Тьма века сего

Глава 11

Донесение от: март, 1413 a. D.

«Вам, кого я знаю, от меня, которого вы знаете, salvete[70].

Пишу вам сие письмо, а сам сокрушаюсь: не станут ли известия, мною здесь изложенные, уже не нужными и не злободневными, пока мое послание доберется до вас, уж больно споро развиваются события и стремительно переменяется все вокруг.

Как вам уже ведомо, три года тому назад злодей и развратник Косса избран был Папою конклавом в Болонье, и случилось это спустя менее года с того дня, как тот же Косса с помощью хитрости, угроз и подкупов созвал в Пизе Собор, на коем избрал себе в блюстители папского престола новую марионетку, тем самым преумножив раскол и подарив христианскому миру вместо двоепапия — троих Пап. Теперь же скажу о том, что вам не ведомо.

Избранный тогда Петр Филарг, принявший имя Александра Пятого, был уже стар и немощен, а посему и не было причин удивляться его внезапной смерти. Однако ввиду нравственного облика и истории бытия персоны, занявшей его место, слух, что Петр Филарг был отравлен Коссою, пошел тотчас же. Впрочем, я понимал, что та же молва пошла бы в любом случае, будь он виновен либо нет, лишь по причине того, что ожидать от этого ужасного человека можно всякого. Я осторожно (а посему столь долго) пытался вызнать и вычислить, есть ли в сей сплетне хоть толика истины, и наконец могу сказать, что слух правдив: избранный Коссой несчастный старик им же и был убит, когда занятое им место понадобилось самому Коссе.

Если мне будет позволено изложить здесь свои соображения, скажу следующее. Уже тогда, в Пизе, он сам мог бы стать Папою, всё для того было в его руках, но он предпочел выдвинуть Филарга — как я полагаю, это было так же, как порою пленных пускают перед собой по болоту, дабы увидеть, есть ли там тропа и где она, можно ли там пройти и не потонет ли любой, ступивший туда. Здесь же Косса решил испытать терпение христианского мира, пустив впереди себя несчастного старика. Если б мир взбунтовался и уничтожил нового Папу — сам Косса, как и всегда прежде, остался бы цел и невредим и сумел бы устроить свою судьбу. Если же мир принял бы такое (как и случилось) — стало быть, действие сие допустимо, и вот — он убрал прочь поставленного им Папу и взял себе его место.

Продолжу.

Так как еще Папа Григорий XII по сути вручил Сиену, Пизу и Болонью в руки Коссы, а Джан Галеаццо Висконти предпочел худой мир, а не добрую ссору, и не стал поднимать войско, дабы изгнать его, воцарилась наистраннейшая картина: миланский фогт, de jure правящий от имени Императора и на территории Империи, и папский легат, по сути безгранично правящий на части его земель. Долгое время обе стороны блюли столь хрупкий и диковинный мир, как бы не замечая, насколько сие противоестественно. И вот когда Косса поставил Папою Петра Филарга, и стало необходимым восстановить авторитет папства и возвратить себе Рим, пребывающий в руках короля Владислава, случилось нечто невообразимое: по Риму ударила армия нечестивца Коссы в союзничестве с Флоренцией, каковая все так же упрямствует и не желает избрать ни одну из сторон, и Миланом, от какового войско отправил сам фогт Висконти.

Здесь я пребываю в одиночестве и неведении, ибо вы не излагаете мне всех своих планов и толкований происходящего, и это верно, ибо нельзя мне знать многое, и посему прошу меня простить, ежели мои дальнейшие замечания окажутся наивными, ненужными или запоздалыми.

В те дни, сколь я мог судить по тому, что видел и слышал, Европа стала видеть, что Его Императорское Величество Рудольф вступился за избранного в Пизе Папу, поддержал руками своего фогта начинание Коссы и всячески ратует за возвращение Рима в руки именно пизанского понтифика. Таким образом, стало очевидно, что оба других Папы ни в коей мере не рассматриваются Его Величеством как вероятные блюстители римского престола.

