Тысяча благодарностей, Дживс!

Глава 7

Само собой, мне угодил в самое сердце рассказ пожилой родственницы о бедственном положении Таппи. Кто-то скажет, что человек, способный отвести в сторону последнее кольцо, когда вы лезете на спор на другой конец бассейна «Клуба шалопаев», не стоит сочувствия, но, повторяю, старая обида давно прошла, и сейчас мне было больно за Таппи. Ведь идея прародительницы задобрить Л. П. Ранкла сразу показалась мне несостоятельной, хотя я и сделал вид, что отношусь к ней всерьез. Человека, который носит такую панаму, не разжалобишь, сколько и чем ни корми. Чтобы жук вроде Л. П. Ранкла раскошелился, его нужно похитить, упрятать в подвал заброшенной мельницы и вставлять ему между пальцев ног зажженные спички. Да и то он еще, пожалуй, подсунет вам фальшивый чек.

То, что Таппи еле сводит концы с концами, было для меня открытием. Ведь если когда-нибудь и задумаешься о материальном положении близкого знакомого, то скорее всего решишь, что у него все благополучно. Мне и в голову не приходило, что Таппи может ощущать острый дефицит дублонов, и теперь я понимал, что мешает собрать духовных лиц во главе с епископом и приступить к церемонии. Вероятно, дядя Том взял бы на себя все расходы, получи он на это «добро»: денег у него хоть лопатой греби, но Таппи – человек гордый, и он не захотел бы одалживаться перед тестем. Конечно, ему не следовало связывать Анджелу обещанием верности, раз у него дела в таком расстройстве, но что поделать с любовью. Она все побеждает, как сказал поэт. Подумав минут пять о Таппи, я переключился на размышления об Анджеле, к которой всегда питал родственные чувства. Милая молоденькая глупышка, у которой есть все, чтобы стать хорошей женой, но беда в том, что нельзя стать хорошей женой, если у твоего избранника нет денег, чтобы жениться на тебе. По сути дела, тебе остается только слоняться из угла в угол, барабанить пальцами по столу и надеяться на лучшее. Жизнь превращается в томительное ожидание, и как должен быть печален удел Анджелы, думал я: горевать дни напролет и орошать подушку слезами.

Размышляя о чем-нибудь, я всегда закрываю лицо руками, потому что это помогает сконцентрировать мысль и отвлечься от всего постороннего. Я поступил так и сейчас и уже вовсю размышлял, когда мое уединение было мистическим образом нарушено. Я ощутил, если хотите, чье-то незримое присутствие и не ошибся. Убрав руки от лица и подняв глаза, я увидел перед собой Мадлен Бассет.

Я был потрясен. Не скажу, что мне хотелось ее видеть меньше, чем кого бы то ни было – само собой, черный список возглавлял Спод, за ним с небольшим отрывом шел Л. П. Ранкл, – но я охотно уклонился бы от общения с ней. Тем не менее, увидев ее, я вежливо поднялся, и, полагаю, ничто в моем поведении не давало поводов думать, что я обуреваем желанием швырнуть в нее кирпичом: я ведь вообще человек сдержанный. Однако за внешним спокойствием скрывалась тревога, которая всегда овладевает мной, когда мы встречаемся.

Ошибочно полагая, что я безнадежно в нее влюблен и чахну в разлуке, эта Бассет, когда наши дорожки пересекаются, не упускает случая взглянуть на меня с жалостливой нежностью, и именно такой взгляд я сейчас на себе почувствовал. В нем было столько жалостливости, что, лишь напомнив себе о ее крепком союзе со Сподом, я смог сохранить самообладание и присутствие духа. Пока она была помолвлена с Гасси Финк-Ноттлом, всегда существовала опасность, что она еще передумает; Гасси – чудаковатый очкарик, коллекционирующий тритонов, которому девушка в любой момент может дать отставку, но от ее союза со Сподом веяло надежностью. Ведь, как к Споду ни относись, нельзя не признать, что он седьмой граф Сидкап, а ни одна девица, если ей посчастливилось поймать в свои сети седьмого графа, у которого замок в Шропшире и годовой доход в двадцать тысяч фунтов, так просто не откажется от своего счастья.

Насмотревшись на меня, она заговорила медоточивым голосом:

– О, Берти, как я рада вас видеть. Как поживаете?

– Хорошо. А как ваши дела?

– Хорошо.

– Приятно слышать. А как ваш папа?

– Хорошо.

Ее слова огорчили меня. Мои отношения с сэром Уоткином Бассетом были таковы, что я скорее порадовался бы, узнав, что он заразился бубонной чумой и дни его сочтены.

