Ты знала

Глава 18

Моя мать не могла находиться в замкнутом пространстве. На пыльных полках пустой кладовой валялся мышиный помет – зверьки наведывались туда за засохшим арахисом и сахарными крошками. На дверях сарая висел замок, вход в подвал был заколочен тремя досками. Сесилия сама забила ржавые гвозди.

Мне было восемь. Изнурительно жарким августовским днем я выбралась из душного дома. Мама сидела во дворе за пластиковым столом и курила. Трава на нашем участке, огороженном ржавой проволочной сеткой, вся пожелтела от зноя. В воздухе витала гнетущая тишина; казалось, голоса соседей не могут прорваться к нам сквозь удушливый смог. Утром я была в гостях у Эллингтонов, и миссис Эллингтон отправила нас отдохнуть в прохладный подвал. Она принесла нам туда покрывало, вареные яйца и апельсиновый сок в пластиковых стаканчиках с нарисованными шариками, оставшихся с дня рождения Дэниела, и мы играли в пикник. Я спросила маму, нельзя ли мне спуститься в подвал. Можно ведь отодрать доски другим концом молотка, как делал папа, когда чинил крыльцо на прошлой неделе.

– Нет, – резко ответила она. – Не приставай.

– Мамочка, пожалуйста. В подвале так прохладно.

– Не приставай, Блайт. Я тебя предупреждаю.

– Ну пожалуйста. Я умру от жары, и это будет на твоей совести.

Мама ударила меня по лицу, но пальцы лишь скользнули по мокрой от пота щеке. Она вскочила с места и ударила снова, на этот раз кулаком и прямо по губам, сильно и целенаправленно. Выбитый зуб чуть не попал мне в горло. На футболку закапала кровь.

– Это молочный, он и так бы выпал, – равнодушно произнесла она.

Я в оцепенении смотрела на зуб, лежащий у меня на ладони. Мама затушила сигарету о жесткую траву. Ее накрашенные губы недовольно искривились. Прежде она ни разу не поднимала на меня руку и мне не приходилось ощущать тошнотворную смесь стыда, обиды и жалости к себе. Я вернулась в свою комнату, сделала из рекламного буклета веер и улеглась на полу в одних трусах. Через час мама зашла ко мне, забрала буклет, разгладила складки и сказала, что ей нужен купон на покупку куриных бедрышек.

Она села на мою кровать, чего раньше не делала, и откашлялась.

– Когда мне было столько лет, сколько тебе, моя мама очень жестоко обошлась со мной. В подвале. Поэтому я туда не хожу.

Я неподвижно лежала на полу, вспоминая ее рассказы, подслушанные по вечерам. Мои щеки горели от ее тайн. Я смотрела на мамины ноги. Она единственная в округе красила ногти на ногах.

– Почему она жестоко обошлась с тобой?

– У нее были не все дома. – Судя по маминому тону, я могла бы и сама догадаться. Она оторвала купон, снова сделала из буклета веер и отдала мне. Я дотронулась до гладкого ярко-розового ногтя на большом пальце ее ноги, – обычно мне и в голову не приходило прикасаться к маме. Она вздрогнула, но ногу не убрала. Мы обе смотрели на мой палец на ее ногте.

– Извини за зуб, – произнесла она и встала.

Я медленно убрала руку.

– Он все равно шатался.

В первый раз мама сама рассказала мне про Этту. Возможно, потом она об этом пожалела, потому что в последующие недели держалась особенно отчужденно. Но я помню, как хотела к ней прикоснуться, просто быть рядом. Я приходила к ней по утрам и тихонько гладила по щеке, а когда она начинала просыпаться, тут же убегала.