Мне неведомо, было ли сие нарочитым ходом Его Императорского Величества, или то были действия под давлением обстоятельств, или же он искренне вознамерился отринуть двух понтификов, доведших мир христианский до отчаянья, и поставить всё на Бальтазара Коссу, но не могу не обратить внимание на то, что именно последнее предположение господствует, сколь я могу судить, в европейских умах.

Я изложил, а что делать с сими сведениями, решать вам».

Приложение к отчету от 10 мая 1413 a.D.

К тому, что было мною рассказано о проведенном в Риме апрельском Соборе, кое-что я хотел бы присовокупить отдельной запиской, уже не по самому заседанию, а по сопровождающим его обстоятельствам. Все члены нашей делегации были свидетелями того, о чем речь пойдет ниже, и я бы взял на себя смелость рекомендовать опросить и каждого из них, дабы знать, как это было воспринято обычными людьми, не наделенными даром.

Итак, как я указал уже в составленном мною отчете, помимо прочих вопросов, обсуждаемых Папой Иоанном XXIII, Бальтазаром Коссой, было также и повторное осуждение ереси последователей покойного профессора Виклифа, какового многие все еще мнят светочем истинной веры и радетелем о чистоте христианства.

Куриальные служители, явные фавориты нового Папы (и, подозреваю, по его наущению) выказывали неприкрытые попытки приписать этому еретику, помимо собственно ереси, также и малефицию, перечисляя наиглупейшие слухи и очевиднейшим образом сочиненные байки. Так как мне было запрещено раскрывать принадлежность к Конгрегации, и я мог говорить лишь как служитель Церкви и представитель германской части Империи, я выступил против внесения подобных обвинений в протокол, сказав буквально следующее: «Лица, заслуживающие доверия, свидетельствовали, а служители Конгрегации позже исследовали и подтвердили, что все упомянутое является ложью либо слухами, каковые были либо распущены чрезмерно ревностными осуждателями этого несомненно достойного осуждения еретика, либо сочинены вскоре после его смерти охочим до сказок людом». К моему удивлению, меня поддержали представители Франции и Флоренции, а не только прибывшие со мною представители богемского и баварского регионов Империи, и так как общее мнение вскоре склонилось к сказанному мною, в протокол эти обвинения внесены не были, и осуждение было повторено лишь за ересь.

Однако вся та часть заседания, что была посвящена профессору Виклифу, проходила так и формулировки подбирались такие, что оные обвинения, хоть и не вносились в протокол и не носили характер официальных, как бы витали в воздухе все то время.

И вот, когда Собор завершился, кто-то выкрикнул, что надлежит Папе подать пример добрым христианам и предать огню сочинения покойного, и на площади перед собором Святого Петра уже горит костер. Тогда все присутствующие встали и спустились на площадь. Бальтазар Косса приблизился к огню, где его уже ждали несколько священников с книгами, после чего стал брать эти книги и бросать их в огонь, сопровождая свои действия громкой молитвой.

О произошедшем далее свидетельствую, что сие не было видением, навеянным каким-либо веществом, брошенным в костер, и не было мороком, посланным кем-либо прямо в разум присутствующих. Все было явственным, четко зримым, и я готов клясться чем угодно, что в тот день на площади перед собором я ощущал присутствие сил столь темных, что еще сутки после того мне потребовались, дабы полностью прийти в себя. Из-за внезапности случившегося я не успел вслушаться и всмотреться глубоко, но и того, что успел уловить, было довольно.

Итак, вот что было. Когда Бальтазар Косса намеревался бросить последнюю книгу, к нему приблизилось несколько кардиналов, итальянских и французских, каковые, очевидным образом проникнувшись торжественностью момента, сочли, что в столь же возвышенном духе пребывает и Папа. Они обратились к нему, предварив свои речи напоминанием о важности христианских добродетелей и того, сколь значимую роль играет в их насаждении Папа как высшее лицо и хранитель Церкви, а после призвали его отречься от прежней жизни и прежних грехов, каковые не только не были ни для кого тайной, но и не особенно скрывались самим Бальтазаром Коссой. Замечу, что по моему мнению он, напротив, упивался этой вседозволенностью и печальной известностью своих деяний.

