Тыл — фронту

ТРУДНЫЙ ХЛЕБ

Линия фронта в годы Великой Отечественной войны проходила не только по полям военных сражений, не только в корпусах новостроек, в цехах фабрик и заводов. Она продолжалась и на хлебных полях, где борьба за каждый пуд, каждый килограмм зерна расценивалась как конкретный вклад в приближение нашей победы. И хотя все главное поле страны — Украина, Северный Кавказ, Центр России — находилось в огне и пепле, советский солдат неизменно получал положенный ему хлеб. Его давала земля и самоотверженный труд земледельцев, работавших в глубоком тылу. С большим трудом доставался хлеб военных лет. Вся тяжесть хлеборобского труда легла на плечи женщин, подростков, стариков. В деревне военной поры редкостью была машина, трактор, комбайн, не хватало лошадей, пахали и сеяли на быках и коровах, работали от зари до зари.

Мы воздали должное воинам, соорудив в местах сражений величественные мемориалы и более скромные памятники и обелиски. Мы воздали должное героям индустриального тыла, подняв на пьедесталы танки и «катюши». Но мы пока в долгу перед сельскими тружениками, а вернее, труженицами военной поры. Что-то не доводилось видеть памятников их делам.

Вклад селян военного лихолетия измерялся одним — хлебом. Не было бы хлеба — погасли мартеновские печи, остановились бы станки, поезда. Аукнулось бы и на фронте: голодный — не воин. И потому тот, кто помнит вкус хлеба военной поры, кто помнит сладость полученного на карточки пайка, тот и сегодня низко поклонится хлеборобам, в труднейших условиях делавших свое нелегкое дело.

В первый год войны из нашей области более 40 тыс. работников сельского хозяйства ушло на фронт. Это 75 процентов от общего числа работающих на селе. На фронт было отправлено большинство исправленных автомобилей, треть тракторов, около 15 тыс. лошадей. Уже первая военная осень всей тяжестью обрушилась на оставшееся сельское население. Уборочная из-за ненастья началась на три недели позже. Люди на полях работали сутками. И все же часть посевов осталась под снегом. Уже на ледяном ветру продолжалась скирдовка и обмолот хлеба. И тем не менее в области было заготовлено 47 млн пудов зерна. Удалось сохранить в основном поголовье скота.

Все заботы о хлебе насущном легли на плечи женщин, подростков, стариков. В 1940 году среди механизаторов было 9 процентов женщин, в 1942-м — более 55. В сельскохозяйственных работах участвовало все трудоспособное население деревни, на полях ежегодно работало около 100 тыс. горожан. И при всем этом уже в 1942 году положение на селе резко ухудшилось. Ни один район области не выполнил план хлебозаготовок, сократилось поголовье крупного рогатого скота. Весна 1943-го началась с того, что уменьшились посевные площади, произошли неблагоприятные изменения в структуре посевов — сократились посевы пшеницы. До угрожающих размеров выросла засоренность полей, упала их урожайность, снизилась продуктивность животноводства. И все же труженики села вырастили хлеб. Это был поистине трудный хлеб! 7,7 млн пудов зерна южноуральские земледельцы дали для фронта и победы. А 1944 год стал переломным. Наверное, потому, что трудности заставили еще лучше организоваться, еще больше мобилизовать свои силы и возможности, научить сельскохозяйственному труду всех тех, кто ранее с ним не был знаком. А еще потому, что на село стали возвращаться, хотя больные и раненые, но свои механизаторы и организаторы колхозного производства. Передовые хозяйства вырастили хороший урожай. Колхозы «Новая жизнь» Брединского, им. Буденного Бродокалмакского, им. Калинина Троицкого районов и многие другие собрали по 12—15 центнеров с гектара. Государство получило на 43 тыс. тонн зерна больше, чем в сорок третьем году.

Сев последней военной весны проходил в обстановке всеобщего ликования. Наши войска вели бои в Германии. Уже во всем чувствовалось: победа близка, рядом. И год выдался на радость людям — урожайный. Передовые хозяйства собрали 15—18 центнеров зерновых с гектара. Область заняла второе место во Всесоюзном соревновании за получение высокого урожая. Ей вручили переходящее Красное знамя СНК СССР.

Все военные годы труженикам уральской деревни пришлось немало испытать бытовых трудностей. Почти прекратилась торговля на селе одеждой, обувью, посудой, исчезли мыло, соль, другие предметы первой необходимости. Резко сократилась стоимость трудодня. По итогам 1942 года в колхозах за работу в течение года в среднем на трудодни выдавали по 100 килограммов зерна и по 30 килограммов картофеля. Из личного хозяйства работники деревни более 50 процентов продуктов отдавали государству по обязательным поставкам. К тому же с каждого двора взимались налоги. И при всем этом труженики деревни как могли помогали фронту. Отрывая от себя почти последнее, они вносили средства в фонд обороны, выплачивали государственные займы, собирали деньги на формирование военных подразделений, посылали подарки бойцам и командирам, заботились о материальном обеспечении семей военнослужащих. А сколько тепла и заботы проявляли они об эвакуированных детях! Им отдавали порой больше, чем оставалось для своих.

1 июля 1941 года

Дорогие товарищи!

Мы, колхозники, колхозницы, специалисты сельского хозяйства Багарякского района, с глубоким возмущением и гневом встретили известие о гнусном, вероломном нападении немецко-фашистских бандитов на нашу священную Родину.

Мы обращаемся к вам с призывом вступить в социалистическое соревнование за образцовое проведение всего цикла сельскохозяйственных работ…

Стахановской работой на социалистических полях мы дадим нашей стране, Красной Армии больше хлеба, мяса, овощей, картофеля, яиц и других продуктов сельского хозяйства. Мы поможем нашей доблестной Красной Армии разгромить и уничтожить фашистских варваров…

26 сентября 1941 года

Образцы высокой организованности и производительности труда показывают комсомольцы-колхозники на уборке урожая. В колхозе «Большевик» Давыдовского сельсовета Глядянского района[16] 14 юношей и девушек, работая в поле, систематически перевыполняют нормы выработки. Комсомолец М. Башкирев на косьбе хлеба дает 300 и выше процентов, А. Жмакин на вывозке хлеба государству норму выполняет на 180—200 процентов. Организованный комсомольско-молодежный комбайновый агрегат, где бригадиром Черкасов, вместо нормы 8 гектаров убирает 11—13.

Комсомольцы колхоза им. Куйбышева Белоносовского сельсовета Покровского района явились инициаторами ночной молотьбы. Комсомолки Лобанова и Коровина на вязке ржи и пшеницы за день выдают по 250 снопов. Секретарь комсомольской организации колхоза им. Кирова этого же района Ляшкова, работая на тракторе «Универсал», засевала по 16—17 гектаров озимых вместо 13 по норме.

Комсомольцы колхоза им. Чкалова Октябрьского района Беленко, Лыдзарь и Довбаш, работая на конных жатках, скашивают по 5—6 гектаров вместо четырех по норме. Комсомолец-комбайнер Ф. Гомов колхоза им. Свердлова на сцепе двух комбайнов обязался убрать 1500 гектаров и свое слово выполняет, ежедневно убирая по 25—30 гектаров вместо 18 по норме. Хорошо работают комбайновые агрегаты комсомольцев М. Устьянцева из колхоза им. Сталина и т. Хатненкова из колхоза им. Коминтерна Красноармейского района, выполняя задание на 180—200 процентов.

В горячие и ответственные дни уборки урожая комсомольцы колхозов, совхозов и МТС обязаны не только сами работать производительно, но и увлечь своим примером всю молодежь на быстрейшее окончание сельскохозяйственных работ и сдачу хлеба государству.

В грозные дни Отечественной войны комсомол области, ясно понимая свою роль и ответственность перед Родиной, сделает все для того, чтобы помочь фронту, нашим славным воинам ускорить разгром ненавистного всему человечеству чудовища — немецким фашизм.

30 мая 1942 года

Девушки-трактористки Челябинской области с большим подъемом включились во Всесоюзное социалистическое соревнование. По неполным данным, у нас имеется 4376 женщин-трактористок. Организовано и четко работает 81 женская тракторная бригада. Во Всесоюзном соревновании участвуют 4168 трактористок. Все они имеют индивидуальные договора, кроме того, соревнуются 76 бригад.

Девушки-трактористки нашей области взяли на себя обязательство — по-фронтовому работать на колхозных полях, ежедневно перевыполнять свою норму выработки, закончить сев в минимально короткие сроки и с высоким качеством.

Взятое на себя обязательство они выполняют с честью, показывая образцы труда…

Лучшие кадры механизаторов, лучшие тракторы, лошади — все было мобилизовано на фронт. Все трудности легли на плечи женщин, стариков, подростков. Фронту нужен был хлеб, и мы отлично понимали это. Ни от кого ни разу не слышал я жалоб на усталость. Казалось, силы людей удвоились, утроились. Во время посевных и уборочных, не имея транспорта, мы использовали коров. Молотили хлеб вручную, цепами.

На всю жизнь запомнилась жатва сорок первого, она затянулась. В южных районах области осень выдалась дождливой, поэтому в октябре, когда уже выпал снег, мы еще убирали хлеб. Из центральных районов, в том числе из нашего Увельского, было послано 100 человек с лошадьми на помощь соседям.

Зима оказалась суровой, зачастили снегопады с метелями. И мы из-под снега лопатами добывали хлеб и молотили его, чтобы отправить на фронт.

В тот первый военный год обозы с зерном, идущие из деревень на хлебоприемные пункты, снова стали называть красными. Шли они из всех уральских деревень, и над каждым — плакат: «Хлеб — фронту!», «Картофель — фронту!» С пониманием суровой необходимости колхозники все отдавали во имя победы. Целые бригады посылали посылки на фронт — сушили сухари, собирали теплые вещи, стряпали и замораживали целые мешки уральских пельменей.

