Тысяча и одна ночь. В 12 томах

ИСТОРИЯ АБУ КИРА И АБУ СИРА

О царь благословенный, узнала я, что в городе Искандарии жили два человека, один из которых был красильщиком, и звали его Абу Кир, а другой цирюльником, и звали его Абу Сир. И были они соседями по базару, так как двери их лавок соприкасались. Красильщик Абу Кир был отменный плут, гнусный лжец, гуляка до крайности. Виски его, должно быть, были вытесаны из какого-нибудь несокрушимого гранита, а голова выточена из каменных ступеней какого-нибудь еврейского храма. А не то откуда бы взялась у него такая бессовестность и дерзость во всех его злых и мерзких делах?! Между прочими плутнями у него была привычка брать деньги вперед с большей части своих заказчиков под предлогом, что ему нужно покупать краски, и никогда не отдавал он тканей, которые ему приносили красить, и говорил: «Нет уж, не прогневайтесь!» Он не только пропивал и проедал взятые вперед деньги, но и продавал украдкой оставленные у него ткани и таким образом доставлял себе всякие удовольствия и развлечения самого первого сорта. Когда же заказчики приходили требовать свои вещи, он умел отводить им глаза и заставлять их ждать до бесконечности под тем или иным предлогом. Так, например, он говорил:

— Клянусь Аллахом, о господин мой, жена моя родила вчера, и я должен был целый день бегать то туда, то сюда.

Или еще уверял:

— У меня вчера были гости, и я все время был занят их приемом и угощением; но если придешь дня через два, то все будет готово, приходи хоть на рассвете.

И так водил он за нос заказчиков до тех пор, пока который-нибудь из них, потеряв терпение, не кричал ему:

— Да скажешь ли ты, наконец, правду о моих тканях?! Отдавай сейчас! Не хочу их красить!

Тогда он отвечал:

— Клянусь Аллахом! Я сам в отчаянии!

И поднимал он руки к небу, клялся и божился, что скажет всю правду. И после жалоб, и стонов, и хлопанья одной рукой о другую, он восклицал:

— Представь себе, о господин мой, выкрасив ткани, я развесил их для просушки на веревках перед своей лавкой и отлучился на минутку за своей надобностью; когда же вернулся, все исчезло; верно, украл какой-нибудь бездельник с нашего же базара, может быть даже мой сосед, этот бедовый цирюльник.

После таких слов, если заказчик был честный человек и из смирных, он ограничивался тем, что отвечал:

— Аллах вознаградит меня! — и уходил.

Но если заказчик был человек раздражительный, то бесился, осыпал красильщика ругательствами, дело доходило до драки и ссоры на улице, при всем честном народе. Но, несмотря на это, вопреки даже власти судьи, ему не удавалось получить свои вещи, так как не было улик, да и в лавочке красильщика не было ничего такого, что можно было бы взять и продать.

И так шли дела, и довольно долгое время, а именно до тех пор, пока не были одурачены один за другим все купцы того базара и все жители того квартала. И тогда красильщик Абу Кир увидел, что доверие к нему бесповоротно утрачено, а дело погибло, так как уже некого было обирать. И сделался он предметом общего презрения, и обращалось имя его в поговорку, когда говорили о мошенничестве бесчестных людей.

Когда красильщик Абу Кир увидел себя в нужде, он сел у лавки соседа своего, цирюльника Абу Сира, рассказал ему о плохом состоянии дел своих и сказал, что ему остается теперь только умереть с голоду. Тогда цирюльник Абу Сир, человек богобоязненный и хотя бедный, но честный и добросовестный, сжалился над тем, кто был еще беднее его, и сказал:

— Сосед должен помогать соседу. Оставайся здесь, ешь и пей и пользуйся всеми дарами Аллаха, пока не наступят для тебя лучшие дни.

И принял он его и долгое время заботился обо всех его нуждах.

И вот однажды цирюльник Абу Сир стал жаловаться красильщику Абу Киру на трудные времена, и он сказал ему:

— Видишь, брат мой, я далеко не плохой цирюльник, я знаю свое дело, и рука моя легка, когда брею своих клиентов. Но так как лавочка моя бедна и сам я беден, то никто не идет ко мне бриться. Разве только утром в хаммаме обратится ко мне какой-нибудь носильщик или истопник, чтобы побрить ему под мышками или приложить мази от роста волос к паху. И на эти-то медные деньги, которые дают мне, бедняку, эти бедные люди, кормлю я себя, тебя и всю семью свою. Но Аллах велик и милостив!

Красильщик же Абу Кир ответил:

— Ты, право, слишком простодушен, брат мой, терпеливо переносишь нужду и плохие времена, а между тем есть средство разбогатеть и вести привольную жизнь. Тебе надоело твое ремесло, которое ничего тебе не приносит, а я не могу жить своим, потому что у меня здесь слишком много недоброжелателей. Поэтому нам следует покинуть этот жестокий край и отправиться на поиски какого-нибудь города, в котором мы могли бы заниматься нашим ремеслом с пользой и утешением. К тому же ты знаешь, сколько выгод представляет путешествие! Путешествовать — это значит веселиться, дышать свежим воздухом, забыть о печалях и заботах, видеть новые края и земли, узнавать новое и поучительное, а когда знаешь такие почтенные и превосходные ремесла, как мое и твое, к тому же необходимые во всех странах и для всех народов, то путешествие может принести большие выгоды, почести и преимущества. К тому же тебе известно, что сказал поэт о путешествии:

Так вот, брат мой, нам остается только закрыть наши лавочки и вместе отправиться искать более счастливой судьбы.

И продолжал он говорить так красноречиво, что цирюльник Абу Сир убедился в неотложности отъезда и поспешно принялся за дорожные приготовления, которые состояли в том, что он завернул в кусок старого заплатанного холста свой таз, бритвы, ножницы, бритвенный ремень и кое-какие другие мелкие инструменты; потом распрощался он с семьей своей и вернулся в лавочку к ожидавшему его там Абу Киру. Красильщик же оказал ему:

— Теперь нам остается только прочитать Аль-Фатиху, первую суру Корана, в знак того, что мы стали братьями, и заключить между собою договор о том, что отныне все, что выручим, будет положено в общую кассу и добросовестно разделено между нами по возвращении в Искандарию. И должны мы также обязаться, что тот, кто найдет работу, должен содержать того, кому не удастся ничего заработать.

Цирюльник Абу Сир признал законность таких условий, и оба приступили к чтению Аль-Фатихи, чтобы скрепить взаимные обязательства.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И оба приступили к чтению первой суры Корана, чтобы скрепить взаимные обязательства. После этого честный Абу Сир запер свою лавочку и отдал ключ хозяину дома, которому уплатил все, что следовало; затем оба они направились к гавани и сели на корабль, уже готовый к отплытию, не взяв с собою никаких съестных припасов.

Судьба покровительствовала им во время путешествия и пришла к ним на помощь при посредстве одного из них. Действительно, в числе пассажиров, число которых доходило до ста сорока человек, не считая капитана, не было ни одного цирюльника, кроме Абу Сира, поэтому он имел возможность брить всех, кто хотел бриться. Как только корабль отплыл, цирюльник сказал своему товарищу:

— Брат мой, мы теперь на море, и нам нужно достать себе пищу и питье. Поэтому я попробую предложить свои услуги пассажирам и морякам в надежде, что кто-нибудь из них скажет мне: «Цирюльник, побрей-ка мне голову!»

Я же буду брить его за хлеб, или за деньги, или за глоток воды, чтобы и ты и я получили пользу!

Красильщик Абу Кир ответил:

— Препятствий для этого нет.

И растянулся он на палубе, примостив голову как только мог удобнее, и заснул, между тем как цирюльник собирался искать работу.

Для этого Абу Сир взял все свои припасы, чашку для воды, бросил себе на плечо тряпку вместо полотенца, так как был беден, и принялся обходить пассажиров. Тогда один из них сказал ему:

— Мастер, побрей-ка меня!

И цирюльник обрил ему голову. Когда же он закончил и пассажир подал ему какую-то мелкую монету, он сказал:

— О брат мой, что буду делать здесь с этими деньгами? Не дашь ли мне лучше мучную лепешку, это нужнее мне и желаннее здесь, на море; со мною едет товарищ, и у нас очень мало провизии.

Пассажир дал ему мучную лепешку, прибавил к ней кусок сыру и наполнил водой его чашку. И Абу Сир взял все это и, вернувшись к Абу Киру, сказал ему:

— Возьми эту лепешку и съешь ее с этим куском сыра и напейся воды из этой чашки.

И Абу Кир взял все это и стал есть и пить.