И вот, выслушав своих кардиналов, Папа Иоанн ненадолго замер, и мне показалось, что сейчас он отчитает наглецов, а то и вовсе изобьет кого-нибудь той самой еретической книгой, что держал в руках. Однако он вдруг издал тяжелый вздох, изобразил своим видом сокрушение и обнял двоих кардиналов, стоящих к нему всего ближе. Потом отступил так, чтобы его было видно всем, и громко сказал, что они правы, и пришло время раскаяться и отринуть греховное прошлое, и что с этого дня более нет Бальтазара Коссы, каким его знали, а есть лишь Папа Иоанн XXIII, наместник Господа и хранитель христианства.

После этих слов, ad notam[71], множество присутствующих просветлели лицами, и, клянусь, они поверили ему! Впрочем, не стану отвлекаться на обсуждение и осуждение, лишь замечу, сколь наивными могут быть люди, все бытие которых зиждется на обмане, подкупах и злодействах.

Когда всеобщие восторги утихли, Папа бросил в огонь последнюю книгу и вознамерился уйти, однако тут в пламени за его спиною взметнулась огромная темная фигура. Описать ее четко не возьмусь, виделась она как нечто человекоподобное, но с огромными мышцами и головою и несколькими рогами, с чем-то похожим на пасть и горящие глаза. Также был слышен рык, от которого присутствующие зажали уши, а многие ослабли и пали на колена. Папа же повернулся к ней и после мгновенного замешательства осенил ее крестным знамением и закричал «Изыди, порождение тьмы! Прочь, Сатана!». Тогда рык повторился еще громче, а потом фигура как бы изогнулась и разлетелась клочьями пепла.

Здесь должен сказать, и в том поручусь всем своим опытом, и готов повторить и утверждать, что ни на миг, ни в чем и никак, не проявилось в происходящем каких-либо эманаций, кои можно было бы классифицировать как горние. При этом проявления потустороннего, сверхнатурального ощущались несомненно и четко, и были они вполне определенного свойства, а именно — бесовского.

Alias[72], заявляю, что и возникновение образа неведомого существа в пламени, и его видимое изгнание были явлениями одного порядка. С чуть меньшей уверенностью, но могу также заявить, что считаю то и другое произведенным одной и той же волей, а именно — Бальтазара Коссы, ныне известного как Папа Иоанн XXIII.

Мы пробыли в Риме еще два дня и на третий пустились в обратный путь, и за эти два дня рассказ о «чуде у костра», как его вскоре стали называть, распространился далеко за пределы сей духовной столицы. К своему удовлетворению, я отмечал, что многие сему рассказу не верили, хорошо зная, кто такой человек, ныне ставший наместником Господа, а другие прямо говорили, что «бес беса изгнал», подразумевая, что Антихрист-Папа договорился с самим Сатаною о случившемся представлении, дабы смутить верующих. Однако были и те, кто поверил в искреннее раскаяние Папы, полагая, что сие чудо было явлено Господом в ознаменование прощения его грехов и вручения ему силы и благословения Господнего.

P.S. Майстер Висконти, возьму на себя смелость выдвинуть предположение, что нашим агентам в Италии стоило бы обратить на это внимание. Однажды первое очарование пройдет, и люди одумаются, но все ж лучше бы, чтоб это случилось раньше, чем позже.

Рим производит удручающее впечатление. За время войн и его перехода из рук в руки, и периода de facto безвластия, и власти семей — некогда великий город превратился в скопище руин и трущоб, среди которых затерялись островки стабильности и состоятельности. Шайки подонков охотятся на прохожих, как хищники в своих владениях, порой даже и не дожидаясь темноты. По улочкам бегают дикие животные, я сам лично видел волчицу, охотящуюся на крыс. На этом фоне горожане пребывают в смешении отчаянья, равнодушия и ожесточения, и готовы, как мне показалось, сорваться во что угодно, от фанатичного благочестия до войны с кем угодно.

Этим должны воспользоваться мы, пока не воспользовался человек, воссевший на папский престол».

Рим, август 1414 a.D.

