Тысяча и одна минута. Том 4

XII. Сказка о мужичке-простачке, что учил других смышлености

В некоем селе, али в деревне чтоль, вы чаи ее и видывали: в ней почти все избы крыты соломою, а заборы из плетня улажены; мужички ходят в лаптях с онучами, бабы носят кички с низаными подзатыльниками, а ребятишки и летом и в жары, и зимой и в мороз, ходят зачастую по улице в чем мать родила. Управитель там такой строгой, что без кнута в поле не выедет, а барин такой ласковый, что когда принесут ему оброк, то он не только без крику возьмет, а еще иногда и спасибо вымолвит.

Ну так в этой-то самой деревне жил мужичек Мирон, а кто говорит, что его Макаром звали, да для вас, я думаю, все равно, положим хоть он и Мирон был.

Был он не то, что бы глуп совсем, для деревенского обиходу туда и сюда, годился бы, да случись на беду, что пожил он года с два на барском дворе и нагляделся как бояра живут, как они по утрам в постеле еще, не умывшися-не помолившися, пьют воду теплую-сыченую, с молоком да с сухарями сдобными, видал, как обедают, не просто-де едят руками, аль только ложками, ан у них на это и другие разные инструменты есть, и железные и серебряные, и хлеб бояре не просто едят, все только себе в рот кладут, а наделают разных катышков, да собак, что около стола ходят, и потчивают, и прочее боярское житье-бытье повидал Мирон; так вот он, принявшись опять за соху, после житья в боярских палатах, стал себе думать-раздумывать: что это-дескать я в деревне живу, толкусь между олухами?.. Да дай же лучше я в город пойду; малой я смышленый и знающий, хоть давненько в боярских хоромах жил, а немногое позабыл, сумею еще и пол подмести и с тарелки слизнуть, буде лакомый кусок останется; а в городе, слыхал я, ловким-смышленым житье-раздолье, да в городе тоже и дурней много небойсь, так мне не будет накладно, я же их поучу уму-разуму, а ума у меня-таки, чтож, нечего сказать, не обидел Бог!..

Дядя Мирон видно не слыхивал, что вишь овсяная каша хвалилась, будто с коровьим маслом уродилась, да люди плохо этому веру имут.

Покалякавши так раз-другой, а может пятый-десятый и более, порешился Мирон в город идти, учить православный люд смышлености; и стал собираться в путь-дорогу, не помолясь порядком Богу, не попросивши советов у старых людей, не разведавши, как живут в городе. Да куда ему и разведывать: сам все знает, сам всему горазд… Эх, эх, не при нас-то сказано, часто так: иной что поросенок в мешке, света не видит, а визжит на всю улицу.

А ведь что в дяде Мироне было и смышлености?.. только то одно, что не хотел уступить ни кому, не хотел сознаться ни в чем, буде и сделает что глупое, так наровит уверить разными манерами, что он все-таки прав и что его дело хорошо сделано… IIосадил он раз картофелю четверик, да верно с толком умел посадить, что на другой год собрал его тоже четверик не более… «Ну что ты, глупая голова,» говорят ему, «что ты себе достал?..» – Как что? – отвечал Мирон, – достал новый наместо старого! – Вот поди и толкуй с ним, он и тут таки-нрав.

Так собрался наш Мирон в город идти. И пошел все готовить к пути.

«Куда ты?» спрашивают деревенские знакомцы его.

– В город иду.

«Зачем?»

– Вот, зачем?.. что мне в деревне жить; я там покрайности других поучу, чему сам горазд.

«Останься-ко лучше дома, изладь-ко свою борону, да плетень поправь; видишь развалился весь; а не неси свою бороду на посмешище городу… где тебе других учить!.. Скинь-ко свою шапку, да постучи-ко себя в голову, не пустаяль она?..»

Наш Мирон замахал и руками и ногами, не слушает. То-то обычай-то бычий, а ум телячий, ну да пусто его! сказали люди добрые, пусть идет глупая голова учить других премудрости, авось принесет и себе домой сколько нибудь ума-разума.

