрасная женщина на свете…

Она еще успела отстраненно и больно вспомнить Борины ромашки, а он уже схватил ее за руку и повел вперед по Невскому, к маячащему в утренней синеве неба золотому шпилю Адмиралтейства.

На Аничковом мосту они остановились. Слева и справа взнуздывал своего коня каменный юноша, внизу плескалась Фонтанка.

— Помнишь, я рассказывал тебе, что был здесь прошлой осенью? — Антон вытащил из кармана пачку «Парламента» и закурил.

— Помню…

— Видишь, ты помнишь, а я уже нет… То ощущение не возвращается. Я ждал его, ждал… А сейчас все по-другому. Может быть, потому, что время прошло? Может быть, потому, что со мной ты?.. Нет, это не хуже, это просто по-другому…

Он прищурил глаза, словно силясь что-то разглядеть в серой воде, и неторопливо, нараспев произнес:

— …Чувствуешь, все уже не так? — Потом потер лоб и печально улыбнулся. — Не устала еще от меня со всеми моими причудами и странностями?

— Нет, не устала, — ответила Поля почти искренне. Этот Антон почему-то нравился ей больше, чем тот, с которым она ехала в купе-люксе мягкого вагона. За время дороги ее, откровенно говоря, утомила и его неутомимость, и постоянная, дежурная готовность к сексу, и улыбка, с которой он протягивал проводнице деньги, почти приказывая: «Принеси-ка, пожалуйста, нам еще шампанского из ресторана!» И главное, его непоколебимая уверенность в том, что он желанен каждый миг, каждую секунду, что его совершенно невозможно не хотеть…

— Я просто хочу посидеть у окна и подумать, — сказала она ему уже глубокой ночью, почти отбиваясь от его торопливо-ласковых рук. — Могут быть у меня какие-то свои, никого, кроме меня, не касающиеся проблемы?

— Какие у тебя… могут быть… проблемы? — прошептал он, губами расстегивая верхние пуговички дорожной блузки. — Ты молодая, безумно красивая, безумно сексуальная женщина. А если ты собралась опять печалиться о своем кобеле-муже, то это тем более зря. Факт его существования надо просто принять как данность, смириться с этим и не забивать себе голову…

Да, этот Антон, с какой-то затаенной грустью всматривающийся в серые воды Фонтанки, нравился ей гораздо больше. Поля перевела взгляд на розы, холодящие ладонь все еще влажными стеблями, и неожиданно почувствовала что-то вроде укора совести. Да и в самом деле, какое право она имела думать о нем с этим отвратительным оттенком высокомерного презрения? Какое право имела его осуждать? «Мадам утомило обилие секса!» А не сама ли мадам торопливо прыгнула в его постель, недвусмысленно дав понять, что ей это необходимо?..

— Я люблю тебя, — неожиданно произнес Антон, не отводя глаз от бегущей по воде ряби. Поля промолчала и коснулась его руки кончиками пальцев.

А потом была Дворцовая площадь, Александрийская колонна и ангел с крестом, попирающий змею. Стремительно взлетающая ввысь башня Адмиралтейства, колесница Победы над аркой. Поля видела все это уже тысячу и один раз. Один раз во время школьной экскурсии, а тысячу — на многочисленных открытках и фотографиях. Каждый, кто приезжал из Питера, непременно привозил с собой снимок: собственная многозначительная физиономия на фоне ослепительной белизны колонн Зимнего дворца. Поэтому она нисколько не удивилась, когда усатый молодой человек подвел к ним белую лошадь и предложил сделать круг по площади. (Лошадь, именно эта, а может быть, другая, но очень похожая, тоже присутствовала на большинстве фотографий.) Поля уже собиралась вежливо отказаться, когда Антон неожиданно взглянул на нее почти умоляюще.

— Ты хочешь проехаться? — спросила она удивленно. Он кивнул и обезоруживающе улыбнулся.

Она ожидала, скорее, детсадовского развлекательного зрелища — еще одну коняжку вместе с седоком по площади печально вели под узцы. Но Антон неожиданно попросил у хозяина сделать круг самостоятельно.

— Я хорошо держусь в седле, — сказал он, ласково похлопывая лошадь по морде. — А эта красавица к тому же еще и умная. Посади на нее хоть полного идиота, она и то не набедокурит.

То ли усатый молодой человек купился на «лошадиный» комплимент, то ли все-таки решил, что перед ним не полный идиот, — во всяком случае, он, подумав, согласился. И Поля только удивленно ахнула, когда Антон легко взлетел в седло, пришпорил пятками белоснежную кобылицу, прицокнул языком и пустил ее рысью. Его темные волосы развевались на ветру, сильные икры упруго сжимали лошадиные бока, на губах играла полухмельная счастливая улыбка. Люди вокруг останавливались, восхищенно показывали на него пальцами, что-то говорили друг другу. Ах, как он был неподражаемо красив в этот момент! Поля на какое-то время позабыла и про Надю с ее сладкими, безвкусными духами, и про сумку, стоящую у ног, и про то, что когда-то нужно будет возвращаться в Москву, к реальным, неизбежным проблемам. Она смотрела только на Антона и уже сквозь него, вокруг него — на позолоту лепнины, на белизну колоннады, на маски львов и головы ангелов. Теперь она действительно видела все по-другому и думала о том, что на самом деле есть в Антоне что-то дворянское, княжеское и что, наверное, он очень похож на своего прадеда, когда-то в далеком декабре гарцевавшего на Сенатской.

Он остановил лошадь, намотав кругов, наверное, десять. Вынул деньги из кошелька, спокойно и с достоинством рассчитался с хозяином. А потом подошел к Поле, поднес к своему разгоряченному лицу ее ладошку и виновато потерся о нее щекой.

— Наверное, уже жалеешь, что мне деньги доверила? — глаза его все еще лучились недавней радостью. — Просто не смог удержаться, но больше ничего подобного не повторится, честное слово!

— Не болтай ерунды! — сказала она почти сердито и прикрыла кончиками пальцев его рот.

Пообедать решили в небольшом ресторанчике на Герцена. Антон заказал себе и ей по телятине с грибами, по фирменному «Невскому» салату и по большой кружке темного пива. Есть Поле не хотелось, и она вот уже минут десять продолжала старательно ковыряться в тарелке, разрезая мясо на мелкие кусочки.

— Ты почему такая грустная? — спросил Антон, сдув белоснежную пену и сделав очередной глоток.

— Да так… — Поля неопределенно поморщилась. — Просто настроение какое-то странное. Такое чувство, что мы с тобой расстаемся. Не прощаемся, а именно расстаемся. Как будто ничего от нас уже не зависит…

— Да брось ты! С чего бы нам расставаться? Мне, кроме тебя, никакие другие женщины не нужны… Если ты, конечно, не решишь восстановить мир и согласие в своей семье, а меня послать к чертовой бабушке…

— Нет, это уже вряд ли, — она задумчиво покрутила на пальце массивное обручальное кольцо.

— Вот и я думаю, что нам с тобой отступать уже поздно и делать вид, что ничего не произошло, — тоже…

Поля согласно кивнула. Ей не хотелось говорить, что «уже» в ее фразе относилось, скорее, к их отношениям с Борисом, к тому, что там уже ничего не склеишь.

Когда официант в белой рубахе и белой же атласной бабочке принес по второй кружке пива, двери ресторана открылись, и в зал вошла пара: мужчина в тонкой черной водолазке и очках и женщина с длинной светлой косой.

— Вот те на! — удивленно воскликнул Антон. — Славка, собственной персоной! Это мы к нему ведь домой вечером собирались зайти, а тут он сам — явился не запылился… А это кто с ним? Жена, наверное. Я ведь ее и не видел ни разу, они в январе только расписались.

Он быстро встал из-за стола и стремительной походкой направился навстречу мужчине. Тот близоруко прищурился. Через секунду лицо его озарилось по-детски искренней улыбкой.

— Антоха? — мужчина снял очки и протер стекла носовым платком. — Ты-то здесь откуда?

— А я не один, — улыбнулся Антон и указал глазами на Полю.

Девушка с косой и в самом деле оказалась женой Славки. Звали ее Тома, она год назад окончила Академию художеств и теперь преподавала в детской художественной школе. Голос у нее был мягкий и тихий. Да она и не говорила почти, все больше смотрела на мужа ласковыми серыми глазами. Почему-то уже через минуту после знакомства с ней Поле нестерпимо захотелось спрятать под стол руку с обручальным кольцом. В отношениях Томы и Славки, в том, как затаенно они обменивались взглядами и мимолетными прикосновениями, в том, как просветленно улыбались друг другу, чувствовалась такая высокая чистота и нежность, что она со своим банально-истеричным адюльтером ощущала себя неуместной, словно калоши на черноморском пляже. Да и дело было даже не в адюльтере. Если бы она чувствовала в себе хоть каплю этой пронзительной любви, тогда бы все было верно, оправданно и честно. Хоть со штампом в паспорте, хоть — без…

Естественно, что Славка предложил переночевать у него, торопливо отмахнувшись: «Какие еще гостиницы? Что это вы выдумали?» Антон, долго не ломаясь, согласился. И хотя до ночи было еще далеко, из ресторана направились прямо домой к Усольцевым. Хозяйка дома, попривыкнув к новым знакомым, почувствовала себя свободнее, начала понемногу разговаривать и первым делом принялась уверять, что гостям у них будет очень удобно. Вообще она не была похожа на типичную художницу, какими их себе представляла Поля. Тихая, спокойная и какая-то абсолютно небогемная, она могла бы быть, скорее, доброй фельдшерицей или воспитательницей детского сада.

Тем удивительнее показалось то, что встретило их в квартире. Чуть ли не треть стены в коридоре была задрапирована пестрой тканью. Тяжелыми волнами, мягко мерцающими на пике, она спускалась до самого пола. Стильности добавляли и костяные броши с вставками из янтаря. А еще — везде были картины в темных и светлых багетных рамах. Некоторые из них по духу напоминали Матисса, другие — Мане. И только на дальней, тупиковой стене, заканчивающейся под потолком лепными розетками, висело маленькое прямоугольное зеркало. Сняв обувь и пригладив волосы на висках, Антон прошел через весь коридор, немного наклонился вперед и… Поля поняла, что сейчас что-то произойдет, по мгновенно ставшему пунцовым хорошенькому личику Томы. Хозяйка, прикрывая рот ладонью, торопливо задергала мужа за рукав. Тот обернулся, поправил очки, с трудом сдерживаемая улыбка заставила его губы дрогнуть. И тут Антон захохотал.

— Что случилось? — непонимающе спросила Поля.

— А вы подойдите, подойдите к зеркалу, — сквозь смех посоветовал Слава. — Только не начинайте сразу поправлять перед ним прическу.

Тома что-то проговорила, тихо и смущенно. Слава с некоторой даже досадой мотнул головой:

— Ну говорю же я тебе, что все нормально и никто не обидится. У Антохи здоровое чувство юмора, у Поли, я думаю, тоже… Почему ты считаешь, что понять и оценить это в состоянии только твои друзья-художники?

Поля поставила туфли в угол и, ступая босыми ногами по паркету, подошла к Антону. То, что еще с двух шагов представлялось маленьким мутным зеркалом, на деле оказалось искусным карандашным наброском, изображающим женскую спину и ягодицы. Надо заметить, что от спины там осталась очень маленькая часть — только талия и поясница с двумя соблазнительными ямочками.

— Нет, ну ты представляешь, — хмыкнул Антон, — наклоняюсь я к зеркалу, ничуть не сомневаясь, что узрею сейчас свой прекрасный лик, и вижу…

— Вы, правда, не обиделись? — робко вмешалась в разговор неслышно подошедшая Тома.

— Да Господи, нет, конечно! Это же прикол, абсолютно классный… И еще мне кажется, что это исполнено на хорошем профессиональном уровне. Нет?

Хозяйка затеребила кончик тяжелой косы и как-то озорно пожала плечами:

— Может быть, и да… Только почему-то, когда я говорю моим друзьям, что это — шедевр, они отвечают, что это — задница…

После эпизода с «шедевром» все пошло уже совсем хорошо. Тома, окончательно убедившись в том, что гости ее — нормальные, веселые люди, тоже повеселела. Переоделась в узкие черные джинсы и просторную блузу и принялась носить из кухни в комнату чистую посуду и тарелки с какими-то импровизированными салатиками. Поля предложила, было, свою помощь, но быстро поняла, что толку от нее будет немного. Единственным нормальным и привычным предметом на кухне оказался холодильник с жестяной табличкой «Бирюса». А что делать с остальным: с висящими на специальных кронштейнах блюдами, с перетянутыми пестрыми лентами пучками трав, с яркими полосатыми подушечками, разбросанными по полу, она просто не знала. В конце концов, ей доверили варить креветки.

Поля налила воды в большую, расписанную фигурками диковинных животных кастрюлю и поставила ее на плиту. Повернулась к подоконнику в поисках спичек или зажигалки. И тут же замерла в изумлении. Прямо под окном была набережная, а на той стороне реки — дом, такой знакомый по открыткам и иллюстрациям из школьного учебника литературы.

— Это что, Мойка? — спросила она удивленно.

— Да, — Тома кивнула, и коса на ее плече вздрогнула, как хвост потревоженной кошки. — А там дом Пушкина… Ну вы, наверное, это и сами уже поняли?

И тут же вместе с легким ароматом сигаретного дыма до Поли донеслись голоса. Разговаривали Антон и Слава, стоящие на балконе.

