Ты. Я. Кровать. Сейчас же

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Зоуи

— Кто квотербек в этой команде?

Спортивный репортер постарше бросает на меня странный взгляд.

— Не тот спорт, милая.

Я непонимающе смотрю на него.

Он закатывает глаза и вздыхает.

— Ты из Америки?

Я киваю. Мой желудок так сжат от нервов, что я едва могу говорить.

— В регби нет квотербеков, — продолжает он, проводя рукой по своим жидким седым волосам. — Ты думаешь о мухоголовке.

— Музоголовка? — Говорю я со смешком. — Как у мухи? Бзззззз.

Боже мой, я что, только что махала руками, как жук? Способ оставаться профессионалом, Зоуи.

Его морщинистое лицо хмурится, когда он смотрит на меня, как будто ему интересно, что за кристаллический метамфетамин я принимаю.

— Как вы получили эту работу?

— Это долгая история, — отвечаю я, хотя это не так. Я работала спортивным репортером в Бостоне, откуда я родом, и в мои обязанности входило освещать теннисные матчи. Я понравилась сыну владельца телеканала. Это чувство не было взаимным. Так что меня отправили аж в Новую Зеландию, чтобы рассказать о наименее популярном в Америке виде спорта после борьбы на носках, подводного хоккея (да, и то, и другое реально) и крикета.

Я совершенно новый репортер по регби для спортивного освещения и анализа, или SCAA, как нас больше называют.

— Вы когда-нибудь вообще видели игру в регби? — Репортер постарше поворачивается и теперь полностью сосредоточен на мне. Мы ждем у раздевалки игроков интервью, и другие репортеры тоже начинают оборачиваться, чтобы посмотреть на меня.

Вот дерьмо. Я чувствую, как мои щеки становятся ярко-розовыми.

— Да, — говорю я, бросая на них возмущенный взгляд.

— Кроме той, которую они только что закончили играть.

— О, тогда нет.

Некоторые из них хихикают. Многие закатывают глаза.

— Американцы не уважают спорт! — говорит один огромный парень, вскидывая руки в воздух. У него огромное тело бывшего игрока. — Ты хоть представляешь, как тяжело мне пришлось работать, чтобы добраться до этого места перед этой дверью?

Я просто смотрю на него, надеясь, что он меня не съест. Клянусь, я начинаю съеживаться перед ним, когда он подходит. Или, может быть, это просто то, что я чувствую.

— Я играл в регби всю свою юность, в колледже, три года в фермерской команде. — Он загибает их на своих толстых пальцах, а я стою там, желая, чтобы вселенная сжалилась надо мной и просто поглотила. — Шесть лет профессионально. Сломал оба колена, локоть, позвоночник.

— Ты сломал позвоночник? Фу. — Это вырвалось само собой. К счастью, он слишком взвинчен, чтобы услышать меня.

— Затем я вернулся в колледж, чтобы изучать журналистику, закончил лучшим в своем классе, проработал на пяти дерьмовых работах в течение шести лет в трех разных телеканалах, а затем, после еще четырех лет надрыва задницы, наконец получил эту работу, освещая новозеландские сериалы, в основном серые.

Он делает еще один шаг ко мне, и я сглатываю. — А тебя… Тебя назначили сюда в наказание. Это неудобно. Бьюсь об заклад, ты даже не можешь сказать мне, что такое схватка.

— Типа, то что у тебя в душе?

Он просто качает своей массивной головой, глядя на меня так, словно я испортила ему весь день. — Не мыльная схватка, а схватка в регби.

Что в лоб, что по лбу¹. Я не знаю, как они произносят слова здесь, в Новой Зеландии. О чем он вообще говорит?

— У шкафчиков проблемы с мыльной пеной или что-то в этом роде? — Я ищу любую историю. Это неубедительно, но пока это все, что у меня есть.

Внезапно все отворачиваются от меня и качают головами.

— Я сказала что-то не так? — Я шепчу репортеру постарше, с которым разговаривала вначале.