А. Ф. ЛУБНИН,

второй секретарь Увельского райкома партии

Сразу же, как началась война, мы отправили в армию пять гусеничных тракторов, а их в совхозе всего было девять, автопередвижку, два грузовика со своими трактористами и водителями. Уже в первый месяц из совхоза ушли на фронт свыше 100 квалифицированных работников. Из 27 коммунистов более половины отправились добровольцами, в том числе секретарь парторганизации Лепешкин, председатель рабочкома Коряков, директор совхоза Белин, управляющие отделениями Наумченко, Варченко, Антонов и другие.

Положение сложилось трудное. На наш призыв «Заменить уходящих на фронт» пришли члены семей: старики; женщины, подростки. Создали курсы трактористов и комбайнеров. Организовали шефство старых механизаторов над молодыми. За руль трактора и штурвал комбайна встали Таня Ковалева, Маруся Дмитриева, Маруся Руденко, Маруся Лебедева, Тоня Соврасова, Маруся Селезнева и многие другие. Водить трактора стали также подростки: братья Саша и Миша Михайловы, Петя Наумченко, Вася Кашин, Толя Федоров…

…На заготовке кормов тоже одни подростки. Техники тогда не было. Все делали на конном инвентаре и вручную. Школьники косили, сгребали, стоговали сено. В каждой сенокосной бригаде был всего лишь один взрослый, да и то из стариков. Он точил косы, налаживал грабли, а все остальное делали ребята.

В конце 1941 года к нам прибыло 120 эвакуированных семей. Это в основном были женщины и дети. Встретили их как родных — всех разместили по квартирам, обеспечили топливом, продуктами и всем необходимым. Большинство были эстонцы. Они не знали русского языка, не все имели представление о работе в сельском хозяйстве. Односельчане помогли им, и они вскоре включились в нашу работу и своим трудом оказывали большую помощь совхозу.

П. Н. ТУРЫШЕВ,

директор мясомолочного совхоза Варненского района

Окончила я курсы трактористов весной 1942 года, водила сеялки. Затем начала вспашку паров, агрегат был у нас женский. Нормы выполняли и перевыполняли, не считаясь ни с какими трудностями. А они у нас были. Не всегда все ладилось. Поплачешь, поплачешь и опять берешься налаживать машину. Во время уборки я водила комбайн, а после уборочной пахала зябь. Прицепщиками у меня были совсем еще молодые мальчишки и девчонки, хотя и сама я была еще несовершеннолетней. После зяби, зимой мы возили к фермам сено волоком. Было очень холодно. А когда встали на ремонт — в мастерской тоже холодно. Но мы ни с чем не считались, знали: идет война и нужно много работать в тылу, чтобы обеспечить победу на фронте…

Т. А. МАКСИМОВА,

трактористка Буранного совхоза Агаповского района

Война тяжелым бременем легла на плечи женщин. У нас в районе в то время трактористов, комбайнеров, шоферов, машинистов жаток, ремонтников, животноводов, ушедших на фронт, заменили их жены, матери и дочери. Они пахали и сеяли, косили травы и стоговали сено, пасли скот и доили коров, ремонтировали машины и животноводческие помещения. В горючую пору жатвы садились на тракторы, комбайны, лобогрейки, а то и просто серпами жали хлеб… Работали женщины за двоих, за троих. Плакали, когда приходили с фронта похоронки, но продолжали работать… Я не раз видел, как женщины пахали на лошадях и коровах, как несли тяжелые железные лукошки с зерном и цепочкой шли по тяжелой пашне, ловко разбрасывая семена. Не всегда ручной сев приносил добрый урожай. Но делать было нечего. Не хватало рабочей силы, машин, горючего…

А. Н. ПОРОХНЯКОВ,

работник политотдела МТС Верхнеуральского района

В колхозах и совхозах нашего района во время войны мужчин было мало. Не более 10—15 процентов к общему количеству населения, так как основная масса мужчин воевала на фронте. Те, кто остался, — инвалиды и старики. Поэтому в полеводстве и животноводстве работали главным образом женщины и дети от 12 до 16 лет. Это они на быках, лошадях производили боронование, вспашку земли под посев. Сидели на прицепах, плугах, культиваторах, косилках, лобогрейках, сеялках. Очень трудное положение было в колхозе «Красный боец» в селе Татищево. Там вообще основная рабочая сила были дети, которые трудились с раннего утра до поздней ночи. Но благодаря им колхоз производил много молока, мяса, зерна и постоянно выполнял государственный план.

Ф. Ш. НАЗМУТДИНОВ,

секретарь Полтавского райкома партии

До войны в Сосновский район входило три МТС: Полетаевская, Есаульская и Чебаркульская, которые обслуживали 39 колхозов и Митрофановский совхоз. Район не отличался высокой урожайностью ни зерновых, ни картофеля, ни овощей… Хозяйства окружали Челябинск сплошным кольцом.

Начавшаяся война, как и по всей стране, призвала на фронт и в трудовую армию едва ли не все мужское население колхозов. Был мобилизован почти весь гусеничный тракторный и автомобильный парк — во всех трех МТС осталось пять гусеничных тракторов и во всех колхозах несколько старых автомашин. Наполовину сократилось конское поголовье. Из-за недостатка запчастей возросли трудности с ремонтом оставшейся техники, не стало хватать горючего…

В совхозе «Красное поле» вышли на работу более 50 домохозяек, 86 жен рабочих и служащих Есаульской МТС стали трудиться в колхозах, 34 из них прошли курсы трактористов и сели за руль трактора. Средние школы района организовали курсы трактористов для учащихся старших классов. Занимались на них 400 человек. На сенокос, прополку, уборку массами выходят служащие и школьники, начиная с 9—10-летнего возраста.

В бригаде комсомольца Михаила Афанасьевича Аксенова Полетаевской МТС взрослым был один бригадир. Эта детская, как ее звали, бригада пользовалась в районе огромным, по-особому любовным уважением, хотя Михаил Афанасьевич и не переставал ворчать, что он не успевает бегать по своему детскому саду и заводить трактора — у чересчур юных водителей не хватает для этого ни сноровки, а зачастую и сил. Бригада была передовой в области и по выработке, и по качеству обработки полей, и по урожайности. Работали же в ней сплошь подростки…

Война продолжалась. На полевые работы всюду запрягали коров, колхозных и частных. Колхозницы вздыхали, кричали: «Откуда только навязался этот проклятый Гитлер? И чего это придумал наш председатель?» — но коров вели дружно. «Ведь и мой там, кормить-то их надо». Ни одного не было двора, чтобы муж, отец, братья не были на фронте.

И фронту нужен не только хлеб. Те же колхозницы, служащие несли деньги на военный заем, на эскадрилью имени Челябинского комсомола, на Челябинскую Танковую бригаду Уральского добровольческого корпуса. Отливали из скудного порой удоя молоко для ребятишек эвакуированных. Вязали носки и варежки, доставали из чуланов мужние полушубки и шапки, девушки шили платки и кисеты, набивали их выращенным на грядках табаком, вкладывали трогательные письма. И все это бесчисленными ручейками шло на фронт. Шло туда, где миллионы мужей, отцов и братьев грудью прикрывали страну от ненавистного врага.

Десятки и десятки миллионов оставшихся в тылу подставляли свою грудь, добровольно шли на любые лишения и жертвы, чтобы укрепить и облегчить тяжелый ратный труд наших бойцов и командиров.

Весной 1943 года председатель колхоза «Плуг и Молот» Гамза при осмотре семян (я первый раз объезжал колхозы после перевода из Каркульского района) пытался пройти мимо одного амбара. Когда я попросил все же открыть его, он оказался набитым почти чистым овсюгом с самой малой, почти неулавливаемой примесью пшеницы. Из этого зерна и выпекался хлеб колхозникам и их детям.

Черный, колючий, еще в печи черствый хлеб выдавали по 300—400 граммов на работающего. В некоторых колхозах не было и этого, ведь на нужды колхозников выделялось не более 15 процентов от сданного государству хлеба. А сдавалось-то его при низких урожаях совсем немного, тем более пригородными колхозами, где большие площади занимали картофель и овощи. Конечно, все это шло негладко и не самотеком. Были люди, из всех сил цеплявшиеся за остатки своего довоенного благополучия; были и просто уставшие от неудач начала войны и тыловых лишений, от непомерно высокого трудового напряжения…

П. СУРКОВ,

секретарь Сосновского райкома партии

27 февраля 1943 года

Война с первых дней наложила отпечаток на жизнь и работу колхоза. Мужчины уходили на фронт. Старый уральский партизан проводил в армию двух сыновей. Места ушедших защищать Родину занимали женщины, подростки. Они еще не имели опыта. Председателю колхоза приходилось днем и ночью работать над тем, чтобы обучить людей новым для них специальностям.

— Работать по-фронтовому! — сказал как-то на собрании Александр Захаров. Этот лозунг стал популярен. Его повторяла Вера Косякова, жена погибшего красноармейца, когда вместо мужчины садилась на лобогрейку; повторяли Мария Захарова, Нина Шульга и десятки других девушек, когда они становились вместо мужчин и перевыполняли дневные нормы.

Колхоз считался передовым в районе и области. Он не сдал темпов и во время войны. Урожай сорок второго года убрал вовремя. С государством рассчитался досрочно. Колхозники получили неплохой по тем временам доход на трудодни. Председатель Александр Захаров, так много занимавшийся производственной деятельностью, никогда не забывал о помощи фронту. Если он давал лошадей для Красной Армии, то обязательно отводил их сам. Возвращался в село восторженным, когда из партии сданных им коней большинство шли в артиллерию и кавалерию.

В 1942 году колхоз засеял на тысячу гектаров больше, чем в 1941-м. Чистой прибыли хозяйство получило 1,1 млн рублей. Во время войны колхоз стал миллионером. Колхозники получили на трудодни по 4 килограмма пшеницы, 2 рубля 30 копеек, мед, фураж и овощи. Правительство высоко оценило успехи колхоза и наградило председателя медалью «За трудовое отличие».