Наш Мирон, что бы показать людям что идет он в город не попусту, заложил в телегу клячу свою и взвалил туда четверти три овса, да и тут поумничал: каждую четверть в особый куль зашил, дескать горожане будут дивиться: экой-де смышленый мужик!

Идучи дорогой и вспомнил Мирон, что бара-де, иногда в пути, когда едут, то не все сидят, а встанут иногда да и пройдутся. Вот и наш Мирон, вышедши из телеги, заломил шапку, запрокинул голову, поднял нос к верьху и пошел с ноги на ногу покачиваясь, да думая, что вот только в город явится, то его там чуть не со звоном станут встречать. Идет он и думает, что бы ему такое увидать в городе неразумное да указать на это, или бы выдумать что нибудь, чего люди сделать не догадаются да поучить их тому…

Увидал Мирон на дороге ворону, которая сидела, клевала да каркала, и говорит: вот бы я эту ворону в цех записал: сидит-долбит, дело делает, а небось в ремесленную управу не платит, билета не имеет!.. А Мирон слыхал на барском дворе, что в городе всякий мастеровой должен непременно в цех записываться, так вспомнивши это и сказавши про ворону такое слово умное, инда усмехнулся Мирон: экой-де малый смышленый я! И еще больше вздернул голову, и начал еще больше раскачиваться.

Шедши так время немалое, поднялся он на горку и увидал город вдали (а надобно сказать, что он города никогда в глаза не видывал), выпучил очи наш Мирон, увидавши столько церквей и разного строения…

– Что это за город? – спрашивает он у одного прохожого.

«Разве не знаешь? Москва.»

– Гм! Москва!.. А что стоит Москва? сказал Мирон, ухватившись за пазуху, где у него лежал кошель с деньгами.

«Да ты спятил что ли с ума, али от роду помешанный?» спросил прохожий на Мирона уставившись.

– Чтож такое, – отвечал Мирон, – уж будто ей и цены нет?

«Может и есть, да не нам с тобой ее высчитывать,» прибавил прохожий смеючись.

– Гм! – бормотал Мирон, – так это Москва? – и хотевши похвастаться перед прохожим, что на свете видал-таки многое, сказал, с важностью глядя на город:– да, селенье порядочное!.. чуть не больше того, что от нашей деревни верстах в десяти стоит.

«А как то селенье прозывается?»

– Да кто его знает, позабыл; имя мудреное.

«Не село ль Повиранье, что на речке Вралихе стоит?.»

Как ни глуп был Мирон, а смекнул, что прохожий над ним подтрунивает, замолчал и пошел от него в сторону.

Чем ближе подходит Мирон к городу, тем большее его диво берет; а все-таки другим ему этого показать не хочется: он так и думает, что каждый прохожий и проезжий на него глядят: будет ли-де он дивиться, ай нет; и от этого он прямо и не глядит на город, а взглянет мельком да и отворотится.

А как вошел Мирон в город, да как разбежались у него глаза по обе стороны улицы, то он-было и лошаденку свою позабыл, так разинувши рот и идет посеред мостовой…

Вдруг его кто-то хвать палкой по спине… Мирон больше от испуга, чем от боли, так и вздрогнул весь; глядь, стоит перед ним (как сам Мирон после рассказывал), стоит барин, чуть ли не генерал: в сером мундире со светлыми пуговицами, с красной оторочкой но швам, с черным ремнем через плечо… стоит, кричит, ругает его словами домашними, какие Мирон зачастую в деревне слыхал, и спрашивает: «куда те чорт несет на середку?.. не видишь, что по стороне ехать надобно, чурбан осиновый!»

Схватил свою лошаденку Мирон, отвел к стороне и думает: ну, первая встреча плоха… спасибо правда добрый барин папался, собственноручно колотит, а не то, что бы велел на конюшню свесть!

Подвигаясь далее, увидел Мирон башню высокую, и не вынес искушения, нужды нет что люди смотрят, остановился-таки, дивуется… подшел поближе, постучал по ней… экая штука, видно глиняная, вишь как крепко стоит!.. И уставился смотреть на самый верьх: больше всего его диво берет, как это на самой верхушке железка воткнута, а на железке-то еще железка, да еще так устроена, что висит да от ветру повертывается то туда, то сюда. – Как это угораздило, думает Мирон, такую штуку воткнуть туда?.. ведь это не колдовством же сделали!.. э, э! смекнул-догадываюсь, видно нагнули да и воткнули, нельзя же иначе.

Когда он глядел на башню да мерекал себе на уме про железку, откуда ни возьмися, пырь солдат-Яшка, ловкий, оборотливый, толк Мирона по загорбку… «чего борода зеваешь? а?.. для чего смотришь на башню, говори скорей?..»

Мирон снял шапку, смотрит на солдата, не знает что и вымолвить, боится правду сказать, кто его знает, может-кавалер и осердится… а кавалер-таки допытывается:

«Что же не отвечаешь, а? чего смотрел?»

– Да я так, ничего; я считал сколько-мол ворон там сидит.

«Ну чтож, многоль начел?»

– Да штук с пяток.

«Давай же по гривне за штуку, да скорее, мне некогда: вон там еще народ стоит, надо и с тех собирать!»

Мирон проворно вынул кошель и отсчитал служивому полтину целую. Солдат взявши деньги пошел куда ему надобно; а Мирон улыбается и говорит про себя: экой я штука, и кавалера надул: ворон-то до сотни было, а я сказал, что-мол их пяток всего!

Потом отправился далее и уже не останавливался, не то, говорит, пожалуй опять придется платить; да нападется еще не такой простяк, как тот служивый, пожалуй и полтиной не отделаешься.

Ехал – ехал по городу и конца не видать… думает наш Мирон, что надо же ведь остановиться где нибудь; а гдеж остановиться, чай на базаре, как и у нас в соседнем селе… Осмелился и спросилт. одного прохожого: – что, господин честной, где тут базар?..

«Какой базар?»

– Ну где продают всякую всячину?

«Здесь где только лавка, то везде продают. Да ты привез что ли что?»

– Как же, я вот овес привез.

«Так тебе надо на болото ехать.»

– Как на болото? Спять вон из города?

«Нет, вон туда на болото, ступай теперь прямо, а там направо повернешь и спроси.»

– Эко дело, подумал Мартын: и в городе да болото есть? Ну, наши деревенские чаю про это не ведают.

Поехал далее, спросил опять, показали, ему и въехал Мирон на болото с овсом своим. Смотрит где болото, думает там тина и трясина есть; ничего не видать, опять спрашивает: а гдеж тут болото?

«Да ты теперь на болоте и стоишь, отвечают ему.

– Так это-то болото?.. да тут и воды вовсе нет… да, правда, я и забыл, ведь это болото городское, так конечно уж оно таково не может быть, каково бывает болото деревенское…

Увидали Мирона два молодца-проходца, которые по базарам ловят дичь необстреленную. Увидали и тотчас по виду смекнули, не спрашивая, что это Мирон припожаловал… Подошли к нему.

«С чем, молодец?»

– С возом, говорит Мирон.

«Экой ты шутник!» сказал один, кивнул товарищу и ухвативши Мирона за плечи, обернул его задом к лошади, а сам продолжал расспрашивать. «Да с чем же воз то у тебя?»

– С овсом.

«А, с овсом; а я думал с гречею?.. а многоль овса?»

– Три четверти.

«Ну вот; славный ты мужичек, делом занимаешься!.. а как тебя зовут?»

– Мироном зовут.

«Мироном? у славный ты мужичок» продолжал молодец-проходец, держа между тем Мирона за плечи и поглядывая как товарищ взял один куль с воза, взвалил себе на плечи и пошел, как будто свое понес.» Славный ты мужичек» прибавил молодец-проходец, увидевши, что его товарищ унес куль с овсом, «славный… только вот что: Мироном тебя назвать много, а Мирошкою мало… будь же ты Мирон без четверти!»

Мирон думает про себя: к чему это парень наговорил ему, что он славный и прочее, и что вишь Мироном его много назвать: разве в городе Мироны в почете что ли большом?.. Да как взглянул на воз, ан и смекнул, почему он стал Мирон без четверти!

