Тяпа, Борька и ракета

Три… две… старт!

В рыжеватом от прошлогодней сухой травы поле стоит в позе часового ракета. Острием нацелена в зенит, в самый центр голубого небесного купола. Смотрит сверху черный глаз открытого люка на ровный простор, на фигурки суетящихся людей, на кабину подъемника, скользящую по рельсам вдоль стройного тела ракеты, на низкий и неуклюжий автомобиль.

Только один человек не работает, не спешит. Широко расставив ноги в высоких сапогах, смотрит он снизу вверх на черный глаз-люк.

Это Дронов. А не делает он ничего потому, что он не инженер и не техник. Те бегают вокруг ракеты, прыгают в подъемник, осматривают, щупают любимое детище со всех сторон. Врач ждет своего момента. Он ведь приехал не только смотреть!

«Циклопище! — с удовольствием оглядывая серебристую трубу с черным люком-глазом, думает Дронов. — Красивый одноглазый великанище! Сколько у тебя разных родителей, нянек… Ученые думали о тебе дни и ночи напролет. Инженеры и техники создали тебя таким, какой ты есть. Твое огромное стальное тело хранит тепло рабочих рук. А крепкое сердце — двигатель, в котором бушует тысячеградусный огонь, — над ним колдовали в печах металлурги. А кровь, легкую огненную кровь, — ее влили в тебя химики. Но куда, скажи, куда полетел бы ты, сильный великанище, не будь у тебя головы? Скажи спасибо за умные приборы и автоматы физикам! И, конечно, помяни в пути добрым словом математиков: они подсказали каждый твой шаг.

Ракета-ракетища, вот как много у тебя родителей. Всех и не упомнишь. Нет, не думали, верно, итальянцы, когда дали тебе имя „ракета“, обозначающее на их языке обыкновенную трубку, что ты будешь такая могучая. Вздрогнет, задрожит сейчас земля. И это не Илья Муромец прискачет на поле, а ты, ракета, оттолкнешься от земли, помчишься вверх, чтобы поближе взглянуть одним глазом на звезды. Хорошо!»

— Пора, — прервал размышления Дронова чей-то голос.

Подошли Василий Васильевич и Валя. Они держали в руках собачек. Оба были в белых лабораторных халатах: только что брали у пилотов на анализ кровь, взвешивали их, записывали на ленту сердцебиение, мерили температуру. Кусачка и Пальма, пристегнутые уже ремнями к лоткам, — два маленьких парашютиста — хранили спокойствие. Они лишь помахали хвостами, узнав Дронова.

— Пора, — отозвался Дронов.

И они зашагали к ракете.

Кабина лифта поползла вверх.

Собаки наблюдали, как быстро уплывают от них пучки желтой травы, а провожающие, напротив, смотрели вверх.

Лифт остановился у открытого люка. Врачи устанавливают лотки в кабине. Подсоединяют проводки, торчащие из-под одежды пилотов, к аппаратуре. Всё проверяют. И еще раз внимательно осматривают пассажирскую каюту.

Кажется, они всё предусмотрели в этой маленькой кабине, похожей по форме на шляпу. Внутри нее свой мир. Подкладка из войлока защитит пилотов от жары: ракета нагревается в полете не хуже чайника на плите. Для дыхания — баллоны кислорода, смешанного с воздухом. Контролеры — приборы. Они запишут самочувствие собак на ленту и еще передадут сводку по радио. Вот и он, самописец летчика-испытателя — акселерограф; скачущий молнией рисунок на его ленте расскажет о силах-невидимках. А киноаппарат, висящий прямо над головами путешественниц, заснимет их от первой до последней минуты в полете. И одновременно он будет снимать часы, чтобы врачи знали, в какой момент что произошло, и могли бы сравнить кинокадр с докладом приборов.

Не видят врачи лишь парашют. Он где-то под полом уложен крепкой шашечкой. А когда надо — развернется.

— Ну как? — спрашивает Дронов.

— По-моему, отлично, — говорит Василий Васильевич. — Не хуже, чем в «ТУ-104». Что ж, стюардесса, прощайтесь.