Фронтовики и их семьи стали самыми уважаемыми людьми в колхозе. На собраниях читали письма бойцов и командиров односельчан. В знак любви к своим защитникам колхозницы пошили обмундирование и снаряжение на 30 бойцов. Из своего склада колхоз послал на фронт 60 пар валенок, 22 килограмма шерсти, 400 овчин, 60 центнеров хлеба.

У Александра Захарова накопились деньги, и он внес 121,5 тыс. рублей на строительство танковой колонны и получил благодарность товарища Сталина. Захаров вместе с делегатами челябинских рабочих вручил 150 боевых машин воинской части.

Таков колхоз «Красный партизан» в дни войны. Таков его председатель Александр Захаров — горячий патриот Родины, герой нашего тыла.

Была весенняя ночь сорок второго. Длинная, черная, душная. Бригадир тракторной бригады Семен Устинович Сотников, растолкав нас, спящих в передвижном вагончике, сказал радостно: «Ребята, семена подвезли! Быки пасутся рядом с бричками. Идите работать».

В разгаре была первая военная посевная. С прицепщицей Зиной Шуровой, 16-летней, но для этих лет рослой девушкой, мы шли в тьму, к своему тракторному агрегату. Поле лежало рядом, и через несколько минут ходу показался силуэт трактора С-60.

Этот 60-сильный стальной коняга тащил за собой такой набор прицепных машин, которые сейчас бы даже 220-й богатырь «Кировец» вряд ли отважился потянуть. За трактором, который, казалось, поник, сгорбился от непосильной работы, были прицеплены два пятикорпусных плуга, шесть борон и сеялка с анкерными сошниками. Современному агроному или механизатору покажется невероятным такой набор машин в одном шлейфе. Но иначе тогда было нельзя.

Да, мы сразу, пахали, боронили и сеяли. Зяби не было в нашем колхозе, ибо некому пахать — большинство опытных трактористов ушло на фронт. «На броне», как тогда говорили, оставался лишь один бригадир, Семен Устинович.

Нелегко приходилось нам с Зиной. Зерно в бричках стояло рядом с нашим агрегатом. Тут же, с ярмом на шее, паслись быки. Мы должны были сами и засыпать семена. По мере удаления от края пашни впрягли быков и подвозили зерно ближе к сеялке. Агрегат был «слепой». Не было в МТС электролампочек, и фары без стекол стали ненужным украшением трактора. Спичек тоже не было. Добыв огонь чуть ли не первобытным способом, запалив факел и подогрев коллектор (трактор в то время работал не на лигроине, а на неочищенном керосине, который по качеству намного ниже), мы завели двигатель.

Резкий, с отсечкой, как бы утробный выхлоп работающего двигателя разбудил ночную тишину. Надо сказать, что за эти годы немало пришлось мне слышать работающих моторов различных машин, но С-60 невозможно было спутать ни с какой другой маркой. Что-то богатырское, уверенное чувствовалось в его «голосе».

Когда факел погас, стало еще темнее. Лишь оранжевый язычок пламени, вырывавшийся из выхлопной трубы, подтверждал, что трактор ожил. Привыкнув к темноте, проверив на ощупь агрегаты, Зина встала на подножку сеялки. Агрегат медленно, на первой скорости двинулся вокруг поля. Двигатель работал на полную мощность.

Ровный массив, кстати, самый большой в колхозе имени Чапаева, звали все с давних пор «у Гусинки». Сейчас на краю его построен один из лучших машинных дворов в Октябрьском районе. На этом массиве всегда было приятно работать. Норму, если агрегат действовал исправно, можно было выполнить сравнительно легко.

В ту памятную ночь нам везло. Ни одной помехи! После каждого круга — засыпка семян. И снова, и снова бороздил поле наш агрегат, вспахивая и внося зерно в землю-кормилицу. Знали мы, что от нашего труда зависит многое. Таких мощных по тому времени тракторов было в колхозе всего лишь два. Остальные — колесные с 30-ю двигателями.

Бригадир тракторной бригады не раз выходил из вагончика, чтобы проверить, работают или нет агрегаты. В случае остановки, в любую погоду, он всегда появлялся у агрегата, и я вместе с ним определял, какая произошла поломка и как ее ликвидировать.

Та ночь прошла без «ЧП». Черная лента вспаханной земли все уже сжимала поле, и край его в некоторых местах был на большом расстоянии. Мы с Зиной понимали, что значительно перекрыли норму. За эти часы мы как бы слились с агрегатом, и казалось, что он движется без нашего участия.

К утру, когда воздух посветлел, Зина часто на ходу забиралась на трактор, чтобы хоть немножко согреться от дышавшего жаром двигателя (кабин не было). Проехав до поворота, она вновь становилась на свое место, включала автоматы плугов и сеялки, по работе двигателя определяя глубину вспашки, по расходу семян — качество сева.

Когда утренний рассвет окрасил горизонт серой полоской, работать стало веселей. С озера Гусиного прилетели, истошно крича, грачи. Выше чаек в воздухе висели, вздрагивая, два серых коршуна.

За десять часов почти непрерывной работы мы покрылись серым слоем пыли. Лишь зубы и глаза видны на лице. Но надо видеть и чувствовать, сколько было у нас, двух подростков, гордости и счастья, когда эти грохочущие и движущиеся машины безропотно повиновались нам! Мы считали тогда себя фронтовиками!

В конце смены учетчик объявил нам, что мы вспахали двадцать гектаров. Две нормы! По тем временам это было здорово.

В огромном цилиндрическом 250-литровом баке, который как-то неуместно располагался с левой стороны сиденья, было пусто. Подъехал заправщик на двух лошадях. Привез керосин и автол для трактора, одну бутылку молока — для нас двоих. Быстро справившись со скудным завтраком, мы, смертельно уставшие, пошли в отряд — отдыхать.

Вступал в права теплый весенний день. Озеро Гусиное стонало криками журавлей, гусей, уток и разной птичьей мелкоты. Но мы не замечали и не слышали этого. Спать! Набраться сил, чтобы вечером вновь заменить таких же, как мы, Бориса Запорошенко и прицепщицу Шуру Швецову.

Днем нас разбудили. Приехал директор Чудиновской МТС Дмитрий Григорьевич Григорьев. Он с отеческой теплотой поблагодарил нас за работу. Похвалил на весь отряд.

Надо сказать, что Дмитрий Григорьевич был чудесный человек и руководитель. В нем сочетались и непреклонная требовательность, и какая-то отеческая забота о механизаторах. Особенно ощущали это мы, молодые и неопытные, отцы которых были на фронте. Он много лет работал директором. Часто мне по работе приходилось бывать в деревне Лысково, в МТС. Никогда я о нем не слышал плохого слова. Даже Колесниковы, Шиншины, Воронины, эти знатоки техники, образовавшие целые династии механизаторов, с нескрываемым уважением говорили о его беззаветном труде.

Прошло много лет. Как-то не верится, что когда-то в нашем колхозе была одна автомашина, знаменитая ГАЗ-АА, на которой бессменно работал и уехал на ней же на фронт Иван Ильич Ланских. Что когда-то, находясь в километре от деревни, ни один механизатор и прицепщик не уходил домой отдыхать — спали все в вагончиках.

Да, суровость войны дошла в считанные месяцы и до Южного Урала, до нашей деревни Черноречие.

Потом мне довелось отслужить в армии, окончить Челябинский институт механизации и электрификации сельского хозяйства, поработать главным инженером и директором МТС, РТС, но те двадцать гектаров забыть не могу.

Помнят эти годы и другие оставшиеся в живых механизаторы тех лет. При разговоре, задумавшись, скромно отвечают: «Работали, как все. Была война».

В. ЛАНСКИХ,

тракторист Чудиновской МТС Октябрьского района

Прасковья Ивановна Штрахова из дому выходит редко, разве что в магазин купить кое-какие продукты — болят ноги и поясница. Да и магнитные бури, будь они неладны, воспринимаются болезненно. Муж, Петр Яковлевич, и вовсе дома сидит: ему уже 80 и тоже ноги подводят.

Не думала Прасковья Ивановна, что в свои 65 лет не сможет держать на усадьбе скотину, копаться в огороде. Плохо слушаются и руки, некогда крепко сжимавшие руль сначала зарубежного, а потом советского трактора, штурвал зерноуборочного комбайна, а теперь щедро испещренные морщинами и вздувшимися венами.

Зато какой отменный хлеб она печет! Обыкновенный деревенский каравай. В духовке газовой плитки. Дрожжи сама делает по древнему, бог весть когда изобретенному рецепту. Печет не от хорошей жизни — от магазинного-то желудки болят. Да и внуки с удовольствием лакомятся ситным хлебом — борщом не корми. Попробовал и я: пригласили к чаю, нарезали каравай. На вид кусок приличный, а на вес — легкий-легкий. Сожмешь в кулаке — весь умещается, а разожмешь — принимает ту же форму. Ноздреватый. Мягкий. Цену хлебу Прасковья Ивановна знает.

Родилась в Высоком Яру Уйского района, когда уже новый век отшагал свою четверть. Позади были и революции, и гражданская война; страна вставала из руин, строила заводы, выращивала хлеб, растила новое поколение людей…

Утро выдалось теплое, ласковое. Пятнадцатилетняя Паша, сполоснув лицо пригоршнями прохладной воды, побежала в стайку помочь матери управиться со скотиной. Там уже хлопотала и старшая сестра Валентина.

— У-у, соня! — И она шлепнула ладошкой по затылку не по годам крепкой сестры. — Бери подойник-то!

На шум вошел отец — крепкий, широкоплечий мужчина. Паше почему-то иногда казалось, что когда он одевает черную папаху, удивительно становится похожим на Емельяна Пугачева: такая же черно-смоляная борода; строгие, пронизывающие глаза. А иногда вдруг казался этаким лихим казаком: коня бы ему, шашку в руки и — в поход. А отец просто был чабаном — пас колхозный скот.

