Тысяча Имен

– Ну что ж, генерал, – сказал Ятчик дан-Рахкса, – теперь мы наконец-то узнали истинную цену твоей отваги.

Лицо Хтобы, застывшее в бесстрастной маске, при этих словах окончательно окаменело.

– Отваги? – процедил он, точно сплюнул. – Наглый щенок! Сам хоть раз побывай в бою, а потом уж рассуждай об отваге!

– И как же мне это удастся, если я последую твоему совету? – отпарировал священник. – Ты требуешь, чтобы мы трусливо забились в щель и только молились о том, чтобы молот судьбы не обрушился на наши головы!

– Молитесь себе, о чем хотите! – отрезал генерал. – Если б ты изучал военное искусство так же ревностно, как труды Длани Господней, знал бы, что на свете существует такая вещь, как стратегия. Здесь у нас отменная позиция, а на пути ворданаев к Эш-Катариону нет ничего, кроме мелких поселений и многих миль ни на что не годной пустыни. Пускай себе движутся дальше! К концу этого похода мы станем во много раз сильнее, а они – во столько же раз слабее.

– Ты в этом уверен? – осведомился Ятчик. – Уже сейчас люди шепчутся, что мы страшимся вступить в открытый бой с чужеземцами. Пройдет неделя, другая – и даже самые преданные падут духом. Мы должны действовать, действовать, а не выжидать! И потом, – добавил он, фыркнув, – зачем нам сдалась твоя стратегия? У нас есть благословение Небес… и численное преимущество.

– Численное преимущество, – сказал Хтоба, – это еще не все.

Джаффа сидел, наблюдая за тем, как эти двое шипят друг на друга, точно разъяренные коты. Разговор в этом духе велся уже несколько часов, Хтоба и Ятчик то и дело отвлекались на какие-то побочные темы, но всякий раз неизменно возвращались к главному. Ворданайское войско покинуло свою полуразрушенную твердыню в Сархатепе и сейчас двигалось по прибрежной дороге. Именно это сообщил Стальной Призрак, и разведчики Хтобы запоздало подтвердили это. Ятчик всецело ратовал за то, чтобы всей армией выступить наперерез чужеземцам и разгромить их наголову, однако генерал более склонялся к осторожности и предусмотрительности.

Никто из них не заговаривал вслух о настоящей причине этого спора. Владычество Длани Господней зиждилось на беспощадных репрессиях, проводимых Небесными Клинками – армией искупителей, которая насчитывала уже почти двадцать пять тысяч человек и располагалась сейчас на равнине под стенами Эш-Катариона. Эту армию, однако, невозможно было содержать до бесконечности, не разоряя мирных жителей, которых она, собственно, защищала. В какой-то момент Длани Господней придется превратиться из бунтаря в правителя, распустить армию и восстановить в городе подобие нормальной жизни – но он не посмеет так поступить, пока существует угроза со стороны ворданайского войска.

Хтобе, с другой стороны, ожидание было только на руку. Аскеры, менее многочисленные и более организованные, нежели орда бывших селян, получали довольствие из битком набитых припасами и отменно охраняемых складов. Они к тому же являлись единственным веским преимуществом Хтобы в борьбе за власть, и генерал менее всего желал лишиться этого преимущества. Поражение или даже победа, добытая дорогой ценой, могли так проредить ряды аскеров, что кто-нибудь из политических врагов Хтобы запросто сожрал бы генерала с потрохами.

А Стальной Призрак? Джаффа украдкой глянул на безмолвную фигуру в черном. За все это время Малик дан-Белиал произнес от силы пару слов. Джаффа доставил ему послание, но тот не дал даже подобия ответа.

При таких условиях добиться чего-то было невозможно. Джаффа припомнил наставления, полученные от Матери, и решил, что настала пора выходить из этого тупика.

– Друзья мои, – проговорил он вслух, прерывая обмен язвительными репликами, – могу ли я со всем почтением к присутствующим кое-что предложить?

Три пары глаз тотчас воззрились на него. Влажные, навыкате – Ятчика, кабаньи, налитые кровью – Хтобы. Глаз Стального Призрака, само собой, под маской было не разглядеть.

– Чужеземцы, – продолжал Джаффа, – являют собой угрозу Искуплению. Быть может, даже самую большую угрозу – однако не единственную. Существуют сторонники принца, которые попрятались в городе или же окопались в предместьях. Плодятся, как саранча, разбойники и грабители.

Хтоба бросил взгляд на Стального Призрака. Десолтаи были самыми опасными и, безусловно, самыми удачливыми разбойниками и грабителями. Пускай сейчас они и действовали в союзе с искупителями – аскеры не питали ни малейшей симпатии к пустынным кочевникам.

– Значит, – сказал генерал, – ты согласен, что нам следует оставаться в городе.

– Не всем, – отозвался Джаффа, прежде чем Ятчик успел что- то возразить. – Однако нам следует также учитывать, как поступит противник. Что, если ворданаи решат остановиться и выжидать до бесконечности?

– Именно! – воскликнул священник.

– Поэтому, – продолжал Джаффа, – я предлагаю оставить аскеров защищать город, а армию Искупления отправить в поход, чтобы стереть врагов с лица земли.

Хтоба и Ятчик разом уставились на него и после долгой паузы одновременно взорвались:

– В жизни не слыхал более дурацкого…

– Да как ты смеешь предлагать…

– Главный блюститель прав, – произнес Стальной Призрак хриплым шепотом, который непостижимым образом перекрыл громкую болтовню. Джаффа слегка опешил от этой неожиданной поддержки.

– Ввязываться в бой, не имея всех своих сил, – безумие! – заявил Ятчик. – Это понимаю даже я, не знакомый с вашим пресловутым военным искусством.

– Истинно так, – согласился Джаффа, – но, как ты сам сказал, у нас есть численное преимущество. Неужели неверным язычникам дано одержать победу над истинно верующими?

Священник с минуту молчал.

– Дело не в победе или поражении, – наконец сказал он. – Разумеется, мы победим… но скольким сынам истинной веры придется заплатить за это своими жизнями? Если бы содействие генерала Хтобы сократило потери в рядах наших благочестивых…

Хтоба фыркнул:

– И кого же теперь упрекнуть в недостатке отваги?

Он ухмылялся, точно кот, сожравший канарейку, и в этом не было ничего удивительного. Джаффа без труда мог вообразить сюжет, который разыгрывался сейчас в генеральском воображении. С уходом армии Искупления в руках Хтобы останется единственная серьезная сила в городе. Власть Длани Господней будет ограничена, и генерал рано или поздно доберется до давно вожделенного трона. Ятчик, разумеется, тоже это понимал, но у Джаффы в запасе имелась еще одна козырная карта.

– И притом, – сказал он вслух, – нам известно, что расхемов сопровождает принц – да будет проклято его имя. Уж верно слава, которая настигнет пленившего его, достойна некоторого риска?

Глаза Ятчика загорелись. Всем было известно, что принц Эксоптер бежал из дворца, прихватив большую часть своей казны и повозки, битком набитые ценностями, – все добро, которое его предки накопили за многие века тиранического правления. Не слава влекла священника, но золото. Тот, кто вернет все эти сокровища делу Искупления, будет возвеличен сверх всякой меры. Теперь настала очередь Хтобы пуститься в бессвязные рассуждения.

– Послушайте-ка… – начал генерал.

Джаффа откинулся на спинку кресла и смолк, предоставив событиям идти своим чередом. Он полагал, что Ятчик и Хтоба в конце концов сумеют договориться, но, пока они готовы хоть как-то действовать, это не имеет особого значения. Джаффа всей душой надеялся, что чужеземцы и искупители попросту уничтожат друг друга, но вероятность такого исхода казалась невелика. У хандараев, как сказал Ятчик, имелось численное преимущество. Даже если они потеряют две трети своего войска, жалкая кучка ворданаев сгинет прежде Небесных Клинков.

Главный блюститель заметил, что Стальной Призрак смотрит на него, – по крайней мере, маска была обращена в его сторону, хотя глаза в ее прорезях оставались невидимы. Перехватив взгляд Джаффы, вождь десолтаев едва заметно наклонил голову.

Джаффа кивнул в ответ. Мать все же встретится с тем, с кем хотела.

Феор сидела, обхватив голову ладонями и закрыв глаза, пытаясь отрешиться от душераздирающих криков. Память неуклонно возвращала ее в тот день, когда пали храмы, когда ее собратья, священные сироты, погибли под мечами безжалостных новых священников. Не важно, сколько раз она проживала в уме этот день, ничего не изменится ни для нее, ни для Арана, Мала и всех остальных. И все же Феор ничего не могла с собой поделать – раз за разом, снова и снова она возвращалась к этим воспоминаниям.

С ней обращались неплохо. Пара синяков от могучих рук Гедры – сущий пустяк. Феор помнила взгляд Арана, помнила ужас, который вспыхнул в его глазах за долю секунды до того, как дубинка евнуха расколола его череп и разбрызгала по стене ошметки мозга.

Зашуршал полог палатки. Феор не подняла глаз – она и так знала, кто к ней явился. Великан, похоже, ни разу не мылся с того самого ужасного дня, и от него несло вонючим застарелым потом.

– Вставай. Ятчик хочет тебя видеть.

Феор подняла голову, но, по мнению Гедры, по-видимому, недостаточно быстро. Он схватил ее за плечо, рывком вздернул на ноги и, выпрямившись во весь рост, вынудил подняться на цыпочки. Плечо девушки ныло и горело от боли.

– Я сказал – вставай, маленькая шлюха! Грязная потаскушка! Дешевая дырка!

Гедра закипал лютой злобой. Когда-то он, как и Феор, служил в храме, но предал священное доверие и открыл двери храма искупителям. Даже это не ослабило в евнухе жажду мести, и он срывал злость на Феор, понося ее всеми бранными словами, которые вмещал его ограниченный словарный запас.

Феор закусила губу, сдержав крик, и с усилием выговорила:

– Тебе-то откуда знать, что все это такое?

Евнух взревел, как бык, круто развернулся и вышвырнул ее наружу. Феор ударилась о землю ноющим плечом и перекатилась, задыхаясь от боли. Гедра широкими шагами вышел следом. Феор кое-как поднялась на ноги, прежде чем евнух снова схватил ее.

– Ятчик скажет – и ты подчинишься. – Он ухмыльнулся. – Или не подчинишься. Может, тогда он поймет, что от тебя нет никакого проку. А уж потом…

Феор оправила рясу, презрительно фыркнула и повернула к палатке, которую занимал Ятчик. Гедра поспешил за ней по пятам, но, когда они подошли к походному жилищу священника – неброскому, мрачному, – евнух остановился. Феор нырнула под полог и вошла в палатку одна. Ятчик дан-Рахкса сидел в полутьме на подушке и изучал карту на большом куске кожи, которая была развернута на земляном полу. Он метнул на Феор испытующий взгляд.

– Ты знаешь, что мне от тебя нужно. Изменила ли ты свое решение?

– Ты ничего не понимаешь, – ответила она, наверное, уже в сотый раз. – Даже если в войске расхемов есть абхаатем…

– Есть, – перебил Ятчик.

Он был прав, хотя Феор и не желала подтверждать это вслух. Вот уже несколько дней она ощущала присутствие чужеземного колдуна – неясной тени, маячившей за краем земли на западе, словно краешек солнца, которое опускается за горизонт. Там таилась сила, непомерное могущество, подобного которому Феор прежде не знала. Могущество, никогда не исходившее даже от Матери или Онви.

– Даже если и есть, – повторила она вслух, – и даже если бы я хотела тебе помочь – я бы не смогла этого сделать.

– Ты – наатем, – упорствовал он. – Твоя магия может защитить нас от его магии.

– Ты говоришь о магии так, словно хоть что-то знаешь о ней, – презрительно отозвалась Феор. – Я повторяла не раз, но ты никак не поймешь. Мой наат не может выполнить твою просьбу.

– Мне некогда понимать. – Ятчик встал, выпрямившись всем своим тощим телом. Макушка его упиралась в брезентовый потолок, и Феор пришлось запрокинуть голову, чтобы видеть его сумрачные глаза. – Завтра правоверные обрушат возмездие на расхемов. Какая бы участь ни ожидала их, ты разделишь ее с ними. На твоем месте я бы хорошенько думал, прежде чем говорить.

– Я знаю, что на моем месте ты бы так и поступил, – ответила Феор, – но это потому, что на самом деле у тебя не было и нет веры.

Глава шестая

Разумеется, после всех учений первое задание коснулось того, в чем рота никогда не упражнялась.

В направлении от побережья вглубь суши местность была неравномерно изрезана невысокими грядами, пролегавшими почти под прямым углом к дороге, по которой шел Колониальный полк. Такой рельеф вызывал у полковника Вальниха нешуточное беспокойство, и в этом не было ничего удивительного. Даже Винтер, не будучи знатоком военной стратегии, понимала, что всякое орудие, размещенное в этих грядах, получит весьма внушительную зону обстрела. По этой причине несколько рот по отдельности были отправлены к возвышенности с целью проверить, нет ли там разведчиков или стрелковых засад, и по возможности войти в контакт с противником и уточнить его месторасположение.

Винтер сомневалась, что полковник Вальних – или капитан Д’Ивуар, который, собственно, отдал приказ, – понимал, какие могут быть последствия. Во всяком случае лейтенант Д’Врие отнесся к заданию с величайшей серьезностью. В результате седьмая рота шлепала сейчас через неглубокий ручей, разделявший ближнюю к дороге гряду и соседний холм, с каждым шагом все больше удаляясь от основных сил. Винтер нервничала все сильнее – и в конце концов поняла, что больше не может молчать.

Д’Врие был в седле, что значительно затрудняло доступ к лейтенанту. Винтер похлопала по крупу его коня, крапчатого мышастого красавца, явно изнуренного хандарайской жарой, и попыталась привлечь к себе внимание:

– Сэр!

Когда эта попытка не возымела эффекта, Винтер прибегла к немного постыдному приему – подергала полу лейтенантского мундира, словно нетерпеливый малыш, пристающий к занятому делом отцу.

– Сэр, можно вам кое-что сказать?

– А? Что? – Д’Врие опустил взгляд. Он был наконец-то в своей стихии – храбро скакал во главе роты, блистая великолепием ярко-синего мундира с золотым шитьем. На боку у него висела шпага в изукрашенных серебряной филигранью ножнах, и даже шпоры на сапогах сверкали, начищенные до нестерпимого блеска. – В чем дело, сержант?

– Мне тут подумалось… – начала Винтер, но Д’Врие перебил:

– Смелей, парень! Не мямли!

Винтер мысленно выругалась.

– Сэр, – сказала она, – мне подумалось, что мы забрались слишком далеко.

– Далеко? – Лейтенант презрительно поглядел на нее сверху вниз. – Мы еще ничего не обнаружили!

– Так точно, сэр, – подтвердила Винтер, – но нам было приказано занять гряду и…

– И войти в контакт с противником! – подхватил Д’Врие.

Винтер едва слышно вздохнула. То же самое он говорил и в начале вылазки.

– Но, сэр, если нас атакуют…

Лейтенант отрывисто хохотнул:

– Тогда моим солдатам придется показать свою выучку!

Винтер растерялась. Она хотела объяснить, что дело вовсе не в выучке, – если они наткнутся на многочисленный отряд врагов, то жалкие сто двадцать человек, как бы ни были они доблестны, вряд ли выстоят в этой схватке… но ведь Д’Врие только рассмеется и обвинит ее в трусости.

– В любом случае, – прибавил лейтенант, – это мое первое задание, и мне было приказано отыскать противника. Я не намерен возвращаться ни с чем!

То, что подобный приказ получил еще добрый десяток рот, прочесывавших окрестности вдоль маршрута колонны, явно не произвело на него никакого впечатления. Винтер молча откозыряла и пошла прочь, чувствуя, как дневной жар припекает затылок и мундир пропитывается потом. Ныла чересчур туго перетянутая грудь; Винтер смогла улучить лишь пару часов на возню с иголкой и ниткой и не слишком удачно ушила под себя сменные нижние рубашки. Кожа, натертая пропотевшей тканью, нестерпимо зудела.

Большинству солдат приходилось так же несладко, пускай и на свой лад. Несколько дней учений отчасти помогли освоиться в местных условиях, но для того, чтобы привыкнуть к здешней адской жаре, требовалось гораздо больше времени. Переходя через ручей, люди воспользовались случаем, чтобы напиться, наполнить фляжки и поплескать водой в разгоряченные лица. Ручей был невелик, вода в нем – мутная и теплая, но все равно приятная.

Они подходили к холму вольным строем, не сомкнутой шеренгой, как на строевых учениях. Пользуясь временным ослаблением дисциплины, солдаты смеялись и болтали друг с другом, и так, под беседу и хохот, они пересекли низину и начали подниматься на холм. Вид у них был совершенно беспечный. При каждом взрыве хохота Винтер передергивало, но, похоже, только ее одну.

Она на ходу яростно пнула сухой кустик хлопчатника, и в воздух брызнули сотни летучих семян. Самое главное, что, скорее всего, ее опасения напрасны. До сих пор разведчики видели разве что далеких всадников, которые, едва заметив синий мундир, разворачивались и галопом скакали прочь. Кавалерия Зададим Жару рассыпалась впереди колонны, следя за всеми направлениями, откуда мог появиться враг. Нынешняя разведка была всего лишь обычной предосторожностью. Вот только поди объясни это Д’Врие.

К Винтер подошел Бобби. Паренек был совсем изнурен, пот ручьями тек по его лицу, но он стойко брел вперед, сгибаясь под тяжестью заплечного мешка и мушкета. И даже ухитрялся улыбаться.

– Мы не… мы не… – Бобби запнулся, с трудом переводя дыхание. – Мы не слишком далеко ушли?

Винтер фыркнула:

– Д’Врие считает, что полковник приказал ему лично преследовать всю вражескую армию.

– Бьюсь об заклад, что капитан Д’Ивуар устроит ему недурной разнос.

– Возможно, – пожала плечами Винтер. – Капитан Д’Ивуар крайне занятой человек.

– Как думаете, он объявит привал, когда мы поднимемся на следующий холм?

– Боже всемогущий, надеюсь, что да. – Винтер окинула взглядом солдат, которые, обливаясь потом, карабкались вверх по склону холма. – Иначе нам даже не понадобится встречаться с искупителями. Солнце прикончит нас раньше.

Бобби устало кивнул. Дальше они шли молча, осторожно обходя каменистые осыпи, пучки жесткой травы и редкие купы закаленных жарой кустарников. Этот холм был выше первого, который протянулся вдоль дороги, и Винтер предполагала, что с его гребня открывается хороший обзор. Она всей душой надеялась, что Д’Врие, оглядев с высоты окрестности, на том и успокоится.

Справа от нее кто-то пронзительно вскрикнул, а затем последовал взрыв хохота.

– Сержант! Купера что-то укусило!

И снова хохот. Винтер оставила Бобби и почти бегом направилась к кучке солдат, отчетливо сознавая, что любой укус в Хандаре отнюдь не повод для смеха. Еще в столице она свела знакомство с одним местным охотником, который утверждал, что в Малом Десоле обитает сто семь видов змей и по меньшей мере десяток разновидностей скорпионов. Все эти твари были по-своему опасны.

При осмотре тем не менее оказалось, что Купер наступил на какой-то колючий куст и зазубренные шипы растения, зацепившись за штанину, оставили на ноге несколько ярко-красных царапин. Винтер помогла бедолаге выпутаться из цепкой хватки шипов – к вящему веселью его сотоварищей.

Едва она выпрямилась, крики раздались уже сверху, с гребня холма. Винтер вначале решила, что еще кто-то из солдат свел чересчур близкое знакомство с местной природой, однако шум был такой, словно не один человек, а вся рота наткнулась на гнездо ядовитых змей. Затем этот галдеж перекрыл пронзительный вопль лейтенанта:

– Назад! Все назад!

Вслед за криком на самом гребне холма появился Д’Врие. Его перепуганный конь уже мчался с безумной скоростью, мышастые бока покрылись кровью под неистовыми ударами шпор. Несколько солдат поспешали за лейтенантом, во весь дух несясь вниз по каменистому склону.

Винтер выругалась так, что, услышь ее миссис Уилмор, почтенную даму на месте хватил бы апоплексический удар. Принудив усталые ноги шевелиться живее, она бегом одолела последний десяток ярдов до гребня и обнаружила, что там почти в полном составе собралась вся седьмая рота. Длинный неровный строй превратился в тесную толпу, поскольку солдаты бессознательно жались друг к другу.

С вершины высокого холма и впрямь открывался превосходный обзор. Если оглянуться, можно было даже рассмотреть море, хотя прибрежную дорогу и колонну ворданаев, оставшуюся на ней, целиком закрывал первый, более низкий холм. Впереди, к югу, насколько хватало глаз, тянулась изборожденная неровностями равнина, незаметно переходившая в песчаные пустоши Малого Десола.

Впрочем, то, что привлекло внимание солдат, располагалось гораздо ближе. На востоке прибрежная дорога, огибая неведомое препятствие, поворачивала вглубь суши, и именно там собралось громадное войско. Зрелище это напоминало не столько регулярную армию, сколько огромный бивак со множеством палаток и самодельных знамен, где на черном фоне пылало ярко-алое пламя искупителей. Сотни, тысячи людей кишели повсюду, из-за далекого расстояния больше похожие на крохотных муравьев, и можно было безошибочно разглядеть, как то там, то сям сверкает солнце на начищенных до блеска клинках.

К западу и к югу от этого гигантского бивака колыхалось кажущееся бесконечным море всадников. Они ехали небольшими отрядами по двадцать-тридцать человек, а другие отряды, похоже тоже бесчисленные, заполняли долину у подножия холма. Все эти люди выглядели сущими оборванцами, ни на одном не было мундира, а их тощие клячи в прежней жизни явно знали только плуг да груженную доверху повозку – но, едва разглядев на горизонте синие ворданайские мундиры, всадники разом заорали и выхватили сабли. Священники в черных рясах подзуживали их, вопя громче всех, и жестами подгоняли неказистую кавалерию вперед.

Лейтенант до сих пор кричал, но из-за пронзительных воплей искупителей его почти не было слышно.

– Назад! Все назад! Возвращайтесь к колонне!

Первые отряды всадников будут у холма через несколько минут. Подъем по склону замедлит их продвижение, но ненамного. Винтер снова выругалась. Она бросилась к толпившимся на холме солдатам, но, добежав, обнаружила, что толпа почти рассеялась. Люди, ненадолго оцепеневшие при виде противника, быстро опомнились и один за другим приняли то же решение, что и Д’Врие. Когда Винтер забралась на вершину холма, там осталось лишь около двадцати человек, среди них Бобби и два других капрала.

Винтер схватила Бобби за плечо. Паренек уставился на нее круглыми глазами.

– Ч… ч… что нам?..

– Спускайтесь с холма, – сказала Винтер, – но только до ручья. Остановитесь у ручья, понятно? Соберите всех, кого сможете, и задержите там.

– Нам надо вернуться к колонне, – пролепетал Бобби. – Нас же убьют… ох, святые угодники…

– До колонны нам не добраться, – отрезала Винтер. – Слишком далеко. Если мы побежим, нас догонят и изрубят. Мы должны принять бой!

В поисках поддержки она глянула на двух других капралов. Графф заметно колебался, но Фолсом сдержанно кивнул и рысцой побежал вниз по склону, на бегу вопя во все горло:

– К ручью! Всем остановиться у ручья!

– Помоги мне, – бросила Винтер Граффу и принялась одного за другим хватать оставшихся солдат за плечи и стаскивать их с вершины холма. Люди, завороженные видом неумолимо скачущей к ним смерти, поначалу сопротивлялись. Винтер грубо дергала, разворачивала их, орала в лицо, чтоб бежали к ручью и там строились, толкала так, что они едва ли не кубарем катились по склону. То же самое проделывал Графф. К тому времени, когда на вершине холма остались только они вдвоем, с другой стороны по склону вверх уже поднимались первые всадники искупителей.

Винтер стремительно развернулась, услышав дикий нечеловеческий крик. Д’Врие, невзирая на каменистый, изрезанный трещинами склон, попытался гнать коня еще быстрее, и мышастый оступился. Несчастное животное рухнуло и покатилось, пронзительно заржав от ужаса, а лейтенант вылетел из седла. Их падение прервалось почти у самого подножия холма. Конь попробовал встать, но тут же рухнул вновь, не в силах опираться на переднюю ногу. Д’Врие, чудом оставшийся невредим, лишь разок глянул на скакуна – и продолжил бегство на своих двоих. Топая по воде начищенными кожаными сапогами, он пересек мутный ручей и начал подниматься вверх по склону соседнего холма.

Крики Фолсома отчасти возымели действие. Длинноногий капрал достиг подножия холма гораздо раньше, чем большинство солдат, и, размахивая мушкетом, созывал их на построение. Часть солдат собралась вокруг него, хотя это даже отдаленно не напоминало строй, а те, кто еще спускался по склону, направлялись прямиком к толпе, которая сгрудилась в ложе ручья и росла на глазах. Другие – по большей части те, кто уже пересек ручей, – неслись дальше, вслед за лейтенантом.

– За мной! – бросила Винтер Граффу и побежала. Повернуться спиной к всадникам было трудно, еще трудней – не оступиться на первых же десяти шагах. Недобро зудела спина, каждую секунду ожидая мушкетную пулю либо удар сабли. Когда земля под ногами выровнялась, Винтер рискнула на бегу повернуть голову и обнаружила, что вопреки ожиданиям проявила недурную прыть. Первые искупители только-только взбирались на гребень холма, улюлюкая и вопя при виде того, как бегут сломя голову ворданайские солдаты. Спуститься со склона галопом всадники не могли, поскольку неминуемо разделили бы судьбу Д’Врие.

Винтер разглядела Фолсома в толпе перепуганных насмерть солдат – кое-кто из них, судя по виду, уже был готов снова пуститься наутек. Не замедляя бега, Винтер приложила ладони ко рту и прокричала:

– Каре! Построй их в каре!

Как угорелая она промчалась последние несколько ярдов. Графф несся следом, ритмично топая здоровенными ножищами. Фолсом уже принялся за дело, тычками загоняя ничего не понимающих солдат в шеренгу. Он сумел превратить бесформенную толпу в некое подобие овала, пустого посередине, но оставшегося незамкнутым с тыла, где люди разбредались по ложу ручья. Винтер резко затормозила, отчаянно хватая ртом воздух.

– При… при… – Она закашлялась, силой воли приструнила непослушные легкие и наконец выговорила: – Примкнуть штыки. В две шеренги. Не стрелять, пока они не подойдут ближе. Графф!

Жилистый капрал уже стоял рядом, упершись ладонями в колени.

– Слушаю, сэр! – отозвался он, хрипло кашляя.

– Расставь их по местам. Огонь не открывать. Понял?

Винтер глянула на Граффа, и тот кивнул. Она побежала вдоль внешнего края овала к тому месту, где строй рассыпался в беспорядочную толчею. На краю этого безобразия стоял Бобби и все кричал вослед солдатам, по примеру лейтенанта форсировавшим склон соседнего холма. Винтер схватила паренька за руку.

– Послушай, Бобби! Послушай! – Она указала рукой на вражеских всадников, которые преодолевали каменистый спуск и в считаные минуты должны были оказаться здесь. – Нам нужен еще один строй, с тыла. Иначе нас просто обойдут и ударят сзади, понимаешь? – Винтер осознала, что солдаты, теснившиеся поблизости, прислушиваются к ее словам, и повысила голос: – Стройся! В двойную шеренгу! Мы будем прикрывать их, – она показала на авангард каре, уже превратившийся в четкий строй, – а они прикроют нас! Стройся, живо!

Бобби подхватил ее команду – пискляво, почти по-девчоночьи от едва сдерживаемого страха. Солдаты, толкаясь, начали строиться, а Фолсом с внутренней стороны каре принялся хватать их за плечи и тычками загонять на места. Когда построение завершилось, новобранцы, казалось, совладали со страхом. Стоять спиной к приближающимся всадникам было для арьергарда подлинным мучением, но в конце концов люди, одергиваемые Винтер, перестали глазеть назад и всецело сосредоточились на своем оружии. Расчехлили штыки, и каждый солдат насадил трехгранное лезвие на шип под стволом мушкета. Фолсом изнутри каре орал во всю силу легких:

– Не стрелять, пока я не прикажу! Кто выстрелит без моего приказа, башку разобью!

Непривычно было видеть здоровяка-капрала таким словоохотливым – как будто смертельная опасность наконец развязала ему язык. Правым флангом каре занимался Графф, и Винтер направилась к левому, но обнаружила, что ее вмешательство там практически не требуется. Люди преодолели некий критический порог, и седьмая рота из беспорядочно бегущей толпы снова стала организованным военным подразделением.

Сквозь улюлюканье и вопли прорвался вдруг отчетливый хлопок выстрела, и Винтер увидела, как над вершиной холма поднимается тонкий дымок. Всадник, сделавший выстрел, опустил винтовку с укороченным стволом и выхватил саблю. Последовали другие выстрелы. После каждого хлопка и вспышки каре ворданаев колыхалось – каждый из стоявших в строю норовил на свой лад уклониться от пули.

– Не стрелять! – оглушительно гаркнул Фолсом. – Клянусь Карисом Спасителем, кто выстрелит – пожалеет, что на свет родился!

Строй всадников напротив каре замедлил спуск, но те, что ехали позади, на флангах, с дикими криками ринулись вперед. Спустившись с каменистого склона, они пришпорили коней и въехали на соседний, более низкий холм. Д’Врие и солдаты, россыпью бежавшие за ним, успели уже подняться до середины склона, но всадники с легкостью их нагнали. Некоторые беглецы развернулись к преследователям, и раздались нестройные хлопки выстрелов, сопровождавшиеся струйками дыма. Винтер увидела, как упали две или три лошади… а потом всадники обрушились на стрелявших и, пронзительно вопя, заработали саблями и копьями. Винтер в последний раз увидела Д’Врие – вернее, увидела, как вспыхнуло на солнце серебряно-золотое шитье, когда вокруг лейтенанта сомкнулись четверо всадников.

Всех прочих солдат зарубили на бегу либо насадили на копья. Кто-то пытался сопротивляться, отбивая сабли стволами мушкетов, но лязг стали о сталь всякий раз привлекал внимание другого всадника, и тот убивал несчастного ударом в спину.

Наверху, на гребне высокого холма, разворачивались силы искупителей. Всадники не замедлили окружить каре ворданаев справа и слева, предусмотрительно держась за пределами досягаемости мушкетов, но двинуться в открытый бой пока не решались. То и дело раздавался треск одиночных выстрелов – из винтовок или даже пистолетов, – однако на таком расстоянии у стрелявших практически не было шансов попасть даже в плотно сомкнутые ряды ворданайского строя. Винтер различала, как священник в черном балахоне что-то вопил, срывая голос, и разрозненные группки всадников собирались в более крупные отряды. Часть их, не задерживаясь, двигалась дальше, переваливая через низкий холм, за которым находилась основная колонна ворданаев.

Другой внушительный отряд противника стягивался перед арьергардом каре, а группы поменьше кружили слева и справа, точно падальщики, которые выжидают, когда будущая жертва проявит хоть малейшую слабость. Винтер запоздало сообразила, что находится вне защитного барьера штыков. Она торопливо огляделась, убедилась, что, кроме нее, снаружи никого не осталось, и боком протиснулась между двух мушкетных стволов, Торчавших, точно копья. Солдаты в шеренге раздвинулись, чтобы пропустить ее, – и тут же плотной завесой сомкнулись у нее за спиной.

Капрал Фолсом стоял посреди крохотного пятачка. Каждая сторона каре состояла из десяти человек, так что свободное пространство внутри него было около двадцати пяти футов в поперечнике, да еще рассечено ложем ручья и склизкой, но уже утрамбованной ногами грязью. Капрал козырнул – с таким видом, словно не происходило ничего необычного.

– Где Бобби и Графф? – спросила Винтер. Фолсом указал на капралов, стоявших бок о бок в арьергардной шеренге, и Винтер выдернула их из строя. Бобби был мертвенно-бледен от страха, костяшки его пальцев, судорожно стиснувших мушкет, побелели. Бородатое, заросшее сединой лицо Граффа не так явственно выдавало его чувства, но Винтер показалось, что и он слегка побледнел. Она приложила все силы, чтобы сохранить невозмутимый вид.

– Что ж, хорошо, – сказала Винтер. – Каждый из нас возьмет на себя одну сторону каре. Не открывать огонь, пока они не приблизятся на двадцать пять ярдов. Стреляет только первая шеренга. Вторая шеренга выжидает, пока не придет время стрелять в упор. Все ясно?

Она перехватила взгляд Бобби. Графф был ветераном, да и Фолсом, похоже, знал, что к чему, но вот паренек явно растерялся.

– Старший капрал Форестер! Все ясно?

– Так точно, сэр! – машинально отозвался Бобби. Затем моргнул, и на его помертвевшем лице появились некоторые признаки жизни. – Не открывать огонь, пока они не приблизятся на двадцать пять…

– Верно. И делай что хочешь, но не допускай, чтобы парни отступили хоть на шаг. Ни одна лошадь в здравом уме не позволит бросить себя на штыки, но если они дрогнут…

Священник на гребне холма не дал ей договорить. Он пропел одну- единственную высокую ноту, протяжную, точно вой, умопомрачительно резкую и чистую. Звук этот мог бы показаться почти прекрасным, если б Винтер сразу не распознала его: тот же клич издавали искупители в столице, перед тем как поджечь костры еретиков. Всадники откликнулись многоголосым ревом, и в тот же миг оглушительно загрохотали копыта – вражеское войско ринулось вперед. Винтер даже отдаленно не могла представить его численность – несколько сотен, а то и больше…

– По местам! – скомандовала она капралам и бросилась бегом к южной стороне каре, напротив которой священник в черном собрал самые значительные силы. Надсаживая горло, Винтер сипло прокричала: – Не стрелять! Первая шеренга, на колено – и полная готовность вести огонь по моему приказу! Вторая шеренга – не стрелять! Не стрелять!

Всадники ехали вначале медленно, с осторожностью пробираясь вниз по крутому каменистому склону, но едва тот сделался более пологим, прибавили ходу. Расстояние между ними и ворданаями стремительно сокращалось. Семьдесят ярдов, шестьдесят, пятьдесят…

– Не стрелять, мать вашу! – завопила Винтер и услышала, как все три капрала подхватили ее крик. Голос Бобби срывался на дрожащий визг, зато гулкий бас Фолсома заглушил грохотанье копыт.

Из несущейся в атаку орды прозвучали выстрелы. На сей раз стреляли только из винтовок, да и дистанция уменьшилась. Почти все пули пролетели мимо, но прямо перед Винтер один солдат глухо замычал, словно от удивления, и осел на землю. Позади нее раздался пронзительный вскрик.

Тридцать ярдов. Всадникам пришлось сомкнуться, чтобы выровнять линию наступления с недлинной шеренгой каре, и теперь они скакали бок о бок, в пять рядов. На скаку они размахивали копьями и саблями, серокожие лица исказила ярость. На груди у каждого краснел огненный знак Искупления. Двадцать пять ярдов.

– Первая шеренга, пли! – пронзительно выкрикнула Винтер, и почти сразу капралы повторили этот приказ.

На миг все четыре стороны каре очертило пламя, изжелта-розо- ватые всполохи, исторгнутые дулами мушкетов; и вдогонку за пламенем заклубился пороховой дым. Противник сбился так тесно, что промахнуться оказалось почти невозможно, и все пули, выпущенные первой шеренгой, попадали либо в коней, либо во всадников. Люди вылетали из седел, точно от оплеухи невидимого великана; лошади жалобно ржали и валились наземь, вдавливая в каменистую почву своих наездников. Всякий упавший конь увлекал с собой еще двоих-троих, и так на поле боя образовалась груда неистово бьющихся животных и дико вопящих людей. Те, кто скакал сзади, поворачивали в стороны, чтобы избежать столкновения, а самые отчаянные пришпоривали коней, норовя перепрыгнуть препятствие. Ряды врага поредели, строй нарушился, но орда тем не менее приближалась.

– Вторая шеренга – по моей команде! – выкрикнула Винтер, не зная даже, слышит ли ее за всем этим гамом кто-то, кроме стоящих рядом солдат. – Первая шеренга – на месте!

Она услыхала зычный бас Фолсома и краем уха уловила писклявый голос Бобби, распекавшего своих подчиненных словами, которых мальчугану его возраста и знать-то не полагается. Всадники были уже так близко, что, казалось, весь мир за пределами синего квадрата заполнили кони и орущие во все горло люди.

Солдаты в передней шеренге ворданаев уже опустились на одно колено, чтобы освободить для второй шеренги сектор обстрела, и уперлись прикладами мушкетов в землю. Штыки их образовали сплошную линию стальных лезвий, направленных на приближавшегося противника, и если у людей хватило бы глупости попытаться на полном скаку штурмовать эту преграду, то лошади были гораздо умнее. Они пятились, бросались из стороны в сторону, чтобы не наткнуться невзначай на штыки, однако лишь сталкивались с теми, кто точно так же метался рядом. Иные всадники обуздали коней и сумели остановить, удержать их у самой линии штыков, но и им приходилось быть начеку, чтобы не столкнуться с теми, кто непрерывно напирал сзади.

За считаные секунды орда воинственно вопящих всадников превратилась в беспорядочную толпу ожесточенно толкавшихся людей и пятившихся в испуге коней. Те, что оказались вплотную к каре, молотили копьями и саблями по остриям штыков, безуспешно пытаясь их раздвинуть. Где-то щелкнул пистолетный выстрел, и один из солдат в шеренге Винтер повалился навзничь, зажимая руками кровавое месиво, в которое превратилось его лицо. В шуме, реве и суматохе никто не расслышал его крик.

– Вторая шеренга, пли!

Винтер так и не поняла, услышали ее солдаты или же просто больше не могли ждать. Грохот сорока мушкетных выстрелов ударил по ушам, точно дубиной, и все вокруг заволок едкий пороховой дым. Последствия этого залпа для всадников оказались ужасающи. На таком близком расстоянии мушкетная пуля пробивает плоть и кости, как мокрую бумагу, и на вылете у нее хватает еще мощи убить другую жертву. Вдоль всего строя падали и бились в предсмертных судорогах кони, кричали во все горло люди, осыпая друг друга бранью. Еще несколько выстрелов прозвучало вдогонку – то ли кто-то из солдат промешкал, то ли спохватились враги.

– Первая шеренга – на месте! Вторая шеренга – заряжай!

Если бы искупители были в состоянии поднажать, они, по всей вероятности, прорвали бы строй каре. Пока во второй шеренге отомкнули штыки и торопливо, заученными движениями забивали в стволы порох и пули, первая шеренга – тонкая линия стальных лезвий – ненадолго оказалась в одиночестве. Однако недавний залп изрядно проредил атакующую орду, а те, кто уцелел, едва справлялись с обезумевшими от страха лошадьми, не говоря уж о том, чтобы погнать их вперед прямо по еще трепещущим телам погибших. На флангах уже появились первые дезертиры, без лишнего шума, бочком отступавшие прочь.

Полминуты. «Слишком медленно», – мелькнуло в голове Винтер. И вторая шеренга снова вскинула на изготовку мушкеты. Всадников, стремящихся покинуть поле боя, заметно прибавилось.

– Вторая шеренга – пли!

Грянул второй залп, не настолько слаженный, как первый, но почти такой же действенный. В один миг всадники обратились в бегство, покидая поле боя с той же безрассудной прытью, с которой совсем недавно неслись в атаку. Хриплый многоголосый крик вырвался у ворданаев при виде того, как противники бросились врассыпную. Голос Винтер рассек этот шум, точно острый нож:

– Первая шеренга – заряжай! Вторая шеренга – на месте!

Сквозь изодранные клочья дыма Винтер различала, что священник в черном все так же стоит на гребне холма, окруженный внушительным отрядом. Первая волна нападавших стремительно рассеивалась во всех направлениях, но некоторые всадники, оказавшись на безопасном расстоянии, тут же разворачивали коней. Другие все еще бежали, не обращая внимания на оклики сотоварищей. За пределами каре, над полем боя разносились душераздирающие крики и стоны изувеченных людей и животных.

Когда первая шеренга зарядила мушкеты и вновь ощетинилась рядом острых штыков, Винтер приказала второй шеренге заряжать и, пользуясь передышкой, оглянулась назад. Все стороны каре пребывали в целости и сохранности – хотя в этом она и так не сомневалась, потому что в противном случае ее давно зарубил бы прорвавшийся с тыла всадник, – и видно было, как три капрала добросовестно повторяют ее приказ своим шеренгам. Кто-то, получив пулю, грузно осел наземь, и товарищи сомкнули строй над его телом; кто-то, отделавшийся ранением, выбрел либо выполз на середину пятачка внутри каре. Винтер увидела, как один из солдат с почти неосознанным спокойствием отрывал лоскутья от измазанной копотью рубахи, чтобы перевязать кровавые ошметки левой кисти.

Клич священника искупителей – все тот же высокий, неуместно чистый звук – снова привлек внимание Винтер к гребню холма. Едва всадники, уцелевшие после первой атаки, в беспорядке отступили со склона, пастырь в черном послал коня вниз, и за ним последовали окружавшие его воины. Они отчаянно подгоняли коней ударами пяток, и хотя то один, то другой всадник оступался и кубарем катился по камням, прочие неуклонно приближались.

– Не стрелять! – выкрикнула Винтер. – Те же действия – не стрелять, пока не подъедут ближе…

Когда расстояние сократилось до двадцати пяти ярдов, первая шеренга взорвалась хлопками и вспышками выстрелов, и по всей линии наступавших повалились сраженные пулями люди. На сей раз, однако, их было меньше, и двигались они не так скученно, а потому пострадали гораздо меньше предшественников. Уцелевшие, в том числе и священник, пустили коней галопом, преодолевая усеянную трупами полосу земли.

Винтер, как зачарованная, не сводила глаз со священника. Он был безоружен и скакал, почти стоя в стременах, крепко стискивая поводья обеими руками. Его чистый высокий клич превратился в пронзительный визг, лицо исказила исступленная ненависть. То ли фанатический пыл, то ли мастерство наездника привели к тому, что он намного опередил всех своих спутников.

– Вторая шеренга… – прокричала Винтер, – пли!

С полдесятка мушкетов уже взяли на прицел всадника в черном, и сейчас все они грянули одновременно. Священник уже почти доскакал до ворданайского строя и послал коня в заключительный прыжок, чтобы преодолеть баррикаду из мертвых и умирающих лошадей, которая громоздилась перед самым каре. Он взлетел в прыжке – и точно взорвался, лоскуты черного одеяния взметнулись во все стороны, омытые обильно брызнувшей кровью. Одна из пуль угодила в коня. Передние ноги животного подломились, и оно рухнуло перед самым каре, но перед тем конь набрал такую скорость, что остановить его с ходу не сумела даже смерть. Обмякшее тело в корчах покатилось по земле и с разгона ударилось о стену ворданайских штыков.

Мертвому животному удалось сделать то, чего не смогли живые люди. Туша коня продавила своим весом строй, растолкала штыки, кое-где нанизавшись на трехгранные острия. Еще трое всадников, избегнув мушкетного залпа и преодолев все препятствия, скакали почти по пятам за священником – и теперь ринулись в образовавшуюся брешь.

Один солдат, сбитый с ног конской тушей, увидал прямо над собой другого всадника. Он вскинул штык острием вверх и перекатился в сторону, а лошадь рухнула, обливаясь кровью. Всадник слева обнаружил, что другой солдат наставил на него штык, подался вперед и, взмахнув саблей, отсек противнику кисть. Из обрубка хлынула кровь, и ворданай с криком откатился назад.

Третий всадник, занеся копье, ринулся прямо на Винтер.

Повинуясь инстинкту, она отпрянула с дороги скачущего коня, и это спасло ей жизнь. Всадник осадил коня рядом с ней, ударил копьем, но девушка успела увернуться. Он описал круг, отбил выпад чьего-то штыка и вновь атаковал Винтер. На сей раз она вынуждена была откатиться и наткнулась на труп юноши в синем мундире, и после смерти сжимавшего в обеих руках мушкет. Винтер выдернула у мертвеца оружие, неуклюже вскинула его, целясь во всадника, и принялась возиться с курком. Затвор со щелчком открылся, и порция пороха с затравочной полки струйкой брызнула в лицо Винтер.

Она сплюнула, чувствуя во рту соленый привкус пороха, поморгала, чтобы избавиться от попавших в глаза крупинок, – и увидела занесенное над собой копье. Оставив попытки выстрелить, Винтер отбила выпад дулом мушкета и сама нанесла удар штыком, острием угодив в руку искупителя. Он взвыл, выронил копье и развернулся прочь. Сразу же другой всадник, спешенный, с пронзительным воплем бросился на Винтер. Она кое-как отползла, выставив штык перед собой, как копье, но противник ударил по дулу мушкета обутой в сапог ногой и выбил оружие из рук девушки.

Рядом с Винтер промелькнул смутный силуэт в синем. Бобби, выставив перед собой штык, со всей силы нанес удар, точно средневековый копейщик. Трехгранное лезвие штыка вошло в грудь хандарая и погрузилось в нее по самое дуло. Всадник зашатался и рухнул, в падении выдернув из рук паренька мушкет. Бобби почти упал на колени рядом с трупом, но мимо него и Винтер уже пробежали, толкаясь, с полдесятка солдат. Смутно, словно сквозь туман, Винтер увидела, как они прикончили раненого всадника, точно приготовленного на убой борова, а затем поспешили встать в строй, заполнив пробитую мертвым конем брешь. Уцелевшие соратники покойного пастыря уже отступали. Вслед обратившимся в бегство хандараям грянул еще один залп, но слух Винтер, измученный шумом битвы, едва уловил этот грохот. Она перекатилась и на четвереньках подползла к Бобби, который так и сидел, неподвижно уставясь в ту сторону, откуда явились хандараи.

– Бобби! – окликнула Винтер, и собственный голос, чудившийся далеким, отозвался у нее в ушах. – Капрал! Что с тобой?

Бобби непонимающе воззрился на нее, словно она вдруг заговорила на чужом языке, затем моргнул и как будто немного пришел в себя.

– Ничего, – ответил он. – Все в порядке.

Винтер, шатаясь, поднялась на ноги. Строй сохранился, солдаты в первой шеренге каре, припав на колено, с непреклонными лицами выставили перед собой штыки, вторая шеренга деловито заряжала мушкеты, готовясь к новому залпу. Кроме этого, Винтер больше ничего не могла разглядеть. Над ротой клубился дым, густой, как пелена тумана, и даже солнце не столько различалось, сколько угадывалось высоко над головой.

Винтер услышала сухой треск, за ним еще один – выстрелы, судя по звуку, изрядно отдаленные. Скоро даже топот копыт по сухой растрескавшейся земле замер, развеялся, словно затихший дождь. Легкий ветерок подул из долины, понемногу разгоняя дым, и местами стали проступать клочки голубого неба.

Вторая шеренга закончила заряжание и вскинула мушкеты. Винтер видела, что Графф и Фолсом смотрят на нее, ожидая приказа. Бобби все так же неподвижно сидел на земле.

– Первая шеренга, заряжай! – сиплым каркающим голосом приказала Винтер. И огляделась по сторонам, остро сожалея, что ничего не в силах различить. Быть может, за этой пеленой дыма затаились искупители, перестраиваясь для новой атаки…

Она ошиблась. К тому времени, когда вся рота перезарядила мушкеты и была готова открыть огонь, густой дым распался в клочья, растаял и вся долина предстала как на ладони. Повсюду, насколько хватало глаз, не виднелось ни одной живой души. Кавалерия искупителей давно ускакала вперед – гигантская конная орда попросту обошла с флангов крохотное каре и поспешила навстречу основным силам ворданаев. Поблизости вся земля была усеяна искалеченными, жалобно ржущими конями, ранеными, трупами людей и животных. На склоне северного холма кое-где виднелись синие пятна – там, где всадники искупителей нагоняли и рубили на бегу ворданайских солдат. Кто-то из беглецов еще слабо шевелился, но большинство было неподвижно.

Винтер смотрела на все это, не в силах оторваться, не в силах поверить собственным глазам. Кто-то подошел и остановился рядом с ней, и она, подняв взгляд, увидела Граффа. Его бородатое лицо исказилось в жутковатом подобии усмешки.

– Ну, похоже, все кончилось. – Он почесал нос сбоку. – И что же нам, черт возьми, теперь делать?

Глава седьмая

Колониальный полк перестроился из походной колонны в каре со значительно большим мастерством, чем несколько дней назад, хотя, на взгляд Маркуса, все же чересчур медленно. С высоты строй, по всей вероятности, походил на цепочку из четырех ромбов, которые протянулись вдоль дороги, расположившись углами друг к другу, чтобы все стороны каре могли вести огонь, не опасаясь задеть соседей. Каре третьего и четвертого батальонов, находившиеся в хвосте колонны, построились вокруг артиллерии и беззащитного обоза, а кавалеристы Зададим Жару съезжались неподалеку от них.

Сам коротышка-капитан подъехал туда, где рядом с каре первого батальона разместились Маркус, Янус, Фиц и знаменный взвод полка. Капитан осадил коня и четко отдал честь полковнику. Глаза его сияли.

– Разрешите атаковать врага, сэр! – выпалил он, горделиво выпятив грудь колесом. – Я расчищу этот холм в мгновение ока!

Янус учтиво приподнял бровь:

– Вам не кажется, что противник обладает численным преимуществом?

– Один синий мундир стоит дюжины трусливых козолюбов! – отчеканил капитан.

Маркуса при этих словах передернуло, но Янус бровью не повел.

– Несомненно. Однако же, если можно хоть сколько-нибудь полагаться на донесения разведчиков, силы противника превышают наши в соотношении тридцать к одному. Возможно, и больше.

– Но мы же застанем их врасплох!

Полковник сокрушенно покачал головой – словно был бы безмерно счастлив разрешить эту вылазку, но не мог.

– Боюсь, капитан, кавалерии предстоит сыграть в нынешнем сражении слишком важную роль, чтобы я решился рисковать ею в самом начале боя. Держите своих людей под рукой. Вашей части надлежит укрыться внутри каре второго батальона. Вы меня поняли?

– Но… – Зададим Жару перехватил взгляд Януса и, к немалому удивлению Маркуса, притих. – Слушаюсь, сэр. Как скажете.

Он пришпорил коня и поскакал к своим людям, дожидавшимся командира неподалеку от головы колонны.

Маркус наклонился к полковнику.

– Сэр, – сказал он, – я должен извиниться за капитана Стоукса. Он хороший кавалерист, просто немного горяч.

– Горячность тоже имеет свои плюсы, капитан, – пожал плечами Янус. – Всякому человеку найдется своя роль – независимо от его таланта и темперамента. Капитан Стоукс еще дождется своего выхода на сцену.

С этими словами он бросил взгляд на вершину холма.

– Не понимаю, отчего они мешкают. Еще немного – и мне придется приказать артиллеристам немного их поторопить.

Вершина холма потемнела от множества всадников, клубившихся вокруг десятка пастырей в черном, которые выбрали именно эту минуту, чтобы затянуть свой высокий сладкозвучный напев. Каждый пастырь издавал ноты, чуть заметно отличавшиеся от остальных, и оттого переливчатый непрерывный звук, доносившийся с холма, обладал жутковатой, нечеловеческой красотой. Маркус обнаружил, что бессознательно стискивает зубы, однако, глянув на Януса, увидел, что полковник сидит в седле, закрыв глаза, и отрешенно внимает безупречной мелодии. Глаза его открылись, лишь когда в ответ прозвучал воинственный рев, исходивший, казалось, из многих тысяч глоток.

– Хандарайские священники всегда так поют перед битвой? – спросил Янус.

Маркус пожал плечами.

– Не думаю, сэр. Насколько мне известно, так поступают только искупители.

– Хм, вот как? – Лицо полковника стало задумчивым. – Жаль.

– Сэр, может быть, нам стоит уйти в укрытие?

Янус несколько секунд рассматривал свою руку, затем вытащил из-под ногтя застрявшую песчинку и поглядел на вражеских всадников, лавиной хлынувших с холма.

– Что ж, хорошо. Давайте подыщем безопасный наблюдательный пункт.

Пространство внутри каре первого батальона представляло собой квадрат голой утоптанной почвы со стороной около семидесяти ярдов. Позади тройных шеренг, которые составляли каре, стояли лейтенанты – по одному на каждую роту, шныряли туда-сюда сержанты. Повсюду, куда ни глянь, солдаты заряжали мушкеты и примыкали штыки.

Янус уже достал подзорную трубу, чудовищно дорогую с виду вещицу из латуни и белого дерева. С высоты седла он мог без помех обозревать окрестности поверх солдатских голов и сейчас с сожалением покачал головой:

– Толпа, самая заурядная толпа.

Маркус наблюдал за тем, как вражеские всадники с оглушительным топотом спускаются с вершины холма. Без подзорной трубы он мог разглядеть разве что клубы пыли, поднятой копытами коней. Священники остались стоять наверху и только размахивали руками, побуждая свою армию к наступлению. Маркус сумел рассмотреть нескольких «солдат» этой «армии» – оборванцев с кустарным оружием, скакавших верхом на тощих клячах.

– Большая толпа, – проговорил он. – Судя по донесениям разведки – от трех до четырех тысяч.

– Четыре тысячи или сорок – значения не имеет, – отозвался Янус. – Атака, подобная этой, никогда не сомнет прочное каре. – Он улыбнулся Маркусу, но серые выпуклые глаза остались непроницаемы. – Если, конечно же, наши люди готовы ей противостоять.

– Готовы, сэр. – Маркус придал своему голосу уверенность, которой в глубине души отнюдь не испытывал.

– Что ж, скоро увидим.

Маркус наблюдал за приближением всадников с нетерпением. Делать ему сейчас было попросту нечего. Приказ заряжать и открывать огонь будут отдавать лейтенанты, и они знают свое дело – а если и не знают, то учить их сейчас уже слишком поздно. Сияющая линия штыков едва заметно колыхнулась – солдаты в боковых сторонах каре совершили разворот на месте, лицом к наступающему врагу. Странная отрешенность охватила Маркуса при виде того, как гигантская туча пыли несется к ним, подобно песчаной буре.

– Целься!