— Да, вот, видишь, все в моем логове изменилось, — в голосе хозяина не чувствовалось ни тени грусти, — но это и к лучшему… Томка — чудесная женщина, я так рад, что мы теперь вместе… А у тебя это что, серьезно?

— Красивая, правда? — уходя от прямого ответа, спросил Антон.

— Красивая. «О ты, моя прекрасная брюнетка, изящней, чем слоновой кости статуэтка»… Не помнишь, кто сказал?.. Вот и я не помню.

— Только она замужем, — последние слова Антона прозвучали глухо. Видимо, он прикуривал новую сигарету.

— Да я понял. Кольцо на правой руке… Но ведь это не так важно?

— Ну это с какой стороны посмотреть. Она — жена «нового русского», женщина неглупая, с претензиями и благодаря мужу цену деньгам не знающая… Это не то что наши с тобой амуры десятилетней давности.

— Да, все меняется, — Слава вздохнул. — Только вот Мойка все такая же, дом этот… Кстати, знаешь, я тут недавно чуть не отправился добровольно сдаваться к психиатру. Представь, выхожу покурить, поднимаю глаза к дому напротив и вижу: на своем балконе стоит Пушкин и к кому-то там, находящемуся внутри квартиры обращается. Я давай глаза тереть: Пушкин не исчезает. Ну, в голову тут всякая ерунда полезла и про пространственный коридор, и про машину времени… Все это буквально за какие-то несколько секунд. А потом я вдруг боковым зрением замечаю внизу на асфальте кинокамеры, тетку с хлопушкой, машины киношные… Забыл, к чему это хотел рассказать? Ладно, пойдем в комнату, а то девчонки уже, наверное, все приготовили…

Поля даже и не поняла толком, почему ее расстроил этот разговор. Вроде бы ничего обидного или не соответствующего действительности сказано не было, а на сердце стало смутно и тревожно. Впрочем, грусть ее после второй или третьей бутылки «Балтики» почти рассеялась. Да она и не могла позволить себе печалиться. Очень уж хозяйка хотела, очень старалась, чтобы всем было хорошо. Даже белье им с Антоном постелила новенькое, ни разу «не одеванное».

Спать им предстояло в отдельной комнате со старинной, на резных деревянных ножках кроватью.

— Здесь должно быть удобно, — как бы извиняясь, проговорила Тома, расправляя белоснежный с крошечными черными цветами пододеяльник. — Вы уж извините, что я не стелю вам в нашей спальне, просто для меня супружеская постель — это что-то такое, где никто больше спать не должен. Понимаю, что это архаизм, но ничего с собой поделать не могу.

— Да мы и здесь прекрасно поспим. Тем более что кровать такая чудесная, — улыбнулась Поля. А про себя подумала с сожалением, что ей-то совместная постель с Антоном в последнее время, увы, не внушает таких трепетных чувств.

Впрочем, забраться в постель им не удалось. Едва Антон снял джинсы и в белых плавках упал спиной на кровать, как раздался звонок в дверь. Поля торопливо застегнула платье. Из коридора послышались голоса. А потом Слава как-то не очень уверенно крикнул:

— Ребята, может быть, выйдете, и мы продолжим? А то еще гости подошли. Можно за пивом сбегать, тут рядом магазин до двенадцати…

Антон быстро оделся и вышел в прихожую. Поля последовала за ним. У двери снимали обувь мужчина лет тридцати с худым лицом и обвислыми усами и молодая женщина, видимо, его жена. Женщина была рыжеволосой, веснушчатой, с прямым носом и прозрачными кошачьими глазами. Когда их с Антоном взгляды пересеклись, стало заметно, что напряглись оба. Она, видимо, хотела что-то сказать, но промолчала, только огонек в глазах, яростный, нехороший, блеснул чуть ярче. Мужчина же подал Антону руку, и они поздоровались, как старые знакомые.

Новых гостей звали Алексей и Света. Они сразу прошли в зал, не задержавшись у «шедевра» — видимо, бывали здесь довольно часто. Алексей достал из сумки принесенное с собой шампанское. Оказалось, что обмывается его недавно вышедший сборник стихов. Поля вскоре заметила, что Света принципиально не чокается с Антоном. Или, быть может, он с ней? Во всяком случае, ей эта особа не нравилась, так же, как не понравилась когда-то «девушка с кастрюлькой». Кто знает, может быть, и эту связывали когда-то с князем постельные отношения? Что еще могло вызвать такую явно проскальзывающую в каждом взгляде, в каждом повороте головы ненависть?

Голос у Светы был низкий и грудной. Говорила она мало. Зато каждую реплику Антона провожала скептической усмешкой. И Поля уже начинала не на шутку злиться, когда Антон вдруг спросил, обращаясь к Алексею:

— А материальное положение у тебя сейчас как? В издательстве твоем заплатили что-нибудь?

— А почему тебя это так волнует? — не поднимая глаз от тарелки, ледяным тоном произнесла Света. — Вроде бы за те телефонные переговоры мы с тобой рассчитались.

— За какие переговоры? — Антон опешил.

— За те самые, из-за которых ты чуть ли не при десятке посторонних людей назвал моего мужа дерьмом, немужиком и непорядочным человеком. Мы тогда наговорили на шестьдесят две тысячи с квартиры твоей бывшей жены. Я сумму эту, наверное, на всю жизнь запомню! За переговоры уже пришла квитанция, а нам нечем было заплатить. Мы тогда ели одну лапшу с чаем, а мясо доставалось только ребенку, потому что он был маленький, ему нельзя было без мяса… Не припомнишь, сколько на тот момент ты был должен нам?

— Я не мог расплатиться, у меня тоже не было денег…

— Да, я помню! — Света нервно затеребила пальцами край асимметрично-клетчатой скатерти. — Ты тогда еще говорил, что долг нам вернешь потом, а за телефон нужно платить сейчас, а то его отключат…

— Света, — побагровевший Алексей дернул ее за рукав, — прекрати сейчас же! Что ты вытворяешь! Перестань немедленно!

— Нет, не перестану, — она вырвала руку, — я слишком долго ждала момента, когда смогу ему все высказать. Теперь наконец вышла твоя книга, ты получил признание. Теперь наконец всем ясно, кто чего стоит! И не в деньгах дело…

— Ну-ну, то-то ты так точно про шестьдесят две тысячи запомнила! — вставил Антон, брезгливо поджав тонкие губы.

— Хотя и в них тоже! Ты всегда брал и просто не считал нужным отдавать. Брал не у бизнесменов, не у нуворишей, а у таких же, как ты, которым иногда не на что купить еды домой… Но я не о деньгах. Я о том, что ты всегда строил из себя невесть что, дворянина, голубую кровь, а вел себя, как мелкий и подлый лавочник. Думаешь, я не знаю, как ты по всем знакомым растрезвонил, что Леха увел у тебя из-под носа заказ на книгу о Баталове, хотя ты к проекту вообще не имел никакого отношения? Просто позавидовал, что востребовали не твой, а Лешкин талант, и возможность заработать появилась тоже у него! Господи, а как ты никогда не упускал случая кинуть ему в лицо, что он — бездарность, рабочая лошадка от литературы, что он рохля и не мужик, потому что не может обеспечить семью. Тебе-то легко было жену обеспечивать за счет кредитной карточки твоей тогдашней тещи…

Тома сжала ладонями виски и быстро вышла из комнаты. Алексей сидел, опустив голову, на щеках его играли желваки, а усы, казалось, еще больше поникли.

— А знаешь, что сказал по твоему поводу наш общий знакомый Толя Ковалев? Я тогда пожаловалась ему, что ты долг не отдаешь и от нас бегаешь, — Света не унималась. — Он сказал: «Вспомни известный фильм, где крутой мафиози успокаивает кредитора, уставшего преследовать мерзкого и непорядочного должника. Он ему объясняет: «Представь, ты навсегда избавился от общества этого человека всего за двадцать долларов!» Вот, говорит, и ты так думай, что за девятьсот тысяч ты его никогда больше не увидишь. А мне хуже, я «дворянчика» не увижу уже за тысячу долларов. Такие разные расценки за одного и того же человека!»

Поля почувствовала, что все это становится нестерпимым. Она уже готова была закричать, ударить тарелкой об пол, сделать хоть что-нибудь, чтобы прекратить это отвратительное действо, когда Антон, сладко потянувшись, с абсолютно невозмутимым видом заметил:

— Концовка слабовата…

— Что? — Света яростно зыркнула на него зелеными, опушенными рыжими ресницами глазами.

— Я говорю, концовка слабовата! Ну что это: «такие разные расценки за одного и того же человека»?.. Хотя, впрочем, что-то в этом есть. Тоже про деньги. Я, кстати, подсчитал: слова «деньги», «долг» и вариации на их тему прозвучали в твоем страстном монологе ровно четырнадцать раз. Тебе это ни о чем не говорит, нет?.. Вообще, Света, мне как-то неловко объяснять тебе прописные истины, но даже ребенок знает, что нельзя жить только материальными ценностями, нельзя от них отсчитывать свою жизнь. Есть же, в конце концов, и какие-то другие измерения… И потом, добрее нужно быть, добрее! Ненависть — это плохо, Светочка! А долг я тебе обязательно отдам. Лично в руки, и в самое ближайшее время.

— Не надо мне твоих поганых денег! — она гневно тряхнула рыжими кудрями. — Я их в окошко выкину! И вообще я даже рада, что ты их не отдал: по крайней мере, у меня появился повод высказать тебе все, что я думаю. А думаю я, что это ты, а отнюдь не мой муж — жалкое подобие мужчины!

В комнате повисла тишина, нарушаемая только угрюмым ворчанием холодильника на кухне да дребезжанием фортепиано на третьем этаже. Алексей сидел в кресле, подперев лоб ладонью, Слава стоял у окна. Все избегали смотреть друг на друга. С легким вздохом Антон поднялся на ноги и направился к двери. Уже от порога обернулся и спросил, глядя прямо Свете в глаза:

— Скажи, а тебе вообще бывает когда-нибудь стыдно?

Она немного помедлила, потянулась к бокалу с остатками шампанского, видимо, намереваясь выпить залпом, остановила руку в воздухе, снова уронила ее на колени.

— Да, — сказала она после паузы. — Мне, например, очень стыдно сейчас. Но только за то, что я воспользовалась твоим же методом: унизила тебя в присутствии посторонних.

Антон, покачав головой, хмыкнул и вышел из квартиры. Когда дверь за его спиной захлопнулась, Поля быстро встала, зашла в спальню и вернулась оттуда с кошельком в руках.

— Сколько он вам должен? — спросила она, стараясь не встречаться со Светой взглядом.

— Мне ничего ни от него, ни тем более от вас не нужно. Можете передать ему, что это не шутка и деньги его я действительно выкину в окно, так что пусть даже не трудится…

— Я, кажется, слышала что-то про девятьсот тысяч? — Поля поморщилась. — Возьмите, они ваши. Теперь вы можете делать с ними все что угодно. В окно так в окно…

Проходя мимо полуоткрытой двери спальни, она еще раз бросила взгляд на кровать, заправленную новеньким постельным бельем в черный цветочек. И почему-то подумала о том, что даже тело ее уже не хочет сильного и гибкого тела Антона.

Он ждал ее возле подъезда, нервно покуривая и сплевывая сквозь зубы.

— Готов поспорить, я знаю, что ты сейчас сделала, — голос его был злым и раздосадованным. — Ты наверняка отдала этой дуре деньги. Отдала, да?

— Допустим, отдала. — Поля взглянула на него с вызовом.

— Ну и зря ты это сделала. Я после таких фортелей принципиально не стал бы ей ничего возвращать. Поди, не умерла бы с голоду. Видела браслетик у нее на руке какой, с золотым напылением, явно не три копейки стоит…

— Да какое тебе дело, что у нее на руке! — она зябко запахнула на груди кардиган. — И что вообще за взгляд профессионального оценщика? Ты должен ей деньги, понимаешь?! И какой бы там она ни была, ты все равно обязан их отдать!

— И ты туда же? — Антон горько усмехнулся. — Ты тоже считаешь меня дерьмом? Да я просто живу в ином измерении, я просто забываю про какие-то материальные аспекты, какие-то там долги, просто отключаюсь от них иногда. Я же в этом мире себя чужаком чувствую!.. Да и вообще в нашем кругу никто никогда не обращал на такие вещи особого внимания. Ты же не могла не заметить, как на выпад этой истерички ее собственный муж отреагировал? Леха, он нормальный мужик. Малахольный, правда, но нормальный…

Она равнодушно кивнула и подняла глаза к небу. Оттуда, сверху, во двор заглядывала любопытная луна, круглая и желтая, как сердцевинки Бориных ромашек.

— Понимаешь, она — бухгалтерша! Бухгалтерша! И этим все сказано. Она не из нашего круга! Где уж ее Леха подобрал, я даже и не знаю… Но мелочно-то это как все, низко! Надо же, «шестьдесят две тысячи»! Мерзкая, отвратительная бабенка…

— Может, хватит? — Поля поморщилась. — Мне все это ужасно неприятно, да и тебе, я думаю, тоже.

Антон вздохнул и обнял ее за плечи. Руки его были теплыми и привычно нежными.

— Прости меня, я испортил тебе поездку, — он обвел указательным пальцем мочку ее уха. — Не надо было позволять ей раскрывать рот! А самое смешное, знаешь из-за чего это все?

— Из-за шестидесяти двух тысяч. Ты уже повторял это не раз, — отозвалась она с усмешкой.