Паша перебирала с легкой грустью, нахлынувшей на нее, школьные учебники. Позади только семь классов, а так хотелось еще поучиться, как некоторые, — поступить в ФЗУ. Но отец… Как страшился он дочериной мечты. Паша своим девчоночьим умом понимала: не в ФЗУ, как таковом, дело. Не хотелось отцу терять не только помощницу по дому — работницу, которая и немного, но приносила в дом еду за свою работу учетчицей в МТС. Но это было неинтересное занятие. Приходилось мириться, против отцова слова не пойдешь.

А вскоре началась война. Вся деревня в слезах — проводили на фронт родных и близких. Пошел воевать и старший брат Паши. Она, как и мать, бросилась к нему на шею, плакала навзрыд, каким-то внутренним чутьем понимая, что, может, больше не увидятся.

Приутихла деревня, приуныла. Оставшиеся так же ходили на работу, старались делать больше и лучше. Паша о ФЗУ уже не думала. Мысли уносились к брату, к сводкам, поступающим с фронта. Они тревожили, делали людей еще замкнутее, неразговорчивее.

— Глянь-ка, Паня, не твой ли тятя скачет сюда? — показала рукой подружка.

К ним кто-то спешил. Он еще был далеко, но Паша сразу узнала по папахе отца.

— Что случилось-то? — встревожилась она.

— Поехали быстрей, доченька!

Всю дорогу молчали, и Паша никак не могла понять, в чем же дело. Приехали в МТС — и сразу к директору.

— Вот, смотри, какая она крепкая, — отец подтолкнул рукой засмущавшуюся дочь. — Ядреная она, выдержит…

— Хорошо, хорошо, — почему-то нахмурился директор и сказал уже Паше: — С завтрашнего дня пойдешь заправщицей.

И тут Паша поняла: опять отец решил за нее, снова побоялся, что сейчас-то уж точно уедет в город в какое-то там ФЗУ или на завод, взамен тех, кто ушел на фронт.

Заправщицей работать оказалось куда сложнее. Заправка — это обыкновенная телега для перевозки трех-четырех бочек горючего и одной-двух масла для тракторов, занятых на вспашке и севе. Каждая бочка — по триста килограммов. «Как я их ворочать буду, ума не приложу», — думала Паша, погоняя лошадей к остановившемуся в поле трактору.

— Антон Иванович, помоги! — попросила она тракториста, лениво наблюдавшего за тем, как она пыталась справиться с бочкой.

— А ты сначала один конец подними, потом другой, — посоветовал тот, но из кабины так и не вышел.

Приноровилась: две жердочки к телеге приставит — и пошло дело. Спускать-то ничего, а вот поднимать… Упрется спиной в бочку, ногами от земли отталкивается — так и управлялась. Домой приходила усталая, в спине и ногах противно гудело.

— Может, поэтому сейчас и болят спина и ноги. — Прасковья Ивановна вытирает уголком платка навернувшиеся слезы. — Не выдержала я однажды, прибежала домой, хлопнула ладонью по столу: «Не буду больше работать заправщицей, лучше в ФЗУ пойду!» А сама реву и реву. Отец уже не строго, как-то умоляюще стал упрашивать. Жалко стало, успокоилась. Так до осени сорок первого и надрывала спину. К тому времени в колхозе «Путь к коммунизму» остались почти одни женщины. А через зиму сев. Тогда и решили организовать курсы трактористов из женщин. И тут отец свое слово сказал, убедил начальство, чтоб и меня взяли на курсы. Всю зиму знакомились с премудростями техники. Учили обычные механизаторы, которых еще на фронт не взяли. Учили, как заводить мотор, какие нажимать педали, как пахать…

Трактор — гора железа. Огромные, с шипами, задние колеса. Страшно подойти, а еще страшнее — садиться за руль. Но практику Паша проходила не на тракторе — поставили мотористом в ремонтной мастерской. Тот же двигатель от трактора, приводные ремни к токарным и другим обрабатывающим станкам. Каждое утро приходила она в мастерскую и заводила мотор.

— Главное, следи, чтобы не заглох и шкивы не слетели, — напутствовал токарь.

Следила как могла. А мотор старый: то свечи засорятся, то шкив слетит… Вот и возилась. Зато на пользу: каждую детальку в моторе изучила.

И вот наступила тяжелая пора — пахать и сеять. Впервые без опытных трактористов, мастеров своего дела. Волнующее чувство: она сидит за рулем трактора! Сцепление, газ… И тронулась стальная махина. Оглянулась: за спиной тянется черная борозда, а на свежевспаханную землю с гортанным криком садятся птицы. Все длиннее и длиннее становится борозда — глубокая, бесконечная. В лицо бьет горячий ветер, пахнет травой, цветами и полем. Но почему же заглох мотор? Паша слезает с трактора, берет рукоятку. Тяжело крутить, не поддается двигатель слабым девичьим рукам. Хрясь! Что это? Кусок материи оторвался от юбки, зацепившейся за рукоятку. На глазах слезы.

— Этого еще не хватало! — к трактору уже бежит заспанный сменщик, худенький паренек со светлым пушком на верхней губе. Свою смену он отработал ночью, а сейчас отсыпался прямо в поле. Заглохший мотор трактора сработал для него как будильник: сквозь сон почувствовал, что в поле тихо стало.

— Заглох и не заводится, — беспомощно развела руками Паша.

— Сейчас посмотрим…

Он яростно крутил ручкой, копался в моторе и снова крутил. Трактор, утробно урча, наконец-то завелся.

— Ну вот, и слезы ни к чему. Пойду досыпать…

Жила Паша в Высоком, а работала в Уйском — в райцентре. Это почти в десяти километрах. Часов в доме не было, во всем хуторе только одна семья имела ходики. Но разве набегаешься к ним, чтобы узнавать сколько же натикало? Поэтому чуть свет мать осторожно будила дочь.

— Вставай, Пашенька, пора. Вот и Кичиговы уже прошли, не дай бог на работу опоздать.

Паша вскакивала, наскоро проглатывала скромный завтрак, брала в руки узелок со снедью и — на улицу. Было слышно, как в соседних сарайчиках поют, бьют крыльями бог весть как сохранившиеся петухи, как стучат о загородку тощими боками свиньи и мычат кое-где полуголодные коровы, призывая хозяйку взять жалкие капли накопившегося за ночь молока.

Утром со свежими силами девчата легко одолевали десятикилометровый путь. Шли с песнями, как бы играючи, полоща босые ноги в траве о холодную росу, сгоняя остатки сна.

Обедали тоже по солнышку.

— Девчата, пора уже, — начинал намекать кто-нибудь самый смелый и, наверное, голодный.

Усаживались кружком, доставали нехитрую еду, у кого что есть: вареную картошку, лук, квас…

Работу заканчивали опять же, когда солнышко вот-вот сядет. Обратная дорога казалась длинней и тяжелей. Частенько отдыхали, присаживаясь на душистую и уже начинающую выгорать на солнышке траву. Перед глазами прыгала невспаханная стерня, ныли ноги и спина…

Отпахались тогда кое-как, отсеялись. А сеяла Паша вместе с отцом — ну, прямо семейный агрегат. Как-то однажды заглох мотор, посмотрела Паша: надо коробку снимать. Отец, сделав вид, что в технике он разбирается не хуже дочери, обошел трактор кругом, похмыкал.

— Коли надо — за дело, дочка.

Коробка тяжелая, хотя на двоих 40 килограммов не так страшно, но зато как неудобно снимать.

— Туды твою мать! — рассердился отец и давай ругаться на всю «подгорную»…

А осенью ушел на войну и сменщик…

Прасковья Ивановна замолчала, о чем-то задумалась. Может, вспомнила какой-то эпизод тех далеких и трудных лет своей юности, когда нужно было отдавать себя всю без остатка ради того, чтобы там, на фронте, легче было воевать односельчанам, чтобы побыстрее вернулись домой.

— А осенью 1943 года вызвал меня директор МТС, — опять она встрепенулась, — и говорит: «Вот ты хорошо работаешь, Паша, поэтому мы решили послать тебя на курсы механиков в Карталинский район. Поедешь?» Я, конечно, сразу согласилась.

Еще одна зима прошла в учебе. По весне на практику направили в колхоз «Маяк» Уйского района. Здесь закрепили три тракторные бригады, разбросанные в разных местах — в Высоком хуторе, в Захаровке и в Свободном. Между деревнями — по 10—12 километров. И опять, как и прежде, уже по привычке, отматывала Паша километры и моталась между бригадами, хорошо ли идут дела. Где поможет трактор подремонтировать, где посоветует, как лучше пахать.

По осени снова поехала на курсы. На этот раз в группе недосчитывалось чуть ли половины: война беспощадно истребляла солдат, их места занимали другие. В свою очередь, места других занимали женщины.

— Курсы отменяются, — объявили собравшимся. — Преподаватель Уфимцев тоже ушел на фронт…

Вернулась Паша в МТС.

— Может быть, нормировщицей пока поработаешь, — предложили ей.

Работа нетяжелая — обсчитывать труд рабочих да наряды выписывать — для слесарей, кузнецов, токарей… Задерживалась, бывало, заполночь.

— Приписки? — воскликнула Прасковья Ивановна. — Боже упаси! Никто не просил приписать лишнюю деталь, никто не грозил расправиться, если не сделаю. Все трудились от зари до зари и добросовестно. Понимали ведь…

Пришлось Паше и на комбайне поработать в колхозе «Путь к коммунизму». Приглянулся тут парень — Петр. И работник-то хороший, и собой пригож — высокий, широкоплечий. Поженились в феврале сорок пятого: несмотря на войну, жизнь продолжалась.

Работали вместе: он — на тракторе, она — штурвальной на прицепном комбайне. Крепко держала в руках большое, как на пароходе, колесо, и зорко смотрела под жатку: не дай бог камень попадется — сломается комбайн.

— Заботливый такой, — кивает головой Прасковья Ивановна на мужа, сидящего, как и мы, за столом и внимательно слушавшего воспоминания жены. — И телогрейку-то свою отдавал, и сапоги свои тоже заставлял одевать, чтоб не замерзала. Берег… Маленького ждали уже.

В ноябре Паша с трудом уже поднималась на комбайн, тогда ведь никакого декретного отпуска не было — до самых родов работали. Вот и родила девочку чуть ли не на комбайне.

На этом закончилась Пашина «война» на трудовом фронте. А муж дальше пошел — заработал два ордена Ленина, получил звание «Заслуженного механизатора РСФСР». Но и труд Прасковьи Ивановны тоже отмечен наградами, хотя и не так щедро, как Петра Яковлевича — есть Почетная грамота, медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина». Иногда, перебирая награды, они вспоминают те далекие, трудные годы и как-то легче становится на душе: детей вырастили, внуки плечи расправляют. Хоть и трудно было, а жили: сквозь смех и песни глотали слезы утрат.

Нет-нет, да и навернется скупая слеза. Скупая, потому что много было пережито за эти годы, много их пролито: слез бессилия и беспомощности, слез отчаяния и обиды. Время вытянуло их без остатка — безжалостно и настойчиво.

Трудовой фронт… Да, здесь не гремели пушки, не вздымалась разорванная взрывами земля, не ложились под пулеметным огнем солдаты… Но здесь тоже шла война — тяжелая и изнурительная, холодная и голодная. Здесь тоже воевали не на жизнь, а на смерть, приближая долгожданную победу. Но, увы, труд многих таких людей в большинстве остался незамеченным. Никаких льгот у Прасковьи Ивановны нет, кроме дорогих и близких сердцу скромных наград. Но сколько же таких, как она, наберется в Челябинской области, по всей стране?

Низкий поклон им!

А. ТОРОПОВ,

журналист

Эта встреча состоялась 45 лет назад, в августе сорок пятого.

Разговор затянулся, начался он за скудным ужином. Мария Тимофеевна Черная, помощник секретаря райкома партии, горевала: нечем ей потчевать дорогую гостью, известную писательницу Мариэтту Шагинян. Из обкома партии сообщили поздно, ничего съестного не успела раздобыть. Стыдно сказать, ни молочка, ни яичка в доме. Накопала картошки, укропу накрошила, мятой чай заварила. А сахар Мариэтта Сергеевна выложила на стол из своей сумки.

— Живу одна, — извинялась Мария Тимофеевна. — Муж на фронте, начальник санитарного поезда. Дочка у родителей за сто с лишним верст — в Кустанайской области. В сорок первом взяли они ее к себе четырехмесячную, тогда думали, я на фронт поеду. Я ведь фельдшер. Так и живет у них.

До войны Мария Тимофеевна была заведующей районным отделением здравоохранения, с началом войны в орготдел райкома партии перевели.

— Заседания да совещания все больше ночью, утром сводки, в колхозы ехать. Куда ребенка возьмешь? Неделями дома не бываю. Ни куренка, ни котенка. Зимой изба настынет, так и уснешь в семи одежках. Огородик… небольшой есть.

— Сколько же раз дочку за это время видели? — спросила Мариэтта Сергеевна.

— Один раз. Сообщили, тяжело заболела воспалением легких. Отпросилась у секретаря и поехала на лошадке. Трое суток туда, трое обратно. Два дня и ночь с ней побыла. Эльвирочка меня не признала. У мамы в доме живут поляки, высланные в тридцать девятом году в Казахстан. Их две сестры и ребенок. Семья ингушей, семья немцев с Поволжья. По углам расселились. Комната одна. Еще тетя с ребенком из Донецка приехала. Она с мамой и сестренкой на кухоньке. Дочка ко всем на руки идет, а меня боится, сползает с колен. Она уж поправляться стала, когда я приехала. Таблетки ей, порошки привезла, у них там ничего нет.

— А они чем лечили?

— В деревне одно лечение — редьку, хрен натрут, ржаных отрубей добавят, чтоб тело не жгло, компрессы делают. Лечат тем, кто что подскажет. А там подсказчики со всего света.

— Не ссорятся?

— Нет. Дружно живут, одной семьей, колхозом. Огород сажают, в поле работают. Немцы землянку начали себе строить. Моя младшая сестренка Вера — трактористка, придет домой, сил хватает только сесть на лавку. Ингушка хлопает руками, сочувствует и рада, что хозяйская дочка пришла, что приготовлено на стол ставит, воду подносит руки помыть. Немцы и поляки русский язык знают, а ингушка не знает.

— Интернационал поневоле?

— Да-а. Но живут дружно, одной семьей. Отец наш в трудармии, на фронт по возрасту не подходил. Мама добрая, умная.

Мариэтта Сергеевна слушала, выспрашивала, ей все было интересно. И почему название села загадочное — Чесма. Не во славу ли и честь русского флота, в память о победе над турецким флотом в Эгейском море? Сколько километров от села до железной дороги? Как в войну жило село и район? Какой был урожай?

Мария Тимофеевна рассказывала не то чтобы охотно, стеснялась, но старалась говорить правду, пусть горькую, особо хвастаться нечем, но правду. Перескакивая с одного на другое, не по порядку, замолкала на минуту, спрашивала, то ли она говорит, видела заинтересованные большие, красивые глаза писательницы, ее быстрые кивки и продолжала рассказывать.

Приглядывалась к известному всей стране человеку. Среднего роста, полная, в мужских желтых сапогах с калошами, в темно-синем кителе. Слуховой аппарат. Столько всего этот человек знает, писать рассказы начала еще до революции, в революцию ей уже было тридцать лет. Она дружила с членами семьи Владимира Ильича Ленина, немало написала хорошего, энциклопедически образованный человек, зачем ей какая-то Чесма? А ведь зачем-то нужно, спрашивает. И Мария Тимофеевна рассказывала:

— Весной сорок первого на наш район обрушилась стихия. В майские праздники трое суток валил мокрый снег, дождь и мороз ударил. А у нас в районе повсеместно скотные дворы и кошары раскрыты. Солому с крыш на корм сняли еще в апреле. Тогда десять тысяч голов скота пало.

Мария Тимофеевна хорошо знала свой район, изъездила на лошади, исходила пешком не один раз вдоль и поперек. И даже с высоты птичьего полета видела. Был такой случай. Прилетел куратор из области на самолете, Заикин Иван Васильевич. Намеревался пробыть в районе сутки. Чесменцы за ночь отпечатали 25 тысяч листовок — призыв к комбайнерам, к сельским труженикам, погрузили в самолет. Мария Тимофеевна выбрасывала листовки. У летчика был план района, он делал круг над полевым станом, над поселком, махал рукой Марии Тимофеевне — и она сбрасывала пачку листовок. Разговоров потом было много, как самолет летел, как люди собирали листовки.

Читая сводки, все знала, все цифры помнила, сама передавала их в область.

Еще до войны как заврайздравотделом в 22 года была утверждена начальником медицинской службы района, мобилизационный план составляла, на исполкоме докладывала. В первый день войны с военкомом и председателем исполкома в восьмилетней школе оборудовали призывной пункт и в первый же день отправили человек сорок новобранцев на станцию. Люди не ловчили, наоборот, скрывали болезни — здоров и все!

Со второго дня в райцентр стали прибывать автомашины, трактора, повозки, лошади. Все пошло, поехало на фронт.

Руководил всей жизнью района райком. Все указания из области туда приходили, оттуда расходились по учреждениям и населенным пунктам. Надо было держать под контролем все поставки фронту. Приближалась уборка урожая. В войну не только в настроении людей, в обстоятельствах, кажется, в самом себе изменилось, перевернулось, взбунтовалось время. Если говорить про известия с фронта, то дни растягивались; один превращался в три, а если про уборку урожая, то время летело; вот только что наливался колос и уже созревает, клонится к земле, зажелтело поле. А работоспособные люди, трактористы, бригадиры ушли на фронт, техники мало. Как убирать урожай?

В первых числах июля Марию Тимофеевну приняли в члены партии, и сразу же взяли на работу в райком.

— Встретил и перевел через порог райкомовского дома, ввел в курс дела Антон Николаевич Колбасов. Высокий такой, стройный, из сказочных былин богатырь. Добрый, спокойными, люди его уважали. Познакомил сколько мог с работой и — на фронт добровольцем. Погиб. Еще раньше ушли второй секретарь, заведующие военным отделом, парткабинетом и партучетом, женщина была одна — Ольга Лупарь. Тоже выпросилась на фронт. Осенью ушел первый секретарь. Появились новые люди, неопытные. Очень тяжело было. Не всегда справлялись.

В августе начали прибывать эвакуированные. Сообщили заранее: приедут триста человек из Молдавии. Комиссия наметила, в каких селах их разместить, подводы на станцию вызвали. Хорошо распланировали на бумаге, а в жизни по-другому вышло. Люди не захотели ехать в глубинку. Настаивали: везите в райцентр.

Расположились на улице, на большой площади перед клубом. Кого только среди них не было — профессора, писатели, инженеры. Им подыскивали жилье, работу.

— Голова кругом идет. Какую у нас найдешь работу для профессора или инженера? Потом некоторые уехали. Но и осталось много, жили до самого освобождения своих родных мест, работали бухгалтерами, в больнице, в школах. До войны у нас было 14 тыс. населения, в войну в полтора раза увеличилось. В каждый дом — а у нас многие живут в мазанках, в землянках — по две-три семьи вселили.

Некоторые приехали полураздетые. А у иных были большие деньги. Они скупали продукты, не считаясь ни с чем. Цены выросли, ни к чему не подступишься. Утка стоила 400 рублей. Это было в сорок первом. Я уж не говорю про сорок третий — сорок четвертый годы.

Начали строго учитывать хлеб и все продукты. Как и во всей стране, в районе ввели карточки. Вначале распределяли 62 тонны муки в месяц, потом — 50, а в сорок четвертом 19 тонн на 7,5 тыс. человек. Колхозникам ни муку, ни хлеб не продавали.

В марте сорок четвертого рабочим райпромкомбината выдавали в день по 400 граммов хлеба, служащим по 300, а детям — 150. Зимой сорок пятого норма вдвое снизилась. Это в райцентре.

А в деревне? Приедешь туда, ночуешь в нетопленом сельсовете или в колхозной конторе на столах, голодная — горько станет, обидно. Утром придешь в семью, а там детишки рахитные, животы большие, ножки-ручки тоненькие. Мать на работе, на молотьбе. Молотили-то и зимой. Осенью хлеб в скирды складывали, зимой на волах подгоняли комбайн, называется «на стационаре». И каждый день сводка, сколько намолочено, сколько сдано. Что говорить про хозяйства, в районе ни одного зернышка не оставляли и не оставляем. Люди не роптали, понимали: хлеб нужен фронту, он тоже особый вид оружия, нужен солдатушкам нашим, рабочим на заводах.

Рассказывала Мария Тимофеевна, будто душу выплескивала. Мариэтта Сергеевна заверила, это ей нужно не для писанины, хоть она и спецкор «Правды». Что писать про горе и беды? Их люди каждый день видят. Разговаривали они в августе сорок пятого. Война с Германией кончилась, воевали с Японией. Похоронки шли и шли. И запоздавшие с западного фронта и с восточного. И когда эта война закончится… Много, очень много сил понадобится, чтобы подняться на ноги, восстановить порушенное и в городах и в селах, на освобожденных землях и здесь, в глубоком тылу.

Долго разговаривали за столом, потом улеглись: Мариэтта Сергеевна — на кровати, Мария Тимофеевна — на деревянном топчане. То одна, то другая приподнимутся на локте. Хозяйке хочется расспросить гостью, а гостья настойчивее, опытнее в расспросах.

— Страда круглый год, — опять рассказывала Мария Тимофеевна. — Посевная начнется, сроки растягиваются. А старые люди у нас говорят: посеешь в май — будет зерна через край, если в июнь — то хоть сей, хоть плюнь. А еще если в июле посеешь, то соберешь в октябре! В сорок третьем в засуху зерновых на круг получили, стыдно сказать, около двух центнеров, а самый высокий урожай семь-восемь центнеров.

— А на семена сколько идет?

— Почти центнер. Как работали, спрашиваете? На быках, на коровах пахали и сейчас пашем!

Об этом мучении и рассказать трудно. По весне коров обучали ходить под ярмом. Она идет, идет и ляжет, и что хочешь с ней делай — не встает. Мария Тимофеевна в «Красном партизане» на коровах пахала. Уполномоченной туда назначалась. Она ведь не только указывала, требовала скорой пахоты, но и помогала, чем могла, даже плуг ее руки знал.

Корова ляжет в борозду, она ее уговаривает, стегает вицей — не встает корова, хоть плачь. Потом пахать приноровилась. Выкопает яму перед мордой коровы, за рога ухватится и тыкает. Комолых коров на пахоту не брали. Скотине дышать в ямке нечем, она и встает.

Промучается пахарь всю ночь, наработается, а к утру в райком надо, там рабочий день начинается, а туда семь километров. Идет и спит на ходу.

А как из лукошка сеяли? В колхозе «Калиновка» старики вспомнили дедовский метод. В «Красном партизане» 14-летние мальчишки переняли их метод. В войну была сплошная мобилизация. Семь годков тебе, колоски собирай, на току зерно суши, переворачивай. А если 14 лет стукнуло — трудовая повинность.

— Лодырей и дезертиров с колхозного фронта отдавали под суд. Иначе нельзя, — не то чтобы обреченно, а со вздохом, потупив взор, рассказывала райкомовский работник.

Ее-то уж ранним детским трудом, нелегким крестьянским бытом не удивишь. Выросла в бедной семье, в тридцать третьем голод испытала. Все, что росло в окрестностях, все что зеленое, съедали — полевой лук, щавель, калачики, лебеду.

В одиннадцать лет хлеб умела стряпать, а с четырнадцати в поле работала, в тракторной бригаде: и водовозом, и поваром, и учетчицей. После ужина за продуктами в деревню ездила. Возвращалась к полуночи. Три-четыре часа на сон — и опять к печке, к котлу, накормит трактористов, посуду вымоет, садится составлять отчет.

В школу ходила за 15 километров по степи, зимой в 40-градусные морозы. Для школы сами ученики топливо добывали, сами печки топили. Но тогда и думалось: все так живут и все так работают на белом свете. В райкоме партии поняла другое: от людей, от организаторов многое зависит.

Чесменскому району долгое время с секретарями не везло: не то чтобы никудышние люди были, просто неопытные, неподготовленные, а время трудное, крутое.

В сорок третьем из области в район приехал уполномоченный Френкель. Хороший, умелый организатор, по специальности инженер, с твердым, волевым характером и, вообще, одаренная натура. Себя нигде не жалел. Он остался в районе первым секретарем. На партийной конференции ему высказали добрые напутствия и посочувствовали: мол, нелегкий район достался, и раньше-то не блистал успехами, а война вовсе подорвала экономику. Одни лесозаготовки с ума сведут. Но он не побоялся, принял отсталый район.

Со слов Марии Тимофеевны, побеседовав с самим Френкелем, поездив по полям, Мариэтта Шагинян в очерке «Из Миасса в Чесму» напишет про него:

«…Чесма недодавала хлеб государству из года в год. Не так давно секретарем Чесменского района стал бывший работник политотдела Юлий Маркович Френкель. Он вывез Чесму. Чем? Это нужно увидеть на полях… таблички: «За это поле ответственная бригадир такая-то» — нет обезлички.

И принцип у него: не менять людей в колхозе. «Если работник плох — я его поправлю, добьюсь, чтобы он стал хорошим. А хороший работник у меня не теряется, не может быть не замечен.

Во-вторых, машины. Над тракторным парком у нас стоят, как над родным ребенком, ежечасно следят и проверяют. И, в-третьих, колхозники в свое время получают, что им полагается. Никогда не промедлю срока выдачи. Люди чувствуют, что им стало лучше, дорожат этим…»

Мария Тимофеевна рассказывала и другое. Месяца два назад Юлий Маркович поехал в колхоз «Кзыл Юлдуз». Навстречу — ходок, к оглобле корова привязана. Ехали райуполминзаг и агент по заготовкам. Секретарь значения не придал, мало ли по какому случаю можно вести корову.

В поселке Редутово видит, у дома люди собрались, дети плачут, женщина голосит. Подъехал, оказалось, у женщины отобрали корову за неуплату налога. А у нее пять ребятишек, муж погиб на фронте. Секретарь аж побледнел, ничего не сказал людям, сел в машину и уехал. Молодцов-разбойников догнал у самой Чесмы и приказал вернуть корову владелице. А на другой день вынес этот вопрос на бюро райкома.

— Он у нас южанин, вспыльчивый, но такого яростного я никогда не видела, — вспоминала Мария Тимофеевна. — Вот мы с ним работаем, он про каждого из нас все знает. Заболел человек — домой придет, к инструктору, к техничке. Но и работу спрашивает.

Рабочий день в райкоме начинался в шесть часов зимой, а летом с восходом солнца. Транспорт — две лошадки, в последнее время «газик» появился, да еще в хозяйстве пара быков. Дрова на них возят, сено для лошадей. Круглосуточное дежурство в райкоме. Лошади всегда наготове, чтоб в любую минуту можно выехать. Зимой наготове четыре тулупа и двое валенок. Случалось ведь всякое.

Весной сорок четвертого в поселках Ключи, Порт-Артур и еще в восьми населенных пунктах появилась какая-то незнакомая болезнь, даже умирали люди. Спешно вызвали группу врачей из Челябинска, с ними профессор медицинского института Сергеев приехал. Установили, люди болеют септической ангиной, а причина ее колоски, прозимовавшие под снегом. В них развиваются болезнетворные микробы. Врачи, работники райкома поехали по поселкам, разъясняли, что нельзя есть такое зерно. А люди все равно собирали колоски, мыли, сушили, прожаривали и ели. Ведь в ту пору совсем было плохо с питанием. Травой питались, лебедой.

— Семена лебеды с отходами пшеницы на трудодни выписывали. Я вот о чем думаю: наступят другие времена, беды отойдут в сторону, люди начнут жить по-человечески, расскажет кто-нибудь про такое — не поверят. Разве поверят, что мы еще и награды, знамена получали?

В поселке Ключи председателем колхоза «VII съезд Советов» работал Василий Трофимович Денисов, 70 лет ему было, лучший хозяйственник. Когда не хватало людей, техники, тягловой силы, он взялся за целину, посеял просо и получил хороший урожай. Первый секретарь обкома партии Николай Семенович Патоличев наградил его именными часами.

Колхоз «14 лет Октября» получил Красное знамя за заготовку кормов, «Калиновка» — за хлебопоставки. А за рычагами тракторов, за штурвалами комбайнов сидели женщины и девчонки. Трактористка Тарутинской МТС Шура Чучвага на закрытии влаги выполняла по две нормы да еще горючее экономила. 13—14-летние мальчишки стали прицепщиками, штурвальными, пастухами. В «Красном партизане» пять 13-летних беспризорников работали, пахали, сеяли, питались затирухой. За перевыполнение нормы им давали по полкило хлеба. Работали они за этот хлебушек от темна до темна и вечером ждали табельщика как бога: тот выносил приговор — дать им хлеба или нет.

…После войны одного из них — Мишу Кутубаева — наградят орденом Ленина.

Райкомовских работников орденами Ленина не награждали. Мария Тимофеевна Черная получит медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», «За освоение целинных и залежных земель» и еще три медали…

…Пошел третий час ночи. Гостья уснула, а хозяйка, разволновавшись, лежала с открытыми глазами. В памяти вставали картины — одна краше другой. С каким трудом обеспечивали поставку валенок фронту, организовывали пимокатную артель, цеха в хозяйствах. А как распространяли займы! Как принимали детские дома — Московский и Ленинградский. Школу им отдали — свои дети учились по квартирам. Посылки на фронт отправляли с пельменями, печеньем, табаком. Собирали деньги на танковую колонну имени Челябинского комсомола, на создание Уральского добровольческого танкового корпуса.

И чередой проходили перед глазами люди, все больше со своими бедами. Вспомнилась Анна Федоровна Акиньшина, председатель сельского Совета, просила помочь избавиться от должности.

— Почему? — не поняла Мария Тимофеевна. — У тебя дело идет!

— Не могу! Не могу похоронки разносить. Будто я их сама убиваю! Лучше на трактор, на скотный двор, на самую тяжелую работу.

— Боже мой, Анна Федоровна, ладно ли с тобой? Что ты говоришь?!

Успокоила, уговорила, как могла, Мария Тимофеевна председательшу, а когда та ушла, про себя подумала: будь воля ее, тоже бы ушла людей лечить, по своей специальности работать. И не потому, что в райкоме не нравится, поняла она уже, и здесь делает нужное дело. Настороженные взгляды, а иногда и косые — обижают. Не все ее жалуют, потому что власть и будто все может, будто от нее все беды идут и все ошибки. То есть без вины виноватая, и никому про это не скажешь, не пожалуешься.

Ушла бы, да время не то, дисциплина не позволяет, партийный и просто человеческий долг не велит. Не только так поступить, но и задуматься. И, пожалуй, так-то верно.

М. ПАШКОВА,

литератор

Недавно в ЧИМЭСХ, в канун Дня Победы, была организована фотовыставка. На одном из снимков два пацаненка-погодки трех-четырех лет. Худющие, с глазами в пол-лица, в стираной скромной одежонке. И подпись: «Дети войны». Они как будто вглядываются в нас, кого-то ищут, высматривают. Может, отца, который на фронте…

Это — сыновья Бориса Федоровича Соколова. Они действительно не видели отца месяцами, хотя он и не воевал.

— У нас 398 человек ушло на фронт: преподаватели, работники, студенты. Я читал тогда математику и физику, тоже подал заявление, уверен был, что возьмут. Но получил синенькую карточку — бронь. А это, знаете ли, обязывало…

23 июня весь институт на митинг. Первое, что решили немедленно, — отказаться от отпусков и каникул. На следующий день у выпускников началась досрочная сдача госэкзаменов. А 25 июня вышел приказ по институту — откомандировать студентов третьего и четвертого курсов на работу в совхозы и МТС области до окончания уборки. Этим же приказом были созданы курсы комбайнеров и трактористов. Первыми курсантами стали преподаватели вуза.

На овладение техникой отводилось двадцать пять дней. И сутками урчали на тренировочном пустыре комбайны «Коммунар», «Сталинец», старенький трактор. Сводки с фронта с каждым днем были все страшней и тревожней, а мужиков в деревнях все круче подбирала война, оставались старики да мальчишки. И колос на полях уже звенел, наливался — лето стояло доброе, урожай обещал быть щедрым. Соколову казалось, что этот месяц учебы никогда не кончится. Но он, слава богу, кончился.

В Варненский район они приехали в первые дни августа. Трое преподавателей-физиков с механизаторскими удостоверениями в кармане. Но очень скоро в Кулевчинской МТС из городских остался он один — получил повестку в военкомат один из напарников, другому вовсе не повезло, сломал руку. Борис Федорович с товарищами распрощался, пообещал держать марку.

Это было непросто. Из взрослых мужчин в бригаде — он да старший комбайнер Енгисаев. Ну, еще тракторист Яша Князев, у которого уже усы пробивались. А тракторишка Соколову достался — сплошная мука, помногу раз на дню мотор разбирать приходилось. Намаялся с ним. К ночи с ног валился: на стан доберется, рухнет как подкошенный, и не поймет, то ли земля, то ли тело гудит от усталости. Потом втянулся, легче стало.

— Почти полвека прошло, а ту уборочную и людей тех помню. Яшка-тракторист — вот настоящий поэт был! Как он мне красоты широкозахватной косилки втолковывал: «Ты смотри, — говорит, — вот раскроешь крылья и — чистый аэроплан. Неужели не видишь? Как похоже». И действительно, похоже… Он летчиком мечтал стать, бить фашистов в небе…

Что знал, умел и понимал до этого лета будущий профессор и заведующий кафедрой сопромата Б. Ф. Соколов? Наверное, немало: знал математику, физику, умел читать лекции, понимал то страшное, о чем в те годы даже с родными говорить нельзя. Но все это отступило. Самым важным было то, что научился он косу и грабли держать в руках не хуже деревенских, с серпом управляться. И норовистый трактор его слушался. Дорого стоило его новое знание, умение и понимание, когда однажды он присел отдохнуть у бурта с зерном и увидел — идет пар. Догадался: начала гореть собранная в бурты рожь. Бригадира на месте не было. Соколов сам собрал людей — хлеб перелопатили. Тот самый хлеб, что для фронта, для победы. Почему-то именно тогда он понял, что преодолеет выпавшее на его долю — вот этими измозоленными рабочими руками интеллигента вытащит вместе со всеми страну из беды.

— Возвращался я из села домой, уже белые мухи летели. Ждал на станции поезд. И тут анекдот приключился. Представляете картину: холод, а я в светлом летнем плащике, хоть и грязном, да в шляпе. Бороденка чеховская. И два пуда зерна при мне — за ударную работу. Как ни гляди, личность подозрительная. Вот меня милиционер и приметил. Задержал. А поезд с минуты на минуту. Он, правда, пообещал: «Если не шпион, задержу состав, отправлю тебя: не волнуйся». Сдержал слово…

Еще две военных страды работал на комбайне Борис Федорович. Зимой, естественно, читал лекции, преподавал. А сыновей своих — Вадима с Артемкой (третий — Илья — родился после войны) — сфотографировал в сорок четвертом. И он когда этот снимок видит, вспоминает один и тот же день. Пришел однажды домой, а там — рев в голос: есть нечего, ни крошки. А до продовольственных карточек еще день жить. Стоял в комнате комод — главная мебель. В нем всю войну скудные припасы хранили. Вытащил он из комода все ящики, отодвинул его и, как в сказке, «по амбарам поскреб, по сусекам подмел» — насобирал полстакана гречневого зерна. Мальчишки кашу за обе щеки уплетали, а у него, как в той же сказке, по усам текло, да в рот не попало. Но это не главное. Главное, что смотрел на своих сыновей Борис Федорович и думал о том самом преодолении, о котором и мы сегодня речь ведем. Только теперь тащить страну из беды пришел черед его внукам. Им, конечно, легче — нет смертей, голода, страха за близких. И труднее — еще нужно учиться преодолевать. Но ведь есть у кого…

И последнее в этой главе. Для справки. Только за 1941 год в ЧИМЭСХ подготовлено для работы на селе 400 комбайнеров и девять тысяч трактористов. Первыми заменили ушедших на фронт механизаторов преподаватели института. Б. Ф. Соколов лишь один из них. А такой — и один в поле воин.

Ионе Ефремовичу Ульману 83 года. Жизнь лупила его так круто, порой наотмашь, что кому другому не то что работать до сего дня, но и дотянуть-то было б невмоготу. А он до сих пор консультант института, продолжает воспитывать и готовить молодых ученых через очную и заочную аспирантуру и соискательство. Им написано свыше 360 научных работ, среди его учеников 130 кандидатов и пять докторов наук. Сейчас профессор работает над учебником по технологии ремонта для сельскохозяйственных вузов страны. Только зная все эти цифры и факты, можно понять, почему в первые же дни войны 36-летнего доцента Ульмана назначили начальником военно-ремонтного пункта автомобилей и другой техники, мобилизованной в колхозах и совхозах области для отправки на фронт Это невероятной работоспособности человек. Какую силу самопреодоления нужно иметь, чтобы выработать в себе коэффициент полезного действия такой мощности!

В квартире Ионы Ефремовича я впервые в жизни увидела коллекцию в тысячу пластинок. Много еще довоенных. Он меломан. Может, это музыка аккумулирует его энергию? Конечно, я знаю, что в годы войны Ульман навряд ли мог слышать Героическую симфонию Шостаковича (жаль, не спросила об этом), но именно в ее ритмах — на сверхнапряжение, на разрыв аорты — прожил он эти военные годы. Вспоминает:

— Здание института и его мастерские со всем оборудованием, как вы знаете, были отданы военному заводу. Вот мы и собирали свой станочный парк по районам, по области — с миру по нитке…

Он сам мотался по селам и деревням вместе с представителями военкомата. И уж не то что какой станок, агрегат, но и столярные тиски, молоты-кувалды, болты-винтики из рук не выпускал — все прибирал, как Плюшкин. Потому уже к концу лета на военно-ремонтном пункте были оборудованы вполне сносные моторный, механический и монтажный цехи. И пошли на фронт автомобили…

— Нам иногда такие развалюхи присылали: в чем душа, то бишь мотор, держится. Работали днем и ночью. Когда поступала партия автомобилей, никто не считался со временем, только быстрей бы и качественней подготовить машину к отправке. Кроме машин, ремонтировали и двигатели, многие детали изготавливали сами. Станки работали круглосуточно. Люди не жаловались ни на усталость, ни на голод. Только курильщики маялись — с табаком было худо. Но им иногда везло — шоферы, что машины в ремонт пригоняли, щедро делились махоркой, если она у них была. В общем, наладили дело и работали с полной отдачей.

Скромничает Иона Ефремович. Дело было, налажено настолько неплохо, что уже осенью сорок первого руководство института сочло возможным назначить Ульмана заведующим кафедрой ремонта машин. В это же время его избрали председателем профсоюзного комитета. Навалились иные заботы:

— К новому, 1942, году в Челябинск эвакуировалось очень много научных работников с семьями — из Москвы, Одессы, Ленинграда, Сталинграда. Всем нужно найти жилье, работу. И как-то подкармливать людей.