Он качает головой, но смеется. — Ты сказала так много неправильных вещей. Я даже не знаю, с чего начать.

— Как насчет того, чтобы начать с того, что ты назовешь мне имя мухоголового?

Он улыбается. — Это, должно быть, Акеакамаи Салуни.

Я беру ручку и начинаю записывать. Салями по-Акейкомгуйски.

Он видит, что я пишу, и выхватывает ручку у меня из рук. — Не салями. Салуни. И все зовут его Акеа.

Он записывает это в мой блокнот, и пока я смотрю на все эти долбаные буквы "К" в его имени, я начинаю понимать, насколько я на самом деле не в себе.

— Итак, что будет дальше? — шепчу я.

— Охрана откроет дверь, когда все ребята закончат принимать душ, и мы сможем войти и опросить кого захотим. Акеа не берет интервью, хотя все пытаются, но вы можете поговорить с кем угодно. На вашем месте я бы начал с Джона Райли. Он хороший парень и всегда готов к разговору.

— О. — Я прикусываю нижнюю губу, размышляя, о чем спросить игрока в регби. Какие у него хобби. Его любимый фильм. Как зовут его собаку.

Я, конечно, не могу задавать вопросы о регби. Я скажу что-нибудь не то, и все узнают, что я фальшивка.

Я была хороша в репортажах о теннисе. Я знала спорт вдоль и поперек и знала всех игроков. Какого черта я должна быть здесь, потому что я не хотела сосать маленький тощий член Брайса Эванса? Иногда жизнь несправедлива.

— Все в порядке, ребята, — говорит охранник, направляясь к двери.

Бабочки в моем животе внезапно начинают казаться стаей чаек.

— Вы, ребята, знаете правила игры. — Его взгляд падает на меня. — Вы новенькая?

— Да. — Боже, у меня так першит в горле.

Он рассказывает мне правила, но я так нервничаю, что ничего не запоминаю.

И вдруг дверь открывается, и меня толкают сзади.

Раздевалка большая и просторная, но она не такая приятная, как некоторые футбольные раздевалки, в которых я бывала дома. Может быть, у них нет такого бюджета, как у НФЛ, или, может быть, это потому, что это более жесткие люди, которым не нужно ничего из модного дерьма вокруг них.

В раздевалке шумно и хаотично, пресса смешивается с игроками-гигантами, которые все раздеты по-разному. Они празднуют свою победу, раздается множество "пятерок" и криков. Тренеры выглядят разъяренными, когда кричат на избитого игрока, у которого сильно течет кровь из носа. Кажется, он даже не замечает, что доктор накладывает швы.

Я прижимаюсь спиной к стене, вбирая все это в себя. Толпа репортеров, с которыми я пришла, разбежалась, хватая игроков и тыча им в лица микрофонами и камерами.

Большинство из них поворачивают налево и спешат к шкафчику в конце комнаты.

У меня сжимается сердце, когда я вижу, кого они окружают.

Я едва могу разглядеть его из-за всех этих людей и камер, загораживающих обзор, но от тех немногих проблесков, которые я получаю, моя кожа становится теплой и покалывающей.

Он по крайней мере на голову выше всех остальных. Выразительные карие глаза. Короткие волосы. Темная борода. Бронзовая кожа туго обтягивала его крупные рельефные мышцы.

Я тяжело сглатываю и прочищаю горло, когда мой взгляд опускается к его широким круглым плечам. Они покрыты татуировками самоанского племени.

Репортер поднимает большую камеру, и она загораживает мне обзор.

Черт. Давай, чувак.

Я стою на цыпочках, пытаясь получше рассмотреть, когда кто-то хлопает меня по плечу.

— Привет! Я Джона Райли. Хочешь интервью?

Парень стоит там с обнадеживающей улыбкой на лице. Он выглядит немного глупо, когда стоит там в джинсах и футболке с Аланис Мориссетт. Это тот парень, о котором мне рассказывал репортер снаружи.