Крик, вырвавшийся из десятка глоток разом, привел Маркуса в чувство. Всадники были уже в шестидесяти ярдах, неслись галопом, и воздух звенел от их пронзительных воплей. Пятьдесят ярдов, сорок…

Маркус так и не расслышал выкрика «Пли!» – только сухой треск одинокого выстрела, за которым последовал оглушительный рев, тотчас охвативший весь строй, как сухой трут с первой искры охватывает пламя. Две стороны каре полыхнули огнем и окутались едким дымом. Маркус видел, как упали несколько лошадей, однако основные последствия оказались скрыты завесой пыли. Первая шеренга солдат припала на колено, упершись штыками в землю, третья принялась перезаряжать. Солдаты во второй шеренге не спешили открывать огонь, прикрывая наставленными вперед штыками первую шеренгу.

Последнее, что Маркус видел в ходе сражения, – как всадники разделились перед углом каре, хлынули по обе стороны от него, точно потоки воды, рассеченные камнем. Не в силах завершить атаку, они принялись носиться вдоль сторон каре, бессильно молотя саблями по наставленным на них штыкам. Грянул залп второй шеренги, и еще больше коней замертво попадало на землю. После этого туча пыли из-под копыт смешалась с клубами порохового дыма, и Маркус больше ничего не мог рассмотреть. Он слышал крики сержантов «Заряжай!» и «Пли!», однако сокрушительная четкость залпов сменилась беспорядочным огнем. Солдаты палили по мечущимся целям или же вовсе наугад, в завесу пыли, надеясь, что свинец так или иначе угодит в какого-нибудь искупителя. Кое-где пелену за пределами каре разрывали вспышки ответных выстрелов, но лишь немногие всадники были вооружены пистолетами или винтовками, а тот, кто имел огнестрельное оружие, редко получал второй шанс его применить – вспышка выстрела тотчас вызывала ответный огонь десятка ворданайских мушкетов.

Другие каре тоже вели бой. Маркус различал грохот их выстрелов, но не более – с тем же успехом они могли раздаваться где-нибудь на луне. Капитан искоса глянул на Януса. Полковник сидел, небрежно придерживая поводья, с закрытыми глазами, целиком погруженный в размышления. Лицо его сохраняло спокойное выражение, на губах играла легкая улыбка. Маркус отвел взгляд с неловким чувством, будто застал командира за неким интимным и малоприятным занятием.

Так продолжалось долго, намного дольше, чем Маркус мог предположить. Снаружи в дыму кружили хищной стаей всадники, отъезжали прочь, строились и вновь бросались в атаку – но все эти действия оставались невидимы глазу. То и дело в шеренгах падали солдаты, и их оттаскивали в центр каре – кому-то сабля отсекла пальцы на руке, какому-то парнишке винтовочная пуля раздробила локоть. Внутреннее пространство постепенно заполнялось этими бедолагами. Впрочем, искупителям пришлось тяжелее, гораздо тяжелее. Маркус, знал наверняка, что это так, но единственным подтверждением были крики людей и предсмертное ржание коней. Ему уже начинало казаться, что орде, беснующейся снаружи, нет числа, что его солдат так и продолжат по одному выдергивать из строя, пока в непроглядном дыму не останутся только двое – он, Маркус, и Янус…

Полковник открыл глаза, и его улыбка стала шире.

– Что ж, – сказал он, – этого следовало ожидать.

Прошло несколько мгновений, прежде чем Маркус осознал, что имеет в виду Янус. Стук копыт по твердой земле затихал, удаляясь, и треск мушкетных выстрелов опадал, слабел, точно гаснущий в очаге огонь. Крики и стоны раненых, людей и животных, казались заметно громче, поскольку остались единственными звуками на поле боя. Пелена пыли и порохового дыма начала медленно рассеиваться, подгоняемая ветром, который дул с моря.

Янус резко щелкнул поводьями, и его конь рысью направился к одной из сторон каре. Один из лейтенантов поспешно растолкал солдат, чтобы дать дорогу полковнику. Маркус последовал за ним. Кони осторожно ступали между телами убитых и умирающих, устилавших землю вокруг каре, пока пыльный сумрак не сменился ярким солнечным светом. Маркус был потрясен, увидев, что солнце за это время почти не сместилось в небе. Он мог бы поклясться, что бой шел по меньшей мере несколько часов.

Повсюду, куда ни глянь, спасались бегством враги, карабкались, подгоняя коней, вверх по склону либо скакали галопом прочь по приморскому тракту – кто на запад, кто на восток. Никто из них даже на секунду не замешкался, чтобы глянуть на двух всадников в синих мундирах.

– Ну что ж, – промолвил Янус, – наши люди оказались готовы справиться с этой задачей.

Он произнес эти слова бесстрастно, словно констатировал очередной этап некоего занятного эксперимента. Помолчал с минуту, пристально вглядываясь в даль, а затем повернулся к Маркусу.

– Прикажите полку снова перестроиться в колонну. Мы покинем поле боя, отдохнем четверть часа и двинемся дальше.

– Сэр?

Люди наверняка выбились из сил. Маркуса и самого сейчас трясло от пережитого напряжения. Четверть часа на отдых – это невероятно мало.

– Мы еще не закончили, капитан. Вы же слышали донесения разведчиков. Нас ожидает вражеская пехота.

– Может, тогда разумнее будет отступить? – спросил Маркус. – Мы могли бы занять выгодную позицию к западу от…

– Нет, – отрезал Янус. – Мы должны воспользоваться преимуществом.

Маркус слегка сомневался, что у них есть преимущество. Все указывало на то, что войско искупителей составляет по меньшей мере двадцать тысяч человек, тем самым превосходя ворданаев в соотношении пять к одному. Конечно, это по большей части селяне и фанатики, внявшие исступленным воззваниям священников Искупления, однако двадцать тысяч – это все-таки двадцать тысяч.

– А как быть с ранеными и убитыми? – спросил он.

Янус поджал губы:

– Отрядите одну роту заняться ранеными. Убитые могут подождать до вечера.

– Есть, сэр.

Тоже, как ни крути, скверно. Людям придется не по душе, что нельзя задержаться и достойно похоронить погибших товарищей… хотя Маркус сомневался, что им вообще удалось бы хоть кого-то похоронить в этой спекшейся от жары, твердокаменной земле.

Тем не менее приказ есть приказ. Маркус отправился на поиски Фица.

Местоположение войска искупителей можно было определить по громадному облаку пыли, вздымавшемуся над приморским трактом, подобно зародившемуся на суше грозовому шквалу. Такой же шлейф пыли тянулся над ворданайской колонной, оседая в глотках солдат замыкающего батальона и обозных возчиков. Маркус украдкой поглядывал на Януса, который ехал с таким беспечным видом, словно собрался на премьеру в театр.

– Сэр… – проговорил наконец Маркус, просто на тот случай, если полковник до сих пор не заметил клубившуюся впереди пыль.

– Капитан, – отозвался Янус, – я прекрасно понимаю, что наши отношения пока еще не достигли той стадии, на которой вы были бы готовы довериться мне целиком и полностью, однако, надеюсь, вы все же в состоянии поверить, что я не слепой. – Он указал вперед, недалеко от того места, где они сейчас проезжали. – Там отрог холма, и дорога чуть отклоняется на север. Самую малость, но для нас вполне достаточно.

Еще через несколько минут полковник осадил коня, и Маркус остановился рядом с ним. Фиц, исполнявший роль адъютанта, все так же следовал за ними на почтительном расстоянии. На взгляд Маркуса, этот пустой и безжизненный отрезок тракта ничем не отличался от дороги, по которой они ехали весь день, но Янус, судя по всему, был удовлетворен.

– Подойдет, – объявил он. – Прикажите всем четырем батальонам построиться в три шеренги. Скажите капитану Стоуксу, чтобы занял место на фланге, но не отъезжал от колонны без моего приказа. Да, и, будьте любезны, отыщите мне капитана Вакерсона.

Маркус кивнул, все еще борясь с неприятной пустотой в желудке, и принялся передавать приказы Фицу. Скоро повсюду поднялась густая пыль, из которой доносились выкрики и лязг железа – звуки построения. Преобразование колонн в три длинные шеренги не обошлось без обычных заминок и некоторого беспорядка, и Маркус морщился всякий раз, когда какой-нибудь сержант в гневе давал волю языку. Впрочем, если Янусу и бросились в глаза огрехи построения, он ничем не выказал своего недовольства.

Явился капитан Вакерсон – или Пастор, как звали его все ветераны Колониального полка, – пеший и покрытый пылью с головы до пят. Он сухо отдал честь.

– Благослови вас Бог, сэр, – проговорил он, сняв остроконечное артиллерийское кепи. Вакерсон был тощий как жердь, длинные жилистые руки покрыты следами старых пороховых ожогов. Волосы у него на макушке изрядно поредели, образовав некое подобие монашеской тонзуры, зато буйная борода и усы пребывали в целости и сохранности. Он носил на шее бронзовый двойной круг – символ церкви, нестерпимо сверкавший всякий раз, когда на него падало солнце.

– И вас, капитан, – торжественно отозвался Янус. – Размещайте орудия. Половину батареи на фланге и внешних промежутках. Центр оставьте мне.

– Есть, сэр! – отчеканил Пастор. – Как только осядет пыль, у нас будет превосходный сектор обстрела.

– Что касается обстрела, – сказал Янус, – вам нельзя открывать огонь до тех пор, пока не вступит в действие пехота. Зарядите двойной картечью и ждите моего приказа, вам ясно?

– Сэр? – Капитан нахмурился, но тут же перехватил выразительный взгляд полковника. – Так точно, сэр. Я за этим прослежу.

Янус кивнул и, когда артиллерист торопливо зашагал прочь, искоса поглядел на Маркуса. Тот изо всех старался сохранить безучастное выражение лица, но полковник, судя по всему, видел его насквозь.

– Не одобряете, капитан?

– Просто подумалось, сэр, что несколько выстрелов с пятисот ярдов могли бы снизить наступательный темп противника.

– Безусловно, могли бы… но этого ли мы хотим добиться? – Янус одарил его сдержанной усмешкой. – Доверьтесь мне, Маркус. Имейте терпение.

– Есть, сэр. – Капитан краем глаза заметил знакомую фигуру, пробиравшуюся к голове колонны. – С вашего разрешения, я отлучусь на минуту.

Мисс Алхундт оказалась на удивление неуклюжей наездницей, как и Маркус. Он направил Мидоу к ее низкорослой хандарайской лошадке и поехал рядом. Посланница Орланко была, как обычно, в коричневом жакете и брюках, туго заплетенная коса свернута и подколота на затылке. Стекла ее очков густо запорошила пыль, и женщина протирала их тыльной стороной ладони – без особого, впрочем, успеха.

– Мисс Алхундт, – сказал Маркус, – чем, собственно говоря, вы тут занимаетесь?

– Наблюдаю, – ответила она. – Его светлость направил меня сюда в качестве наблюдателя, и, дабы соответствовать этому назначению, я должна следить за происходящим, не так ли?

– Ну так ведите наблюдения в арьергарде. Передовая позиция – не лучшее место для… – Маркус едва не сказал «женщины», но вовремя почувствовал, что собеседницу такой довод вряд ли убедит, – для штатского.

– Из арьергарда ничего не разглядишь. Я не боюсь опасности, капитан.

– Это вам не театр! – отрезал Маркус. – Через несколько минут здесь будут гибнуть люди!

Женщина лишь кивнула, явно ничуть не впечатленная его словами.

– К тому же, – продолжал Маркус, – если враг прорвет наш строй…

– Мне будет безопаснее в арьергарде? – Мисс Алхундт красноречиво вскинула бровь. – Вряд ли, разве что вы полагаете, будто искупители пренебрегут возможностью разграбить обоз. По сути, близость передовой позиции гарантирует, что в случае нашего поражения я буду убита на месте, что для меня, честно говоря, гораздо предпочтительнее другого исхода.

– Но…

– Все в порядке, капитан, – прозвучал за спиной у него голос Януса. – Это я попросил мисс Алхундт присоединиться к нам.

Маркус развернулся в седле.

– Вы?!

– Конечно. – Полковник натянуто улыбнулся. – Мне не хотелось бы, чтобы Министерство информации сочло, будто я пытаюсь что-то утаить.

На лице мисс Алхундт отразилось упрямство, и она явно собралась возразить, но полковник опередил ее:

– Мисс Алхундт, вы ведь, полагаю, прибыли сюда прямиком из обоза?

Женщина кивнула, заметно смешавшись:

– Ну… да, а что?

– Не довелось ли вам, случайно, заметить, что поделывает его высочество принц Эксоптер?

Губы мисс Алхундт дрогнули.

– Насколько я помню – прячется. Едва нас атаковала кавалерия искупителей, он поспешил скрыться в своей огромной повозке и с тех пор не выходил оттуда.

– Понимаю. Жаль. – Янус искоса глянул на Маркуса. – Я, видите ли, пригласил и его высочество стать свидетелем того, что здесь произойдет. Думаю, зрелище будет крайне поучительное.

«Мне бы хоть половину его уверенности». Маркус оглянулся на колонну, в которой еще продолжалось построение. Пастор разместил орудия в промежутках между батальонами, и сейчас несколько его подчиненных отводили отряд на безопасное расстояние, а прочие приступили к заряжанию пушек. Картечный снаряд отчасти смахивал на жестяное ведро, сплющенное и запаянное с обоих концов, и, когда канонир забивал такой снаряд в дуло орудия, эта процедура сопровождалась металлическим дребезгом и лязгом.

Едва построение завершилось и полк замер в тишине, все взоры тотчас устремились на восток, где с каждой минутой росла туча пыли, катившаяся перед вражеским войском. Когда порыв ветра проделывал брешь в пыльной завесе, можно было даже разглядеть это войско – бурлящую черно-бурую массу, которая заполонила узкую равнину, от прибрежной полосы на севере до подножия южной гряды холмов.

Казалось, что хандарайской армии нет конца, – если, конечно, это и впрямь могло называться армией. По большому счету, подумал Маркус, вряд ли. Скорее уж это была именно толпа – ни отдельных частей, ни каких-либо признаков организации, попросту гигантское человеческое море, подгоняемое страстным желанием поскорей схватиться с врагом. То в одном, то в другом месте Маркус различал священников Искупления, с головы до пят облаченных в черное, – они шли, пятясь, лицом обратившись к своей пастве, чтобы и на ходу без помех произносить пламенные речи.

Солдаты Искупления при иных обстоятельствах могли вызвать разве что смех – столичные отбросы, бедолаги, обитавшие в перенаселенных трущобах Эш-Катариона, призванные в бой речами священников, сулившими воздаяние в этой жизни и щедрую награду в следующей. Вооружены они были тем, что попалось под руку. Помимо мечей и копий, редких мушкетов и короткостволок, мелькали мотыги, кирки и дубинки.

И, однако же, этих людей было очень много – двадцать тысяч, по данным разведки. Маркус не мог подсчитать, но казалось, что войско бесчисленно. Узкую, всего около мили между берегом моря и горами, равнинную полосу вокруг тракта полностью покрывали хандараи, словно туча саранчи. Атака их попросту затопит узкий ворданайский строй, а если центр и выстоит, фланги останутся уязвимыми для удара. Искупителям не составит труда обойти сбоку длинные шеренги синих мундиров и атаковать с тыла.

Маркус подумал, что было глупо покидать форт. Древние, сложенные из песчаника стены, возможно, не устояли бы против современно оснащенной армии, но, уж верно, смогли бы выдержать натиск такой вот толпы. Сейчас, на открытой местности, врагу ничто не мешало воспользоваться численным преимуществом.

Передний край искупителей между тем приблизился на расстояние выстрела дальнобойных пушек. Кое-кто из хандараев явно знал об этом, и словно рябь прошла по всему громадному войску, когда некоторые воины замерли, насторожившись, ожидая увидеть вдали клубы дыма и услышать свист пушечных ядер. Не дождавшись ничего подобного, они вновь двинулись вперед, подгоняемые теми, кто шел следом.

Расстояние между двумя армиями неотвратимо сокращалось. Когда стало очевидно, что ворданаи не собираются открывать огонь, искупители заулюлюкали и священники в черном снова завели свой причудливый пронзительно-высокий напев. Орда ринулась вперед.

Янус еще раньше оставил при себе двух лейтенантов, чтобы использовать их в качестве посыльных, и сейчас пальцем поманил их к себе.

– Я лично отдам приказ открыть огонь, – сказал он. – Позаботьтесь донести это до каждого. Всякий, кто начнет стрелять раньше времени, понесет суровое наказание.

Молодые люди бросились выполнять приказ. Маркус проводил их взглядом и вновь повернулся к наступающей орде. Хандараи были теперь на расстоянии пушечного выстрела. Орудиям Пастора следовало бы уже обрушивать на них первые залпы, пробивать гигантские бреши в этой скученной толпе, уничтожать врагов десятками. Вполне вероятно, что этого оказалось бы недостаточно, – Маркус смутно подозревал, что в таком положении чего угодно оказалось бы недостаточно, – но и это было бы уже кое-что. Янус, однако, приказал зарядить пушки двойной картечью – двумя порциями свинцовых мушкетных шариков, туго набитых в тонкую металлическую оболочку. Взрыв такого снаряда напоминал залп гигантского дробовика. На близком расстоянии последствия были бы чудовищны – но приказа открыть огонь не поступило, и Маркус с содроганием думал об упущенной возможности.

Священники двигались впереди человеческого вала, вдохновляя воинов песней и примером своего бесстрашия. На их пути оказался крутой откос, но это почти не замедлило продвижения искупителей. Передние ряды, состоявшие из самых кровожадных фанатиков, ощетинились сплошным частоколом острой стали.

Маркус бросил взгляд на своих солдат. Батальоны, построенные в три шеренги, стояли неподвижно, точно статуи, держа на изготовку уже заряженные мушкеты. То один, то другой солдат с тревогой оглядывался назад, точно желая убедиться, что путь свободен, – на случай, если придется в спешке уносить ноги. Сержанты, рыскавшие между рядами, поднимали крик, если кто-нибудь вертел головой чересчур увлеченно.

Пока что держатся, подумал Маркус, но надолго ли их хватит? Мор не единственный, кто прикинул соотношение сил. Ветераны Первого колониального вряд ли выжили бы в Хандаре, если бы ввязывались в заведомо проигрышные сражения. Что до новобранцев – Маркус прекрасно помнил смесь гордости и ужаса, которая охватила его в первом бою. Гордость какое-то время поможет им сохранять выдержку, но если чаша весов качнется в сторону ужаса, то и гордости, и выдержке придет конец. И когда это случится, дрогнет и отступит весь строй.

Полковник смотрел на неумолимо приближавшихся врагов, и серые глаза его сияли, а лицо не выражало ничего, кроме безмятежной уверенности. Здесь, на поле боя, он казался совершенно другим человеком, словно одержимым неким загадочным безумием. Вал, помнится, предупреждал, что в полку поговаривают, будто Янус не в своем уме. Маркус тогда не придал значения этим словам, поскольку солдаты то же самое думали практически о каждом офицере, чье решение приходилось им не по вкусу. Однако сейчас, при виде сияния этих огромных глаз…

Маркус тайком покосился на мисс Алхундт – и обнаружил, что она тоже не сводит глаз с полковника. Когда женщина обернулась, взгляд ее встретился со взглядом Маркуса, и на краткий миг между ними вспыхнула искра понимания. «Она видит то же самое. – Маркус похолодел от страха. – Если Янус и впрямь безумен, теперь уже поздно, слишком поздно что-то предпринимать, кроме как удариться в бегство…»

Крики искупителей снова привлекли внимание Маркуса к тому, что происходило впереди. Противник приступил к броску слишком рано – Маркус уже отметил эту ошибку, обычную для неопытных воинов. Оценить дистанцию на глаз не так-то просто, а солдаты всегда не прочь рвануть во всю прыть. Теперь бежавшие сбавляли темп или переходили на шаг, теснясь и толкаясь под напором катившейся сзади живой волны. Изредка группки людей застывали, напуганные безмолвной стеной синих мундиров и видом готовых к бою пушек. Большинство, однако, двигалось дальше и, сократив дистанцию до двухсот ярдов, снова переходило на бег. Усердно топали сотни, тысячи ног. Сто ярдов.

Маркусу хотелось пронзительно закричать: «Огонь!» Если повезет, они успеют дать два залпа. Пушки устроят чудовищную жатву в рядах противника. И тем не менее он не издал ни звука.

В воплях хандараев зазвучало торжество. Передний край наступающей орды рассыпался – люди помчались сломя голову, неистово размахивая оружием. Им оставалось одолеть каких-то сорок ярдов. Даже безмятежная обычно Мидоу шарахнулась от этих воплей, конь мисс Алхундт опасливо попятился, и только Янус твердой рукой опытного наездника удержал своего скакуна на месте. Ворданайские солдаты даже не примкнули штыков. Будет бойня…

Маркус в отчаянии повернулся к полковнику – и обнаружил, что Янус смотрит на него. Серые глаза полковника искрились, в уголке рта играла едва различимая усмешка.

– Огонь, – промолвил Янус.

– Огонь! – проревел Маркус.

Эхо его крика потонул в треске мушкетов. Это был не грохот общего залпа, но стремительный, нарастающий рокот выстрелов, которые, начавшись в центре колонны, раскатились по флангам, точно пламя, бегущее по фитилю. Полсекунды спустя Маркус услыхал, как басовито, в унисон, рявкнули пушки.

«Двойная картечь с десяти ярдов. Святые угодники!» – даже в воцарившемся вокруг хаосе и страхе Маркус улучил мгновение, чтобы пожалеть наступающих. Картечный снаряд, сплющенный и запаянный с двух сторон, при выстреле распадался, выбрасывая наружу начинку из полудюймовых свинцовых шариков – точь-в-точь великанскую пригоршню дроби. Скорость шариков была такова, что они сохраняли убойную силу на расстоянии до пятисот ярдов; с тридцати футов они обрушатся на врага, точно молот Божий.

Секунду или две Маркус ничего не мог разглядеть, кроме вспышек мушкетных выстрелов и клубов порохового дыма. Когда грохот унялся, вместе с ним затихли и кровожадные вопли искупителей, и на миг оба войска погрузились в невероятную, мертвую тишину. Затем, словно по команде, воздух наполнился криками раненых, душераздирающими, словно вой адских полчищ.

Залп рассек ряды искупителей, как коса жнеца рассекает ряды спелых пшеничных колосьев. Землю перед ворданайским строем в несколько слоев устлали трупы вперемешку с ранеными и редкими счастливчиками, которым чудом удалось уцелеть. Там, где стояли орудия, подобного везения не наблюдалось, как не наблюдалось, по сути, даже трупов. Куски человеческих тел, руки, ноги, размозженные головы валялись там, словно части разломанных кукол, – останки тех, кого разорвало в клочья десятками свинцовых шариков. На долю секунды можно было отчетливо различить полосу обстрела каждого орудия – гигантский конус тел, словно сбитых наземь взмахом огромной метлы, и живых, которые замерли в оцепенении по обе стороны этого конуса.

Внемля выкрикам офицеров, солдаты в синих мундирах не стали тратить время на то, чтобы полюбоваться делом рук своих. Загремели шомпола – все три шеренги перезаряжали мушкеты. Солдаты действовали по-прежнему слишком медленно, и хороший бегун, промчавшись опрометью по устланной трупами земле, успел бы добраться до них прежде, чем начнется стрельба, – однако никому из хандараев такое даже в голову не пришло. Менее чем через минуту мушкеты вновь открыли огонь, уже не все разом, а поочередно, под выкрики лейтенантов: «Пли!» Вновь и вновь дымовую завесу разрывали вспышки розовато-желтого огня, и Маркус опять услышал крики раненых и умирающих.

Казалось, все держится на волоске, на некоем равновесии между оцепенением уцелевших хандараев в первых рядах орды и напором задних рядов, еще не растерявших боевого духа, защищенных от убийственного огня расстоянием и трупами соратников. Второй залп разорвал этот невидимый волосок, равновесие нарушилось, и люди ударились в бегство. Одни помчались куда глаза глядят, другие бросились прямиком на своих истязателей. Иные, не в силах преодолеть людской поток, неумолимо напиравший сзади, побежали вдоль ворданайского строя, словно механические утки в тире. Третий залп унес жизни тех немногих, кто пытался добраться до линии синих мундиров. Пушки одна за другой изрыгнули вторую порцию смертоносных зарядов. Пастор наводил орудия в самую толчею, туда, где беглецы из передних рядов бились о напирающих сзади, – и картечь валила тех и других десятками.

Теперь уже никто не пытался добежать до ворданаев и даже не рвался вперед. Все громадное войско ударилось в бегство, и паника распространялась с быстротой морового поветрия, пока даже те, до кого не донесся запах пороха, не побросали оружие, чтобы бежать налегке. Одни только священники в черном пытались остановить бегущих, но мало кто внимал их призывам. Одна группка священников затянула уже знакомый, высокий и пугающе чистый напев, и этот звук задел некую струну в душах воинов Искупления. Вокруг поющих священников начали собираться люди, и горстка их росла на глазах, поскольку первые храбрецы, не церемонясь, хватали в охапку перетрусивших соратников и принуждали развернуться лицом к врагу. Так продолжалось до тех пор, пока вся эта сцена не привлекла внимание Пастора. Одно из орудий рявкнуло, исторгнув шквал огня и металла. Пастыри в черном и окружавшие их воины превратились в кровавое месиво, и беспорядочное отступление возобновилось с новой силой.

Полковник снова повернулся к Маркусу. Усмешка на его лице исчезла бесследно, но глаза по-прежнему искрились.

– Прикажите солдатам примкнуть штыки и наступать. Не ослаблять натиска. Возможно, противник еще попытается закрепиться возле своего лагеря. – Уголок его рта снова дрогнул в едва заметной усмешке. – Да, и передайте кое-что капитану Стоуксу. Скажите, что я спускаю его с поводка. Скажите… – Янус сделал паузу, – чтобы задал им жару.

Даже в полумиле от поля боя, когда сцена чудовищного побоища осталась позади, равнину повсеместно усеивали трупы искупителей. Одни, раненые, бежали, сколько хватало сил, и здесь упали, испустив дух, других зарубили кавалеристы Зададим Жару. Янус приказал не трогать тех, кто станет просить пощады, но таких оказалось немного – хандараи предпочитали полагаться больше на свои ноги, чем на милосердие чужеземцев.

Маркус ехал медленно, пребывая в каком-то оцепенении. То, что совсем недавно длилось как будто целую вечность, сейчас чудилось краткой вспышкой, мгновенным переходом из одного состояния в другое. Считаные минуты отделяли верную гибель от полной победы. Солдаты словно и не заметили этого рубежа, с ликующими криками устремившись в погоню за хандараями, но Маркус был не в состоянии последовать их примеру.

Он не мог знать наверняка! Мысль эта донимала и мучила, словно сломанный зуб, неприятная, но совершенно неотвязная. Он не мог знать наверняка. Был один момент, краткий миг, после того как отгремел первый залп. полминуты или около того, когда ворданайский строй не был защищен ничем, даже штыками. Если бы хандараи смогли завершить атаку, этот строй разлетелся бы вдребезги, как стекло. Спасай свою шкуру, и плевать, что будет. Маркус точно знал, что он и сам был на волосок от того, чтобы вонзить шпоры в бока Мидоу и поскакать куда глаза глядят. Быть может, именно потому он так и терзался.

Ничего подобного, конечно же, не произошло. И все же он не мог знать, что хандараи дрогнут. Знать наверняка – не мог. Янус метнул кости, и ему выпали шестерки, но при мысли о том, что все могло выйти иначе, Маркусу становилось тошно.

Хуже того, он так и не понял – зачем? Зачем нужно было так долго сдерживать огонь? Зачем вообще нужно было разворачивать полк, чтобы встретить лицом к лицу эту бесчисленную орду? Маркусу хотелось решительно подойти к полковнику и потребовать ответа… но это невозможно. Полковники не обязаны разъяснять свои стратегические планы подчиненным.

Если он до сих пор был чрезмерно уверен в себе, то теперь его уже ничто не остановит. Маркус припомнил странный блеск в серых глазах Януса – и содрогнулся. Он не мог знать наверняка. И все же действовал так, как будто знал.

– Вас что-то беспокоит, капитан.

Маркус только сейчас осознал, что рассуждает вслух, а рядом едет мисс Алхундт. Он поднял взгляд на ее запыленные очки и выдавил натужную улыбку:

– Извините, мисс Алхундт. Я вас не заметил.

Женщина махнула рукой:

– Вы были чем-то поглощены. Я просто поинтересовалась, чем именно.

– Устал. – сказал Маркус. – Просто устал.

И это была чистая правда. Энергия вытекла из него, как вытекает вода из ванны, когда выдергивают пробку, осталась только невыразимая пустота. Маркус мечтал сейчас только о том, чтобы отыскать какую-нибудь койку и забыться сном, – и это несмотря на то, что день едва перевалил за середину. Увы, пока он не мог себе такого позволить. Слишком многое предстояло еще сделать. Курьеры уже отправились к батальонам с его приказом – перегруппироваться по краям лагеря искупителей и выставить часовых, пока специально выделенные отряды будут сгонять пленных. Маркус не желал допускать разнузданного насилия над гражданскими, и по крайней мере в этом Янус с ним согласился. Утомительные, тягостные хлопоты по уходу за ранеными и погребению погибших затянутся, как обычно, дотемна.

Конь мисс Алхундт изящно переступил через валявшегося на дороге мертвеца – тот лежал ничком, и спина его была разрублена до костей кавалерийским палашом.

– Должна вам признаться, что, когда искупители оказались слишком близко, я усомнилась в нашем успехе. Ситуация показалась мне чрезмерно рискованной. Впрочем, – добавила женщина, перехватив взгляд Маркуса, – я отнюдь не знаток военного дела.

Губы капитана дернулись. Он не сказал ни слова, но мог поклясться, что собеседница прочла по его лицу все, что было ей нужно.

– И вместе с тем, – продолжала она, – это безусловная победа. Даже его светлости, скорее всего, не к чему будет придраться.

«Так, – подумал Маркус, – с меня довольно».

– К чему вы клоните, мисс Алхундт? Чего вы хотите от меня?

– Я хочу знать, кому и чему вы преданы.

– Как обычно, – проворчал Маркус. – Королю, стране и своему командованию.

– Именно в такой последовательности?

– Я не намерен играть с вами в словесные игры.

– Это не игра, капитан. Мне нужна ваша помощь.

На мгновение – всего лишь на краткий миг – Маркусу почудилось, что мисс Алхундт говорит искренне. Она улыбалась все так же скромно, однако в глазах таилось иное выражение. То был взгляд человека, замершего на краю бездонной пропасти. Затем женщина отвернулась.

– Что это? – проговорила она.

– Где?

– Вон там, – указала она рукой. – Видите – дым. Может, там тоже шел бой?

Маркус поднял глаза. Впереди, за следующим изгибом дороги, поднимался столб дыма. Не серый с примесью белого пороховой дым, который в любом случае тянулся бы вдоль земли, как туман. Нет, это был густой черный дым от горящего дерева, холстины, повозок, амуниции, одеял…

– Зверя мне в задницу! – прорычал Маркус, посылая Мидоу в галоп. – Во что это такое они вляпались?

Глава восьмая

Винтер усталым шагом возвращалась к ущелью, в котором нашла пристанище ее поредевшая рота. Едва окончился бой с искупителями, ворданаи наскоро собрали раненых и бросились искать укрытие. Поиски привели их к узкой, выточенной ветрами в подножии высокого холма расселине, которую без труда можно было перекрыть с обеих сторон. Только тогда Винтер сочла безопасным объявить роте отдых, а сама вдвоем с Бобби осторожно выбралась на безлюдный склон, чтобы разведать, чем все закончилось.

Когда они вернулись, Графф заорал: «Подъем!» Пережившие бой солдаты в основном попадали от изнеможения там, где остановились, и оттого казалось, что узкое дно ущелья выстлано трупами. Однако зычный рев капрала сотворил чудо воскрешения, и, пока Бобби излагал добрые вести, вокруг него крепнул гул возбужденных голосов, то и дело прерывавшийся радостными возгласами. Винтер протолкалась через ликующую толпу и отыскала Граффа.

– С благополучным возвращением, сержант, – сказал он.

– Спасибо. – Винтер кивком указала в сторону Бобби. – Слыхал?

– Да, просто не верится.

– Нам обо всем рассказали двое верховых из части Зададим Жару, – сказала Винтер. – С вершины холма видно, как горит лагерь искупителей.

– Приятно в кои-то веки услыхать хорошую новость, – заметил Графф.

– Да уж поприятнее, чем плохую, – согласилась Винтер. – Однако нам еще предстоит изрядно пройти пешком, и лучше покончить с этим до наступления темноты. Скольких раненых придется нести?

Капрал принялся загибать чумазые пальцы.

– Фокс, Инимин, Гафф, Регулт. – Он поднял голову. – Похоже, что четверых.

– А Эйдерсон?

Винтер плохо запоминала имена, но кое-какие все же удержались в памяти. Эйдерсон был белокурым здоровяком, язвительным, любителем поглумиться над другими, но он кричал громче всех других раненых, когда его с пулей в бедре уносили с поля боя.

– Умер, – тихо ответил Графф. – Около часу тому назад.

– Ясно. – Винтер ощутила мимолетный укол совести оттого, что подобные известия больше не причиняют ей боли. – Значит, четверо. Выдели восемь человек, чтобы их нести, и еще четверых – просто на всякий случай. Мы с Бобби останемся с ними. Сможешь повести остальных вперед?

Графф нахмурился:

– Наверняка еще где-то можно наткнуться на искупителей. Лучше бы нам держаться вместе.

Винтер покачала головой:

– Кавалеристы сказали, что вокруг чисто. Чем больше людей мы сможем привести в лагерь до темноты, тем мне будет спокойнее.

– Как скажете, сержант, – уступил Графф. – Тогда возьмите с собой и Фолсома. Со всеми остальными я и сам управлюсь.

Винтер глянула на солнце. Оно уже опустилось к горизонту, и, хотя в воздухе еще царила дневная духота, совсем близко затаился, изготовившись к прыжку, пронизывающий холод пустынной ночи.

Из мушкетов и порванных мундиров соорудили носилки для раненых, смастерили факелы из лоскутьев, сухой травы и стеблей, чтобы освещать дорогу с наступлением ночи. Графф с остатками роты тронулся в путь первым, пообещав, что, едва доберется до полка, сразу отправит навстречу Винтер нескольких кавалеристов, чтобы они сопроводили раненых до самого лагеря. Винтер и ее небольшой отряд покинули ущелье сразу после захода солнца и со всеми предосторожностями пробрались к самой середине долины, где земля под ногами все же была поровней. Раненые жалобно стонали, и каждый неверный шаг, сотрясавший носилки, отзывался их мучительными вскриками.

Вначале солдаты, которые несли носилки, и их сопровождающие вели оживленный разговор. Бобби тоже принимал в нем участие, зато Фолсом снова стал привычно молчалив и без единого слова шагал рядом с Винтер. Постепенно багровый свет заката потускнел, сменившись лиловыми сумерками, и сгущающаяся темнота приглушила беседу, словно окутав невидимым саваном. Четверо солдат, не обремененных носилками, зажгли факелы, но этого хватало лишь на то, чтобы освещать землю под ногами. От пламени факелов долина наполнилась зыбкими пляшущими тенями, которые трепетали на камнях, точно черные вымпелы.

Впереди, в темнеющем небе, до сих пор отчетливо виден был столб дыма, который поднимался над горящими складами искупителей. Этот дым служил Винтер ориентиром, да и выбора у нее особо не было, потому что долина тянулась в том же направлении. Винтер рассчитывала, подойдя поближе, обогнуть пожар на безопасном расстоянии, но он не столько горел, сколько расстилался густым облаком, у которого не было четких границ. Они и сами не заметили, как очутились в хандарайском лагере – вернее, в том, что от него осталось.

По правде говоря, это место не слишком-то напоминало лагерь. В отличие от ворданайских биваков, здесь напрочь отсутствовали ровные ряды палаток. Тюфяки и одеяла валялись повсюду в беспорядке, перемежаясь с самодельными навесами из растянутого на шестах полотна. Везде были разбросаны остатки имущества, которое сопровождает всякую армию в походе: бесхозное либо пришедшее в негодность оружие, мешки с мукой и фруктами, кости и хрящи забитого скота, разнообразная одежда, брошенная за ненужностью, перед тем как войско двинулось в последний бой.

Почти все, подверженное горению, почернело от копоти, и то здесь, то там до сих пор курились крупные угли, источая удушливый черный дым. Скоро совсем стемнело, и видимость съежилась до пределов круга света, который отбрасывали факелы. Ворданаи шли молча, и то один, то другой предмет возникал из небытия перед ними и вновь погружался в небытие, когда они проходили мимо, – точь-в- точь обломки кораблекрушения вокруг судна, идущего с поднятыми парусами.

Винтер едва разглядела первый труп, обугленный до черноты, свернувшийся клубком на испепеленных остатках тюфяка. Один только череп и говорил о том, что этот бесформенный комок прежде был человеческой плотью. Следующим оказался труп человека в лохмотьях, простертый ничком и залитый алой кровью из десятка ран в спине. За ним валялся на земле воин, до сих пор сжимавший в руке копье, часть его головы снесло ядром. Далее, оказавшись уже в середине лагеря, Винтер и ее спутники натыкались на мертвецов на каждом шагу и в конце концов вынуждены были ступать крайне осторожно, чтобы не споткнуться о чью-то торчащую руку или не раздавить ногой растопыренные мертвые пальцы.

Не сразу Винтер с содроганием осознала, что среди убитых есть и женщины. Иные, в нищенских лохмотьях, скорченные, зажавшие перед смертью рану, которая лишила их жизни, почти не отличались от мужчин; но в глубине лагеря сопротивление хандараев, очевидно, ослабло, и у победителей нашлось время на развлечения иного сорта. Солдаты миновали труп женщины, раздетой донага и распятой; горло ее было перерезано от уха до уха, и кровавая рана зияла чудовищной ухмылкой. В другом месте свет факела выхватил из темноты бледные ягодицы трех женщин, уложенных в ряд, с задранными до подмышек платьями. Возле них лежал седобородый старик, убитый пулей в грудь.

Одна картина сменялась другой. Винтер хотелось закричать, срывая голос, но она не смела дать волю чувствам. В густом дыму невозможно было определить направление, и ей оставалось только вести своих людей прямо и молиться, чтобы они наконец выбрались из дымовой завесы. В зыбких отсветах факелов Винтер всматривалась в лица спутников. Фолсом, шедший позади нее, казался каменным изваянием, зато у Бобби глаза округлились на пол-лица. Когда они только наткнулись на первый труп, паренек шарахнулся от него и с каждой последующей находкой норовил держаться поближе к Винтер. Она ощупью отыскала в темноте его руку и осторожно пожала ее. Девушка не была уверена, что подобный жест можно счесть мужским, но Бобби переплел свои пальцы с ее и со всей силы сжал ладонь.

Ей очень хотелось сделать нечто странное – объяснить, как-то оправдать то, что произошло. Это война. Так всегда бывает. После боя, когда кровь еще горяча, мужчины совершают то, что в иное время им бы в голову не пришло. Винтер не смогла произнести это вслух, потому что у нее перехватило горло; и в горящем лагере хандараев царила тишина, которая бывает только в церкви, – тяжелая, ненарушимая тишина.

Было ли разорение лагеря делом рук ветеранов Первого колониального и какое участие в нем приняли новобранцы? С тягостным чувством Винтер думала, что знает ответ на этот вопрос. Варус, прежний командир полка, не одобрял насилия и мародерства, когда они совершались у него на глазах, однако и не стремился предотвратить то, что происходило за пределами его зрения. И когда какое-нибудь селение подозревалось в укрывательстве бандитов или бунтовщиков…

Винтер и ее спутники были не единственными живыми людьми в лагере, хотя до сих пор на свет их факелов не выбрело из темноты ни одного человека. Кое-где в густом дыму двигались пятнышки света, приплясывали и качались среди медленно догорающего пламени, словно блуждающие огни на болотах. В одиночку либо по двое или трое люди с факелами бродили по руинам лагеря. В поисках добычи, скорее всего, хотя Винтер до сих пор не попалось на глаза ничего мало-мальски ценного. Время от времени она слышала грубые голоса, перекликавшиеся друг с другом под треск и шипение огня.

Казалось, целую вечность они так и шли, не обменявшись ни единым словом, и даже вскрики раненых солдат на носилках звучали приглушенно. Когда Винтер различила тихий мучительный стон, она решила вначале, что его издал один из раненых, – однако вслед за ним послышались шипение и негромкое ругательство. Винтер остановилась и подняла руку, призывая остальных последовать ее примеру.

Бобби судорожно стиснул ее ладонь, но тут же разжал пальцы.

– Сэр, что случилось? – спросил паренек.

– Я кое-что слышал, – отозвалась Винтер. – Здесь, поблизости, есть кто-то живой.

Солдаты обменялись взглядами. Белобрысый юнец, один из тех, что несли носилки, заговорил первым.

– Это точно? – спросил он.

– Я тоже слышал, – пророкотал Фолсом и добавил, ткнув пальцем в сторону: – Вон там.

Белобрысый солдат оглянулся на товарищей и пожал плечами:

– И что с того? Наверняка же какой-нибудь серомордый.

– Или один из наших, – солгала Винтер. Проклятие, которое она расслышала, было произнесено по-хандарайски. – Мы не можем бросить его на произвол судьбы. Она окинула испытующим взглядом лица солдат и быстро приняла решение. – Идите дальше. Наш лагерь должен быть уже недалеко. Если мы разыщем этого беднягу, капралы Форестер и Фолсом помогут мне его нести.

Солдат кивнул. Другой рядовой зажег запасной факел и вручил его Фолсому. Солдаты, тащившие носилки, и их сопровождающие двинулись вперед. Винтер с капралами остались одни.

Бобби, явно стараясь овладеть собой, перебросил мушкет в другую руку и потряс онемевшими пальцами, которыми чересчур сильно сжимал оружие. Затем он несколько раз глубоко вздохнул, а когда повернулся к Винтер, на лице его читалась крайняя решимость. Винтер обнаружила, что ее уважение к этому пареньку значительно возросло. Он явно был напуган, можно даже сказать, вне себя от страха – но притом исполнен решимости не допустить, чтобы этот страх помешал ему исполнить приказ. Фолсом, как обычно, оставался совершенно бесстрастен.

– Отлично, – сказала Винтер. – Пошли.

Мимо изодранных одеял и дымящихся груд всякого хлама они двинулись в том направлении, откуда донесся звук. Мертвецы валялись повсюду – одни так и закоченели в страхе, другие явно пытались бежать и погибли, застигнутые безжалостными ударами преследователей. Винтер заставляла себя озираться по сторонам, выискивая признаки движения. Бобби приставил ко рту сложенные чашечкой ладони и прокричал: «Кто здесь?» – но ответа не последовало, а повторять попытку он не стал.

И тут Винтер краем глаза уловила какое-то движение.

– Вон там! – указала она на перевернутую повозку, в упряжи которой повис, запутавшись в ремнях, мертвый конь. Позади повозки кто-то притаился, отбрасывая черную тень на фоне тускло-багрового зарева далеких огней. Винтер шагнула вперед, разведя руки, всем видом стараясь подчеркнуть, что у нее добрые намерения. – Кто там? – окликнула она и на всякий случай повторила по-хандарайски: – Кейфо?

Она почти не сомневалась, что неизвестный бросится наутек. И уж совершенно точно не ожидала увидеть гигантский силуэт, восставший из-за повозки, со сверкающими глазами, в которых отражалось пламя факелов.

Винтер успела заметить, что это мужчина – рослый, с могучими руками и ногами, голый до пояса. Его бледный волосатый живот был перетянут поясом, лицо искажено злобой, а в руках неизвестный держал кривой меч размером с половину роста самой Винтер. Одним прыжком человек перемахнул через мертвого коня, еще в воздухе вскинув над головой оружие.

Грохот, раздавшийся справа от Винтер, разбил тишину вдребезги, как камень, брошенный в оконное стекло. Мушкет Бобби дымился, но парнишка спустил курок прежде, чем навел оружие, и свинцовый шарик с пронзительным свистом канул в темноту. Великан даже не замешкался, неуклонно направляясь к Винтер и обеими руками занося меч, чтобы одним ударом сверху вниз разрубить ее пополам.

Фолсом шагнул ему наперерез, поднырнув под замах так, что лишь слегка зацепил плечом навершие меча. Мушкет он бросил, но в левой руке по-прежнему сжимал горящий факел, которым со всей силы ткнул в спину великана. Тот заревел и коленом ударил Фолсома в живот. Капрал охнул, пошатнулся, сделав шаг назад, а хандарай наотмашь хлестнул его тыльной стороной ладони. Сбитый с ног, Фолсом распластался на пыльной земле.

Винтер метнулась к мушкету, брошенному Фолсомом, схватила его, перекатилась и, вскакивая на ноги, успела вскинуть оружие к плечу. Хандарай опять занес меч, на сей раз для того, чтобы обезглавить упавшего капрала, и его широченная спина оказалась целиком открыта для выстрела. Винтер оттянула затвор, всей душой надеясь, что порох не просыпался от удара о землю, и нажала спуск.

Грохот выстрела прозвучал в ее ушах сладчайшей музыкой, и даже отдача в плечо вызвала ликование. Винтер увидела, как взлетела пыль в том месте, куда угодил выстрел, как великан вдруг застыл с занесенным над головой мечом. Пуля вошла чуть выше поясницы, и видно было, как из раны тотчас забила кровь, но хандарай ничем не показал, что чувствует боль. Вместо этого он медленно развернулся, и стало видно выходное отверстие в животе. Не опуская меча, великан сделал шаг к Винтер, затем другой…

«Сдохни, – мысленно взмолилась Винтер, – ради всего святого, сдохни!» Однако хандарай продолжал движение, и из раны ритмично выплескивалась, стекая по животу, кровь. Винтер занесла мушкет в вялой попытке отразить удар меча, отчетливо сознавая, что великан без труда выбьет у нее оружие…

Позади нее грохнул новый выстрел, и на громадном теле ханда- рая – на сей раз высоко на груди – расцвела кровавым цветом еще одна рана. Великан зашатался, как пьяный, царапая землю острием меча, словно хотел опереться на него… и наконец, хвала Небу, рухнул наземь, издав последний рык, который уже больше походил на стон. Казалось, от этого падения содрогнулась земля, и долгое время Винтер не могла отвести взгляд от неподвижного тела, опасаясь, что великан снова поднимется на ноги. Когда она наконец нашла в себе силы оглянуться, то обнаружила, что позади нее стоит Бобби и держит в руках мушкет, вокруг затвора и ствола которого вьется пороховой дымок.

Фолсом застонал, и этот звук словно рассеял чары. Винтер перекатилась и сумела подняться на колени, а Бобби, выронив мушкет, бросился к ней.

– Сержант! – крикнул он. – Сэр, вы целы?

– Вполне, – ответила Винтер, когда наконец смогла отдышаться. – Он до меня и пальцем не дотронулся. Глянь, как там Фолсом.

Впрочем, рослый капрал уже сам поднимался на ноги. Левая половина его лица была покрыта пятнами и измазана кровью из нескольких мелких ран, однако он решительно отмахнулся от помощи Бобби и направился прямиком к Винтер. Вдвоем капралы рывком поставили ее на ноги и помогли удержаться в таком положении, хотя колени у нее все еще дрожали.

– Что это было? – спросил Бобби. – Ради всего святого, что же это такое было?

– Богомерзкое чудище, – пробормотал Фолсом.

– Это был фин-катар, – проговорила Винтер. Собственный голос показался ей бесконечно далеким из-за неумолчного гула крови в ушах.

Капралы разом уставились на нее.

– Фин… что? – переспросил Бобби.

– Фин-катар, – повторила Винтер. – В переводе это означает «божественный щит». Что-то вроде священного ордена. Телохранитель хандарайских священников. Прежних священников, – добавила она, напряженно сдвинув брови. – Не искупителей.

Фолсом нахмурился:

– Почему вы так думаете?

– Поглядите, какой он громадный, – сказала Винтер. – Все финкатары именно так и выглядят. Это дело рук священников.

Рослый капрал очертил над сердцем знак двойного круга.

– Колдовство!

– Да, ходят такие разговоры, – кивнула Винтер. – Колдовство либо какой-то трюк с порошками и зельями. Мне однажды сказали, что фин-катары едят только ядовитые плоды и пьют яд скорпионов. – Кажется, к ней понемногу возвращалась способность к логическому мышлению. – Вот только какого черта он оказался именно здесь?

– Так ведь в этом войске было полным-полно священников, – заметил Бобби.

– Искупители ненавидят прежних священников, – возразила Винтер. – Именно их в первую очередь обвиняют в том, что ханда- раи сбились с пути истинного.

Фолсом покачал головой:

– Неверные!

Винтер не знала, что здоровяк-капрал настолько набожен. Впрочем, она вообще о нем почти ничего не знала. Да и обо всех прочих, если уж на то пошло.

– Ни за что не поверю, что мы слышали его стон, – пробормотал Бобби, разглядывая мертвого великана.

– И правильно сделаешь. – Лихорадочное сердцебиение унялось, и Винтер вновь охватила безмерная усталость. У нее вдруг пропало всякое желание разыскивать и спасать невесть кого. – Но может быть, нам стоит вернуться. Одному Богу известно, кто еще тут мог затаиться.

Фолсом воодушевленно закивал. Скула его уже становилась лиловой, и в скором времени должен был появиться внушительный синяк. Бобби, однако, выглядел не так уверенно.

– По-моему, стонали совсем рядом, – сказал он. – Может быть…

И тут прозвучал другой голос, тоненький и шелестящий, словно шепот призрака:

– Умоляю… я здесь…

Бобби ошеломленно завертел головой, а Фолсом схватился за мушкет. Не сразу Винтер осознала, что эти слова были произнесены по-хандарайски. Оба капрата просто не поняли, что слышат просьбу о помощи. Винтер торопливо замахала на них рукой, веля помалкивать, и вслух спросила на том же языке:

– Где ты? Где?

– Повозка… – Голос был едва различим. – Помогите…

Винтер взглянула на перевернутую повозку – прочно сколоченную, внушительных размеров, явно чересчур большую для одного- единственного коня. Дно повозки было задрано вверх, стенки упирались в землю, образуя изрядный зазор. Выход спереди перекрывали козлы, но заднюю дверцу сорвало напрочь, и этот путь оставался свободен.

– Ты под повозкой? – спросила Винтер все так же по-хандарайски. – Можешь вылезать. Мы тебя не тронем, клянусь.

– Не могу, – прозвучал тихий ответ. Голос был совсем юным и, скорее всего, принадлежал женщине. – Я застряла. – Последовала долгая пауза, а затем – сдавленный мучительный вскрик. Когда голос раздался снова, он срывался от боли: – Не могу…

– Погоди. Потерпи немного.

Винтер направилась к повозке, намереваясь обогнуть ее сзади и заглянуть вниз, однако на полпути разглядела бледную руку, торчавшую из-под повозки ладонью вверх. Очевидно, когда повозка перевернулась, дощатая стенка пригвоздила руку женщины к земле, и несчастная угодила в западню. Неудивительно, что она не могла выбраться оттуда. Рука, придавленная массивной доской к земле, распухла и зловеще побагровела.

– Фолсом! – позвала Винтер. – Сможешь передвинуть эту штуку?

Рослый капрал с задумчивым видом приблизился к повозке, обошел ее сзади, где можно было ухватиться за дно, осторожно налег пробы ради и скривился.

– Вряд ли, – сказал он. – Чтобы перевернуть эту махину, нужна еще, самое меньшее, пара ребят.

– Хотя бы приподнять немного, – попросила Винтер. – Только на минуту.

Капрал уже заметил торчавшую из-под повозки руку и мрачно кивнул. Присев на корточки, он просунул обе руки под дно повозки и с надсадным мычанием выпрямился. Повозка, медленно вращая колесами, поднялась вместе с ним.

Девушка пронзительно закричала. Винтер бросила взгляд на ее руку, неестественно согнутую выше локтя, в том месте, где ее придавила стенка повозки, – и опустилась на колени, решив тащить девушку за ноги. Несколько мгновений она повозилась в полутьме под повозкой, с убийственной ясностью сознавая, какая тяжесть обрушится на нее, если бычья сила Фолсома даст сбой. Потом наконец сумела ухватиться за ноги неизвестной и рывком потянула ее на себя. Девушка легко сдвинулась с места, но это движение потревожило сломанную руку, и несчастная опять закричала, да так, что у Винтер зазвенело в ушах. Едва они выбрались наружу, Бобби схватил ее за плечи и оттащил подальше, а Фолсом наконец отпустил повозку, которая с грохотом рухнула наземь.

– Как ты? – спросила Винтер по-хандарайски и, не услышав ответа, наклонилась ниже. Она увидела, что глаза девушки закатились, а смугло-серое лицо неестественно побледнело.

– Она умерла? – спросил Бобби.

Винтер покачала головой. Грудь девушки поднималась и опускалась, дыхание было неглубоким и частым.

– Думаю, просто потеряла сознание. У нее сломана рука. – Других повреждений, по крайней мере на первый взгляд, не было. – Нам придется ее нести.

– Куда? – спросил Бобби.

– В наш лагерь, конечно, – ответила Винтер. – И…

– К полковому хирургу? – уточнил Бобби.

Винтер осеклась на полуслове. Если уж офицеры закрывают глаза на насилие и убийство гражданских, вряд ли в лазарете захотят возиться со сломанной рукой какой-то серокожей девки.

– Ко мне в палатку, – наконец решила она. И мельком задумалась: интересно, поставили для них палатки или уже занесли в список потерь?

– Ее могут увидеть, – сказал Бобби. – Что вы им скажете?

Наступила долгая пауза. Винтер молчала, покусывая нижнюю губу.

– Заверните ее в одеяло, – предложил Фолсом, отряхивая грязные ладони. – Несем в лагерь раненого – и вся недолга. Никто и не глянет.

Винтер посмотрела на лежавшую без сознания девушку. Округлое личико с маленьким острым подбородком, серая кожа обильно присыпана сажей, длинные темные волосы всклокочены и слиплись от грязи. Всей одежды – простой серый балахон, перехваченный на талии плетеным ремешком. Лет ей, должно быть, даже меньше, чем Бобби.

– Что ж, попробуем так, – согласилась Винтер. – А потом я что- нибудь придумаю.

Доставить девушку в ворданайский лагерь оказалось легче, чем даже смела надеяться Винтер. Первый колониальный полк поставил палатки против ветра, дующего со стороны горящего лагеря искупителей, в удобной близости от небольшого ручья, который вытекал из долины и впадал в море. Городок из синего брезента и по внешнему виду, и по размерам был таким же, как всегда, словно ровным счетом ничего не случилось, и часовые на входе лишь удостоили прибывших кратким взглядом, а потом махнули рукой – проходите, мол.