Это была из проблем проблема. Не со стороны, а по собственному опыту знал Иона Ефремович, как трудно большой семьей продержаться на скудных пайках служащих и иждивенцев, ведь в его собственной квартире жило в это время 16 человек. В основном, женщины, дети, пожилые люди — собрались под одной надежной крышей гонимые войной родственники. В то время это было обычным, семьи челябинцев увеличивались вдвое, втрое.

Кормиться решили трудом своих рук. На землях учхоза выделили всем работникам института участки. Большие — по 25 соток. Профсоюзный комитет никого не забыл, всех оделили инвентарем, семенами. И весной начался сев, огородничество. Учебное хозяйство выполняло государственные планы поставок сельхозпродуктов. Выращивали овощи и для госпиталей, расположенных в школах № 30 и 10. До конца войны в рационе раненых бойцов были в достатке картофель, капуста, морковь и свекла. Плату за труд на учхозе тоже выдавали овощами. Это было большим подспорьем. И уже осенью второго года войны партийное собрание института отметило: «На весь год дополнительно овощами обеспечены столовая, работники, семьи фронтовиков, больных, инвалидов. Студенты института питаются лучше, чем студенты других вузов».

Кто из сегодняшних диссертантов смог бы одновременно тащить всю эту адову работу и писать диссертацию? А Ульман защитился в 1943 году. Это говорит о многом, но далеко не обо всем. Есть у него еще один очень весомый вклад в победу. В институтских цехах, мастерских ремонтировали не только машины для фронта, но и комбайны, трактора, другую сельскохозяйственную технику. Не хватало многих деталей, лигроина, да всего и не перечтешь, что было в дефиците. В его тисках мастерские просто задыхались. И так просто, спокойно Иона Ефремович рассказывает:

— Пришлось разработать схему переоборудования двигателей С-60 для работы на керосине. Изучив технологию натирания стальных деталей чугуном, увеличение чугунных деталей в объеме путем нагрева, разработки реконструкции поршней для уменьшения расхода масла и другие вопросы, я опубликовал результаты исследования под заголовком «Простейшие способы восстановления деталей»…

О том, как дорога, да просто бесценна была эта «ложка к обеду», говорит тот факт, что брошюра И. Е. Ульмана сама сразу стала острейшим дефицитом. Все его рекомендации были срочно внедрены в практику производства. В конце 1944 года Наркомат земледелия дал такую оценку этой работе института: «ЧИМЭСХ за годы войны провел плодотворные изыскания наиболее рациональных методов ремонта тракторных деталей, исследования причин износа, способа их предотвращения…» И. Е. Ульман в числе других был отмечен благодарностью и денежной премией. И знак «Отличник земледелия СССР» был ему вручен по праву.

А теперь, как и в предыдущей главе, пару цифр для справки. В 1941 году военно-ремонтный пункт института под руководством Ионы Ефремовича отремонтировал 65 машин и 187 двигателей. А всего за годы войны из мастерских ЧИМЭСХ на фронт отправлено более тысячи автомобилей.

— Как Вы встретили День Победы? — спросила я.

Ульман улыбнулся:

— Я слушал свои любимые пластинки…

Вот и все, что хотела рассказать об этих двух людях. Только еще одна деталь, важнейшая. Я очень хочу, чтобы на нее обратили особое внимание мои сверстники, все еще печально глядящие на наше поколенье, седеющие «юноши», до сих пор обдумывающие житье. Вот эта деталь: в ту самую годину испытаний И. Е. Ульман и Б. Ф. Соколов стали коммунистами, ибо понимали: преодолеть и себя, и все, что выпало на долю страны, можно лишь сплотившись вокруг силы, знающей пути преодоления. Разве у нас сейчас не та же ситуация? Вопрос о том, кто начал перестройку, не требует ответа. В дни социальных потрясений и преодолений нужно быть вместе с партией. И да будет нам нравственным ориентиром опыт и добрые дела старших. Они — современники наши, они — современники перестройки.

О. ЛЕВЧЕНКО,

журналист

Осенью 1941 года из Таллина в маленькую затерявшуюся в горах деревеньку Комарушку, что возле города Нязепетровска, прибыла группа эвакуированной эстонской молодежи. Были в ней и сестры-близнецы Хелена (Леэн) и Анна Кульман.

Из дневника Хелены:

«16 октября 1941 года. Мы находимся в Челябинской области. Колхоз «Ленинский путь» села Комарушка прислал за нами подводы. Мы долго любовались просторами Урала, вековыми соснами, бескрайними полями. В колхозе нас ожидал приятный сюрприз: накрытые столы. Картофельное пюре с маслом, свежий хлеб и молоко — пей, сколько хочешь! Даже была приготовлена баня. Хотелось выразить огромную благодарность людям, которые так сердечно приняли нас.

Разместили по квартирам. Увидела, как опустели дома. Мужчин нет, ушли на фронт. Осенние работы не закончены, а уже морозы. Наши руки оказались очень кстати. Вытаскивали снопы из-под снега, молотили. Некоторые работали на ферме. Я стала телятницей.

18 октября. Предложила открыть детские ясли, чтобы матери могли спокойно работать. Правление колхоза согласилось. Меня назначили заведующей. Выделили дом.

Все 30 человек нашей группы начали изучать русский язык, историю партии, заниматься художественной самодеятельностью. Мы живем втроем: я, Ану, Тальтис. Наша хозяйка, Домна Никитична Кузнецова, очень радушная женщина, стала нам второй матерью.

Выбрали в комитет комсомола. Рада, что буду иметь возможность влиять на решение вопросов. Очень заняты подготовкой к празднику Великого Октября.

25 октября. Состоялся мой первый доклад по истории партии. Не ожидала, что соберется так много народа.

2 января 1942 года. Теперь на селе каждый ребенок знает, что я — Леэн, и, прощаясь, мне говорят: «До свиданья, Ленушка?» Сколько радушия и сердечной теплоты в русском человеке!»

Когда до колхоза дошла весть о том, что на Урале начали формировать эстонское воинское соединение, Хелена вступает добровольцем в него.

Спустя некоторое время дала согласие поступить в распоряжение штаба Краснознаменного Балтийского флота. Выполняя боевое задание, 178 дней находилась мужественная советская разведчица Хелена Кульман во вражеском тылу. Ею были переданы десятки ценнейших сведений о противнике. Она была схвачена фашистской полицией — по доносу провокатора. Погибла 6 марта 1943 года.

С фронта Хелена присылала письма на Урал сестре Анне.

13 августа 1942 года. Ануке, золотая, дорогая!

…У тебя, конечно, много работы, да еще комсомольские поручения и самодеятельность… Все думаю, как живете. Как живет комсомол? Напиши, кто секретарь, что вы сделали и как вообще идет комсомольская работа? Горячо приветствуй комсомольского секретаря от моего имени и пожелай ему неутомимой энергии и любви к организации. Каждому комсомольцу в отдельности товарищеское рукопожатие, пожелание силы, желания работать.

Ведь в этой работе — наше будущее!

16 августа. Моя золотая! Иногда мне так хочется снова быть вместе. Слышала, что у вас там в разгаре летний спортивный сезон. Занимаетесь легкой атлетикой. Как у тебя со стрельбой? Принимала ли участие в соревнованиях? Напиши мне обо всем этом. И напиши сразу, как получишь это письмо.

Слышала, что М. Марипуу — секретарь комсомольской организации. Пожелай ему успехов от моего имени. Скажи, что я бы за него проголосовала, так как верю в его знания, трудолюбие и убежденность. Радует еще одно обстоятельство в жизни нашей комсомольской организации, а именно то, что Каллас перешел в медсанбат. Теперь уж самодеятельность обязательно будет развиваться, потому что Каллас всегда умел найти правильное направление.

Ануке, передай товарищеский привет всем комсомольцам. Скажи, что, хотя я им этого никогда не говорила, каждый из них мне так дорог, как сестра или брат. Скажи, что летнее солнышко определенно влило в комсомольцев медсанбата много энергии, и под руководством нового секретаря работа, несомненно, пойдет хорошо и без перебоев. Это самое больше мое желание.

20 августа. Кто знает, каких еще жертв потребует теперешнее время. Если мы когда-нибудь будем стоять перед вопросом — жизнь или смерть, то будем знать — перед нами будущее, ради которого есть смысл бороться и которое вдохновляет нас на жизнь. Но если нужно, цель настолько велика и возвышенна, что можно отдать и жизнь за нее.

…Хочу тебя попросить передать родным мои наилучшие пожелания. Скажи, что свобода и победа будут достигнуты дорогой ценой, ценой крови многих любимых людей, и что эту победу надо беречь.

Твоя Леэн».

Дорогие товарищи колхозники и колхозницы Челябинской области — пламенные патриоты Родины! Мы, воины-уральцы, шлем вам свой сердечный фронтовой привет.

…Наша Уральская дивизия показала образцы мужества и героизма в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

Один из наших полков под командованием полковника Решетова первым ворвался в город Клин — важнейший узел сопротивления врага на подступах к Москве.

…За время пребывания на фронте мы выросли, закалились в боях, обогатились военным опытом. Свыше 1000 бойцов и командиров дивизии награждены орденами и медалями Советского Союза…

Дорогие товарищи, колхозники!

Мы знаем, что вы готовитесь к весенним полевым работам. Мы глубоко уверены в том, что славные уральские колхозники сделают все для того, чтобы образцово и в сжатые сроки провести весенний сев и обеспечить богатый урожай.

Давая больше хлеба, мяса, масла и другой продукции, вы тем самым поможете нам, бойцам Красной Армии, быстрее освободить родную советскую землю от немецких оккупантов!

По поручению бойцов и командиров обращение подписало 17 человек

Мы еще малы, нам, ребятам, нельзя на войну, но защищать нашу землю мы будем и здесь, в глубоком тылу. Мы считаем себя мобилизованными и каждый день после занятий три часа работаем на полях совхоза, помогаем убирать урожай. Чтобы скорее наступила победа.

Пионеры и школьники Гумбейской средней школы Нагайбакского района