– Слышал о вашем приезде, – сказал я.

– Да, я здесь гощу.

– Слышал об этом. Хорошо выглядите.

– О, у меня все очень-очень хорошо, и я так счастлива.

– Рад за вас.

– Просыпаясь каждое утро, я начинаю новый день с мыслью, что такого хорошего дня еще никогда не было. Сегодня перед завтраком я танцевала на лужайке, а потом пошла по саду, чтобы пожелать цветочкам доброго утра. На одной клумбе спала прелестная черная кошечка. Я взяла ее на руки и стала танцевать.

Я ничего не сказал Мадлен, но она вела себя крайне бестактно. Чего Огастус – так зовут кота, о котором она говорила, – терпеть не может, так это когда нарушают его сон. Должно быть, он вовсю чертыхался, но спросонья был не в голосе, и она подумала, что он мурлычет.

Она замолчала, видимо, ожидая моей реакции на рассказ о ее дурачествах, поэтому я сказал:

– Эйфория.

– Эй – что?

– Дживс говорит, что так называется это состояние.

– А, тогда понятно. Я называю это состояние просто – счастье, счастье, счастье.

Сказав это, она вздрогнула, затряслась и поднесла руку к лицу, как будто проходила кинопробу и ей велели показать угрызения совести.

– Ах, Берти!

– Да-да?

– Простите меня.

– А?

– Так нечутко с моей стороны рассказывать вам о своем счастье. Я должна была помнить, что вам-то совсем несладко. Войдя, я увидела, что ваше лицо перекошено от боли, и вы представить себе не можете, как для меня огорчительно быть причиной ваших страданий. Жизнь ведь нелегкая штука?

– Не слишком.

– Даже тяжелая.

– Местами.

– Нельзя терять мужество.

– Вроде того.

– Не падайте духом. Кто знает? Может, ваше счастье где-то ждет вас. Однажды вы встретите ту, чья любовь заставит вас забыть о вашей любви ко мне. Нет, вы не совсем забудете. Я навсегда останусь сладостным воспоминанием, которое будет жить в вашей душе и являться вам нежным и хрупким видением в часы заката летними вечерами, когда пташки поют свои прелестные песенки, отходя ко сну.

– Это было бы на вас похоже, – сказал я, потому что промолчать было бы невежливо. – Вы, кажется, промокли, – добавил я, меняя тему. – Гуляли под дождем?

– Он только моросил, и потом, я не боюсь дождя. Я желала цветочкам доброй ночи.

– Вы им и доброй ночи желаете?

– А как же. Иначе бедняжечки обиделись бы.

– Хорошо, что вы вернулись в дом. А то, чего доброго, наживете прострел.

– Я вернулась не из-за этого. Я увидела вас в окне и решила задать вам один вопрос. Очень-очень серьезный.

– Вот как?

– Вот только ума не приложу, как его сформулировать. Наверно, попробую спросить, как в книжках. Ну, вы знаете, как в книжках говорят.

– Кто и что говорит в книжках?

– Ну, сыщики всякие. Берти, вы встали на честный путь?

– В смысле?

– Вы знаете, о чем я. Вы больше не воруете?

Я весело рассмеялся:

– Ни-ни.

– Вы уже не чувствуете позывов к воровству? Вы побороли в себе эту страсть? Я говорила папуле, что это своего рода болезнь и вы ничего не можете с собой поделать.

Я вспомнил, как она развивала перед ним эту теорию – я тогда в очередной раз прятался за диваном, не по собственному желанию, а в силу обстоятельств, – и сэр Уоткин сделал вульгарное замечание на мой счет – мол, виной всему моя дурная привычка тащить все, что попадается под руку.

Любая другая девушка не стала бы приставать с расспросами – любая другая, но не Мадлен. Ее разобрало любопытство.

– Вы победили свой недуг с помощью психиатра? Или просто усилием воли?

– Просто усилием воли.

– Как это замечательно. Я горжусь вами. Должно быть, вы выстояли в страшной борьбе?

– Борьба как борьба, ничего особенного.

– Я обязательно напишу папуле…

Не договорив, она приложила руку к левому глазу, и столь проницательному человеку, как я, не составило труда догадаться, что произошло. Застекленная дверь была открыта, и мошкара залетала в гостиную и вилась вокруг нас роем. Находясь в сельской Англии, всегда нужно быть готовым к встрече с ней. В Америке пользуются москитными сетками, налетев на которые крылатые насекомые в замешательстве ретируются, но эти сетки никак не привьются в Англии, где на мошкару нет никакой управы. Мошки носятся как угорелые и время от времени попадают кому-нибудь в глаз. Очевидно, сейчас одна из них попала в глаз Мадлен.

Я первый скажу, что возможности Бертрама Вустера ограниченны, но в одной области приложения человеческих сил я достиг вершины. Я никому не уступлю первенства по части вытаскивания посторонних предметов из глаз. Я знаю, что сказать и что делать.

Посоветовав Мадлен не тереть глаз, я приблизился к ней с носовым платком в руке.

Я помню, как мы обсуждали техническую сторону этой операции с Гасси Финк-Ноттлом в Тотли после того, как он вытащил мошку из глаза Стефани Бинг, ныне миссис Свинкер-Пинкер. Мы были единодушны в том, что успеха можно достичь, только если для большей устойчивости придерживать рукой подбородок пациента. Стоит забыть об этом предварительном условии, и ваши усилия будут тщетными. Поэтому я поспешил его выполнить, и Спод, как можно было от него ожидать, выбрал для своего появления именно тот момент, когда мы с Мадлен находились, что называется, в непосредственном контакте.

Не скрою, в моей жизни бывали минуты, когда я чувствовал себя раскованней. Вдобавок к тому, что Спод – живой слепок с очень большой гориллы, он наделен нравом вспыльчивого тигра джунглей и грязным воображением, из-за которого он легко становится жертвой того, что Дживс, я слышал, называет «зеленоглазой ведьмой, которая смеется над добычей»[15], иными словами – ревности. Если такой человек застанет вас придерживающим подбородок его любимой девушки, он, безусловно, попробует выпустить вам кишки, и, чтобы предотвратить кровопролитие, я поздоровался с ним так беспечно, как только мог в тот момент.

– Привет, старина Спод, я хотел сказать – старина лорд Сидкап. Вот мы все и встретились. Дживс сказал мне, что вы здесь, и тетя Далия говорит, что ваши выступления в поддержку консерваторов переворачивают души избирателей вверх тормашками. Как, должно быть, это замечательно – владеть словом. Это, конечно, дар Божий. Тут либо дано, либо нет. Я не смог бы выступить на митинге даже ради умирающей бабушки. Я бы стоял, беззвучно открывая и закрывая рот, как рыба. А вам нужно только откашляться, и золотые слова польются из ваших уст, как елей. Я ужасно вами восхищаюсь.

Умиротворяюще, не правда ли? Казалось, осыпанный с ног до головы льстивыми похвалами, он должен был самодовольно ухмыльнуться, шаркнуть ножкой и пробормотать что-то вроде: «Мне очень приятно слышать ваши слова». Но вместо этого он только и сделал, что издал какой-то гортанный звук, как оперный бас, подавившийся рыбной костью, и мне пришлось нести разговор на своих плечах.

– Я сейчас вытаскивал мошку из глаза Мадлен.

– Хм.

– Беда с этими мошками! С ними надо умеючи.

– Хм.

– Сейчас, по-моему, все в порядке.

– Да, огромное вам спасибо, Берти.

Это уже сказала Мадлен, а не Спод. Он все так же мрачно смотрел на меня в упор. Но Мадлен продолжала талдычить свое:

– Берти такой молодец.

– Хм.

– Не знаю, что бы я без него делала.

– Хм.

– Он выказал удивительное присутствие духа.

– Хм.

– Но мне очень жалко бедную мошечку.

– Она сама виновата, – твердо сказал я. – Мы только приняли ответные меры.

– Да, я согласна, но…

Тут ее прояснившийся после удаления мошки взор привлекли часы на каминной полке, и она всполошилась:

– О Господи, времени-то сколько. Я должна бежать.

Она ретировалась, и я был готов последовать ее примеру, но тут Спод остановил меня, буркнув: «Минутку!» Одно и то же слово можно сказать совершенно по-разному. Можно, как Спод, то есть на редкость неприятно, со скрипом в голосе.

– Я хочу поговорить с вами, Вустер.

Я не любитель бесед со Сподом, но, знай я наверняка, что он и дальше будет только хмыкать в ответ на мои реплики, я бы не отказался от общения с ним. Однако что-то подсказывало мне, что он собирается продемонстрировать куда больший словарный запас, и я бочком двинулся к двери.

– Может, как-нибудь в другой раз?

– Никакого другого раза. Сейчас.

– Я опоздаю к ужину.

– Какое мне дело до ваших опозданий. Советую вам внимательно меня выслушать, потому что в противном случае я выбью вам все зубы, и тогда вы уже точно не сможете поужинать.