— Конечно, — говорю я, доставая ручку и блокнот. Я оглядываюсь на стену репортеров, собравшихся вокруг сексуального самоанца.

— Не трать впустую свое время, — говорит Джона. — Акеа не дает интервью.

— Это Акеа? — Спрашиваю я, пользуясь возможностью, чтобы оглянуться на него. Я мельком вижу его ухо, и от этого у меня немного подкашиваются ноги. Боже, этот парень собирается сделать мне фетиш на уши.

— Ты не знаешь, Акеа? — спрашивает он, выглядя шокированным. — Он лучший игрок в лиге. Что ж, после меня.

— На какой позиции ты играешь?

Он неловко ерзает, опустив глаза в пол. — На самом деле я не играю на позиции сам по себе. Я больше нахожусь в тренировочном составе.

Я хочу посмеяться. Небольшая дедовщина в первый день для нового репортера? Я должна не забыть поблагодарить своего нового друга за то, что он отправил меня на собеседование с грелкой для скамеек.

— Вы хотите начать интервью? — нетерпеливо спрашивает он.

— Конечно. — Почему бы и нет? Все равно ничего из этого не будет напечатано. Как только мой босс это увидит, он все это сократит. Тогда, может быть, если мне повезет, он меня уволит.

Я одним глазом слежу за Джоной, а другим — за Акеа. Эти репортеры все больше меня расстраивают.

Почему они, блядь, просто не уберутся, если он не собирается с ними разговаривать? Некоторые люди здесь не прочь полакомиться конфеткой для глаз!

— Итак, Джона… Как зовут твою собаку?

— У меня есть кот. Его зовут Спарклс.

— Блестяще, — бормочу я, записывая это в блокнот. Я даже не обращаю внимания. Мои глаза устремлены на другую сторону комнаты и забивают! Я только что увидела локоть. Большой сексуальный локоть с татуировками.

Клянусь, я собираюсь покинуть эту раздевалку с целым списком странных фетишей на части тела из-за этого парня.

— Ммм. Ты пишешь не той стороной ручки.

— Упс! — воскликнула я.

Мои щеки краснеют, когда я поворачиваю ручку и нервно смеюсь. Пулитцеровская премия, вот и я!

Я записываю имя его кошки, а затем снова смотрю на Акеа, надеясь увидеть мизинец, лодыжку или какой-нибудь другой будущий фетиш. Мое тело замирает, когда я вижу, что он смотрит на меня в ответ темным горячим взглядом.

Ммм… О, Боже.

Он просто смотрит на меня. Напряженно. Свирепо. Почти сердито.

Вокруг него суетятся репортеры, они засыпают его вопросами, но он игнорирует их всех и сосредоточен на мне.

Почему он сосредоточен на мне?

Кто-то ввел мне стероиды, от которых у меня порхают бабочки в животе, и я чувствую их. Успех.

У меня перехватывает дыхание — само время остановилось, — когда его толстые челюсти сжимаются.

Я делаю шаг назад и упираюсь в стену, когда он легко протискивается сквозь стену репортеров и появляется во всей своей мускулистой красе.

Срань господня.

Он такой чертовски горячий.

Самоанский бог.

Он, без сомнения, самый крупный мужчина, которого я когда-либо видела, с массивной грудью и каменными глыбами вместо рук. Он выглядит так, словно мог бы жать лежа туристический автобус команды.

Темные сексуальные племенные татуировки начинаются на его толстом запястье и змеятся к плечам. Они скользят по его ключице вниз, к огромным грудным мышцам.

Он переводит стон на сомоанский.

На нем нет ничего, кроме белого полотенца, тонко повязанного вокруг талии. Его живот разорван. Гребано растерзанный. У него так много пульсирующих, сжимающихся мышц брюшного пресса, что я уверена, что он неправильный с анатомической точки зрения. Биологам придется сменить учебники.