Абу Сир же снова взял все свои принадлежности, повесил тряпку на плечо, взял в руку пустую чашку и принялся ходить по палубе между рядами сидящих или лежащих пассажиров и, обрив одного, получил за труды две лепешки, от других же получил кусок сыра, или огурец, или ломоть арбуза, а то и деньги; и так ему повезло, что к концу того дня он собрал тридцать лепешек, тридцать полудрахм, много сыру, маслин, огурцов и несколько египетских плиток сухих молок превосходных рыб, которые ловятся в Дамиетте. Кроме того, его так полюбили пассажиры, что он мог попросить у них, чего захочет, и они дали бы ему. Молва о его искусстве дошла даже до капитана, который также пожелал у него выбриться; и Абу Сир обрил голову капитану и не преминул пожаловаться на жестокость судьбы и на недостаток съестных припасов. И прибавил он, что с ним едет еще и товарищ его.

^{Абу Сир принялся ходить по палубе между рядами сидящих или лежащих пассажиров и, обрив одного, получил за труды две лепешки, от других же получил кусок сыра.}

Тогда капитан, человек щедрый, и к тому же восхищенный хорошим обращением и легкостью руки цирюльника, сказал ему:

— Добро пожаловать! Желаю, чтобы ты со своим товарищем каждый вечер приходил ко мне обедать. И пока вы едете с нами, не заботьтесь ни о чем.

Цирюльник пошел к красильщику, который, по своему обыкновению, спал, а когда проснулся и увидел около себя все это обилие лепешек, сыра, арбузов, маслин, огурцов и сухих молок, то воскликнул с удивлением:

— Откуда же все это?

Абу Сир ответил:

— От щедрот Аллаха (да будет прославляемо имя Его!).

Тогда красильщик накинулся на всю эту провизию и, казалось, готов был сразу ублажить всем этим свой желудок, но цирюльник сказал ему:

— Оставь это, брат мой, эти вещи могут пригодиться нам в минуту нужды, и выслушай меня. Узнай, что я брил капитана; и я жаловался ему на нашу бедность, а он ответил мне: «Добро пожаловать, приходи каждый вечер с твоим товарищем ко мне обедать!» Ну вот сегодня мы в первый раз и отобедаем у него.

Но Абу Кир сказал:

— Не нужен мне капитан. Меня мутит от голода, и я не в силах и с места подняться. Дай мне утолить голод этими припасами и ступай один к капитану.

И цирюльник сказал на это:

— Что ж, это можно!

И в ожидании обеденного часа он смотрел, как ест его товарищ.

Красильщик же набросился на еду и откусывал куски, точно каменщик, разбивающий камни, и глотал их с таким же шумом, как глотает много дней не евший слон, у которого бурчит и клокочет в глотке; и глотал он кусок за куском и не успевал проглотить один, как уже другой кусок теснил первый; и глаза красильщика расширялись и блестели, и отдувался он и мычал, как бык на сено и на бобы.

В это самое время подошел матрос и сказал цирюльнику:

— О мастер, капитан велел сказать тебе: «Приводи своего товарища и приходи к обеду».

Тогда Абу Сир спросил Абу Кира:

— Ну что же, пойдешь со мною?

Тот же ответил:

— У меня нет сил идти.

И пошел цирюльник один и увидел капитана, сидевшего на полу перед скатертью, на которой расставлено было двадцать разноцветных блюд или даже более того; ждали только его прихода, чтобы приступить к трапезе, на которую приглашено было еще несколько лиц. И, увидав, что он один, капитан спросил…

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И капитан спросил:

— Где же твой товарищ?

А он ответил:

— О господин мой, у него кружится голова от морской болезни.

Капитан же сказал:

— Это неопасно. Головокружение пройдет. Садись здесь возле меня во имя Аллаха.

И, взяв тарелку, он наполнил ее разноцветными яствами, и так щедро, что каждой порции могло хватить на десять человек. Когда же цирюльник закончил есть, капитан наполнил другую тарелку, говоря ему:

— А это отнеси товарищу.

И Абу Сир поспешил отнести полную тарелку Абу Киру, которого застал работающим зубами, как верблюд, между тем как огромные куски быстро поглощались его пастью, как бездной. И сказал он ему:

— Не говорил ли я тебе, чтобы ты не портил себе аппетит? Посмотри! Вот какие превосходные вещи присылает тебе капитан! Что скажешь об этом шашлыке из ягнятины со стола нашего капитана?

Абу Кир проворчал что-то и сказал:

— Давай!

И, бросившись к тарелке, которую протягивал ему цирюльник, он стал хватать обеими руками, как голодный волк или лев, или коршун, кидающийся на голубей, или как обезумевший и едва не умерший от голода человек, и в несколько мгновений он вычистил, облизал и отбросил тарелку.

Тогда цирюльник поднял ее и отнес корабельным слугам, а сам пошел снова к капитану, чтобы выпить с ним что-нибудь, а затем вернулся на ночь к Абу Киру, храпевшему с таким же шумом, как вода, плескавшаяся в борта корабля.

На другой день и в следующие дни цирюльник Абу Сир продолжал брить пассажиров и моряков, которые платили ему тем или другим; он же каждый вечер обедал у капитана и великодушно кормил товарища, который, со своей стороны, ограничивался тем, что ел и спал. И так продолжалось двадцать дней плавания, пока наконец на двадцать первый день корабль не вошел в гавань незнакомого города.

Тогда Абу Кир и Абу Сир сошли с корабля на землю и наняли в хане маленькое помещение, которое цирюльник поспешил украсить новой циновкой, купленной на базаре, и двумя шерстяными одеялами. Затем цирюльник, доставив все необходимое красильщику, который продолжал жаловаться на морскую болезнь, оставил его спящим в хане, а сам отправился в город с принадлежностями своего ремесла и принялся за свое дело на перекрестках на открытом воздухе, брея то носильщиков, то погонщиков, то метельщиков, то разносчиков и даже довольно богатых купцов, привлеченных молвой о его искусстве.

Вечером он вернулся домой и расставил перед товарищем блюда, а товарищ спал, и разбудить его удалось, только дав понюхать аромат шашлыка из ягнятины. Так и дальше шло у них: Абу Сир продолжал жаловаться на остатки морской болезни целые сорок дней, и каждый день, в полдень и при закате солнца, цирюльник возвращался в хан, чтобы накормить красильщика и услужить ему, заработав столько, сколько позволяла его судьба и его бритва; красильщик поглощал лепешки, огурцы, свежий лук, шашлык, и желудок его был неутомим, и как ни хвалил ему несравненную красоту города цирюльник, и как ни звал его прогуляться по базарам и садам, Абу Кир неизменно отвечал ему: «У меня до сих пор еще кружится голова». И, поглотив различное жаркое, наевшись до отвала, он снова погружался в тяжелый сон. А честный, добрый цирюльник Абу Сир воздерживался от малейшего упрека своему товарищу-обжоре и не докучал ему ни жалобами, ни спорами.

Но по прошествии сорока дней бедняга цирюльник заболел и, будучи не в состоянии выходить на промысел, попросил привратника хана заботиться о товарище и покупать ему все, что ему понадобится. Однако несколько дней спустя положение больного так ухудшилось, что он потерял сознание и лежал как мертвец. Теперь, так как некому было уже кормить его, красильщик почувствовал укусы голода и волей-неволей вынужден был вставать и искать направо и налево, нет ли чего-нибудь перекусить. Но все было уже съедено в доме, и не оставалось ровно ничего; тогда он принялся шарить в карманах товарища, неподвижно лежавшего на полу, и нашел кошелек, заключавший деньги, заработанные беднягой по грошам и во время плавания, и в течение сорока дней работы в городе. И, взяв кошелек, Абу Кир спрятал его к себе в пояс и, нисколько не заботясь о больном товарище, как будто того уже не было на свете, вышел из хана, заперев на щеколду дверь дома.

А так как привратник в это время был в отлучке, то никто не видел, как он вышел, и не спросил, куда он идет.

Первой заботой Абу Кира было бежать к пирожнику, где он купил себе целый поднос с кенафой и другой — со слоеными пирожками; все это запил он кружкой шербета с мускусом и другой — с питьем из ягодного сока и амбры. Затем…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Тогда направился он к базару и купил себе там прекрасную одежду и прекрасные вещи. Нарядившись, он принялся разгуливать медленными шагами по улицам, развлекаясь и забавляясь всем, что встречал нового в этом городе, подобного которому он никогда не видел. Но между прочим, его особенно поразило то, что все жители были одеты или в синее, или в белое платье, никаких других цветов не замечалось. Даже в лавках торговцев продавались только синие или белые ткани. У продавцов ароматических веществ также все было или синее, или белое; даже конь был синий. У продавцов шербета в графинах виднелся только белый, и не было ни красного, ни розового, ни фиолетового. Это открытие чрезвычайно удивило его. Но удивление его достигло крайних пределов у дверей одного красильщика: в лоханях этого красильщика он увидел одну только индиговую краску. Тогда, будучи не в силах долее сдерживать свое любопытство и изумление, Абу Кир вошел в лавочку, вытащил из кармана белый платок и подал его красильщику, говоря:

— Мастер, сколько возьмешь за то, чтобы выкрасить этот платок? И в какой цвет ты его выкрасишь?