Его слова звучали убедительно. Я решил, что называется, склонить к нему слух. «Говорите», – сказал я, и он заговорил, понизив голос до какого-то грохочущего рыка, так что его речь стала совершенно невнятной. Тем не менее два слова – «прочитанная книга» – мне удалось разобрать, и я воспрянул духом. Если Спод затеял литературную дискуссию, я был не прочь обменяться мнениями.

– Книга? – переспросил я.

– Книга.

– Вы хотите, чтобы я порекомендовал вам хорошую книгу? Само собой, это дело вкуса. Дживса, например, хлебом не корми, только дай прилечь с томиком Спинозы или Шекспира. Что до меня, я – поклонник детективов и приключенческих романов. Из детективов предпочитаю Агату Кристи. Из приключений…

Тут я осекся, потому что Спод наградил меня нелестным эпитетом и сказал, чтобы я перестал болтать, а я всегда перестаю болтать, если этого требует верзила двух с половиной метров роста и соответствующих габаритов. Я умолк, а он продолжал говорить:

– Я сказал, что вы для меня прочитанная книга, Вустер. Мне известно, что вы задумали.

– Не понимаю вас, лорд Сидкап.

– Тогда вы и правда такой идиот, каким кажетесь, а внешность ваша говорит сама за себя. Речь идет о том, как вы вели себя с моей невестой. Я вошел в комнату и застал вас ласкающим ее лицо.

Здесь мне пришлось его поправить. В таких вещах желательна точность.

– Во-первых, не лицо, а подбородок.

– Тьфу! – сказал он, если я правильно расслышал.

– Мне пришлось взять ее за подбородок, чтобы вытащить из глаза мошку. Я просто придерживал его.

– Вы придерживали его любовно.

– Неправда!

– Простите. Я не слепой, и я вижу, когда придерживают подбородок любовно, а когда нет. Вы, очевидно, были в восторге от того, что вам представился случай замусолить ее подбородок своими грязными пальцами.

– Вы ошибаетесь, лорд Сидкап.

– Повторяю, мне известно, что вы задумали. Вы собираетесь расправиться со мной, отбить у меня Мадлен при помощи своих коварных подкопов, но я хочу, чтобы вы крепко-накрепко запомнили: если подобное повторится, вам лучше заблаговременно оформить страховку от несчастных случаев. Возможно, вы думаете, что как гость вашей тетки я не решусь размазать вас по лужайке перед домом и потом станцевать на ваших потрохах в сапогах с подковами, но вы заблуждаетесь. Я сделаю и то и другое с превеликим удовольствием. Я как раз совершенно случайно привез с собой пару кованых сапог!

Решив, что это хорошая реплика под занавес, он удалился, и после короткого напряженного размышления я двинулся за ним. Направившись в свою спальню, я застал там Дживса, который встретил меня с укоризненным видом. Он знает, что я могу переодеться к ужину за десять минут, но не одобряет спешки, потому что она, на его взгляд, всегда сказывается на состоянии галстука: даже если он и правильно подобран, настоящая бабочка все равно не получается.

Меня не смутил упрек в его глазах. После того как я смотрел в глаза Спода, черта с два я испугаюсь взгляда Дживса.

– Дживс, вы наверняка хорошо знаете «Гимны старинные и современные». Кто были эти люди, про которых в гимне сказано, что они «рыщут и рыщут повсюду»[16]?

– Воины Мадиама, сэр.

– Точно. А не был ли среди них упомянут Спод?

– Сэр?

– Я спрашиваю, потому что он рыщет и рыщет повсюду, как будто он родом из Мадиама. Давайте я все вам расскажу.

– Боюсь, сэр, сейчас не время. Слышите, звонок к ужину.

– Правда. Кто же звонит? Вы говорили, Сеппингс слег в постель.

– Горничная, сэр, по поручению Сеппингса.

– У нее хорошо поставленная рука. Ладно, я расскажу потом.

– Очень хорошо, сэр. Простите, ваш галстук.

– С ним что-то не так?

– Абсолютно все, сэр. Если вы позволите.

– Конечно, валяйте. Но я не могу не задаваться вопросом, неужели в такое время, как сейчас, галстуки имеют какое-то значение?

– Галстуки имеют значение в любое время, сэр.

Я спускался в столовую в мрачном расположении духа. Анатоль, размышлял я, без сомнения, попотчует нас одним из своих коронных блюд – может быть, сладким мясом в тесте по-тулузски или сильфидами в раковом соусе, – но за ужином я встречусь со Сподом, Мадлен, Флоренс и Л. П. Ранклом.

Всегда что-то отравляет радость, думал я.