Спохватился наш мужичок: этак де не ладно!.. да народ здесь хоть не больно умен да и не глуп совсем, а главное нравный такой, никак к нему не применишься: то палкой тебя наровит, то деньги возьмет за то, что поглазеешь лишний час, а то пожалуй, заговоривши словом ласковым, из под носу унесет последнее!.. Нет, будет, нагляделся, не останусь больше в городе; хорошо еще, что деревенские не знают, что со мною приключилося, станут подсмеиваться… нет; продам скорей овес да и домой, не то пожалуй и с лошаденкой расстанешься. Я и прежде слыхал, что в городах довольно ловких плутов водится, да думал, что все они в другом платье ходят, в куцом, вон как тот, что давича у красной церкви читал какую-то бумагу гербовую, а другой на него издали показывал да мошенником его называл, нет, видно и здесь ходят иные так же, как и мы деревенские.

Отыскал однако Мирон покупателя, продал свой овес поскорей и домой спирается. Только вздумалось ему: что ж дескать я так безо всего приеду домой? пожалуй и не поверят, что я был в городе, дай куплю что нибудь такое мудреное, что бы нашим дурням деревенским и не понять, на что и к чему оно!

Продавши овес, поехал опять по старой дороге и для того, чтобы не спиться с пути в городе, и для того, что видел, около башни, где он ворон считал, торговцы на столиках продавали что-то такое мудреное, что ему и самому не в-домек было, к чему такие штуки надобятся.

Приехал да и боится лошадь оставить, пожалуй уведут-дескать, вишь ведь здесь какой народ пронырливый…

Подшел один к нему, спрашивает: «Что ты мужичек посматриваешь, али ищешь кого?»

– Нет, я так смотрю, лошадь не разнуздалась ли, отвечал Мирон, а сам думает: ласков ты больно, мужичком зовешь, а наровишь оплесть небойсь, чаю к лошади подбираешься!

Другой подошел: «что дядя, аль в извоз нанимаешься?»

Мирон ничего не отвечал, а только в телеге начал солому перетряхивать. Вишь, говорит сам с собой, вишь как подъезжают: не в извоз ли нанимаешься?.. а что, кажись, за дело кому!

И пуще Мирону лошадь оставить боязко, а купить что нибудь хочется… отойдет- отойдет он от лошади да опять к телеге своей подойдет…

Увидал его ловкий парень один, видно по полету заметил сову, подошел к Мирону и закричал на него: «Что ты тут мнешься с твоею лошадью?… а ли ей места не найдешь, сычь этакой!.. Что дорогу загораживаешь?»

Мне бы, говорит Мирон, купить здесь кое чего хотелося… да боюсь лошадь оставить одну.

«Так чегож зеваешь по сторонам, подвинь ее к стене да и расхаживай, коли охота есть.»

– Вот, думает Мирон, этот окрик дал, видно таки – добрый человек, послушаюсь совета его.

Поставил лошадь с телегой к стене; там действительно никто ему и не мешает, никто с ним и не разговаривает; отошел от телеги, смотрит издали, никто нейдет к ней; подошел к продавцам Мирон.

Как взглянул Мирон на товар, так у него глаза и разбежалися: там и на столах и на золи поразложено таких вещей, что кажется год надобно, чтобы каждую пересмотреть из них… и картины и картинки, и книги и книжки, и камушки какие-то и стеклушки, и посуда битая, и железки разные от изломанного лома, до гвоздя, чем сапоги подколачивают; одним словом, такая смесь дребедени с добром, что словно, не к нам сказано, после пожарища какого осталося: и у всякого такого товару стоит по купцу-продавцу, а ино место и по двое; и перед всяким толпится народу всякого и бояр, и купцов, и простых людей; и покупают такие вещи, что и Мирон подумал, достанься-де мне даром они, то я их сей час же на улицу выброшу! А поди ты, видно много охотников до хламу такого: дают деньги да еще и небольно торгуются, а молодцы-продавцы стоят руки поджавши и никому не здравствуют, не то, что в красных рядах, где, как увидят покупателя еще издали, то так и залают со всех сторон, нет, здесь никому со своим товаром не набиваются, как будто что продают такое нужное, без чего, как без хлеба нельзя пробыть…

