Тяпа, Борька и ракета

Не бояться, ничего не бояться!

— Почему мы возимся с собаками? — спросила как-то лаборантка врача. — Не с лягушками, не с обезьянами, а с собаками? Чем они выгоднее?

— Я думаю, — сказал Елкин, — на это есть много причин: потому что их организм похож на наш, человеческий, потому что они быстро привыкают и доверяют, потому что спокойны на опытах и не нервничают. А как часто, Валя, собаки выручали людей. На охоте, на войне, в клиниках. Всегда они в разведке. Теперь вот — в космосе. Ну, пойдемте к нашим питомцам. Посмотрим, как они себя чувствуют.

Разведчики и не подозревали о своей важной роли и жили в полное удовольствие. Им нравилось ласковое обращение, нравилась сытная, приготовленная со знанием дела еда — всегда в ней были кости или хрящи, а то и кусочки мяса. Если собаки и лаяли, то весьма миролюбиво.

Сколько добрых рук мыли, расчесывали, взвешивали, измеряли, кормили, выводили на прогулки, учили быть аккуратными вчерашних бродяг! Если какой-нибудь шалун и получал шлепок, то только в минуты веселья, и на это, конечно, нельзя было обижаться.

Успокоилась даже пятнистая собака, по кличке Пестрая, которая раньше готова была лаять до хрипоты по любому пустяку. У Пестрой осталась лишь одна неприятная привычка: стоило кому-нибудь оказаться сзади нее, как собака вздрагивала и, обернувшись, скалила зубы. Видно, какой-то злой человек бил ее, подкрадываясь сзади. И к Пестрой, если она была занята своим делом или спала, никто молча не подходил, ее прежде окликали.

Всеобщей любовью пользовалась Козявка. У нее был замечательный хвост, выражавший всю широту собачьей души. Когда Козявка радовалась, пушистый хвост мелькал в воздухе, как кисть маляра. Он мог качаться без передышки сто раз, тысячу раз — и не устать! Ну, может быть, на минутку и опустится хвост вместе с головой вниз, повиснет в ожидании ласки, и вот уже снова задран он кверху и виляет особым образом, объявляя: я довольна жизнью. А как задорно торчит хвост, когда на Козявку находит вдруг воинственное настроение, и как стыдливо поджимается, когда она провинится. Нет, не выразишь словами те душевные волнения, которые выдает только самый кончик хвоста — несколько последних позвонков — при появлении служителя с миской! Ну разве это не замечательный хвост!

Полной противоположностью Козявке была медлительная, ленивая Пальма. Она все время зевала и потягивалась. Мохнатые черные уши болтались по обе стороны белой мордочки, словно их по ошибке пришил какой-то рассеянный портной.

Худощавый гладкий Мальчик смотрел на всех черными правдивыми глазами. И с тем же невинным видом он смог вытащить торчащий из кармана платок. Пойманный на месте преступления, пес тяжело вздыхал, виновато опускал хвост. Но при этом продолжал смотреть прямо в глаза человеку, как бы говоря своим откровенным взглядом: «Вот видите, каким поступкам может научить улица! Я понимаю всю неудобность положения, но ничего не могу поделать…»

А через несколько минут после чистосердечного раскаяния жуликоватый пес снова что-нибудь утаскивал. Да, Мальчик требовал серьезного воспитания!

Дни шли за днями, и с Тяпой произошла та же перемена, что и с другими собаками: нервозность уступила место спокойствию. Она стала даже чересчур спокойна, редко подавала голос, не суетилась и не грызлась с соседками через решетку. Но это спокойствие не имело ничего общего с равнодушием и ленью. Она была само внимание. Острые уши устремлялись вперед, как наконечники стрел, а глаза подмечали любое изменение обстановки. Тяпа старалась понять, чего же хотят от нее люди в белых халатах, какую цель преследуют они своей добротой и щедростью? И не подстерегает ли ее какая-нибудь новая неприятность?

Однажды Елкин дольше обычного задержался у ее клетки. Постояв молча, он решительно распахнул дверцу:

— Идем, Кусачка!

Тяпа обрадовалась, в темных глазах ее сверкнули искры. Наконец-то она выйдет из надоевшей клетки! Но Тяпа ничем не выдала своего внезапного чувства, медленно встала и не торопясь пошла за этим странным человеком, который забыл ее наказать. Она шла, не поднимая головы, по очень длинному коридору, за стоптанными внутрь каблуками черных ботинок и по-своему изучала дом. Сначала ей защекотал ноздри острый запах мастики, покрывавшей паркетный пол; его перебила теплая приятная волна, вырвавшаяся из кухни; потом Тяпа почувствовала аптеку.

Вошли они в комнату, где ничем особенным не пахло. Но собака все-таки уловила слабый запах машинного масла. Вдоль стен стояли черные и белые ящики. Тяпа по очереди потрогала их носом, ощущая приятный холодок металла.

Она услышала какое-то стрекотание и остановилась. Жужжала маленькая коробочка, которую человек прижимал то к одной, то к другой щеке. Эту странную вещь Тяпа видела впервые.

— Ты не возражаешь, Кусачка, если я побреюсь? — спросил Василий Васильевич, заметив внимательный взгляд. — Знакомься сначала с электробритвой. А потом и с другими механизмами.