— До свидания, Кусачка, до свидания, Пальма! — прощается Валя. — Не волнуйтесь. Все будет хорошо!

— До встречи! — говорят мужчины.

Люди закрывают люк крышкой, и пассажирам остается для дорожных наблюдений оконце чуть меньше блюдца. В него заглядывают по очереди Валя, Дронов, Василий Васильевич. Потом они опускаются вниз, и в кружочек видно лишь голубое небо.

Собаки лежат друг подле друга, вытянувшись на лотках. Кусачка спокойно осматривается. У Пальмы безразличный вид, она старательно зевает. Так они лежат довольно долго и не подозревают, что событие, к которому они так долго готовились, началось: приборы уже вели свой репортаж, из баллонов поступал воздух, наверху мягко стрекотал киноаппарат.

Поле вокруг ракеты опустело. Люди спустились по бетонным ступеням в блиндаж, над которым поблескивали стекла стереотрубы. Последними ушли техники.

В блиндаже стало тесно. Но Дронов подумал: «Как было бы хорошо, если бы сюда вошли еще люди — в спецовках, халатах, рабочих костюмах. Оторвались бы хоть на минуту от станков, печей, колб, чертежных досок, чтобы взглянуть на дело рук своих, чтобы улыбкой озарились лица. Нет, не придут — заняты. У них ведь не одно такое детище…»

Шел час готовности к пуску. Инженеры были на своих местах — у приборов и кнопок. Их лица спокойны. Глаза и руки ждали момента, когда командир нажмет на самую главную кнопку — пуск.

К нему все внимание. Никаких разговоров. Тишина. Лишь щелкает при каждом скачке стрелка на больших секундных часах.

Василий Васильевич не может понять, почему командир не волнуется. Он напоминает ему школьного учителя математики: бритоголовый, коренастый, в мягкой домашней куртке. Математик всегда был спокоен, даже на контрольных, когда весь класс тихо бурлил. Математика еще можно было понять. А этот невозмутимый командир, разве он мог быть уверенным, что в ракете ничего не испортится?

И вот командир сказал:

— Приготовиться! — И стал считать вместе с секундной стрелкой: — Пять… Четыре… Три… Две… Одна… Старт!

На экране телевизора зрители увидели, как яркая вспышка осветила ракету снизу и клубы дыма окутали ее тело. Вслед за тем прилетел какой-то воющий грохот и забарабанил в дверь блиндажа. Ого! Вот это сила.

Ракета медленно, словно раздумывая, стоит ли пускаться в путь, вылезла из дымового облака, выпустила струю пламени и, упершись в землю ярко-розовым столбом раскаленных газов, ринулась вверх, с каждой секундой набирая скорость.

Блеснула золотой молнией и уменьшилась в маленькую сверкающую точку.

И тут только Елкин вспомнил о приборах, ринулся было к ним, но натолкнулся на стену спин.

Слуги могучего снаряда — рабочие, техники, инженеры — окружили плотным кольцом зеленоватый экран и не отрывали глаз от прыгающей светлой волны. Они ничего не понимали, но смотрели очень внимательно: бегущая волна вела рассказ о пассажирах.

Наступая на ноги и извиняясь, продвигался Василий Васильевич к приборам. В спину ему стучала кулачком Валя: быстрее, быстрее! Она чуть не плакала от обиды: ну вот, выучилась наконец понимать язык приборов, сдала экзамены в институте и ничего не видит. Конечно, приборы всё запишут, и она будет еще читать и перечитывать ленту, но то, что она растяпа, — совершенно ясно. Хорошо Дронову, он обо всем догадался и заранее занял место.

Наконец Валя и Елкин пробились к экрану и больше не шелохнулись.

Но вот что было в ракете.

Внезапный громовой раскат обрушился на пассажиров. Они завертели головами, пытаясь понять, откуда взялся этот странный, раздражающий звук. И не догадывались, что это мелодия их полета, что они летят!