Лис трусил по узкой сумеречной улочке, стараясь держаться ближе к стенам плотно стоящих домов, там, где тень почти скрывала рыжее юркое тело. Впрочем, он уже замечал, что обитающие тут люди все реже обращают на него внимание, если вдруг зазеваться и попасться кому-то на глаза; мужчины или дети постарше, бывало, подберут с земли камень или обломок какого-нибудь крупного мусора и с руганью метнут вслед, не особенно целясь, лишь так, попугать, а женщины и вовсе просто шарахались в сторону и отходили подальше.

Крысы здесь тоже были непуганые, нахальные и ленивые. Их было много, ловить их было легко, куда легче, чем лесных и полевых мышей, и лис уже не помнил, когда в последний раз по-настоящему охотился, долго выслеживая добычу и вкладывая силы в каждый бросок. Кажется, это было до того, как он покинул привычные места и перебрался сюда, в окрестности людского города. В городе было хорошо, сытно, на боках быстро нарос жирок, лапы довольно скоро забыли, как это — бегать подолгу, не уставая, бежать приходилось лишь изредка, когда в этих каменных лабиринтах лис натыкался на конкурентов — уличных собак или, что тоже пару раз случалось, одинокого волка. Однажды он учуял волчий запах издалека — серый мерзавец пристроился ужинать на его обычном месте, где меж стен двух домов образовалась хорошая, сытная помойка, где всегда можно было выкопать что-нибудь вкусное или ухватить зазевавшуюся крысу. Тогда он просто свернул на другую улочку, отправившись на поиски иного места для питания, но отметил, что это была бы уже третья встреча за лето. Нехорошо. Если эту территорию отхватят себе волки, придется исследовать новые места и новые улицы…

Людей он заметил слишком поздно, чтобы убежать или спрятаться, и двое мужчин остановились в трех прыжках напротив, глядя на лиса недобро, но не пытаясь чем-то кинуть или ударить. Он на всякий случай немного оскалился, вжался в стену задом и стал продвигаться вперед, всем видом показывая, что нападать не станет, но намерен пройти дальше. Мужчины покачивались, поддерживая друг друга, и от них несло тем самым духом, что всегда сопровождал людей этого города, когда они вели себя странно — громко смеялись, приплясывали посреди улицы или делали другие чудные вещи. Между ними и лисом уже было два-три человеческих шага, и он почти протиснулся мимо, как вдруг один из мужчин яростно затопал ногами и, взмахнув рукой, выкрикнул:

— Пошел вон, вонючка!

Он вздрогнул, рефлекторно тявкнув, и ринулся вперед, успев услышать позади гневное «При Папе такого дерьма не было!».

Сиена, август 1414 a.D.

— Горожане вспоминают Папу Иоанна и уже вслух, не скрываясь, чают его возвращения.

Он кивнул, продолжив перебирать бумаги, лежащие на столе. Ленца кашлянул и осторожно продолжил:

— Рим теперь делят не только Колонна с Орсини. Еще несколько семей решили, что могут отхватить себе по куску, и теперь рвут эти куски друг у друга, а Колонна с Орсини — у них.

— К слову, об Орсини.

— Да, — кивнул Ленца, не дожидаясь продолжения, какового, в общем, и не требовалось. — На рожон не лезут, однако идею «при Папе было лучше» в народе подогревать продолжают. И как я уже сказал — у них это получается.

— Хорошо.

— Полагаю, — помолчав, продолжил Ленца, глядя на хозяина дома многозначительно, — и без их усердий сторонников вашего возвращения нашлось бы немало. Рим похож на большую помойку, а война семей уже вымотала всех.

— Отлично, — повторил тот, быстро пробежал глазами убористый текст на листе перед собою, поморщился, скомкал и бросил на стоящую рядом со столом жаровню, на которой уже скопилась внушительная кучка пепла. — Дитрих где?

— Фон Ним? — с заметной растерянностью переспросил Ленца. — Не знаю… Где-то в гостевой половине, думаю, или внизу.

— Пошли проверить. Ему нездоровилось вчера… Годы, годы никого не щадят…

— Почему вы так беспокоитесь о нем, он же просто секретарь?