Мастер ответил:

— За это я возьму только двадцать драхм. А в какой цвет? Конечно, в синий, индиговый!

Абу Кир возмутился и закричал:

— Как?! Ты просишь с меня двадцать драхм за краску, да еще за синюю?! Да в моем крае это стоит всего полдрахмы!

Мастер ответил:

— В таком случае и возвращайся в свой край, любезнейший! Здесь же мы не можем брать меньше двадцати драхм ни на единый медяк.

Абу Кир возразил:

— Пусть так, но я не хочу красить платок в синюю краску! Я хочу в красную!

Мастер спросил:

— Да на каком же языке ты говоришь со мною? И что значит «красная»? Разве существует красная краска?

Абу Кир остолбенел и сказал:

— Так в зеленую!

А тот опять спросил:

— Разве такая есть? Что такое «зеленая краска»?

— Ну так в желтую!

Мастер и на это ответил:

— Не знаю такой!

И продолжал Абу Кир перечислять ему различные цвета, но мастер ничего не понимал. Когда же Абу Кир спросил у него, все ли красильщики этого города знают так же мало, как он, мастер ответил:

— В этом городе нас, красильщиков, сорок человек, и мы составляем замкнутую корпорацию; наше ремесло передается от отца к сыну. Но чтобы можно было использовать какую-нибудь краску, кроме синей, — этого мы никогда не слыхивали.

На это Абу Кир сказал ему:

— Знай, о мастер своего ремесла, что я также красильщик и умею красить ткани не только в синий, но во множество других цветов, о которых ты и не подозреваешь. Возьми же меня к себе работать за плату, и я научу тебя всем подробностям моего искусства, и тогда ты сможешь хвалиться своим знанием перед всей корпорацией красильщиков.

Тот же ответил:

— Мы не можем принимать чужих.

Абу Кир спросил:

— А если бы я за свой счет открыл красильню?

Мастер ответил:

— И это невозможно.

Тогда Абу Кир перестал настаивать, вышел из красильни и пошел к другому, потом к третьему, к четвертому красильщику; и у всех прием был одинаков, и все давали ему такие же ответы, как и первый, не принимая его ни мастером, ни учеником. И пошел он жаловаться к старшине красильщиков, но и тот ответил ему:

— Я ничего не могу сделать. Наши предания и обычаи запрещают нам принимать в свою среду чужеземцев.

После такого всеобщего отказа со стороны красильщиков Абу Кир почувствовал, что печень его раздувается от бешенства, и пошел он во дворец к царю того города. И сказал он ему:

— О царь времен, я чужеземец, по ремеслу — красильщик, и умею я красить ткани в сорок различных цветов.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И я умею красить ткани в сорок различных цветов. А между тем вот то-то и то-то сказали мне здешние красильщики, которые умеют красить ткани в один только синий цвет. Я же могу придать ткани самый пленительный цвет, самые восхитительные оттенки, например, красный, розовый, ягодный и другие; зеленый и его оттенки: травяной, фисташковый, оливковый и цвет крыла попугаичьей самки; черный во всех его оттенках: угольно-черный, дегтярно-черный, синевато-черный; желтый различных оттенков: лимонно-желтый, оранжево-желтый, золотистый, цвет тины и еще много других удивительных. Все это я могу. И, несмотря на это, красильщики не захотели принять меня ни мастером, ни учеником.

Выслушав слова Абу Кира и перечисленные им цвета, о существовании которых он и не подозревал, царь восхитился, заволновался и воскликнул:

— Йа Аллах! Это бесподобно! — Потом сказал он Абу Киру: — Если ты говоришь правду, о красильщик, и если в самом деле ты можешь своим искусством порадовать наши глаза всеми этими дивными красками, то можешь успокоить ум свой и прогнать заботы. Я сейчас же сам открою для тебя красильню и дам большой капитал деньгами. Тебе нечего бояться других красильщиков; если кто из них вздумает оскорблять тебя, я сейчас же велю повесить его у дверей его же лавки.

И тотчас позвал он строителей дворца и сказал им:

— Ступайте за этим дивным мастером и ищите по всему городу место, которое пришлось бы ему по вкусу, будь то лавка, хан, дом или сад; прогоните немедленно хозяина и как можно скорее постройте на том месте большую красильню с сорока чанами большого размера и сорока меньшими. И все постройте по указаниям этого великого красильного мастера; исполняйте в точности его приказания и не осмеливайтесь в чем бы то ни было ослушаться его.

Затем царь подарил Абу Киру прекрасное почетное платье, кошелек с тысячей динаров и сказал ему:

— Можешь истратить эти деньги на свои удовольствия, пока не готова новая красильня.

И сверх того, подарил ему царь двух молодых слуг и великолепного коня с прекрасным седлом из синего бархата и шелковым чепраком[1] того же цвета. И предоставил, кроме того, в его распоряжение большой дом с роскошным убранством и множеством рабов.

Теперь Абу Кир, одетый в парчу и верхом на прекрасном коне, казался блестящим и величественным, как какой-нибудь эмир или сын эмира. На другой же день он, предшествуемый двумя зодчими и двумя юношами, очищавшими ему дорогу, отправился по улицам и базарам искать место для своей красильни. Наконец понравилась ему большая сводчатая лавка в самой середине базара, и сказал он:

— Вот это превосходное место!

Тотчас же зодчие и рабы прогнали владельца и немедленно стали ломать с одной стороны, строить с другой, и выказали такое усердие, исполняя приказание Абу Кира, сидевшего на лошади и говорившего им: «Вот здесь нужно сделать так, а там вот как», что в самое короткое время отстроили красильню, подобной которой не было нигде на свете.

Тогда царь позвал его и сказал ему:

— Теперь остается только пустить красильню в ход, но без денег ничто не может запуститься. Поэтому вот для начала пять тысяч золотых динаров. С нетерпением буду ждать доказательств твоего красильного искусства.

И взял Абу Кир пять тысяч золотых динаров, тщательно спрятал их у себя дома и, купив дешево, за несколько драхм, необходимые краски, так как их никто не покупал и они лежали нераспакованные у москательщика[2], велел отнести их в красильню, где приготовил их и умело развел в больших и малых чанах.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она продолжила:

Поэтому вот для начала пять тысяч золотых динаров. С нетерпением буду ждать доказательств твоего красильного искусства.

И взял Абу Кир пять тысяч золотых динаров, тщательно спрятал их у себя дома и, купив дешево, за несколько драхм, необходимые краски, так как их никто не покупал и они лежали нераспакованные у москательщика, велел отнести их в красильню, где приготовил их и умело развел в больших и малых чанах.

Тем временем царь прислал ему пятьсот рулонов белых тканей — шелковых, шерстяных и льняных, — чтобы он выкрасил их по-своему.

И Абу Кир выкрасил их по-разному, употребляя то одноцветные, то сложные краски, так что ни одна ткань не походила на другую; потом для просушки развесил он их на веревках, которые тянулись от его лавки с одного конца улицы до другого; и выкрашенные ткани, высыхая, становились яркими и представляли при свете солнца дивное зрелище.

Когда жители города увидели такое новое для них зрелище, они остолбенели от удивления; купцы запирали свои лавки и сбегались, чтобы лучше разглядеть; женщины и дети кричали от восхищения и все спрашивали у Абу Кира:

— Мастер-красильщик, как называется этот цвет?

А он отвечал им:

— Это гранатовый. Это оливковый. Это лимонный.

И называл он им все цвета среди восклицаний людей, поднимавших руки к небу от бесконечного восхищения.

И вдруг царь, предупрежденный, что все готово, появился верхом у входа на базар, предшествуемый скороходами, которые расчищали дорогу, и сопровождаемый почетным конвоем. И при виде переливающихся красок стольких тканей, покачиваемых легким ветерком в раскаленном воздухе, он пришел в неописуемое восхищение и долго оставался неподвижным, затаив дыхание и широко раскрыв глаза.

И даже лошади при виде необычного зрелища не только не испугались, но почувствовали прелесть красок и точно так же, как гарцуют они при звуках труб и кларнетов, загарцевали, опьяненные всем этим развевавшимся в воздухе великолепием.