— Да не в деньгах дело, а в том, что эта баба в свое время чуть в обморок не падала, так меня хотела! Ну и не обломилось ей ничего, потому что, во-первых, Алексей мне друг, а во-вторых, я терпеть не могу рыжих… Вот она и не простила! Господи, какие же все-таки бывают бабы стервы похотливые, что эта, что Татьяна твоя, ну та, которая «с кастрюлькой»…

Поля промолчала. Ни спорить, ни возмущаться, ни вообще говорить ей не хотелось. Антон еще немного покрутил двумя пальцами ее сережку, а потом со вздохом убрал руку.

— Знаешь, мне необходимо встряхнуться. У меня даже сердце что-то забарахлило, — он потер левую сторону груди. И она с тенью злорадства отметила, что вышло у него это несколько картинно. — Слушай, давай пойдем в казино? Я тут недалеко очень симпатичное заведение знаю, можно и отдохнуть нормально, и развлечься. Все равно до нашего поезда еще несколько часов…

— Я не хочу. Мне лучше сейчас поспать в какой-нибудь гостинице. А ты иди, иди… Ничего, на вокзале встретимся. Номер поезда-то не забудешь?

— Нет, не забуду, — он печально улыбнулся.

— Ну, тогда пока, — сказала Поля и, расстегнув кошелек, протянула Антону несколько стодолларовых бумажек.

В Москву вернулись в полдень, а уже в три часа Поля звонила в дверь Галкиной квартиры. Она помнила, что по понедельникам Лесина вроде бы работает с восьми до двенадцати, и поэтому рассчитывала застать ее дома. Так оно и оказалось. После второго или третьего звонка Галина с зеленой маской на лице и хлопьями мыльной пены на руках открыла дверь.

— Привет, — проговорила она обрадованно и несколько удивленно. — Вот уж кого не ожидала увидеть…

— А кого ожидала? — Поля, боясь испачкаться в мыле, вжалась в самую стенку прихожей. — Кого ты еще в таком виде встречаешь? Посторонний человек, узрев тебя, зеленую, от неожиданности и инфаркт получить может!

— А! — Лесина махнула рукой. — Да кто ко мне в последнее время в гости ходит? Все меня позабыли… В одном ты права, когда делаешь маску, нужно лежать себе на диванчике, слушать тихую музыку, расслабляться, а отпирание дверей и поднимание телефонной трубки доверить домочадцам. Вот учим вас, учим в косметических салонах, а сами, видишь…

Из ванной доносилось утробное гудение стиральной машины. В прихожей пахло порошком и влажным бельем. Поля вдруг подумала, что не была в Галкиной квартире уже, наверное, с полгода. И здесь, в общем, ничего не изменилось: та же мебель, те же детские тапочки на полочке для обуви, тот же календарь на стене и даже окурков в мужниной пепельнице, кажется, ровно столько же. Домашний уют, чистота и стабильность. Та скучноватая стабильность, которой она сама совсем недавно так боялась. Что теперь осталось от той стабильности?

Поля подошла к овальному зеркалу, двумя руками забрала вверх волосы на затылке, снова уронила их обратно.

— А ты чего пришла-то? — поинтересовалась Галка, ватным тампоном снимая маску с лица. — Нет, я не в том смысле, я рада, конечно. Но ты-то ведь просто так не придешь?.. К Сосновцевой-то сходила, кстати?

— Кстати, сходила, — Поля невесело усмехнулась.

— Ну и что?

— Да ничего. С лестницы она меня, конечно, не спустила, но вой подняла на все окрестности!

— По какому поводу? — аккуратно выщипанные у висков Галкины брови неудержимо поползли вверх.

— По поводу, что сама я — тупая кукла, муж мой — «новый русский», сидеть нам надо в своих «Мерседесах» в обнимку с сотовыми телефонами и не вылазить! А я, видишь, нахалка какая — книжки писать вздумала!

Лесина неодобрительно вздохнула и покачала головой:

— Да-а, сдает Вера, сдает… Да и мне тебя вовремя предупредить надо было: у нее в тот момент очередной запой случился, так что, сама понимаешь, к ней лучше было не лезть. Из чувства самосохранения хотя бы.

— А почему я вообще должна действовать из чувства самосохранения? — Поля достала из сумочки носовой платок и подправила размазанную в уголке губ помаду. — Почему я должна чувствовать себя заранее виноватой? Что я, эти шмотки, которые на мне, деньги эти украла? Убила я кого-нибудь из-за них? Обманула? Или, может, я ее личную зарплату на свои нужды потратила?

— Да ты не кипятись, не кипятись! Ты, может, нет, а кто-то с такими же деньгами, как у тебя — да. Их же, бедных, сейчас все дурят: и продюсеры, и директора всяческих кинокомпаний. Каждый норовит пообещать побольше, а заплатить поменьше, да потом перед носом все на том же шестисотом «мерсе» проехаться… И вообще выброси ее из головы. Надо же, муж у тебя — «новый русский»! А у нее вообще никакого нет!

Поля вдруг почувствовала пугающую, неодолимую усталость. Даже лоб ее мгновенно покрылся липкой, холодной испариной.

— Да, знаешь, Галь, кажется, у меня тоже уже никакого мужа нет… — проговорила она и, опустившись на корточки, закрыла лицо ладонями.

Галка, ничего не сказав, ушлепала босыми ногами на кухню и через минуту вернулась с рюмкой коньяка в руке.

— Ну-ка, на, на! — скомандовала она, подсовывая коньяк Поле под самый нос. — Выпей залпом, а потом все спокойненько расскажешь… Надо же, мужа у нее нет! А кто есть? Любовник есть?

— Есть!.. Или тоже уже нет?

— Чувствую я, окончательно ты, девка, с дуба рухнула! — печально констатировала Лесина и, обхватив Полю за плечи, помогла ей подняться с пола.

Потом они сидели на диване, курили «Филипп Моррис» и пили коньяк.

— Про мужа, которого у тебя уже якобы нет, потом поговорим! — Галка упрямо пресекала все Полины попытки свернуть разговор на Бориса. — О Суханове твоем я, слава Богу, представление имею. Ты мне про любовника, которого тоже нет, толком расскажи. Кто он у тебя?

— Поэт.

— Поэт? — Лесина заинтересованно склонила голову к плечу. — Мало того, что красавец и половой гигант, так еще и поэт? Где ты только такого выискала!.. Слушай, а откуда у него при такой, мягко говоря, неприбыльной профессии деньги, чтобы по Петербургам раскатывать да по ресторанам тебя водить? У меня клиентка одна — жена писателя, так тот, чтобы продержаться только, для детских садов сценарии утренников пишет, а тут — надо же, цветы, французские вина, Зимние дворцы…

— Ну, во-первых, Петербург — не Канары, поездка несколько подешевле обходится, а во-вторых, не он платит, я в основном… У него сейчас как раз сложный в финансовом отношении период…

— В основном? — Галка подозрительно прищурилась. — Ой, не темни! А за что платит он? За билет в трамвае? Или за презервативы? Или вообще ни за что? Может, ты ему еще и трусы покупаешь?

— Если бы понадобилось — купила бы! — Поля уронила на рукав светлого жакета длинный столбик пепла и брезгливо стряхнула мелкие частички в пепельницу.

— А я не удивлена, что не понадобилось! Зачем вам вообще трусы? Ему этот предмет гардероба только мешает выполнять свою работу… Ты не знаешь случайно, как называются мужчины, которые идут на содержание к состоятельным женщинам?

— Вот только этих намеков не надо!

— Ничего себе намеки?! — в голосе Лесиной зазвенело возмущение. — Он к тебе присосался, как клещ, а тут все — намеки! Ты же говоришь, что он нормальный человек, значит, ноги — на месте, руки — на месте и голова — на месте. Да пошел бы хоть вагоны разгрузил на Киевском вокзале! Или, если его творческой натуре это претит, — те же утренники писал бы для детишек! Кстати, та моя клиентка, у которой муж этим промышляет, говорит…

— Не надо, — Поля предостерегающе подняла руку. Ей не хотелось слышать ни про утренники, ни про чужих мужей, ни тем более про деньги. Коньяк разливался по жилам приятной теплотой, в голове гудело, от сигаретного дыма ломило виски.

— Не надо, Галь, — повторила она, собравшись с силами. — Думаешь, я сама не чувствую, что что-то во всем этом не то, думаешь, мне объяснять нужно?

— Думаю, нужно! — Галина поровну разлила последние капли коньяка и решительно поставила бутылку на стол. — Потому что ты, со свойственной тебе интеллигентностью, никогда не назовешь это… «явление» тем словом, которым оно называется. А называется оно — альфонс! Обидно, да? Но тем не менее это так!

— В таком случае я — в тысячу раз больший альфонс, или, вернее сказать, содержанка! Антон-то принимает только те деньги, которые я трачу на него добровольно, а я расходую на любовника капиталы, которые зарабатывает мой муж. Причем муж об этом ничего не знает!.. Я сама-то, права Сосновцева, всего лишь тупая кукла с неудовлетворенными амбициями! Я и зелененькие и деревянненькие только трачу! Борька зарабатывает, а я Антоше рубахи и галстуки от Версаче покупаю!

Галина вздохнула и подошла к окну. Отодвинула штору. Белоснежные птицы на германском тюле неспешно заколыхались.

— Дочку из продленки смотришь? — Поля затушила окурок в пепельнице. — По времени-то уже пора ей быть… Давай, наверное, сворачиваться, да я пойду…

— Сиди уж, — Лесина махнула рукой. — Катя — умная девочка, сама прекрасно на кухне поест, а потом за фортепиано заниматься сядет… Я вот что хочу тебе сказать: с Антоном этим твоим, естественно, завязывать нужно, тут и говорить не о чем, а с Борисом?.. По идее ему, конечно, надо содрать с тебя колготки вместе с трусиками и отстегать как следует по заднице…

— Моя задница его больше не интересует. У него теперь другая есть… Господи, как банально-то все! Муж изменяет жене с ее собственной подругой и женой собственного друга! Сюжет для тупой мелодрамы, правда? Наверное, от этой банальности и мерзко так!

— Брось! — Галка снова присела на край дивана. — Мужики на девяносто процентов — кобели, а когда бабы под них сами ложатся — то, наверное, на все сто… Забудь, как будто ничего и не было, возвращайся сегодня домой с улыбочкой. Ужин ему накрой, постельку расстели, сама постарайся. А завтра приходи в салон, мы тебе какую-нибудь причесочку «супер» сварганим… Ну-ка, давай прикинем…

Она подобрала Полины волосы на висках, перекрутила их на затылке, свесила густой и озорной челкой на лоб. Снова взлохматила все пряди, обнажила шею, выпустив лишь тоненький длинный мысик волос. Когда и второй вариант «суперпрически» ее не устроил и она принялась взбивать шевелюру растопыренными пальцами, Поля устало произнесла:

— Галочка, милая, спасибо тебе, но не надо ничего. Я ведь и сама с ним жить после всего, что произошло, не смогу. Ладно, забуду я Надежду, ладно, прощу. Одолею ее, так сказать, на поле битвы под названием «Женское очарование», но с Антоном-то как быть? Его и из сердца не так просто выкинуть, уж не говоря о том, что из памяти… Понимаешь, то, что испортил Борис, еще, может быть, можно было поправить, но то, что потом наделала я… Не смогу я ему в глаза смотреть и улыбаться, чувствуя этот груз на душе. А рассказать все — это стопроцентный развод. Хотя, может быть, это и к лучшему?

— К бабке бы тебе хорошей сходить, — Лесина по-старушечьи подперла подбородок рукой. — Чтобы она на тебя воск отлила да порчу сняла… Знаю я, что ты во все это не веришь, но все-таки…

— А «все-таки» надо поговорить с Борисом. По крайней мере, расстаться нужно честно. Он — виноват, я — виновата… Попросим друг у друга прощения — и до свидания!

— А может, не «до свидания»? Может, помиритесь?

— Это уже вряд ли.

— Ну и правильно! — Галка неожиданно зло тряхнула крашеной головой. — Тебе это поделом будет! Помню я, как шесть лет назад ты плакалась: «Люблю его, люблю больше жизни!», а теперь сидишь холодная, как амеба, и этаким светски ледяным тоном рассуждаешь: «Да, правильней будет расстаться. Нет, я не смогу жить во лжи. Нет, конечно же, мы не помиримся».

Поля поднялась с дивана, стряхнула пепел с подола узкой юбки и пошла к выходу из комнаты. Уже на пороге она остановилась и, полуобернувшись, бросила:

— Ну, Галка, почему же ты-то меня не поняла?! Ты, наверное, единственная, кто, в принципе, мог понять, — а вот не поняла!.. Да я же просто боюсь загадывать, что мы помиримся, сглазить боюсь! Чего бы я сейчас только не отдала, чтобы не было никогда в моей жизни Антона, а в Борькиной — этой стервы Хорошиловой. Если бы только можно было все отмотать назад! Я надеюсь, надеюсь, что все можно изменить, что с Надькой все это прошло: Борька ведь мне и цветы уже приносил, мириться хотел… А я, дура!..

Она заплакала, в этот раз уже не закрывая лицо руками, а просто по-детски размазывая по щекам слезы вместе с тушью. Галина налетела на нее со спины и прижала к себе, как маленькую девочку.

— Поговори, поговори с Борей, раз уж это тебе так нужно, — шептала она, обжигая горячим дыханием Полино ухо. — Он мужик хороший и любит тебя, он понять должен. Начните все с начала, в конце концов! Ну стоит ли из-за какой-то стервы всю жизнь ломать? Сколько вы уже вместе? Семь лет почти, да? Когда мы на вашей свадьбе, в январе гуляли?..