Был там правда один товар такой, над которым продавцы, как собачонки сердечные, кричат, рвутся, лезут из шкуры вон… «купите почтенной, купите! право довольны останетесь, большое удовольствие получите… а продам дешево, ей Богу за свою цену уступлю; ради почину в убыток отдам!..» Товар этот был книжки печатные, да видно мало надобился: немного находилось охотников их и в руки брать; и как ни кричали бедные торгаши, все у них не было такого сборища, как там, где торговали разными белендрясами… Уж начто наш Мирон, и тот, глядя на их неудачу, подумал себе на уме: чай-де эти продавцы, хваля вслух свой товар, как честят про себя и его и тех; кто его выдумывает! А и он тоже, глядя на других и не подошел к ним, а отправился туда, где народу больше толклось.

Подшел, видит, какие-то все железки лежат, а те, кто около стоит, берут в руки разные из них и осматривают… и Мирон к одной железке руку протянул… как зыкнет на него продавец: «тебе чего борода?.. что лапами-то хватаешься? али хочешь стащить что нибудь? Говори языком чего надобно… ну? чего тебе?»

– Да вот это, сказал оробевши Мирон, не зная что спросить поскорей, и показал на съемцы, которые в боярском доме видывал, и слыхал для чего идут они.

«Это, ай это?» спрашивал продавец, показывая на съемцы и на старую вилку, которая подле валялася.

– Да и это, сказал Мирон обрадовавшись, что увидал еще штуку знакомую.

«Давай рубль серебром» сказал продавец.

– Я думал, возьмешь три гривенника, примолвил тихонько Мирон, а на уме он держал, что такое старье и гривны не стоит, да нельзя же было ее посулить после рубля серебром; и так, думает себе, торговец непременно спятится.

«Ну вынимай деньги чтоль» – сказал продавец, и стал съемцы с вилкой в бумагу завертывать.

Что делать, дорога покупка пришлась, а нельзя спятитьсл… Вынул кошель Мирон, взял съемцы да вилку и отдал продавцу три гривенника.

Пустился поскорей к лошади…. ан она уже в пути-дороге давно: молодец-проходец тотчас спелеплял ее, как только Мирон ушел из виду. Хоть взвыть Мирону пришлось… кинется он туда и сюда, смотрит во все стороны: нет кляченки, точно и не было. Боится сказать-закричать, что лошадь увели; совался-совался, умаялся, махнул рукой и вымолвил: лихая вас возьми, коли так, и с лошадью, у меня дома еще дне есть, а вы хоть пропадайте здесь, теперь меня в город и калачем не заманите!

Жалко Мирона, а и то сказать: сам виноват, не умничай; на зеркало неча пенять, коли рожа крива.

Выплелся Мирон из города, пошел опустивши голову, с досадою, и назад не глядит; уже после, спустя несколько времени, когда вспомнил, как он будет в деревне дивить всех городскими рассказами, развеселился Мирон и опять приподнял голову; особенно ему большая радость своими покупками домашним задачу задать…

Идет Мирон с этими мыслями, и видит что-то на земли светится поднял: то был железный кочедык, чем лапти плетут, только старый-истертый, и светился точно вылощеный. Мирон в палатах боярских видал то, чего ему, мужичку, видеть пользы не было, а не видывал того, что в деревенском быту требуется… поднял кочедык Мирон, оглядел его кругом и рассмеялся-таки: ну, говорит, надула меня Москва, надул же и я ее: нашел ковыряльце чуть ли не серебряное!

Взял его бережно, завернул в бумажку, где съемцы с вилкой были завернуты и уложил за пазуху.

Пришел Мирон домой. А как он припожаловал поздо вечером, то и не заметили, что он прикатил на своем на двоем.

«Ну, что?» спрашивают домашние «видел город?.. что, каков показался тебе?»