Царь же, не зная, чем почтить красильщика, велел своему великому визирю сойти с коня, посадил Абу Кира на его место, приказав ему стать по правую руку свою, и, когда собрали все ткани, все вернулись во дворец, где Абу Кир был осыпан золотом, подарками и всякими преимуществами. Затем царь велел кроить из выкрашенных тканей платья для себя, для своих жен и для придворных и приказал выдать Абу Киру тысячу новых рулонов тканей, для того чтобы и эти были им так же дивно выкрашены; и скоро на всех эмирах, а потом и на всех должностных лицах появились цветные одежды. У Абу Кира, сделавшегося царским поставщиком, было так много заказов, что он стал самым богатым человеком того города; остальные же красильщики со старостой своим во главе явились к нему извиниться в своем прежнем поведении по отношению к нему и просили принять их учениками без жалованья. Он же не принял их извинений и прогнал со стыдом.

И на улице, и на базаре можно было видеть только людей, одетых в великолепные разноцветные ткани, выкрашенные царским красильщиком Абу Киром.

Вот и все, что случилось с ним.

Что касается Абу Сира, цирюльника, то вот что было с ним.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается рассвет, и с присущей ей скромнстью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

А что касается Абу Сира, цирюльника, то вот что с ним было.

После того как он был обобран и брошен красильщиком, который ушел, заперев дверь на щеколду, цирюльник пролежал замертво три дня, после чего привратник хана удивился наконец, что ни один из жильцов не выходит из дома; и сказал он себе: «Они, пожалуй, уехали, не заплатив мне за жилье. А может быть, умерли? А может, и еще что-нибудь случилось, чего я не знаю?»

И пошел он к дверям их дома и увидел, что они заперты на деревянную щеколду; а изнутри послышался ему слабый стон. Тогда он отпер двери, вошел и увидел лежащего на циновке, желтого до неузнаваемости цирюльника. И спросил его:

— Что с тобою, брат мой, почему ты так стонешь? И что же сталось с твоим товарищем?

Бедный цирюльник ответил едва слышно:

— Одному Аллаху известно это! Только сегодня открыл я глаза. Не знаю, с каких пор я лежу здесь. Но мне очень хочется пить. Прошу тебя, брат мой, возьми кошелек, висящий у моего пояса, и купи мне что-нибудь, чтобы подкрепиться.

Привратник повертел пояс туда и сюда, но, не найдя денег, понял, что товарищ обокрал цирюльника. И сказал он ему:

— Не беспокойся ни о чем, бедняга, Аллах воздает каждому по делам его. Я буду ходить за тобою и заботиться о тебе.

И поспешил он приготовить ему суп, наполнил им чашку и принес. Потом помог ему держать чашку, закутал в шерстяное одеяло и заставил вспотеть. Так поступал он целых два месяца, взяв на себя все расходы цирюльника, так что по прошествии этого времени Аллах даровал Абу Сиру исцеление через его посредство. Когда Абу Сир выздоровел, он сказал доброму привратнику:

— Если когда-нибудь Всевышний даст мне возможность и силу, я сумею вознаградить тебя за твои попечения. Но один Аллах мог бы вознаградить тебя по заслугам, о избранный сын Его!

Старый привратник хана ответил ему:

— Слава Аллаху за твое исцеление, брат мой! Я же поступал так по отношению к тебе только во имя Аллаха Милостивого и Милосердного!

Затем цирюльник хотел было поцеловать у него руку, но он не допустил этого. И простились они, призывая друг на друга благословение Аллаха.

Цирюльник вышел из хана, неся, по обыкновению, все принадлежности ремесла своего, и принялся ходить по базарам. Судьба направила его как раз к тому месту, где находилась красильня Абу Кира и где увидел он громадную толпу, смотревшую на разноцветные ткани, развешенные перед красильней на веревках, и шумно восхищавшуюся ими.

И спросил он у одного из зрителей:

— Кому принадлежит эта красильня? И почему здесь собралась такая толпа?

Человек, которому он задал этот вопрос, ответил:

— Это лавка Абу Кира, царского красильщика. Это он красит ткани в эти дивные цвета по какой-то необыкновенной технологии. Это великий мастер своего дела.

Услышав эти слова, Абу Сир порадовался в душе своей за старого товарища и подумал: «Слава Аллаху, отверзшему ему двери богатства! Напрасно ты, Абу Сир, нехорошо думал о своем старом товарище. Если он покинул тебя и забыл о тебе, то это потому, что был очень занят. А если он взял у тебя кошелек, то это потому, что ему не на что было купить краски. Но теперь, когда он узнает тебя, ты увидишь, с какой сердечностью примет тебя за прежние услуги и добро, которое ты сделал для него, когда он был в нужде, как обрадуется он тебе».

Затем цирюльнику удалось пробраться сквозь толпу и подойти ко входу в красильню. Он заглянул в нее. И увидел он Абу Кира, небрежно растянувшегося на высоком диване и целой горе подушек; правая рука его лежала на одной подушке, левая — на другой. Одет он был в такое одеяние, которое можно видеть только на царях, а перед ним стояли четыре молодые черные невольницы и четверо молодых белых невольника в роскошных одеждах. И показался он цирюльнику таким же величественным, как визирь, и таким же великим, как султан.

Десять рабочих трудились, исполняя приказания, которые он отдавал молча, движением руки. Тогда Абу Сир сделал шаг вперед и остановился перед Абу Киром, думая про себя: «Подожду, чтобы он взглянул на меня, и тогда поклонюсь ему. Быть может, он первый поклонится мне, бросится ко мне на шею, поцелует, и выразит свое сожаление, и утешит меня…»

Но как только встретились глаза их…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что брезжит утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И как только встретились глаза их, красильщик вскочил и закричал:

— Ах ты, вор, злодей, сколько раз запрещал я тебе останавливаться перед моей лавкой! Ты хочешь разорить, обесчестить меня?! Эй вы! Задержите его!

Схватите его!

Черные и белые невольники бросились на беднягу цирюльника, повалили его, стали топтать ногами; и сам красильщик встал, взял большую палку и сказал:

— Растяните его на животе.

И дал он ему по спине сто ударов палкой. А потом сказал:

— Переверните его на спину, — и сто раз ударил его палкой по животу. После этого он закричал: — Негодяй, предатель! Если ты еще раз появишься у моей лавки, я отошлю тебя к царю; он сдерет с тебя кожу и посадит на кол перед своим дворцом! Ступай вон! Да проклянет тебя Аллах, о дегтярная рожа!

Тогда бедный цирюльник, уничтоженный и израненный, с разбитым сердцем и скорбной душою, потащился к хану, молча обливаясь слезами, преследуемый враждебными криками, свистом толпы и проклятиями почитателей красильщика Абу Кира.

^{— Ах ты, вор, злодей, сколько раз запрещал я тебе останавливаться перед моей лавкой! Ты хочешь разорить, обесчестить меня?!}

Он пришел к себе, лег на циновку и принялся раздумывать о том, что пришлось ему вытерпеть от Абу Кира; и во всю ночь не мог он сомкнуть глаз — так болело и ныло его тело и до такой степени почувствовал он себя несчастным. Но наутро следы ударов не так жгли его, он мог встать и вышел с намерением принять ванну в хаммаме, так как за все время болезни не совершал омовений. И спросил он у прохожего:

— Брат мой, как пройти к хаммаму?

Прохожий ответил:

— Хаммам? А что это такое хаммам?

Абу Сир же сказал:

— Да это место, куда ходят мыться, очищать тело от грязи и перхоти. Лучше этого места нет на свете.

Прохожий сказал на это:

— Так ступай и выкупайся в море. Все там купаются.

Абу Сир же возразил:

— Да я хочу принять ванну в хаммаме.

А тот повторил:

— Мы не знаем, что называешь ты хаммамом. Когда мы хотим купаться, мы купаемся в море; и сам царь так делает, когда хочет вымыться.

Абу Сир узнал таким образом, что жителям этого города неизвестны хаммамы, и убедился он, что им незнакомо употребление теплых ванн, растирание, удаление перхоти и лишних волосков. И направился он в царский дворец и попросил, чтобы его допустили к царю, что и было дозволено. Войдя к царю, он поцеловал землю между рук его, призвал на него благословение и сказал:

— О царь времен, я чужеземец и цирюльник по ремеслу. Умею я также топить хаммам, растирать тела, хотя в моих краях это отдельные ремесла, и люди, занимающиеся ими, не делают во всю свою жизнь ничего другого. Сегодня я хотел сходить в хаммам у тебя в городе, но никто не мог показать мне туда дорогу, и никто не понял слова «хаммам». Удивительно, что в таком прекрасном городе не имеется хаммама, между тем как ничто не может быть превосходнее и приятнее.

Царь удивился до чрезвычайности и спросил:

— Не можешь ли объяснить мне, что же такое этот хаммам, о котором ты говоришь? Я также никогда о нем не слыхивал.