…Регистрация была назначена на десять утра, поэтому выспаться Поле не удалось. Мама часов в шесть отправила ее в душ, потом сама уложила феном еще влажные волосы и уселась на кровать рядом с трельяжем наблюдать за тем, как невеста-дочь будет делать свадебный макияж. А у Поли, как назло, все валилось из рук: тени накладывались неровно, тушь слипалась комочками, пудра оседала на подлокотники кресла, на полированную полочку, в общем, куда угодно, но только не на лицо.

— Ты что так нервничаешь? — не выдержала мама в конце концов и решительно отобрала у нее пуховку. — За черта лысого, что ли, тебя замуж отдают? Вроде бы по любви выходишь замуж, а — сидишь бледная, психованная. Руки вон дрожат!

— А я сейчас, мама, и не понимаю, — Поля через силу улыбнулась, — как без любви можно вообще замуж идти? Раньше понимала, а теперь — нет. Я вот без Борьки жизни себе не представляю, и то у меня все внутри переворачивается, а если чувств нет никаких, то тогда что? В загс, как на эшафот, что ли?

Мать легко провела пуховкой по ее щекам и усмехнулась:

— Это в тебе свадебный максимализм бушует! Выходят люди без любви — и ничего, живут. Кстати, порой получше пылко влюбленных. Ты вот о чем не забывай: деньги в семейной жизни — вещь не последняя. Страсть ваша безумная пройдет, постель приестся — это все нормально, это процесс естественный. А что останется? Уважение друг к другу, привычка, ну и какой-то там бытовой комфорт… Вот у Татьяны Леонидовны дочь без всякой любви вышла за какого-то армянина и через полгода просто расцвела. И шуба у нее — не шуба, и платье — не платье, и кольцо — не кольцо — сказка! Она, по-моему, по дому и не делает ничего — все домработница. А духи у нее всегда какие? А причесочка?..

Поля, не отрываясь, наблюдала в зеркале за тем, как лицо ее из нервически-бледного постепенно становится кукольно-фарфоровым. Мамины руки были умелыми и ласковыми, от нее привычно и успокаивающе пахло «Магией ночи». Нет, мать, пожалуй, не осуждала ее за то, что она выходит замуж за нищего студента, но все же…

— Знаешь, мам, — она убрала от виска прядь волос, подставляя пуховке правую щеку, — вот чего я точно никогда не пойму, так это как можно жить с человеком исключительно из-за денег. Ну хочется мне, допустим, иметь шикарное платье, красивую обувь, косметику там какую-нибудь обалденную — так это для чего? Для того, чтобы выглядеть хорошо и нравиться любимому человеку! А просто так, шмотки ради шмоток — это же чушь какая-то… Да и потом, это же не удовольствие, это же кара Господня — каждый день видеть рядом с собой мужчину, к которому совсем не испытываешь желания броситься на шею!

— А к Борису ты, значит, такое желание испытываешь? — миролюбиво подытожила мама.

— А к Борису испытываю.

— Ну вот и славно. Давай надевать платье.

Платье, атласное, с лифом, расшитым мелким бисером, и нежными кружевными вставками по подолу, лежало на широкой родительской кровати. Рядом, распластавшись по спинке стула, как гигантская медуза, висела ажурная фата. И только когда Поля надела на себя все это великолепие, застегнула на спине длинную «молнию», расправила легкое кружево по волосам, то наконец почувствовала, что все происходит в действительности. Из зеркала на нее взглянула невеста с изумленно-счастливыми глазами и темно-розовыми губами, приоткрытыми, как для поцелуя…

А по кухне и коридору вот уже час сновали подружки, готовящиеся к выкупу. Они то и дело хихикали и чем-то шуршали. Поле вообще эта идея с выкупом не особенно нравилась, но ее убедили: «Надо!» А надо, значит, надо. Одно радовало: выкуп пообещали сделать совсем небольшой, пожалели свидетельницу Надю, которая и так тяжело переваливалась со своим огромным животом.

— Ох, Надька, не могла ты подождать со своим ребеночком! — шутя, говорила ей Поля дня за три до регистрации. — Родишь еще прямо у меня на свадьбе.

— Посмотрю я, как твой Суханов с ребеночком подождет, — усмехалась та, неуклюже устраиваясь в кресле и вытягивая чуть отекшие, но все еще красивые ноги.

Минут в пятнадцать десятого Надя, уже готовая, причесанная, в просторном шифоновом платье цвета спелой вишни, заглянула в комнату.

— А поворотись-ка, сынку! — с одобрительной улыбкой проговорила она. — Да, выглядишь ты, надо сказать, отпадно! Борис от восхищения как маму родную зовут позабудет.

— Интересно, он уже приехал? — с внезапным и странным ей самой смущением спросила Поля.

— Естественно, приехал. Твоя подружка-маникюрша там уже вовсю с выкупом шурует, сейчас и я туда спущусь.

Поля кивнула. И с этой секунды начала напряженно прислушиваться к тому, что происходило на лестнице. Мама убеждала ее выпить сока и скушать бутербродик: мол, пока регистрация, пока катание на машине с куклой — можно и сознание от голода потерять. Но Поля только улыбалась ей виновато и просяще, подносила указательный палец к губам и снова ухом приникала к двери. А из подъезда несся звон гитарных струн, одобрительное гудение мужской свиты, заливистый хохот девчонок. Потом Борис, видимо, поднимаясь по лестнице, начал на каждой ступеньке называть ласковые прозвища, и она чувствовала, как ёкает сердце и от «любимой», и от «голубушки», и от «заюшки». И понимала, что на самом деле счастлива…

Этаже на девятом процессия явно затормозила, ни на шаг не приближаясь к двери. Поля, уже изнемогающая от нетерпения, встревожилась. Наташа Масляшова своим тихим ехидным голоском задала какой-то вопрос, а Борис никак не мог ответить. Точнее, он предполагал неуверенно: «Пятнадцатое? Двадцатое? Семнадцатое?», но, похоже, все было неправильно, потому что женский коллектив дружно и радостно вопил в ответ: «Не-ет!» Поля нервно поправила на руках длинные, до локтя, перчатки и отошла от двери.

— Иди в комнату, посиди, успокойся, — обсасывая косточку от вишни, предложила мама, — сейчас уже появится твой жених. Минут через пять выезжать надо.

— А если не появится? Вон его как там девчонки терзают!

— Появится, куда денется! Он уже почти муж, у него обязанность теперь такая — появляться. А если что, ты его скалкой по лбу или сковородкой по загривку…

Фраза была явно шутливой и не несла никакого двойного или обидного смысла, но Поля вдруг почувствовала, что у нее перехватывает дыхание.

— То есть как обязанность? — почти прошептала она побелевшими губами. — Мамочка, да что же ты такое говоришь? Значит, он теперь будет со мной жить, целовать меня, ложиться со мной в одну постель не потому, что любит, а потому, что обязан?

— Да ничего такого я не хотела сказать, заполошная ты моя! — всплеснула руками мама. Но Поля уже повернула ключ в двери и выпорхнула на лестничную площадку, в своем белом платье похожая на огромную прекрасную бабочку. Похоже, никто просто ничего не успел сообразить, потому что иначе вошедшие в азарт подружки просто запихали бы ее обратно в квартиру. А так она, провожаемая удивленными взглядами, вихрем слетела по лестнице и прижалась к груди Бориса.

— Милый мой, хороший мой, — шептала она, обвивая его шею руками и гладя колючие свежеподстриженные волосы на затылке. — Как я люблю тебя, ты даже представить себе не можешь!

— И я люблю тебя, Полечка! — сказал он, приникая к ее подкрашенным губам нежным, осторожным поцелуем.

— Ну вот, пропала уже почти выторгованная бутылка шампанского! — печально вздохнул кто-то за спиной. — А число-то жених так и не назвал.

— Какое число? — Поля со счастливой улыбкой отстранилась и провела кончиками пальцев по Бориной щеке.

— Число, когда мы с тобой познакомились.

— Двадцать пятое, — прошептала она, утыкаясь лбом в его плечо. — Двадцать пятое. Я его никогда не забуду…

Она вдруг поняла, что не может вспомнить дату знакомства с Антоном. Ну не может — и все! Остались в памяти эти медные самоварчики в ресторане, а потом сразу — его блестящая капельками пота грудь, мускулистый живот с темнеющими внизу волосами, полуприкрытые глаза и ощущение собственного тела, кричащего от счастья. Даже сейчас, когда Поля просто подумала об этом, у нее сладко и нетерпеливо заныло внизу живота. И почему-то вдруг стало ужасно неприятно и стыдно.

— Спасибо тебе, — она прикоснулась ладонью к Галкиному плечу. — Спасибо тебе большое. Я, наверное, на самом деле попробую сегодня обо всем поговорить с Борькой. Как там в школе шутили? Держи за меня палец в чернилах, матери, только дурой не называй?

— Ладно, дурой — не буду, — усмехнулась Лесина, — у меня и так словарный запас достаточно велик… Только вот как ты поедешь сейчас? Пьяненькая же совсем.

— А я такси возьму! Машина пусть на вашей стоянке до завтра постоит. Ничего, надеюсь, с ней не сделается.

— Ну смотри, ни пуха!

— К черту! — Поля легко махнула рукой. — Ругай меня, Галочка милая! Ругай, на чем свет стоит!..

Машину, темно-синий «БМВ», она поймала сразу же. Водитель, не остановившийся для средних лет семейной пары, гостеприимно распахнул дверцу перед красивой молодой брюнеткой. Поля, стараясь не дышать на него коньячными парами, села на переднее сиденье, расправила на коленях узкую юбку.

— Куда же так спешит прекрасная леди? — поинтересовался хозяин «БМВ», с плотоядной ухмылочкой наблюдая за ее руками, скользящими по коленям. — Не иначе к мужу?

Видимо, последняя фраза задумывалась как шутка, потому что сам он немедленно обнажил керамические зубы в подобии светской усмешки.

— К мужу, — спокойно ответила Поля.

— У-у-у! — он сочувственно покачал головой. — Это серьезно…

А она нащупала на безымянном пальце широкое обручальное кольцо и улыбнулась с каждой секундой все крепнущей в ней надежде…

Темный «Шевроле-Блейзер» Бориса вывернул из боковой улочки неожиданно. Поля, сощурившись, пригляделась к номеру и убедилась, что это действительно его машина. Подумала о том, что в романтической мелодраме героиня просто обязана была бы на светофоре перескочить в автомобиль к возлюбленному. Но на деле все выходило значительно прозаичнее: уже через минуту между ними вклинился нахальный бледно-зеленый «москвичонок». А самым удивительным оказалось то, что на перекрестке Суханов начал разворачиваться совсем не в сторону дома. Хотя время было уже довольно позднее.

— А знаете что? — сказала Поля, повернувшись к водителю. — Крылатское пока подождет. Давайте вон за тем темным джипом. Я вам потом заплачу, сколько скажете.

— А как же муж? — ехидно осведомился тот.

— Муж тоже подождет…

Она понимала, что теоретически ей должно быть стыдно, что эта нелепая слежка унизительна и для нее, и для Бориса. Что она, в конце концов, после всего, что было у нее с Антоном, просто не имеет на это права. Но, наверное, где-то в глубине души Поля уже точно знала, куда и зачем Суханов едет. И поэтому, позволив себе наплевать на все нормы морали, продолжала яростно вглядываться в маячащий впереди номер его машины. А по обе стороны дороги растекались новые белоснежные кварталы Митино…

Шел третий, критический час грандиозной пьянки. Критический потому, что именно в этот переломный момент половина народа расползается спать, а у другой половины открывается второе дыхание. Антону спать совсем не хотелось. Он, прислонившись к стене, сидел на полу возле подоконника и с интересом наблюдал за Денисом Рябцевым, который вот уже минуту дрожащими руками пытался поднести к сигарете зажигалку. Рябцев не был пьян. Скорее, он пребывал в стадии тупого похмельного оцепенения, но изящнее и ловчее его движения от этого не становились.

— Ну что ты на меня так смотришь! — наконец взбесился Денис. — Как лаборант на подопытного кролика! Ну да, перебрал немножко, но не все же, как некоторые, могут литрами водку заглатывать, а потом еще полночи по общаге дефилировать… Я вообще сейчас спать пойду.

— Счастливый! А мне что-то не хочется, — Антон потянулся и хрустнул суставами.

— Совсем ни с кем не хочется? — ехидно уточнил Рябцев. — Если ты сейчас ответишь «да», то я просто, наверное, рухну от неожиданности… Вот что меня всегда в тебе умиляло, так это твое умение относиться к этому делу, ну, как к чашке кофе, что ли? Выпил, сказал «спасибо», пошел… В другой комнате выпил еще…

— Завидуешь?

— Нет, почему? По-доброму восхищаюсь.

— Завидуешь.

Антон последний раз затянулся и загасил окурок о пол. Рябцев был белобрыс и прыщав, и по внешним данным вряд ли пригоден для карьеры Казановы. Да и, кроме всего прочего, он довольно часто ни с того ни с сего начинал заикаться. В принципе, в постели, конечно, разговаривать совсем необязательно, но все же…

— А может, ты теперь верность своей петербургской мадам хранишь? — снова вкрадчиво поинтересовался Денис, и глаза его как-то сально сверкнули.

— А что это тебя сегодня так моя сексуальная жизнь тревожит?

— Да ничего. Просто девочка одна тут на тебя уже часа два завороженными глазками таращится, вот я и думаю…

— Какая девочка? — Антон легко поднялся с пола и поправил ремень джинсов.

— А вон там, посмотри. На Максовой кровати вторая с краю сидит…

Антон подошел к двери комнаты и остановился у косяка. Девочку он вычислил сразу: она вздрогнула при его появлении и тут же торопливо отвела глаза. А глазки у нее, откровенно говоря, были так себе: голубенькие, кругленькие, опушенные светлыми ресничками. И вообще этими своими глазами, вздернутым коротким носиком и пушистыми льняными волосами она напоминала советскую пластмассовую куклу. Кроме того, Антон сразу отметил, что бюста у нее почти нет, и ноги, похоже, коротковаты.

— Н-да, — скептически произнес он, возвращаясь к подоконнику. — Девочка. Вижу. Ну и что?

— Не стоит? — сочувственно поинтересовался Рябцев, делая ударение на втором слоге.

— Абсолютно.

— А зря!.. Знаешь, между прочим, кто у нее родители и в какой она хате живет?

— Ну и кто у нее родители? — поинтересовался Антон с деланным равнодушием.

— Мама — директор какого-то крупного модельного агентства, а папа — генерал. Живут в хоромах, с потолками под четыре метра, где-то на Садовом кольце. Единственная дочка, между прочим…

— А как эту дочку зовут?

— Лиза.

— Лиза? — он усмехнулся. — Лиза, Лизочка, Лизетта… Ну ладно, посмотрим, что там за Лиза.

Когда Антон снова появился в дверях комнаты уже с бутылкой шампанского в руках, девочка несмело улыбнулась. И он с удовлетворением отметил это быстрым наметанным взглядом.

— Так, шампанское только дамам! — проговорил он, усаживаясь с нею рядом и подвигая к себе испачканный темной губной помадой стакан. — А самым юным и очаровательным — в первую очередь!

И она снова вскинула на него распахнутые и тревожные голубые глазенки.

Минут через пятнадцать они уже вышли вместе покурить. Лиза, как ни странно, курила довольно профессионально, глубоко затягиваясь и тонкой струйкой выпуская изо рта сизый дым. Антон сидел рядом и задумчиво смотрел на ее некрасивые, еще детские руки.

— Почему ты на меня так смотришь? — наконец проговорила она. Ему некстати вспомнилась точно такая же фраза в недавнем разговоре с Рябцевым и последующее сравнение — «смотришь, как лаборант на подопытного кролика». Он криво усмехнулся. Но тут же завуалировал усмешку удачно мелькнувшей в глазах печалью.

— Потому что мне хочется смотреть на тебя. У тебя очень красивые пальцы. Знаешь, как на картинах старых мастеров…

— Не надо! — Лиза так торопливо втянула в себя дым, что даже закашлялась. — Не надо меня обманывать. Я знаю, что ногти у меня безобразные, круглые, как в детском саду, и вообще я некрасивая.

— Кто это тебе сказал? — Антон удивленно и весело наморщил лоб. — Ты кокетничаешь, наверное?

— Нет, — прошептала она и опустила глаза. Тогда он бережно взял в свою руку ее теплые пальцы и поднес их к губам. Пальцы пахли табаком, дорогими духами и почему-то молоком.

— Ты очень красивая, Лиза, — проговорил он, лаская губами ее вздрагивающую руку. — Я просто голову теряю, какая ты красивая…

Как назло, ключ в замочной скважине отказался поворачиваться в самый ответственный момент. Они вот уже пять минут стояли в коридоре перед закрытой дверью, и Антон чувствовал, что девочка на пределе. Это значило, что в любой момент она могла сорваться и убежать.

— Ты уже жалеешь, что пошла со мной? — осторожно спросил он, продолжая остервенело орудовать ключом в замке. Она замялась. — Жалеешь, вижу, что жалеешь. Да и зачем я тебе такой, небогатый, непрестижный? Я ведь к тому же еще и женат был… Нет, ты не подумай, силой я тебя удерживать не буду, просто потому, что права на это не имею.

— А если бы имел, удержал бы?

Он бросил на нее мгновенный оценивающий взгляд. «Девочке, похоже, нравится, когда мужчина повелевает ею. Есть такие бабы со склонностью к мазохизму и пресмыканию. Ну что ж, значит, тактику надо менять полностью».

— Удержал бы. Да я и сейчас тебя удержу. Я уже нашел тебя и никому на свете не отдам, — Антон резко повернул ключ, и дверь наконец открылась. В комнате было темно, но он каким-то шестым чувством понял: что-то здесь не так. И точно, тюбик Полиной губной помады стоял на столе, серебристо сияя в лунном свете, как крошечная космическая ракета. Он ринулся к столу, быстро спрятал тюбик в карман и только потом мысленно выругался: «Вот чертова баба!» Он совсем не был уверен в том, что эта истеричка не оставила помаду специально, чтобы распугать потенциальных соперниц.

Лиза прошла через всю комнату и забралась с ногами на подоконник. Волосы ее, поникшие, тонкие, были похожи на уши печальной собаки. Антон подошел к ней и встал так близко, что ее острые колени уперлись в живот. Но обнимать ее он не торопился, точно зная, что так будет эффектнее и в результате эффективнее. Она сама вскинула свои тоненькие ручки и обвила ими его напрягшуюся шею. Твердые маленькие грудки скользнули по его груди. Лиза спрыгнула на пол и ткнулась лицом куда-то ему в подмышку.

— Ну и не отпускай меня, — прошептала она. — Я и не хочу, чтобы ты меня отпускал.

— Правда, не хочешь? — Антон двумя пальцами поднял ее лицо за подбородок. — Господи, как же это хорошо! Потому что ты — лучшая из женщин, которых я знал, а я, поверь, пользовался успехом у очень многих женщин…

Ее голые груди, мгновенно покрывшиеся гусиной кожей, и в самом деле оказались так себе, бедра — узковаты, ноги — кривоваты в коленях. В какой-то момент он даже почувствовал, что абсолютно не хочет ее. Не хочет просто катастрофически. Пришлось заставить себя вспомнить о какой-нибудь другой женщине. Первой на ум пришла Поля с ее прозрачно-зелеными глазами и горячим, податливым телом. В результате все получилось довольно сносно, если не считать того, что Лиза в самый ответственный момент абсолютно неэротично закричала. Она к тому же еще оказалась девочкой.

«Кстати, это и к лучшему, — подумал Антон, делая вид, что ласкает ее бессильно раскинутые ноги, и брезгливо изучая кровавое пятно на простыне. — Это даже очень удачно».

— Лиза, — проговорил он, когда она наконец разлепила дрожащие синеватые веки, — тебе было не очень больно? Я просто не знал, даже подумать не мог… Не бойся, сейчас уже ничего больше не будет, хоть я и хочу тебя так, хоть на стенку лезь…

— А потом? — прошелестела она со слабой улыбкой.

— А потом? Потом… Я не знаю, что будет потом, но для меня все это очень серьезно. Тебя родители-то замуж за меня отдадут?

— Замуж? — Лиза вскочила в кровати и торопливо свела колени. — Я и спрашивать ни у кого ничего не буду. Да маме и не до меня, она у меня, знаешь, «бизнесвумен», директор модельного агентства…

«Ага! — мысленно отметил Антон. — Значит, попадание точное, и Рябцев не соврал!»

— Подожди, куда ты прыгаешь? — он обнял ее за плечи и прижал к себе. — Ложись обратно в постель. Я сейчас схожу наберу в чайник воды, мы поедим бутербродов и спокойно обо всем поговорим… Не знаю, как тебе, а мне после всего, что сейчас было, ужасно есть хочется!

Несчастный Рябцев все еще не спал. С дурным от водки взглядом и отекшим лицом он по-прежнему сидел возле подоконника. Увидев Антона, слабо поднял руку в подобии приветствия и тут же уронил ее обратно.

— Оперативно как у тебя все, — флегматично протянул он, когда тот опустился рядом.

— А чего долго тянуть?

— Ну и что теперь делать собираешься?

— Жениться, наверное. Хотя с родителями, похоже, придется повозиться. Они наверняка из тех, кто при слове «лимита» в обморок падает. Тем более единственная доченька…

— Да нет, с петербургской мадамой что делать собираешься? — Денис тяжело помотал головой. — Она ж к тебе каждый Божий день бегает!

— Завязывать. Тем более она уже права какие-то начала качать, истерики закатывать… Только вот что я думаю: надо будет сначала раскрутить ее на энную сумму. Сказать, что хочу снять приличное жилье. Потрахаться с ней там пару раз, а потом уже и изобразить трагичное расставание… Деньги она обратно не затребует, а в квартирку можно будет поселить Лизу. Поставить родителям условие: дочь я вам все равно не верну, у нас уже есть свой дом, так что лучше дайте согласие на законный брак.

— А сама Лиза, ты думаешь, согласится?

— Естественно. Она уже влюблена, как кошка, — Антон задумчиво потеребил пальцами нижнюю губу. — Неплохо, правда, было бы, если б она залетела… Но, думаю, с этим проблем не будет, если у нее по гинекологии все в норме.

— И все-таки я не пойму, — Рябцев упрямо и пьяно стукнул кулаком по полу. — На хрена, извиняюсь, тебе вообще была нужна эта твоя…

— Петербургская?

— Да, петербургская.

— Ох, что-то подозрительно много ты о ней говоришь? Понравилась она тебе, что ли?.. Можешь не оправдываться: вижу, что понравилась! Так вот, к вопросу о том, зачем она мне была нужна… — Антон выдержал паузу и продолжил с каким-то злым удовольствием: — Ну, во-первых, тело у нее шикарное, лицо смазливенькое. В постели она — просто богиня… А во-вторых, ты что сейчас куришь?

Денис поднес к близоруким глазам докуренную почти до фильтра сигарету.

— «Парламент», «Парламент», можешь не смотреть. Мои, между прочим. Ну и чем плохо? Мелочь, а приятно!.. А еще и осетрина с ореховым соусом в ресторане, и вино восемьсот какого-то года… И все это, заметь, в приложение к красивой женщине, а не в компенсацию за то, что трахаешь какую-то обрюзглую старушку! Я, еще когда в первый раз ее в ресторане увидел, сразу обратил внимание, что глаза несчастные, а серьги в ушах — с бриллиантами…

— Так ты что, альфонс? — пьяно пробормотал Рябцев.

— Ага, — Антон недобро усмехнулся, — альфонс! Дать бы тебе в морду за такие слова, только с пьяными и придурочными я не дерусь… Ни хрена ты в жизни не понимаешь. Жизнь, она один раз дается, и прожить ее нужно красиво, не отказываясь от добровольно плывущих в руки удовольствий!

В конце коридора скрипнула дверь, оттуда показалась встревоженная и бледная Лиза. Заметив Антона, она светло улыбнулась:

— Я жду-жду, а тебя все нет. Уже подумала, может, что случилось: всякое же в общаге бывает, и драки, и поножовщина…

— Ох, хорошая моя, — он встал, стряхнув с колен невидимые пылинки, — давно уже не было в моей жизни человека, который бы так за меня волновался. Забирайся поскорее в кроватку, а то замерзнешь. Я иду…

В сегодняшние планы Бориса совсем не входили никакие визиты. Утром должна была вернуться из Петербурга Поля, и вернулась, наверное, но почему-то не позвонила и не заехала. Его все больше тревожило ее нынешнее состояние: то, что совсем недавно казалось чисто дамским неврозом, временной депрессией, капризом обидчивой женщины, в конце концов, начало по-настоящему пугать. И самое неприятное, он пока не знал, что с этим делать. При малейшей попытке вывести ее на откровенный разговор Поля пряталась, как мышка в норку, и вытащить ее оттуда не было никакой возможности. Дошло даже до того, что она спряталась в буквальном смысле этого слова. Просто закрылась в ванной. И он, стоя у двери, долго еще слышал сдавленные рыдания, пробивающиеся сквозь шум воды. А потом она сказала, что ей нужно в Петербург. Просто нужно — и все! Собственно, она поставила его перед фактом, уже взяв билет и сложив в сумочку необходимые вещи.

— Скажи мне честно, зачем ты едешь туда? — спросил Борис, стоя в прихожей и наблюдая за тем, как Поля застегивает на щиколотках ремешки белых туфель. — Тебе просто нужно какое-то время побыть от меня на расстоянии? Или здесь что-то другое?

— А тебя, что, волнует мой отъезд? — Поля усмехнулась, неестественно и зло. — Ты, что, хочешь меня удержать? Устроить романтический ужин? Провести и этот вечер, и последующий вдвоем? Только честно: ты этого хочешь?

— Нет, ну если ты… — начал он, а потом вдруг подумал, что она на самом деле устала, что удерживать ее сейчас и глупо, и непорядочно. Будет только хуже, если они сейчас останутся вдвоем. — Нет, — он мотнул головой. — Я хочу, чтобы ты поехала…

И вот сегодня она должна была вернуться, однако домашний телефон молчал. Зато ближе к вечеру отчаянно и тревожно, будто предвосхищая то, что ему предстоит услышать, затренькал рабочий. Звонила Надя. И из ее сумбурных, невнятных слов четко он понял только одно: она просит о помощи… Надя кричала, что она совсем одна, что она сойдет с ума. Он, не зная, буквально ли понимать это ее «совсем одна», осторожно осведомился, где Олег. Она только расхохоталась сухо и страшно, будто закашлялась. Тогда он спросил, где Кирилл, и услышал, как Надька в трубку всхлипнула. А потом поникшим, бесцветным голосом произнесла, что сын у свекрови. «Пожалуйста, приезжай ко мне! — просила она и тут же сорвалась на истеричное: — Нет, не надо никуда ехать. Прости и забудь про этот разговор!»… И фоном к ее бессвязным словам то ли магнитофон, то ли телевизор наигрывал развеселую мелодию.

Борис понял, что надо ехать, — никуда от этого не денешься. Оставил все дела на Игоря Селиверстова и уже в половине девятого вышел из офиса, где собирался проработать до позднего вечера. Теперь, остановив машину перед домом Сергеевых, он понял, что приехал не зря.

Все три окна их квартиры выходили во двор. И на всех трех были плотно задернуты тяжелые гардины. На первый взгляд, в этом не было абсолютно ничего странного: ну задернуты шторы — и все… Ничего странного, если не знать о Надькиной любви к хорошему освещению. Как страдала она, бедняжка, когда во время беременности у нее вдруг начали болеть от солнца глаза! Даже тюль она всю жизнь покупала с самым редким рисунком и украшения носила солнечные, янтарные… А еще ему вспомнился университетский курс общей психологии и рассказ в рамках этого курса о тяжелых депрессиях, при которых человек прячется от окружающего мира, запирается в темной комнате, накрывается с головой одеялом… «Господи, и год-то вроде не високосный, и ни о каких особых магнитных бурях не говорят! — подумал Борис, еще раз скользнув взглядом по зашторенным окнам, похожим на глаза слепого в темных очках. — Что же это тогда с девчонками творится? И с Надькой, и с Полей…»

Печальный и тяжелый запах валерьянки он почувствовал даже через дверь. Сам не зная — зачем, прислушался. В квартире было тихо. Тогда он несколько раз подряд коротко и сильно нажал на кнопку звонка. Слабые, почти неслышные шаги раздались спустя минуту или две. Борис услышал, как в замке завозился ключ, а потом Надя открыла дверь.

Сказать, что она была на себя непохожа, — значило ничего не сказать. Волосы ее, почему-то мокрые, темными прядями облепляли лицо. Глаза, вдруг запавшие и от этого ставшие просто огромными, сияли лихорадочным блеском. Губы дрожали.

— Привет, — проговорила она вяло и скучно, прижавшись щекой к косяку. — Ты зачем пришел?

— Так, разговаривать будем внутри! — он просто взял ее за плечи и отодвинул в сторону. Надя и не сопротивлялась. Борис вдруг с внезапной жалостью почувствовал, как покорно обмякло в его руках ее тело. И все-таки даже такая, жалкая, мокрая, несчастная, она была потрясающе красива. Или это мокрое платье, облепившее безупречной формы грудь, добавляло ей сексуальности или этот нервный румянец на скулах? Дышала она тихо, но тяжело. И ему внезапно стало стыдно этих своих, таких неуместных сейчас мыслей о ее женской привлекательности и красоте.

— Надь, что случилось? — спросил он, бережно поддерживая ее под локоть и ведя к дивану. — Что происходит? Где Олег? Почему Кирилл у бабушки?

— Где Олег? — она горько усмехнулась. — Олег в очередной бессмысленной командировке. Кирилл у бабушки, потому что ему там лучше… Потому что ему лучше без меня. Всем лучше без меня…

— Это все, конечно, интересно, — Борис попытался усмехнуться беззаботно и ободряюще, — но как-то очень общо… «Всем лучше без меня!» Должен же быть какой-то конкретный повод? Кто тебя обидел? Что произошло? Сегодня утром, вчера… Должно же было произойти что-то такое, что…

Ему вдруг необыкновенно ясно вспомнились Полины печальные глаза, и в голове снова заворочалась назойливая и неприятная мысль: «Но ведь у твоей собственной жены тоже ничего особенного вроде бы не произошло?» И сразу же напоминанием о Поле на глаза попался ее зеленый надувной попугайчик. Она подарила его Наде то ли по какому-то поводу, то ли вовсе без повода. Сейчас попугайчик беспризорно валялся на светлом неполированном шифоньере. Чувствовалось, что его редко берут в руки и даже Кирилл с ним не играет.

Надя опустилась на диван и, забившись в угол, поджала под себя ноги. Теперь она напоминала маленькую несчастную девочку с неуместным обручальным кольцом на пальце. То ли сама она почувствовала ненужную тяжесть «обручалки», то ли просто перехватила взгляд Бориса. Коротко всхлипнув, она стянула колечко с пальца и с силой швырнула его в угол комнаты.

— Ну зачем ты так? — он встал с дивана, нагнулся и поднял кольцо. — Что, Олег тебе что-то сделал?

— Олег? При чем здесь Олег?.. Мне просто жить не хочется, а тут — «Олег»…

Борис поморщился. В роли няньки-утешительницы он чувствовал себя и неловко, и нелепо. Но самое главное, так же, как и в прошлое свидание с Надеждой, не понимал, что конкретно от него требуется. А тут еще от последней фразы дешевой мелодрамой повеяло так откровенно, как «Тройным» одеколоном из захолустного парфюмерного магазина.

— Даже так серьезно — «жить не хочется»?

— Да. — Надя вдруг подняла на него совершенно ясные глаза. — Только ты не подумай, что я позвала тебя сюда, чтобы пугать: мол, наложу на себя руки, из окна выпрыгну… Наоборот, я понимаю, что этого делать нельзя, что Кирюшке без меня будет плохо, маме, отцу… Но если сейчас никого не будет со мной рядом, то… Я ведь уже и димедрола наглоталась… — она почти весело кивнула на журнальный столик.

Борис быстро обернулся. Три выпотрошенные пачки и в самом деле лежали возле пепельницы. И в том, что они были оставлены здесь, а не выброшены в мусорное ведро (ведь таблетки-то она наверняка пила возле раковины!), тоже чувствовалось позерство. Но сейчас было не до этого. Пусть Надька только решила попугать попыткой самоубийства, все равно кончиться это могло печально.

— Сколько ты выпила и когда? — спросил Борис намеренно спокойным голосом. — Говори честно и быстро. С чем-нибудь еще мешала или только димедрол?

— Да успокойся ты, — она слабо усмехнулась. — Все, что выпила, уже выплюнула… Испугалась я, испугалась! Засунула два пальца в рот — и все… Я же говорю тебе, что не собираюсь никого стращать. Мне самой страшно!

По лицу ее вдруг пробежала короткая судорога, она торопливо, будто задыхаясь, втянула в себя воздух и откинулась на спинку дивана.

— Ты точно уверена, что выплюнула эти таблетки? Не врешь? — Борису все еще не давали покоя три пустые пачки.

— Да нет, все правда…

— Тогда сейчас будем пить теплый сладкий чай в лошадиных дозах, а потом разговаривать…

Он уже направился к кухне, когда Надя, вихрем сорвавшаяся с дивана, кинулась к нему на шею.

— Не уходи, не уходи! — испуганно и торопливо запричитала она, уткнувшись лицом в его шею. — Даже на секунду не уходи, мне страшно!

А тепло ее мягкой горячей груди было волнительно, и от этого Борису вдруг стало неприятно. Но отстраниться сейчас было бы слишком жестоко, и он только успокаивающе похлопал Надю по спине:

— Не ухожу, не ухожу, никуда не ухожу… Ну хочешь, на кухню пойдем вместе? И вообще везде будем ходить вместе. Кроме туалета, естественно…

— Хочу, — всхлипнула она и плотнее прижалась к нему мелко вздрагивающим телом.

И в этот момент в дверь позвонили. Сначала коротко и вежливо, потом настойчивее, потом почти истерично, несколько раз подряд.

— Открыть? — спросил Борис, мягко пытаясь расцепить Надины руки. Она только энергично замотала головой.

— Но, может быть, это Олег вернулся? Или мама твоя?.. Если кто-то чужой, то я просто объясню, что ты ни с кем не можешь сейчас разговаривать. Вдруг что-то важное?

— Я не то что разговаривать, видеть сейчас никого не могу! — почти простонала она. — Мне кажется, если ты перестанешь меня сейчас обнимать, я просто умру… Не надо, не открывай!

Он едва слышно вздохнул и пожал плечами. Через минуту звонки прекратились, послышался шорох раздвигающихся дверей лифта, а потом лифт загудел, устремившись вниз.

— Все, вот и нет никого! — проговорила Надя, поднимая лицо вверх. Их взгляды пересеклись. — Вот и нет никого, только мы…

Борис внимательнее присмотрелся к ее глазам и вдруг понял, что его так настораживало и что ему так не нравилось. Ее глаза были слегка подкрашены: в уголках ресниц виднелась едва заметная, но тем не менее аккуратная и четкая карандашная линия. Продуманно сдержанный макияж у женщины, которая только что пачками глотала димедрол? Абсолютно нерасплывшийся карандашный след на веках человека, недавно подставлявшего голову под воду? И еще это «только мы»?..

Борис уже решительнее расцепил руки, обвивающие его шею.

— Вот что, Надя, — он прокашлялся. — Я сейчас позвоню твоей матери и попрошу ее приехать. Наверняка у тебя есть какие-то координаты Олега. Не в тундру же он в самом деле отправился?.. В общем, бери себя в руки и успокаивайся. Если хочешь, я позову соседку, чтобы она с тобой пока посидела, а я уже поеду… Ты прости меня, но какими бы мы ни были друзьями, то, что сейчас здесь происходит, выглядит двусмысленно.

— Для кого двусмысленно?

— Что значит «для кого»? — он опешил.

— Я спрашиваю, для кого двусмысленно? По-моему, на мнение широкой общественности тебе всегда было плевать, — Надя жарко прижалась к нему всем телом и потянулась полуоткрытыми губами к его губам. — А что касается тебя и меня?.. Тут, по-моему, двойного смысла быть не может, и мы оба это понимаем.

— И какой же во всем этом основной смысл? — с усмешкой спросил Борис, сделав акцент на слове «основной».

— А основной смысл в том, что мы оба хотим друг друга, что так было всегда, все шесть лет, пока ты был женат на другой, а я замужем за другим. Я ведь всегда нравилась тебе, правда? Ты ведь хочешь меня?

— К сожалению, нет. — Он, уже не испытывая ни сомнений, ни угрызений совести, с силой отстранил ее от себя, почти толкнув к пестрому, обитому велюром дивану. — К сожалению для тебя. Потому что твое… страстное, — Борис скривился, — желание останется неудовлетворенным… И еще, я сильно подозреваю, что ты, подруга, все врешь. Что-то никогда я не замечал в тебе особого внимания к моей персоне.

Надя присела на журнальный столик, смахнув рукой на пол пустые пачки из-под димедрола, подвинула к себе пепельницу. Похлопала по карманам халата, видимо, в поисках сигарет. Сигарет не оказалось. Борис, у которого в кармане лежала пачка «Мальборо», и не подумал ей их предложить.

— Ты очень пожалеешь о том, что делаешь сейчас, — она продуманно изящным движением убрала со лба мокрые пряди и зло улыбнулась. — Причем пожалеешь очень скоро… Нет, это ни в коем случае не угроза, просто предсказание. И сегодня, и завтра рядом с тобой будет твоя скучная Полина. Такая же по-пионерски старательная и однообразная в постели, как в жизни. И рано или поздно ты завоешь от тоски, если еще не завыл… Ты просто боишься себе в этом признаться, Боря.

Он еще раз окинул взглядом комнату и оценил Надино искусство декоратора. Все здесь было продуманно-мрачно, просто идеально для того, чтобы создать иллюзию депрессии, нервного срыва, чуть ли не трагедии. Плотно задернутые шторы, стойкий запах сигарет в воздухе, опять же эта валерьянка, рюмка с остатками коньяка… И контрастом — ее округлые колени, откровенно выглядывающие из разреза халата…

— Вот что, — Борис похлопал себя по карману, проверяя, на месте ли ключи от машины, — язык свой поганый, будь добра, не распускай. Тем более что свою семейную жизнь я с тобой обсуждать уж точно не собираюсь. А еще у меня к тебе совет: разбери все эти декорации, проветри помещение и спокойно дожидайся возвращения Олега. В этот раз я ему ничего не скажу, но если еще хоть раз повторится что-нибудь в этом духе…

— Не надо меня пугать, — она наморщила нос. — Я женщина взрослая и за свои поступки отвечаю, а вот ты… Впрочем, я надеюсь, что все еще изменится.

Он спокойно развернулся и направился к входной двери.

— Я на самом деле люблю тебя, Боря! — ударилось ему в спину. И он безошибочно почувствовал, что Надежда опять врет…

Второй день питерской командировки подходил к концу. За окнами гостиничного номера сгущались сумерки, а веки наливались тяжелой и мягкой дремотой. Олегу хотелось спать, и вид водочной бутылки, покрытой инеем, не будил в нем ничего, кроме усталого раздражения. Однако сосед по номеру, Герка Лопатин, наоборот, был полон энергии. Радостно потирая узкие ладони, он метался между холодильником и столиком и сооружал из имеющихся запасов все новые и новые закуски. Герка был женат. И супруга его, женщина положительная до мозга костей, чрезвычайно критично относилась к его невинному увлечению алкоголем.

«Ты — человек слабый и легко поддающийся влиянию! — часто цитировал ее Лопатин, строя при этом уморительно-важную физиономию. — Окружение у тебя сплошь богемное. А что такое богема, я, слава Богу, знаю — три года в Доме культуры отработала. Начнешь пить — и не закончишь никогда. Поэтому если увижу тебя пьяного или дома у нас кто-нибудь из твоих алкашей появится!..»

Обычно он не продолжал. В этом кульминационном месте рассказа «алкаши» из редакции, как правило, начинали сочувственно качать головами и приговаривать:

— Да-а… Несчастный ты мужик. Ну есть, конечно, жены-стервы, но чтобы вот так?

— Ленка не стерва! Она о моем здоровье заботится! — весело отвечал Герка. Да и много ли ему было нужно? Чтобы вот так пожалели, посочувствовали. И отправили на пару дней в командировку, где можно «оторваться», не опасаясь навлечь на себя гнев благоверной.

Лопатин командировки любил до самозабвения. А толстый рыжий Витя Шульман отправился с ними третьим, в основном из-за каких-то своих коммерческих интересов в Петербурге. Сейчас он возлежал на свободной кровати и вяло ковырял во рту деревянной зубочисткой.

— Мужики, ну что за ерунда?! — наконец не выдержал Герка. И радостное оживление на его лице мгновенно сменилось выражением почти детской обиды. — Что вы лежите, как два трупа? Давайте вставайте, будем веселиться и водку пьянствовать!

— Ох уж веселье! — Шульман скептически поджал губы. — Нажраться и свалиться! Я и так лежу, зачем мне подниматься?

— Но мы же завтра домой возвращаемся! Когда еще такой случай представится?

— Какой «такой» случай? Я, например, и дома выпить могу. Это у тебя проблемы… Вот если бы, к примеру, девочек в номер!..

Витя явно брякнул это просто так, ради красного словца. Но Герка неожиданно загорелся.

— А что? — он опустился на край кровати и задумчиво потер ладонью подбородок. — Почему бы и не девочек? По штуке на брата — у нас, конечно, бабок не хватит, а вот одну на всех можно, а?

Олег хмыкнул. На роль Казановы Лопатин не тянул. Да и вообще единственным, что он скрывал от Ленки, похоже, были эти командировочные пьянки. Тем смешнее выглядела сейчас эта его раскованная деловитость.

— Так! Герка совсем разошелся. — Олег рывком выпрямился и сел. — Может, связать его? Ты, Вить, как думаешь?

Тот неопределенно пожал плечами и улыбнулся. Зато на самого Лопатина эти слова не произвели ни малейшего впечатления. Казалось, он напряженно что-то обдумывает. Вполне можно было ожидать, что Герка разродится стратегическим планом поиска проституток, но он неожиданно просто махнул рукой и миролюбиво произнес:

— Ладно, мужики, фигня все это. Давайте просто пить!..

В конце концов, все трое подтянулись к столу. Выпили по стопочке, потом еще по одной. Хитрый Герка раскололся не раньше, чем они прикончили первую бутылку.

— Граждане, а вам по-прежнему мысль о девочках кажется глупой? Или как? — проговорил он, старательно пряча усмешку.

— Н-ну… — задумчиво протянул уже довольно пьяненький Шульман.

— Что «ну»? Что «ну»? Ты говори: «да» или «нет»?

— Я не знаю. Как Сергеев.

Виктор обернулся, ища у приятеля поддержки. Олег так толком и не понял, что же на самом деле хотел услышать от него Виктор. Да он и не особенно задумывался об этом. Просто представил себе на миг размытый силуэт с пышной копной светлых волос, возбуждающе округлыми бедрами и длинными, от ушей, ногами. Эта девушка не стала бы брезгливо отворачиваться от него в постели. Она прижалась бы к его груди жадным алым ртом, прикусила бы соски и скользнула умелыми пальчиками вниз по животу.

— Я — «за», — произнес он с пьяной уверенностью. — Только вот меня волнуют два вопроса. Первый — сколько это удовольствие будет стоить? А второй — как будем выбирать, вкус-то у всех разный…

В общем, сумма набралась довольно незначительная, поэтому и выбирать особенно не пришлось. Больше часа они прошатались по улицам, напугав пару прохожих вопросом: «А где тут у вас проститутки водятся?» Наконец их навели на парнишку-сутенера, который заверил, что есть шикарная девица, как раз за те деньги, что они могут предложить.

«Шикарная девица» оказалась дамой лет двадцати пяти с некрасивым худым лицом, кривоватыми ногами, упакованными в черные чулки, и желтыми прокуренными зубами. Единственным, что устроило в ней Олега, были как раз округлые бедра. Шульман вяло заметил что-то по поводу выразительной спины, а потом махнул рукой: мол, какая разница?..

Девица назвалась Ликой. Узнав, что ее клиенты — журналисты, она заметно оживилась и даже рассказала на первый взгляд неправдоподобную историю. История сводилась к тому, что однажды Лику вместе с тремя ее подругами ангажировали такие же вот журналисты из какой-то местной газеты. Первым делом они попросили у сутенера копию чека. Тот опешил, начал мямлить: «Ребята, ну вы чо? Какая копия, в натуре?» А те рассмеялись и пригласили девочек в редакцию. Там они всю ночь читали проституткам стихи, пели песни и поили их морсом из брусничного варенья. Было странно и весело. А под утро ребята со смехом объяснили, что это такой прикол и они проводили «акцию по наставлению современных жриц любви на путь истинный».

Закончив свое повествование, изрядно сдобренное матом, Лика покосилась на лихорадочно оживленного Герку и поняла, что в этот раз такого финала явно не предвидится. Олегу даже показалось, что она едва слышно вздохнула.

В гостиницу прошли без всяких проблем. Вахтер старательно отворачивался, пока вся компания не зашла в лифт. То ли здесь уже было «все схвачено», то ли он просто не захотел связываться. В номере Лопатин с грохотом поставил на стол заначенную бутылку водки. Выпили еще. И уже после первой рюмки Олег понял, что ему совершенно не хочется прикасаться к потасканным Ликиным бедрам и уж тем более не хочется, чтобы к нему прикасалась она. Да тут еще вспомнилось холодное Надино лицо с прекрасными чистыми глазами… В общем, сначала он вышел из комнаты под благовидным предлогом, объяснив, что ему нужно в туалет. А потом вернулся и попросил у Шульмана ключи от его номера.

— Ты что, линяешь? — шепотом спросил тот, удивленно округлив глаза.

— Да, что-то настроения нет. Вам же больше достанется…

— А, ну давай, давай… — Виктор лениво махнул рукой и потянулся за своей рюмкой.

У самой двери Олег обернулся. Девица провожала его острым и, в общем, довольным взглядом. Деньги были заплачены вперед, а обрабатывать теперь предстояло на одного клиента меньше…

Он уже дремал, уткнувшись лицом в подушку, когда дверь отворилась, и в номер ввалился Шульман. Шумно выдохнул, включил настольную лампу, громыхнул стулом. Олег перевернулся на спину.

— Что? Уже все? — спросил он, протирая глаза.

— Ага! Все! — Виктор достал из кармана носовой платок и смачно высморкался. — Чуть не потравила нас, сволочь!

— Это как?

— А так! Возвращаюсь я из туалета, наш ужасный бабник уже в кресле дрыхнет, а эта ведьма над откупоренной бутылкой с каким-то порошком колдует. Я ее за руку — цап! Она отбиваться давай, верещать!.. Причем, заметь, Лопатин не проснулся, только слаще посапывать начал. Короче, в пузырьке клофелин оказался. Это значит, в лучшем случае мы бы все отрубились, а она наши карманы почистила. Ну а в худшем… Хотел я ее в ментовку сдать, да она, зараза, тяпнула меня за руку и убежала.

Олег усмехнулся и провел ладонью по лбу, убирая назад волосы.

— Это я, выходит, самым умным оказался?

— Ага! У тебя интуиция, прям будто у Шерлока Холмса.

— Да тут не интуиция… Просто, понимаешь, у нас с Надеждой все так хорошо, что никакие девки не нужны.

Олег на минуту прикрыл глаза и продолжил, уже почти веря в то, что говорит:

— Вот веришь-не-веришь, бывают такие женщины, в которых все есть. И умные они, и красивые, и любящие, и ласковые… Моя Надька такая. Вроде уже не первый год женаты, а она каждый раз, когда меня с работы встречает, — на шею бросается. И на ужин каждый день что-нибудь особенное, и к сексу до сих пор не охладела…

— Не баба — мечта, — подытожил Шульман. — У меня — тоже ничего. На шею, правда, не кидается, но это и к лучшему. Девяносто шесть килограммов, как-никак!

Он добродушно рассмеялся, сцепив руки на затылке. Недавний агрессивный настрой, похоже, полностью его оставил.

Олег встал с кровати и подошел к окну. Ему вдруг страшно захотелось именно сейчас, в эту самую минуту, услышать Надин голос. Телефон стоял на тумбочке. Он взял его и, разматывая провод, отошел в самый дальний угол комнаты.

Нудно пропищали шесть или семь длинных гудков, прежде чем жена сняла трубку.

— Я тебя разбудил? — спросил он вполголоса.

— А ты как думаешь? Третий час ночи!

— Надь, я приезжаю завтра, я скучаю по тебе…

Она то ли вздохнула, то ли хмыкнула на том конце провода, а потом внятно произнесла:

— Я ненавижу и презираю тебя, Сергеев. О тебя можно вытирать ноги, а ты все равно будешь только улыбаться в ответ. Наверное, нам нужно развестись.

— Хорошо, — ответил он со спокойствием, которого сам от себя не ожидал, и повесил трубку.

Виктор курил, сидя на кровати и подложив под спину жесткую гостиничную подушку.

— Ну и что она сказала? Выдала тебе, поди, за поздний звонок? — спросил он, в очередной раз сладко затянувшись.

— Да нет, просто сказала, что любит меня, — ответил Олег и тоже потянулся за сигаретой.

Оказалось, что Поля даже не представляла себе, как любит этот дом. Вроде и домохозяйкой с маниакальным уклоном себя никогда не чувствовала, но сейчас ей было больно от расставания с ним. Она прошла по коридору, прощально скользнув рукой вдоль стены, оклеенной светлыми обоями, и остановилась на пороге собственной комнаты, не решаясь войти. Она знала, что сейчас войдет сюда в последний раз. В последний раз коснется босыми ступнями пола, в последний раз остановится у любимого светлого комода со множеством выдвижных ящичков, в последний раз раздвинет шторы на окне. А когда выйдет, щелкнув выключателем, комната погрузится в сон и проснется уже без нее.

Объемная сумка с удобными широкими ручками холодно коснулась ее щиколотки металлической пряжкой. Поля вздохнула и приказала себе успокоиться. Времени оставалось совсем немного, через пару часов мог вернуться с работы Борис, а предстояло еще сложить всю коллекцию видеокассет, да и «надувашек» покидать в сумку, предварительно выпустив из них воздух. Складывая аккуратной стопкой кассеты, она в который раз подумала, что правильнее было уйти уже вчера. Но то ли решимости не хватило, то ли еще глупая надежда теплилась, во всяком случае, она просто убежала, просто забилась под крылышко к маме и уговорила ее соврать, ответив Борису по телефону, что дочь еще не возвращалась.

Поля уже упаковала всего «Хоффмана» и «Кейтеля» и принималась за «Де Ниро», когда входная дверь открылась. Она, скорее, почувствовала, чем услышала это, но тем не менее не удивилась и не вздрогнула, когда на пороге возник Борис. Он молчал, молчала и она. И дальше стоять так, опустив руки и глядя друг на друга, было невыносимо. Она торопливо отвернулась к полке с игрушками и вытащила пластмассовую пробку из испанского дракончика.

— Что ты делаешь? — спросил Борис. Знак вопроса в конце фразы показался ей крошечным, почти несуществующим.

— Я собираю свои вещи.

— Это я понял. Зачем?

— Я ухожу.

— Почему?

Поля устало опустилась на край дивана и подняла на него ставшие вдруг странно темными глаза.

— Боря, давай хотя бы сейчас будем вести себя друг с другом достойно, — она провела ладонью по гобеленовому подлокотнику. — И я понимаю, почему все это происходит, и ты. Менять что-то уже поздно, да, наверное, и ни к чему. Тем более мы удачно отыграли свои роли…

— Подожди-подожди, — он сжал руками виски и помотал головой, — я что-то слабо понимаю: ты что, собираешься уходить из-за этого своего дурацкого комплекса: «муж — ограниченный «новый русский», интересующийся исключительно деньгами, жена — злая интриганка, силой затащившая его в загс и теперь бездумно развлекающаяся на багамских пляжах?»

— Не надо иронизировать, — Поля снова протянула руку за сдувшимся уже дракончиком и свернула его в трубочку. — Тем более что раньше ты иронизировал совсем в другом ключе. Помнишь «светский салон», который мне предлагалось организовать на дому?

— Ты что, правда, из-за этого? Вот теперь я понимаю, почему вдруг всплыла тема песен, которые я перестал писать. И кому ты таким образом что-то пытаешься доказать? Мне? Себе?

— А я не должна никому ничего доказывать! — она зло и нервно хохотнула. — Был у меня один такой знакомый, который говорил, что я так прекрасна, что можно мне в своей прекрасности сидеть, не дергаться и ждать, пока окружающий мир падет к моим ногам… Ты ведь тоже считаешь, что я достаточно прекрасна для роли тупоголовой и скучной жены?

Борис подошел к дивану, сел рядом на корточки и взял в свою руку пальцы Полины. Она хотела их отдернуть, но, не в силах противиться странному оцепенению, вдруг разлившемуся по телу, осталась сидеть недвижно.

— Если ты тоскуешь из-за того, что в твоей жизни что-то не состоялось… В профессиональном плане, в личностном… — Борис с трудом и медленно подбирал слова. — Причем я не отрицаю, что это, наверное, по моей вине… то еще не поздно все исправить. Ну хочешь, я прямо сейчас переговорю по поводу работы для тебя на телевидении? Или в газету хочешь? По-моему, у Красовского были какие-то заточки в «ТВ-парке»… Давай я позвоню в самом деле…

Поля осторожно высвободила свои пальцы, немного подумала, а потом как-то неуверенно и мимолетно провела ладонью по его светлым волосам.

— Не надо, — она сглотнула ком, стоящий в горле, — не надо так говорить! Мне даже сейчас невыносимо видеть тебя жалким и виноватым. Вполне достаточно и других сегодняшних впечатлений…

— Это ты приходила к Наде сегодня? — спросил он, неприятно пораженный внезапной догадкой.

— Да, — Поля печально усмехнулась. — Вот, наверное, думаешь, дура ревнивая! Я и сама понимаю, что дура. Только, знаешь, я ведь не застукать тебя хотела. Все мечтала, пока в лифте поднималась: вдруг там и Олег дома, и вы сидите все втроем пиво пьете… А вы не открыли. И гардины эти задернутые… Что, Надежда опасается, что ее с вертолета сквозь окно сфотографируют?

Суханов встал, сцепил пальцы, хрустнул суставами. Подошел к торшеру, зачем-то несколько раз щелкнул выключателем. «Инопланетянам сигналы подаешь?» — вспомнилась Поле их старая привычная шутка. И от этого случайного воспоминания вдруг стало невыносимо больно. А Борис все стоял возле торшера, теребя пальцами белый провод.

— Понимаешь, Поля, — произнес наконец он, — если я сейчас начну объяснять, все покажется неправдоподобным и диким. — И, наверное, надо было рассказать тебе все с самого начала, но я дал Наде слово…

— Боже упаси! — она с притворным испугом замахала руками. — И сейчас не вздумай его нарушать! Это ваши дела, интимные, и мне совсем неинтересные. Избавь меня, пожалуйста, от деталей!

— Да не было там ничего! И не могло быть! Просто с Надей случилась то ли депрессия, то ли истерика, она вдруг возомнила, что жизнь ей не мила, все кругом — враги, а Сергеев в особенности. А я почему-то был выбран на роль няньки-утешителя… Поль, я поклясться тебе готов!

Она с испугом почувствовала, как сердце, только что колотившееся яростно и часто, вдруг стало стучать поразительно медленно. Все тело мгновенно покрыл липкий холодный пот. От груди и плеч к ногам стекла противная слабость.

— А почему ты предложил себя на роль няньки-утешителя? — Поля прижала ладонь к груди.

— Да никуда я себя не предлагал! Надька сама позвонила. Первый раз с полмесяца назад, наверное. Мы тогда с ней в «Эстелле» посидели, а второй — вот сегодня. Говорила, что с Олегом у нее все плохо, просто на грани развода, помочь просила… Поля, да не обманываю я тебя! Правда, не обманываю!

Ощущение страшной, разверзшейся под ногами пропасти было таким реальным, что она даже зажмурилась. Огромный замок, склеенный из обид и разочарований, раскачивался на хлипком фундаменте под названием «Мне показалось, что у него роман с Надеждой», и грозил вот-вот ухнуть вниз. Поля с невыносимой ясностью понимала сейчас, каких глупостей наделала, и не менее ясно осознавала, что пути назад нет.

— Да это уже и не важно, — проговорила она, заставив себя поднять глаза на Суханова. — Точнее, очень важно, конечно, но ничего от этого не изменится… У меня тоже был другой мужчина. Хотя почему тоже?.. В общем, у меня был другой мужчина, и после всего этого жить я с тобой не смогу. Да и ты со мной, конечно, не сможешь…

Она поднялась, торопливо побросала в сумку оставшиеся «надувашки», застегнула широкую металлическую пряжку на ремне.

— Я забираю только свои игрушки и, если ты не против, кассеты. Ну и кое-что из личных вещей: несколько платьев, туфли, плащ…

— Ты еще нижнее белье указать не забудь! — Борис в бешенстве шарахнул кулаком по стене. — А то я пойду продавать твои вещи на барахолку, а у меня что-нибудь с описью не сойдется!.. Что же это делается, а? Это что же такое!

Поля еще никогда не видела его таким, с бешено играющими на щеках желваками, с глазами, ставшими вдруг из почти голубых бледно-серыми, с мгновенно заострившимися скулами и судорожно искривленными губами. Борис еще несколько раз подряд ударил по стене, словно стремясь выплеснуть накопившуюся ярость, и бессильно уронил руку. На обоях остался красный кровавый след.

— Ключи от машины и от дома я оставила на столе в гостиной, — стараясь сохранять внешнее спокойствие, проговорила она. — Если тебе нужен будет официальный развод, найдешь меня у родителей… Ну что, скажем друг другу «до свидания»?

— По правилам дурной мелодрамы с демонстративным уходом из дома с одной котомкой за плечами, положено говорить «прощай».

— Прощай, — с каким-то отчаянным вызовом произнесла Поля.

Борис ничего не ответил. Она бросила на него последний, долгий взгляд, поправила на плече ремень довольно тяжелой сумки с кассетами и вышла из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь.

…Добрая бабушка на вахте общежития встретила ее приветливой улыбкой и, конечно же, согласилась покараулить сумку. Поля и сама не знала, зачем поднимается сейчас наверх, что хочет услышать. И вообще, хочет ли увидеть Антона. Она уже почти решила, что нужно повернуть обратно, когда он вдруг возник прямо перед ней на лестничной площадке третьего этажа.

На нем была свободная яркая рубаха навыпуск, в руках он держал полбуханки ржаного хлеба.

— Привет, — Антон сел на перила и, обняв ее за талию, притянул к себе. — А я уже начал скучать. Почему-то подумал вдруг, что ты обиделась из-за этого инцидента в Питере… Ну да не будем больше об этом вспоминать, ладно?

— Ладно, — проговорила она как-то механически, не вникая в смысл слов. Вообще, последний час Поля жила, как в полусне. Недавнюю яркость чувств, пронзительную обиду, ярость и невозможное унижение сменило тупое, странное оцепенение. Она еще способна была что-то ощущать до того, как сказала Борису: «Прощай!» Господи, как ждала она, как надеялась до самой последней секунды, что он удержит ее, остановит! Хотя здравый смысл, теплящийся где-то в самом дальнем уголке сознания, неумолимо подсказывал, что рассчитывать на это глупо…

— Эй, ты что какая-то замороженная, красавица моя? — Антон шутливо подергал ее за пуговицу на жакете. — Просыпайся, просыпайся, сейчас пойдем ко мне кофе пить. Видишь, я уже и хлеб для бутербродов нашел.

Поля снова машинально кивнула. Однако в комнате он к кофейнику и не притронулся, а сразу прижал ее к стене и торопливо скользнул руками вверх по бедрам, задирая узкую юбку.

— Ох, красавица моя! — проговорил он уже совсем другим тоном и зарылся лицом в ее волосы, лежащие на плечах. Ей совсем не хотелось сейчас близости с ним. И хотя Антон, как прежде, был нежен и умел, тело ее отвечало вяло и апатично. Но он тем не менее не оставлял своих попыток растормошить ее, лаская горячим языком широко раскинутые ноги, проникая в глубь нее, снова приподнимаясь на локтях и нежно прикусывая соски.

В конце концов, Поля испытала что-то похожее на возбуждение. Всего лишь слабое эхо того, что она чувствовала раньше. Но все же, оторвав голову от подушки, она торопливо прижалась к Антону, обвила его ногами в каком-то смутном стремлении ощутить себя защищенной и нужной. Сладкая судорога волной пробежала по его лицу, он мучительно выгнулся и снова глубоко и сильно вошел в нее.

Странно, но даже сейчас Поля не потеряла ощущения реальности. Она по-прежнему мыслила абсолютно холодно и как-то спокойно. «Какую все-таки иногда дичь пишут в любовных романах, — подумала она, равнодушно скользя ладонью по его позвоночнику. — Как это? «Она закрыла глаза и представила, что занимается любовью с Пьером»?.. Господи, да как могу, например, я представить себе, что обнимаю Борьку, если перед самым носом маячит совершенно чужое лицо с чужими губами, с чужими глазами. И руки у него — не те, и даже запах не такой!»

— Ниже, ниже ручку опусти! — горячо зашептал Антон ей в самое ухо. И она покорно сжала рукой его упругие ягодицы.

«Процесс», как обычно, длился минут двадцать и закончился традиционным и резким откидыванием Антона на спину. Теперь он лежал, тяжело дыша, грудь его часто вздымалась, а Поля не испытывала ничего, кроме презрения к самой себе и неодолимого желания уйти сейчас, немедленно. Но когда она попыталась спустить ноги с кровати, Антон перехватил ее за талию и с нежной настойчивостью притянул к себе.

— Куда ты собралась, лапушка? — он потерся носом о ее спину. — Сейчас я немного отдохну, и мы продолжим. Или ты уже за два дня все забыла?.. Кстати, у меня идейка шикарная появилась: не снять ли нам с тобой квартирку, чтобы не слушать каждый раз мат моих соседей за стеной и не одеваться, в конце концов, чтобы дойти до туалета? Ты представь только: нормальная мебель, нормальное постельное белье, душ! Ну сколько это будет стоить? Долларов двести пятьдесят в месяц? Немного у меня сейчас есть…

— Антон, у меня больше ничего нет, — произнесла Поля, сделав акцент на словах «у меня», — я ведь от мужа ушла сегодня. Денег вообще не взяла, а из вещей оставила себе только необходимый минимум. Так что с квартирой, наверное, ничего не получится…

Сначала во взгляде Антона промелькнуло недоверие, потом тревога, а потом он резко сел и сжал руками голову.

— Что же я наделал, гад? — простонал он, раскачиваясь из стороны в сторону. — Я ведь жизнь тебе сломал! Я не имел права, не имел… Поля, — он сильно стиснул ее руку у запястья, — не делай глупостей! Я понимаю, что ты человек бесконечно чистый и во лжи жить не можешь, но ведь это — ложь во благо! Подумай о том, сколько лет вы вместе, что ты значишь для этого человека. Каким бы он там ни был, но он наверняка тебя любит. Будь к нему милосердна, в конце концов!.. Наша любовь не померкнет и не пострадает от того, что формально ты будешь рядом с ним, зато больно мы никому не сделаем!

— Да я ведь не прошу тебя на мне жениться! Чего же ты так испугался? — Поля с каким-то веселым изумлением покачала головой. — Надо же, не ожидала я такой реакции!

— Да при чем здесь моя реакция? Не надо делать из меня чудовище! Я не о себе сейчас думаю, а о тебе. Вся твоя жизнь в одну секунду по моей милости покатилась под откос. Не смогу я себе этого простить! Понимаешь, не смогу!.. Что именно ты сказала мужу? Как объяснила свой уход?

— Вот только не надо сейчас разбирать ситуацию, — она поморщилась, — мои проблемы с мужем тебя совершенно не касаются. И вообще можешь не волноваться, разрыв произошел совсем не по твоей вине. Ты тут, по большому счету, и ни при чем…

Антон встал с кровати, торопливо натянул прямо на голое тело черные джинсы, отсел к письменному столу, заваленному бумагами. А Поля вдруг заметила, что не так он и красив. С этими черными волосами, рассыпавшимися по плечам, со своим узким и длинным торсом и заросшим черной шерстью пупком он напоминал то ли обезьяну, то ли первобытного дикаря. «Князь мой, князь», — подумала она с прощальным сожалением, а вслух произнесла:

— Ладно, не будем больше муссировать эту тему. Может быть, и в самом деле не так все серьезно, как я сама себе напридумывала. Наверное, и правда поеду от тебя домой и поговорю с мужем…

И эта фраза, произнесенная вслух, вдруг невыносимо больно ударила по сердцу своей несбыточностью. Поля поняла, что близка к истерике. Зато Антон заметно оживился.

— Вот и умничка, — он развернулся и сел на стуле верхом, положив подбородок на деревянную спинку, — вот и молодец. Я никогда не сомневался в том, что ты — мудрая женщина. Хотя вообще-то большая редкость сочетание такой внешности и ума… Давай-ка все-таки попьем кофейку!

Она молча мотнула головой и, подняв с пола юбку, натянула ее через ноги.

— Да я понимаю, конечно, что сейчас тебе ничего не хочется… Но я ведь и ревновать могу начать по-настоящему! Мне даже немного обидно, что ты так переживаешь из-за этого своего супруга.

Пуговицы на жакете никак не хотели застегиваться под нервно дрожащими пальцами. Поля повязала вокруг шеи легкий сиреневый шарфик, всунула ноги в туфли.

— Нет, в самом деле у тебя все нормально? — Антон изобразил на лице тревожное сочувствие. — А то я не отпущу тебя сегодня никуда. У меня ночевать останешься.

— Все нормально, не волнуйся, я же сказала, что еду разговаривать с мужем… Да и тем более, я гляжу, — она кивнула на письменный стол с разбросанными по нему исчерканными листами, — у тебя работы много? Стихи пишешь?

— Нет, — он сладко потянулся. — Тут появилась возможность для театра пьесу сварганить. Ну и кропаю тут вещичку одну, которая зрителю должна быть интересна… Суть в том, что несколько молодых людей вызывают к себе на ночь проституток. Самых натуральных, с Тверской. А проститутки, если тебе известно, никогда с клиентами не кончают. И вот один парень ставит себе задачу, чтобы проститутка с ним все-таки испытала оргазм. Все происходит в одну ночь в одной квартире, там много всего будет. Но ты только представь себе начало: темная сцена, смутные очертания предметов. Постепенно высвечивается компьютерный стол, за компьютером главный герой, что-то у него там не получается. И на весь зал раздается сочный русский мат!..

— Гениально! — сказала Поля и вышла из комнаты…