А ракета стремительно уносила все выше и выше крепко закрытую кабину. Она оставила под собой птичьи маршруты, высочайшие вершины и трассы полетов воздушных кораблей, пробила тучи и облака и вырвалась в верхние слои стратосферы, где метеоры вспыхивали падающими звездами и с такой же легкостью, как у нас на улицах неоновые рекламы, зажигалось переливчатое полярное сияние. И даже в этих замечательно интересных местах не остановилась ракета, а продолжила свой путь в высоты, где вместо привычного для нас воздуха были лишь невидимые глазу частицы газа и где наши пассажиры могли погибнуть в одно мгновение, не будь они спрятаны в надежной герметической кабине.

Жаль, что Кусачка и Пальма не могли смотреть в круглое окошко. Их сначала трясла лихорадка вибрации, а потом кто-то невидимый и тяжелый пригнул собачьи головы книзу и бесцеремонно уселся на путешественниц. Грудь у собак сдавило, сердце запрыгало, все тело налилось свинцом. А они не струсили, лежали тихонько. Как вдруг смолкли двигатели…

Представьте, что вы неожиданно сбросили свой вес и взлетели под потолок, будто воздушный шар. Только что стояли на полу и вдруг — качаетесь в воздухе.

Вот-вот, точно так же и у наших путешественниц захватило дух. Их словно приподняла мягкая могучая рука. Они больше не чувствовали ни головы, ни лап, ни хвоста. Стали легче пушинки. Если бы не ремни, могли бы парить по кабине. Как птицы.

Вот так штука! Такое испытаешь разве что во сне.

Удивительное это происшествие развеселило Кусачку и зажгло в ее глазах веселые огоньки. Она посмотрела в иллюминатор и увидела черное-черное небо и яркое, слепящее солнце. Это было красиво и страшно.

Потом Кусачка огляделась в кабине и заметила, что в иллюминатор заскочил солнечный луч. Он уткнулся в противоположную стену и нарисовал знакомого всем светлого зайчика. Зайчик посидел на месте, соскочил со стены и попал Кусачке в левый глаз. Она зажмурилась, фыркнула, тряхнула головой, а когда открыла веки, то зайчик сидел уже на потолке. Он и здесь не успокоился, а принялся скакать с места на место.

Глаза Кусачки стали едва заметными щелочками, хвост приятно завилял, а из горла вылетели короткие звуки, похожие на смех: «Ха-ха!»

Кусачка доверчиво отдалась игре и не понимала смысла знаков солнечного зайчика. Будь на ее месте человек, он бы сразу догадался, что зайчик совсем не случайно скакал со стены на потолок. Ведь в невесомости космонавт не знает, где «верх» и где «низ», он висит неподвижно и не ощущает полета. А солнечный луч подсказывал: «Ваша ракета с выключенным двигателем сначала летела вверх, потом остановилась, перевернулась вниз носом и теперь падает на землю. Сейчас она войдет в плотные слои атмосферы. Будьте осторожны! Будьте осторожны!»

Зайчик был прав. Ракета описала огромную кривую, поворачиваясь к солнцу разными боками, и вот уже летела, вращаясь, вниз.

Врачи на земле тоже знали, что теперь предстоит самый опасный поединок. Ракета при падении совершает сложные вращательные движения. Она катится по воздуху, как бочка с горы.

Скорее, скорее бы открылся парашют!

И верно: невидимки, словно по тайному сигналу, набросились на Кусачку и Пальму. Они не стеснялись бить связанных собак и обрушили на них град тумаков. Гудела грудь, ныла спина, сжимались внутренности. От ударов в голову темнело в глазах. От ударов сзади кровь бросалась к голове, и тогда перед взором медленно расплывалось красное пятно. Злые невидимки словно мстили за несколько минут удовольствия, пережитого в невесомом полете. А собаки всё терпели, терпели даже тогда, когда бесстрастные судьи — приборы — не выдержали толчков и прервали записи.

Врачи выскочили из блиндажа. Вслед за ними — остальные. Все до боли в глазах всматривались в спокойное чистое небо, искали падающую ракету и не находили ее.

Кровь стучала в висках: где, где же?

В голубом просторе проступила тонкая дымовая полоска — едва заметный след раскаленной головки ракеты. Показалась и исчезла. Небо опять стало пустынным, как поле под ним.

И с неожиданностью выстрела мелькнул в вышине белый платок. И не исчезал! Он развернулся постепенно в белый парус, медленно направился к земле — тормозил. Всё отчетливее вырисовывался тугой купол парашюта и драгоценный груз, который он опускал, — треугольный наконечник ракеты.

Стояла солнечная тишина. Лишь где-то в выси пел жаворонок.

А люди, не сговариваясь, сорвались с места и побежали через поле. Впереди стремительными крыльями развевались белые халаты врачей.

Туда, скорей — к парусу спасения ракеты!

Прогудели машины, нагоняя бегущих. Кто вскочил в «газики», кто махнул рукой, понадеявшись на собственные ноги.

Инженеры погасили парашют. Дронов и Елкин одновременно прилипли к круглому глазку иллюминатора: живы?

— Живы? — тревожно спрашивает Валя и от нетерпения притопывает ногой. — Отвечайте же скорее!

Врачи не отвечают. Они быстро срывают крышку люка. Вытаскивают лотки с путешественницами. Распутывают ремни.

— Ура! Живы, живы! — кричит Валя и трясет за плечи какого-то человека, наверное инженера. — Ура, товарищи!

Инженер сидел на корточках, щупал свою ракету и, видимо, ничего больше не видел — потому он не понял Валю и растерянно моргал.

— Вы чудак, — обиженно сказала Валя. — Просто они живы, все в порядке.

— Ну, конечно, это очень хорошо! — сообразил наконец инженер и встал. — Поздравляю. — Он пожал руку Вале, потом врачам. — Поздравляю, поздравляю! Это настоящий праздник! Извините, я должен идти.

Инженер опять садится около трубы, и по лицу его видно, что он огорчен. Дронов понимает инженера: спуск не был удачным, как говорят специалисты — жестким.

И все-таки молодцы эти ракетчики: пассажиры целы и невредимы! Ведь сколько раз разбивались у американцев ракеты «Фау-2», «Аэроби» и гибли их пилоты — обезьянки. А Кусачка и Пальма — вот они. И рядом — их спасительница, ракета. Нет, что там ни говори, надо погладить, похлопать эту потемневшую, нагретую трубу. Так похлопывает летчик-испытатель бока непослушного самолета, который он все-таки посадил…

Пальма лежит на земле и тяжело дышит, высунув длинный розовый язык: она потрясена случившимся. А Кусачка вскакивает на ноги, энергично отряхивается, как после ванны, и шалеет от солнечного тепла, запахов весенней земли, зеленой пахучей травы, от ласковых, знакомых голосов. С визгом начинает она носиться вокруг Василия Васильевича, прыгает ему на брюки, выделывает замысловатые скачки, ну совсем как веселый солнечный зайчик. Внутри нее словно раскручивается пружина, остановить которую невозможно.

Валя смотрит на буйный танец радости и от души хохочет. Василий Васильевич вторит ей неожиданным баском. У Дронова блестят глаза. Подходит огорченный инженер и тоже улыбается. Потом еще и еще люди. Все они заражаются весельем.

— А ну-ка, милая, давай нашу русскую! — азартно кричит кто-то, и все видят, что это самый спокойный человек — командир запуска.

Но Валя звонит в колокольчик, и танец обрывается. Кусачка послушно бежит к миске. Пальма поднимается с земли и трусит вслед за ней. Собаки едят с удовольствием. Обед заканчивается кусками колбасы, ради которой Кусачка охотно встает на задние лапы, как дрессированная собачка из цирка. «Смотрите, — как бы говорит она этим, — неприятности полета не испортили мне аппетита».

— И плутовка же ты, Кусачка! — укоризненно качает головой Василий Васильевич.

— Как, как? — переспрашивает командир запуска. — Кусачка? Почему же Кусачка? Такая смелая, веселая собаченция и — Кусачка?

Василий Васильевич не знает, что ответить. Его выручает Дронов.

— Видите ли, — говорит он, — Кусачка — это прежняя кличка. На самом деле ее зовут иначе… Отважная — вот как. Неплохо, не правда ли? Отважная!