Тогда Абу Сир сказал:

— Знай, о царь, что хаммам — здание, строят его так-то и так-то, купаются и моются в нем так-то, делают в нем то-то и то-то и наслаждаются так-то и так-то. — И рассказал он во всех подробностях о преимуществах, удобствах и удовольствиях настоящего, хорошего хаммама. А потом прибавил: — Но язык мой скорее оброс бы шерстью, чем сумел бы дать тебе точное понятие о хаммаме и радостях, им доставляемых. Нужно испытать это, чтобы понять. Город же твой достигнет совершенства только тогда, когда в нем будет хаммам.

Выслушав эти слова Абу Сира, царь развеселился, расцвел и воскликнул:

— Будь желанным гостем в моем городе, о сын честных людей!

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Тут царь развеселился, расцвел и воскликнул:

— Будь желанным гостем в моем городе, о сын честных людей!

И собственноручно надел на него царь бесподобную почетную одежду и сказал ему:

— Все, чего бы ни захотел ты, будет дано тебе, и даже более того. Но поспеши выстроить хаммам, так как я нетерпеливо желаю видеть его и насладиться им.

И подарил он ему великолепного коня, двух мальчиков-негров, четырех девушек и роскошный дом. И был царь по отношению к нему еще более щедрым, нежели по отношению к красильщику, и предоставил в его распоряжение лучших из своих зодчих, говоря им:

— Вы должны построить хаммам на том месте, которое он сам выберет.

И увел Абу Сир зодчих, и, обойдя весь город, нашли они подходящее место, и там велел он им строить хаммам. И по его указаниям построили зодчие хаммам, подобного которому не было нигде в мире, и украсили они его замысловатыми рисунками, и разноцветным мрамором, и необыкновенными украшениями, пленявшими и восхищавшими взоры. И все это было сделано по совету и указанию Абу Сира. И когда здание было готово, он велел выложить центральный водоем прозрачным алебастром, а два другие — драгоценным мрамором. Потом пришел он к царю и сказал ему:

— Хаммам готов, но нужны еще некоторые вещи.

Царь отпустил ему тысячу динаров, на которые он и купил все необходимое: льняные и шелковые полотенца, дорогие благовония, эссенции, ладан и прочее. И каждую вещь поставил он на свое место и позаботился, чтобы всего было вдоволь. Затем попросил он царя дать ему в помощники десять сильных людей; царь сейчас же дал ему двадцать стройных и прекрасных, как луны, юношей, которых Абу Сир поспешил научить растиранию и мытью; он сперва растирал и мыл их сам, а затем заставлял и их проделывать то же самое над ним. И когда они вполне освоились с этим искусством, он назначил наконец день открытия хаммама и известил царя.

В этот день Абу Сир велел истопить хаммам, согреть воду бассейнов, раскурить ладан и другие благовония и пустил фонтаны, вода в которых струилась так мелодично, что всякая другая музыка показалась бы неприятным шумом, а что касается большого фонтана в центральном водоеме, то он был несравненным чудом, которое должно было привести в восторг всех. И повсюду была чистота и свежесть, и все помещения хаммама могли поспорить с белизною лилий и жасминов.

Поэтому, когда царь с визирями и эмирами своими вошел в главный вход хаммама, глаза, и обоняние, и слух его были приятно поражены прелестным убранством, благоуханием и журчащей музыкой фонтанов. Восхищенный и изумленный, он спросил:

— Что же это такое?

Абу Сир ответил:

— Это хаммам. Но это только вход.

И ввел он царя в первую залу, потом на помост, где раздел его и обернул с головы до ног полотенцами, надел ему на ноги высокие деревянные башмаки, ввел во вторую залу, где подверг его обильному парению. Тогда вместе с юношами стал он растирать его волосяными перчатками и очистил поры тела его от всей накопившейся в них грязи, которая выходила длинными волокнами; и показывал он их царю, который чрезвычайно удивился. Потом вымыл он его, густо намылив мылом, окатил водой и ввел в мраморный бассейн, наполненный водой, надушенной розовой эссенцией. Здесь он оставил его побыть некоторое время, потом вывел, чтобы обмыть ему голову розовой водой и драгоценными эссенциями. Затем выкрасил ему ногти на пальцах рук и ног, и стали они цвета небесной зари. И во время всех этих действий алоэ и нард курились вокруг них и проникали в них своими сладостными ароматами.

Когда все это было закончено, царь почувствовал себя легким, как птичка, и стал дышать всеми веерами своего сердца; тело его стало таким гладким и упругим, что, если притронуться к нему рукою, оно издавало гармонический звук. Но каково же было его наслаждение, когда юноши стали растирать ему тело так нежно и ритмично, что ему казалось, что он превратился в лютню или гитару! И почувствовал он, что становится необычайно сильным, так что едва не зарычал по-львиному.

И воскликнул царь:

— Клянусь Аллахом! Никогда в жизни не чувствовал я себя таким сильным! Так это хаммам, мастер-цирюльник?

Абу Сир ответил:

— Он самый, о царь времен!

Царь сказал:

— Клянусь головой! Город мой стал городом лишь с тех пор, как был построен этот хаммам!

И когда, обсохнув под пропитанными мускусом полотенцами, царь снова взошел на помост, чтобы напиться ледяного шербета, он спросил Абу Сира…

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что уж бизок рассвет, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

А когда царь снова взошел на помост, чтобы напиться ледяного шербета, он спросил Абу Сира:

— Во сколько же ценишь ты такой хаммам и какую цену думаешь за него взять?

Он ответил:

— Ту цену, которую назначит царь.

Тот сказал:

— Я оцениваю такой хаммам в тысячу динаров, не меньше.

И велел он отсчитать тысячу динаров Абу Сиру и сказал ему:

— С этого дня ты будешь брать по тысяче динаров с каждого человека, который придет в твой хаммам.

Но Абу Сир ответил:

— Извини меня, о царь времен. Люди не равны: одни богаты, другие бедны. А потому, если бы я стал брать с каждого клиента по тысяче динаров, хаммам не мог бы существовать, и его пришлось бы закрыть, так как бедные не в состоянии платить за хаммам тысячу динаров.

Тогда царь спросил:

— Как же ты думаешь устроить дело?

Абу Сир ответил:

— Что касается платы, я предоставлю определять ее великодушию клиентов. Таким образом, каждый будет платить сообразно со своими средствами и щедростью сердца своего. И бедняк будет давать то, что может. А что касается этой тысячи динаров, то это подарок царя.

И эмиры, и визири, услышав эти слова, весьма одобрили Абу Сира и прибавили:

— Он говорит правду, о царь времен, и это совершенная справедливость. Ты же, о возлюбленный царь наш, думаешь, что все люди могут поступать так же, как ты.

Царь сказал:

— Может быть, и так. Во всяком случае, человек этот — чужеземец, он очень беден, и мы тем более обязаны быть щедрыми и великодушными по отношению к нему, потому что он дал нашему городу этот хаммам, подобного которому мы никогда не видели и благодаря которому наш город приобрел несравненное значение и блеск. Но если вы говорите, что не можете платить за хаммам по тысяче динаров, разрешаю вам платить на этот раз только по сто динаров и дать ему, сверх того, молодого белого невольника, негра и девственницу. А на будущее, так как он сам так рассудил, каждый из вас будет платить ему, сообразуясь со своими средствами и великодушием.

Они ответили:

— Конечно, мы согласны!

И, выкупавшись в хаммаме в тот день, они заплатили Абу Сиру по сто динаров золотом, и, сверх того, каждый подарил ему молодого белого невольника, негра и девственницу. Всех же эмиров и вельмож, выкупавшихся после царя, было сорок человек, а следовательно, Абу Сир получил четыре тысячи динаров, сорок белых юношей, сорок негров и сорок девственниц, а от царя — десять тысяч динаров, десять белых юношей, десять молодых негров и десять девственниц, прекрасных, как луны.

Когда Абу Сир получил золото и подарки, он приблизился к царю, поцеловал землю между рук его и сказал:

— О царь благословенный, о благовещающий лик, о справедливый государь, куда же помещусь я со всем этих войском белых юношей, негров и отроковиц?

Царь ответил ему:

— Я велел дать тебе все для того, чтобы ты был богат; я подумал, что, быть может, ты захочешь когда-нибудь вернуться на родину к своему семейству, и тогда ты сможешь увезти от нас достаточно богатств, чтобы жить у себя дома, ни в чем не нуждаясь.

Цирюльник же ответил:

— О царь времен, да сохранит тебя Аллах и да дарует Он тебе благоденствие! Но все эти невольники — это хорошо для царей, а не для меня, которому вовсе не нужно этого для того, чтобы есть хлеб и сыр со своей семьей. Чем мне кормить и во что одевать все это войско белых и черных молодых людей и отроковиц? Клянусь Аллахом! Их молодые зубы не замедлят съесть весь мой заработок и меня самого!