— Люблю традиции, — улыбнулся Косса, на миг оторвав взгляд от бумаг на столе. — Он сидел в папской канцелярии при Урбане Шестом, при Клименте Седьмом, при Бонифации, Бенедикте, Иннокентии, Григории, Александре… Он как семейная реликвия. Как верный сторожевой пес, оберегающий тайны семейного поместья… А еще он следит за мной для конгрегатов. Или для богемца. Впрочем, это без разницы.

Ленца на мгновение замер, даже не пытаясь скрыть оторопелость, и через силу выговорил:

— Но почему вы тогда… Зачем?..

— Увидеть в траве гадюку — ерунда, куда страшнее, когда она исчезает из виду, — все с той же широкой улыбкой, сводящей с ума женщин Италии, пояснил хозяин дома. — Пусть смотрит. Пусть пишет. Пусть рассказывает. Что мне скрывать от Инквизиции, в конце-то концов, м?

Ленца смятенно опустил взгляд, кашлянув, но не ответил, хотя сказать и было что. Косса расправил плечи, прогнулся назад, разминая спину, и взял следующий лист из лежащих на столе.

— Пускай строят планы, опасаются, сочиняют небылицы и пытаются вообразить, на что способен такой страшный человек, какового в своих донесениях рисует их агент. Даже если он увидел или услышал что-то, чего я не хотел показать, это уже ни на что не влияет. Момент истины близится, и там все это значения иметь не будет… Давай, не мнись, — поторопил он, не поднимая взгляда на собеседника, и бросил на жаровню еще один смятый лист. — Ты же весь извелся. Что хочешь спросить?

— Зачем? — повторил Ленца тихо. — Зачем вам на Собор? Владислав мертв, Рим сыт по горло властью семей, стоит вам подойти к стенам — изнутри поддержат люди Орсини, из горожан сторонников уже набралось немало, армия Владислава не будет лезть из кожи вон при мертвом правителе, они уже почти разбежались из города… Зачем вы согласились на Собор? То есть… При ваших… гм… способностях — вам ничего не стоило выкинуть их из Рима ко всем чертям, ведь Владислава же вы…

Ленца запнулся, когда хозяин дома медленно поднял взгляд, улыбнувшись на сей раз едва заметно и холодно.

— При чем здесь я? Короля Владислава убила любовница. Этот гнусный захватчик Рима был развращенным грешником, за что и поплатился.

— Да, — поспешно согласился Ленца. — Разумеется. Но… Вы же могли бы войти в город в силе и славе. Зачем вам ехать в логово противника?

— Да, назначение Собора на германской территории было неприятной неожиданностью, — с показным вздохом согласился Косса. — Послов в следующий раз надо подбирать поумнее… Нет, мой милый Ленца, силы и славы сейчас недостаточно. Европа пресытилась силой, и славой никого нынче не удивишь, и даже если я стану на каждом шагу исцелять слепых и поднимать расслабленных, а путь мой будет освещать сияние ангелов, это уже мало кого впечатлит… Помнишь Бамберг?

— Да… если я правильно понял вопрос.

— Полагаю, правильно. Помнишь, что сделали тогда конгрегаты? Спасли мир! — патетически возгласил Косса. — Остановили Конец Света! Уничтожили Ангела Смерти!.. И что? Надолго им хватило «силы и славы», и людской благодарности? Год-два, не больше. Еще один пример, уже из моего опыта: помнишь Рим?

— «Чудо у костра»? — осторожно уточнил Ленца, и хозяин дома коротко кивнул:

— Оно самое. И что ж? Об этом поговорили день, два, неделю… И забыли вскорости, а после и вовсе открыли ворота Владиславу, помчавшись по улицам с призывом «Долой Папу». Люди мерзкие существа, Ленца. Сперва им подавай чудес побольше, а потом чудеса приедаются, и вот они уже сами не знают, чего хотят.