Приведя себя в порядок, Василий Васильевич сложил шнур и спрятал бритву в карман. Затем он подошел к большому черному ящику и надавил пальцем на кнопку. «Уррр-р-р», — зарычал ящик, и собака попятилась, не сводя с него глаз.

Длинная мордочка Тяпы от напряжения словно стала короче, шерсть на затылке поднялась дыбом. Опыт подсказывал собаке, что все, что рычит и гудит, может сорваться с места и наехать на нее.

Едва смолк мотор, Василий Васильевич включил новую машину. Она запыхтела, как старый, уставший паровоз. «Пых-пах, пых-пах», — жаловался насос на скучную и однообразную работу, на то, что он вынужден всю жизнь перегонять внутри себя масло. «Пах», — бормотнул насос в последний раз и смолк.

Тяпа сидела посреди комнаты и моргала.

— Привыкай, привыкай, Кусачка, — сказал Василий Васильевич. — Тебе придется иметь дело с техникой.

Он подошел к светлой эмалированной коробке, включил ее. Пронзительный вой заставил собаку метнуться к двери. Вой сразу же оборвался, в наступившей тишине прозвучал спокойный голос:

— Не бояться! Главное — не бояться! Ты же смелая! А это не страшно.

Тяпа села спиной к двери и уставилась умными глазами в лицо человека. Тот улыбнулся: нет, она не трусливого десятка.

Врач снова подошел к коробке. На этот раз собака даже не шелохнулась и терпеливо выслушала противный вой.

— На сегодня хватит, — сказал человек, и Тяпа проделала обратный путь вслед за черными ботинками. В ее ушах стоял еще шум, и потому она не обратила никакого внимания на запахи в коридоре.

Соседок Кусачки приводили в ту же комнату. Кто был сдержан, кто отвечал лаем, кто пугался даже мирно пыхтящего насоса. Но постепенно, после нескольких сеансов, все они привыкли к шумам.

Потом будущих разведчиков стали запирать по одному в клетки. Размер клеток с каждым днем уменьшался. Последняя была так узка, что решетки подпирали бока и черная кнопка носа могла тронуть холодный металл.

Собакам это казалось скучной игрой, которая тянулась много дней. А врачи считали, что это важный опыт, и называли его «ограничением свободы».

Попробуйте любую собаку посадить в чемодан, — она поднимет такой лай, что сбежишь из дома. А если посягаешь на свободу вчерашних бродяжек, надо быть еще осторожней. Клетка приучала бродяжек: это не площадь, не улица, не подворотня, а твой дом. Следующая клетка была меньше, и она учила заново: не улица, не подворотня, не вчерашний дом, а твой новый дом. И веди себя спокойно!

Привычка, как известно, приходит со временем. Привязывают, например, лаборанты Козявку к металлическому лотку, похожему на длинный поднос, куском провода, а она его тут же перегрызает. Ее опять вежливо укладывают и привязывают. И снова она молча кусает провод и приветливо помахивает хвостом.

Кто кого? Кто упорней?

Наконец однажды Козявка остается лежать привязанной и больше не пускает в ход зубы.

Можно было приступать к настоящей работе. И профессор позвал врачей, чтобы объявить им об этом. Короткое их собрание напоминало встречу командиров перед боем: каждый уже знал свою задачу, но еще раз уточнял ее, слушая приказ главного командира, чтоб не ошибиться в ответственном испытании.

— Позвольте мне, — сказал профессор, — напомнить вам слова знаменитого французского астронома Араго: «Если бы мы не наблюдали ежеминутно падения тел, оно было бы для нас самым удивительным явлением». Я говорю это, чтобы подчеркнуть необычность нашей общей задачи. Человек привык к земному тяготению. Он твердо знает, что сила тяжести удерживает у Земли воздух, воду, тепло и создает условия для жизни. Но ведь человек повзрослел, он стремится узнать другие миры, а тяготение его крепко держит. Мы решили вырвать человека из объятий земного притяжения. Мы хотим ввести его в мир со своими, особыми законами, где тела, например, теряют свой вес и осуществляется остроумное предположение Араго.

Я верю, что очень скоро конструкторы нам скажут: «Космический корабль готов!» Но человек не взлетит без нашего разрешения. Вот почему в самое ближайшее время мы должны уточнить правила безопасного полета в космос. И хотя очень часто в этой работе нам не в силах помочь весь многовековой опыт медицины, мы не можем ошибиться. Мы, врачи, в ответе за здоровье всех будущих космонавтов!

Профессор помолчал, оглядев собравшихся. Он готовился сказать самое главное.

— Предстоят новые запуски ракет с животными. Наших разведчиков ждут пять опасностей. Вибрация во время работы двигателя — раз; властная сила ускорения при взлете и торможении ракеты — два; невесомость в момент свободного полета — три; отсутствие атмосферы на больших высотах — четыре и, наконец, опасные излучения в космосе. Пять невидимых врагов у космонавтов, и мы должны точно знать силу их воздействия на организм. Готовить собак к полету с завтрашнего дня по программе. Все, что возможно, пусть они испытают здесь.