Царь рассмеялся и сказал:

— Клянусь жизнью, ты прав. Это действительно целое войско; тебе одному их не прокормить, и поместить их негде. Чтобы избавиться от них, не хочешь ли продать их мне по сто динаров за каждого?

Абу Сир сказал:

— Продаю их тебе за эту цену.

Царь тотчас же велел призвать своего казначея, который и выдал ему полностью стоимость ста пятидесяти невольников; а царь, в свою очередь, отослал всех этих невольников к их прежним хозяевам в качестве подарка. Абу Сир же поблагодарил царя за все его милости и сказал ему:

— Да успокоит Аллах душу твою, как ты успокоил мою, избавив меня от острых зубов этих прожорливых жеребят, которых один Аллах мог насытить!

И снова засмеялся царь от этих слов, и снова выказал свою щедрость по отношению к Абу Сиру, а потом в сопровождении вельмож своего царства вышел из хаммама и вернулся в свой дворец.

Абу Сир же провел всю следующую ночь у себя, складывая золото в мешки и тщательно запечатывая каждый мешок. Для услуг у него было двадцать негров, двадцать юношей и четыре отроковицы.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она продолжила:

На следующий день Абу Сир велел глашатаям кричать по всему городу:

— О дети Аллаха, бегите все купаться в царском хаммаме! Первые три дня — бесплатно!

И в течение трех дней толпы народа бросались к хаммаму, получившему название Царский хаммам, чтобы вымыться там даром. Но с утра четвертого дня Абу Сир сам сел у дверей хаммама со своей кассой и принялся получать плату за вход, причем каждый мог платить, сколько хотел, при выходе из хаммама. Когда наступил вечер, Абу Сир волей Аллаха (да прославлено будет имя Его!) выручил от своих клиентов столько, сколько могло поместиться в его кассе.

И сама царица, слышавшая от своего супруга восторженные похвалы об этом хаммаме, решилась однажды пойти и попробовать. Она послала предупредить Абу Сира, который, в угоду ей и чтобы приобрести клиенток, посвятил с того дня утренние часы мужчинам, а послеполуденное время — женщинам. Утром он сам сидел за кассой, а после полудня его заменяла кассирша. Когда царица вошла в хаммам и попробовала новый превосходный способ мытья и купания, она пришла в такой восторг, что решила посещать хаммам каждую пятницу после полудня и вознаградила Абу Сира так же щедро, как и сам царь, который приходил в хаммам также каждую пятницу до полудня и каждый раз платил по тысяче золотых динаров, кроме подарков.

Таким образом, Абу Сир преуспевал на пути богатства, почестей и славы. Но это не помешало ему по-прежнему оставаться скромным и честным. Он по-прежнему был ласков и вежлив со своими клиентами и великодушен к бедным, с которых никогда не соглашался брать денег. Впрочем, это великодушие, как мы увидим далее в этом рассказе, послужило к его спасению. Но да будет известно уже теперь, что спасение свое найдет он через посредство капитана, у которого однажды не было денег в кармане, но который тем не менее принимал ванну в хаммаме, и это ему ничего не стоило. А так как, сверх того, его угостили шербетом и его вежливо самолично провожал до самых дверей Абу Сир, то капитан с того самого дня стал думать о том, как бы отблагодарить его подарком или чем-нибудь иным. И случай не замедлил представиться.

Вот и все о капитане.

Что касается Абу Кира, красильщика, то и он услышал о необыкновенном хаммаме, которым восхищался весь город, говоря: «Без сомнения, это рай земной».

Абу Кир собрался проверить эти похвалы и посмотреть на прелести «рая земного»; он еще не знал, кто там распоряжается.

Оделся он в лучшие одежды свои, сел на роскошно убранного мула и взял с собой несколько рабов, вооруженных длинными палками. Когда он подъехал к входу, до него донесся аромат алоэ и мирры; и увидел он множество входящих и выходящих людей; и на скамьях сидели много ожидающих своей очереди, богатых и знатных, а также беднейших из бедных и смиреннейших из смиренных. Вошел он в прихожую и увидел старого товарища своего Абу Сира, сидящего у кассы, пополневшего, свежего и улыбающегося. Он не без труда узнал его, до такой степени прежнее лицо со впалыми щеками обросло здоровым жиром, так румяны были эти щеки и так изменилась к лучшему вся наружность цирюльника. Красильщик удивился и внутренне смутился, но притворился крайне обрадованным. С величайшим бесстыдством подошел он к вставшему ради него Абу Сиру и сказал ему тоном дружеского укора:

— Э, что, йа Абу Сир! Так ли ведут себя друзья и люди, понимающие любезное обращение? Ты знаешь, что я стал придворным красильщиком и одним из самых богатых и важных людей этого города, но ты никогда не приходишь повидаться со мной и осведомиться о моем здоровье. И ты даже не спрашиваешь себя: «Что сталось с моим старым товарищем Абу Киром?» Я же напрасно узнавал о тебе, посылал искать тебя своих рабов в ханы и лавки — никто не мог ничего узнать о тебе или напасть на твой след.

При этих словах Абу Сир с глубокою печалью покачал головою и ответил:

— Йа Абу Кир, ты, значит, забыл о том, как дурно обошелся со мною, когда я пришел к тебе, как бил меня палкой и бесчестил перед людьми, называя вором, предателем и негодяем?!

Абу Кир притворился обиженным и воскликнул:

— Что ты говоришь? Разве этот человек, которого я бил, был ты?

Тот отвечал:

— Ну да, это был я.

Тогда Абу Кир принялся клясться тысячей клятв, что не узнал его тогда, и сказал:

— Да, конечно, я принял тебя за другого, за вора, который уже не раз пытался украсть у меня ткани. Ты был так худ и желт, что я не мог узнать тебя.

Потом стал он сокрушаться о своем поступке, ударять одною рукою о другую и говорить:

— Один Аллах — наше прибежище и сила, Аллах Славный и Прославленный! Как мог я так ошибиться! Но все-таки ты виноват, потому что узнал меня и не назвал себя, не сказал: «Вот я кто», тем более что в тот день я был сам не свой от множества хлопот. Прошу же тебя именем Аллаха, брат мой, прости и забудь, ибо это было предрешено нашей судьбою.

Абу Сир ответил:

— Да простит тебя Аллах, о товарищ мой, это действительно предрешено было судьбою! Аллах простит!

Красильщик же сказал:

— Нет, прости меня ты!

Абу Сир ответил:

— Да освободит твою совесть Аллах, как освобождаю ее я! Что можем мы против решений, постановленных от века? Войди же в хаммам, разденься и насладись освежающей и услаждающей ванной!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Так разденься же и насладись освежающей и услаждающей ванной!

Абу Кир же спросил его:

— Откуда тебе такая благодать?

Тот ответил:

— Открывший тебе двери благосостояния, открыл их и для меня.

И затем рассказал он ему обо всем, что случилось с ним после того, как по его приказанию его избили палками. Но повторять это бесполезно.

И Абу Кир сказал ему:

— Радуюсь чрезвычайно, что ты пользуешься такими милостями от царя. Я постараюсь еще усилить расположение царя к тебе и для этого расскажу ему, что ты мой старый друг.

Но бывший цирюльник ответил:

— К чему людям вмешиваться в веление судьбы? Один Аллах держит в руках Своих и милость, и немилость! Раздевайся же поскорее и насладись благодеяниями воды и чистоты!

И отвел он его сам в отдельную залу и своими руками тер его, растирал, намыливал и никому не хотел поручать этого дела, пока не закончил. Потом повел он его на помост в более прохладной зале и сам подал ему шербет и другие укрепляющие средства, и делал все это с таким вниманием, что обычные клиенты удивлялись, видя, как Абу Сир самолично исполнял все и оказывал особую честь красильщику, какою обыкновенно пользовался один только царь.

Уходя, Абу Кир хотел заплатить, но Абу Сир ничего не хотел брать, говоря:

— Как тебе не стыдно предлагать деньги, ведь я твой старый товарищ, и между нами нет никакого различия.

Абу Кир сказал на это:

— Хорошо, пусть так, но зато позволь мне дать тебе совет, который будет тебе очень полезен. Этот хаммам великолепен, но, для того чтобы он был бесподобен, ему недостает одной вещи.

Абу Сир спросил:

— Чего же именно?

Тот ответил:

— Мази для удаления волос. Я заметил что ты, обрив голову у клиента, выщипываешь щипчиками или бреешь бритвой волоски на других частях тела. Но ничто не может сравниться с мазью, выводящей волосы; у меня есть рецепт, и я дам его тебе бесплатно.

Абу Сир ответил:

— Ты прав, товарищ, я буду очень рад этому рецепту.