Палатки седьмой роты и впрямь поставили вместе со всеми прочими. Пробираясь к сержантской палатке, Винтер и капралы, ее сопровождавшие, не встретили ни единой живой души. Уже совсем стемнело, и если все бойцы седьмой роты выбились из сил так же, как сама Винтер, они наверняка уже крепко спали. Потребность рухнуть и забыться сном была почти непреодолима, но Винтер пока что старалась ее сдержать.

Фолсом уложил девушку на постель сержанта. Сейчас глаза ханда- райки были плотно сомкнуты, и Винтер не могла определить, пришла она в себя или нет. Слабый стон сорвался с ее губ, когда сломанная рука опустилась на тюфяк.

– Этим надо бы заняться, – заметил Фолсом.

Винтер, которая наконец-то смогла сесть, в эту минуту всерьез опасалась, что у нее отвалятся ноги. Она ответила Фолсому обессиленным кивком.

– Позовите… – Девушка запнулась, размышляя. Кому-нибудь в роте уж верно доводилось в прошлом иметь дело со сломанными конечностями, но спрашивать об этом в открытую означало бы выдать себя. – Бобби, позови Граффа. Тебе, скорее всего, придется его разбудить.

Графф был ветераном и наверняка обладал опытом в такого рода делах.

– Точно, – отозвался Бобби. Глаза у него от усталости неестественно блестели, но он тем не менее двинулся исполнять приказ.

Фолсом что-то проворчал и тоже вышел из палатки, но пару минут спустя вернулся, неся в одной руке черствую галету и головку хандарайского сыра, а в другой фляжку. Все это он протянул Винтер, которая приняла подношение с благодарностью. Она с самого утра ничего не ела, если не считать горсти сухарного крошева, наскоро проглоченной в ущелье, и сейчас даже черствая галета показалась ей верхом блаженства. Сыр был слегка перезрелый, но Винтер нарезала его ломтиками и с жадностью съела, запивая чуть теплой водой.

В палатку, протирая сонные глаза, втиснулся Графф, за ним по пятам Бобби.

– Сержант, – сказал Графф, – рад, что вы благополучно добрались до лагеря, но я не понимаю… – И осекся, увидев девушку на походной койке. – Это еще кто?

– Мы подобрали ее в хандарайском лагере, – негромко проговорила Винтер. – У нее сломана рука. Ты мог бы ей как-нибудь помочь?

Графф с сомнением посмотрел на Винтер, затем перевел взгляд на Бобби… и пожал плечами.

– Я не костоправ, но могу наложить шину. Кожа цела?

– Видимых повреждений нет, – сказала Винтер.

– Тогда все будет в порядке, – отозвался он. – Впрочем, и так видно, что воспаления нет. Мне понадобятся кусок чистого полотна и какая-нибудь дощечка.

Исполнять эту просьбу снова отправился Бобби, а Графф подошел к койке, чтобы осмотреть девушку. Закончив осмотр, он одобрительно кивнул.

– Перелом, похоже, и вправду неопасный, – объявил он. Затем, покосившись на полог палатки, понизил голос: – Сержант, вы точно знаете, что делаете?

– Нет, – ответила Винтер чистую правду. – Но ты же видел хандарайский лагерь?

Графф неловко переступил с ноги на ногу:

– Это война.

– Мы услышали, как она зовет на помощь, и… – Винтер пожала плечами. – Я просто не мог бросить ее там.

Капрал надолго замолчал.

– Ладно, – произнес он наконец. – Полковник сказал, что мы простоим здесь самое меньшее до послезавтра, чтобы дать оправиться раненым. Надеюсь, к тому времени, когда нам придет пора выступать, девушке полегчает и можно будет ее отпустить.

– Спасибо, Графф.

Заросшее бородой лицо капрала едва заметно порозовело.

– Не капральское это дело – критиковать сержанта.

Винтер рассмеялась, и Графф тоже улыбнулся.

– Кроме того, – добавил он ворчливо, – это мы должны благодарить вас, сержант. Все до единого. Даже если большинство ребят, которые сейчас дрыхнут там, в палатках, этого не понимают. Если б вы их не остановили, мы все закончили бы жизнь на кольях искупителей.

Винтер опешила:

– Да я просто… просто ничего другого не оставалось. Ты и сам это наверняка мог понять не хуже меня.

– Должен был понять, – сказал Графф, – но поняли – и сделали то, что надо, – именно вы.

Винтер неловко кивнула. Разговор прервался – в палатку нырнул Бобби с охапкой дощечек и разодранной на полосы запасной простыней. Графф забрал у него добычу и приступил к делу. Перевернув девушку на спину, он осторожно распрямил ее руку на тюфяке. Ресницы девушки затрепетали, и она вновь застонала.

– Фолсом, придержи ее, – распорядился Графф. – Нельзя, чтобы она дергалась и пыталась вскочить. Сержант, она будет кричать…

Винтер огляделась по сторонам, схватила валявшийся на полу носок, скомкала и, бормоча извинения, затолкала его в приоткрытый рот девушки. Графф кивнул и принялся за работу. Плоть сломанной руки тошнотворно заколыхалась под его пальцами, и Винтер пришлось отвести взгляд. Девушка впилась зубами в импровизированный кляп с такой силой, точно хотела прокусить его насквозь, – однако не издала ни звука. Через пару минут процедура была окончена, и Графф уже обматывал руку девушки полосами полотна.

– Это обеспечит неподвижность, – сказал он. – Если начнется жар, повязку надо будет снять и осмотреть место перелома. Вдруг там все же есть воспаление, и тогда придется отнять руку. – Он перехватил взгляд Винтер. – Вот только меня об этом не просите.

Винтер кивнула:

– Спасибо еще раз.

– Да пустяки. – Он затянул узел на повязке и выпрямился. – А теперь, сержант, с вашего позволения, я отправлюсь досыпать.

– Ступай, – сказала Винтер. – Все ступайте. Поспите хоть немного.

– А как же она? – спросил Бобби. – Кто-то должен за ней присматривать. Что, если она придет в себя?

– Надеюсь, ей хватит ума не шуметь, – ответила Винтер.

– Или перерезать вам глотку, – заметил Графф. – Что ни говори, а она все-таки серокожая.

Винтер устало пожала плечами:

– Что ж, если утром вы обнаружите меня с перерезанной глоткой, сразу поймете, что произошло.

Капралы поворчали еще немного, но в конце концов ушли. Винтер достала из постельной скатки одеяло и подушку, бросила их на твердый земляной пол и легла. Ложе получилось бугристое и неудобное, однако она заснула, едва закрыв глаза.

Джейн сидела рядом с Винтер на длинной скамье, слушая лекцию миссис Уилмор о благотворительности.

Винтер боялась повернуть голову. Вокруг рыскали надзиратели, востроглазые, с безжалостными хлыстами. И все же краем глаза она видела Джейн, ее щеку, мягко очерченную шелковистой завесой рыжих волос. Винтер чуяла ее запах, пробивавшийся даже сквозь тяжелый землистый дух, которым все они пропитались от регулярной работы на огородах «тюрьмы».

Джейн положила руку на колено Винтер и водила большим пальцем, чертя на грубой ткани крохотные кружки. Дюйм за дюймом рука продвигалась все выше, и пытливые пальцы исследовали бедро подруги, как опытный путешественник исследует каждую пядь незнакомой земли. Винтер покрылась гусиной кожей, у нее перехватило дыхание. Она хотела сказать Джейн, чтобы та перестала, каждое мгновение ожидая, что вот-вот над ними свистнет надзирательский хлыст. И в то же время страстно желала схватить Джейн за плечи, тесно прижать к себе и…

– Принесла? – спросила Джейн, и пальцы ее скользнули выше, сминая юбку Винтер.

Девушка рискнула повернуть голову, но Джейн не глядела на нее. Глаза ее были скрыты шелковистой завесой волос.

– Что принесла? – шепотом отозвалась Винтер.

– Нож, – чересчур громко ответила Джейн. – Ты должна принести нож…

Сквозь брезент сочился серо-голубой свет. Винтер не сразу осознала, что она не в далекой «тюрьме», не в ущелье, со всех сторон окруженном хандарайскими всадниками, а в собственной палатке, посреди полкового лагеря.

И не одна. Девушка резко села на импровизированном ложе – и тут же пожалела о своей поспешности. Все тело ныло, точно избитое, а на коже запеклась корка из вчерашнего пота, смешанного с пылью и грязью. Хватаясь за голову, Винтер подалась вперед и нащупала фляжку. Вода была прохладной, но по крайней мере смыла пыль с губ.

Хандарайка лежала рядом, на койке. За ночь она не сменила позы и была так неподвижна, что Винтер не сразу осознала, что девушка пришла в себя. Взгляд ее неотрывно следовал за сержантом, но при этом она даже не шелохнулась. Винтер невольно представился кролик, парализованный хищным взглядом лисы. Она откашлялась и заговорила по-хандарайски.

– Не бойся, – сказала она. – Мы не причиним тебе зла.

Напряжение, сковавшее девушку, чуть заметно ослабло, однако она ничего не ответила.

– Как ты себя чувствуешь? – Винтер указала жестом на свою левую руку. – Болит?

– Где я? – спросила девушка.

Ее речь звучала мелодично, и Винтер вдруг остро ощутила грубость своего хандарайского произношения. Она изучала язык урывками, в основном по книгам – после того как выучилась читать плавную вязь хандарайского шрифта, – а в разговорной речи упражнялась на улицах и в тавернах и бессознательно переняла уличный выговор, а это значило, что для слуха хандараев ее акцент звучит откровенно простонародно.

– В нашем лагере, – ответила Винтер вслух. – Это моя палатка.

– В лагере, – повторила девушка. – В лагере расхемов.

Расхемы, то есть тела, трупы – так в Хандаре звали ворданаев и других бледнокожих иноземцев. Винтер кивнула.

Девушка внезапно впилась в нее долгим взглядом. Глаза у нее были странного лилово-серого цвета, распространенного у хандараев и зачастую пугавших чужеземцев.

– Почему? – спросила она. – Почему вы принесли меня сюда?

– Мы нашли тебя в… сожженном лагере. – Винтер замешкалась, подбирая слова. – Мы не хотели бросать тебя умирать. Ты помнишь?

– Помню ли я? – Девушка подняла скованную шиной руку. – Думаю, это трудно забыть. Но я не понимаю. Ваши солдаты всех убивали. Женщин сначала брали силой, а потом… – Ее серое лицо побледнело. – Вы принесли меня сюда, чтобы…

– Нет! – поспешно оборвала ее Винтер. – Ничего подобного. Клянусь!

– Тогда зачем? – Лиловые глаза смотрели на нее с недоверием.

Винтер не смогла бы это внятно объяснить и на своем родном языке – куда уж там спотыкаться и путаться в хандарайских словах! Она решила сменить тему.

– Мое имя Винтер, – сказала она вслух. – Винтер дан-Игернгласс, если по-вашему. – И добавила, постаравшись составить фразу как можно учтивей: – Могу я узнать твое имя?

– Феор, – ответила девушка. Перехватила удивленный взгляд Винтер – у хандараев принято называть еще и имя отца – и добавила: – Просто Феор. Я возлюбленная богов. Мы отказываемся от всех прочих имен. – Она обвела настороженным взглядом палатку. – Можно мне попросить воды?

Винтер без единого слова протянула ей фляжку. Феор взяла ее здоровой рукой и жадно напилась, вытряхнув последние капли на язык. Потом она облизнулась, точно кошка, и осторожно отставила фляжку.

– Я принесу еще, – сказала Винтер. – И поесть тоже. Ты, наверное, голодна.

Она приподнялась было, но девушка вскинула руку:

– Подожди.

Винтер покорно остановилась и вновь села. Феор сверлила ее взглядом своих необыкновенных глаз.

– Я твоя пленница?

Винтер покачала головой:

– Нет, вовсе нет. Мы просто хотели тебе помочь.

– Тогда я могу уйти, если захочу?

– Нет! – Винтер тяжело вздохнула. – Если ты выйдешь наружу, кто-нибудь и впрямь возьмет тебя в плен. Или просто убьет, или…

– Они не знают! – поняла девушка. – Те, другие, не знают, что вы принесли меня сюда!

– Только несколько человек, которым я доверяю. – Винтер произнесла это и мысленно удивилась – как же так? Она знакома с капралами от силы два-три дня. Странно воздействует порой на людей бой плечом к плечу. – Мы что-нибудь придумаем, обещаю. А пока тебе нельзя выходить из палатки.

Феор грустно кивнула:

– Как скажешь. – Она склонила голову к плечу. – Когда вы нашли меня, видели поблизости человека? Очень большого, безволосого.

По лицу девушки невозможно было определить, какие чувства она испытывает, задавая этот вопрос. Винтер помолчала, взвешивая ответ.

– Да, – сказала она наконец. – Он мертв.

– Мертв, – повторила Феор. – Мертв. Это хорошо.

Винтер смотрела на нее во все глаза. Возлюбленная богов, сказала девушка. Священнослужительница – но не из нынешних, потому что пастыри искупителей сплошь мужчины и их вера гласит, что главенство женщин было первым признаком разложения прежней порочной церкви. Винтер часто доводилось слышать, как проповедники кричат об этом на всех углах столицы, еще до того, как Искупление переросло в открытый переворот. Как же тогда она оказалась в армии искупителей?

Винтер тряхнула головой.

– Я принесу нам что-нибудь поесть.

Феор вновь угрюмо кивнула. Во всей ее манере держаться было нечто необычайно мрачное. Впрочем, у нее вряд ли есть причины веселиться.

Лагерь, раскинувшийся вокруг палатки Винтер, ничем не отличался от тех, которые разбивал полк по пути из Форта Доблести. Те же ряды брезентовых синих палаток, точно такие же стойки с мушкетами. Только черный дым, до сих пор курившийся к западу от лагеря, напоминал о событиях вчерашнего дня. А также некоторые палатки, которые лишились обитателей.

Солнце уже поднялось высоко, и в лагере кипела жизнь. Одни солдаты занимались своим оружием, точили штыки либо вычищали грязь и пороховую копоть из мушкетных дул, другие резались в кости или карты, третьи просто, собравшись кружком, обменивались рассказами о вчерашнем бое. Завидев Винтер, все они подскочили с мест и откозыряли. Винтер махнула рукой – вольно, мол, – и отправилась на поиски Бобби.

Долго искать не пришлось. Юный капрал сломя голову несся вдоль ряда палаток и с разгона едва не налетел на Винтер. Она торопливо попятилась, а Бобби остановился, вытянулся по стойке «смирно» и чеканным движением вскинул руку к виску. Мундир на нем был чистый, и свежевымытое лицо розовело от усердия, хотя в светлых волосах до сих пор кое-где темнели пятна копоти.

– Доброе утро, сэр!

– Доброе утро, – кивнула Винтер. И, подавшись ближе, понизила голос до шепота: – Сможешь раздобыть какой-нибудь еды и питья, чтобы мне прихватить их в палатку?

– Само собой! – расплылся в улыбке Бобби. – Подождите здесь, сэр!

Он стрелой унесся прочь, и Винтер осталась одна в окружении солдат своей роты. Постепенно она осознала, что все взгляды устремлены на нее. Винтер медленно повернулась, притворяясь, что придирчиво осматривает солдат, но на самом деле терялась в догадках. Люди явно чего-то ждали от нее, но будь она проклята, если знает, чего именно.

– Э-э… – произнесла наконец Винтер, и оживленные разговоры мгновенно прервались.

В наступившей внезапно тишине стали отчетливо слышны более отдаленные звуки: ржание коней, чьи-то выкрики, скрип колес. В армейском лагере никогда не бывает по-настоящему тихо, но сейчас казалось, что в лагере седьмой роты все звуки точно вымерли, и Винтер оказалась в самом центре этого сверхъестественного явления. От паники у нее перехватило горло. Пришлось откашляться.

– Жаркий вчера был денек, – сказала Винтер. – Вы славно потрудились, ребята. Все до единого. Молодцы!

Дружный крик разом вырвался из десятка глоток, заглушив все слова. К этому хору тотчас примкнули все остальные, и с минуту ничего не было слышно, кроме громкого и беспорядочного «Ура!». Винтер вскинула руки, и возгласы постепенно стихли. Лицо сержанта порозовело.

– Спасибо, – сказала она, и солдаты тут же с новой силой принялись кричать «ура». Винтер спасло возвращение Бобби с мешком и парой фляжек. Капрал ухмылялся до ушей. Винтер схватила его за плечо и с неприличной поспешностью поволокла за собой к палатке.

Когда ликующие выкрики вновь утихли, Винтер подалась к Бобби:

– Это ты их надоумил?

Паренек помотал головой:

– В этом не было нужды, сэр. Солдаты не тупицы. Они знают, что произошло вчера.

– И при этом ликуют? – Сама Винтер была далека от ликования. Чуть меньше трети парней, состоявших под ее началом, так и не вернулись со своего первого задания.

– Так ведь они-то живы, верно? – Бобби одарил ее сияющей улыбкой. – Если б мы попытались дать деру вслед за Д’Врие, то погибли бы все до единого. Это вы заставили солдат остановиться и принять бой. – Он деликатно кашлянул. – Оно, наверное, и к лучшему, что Д’Врие получил по заслугам. Только будем считать, сэр, что я этого не говорил.

В голосе Бобби звучало неприкрытое презрение. Винтер подумала, что он прав. Офицеры вызывали у солдат разные чувства. Офицер мог измываться над ними, как сержант Дэвис, пить не просыхая, как капитан Ростон, командир четвертого батальона, бесконечно придираться и злобствовать – но и таким пробуждать симпатию по крайней мере у некоторых своих подчиненных. Не прощали солдаты одного – трусости. Даже Винтер, которую с большой натяжкой можно было назвать солдатом, чувствовала лишь холодное презрение к лейтенанту, обратившемуся в бегство, едва завидев врага.

– Я не… – Голос ее дрогнул. – Просто нам ничего другого не оставалось. Всякий мог бы это понять.

– А сделать смогли только вы. – Бобби повел плечами. – Как там наш найденыш?

– Пришла в себя и вполне словоохотлива, – сказала Винтер. – Я постарался разъяснить ей ситуацию.

– А какова, собственно, ситуация, сэр?

Винтер скорчила гримасу.

– Чтоб мне провалиться, если я знаю.

Феор с жадностью накинулась на хлеб и сыр, почти не смущаясь тем, что может орудовать только одной рукой. Бобби так пристально пялился на нее, что Винтер в конце концов искоса поглядела на капрала:

– Ты что, никогда не видел хандараев?

– Никогда, сэр. Не считая вчерашнего дня, конечно. – Он поколебался. – Она понимает, что мы говорим?

– Не думаю, – ответила Винтер и окликнула: – Феор!

Девушка с набитым ртом подняла голову.

– Ты хоть сколько-нибудь знаешь ворданайский? Наш язык?

Феор помотала головой и продолжила трапезу. Винтер пояснила Бобби, что означал этот жест.

– Вы недурно владеете их наречием, – заметил капрал.

– Я провел здесь два года, – сказала Винтер.

Честно говоря, дело было совсем не в этом – многие ветераны довольствовались парой хандарайских слов, которые позволяли сделать заказ в таверне или борделе, но Винтер, исследуя город, усердно изучала местное наречие. При нынешних обстоятельствах, правда, ее, так сказать, увлечение могло показаться подозрительным.

Феор доела хлеб, напилась из фляжки и издала едва слышный вздох. Затем, словно только сейчас увидев Бобби, села ровнее, и на лице ее вновь появилось суровое выражение.

– Спасибо тебе, – произнесла она.

Винтер перевела эту благодарность Бобби и сказала Феор:

– Он не знает вашего языка.

Девушка кивнула, и взгляд ее стал отрешенным, как будто она о чем-то напряженно размышляла.

– Послушай… – начала Винтер, но Феор предостерегающе подняла руку.

– С твоего позволения, мне нужно кое-что сказать, – проговорила она и собралась с духом. – Винтер дан-Игернгласс, я не глупа. Или по крайней мере, мне так кажется. И прекрасно понимаю, что вы сделали для меня. Я не вполне понимаю, почему вы так поступили… – уголки ее губ дрогнули, – однако то, что я не знаю причин вашего поступка, не умаляет истинности того, что вы спасли мою жизнь – и явно не затем, чтобы сделать меня своей рабыней или наложницей.

С этими словами Феор поклонилась Винтер, а потом Бобби – так глубоко, что едва не коснулась лбом пола.

– Я всем сердцем благодарю вас обоих.

Винтер неловко кивнула.

– Она благодарна нам, – пояснила она в ответ на вопросительный взгляд капрала.

– И поскольку вы вручили мне сей дар, – продолжала девушка, – я его не отрину. Скажите мне, что и как я должна делать, – и я исполню все беспрекословно. Полагаю, что если бы вы намеревались поступить со мной дурно, то у вас уже была возможность осуществить это намерение.

Винтер опять кивнула. После этих слов с души ее свалился небольшой, но увесистый камень. Если бы Феор оказалась дурочкой или упрямицей, она вполне могла бы не только раскрыть свое присутствие в лагере, но вдобавок подвести под наказание Винтер и всех остальных.

– Я и сам пока что не решил, как нам быть, – произнесла Винтер. – Надеюсь, мы сможем найти какое-нибудь безопасное место и там тебя отпустить, но на это потребуется время.

Феор склонила голову.

– Если будет на то воля богов.

– Можно тебя кое о чем спросить?

Девушка кивнула.

– Как ты оказалась с этим войском? – Винтер поерзала, чувствуя неловкость. – Ты совсем не похожа на… – она замялась, подбирая хандарайские слова, – на тех, кто служит Искуплению.

Феор рассмеялась. Впервые Винтер увидела девушку веселой, и этот смех чудесным образом преобразил черты сурового лица. В глазах Феор заплясали искорки.

– Нет, – сказала она, – я не из их числа. Я была пленницей Ятчика дан-Рахкса.

– Ангела… – Винтер беззвучно зашевелила губами. – Ангела победы?

– Ангела… – Феор прибавила пару незнакомых Винтер слов. Заметив непонимание на лице собеседника, девушка продолжала: – Высокопоставленные служители Искупления присваивают себе имена ангелов. Этот священник был предводителем войска правоверных.

– Зачем он взял тебя с собой?

– Потому что он невежествен. Он считает – считал, – что у меня достанет силы противостоять магии вашего вождя.

Теперь рассмеялась Винтер.

– Наш полковник вовсе не колдун – по крайней мере, по моим сведениям.

Слово «колдун» в этом случае было не самым подходящим, однако Феор, судя по всему, уловила суть сказанного. Девушка покачала головой.

– В вашем войске есть весьма могущественный маг. Малик дан- Белиал предупредил нас об этом, и сейчас, вблизи, это чувствую даже я. Невежество Ятчика заключалось в том, что он считал, будто я могу защитить его от этого человека. Сила, которой я обладаю, предназначена совсем для другого.

– Сила, которой ты обладаешь? Потому что ты – возлюбленная богов? – Винтер тревожно поежилась. От разговоров о религии ей всегда становилось не по себе.

– Нет. – Лицо Феор вновь стало отрешенным. Голос ее зазвучал медленно и осторожно, словно ей вдруг стало трудно говорить. – Потому что я – наатем.

Винтер помолчала. Она сталкивалась с этим словом и прежде, но до сих пор не узнала его точного перевода. Говоря «наатем», хандараи, судя по всему, имели в виду колдуна или чародея, однако в ином смысле и без того зловещего оттенка, которым эти слова обладали для слуха ворданаев. Дословно «наатем» означало «тот, кто прочел». Впрочем, даже в представлении хандараев наатемы были существами из легенд или волшебных сказок. Ни один хандарай из тех, с которыми довелось общаться Винтер, не мог похвастаться, будто видел живого наатема собственными глазами, – точно так же как никто из современных ей ворданаев не мог бы сказать, что лично встречал демона или колдуна.

В наступившей тишине Бобби с любопытством покосился на Винтер.

– Что она сказала?

– Что она священнослужительница, – ответила Винтер, – но не из искупителей. Они прихватили ее с собой, потому что думали, будто она защитит их от нашей магии.

Паренек от души рассмеялся.

– Нашей магии?

– Искупители относятся к таким вещам со всей серьезностью.

– Значит, она была пленницей? – Бобби глянул на Феор с интересом, и девушка ответила ему вежливым непонимающим взглядом.

– Думаю, да. – Винтер снова перешла на хандарайский. – Феор, если бы ты могла покинуть лагерь, куда бы ты отправилась?

– Вернулась бы к Матери, – не колеблясь, ответила девушка, – в Эш-Катарион. Она будет меня искать.

Винтер села прямо, чуть откинувшись назад.

– Она хочет вернуться домой, – сообщила она Бобби.

– Всякий бы хотел, – заметил паренек.

«Не всякий», – подумала Винтер. И вслух продолжила:

– Ее дом, по крайней мере, намного ближе наших. Быть может, нам и удастся ей помочь.

Беседу прервал негромкий стук по шесту палатки.

– Это я, Графф.

– Заходи, – сказала Винтер.

Феор приветственно кивнула бородатому капралу, и он неуверенно наклонил голову в ответ.

– Она соображает, что к чему? – спросил он, обращаясь к Винтер.

– На мой взгляд – вполне. – Винтер повернулась к Феор. – Это капрал Графф. Именно он вправил тебе руку.

Девушка подняла стянутую повязкой конечность.

– Скажи ему, что он превосходно справился с делом.

Когда Винтер повторила эти слова по-ворданайски, Графф засмеялся, и его заросшее лицо едва заметно порозовело.

– Да там ничего сложного и не было, простой перелом.

С этими словами он улыбнулся Феор и вновь обратился к Винтер:

– Приходил посыльный. Вас хочет видеть полковник.

Хорошее настроение, которое у Винтер и без того никогда не держалось долго, при этих словах мгновенно улетучилось.

– Полковник? Зачем?

– Мне этого не сказали.

– Ты не думаешь, что… – Винтер покосилась на Феор.

– Это вряд ли. Как бы то ни было, он велел явиться при первой возможности, а это значит «бегом и не мешкая», так что лучше поторопитесь.

– Ты прав.

Винтер не без труда поднялась на ноги и оглядела себя. Ей определенно не мешало бы переодеться в чистое, но как устроить это в присутствии трех посторонних? Кроме того, ей отчаянно хотелось принять ванну, однако это желание было уж вовсе невыполнимым. Содержание себя в чистоте оказалось одной из самых серьезных проблем, с которыми сталкивалась Винтер, сохраняя свою тайну, – во всяком случае, с тех пор как они покинули Эш-Катарион. По счастью, требования к личной гигиене были в полку не слишком высоки.

– Присматривай за ней, пока я не вернусь, – сказала она Бобби и прибавила, обращаясь к Феор: – Мне нужно уйти. Оставайся в палатке и, если тебе что-то будет нужно, постарайся объяснить это Бобби знаками.

Феор кивнула. Взгляд ее лиловых глаз оставался совершенно невозмутимым. Винтер посмотрела на нее еще раз и выскользнула наружу.

– Старший сержант Винтер Игернгласс явился по приказанию, сэр!

Винтер держала руку у виска, покуда капитан не махнул рукой, что означало: «Вольно». Палатка полковника была ничуть не просторней, чем ее собственная, зато порядка в ней оказалось гораздо больше. В нескольких чемоданах, расставленных вдоль брезентовых стен, по всей видимости, хранились личные вещи полковника. Посреди палатки располагались низкий складной столик и походный письменный стол, на котором размещались перья и плотно закрытые емкости с чернилами и песком. Офицеры, следуя хандарайскому обычаю, восседали на подушках – капитан Д’Ивуар справа от Винтер, лейтенант Варус слева.

Сам полковник сидел во главе стола. Он оказался совсем не таким, каким представляла его Винтер. Во-первых, гораздо моложе, во-вторых, худощавым и утонченным, а не упитанным и надутым, как большинство старших офицеров. Длинные тонкие пальцы полковника постоянно двигались, словно жили собственной жизнью: сплетались и расплетались, что-то переставляли и постукивали по столешнице. Серые глубокие глаза задумчиво всматривались в Винтер, словно взвешивая и оценивая увиденное. Девушку охватило неприятное ощущение, что она может не выдержать проверки.

– Сэр, – сказала она, – прошу прощения за свой внешний вид. После возвращения в лагерь мне нужно было поспать, и ваш приказ мне передали сразу после пробуждения.

Полковник усмехнулся, и в глазах его заплясали странные искорки.

– Об этом, сержант, можете не волноваться. Учитывая все обстоятельства…

Капитан Д’Ивуар откашлялся.

– Мы расспросили о произошедшем нескольких солдат вашей роты, но я просто хочу убедиться, что мы ничего не упустили. Вам было приказано разведать обстановку на холме, тянувшемся вдоль линии следования колонны?

Винтер кивнула, ее сердце сжалось.

– Покойный лейтенант Д’Врие, – продолжал капитан, – повел роту вниз с этого холма, по долине и вверх по соседней возвышенности.

– Он стремился войти в контакт с противником, сэр.

– Это вы посоветовали ему действовать подобным образом?

Винтер едва заметно расправила плечи.

– Никак нет, сэр. Я советовал не делать этого.

– На каком основании?

– Потому что, сэр, мы бы слишком удалились от колонны и не успели бы отступить, если бы столкнулись с превосходящими силами противника.

Капитан кивнул.

– Затем с вершины этого холма вы увидели приближавшуюся кавалерию противника. Солдаты вашей роты, по словам одного из них… – капитан мельком глянул на бумагу, лежавшую на столе, – бросились наутек, точно трусливые зайцы.

– Они растерялись, сэр. Противник был… многочислен.

При таком явном преуменьшении губы полковника чуть дрогнули, однако он не сказал ни слова. Капитан Д’Ивуар продолжал:

– И что же предпринял в этой ситуации лейтенант Д’Врие?

– Он… – начала Винтер и запнулась. Осуждать поведение одного старшего офицера в присутствии другого не принято. Прежде всего потому, что офицеры, как правило, были заодно, а потому нарушитель негласного закона запросто мог нарваться на негласную же месть. Но… капитан ведь сам задал этот вопрос. Винтер помолчала, лихорадочно прикидывая, как помягче изложить происшедшее. – Лейтенант сразу же поскакал в направлении колонны. Полагаю, он спешил предупредить вас о близости неприятеля.

Снова по губам полковника проскользнула едва различимая улыбка, а Фиц Варус издал звук, весьма походивший на сдавленный смешок. Лицо капитана Д’Ивуара оставалось совершенно бесстрастным.

– Именно в этот момент вы взяли на себя командование ротой и приказали солдатам построиться в каре на дне долины.

– Так точно, сэр.

– Что они и исполнили вопреки тому, что наши инструкции по строевой подготовке не включают построение в каре отдельной ротой.

– Мы упражнялись, сэр.

– А затем вы отразили атаку вражеских всадников в количестве… сколько их там было? Три тысячи? – Капитан вопросительно взглянул на Фица.

– По меньшей мере, – подтвердил лейтенант.

– Большинство их проскакало мимо, сэр, – сказала Винтер. – Только сотни две, по сути, задержались, чтобы атаковать нас.

– Ясно. – Д’Ивуар повернулся к полковнику. – Вот и все, сэр.

– Да уж, – согласился полковник, – добавить нечего. Я жалею только о том, что злосчастная участь лейтенанта лишила меня возможности разжаловать его за несоответствие должности. Остается только одно: признать ваши заслуги, сержант.

Винтер озадаченно моргнула.

– Заслуги, сэр?

– Вы спасли солдат вашей роты в безнадежной ситуации и благополучно вернули их в лагерь. Это ли не заслуга?

– Сэр, – с трудом проговорила Винтер, – тридцать восемь солдат седьмой роты погибли.

Капитан и полковник переглянулись, затем снова устремили взгляды на Винтер. Полковник медленно кивнул.

– Тем не менее, – сказал он, – все могло закончиться гораздо хуже, и один этот факт заслуживает признания. А потому я произвожу вас в чин лейтенанта – на время военных действий, с тем чтобы по завершении кампании Военное министерство рассмотрело и окончательно одобрило ваше повышение. Вы остаетесь командовать седьмой ротой, поскольку продемонстрировали недюжинную способность к этой работе.

– Есть, сэр! – выпалила Винтер. Судя по всему, от нее ждали еще чего-то. Она облизала губы, поглядела на капитана, затем на полковника. – Благодарю, сэр!

Полковник небрежно махнул рукой:

– Спасибо за службу, лейтенант.

– Поздравляю! – Фиц Варус проворно вскочил и дружески сжал руку Винтер. Не отпуская ее, он вывел девушку из палатки. Рот его при этом не закрывался ни на минуту, но Винтер была еще чересчур ошеломлена, чтобы поддерживать разговор. Лейтенанта, впрочем, это явно не смущало. Он проводил ее до небольшой группы палаток, принадлежавших старшим офицерам, и напоследок еще раз искренне пожал ей руку.

«Что я скажу Бобби?» Паренек от такого известия будет вне себя, и Винтер не была уверена, что сумеет это выдержать. Она покачала головой и тут вспомнила о Феор. «Жалко, что нельзя рассказать о ней полковнику». Час назад такое Винтер даже в голову бы не пришло, но тогда она еще не встретилась с Вальнихом лицом к лицу. Полковник показался ей… нет, не любезным, конечно, и даже не добрым – но, вполне вероятно, справедливым и уравновешенным. Приятная неожиданность, если вспомнить полковника Варуса с его редкими, но вошедшими в легенду приступами ярости. Винтер чувствовала, что новый командир не осудил бы ее за спасение девушки и позаботился бы о том, чтобы с хандарайкой обошлись по-доброму.

Винтер помотала головой. С какой стороны ни глянь, а поступить так означало бы предать доверие Феор. Криво усмехнувшись, она двинулась в обратный путь, к палаткам седьмой роты. Нет уж, с этим делом придется разбираться самим.

Глава девятая

– Адрехт! – Маркус дважды постучал по шесту палатки. Ответа не было, и он нахмурился. – Адрехт, я вхожу!

Он отдернул полог, и солнечный луч тотчас шмыгнул внутрь, на мгновение прорезав полумрак, который царил за подсвеченным снаружи брезентом. Из недр палатки донеслись тихой вздох и невнятное бормотание.

– Маркус? – прозвучал голос Адрехта. – Это ты?

– Да, это я, – подтвердил Маркус, осторожно ступая между разбросанными в беспорядке предметами туалета. Когда глаза наконец привыкли к темноте, он различил человеческую фигуру, которая растянулась на тюфяке в дальнем углу палатки. – Адрехт, нам надо поговорить. Я…

Маркус осекся. Не вся одежда, валявшаяся на полу, могла принадлежать Адрехту, разве что командир четвертого батальона обзавелся привычками, о которых Маркус не подозревал. Он шагнул ближе и лишь тогда разглядел, что на тюфяке лежат двое. Фигурка поменьше села, и одеяло соскользнуло с нее. Оказалось, что это хандарайка не старше восемнадцати-девятнадцати лет, с черными глазами и длинными темными волосами. Маленькая грудь ее была совершенно обнажена, но девушку это, похоже, ничуть не смущало.

– Святые угодники! – пробормотал Маркус. – Надеюсь, она не из лагеря искупителей?

– Что?! – Адрехт вскочил. – Нет, конечно! Честное слово, Маркус, за кого ты меня принимаешь? – Он легонько погладил девушку по щеке. – Дали следует за полком с самого Эш-Катариона.

Маркус немного расслабился. Когда Первый колониальный полк поспешно покинул столицу, к нему примкнуло изрядное количество местных жителей – тех, для кого солдаты были источником дохода, или же тех, кто не ждал от новых правителей ничего хорошего. Еще больше таких людей присоединилось к полку во время пребывания в Форте Доблести и на обратном пути в Эш-Катарион – людей, которых привлекала возможность продать чужеземцам свои товары, услуги или тела.

– Тогда скажи ей, чтобы ушла, – сказал Маркус.

Адрехт раздраженно вздохнул и бросил пару слов по-хандарайски. Он говорил на местном наречии лучше, чем Маркус, – да и по правде говоря, куда лучше, чем большинство офицеров. Девушка рассмеялась, перекатившись, поднялась на ноги, намеренно, на глазах у Маркуса, потянулась всем телом и лишь потом принялась разыскивать на полу свою одежду. Вид ее нагого тела, гибкого и ладного, поневоле напомнил Маркусу о том, сколько времени минуло с тех пор, как он предавался такого рода удовольствиям. Капитан стиснул зубы, терпеливо дожидаясь, пока девушка оденется и уйдет.

Между тем Адрехт натянул штаны и выбрался из постели. Едва хандарайка покинула палатку, он развернулся к Маркусу и с вызовом скрестил руки на голой груди.

– Ну? – осведомился он. – Что стряслось на этот раз? Строевых учений я уж точно не пропустил – слышал вчерашнее объявление.

Янус дал день на отдых всем, за исключением тех, кто отвечал за хозяйственные работы.

– Дело не в этом.

– Тогда в чем? – Адрехт усмехнулся. – Почему ты такой мрачный? Мы же победили, верно?

Победа, судя по всему, вдохнула в командира четвертого батальона новые силы. Адрехт снова стал прежним, хоть его обиталищу и недоставало былой изысканности.

– Сражение тоже ни при чем, – жестко сказал Маркус. – Речь о том, что произошло после сражения. Ты видел лагерь искупителей?

– Вот оно что! – Адрехт отвел глаза. – Действительно, нехорошо вышло.

– Нехорошо – не то слово, – отрезал Маркус. – Я приказал солдатам не входить в лагерь и вернуться в свои части. Твои люди не подчинились приказу.

– Не только мои! – возразил капитан.

– Четвертый батальон подал дурной пример всем остальным. Наступила долгая пауза. Адрехт раздраженно помотал головой.

– Послушай, Маркус, – начал он, досадливо махнув рукой, – чего ты, собственно, хочешь от этих парней? Они не святые. Их даже настоящими солдатами не назовешь. Это же подонки, ты сам знаешь, армейские отбросы. Не требовать же от них, в самом деле, джентльменского поведения!

– От них требуется только одно – выполнять приказы.

– После такого боя они заслужили право немного… расслабиться. Понимаешь, о чем я? – Адрехт жалко ухмыльнулся, но его улыбка тут же увяла, когда Маркус грохнул кулаком по шесту палатки.

– Проклятье! – процедил Маркус. – Слушай, Адрехт, я пришел не проповеди тебе читать. Полковник не в восторге от того, что произошло в лагере. На твоем месте я бы не стал ждать и сам как можно скорее наказал зачинщиков.

– Но… – Адрехт запнулся, заговорил быстрее: – Что я, по-твоему, должен делать? Выпороть без разбора каждого десятого?

– Просто сделай хоть что-нибудь, иначе, когда мы вернемся в Эш- Катарион, они спалят город дотла.

С этими словами Маркус развернулся на каблуках, собираясь уйти.

– Знаешь, – сказал вслед ему Адрехт, – кое-кто из твоих тоже был там в первых рядах.

«Знаю», – мрачно подумал Маркус. Он даже почти не сомневался, кто именно, – прежде всего сержант Дэвис со своими прихлебателями. Фиц уже приступил к расследованию.

Он опустил за собой полог палатки и двинулся через лагерь, стараясь идти неспешно, чтобы успокоиться.

Быть может, на самом деле это не так уж и важно. После сражения Маркусу еще не выпадало случая поговорить с полковником с глазу на глаз, и он не мог знать наверняка, зол Янус из-за случившегося или нет. Многим командирам знатного происхождения и в голову не пришло бы осуждать изнасилования и убийства вражеских маркитанток и походных шлюх – тем более серомордых. Маркус полагал, что их нынешний полковник не таков, но…

«Наплевать. Я достаточно зол за нас обоих». Большую часть вчерашнего вечера Маркус провел в бывшем лагере искупителей, командуя работами по расчистке пожарища. Чуть ли не на каждом шагу он натыкался на все новые отвратительные свидетельства резни, и каждая такая находка подливала масла в огонь, пожиравший его изнутри.

И ради чего все это? Ради того, чтобы венценосный болванчик смог вернуться на свой обшарпанный трон? Будь на то воля Маркуса, он не моргнув глазом отдал бы принца искупителям и пожелал этой шайке всего наилучшего.

Но и срывать всю злость на Адрехте тоже не стоит. Сейчас, поостыв, Маркус понимал это. Да, главными зачинщиками зверств были солдаты четвертого батальона, но сопротивление искупителей рухнуло чересчур внезапно, и неудивительно, что офицеры не сумели удержать солдат от резни.

С другой стороны, не Адрехту предстоит объяснять это все полковнику.

Смутное беспокойство Маркуса мгновенно усилилось, когда он увидел, что на строевом плацу расставлены для осмотра пушки и полковник беседует с несколькими артиллеристами. Маркус поспешил туда, однако, подойдя ближе, обнаружил, что Пастор сияет блаженной улыбкой.

– …благослови вас Бог, сэр, – говорил он. – Ваше внимание для нас большая честь.

– Я вижу, – отозвался Янус, – что эти орудия подверглись кое- каким занятным изменениям.

Он жестом указал на шесть пушек, которые были в Колониальном полку до его прибытия и всегда занимали почетное место в середине боевого строя. Основным изменением, которое имелось в виду, являлись цитаты из Писания, выгравированные по всей поверхности пушек, от дула до основания. Пастор утверждал, что подобное украшение повышает точность стрельбы. Рука у него была твердая, и ему не составило труда украсить каждую пушку изрядным количеством святых изречений.

Сейчас он стянул с головы остроконечное артиллерийское кепи.

– Орудия Господни, сэр, – проговорил он. – Все они до единой – орудия Господни. Осененные словом святым, тем вернее бьют они по язычникам. Вот на этой, сэр, я начал с Житий мучеников и дошел до…

– Это ведь «Крафворкс» девяносто восьмого года, не так ли? – перебил Янус.

Пастор на миг опешил, смолк, поглаживая пальцами бронзовый двойной круг – символ церкви, который он всегда носил на шее.

– Верно, сэр. Как и все наши двенадцатифунтовые орудия.

– Однако вы что-то проделали с запалом. – Янус наклонился ниже. – Снаружи я не могу разглядеть, что именно, но…

Пастор расплылся в улыбке до ушей.

– А у вас зоркий глаз, сэр! Нам пришлось рассверлить изначальные…

Тут полковник заметил Маркуса, поманил его взмахом руки подойти поближе и пустился в объяснения:

– Пушки «Крафворкс» образца девяносто восьмого года были изготовлены с вопиющей небрежностью. Их отличали проблемы с запалом и сверловкой ствола. Испытания показали, что около двадцати выстрелов из ста неизбежно дадут осечку, а потому подавляющее большинство этих пушек отправили в другие государства либо…

– В захолустные части, подобные нашей, – закончил за него Маркус. Знакомая история – Первому колониальному полку всегда доставалось только самое худшее. Мушкеты, которые не стреляют, мундиры, расползающиеся по швам, пушки, способные в любую минуту взорваться…

– Именно так. – Янус перехватил взгляд Маркуса. – Без обид, капитан.

– Никаких обид, – отозвался Маркус. – Насколько я понимаю, капитан Вакерсон блестяще преодолел это испытание.

– Что же вы туда вставили? – спросил полковник, обращаясь к Пастору.

– Терочные запалы, – ответил тот. – Новая хамвелтайская придумка. Пришлось, конечно, самому над ними помудрить, зато теперь у нас одна осечка на сотню выстрелов, да и то по какой-нибудь безобидной причине – из-за того, что запал не сработал, например.

– Любопытно. – Полковник, судя по всему, прекрасно понимал, о чем идет речь, чего Маркус никак не мог сказать о себе. – Однако ведь хамвелтайские запалы здесь добыть не так-то легко.

– Верно, сэр, но Арчер, мой лейтенант, большой дока по химической части. Мы сумели вычислить нужный состав и заплатили за это всего лишь парой сожженных перчаток. Хвала Господу, все первоначальное сырье оказалось возможно добыть и в местных условиях, так что у нас имеется изрядный запас готового состава.

– Как изобретательно, – широко улыбаясь, заметил Янус. – Надо будет вашему лейтенанту как-нибудь продемонстрировать мне процесс изготовления.

– В любую минуту, сэр! Почтем за честь.

– Кроме того, я был весьма впечатлен вашими действиями в бою, – продолжал Янус. – Надеюсь, новые орудия пришлись вам по душе?

– Безусловно, сэр! Работают гладко, как по маслу. Особенно хороши шестифунтовые.

– Я подбирал их лично, – сказал полковник, – еще до отплытия. Что же, если вы еще в чем-то нуждаетесь…

– Вот кстати, сэр, – подхватил Пастор. – Мы, как я понимаю, захватили у еретиков некоторое количество ездовых и тягловых лошадей. Некоторые наши упряжки изрядно поредели, и нам не помешали бы запасные лошадки. Если бы вы могли…

– Безусловно. – Полковник опять улыбнулся. – И вас не смутит, что ваши священные орудия будут возить лошади еретиков?

– Благослови вас Бог, сэр. Я их живо направлю на путь истинный. Знаете, я ведь каждый вечер на сон грядущий читаю им Писание.

Маркус не знал, шутка это или нет. У командира артиллеристов было весьма затейливое чувство юмора.

Янус усмехнулся.

– Вот и хорошо, – сказал он. – Продолжайте, капитан.

– Есть, сэр! – Пастор истово отдал честь. – Благодарю, сэр!

Полковник двинулся прочь, жестом показав Маркусу следовать за ним. Маркус почти неосознанно зашагал в ногу, замедляя ход, чтобы приноровиться к более коротким шагам Януса.

– Хороший человек этот капитан Вакерсон, – пробормотал полковник.

– Немного с причудами, – отозвался Маркус, – но офицер неплохой.

– Он знает свое дело, – сказал Янус. – Если приходится выбирать между благовоспитанным дураком и человеком с причудами, но знающим свое дело, – я, безусловно, предпочту второго. – Он искоса глянул на Маркуса. – Между прочим, некоторые говорят, что я тоже с причудами.

– Ума не приложу, сэр, с чего бы это.

Янус расхохотался. Маркус не поддержал его, и тогда полковник быстро глянул на своего спутника. Всего один краткий взгляд серых глаз, но Маркусу показалось, что этот человек увидел и прочел все его мысли.

– Ах, капитан, – проговорил Янус, – боюсь, я чем-то вызвал ваше неудовольствие.

– Сэр?

– Если вам хочется что-то мне сказать – говорите, не стесняйтесь.

Маркус собрался с духом.

– Сэр, – неловко сказал он, – мне кажется, это не очень уместно.

– Чепуха. Само собой, что в критической ситуации я жду безоговорочного подчинения, и должен сказать, что в этом смысле вы проявили себя превосходно. После, однако, вы вольны критиковать и распекать меня так, как вашей душе будет угодно. Мою гордость не так-то легко уязвить.

Маркус моргнул.

– Правда, сэр?

– И тем не менее. – Янус выразительно поднял руку и окинул взглядом многолюдный лагерь. – Быть может, нам лучше побеседовать с глазу на глаз?

Палатка полковника располагалась неподалеку. Огюстен впустил их; морщинистое лицо его, как обычно, выражало неодобрение. Едва они уселись друг напротив друга за походным столом, Янус отправил слугу в интендантскую за свежей водой. Маркус подозревал, что он сделал это ради него.

– Сэр, – капитан отважился подать голос, – мы, кажется, собирались заняться делами?

– Безусловно, – согласился Янус, – но вначале, я считаю, нужно расставить точки над «и». Что бы вы ни хотели мне высказать – будьте добры, говорите.

Маркус сделал глубокий вдох и на секунду задержал дыхание. Высказывать свое недовольство старшему по званию шло вразрез с самой основой армейского этикета, не говоря уж о здравом смысле. И однако же Янус сам настаивал на этом. Капитан постарался сформулировать свой вопрос как можно более учтиво.

Везение. Полковник рискнул – и риск оказался оправданным. Но если он и раньше был чересчур уверен в себе, теперь эта уверенность достигнет опасных размеров. Если не суметь ему это объяснить…

– Сэр, – проговорил Маркус, – почему, когда мы столкнулись с пехотой искупителей, вы приказали не открывать огонь? За то время, пока они перестраивались для удара, мы могли бы нанести им изрядный урон. Мы могли бы даже сорвать их атаку. – Маркус сделал паузу, судорожно сглотнул, но пересилил себя. – Мне показалось, что это был… ненужный риск… сэр.

Полковник с минуту молчал, размышляя.

– Риск, – наконец повторил он. – Возможно. Безусловно. Однако ненужный ли? – Он покачал головой. – Вам, капитан, следует уяснить одно: не все ответы на вопросы можно найти в учебнике по тактике. Необходимо мыслить шире. – Он подчеркнул свои слова плавным взмахом руки. – К примеру, всегда нужно учитывать характерные особенности противника. Действительно, нашего нынешнего врага я знаю не так хорошо, как хотелось бы, – будь то ворданаи или, скажем, хамвелтаи, все пошло бы совсем иначе. Тем не менее мне было известно, что перед нами необученные войска, не имевшие никакого опыта полевых сражений. Плохо организованные, ведомые душевным порывом и не обладающие воинской дисциплиной.

– Я бы подумал, что неопытные войска проще будет рассеять огнем большой дальности.

– Именно. Предположим, мы открыли бы по ним огонь из пушек, и они в беспорядке отступили бы, так и не достигнув предела досягаемости мушкетов. Чем бы это закончилось?

– Победой, – сказал Маркус.

– А потом? Каков был бы наш следующий шаг? – Янус выразительно вскинул бровь. – Пушки изничтожают живую силу весьма результативно, но недостаточно быстро, чтобы лишить противника численного превосходства над нами. У нас недостаточно кавалерии, чтобы эффективно преследовать отступающего противника. Искупители попросту отошли бы на некоторое расстояние, а потом снова атаковали бы нас, причем почти с тем же численным перевесом. Рано или поздно им удалось бы продержаться достаточно долго, чтобы довершить атаку, и тогда нас ждала бы неминуемая гибель. Либо же, если у противника имелся командир, хоть сколько-нибудь сведущий в военном искусстве, нас обошли бы с флангов и вынудили отступить. В любом случае, пока это огромное войско сохраняло хоть какую-то уверенность в себе, будущее не сулило нам ничего хорошего.

Маркус кивнул.

– Мы могли бы отступить и укрепиться…

– И тогда бы проиграли наверняка. Ничто так не ожесточает людей, как осада, а противнику не составило бы труда отсечь нас от источников воды и продовольствия. Лучшее, на что мы могли бы надеяться, – с боем пробиться назад к гавани, где остался флот. – Полковник покачал головой. – Нет, единственным шансом на победу был полный разгром. Один-единственный внезапный удар такой мощи, чтобы враги уже не сумели оправиться. Для необученных войск первое пребывание под огнем имеет решающее значение. Этот момент, можно сказать, определяет все последующее развитие событий. Большинство этих людей уже никогда не вернется в ряды нашего противника, а если и вернется, то в первом же бою обратится в бегство. Можно с уверенностью сказать, что пройдет не одна неделя, прежде чем враг сумеет собрать хоть наполовину такую же армию… а между тем дорога на Эш-Катарион будет для нас открыта.

Маркус с минуту молчал, переваривая услышанное.

– Наши солдаты тоже не имели боевого опыта, – сказал он наконец. – Во всяком случае, большинство из них. И даже ветераны никогда прежде не бывали в таких сражениях.

– Именно, – согласился Янус. – Я рассчитываю, что опыт первого боя с врагом скажется на них в высшей степени благотворно.

«Везение, – подумал Маркус. – Он поставил на кон наши жизни, опираясь на интуицию? На свои впечатления о противнике?»

Тем не менее капитан не мог не признать, что логика Януса безупречна. Маркус и сам не видел способа одержать победу при таком численном превосходстве врага. Он предполагал, что Янус – вопреки тому, о чем они говорили вечером того дня, когда прибыло пополнение, – планирует только предпринять некие взвешенные действия, показать вышестоящим, что он не трус, и благоразумно отступить, когда не останется другого выхода.

Он и вправду намеревается победить. При мысли об этом Маркуса пробрал озноб.

– Итак, капитан, вы удовлетворены ответом? – осведомился Янус.

– Пока не знаю, сэр, – отозвался Маркус. – Мне нужно все это обдумать.

– Обдумайте. И не постесняйтесь вернуться с новыми вопросами. – Снова на губах полковника промелькнула усмешка, промелькнула – и тут же исчезла, словно всполох отдаленной молнии. – Долг командира – наставлять своих подчиненных.

Если это и так, никто не потрудился просветить на сей счет прежних командиров Маркуса. С другой стороны, вряд ли Бен смог бы чему-нибудь его научить. Тем не менее капитан кивнул.

– Так точно, сэр. Вы, кажется, упоминали, что хотите поручить мне какое-то дело?

– Совершенно верно, – подтвердил Янус, ни на йоту не изменившись в лице. – Я хочу, чтобы вы арестовали капитана Адрехта Ростона за невыполнение служебного долга и другие проступки, подлежащие расследованию.

Маркус уставился на него с таким чувством, словно ему только что врезали под дых. Янус поднял взгляд на полог палатки.

– А, Огюстен, – проговорил он. – Думаю, нам не помешает и подкрепиться.

– Сэр, – начал Маркус, – я не… – Он запнулся, подавляя приступ паники, и осторожно откашлялся. – Сэр, вы уверены? Мне просто кажется, что это… неразумно.

– Неразумно? – Янус выразительно изогнул бровь. – Вы хотите сказать, что капитан Ростон – отличный командир батальона?

Маркус едва машинально не выпалил: «Безусловно, сэр!» – ни один вышестоящий офицер и не ожидал бы иного ответа на такой вопрос, – но что-то во взгляде серых глаз Януса вынудило его придержать язык.

– Может быть, вы скажете, что за минувший месяц он проявил себя только с лучшей стороны? – продолжал Янус.

И опять Маркус промолчал. Судя по всему, полковник счел это молчание исчерпывающим ответом.

– Тогда, может быть, его любят солдаты? И его смещение вызовет в батальоне проблемы с дисциплиной?

Вот уж вряд ли. Наверняка в четвертом батальоне кто-нибудь опечалится из-за ухода Ростона – но лишь потому, что ценил нетребовательность капитана к дисциплине, а не его общество. В Эш- Катарионе Адрехт практически забросил своих солдат, предпочитая проводить время в компании других офицеров и блестящих представителей хандарайской знати.

– И наконец, – безжалостно закончил Янус, – может быть, вы скажете, что у нас нет лучших кандидатур на должность командира батальона? Ваш лейтенант Фицхью Варус, к примеру, превосходно справляется со своей работой.

Маркус наконец-то обрел дар речи:

– Но, сэр… невыполнение служебного долга?

– Он не подчинился прямому приказу вышестоящего, когда его люди принялись мародерствовать в лагере искупителей. Или же не сумел настоять на выполнении приказа, что по сути одно и то же. В результате полку был нанесен моральный и материальный ущерб. Как еще можно назвать такое поведение?

– Сэр, эти люди впервые… впервые оказались в такой ситуации. Они вышли из подчинения…

– Тем более необходимо показать им, что подобное поведение недопустимо. – Янус говорил по-прежнему учтиво, но Маркус явственно услышал, как в его голосе зазвенела сталь. – Дать наглядный урок.

Маркус с неприятным чувством вспомнил, как отстаивал ту же точку зрения в палатке Адрехта. И медленно кивнул.

– Я понимаю, что капитан Ростон – ваш друг, – сказал Янус, прибавив к своему тону едва уловимую толику сочувствия. – Тем не менее вы должны признать, что я прав.

«Вы не знаете его», – хотелось сказать Маркусу. Янус не учился вместе с Адрехтом в академии, не выхаживал его в минуты жестокого похмелья, не следил с затаенной завистью, как будущий капитан без малейших усилий очаровывает женщин блеском своей улыбки и великолепием мундира. Януса не было в Зеленых Ключах, где Адрехт с одной только ротой четвертого батальона пересек под обстрелом врага открытую полосу местности, чтобы спасти полдесятка раненых солдат.

И конечно же, он спас Маркусу жизнь. Можно было лишь гадать, говорилось ли о таком в личных делах офицеров, которые изучал полковник.

– Сэр, – произнес он, – могу я кое-что предложить?

– Разумеется.

– Я поговорю с капитаном Ростоном и дам ему понять, что, если он решит добровольно покинуть должность, вы примете его отставку. Это было бы… милосерднее.

– Боюсь, что нет, – сказал Янус. – Иначе от урока не будет толку. – Он помолчал, размышляя. – Впрочем, по вашему желанию, вы можете лично сообщить ему о моем решении и предложить самому явиться под арест, если считаете, что от этого ему будет легче. Я не хотел бы проявлять чрезмерную жестокость.

– Благодарю, сэр, – тусклым голосом отозвался Маркус и отдал честь. – Разрешите идти?

– В целом, – сказал Фиц, – мы на удивление легко отделались.

Ему пришлось повысить голос, чтобы перекрыть душераздирающие крики. К хирургическому столу был привязан ремнями раненый солдат, и дюжий санитар прижимал к столу его искалеченную руку, а «мясник», как именовали в армии полковых хирургов, орудовал медицинской пилой. Перед операцией пациенту дали обтянутую кожей барабанную палочку, чтобы он сунул ее в рот и крепко сжимал зубами, но палочка, судя по всему, выпала и затерялась. По крайней мере, пронзительный крик несчастного заглушал звуки пилы – визгливый однообразный напев, от которого у Маркуса мурашки бежали по коже.

– Считая разведчиков, – продолжал лейтенант, – мы потеряли меньше сотни убитыми или тяжело раненными. Еще сотня или около того выкарабкается. По сравнению с потерями врага…

Маркус кивнул и стал слушать дальше. Никто, само собой, не озаботился подсчетом убитых хандараев, но их было невероятно много. Солдаты до сих пор разбирали груды трупов, окоченелых и раздувшихся после дня, проведенного под жарким пустынным солнцем, и перетаскивали мертвецов на погребальные костры, которые полыхали круглые сутки. Сборщики трофеев доставили в лагерь то, что удалось найти, но добыча их оказалась более чем скудной. Припасы искупителей по большей части сгорели вместе с палатками.

Маркус и Фиц шли через участок на самом краю лагеря, где разместился полевой госпиталь. Палатки с откинутыми пологами защищали раненых от палящего солнца, и полковые хирурги деловито и бойко сновали от одного пациента к другому. Маркус подозревал, что эта бурная деятельность – в основном дань его присутствию. Как уже заметил Фиц, полк легко отделался. Многие палатки стояли пустыми, а обитатели занятых выглядели в большинстве своем почти здоровыми. Конечно, даже крохотная рана могла воспалиться, и если воспаление оказывалось серьезным, человеку грозила опасность лишиться конечности – как тому бедолаге на хирургическом столе. И тем не менее все именно так – легко отделались.

Маркуса до сих пор немного мутило. До нападения искупителей тяжелейшим сражением в истории полка была засада, в которой погиб полковник Варус. Тогда полк потерял в бою шестерых, и двое скончались позже от тяжелых ран. Еще одного отправили на родину, признав негодным к службе по состоянию здоровья. Всего, стало быть, девять – и этот случай сочли настоящей трагедией, погибших оплакивал весь полк. А теперь – такое.

«Это война», – строго сказал себе Маркус. До недавних пор Первый колониальный полк нельзя было назвать по-настоящему боевой частью. Весь их прежний опыт в военном деле сводился к тому, чтобы прочесывать заросли да гоняться за разбойниками. Счастье, что солдаты вообще выстояли в этом сражении. И ведь в самом деле, общее настроение в лагере резко поднялось. Перешептывания и угрюмые взгляды сменились улыбками и четким задорным козырянием.

– Сэр, – проговорил Фиц.

– Мм?

– Что-нибудь случилось? Вы, кажется, чем-то озабочены.

– С чего ты взял?

Фиц кашлянул.

– Прежде всего, сэр, вот уже несколько минут, как мы вышли за пределы лагеря. Быть может, нам следует повернуть обратно?

Маркус огляделся по сторонам. Фиц оказался прав, впрочем, как обычно, – крайний ряд палаток и отхожие места остались позади, и Маркус, погруженный в свои мысли, уже несколько минут шагал по чистому полю. В двадцати ярдах от них пара часовых с любопытством наблюдала за этой прогулкой.

– Ах да, – Маркус оглянулся на Фица. – Мы и впрямь далековато зашли.

– Так точно, сэр, – отозвался Фиц, что в переводе с его особого языка означало: «Я и сам вижу, что ты чокнулся».

Маркус направился к крупному валуну, наполовину ушедшему в сухую почву, сбоку от которого тесно росли тонкие деревца. Маркус привалился спиной к камню, ощутил исходящее от него тепло и шумно выдохнул. Фиц стоял перед ним, как всегда подтянутый и безупречный. Отсюда до лагеря было добрых шестьдесят ярдов. Капитан решил, что теперь их никто не подслушает, и произнес:

– Полковник намеревается арестовать Адрехта.

Фиц даже бровью не повел.

– На каком основании, сэр?

– Невыполнение служебного долга. Я выпросил у полковника разрешение самому известить об этом Адрехта.

– Это великодушный поступок, сэр.

– Да, но теперь мне предстоит обо всем ему сообщить. – Маркус поморщился. – Я не уверен, что сумею это сделать.

Фиц дипломатично промолчал.

– На самом деле он не виноват, – проговорил Маркус. – Точнее, виноват, конечно, но отчасти, и… – Он осекся, помотал головой.

– Быть может, если вы еще раз поговорите с полковником, он согласится как-то смягчить наказание?

– Нет, – сказал Маркус. – Он хочет преподать урок. – Капитан поколебался, но все же добавил: – Полковник вел речь о том, чтобы передать командование четвертым батальоном тебе.

Лицо лейтенанта совершенно не переменилось.

– Понятно.

Маркус с интересом глянул на него:

– Ты хотел бы командовать батальоном?

– Сэр, это назначение, безусловно, продвинуло бы меня по служебной лестнице. И все же я беспокоился бы о том, как в мое отсутствие идут дела в первом батальоне. При том что вы проводите столько времени в обществе полковника…

Это была чистая правда. Фиц и так уже практически командовал батальоном.

Маркус оттолкнулся от камня и встал.

– Мне нужно поговорить с остальными. Ты не мог бы отыскать Вала и Мора и сообщить, что на закате я буду ждать их обоих в своей палатке? Но только смотри, никому ни слова о том, зачем я их зову.

– Безусловно, сэр. – Фиц четко отдал честь.

Обратная дорога в лагерь показалась Маркусу намного длиннее, да и время, оставшееся до заката, тянулось невыносимо медленно. Он занялся сверкой и утверждением батальонных счетов, описей казенного имущества, разбирал списки больных и донесения о потерях – причем это была лишь вершина бумажной горы, которая громоздилась на его походном столе. Маркус не решался даже задуматься о том, что подстерегает его в подножии. К тому времени, когда он наконец оторвался от работы и увидел, что горизонт окрасился закатным багрянцем, правая рука у него онемела и ныла, а пальцы были густо забрызганы чернилами.

Мор явился первым, багровый от долгого пребывания на солнце и притом в отвратительном настроении. Прежде чем Маркус успел вымолвить хоть слово, он сбросил мундир, швырнул его в угол палатки и ожесточенно подергал воротничок.

– Сущие дети, – проговорил он. – И не просто дети – маменькины сынки. Сделаешь им замечание, а они таращатся на тебя так, словно вот-вот ударятся в слезы. Не знаю, где только полковник выкопал этакое добро.

– Ты о новобранцах? – уточнил Маркус.

– К рядовым у меня претензий нет. Проблема в лейтенантах. – Мор дважды прошелся по палатке из конца в конец, а затем пнул свой мундир. – Сборище чванливых самодовольных бумажных солдатиков! Ни один пороха не нюхал, вчера перед боем они чуть ли не надули в штаны от страха, а сегодня все как один возомнили себя Фарусами Завоевателями! – Мор помотал головой. – Твои хоть получше? Не желаешь махнуться?

Маркус помотал головой, чувствуя угрызения совести. Своих ротных командиров – не считая ветеранов, конечно, – он едва знал в лицо. Время, которое Маркусу следовало бы проводить с ними, единолично присвоил Янус.

– В следующий раз, – сказал Мор, – я сам проведу занятия по строевой. Чем трепаться друг с другом, пускай эти сопляки хорошенько наглотаются пыли. Может, хоть это их чему-нибудь научит. – Он протяжно выдохнул. – У тебя найдется выпить?

– Не сейчас, – ответил Маркус. – У нас неприятности.

– А то я не знаю! Потому и спросил насчет выпивки. – Мор плюхнулся на пол возле походного стола. – Так в чем дело-то?

– Сначала нужно дождаться… а, вот и он.

Вал откинул полог палатки и шагнул внутрь, моргая от света лампы.

– Маркус, Мор, – учтиво приветствовал он сослуживцев. – Мне показалось, что Фиц взволнован, и я поспешил прийти.

– Взволнован? – переспросил Мор. – Да он не знает, что такое волноваться!

– Я имею в виду – по сравнению с его обычным поведением, – пояснил Вал.

– Садись, – сказал Маркус. – Нам надо поговорить.

– Вот теперь уже я начинаю волноваться, – усмехаясь, заметил Мор.

– Учитывая, кто здесь собрался, – произнес Вал, – я, кажется, знаю, о чем пойдет разговор. Ты собрал нас из-за Адрехта, верно?

– Верно, – признал Маркус. – Полковник недоволен тем, что произошло с лагерем искупителей.

– Ба! – воскликнул Мор. – Согласен, дельце некрасивое, но эти поганцы получили по заслугам.

– По заслугам? – эхом отозвался Маркус. – Они спасались бегством. В лагере были женщины…

– Женщины, которые отправились в поход за действующей армией. – Мор пренебрежительно махнул рукой. – Останься они в Эш-Катарионе, с ними бы ничего не случилось. Да и незачем было спасаться бегством. Мы давали им возможность сдаться в плен.

– И однако, резне не может быть оправдания, – натянуто заметил Вал. – Законы цивилизованного ведения военных действий…

– А что, искупители подписали Конвенцию пятьдесят восьмого года? Не припомню такого. Между прочим, они едят пленных.

– Это всего лишь слухи, – возразил Вал.

– Как бы там ни было, – перебил их Маркус, повысив голос, – крайним в этой истории оказался Адрехт. Полковник сообщил мне, что хочет его арестовать.

– Арестовать? – потрясенно переспросил Вал. – За что?

– За невыполнение служебного долга, – пожал плечами Маркус. – Не знаю, примет ли такое обвинение военно-полевой суд, но Адрехту до конца кампании придется сидеть в кутузке – исключительно по распоряжению полковника.

– А кто примет четвертый батальон? – спросил Мор.

– Фиц, – ответил Маркус, морщась от кислого привкуса во рту. – Во всяком случае, полковник намекнул на такую возможность.

– Давно пора, – сказал Мор.

Вал пропустил его реплику мимо ушей и повернулся к Маркусу.

– Что будем делать?

– Я хотел вначале поговорить с вами обоими, – ответил Маркус. – Нам нужно будет вместе решить…

– Что решить? – перебил Мор. – Решение-то вроде бы уже принято.

– Нам нужно будет решить, собираемся ли мы поддержать это решение, – пояснил Вал.

– Именно, – отозвался Маркус.

Наступила долгая пауза. Мор поглядел на одного из них, на другого, засмеялся было, но тут же оборвал смех. И резко сел.

– Эй, вы это серьезно?

– Адрехт один из нас, – ответил Вал. – Наш однополчанин. Мы не можем отступиться от него.

– Да он всегда был никчемным, – буркнул Мор, – а с тех пор как искупители выставили нас из города, и вовсе пальцем не шевельнул. Пьянствовал так, что и на ногах не всегда держался!

«Не в бровь, а в глаз, – с горечью подумал Маркус. Для Вала все было просто, но он и сам человек простой. – Фиц мог бы стать лучшим командиром батальона, чем Адрехт. В этом Янус прав. А Адрехт… просто Адрехт, вот и все». Маркус так долго служил вместе с другими капитанами, что перестал воспринимать их как отдельные личности. Они стали просто частью окружающего ландшафта, такой же незыблемой, как звезды в небесах. Служить в Первом колониальном без Адрехта – все равно что проснуться без руки или ноги. Янус, однако, заставил Маркуса взглянуть на ситуацию со стороны, и Маркусу пришлось признать, что увиденное ему не понравилось.

– Слушаю вас и ушам своим не верю, – продолжал Мор. – Маркус, я знаю, что он учился вместе с тобой в академии, но…

– А я слушаю тебя и не верю своим ушам! – огрызнулся Вал. – Что, если бы вину возложили на меня или Маркуса, – неужели ты заговорил бы по-другому?

– Ясное дело, по-другому! Адрехт получил…

– …по заслугам? – мягко подсказал Маркус.

– Именно! – ответил Мор, но все-таки у него хватило совести слегка покраснеть.

Мор всегда терпеть не мог Адрехта. Вражда Адрехта с Валом достигла такого эпического размаха, что превратилась в некое подобие дружбы, но между ним и Мором всегда существовала только ледяная учтивость. Маркус подозревал, что причина крылась в происхождении Адрехта. Больше всего на свете Мор ненавидел аристократов, но и Адрехт, будучи отпрыском богатого семейства, занимал в его списке отнюдь не последнее место.

– Нет, – возразил Маркус, – он такого не заслужил. По крайней мере, в этом случае. Необстрелянные солдаты, едва пережившие свой первый серьезный бой… да подобное могло произойти с каждым из нас. Люди Адрехта просто первыми перешли границы дозволенного.

– И что же ты предлагаешь? – осведомился Мор. – Полковник, судя по твоим рассказам, миндальничать не намерен – думаешь, у тебя выйдет его отговорить?

– Если Адрехта арестуют, – сказал Маркус, – я подам в отставку.

Вал медленно кивнул. Мор, онемев от удивления, переводил взгляд с одного капитана на другого.

– Ты соображаешь, что говоришь? – наконец осведомился он. – Это уже не какой-нибудь проступок в мирное время. Если ты подашь в отставку в разгар кампании, полковник может запросто прищучить тебя за дезертирство. О кутузке можешь даже не мечтать. Он будет в полном праве пристрелить тебя на месте.

Лицо Вала потемнело. Очевидно, он до сих пор не принимал в расчет эту сторону ситуации. Одно дело – уйти в отставку сообразно понятиям чести, но совсем другое – если тебя объявят дезертиром и расстреляют, точно заурядного преступника.

– Мор, – сказал Маркус, – ты ведь сам сказал – искупители получили по заслугам. Неужели ты допустишь, чтобы твой сотоварищ, офицер, подвергся бесчестью из-за того, что позволил этому случиться?

– Если в противном случае мне будет светить расстрел – то, ясное дело, допущу.

– Всех троих полковник не расстреляет, – возразил Маркус. – Если мы будем действовать сообща…

– Полковнику выбирать не придется, – сказал Мор. – На меня в этом деле можешь не рассчитывать, Маркус. Извини.

Наступила долгая пауза. Маркус перевел взгляд на Вала.

– Я… – начал тот, но замялся. – Мне нужно подумать.

Маркус понял, что проиграл. Он слишком хорошо знал Вала. В пылу гнева, когда задета честь, Вал способен был, не дрогнув, отправиться хоть прямиком в ад, но стоило ему получить ночь на размышление – и к утру привычные страхи брали верх над доблестью.

Маркус натянуто усмехнулся и поднялся на ноги.

– Что ж, думаю, на сегодня разговор можно закончить.

– Ты же не станешь этого делать, а? – В голосе Мора прозвучала нешуточная тревога. – Маркус, ради всего святого…

– Спокойной ночи, Мор. Спокойной ночи, Вал.

Офицеры направились к выходу, но, не удержавшись, по пути оглянулись на Маркуса. Едва они вышли, в палатку бесшумно проскользнул Фиц, неся кружку дымящегося чаю, и без единого слова поставил ее на стол.

– Спасибо, Фиц, – сказал Маркус. – На сегодня все.

– Слушаюсь, сэр. – Лейтенант козырнул и удалился.

– Сэр, – сказал Маркус. Он надел парадный синий мундир, тот самый, в котором встречал Януса, когда тот прибыл в полк, и отдал честь тоже по-парадному четко. Одни только темные круги под глазами выдавали, что капитан провел бессонную ночь.

Если полковнику тоже не довелось поспать спокойно, по нему это не было заметно. В голубом полумраке палатки он сидел за складным столиком, на котором была развернута большая, нарисованная красками на куске выделанной кожи карта. Там же валялось несколько карт поменьше, на бумажных листах – в основном торопливых карандашных набросков. Янус разглядывал их так сосредоточенно, что на приветствие Маркуса даже не поднял взгляда, лишь махнул рукой, приглашая капитана сесть. И только через несколько секунд, когда тот остался стоять, полковник наконец вскинул голову.

– Капитан, – проговорил он. – Знаете, я бы не прочь услышать ваше мнение.

– Сэр, – повторил Маркус. Запустив руку в нагрудный карман, он извлек сложенный вчетверо лист бумаги и положил его посреди карты.

– А, – произнес Янус. – Это от капитана Ростона?

Маркус на секунду прикрыл глаза.

– Нет, сэр. От меня.

Кажется, впервые за все время знакомства Маркус увидел полковника удивленным. Это едва уловимое выражение лишь на миг промелькнуло на лице Януса, а затем полковник вновь обрел обычное железное хладнокровие. И тем не менее капитан успел порадоваться – все-таки Вальниха можно удивить. Маркус почти рассчитывал обнаружить, что Янус поджидает его вместе с военно-полевым судом в полном составе.

Полковник уже с привычно бесстрастным видом взял бумагу, развернул и принялся читать. Текст был короткий, каких-то несколько строк. Не прошло и минуты, как Янус отбросил бумагу и снова поднял взгляд на Маркуса.

– Не изволите ли, капитан, объяснить, что это значит?

– Я не думаю, сэр, что здесь нужны объяс…

– Капитан! – Голос Януса прозвучал точно удар хлыста.

Маркус не без труда сглотнул.

– Дело в обвинениях, выдвинутых против Адре… капитана Ростона. Ваш приказ изначально был передан ему мною, и именно я тогда осуществлял общее командование. Таким образом, вина за случившееся лежит на мне, равно как и ответственность. Если вы требуете ареста капитана Ростона, совесть принуждает меня подать прошение об отставке.

– Понимаю. – Янус постучал указательным пальцем по столу. – Полагаю, вам известно, что я вправе отклонить ваше прошение?

– Так точно, сэр, а я вправе отказаться признать ваш отказ.

– И поскольку мы сейчас находимся на поле военных действий, это будет расценено как дезертирство, – подытожил Янус. – Понимаю. – Указательный палец вновь ритмично застучал по столу. – Вы согласились со мной, что капитан Ростон не вполне подходит для своей должности.

– Да, сэр. – Маркус заколебался, но пути назад не было. – Это не оправдание для того, чтобы избавляться от него таким образом.

И снова: тук-тук-тук. Затем внезапно лицо Януса вновь ожило – словно на него направили из темноты луч прожектора.

– Что ж, отлично. – Он движением пальцев направил прошение через стол к Маркусу. – Можете это забрать.

Маркус непонимающе моргнул.

– Сэр?

– Избавление от капитана Ростона не стоит того, чтобы взамен лишиться вас. Вы победили, капитан. – И снова лицо его дрогнуло, на сей раз оживленное мимолетной усмешкой. – Похоже, как всегда.

– Капитан Ростон…

– Вы можете передать капитану Ростону мое недовольство поведением его солдат. Но – неофициально. – Он впился в Маркуса пронзительным немигающим взглядом. – Вы понимаете, что, если капитан снова совершит оплошность, вина будет возложена на вас?

– Так точно, сэр. – Маркус наконец вздохнул спокойно – кажется, впервые за много часов. – Благодарю вас, сэр.

– Не стоит благодарностей, – сказал Янус. – А теперь сядьте. Нам нужно обсудить кое-какие планы.

– Как… именно сейчас, сэр?

– Время не ждет, – ответил полковник. – Мы и так уже слишком много его потратили на второстепенные дела.

– Слушаюсь, сэр.

Собственный мозг напоминал Маркусу часовой механизм, который ни с того ни с сего запустили обратным ходом, и теперь зубчатые колеса с натужным скрипом вращаются наоборот, задевая и царапая друг друга. Капитан попытался сосредоточиться на карте, но все равно видел перед собой лишь бессмысленный набор прихотливо разбросанных цветных пятен.

Он приложил все силы, чтобы не выдать своего состояния, но скрыть что-либо от Януса ему, судя по всему, было не дано. Полковник одарил Маркуса холодным оценивающим взглядом и вдруг легкомысленно махнул рукой:

– С другой стороны, несколько минут нас особо не задержат. Ступайте-ка и наденьте повседневную форму. В этой вам явно не по себе.

– Слушаюсь, сэр, – сказал Маркус. И, поколебавшись, добавил: – Спасибо, сэр.

Янус уже снова склонялся над картой, перелистывая стопку разведывательных донесений. Маркус поспешил удалиться.

Он шагнул наружу – и едва не налетел на Вала. Капитан второго батальона рысцой приближался к полковничьей палатке, и мундир его на бегу тихонько позвякивал, точно увешанный бубенцами шутовской колпак. За годы, проведенные в Хандаре, Вал обильно украсил его на местный манер – бронзовыми и серебряными побрякушками, а также шитьем. Никто не ожидал, что парадную форму придется вновь использовать по назначению.

– Маркус, – отдуваясь, едва выговорил Вал. – Извини, я торопился, как мог.

– Что ты здесь делаешь?

– Ты уже вручил ему прошение?

– Вручил?.. – Маркус застыл как вкопанный, лишь сейчас сообразив, что происходит. – Так ты пришел, чтобы подать в отставку?

– Ну конечно! – энергично воскликнул Вал, однако тут же вдруг смутился. – Признаю, прошлым вечером Мор едва не убедил меняно сегодня утром я подумал… да, черт побери! – Румянец на лице капитана стал гуще. – Я просто понял, что не могу бросить тебя в беде, и все тут. Правда, мне потребовалось время, чтобы переодеться и написать эту чертову бумажку. – Он принялся шарить в кармане. – Ради бога, скажи, что я не опоздал!

Маркус улыбнулся. Казалось, с плеч его свалился незримый, но весьма увесистый груз – как будто он лишь сейчас в полной мере осознал, что произошло.

– Не думаю, что полковнику нужно твое прошение, – сказал он, – зато меня оно, безусловно, обрадовало.

– Но…

Маркус похлопал товарища по плечу.

– Пойдем. Мне все-таки нужно переодеться.

Полчаса спустя, снова надев полевой, выгоревший на солнце мундир и подкрепившись чашкой кофе, щедро сдобренного хандарайским пойлом, Маркус вновь проскользнул в палатку полковника и четко по-уставному отдал честь. Янус сидел в той же позе, хотя большинство разведывательных донесений уже были переведены в карандашные пометки на картах.

– Капитан, – сказал Янус, – может быть, на этот раз вы все же присядете?

Маркус кивнул и сел. Полковник развернул к нему нарисованную на куске кожи карту и постучал по ней пальцем. Капитан не сразу сумел разобраться в карте – надписи были сделаны по-хандарайски, и картограф использовал незнакомые значки, – но, едва он отыскал Эш-Катарион, все встало на свои места. Палец Януса упирался в нынешнее местоположение полка – примерно в тридцати пяти милях от города.

– Выступаем завтра, – заявил Янус. – Вопрос, конечно, куда.

– К городу, вероятно, – осмелился предположить Маркус.

– Именно. Вот только добраться туда будет нелегко. Вести о нашей победе уже достигли столицы, и генерал Хтоба, судя по всему, наконец решил проснуться от спячки.

– Думаете, он встретит нас по пути?

– К сожалению, я сомневаюсь, что у него хватит смелости. Зато не сомневаюсь, что он укрепится на западном берегу Тсели, и в этом как раз состоит вся проблема. Видите?

Маркус нахмурился. Он никогда не считал себя талантливым стратегом, однако упомянутая полковником проблема на карте была видна невооруженным глазом. Эш-Катарион располагался вокруг узкой бухты, называвшейся Старой Гаванью, места торговли, которая составляла источник жизненной силы города. В древности здесь же находилось и устье реки, но проток зарос илистыми отложениями, и могучая Тсель проложила себе новый путь к морю милях в двадцати западнее города. Повелители Хандара предпочли прорыть канал на юг от города, к изгибу реки, нежели переносить к новому устью свои дворцы и храмы.

Все эти перемены привели к тому, что Тсель сейчас пролегала ровнехонько между Колониальным полком и столицей. Выше по течению, к югу, великая река, пересекая обширную равнину, извивалась, точно змея, но здесь, на побережье, она тянулась прямо, как стрела. Каким бы медленным ни было течение Тсели, шириной река была чуть меньше мили, а потому являлась внушительным препятствием.

В нескольких милях от моря построили мост, надежно опиравшийся на пару скалистых островов. Ворданайские картографы с присущим им недостатком воображения назвали это трехпролетное сооружение Западным мостом, а городок, который вырос по обе стороны от него, Предмостьем. Именно через него проходил прибрежный тракт, преодолевая реку и оставшиеся пару миль до городских ворот.

Маркус проезжал по этому городку не единожды, в последний раз – когда полк под напором искупителей бежал из столицы и в итоге очутился в Форте Доблести. Здесь не располагалось ни оборонительных сооружений, ни крепостных стен, ни артиллерийских гнезд, и тем не менее брать штурмом это место было бы сущим адом. На узких мостах едва разминулась бы пара встречных повозок, с самих островов легко просматривались – а заодно и простреливались – все подходы. Войску, решившемуся переправиться через реку, пришлось бы наводить переправу на открытой местности, под прицелом всей артиллерии защитников, и даже если бы удалось захватить первый остров, победителям предстояло повторить ту же операцию со вторым. Более того – уже на том берегу неизбежно пришлось бы оборонять предмостную позицию от контратак, которые, несомненно, проводил бы противник.

– Хтоба засел у моста, – догадался Маркус.

– Вцепился в позицию, как блоха в собачью шерсть, – кивнул Янус. – Правда, у него всего три батальона. Он не дурак и знает, что этим путем мы не сунемся, разве что у нас не будет другого выхода. – Полковник опять постучал по карте пальцем, на сей раз – вверх по течению от города. – Остальные три батальона вот здесь. Севернее поворота реки есть брод, вполне удобное место для переправы, если не боишься промочить ноги.

Брод выглядел ничуть не более привлекательным местом для переправы, чем мост. Маркус попытался представить, как они бредут через реку по пояс в воде, выбираются на дальний берег – и все это под мушкетным и артиллерийским огнем противника. Совершить такое возможно, если у атакующих хватит упорства, но потери в их рядах будут чудовищные.

Янус не отрывал от Маркуса испытующего взгляда серых глаз, и тот заподозрил, что ему устроили проверку. Он уставился на карту и принялся рыться в памяти.

– Мы могли бы пройти вниз по течению восточным берегом, – сказал он наконец. – Там, в Сааль-Хаатене, есть другой мост, а выше по течению, где река сужается, найдется еще несколько бродов.

– Хтоба последует за нами, – заметил полковник. – И в его распоряжении кратчайший путь.

– Если мы двинемся к двум и более местам переправы, ему волей- неволей придется рассредоточить силы. Он не сможет перекрыть все.

Янус медленно кивнул.

– Это может сработать. А что будет потом, когда мы переправимся?

– По всей видимости, сражение.

– Встречный бой, где выбор позиции за Хтобой. И соотношение сил три к двум.

– Предыдущее войско искупителей превосходило нас впятеро. Кажется, тогда вас это не беспокоило.

Полковник отмахнулся:

– То был обыкновенный сброд. Численное преимущество не беспокоило меня, потому что я знал, что организованного огня эта толпа не выдержит. Три четверти войска, о котором вы говорите, могло с тем же успехом остаться дома. Аскеры – совсем другой коленкор.

Это была чистая правда. Армия генерала Хтобы состояла из шести батальонов. Хандараи, служившие в них, набирались принцем Эксоптером и обучались его союзниками-ворданаями. Маркус тоже пару раз проводил с ними учебные занятия и помнил, что маршировавшие на плацу солдаты в бурых мундирах выглядели вполне вышколенными. Более того, у них имелось ворданайское вооружение, включая полностью укомплектованную артиллерию. Планировалось, что аскеры станут надежным оплотом власти в случае мятежа, однако никто не принял во внимание фанатичный пыл, который пробуждало в людях новое религиозное учение. Аскеры переметнулись на сторону искупителей почти в полном составе – вместе со своим командиром.

– В равных условиях на открытой местности я бы не колебался, – продолжал Янус, – однако Хтоба вряд ли будет склонен дать нам такой шанс. Судя по тому, как он действовал до сих пор, я сомневаюсь, что он вообще станет сражаться. Скорее всего, отступит за тракт или в город и навяжет нам уличные бои. Вот этого мы должны избежать любой ценой.

Маркус покачал головой.

– И как же быть?

– Генерал оставил нам лазейку вот здесь. – Янус снова постучал пальцем по мосту, затем по броду. – Две воинские части, расположенные на приличном расстоянии друг от друга, а между ними одни только дозоры. Нам нужно будет оказаться… – он поставил палец между переправами, – вот здесь.

– Нас окружат, и отступать будет некуда, – возразил Маркус. – Даже если бы мы и смогли добраться туда… а это невозможно, так как нам не перейти через реку.

Полковник ухмыльнулся, точно кот, добравшийся до сливок.

Время шло к закату. Отдых, который в начале дня казался недостижимым и нереальным, словно пустынный мираж, был уже совсем близко, хоть руку протяни, и потому Маркус испытал непреодолимое желание не отзываться на стук по шесту палатки. Теоретически кто-то мог явиться по важному делу, хотя действительно важным капитан готов был считать разве что известие о внезапном нападении хандараев. Решившись на компромисс, он промычал нечто нечленораздельное – в надежде, что стучавший либо не расслышит этого звука, либо махнет рукой и уйдет восвояси. Вместо этого незваный гость подал голос:

– Это я, Адрехт.

О черт!

– Ладно, входи.

Адрехт поднырнул под полог и протиснулся в палатку. Даже в тусклом свете фонаря можно было безошибочно различить здоровенный синяк у него на скуле, почти закрывавший один глаз. Неглубокая ссадина на лбу темнела от запекшейся крови.

– Святые угодники, – пробормотал Маркус. – Как это тебя угораздило?

– Мор, – кратко ответил Адрехт и состроил преувеличенно страдальческую мину. – Ты не против, если я присяду?

Маркус кивнул, и Адрехт умостил свою долговязую фигуру возле походного стола. Маркус жестом указал на свой чемодан:

– Хочешь выпить? Вроде бы у меня что-то завалялось…

– Нет, – сказал Адрехт. Лицо его было задумчиво. – Нет, наверное, не хочу.

– Так что же случилось? Мор просто взял и набросился на тебя?

– В некотором роде, – отозвался Адрехт. – Он явился ко мне в палатку и сказал, что в гробу меня видел и что я не заслуживаю такого друга, как ты. – Он слабо усмехнулся. – Все это, само собой, было изложено куда менее пристойно. Высказавшись, Мор схватил меня за грудки и швырнул в палаточный шест, который, кстати говоря, переломился надвое.

– Черт! – Лицо Маркуса потемнело. – Я с ним поговорю. Мне плевать, что он там думает, но это было уже слишком…

– Нет, – сказал Адрехт, – не слишком.

Маркус мысленно выругался. Он все же надеялся, что до этого разговора дело пока не дойдет.

– Понятно. Стало быть, Мор все тебе рассказал.

– Почти все. Остальное я вытянул из Вала. Знаешь, если тебе нужно что-то сохранить в тайне, подумай дважды, прежде чем поделиться с этой парочкой. А еще лучше – трижды. – Адрехт помотал головой. – Почему ты не поговорил со мной?

– Не хотел огласки.

– Не ври.

Маркус поглядел на друга и понял, что недомолвками не отделается. Капитан тяжело вздохнул.

– Не хотел, чтобы ты совершил какую-нибудь глупость.

– Глупость? Например, сам явился бы под арест, лишив тебя шанса подать в отставку?

– Да, к примеру, это.

– Дать уволить себя с позором, вместо того чтобы позволить тебе пойти под расстрел. – Лицо Адрехта окаменело – По-твоему, это глупость?

– Думаю, да. – Маркус наморщил лоб, подыскивая слова. Объяснить это нелегко, но на самом деле он ни на минуту не опасался расстрела. У него не было ни малейшей причины считать, что Янус не доведет дело до расстрела, и тем не менее Маркус был в этом уверен. – Это была не твоя вина. Я пытался объяснить это полковнику.

– И он тебе поверил?

– Не знаю. – Маркус пожал плечами. – Теперь это уже не имеет значения.

– Пожалуй, – согласился Адрехт. И, помолчав, добавил: – Ладно, если для тебя это так важно, знай: ты был прав. Я действительно совершил бы какую-нибудь глупость.

В палатке воцарилась долгая неловкая тишина. Маркус обдумывал, что сказать, но безуспешно, и в конце концов первым прервал молчание Адрехт:

– Ты же знаешь, что ничем мне не обязан. Это было…

– Восемнадцать лет назад, – прервал его Маркус. – Знаю.

И опять наступило молчание. Адрехт вздохнул.

– И что же мне теперь делать?

– То есть? – отозвался Маркус.

– Разве я могу как ни в чем не бывало вернуться в батальон? Полковник предпочел бы от меня избавиться. Мор меня, похоже, ненавидит. А ты… – Он осекся, покачал головой. – По-хорошему мне следовало бы подать в отставку, но после того, что ты совершил ради меня, это выглядело бы, наверное, черной неблагодарностью?

– Не знаю. – Маркус пока не заглядывал так далеко. – Мор рано или поздно остынет. Но, думается мне, ты должен доказать полковнику, что он ошибался.

– Вряд ли мне подвернется такая возможность. Наверняка он приставит меня до конца военных действий охранять отхожие места.

– А вот и нет. – Маркус наконец-то усмехнулся. – Завтра нам предстоит недурная работенка, и тебе отведена в ней важная роль. Точнее говоря, мы будем трудиться бок о бок.

– Вот оно что, – проговорил Адрехт без тени удивления. – И как же так вышло?

– Ты вызвался добровольцем.

– Я так и подозревал. Наверное, все это мне ничуть не понравится?

– Скорее всего, – признал Маркус. – Мне не понравилось.

Глава десятая

Винтер вздохнула и потерла уставшие глаза. За то время, пока она работала, фонарь, который стоял на походном столике, начал угасать. Винтер задула его, прибавила на дюйм масла, вывернула повыше фитиль, затем чиркнула спичкой и снова зажгла. В темноте палатки внезапная вспышка света показалась нестерпимо яркой, точно полуденное солнце.

«Что мне и вправду стоило бы сделать, так это поспать», – подумала девушка. Увы, наяву ее преследовали приказы капитана на завтрашний день, засунутые в карман мундира, а стоило Винтер прилечь, как из небытия тотчас возникал осуждающий взгляд зеленых глаз.

Единственным утешением оставалась работа, а уж этого добра, по счастью, было более чем достаточно. Как ни старалась Винтер при каждом удобном случае браться за бумаги, учетные книги роты безнадежно отставали от действительности. Мало того что различные нарушения, мелкие наказания и ежедневные походные отчеты до сих пор ждали, когда их зарегистрируют и снабдят подписью, – она до сих пор еще не оформила надлежащим образом гибель почти трети состава роты. После каждого погибшего осталось какое-то скромное имущество, скрупулезно собранное и описанное Бобби. Эти вещи надлежало продать при первой возможности, а полученные суммы передать родственникам убитых вкупе со стандартным армейским пособием.

Горестное чтение представляли собой эти списки. Винтер постучала карандашом по строчке, которая гласила: «Один медальон либо амулет, бронзовый, содержит миниатюру молодой женщины. Качество посредственное. 2 ф. 6 п.». Винтер задумалась, была ли неведомая женщина женой убитого, любовницей или неким предметом братской любви. Затем раздраженно отшвырнула карандаш и откинулась назад, опираясь на локти. Глаза, зудящие от усталости и едкого дыма, наполнились слезами.

– Тебе нехорошо?

Голос принадлежал Феор – кроме нее говорить по-хандарайски здесь было некому, – но Винтер все равно вздрогнула. Девушка вела себя так тихо, что можно было легко забыть о ее существовании. Она лежала на животе, на второй койке, которую выклянчил у квартирмейстера Графф, и читала при пляшущем свете фонаря Винтер. Если бы не шорох, с которым время от времени переворачивалась очередная страница, девушку можно было бы принять за диковинного вида изваяние.

– Нет, – ответила Винтер, украдкой смахивая слезы. – То есть да, но не так, как ты думаешь. Просто устал.

– Твое усердие достойно похвалы, – заметила Феор. Порой ее голос звучал настолько торжественно, что Винтер могла поклясться, что девушка шутит, – однако на лице хандарайки никогда не появлялось даже намека на юмор.

– Извини. Я. наверное, мешаю тебе уснуть.

– Ничего страшного. У меня тут нет никаких дел, поэтому я могу спать, когда захочу.

Со сломанной рукой Феор не была в состоянии ставить палатки, стряпать, чистить оружие или стирать форму. Большую часть времени она, закутавшись в белый балахон, брела по дороге вместе с квартирмейстерской командой и другими лагерными слугами. Когда объявляли дневной привал, Графф отводил ее в палатку Винтер, и Феор находилась там безвылазно до самой темноты. Во время ужина Бобби или Фолсом приносили ей поесть.

Винтер поначалу беспокоилась, что кто-нибудь заметит эти передвижения, и заметили действительно многие, однако сама Феор, вопреки опасениям, не привлекла излишнего внимания. Полк вышел в поход уже с солидным шлейфом слуг и маркитанток, и по мере неспешного продвижения по приморскому тракту в сторону Эш-Катариона число их лишь увеличивалось. Как бы сильно хандараи ни ненавидели ворданайских угнетателей, кое-кто из них, судя по всему, был совсем не прочь обстирывать их, продавать им еду и вино, а также делить с ними ложе. За достойную плату, само собой. И несмотря на то что все знали, что в палатке Винтер ночевала молодая женщина, вряд ли это было чем-то необычным, и солдаты на это обстоятельство реагировали разве что завистливым бурчанием об офицерских привилегиях.

Без сомнения, Дэвис и прочая братия хохотали над шалостями Святоши. Хвала Всевышнему, Винтер после сражения ни разу не довелось столкнуться с сержантом. Если первое повышение в чине так его разозлило, то присвоение Винтер лейтенантского звания наверняка повергло бы его в бешенство. Винтер смутно надеялась, что Дэвис не пережил того боя, однако сомневалась, что ей может так повезти.

– Увы, мне больше нечего предложить тебе почитать. – Усердные поиски среди слуг и полковых шлюх принесли Винтер лишь несколько тонких книжонок, по большей части легенд и детских сказок. – Ты, наверное, видела все это и раньше.

– Полагаю, мне повезло быть спасенной человеком, который так хорошо владеет нашим языком.

– Почти все ветераны знают хандарайский, хотя бы по нескольку слов.

– Тебе известно куда больше, – заметила Феор. – Ты, должно быть, прилежно изучал наш язык.

Винтер пожала плечами:

– Более-менее. В лагере больше особо и нечем было заняться.

– Судя по моему скромному опыту, большинство солдат довольствуется выпивкой, игрой в кости и ласками шлюх. Тебя эти развлечения не прельщают?

– Не особенно. – Винтер попыталась сменить тему: – А что скажешь о себе? Полагаю, ты до прихода Искупления жила на священном холме?

Феор кивнула:

– В особой обители, вместе с другими наатемами.

– И что это была за жизнь? Прежние священнослужительницы не допускали ворданаев на священную землю.

Феор на минуту задумалась.

– Упорядоченная, – сказала она наконец. – Наши жизни принадлежат Матери и богам. Наши дни подчинялись строгому расписанию: столько-то времени на молитву, столько-то на учение, столько-то на труды по хозяйству.

– Как знакомо, – пробормотала Винтер. – И такая жизнь не была тебе в тягость?

– Я не знала другой жизни, пока не грянуло Искупление. Нас оберегали от соприкосновения со всем мирским.

– А как ты жила до того, как попала в храм? У тебя была семья, родные?

Феор покачала головой:

– Мы все были сироты, саль-ируск, священные дети. Те, кого отдали в храмы еще в младенчестве. Мать выбирает среди них своих наатемов. – Феор ненадолго смолкла, и в глазах ее мелькнуло страдание. – Последние месяцы стали настоящим потрясением. Искупители принесли нам… хаос.

– И ты хочешь вернуться назад?

– Да, – сказала Феор. – Я должна вернуться к Матери.

– Даже если она снова запрет тебя в обители?

– Это делается ради нашей же безопасности. Мир опасен для наатемов. Он стремится использовать нас или уничтожить.

Винтер нахмурилась:

– Почему же ты рассказала мне об этом?

– Ты спас мою жизнь, – ответила Феор. – Лгать тебе было бы черной неблагодарностью.

Винтер кивнула. Она до сих пор еще не знала, что думать об этих наатемах. Феор выглядела вполне обычной девушкой – для служительницы богов, конечно. Тем не менее она явно верила, что наатем не просто слово, и Винтер не была уверена, стоит ли ее разубеждать. Пускай верит, во что хочет, если ей от этого лучше. В преданиях наатемы были чудовищными созданиями, могущественными и злобными, но, возможно, пастыри со священного холма вкладывали в это слово иной смысл.

– Мне нужно поспать, – вслух сказала Винтер. И мельком глянула на карман мундира, словно сквозь ткань могла прочесть слова приказа. – Завтрашний день будет… хлопотным.

– Новое сражение?

– Надеюсь, что нет. Если Небеса будут к нам милостивы, мы только слегка подмокнем.

Феор кивнула, но, по счастью, не стала выспрашивать подробности.

– Если… – Винтер кашлянула. – Если что-то пойдет не так и нас… захватят в плен или вроде того, ты можешь остаться сама по себе. Постарайся не покидать полк, так будет лучше.

– Я могу, если понадобится, стирать белье, как все прачки. – Феор устремила на нее пугающе спокойный взгляд. – Но вы вернетесь.

– Это пророчество?

Девушка вновь едва заметно улыбнулась:

– Нет. Просто догадка, но, смею надеяться, верная.

Винтер фыркнула и задула фонарь.

Если Винтер что-то и снилось, она была чересчур вымотана, чтобы запомнить сон. Когда Бобби за час до рассвета пришел ее будить, девушка выбралась из постели почти отдохнувшей. Одевшись в темноте, она выскользнула наружу. Вокруг просыпалась седьмая рота, солдаты выбирались из палаток, недовольно ворча, с красными от недосыпа глазами. Наблюдая за тем, как они затягивают ремни, разбирают составленное с вечера в козлы оружие, Винтер ощутила новый прилив тревоги, с которой боролась весь минувший день.

Тревога эта набрала полную силу к тому времени, когда солдаты построились и двинулись в короткий переход к реке. Винтер шла во главе строя и все время оглядывалась, желая убедиться, что солдаты все так же идут за ней. «С какой стати им идти за мной? – В животе у нее неприятно заурчало. – Неделю назад я была рядовым Винтером Игернглассом. Потом стала сержантом, и это не так уж плохо. Мне по-прежнему следовало лишь выполнять приказы. А теперь? Капитан поставил во главе роты меня, и больше некого будет обвинить, если что-то пойдет не так или если я приведу своих солдат к верной гибели, как это случилось с Д’Врие. Лейтенант повел себя как последний дурак, но… Сам-то он себя уж точно дураком не считал. Кто сказал, что я справлюсь лучше его?»

Серый предутренний свет уже разливался на небе, когда рота дошла до реки. Ворданайская колонна разбила лагерь в паре миль к западу от реки Тсель, за холмом, чтобы укрыть расположение от вероятных наблюдателей с реки. Приморский тракт они покинули за день до того, прикрываясь прочным кавалерийским заслоном, и к реке рота Винтер подходила по раскисшим полям и козьим тропам. Тсель привольно раскинулась перед ними, похожая больше на озеро, чем на реку. Она была почти в милю шириной, мутно-бурого цвета и тихая, как мельничная запруда.

– Ни в коем случае не вздумайте пить из реки! – предупредила Винтер солдат. Предостережение разошлось по колонне, хотя особой нужды в нем не было. Низвергнувшись с южных нагорий и пройдя извилистым путем по равнинам, могучая Тсель теперь больше смахивала на поток жидкой грязи, чем на полноценную реку. Не говоря уж о том, что половина Хандара использовала ее в качестве сточной канавы.

Охраняемые пятеркой кавалеристов, их уже ждали вытащенные на берег лодки. Выглядели они неказисто – по большей части рыбацкие суденышки, способные вместить не больше четырех-пяти человек, пара ветхих на вид плотов да неуклюжая баржа, которую, судя по всему, недавно залатали и вновь спустили на воду.

– Хандараи не дураки, – еще раньше объяснил Винтер капитан Д’Ивуар. – Они отвели к восточному берегу все крупные суда. Тем не менее Хтоба не ожидал, что мы появимся у реки так скоро, а потому его люди не успели выгрести все подчистую. Зададим Жару уже прочесывает рыбацкие деревушки и сообщает, что ему удалось отыскать кое-что, что могло бы нам пригодиться. Немного, но этого должно хватить, чтобы переправить вашу роту и команду гребцов. Мы сейчас набираем добровольцами всех, кто когда-либо имел дело с лодками.

Он принялся разъяснять стратегическую обстановку, тыча пальцем то в одно, то в другое место на карте, но эта речь, влетая в одно ухо Винтер, тут же вылетала из другого. В голове оставалось только то, что непосредственно относилось к делу: «Вам и вашей роте предстоит переправиться через реку».

– За дело! – объявила она, когда вся рота собралась вокруг. – Спускайте лодки на воду. Грузиться по одному – до тех пор, пока не станет ясно, что судно переполнено. Во время переправы всем пригнуться и не дергаться. Возвращаться и вылавливать разинь из реки я не стану!

– Сержант, я плавать не умею! – выкрикнул кто-то из задних рядов, и все расхохотались. Хохот, впрочем, был явно вынужденный. Винтер догадалась, что солдаты тоже нервничают. Отчего-то при этой мысли ей полегчало.

Расчеты капитана оказались верны, и поредевший состав седьмой роты кое-как уместился на утлой флотилии вместе с добровольцами из других частей полка. Эти гребцы явились налегке, чтобы по возможности избавить лодки от лишнего веса, и почти все разделись до пояса, предвидя долгие часы изнурительного труда.

Когда последний солдат погрузился на борт, суда отчалили. Замелькали весла, взрезая бурую гладь реки. Как и обещал капитан, к веслам приставили людей, которые смыслили в гребном деле, а потому переправа проходила без задержек. Баржа сидела в воде почти по самые борта, но при таком спокойном течении это вряд ли грозило опасностью.

Винтер заранее приказала людям во время переправы держать язык за зубами. Звуки по воде разносятся на удивление далеко, а она ни в коем случае не хотела привлечь внимание противника раньше времени. Утро выдалось неестественно тихое, и любое покашливание либо шорох одежды были отчетливо слышны даже сквозь поскрипывание лодок и мерный плеск весел.

Вскоре западный берег остался вдали, превратился в бурую полоску, почти слившуюся с такой же бурой рекой. Могло показаться, что они плывут по морю, – вокруг только вода, а очертания берега едва различимы вдалеке. Впрочем, на море никогда не бывает так спокойно, даже в самый безветренный день. По сравнению с мерным вкрадчивым колыханьем морских волн Тсели напоминала полуразложившегося мертвеца. Сходство усиливал густой землистый дух гниения, который источали илистые наносы, скопившиеся на всем протяжении реки.

Восточный берег проступал впереди так медленно, что Винтер пришлось податься вперед и сощуриться, чтобы ничего не упустить. В этом месте на вражеском берегу была рыбачья деревня, средних размеров поселение с длинным каменным причалом. Обычно сюда приплывали речные баржи, которые перевозили зерно и другие припасы для ненасытного города, но генерал Хтоба использовал это место вкупе с полудюжиной других для сбора суденышек, реквизированных аскерами на западном берегу.

С некоторым облегчением Винтер распознала длинные низкие очертания причала и пришвартованных вдоль всей его длины барж с высокими бортами. Всегда приятно узнать, что на местности дела обстоят именно так, как утверждало начальство, – хотя бы потому, что обычно все оказывалось наоборот. Когда берег стал ближе, она вновь испытала отрадное чувство, не увидев ни признаков жизни в деревне, ни сторожевых постов на берегу реки. Местные жители, без сомнения, бежали либо были вывезены в другое место, когда прибыли солдаты.

У причала теснилось столько судов, что скромной ворданайской флотилии пристать оказалось некуда. Поэтому лодкам пришлось проплыть вдоль берега, минуя огромные зерновые баржи и более холеные рыбацкие челны. Берег представлял собой мешанину илистой грязи и рогоза, усеянную давно прогнившими останками разбитых лодок. Из-за этих помех высадиться можно было только на мелководье, оставив баржу замыкающей.

Винтер махнула рукой, и солдаты стали переваливаться через борта лодок. Ноги тотчас увязали в скользком донном иле, вода доходила до подбородка. Утлые суденышки раскачивались, избавляясь от лишнего веса, бурая вода шлепала по бортам. Те, кто высадился первыми, побрели к берегу, высоко задирая колени, чтобы стряхнуть налипшую грязь, – ни дать ни взять труппа разошедшихся плясунов. Прочие последовали за ними. Когда настала очередь Винтер, она стиснула зубы и выбралась наружу. Вода, вопреки ожиданию, оказалась не ледяной, а теплой, как в купальне, сапоги погрузились на несколько дюймов в ил и лишь затем уперлись в твердое дно. Нечто склизкое и многоногое на плаву задело бедро Винтер.

Раздавать указания не пришлось – эта часть задания была обговорена загодя. Графф повел два десятка солдат, развернувшихся в цепь, в город – обыскать каждый угол и, если повезет, захватить расставленных Хтобой караульных, если таковые имеются. Весь прочий состав седьмой роты Винтер и Бобби собрали на берегу, на бугристой, усыпанной камнями тропе, которая тянулась вдоль реки. Гребцы рассыпались по причалу, выискивая подходящие суда.

Графф еще не вернулся, когда к Винтер подошел для доклада командир гребцов, незнакомый ей капрал с худым острым лицом. Он говорил вполголоса, не желая нарушать царившую вокруг кладбищенскую тишину:

– Мы сможем за раз увести назад по меньшей мере дюжину этих барж, – сказал он, – и на каждой без труда разместится рота.

– Сколько вам нужно людей? – Гребцов было слишком мало для таких крупных судов, и помощь седьмой роты им явно не помешала бы.

– Скажем – три десятка.

Винтер прикусила губу. Тогда с ней останется от силы пятьдесят человек – удерживать причал до тех пор, пока не вернутся баржи. Капитан особо подчеркнул: для того чтобы переправить весь полк и обоз, им понадобятся все имеющиеся суда. Задачей Винтер было гарантировать, что аскеры не обнаружат, что происходит, и не уничтожат оставшиеся лодки, прежде чем на восточный берег переправится достаточное количество солдат.

Впрочем, здесь, судя по всему, тихо. Винтер кивнула, приняв решение, и направила капрала к Бобби, который тут же принялся отбирать солдат для гребной команды.

Последняя баржа со свеженабранным экипажем как раз отчаливала от берега, когда со стороны деревни донеслись два выстрела, прозвучавшие пугающе громко в утренней тишине. Капрал, уже поднявшийся на баржу, оглянулся, но Винтер махнула ему рукой и развернулась к Бобби.

– Капрал Фолсом – охранять причал. Капрал Форестер – со мной.

Она ткнула пальцем еще в десяток солдат, и они встали у нее за спиной. Отряд двинулся вглубь деревни, с ходу перейдя на рысь, потому что впереди грохнули, точно удары молота, еще два выстрела.

В Вордане такую деревню назвали бы разве что хутором, и то с натяжкой. Горстка домишек из глины, перемешанной. соломой, числом не больше двадцати, расставленных неровным кругом. Хозяева давно покинули свои жилища, и пустые дверные проемы словно глазели на Винтер, разинув рты, когда она пробегала мимо. Впереди, возле двух самых дальних домов, маячило с десяток фигур в синих ворданайских мундирах. Графф торопливо вышел навстречу Винтер. Лицо его было мрачно.

– Один все-таки ушел, сэр. Извините.

Винтер отогнала приступ паники.

– Сколько их было?

– Четверо. На приличном расстоянии, далеко от домов, так что мы не могли подойти незамеченными. Мы подобрались как можно ближе и попытались снять их, но для меткой стрельбы было все равно слишком далеко.

– И только один ушел?

– Так точно, сэр. Двоих мы достали, а еще один сдался, когда пуля угодила в его коня. Правда, одному из наших тоже не повезло.

– Кому?

Графф поджал губы, явно не одобряя этого вопроса, но все же ответил:

– Джеймсону. Он мертв, сэр.

«Сейчас не время скорбеть», – подумала Винтер.

– Отведи меня к пленному.

Графф кивнул и повел Винтер вперед. Солдаты, которые сопровождали его, до сих пор держались начеку, взяв заряженные мушкеты на изготовку, словно в любой момент ждали возвращения хандараев. Бедняга Джеймсон так и лежал ничком там, где его настигла пуля, и между его лопаток краснела дыра величиной с кулак Винтер. Она отвела взгляд.

Два хандарая валялись, убитые, на поле за деревней, третий сидел, скрестив ноги, на земле, под бдительным присмотром двух вор- данайских солдат. Он нахально разглядывал своих охранников и, догадываясь, что они не знают ни слова по-хандарайски, развлекал себя тем, что всячески оскорблял их в лицо.

– Эй ты, слева! Твоя мать была такой неописуемой уродиной, что ни одному мужчине и в голову бы не пришло с ней возлечь, если только ты не родился от союза козла и потаскухи. – Тут пленный увидел Винтер и добавил: – А вот идет офицерик, могу поспорить, ему только стукнуло двенадцать. Снимите штанишки, сэр, покажите, растут ли у вас волосы в паху. Или может, там даже корешка не выросло?

– Хочешь, я прикажу раздеть тебя и мы посмотрим, что там у кого выросло? – по-хандарайски отрезала Винтер.

Пленный слегка отпрянул, но промолчал. Винтер покачала головой.

– Мне задавать вопросы, – осведомилась она, – или сразу сказать парням, чтобы начинали тебя избивать?

Хандарай моргнул. Он был молод и носил бурый мундир аскера. Черные волосы его были на хандарайский манер стянуты на затылке, подбородок покрыт колючей щетиной, которую владелец физиономии, по всей вероятности, считал бородой. Судя по отсутствию знаков различия, он был рядовым (у аскеров существовали такие же чины, как в армии его величества), однако на руке у него, повыше локтя, красовалась повязка алого шелка с намалеванным чернилами вездесущим черным клином – знаком Искупления.

Словом, если бы не мундир, Винтер даже не обратила бы внимания на этого юнца, столкнувшись с ним на улицах Эш-Катариона. Или, быть может, даже выпила бы с ним, если б они встретились в таверне. Но сейчас…

– Не знаю, что вам тут понадобилось, – сказал пленный, – но, когда Рахал дан-Сендор вернется с нашими солдатами, от души советую сдаться. Клянусь, с вами обойдутся милостиво.

– Сколько у вас людей? Далеко они отсюда?

Пленный ответил ей дерзким взглядом. Винтер оглянулась на Граффа.

– Врежь ему разок, ладно? А потом постарайся принять грозный вид.

– С удовольствием, – проворчал капрал.

Винтер все еще боролась с тошнотворными, едкими спазмами в желудке, когда вместе с Граффом и Бобби вернулась к роте.

– Не знаю, что вы ему сказали, – заметил Графф, – но провернули все на славу.

– Сержант Дэвис был отменным наставником, – пробормотала Винтер. Костяшки пальцев ныли, как будто она лично занималась избиением.

Фолсом еще до их прихода приказал солдатам зарядить и проверить мушкеты. Когда они подошли, здоровяк-капрал поднялся и отдал честь, и рядовые последовали его примеру. Винтер жестом велела им возвращаться к делам.

– У нас будут гости, – сообщила она. – Неподалеку отсюда стоит хандарайская часть. Четыре роты, если наш приятель с подбитым глазом не врет. У нас есть минут двадцать до их прибытия.

Кто-то из солдат, услышавших это, застонал. Винтер повернулась к Бобби.

– Когда вернутся баржи?

– У нас переправа заняла почти час, сэр. – Паренек, вопреки дурным известиям, держался на диво спокойно. – Баржи крупней и, скорее всего, будут плыть медленнее. Да и на том берегу уйдет время на то, чтобы их загрузить. Скажем, в общем и в целом – три часа.

– Когда баржи причалят, у капитана Д’Ивуара уже все будет подготовлено. – Винтер сказала так ради спокойствия солдат, но тем не менее это была правда, – по крайней мере, она искренне на это надеялась. Винтер верила в капитана Д’Ивуара. – Так что нам придется сдерживать хандараев от силы пару часов.

Капралы согласно кивнули. Винтер слегка удивило, что ни один из них даже не попробовал возразить. На их месте сама она наверняка бы выкрикнула: «Это невозможно! Мы все погибнем!» – или что-нибудь в этом роде. Кажется, даже рядовые чувствуют себя уверенней, чем она. Винтер сделала глубокий вдох и постаралась собраться с мыслями.

– Ну что ж, – сказала она наконец. – Разделитесь на группы по трое. Каждая группа займет одну из хижин. Один человек стреляет, двое заряжают. Если вам достанется неудобный дверной проем, пробейте дыру в стене. Первый выстрел сделаю я сам, так что не открывайте огня, пока его не услышите. – Она повысила голос: – Всем ясно?

Ответом ей был нестройный, но утвердительный хор. Винтер повернулась к трем капралам:

– Фолсом, Графф, возьмете на себя группы в центре деревни. Бобби, будешь при мне на случай, если понадобится посыльный.

– Так точно, сэр!

Глаза паренька сияли. «Он предвкушает этот бой. Как можно предвкушать такое?» – подумала Винтер.

– Не то чтобы я хотел возразить вам, сэр, – проговорил Графф, понижая голос, – но что, если хандараи не пойдут в атаку всем скопом? Если б я командовал той частью, выслал бы нескольких людей обыскать дома. Если дело дойдет до рукопашной, они нас сметут.

Винтер позволила себе усмехнуться:

– Это потому, что ты, капрал, необразованный человек. Кто-нибудь из твоих прежних командиров вел бои строго по учебнику тактики?

Графф почесал заросшую щеку.

– Нет. Во всяком случае, недолго.

– Аскеров обучали по образцу ворданайской армии. Мне ли этого не знать – ведь мы сами их и натаскивали.

– И что с того?

– А то, что они безоглядно верят в правоту учебника тактики.

Либо хандараям, чтобы собраться и выступить, понадобилось больше времени, чем предполагала Винтер, либо двадцать минут томительного ожидания показались вечностью. Девушка втайне надеялась на первое.

Они с Бобби притаились в одной из крохотных глинобитных хижин. Внутри было практически пусто – хозяева, покидая дом, забрали все, что могли унести. На их род занятий указывала лишь наполовину залатанная сеть, грудой лежавшая у стены. Внутри дом был совершенно обычным: земляной пол, уложенные кольцом камни очага посредине и один-единственный выход. Теперь ко всему этому прибавилось импровизированное окно – всего нескольких минут хватило для того, чтобы штыками проделать в мягкой глине дыру размером с человеческую голову. Именно через эту дыру Бобби сейчас смотрел в северо-восточном направлении, откуда, по словам пленника, должны были появиться хандараи.

Когда паренек махнул рукой, напряжение, терзавшее Винтер, обрело новый размах. Она лелеяла смутную надежду, что аскер солгал – либо храбрился, либо хотел припугнуть ее. Похоже, что нет. Высунувшись из дверного проема, Винтер разглядела вдалеке солдат, идущих маршем через раскисшие поля. Они шли сомкнутым строем, как на параде, – стена бурых мундиров и сверкающего на солнце оружия.

По крайней мере, Винтер не заметила ни одной пушки. Присутствие их напрочь перечеркнуло бы все надежды на успешное сопротивление – глиняные стены были бы плохой защитой от пушечных ядер, а аскеры с радостью разнесли бы рыбацкие лачуги вдребезги и прошли победным маршем по развалинам. Ну что ж…

Минуты две она затаив дыхание наблюдала за приближением противника. У Бобби, приникшего к бреши в глиняной стене, обзор был получше.

– Что-то там у них происходит, – сообщил он. – То ли перестраиваются, то ли…

– Разделяются. – Винтер заметила то же самое. – Черт! Они отправят часть своих сил вперед, а остальных оставят в резерве.

– Нам придется изменить план?

– Уже некогда. Просто не стреляй, пока я не скажу.

Часть вражеских солдат осталась стоять посреди поля – невозмутимо, точно стадо мирно пасущихся коров, – а передовой отряд продолжил наступление на деревню. Винтер прикинула, что в нем две роты, то есть примерно двести сорок человек, двигавшихся четкой колонной шириной в полроты. Авангард уже миновал крайнюю пару хижин, чеканя шаг в такт размеренному бою барабанов. Винтер отчетливо различила хандарайского лейтенанта, который шагал перед первой шеренгой, вскинув над головой шпагу.

Девушка мысленно помолилась, чтобы солдаты не забыли ее приказа и у них хватило выдержки дождаться, пока хандараи подойдут поближе. Внезапность – бесценное оружие, а у них будет один только шанс его применить. Хотя если вспомнить, что в резерве остались еще две роты… Винтер решительно отогнала эту мысль.

По-видимому, Всемогущий внял ее молитве. Ни одного выстрела не разнеслось по деревне, когда в нее вошли аскеры. Щегольские сапоги их были заляпаны грязью. Голова колонны уже почти поравнялась с хижиной, в которой засела Винтер, а от этого места до причала оставалось меньше половины пути. Замыкающая шеренга колонны как раз входила в деревню.

– Сумеешь попасть в лейтенанта? – спросила Винтер Бобби.

Паренек нахмурился:

– Как-то это не очень честно, сэр.

– Прибереги честность для игры в мяч. Давай.

Бобби кивнул и припал на одно колено, положив дуло мушкета на край бреши. Человек, которого Винтер обрекла на смерть, был уже шагах в десяти и, по-прежнему ни о чем не подозревая, взмахивал в такт шагам сверкавшей на солнце шпагой, словно командовал парадом на дворцовой площади.

Грохот выстрела, заметавшись по тесной хижине многократным эхом, прозвучал оглушительно, как обвал в горах. Пороховой дым, окутавший дуло и затвор мушкета, заволок дыру в стене, но из дверного проема Винтер увидела, как лейтенант завертелся волчком на месте и упал.

И почти сразу же выстрелы загремели по всей деревне, из дверных проемов и брешей, пробитых в стенах хижин, вырвались облачка дыма. Сомкнутые ряды колонны были отменной мишенью, и многоголосые крики и стоны хандараев как нельзя лучше свидетельствовали об успешной операции. Бобби схватил мушкет Винтер, заряженный загодя, и вернулся на свою позицию у бреши. Девушка ненадолго задержалась у дверного проема.

Как она и надеялась, безупречно отлаженная дисциплина аскеров не дала солдатам броситься врассыпную, пока их командиры лихорадочно пытались понять, что происходит. После гибели лейтенанта приказы, по всей вероятности, выкрикивал охрипшим голосом какой-то бедолага-сержант. Между тем колонна прервала движение, и солдаты стояли не шелохнувшись под градом пуль, которые то свистели мимо, то жалили, словно смертоносные осы.

Впрочем, это не надолго. Никакой солдат, как бы ни был он вымуштрован, не станет покорно стоять в ожидании смерти, даже не попытавшись открыть ответный огонь. Тесные ряды хандараев начали рассыпаться, солдаты по одному и по двое припадали на колено, готовясь стрелять, либо озирались, высматривая врага. Из колонны раздались разрозненные мушкетные выстрелы, и к надрывному свисту и вою пуль прибавилось сухое цоканье ударявшихся о стены свинцовых шариков.

Винтер нырнула внутрь хижины, схватила мушкет, из которого стрелял Бобби, и принялась его перезаряжать. Бобби, уже сделавший второй выстрел, шлепнулся на пол рядом с ней и занялся другим мушкетом. Снаружи продолжалась пальба. Винтер не сомневалась, что аскерам приходится гораздо хуже. Определить, откуда стреляют засевшие в хижинах враги, было проще простого по клубам порохового дыма в дверных проемах и брешах. Гораздо сложней оказалось попасть в мелькающие за дымной пеленой неясные тени.

«Если бы у них была хоть капля здравого смысла, они бросились бы наутек в ту самую минуту, как мы открыли огонь», – рассуждала Винтер. Тем не менее дисциплина и приверженность учебнику тактики восторжествовали над здравым смыслом. Винтер окунулась в рутину: разрывала зубами бумажный патрон, сыпала порох на полку, выплевывала свинцовый шарик, забивала смесь шомполом в ствол, закрывала затвор, вручала мушкет Бобби и забирала у него разряженный, чтобы начать все сначала. После каждого выстрела стволы мушкетов становились все горячее и в конце концов раскалились так, что обжигали пальцы, но Винтер терпеливо продолжала свое дело. Снаружи по дому молотили свинцовым дождем хандарайские пули. Одна или две даже пробили стену. Винтер завороженно глядела, как свинцовый шарик разорвал мягкую глину в шести дюймах над головой Бобби, отскочил от противоположной стены, покатился по полу и расплющенной бусиной замер у ее ног.

И вдруг оказалось, что заряжать больше не нужно. Стрельба затихала постепенно, рывками, но через пару минут после того, как воцарилась полная тишина, Винтер рискнула выглянуть наружу из дверного проема, в то время как Бобби остался у стенной бреши, держа наготове заряженный мушкет.

На поле боя – если то, что здесь произошло, можно было назвать боем – остались только убитые и несколько раненых, которые уже начали жалобно стонать. В пороховом дыму нелегко было что-то разглядеть как следует, но убитых, судя по всему, оказалось великое множество, потому что многие лежали на земле, как стояли – плотно сомкнутыми рядами. Винтер выскользнула из хижины и приложила ко рту сложенные чашечкой ладони.

– Я выхожу! – что есть силы выкрикнула она. – Прекратить огонь!

Из соседних домов донеслись разрозненные взрывы хохота. Бобби с мушкетом в руках поспешил вслед за Винтер, и они вместе вышли на середину поля. Пороховой дым заволакивал его густой пеленой, едва заметно колышась в безветренном воздухе. Запах пороха ударил в ноздри – едкий, солоноватый, с металлическим привкусом крови и мертвечины. Ни одного живого хандарая видно не было.

Винтер стремительно развернулась, когда в дыму возникли две смутные фигуры, но это были всего лишь Графф и Фолсом. Один за другим выбирались из хижин солдаты. Постепенно они осознавали, что совершили, и то там, то здесь раздавалось нестройное ура.

Графф оглядел заваленное трупами поле с удовлетворением хорошо потрудившегося мастера.

– Этого они долго не забудут, – заметил он. – По крайней мере, те, кто сумел унести ноги.

Винтер устало кивнула. Повсюду, куда ни глянь, – одни мертвецы, а те, кто еще дышал, немногим отличались от мертвых. Легкораненых аскеры забрали с собой, и Винтер была этому безмерно рада. Вряд ли у седьмой роты нашлось бы время с ними возиться.

– Ладно, – пробормотала она, обращаясь в основном к себе самой. И повторила уже громче: – Ладно. У нас есть, пожалуй, немного времени, пока они сообразят, что к чему. Фолсом, собери всех наших и выясни, каковы потери. Графф, возьми нескольких человек и обойди поле. Аскеры вооружены такими же мушкетами, как наши, так что соберите все оружие и боеприпасы, какие только сможете найти. Если обнаружите раненого, который еще может выкарабкаться, прихватите его с собой. Когда со всем этим управитесь, возвращайтесь к реке.

– Разве мы здесь не останемся? – спросил Графф. – Один раз мы уже взяли верх, отчего бы не повторить?

– Оттого, что противник будет к этому готов, – ответила Винтер. – Те, что остались в живых, не безмозглые идиоты. В следующий раз они не пойдут напролом: либо разойдутся и двинутся на нас рассыпным строем – как и стоило бы поступить с самого начала, – либо вовсе обогнут деревню и направятся прямиком к судам. – Она ненадолго задумалась. – Второе даже вероятней, а потому – отходим к причалу.

– С вашего позволения, – негромко проговорил Графф, – вы уверены, что это хорошая идея? На причале нам негде будет укрыться. Парни готовы на все, но в перестрелке залпами против четырех рот мы долго не продержимся.

Винтер кивнула.

– Бобби, пойдешь со мной. Поглядим, что можно придумать.

– На себя! – гаркнул Фолсом, и его могучий рык эхом заметался между баржами. – Раз-два, взяли!

И первым со всей силы налег на веревку. Мышцы на руках его вздулись, точно крученые канаты. Два десятка солдат позади него последовали этому примеру, и баржа, надсадно заскрипев, рывком продвинулась вверх по берегу еще на один шаг. Корма ее выползла из воды, роняя в реку вязкие комья бурой грязи.

Винтер стояла на дальнем конце каменного пирса, где разместили раненых. Их было трое: двоим досталось от пуль, пробивших стены хижин, за которыми они укрывались, а третий, бедолага-новобранец, не заметив осечки, в спешке вторично зарядил мушкет. Двойным зарядом пороха разорвало ствол и превратило пол-лица солдата в кровавое месиво. Тут же лежал единственный убитый – рядовой, которому пуля, угодившая в дверной проем, снесла верхнюю часть головы.

Убитого прикрыли брезентом, а над ранеными хлопотал капрал Графф. Потери хандараев подсчитывать не стали, однако Винтер на глаз прикинула, что на поле боя осталось свыше восьми десятков убитых – и это не считая тех, кого отступавшие унесли с собой. Для соотношения сил пятьдесят против двухсот результат был, говоря военным языком, удовлетворительный, но Винтер, стоя возле юноши, почти мальчика, которому распахало лицо взрывом мушкета, не могла отделаться от чувства, что они потерпели поражение.

Чтобы отвлечься от этой мысли, она стала смотреть на реку. Солнце поднялось уже высоко, утренний туман развеялся бесследно, но, если от дальнего берега и шли сюда баржи, Винтер их разглядеть не могла. Бобби, стоявший рядом, словно прочел ее мысли.

– Еще не меньше часа, сэр, – сказал он.

Винтер кивнула и отвернулась от реки. Взгляд ее упал на солдата, которому пуля угодила в руку. Графф разорвал на нем нижнюю рубаху, кусками полотна перетянул рану, как бинтом, а чтобы повязка держалась прочнее, замотал в нее крупную щепку. Бобби, проследив за взглядом Винтер, едва заметно вздрогнул.

– Ты сам-то как? – спросила Винтер.

Кусок глины, отбитый пулей, рассек пареньку плечо. Винтер заметила темное влажное пятно на мундире Бобби только после того, как бой уже закончился.

– Пустяки, сэр. Честно.

Графф поднялся и подошел к ним.

– Перкинс оправится, но вот Зейтман, когда мы доставим его к мясникам, скорее всего, останется без руки. Что до Финна… – Капрал искоса глянул на юношу с размозженным лицом. – Все это надо бы очистить, но он, стоит мне дотронуться, кричит как резаный. Его надо бы к настоящему хирургу.

– Ты сделал все, что мог, – отозвалась Винтер. – Ступай прими командование над заряжающими.

Трофейные мушкеты, смазанные и надраенные до блеска, лежали рядком на пристани. Группа солдат методично вычищала стволы и один за другим заряжала мушкеты трофейными же патронами.

На другом конце пирса раздался оглушительный грохот – это команда Фолсома перевернула баржу вверх плоским дном, с которого стекали ручьи мутной воды. Вытянувшись во всю длину, баржа перекрывала пристань и нависала над ней с двух сторон. Винтер намеренно выбрала именно эту баржу – из прочного с виду дерева и с бортами в четыре-пять футов высотой. Борта, скорее всего, станут преградой для пуль, по крайней мере выпущенных издалека, и хотя бы ненадолго задержат штыковую атаку. Вкупе с лодками, пришвартованными к пристани со всех сторон, перевернутая баржа послужит более-менее пристойным укрытием от огня с берега. На большее Винтер, учитывая все обстоятельства, и надеяться не могла.

Финн коснулся кровавого месива, из которого торчали осколки металла, и у него вырвался хриплый вскрик. Бобби вздрогнул как ужаленный. Винтер положила руку ему на плечо и увлекла за собой – назад к баррикаде, подальше от импровизированного лазарета.

– Сэр? – В голосе Бобби прозвучала робость. – Я не то чтобы… просто… можно вас кое о чем попросить?

– Попросить?

Бобби остановился. И продолжил так тихо, что никто, кроме Винтер, не мог его услышать:

– Если мне случится… если меня подстрелят… знаете, как бывает…

– Прекрати! – отрезала Винтер. – Всякий знает, что вслух говорить об этом – все равно что напрашиваться. Всевышний обожает иронию.

Бобби передернуло.

– Прошу прощенья, сэр, но это и правда важно. Если… в общем, то самое… вы могли бы мне кое-что пообещать?

– Возможно, – сказала Винтер.

– Не отдавайте меня мясникам! – выпалил Бобби. – Пожалуйста! Лучше вы сами.

– Я не врач.

– Тогда… пускай Графф или кто-то другой, кому вы доверяете, но только не к мясникам! – Паренек взглянул на Винтер, и на его юном лице отразилось отчаяние. – Можно?

В таких случаях Винтер обычно сразу давала слово, а потом при необходимости его так же легко нарушала. Многие солдаты боялись попасть в руки полевых хирургов. Этот страх был естественен для тех, кто хоть раз побывал в лазарете или видел, как сослуживцы покидают его без руки или ноги. Винтер и сама не питала особой любви к медикам. И все же, если бы ей довелось попасть в такое положение, она, скорее всего, предпочла бы жить калекой, чем медленно и мучительно умирать от загноившейся раны.

В обычных обстоятельствах она сочла бы просьбу Бобби заурядной нервозностью перед боем – страхами, о которых он назавтра бы и думать забыл, – однако сейчас в глазах капрала была такая неподдельная тревога, что Винтер насторожилась.

– Графф тоже не настоящий врач, – сказала она, тщательно подбирая слова и пристально следя за лицом Бобби. – Давай-ка начистоту. Если выбор будет такой: либо в лазарет, либо в могилу…

– Лучше умереть, – перебил Бобби. – Обещаете?

Мгновение поколебавшись, Винтер кивнула:

– Да, обещаю. Но и ты уж, будь добр, не подставляйся под пулю, а то я не представляю, как потом объясняться с Фолсомом и Граффом.

Бобби неуверенно хихикнул. Винтер прикидывала, как бы развеять охватившее их мрачное настроение, однако ломать голову не пришлось. Со стороны баррикады раздался выстрел, а вслед за ним крик: «Аскеры!» В один миг на пристани воцарилась суматоха. Винтер услышала зычный рев Фолсома, – перекрывая галдеж, капрал командовал построение.

Она еще раз хлопнула Бобби по плечу и торопливо протолкалась к покатому боку перевернутой баржи, плоское дно которой к центру слегка поднималось, образуя небольшой киль, однако это не мешало обзору. Винтер увидела, как Графф распекает солдата, держащего в руках дымящийся мушкет.

Стало быть, все не так плохо, как она опасалась. Глянув вперед, на пристань, огражденную с двух сторон лодками, и на деревню, Винтер не обнаружила никаких признаков врага. Она отозвала Граффа в сторону и потребовала доложить о происшедшем.

– Оплошка вышла, сэр. Он не должен был стрелять.

– Ложная тревога? – с надеждой уточнила Винтер. Чем позже появятся здесь аскеры Хтобы, тем меньше седьмой роте придется ждать прибытия основных сил.

– Нет, сэр, не ложная, да только их оказалось немного. Я разглядел троих, но, может, была еще парочка. Прятались за домами, вроде как подкрадывались. Ферстейн пальнул наугад, и они бросились наутек.

– Значит, разведчики. – Винтер прикусила губу. – Теперь их командир знает, что в деревне нас нет и мы забаррикадировались на пристани. Может быть, ему не известно, что мы ждем переправы всего полка. Возможно, он ожидает собственных подкреплений.

– Возможно, сэр, – согласился Графф.

– Допустим, что нет.

Винтер окинула взглядом баржу, которую втащила поперек пристани команда Фолсома. Уместиться за ней смогут только восемь, от силы девять стрелков, да и то если встанут плечом к плечу. Огонь выйдет не больно-то частый, даже с изрядным запасом заряженных мушкетов. С другой стороны, враги будут точно так же стеснены в действиях, да к тому же им негде укрыться.

– Если они сунутся сюда, то получат недурную взбучку, – заметил Графф, словно вторя ее мыслям. – Мне бы не хотелось штурмовать такую баррикаду.

– Будем надеяться, что им тоже.

Надежда оказалась напрасной.

Прошло еще полчаса, прежде чем вражеский командир решил, что в деревне чисто, и ввел туда свои силы. Все четыре роты – вернее, то, что от них осталось, – построились на центральной площади. Они находились в трех-четырех сотнях ярдов от края пристани и еще в двадцати ярдах от баррикады. Достаточно близко, чтобы ворданаи могли кричать и делать оскорбительные жесты, но слишком далеко, чтобы стрелять, разве что кому-то сказочно повезет попасть в цель.

Перед вражескими рядами красовался одинокий всадник – очевидно, командир аскеров. Винтер надеялась, что он, подобно своему лейтенанту, пожелает лично вести солдат в атаку, но на сей раз удача ей не улыбнулась. Когда бурые шеренги пришли в движение, всадник предпочел держаться в арьергарде. Винтер знаком приказала своим людям быть наготове. Девятеро солдат, единогласно признанных лучшими стрелками в роте, устроились за баррикадой. Остальные, заметно нервничая, разместились позади них на причале – кто сидел, кто опустился на колени, чтобы ненароком не высунуть голову из-за баржи.

Аскеры шли ротной колонной – десять с лишним шеренг по сорок человек в каждой. На подходе к пристани барабаны забили быстрее, перейдя с плавного маршевого ритма на лихорадочно учащенный стук атаки. Солдаты Винтер, уже примкнув штыки к мушкетам, выжидали, когда до первой шеренги аскеров останется сотня ярдов и колонна, еще не дойдя до пристани, уже покинет пределы деревни.

Винтер махнула рукой – и стрелки на баррикаде открыли огонь. Слитный грохот девяти мушкетов, эхом заметавшийся по забитой судами пристани, прозвучал скорее как батальонный залп. Перед баррикадой заклубился пороховой дым, то там, то сям в передней шеренге атакующих оседали, корчась от боли, валились ничком и откатывались в сторону раненые и убитые. Дистанция в сто ярдов тоже великовата для меткой стрельбы из мушкета, но шеренга врага была такой длинной и плотно сомкнутой, что несколько пуль неизбежно попали в цель.

Выстрелив, каждый из девяти тут же развернулся, вручил разряженный мушкет ждавшим наготове солдатам и взамен получил другой, заряженный и готовый к бою. Винтер наблюдала за этой процедурой с некоторой гордостью. При том что идея с заменой мушкетов пришла ей в голову перед самым боем, солдаты справлялись с ее воплощением выше всяких похвал. Грянул другой залп, уже не такой слитный, поскольку каждый из девяти выстрелил сразу, как только сумел прицелиться. Еще несколько аскеров рухнули замертво. Бурая колонна сомкнулась, закрыв бреши в рядах, поглотив убитых и раненых, словно многотелое бесформенное чудовище. Винтер слышала, как хандарайские сержанты, надрываясь от крика, требуют, несмотря на потери, держать строй.

Последовали еще два залпа, а затем началась уже непрерывная беспорядочная пальба. Разрядив мушкеты, стрелки тотчас получали новые, а те, кто не принимал участия в этом обмене, занимались перезарядкой. Сквозь прерывистый треск выстрелов и частую барабанную дробь пробивался отчетливый топот сапог. Винтер с нарастающим страхом следила за тем, как колонна аскеров неумолимо приближается к баррикаде.

«Ну же, – мысленно обращалась она к врагам, – ну же! Вам ведь это не нравится, верно? Остановитесь и…»

Бой барабанов стих, а вслед за тем прервался и топот.

– Ложись! – крикнула Винтер.

Миг спустя две первые шеренги колонны открыли огонь. В грохоте выстрелов потонул перестук пуль, впивавшихся в борт баржи, но Винтер явственно ощутила, как сотрясается и вздрагивает от ударов возведенная ими баррикада. Пули, выпущенные выше, просвистели над головами ворданаев.

– Огонь! – приказала Винтер, и солдаты, укрывшиеся от залпа за импровизированным бруствером, тотчас вскочили и продолжили пальбу. На расстоянии в полсотни ярдов почти все пули угодили в цель, и лишь одна-две фонтанчиками взрыли землю перед самой шеренгой врага.

От нового залпа аскеров баржа содрогнулась и затрещала. И на этот раз ворданаи вовремя нырнули в укрытие, так что и этот удар оказался напрасным. Страх и возбуждение сделали свое дело – огневая дисциплина аскеров, как всегда в боевой горячке, трещала по швам. Следующий залп был разрозненным, за грохотом его еще долго звучали беспорядочные выстрелы, и с этой минуты перестрелка с обеих сторон потеряла всякую упорядоченность – все лихорадочно палили, заряжали и палили снова.

Один из девяти стрелков Винтер спрыгнул с баррикады, отчаянно сквернословя и хватаясь за левую ладонь, которую пуля превратила в кровавое месиво. Графф махнул рукой, и один из заряжающих тотчас занял место раненого, схватил упавший мушкет и выстрелил в густеющий перед баррикадой дым. Становилось уже нелегко что- либо различить, но, судя по розовато-желтым вспышкам мушкетных выстрелов, аскеры по-прежнему были в полусотне ярдов, на приличном расстоянии от края пристани.

Винтер превосходно представляла, каким смятением охвачен сейчас их командир. Стрелять могли только первые две шеренги его колонны, хотя и это составляло восемьдесят мушкетов против вор- данайских девяти. С другой стороны, люди Винтер за каждый выстрел хандараев успевали сделать три-четыре выстрела, и к тому же их прикрывала баррикада.

Более того, у командира аскеров практически не было шанса выправить положение. Чем ближе противник подходил к пристани, тем больше заслоняли ему обзор суда, теснившиеся с двух ее сторон, и в конечном итоге ему оставался для действий все тот же коридор шириной в девять человек. Можно было пойти в атаку и взять баррикаду с помощью штыков, но учебник тактики гласил, что штыковую атаку должно проводить, когда враг уже сломлен либо наголову разбит огнем, а защитники баррикады еще явно держались в строю.

Винтер отчаянно надеялась, что неизвестный офицер будет стойко придерживаться учебника тактики. Конечно, в замыкающих шеренгах людей достаточно, чтобы заменить погибших в авангарде, но надолго ли хватит у них выдержки? Даже если солдат хорошо обучен, его стойкости есть предел, да и кому по душе торчать под огнем, ожидая неминуемой гибели?

Солдат в синем мундире шлепнулся с баррикады на пристань, извиваясь, точно выброшенная из воды рыба. Винтер глянула на него и тут же с содроганием отвернулась; мушкетная пуля снесла бедолаге часть черепа, и он, падая, расплескал по камням пристани кровь со скользкими ошметками мозга. Графф отправил на его место другого стрелка и приказал еще двоим солдатам оттащить убитого с глаз подальше.

Винтер вновь устремила внимание на баррикаду – и тут обнаружила, что бой наконец-то стихает. То ли паника взяла верх над воинской дисциплиной, то ли вражеский командир признал бесполезность своей нынешней позиции и отступил намеренно. Так или иначе, в пороховом дыму больше не были видны вспышки выстрелов, не стрекотала, неумолимо приближаясь, барабанная дробь. Стрелки на баррикаде пальнули еще несколько раз – наугад, скорее из принципа – и ликующе завопили вслед отступающим хандараям.

И только когда ликование охватило всех, Винтер заметила, что один из солдат, опиравшийся о борт баржи, к нему не присоединился. Она отправила пару рядовых оттащить его от баррикады, и тогда обнаружилось, что пуля пробила ему грудь и он умер на месте, обильно залив дощатый борт алой кровью. В сумятице боя этого никто не заметил.

Это отчасти охладило всеобщую радость. Пока солдаты в сопровождении Граффа относили убитого беднягу на край пирса, Винтер до боли в глазах всматривалась в завесу порохового дыма перед баррикадой. Недоброе предчувствие крепло в ней с каждой минутой, и, когда Графф вернулся, она уже была прочно уверена, что все это неспроста.

– Аскеры не ушли, – сказала она капралу. – Если бы они впрямь дрогнули и отступили, мы услышали бы их крики. – Винтер окинула взглядом своих солдат. – Эй вы, тихо! Графф, угомони их!

– Тихо! – скомандовал Графф, и Фолсом гулко подхватил его выкрик. Один за другим солдаты смолкали, глядя на баррикаду и судорожно сжимая в руках оружие. Наконец стали слышны лишь негромкое поскрипывание судов, колышущихся у пристани, едва уловимый плеск воды и тихие голоса переговаривающихся совсем рядом бойцов. Слов было не различить, но Винтер в этом и не нуждалась. Ужасная картина вспыхнула перед ее мысленным взором во всей своей убийственной яркости.

– Аскеры здесь, – вслух сказала она. – Они разделились и рассыпались вдоль берега, за лодками. – Хотя стена барж с высокой осадкой заслоняла защитников баррикады от продольного огня с берега реки, она в то же время почти целиком скрывала из виду сам берег. У врагов была только одна причина занять такую позицию. – Они готовятся к штурму.

Графф грязно выругался и повернулся к солдатам:

– Примкнуть штыки! Хельголанд, останешься на стене! Остальные – строиться… нет, с колен не вставать! Две шеренги, мушкеты зарядить, без моей команды не стрелять!

– Сэр, – подал голос Бобби, стоявший рядом с Винтер, – нам лучше отойти назад.

Эти слова неприятно царапнули Винтер, однако она не могла не признать, что в предложении Бобби есть логика. Какой ей смысл торчать на линии огня, создавая помеху собственным солдатам? Винтер и Бобби пробрались через двойную шеренгу стоявших на коленях рядовых, которых готовил к бою Графф, и заняли позицию позади Фолсома и остальных – десяти с небольшим – солдат, которые заряжали мушкеты, торопливо забивая на место порох и пули.

К ним присоединился Графф – и как раз вовремя. Крик с баррикады возвестил о приближении хандараев, и миг спустя из-за дымовой завесы хлынули бегущие аскеры. На сей раз они не чеканили шаг под бой барабанов – волна бурых мундиров катилась к баррикаде, угрожающе сверкая примкнутыми штыками.

Стрелки на баррикаде не нуждались в приказах. Прогремели выстрелы. На расстоянии меньше чем в двадцать ярдов залп оказался без преувеличений убийственным. Те, в кого угодила пуля, валились как подкошенные, заливая кровью бегущих сзади. Ничто, однако, уже не могло остановить безудержный натиск атаки, и аскеры роем обезумевших ос неслись по узкой пристани, топча убитых товарищей.

Они добежали до баррикады и принялись карабкаться на борт баржи, поскальзываясь на влажных до сих пор досках. Один из аскеров сорвался с борта и кубарем покатился вниз, в толпу штурмующих, но прочие выбрались наверх. На секунду их бурые силуэты отчетливо прорисовались на синем фоне послеполуденного неба.

– Первая шеренга, пли!

Графф рассчитал все безукоризненно. Солдаты с баррикады, выстрелив, сразу бросились плашмя на пристань, и противник в десяти ярдах представлял собой мишень, которой позавидовал бы любой охотник. Залп прогремел оглушительней грома, и те, кто вскарабкался на баржу, зашатались, заскользили вниз по выгнутому борту и, безжизненно обмякнув, рухнули на пристань.

За ними, впрочем, последовали другие, которым больше некуда было деться: напор задних рядов колонны, что втягивались на огражденную с двух сторон пристань, поневоле гнал их вперед. Графф выждал, пока и эти аскеры вскарабкаются наверх, а затем скомандовал: «Пли!» – и второй залп скосил их, как траву. Их товарищи попытались ползком преодолеть склизкое дно перевернутой баржи и даже преуспели в этом, но ворданаи, притаившиеся в тени баррикады, хватали этих смельчаков и, стащив на пристань, пускали в ход штыки.

Куда опаснее были выстрелы, все чаще раздававшиеся со стороны сгрудившихся за баррикадой аскеров. Укрытие, что ни говори, работало на обе стороны – теперь уже люди Винтер превратились в открытую цель на камнях пристани, а хандараи благополучно укрылись за перевернутой баржой. Солдат во второй шеренге отпрянул назад, пронзительно закричав, и замертво повалился на стоявшую у пристани баржу. Остальные, забрав из стремительно тающего запаса заряженные мушкеты, открыли огонь по баррикаде, стараясь не дать хандараям поднять голову.

«Вот и все, – подумала Винтер. – Я не знаю, что делать дальше. Солдаты не побегут – да и не смогли бы, поскольку их почти буквально прижали к стене, – но так их просто перебьют всех до единого». Она глянула на тесно сбившихся за баррикадой аскеров и пожалела о том, что у нее нет хоть какой-нибудь пушки, – один заряд картечи живо расчистил бы пристань. Конечно, если б они могли переправить с собой орудия, то не угодили бы в такую переделку…

Винтер моргнула, не веря собственным глазам. Толпа бурых мундиров рассеивалась. Аскеры обратились в бегство – вначале задние ряды, потом передние, освободившиеся от их натиска. Солдаты тоже увидели это. Ликующие возгласы вновь зазвучали над пристанью, с каждой минутой становясь все громче.

«Но… они же загнали нас в угол! Почему?..»

И, только услышав, как Графф издал удовлетворенный вздох, Винтер наконец обернулась. Дальний конец пристани – единственное место, где ей видна была река, – перегородила зерновая баржа с высокими бортами. На носу был откинут трап, и солдаты в синих мундирах, проталкиваясь между ликующими защитниками баррикады, с оружием наготове бежали по пристани. Когда звуки недолгого боя стихли, Винтер услышала выстрелы, доносившиеся с берега реки.

За первой волной подкрепления спустился на пристань подтянутый человек в синем мундире. На плечах его сверкали полковничьи орлы. Большие серые глаза окинули оценивающим взглядом пристань, затем человек повернулся к Винтер и улыбнулся. Девушка, лишь отчасти пришедшая в себя от потрясения, неуверенно откозыряла.

– Хорошо сработано, лейтенант, – сказал полковник Вальних. – Очень, очень хорошо сработано.

Глава одиннадцатая

– А потом выволок из воды баржу и перегородил ею пристань, наподобие бруствера! – продолжал Янус с восторгом ребенка, получившего новую игрушку. – Очень жаль, капитан, что вы этого не видели – сработано было отменно! Землю по ту сторону баррикады, насколько хватало глаз, устлали бурые мундиры, а потери седьмой роты не составили и пары дюжин.

– Но ведь именно за тем вы их туда и послали, – заметил Маркус. – Верно ведь?

– Я полагал, что им придется иметь дело только с небольшими группами разведчиков. Кто же знал, что в часе пути от деревни окажутся четыре роты аскеров? Любой другой командир, прикинув соотношение сил, посадил бы своих людей в лодки и живо отчалил. Во всяком случае, – добавил он после паузы, – любой здравомыслящий командир.

Маркус мог вполне обойтись без напоминания, что они, еще не успев начать кампанию, едва не провалили ее, – и все потому, что пара сотен аскеров оказалась там, где не следовало. Причина тому – разведка, которая у Первого колониального оказалась не на высоте, так как не хватало кавалерии. Для Маркуса было очевидно, что это может создать трудности, и он беспокоился по этому поводу все сильнее по мере приближения к Эш-Катариону.

– Вероятно, заурядной стычке недостает размаха Норатавельта или романтической пышности Ильстадта, но, если хотите знать мое мнение, даже заурядная, но успешно проведенная стычка в артистизме ничуть не уступает настоящему сражению. Либо, если уж на то пошло, любой картине или скульптуре. – Янус склонил голову набок. – Когда найдется время, я возьмусь за новую монографию «Война как искусство». Я считаю, что труд генерала гораздо сложнее, чем ремесло художника; холст, в конце концов, не может дать сдачи.

Маркус никогда не был силен в искусстве.

– Вы уже решили, что скажете принцу?

– Скажу, чтобы заглянул к себе в подштанники и выяснил, мужчина он или евнух, – отозвался Янус. – И если он обнаружит там все мужские причиндалы, посоветую, чтобы наконец-то научился ими пользоваться.

Маркус застыл как вкопанный, и полковник лишь через пару шагов обнаружил, что остался в одиночестве. Увидев лицо спутника, он выразительно вздохнул.

– Невероятно. Просто невероятно. Капитан, вам никогда не советовали развивать в себе чувство юмора?

– Я не привык пользоваться им в разговорах с начальством, – пробормотал Маркус себе под нос, и Янус, обладавший необычайно острым слухом, от души расхохотался.

Тяготы походной жизни ограничили возможность принца вести привычный образ жизни, хотя его свита приложила все усилия, чтобы скрасить этот неприятный факт. Его просторное жилище, сшитое из четырех армейских палаток, было тем не менее заурядного синего цвета снаружи и не отличалось особой изысканностью внутри. Почти все имущество, которое дворцовой челяди удалось вывезти из Эш-Катариона, погрузили на ворданайские суда в Форте Доблести. Пара шкур да несколько шелковых подушек – вот и вся роскошь, какую мог позволить себе законный владыка трона Вермиллиона.

Ворданайских офицеров встречал все тот же Раззан дан-Ксопта, однако свита принца изрядно поредела – почти всех, в том числе и Небесную Гвардию, оставили в форте. Маркуса это более чем устраивало – ничто так не замедляет продвижение войска на марше, как обозный балласт, – но он сомневался, что принц разделяет его мнение. Маркус подозревал, что правитель хандараев весьма скептически оценивает их шансы на успех.

Принц, по всей вероятности, до сих пор не остывший после предыдущей беседы с Янусом, встретил их без особых формальностей. Он бросил отрывистую лающую реплику, и Раззан добросовестно ее перевел – если не для полковника, то хотя бы для Маркуса.

– Его светлость обеспокоен, – сообщил министр. – Он желает знать, как вы предполагаете защищать его от врагов, когда ваша армия окажется на другом берегу реки.

– Признаться, никак, – ответил Янус. – Скажите его светлости, что я буду чувствовать себя гораздо уверенней, если он переправится через реку вместе с нами.

Принц раздраженно выпалил несколько слов.

– Избранник Неба, – сказал министр. – изволил заметить, что если он окажется на другом берегу реки, то не сможет спастись в случае вашего поражения.

Маркус разглядывал принца Эксоптера с отвращением. Этот аристократ уже достаточно ясно выразил свои предпочтения бесконечным потоком «учтивых» посланий, в которых Янусу откровенно приказывалось явиться пред его ликом, дабы получить указания о проведении операции. Все эти указания, само собой, заключались в одном-единственном слове – «отступление». Несмотря на разгром войска искупителей, принц желал бежать с награбленным золотом в Вордан. Флот, однако, не вышел бы в море без приказа Януса, а Янус попросту игнорировал послания принца.

«И мы сражаемся ради того, чтобы удержать на троне этого типа? – Маркус в который раз задумался над тем, кто пострадал бы, если бы они позволили Эксоптеру удрать без оглядки, раз уж он об этом так мечтает. – Хандараи уж точно не жаждут его возвращения. С другой стороны, в этом случае на карту поставлена честь короля Вордана и, безусловно, цена обещания помощи, данного представителем династии Орбоан. Не говоря уж о такой мелочи, как религиозные фанатики, которые – с принцем или без оного – жаждут сжечь нас живьем».

Среди тех, кого не взяли в поход, оказался и придворный гример. Искусной красно-белой маски, которую прежде представляло собой напудренное лицо принца, сейчас не было и в помине. Оказалась, что под ней скрывается самая заурядная физиономия с обвисшими щеками и толстыми, капризно надутыми губами. Вокруг макушки принца проступала венчиком жиденькая поросль волос, но сама макушка оставалась удручающе лысой.

– Если мы потерпим поражение, ваша светлость… – Янус сделал паузу. – Можете сказать его светлости, что если мы потерпим поражение, то с нами сгинут все его надежды вернуть себе трон, а потому я почитаю своим долгом приложить все усилия к тому, чтобы успешно завершить эту кампанию.

– Ваш долг – повиноваться его светлости! – возразил Раззан еще до того, как принц закончил говорить.

– Прошу прощенья, – сказал Янус. – Не в обиду будь сказано, но мой долг не имеет никакого отношения к его светлости принцу Хандара. Скорее уж к его величеству королю Вордана, которому я поклялся служить телом и душой. Он повелел мне спасти трон Вермиллиона, и я намерен исполнить это повеление даже ценой жизни.

Воцарилось долгое молчание. Принц пробормотал что-то, очень похожее на оскорбление. Раззан, помня вероятно, что Янус и без перевода прекрасно все понимает, лишь мгновение колебался, прежде чем перевести слова принца.

– Его светлость говорит, что вы возмутительно дерзки и наглы. Он обещает, что его друг и царственный родич король Вордана всенепременно узнает о вашем недопустимом поведении.

– В этом я не сомневаюсь, – отозвался Янус.

С помощью Последнего Герцога, например. После сражения с искупителями Маркус несколько раз видел мисс Алхундт в лагере, однако избегал бесед с ней. Да она и сама не настаивала. Маркус мог только гадать, достался ли на его долю хоть один абзац в тех донесениях, которые она отсылала на родину.

– Его светлость обдумает сказанное вами, – объявил Раззан. – Вы можете быть свободны.

– Благодарю, – отозвался Янус. – Полк завершит переправу к вечеру.

С этими словами ворданаи поклонились монаршей особе и избавили ее от своего присутствия. Сказать, что Избранник Неба выглядел недовольным, означало бы не сказать ничего.

– Он обдумает сказанное вами? – повторил Маркус, едва они вышли из шатра. – Что это значит?

– Это значит, что он переправится с нами через реку, – ответил Янус, – но не хочет говорить об этом вслух, чтобы не потерять лицо. Обоз переправился?

– Думаю, что уже да, – сказал Маркус, мельком глянув на красное предзакатное солнце. – Я поговорю с Фицем.

– Отлично. В таком случае прикажите четвертому батальону двигаться. И позаботьтесь о том, чтобы на судах осталось место для принца и его свиты, если они решат явиться на борт.

– А что будет, если они не явятся?

Янус пропустил этот вопрос мимо ушей.

Принц, само собой, не преминул явиться. Янус отправился с предпоследним рейсом, Маркус – с последним. Он устроился на носу баржи, между штабелями груза. Солнце уже зашло, и закатные краски на небе постепенно блекли. Кое-где в вышине уже мерцали первые звезды. По счастью, переправа не сулила опасностей даже в темноте – широкая, с ровным дном Тсели была на редкость благоприятна для судоходства.

Слуги принца возвели вокруг него шелковый полог, отгородив сиятельного господина и его высокородную свиту от остальных пассажиров. Баржа, впрочем, и так оказалась загружена от силы наполовину, и солдаты Первого колониального подчеркнуто держались подальше от хандараев. Точно так же они сторонились и Маркуса. В былые дни, до прихода искупителей, любой из них мог бы не задумываясь подойти к нему, поделиться свежими городскими сплетнями или посетовать на несправедливое распределение нарядов. Теперь же все знали, что Маркус на короткой ноге с новым полковником и, по всей видимости, высокопоставленное положение Януса отчасти отразилось и на нем.

Поэтому Маркус даже немного обрадовался, услыхав за спиной звук приближающихся шагов. Он обернулся – и слова дружелюбного приветствия застряли костью в горле при виде мисс Алхундт, которая взирала на него через очки, уперев руки в бедра и едва заметно, загадочно усмехаясь.

«Я хочу знать, кому вы преданы». Маркус вспомнил ее слова и огляделся, как затравленный зверь, но бежать было некуда. Тогда он поднялся и неуклюже изобразил поклон:

– Мисс Алхундт…

– Капитан… – Усмешка женщины стала чуть пошире. – Такое ощущение, что вы от меня прячетесь.

– Я просто слишком занят. Полковник Вальних не дает мне бездельничать.

– Могу представить. – Она жестом указала на ящик, который Маркус использовал в качестве скамьи. – Вы не против, если я присяду?

«Еще как против!» – подумал Маркус, но произнес:

– Вовсе нет.

Мисс Алхундт аккуратно пристроилась на краешке ящика, а капитан, немного поколебавшись, вернулся на свое место. С минуту они смотрели на черную воду ночной реки, гладкую, словно стекло, если не считать мелкой ряби, порожденной движением других судов. Факелы и фонари нового лагеря крохотными пятнышками света мерцали на дальнем берегу, будто светлячки.

Тишину нарушила мисс Алхундт:

– Говорят, полковник с принцем разошлись во мнениях.

– Я не уполномочен обсуждать эту тему, – отозвался Маркус.

– Да, конечно, – сказала она. – Безусловно, не уполномочены.

Голос ее прозвучал странно – как будто на самом деле у нее не было ни малейшего желания задавать вопросы. Маркус молчал, ожидая продолжения, но, рискнув глянуть на мисс Алхундт, обнаружил, что женщина всего лишь смотрит на реку.

«А ведь она хорошенькая», – мельком подумал капитан. Нежное округлое лицо, точеный носик, большие карие глаза. Очки и строгая прическа придавали ее внешности официальный оттенок, однако эта официальность казалась чуждой, наносной. Словно маска. Он осторожно кашлянул.

– Мисс Алхундт, вас что-то беспокоит?

– Теперь он уже не повернет назад, верно? – спросила она. – Я говорю о полковнике.

– Теперь уже никто из нас не повернет назад. Позади река…

Женщина кивнула:

– Вас это, кажется, нисколько не беспокоит.

Маркус едва не выпалил, что и это не уполномочен обсуждать, но сдержался. Так нельзя. Это уже не агент Конкордата пытается выудить из него какие-то сведения, а молодая женщина ищет ободрения и поддержки. Он заставил себя намного расслабиться.

– До сих пор полковник всегда оказывался прав.

– До сих пор. – Мисс Алхундт вздохнула. – Капитан, вы умеете хранить тайны?

– Смею полагать, что да, – сказал он и прибавил не слишком искренне: – Не думал, что ваше министерство склонно делиться тайнами.

Женщина кивнула с таким видом, словно приняла эту колкость как должное.

– Я не имела в виду тайны нашего министерства. Это моя личная тайна.

– Вот как? – Маркус пожал плечами. – Что ж, валяйте.

Мисс Алхундт повернулась к нему лицом, свесив ноги с края ящика.

– Это произошло во время сражения на дороге. Помните его?

– Такое вряд ли забудешь.

– Я сидела в седле, наблюдала за атакой врага, – казалось, на нас хлынуло море, исполинская волна вопящих кровожадных лиц, а вы и ваши люди стояли перед ней таким непрочным, таким уязвимым строем… и мне подумалось: сейчас нас всех сметут. Опрокинут и захлестнут, как волна захлестывает прибрежный камень.

Маркус ничего не сказал. Мыслями он вернулся в то самое мгновение, когда затаив дыхание ждал приказа открыть огонь, мучительно сознавая, насколько близок к тому, чтобы развернуть Мидоу и пустить ее в галоп.

– Я молилась, – шепотом продолжала женщина. – Я искренне, без малейшего притворства молилась Господу. Не могу припомнить, когда такое случалось со мной в последний раз. «Боже Всемогущий, – твердила я, – если только мне волей Твоей доведется пережить это и вернуться к своему милому уютному столу под Паутиной – я клянусь Тебе именем Твоим, что никогда больше его не покину!»

– Полагаю, каждый, стоявший в том строю, думал примерно о том же, – сказал Маркус. – Я по крайней мере точно.

Мисс Алхундт протяжно выдохнула и покачала головой.

– Знаете, я ведь сама попросила об этом назначении. Мне, видите ли, было скучно. Скучно! За своим уютным столиком, на третьем подземном ярусе, где волна спятивших фанатиков не катилась с воплями через гребень холма, чтобы сжечь меня живьем. – Она подняла взгляд на Маркуса, и он заметил, что очки ее чуть заметно съехали набок. Прядь тусклых каштановых волос, выбившись из прически, болталась над ухом. – Искупители и вправду едят пленных?

– Только в особых случаях, – отозвался Маркус и, глянув на лицо мисс Алхундт, легонько пожал плечами. – Думаю, что нет. Они, безусловно, не откажут себе в удовольствии поджарить пленников на костре, но чтобы их потом съесть?.. – Он помотал головой. – Это лишь слухи. Если слушать все, о чем болтают на улицах, поневоле поверишь, что Стальной Призрак – колдун, умеющий шельмовать с пространством и временем, а старухи-священнослужительницы с Памятного холма могут говорить с мертвецами.

Мисс Алхундт слабо, как-то неубедительно хихикнула и вновь погрузилась в молчание. Последние отблески дня погасли на небе, и баржа плыла на свет факелов. По мере приближения россыпь огней на том берегу становилась обширнее, словно готовясь поглотить их. Маркус заметил, что колено мисс Алхундт сдвинулось и теперь прикасается к его колену. Он ощущал тепло ее тела даже сквозь двойной слой ткани, хотя его собеседница этого как будто не сознавала.

– Я хотела попросить у вас прощения, – сказала она.

– За что?

– За то, как вела себя прежде. – На лице мисс Алхундт появилось неловкое выражение. – Я должна написать отчет… ну да вы, конечно же, знаете. Поэтому, увидев вас впервые, я подумала: «Вот отличный источник информации!»

– Я догадался.

Она растерянно моргнула.

– Неужели это было так заметно?

– Более-менее.

– На самом деле сбор информации вовсе не входит в мои обязанности. Обычно я просто читаю донесения, написанные другими людьми, отбираю из них самое существенное и составляю собственное. Вначале я думала, что и на этот раз мне предстоит делать почти то же самое, только не читать донесения, а задавать вопросы, но… – Мисс Алхундт помолчала. – Когда я увидела, как баржи переправляются через реку, меня словно громом поразила одна мысль. Если мы потерпим поражение… если полковник хотя бы раз ошибется… если… – да мало ли какие бывают «если», – мы все умрем. И я в том числе. – Она вновь подняла взгляд на Маркуса и мужественно улыбнулась. – Боюсь, я потеряла способность отстраняться от происходящего.

– Мы не потерпим поражения, – сказал Маркус, жалея, что не чувствует и половины той уверенности, которая прозвучала в его голосе. – Полковник знает, что делает.

– Вы преклоняетесь перед ним, так ведь?

– Это попадет в донесение?

Женщина рассмеялась:

– Я убрала свое донесение подальше. Сейчас оно не так уж и важно, верно? Либо полковник победит, либо… у меня не будет возможности отправить донесение.

– В таком случае – да, преклоняюсь. Он… вам бы надо поговорить с ним, чтобы это понять. Он особенный, не такой, как все. За время учебы в академии мне довелось встретить немало полковников, но Янус не похож ни на одного из них.

– Янус? – Она вновь улыбнулась. – Я смотрю, вы с ним на короткой ноге.

Маркус покраснел, втайне радуясь, что борода отчасти скрывает его смущение.

– Он сам настоял, чтобы я называл его по имени. Впрочем, как правило, мне удается обойтись традиционным «сэр».

– Наверное, это удобней, чем «полковник граф Янус бет Вальних-Миеран». – От света факелов в глазах мисс Алхундт заплясали искорки. – Что ж, если он для вас «просто Янус», то я могу быть «просто Джен». Вас это устроит, капитан?

– Только если я буду «просто Маркус». «Капитан» в любом случае звучит для меня слишком непривычно. Полковник Варус, наш прежний командир, всегда обращался ко мне «Маркус» или просто «Эй, ты!».

Женщина опять рассмеялась, и Маркус рассмеялся вместе с ней.

– Мисс Алхундт…

– Джен, – строго поправила она.

– Джен. – В безмятежной ночной темноте это прозвучало на удивление интимно. – Так что же вы собираетесь делать теперь?

– Думаю, то же, что и все остальные. Всем сердцем надеяться, что полковник ведает, что творит. – Она выразительно хмыкнула. – Правду говоря, я даже знаю, зачем меня послали сюда. Такое уж это место – Паутина. Слухи доходят до нас со всех сторон, но на самом деле мы ничего не знаем.

– Стало быть, ваша Паутина мало чем отличается от армии.

– Да, но в нашем случае считается, будто мы знаем все. Это заметно по тому, как смотрят на нас люди. – Женщина снова подняла взгляд на Маркуса, и он удивился, увидев, что в глазах ее блестят слезы. – А ведь я, если вдуматься, самый обычный писарь. Это моя работа. Я пишу донесения и… и больше ничего. Обыкновенный писарь.

Сам не понимая зачем, Маркус положил руку девушке на плечо и привлек ее к себе. Джен, вздрогнула от прикосновения, по ее телу побежали мурашки, но она не отстранилась. Чуть погодя Маркус почувствовал, как она положила голову ему на плечо.

– Я знаю, – сказал он. – Знаю. Все в порядке.

– Извините, – пробормотала женщина.

– Ничего страшного. – Маркус легонько сжал ее плечо.

Весь остаток пути они провели в молчании. Джен скоро задремала, но Маркус бодрствовал. Глядя на звезды, которых становилось все больше, он размышлял о Вордане и о доме, давно превратившемся в смутное воспоминание.

На рассвете застучали барабаны, не обращая внимания на стоны изнуренных солдат. Тем, кто переправлялся на замыкающих баржах, досталась для сна только половина ночи, однако барабанщики были неумолимы, и мало-помалу лагерь начал оживать. Поскольку Маркус тоже принадлежал к числу обделенных сном, он помимо воли испытывал сострадание к недовольным.

– Я по-прежнему не в восторге от того, что приходится разделять силы, – признался Янус, когда они с Маркусом встретились в раскисших полях за рыбацкой деревушкой. – Тем не менее это наилучший выход.

Маркус кивнул. Он забирал с собой ветеранов, а Янус новобранцев – решено было, что так предпочтительней, нежели делить полк побатальонно. Решение здравое, если учесть, какого свойства задачи им предстоит выполнять, но его воплощение обернулось нешуточными хлопотами.

– Считайте, что в вашем распоряжении от силы четыре дня, – продолжал полковник. – День на то, чтобы обнаружить противника, день на то, чтобы его уничтожить, и два дня на возвращение. Уложитесь?

– Постараюсь, сэр.

– Отлично. – Привычная усмешка промелькнула на его лице и тут же исчезла. – Удачи, капитан!

Позади них строились солдаты Первого колониального. Колонна побольше – свыше двух третей численного состава, вся кавалерия и половина орудий – направлялась на юг, к броду, который располагался выше по течению. Оставшаяся треть держала путь на север, в направлении Эш-Катариона и канала, соединявшего город с рекой Тсель.

Маркус безжалостно подгонял своих людей, и они двигались бодро, в кои-то веки освобожденные от необходимости соизмерять шаг с медлительным обозом. Повозкам, которые цепью вытянулись позади них на дороге, предоставлено было ползти самим, насколько хватит сил. Скорость, сказал Янус, самое главное сейчас – скорость. К вечеру впереди уже стал различим канал – извилистая лента отраженного света, походившая больше на настоящую реку, чем на творение рук человеческих. Не обращая внимания на протесты стерших ноги до мозолей ворчунов, Маркус гнал колонну вперед до тех пор, пока она не достигла места своего назначения, то есть окраины города. Там наконец был объявлен привал, и солдаты, не утруждая себя обустройством лагеря, тут же попадали кто где стоял.

И даже тогда отдохнуть довелось не всем.

При свете факела Маркус оглядывал стоявший перед ним отряд, который целиком составляли солдаты первого батальона, тщательно отобранные люди – те, в ком Маркус был уверен, на кого он мог положиться в случае, если дела примут опасный оборот. Возглавлял их старший сержант Джеффри Арго, седой здоровяк, один из долгожителей Первого колониального. Он командовал первой ротой с тех самых пор, когда Маркус только прибыл в Хандар. Недостаток воображения Арго с лихвой восполнял надежностью и хладнокровием. Более невозмутимого человека Маркус еще не встречал. Впрочем, то, что старший сержант мог запросто свернуть человеку шею, точно цыпленку, тоже можно было считать неоспоримым достоинством.

По справедливости этим отрядом следовало бы командовать Фицу. Отсутствие лейтенанта перед строем казалось странным, непривычным – как непривычно калеке отсутствие ампутированной конечности. Маркус все время ловил себя на том, что ему непривычно видеть перед собой широкую, изрытую оспинами физиономию Арго вместо темных смышленых глаз Фица. Тут, однако, ничего нельзя было поделать – шесть рот первого батальона, все новобранцы, остались с Янусом, и Маркус посчитал бы неуместным доверить командование ими кому-то другому, кроме Фица.

Вал и Мор, а также Пастор и Зададим Жару тоже ушли с Янусом, и в распоряжении Маркуса остались только Адрехт да горстка младших офицеров. Тогда эта идея казалась здравой – раз уж сам Маркус не мог остаться с батальоном, другого выхода не было, – но сейчас, глядя на мрачный, погруженный в молчание город, на темноту, в которой мерцали редкие огоньки, Маркус поневоле думал о том, не поторопился ли он со своим решением.

Адрехт сделает то, что от него требуется. Встряска, которую он получил, вызвав неудовольствие полковника, подействовала на него самым благотворным образом: он исправно принимал участие в регулярных занятиях по строевой подготовке и активно занимался делами своего батальона. После того достопамятного разговора им нечасто удавалось обменяться хоть парой слов, но эти редкие случаи показали, что в беседах по душам нет нужды – к вящему облегчению Маркуса.

«И все-таки, если бы здесь был Фиц, я чувствовал бы себя спокойнее. Но теперь уже поздно сожалеть». Маркус отогнал эту мысль и повернулся к солдатам, которых отобрал лично. Их было десятка два – вполне, по мнению Маркуса, достаточно для задачи, которую он собирался им поручить.

– Я прибуду сразу после полуночи, – сказал он, обращаясь к солдатам. – Это означает, что у нас будет около трех часов до рассвета. За это время вам нужно успеть занять позицию, так что не теряйте времени и помните: если хандараи услышат хотя бы один выстрел – все пропало. Вам ясно?

Солдаты кивнули. Маркус вгляделся в их лица, и то, что он увидел, порадовало его. Ни тени страха, одна только твердая решимость. В конце концов, эти люди все-таки ветераны. Кое в чем они так же неопытны, как новобранцы, – например, шагать в бой строем, с барабанами и развернутыми знаменами оказалось в новинку для всех, включая Маркуса, – но тайная ночная вылазка для них – привычное дело.

– Ладно, – произнес Маркус. – Удачи!

Сержант загасил факел и повел свой небольшой отряд в путь. Почти сразу они сошли с дороги, направляясь на восток, чтобы издалека обогнуть окраину небольшого городка. Затем, если все пойдет согласно плану, отряд повернет на север и вновь двинется на запад, только подойдя вплотную к каналу.

Маркус заранее, пока не стемнело, позаботился о том, чтобы хорошенько осмотреть местность, – картам он не очень-то доверял. Ворданайские картографы чертили их, пользуясь не слишком качественными набросками и описаниями, да и сами карты во многом удручающе устарели. Городок, к которому приближалась колонна Маркуса, был так невелик, что не удостоился на карте даже ворданайского названия, – его местоположение отмечала цветная точка. Из пояснений местных жителей, встреченных по пути, Маркус узнал, что по-хандарайски городок называется Велта-эн-Тселика, что в переводе означало «Велта на маленькой Тсели».

Сверху очертания городка напоминали треугольник – вершина направлена на юг, одна из сторон с севера прилегает к каналу. По мере удаления от берега местность полого приподнималась, кое-где над низинными, пропитанными влагой полями возвышались скалистые холмы, и именно на одном из таких холмов жители Велты возвели свой храм. Это массивное каменное строение составляло вершину треугольника. Дорога проходила рядом с ним, через центр городка. Строения, тянувшиеся вдоль нее, были по большей части глинобитными хижинами, среди которых затесалась пара бревенчатых домов.

Самой примечательной чертой этого городка являлось его расположение у канала. За пределами Эш-Катариона, на Малой Тсели, мостов не имелось, а сам канал почти повсюду был так глубок и полноводен, что желавшему перебраться на другой берег пришлось бы плыть. Здесь, однако, из-за впадины в почве вода разливалась, и канал можно было перейти вброд. За долгие годы хандараи изрядно упростили переправу, снося на мелководье все камни, которые собирали со своих полей, так что в итоге брод превратился в некое подобие дамбы.

Для любой армии, движущейся вдоль реки Тсель, этот способ являлся единственной возможностью переправиться на ту сторону, если не считать долгого окружного пути по столичным улицам. Когда генерал Хтоба примется объединять свои разрозненные силы – чем он, вне сомнения, занят уже сейчас, – трем батальонам, засевшим у Западного моста, не останется иной дороги, кроме этой. Маркус намеревался к тому времени встретить их лицом к лицу.

Местные жители весьма охотно делились всем, что знали, – Искупление там или нет, а аскеры явно не пользовались любовью населения, – и Маркус узнал, что на переправе стоит маленький гарнизон. Спрятать в речной пойме, плоской, как бильярдный стол, целую армию – пускай даже такую немногочисленную, как у него, – невозможно, и, несомненно, в гарнизоне заметили приближение колонны. Чего там не знали – и что наверняка захотел бы узнать Хтоба, – так это численности ворданаев и их дальнейших намерений.

А стало быть, за южными подходами к городку будут неусыпно следить даже в ночное время. Впрочем, отряд сержанта Арго, следуя кружным путем, обогнет городок с востока и выйдет к каналу много севернее, так что можно надеяться, что в гарнизоне не заметят его продвижения.

Любой знак того, что этот отряд добрался до места, сейчас был равносилен неизбежному провалу, и все же Маркус помимо воли всматривался туда, где исчезли люди Арго, до боли напрягая зрение в попытке различить их силуэты в темноте сонного городка. Наконец он сдался и двинулся назад, к своим ветеранам, которые разбили лагерь в раскисших полях вверх по дороге, за пределами видимости гарнизона.

Теперь остается только ждать.

С рассветом, когда солнце едва показалось над горизонтом и небо еще сохраняло ночную глубокую синеву, колонна ворданаев приступила к построению у самой окраины городка. То был спектакль, устроенный напоказ: развевались батальонные знамена, барабанщики выбивали дробь, не жалея сил, сержанты и лейтенанты надрывали глотки, выкрикивая приказы, – и, строясь поротно, ветераны отчасти маскировали тот факт, что численность всех батальонов на две трети меньше обычной. Как только все эти шумные приготовления завершились, колонна двинулась по пологому спуску к южной оконечности городка и каменному храму, который возвышался над ней.

Гарнизон аскеров не склонен был дожидаться незваных гостей. Их поставили здесь, чтобы защищать переправу от летучих отрядов противника, но не сдерживать наступление его основных сил, – а то, что на них движутся именно основные силы, не вызывало сомнений. Несколько разрозненных выстрелов прозвучало из окон, когда строй синих мундиров приблизился к храму, – ни одна пуля за дальностью не попала в цель, – а затем аскеры организованно отступили в центр городка. Теперь их долг состоял в том, чтобы соединиться с корпусом и доложить обо всем увиденном, а потому лейтенант аскеров скорым маршем повел своих людей по дороге, направляясь к переправе.

Они уже приблизились к каналу, когда со всех сторон загремели выстрелы и клубы пороха взвились над дамбой и домами, стоявшими вдоль дороги. Отряд сержанта Арго, проскользнув в темноте мимо часовых, занял возле переправы позицию, откуда можно было вести частый огонь по колонне хандараев. Раздались душераздирающие крики, кого-то ранили, кто-то упал замертво, и аскеры, охваченные паникой, рассыпались в поисках укрытия. Иные открыли ответный огонь, целясь в солдат в синих мундирах, которые спрятались за окнами или в дверных проемах, и на несколько минут все прочие звуки потонули в нестройном грохоте выстрелов.

Затем, когда ненадолго наступило затишье, одинокий голос по-хан- дарайски громко призвал сдаться. Лейтенант аскеров еще колебался – искупители не жаловали тех, кто нарушил свой долг, – однако выбор был очевиден. Дорога впереди перекрыта противником неизвестной численности, и в воцарившейся тишине отчетливо слышна барабанная дробь основного ворданайского строя. Как бы то ни было, подчиненные лейтенанта приняли решение за него. Вначале поодиночке, а затем по двое-трое они начали подниматься из укрытия с поднятыми руками.

– В общем и целом, – сказал Адрехт, – для одного утра вполне неплохо. Десяток убитых врагов и сотня пленных, а с нашей стороны – только шишка на голове.

Это легкий ушиб заработал один из солдат Арго – во время перестрелки ему на голову свалилась полка. Маркус позволил себе улыбнуться.

– Не считая того, что нам так и не довелось поспать, – заметил он.

– Отдать ночной сон за легкую победу над целой ротой? Думаю, никто из нас не отказался бы от такой сделки.

С этими словами Адрехт потянулся и зевнул. Ему-то как раз удалось вздремнуть хотя бы пару часов. Сам Маркус был чересчур взвинчен, чтобы уснуть, – он все время думал об отряде Арго, крадущемся к условленной позиции, и до боли в глазах всматривался в небо на востоке, выискивая первые признаки близкого рассвета.

– Пленных и убитых пересчитали? – спросил он.

– А как же! Лейтенант по-прежнему изображает непреклонность, но его сержанты оказались более разговорчивы. Похоже, мы сцапали всех до единого.

Стало быть, полночная вылазка достигла своей цели. Весть о том, что ворданаи захватили переправу, не выйдет за пределы городка.

– Хорошо, – сказал Маркус. – Это хорошо.

Он обратил взгляд на север. Два капитана стояли перед входом в храм, на невысоком холме, который тем не менее возвышался над городком и пропитанными влагой полями. Отсюда Маркусу открывались мутно-бурая полоса канала и изрядная часть местности, простиравшейся за ним. Пока что там. к вящему облегчению Маркуса, не было видно ни души.

Адрехт проследил за его взглядом:

– Думаешь, они придут? Может быть, мы двигались так быстро, что в корпусе до сих пор не знают о нашем появлении.

– Придут. Те, с кем мы столкнулись на переправе, разослали курьеров в обоих направлениях, как только обнаружили, что попали в переплет. – Маркус пожал плечами. – К тому же у нас недостаточно людей, чтобы следить за каналом по всей его длине. Хватило бы и одного хорошего пловца. Нет, Хтоба знает, что мы переправились на этот берег, а это значит, что его войскам нет проку торчать у Западного моста.

– Он может повести своих людей через город, а не по прибрежной дороге.

– Если он так поступит, то потеряет время, и от них тем более не будет никакого проку, – ответил Маркус, про себя добавив: «При условии, что Янус выиграет бой на юге». Полковник взял большую часть полка, чтобы нанести удар по другой половине разделенных сил Хтобы, но даже в этом случае шансы на успех и на поражение примерно равны. Маркус заставил себя отогнать эту мысль: «Думай о собственных трудностях». – В любом случае нам следует считать, что они попытаются форсировать реку.

– Задержать три батальона адски тяжело. – Адрехт взглядом профессионала окинул городок. – На самом берегу укрыться негде. Дома более-менее пригодятся, но, если у аскеров окажутся пушки, нам придется туго. Даже четырехфунтовое ядро может долететь до нас с другого берега, а уж ядра потяжелее… – Он помотал головой. – Было бы проще, если б треклятые хандараи строили свои лачуги из более прочного материала. Чего только я не отдал бы за приличное ворданское селение!

– Думаю, камень и дерево здесь добыть куда сложнее, чем в Вордане, – заметил Маркус. И искоса глянул на храм, возвышавшийся у них за спиной. – Мы могли бы закрепиться там.

– Закрепиться – да, могли бы, – ворчливо согласился Адрехт, – но если до этого дойдет… – Он не договорил, но тон его не сулил ничего хорошего.

Маркус понял, что он имеет в виду. Сам по себе храм с его толстыми каменными стенами и массивной бревенчатой крышей мог послужить вполне пристойным укреплением. Его узкие высокие окна располагались на приличной высоте, входная дверь выглядела достаточно прочно, и ее в любом случае можно было забаррикадировать изнутри. В храме могли разместиться по меньшей мере две-три роты, и Маркус, окажись он на месте противника, вряд ли обрадовался бы необходимости штурмовать такой форт.

Однако же, если дойдет до такой крайности, если им останется только занять этот последний рубеж обороны, – они неизбежно угодят в окружение. Как только аскеры вырвутся на открытую местность, численное преимущество позволит им без труда окружить храм и отсечь ворданаям все пути к отступлению.

– Будем надеяться, что до этого не дойдет, – сказал Маркус. – Поставь солдат пробивать бойницы в домах на берегу канала и скажи лейтенанту Арчеру, чтобы размещал свои орудия на верху дамбы. Надо будет придумать, как их замаскировать…

Голова у Маркуса вдруг закружилась. Он протянул руку, пытаясь опереться о стену храма, промахнулся и неуклюже шагнул в пустоту. Адрехт успел схватить его за руку.

– Я обо всем позабочусь, – сказал он. – Иди поспи.

– Разбудишь меня, если что-то пойдет не так?

Адрехт улыбнулся.

– Даю слово чести. Ступай.

Маркус, шатаясь, побрел прочь. Ноги вдруг отяжелели, словно превратились в свинцовые чушки. Внутри храма было пыльно, пол усеян комками земли и обломками мебели. Команды, которые Адрехт позднее направил в храм, с изумлением обнаружили, что старший капитан растянулся на уцелевшей от погрома скамье, подоткнул под голову скомканный мундир и храпит так, что и мертвого подымет.

Глава двенадцатая

«Возьми нож…»

Винтер открыла глаза. Сквозь выцветший брезент палатки сочился все тот же привычный, голубовато-серый свет утреннего солнца, но губы девушки до сих пор горели от призрачного поцелуя. Винтер моргнула – и обнаружила, что плачет.

– Тебе снился сон, – проговорили совсем рядом по-хандарайски. «Феор!» Винтер резко села, торопливо вытирая глаза тыльной стороной руки.

– Как ты догадалась?

– Ты с кем-то разговаривал, – пояснила девушка. Она полулежала, опершись на локоть, на своей койке, у дальней стены палатки.

Винтер мысленно выругалась. От разговоров во сне рукой подать до того, чтобы выдать свою тайну.

– И что я говорил?

– Я не поняла ни слова. – Феор изогнула бровь. – Один юноша в нашей обители видел во сне будущее. У тебя тоже был такой сон?

– Нет, – сказала Винтер. Она до сих пор ощущала, как волосы Джейн невесомо касаются ее лица. – Мне снилась моя первая любовь.

– Вот как? – отозвалась Феор и смолкла.

Винтер глянула на нее:

– Священнослужительницам, наверное, нельзя влюбляться?

– Нельзя, – серьезно, как всегда, подтвердила девушка. – Нам позволено тешить плоть с экмалями, слугами-евнухами, но любовь… – Она оборвала себя, заметив выражение лица Винтер. – Что-то не так?

– Да просто удивился, – пробормотала Винтер. – В Вордане священникам и монашкам полагается хранить целомудрие.

– В таком случае, – сказала Феор, – мне их жаль. Это же противоестественно.

«А кастрировать маленьких мальчиков, стало быть, естественно?» Впрочем, Винтер решила не затевать спора. Судя по тому, сколько света проникает в палатку, уже порядком рассвело. Не успела она направиться к мундиру, валявшемуся в дальнем углу, как снаружи зарокотали барабаны. Беглая дробь, которая призывала к оружию. Винтер натянула мундир, застегнула на все пуговицы и принялась за носки, когда по шесту палатки постучали.

– Бобби, это ты? – окликнула она, не поднимая головы.

– Так точно, сэр! – долетел снаружи знакомый голос.

– Сейчас приду. – Винтер повернулась к Феор. – Мы сегодня не будем сворачивать лагерь, так что можешь спокойно остаться здесь.

Девушка кивнула.

– Вы пойдете в бой?

– Да, наверное.

– Тогда я хочу пожелать вам удачи.

– Несмотря на то что я буду убивать твоих соотечественников?

– Солдаты Искупления мне не соотечественники! – В голосе Феор прозвучал столь редкий для нее гнев. И тут же на лице девушки отразилась тревога. – Винтер дан-Игернгласс. Если…

Она осеклась, плотно сжала губы. Винтер вынудила себя улыбнуться.

– Все будет хорошо. Не беспокойся. – Она зашнуровала сапоги и встала. – К вечеру мы должны вернуться.

Феор кивнула. Винтер поднырнула под полог палатки и выбралась наружу, в прозрачный утренний свет, где ее ждали трое капралов. Вокруг них стекались из палаток солдаты седьмой роты – точь-в-точь муравьи из разворошенного муравейника. Поскольку они собирались к вечеру вернуться в лагерь, идти можно было налегке, и все рядовые, пользуясь этим случаем, избавлялись от котелков, утвари, запасной одежды, галет и разнообразного имущества, которое непостижимым образом оседает в солдатских мешках.

Бобби, как обычно, был подтянут и свеж. Приступ смертной тоски, настигший его на пристани, судя по всему, прошел бесследно. Паренек ни словом не обмолвился Винтер о ее обещании, и сама она тоже не стала об этом вспоминать. Четко откозыряв, Бобби вручил ей клочок папиросной бумаги.

– Приказ лейтенанта Варуса, сэр! – отчеканил он. – Первый батальон займет место слева в центре строя! Через полчаса быть на южном плацу, сэр!

– Ладно, – сказала Винтер. И, чтоб соответствовать представлениям солдат о поведении сержанта, гаркнула во все горло:

– Шевелись! У нас всего четверть часа!

На самом деле все заняло около двадцати минут, но тем не менее седьмая рота появилась на плацу одной из первых. Редкий строй синих мундиров замер по стойке «смирно», разрастаясь по мере того, как подходили и направлялись по местам все новые части. Капитан Д’Ивуар увел с собой ветеранов, а новобранцы даже после недельного марша смотрелись с армейской точки зрения безупречно. Их мундиры уже нельзя было назвать новенькими с иголочки, однако они сохранили насыщенный синий цвет, присущий ворданайской военной форме, и восходящее солнце ослепительно сверкало на надраенных до блеска латунных пуговицах.

По левую руку от первого батальона располагался третий, и его командир, капитан Каанос, отрывисто раздавал приказы всем, кто попадался ему на глаза. Фиц Варус стоял рядом с ним и помалкивал. Каанос с его кустистыми бровями, густой бородой и бакенбардами напоминал медведя, а голос и манеры капитана только усиливали это сходство. Винтер не мешкая поставила солдат седьмой роты в общий строй и сама встала посередине первой шеренги.

Где ей на самом деле полагалось стоять – вопрос в некотором роде щекотливый. По уставу место старшего сержанта – в центре первой из трех ротных шеренг, младшего сержанта – тоже в центре, но замыкающей шеренги. Левый и правый фланг шеренг теоретически должны были замыкать капралы, а лейтенанту места в строю и вовсе не отводилось. Во время смотра ему надлежало стоять перед ротным строем, а во время сражения позади оного – факт, который, по мнению Винтер, говорил об офицерах красноречивее всяких слов. Хотя ее формально произвели в лейтенанты, она и помыслить не могла о том, чтобы поступать подобным образом. По счастью для нее, седьмая рота отличалась острой нехваткой командного состава – всего три капрала вместо шести и ни одного сержанта, – а стало быть, никто не мог оспорить ее решения.

Перед формирующимся строем собирались старшие офицеры. Винтер разглядела капитана Солвена, командира второго батальона, – сейчас он вместе с незнакомым ей лейтенантом отдавал распоряжения двум другим батальонам. Прямо перед ней восседал в седле сам полковник Вальних, переговариваясь о чем-то с Пастором и Зададим Жару. Настроение у него было отвратное. Марш колонны сопровождался досадными задержками, и венцом всего оказалась потеря почти шести часов перехода, когда одна из обозных повозок, торопясь по- сле привала занять место в строю, скатилась в кювет, сломала ось и устроила неразбериху в артиллерийском обозе и во всем арьергарде. Новобранцы в мгновение ока превратились в бестолково мечущуюся толпу, и на наведение порядка ушел весь остаток дня. Полковник был в ярости.

Это происшествие дало генералу Хтобе возможность покинуть низколежащую позицию у переправы через Тсель и отступить на возвышенность, каменистую, поросшую кустарником полосу, что громоздилась над окрестными полями, точно дно перевернутой лодки. Ворданайский лагерь располагался у подножия этой полосы, на жалком клочке орошенной земли, которую тысячи солдатских сапог превратили в полужидкое месиво. Поговаривали, что Хтоба может покинуть даже нынешнюю позицию и отойти до самого Эш-Катариона, однако донесения разведки подтверждали, что он ни на шаг не сдвинулся с возвышенности.

Рота за ротой вливалась в растущий на глазах строй, оставляя позади обоз с немногочисленной охраной на случай налета десолтаев. Полковник подозвал к себе двух пехотных капитанов и огласил приказы; затем оба капитана вернулись на свои места и переговорили с лейтенантами. Винтер посматривала налево и направо, проверяя построение своей роты относительно соседних. Капрал Фолсом стоял ровно позади нее, двумя шеренгами дальше, Бобби и Графф замыкали соответственно левый и правый фланги. Между ними – в три шеренги, с мушкетами на плечо, значительно уступая численностью своим соседям, – располагалась седьмая рота.

Лейтенант Варус, перекинувшись парой слов с капитаном Кааносом, вернулся к первому батальону и вскинул руку, призывая к всеобщему вниманию. Внешний вид его, обыкновенно безупречный, лишь отчасти портила грязь, которая облепила сапоги и усеяла брызгами форменные брюки.

Убедившись, что взгляды всех шести рот устремлены на него, лейтенант отчетливо, напрягая голос, заговорил:

– Я не мастер произносить речи. Вон там, – он ткнул пальцем в сторону каменистого холма, – засели аскеры, а нам предстоит подняться на холм и задать им трепку. Изощряться в тактике некогда. Просто помните, что в конечном итоге вы – армия его величества короля Вордана, а они – банда серомордых. Все их оружие, все щегольские мундиры были подарены нами. Если бы не мы, они сейчас стояли бы там с дубинками и копьями! Генерал Хтоба не единожды повторял, что его солдаты ни в чем не уступят любой воинской части с континента. Смею надеяться, вы докажете ему, что он ошибается!

Винтер, читавшая кое-что по истории Хандара, знала, что Варус во многом преувеличивает. Она, впрочем, подозревала, что и самому лейтенанту это прекрасно известно, однако сейчас он играл на публику, и эта игра возымела желаемый эффект. Новобранцы дружно закричали: «Ура!» – и Винтер присоединилась к этому хору.

Полковник Вальних выхватил шпагу и властно рассек воздух сверкнувшей на солнце сталью.

– Обычным шагом! – прокричал во все горло Фиц. – Колоннами поротно стройся! Приготовиться к движению!

О своем присутствии аскеры объявили вспышками орудийных выстрелов.

Дружный вздох облегчения взлетел над полком, когда ворданаи покинули наконец липкую грязь орошенных полей и ступили на восхитительно твердую каменистую почву у возвышенности, где укрепились аскеры. Полк наступал четырьмя колоннами – не одной- единственной, длинной и извилистой, как змея, походной колонной, но небольшими и плотными колоннами по четыре десятка душ в шеренгах, шагавших поротно. Седьмая рота шла третьей в батальонном строю, и предусмотренный уставом разрыв в четыре ярда между первой ее шеренгой и последней шеренгой шестой роты обеспечивал Винтер лучший обзор происходящего, нежели у тех, кто составлял вторую шеренгу.

Каждую батальонную колонну отделяла от других добрая сотня ярдов – чтобы обеспечить возможность маневра и развертывания в боевой порядок. В этих разрывах между батальонами двигалась единственная батарея легких орудий, которую захватил с собой полковник Вальних. Сами пушки, пока еще взятые на передки, ехали дулами назад, и артиллерийские упряжки, надрываясь, с трудом волокли их вместе с зарядными ящиками вверх по пологому склону. Пушкари в остроконечных артиллерийских кепи шли рядом налегке и добродушно поддразнивали шагавшую с двух сторон пехоту. Солдаты охотно платили им той же монетой. Винтер заметила и самого Пастора – он шел слева от нее, за сдвоенной пушкой, и губы его беззвучно шевелились, произнося молитву.

Кавалерию с того места, где шла Винтер, видно не было, но, когда колонны двинулись вперед, она успела заметить, как всадники Зададим Жару поскакали в разные стороны, спеша занять позиции на внешних флангах построения. Сам Зададим Жару до начала боя получил от полковника особенно обстоятельные инструкции и отъехал от него с довольным видом, – по всей видимости, ему отвели какую-то важную роль. Сейчас Винтер обратила все внимание на другое: она напряженно всматривалась в гребень холма, где засели аскеры, и лишь изредка бросала взгляд по сторонам, желая убедиться, что ее солдаты сохраняют ровный строй.

Когда впереди сверкнули вспышки орудийных выстрелов, Винтер лишь мгновение спустя осознала, что именно она видит. Грохот, похожий на раскаты грома, прозвучал секундой позже, а за ним последовал леденящий душу свист снарядов. Строй новобранцев затрепетал, как пшеничное поле под порывом ветра, – все солдаты, как один, помимо воли вздрогнули и подались назад.

– Стоять прямо, долбаные трусы! – гаркнул Фолсом, в бою не утруждая себя выбором слов. – Решили, что, если пригнетесь, снаряд пролетит мимо?

Сержантские окрики в том же духе разнеслись по всему строю. Заминка оказалась недолгой. Снова застучали барабаны, отбивая уже не обычный, а ускоренный шаг, и наступление продолжалось.

Дистанция для прицельной стрельбы, даже притом что орудия аскеров занимали выгодную позицию, оставалась пока что чересчур велика. Ядра по большей части летели над головами ворданаев, издавая пронзительный вой или жутковатый переливчатый свист. Другие, не долетевшие до цели, падали на землю в клубах пыли и комьев грязи, подпрыгивали, точно мячики, либо вспахивали бороздами почву. Винтер увидела, как один такой снаряд, скатившийся с каменистого отрога, совершил три или четыре прыжка, с каждым разом все короче – точь-в-точь камешек, брошенный умелой рукой по поверхности пруда.

Видела она и первое попадание, которое пришлось на долю третьего батальона. Снаряд ударился о землю прямо позади замыкающей роты, взметнул облако пыли и каменных осколков и полетел вперед. Словно полосу бесплотного тумана, рассек он наискось плотные ряды людей, сея на своем пути кровь и смерть. Раздались крики раненых и умирающих, но тут же слились с зычным ором сержантов: «Сомкнуть ряды!» Полк шел дальше, оставляя позади кровавые и синие пятна.

Пушки Пастора были еще на передках, и орудийные расчеты изо всех сил погоняли лошадей, спеша к месту боя. С холма, из-под гребня, вели огонь по меньшей мере шесть орудий, и Винтер уже различала пехоту противника – плотный строй бурых мундиров, замерший позади пушек, на самом верху. Сомкнутые, незыблемые на вид ряды аскеров ждали той минуты, когда можно будет огнем и штыком обрушиться на уязвимые ворданайские колонны, – и при виде этого зрелища Винтер пробрал страх. Над каждым батальоном хандараев реяло знамя – кусок белого холста с намалеванными на нем языками пламени, символом Искупления.

Хандарайские пушкари стреляли, лихорадочно перезаряжали орудия и снова стреляли – и теперь, когда ворданаи подошли ближе, огонь стал более прицельным. Ядра свистели над головами, взрывались, обрушиваясь на каменистую почву, вспахивали смертоносные борозды в рядах синих ворданайских мундиров. Один такой взрыв снес сразу троих солдат из шагавшей впереди Винтер роты – попросту выдернул их из строя, словно рука незримого великана. Седьмая рота прошла по их трупам, и Винтер упорно смотрела прямо перед собой, стараясь не думать о том, на что наступают ее ноги.

Основную тяжесть артиллерийского огня приняли на себя те, кто шел впереди, а потому седьмой роте досталось не сразу. И даже тогда это вышло случайно: ядро отскочило от ушедшего в землю камня, отвесно упало вниз, прорвало шеренгу солдат Винтер и резвым мячиком ускакало прочь. Это было как гром среди ясного неба: фонтан пыли и каменных осколков, крики, ругань и – прореха в строю.

– Сомкнуть ряды! – гаркнул Фолсом, и другие капралы подхватили его крик. Винтер прокричала то же самое, надеясь, что никто не услышит, как дрожит ее голос.

Краем глаза она уловила движение на внешних флангах строя. Пехота аскеров пришла в движение, и Винтер не сразу поняла, в чем причина, но затем увидела, как справа и слева скачут к вражеской позиции всадники в синих мундирах, – и лишь тогда сообразила, что противник строится в каре. Аскеры действовали с завидной четкостью, безупречно, как на параде, исполняя все этапы построения, – пока две трети хандарайского строя не преобразились в ромбы, ощетинившиеся штыками. Даже Зададим Жару не решился бы атаковать такой строй с горсткой своих людей, и ворданайские кавалеристы повернули назад, не доскакав до врага. Тем не менее одна из сторон каре окуталась облачками порохового дыма, и Винтер увидела, как несколько всадников повалились замертво.

Мощный грохот, раздавшийся совсем рядом, отвлек ее внимание от этого зрелища. Ворданайские пушки, снятые наконец с передков, развернулись к врагу, и пехотинцы разрозненными криками «ура» приветствовали первый залп по тем, кто так безнаказанно обстреливал их. Гулкое громыханье своей артиллерии и отдаленный рык вражеских пушек смешались в оглушительный, нескончаемый, казалось, рев. Артиллеристам Пастора, вынужденным стрелять вверх, приходилось труднее, чем их противникам, однако аскеры представляли собой почти идеальную мишень – плотные ряды каре, отчетливо выделявшиеся на фоне яркого утреннего неба. Вскоре и в бурых шеренгах стали появляться неизбежные прорехи, и хандарайские сержанты точно так же кричали, подгоняя своих солдат сомкнуть ряды.

Ритм барабанов опять изменился, и Винтер распознала прерывистую дробь команды. Мгновение спустя сигнал барабанов получил подтверждение в лице конного посыльного, который кричал во все горло, силясь перекрыть шум и грохот. Винтер сумела разобрать лишь несколько слов, но ей хватило и этого.

– Стой! – прокричала она. – Цепью стройся!

Это по крайней мере они отрабатывали на плацу. Рота, шедшая впереди всех, остановилась. Шагавшие следом роты расходились в стороны, затем шли вперед и примыкали к ней на флангах, образуя плотный строй в три шеренги. По крайней мере, так это должно было выглядеть в теории. Сейчас, под зловещий свист снарядов, которые то и дело взрывались в гуще людей, под оглушительный рев собственной артиллерии, который напрочь заглушал барабанную дробь, выполнение команды становилось, мягко говоря, затруднительным. Когда седьмая рота встала рядом с пятой, Винтер пришлось покинуть свое место в шеренге, чтобы навести порядок на фланге у Бобби, в суматохе перемешавшемся с флангом соседней роты.

При виде Винтер паренек лихо откозырял, и вдвоем они живо разогнали солдат по местам. Винтер обрадовалась, что юный капрал цел и невредим – по крайней мере, пока что. Он был бледен как мел, но глаза горели решимостью. Винтер мельком подумала, что и сама, наверное, выглядит не лучше. Едкие спазмы терзали ее желудок, а сердце стучало чаще барабанной дроби.

Бобби открыл рот, собираясь что-то сказать, но его слова потонули в грохоте одной из пушек Пастора. Винтер помотала головой, похлопала паренька по плечу и бегом вернулась на свое место в середине шеренги. Как раз вовремя. Барабаны опять разразились дробной трелью, затем пробили ускоренный шаг, и ворданайская цепь слитно двинулась вперед. В центре каждого батальона развернули знамя Вордана, на котором были изображены золотой орел на синем фоне и королевский пикирующий сокол. Знамена представляли собой отменную мишень, и Винтер мысленно возблагодарила Господа за то, что ее рота избавлена от опасной привилегии нести батальонное знамя.

Разрозненные звуки мушкетных выстрелов говорили о том, что ворданайские кавалеристы по-прежнему ведут смертельную игру с флангами хандараев, срываясь в атаку всякий раз, когда вражеское каре дрогнет, и тут же отступая от угрожающе выставленных штыков. Теперь уже все орудия Пастора вели бой, обстреливая врага сквозь промежутки в наступающей цепи ворданаев. Аскеры держались под огнем довольно стойко – по крайней мере, не хуже, чем Первый колониальный.

Когда ворданайская цепь подошла ближе, грохот орудий стих. Винтер видела, как вражеские артиллеристы торопливо прочищают стволы пушек и забивают снаряды… однако залпа все еще не было. Винтер почти обрадовалась передышке, но потом вдруг сообразила, в чем дело, – и задохнулась от ужаса.

Картечь! Следующий залп – если только пушкари не намерены заряжать орудия под огнем – будет последним, и хандараи хотят выжать из него все, что можно. Они начнут стрелять картечью, а картечь предназначена для близких расстояний, и поэтому они выжидают.

Винтер казалось, будто одно из орудий направлено прямо на нее. Она буквально видела это дуло, крохотную черную точку, которая разрасталась до тех пор, пока не заполнила собой весь мир. Винтер чудилось, что она способна проникнуть взглядом внутрь этого дула, туда, где на пороховом заряде дожидался своего часа запаянный картечный снаряд.

И вдруг Винтер поняла, что умрет. То был не страх – она давно уже перешагнула эту грань и пребывала по другую ее сторону. Просто спокойная, ледяная уверенность в том, что на одном из снарядов, приготовленных для этой пушки, вырезано ее имя, что некая невидимая нить судьбы безошибочно притянет этот снаряд именно к ней, как притягивается к магниту железо. Ноги Винтер двигались сами по себе, механически делая шаг за шагом в такт перестуку барабанов. Наверное, если бы сейчас она споткнулась и упала, ноги все равно продолжали бы двигаться, бессмысленно и ритмично, как конечности заводной игрушки, меся облако пыли. Больше ничего не осталось для нее в этом мире – только дробь барабанов, земля и далекое смертоносное жерло пушки.

Когда наконец грянул залп, она даже не успела вздрогнуть. Орудия изрыгнули огонь и клубы густого дыма, раздался тяжелый хруст, с каким рушится здание. Вместо свиста литых снарядов воздух наполнился дробным сухим шорохом, словно пошел мелкий дождь, посвистыванием свинцовых шариков, пролетавших над головой, и чудовищным чмокающим звуком, с которым они вонзались в живую плоть.

Винтер продолжала шагать. Ей хотелось побежать, завизжать от ужаса, спрятаться, но больше всего на свете она сейчас мечтала обшарить все свое тело и узнать, куда угодил свинцовый шарик. Девушка не почувствовала удара, но это ничего не значило. Она не смела опустить взгляд, потому что страшилась увидеть, как болтаются ниже колен ее вывороченные внутренности или хлещет кровь из оторванной картечью руки.

Рядом с ней один из рядовых – Джордж, припомнила Винтер, его зовут Джордж, и остро пожалела, что забыла его фамилию, – застонал и замертво рухнул в пыль. Шедший следом солдат переступил через него, не глядя под ноги, и шеренги синих мундиров сомкнулись вокруг Джорджа, как смыкается гладь пруда над брошенным в воду камнем.

Солдатам седьмой роты досталось меньше, чем другим. За две роты от них, там, куда обрушилась основная мощь залпа, картечь пропахала все три шеренги, оставив больше десятка убитых и еще больше раненых, – одни ковыляли прочь, другие катались по земле, зажимая рваные раны. Впереди, в клубах дыма, видно было, как хандарайские пушкари, побросав орудия, отступают под защиту пехотного строя. Этот строй, уже различимый за клочьями порохового дыма, оставался незыблем, несмотря на то что артиллерия ворданаев продолжала издалека обстреливать его. Шеренги аскеров сверкали выставленными штыками, солдаты в бурых мундирах замерли по стойке «смирно», ожидая приказа. И вдруг все разом, повинуясь неслышимой команде офицеров, вскинули мушкеты к плечу.

Винтер глянула налево, направо, и на краткий миг ей показалось, что она способна увидеть и оценить картину боя глазами полковника Вальниха. Только один хандарайский батальон сохранял боевое построение, готовый в любую секунду дать убийственный залп из всех мушкетов – именно в том месте, где наступали первый и второй батальон ворданаев. На флангах угроза кавалерийской атаки вынудила аскеров занять оборонительную позицию в каре, и первые залпы они потратили, пытаясь отогнать всадников Зададим Жару. На долю третьего и четвертого батальона достанется куда меньше мушкетного огня, а если аскеры сейчас рискнут перестроиться, атака ворданаев застигнет их в момент перестроения и, вполне вероятно, увенчается успехом.

Вот только Винтер от этого легче не было. Лес мушкетов маячил прямо перед ней, и ему, казалось, нет конца. Первая шеренга противника припала на колено, открывая второй шеренге линию огня. Не верилось, что после этого залпа хоть кто-то уцелеет, не говоря уж о том, чтобы пойти в атаку… но барабаны за спиной Винтер все так же отбивали неумолимую дробь, и этот ритм толкал ее вперед, как толкает стрелки часовой механизм.

Мушкетный залп обрушился на ворданайскую цепь, словно удар молнии, – тысяча дул полыхнула разом и почти мгновенно скрылась за густой пеленой порохового дыма. Пули свистели и чиркали, пролетая над головой, со всех сторон раздавались крики и проклятия. На миг Винтер почудилось, что следующий шаг ей предстоит сделать в полном одиночестве, что все остальные искромсаны смертоносным огнем противника, хотя на самом деле первая шеренга, насколько она могла увидеть, потеряла не больше дюжины солдат. Одни без единого звука оседали наземь, другие, закричав, валились навзничь или падали на колени и ползли прочь. Огибая их, цепь все так же двигалась вперед, подгоняемая безжалостным боем барабанов.

Где-то там впереди, в клубах дыма, хандараи перезаряжали мушкеты. Винтер гадала, как скоро они с этим справятся. И что будет потом, когда ворданаи подойдут вплотную к позициям противника, когда промахнуться по ним станет почти невозможно.

– Сомкнуть ряды! – кричал Фолсом, и Графф подхватывал его крик:

– Сомкнуть ряды!

Бобби! Его голоса Винтер так и не услышала. Она лихорадочно оглянулась, но шеренги уже сомкнулись, и разглядеть, на месте ли он, было невозможно.

Барабаны захлебнулись дробной трелью, смолкли на миг и принялись отбивать уже другой ритм. Прежде чем осознать эту перемену, Винтер механически сделала шаг вперед, и ей пришлось попятиться, чтобы занять место в строю. Ноги у нее горели, как будто их окунули в масло, а затем подожгли.

– Готовьсь!

Винтер сомневалась, что выкрикнула это вслух, а не мысленно, но команда эхом разнеслась по всему строю и была исполнена. Вместе со всей первой шеренгой Винтер припала на колено, хоть у нее и не было мушкета, который полагалось взять на плечо. Пара мушкетных дул из второй шеренги взвилась и замерла над ее головой.

– Целься! – Это Винтер уже кричала вместе со всеми, в такт бою барабанов.

– Пли!

Мир полыхнул ослепительной белизной, как будто у самых ног ударила молния, и миг спустя Винтер окутали серые клубы дыма. Густой едкий запах пороха хлынул в ноздри и плотно забил череп.

– Примкнуть штыки!

Барабаны наверняка пробили и эту команду, но Винтер уже не могла их расслышать. Крик «Примкнуть штыки!» пронесся по цепи, передаваясь от одного офицера к другому, и трехгранные длинные лезвия, выскочив из чехлов, со щелчком встали на место.

И тогда наконец стал слышен бой барабанов – гулкий частый бой, который обозначал наипростейшую команду. Винтер закричала, срывая голос и не слыша собственного крика:

– В атаку!

Приказ потонул в реве множества глоток, гортанном крике, который перерос в оглушительный вой. Солдаты бегом бросились вперед, выставив перед собой мушкеты с примкнутыми штыками, словно копья; клубы порохового дыма вздымались вокруг них. Винтер тоже побежала, не сразу вспомнив, что надо обнажить шпагу, которая болталась у пояса. Она получила ее на интендантском складе – в конце концов, лейтенантам положено их носить, – и сейчас рукоять, скользкая на ощупь, так и норовила вывернуться из непривычных к ней пальцев девушки. Новенький клинок еще отливал фабричным глянцем.

«Что за дурь. – успела подумать Винтер, – в мушкетную перестрелку – со шпагой…»

Вырвавшись из пелены дыма, порожденного их собственным залпом, ворданаи тотчас оказались на открытой местности. Впереди маячили силуэты брошенных аскерами пушек, а за ними смутно виднелись грозные очертания вражеского строя, точно так же окутанного дымом. Вдоль этого строя замелькали вспышки мушкетных выстрелов – разрозненных выстрелов, а не слитного залпа. Винтер услышала зловещий посвист пуль, увидела, как то там, то сям падают замертво люди, – но и этого уже было недостаточно, чтобы остановить атаку. После долгого изнурительного марша Первый колониальный полк наконец добрался до врага, и никто не мог отнять у него добычу.

Она ждала лобового столкновения, ждала, что два строя сойдутся в рукопашной, кромсая друг друга штыками в кровавой свалке, – но этого не случилось. К тому времени, когда до вражеских позиций оставалось полтора десятка ярдов, аскеры дрогнули. Вначале по одному, по два, а затем все разом они развернулись и бросились бежать. В один миг безупречные бурые шеренги превратились в беспорядочную толпу мечущихся, кричащих, толкающихся людей, среди которых надрывались офицеры, безуспешно пытаясь восстановить порядок.

Ворданаи обрушились на тех, кто оказался недостаточно проворен или замешкался, пытаясь протолкаться через сотоварищей. Винтер остановилась, пошатываясь, по-прежнему стискивая в руке нелепо поднятую шпагу, и синяя волна наступающих хлынула мимо нее, вперед. Она смотрела, как одна за другой падали фигуры в бурых мундирах, – кого-то проткнули насквозь штыком, кого-то закололи, когда он пытался отползти, кому-то размозжили голову кулаком либо прикладом мушкета. За считаные минуты на позиции остались только убитые и раненые, а волна атакующих вырвалась из дымовой завесы и скатилась с холма, преследуя бегущих в панике хандараев.

Кто-то схватил Винтер за плечо. Она развернулась, все так же со шпагой в руке, и Граффу пришлось отскочить, чтобы не лишиться уха.

– Сэр! – Голос его показался Винтер странно далеким, дребезжащим. – Сэр, как вы?

В затуманенном мозгу Винтер понемногу забрезжил свет. Она помотала головой, пытаясь избавиться от оцепенения, затем перехватила встревоженный взгляд Граффа и, подняв руку, проговорила:

– В порядке. Все в порядке.

Графф расплылся в ухмылке и похлопал ее по плечу.

– Мы победили!

Победили? Винтер, моргая, огляделась. Трупы в бурых мундирах густо устилали землю, среди них кое-где виднелись синие пятна. Силуэты умолкших вражеских пушек маячили в дыму, словно остовы далеких развалин.

– Серомордые знают толк в выправке, но пороха нюхали мало, – с довольным видом прибавил Графф.

– Бобби! – спохватилась Винтер. Всевышний обожает иронию. – Ты не видел Бобби?

Графф помотал головой.

– Я был на другом фланге. Могу поспорить, что он вместе со всеми погнался за хандараями. Ох уж эти юнцы, не знают удержу!

Винтер вперила взгляд в завесу дыма, в том направлении, откуда началась атака. Склон, по которому поднимались ворданаи, был усеян телами мертвых и умирающих. Проследив за ее взглядом, Графф неловко переступил с ноги на ногу.

– Пойдем, – сказал он. – Надо бы перестроиться. Вдруг это еще не все.

Графф ошибался – все закончилось. Первому и второму батальонам, насколько могла понять Винтер, пришлось куда солоней, чем прочим. На флангах хандараи, застигнутые атакой в бесполезных для такого случая каре, обратились в бегство после первого же залпа. Всадники Зададим Жару, преследуя их, щедро окропили клинки вражеской кровью, и аскеры целыми ротами бросали оружие, единодушно сдаваясь в плен. Уцелевшие – среди которых, по словам пленных, был и сам генерал Хтоба – бежали без единой остановки до самых городских ворот. Полковник отправил вслед кавалерию с наказом потрепать беглецов как следует, а всему прочему личному составу поручил собирать раненых и готовить к погребению убитых.

Восторги и ликование победителей заметно поутихли, когда им пришлось спуститься с холма и приступить к своим печальным хлопотам. Те из раненых, кто еще мог идти или хотя бы передвигаться ползком, к тому времени уже добрались до ворданайского лагеря, и на поле боя остались только убитые, потерявшие сознание либо раненные так сильно, что не могли шевелиться. Пары солдат с носилками безостановочно сновали туда-сюда, доставляя тяжелораненых в быстро растущий лазарет, а другие команды уносили либо утаскивали волоком трупы, аккуратно складывая их у подножия холма. Специальные группы собирали все, что могло еще пригодиться: мушкеты, порох и пули, фляги, кремни. Ближайший ворданайский склад находился слишком далеко, и полковник приказал не выбрасывать ничего мало-мальски пригодного.

Винтер направилась прямиком к тому месту, где, по ее предположениям, был настигнут картечью Бобби, однако трупов в синих мундирах там оказалось много, чересчур много. Паренька обнаружил Фолсом. Бобби лежал, свернувшись, как новорожденный младенец, прижав руки к животу. Лицо у него стало таким бледным, что Винтер поначалу сочла его мертвым, но, когда Фолсом и Графф перевернули его на спину, он тихо застонал, и веки его чуть заметно затрепетали. Руки Бобби бессильно сползли к бокам, и стало видно, что вся верхняя часть живота густо залита кровью. Окровавленный мундир Бобби стал жестким от засохшей грязи.

– Проклятье! – негромко проговорил Графф. – Бедный мальчуган. – Он поднял взгляд на Винтер и покачал головой. – Лучше позвать носильщиков. Пускай доставят его к мясникам и…

– Нет. – Винтер сама изумилась твердости, которая прозвучала в ее голосе. – Фолсом, помоги мне. Отнесем его в мою палатку.

– Что?! – Глаза Граффа сузились. – Но, сэр…

– Я дал слово, – перебила Винтер. – Никаких мясников. Тебе придется самому сделать для него все, что в твоих силах.

Капрал понизил голос до шепота:

– Он обречен, сэр. Такая рана, да еще в живот, загноится как пить дать… даже если до того не истечет кровью.

Винтер не сводила взгляда с лица Бобби. Глаза его были плотно сомкнуты, и даже если он слышал слова Граффа, то ни единым знаком этого не показал.

– Значит, отправлять его в лазарет нет смысла, – отрезала Винтер. – Исполняйте, капрал.

Фолсом наклонился и поднял Бобби на руки – бережно, как мать поднимает младенца. И все равно свежая струйка крови пробилась сквозь корку грязи и потекла по животу паренька. Винтер прикусила губу.

– Сэр… – снова начал Графф.

– В мою палатку, – бросила она Фолсому. – Живо.

Глава тринадцатая

Аскеры пришли только к вечеру третьего дня, и ветераны Первого колониального провели это время с пользой. В домах, стоявших у самой воды, пробили бойницы; другие постройки разрушили и соорудили из обломков баррикады на улицах и в проулках, а большие двенадцатифунтовые пушки тщательно замаскировали охапками тростника и всяческим хламом. На третий день ожидания Маркус обнаружил, что беспокойство, терзавшее его, поблекло и сменилось чем-то вроде предвкушения: «Пускай только сунутся сюда. Уж мы их встретим!»

Аскеры явно спешили. С высоты холма Маркус наблюдал за тем, как головной батальон противника нестройной походной колонной движется к переправе. Он лелеял смутную надежду, что аскеры, не зная обстановки, направятся прямиком через канал, но, как видно, вопреки всем его предосторожностям, они все-таки кое-что пронюхали. Впрочем, солнце уже клонилось к закату, и командир батальона то ли страшился потерять время, то ли недооценил вероятные силы противника. Так или иначе, батальон, едва подойдя к каналу, перестроился в боевой порядок и с плеском зашагал по мелководью.

То, что случилось потом, наверняка стало для хандараев кошмаром наяву. Именно к такой ситуации Маркус готовил своих офицеров. Ни единого выстрела не прозвучало, пока головная рота аскеров не вышла из воды на ближний берег. В этот миг груды маскировочного хлама полетели прочь, обнажив блестящие дула двенадцатифунтовых орудий, сплошь покрытые цитатами из Писания. Орудия изрыгнули клубы дыма вперемешку с картечью, нешуточно проредив головную роту аскеров и вспенив воду по всей переправе. Одновременно засевшие в домах ворданаи принялись обстреливать уцелевших врагов из мушкетов.

Результат был именно таким, на какой рассчитывал Маркус. Голова вражеской колонны рассыпалась в панике, раненые искали спасения, а те, кого не задело огнем, пытались бежать из-под обстрела. Укрыться им было негде, разве что впереди, где высокий берег мог отчасти заслонить от артиллерийских залпов, и десятки врагов метнулись к этому скалистому обрыву. Остальные бросились в воду, силясь уйти за пределы досягаемости ворданайских мушкетов. Орудия грохотали им вслед, взрывая гладь канала пригоршнями картечи.

Лишь когда аскеры почти выбрались из-под картечного огня, Маркус отправил курьера туда, где располагалась вторая половина батареи – три замаскированные пушки, спрятанные за домом на берегу канала. Их проворно выкатили на позицию, в то время как оставшиеся в деревне перешли с картечи на круглые ядра – и скоро все шесть пушек стреляли по длинной дуге через канал, по толпе людей, беспорядочно выбиравшихся из воды на дальний берег. К этому времени прибыли головные силы второго хандарайского батальона, и их появление только усилило суматоху. На таком расстоянии артиллерийский огонь больше действовал на нервы, нежели уничтожал противника, но пушкари трудились с упоением и не прекращали стрельбы до тех пор, пока оба вражеских батальона, сумев кое-как справиться с паникой, не отступили из-под огня.

Между тем Маркус отправил три роты вниз по берегу канала. Аскеры, укрывшиеся там, были не в состоянии сопротивляться, многие побросали оружие либо намочили порох в воде. После краткой и беспорядочной стычки они сдались, и на руках у Маркуса оказалось еще добрых полроты пленных – вдобавок к сотне с лишним уже имевшихся. Противник, по предположению Маркуса, потерял вдвое больше убитыми и ранеными, а ворданаи, судя по всему, лишились менее десятка человек.

– Разделали под орех! – выразил Адрехт общее настроение, царившее в ворданайском лагере. Стемнело, огоньки походных костров рассыпались по всему городку и у палаток позади холма. – Если хандараи будут продолжать в таком духе, нам даже не придется утруждать полковника.

– Если хандараи будут продолжать в том же духе, значит они глупее, чем мы думали, – отозвался Маркус. Они стояли в том самом месте, с которого он наблюдал за ходом боя, – на холме перед храмом, откуда были видны как на ладони и весь городок, и переправа, и изрядный кусок дальнего берега. – Они попытались проскочить мимо нас и получили взбучку. Сомневаюсь, что хандараи повторят этот маневр.

– А что же еще им остается? – возразил Адрехт. – Переправа узкая, сразу оба батальона по ней не отправишь, а поодиночке мы их снова искрошим.

Маркус покачал головой. Он следил за тем, как на дальнем берегу вспыхивают, словно звезды, все новые огоньки костров. Их было пугающе много.

– Увидим, – сказал он.

Ответ на вопрос они получили утром.

Пушкари аскеров даже не стали дожидаться восхода солнца. Как только начало светать и из темноты проступили очертания местности, северный берег реки полыхнул смертоносным огнем – предутренний полумрак разорвали вспышки орудий. Миг спустя над рекой разнеслись гулкое уханье выстрелов и басовитый вой летящих ядер.

В месте переправы река значительно расширялась, а значит, дальность огня должна была составлять по меньшей мере шестьсот, а то и семьсот ярдов. Выделить на таком расстоянии отдельных людей немыслимо, даже если бы орудия оказались способны на такую точность. Вражеские артиллеристы противника не стали тратить время на бесплодные попытки. Вместо этого они принялись обстреливать дома, стоявшие у самой воды. Пушечные ядра летели по длинной дуге, завершая свой воющий полет там, где так тщательно укрепились солдаты Первого колониального. Первые несколько выстрелов прошли впустую – ядра либо унеслись вглубь городка, либо, не долетев до цели, с плеском рухнули на мелководье, – однако хандарайские пушкари быстро пристрелялись. Глиняные стены местных домишек нисколько не защищали от опасности – наоборот, по сути даже усугубляли ее, поскольку глина под ударами снарядов разлеталась на острые как бритва осколки.

В течение получаса все прибрежные дома превратились в груды обломков, и сразу в десятке мест занялся огонь. Это обстоятельство Маркуса не особо обеспокоило – ветер был недостаточно сильный, чтобы раздуть настоящий пожар, – однако капитан с нетерпением всматривался в край неба на востоке. Солнце всходило невыносимо медленно, постепенно озаряя светом округу, пока наконец не стали видны вражеские позиции. Место каждой пушки отмечали клубы порохового дыма. Орудий оказалось четыре – прямо напротив переправы, их расставили строго в ряд, в точности по канонам учебника артиллерийской стрельбы.

– Ладно, – сказал Маркус, обращаясь к своим пушкарям, которые переминались рядом, так же, как он, изнывая от нетерпения. – Приступайте.

И ворданайские пушки с ревом открыли ответный огонь. Еще ночью Маркус разделил их на три группы, разместившиеся вдоль берега – одну напротив переправы, стрелять картечью, если аскеры попытаются там прорваться, две другие выше по берегу, чтобы обеспечить ведение продольного огня. Теперь все шесть двенадцатифунтовых орудий принялись за дело, выцеливая сквозь клубы дыма вражеские пушки.

Маркусу подумалось, что все это отчасти смахивает на игру в ручной мяч. Пехоте с обеих сторон оставалось только исполнять роль зрителей и криками подбадривать свою команду, между тем как пушкари, обливаясь потом, возились с ядрами, пороховыми картузами и шомполами. Всякий раз, когда выстрел чьей-то пушки взрывал фонтаны земли и дыма в опасной близости от вражеского орудия, раздавались ликующие вопли, которые были слышны даже на храмовом холме.

Маркус приказал, чтобы зарядные ящики – здоровенные тележки с запасами пороха и снарядов, которые на марше прицеплялись к орудиям, – держали на приличном расстоянии от огневых позиций. Это означало, что всякий раз, когда боеприпасы на позиции иссякнут, их придется тащить волоком издалека, но Маркус организовал группы пехотинцев, которые по цепочке передавали порох и снаряды к орудиям. Солдаты взялись за это дело с большой охотой. Маркус подозревал, что принимать хоть какое-то, пусть даже малое, участие в бою легче, чем прятаться, припав к земле, за обрушенными стенами и вздрагивать при каждом звуке пушечного выстрела.

Пушкари аскеров, заново наведясь под ворданайским огнем, пытались огрызаться, но счет явно был не в их пользу. Ворданаи не только имели больше орудий – они установили пушки за баррикадами из груд земли и обломков глины, за которыми орудийным расчетам угрожало разве что прямое попадание, а вот позиции аскеров были как на ладони. В густом дыму невозможно было разглядеть результаты артиллерийской дуэли, но Маркусу показалось, что ответные выстрелы противника понемногу становятся реже.

То, что противник не проявил той же предусмотрительности со своими зарядными ящиками, стало очевидно: сквозь завесу дыма на дальнем берегу взметнулся фонтан огня, разрастаясь, словно громадный оранжево-красный цветок. Миг спустя чудовищный гулкий грохот – словно великан топнул по земле ногой – заглушил даже грохотание пушек. Когда пламя опало, оставив после себя гигантское облако, похожее на гриб, хандарайские пушки разом прекратили стрельбу. Ворданаи вели огонь еще несколько минут, затем и их орудия одно за другим смолкли. Над берегом и вокруг храма разнеслись ликующие крики.

Лейтенант Арчер, заместитель Пастора, явился в импровизированный штаб Маркуса одновременно с первыми ранеными. Когда обстрел прекратился, поисковые команды наконец смогли пробраться к берегу и начали разбирать завалы. Наряд за нарядом почти бегом возвращался оттуда с носилками или волокушами, сделанными наспех из дверных филенок, столешниц – всего, что подвернулось под руку. Другие наряды шли гораздо медленнее, никуда не спеша. Они несли убитых.

Сам Арчер был цел и невредим, хотя почерневшее от порохового дыма лицо свидетельствовало о том, что молодой лейтенант принимал самое живое участие в артиллерийской дуэли. Он лихо откозырял.

– Потери есть? – спросил Маркус, не отводя глаз от другого берега, над которым постепенно развеивался дым.

– Двое, – сказал Арчер. – Один погиб, упокой Господи его душу. Другой, возможно, выживет, но лишится руки. одного орудия поврежден лафет. Больше ничего серьезного. Милостью Господней, – прибавил он набожно. Будучи правой рукой Пастора, лейтенант в полной мере разделял его религиозность.

– Отлично, – произнес Маркус. – Если эти пушки – лучшие из тех, что есть у аскеров, переправиться они смогут весьма нескоро.

– Прошу прощения, сэр, но вряд ли это лучшие их орудия. Восьмифунтовые пушки «Гестхемель»? Да они старше меня!

– Не думаю, что у аскеров есть выбор. В основном их снабжали списанным имуществом армии его величества. – Маркус на миг замялся. – Удивлен, что вам удалось так хорошо рассмотреть эти пушки.

– Я их не видел, сэр. Знающий человек может распознать вид орудия по звуку выстрела.

– Поверю вам на слово, – сухо отозвался Маркус.

– Благодарю, сэр. Однако, если аскеры планировали оборонять переправу у Западного моста, они наверняка должны были прихватить с собой не только пару легких пушек. Я думаю, что более тяжелые орудия еще только подтягиваются сюда.

– Кто-то там, за рекой, чертовски спешит, – пробормотал Маркус. Он надеялся, что это хороший признак: «Если аскеры так рвутся переправиться через реку, значит им тем более стоит помешать, верно?» Он поморщился – мимо пронесли очередные носилки. – Если вы не сумеете подавить их огонь, нам на этом берегу придется солоно.

– Так точно, сэр, – отозвался Арчер. – Мы сделаем все, что в наших силах, сэр.

На пару часов воцарилась тишина, чему Маркус был несказанно рад. Передышка дала ему возможность вынести из прибрежных руин убитых и раненых, и поисковые команды, пользуясь случаем, покопались в развалинах со всей основательностью. Именно потому Маркус и взял с собой ветеранов Первого колониального. Средний ворданайский солдат, как правило, не имел опыта баррикадных боев и возведения боевых укреплений, поскольку на континенте просто-напросто не воевали таким образом. Там, к примеру, считалось верхом неучтивости разносить вражеский городок из осадных орудий. Ветераны, однако, много лет провели в Хандаре, где шайки разбойников и летучие отряды десолтаев не стесняясь использовали дома местных жителей в качестве фортов, а потому им не раз доводилось принимать участие в ожесточенных уличных битвах. Сценарий подобного боя был знаком им до мелочей.

«Вот только на этот раз мы, впервые в жизни, оказались по другую сторону баррикад», – подумал Маркус. Обычно все происходило наоборот: местные укреплялись в какой-нибудь деревушке, а ворданаи выкуривали их оттуда пушечным огнем и штыками.

Капрал Монтань, который, по всеобщему мнению, был самым зорким в полку, по приказу Маркуса засел на крыше храма и неотрывно следил за южным направлением. Четыре дня, сказал Янус, а сегодня именно четвертый день. Всякий раз, когда Маркус слышал чей-то крик, сердце у него подпрыгивало в безумной надежде, что кто-то увидел, как с юга движутся к городку длинные колонны синих вор- данайских мундиров.

Как бы не так! Из храма выбежал посыльный, резко остановился и торопливо отдал честь:

– Движение в лагере противника, сэр! Похоже на тяжелые орудия, сэр!

«Вот оно, началось!» Маркус вперил взгляд на север, на дальний берег, куда хлынули, словно рассерженные муравьи, десятки бурых фигур. И пары минут не прошло, как он заметил первую вспышку огня, за которой последовал отдаленный раскатистый грохот. Маркус проследил взглядом траекторию выстрела, чтобы посмотреть, куда он угодит, – и опешил, когда ядро с пронзительным, злобно мяукающим визгом пролетело над его головой, едва не чиркнуло о крышу храма и ухнуло на землю далеко за пределами городка.

– Святые угодники! – вырвалось у Маркуса. – Какого дьявола! – Он нетерпеливо махнул рукой стоявшему рядом посыльному. – Бегом к лейтенанту Арчеру и спроси у него, что это за чертовщина!

Впрочем, к тому времени, когда вестовой вернулся, Маркус и сам понял, что к чему. Еще три чудовищные пушки открыли огонь, два ядра пролетели над городком, а третье упало в некотором отдалении от берега, пропахало насквозь несколько домов и только тогда остановилось. Запыхавшийся посыльный подтвердил подозрения Маркуса.

– Осадные орудия, сэр! – выпалил он, все еще переводя дух, после того как дважды пробежал через весь городок. – Большие, сэр, самое малое – в двадцать четыре фунта.

– Тридцать шесть, – поправил Маркус. – Это тридцатишестифунтовые корабельные пушки.

– Правда? – Солдат, явно впечатленный, оглянулся на дальние клубы порохового дыма. – Отличное зрение, сэр!

Губы Маркуса дернулись в мимолетной усмешке.

– Боюсь, я все же не настолько зоркий. Просто мне довелось проходить мимо этих орудий по меньшей мере раз в неделю. Ты забыл, что принц выставил их в ряд вдоль гавани в Эш-Катарионе.

Корабельные пушки были подарком короля Вордана своему венценосному другу и брату. Принц, помнится, пришел от них в полный восторг. В тот день Маркус оказался свидетелем того, как солдаты Первого колониального выгружали их на берег, пыхтя и ругаясь на чем свет стоит, – по два десятка человек на каждое орудие. Если малыши «гестхемели» были старше лейтенанта Арчера, то эти пушки превосходили по возрасту старейших жителей Хандара – неуклюжие сувениры минувшей эпохи. Никто, разумеется, не сказал принцу, что громадные орудия, которыми он так гордится, – всего лишь музейные экспонаты.

У посыльного отвисла челюсть.

– Сэр. так это – те самые пушки? Я всегда считал, что они только для красоты!

– Как видно, генерал Хтоба нашел им другое применение. – Маркус с мимолетной благодарностью помянул прозорливость, которую проявил Янус, решив не идти в сторону Западного моста. При одной мысли о том, что полк, ворвавшись на мост, напоролся бы на эти допотопные чудовища, Маркуса пробрала нешуточная дрожь. – Что думает Арчер? Сумеет их подавить?

– Он сказал, что постарается, сэр, но они уж очень далеко от берега. Большая дальность, сэр.

– Передай ему, чтобы постарался. И пускай опять подают боеприпасы по цепочке.

Новый выстрел одного из корабельных монстров пришелся уже заметно ближе к берегу. Громадное ядро пробило городок насквозь, точно папиросную бумагу, оставляя за собой ровный след из поднимающейся пыли. Посыльный судорожно сглотнул, снова отдал честь и бегом унесся прочь.

Пушки Арчера открыли огонь пару минут спустя. Как и предсказывал лейтенант, из-за дальности его ответные выстрелы оказались менее эффективными, чем прежде, однако мастерство заместителя Пастора не вызывало сомнений. Всего лишь через пару выстрелов его орудия уже методично били в точности по клубам порохового дыма, который окутывал большие корабельные пушки. Одно хорошо: эти музейные экспонаты было долго и муторно наводить на цель. Если бы они вступили в дуэль с Арчером, им понадобилась бы целая вечность, чтобы как следует пристреляться.

Именно потому корабельные монстры даже не попытались отстреливаться. Они продолжали бить по прибрежной полосе, без труда, словно спичечные домики, разнося баррикады из обломков дерева и глины. Между тем нарастающий вой пронзительно возвестил о появлении на сцене нового противника. Маркус увидел, как первый выстрел, оказавшийся недолетом, взметнул вихрем пыли и грязи изрядную часть берега. «Ховитцера».

Еще один подарок принцу от короля. Маркус от души сожалел, что его повелитель был так безмерно щедр – пускай даже он всего лишь очищал свои арсеналы от списанного хлама. По сравнению с корабельными пушками «ховитцеры» были сущими карликами – куцые и широкие, отчасти напоминавшие ванны на колесах. Стреляли они не ядрами, а снарядами – чугунными шарами с порохом и ударным взрывателем. Подобно корабельным гигантам, «ховитцеры» принадлежали к вооружению прежней эпохи – эпохи, когда войны велись без особой учтивости, а осады были обыденным явлением. В отличие от тридцатишестифунтовых громадин, созданных для защиты гавани от вражеских судов, прямым и единственным предназначением «ховитцеров» был обстрел окопавшегося противника и вражеских укреплений.

Арчер отступил не сразу. «Ховитцерам» понадобилось какое-то время, чтобы пристреляться, – они и в лучшие времена не отличались меткостью, так как вели стрельбу не по отлогой траектории, как обычные пушки, а по высокой дуге. Как только выстрелы «ховитцеров» стали раздаваться вблизи ворданайских позиций, все артиллерийское мастерство Арчера оказалось сведено на нет. Снаряды летели не прямо вперед, а сверху и с одинаковым успехом могли упасть как перед прикрытием, так и позади него. При взрыве они разлетались на множество чугунных осколков, не менее смертоносных, чем мушкетные пули.

Еще несколько минут ворданайские артиллеристы продолжали уже очевидно неравную дуэль, под огнем противника стойко посылая ядра в пелену порохового дыма. Вскоре, однако, они сдались, и пушки Первого колониального одна за другой смолкли. Теперь над полем боя слышен был только отдаленный раскатистый грохот выстрелов из-за реки.

Пару минут спустя явился сам Арчер – почерневший от копоти пуще прежнего, с длинной кровоточащей раной на плече. Лейтенант неловко отдал честь и покачал головой:

– Извините, сэр. Я приказал парням отойти. У нас было уже больше десятка раненых, а одна из новых пушек вышла из строя с разбитой осью, и…

Маркус взмахом руки призвал его к молчанию. Как только стало ясно, что ворданайские пушки прекратили стрельбу, «ховитцеры» перенесли огонь на прибрежную полосу. Снова по всему злосчастному городку вспыхнули пожары, и каждый разрыв снаряда сопровождался фонтаном обломков и клочьями горящего тростника. Маркус мельком глянул на небо. Солнце еще даже не достигло зенита, и горизонт на юге оставался все так же пуст.

– Арчер, – сказал он, – отводите свои пушки назад к храму и начинайте окапываться. Позаботьтесь о том, чтобы из-за бруствера просматривалось это направление.

– Есть, сэр! Но…

Маркус уже повернулся к нему спиной.

– Посыльный!

– Здесь, сэр! – выкрикнул, четко отдав честь, ждавший неподалеку солдат – молодой, со смышленым лицом.

– Спустись к лейтенанту Голдсуорту. – Это был заместитель Вала, который сейчас командовал силами, укрепившимися на берегу. – Скажи ему: пускай терпит, стиснув зубы, пока хандараи не подойдут на расстояние мушкетного выстрела, после этого даст залп – и отступает. Я буду ждать его с первым батальоном, и мы загоним аскеров в реку. Все понятно? Вперед. – Маркус жестом подозвал к себе другого солдата. – Найди капитана Ростона. В последний раз я видел его на крыше. Скажи, что он возглавит резерв до моего возвращения.

На другой стороне реки пришла в движение бурая масса вражеской пехоты. Стройные колонны аскеров потянулись между все так же громыхающими корабельными орудиями, перестроились и двинулись к переправе.

Городок был не настолько велик, чтобы его оборонять всеми силами, находившимися в распоряжении Маркуса. Он приказал второму батальону – вернее, трем ротам второго батальона, которые взял с собой, – удерживать прибрежную полосу, а три другие части оставил в резерве и разместил позади храма, где они были надежно прикрыты от огня вражеской артиллерии. Самой крупной из этих частей был его собственный, первый батальон – свыше четырех сотен человек в четырех ротах.

Командиры этих рот сейчас собрались тесной компанией, дожидаясь Маркуса. При виде их он опять остро пожалел об отсутствии Фица. Все эти люди были ветеранами Первого колониального, а значит, отбросами офицерского корпуса армии ее величества. Лейтенант Венс – бывший кавалерист, который свалился с лошади, повредив голову, следствием чего стати хрупкое здоровье и регулярные приступы лихорадки. Сержанта Дэвиса, толстяка, балагура и любителя поизмываться над младшими по званию, по слухам, сослали в Хан- дар за участие в избиении до смерти рядового. Лейтенант Торп был того же склада, что Адрехт, – любил кружевные рубашки и роскошь, но его характер не отличался достоинствами, присущими капитану. Что до Стрейча, он являлся, наверное, старейшим в армии лейтенантом – почти пятидесяти лет. Его преступление, насколько сумел выяснить Маркус, состояло в том, что он отказался уйти в отставку в положенный срок.

Никому из этих людей Маркус в другое время не поручил бы подобной задачи, но сейчас выбирать не приходилось. При его приближении все четверо вытянулись по стойке «смирно». Во всяком случае, двое из них – потому что лейтенант Стрейч двигался медленно, опасаясь повредить спину, а Дэвис замешкался, перемещая в уставное положение свою массивную тушу.

– Мы пойдем в атаку, – сказал им Маркус. – Ведите своих людей вверх по холму, к входу в храм. Я буду ждать вас там.

– Есть, сэр! – хором ответили все четверо и кто как мог заторопились прочь. Маркус опять глянул на юг, но там по-прежнему не было видно ни единого признака подмоги. Он поднял взгляд на громаду храма и заметил, что из-за края крыши выглядывает Адрехт. Маркус нарочито развязно помахал собрату по званию и быстрым шагом направился к месту встречи.

К тому времени, когда первый батальон занял намеченную позицию, аскеры уже почти преодолели переправу. Их артиллерия, как и надеялся Маркус, отошла. Ни корабельные орудия, ни «ховитцеры» не обладали такой точностью стрельбы, чтобы поддерживать огнем пехоту без серьезного риска нанести удар по своим. Тростник, подожженный снарядами, до сих пор еще горел по всему городку, наполняя улицы приторным черным дымом, который смешивался с едкой серой гарью орудийных выстрелов и взрывов. Больше всего пострадали дома, стоявшие на подходах к берегу, – там едва ли осталось хоть одно целое строение. Кое-где в глиняном крошеве виднелись неподвижные тела в синих мундирах; уцелевшие солдаты трудились над укреплением наспех сложенных баррикад.

Маркус повернулся к своим людям. Они являли собой пестрое зрелище – потрепанные армейские мундиры вперемешку с одеждой из хандарайской ткани всех оттенков синего. Увидел Маркус и множество взволнованных лиц, отчего ему стало не по себе. При всем своем боевом опыте ветераны Первого колониального не были привычны вести неравный бой.

– Я приказал Голдсуорту и второму батальону отступить, как только аскеры подойдут ближе, – сказал Маркус. – Чтобы подняться на берег, хандараям придется рассыпаться – вот тут-то мы их и перехватим. Примкнем штыки и вперед – опрокинем ублюдков в реку. И не отрывайтесь от них, если не хотите получить на голову снаряд «ховитцера». Готовы?

Солдаты отозвались дружным криком. В нем недоставало воодушевления, но все же лучше, чем ничего. Маркус снова обратил взгляд на поле боя. Головные шеренги приближавшегося батальона аскеров как раз добрались до ближнего берега, изрядно подрастеряв былую стройность рядов, поскольку солдатам приходилось брести чуть не по пояс в воде. Когда аскеры начали перестраиваться, из развалин, в которые превратились прибрежные дома, донеслись выстрелы, наглядно подтверждавшие, что «ховитцерам» не удалось уничтожить поголовно весь второй батальон. Грохот обстрела к тому времени смолк, и в относительной тишине боя каждый выстрел звучал как отдаленный хлопок, сопровождавшийся облачком дыма. Не обращая внимания на огонь, аскеры за считаные минуты организованно перестроились, скрывшись за берегом, а затем двинулись наверх. Маркус видел, как фигуры в синих мундирах бегут перед ними, пригибаясь и перемещаясь от одного укрытия к другому.

– За мной! – крикнул он, махнув рукой на подножие холма, и побежал вперед.

Вряд ли эта атака вошла бы в историю военной тактики. Три- четыре десятка человек последовали вниз по холму за Маркусом, сохраняя расчлененный строй, чтобы не наткнуться на обломки глины и досок, вырванные снарядами из разбитых домов. Остальным пехотинцам пришлось на свой страх и риск выбирать дорогу среди руин. Впрочем, и хандараи были в таком же положении, – преследуя отступающих солдат второго батальона, они поневоле рассыпались и потеряли всякое подобие строя.

Первый солдат в буром мундире, на которого наткнулся бегущий в атаку первый батальон, вскрикнул от неожиданности, выпалил наугад, ни в кого не попав, и бросился наутек. Следующие двое, застигнутые врасплох за углом, получили сразу десяток мушкетных выстрелов и рухнули замертво. Маркус не дал своим людям замешкаться. Повинуясь взмаху его руки, они перешли на бег, и солдаты армии Искупления в панике откатывались перед ними. Там и сям немногочисленные аскеры, закрепившись в выгодной позиции, пытались оказать ожесточенное сопротивление, но, поскольку они были разрознены, ворданаи без труда обходили их с тыла и приканчивали выстрелами мушкетов или штыками.

Маркус все это время высматривал лейтенанта Голдсуорта, но так его нигде и не увидел. Зато повсюду мелькали солдаты второго батальона, и некоторые из них решили, что примкнуть к Маркусу будет безопасней, чем следовать за своим командиром. Поток синих мундиров, разраставшийся с каждым шагом, неумолимо катился вперед, вынуждая аскеров бежать без оглядки, пока ворданаи не добрались наконец до прежней своей позиции на гребне берега.

Там как раз строились замыкающие части вражеского батальона – две или три роты свежих сил. Следующий батальон только начал переправляться. Вот он – шанс их сломить! Маркус преодолел последнюю преграду – кустарный вал, возведенный солдатами второго батальона, – и взмахом руки послал людей, бежавших за ним, вперед. Ярдах в двадцати перед ними четкий строй бурых мундиров полыхнул вспышками мушкетного огня.

Маркусу всегда казалось, что участие в атаке – на редкость странная штука. Словно перестаешь быть собой, становишься частью гигантского организма, который способен выжить или погибнуть, выстоять или побежать с позором, сам по себе, нисколько не завися от воли и желания людей, его составляющих. Порой этот воображаемый исполин гнал тебя вперед, навстречу, казалось бы, верной смерти, хотя все твое существо вопило: «Беги! Спасайся!» В другой раз ты явственно чувствовал, как он дает слабину, поворачивает вспять и, точно побитая собака, поджав хвост, бросается наутек.

Почти сразу стало ясно, что сейчас события будут развиваться именно по второму сценарию. Ворданаи выскакивали из укрытия маленькими группками, несясь со всех ног, кому насколько хватало сил, словно они не воинская часть, а беспорядочная толпа мятежников. Первый залп аскеров грянул, когда они перевалили гребень берега, и одни солдаты шарахнулись назад, а другие кубарем покатились в траншею. Второй залп, все еще целивший слишком высоко, прошел над головами тех, кто успел спуститься по склону, и скосил бежавших следом. Разрозненный ответный огонь ворданаев пробил кое-где бреши в рядах противника, но бурый строй тут же четко сомкнулся, и пока две шеренги перезаряжали мушкеты, третья была наготове и целилась. Острия вражеских штыков сверкали, словно стальные шипы колючей изгороди.

Атакующие почти единодушно решили, что не стоит находиться у подножия обрыва, когда обрушится третий залп. Те, кто еще спускался с холма, бросились в первое подвернувшееся укрытие и открыли пальбу, а солдаты, уже успевшие спуститься, лихорадочно вскарабкались наверх, в поисках спасения перемахивая через тела убитых и раненых.

Маркус не мог припомнить, в какой момент он, именно он лично повернул назад. Это ни в коем случае не было сознательным поступком – нельзя ожидать сознательности от коровы, которая сломя голову мчится невесть куда со всем топочущим стадом. Всепоглощающая потребность действовать как все проникла в самую глубину его сознания и, не спрашивая совета у рассудка, развернулась во всю ширь. В следующий миг Маркус осознал, что скорчился под прикрытием вала, возведенного вторым батальоном, и лихорадочно заряжает мушкет, не обращая внимания на опасно торчащий штык.

Полукруг огня и дыма, сосредоточенный на шеренгах аскеров, становился гуще, по мере того как все новые солдаты первого и отчасти второго батальона находили подходящее укрытие и пристреливались. Хандараи ответили новым залпом, но в отсутствие видимых целей лишь бессильно осыпали баррикаду дождем из свинцовых шариков. Затем, то ли по команде офицера, то ли повинуясь солдатскому здравому смыслу, они тоже рассыпались и побежали к берегу, представлявшему собой природный бруствер. Вскоре беспорядочный треск мушкетных выстрелов перешел в нескончаемый грохот.

– Дэвис! – Маркус углядел толстого сержанта и жестом подозвал его к себе. – Держитесь тут, ясно? Я найду Адрехта и вернусь с подкреплением!

Дэвис молча кивнул, бледный как смерть. Маркус бросил мушкет, вскочил и помчался вверх по холму, пригибаясь, чтобы не стать мишенью для хандарайских мушкетов. Отбежав на полсотни ярдов, он рискнул оглянуться. Переправу пересекал второй батальон аскеров – еще тысяча свежих солдат против четырех-пяти сотен, оставленных на берегу. Маркус бросился бежать.

– Карис Милосердный! – простонал Адрехт. – Поосторожнее не можешь? Все-таки не зубы рвешь.

– Хочешь, сбегаю за Живодером?

Адрехт вздохнул и уткнулся лицом в подушку:

– Ладно, я буду паинькой.

Солнце зашло около часу назад, и, когда погасли последние отблески дневного света, сражение наконец прекратилось, утихнув, словно по обоюдному согласию. По мнению Маркуса, темнота наступила как нельзя более кстати.

Он отправил третий батальон к месту боя – как раз вовремя, чтобы укрепить линию обороны, затрещавшую под натиском свежих сил противника. Вначале аскеры еще сохраняли боевой порядок, а потому атаковали напористо и мощно; однако воинская дисциплина быстро сошла на нет среди узких проулков и разбитых снарядами домов того, что некогда звалось Велта-эн-Тселика. Тактика ветеранов Маркуса была проста: перед первым рывком противника они отступали, а затем, едва хандараи теряли темп, наносили ожесточенный удар, почти всегда отбрасывая их к тому месту, откуда началась атака. Этот смертоносный маятник скосил немало жизней. Проулки усеяли трупы в бурых и синих мундирах, однако у аскеров было численное превосходство, и каждую атаку они начинали со свежими силами.

Сквернее всего стало перед самым закатом, когда третий хандарайский батальон переправился через реку и нанес массированный удар по главной улице городка. Аскеры прорвались через редеющий заслон ворданаев и едва не рассекли их надвое. По счастью для Маркуса, лейтенант Арчер и его уцелевшие расчеты окопались на вершине холма, и относительно чистый склон дороги предоставил нм превосходную полосу обстрела. Несколько залпов картечью раздробили головные силы хандараев, и Маркус наконец использовал резерв, выслав четвертый батальон во главе с Адрехтом в атаку, которая отшвырнула аскеров на самый берег.

Правда, Адрехт, в отличие от Маркуса, оказался не настолько отчаянным, чтобы прорываться к самой реке. Узкая полоса открытого пространства вдоль берега была уже занята войсками противника, а аскеры вдобавок ухитрились перетащить через переправу два своих «гестхемеля» и, установив их на позициях, принялись обстреливать баррикады Первого колониального. При таких обстоятельствах вытеснить противника на другой берег оказалось немыслимо. Вместо этого Адрехт закрепился на этом берегу и держался изо всех сил до самой темноты, даже когда хандарайский командир снова обрушил на городок залпы «ховитцеров».

Именно тогда командир четвертого батальона оказался в опасной близости от разорвавшегося снаряда. По счастью для Адрехта, большую часть взрыва приняла на себя загородившая его стена, но мундир капитана был изодран в лоскутья, а спина нафарширована осколками глины. Поскольку Адрехт разделял с Маркусом недоверие к полевым хирургам вообще и к хирургу четвертого батальона, метко прозванному Живодером, в частности, он великодушно заявил, что рана у него, дескать, не настолько серьезная, чтобы отвлекать медицинское светило от более тяжелых случаев, а Маркус согласился потрудиться над его спиной с иглой и пинцетом.

Тяжелых случаев и вправду было достаточно. Маркус удивлялся тому, как быстро привык к потерям и смерти. Он помнил, какое чувство вины испытывал, глядя на лазарет после боя на прибрежном тракте, однако сейчас чувствовал лишь безмерную усталость. Примерно четверть людей, которых он привел в городок, оказалась среди убитых или раненых. Голдсуорт погиб во время первой атаки – искупители подстрелили его в ногу и закололи штыками. Вместо него второй батальон возглавил сержант по имени Токсин, которого Маркус почти не знал. В его первом батальоне Венс был тяжело ранен осколком снаряда и взят в лазарет, а Дэвис отлеживался с «небольшой» раной, которая, как отчасти подозревал Маркус, была вымышленной.

Они с Адрехтом находились сейчас в одной из небольших комнаток на втором этаже храма, некогда жилом помещении для священников либо священнослужительниц – словом, тех, кто раньше здесь обитал. Теперь от прежних жителей почти не осталось следа. Искупители основательно разграбили храм еще до прибытия ворда- наев, а скудные остатки былой обстановки люди Маркуса варварски растащили на повязки и топливо. Адрехт лежал на своей походной койке, стянув мундир и окровавленную нижнюю рубаху и уткнувшись лицом в тощую армейскую подушку. Маркус, скрестив ноги, сидел рядом с ним, протирал влажной тряпкой кровь и старался подцепить пинцетом один из глиняных осколков.

– Уже скоро, – заверил он.

– Жду не дождусь, черт возьми. Если бы меня приложило спереди, я бы мог хотя бы заняться этим сам.

Маркус резким движением выдернул застрявший в спине осколок, и Адрехта передернуло от боли.

– Не ерзай.

– Хуже всего, – пробормотал Адрехт, – что я не взял с собой ни капли выпивки. Решил, видите ли, что она мне больше не понадобится. Что бы я сейчас не отдал за глоток того приторного герайского рома!

– Его бы, скорее всего, реквизировал Живодер, – заметил Маркус. – Он говорил, что у него не хватает бренди даже для тех, кто выживет, не говоря уж об умирающих.

Эти слова заставили Адрехта ненадолго прикусить язык. Маркус воспользовался случаем, крепко ухватил длинный глиняный осколок и резко дернул. Осколок, слава богу, вышел целиком, с его острого края капала кровь. Адрехт содрогнулся, но не издал ни звука, и Маркус приступил к последнему осколку.

– Ну вот, – промолвил он, бросив добычу в горку окровавленных осколков. – Внутри больше ничего, разве что мелкое крошево. Думаю, у тебя останутся шрамы.

– Шрамы на спине меня не волнуют, – проворчал Адрехт. – По правде говоря, я всегда считал, что мне необходим хотя бы один шрам на лице. Небольшой, конечно, почти царапина. Чтобы придать лицу некую таинственность, понимаешь?

– Шрамы на спине даже лучше. Скажешь девушке, что побывал на войне, а когда она захочет поглядеть на твои шрамы, просто задерешь рубашку – и готово, девушка уже наполовину твоя.

Адрехт засмеялся, сел и тут же скривился от боли. Маркус бережно, как мог, промокнул тряпкой свежие струйки крови.

– Нечестно все-таки, что ты вышел из этой передряги без единой царапины, – весело заметил Адрехт. И тут же на лице его отразилось раскаяние – словно он жалел, что позволил этим словам сорваться с губ. – Извини. Я имел в виду, что поскольку ты возглавлял ту атаку… не потому, что… я хотел сказать…

– Я знаю, что ты хотел сказать, – перебил Маркус.

Воцарилось долгое неловкое молчание. Адрехт поднял изодранную, покрытую кровью рубашку, тихо выругался и швырнул ее прочь.

– Пойдет на бинты. – Он вздохнул. – Эти рубашки сшил для меня на заказ портной в Эш-Катарионе. Они обошлись мне всего лишь в пол-орла за дюжину, представляешь? Хандараи всегда были без ума от наших денег.

– Вероятно, потому что в ворданайском орле до сих пор золота больше, чем свинца.

– А я‑то полагал, что их просто приводит в восторг царственный лик короля Фаруса. – Улыбнувшись, Адрехт натянул мундир на голое тело. – Ладно. Думаю, сейчас самое время посвятить меня в твой план.

– Какой еще план?

– Тот самый. Что, черт возьми, нам делать дальше. – Адрехт криво усмехнулся. – Или от твоего внимания ускользнуло, что помощь к нам так и не прибыла?

– Я это знаю. – Горизонт на юге весь день оставался удручающе пустым. Маркус выставил часовых, приказав следить только за этим направлением и, едва что-то обнаружится, немедленно доложить.

– Значит, нам придется отступить, – деловитым тоном продолжал Адрехт. – Как только мясники закончат возиться с ранеными – отойдем на равнину. Оставим заслоны, чтобы ввести аскеров в заблуждение, вынудим их развернуться для атаки и дадим деру прежде, чем они доберутся сюда. Если повезет, мы сумеем от них оторваться и двинемся на юг.

– Предоставив аскерам полную свободу действий, – сказал Маркус. – Если полковник все еще ведет бой и они ударят ему в спину – будет бойня.

– Ты хочешь остаться, верно? – ровным голосом осведомился Адрехт. – Остаться здесь и держаться до последнего?

– Янус… полковник обещал прийти к нам на помощь. Если он задержался, надо дать ему еще немного времени.

– А если он разбит? Или даже захвачен в плен?

Маркус стиснул зубы и промолчал.

– Ты же понимаешь, что утром здесь начнется резня, – безжалостно продолжал Адрехт. – Уже сейчас, в эту самую минуту, хандарайские ублюдки перетаскивают через переправу свои пушки. Если они доставят на ближний берег хоть одно из этих чудовищных орудий, мы не сможем подойти к берегу и на двести ярдов.

– Мы отойдем от берега, – сказал Маркус. – Окопаемся вокруг храма. Здесь сплошной камень. Даже тридцатишестифунтовым пушкам его с ходу не разнести.

– Верно. Да и холм – недурная позиция, материала для баррикад в достатке, так что идея хорошая. У нее только один недостаток: если мы отступим, ничто не помешает хандараям послать войска в обход городка и ударить нам в тыл.

– Стены храма достаточно прочны и с тыла.

– Меня беспокоит не прочность храмовых стен, – терпеливо проговорил Адрехт. – Как только аскеры доберутся сюда, у нас не останется пути к отходу. Они разнесут храм до основания, а потом возьмут нас тепленькими.

– Если прежде не подойдет полковник.

– Если не подойдет полковник, – повторил Адрехт. Помолчал с минуту и покачал головой. – Вот в чем, стало быть, суть? Ты хочешь поставить на то, что полковник Вальних примчится нас спасать?

– Вроде того, – отозвался Маркус. В горле у него стоял тугой комок.

– И ставкой будут наши жизни.

– Полковник, – заметил Маркус, – просил меня не дать этим хандараям ударить ему в спину. Я намерен исполнить эту просьбу. Пока мы здесь, они не рискнут двигаться дальше, и у них не хватит живой силы, чтобы оставить заслон.

– Согласен, – сказал Адрехт. – У них только один выход: прорваться сюда и перебить нас всех до единого.

– Если прежде…

– Знаю!

Адрехт отвернулся, прошелся по комнате из угла в угол – раз, другой. Маркус молча смотрел, как он завершает третий круг. Тяжесть сдавила ему грудь, мешая дышать.

Наконец Адрехт развернулся к нему и замер почти навытяжку.

– Я только хочу, чтобы ты уяснил одно, – сказал он. – Те, что с нами здесь и сейчас, – это наши люди. Ветераны Первого колониального. Ты хочешь рискнуть их жизнью ради полковника, с которым едва знаком, и кучки новобранцев?

– С ними Вал, – ответил Маркус. – А также Мор и Фиц. – И Джен Алхундт. Эта мысль застала его врасплох, и он поспешил загнать ее поглубже, чтобы разобраться потом.

– Но ты остался бы здесь, даже если бы их там не было. – Это был не вопрос, а утверждение.

Маркус кивнул.

Адрехт шумно, протяжно выдохнул.

– Что за черт! Я у тебя в долгу, Маркус. Можно сказать, я обязан тебе жизнью. Если ты решил выкинуть ее на ветер, кто я такой, чтобы тебе возражать? – Он расправил плечи и четко, по-уставному отдал честь. – Приказывайте, старший капитан!

Маркус ухмыльнулся. Адрехт еще несколько секунд сохранял серьезный вид, затем не выдержал и расхохотался. Напряжение схлынуло, точно вода из ванны, из которой выдернули затычку.

– Им это не понравится, – сказал Адрехт. – Я имею в виду солдат.

Маркус пожал плечами:

– Солдаты всегда найдут причину для недовольства.

Глава четырнадцатая

Фолсом положил Бобби на пол в палатке Винтер, бережно расправил его руки и ноги, словно устраивал покойника в гробу. Капрал, мертвенно-бледный, уже становился похожим на труп, однако веки его едва заметно трепетали, а когда спина коснулась пола, он слабо застонал.

Графф, до сих пор черный от пороха и покрытый пылью, стянул мундир и швырнул в угол. Его рубашка поражала своей белизной, и только на манжетах, там, где они выступали из рукавов мундира, четко выделялась серая кайма грязи.

Винтер глянула на паренька и прикусила губу. Бобби сказал, что это должен сделать именно Графф, и никто другой.

– Капрал Фолсом!

Здоровяк сидел на корточках рядом с Бобби. Он поднял голову.

– Мне нужны сведения о состоянии роты. Узнай, какие у нас потери, потом отправляйся в лазарет и постарайся отыскать всех наших.

Фолсом снова посмотрел на Бобби, затем перевел взгляд на Винтер. Широкое лицо его окаменело, однако он поднялся на ноги и откозырял.

– По дороге, – прибавила Винтер, – найди пару солдат и прикажи им сесть перед палаткой. Без моего дозволения никого сюда не впускать, ясно?

Фолсом снова кивнул и, пригнувшись, вынырнул из палатки. Снаружи все еще было светло, и края полога на входе подсвечивало ослепительное солнце. Казалось, что в этом есть что-то неправильное. По всем ощущениям, уже должно смеркаться.

Графф расстегнул на Бобби мундир, осторожно раздвинув полы в том месте, где ткань пропиталась кровью. Он приподнял было плечо паренька, чтобы снять рукав, – но Бобби снова застонал, и капрал, оставив его лежать, повернулся к Винтер:

– Не хочу лишний раз двигать его с места. У вас не найдется ножа?

Винтер кивнула и, порывшись в заплечном мешке, извлекла нож для свежевания с массивной рукоятью, который купила целую вечность назад в Эш-Катарионе, поскольку ей приглянулись узоры, вышитые на кожаных ножнах. Она протянула этот нож Граффу:

– Что-нибудь еще нужно?

– Вода. – Капрал взглянул на месиво, которое представлял собой живот Бобби, и покачал головой. – Хотя предупреждаю вас: я не думаю, что…

– Вода, – повторила Винтер и выскочила из палатки.

В лагере царил хаос, и ей не сразу удалось отыскать котелки с водой. К тому времени, когда она вернулась, Графф уже избавил Бобби от мундира, разрезав вдоль рукавов и распластав их по полу, и теперь трудился над нижней рубахой – в тех местах, где она, пропитавшись потом и засохшей кровью, намертво пристала к телу. Винтер почувствовала неловкость при мысли о том, что это зрелище напоминает об охотнике, который свежует дичь, аккуратно, слой за слоем снимая шкуру и постепенно обнажая кровавую плоть.

Таким же неловким для нее было присутствие Феор, которая слезла со своей койки и теперь сидела, скрестив ноги, на полу неподалеку от Бобби. Ее поврежденная рука до сих пор оставалась перевязанной.

– Феор… – Винтер запнулась, прикусила губу. Выставить ее из палатки сейчас просто немыслимо. Даже хандараи из обозной прислуги наверняка не высунут носа наружу, пока в лагере не стихнет шумиха после боя. – Тебе… тебе незачем на это на это смотреть, – неуклюже закончила Винтер.

Феор словно и не услышала этих слов.

– Он выживет?

Винтер глянула, как Графф все так же терпеливо убирает клочки ткани с рваной раны на животе Бобби.

– Вряд ли, – ответила она по-хандарайски.

– Понимаю. – Феор сменила позу, подтянула колени к подбородку и плотно обхватила их здоровой рукой, но не отвела взгляда.

– Мне нужна вода, – бросил Графф, не поднимая глаз. – Полейте вот тут, где кровь, только очень осторожно. Тоненькой струйкой.

Схватив котелок, Винтер поспешила к нему. Вблизи рана выглядела так, что девушку замутило, и сквозь запах боя, запах пота и пороха, все отчетливей пробивалась гнилостная вонь. Стараясь унять дрожь в руках, Винтер наклонила котелок, и тонкая струйка воды полилась на живот Бобби. Розоватые ручейки побежали по бокам паренька, впитываясь в полы мундира.

Губы Граффа зашевелились, словно он пережевывал что-то жесткое.

– Хватит, – сказал он, по-прежнему не поднимая головы. – Хватит. Добудьте чистое полотно и разорвите его на полосы, а я сниму с него рубашку.

Винтер кивнула и направилась к своему чемодану. Из двух запасных рубашек она выбрала ту, что почище, и разорвала ткань с треском, похожим на отдаленный мушкетный залп. У Винтер были готовы уже с полдюжины неровных полос полотна, когда Графф отшатнулся от раненого, разразившись потоком ругательств.

– Мать вашу, зверя мне в задницу!

– Что такое? – Сердце Винтер мгновенно сжалось. Она обернулась. – В чем дело?

– Да сами гляньте! – пробормотал Графф. – Вот…

Вначале Винтер решила, что речь идет о ране, вокруг которой капрал тщательно вытер кровь, покуда не осталась лишь кровавая рваная дыра в правой части живота. Вслед за тем он расстегнул пуговицы, чтобы снять с Бобби остатки прилипшей к коже рубашки, и тогда…

– Вот оно как, – тихо проговорила Винтер. Взгляд ее скользнул по лицу Бобби – юному, неогрубевшему, не тронутому щетиной женственному лицу, – и сотни деталей в ее сознании со щелчком сложились в отчетливый узор.

– Чтоб меня!.. – выдавил Графф. – Да ведь он…

– Она, – поправила Винтер.

– Она, – тупо повторил капрал. – Я же не могу… то есть я не…

– Продолжай, – оборвала Винтер. – Можно подумать, ты впервые в жизни увидел женскую грудь.

– Продолжать?! Но…

– Потом, – жестко сказала Винтер. – Потом. А сейчас – делай все, что можешь.

Графф поглядел на нее, и девушка приложила все усилия, чтобы ее ответный взгляд выражал полное спокойствие. Капрал судорожно сглотнул, затем кивнул и снова склонился над своим пациентом.

Некоторое время спустя Графф выпрямился. Струйка пота стекала по его лбу, и капрал рассеянно стер ее, оставив на волосах красный след.

– Плохо, – сказал он. – Пуля так и сидит где-то там, внутри, но если стану копаться в ране – выйдет только хуже.

Винтер посмотрела на Бобби. Его, точнее, ее губы беззвучно шевелились, но глаза были плотно закрыты, словно ей снился сон и она никак не могла проснуться.

– Отнести бы ее в лазарет… – начал Графф.

– Это что-нибудь изменит?

– Нет, – признал он. – Скорее всего, нет. У него… у нее слишком сильное кровотечение, и уже началась лихорадка.

– Можешь прикинуть, сколько… сколько еще это продлится?

– Пару часов в лучшем случае, – сказал Графф.

– Она придет в сознание?

Графф устало пожал плечами:

– Я не врач, а всего лишь капрал, который научился кое-как резать и штопать. Хотя сомневаюсь, что даже врач мог бы вам ответить на этот вопрос.

Винтер кивнула:

– Тогда тебе лучше уйти.

– Уйти? – Графф поднял на нее взгляд. – Куда?

– Быть может, еще кому-то в роте нужна твоя помощь. Фолсому по крайней мере.

– Но… – Капрал беспомощно указал на девушку, лежавшую на полу.

– Я побуду с ней, – сказала Винтер. – Не оставлять же ее одну.

Графф отвернулся, но Винтер успела заметить, что на лице капрала промелькнуло облегчение. Она постаралась не винить его в этом.

– Я еще загляну, – произнес Графф, отступая на шаг. – Попозже. А вы можете найти меня и сообщить, если он… то есть когда она…

– Сообщу.

Винтер подтолкнула его к выходу. Когда за капралом опустился полог палатки, она с полминуты устало смотрела ему вслед, а потом повернулась и села около Бобби.

Хотя Графф и перевязал рану самодельными бинтами, на повязке уже проступала кровь. Винтер не сводила взгляда с лица девушки. Оно словно закаменело, исказившись от боли, коротко, по-мужски остриженные волосы слиплись от пота. Винтер отрешенно расправила их одной рукой.

– Только не к мясникам, – пробормотала она. – Ну да, конечно.

Ей самой подобная возможность даже в голову не пришла.

«Эта девочка оказалась куда предусмотрительней, – думала Винтер. Грудь, которая вызвала у Граффа такое потрясение, была совсем небольшая – только начала набухать, и Винтер задумалась, сколько же Бобби на самом деле лет. – Если б только она мне об этом рассказала… – Бредни, конечно. Все, в том числе и Винтер, прекрасно знают, что тайна, хоть раз произнесенная вслух, – уже не тайна. – Но я могла бы задать ей столько вопросов! Как она прошла через вербовочный пункт? Откуда она родом? Как попала в Хандар? Что за чудовищная несправедливость – узнать, что ты не одинока, и через пару часов опять оказаться в одиночестве».

Винтер с удивлением поняла, что плачет. Она крепко зажмурилась, борясь со слезами, но они неумолимо пробивались наружу, текли по щекам и капали на мундир Бобби. Одна слезинка закатилась в уголок рта, и Винтер бездумно слизнула ее – соленую, с едким привкусом пота и пороха.

– Винтер.

Феор сидела, подавшись вперед, неотрывно глядя на Бобби.

– Нечего на нее глазеть, – сказала Винтер.

– На нее, – повторила Феор вполголоса, словно пробуя это слово на вкус. – На женщину. – И совсем уже тихо, очень быстро добавила что-то непонятное.

– Кстати, – продолжала Винтер, – стоило бы ее прикрыть. Чего доброго, ввалится кто-нибудь без спроса, и будь я проклят, если…

– Я могу ей помочь, – выпалила Феор.

Винтер застыла. Искорка надежды, ничтожно малая, на миг вспыхнула в ее сердце, хоть девушка и осознавала, как глупо тешить себя этой надеждой. Но ведь священнослужительницы с Памятного холма известны тем, что хранят тайные знания! Возможно ли, что Феор известно некое таинственное снадобье, некий рецепт, нечто…

Она подавила внезапный восторг и сказала:

– Ты могла бы сообщить об этом раньше.

– Раньше я не знала, что капрал – женщина, – пояснила Феор. – Обв-скар-иот не соединится с мужчиной.

Этого слова из древнего хандарайского Винтер не знала.

– Что именно ты хочешь сделать?

– Я могу соединить ее с моим наатом, – едва слышно проговорила Феор.

– Понятно. – Искорка надежды замигала и бесследно погасла. – Магия. Ты имеешь в виду, что можешь помочь ей духовно.

Винтер старалась не выдать себя голосом – Феор говорила очень серьезно, и ей совсем не хотелось задеть чувства девушки, – но все же помимо воли последнее слово прозвучало натянуто.

– Это не…

– Послушай, – перебила Винтер. – Если ты хочешь помолиться за нее или как там у вас принято – я не против. Правда, не уверен, что она бы этого хотела. Она принадлежала… принадлежит, как и все мы, к Свободной церкви.

– Это не молитва, – терпеливо проговорила Феор. – Молитвы суть просьбы к богам, которые пребывают над нами и вокруг нас. Наат – это заклинание, изъявление воли. Ему нельзя не подчиниться.

– Ну ладно, – сказала Винтер. – Валяй, если думаешь, что от этого будет прок.

С минуту Феор сидела молча, обхватив здоровой рукой поврежденную. Она выглядела какой-то беззащитной, и Винтер стало стыдно за свой резкий тон. Она осторожно обогнула лежавшую на полу Бобби и положила руку на плечо хандарайки, надеясь втайне, что этот жест будет принят именно как ободрение.

– Извини, – проговорила она. – Я не хотел так… мне просто тяжело. – Винтер глянула на Бобби и тут же отвела глаза, но было уже поздно. Слезы хлынули с новой силой, и девушка резким движением вытерла лицо тыльной стороной ладони.

– Ты не понимаешь, – прошептала Феор.

Винтер зажмурилась:

– Ты права. Наверное, не понимаю.

– Это ересь, – сказала Феор. Винтер с удивлением ощутила, что девушка вся дрожит, как осенний лист на ветру. – Наистрашнейшая, самая непростительная ересь. Соединить обв-скар-иот с ней – не Избранницей Неба, даже не исповедующей истинную веру! Мать никогда не простит меня. Вся моя жизнь превратится в ничто, станет совершенно бесполезной.

Теперь Феор тоже плакала. Она прижалась к Винтер, и та, не задумываясь, что делает, обняла девушку за плечи. Худенькое тело хандарайки сотрясали рыдания.

– Извини, – повторила Винтер. – Я не понимал, что именно ты предлагаешь.

Каких-то сто лет миновало с тех пор, как в Вордане Черные священники предавали пыткам несогласных, и столетнее, терпимое к инакомыслию правление Свободной церкви стало сдержаннее в обвинениях в ереси. Костры Искупления, пылавшие в Эш-Катарионе, красноречиво свидетельствовали о том, что хандараи относятся к своей религии куда серьезней.

Феор подняла глаза, еще влажно блестевшие от слез, и сделала глубокий вдох. На лице ее появилась решимость.

– Конечно, не понимал. Откуда ты мог знать?

– Я уверен, что Бобби… – Винтер вынудила себя посмотреть на искаженное болью лицо капрала. – Я уверен, что она с благодарностью примет все, что бы ты ни сделала.

– Трудно сказать. Последствия единения непредсказуемы даже для тех, кто готовился к этому всю жизнь. Быть может, она потом проклянет нас обоих.

– Потом? – Винтер заглянула в серьезное личико Феор. – Ты в самом деле думаешь, что она выживет?

– О да. – По губам девушки скользнула едва заметная улыбка. Обв-скар-иот не остановить такой заурядной раной.

– Что это означает – «обв-скар-иот»? – По страдальческой гримасе Феор Винтер поняла, что произнесла это слово из рук вон плохо.

– Таково имя моего наата.

Это Винтер хотя бы понимала. «Наат» означало «заклинание» или «чары», а дословно – «то, что читается» или «чтение».

– Это значит, – продолжала Феор, – что-то вроде «магия для сотворения Хранителя». По крайней мере так меня учили.

– И оно… – Винтер запнулась. – Оно вылечит Бобби?

Феор кивнула:

– Но…

– Но?

Девушка опять глубоко вздохнула и вытерла глаза.

– Я – наатем. Мне дано соединить наат с человеком, но после того, как это произойдет, разорвать связь сможет только смерть. А до тех пор я не смогу соединить наат ни с кем другим. Быть может, мне за всю жизнь суждено свершить только одно соединение. – Она помолчала немного. – Вы спасли меня. Вас было несколько человек, но именно ты дал мне прибежище, хотя мог бы… – Феор осеклась, судорожно сглотнула и продолжила: – У меня нет иного способа отплатить за спасение.

– Феор, – произнесла Винтер, – ты не должна…

– Я так хочу. – Девушка поджала губы. – Вот только…

Она внезапно замолчала. Винтер завороженно смотрела не нее. После долгой паузы хандарайка договорила:

– …я приберегала это для тебя.

– Для меня? Но…

Несмотря на усталость и душевное смятение, Винтер почти мгновенно поняла, что к чему. Обв-скар-иот, сказала Феор, не соединится с мужчиной. Винтер собралась было все отрицать, но при одном взгляде на лицо Феор поняла, что в этом толку нет. Девушка с трудом сглотнула и медленно убрала руку с плеч хандарайки:

– И давно ты знаешь?

– С некоторых пор.

– Но как?..

Феор пожала плечами:

– Я наатем.

«Все дело в магии», – подумала Винтер и спросила:

– Но насчет Бобби ты не знала?

– Я провела с ней слишком мало времени. Рано или поздно я бы поняла.

– Почему же ты ничего не сказала?

– Зачем? – ответила Феор. – Тебе явно хотелось сохранить это в тайне. Ты бы места себе не находила, зная, что мне известен твой секрет. А я опасалась… – Девушка запнулась, покраснела. – Опасалась, что, если ты узнаешь о моем открытии, ни за что меня не отпустишь.

При этих словах Винтер невольно улыбнулась:

– В самом деле?

– Да, но только вначале, – заверила Феор. – Пока не узнала тебя ближе.

«Что ж, могло быть и хуже. Первый, кто меня разоблачил, не говорит по-ворданайски». Винтер покачала головой:

– Боже праведный, как же давно рядом не было человека, который знал бы, кто я такая!

Феор серьезно кивнула:

– Я думала, что, если тебя ранят в бою, я смогу сделать для тебя хотя бы это. Спасти твою жизнь, быть может, как ты спасла мою.

– Но если ты используешь этот свой наат сейчас, с Бобби, мне помочь уже не сможешь, – уточнила Винтер.

Феор вновь кивнула с несчастным видом.

– Действуй, – велела Винтер. – Мне просто придется уж как- нибудь выживать самой.

Она не могла бы сказать, когда именно начала принимать все это всерьез. Видимо, в тихой непреклонной вере Феор было что-то заразное. «Что ж, если это ее утешит, я подыграю ей», – думала Винтер. Непросто помнить, что, несмотря на серьезность, приобретенную за время служения в храме, Феор все еще оставалась ребенком.

– Хорошо, я сделаю это, – сказала Феор и с напором, словно споря с кем-то невидимым, повторила: – Сделаю! – В неярком свете, сочившемся сквозь брезент палатки, ее смугло-серое лицо казалось мраморным. Она обернулась к Винтер: – Мне нужна чаша с водой.

– Не уверена, что смогу добыть чашу, – отозвалась Винтер. – Котелок подойдет?

Феор сняла крышку с котелка, посмотрела внутрь и кивнула. Затем она обвела оценивающим взглядом палатку и повернулась к пологу, который прикрывал вход.

– Ты должна позаботиться о том, чтобы меня ни в коем случае не прервали. Не дай никому отвлечь меня от нее, понятно? Что бы ни случилось.

– Не думаю, что сюда кто-нибудь ворвется без спроса… – начала Винтер.

– Что бы ни случилось! – с нажимом повторила Феор. – Даже если… даже если сюда явится сам король Вордана. Этого нельзя допустить. Речь не только о ее жизни, но о моей тоже и… о многом другом.

– Ладно. Если сюда заявится его величество, я скажу ему подождать. – Винтер перехватила убийственный взгляд Феор и взмахнула руками. – Хорошо, понимаю!

– Когда все закончится, – продолжала девушка уже спокойней, – я, скорее всего, засну. И проснусь не сразу. Не пугайся.

– Усвоила, – сказала Винтер. – Что-нибудь еще?

Феор неловко поежилась:

– Это будет… в каком-то смысле все равно что зажечь маяк в темноте. Колдун, который следует с вашей армией, непременно заметит это. И возможно, станет выяснять, что происходит.

Винтер хотела было возразить, но убежденность девушки в том, что с ворданайским войском следует маг, казалась незыблемой. Потому она просто кивнула и села на полпути между убогим ложем Бобби и входом, готовая перехватить любого, кто бы ни явился, будь то король или колдун. Увидев это, Феор, похоже, успокоилась, с трудом подняла здоровой рукой котелок с водой и поставила его на пол, рядом с головой Бобби. Потом девушка закрыла глаза, погрузила пальцы в воду и замерла.

Не сразу Винтер осознала, что Феор заговорила. Губы хандарайки едва шевелились, и легчайший шепот, слетавший с них, почти не вызывал колебаний в сухом неподвижном воздухе. Тем не менее шелестящий приглушенный речитатив все звучал и звучал, едва доступный пониманию. Что-то шевельнулось в воздухе, словно откликаясь на этот звук. Брезентовые зыбкие стены палатки по-прежнему окружали их, но само место неуловимо менялось до тех пор, пока Винтер не показалось, будто она находится в просторном каменном чертоге. Ей представлялось, что стоит шевельнуться или произнести хоть слово – и гулкое эхо часами будет повторять этот звук.

Винтер и прежде доводилось видеть, как хандараи молятся, но то было вполне заурядное зрелище. Безусловно, обилие богов, их причудливые имена и раскрашенные изваяния придавали местным обрядам экзотический оттенок, но в основе своей они ничем не отличались от служб, которые можно увидеть в любой сельской церкви Вордана. «Убереги меня от болезни и увечья, защити мою семью, даруй мирную жизнь и процветание». Все то же самое, только просили об этом не одного бога, а многих. Проповеди священников различались, но наставления верующим в них были одинаковы: уважительно внемлите вышестоящим, живите праведно, почитайте богов. Единственное серьезное отличие, которое до сих пор удалось обнаружить Винтер, – среди хандарайских священнослужителей были женщины, и одевались они гораздо лучше.

То, что происходило сейчас, нисколько не походило на обычные службы. Архаичный диалект хандарайского языка, которым пользовались в религиозных обрядах, грамматически сложный и труднопроизносимый, все же был доступен пониманию. Когда голос Феор постепенно зазвучал громче, Винтер начала различать отдельные слова, но они не были похожи ни на один известный ей язык. Винтер даже сомневалась, что такие слова существуют на самом деле. Девушка говорила, не останавливаясь, даже не переводя дыхания. Каждый слог перетекал в следующий, струясь непрерывным потоком бессмыслицы, и все же…

И все же Винтер казалось, что она почти понимает сказанное. Слова Феор обладали смыслом настолько прозрачным, что он маячил совсем близко, почти постижимый, лишь самую малость ускользающий. Как будто – мелькнула нелепая, но, как ни странно, верная мысль – нечто, заключавшееся в этих словах, хотело, чтобы Винтер поняла их смысл, потянулась к нему разумом, погрузилась в него, как погружают руку в ледяной поток.

Феор вынула руку из котелка. Вода должна была капать с ее пальцев, но на деле прильнула к коже, облекла ее, словно прозрачная смола. Вокруг девушки сгустились тени, дневной свет, наполнявший палатку, потускнел, преобразившись в сумерки, и в этом полумраке стало видно, что вокруг пальцев Феор пляшут и мечутся искорки света.

Не прерывая напевной монотонной речи, девушка подалась вперед и кончиком указательного пальца поочередно коснулась сомкнутых век Бобби. Винтер едва не вскрикнула. В тех местах, где влажный палец Феор прикоснулся к коже Бобби, вспыхнуло свечение, изменчивая дымка, непрерывно менявшая оттенки – от ослепительно-голубого до тошнотворно-зеленого, словно краска, которую как следует взболтали в ведре. Феор остановилась, ни на миг не переставая бормотать, вгляделась в это свечение и принялась осторожно чертить пальцем по коже.

Всюду, где она прикасалась, возникало все то же причудливое свечение. Одна за другой, линии аккуратно складывались в узор, который, начиная с глаз Бобби, покрывал ее лицо, шею, расходился по плечам. То была внешне бессмысленная, сложная и асимметричная схема, которая наносилась на кожу девушки с геометрической точностью, словно принимая в расчет контуры ее тела. Светящиеся линии становились шире, истончались, завершались и начинались снова, но ни разу не пересеклись, даже не соприкоснулись, как бы близко друг к другу ни располагала их Феор.

Хандарайка провела ладонью вдоль рук Бобби, под подбородком и над ключицей, над небольшими округлостями груди. То ли полумрак в палатке сгустился еще сильнее, то ли ярче засиял начертанный на коже узор – но все прочее отступило, поблекло. Все, кроме этих светящихся линий и голоса Феор, становившегося громче. Каждый произнесенный слог отдавался эхом, словно хандарайка держала речь с кафедры громадного собора. Даже тело Бобби словно растаяло во мраке, остался лишь узор, паутина сияния, парившая в пустоте. Снова Винтер охватило странное чувство, что во всем этом есть должный порядок, некий смысл, который взывал к ее пониманию из самого хаоса.

Наконец Феор с необычайной торжественностью повернула ладонью вверх правую руку Бобби и прижала ее к своей. Между ними вспыхнул яркий свет, и, когда Феор отняла свою руку, в ослепительном сиянии, которое охватило ладонь Бобби, померкло даже свечение прочих линий узора. Монотонный речитатив Феор взмыл до пределов громкости, звук ее голоса обрушивался на них, как волны обрушиваются на скалистый берег, и в нарастающем реве едва не потонуло единственное слово, которое распознала Винтер:

– …обв-скар-иот!

Глаза Феор вспыхнули отраженным светом начертанного ею узора. Все звуки тотчас стихли, словно кто-то развернул по всей палатке мягкий ковер, и сияние на коже Бобби полыхнуло так ярко, что стало больно смотреть. Винтер ощутила во рту привкус крови – оказывается, она прикусила губу.

А потом стало ясно, что все кончилось. Слепящий свет погас, и напевный речитатив впервые за все время стих. Мгновение Винтер казалось, что в палатке еще царит темнота, но, когда глаза освоились, она поняла, что это всего лишь обычный, приглушенный брезентом палатки дневной свет. Бобби недвижно лежала на полу, и Феор так же недвижно сидела рядом с ней. На какое-то время в палатке все замерло.

Наконец Винтер не выдержала.

– Святые, мать вашу, угодники! – взорвалась она, и собственный крик показался ей чужим. – Яйца зверя, Карис Всемогущий, в зад долбанный! Святой… – на этом запас воздуха иссяк, и к тому времени, как Винтер перевела дух, она уже отчасти взяла себя в руки. – Феор! Что это было? Получилось у тебя или нет? Получилось?

Девушка не отвечала. Винтер на четвереньках подползла к ней:

– Феор!

Она осторожно тронула хандарайку за плечо. Феор повалилась набок, мягко и безжизненно, перекатилась через поврежденную руку и застыла на полу, распластавшись, точно брошенная ребенком кукла.

Винтер оттащила Феор к ее койке и уложила, стараясь не задеть сломанную руку. Глаза девушки были плотно закрыты, а дыхание настолько слабо, что Винтер пришлось нагнуться к самому ее лицу, дабы убедиться, что она все еще дышит.

Что касается Бобби, Винтер не могла определить, изменилось ли как-то ее состояние. Она попыталась заглянуть под повязку, но там собралось столько крови, что почти ничего нельзя было разглядеть, а на более подробное обследование девушка не решилась. По крайней мере, лицо капрала уже не было так искажено болью, и дыхание как будто стало ровнее. Винтер укрыла ее одеялом до подбородка и замерла, охваченная тревогой.

Ей вдруг показалось, что в палатке стало невыносимо душно. Бросив быстрый взгляд на спящих, она выскользнула наружу. И с изумлением обнаружила, что у входа в палатку навытяжку, точно часовой, стоит Фолсом. Он угрюмо откозырял и вопросительно взглянул на Винтер. Она вздохнула.

– Я не знаю, – сказала она чистую правду. – Графф говорит, что… что Бобби не выкарабкается. – У Винтер едва не вырвалось «она». – Я надеюсь, что у него хватит упрямства выжить. Мы сделали все, что могли.

Фолсом кивнул. И, откашлявшись, протянул Винтер сложенный листок бумаги. Девушка с любопытством взяла его, развернула – и лишь тогда вспомнила поручение, которое дала Фолсому, чтобы выставить его из палатки. На листке размашистым ровным почерком был начертан список имен, в основном Винтер незнакомых. Возле каждого имени стояла пометка: «убит», «пропал без вести» или «ранен». Последняя сопровождалась припиской – оправится от раны или нет. Винтер вновь сложила листок и заметила, что список продолжается с обратной стороны.

– Спасибо, капрал, – произнесла она. – Ты можешь идти. Отдыхай.

Фолсом опять кивнул и вперевалку пошел прочь. Винтер огляделась, ища, на что бы присесть, обнаружила пустой ящик из-под галет и подтащила его к входу в палатку. Она и сама предпочла бы поспать, но была чересчур взвинчена, обеспокоена и перевозбуждена, и завтра это могло аукнуться неприятными последствиями. Кроме того, день еще был в самом разгаре.

Сознание Винтер упорно возвращалось к тому, свидетелем чего она стала в палатке, но мысли только скользили по поверхности этого события, отскакивая, точно камушки от глади промерзшего насквозь озера. Закрывая глаза, она до сих пор видела эти голубовато-зеленые огненные линии, парившие в темноте, словно части непостижимо сложной схемы. Казалось почти противоестественным, что после такого зрелища можно просто выйти на солнечный свет и увидеть лагерь, как ни в чем не бывало раскинувшийся вокруг: стойки с оружием, ящики галет, услышать громкие голоса и отдаленное ржание коней. Винтер удивилась бы гораздо меньше, если бы, выйдя из палатки, оказалась в сказочном королевстве, среди драконов и говорящих животных.

Феор… Разум Винтер содрогнулся, трусливо отступая перед этим именем, но она одернула себя. Феор – настоящая колдунья, наатем, или как там еще это можно назвать. Не то чтобы девушка вовсе не верила в колдовство. В Писании часто порицались злодейства, творимые колдунами, и нечестивое якшанье с демонами. Черные священники – один из орденов Истинной церкви – некогда целиком посвятили себя тому, чтобы изничтожать с корнем любые проявления магии. Правда, было это сто с лишним лет тому назад. И тем не менее все знали, что магия где-то существует.

В том-то и соль, что где-то, а не здесь и сейчас. Колдуны и демоны обитают в каких-нибудь дальних странах. Или же в седой древности, где им самое место, вкупе со святыми и рыцарями в сияющих доспехах.

С другой стороны, возможно, для большинства людей Хандар и есть эта самая дальняя страна. Многие ворданаи ничуть не удивились бы, узнав, что в такой запредельной дали существует колдовство, так почему же она, оказавшись здесь, должна удивляться, что столкнулась с ним наяву?

В голову Винтер пришла еще одна мысль: по глубокому убеждению церкви, то, что произошло в палатке, есть не что иное, как дело рук демона, нечистого порождения чернейших бездн преисподней. Феор сама говорила, что ее замысел – ересь, хотя, вероятно, судила об этом с другой точки зрения. Винтер никогда не была особенно набожна, однако годы, проведенные под опекой миссис Уилмор, давали о себе знать, и при мысли о ереси ей становилось не по себе. Она с досадой отогнала это чувство.

«Если все получится… – Винтер едва смела думать об этом. – Если все получится, мне будет наплевать на то, что Феор – нечестивое порождение преисподней. Если только я смогу поговорить с Бобби…» Потребность в этом разговоре ныла в груди тугим мучительным комком. Все изменилось, думала Винтер. Капрал Бобби был для нее другом и товарищем по оружию. Девушка по имени Бобби станет чем-то большим – возможно, сообщницей, – и такая возможность выпустила на волю чувства, которые Винтер давно и прочно загнала в самый тайный уголок своего сердца. При одной только мысли о том, что кто-то, такой же как она, будет знать ее тайну, Винтер испытывала восторг и одновременно ужас.

– Обоз решено оставить.

От неожиданности Винтер едва не свалилась с ящика. Погруженная в свои мысли, она даже не заметила, что рядом кто-то есть. Подняв взгляд, она обнаружила, что на ящике рядом с ней примостилась молодая ворданайка в брюках и свободной шерстяной блузе. Волосы ее были стянуты на затылке тугим узлом, что придавало ей строгий вид, однако сейчас она, видя явное замешательство Винтер, улыбалась.

– Я застала вас врасплох. Извините.

– Я просто… – Винтер осеклась и лишь покачала головой, не вполне доверяя собственному голосу.

– Понимаю, – сказала женщина, и на краткий миг Винтер почудилось, что собеседница знает все: и о ее тайне, и о колдовстве, которое творилось в палатке, – словом, все. – Наверное, – продолжала она, – после боя каждый ведет себя по-другому. Кому-то хочется петь и плясать, пьянствовать или развлекаться со шлюхами, а кому- то просто посидеть. – Женщина тихонько вздохнула. – Даже внизу, у подножия холма, было очень страшно. Могу только представить, каково это было – подниматься наверх.

Винтер кивнула, немного сбитая с толку. Она лихорадочно искала, за что бы ухватиться.

– Вы что-то говорили про обоз?

– Его решили оставить. Видите?

Женщина сопроводила свои слова взмахом руки. Палатки первого батальона стояли недалеко от границы лагеря, и территория, которая вчера служила плацем для строевых занятий, была видна как на ладони. Сейчас там строились солдаты. Судя по увесистым заплечным мешкам, они явно собирались в долгий поход, однако все лошади оставались у коновязей, и обозные повозки тоже никто не спешил отцеплять.

Винтер озадаченно моргнула:

– Что происходит? Мы выступаем?

– Только второй и четвертый батальоны. Полковник сказал, что в минувшем сражении им досталось меньше всего, а потому они с ходу ринутся в новое.

– Новое сражение?

– Полковник спешит на помощь к капитану Д’Ивуару. Очень спешит. Очевидно, мы движемся медленнее, чем планировали.

С этим трудно было не согласиться, помня обо всех задержках, которые преследовали их по пути.

– А как же мы?

– Первый батальон? – уточнила женщина и, когда Винтер утвердительно кивнула, продолжила: – Думаю, вам предстоит заслуженный отдых. Первый и третий батальоны остаются здесь, с обозом и ранеными. – Она оглядела себя и невесело усмехнулась. – И прочим балластом.

Винтер из солидарности изобразила слабую улыбку, совершенно не зная, как себя вести. Женщина задумчиво разглядывала ее.

– Как вас зовут, сержант? – помолчав, спросила она.

– Винтер, мэм, – ответила девушка, вспомнив вдруг об этикете. – Винтер Игернгласс. И на самом деле я лейтенант. – Она так и не удосужилась отыскать лейтенантскую полоску, чтобы заменить ею сержантские звездочки.

– Лейтенант, – повторила женщина. – Прошу прощения. – Она протянула руку, и Винтер осторожно ее пожала. – А я – Дженнифер Алхундт.

Рукопожатие длилось на секунду дольше, чем следовало. И в этот момент Винтер почувствовала кое-что странное – будто из-под кожи собеседницы выскользнуло нечто, струйка невидимой жидкости или газа, которая пробежала вверх по руке, обвила ее, проникая через ткань мундира, затем сквозь кожу, – и впиталась в плоть. Винтер пробрал озноб, и она чуть поспешней, чем требовали приличия, отдернула руку.

– Это ваша? – осведомилась Джен, качнув головой.

Подавляя дрожь, Винтер вынудила себя сосредоточиться.

– Что, простите?

– Палатка, – терпеливо пояснила Джен. – Та, что позади нас.

– А! Да, моя. А что?

Джен пожала плечами.

– Просто любопытствую. Меня всегда изумляли условия, в которых вы, солдаты, ухитряетесь выживать. Четверо мужчин, годами живущих в одной крохотной палатке. У меня, к примеру, отдельная палатка, и признаюсь вам честно, что, когда придет время покинуть это жилище, я нисколько не буду об этом сожалеть.

– Когда мы стояли лагерем у столицы, нам жилось лучше, – сказала Винтер. – У нас было время, чтобы обустроиться.

– Стало быть, вы из ветеранов? – спросила Джен.

Винтер кивнула:

– Нас взяли с собой, чтобы кое-чему обучить новобранцев.

– Интересно. И как, получилось?

Винтер вспомнила сложенный листок бумаги, который вручил ей Фолсом.

– Нет, – произнесла она. – Не очень.

Почему-то эти слова вызвали у Джен улыбку. Она встала, тщательно отряхнула сзади брюки.

– Что ж, сержант Игернгласс… извините, лейтенант Игернгласс, прошу прощения, что отняла у вас время. Уверена, вам и так есть чем заняться.

– Вряд ли, мэм. Разве что поспать.

– Это крайне важное дело, – сказала Джен. – Я пойду, чтобы не мешать. Спасибо, что составили мне компанию.

Винтер кивнула, и Джен широкими шагами двинулась прочь.

«Кто же она такая? – подумала девушка. В столице при Первом колониальном женщин не было, значит, Джен явилась с полковником. – Гражданская служащая? Любовница?»

Винтер пожала плечами и вернулась в палатку. У нее были заботы поважнее.

Винтер развязала узлы, но бинты, пропитанные засохшей кровью, намертво пристали к коже Бобби.

Наверное, стоило бы позвать Граффа, но он, скорее всего, где-то спит. И Винтер еще не знала, что обнаружит, но чем меньше народу будет знать о Феор, тем лучше. Она оглянулась через плечо и убедилась, что хандарайка до сих пор спит.

Бобби тоже спала и выглядела заметно свежее, чем раньше, до того как Винтер ушла из палатки. То, что сотворила Феор, – что бы то ни было – явно произвело благотворное воздействие. Винтер принесла котелок и запас чистых бинтов, пристроила все это на полу рядом с Бобби и полила струйкой тепловатой воды заскорузлую, ярко-алую от обилия крови повязку. Немного размягчив ее, девушка слой за слоем сняла полоски окровавленной ткани, и под ними обнаружилось месиво запекшейся сукровицы. Винтер намочила чистый полотняный лоскут и принялась смывать кровь, стараясь не задеть рану.

Вот только… что-то было не так. С некоторым замешательством, а потом со все возрастающим волнением Винтер водила влажной тряпкой по тому месту, где была кровавая дыра, но пальцы ощущали только гладкую кожу. Полив еще немного из котелка, Винтер вытерла воду – и замерла, не в силах отвести глаз.

Рана на животе исчезла, однако не бесследно. Лоскут кожи неправильной формы, смутно напоминавший звезду, изменился. Он был белого цвета – не уродливо-бледным, как застарелый шрам, не тошнотворно-белесым, как рыбье брюхо, но той чистой ослепительной белизны, которая свойственна мрамору. Винтер даже почудилось, что в нем, как бывает в некоторых сортах мрамора, проскакивают кое-где крохотные искорки – словно кто-то заменил в этом месте кожу Бобби на ее безупречную копию, снятую с мраморной статуи. Винтер осторожно коснулась белого пятна, почти ожидая ощутить гладкий холод камня, – но кожа под пальцами слегка прогибалась, как положено самой обыкновенной коже.

Получилось! Винтер выпрямилась, медленно выдохнула, чувствуя дрожь в плечах от уходящего напряжения. Что бы там ни сделала Феор, у нее получилось. Необычного цвета кусочек кожи – плата более чем умеренная. Винтер, еще не вполне оправившись от потрясения, переводила взгляд с одной спящей девушки на другую. Получилось!

И вдруг на нее навалилась немыслимая усталость. Бросив окровавленные бинты на пол, Винтер достала одну из своих рубашек и кое-как, сражаясь с рукавами и пуговицами, надела ее на безвольно обмякшую девушку. По счастью, грудь Бобби была невелика даже по сравнению с грудью Винтер. Вполне вероятно, что и одной рубашки хватит, чтобы скрыть ее тайну от постороннего взгляда. Графф уже знает, но это не значит, что нужно ставить в известность остальных.

Винтер укрыла Бобби одеялом, еще раз глянула на Феор, а затем рухнула на свою койку. Она заснула мгновенно, и ей ничего не снилось. Ровным счетом ничего. Даже Джейн.

Глава пятнадцатая

На рассвете аскеры начали осторожно наступать, россыпью, пробираясь через баррикады и развалины домов к вор данайским позициям.

Пытаясь выиграть как можно больше времени, Маркус заранее отправил Адрехта с четвертым батальоном на передовые позиции, стянув все прочие силы к храму на вершине холма. Люди Адрехта почти сразу открыли беспокоящий огонь, помешав осторожному продвижению хандараев. Аскеры перестроились, сомкнули ровные, как на параде, ряды и с воинственным кличем ринулись на завалы обломков.

Солдаты четвертого батальона не стали дожидаться приближения противника. Их было слишком мало, да и в любом случае они получили приказ отойти. Сделав выстрел, они отбегали вверх по холму, находили укрытие и перезаряжали мушкеты. Из растянутого строя хандараев загремели ответные выстрелы, но попытка достать назойливых стрелков успехом не увенчалась – люди в синих мундирах были неуловимы, как комары. Со своего наблюдательного пункта на вершине холма Маркус с удовлетворением следил за тем, как наступление аскеров сломалось и их стройные ряды рассыпались. Противник проявлял недюжинное рвение, стараясь нагнать и уничтожить отступающего по развалинам врага.

Этот момент мог бы стать идеальным для контратаки, подобно тем, которые Маркус, столько раз предпринимал вчера, но теперь обстоятельства изменились. На берегу канала ровно выстроились еще два готовых ввязаться в бой батальона. И что хуже всего, у них были еще и пушки – вся четверка «гестхемелей» и два корабельных исполина, наверняка заряженные двойной картечью в предвкушении именно такого хода. Поэтому ворданаи не двигались с места, только силами четвертого батальона продолжая вести беспокоящий огонь, пока хандарайские офицеры, вконец запыхавшись, восстанавливали строй, чтобы продолжить наступление.

В результате всех этих действий Маркус получил пару часов отсрочки, а на подступах к холму там и сям остались лежать мертвецы в бурых мундирах. Впрочем, окончательный итог был более чем предсказуем. Шаг за шагом наступающие цепи аскеров через развалины городка оттесняли солдат четвертого батальона к вершине холма, пока наконец не наткнулись на более серьезное сопротивление. Из обломков глины и дерева ворданаи соорудили оборонительную линию баррикад, за которой высились могучие стены каменного храма. Едва противник подошел ближе, эта линия разразилась огнем, и захваченные врасплох хандараи откатились за пределы обстрела.

Через несколько минут Маркус увидел, что два других батальона аскеров наконец пришли в движение. Как и предсказывал Адрехт, они разошлись влево и вправо, миновали уже опустевшие улицы городка и вышли на равнину, соединившись с флангами и тылом батальона, атаковавшего холм. Теперь эти цепи станут сжиматься, точно клешни скорпиона, и, как только они приблизятся к ворданайским укреплениям, люди Маркуса будут обречены. Им останется только погибнуть или сдаться в плен. А всем было хорошо известно, как искупители поступают с пленными.

К обоим исполинским корабельным орудиям была приставлена толпа обслуги, которая теснилась и суетилась вокруг своих подопечных, словно священнослужители вокруг алтаря. Несмотря на все эти старания, первое ядро пролетело мимо – оно просвистело над храмом и унеслось далеко в залитые водой поля. Второй выстрел, однако, попал прямо в цель, и скоро уже обе пушки обстреливали храм. Перезаряжались гиганты долго и муторно, а потому ядра летели с перерывом в три-четыре минуты.

Маркусу никогда прежде не случалось находиться в каменном здании во время артиллерийского обстрела. Учебный план военной академии подобной темы не предусматривал, поскольку считалось, что такое с будущим офицером в принципе не может произойти: громадные, сложенные из камня замки ушли в прошлое вслед за арбалетом и катапультой. Как бы ни были высоки или широки стены, против доброго осадного орудия не устоит даже самый прочный камень, а значит, обрушить эти стены – лишь вопрос времени. Настоящее современное укрепление больше смахивало на нору, прорытую громадными кротами с аналитическим складом ума, с перекрывающимися полосами обстрела для обороняющейся стороны и покатыми земляными валами, которые должны были отражать пушечные ядра либо поглощать их ударную силу безвредными фонтанами грязи.

Поэтому Маркус оказался совершенно не готов к тому, с каким звоном пушечные ядра бьются о стены – словно храм атаковала свора разъяренных колоколов. Едва раздавался отдаленный грохот очередного выстрела, как прилетевшее ядро ударялось о камень, и от каждого попадания стены сотрясались так, словно все здание раскачивал штормовой ветер. С потолка, из щелей между древними камнями после каждого выстрела сыпалась пыль, и время от времени слышался пугающий треск. Один из солдат принес Маркусу еще теплое пушечное ядро, которое срикошетило вверх и упало среди защитников храма. Ядро было размером с голову ребенка и смято в том месте, которым с чудовищной силой ударилось о камень. Железо вокруг этой вмятины пошло рябью, словно на краткий миг стало жидким.

Маркус вызвал Арчера, который за минувшую ночь успел привести себя в порядок. На груди у него поверх мундира красовался двойной серебряный круг – символ церкви.

– Сколько мы продержимся? – требовательно спросил Маркус.

– Что ж, сэр, – проговорил лейтенант, – я артиллерист, а не сапер, но…

– Не робейте, выкладывайте.

– Слушаюсь, сэр. Я осмотрел стены и уже обнаружил несколько треснувших плит. Положительный для нас момент – то, что эти орудия не отличаются точностью, а потому молотят по всей стене. Отрицательный – это здание изначально не строилось как крепость, и, насколько я могу судить, в нем нет ни распорок, ни внутренних креплений.

Маркус потер двумя пальцами виски:

– И что это значит?

– Как только часть стены рухнет, следом обвалится все остальное. Я бы сказал, что у нас в запасе пара часов. Возможно, что и больше, если повезет, но я бы на это не рассчитывал.

Пара часов. Сейчас никак не позже восьми утра. Маркус робко надеялся продержаться до темноты, но…

Снаружи донесся оглушительный грохот, стены храма содрогнулись, и с потолка опять посыпалась пыль. Маркус в панике глянул на Арчера. К его изумлению, лейтенант улыбался.

– Что это было, черт меня возьми?

– Это? То, чего я, признаться, ожидал, сэр. Конечно, надо бы проверить, но, по моему профессиональному мнению, одно из тридцатишестифунтовых орудий только что взорвалось. Это же старье, сэр, а хандараи обходились с ним не слишком бережно. Удивлен, что этого не произошло раньше.

– Надо отдать должное этим ублюдкам, – сказал Адрехт, – все- таки боевой дух у них на высоте.

Они с Маркусом стояли на втором этаже храма, у окна с давным- давно выбитым стеклом. Обзор отсюда был не так хорош, как со ступеней парадного входа, зато и риска угодить под пушечное ядро куда меньше.

Один отряд аскеров уже тащил с дороги разбитое орудие – вкупе с пушкарями, которых срезало осколками, когда лопнул перекалившийся ствол. По ту сторону реки другой отряд втаскивал второе орудие на переправу – десятка два человек налегали на канаты либо толкали сзади, а еще четверо со всеми предосторожностями двигались впереди всей процессии, ощупью выискивая заполненные илом промоины, в которых могла застрять тяжелая пушка.

Между тем снова открыли огонь «ховитцеры». Им приходилось труднее, нежели корабельным орудиям, поскольку их картечные снаряды были бессильны повредить каменные стены храма. Маркус слышал непрерывный перестук осколков, отлетавших от фасада, но они не наносили никакого урона. Однако просторная открытая площадка первого этажа могла вместить только пару сотен человек, и сейчас там располагались раненые, а также большинство солдат четвертого батальона, отдыхавших после перестрелки в арьергарде. Все прочие пехотинцы, не считая стрелков у окон второго этажа, засели на узкой полоске земли, с трех сторон опоясавшей вершину холма, и укрылись за наспех возведенными баррикадами либо в неглубоких, кое-как вырытых в каменистой почве траншеях. Именно по этой полоске и стреляли «ховитцеры» с переменным успехом.

– Хотя выкурить нас огнем у них вряд ли выйдет, – продолжал Адрехт. – Разве что они намерены устроить осаду по всем правилам.

– Нет, конечно, – согласился Маркус. – Это только подготовка. Погоди немного, и сам увидишь. Ага, вот они!

Цепь бурых мундиров выросла как из-под земли – это хандарайские пехотинцы двинулись в наступление. В грохоте заключительных взрывов Маркус даже издалека различал их воинственные крики. Аскеры благоразумно отказались от всякой попытки сохранить строй и бежали вперед беспорядочной, разъяренно орущей толпой. Маркусу невольно вспомнилось сражение на прибрежном тракте, пугающе тонкая цепь синих мундиров против необъятной орды недавних крестьян. «Ах, если б только у меня сейчас был надежный плотный строй пехоты и с десяток орудий для поддержки», – думал он.

Новые крики возвестили о том, что два других вражеских батальона, которые обошли храмовый холм слева и справа, тоже бросились вперед. «Общая атака – вот что они затеяли. Им наверняка известно, как мало нас тут осталось», – догадался Маркус. Осмотрительный командир сосредоточил бы удар на самом слабом месте в позиции противника, но с таким огромным численным превосходством аскерам оказалось выгоднее принудить защитников храма распылить силы.

Затрещали мушкетные выстрелы – сначала вблизи, когда открыли огонь ворданаи, потом в отдалении, когда аскеры начали стрелять в ответ. Вскоре к этому хору присоединился гулкий грохот пушек Арчера. Их расставили цепочкой вдоль баррикады и зарядили картечью, пополнив поредевшую орудийную обслугу наспех обученными добровольцами из пехоты. Хандарайские пушки – те, что поменьше, – тоже начали стрелять, беря выше, чтобы не зацепить собственную пехоту, а потому их ядра размером в кулак по большей части резво, с переливчатым визгом отскакивали от каменных стен храма.

Маркус был рад видеть, что атака противника захлебнулась почти так же быстро, как началась. Хандарайские офицеры обнаружили, что большинство их солдат, оказавшись перед выбором: бежать сломя голову на плюющуюся огнем, ощетиненную штыками баррикаду или нырнуть в укрытие и кое-как палить из мушкета, предпочли второе. А уж после того, как солдат заляжет в укрытии, выгнать его оттуда почти невозможно, хотя Маркус видел, как кое-где хандарайские офицеры и сержанты неистово жестикулируют, пытаясь справиться с этим нелегким делом. В учебнике тактики ничего подобного не было. Небольшой город, если уж вообще кому-то понадобилось его захватить, окружали и брали в осаду по всем правилам воинского искусства, а городу – после того как осаждающая сторона произведет все необходимые действия – полагалось покорно капитулировать.

– Ха! – воскликнул Адрехт, когда хандарайский офицер, вскочивший на ноги, чтобы отчитать своих солдат за трусость, вдруг завертелся волчком и рухнул наземь, словно его огрели дубиной. – Отличный выстрел! Интересно, кто стрелял – наш или один из них.

– Хочу глянуть, как дела справа, – сказал Маркус. – Проверишь слева, хорошо?

Не дожидаясь ответа, он развернулся и поспешил прочь. Пометавшись по бесчисленным клетушкам, из которых состоял второй этаж храма, Маркус наконец отыскал окно, откуда была хорошо видна правая сторона здания. Ситуация внизу выглядела не настолько оптимистично, как перед фасадом храма. На пологом склоне холма хандараям негде было укрыться, и это косвенным образом прибавило их атаке ожесточенности. Лишенные возможности нырнуть в относительно безопасное укрытие и оттуда перестреливаться с противником, аскеры волей-неволей вынуждены были бежать к баррикадам, пригнувшись на бегу, точно от сильного ветра. Мушкетные пули и картечь косили их десятками, и кое-где наступление захлебнулось, но в других местах хандараи добрались до баррикад и ввязались в отчаянный рукопашный бой.

Маркус выругался и бегом бросился назад, к главной лестнице, на полпути столкнувшись с Адрехтом, который возвращался с другой стороны.

– Слева мы держимся, – сообщил Адрехт, – хотя аскеры подобрались к нашим позициям ближе, чем хотелось бы.

– Справа нужна помощь, – отозвался Маркус. – Там… – Он попытался вспомнить, кто командует правым флангом обороны, и только после со стыдом сообразил, что это должен быть офицер его собственного, первого батальона. После гибели Венса старшим по званию стал Торп, а следующим за ним – Дэвис. – Торп, – закончил он. – Отправим ему подкрепление.

Он выделил полуроту из четвертого батальона и приказал солдатам бегом отправляться на правый фланг. Прибытие свежих сил вопреки численному превосходству противника разом переломило ход боя. Хандараи, которые успели пробиться за баррикаду, сдавались в плен или бежали, бросив на завалах, точно сломанные игрушки, десятки мертвых тел в синих и бурых мундирах. Другие хандарайские батальоны тоже отступали, и солдаты, нипочем не желавшие подняться в атаку, более чем охотно повскакивали на ноги, когда пришло время отступить. Маркус вернулся к своему окну, откуда было хорошо видно, как вражеская пехота перестраивается за пределами досягаемости мушкетных залпов.

Вдалеке поднялся клуб дыма, за которым последовал приглушенный расстоянием грохот, а затем, уже ближе, разорвался снаряд, и воздух наполнился смертоносным пением осколков. Следом громыхнули исполинские корабельные орудия, и на ворданайские позиции вновь обрушился плотный огонь.

Так продолжалось все утро до самого полудня, и солнце, повисшее высоко в небе, превратило поле боя в пылающий ад. Аскеры ровняли ряды, выслушивали крики и зажигательные речи своих офицеров, в то время как за спиной у них грохотали огромные пушки и «ховитцеры», обстреливая «форт» упрямых ворданаев. Затем должным образом воодушевленная пехота бросалась в атаку, и тотчас же все звуки заглушал треск мушкетных выстрелов.

Маркус расходовал свои резервы с бережливостью скупца, тратящего последний золотой, по мере надобности отправляя на позиции не больше полуроты. Эта тактика помогала упрочить линию обороны, но, чтобы закрепить достигнутый успех или же, наоборот, избежать катастрофы, свежая часть неизменно вынуждена была остаться на позиции, а потому три роты четвертого батальона постепенно сократились до двух, а потом и вовсе осталась одна – от силы восемьдесят бойцов. Между тем как здоровые солдаты покидали храм, на смену им прибывали раненые – все чаще и чаще, пока ими не оказался заполнен весь нижний этаж и санитарам не пришлось волочить носилки наверх. Полевые хирурги, прозванные «мясниками», трудились без передышки, и даже едкий густой запах пороха казался Маркусу предпочтительней, чем неизбежная вонь мертвечины. Тела умерших, а также ампутированные конечности тех, кто еще мог выжить или доживал последние минуты, без особых церемоний складывали грудой в углу, чтобы освободить место для новоприбывших.

Два часа, определил по солнцу Маркус. Два часа дня, а горизонт на юге по-прежнему совершенно пуст. Очередное ядро, выпущенное из корабельного орудия, с лязгом ударилось о фасад храма, и капитан явственно ощутил, как неприятно колыхнулись каменные стены. Сколько же ядер запасли хандараи для этих треклятых монстров?

Один из дозорных на крыше – опасная позиция, если помнить о свойстве «ховитцеров» стрелять с перелетом, – спустился доложить, что заметил какое-то движение на юге. Ему показалось, что это всадники. Маркус бросился к окну, выходившему на юг, но либо зрение у него было хуже, чем у дозорного, либо он опоздал. Или же там просто вообще ничего не было. Раздраженный неудачей, Маркус вернулся на свое обычное место. Снаружи одна за другой смолкли корабельные пушки, а это могло означать лишь одно: скоро начнется очередная атака.

У окна дожидался Адрехт. Он приложил все силы, чтобы сохранить невозмутимый вид, но Маркус все равно прочел на его лице упрек. «Или это выдумки моей нечистой совести?» – подумал капитан.

– Нам не продержаться до темноты, – сказал Адрехт. – Храм оказался прочнее, чем мы ожидали, но Арчер считает, что долго ему не выстоять. И если он рухнет…

Он мог не продолжать. Маркус и так чересчур ясно мог представить, как оседают стены и громадные каменные плиты падают прямиком на раненых, которыми битком набит зал первого этажа.

– Мы могли бы вырваться, – продолжал Адрехт. – Выждать, пока не начнется новый обстрел, постараться вывести всех наших с позиций прежде, чем аскеры успеют перестроиться, и пробиться через поля на юг. Там есть проход.

Маркус медленно кивнул. И на сей раз осталось несказанным самое важное. Даже если этот план сработает, пойти на прорыв означает бросить все, что нельзя унести на спине: орудия, припасы, раненых. И сумеют ли они при этом оторваться от противника – далеко не факт.

– Или, – продолжал Адрехт, – мы могли бы сдаться. Надеяться, что аскеры окажутся цивилизованней рядовых искупителей. В конце концов, мы же занимались их обучением. Возможно, они и усвоили, как следует обращаться с пленными.

Маркусу вспомнились костры на улицах Эш-Катариона.

– Вполне вероятно, что у нас не останется выбора. Если я отдам приказ драться, трудно сказать, сколько человек пойдет в бой.

– Да уж. Они совсем измотаны. – Адрехт безрадостно усмехнулся. – На самом деле, хорошо, что у искупителей такая скверная репутация. Бьюсь об заклад, кое-кто из наших давно бы сложил оружие, если б мог быть уверен, что с ним обойдутся по-божески.

Снаружи донесся одинокий щелчок мушкетного выстрела, который очень скоро перешел в непрерывный треск. Минуту спустя в келью ворвался взбудораженный солдат.

– Сэр! – выпалил он. – Капитан, на правом фланге дело худо! Аскеры захватили одну из пушек и прорвались к самой стене. Весь фланг отрезан, сэр!

– В зад мне зверя!

Маркус заколебался, но лишь на долю секунды. Рота четвертого батальона, оставшаяся внизу, была его последним резервом, последним козырем. Пожертвовать ею – и больше ему ничего не останется, кроме как, стиснув зубы, драться до неизбежного конца. «Но если аскеры развернут эту пушку на наши позиции, люди на правом фланге будут обречены! Мои люди, – напомнил себе Маркус. – Первый батальон, Торп и Дэвис».

Адрехт был уже на полпути к двери. Маркус бросился за ним, сбежал, топая ногами, по ступенькам и проскочил через зал, стараясь не смотреть на растущую груду мертвых тел и бесчисленные ряды умирающих. Вместо этого он сосредоточил внимание на горстке солдат в синих мундирах, столпившихся вблизи от выхода. Адрехт добрался туда первым, и через минуту ротный сержант уже кричал, поднимая своих солдат.

Держать речи было некогда. Маркус остановился в дверном проеме, выхватил клинок и бросился вперед. Рота последовала за ним, грохоча сапогами по плитам двора. Их появление было встречено несколькими вялыми возгласами солдат, занимавших позиции в центре, но и эти возгласы стихли, как только стало ясно, что подкрепление спешит не к ним. Маркус, прижимаясь к стене храма, повернул направо. По левую руку от него располагалась баррикада, на которой было так мало защитников, что казалось непостижимым, как ханда- раи до сих пор не захватили ее. Кровавые лужи и полосы отмечали места, где кого-то убили либо ранили и оттащили прочь.

Две пушки Арчера все так же неукротимо грохотали по обе стороны от входа в храм, и Маркус мельком заметил самого лейтенанта – с окровавленным от очередной раны лицом. Всматриваться, однако, было некогда. Крики и пронзительные вопли рукопашной схватки слышались даже сквозь грохот канонады. То и дело спотыкаясь на каменистой почве, Маркус (Адрехт и вся резервная рота буквально наступали ему на пятки) свернул за угол – и оказался перед клубком ожесточенно дерущихся людей.

Хандараи прорвались к орудию, и с десяток аскеров принялись разворачивать его, чтобы вести огонь по ворданайским позициям вдоль стены храма. Солдаты Первого колониального, оказавшиеся поблизости, сразу осознали опасность; десятка два человек с правого фланга и почти столько же из центра уже набросились, работая штыками и прикладами, на аскеров, толпившихся вокруг пушки. Не осталось и намека на организованный бой, на атаки или контратаки – просто беспорядочная свалка, в которой люди колошматили друг друга всем, что подвернется под руку.

Маркусу не было нужды отдавать приказ. Он просто ткнул клинком в сторону свалки, и солдаты четвертого батальона с хриплым воплем ринулись мимо него в бой. С обеих сторон прозвучало два- три выстрела, а потом противники сошлись лицом к лицу, и схватка опять стала рукопашной.

Маркус видел, что это дает им преимущество. Его отряд при всей своей малочисленности превосходил количеством уцелевших ханда- раев, и они постепенно откатывались от захваченной пушки. Еще минута – и они бросятся наутек. И тогда ворданаи выиграют еще несколько минут…

Капитан не мог расслышать криков Адрехта и не сразу заметил, как тот отчаянно машет руками. Он обернулся, глянул на хандарайские позиции – и увидел, что оттуда к месту схватки движется еще одна бурая толпа.

«По меньшей мере рота, – успел отметить он. Очевидно, хандарайский командир разглядел ту же самую возможность, которой вознамерился помешать Маркус, и бросил в бой собственные резервы. – Черт, черт, черт!..»

Секунду спустя вновь прибывшие, выставив штыки, ринулись в драку сомкнутым строем, который, правда, в последний момент распался. поскольку им пришлось преодолевать неровности баррикады. Маркус увидал, как сверкнула в воздухе шпага, которую выхватил из ножен Адрехт. Изящная вещица, припомнил он, – золотая насечка на рукояти, ножны с разноцветным шитьем. Едва Маркус успел подумать, позаботился ли Адрехт о том, чтобы она окончательно не затупилась, как аскеры обрушились на них.

Маркус не мог бы назвать себя искусным фехтовальщиком. В военной академии были студенты, которые с упоением предавались этому занятию, изучая под руководством наставников его старинные разновидности и устраивая на плацу блистательные зрелищные поединки под вежливые аплодисменты зрителей. Маркус помнил отточенную красоту этих поединков, помнил, как соперники скрещивали клинки, нападали и уворачивались с таким изяществом, словно занимались не фехтованием, а танцами.

Весь фехтовальный опыт, которым обладал Маркус, был получен в глухих проулках и нападениях из засады, и все эти стычки не отличались даже подобием красоты. Впрочем, он усвоил пару важных уроков, и главный из них – никогда не сбрасывать со счетов действенность нешаблонного приема. Удар кулаком в живот или пинок в пах, может быть, и не столь изящен, как безупречно исполненный выпад, но так же успешно свалит противника с ног.

В любом случае Маркус сейчас был вооружен отнюдь не тонкой элегантной рапирой из числа тех, что так любили фехтовальные виртуозы академии. Его оружием стала кавалерийская сабля, выпрошенная у интенданта после того, как пару лет назад сломалась в одной стычке уставная офицерская шпага. Тяжелый изогнутый клинок на самом деле предназначался для того, чтобы сражаться в седле, но Маркусу нравилась именно его тяжесть. Эфесом можно было при умелом ударе проломить голову, а сам клинок представлял собой прочных три фута доброй стали.

Выучил он более-менее и еще один важный урок: что делать, когда на тебя нападают несколько человек, – двигаться. Будешь стоять на месте – окружат и зарежут, как цыпленка. Поэтому, когда сразу трое вражеских солдат перебрались через сломанный брус, венчавший самую вершину баррикады, Маркус не раздумывая рванулся вперед, увернулся от штыка застигнутого врасплох аскера и саблей рубанул его наискось по животу, отчего солдат завертелся волчком и рухнул. Прежде чем второй аскер успел опомниться от неожиданности и пустить в ход свое громоздкое оружие, Маркус с силой ударил его в лицо гардой сабли, и тот зашатался, зажимая рукой сломанный нос.

Теперь всюду, куда ни глянь, были бурые мундиры. Маркус рубил и колол наугад, схватил промелькнувшую мимо рукоять мушкета и вывернул его из рук хозяина, только по счастливой случайности блокировал выпад другого штыка и ответил неистовым взмахом сабли, который почти начисто снес хандараю лицо. Каждую секунду он ожидал, что в спину вот-вот вонзится штык. Оглянувшись по сторонам, Маркус разглядел в круговерти синее пятно и стал пробиваться к нему, но увесистый тычок в спину швырнул его практически в объятия еще одного аскера. Почти машинально Маркус направил саблю вниз, и острие клинка, войдя в живот противника, вышло наружу между лопаток. Лицо солдата исказилось в бессмысленном удивлении, и он обмяк, тяжестью своего тела вырвав саблю из руки Маркуса.

Еще один штык мелькнул, вспыхнув отраженным светом, над самым плечом, и капитан бросился в сторону. Удар ногой – видимо, не только Маркус постигал азы фехтования в уличных драках – сбил его на землю. Мир внезапно сузился до десятков пыльных, топчущихся сапог. Маркус увидал впереди просвет и пополз к нему, хватаясь, как за поручни, за чужие лодыжки. Кто-то из солдат глянул вниз, и в землю рядом с ногой Маркуса вонзился, задрожав, чей-то штык, но миг спустя капитану все же удалось выбраться на открытое пространство.

Он перекатился, поднял голову – и, остолбенев, уставился прямо в жерло двенадцатифунтового орудия. Маркусу повезло пробиться на пятачок, где аскеры, захватившие пушку Арчера, готовились воспользоваться своей добычей. Пушка была в паре шагов от него и наведена выше его головы, но Маркус не сомневался, что она заряжена картечью, а стало быть, не имеет особого значения, куда направлено дуло. Маркус припомнил, как выглядела в недавнем сражении полоса обстрела ворданайских орудий, вспомнил трупы, разорванные картечью на такие мелкие клочки, что их и трупами не назовешь. Несуразный аскер, торчавший у орудия, ухмыльнулся, показав полный рот гнилых зубов, поднес зажженную спичку к боку пушки… и замер, с озадаченным видом поскреб ствол. Орудие было целиком покрыто стихами из Писания, выгравированными со всем любовным тщанием, на какое способны добросовестные руки. «Крафворкс» девяносто восьмого года, вспомнил Маркус. Вытяжные трубки…

Он вскочил, подхваченный внезапным, неудержимым порывом, и изо всей силы ударил кулаком в лицо новоявленного артиллериста. У орудия, однако, было еще четверо солдат, и все с мушкетами. Они окружили Маркуса с трех сторон и осторожно двинулись на него. Маркус попытался схватить дуло одного из мушкетов, но солдат отдернул оружие так стремительно, что капитан едва не порезал пальцы о лезвие штыка, а другой аскер замахнулся, целя штыком ему в голову. Маркус сумел избежать верной смерти, только неуклюже отшатнувшись назад, упал навзничь и оцепенело воззрился на четыре сверкающих, неумолимо нацеленных на него острия.

Одно из них внезапно дернулось и отлетело прочь. Через кольцо хандараев прорвался Адрехт, и трое других аскеров развернулись к нему. Адрехт взмахнул шпагой, и… При других обстоятельствах Маркус, наверное, рассмеялся бы, увидев лицо своего товарища. Шпага Адрехта переломилась почти у самой рукояти.

Двое хандараев одновременно вскинули штыки. Третий хотел последовать их примеру, но Маркус схватил его сзади за лодыжку, дернул как следует – и солдат распластался на земле. Адрехт отпрыгнул, уворачиваясь сразу от двух противников. Один штык едва не воткнулся ему в спину, другой зацепил предплечье, прорезав глубокую кровавую рану. Адрехт пошатнулся, теряя равновесие, и привалился к стволу пушки.

Маркус подхватил мушкет сбитого с ног хандарая, попутно наступив на распластавшееся в пыли тело, и вонзил трехгранное лезвие в спину другого аскера. Четвертый противник развернулся было к нему, но Адрехт успел пнуть его ногой, и тот зашатался. Маркус ударом приклада разбил ему пальцы, а потом насадил на штык. И бросился к Адрехту, который зажимал рукой глубокую рану выше локтя.

– Чертова шпага! – простонал Адрехт. – Оружейник, прах его возьми, клялся, что это добрая сталь. Напомни мне прикончить его, если мы когда-нибудь вернемся в Эш-Катарион.

– Поделом, – согласился Маркус. Привалившись спиной к пушке, рядом с Адрехтом, он огляделся по сторонам. Бурых мундиров в поле зрения оказалось гораздо меньше, чем он ожидал, да и те, кто попался на глаза, стремительно удирали. «Неужели мы их и вправду отбросили? Не может быть! – Совсем рядом грохнул орудийный выстрел. Не рокочущий рев обычного залпа, а высокий пронзительный свист разорвавшегося снаряда. – „Ховитцеры“? Так рано?» Аскеры еще не успели отойти от оборонительного рубежа – неточная стрельба собственных артиллеристов нанесет им не меньше урона, чем вор- данаям. Маркус выпрямился, стараясь рассмотреть, что происходит.

Второй снаряд разорвался в отдалении от храма, посреди развалин, от которых двигались в атаку аскеры. Там, где, по всей вероятности, оставались их резервы, офицерский состав, раненые. «Не повезло паршивцам», – мельком подумал Маркус, но тут следующий снаряд лег почти в ту же точку, что предыдущий. И тогда его осенило.

– Маркус, – позвал Адрехт, крепко зажмурившись от нестерпимой боли. – Что там творится, а? Мы сейчас умрем?

– Вряд ли, – ответил Маркус. – Разве что Янус перестарается.

– Янус? – Адрехт осторожно приоткрыл один глаз.

– Полковник. – Маркус помахал рукой. – Он захватил пушки, а это значит, что он захватил переправу. Словом, захватил все.

По всей линии обороны вокруг храма аскеры в панике отступали, обескураженные огнем собственной артиллерии. В основном они хлынули туда, откуда явились, то есть к переправе, – не подозревая, что бегут прямиком в объятья свежих ворданайских сил. Те, что посмышленей, рассыпались, устремляясь в окрестные поля, но и там их, без сомнения, поджидали кавалеристы. Маркус знал, что полковник не склонен ограничиваться полумерами.