— В этот раз, похоже, знают…

— Вот, — кивнул Косса наставительно. — Вот теперь ты понял, о чем я. В этот раз они хотят чего-то простого, земного, понятного… А именно — юридически подтвержденного Папу. Одного. И легитимность этого Папы не подтвердят больше никакие военные победы, никакие чудеса, благие или устрашающие, только привычное, человеческое действо: несколько подписей на пергаменте. Европа устала, Европа хочет стабильности. Французы профукали все шансы, и первым призрак этой стабильности сумел поднять из могилы именно богемец. Или Конгрегация. Что, как я уже говорил, без разницы.

— Но если вы сумеете вернуть себе Рим, и оттуда…

— Да к черту Рим, — оборвал Косса раздраженно. — Сегодня римляне выкликают Папу и стонут о том, как было хорошо под его рукой, а послезавтра, если я вернусь в город, с тем же рвением восстанут против. Любое мое действие — пойми, любое — будет всего лишь оттягиванием времени и продолжением свары, которая длится вот уж не первое десятилетие. Просто очередной претендент на место единственного Папы сделает очередной ход, но не поставит мат.

— И вы полагаете, что сумеете в Констанце, на чужой территории…

— Должен суметь, — вновь не дав ему договорить, отрезал Косса. — Знаешь, как конгрегаты говорят? «Debes, ergo potes». Так вот я — должен. Там соберется почти вся Европа, и этот Собор будет куда значительней и солидней даже того, что я провел в Пизе. Его нельзя проигнорировать, нельзя просто отмахнуться, это будет самое масштабное собрание представителей Церкви и светских за последние лет сто. А если нельзя предотвратить нечто — это надо возглавить.

— Но конгрегаты…

— Конгрегаты не идиоты, Ленца. Помнишь, что я сказал о Дитрихе?.. То же самое они говорят обо мне. Сейчас у нас с ними есть общий враг: раскол, и они явно настроены сперва преодолеть его, а уж после выбрать время и вцепиться в глотку мне. Куда сподручней драться с одним сильным врагом, нежели с толпою слабых, но многочисленных, причем драться, видя этого врага, а они понятия не имеют, куда я спрячусь и что учиню, если меня согнать с тепленького местечка на папском престоле.

— Уверены?.. Не поймите меня неправильно, я не лезу в ваши решения и не пытаюсь их оспорить…

— Председательствовать на Соборе буду я, — выговорил Косса четко, и собеседник снова осекся, умолкнув. — Рудольф дважды повторил это моим послам и подтвердил сие письменно. Ему Папа нужен тоже, хоть какой-то, пусть хоть Антихрист, лишь бы он был легитимен и короновал его как Императора, чего до сих пор сделано не было, каковым фактом курфюрсты тычут ему в морду с самого начала его избрания. Григорий на Собор он не приедет и уже почти готов отречься, Бенедикт боится нос высунуть из Перпиньяна, и я ставлю голову против твоей пуговицы, что и его в Констанце не дождутся. Я буду единственным из троих, кто появится на Соборе, и единственным, кто покинет его Папой, потому что это выгодно всем, и богемцу в первую очередь. Его ставленник, миланский фогт, уже предлагает мне огромную сумму за Пизу и Сиену, и я точно знаю, что он спешно собирает ее всеми доступными способами, дабы вручить сразу после того, как я возвращусь из Констанца. Более чем уверен, что задаток, который я, заметь, уже получил, он выпросил у своего племянника, а тот получил эти деньги от богемца, причем поставив в известность, на что они пойдут. Они уже сейчас инвестируют в будущее, в котором Папой буду я и никто другой. Деньги всегда были лучшим показателем серьезности намерений.

— А если…

— Да, Ленца, у меня есть запасной план. Но пусть они молят своего Бога, чтобы мне не пришлось его задействовать… Пергамент, — сам себя оборвал Косса, недовольно глядя на небольшой, чуть больше ладони, лист в своей руке. — Вот кто пишет донесения на пергаменте?..

Он наклонился к жаровне, бросив тонкую кожу не на нее, а прямо на угли, и спустя несколько мгновений по комнате пополз темно-серый дымок, неприятно щиплющий ноздри и горло. Ленца отодвинулся к другому концу стола, сдавленно кашлянув.

— Но почему не воплотить этот план прямо сейчас, не дожидаясь Собора? Зачем вам вообще играть по их правилам? Я просто не понимаю. Вы же можете…

— Могу, — кивнул Косса, когда собеседник замялся, пытаясь подобрать слова. — Но дай-ка я тебе скажу кое-что… Та неаполитанка, которая жила у тебя два года — ты мог получить ее, наложив приворот, просто подчинив разум, а то и безо всяких хитростей, не напрягаясь — удержав силой, ей некуда было бы бежать и не у кого просить помощи. Но ты потратил два месяца времени на то, чтобы ее очаровать, влюбить и совратить. Зачем?

Ленца пожал плечами, глядя на то, как нехотя удушливый дымок вытягивается в раскрытое окно, и уселся поудобнее, снова кашлянув.

— Так надежней, — отозвался он, наконец. — Все остальные способы чреваты непредсказуемыми последствиями, простая же человеческая привязанность при всей ее зыбкости — куда крепче.

— Ну вот тебе и ответ, мой милый Ленца. Ты выбрал сей путь всего лишь в отношениях с временной любовницей, а мне требуется навеки смирить целую Европу — со всеми ее князьями, королями, рыцарями, монахами, аббатами, епископами и обывателями. Я всё ж не старый безумец Мельхиор, я не желаю отдавать сей мир во власть иных сущностей, дабы они жрали его по частям или населили собою, этот мир нужен мне, мне самому. Целый и невредимый. А смогу ли я не подчинить, а удержать всё это в одиночку?.. Не мнись, — снова широко улыбнулся Косса. — Ответь, как думаешь.

— Нет? — нерешительно предположил Ленца, и он кивнул:

— Нет. Пока — не могу. Злоупотребление же силами, каковые мне доступны, скорее подчинит меня им, а не их — мне, и что ж это будет за властелин мира такой, сам себе не подвластный? Богемец мог бы подтвердить: плохой это будет властелин. Не властелинистый. Посему сейчас, здесь, мне и нужно, как тогда тебе с той неаполитанкой, пользоваться, как ты сказал, «простыми человеческими» средствами. Они дадут мне власть, возможность и передышку для подготовки. Как там, к слову, камень?

— Мы над этим работаем, — быстро отозвался Ленца, запоздало поняв, что — слишком быстро, и напрягся, увидев, как пристально смотрит на него хозяин.

— Ленца, Ленца… — вздохнул тот почти с нежностью. — Позволь я у тебя кое-что спрошу?

— Конечно, — еще более поспешно согласился он, чувствуя, как позорно белеют щеки.

— Так вот, мой вопрос, — кивнул Косса все с той же улыбкой. — Вспомни, за что я убиваю. Не сторонних людей, стоящих на моем пути или покушающихся на мою безопасность, а тех, кто служит мне. За что?

— За… предательство и… неисполнение приказа…

— За предательство, — снова кивнул хозяин дома, с нажимом уточнив: — И за хроническую неспособность исполнять, что велено, иными словами, за глупость и бездарность. Убил я хоть кого-то, кто облажался единожды или даже трижды, во все остальное время прилежно и как должно делая свое дело?

— Эм… нет? — предположил Ленца с надеждой.

— Нет, — четко произнес Косса. — Ты работаешь на меня уже много лет, за эти годы ты доказал, что свое ремесло знаешь, а указания выполняешь, насколько хватает твоих сил. Хватает их не всегда, но вкладываешь ты их по полной. Иными словами, успокойся и не рисуй в уме страшных картин, милый Ленца, я не намереваюсь развеивать тебя в прах, ибо прекрасно понимаю, насколько сложная выпала на сей раз работа. И да: я не травил Фульво. Знаю, ты давно об этом думаешь. В моем кодексе нет понятия «ненужный человек», я не избавляюсь от работников только потому, что они отработали своё здесь и сейчас: по моему глубокому убеждению, ненужных людей не бывает, и тот, кто кажется бесполезным сегодня, может спасти положение через двадцать или десять лет. К слову, вот тебе еще одна причина, по которой я не спешу. Сила, полученная, когда получивший к ее принятию не готов, идет во вред, припомни Каспара. Так по-глупому себя погубить по сути собственными руками… Кто знает, что случится со мною, если я потороплюсь? Быть может, так же утрачу здравомыслие. Быть может, возомню себя всемогущим, наделаю глупостей, среди которых будет и глупое избавление от людей, которых сочту более мне не нужными… А люди нужны даже богам, согласен?

— Да, — отозвался Ленца, чувствуя, что горло пересохло, а голос сел.

— Я предупреждал Фульво, что обжорство не доведет его до добра, — вздохнул хозяин дома, снова обратясь к бумагам на столе. — Но у всех свои грехи… А теперь растолкуй, будь так любезен, свое «работаем над этим». Детальностей хотелось бы, знаешь ли.

Донесение от: сентябрь, 1414 a. D.

«Вам, кого я знаю, от меня, которого вы знаете, salvete.

Мне неведомо, что случится раньше — дойдет ли до вас мое послание или же я сам появлюсь в Констанце вместе с делегацией Бальтазара Коссы, однако даже если мое письмо придет всего несколькими днями прежде меня, это уже будет, как мне думается, хорошо.

Отсюда, из папского окружения, до меня доходят сведения, каковые, быть может, и пришли уже к вам иными путями, и я лишь повторю то, что вам хорошо ведомо, а быть может, от меня будет узнано и нечто новое.

Созванный Его Императорским Величеством Собор привлек множество правителей и духовенства на свою сторону, и все они едут в Констанц без задней мысли, без черных планов, отбросив разногласия и на время отложив споры и вражду, ибо согласились между собою, что пришло время поддержать того, кто без страха решился взять в свои руки меч, дабы разрубить этот затянувшийся узел. Им уже все равно, кто станет Папой, но лишь бы он был один и признан всем христианским миром. Также и нечестивец Косса, как мне показалось, на время постановил вступить в союзничество с Его Величеством, ибо и самому ему действовать и стяжать чаемые власть и богатство в нынешних условиях стало невмочь.

В свете всего сказанного выше, Европа и особенно Италия полнится слухом, что Собор в Констанце своею волею низложит двух Пап и оставит на своем месте Бальтазара Коссу. И даже фогт Милана, как мне удалось узнать не без некоторых усилий, уже ведет переговоры с оным, дабы в будущем все же разграничить власть в Сиене, Пизе и Болонье, и Коссе обещана немалая сумма за передачу этой власти вновь в руки Висконти. Также есть сведения, что Джан Галеаццо Висконти прямо намекнул Коссе, что таков императорский план и есть, и сие придало тому воодушевления и развеяло последние сомнения в необходимости появления на Соборе.

Возможно, все это вам и без меня известно, но я не мог не заострить на сем внимания, и не могу не сказать, что за этим нечестивцем и безбожником следует надзирать как в самом Констанце, так и после, ежели в планах Его Величества и впрямь есть намерение оставить его на месте Папы. Что сотворит сей муж, обретя полноту власти, я не возьмусь и гадать, но готов и впредь исполнять порученное мне.

Последним же замечу, что лишь один из вознамерившихся явиться на Собор вызывает у меня опасения: правитель Австрии, чье имя в последние месяцы все чаще звучит в окружении нечестивца Коссы. К моей великой печали, я не смог разузнать, почему именно он столь поминаем здесь, и лишь могу предполагать, что есть у Коссы какой-то тайный сговор с австрийским герцогом на случай, если Собор повернется не так, как ему будет потребно.

Убежден, что и иными путями дошли до вас сии сведения, но я бы проклял себя сам, если б не сказал о том, что мне стало ведомо.

P. S. Душа моя напряжена и трепещет, предчувствуя неладное, и боится, и сжимается, как заяц в силке, но, Господь милосердный, как же я рад буду оказаться снова в Германии, вдохнуть ее воздух, услышать ее звуки! Годы мои уже таковы, что я и не чаял вновь ощутить под собою родную землю. И хотя невыразимо тяжко мне от того, какой для этого случился повод, не могу не возрадоваться».