Абу Кир сказал:

— Вот он: возьми желтого мышьяку и негашеной извести, смешай, приливая масла, прибавь немного мускусу, чтобы заглушить неприятный запах, и сложи это тесто в глиняный горшочек. Ручаюсь за успех, в особенности когда царь увидит, что лишние волоски выпадают как по волшебству, без всякого трения или вырывания, и остается совершенно чистая и гладкая кожа.

Сообщив этот рецепт старому товарищу, Абу Кир вышел из хаммама и поспешно направился к дворцу.

Когда пришел он во дворец и представился царю, то сказал ему:

— Я пришел к тебе советником, о царь времен!

Царь же спросил его:

— Какой же совет принес ты мне?

Он ответил:

— Слава Аллаху, ограждавшему тебя до сих пор от зловредных рук этого неблагонамеренного человека, врага престола и религии, от этого Абу Сира, хозяина хаммама!

Царь очень удивился и спросил:

— В чем дело?

А тот сказал:

— Знай, о царь времен, что если ты еще раз войдешь в этот хаммам, то безвозвратно погибнешь!

Царь спросил:

— Каким же образом?

Абу Кир придал глазам своим выражение ужаса и, сделав движение, которое должно было выразить отчаяние и смертельный страх, прошептал:

— От яда! Он приготовил для тебя мазь, составленную из желтого мышьяка и негашеной извести; как только коснется она тела, волоски его сгорят, как от огня. Он предложит тебе эту мазь и будет хвалить ее. И если намажет тебя ею, ты умрешь мучительнейшею смертью. Этот хозяин хаммама — лазутчик, подкупленный христианским царем, чтобы извести тебя, нашего царя. Я поспешил предупредить тебя, потому что ты облагодетельствовал меня.

Услышав такие слова красильщика Абу Кира, царь почувствовал, что сильнейший страх овладевает душой его, а тело начинает дрожать и сжиматься, как будто яд уже коснулся его. И сказал он красильщику:

— Сейчас иду в хаммам вместе с моим великим визирем, чтобы проверить твои слова. Но пока храни тайну.

И отправился он в хаммам с визирем. Там, как и всегда, Абу Сир ввел царя в особую залу и хотел уже растирать и мыть его, но царь сказал ему:

— Начни с великого визиря.

И, обратившись к визирю, он приказал ему:

— Ложись!

И толстый великий визирь, волосатый, как старый козел, повиновался, растянулся на мраморе и дал себя намыливать, тереть и мыть.

Затем Абу Сир сказал царю:

— О царь времен, я нашел мазь, так превосходно выводящую лишние волоски, что не нужно никакой бритвы.

Царь сказал:

— Испробуй эту мазь на волосах снизу у визиря.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Тогда испробуй эту мазь на волосах снизу у визиря.

И Абу Сир взял глиняный горшочек, взял из него немного мази, шарик величиною с миндалину, и помазал ею в виде пробы нижнюю часть живота великого визиря. Мазь подействовала так быстро, что царь убедился в силе яда и рассвирепел, он позвал слуг хаммама, крикнул им:

— Держите этого негодяя! — показал им пальцем на Абу Сира, который так был потрясен, что не мог вымолвить ни слова и глядел бессмысленным взглядом.

Затем царь и великий визирь поспешили одеться и, велев сдать Абу Сира страже, стоявшей на улице, возвратились во дворец.

Здесь царь приказал позвать капитана, начальника гавани и судов, и сказал ему:

— Ты должен схватить изменника по имени Абу Сир, положить его в мешок с негашеной известью и бросить в море под окнами моего дворца. И таким образом этот негодяй умрет двойной смертью: и утонет, и сгорит.

Капитан ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И случилось так, что это был тот самый морской капитан, которого когда-то одолжил Абу Сир. Он поспешил в темницу, где сидел Абу Сир, вывел его оттуда, посадил на небольшой корабль и отвез на островок, лежащий неподалеку от города, где он мог объясниться с ним, не боясь быть услышанным. И он спросил его:

— О, я не забыл твоего внимания ко мне и хочу за добро отплатить добром. Расскажи же мне твое дело с царем: какое преступление совершил ты, каким образом впал в немилость и заслужил ужасную смерть, к которой ты приговорен?

Абу Сир ответил:

— Клянусь Аллахом, брат мой, я невинен и никогда не делал ничего такого, за что следовало бы меня подвергать такой каре!

Капитан сказал:

— Если так, то у тебя, наверное, есть враги, которые оклеветали тебя перед царем. У каждого человека, занимающего видное место, пользующегося благополучием по милости судьбы, всегда есть завистники и соперники. Но не бойся. Здесь, на этом острове, ты в полной безопасности. Будь же гостем и успокойся. Ты будешь заниматься рыбною ловлей, а потом я отправлю тебя в твои края. Теперь же я отправлюсь в город к царю и сделаю вид, что привожу в исполнение приказ о твоей смерти.

Абу Сир поцеловал руку капитана, который простился с ним, потом взял мешок с негашеной известью и явился с ним под окнами дворца, выходившими на море.

В это самое время царь сидел облокотившись у окна и ждал исполнения своего приказа; капитан, подойдя к окну, взглянул наверх, ожидая сигнала. Царь протянул руку за окно и пальцем приказал бросить мешок в море. И это было немедленно исполнено. Но в ту же минуту царь, сделавший слишком резкое движение рукою, уронил в море золотое кольцо, которое было ему дороже жизни. Кольцо это было волшебное, от него зависели власть и могущество царя, оно же помогало держать в повиновении и народ, и войско; когда царь хотел казнить виновного, ему стоило только поднять руку, на одном из пальцев которой было надето кольцо, — и тотчас же из него вылетала молния, которая разила преступника, отрывая у него голову.

Поэтому, когда царь увидал, что кольцо упало в воду, он решил никому не говорить об этом и действительно хранил в тайне свою потерю, иначе ему невозможно было бы держать своих подданных в страхе и повиновении.

Вот и все, что случилось с царем.

Абу Сир же, оставшись один на острове, взял рыболовную сеть, полученную от капитана, и, чтобы отвлечься от мучительных мыслей и добыть себе еду, принялся ловить рыбу в море. Закинув сеть и подождав с минуту, он вытащил ее и увидел, что она полна рыбы всех цветов и размеров. И сказал он себе: «Клянусь Аллахом! Как давно не ел я рыбы! Возьму одну и велю тем двум поварятам, о которых говорил мне капитан, зажарить ее на оливковом масле».

Дело в том, что капитану, начальнику гавани и судов, поручено было ежедневно доставлять свежую рыбу на царскую кухню; в этот же день, так как не мог сам присмотреть за ловлей, он поручил это дело Абу Сиру и сказал ему о двух поварятах, которые приедут за рыбой для царского стола. И вот не успел он закинуть сеть, как получил такой богатый улов. В ожидании поварят он выбрал для себя самую большую и самую красивую рыбу, потом вынул из-за пояса длинный нож и проткнул им насквозь жабры трепетавшей рыбы. Но он немало был удивлен, когда увидел, что из рыбы вышло и повисло на кончике ножа золотое кольцо, вероятно проглоченное этой рыбой.

Кольцо было тем самым волшебным кольцом, которое царь обронил в море со своего пальца.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

С кончика ножа свисало золотое кольцо, вероятно проглоченное этой рыбой. Кольцо было тем самым волшебным кольцом, которое царь обронил в море со своего пальца. Абу Сир не знал его таинственных свойств и, не придавая ему никакого особого значения, взял принадлежащее ему по праву кольцо и надел себе на палец. В это самое время явились слуги с царской кухни и сказали ему:

— О рыбак, не можешь ли ты сказать нам, где капитан, который каждый день доставляет рыбу для царя? Мы давно уже ждем его. В какую сторону он поехал?

Абу Сир протянул руку в их сторону и сказал:

— Он поехал туда.

Но в ту же минуту головы слуг царской кухни оторвались от плеч и покатились вместе с туловищами их владельцев на землю — их убила молния кольца, которое он носил теперь на пальце. Увидав бездыханные тела, Абу Сир спросил себя: «Кто же мог оторвать им головы?»

И осмотрелся он, и поглядел на небо и на землю у себя под ногами, и начинал уже он дрожать от страха при мысли о тайной силе зловредных джиннов, когда наконец увидел возвращавшегося капитана. Тот еще издали заметил и его, и мертвые тела на земле с лежавшей около каждого из них головой, и кольцо на пальце у Абу Сира, блестевшее на солнце. Он сразу понял все, что случилось. По-этому-то он и поспешил закричать ему:

— О брат мой, не двигай рукой, на которой кольцо, или я буду убит! Ради бога, не двигай ею!