Мои широко раскрытые глаза опускаются к вырезанной букве V, которая указывает на его полотенце, как огни на подиуме указывают на его член.

Мне каким-то образом удается дышать, но мое дыхание выходит быстрым и измученным. Он все еще смотрит на меня. Почему он все еще смотрит на меня?

Я не играю в одной лиге с этим самоанцем Адонисом. Я даже не занимаюсь одним видом спорта.

— О, черт, — шепчу я себе под нос, когда он приближается.

Он переступает через скамейку, и полотенце раскрывается достаточно широко, чтобы я могла мельком увидеть его ноги, похожие на стволы деревьев. Держу пари, он мог бы приседать на слона.

Я внезапно отчетливо осознаю свое бешеное сердцебиение, когда он подходит прямо ко мне. Вблизи он выглядит еще крупнее, еще сексуальнее, даже всем.

Вода из душа все еще в его растрепанных волосах. Она стекает по его татуированной коже и скатывается по тугим гребням и твердым впадинам. Он возвышается надо мной. Мои глаза на уровне его сосков.

Этот парень делает камень похожим на гальку.

Он подходит еще ближе, и я чувствую запах мыла, которым он пользовался. Я чувствую тепло его дыхания, вырывающегося в такт вздымающейся груди. Его тело выглядит таким твердым. Бьюсь об заклад, спать с ним было бы все равно что трахать статую.

Я вся дрожу, нервничаю, мне тепло и кружится голова.

Я даже не замечаю, что Джона все еще рядом со мной, все еще болтает о своей кошке.

— И он любит смотреть телевизор, — говорит он, глядя мне в лицо. — Ты собираешься все это запомнить?

Я просто киваю вверх-вниз, глядя в глаза Акеа.

— О, и у меня есть татуировка! — Джона снимает рубашку, поворачиваясь.

Ладно, у него на плече татуировка кота по имени Спарклс? Акеа горяч, но никто не настолько горяч, чтобы пропустить это.

Я поворачиваюсь и сдерживаю смех, когда вижу татуировку в виде Брызг на его верхней части спины. Она занимает весь верхний левый угол, и на ней под фотореалистичной татуировкой кота-оборванца нарисован розовый баннер с блестками.

Акеа, похоже, не нравится, что я смотрю на кого-то, кроме него. Он кладет руку мне на подбородок и поворачивает мою голову назад. Достаточно нежно, чтобы не причинить боль, но достаточно сильно, чтобы дать мне понять, что он все контролирует.

И мое тело реагирует. Отличный момент.

Жар, циркулирующий во мне, начинает оседать у меня между ног. Я чувствую, как он скапливается в моей киске и просачивается в нижнее белье.

— Я хочу интервью, — говорит он.

Его голос такой глубокий и рычащий. От него по мне пробегают теплые мурашки.

— Она берет у меня интервью, — жалуется Джона.

Акеа медленно поворачивается к нему, прищурив глаза, и любитель кошек убегает.

Интервью? Он хочет интервью?

Я думала, он не дает интервью…

— Эм… ладно… — Бормочу я, когда его темные глаза снова смотрят на меня. Я смотрю в свой блокнот и притворяюсь, что начинаю писать, но на самом деле я просто строчу какую-то ерунду. Я пытаюсь выглядеть профессионалом, но мои мысли лихорадочно работают. Я не могу ясно мыслить, когда он так пристально смотрит на меня.

Он из тех великолепных, от которых тает мозг. Из тех, которые несправедливы. Из тех, которые должны сопровождаться предупреждающей надписью: Warning. Пользователи могут испытывать синдром затуманенного мозга. Восхищайтесь на свой страх и риск!

Я прочищаю горло. — Ты собачник или кошатник?

Здесь жесткая журналистика. Мои профессора были бы так горды.

— Не здесь.

Я задыхаюсь, когда он хватает меня за запястье нерушимой хваткой.

— Куда мы направляемся?..

Он не отвечает. Он просто тянет меня в сторону душа.