– Каков?.. может вам в диковинку, а по мне так и говорит про него нечего.

«Да как же, говорят, город ведь вишь помещенье великое…»

– Экое диво, я и больше видал.

«А гдеж ты видал?»

– Вот, где видал!.. Да на картинах у барина такие ли города видывал?.. И с разными озерами, и со всякою животиною… а то ваш город эка невидаль!

«Однако же все подивился небойсь?..»

– Да чему дивиться там?.. Мне у барина показывали раз на стене такую штуку: бумага огромный лист, и на нем точно куры бродили – разные черточки… ан вишь на этом листе весь свет как на ладони стоит!.. Так уж после этого всякий город, какой он хочешь будь, дело не важное…

Домашние не стали перечить, знали что Мирона не переговоришь, если уже он уверяет в чем. Только вышел кто-то из избы, а после вернулся и спрашивает: «Мирон, гдеж лошадь-то? ее полно не украли ли?..»

– Конечно украли; да чтож за беда?

«Как, где украли?»

– В городе.

«Да как же украли, с ума чтоль ты сошел; ведь лошадь-то одна рублей тридцать стоила..»

– А хоть бы и сто, чтож делать, там на это не глядят, брат, там народ такой продувной, пожалуй шапку с тебя… да что шапку, голову сорвут, но спохватишься. Я однакож помучил воров не мало, чай у них рубаха вспотела у каждого, за мной ухаживавши.

«Как же это сталося, что лошадь-то украли у тебя?»

– Да так: стою я подле лошади, да поглядываю туда и сюда; вот пришел один мошенник… ходил-ходил около меня, так и сяк заговаривал, и мужичком называл… я думаю себе: нет, любезный, ты это воду мутишь, чтобы я дна не видал, подальше проваливай, не на дурака напал!.. Другой пришел то же с разговорами, точить мне балясы…. я и этого с тем же отпустил; насилу-насилу уж третий украл!..

Поругали домашние Мирона за его некошные хитрости, потужили о коне, да так и оставили: Мирон ладит, что не он виноват, вольно же на свете родиться мошенникам. Ну да, говорит, я не в большом накладе остался-таки.

Вынул Мирон находку и покупку свою, развернул, и прежде кочадык показывает…

– Это что?

«Кочадык» отвечают ему.

Мирон посмотрел еще немного – и впрямь кочедык; а он думал, что это и Бог весть что; думал, если его на тот базар отнесет, где съемцы купил, то ему за него бояра пригоршни денег дадут…. повертел – повертел Мирон его еще в руках и вымолвил: ну, качадык, это я знаю, что кочедык; я только вас хотел испытать, вы догадаетесь ли… Потом вынул вилку… А это что?

Видно и впрямь просты были домашние и вилки не видывали, посмотрели-посмотрели… «не знаем, говорят, «видно какое нибудь шило особенное…»

– Вот то-то, что не шило, сказал Мирон усмехался, а это вилкой зовут.

«Вилкой, а на что оно?..»

– На то, что вы глупы, не знаете!.. Вот на что: взял Мирон в руки вареную картофелину, насадил на вилку и в рот понес… Видите?.. Потом вынул съемцы: а это что?

Опять принялись домашние рассматривать…. «видно, говорят, на то, чтоб уголья брать…»

Мирон тешился-тешился над ними…. Эх, говорит, головы!.. это вот для чего… Дайте-ко огню; вот я для того добыл огарок, чтобы показать вам, на что эта железка устроена… смотрите сюда!..

Как разгорелся сальный огарок, Мирон снял с него светильню пальцами, вложил в съемцы и придавил рукой… это вот на что!.. ну, что теперь скажете? а?

«Да что сказать» молвил один смышленый парень: «если картофель можно руками есть, то, по-моему, его на железку насаживать не для чего, а кто не имеет свечей, а лучиной освещает избу, тому не надо таких снарядов иметь, какие при свечах требуются.»

Однако на Мирона эти слова не подействовали; до старости дожил, все умничал, хотя в город больше не ходил, однако как в городе жить, всегда людей учил.