Слова эти окончательно смутили его, и Абу Сир стоял неподвижно, несмотря на желание броситься навстречу капитану, который, подойдя, бросился к нему на шею и сказал:

— Каждый человек несет с собой судьбу свою, привязанную к шее своей. Твоя судьба во много раз счастливее судьбы царя. Но расскажи же мне, каким образом получил ты это кольцо, а я скажу тебе, какими свойствами оно обладает.

И рассказал Абу Сир морскому капитану всю историю, повторять которую бесполезно. А удивленный капитан, в свою очередь, сообщил о грозных свойствах кольца и прибавил:

— Теперь жизнь твоя спасена, а жизнь царя в опасности. Ты можешь без всякого страха отправляться со мною в город и одним движением пальца, того, на котором надето кольцо, сразить головы твоих врагов и сорвать с плеч и голову самого царя.

И снова посадил он Абу Сира на кораблик, отвез его в город и привел во дворец к царю.

В это самое время царь заседал в Совете и был окружен толпой своих визирей, эмиров и советников; и хотя голова его была полна забот, а в сердце кипело бешенство по причине утраты кольца, однако он не смел этого обнаруживать и не решался приказать искать в море кольцо из опасения, что враги престола обрадуются его беде. Когда же увидел он входящего в залу Абу Сира, то был уверен, что замышляют его погибель, и воскликнул:

— Ах ты, негодяй, каким же образом вернулся ты со дна морского, не утонув и не сгорев?

Абу Сир же ответил:

— О царь времен, Аллах сильнее всех!

И рассказал он царю о том, как спас его капитан в благодарность за бесплатную ванну в хаммаме, как нашел он кольцо и как, не зная его могущества, причинил смерть тем двум молодцам. И затем прибавил:

— А теперь, о царь, я пришел отдать тебе это кольцо в благодарность за твои прежние благодеяния и для того, чтобы доказать тебе, что, если бы душа моя была преступна, я уж воспользовался бы этим кольцом истребил бы врагов своих и их царя. Умоляю тебя, рассмотри с большим вниманием дело о неведомом мне преступлении, за которое ты приговорил меня к смерти, и, если я действительно окажусь виновным, вели пытать меня до смерти.

И, говоря эти слова, Абу Сир снял кольцо с пальца и отдал его царю, который поспешил надеть его себе на палец, с облегчением вздохнув и чувствуя, что душа его возвращается в тело. И встал тогда царь и обвил руками своими шею Абу Сира, говоря:

— О человек! Ты, без сомнения, цвет избранных и благороднейших! Прошу тебя не судить меня слишком строго и простить меня за то зло, которое я причинил тебе, и за ущерб, нанесенный тебе! Воистину, никто, кроме тебя, не отдал бы мне этого кольца!

Цирюльник же отвечал:

— О царь времен, если ты действительно желаешь, чтобы я снял тяжесть с твоей совести, то тебе стоит только сказать, какое же мне приписывалось преступление, возбудившее в тебе гнев и желание мести.

Царь сказал:

— Йа Аллах! К чему это? Я уверен теперь, что тебя оклеветали. Но если ты желаешь узнать, какое тебе приписывали преступление, то вот: красильщик Абу Кир сказал мне о тебе то-то и то-то.

И рассказал он ему, в чем обвинял его красильщик, о мази для выведения волос, которая, впрочем, и была испробована на великом визире.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И рассказал он ему, в чем обвинял его красильщик, о мази для выведения волос, которая, впрочем, и была испробована на великом визире.

И Абу Сир со слезами на глазах ответил:

— Йа Аллах! О царь времен, я не знаю царя назареев и никогда в жизни нога моя не ступала на землю Назарейскую. Истина же вот в чем…

И рассказал он царю, как они с красильщиком клятвенно обещали по прочтении Аль-Фатихи, первой суры Корана, помогать друг другу, как вместе уехали, какие хитрости и проделки видел он со стороны красильщика, как тот велел избить его палками и как, наконец, дал рецепт той мази. И прибавил Абу Сир:

— Как бы то ни было, о царь, мазь эта, когда ее употребляют как наружное средство, имеет превосходное действие; ядом становится она только в том случае, когда ее проглотишь. В моих краях и мужчины и женщины пользуются ею для выведения лишних волос. Что касается проделок красильщика и дурного обращения его со мной, то царю стоит только призвать привратника хана и учеников красильной, чтобы убедиться в истине моих слов.

И царь, хотя и без того поверил Абу Сиру, все-таки велел позвать учеников и привратника, чтобы доставить ему тем самым удовольствие; и все на допросе подтвердили слова цирюльника и еще усилили обвинения, рассказав о бесчестном поведении красильщика.

Тогда царь закричал страже:

— Сейчас привести мне красильщика, босого, с обнаженной головой и руками, скрученными за спиной!

И побежали стражники и вломились в магазин красильщика, но самого его там не было. Тогда пошли они к нему в дом и застали его прохлаждающимся и, вероятно, мечтающим о смерти Абу Сира. И бросились они на него, кто ударяя его кулаком по голове, кто в зад, кто головою в живот, и топтали его ногами, раздели, сняв все, кроме рубашки, и босого, с обнаженной головою, со скрученными за спиной руками, потащили его к царю. И увидел он Абу Сира сидящим по правую руку царя, между тем как привратник хана и ученики красильни стояли тут же, в зале.

Да, действительно увидел он все это. И от страха сделал он то, что сделал, на самой середине тронной залы, потому что понял, что пропал безвозвратно. Между тем царь уже косился на него и сказал:

— Ты не можешь не признать, что это твой старый товарищ-бедняк, которого ты обокрал, покинул, избил, прогнал, оскорбил, обвинил и довел до смерти.

Привратник хана и ученики красильни подняли руки и воскликнули:

— Да, клянемся Аллахом, ты не можешь отрицать всего этого, мы тому свидетели перед Аллахом и перед царем!

Царь же сказал:

— Признаешь или отрицаешь, все равно ты подвергнешься каре, предначертанной судьбой! — И закричал он страже своей: — Возьмите его, протащите за ноги по всему городу, потом завяжите в мешок, наполненный негашеной известью, и бросьте в море, для того чтобы он умер двойною смертью: и от сожжения, и от утопления!

Тогда цирюльник воскликнул:

— О царь времен, умоляю тебя, прими мое ходатайство за него, так как я прощаю ему все, что он сделал против меня!

Но царь сказал:

— Если ты прощаешь ему преступления его против тебя, то я не прощаю ему преступлений, совершенных им против меня.

И еще раз крикнул он страже своей:

— Уведите его и исполняйте мой приказ!

Тогда стражники схватили красильщика Абу Кира, протащили его за ноги по всему городу, выкрикивая его злодеяния, и наконец посадили его в мешок с негашеной известью и бросили в море.

Абу Сиру же царь сказал:

— О Абу Сир, я хочу теперь, чтобы ты просил у меня всего, чего желаешь, — и все немедленно будет дано тебе.

Абу Сир ответил:

— Я прошу у царя только одного — отправить меня на родину, так как отныне мне слишком тяжело стало жить вдали от семьи моей, и мне не хочется оставаться здесь.

Хотя царь и был очень огорчен его отъездом, так как хотел назначить его своим великим визирем вместо волосатого толстяка, занимавшего эту должность, однако велел приготовить ему большой корабль, который нагрузили рабами и рабынями и богатыми подарками, и сказал ему на прощание:

— Так ты не хочешь быть у меня великим визирем?

Абу Сир же ответил:

— Мне хотелось бы вернуться на родину.

Тогда царь перестал настаивать, и корабль отплыл с Абу Сиром и его невольниками по направлению к Искандарии.

Аллах даровал им благополучное плавание, и прибыли они в Искандарию в добром здравии. Не успели они ступить на твердую землю, как один из невольников увидел на берегу мешок, выброшенный туда морем. Абу Сир развязал его и увидел труп Абу Кира, прибитый сюда течением. И велел Абу Сир похоронить его на берегу, неподалеку от того места, и поставил ему надгробный памятник, и назначил сумму для его содержания, а на дверях памятника велел выгравировать следующую назидательную надпись:

Таков был конец Абу Кира, красильщика, и таково начало счастливой и лишенной забот жизни Абу Сира. И вот почему бухта, на берегу которой был погребен красильщик, получила наименование Абукирская бухта[3]. Слава Предвечному и Тому, по чьей воле текут дни, зимы и лета!

Затем Шахерезада сказала:

— Вот все, что знаю об этом происшествии, о царь благословенный!

Шахрияр же воскликнул:

— Клянусь Аллахом, эта история весьма назидательна. И вот почему я желаю, чтобы ты рассказала мне еще два-три назидательных анекдота!

И Шахерезада сказала:

— Это именно то, что лучше всего знаю!

И в эту минуту она заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала: