Тысяча лет в долг

ПРОЛОГ

Занятия в иерусалимской ешиве[1] «Шомрей-Шамаим» — «Стражи Небес» — подошли к концу. Ешиботники расходились по домам.

Последним покинул помещение Шимон Коэн — вернее, Семен Коган, уроженец Одессы, приехавший в Израиль пять лет назад. Он хотел задать несколько вопросов учителю — раввину Исраэлю Зельцеру. Но так и не решился — то ли потому что еще не сформулировал их про себя, то ли по причине некоторой робости, которую испытывал в присутствии рабби Исраэля. Раввин выжидательно смотрел на него, но Семен пробормотал слова прощания и вышел на улицу.

Послеобеденное солнце хорошо разогрело плиты, которыми уложена была улица, — настолько хорошо, что жар их чувствовался сквозь подошвы сандалий. Он неторопливо побрел по направлению к дому, щурясь от яркого света.

Дома обволакивало плотное облако зноя, в котором переплетались обычные для Старого города звуки — назойливые приглашения торговцев, на всех языках пытавшихся всучить бесконечным потокам иностранцев пестрый и зачастую никому не нужный товар, обрывки музыки, исполнявшейся уличными музыкантами, веселые крики детишек — самых счастливых и беспечных обитателей этого удивительного места.

Семен начал свою учебу в «Шомрей-Шамаим» около полугола назад — через два года после демобилизации и после почти годичных занятий в Бней-Браке у раввина Смилянского, в «русской» ешиве. Он стал учеником раввина Зельцера потому, что мечтал изучать Каббалу, то самое мистическое учение евреев, о котором рассказывают небылицы во всем мире и которое в действительности является глубинной составляющей еврейской религии. А ешива «Шомрей-Шамаим» занималась именно Каббалой, причем куда серьезнее, чем другие. В ешиве Смилянского делали упор на другое — галахические[2] постановления, законы кашрута[3], правила шхиты[4]. Каббале уделялось совсем не много места. К тому же взгляды самого Смилянского были ближе к «литвацким»[5], он считал, что к изучению Каббалы следует приступать в возрасте более солидном, нежели возраст всех или почти всех его учеников. Так что, в конце концов разочаровавшись в учебе в Бней-Браке, Семен переехал в Иерусалим и пришел учиться в «Шомрей-Шамаим». И сразу же понял, что немаловажной причиной его решения было не только стремление познать тайный смысл учения, но и то, что выбранная им ешива находилась в Иерусалиме, в Старом городе. Он полюбил Старый город сразу же — и куда больше, чем все прочие израильские красоты, вместе взятые. Его неповторимость, некоторая сказочность и сегодня действовав так же, как в первый день. Недаром многочисленные туристы воспринимают это место как музей под открытым небом и страшно удивляются тому, что это еще и город, что здесь живут люди, занимающиеся не только обслуживанием иностранных гостей и даже не только служением Всевышнему, но еще и повседневными человеческими делами.

Семен неторопливо шел по узкой улице, то и дело останавливаясь, чтобы пропустить шумные туристические группы (он и сам одно время подрабатывал гидом: стипендии ешиботника мало на что могло хватить) и лениво раздумывал одновременно над вещами, чрезвычайно удаленными друг от друга: о «Книге Залов», изучаемой в ешиве, и о том, где бы пообедать. «Книга Залов», трактат, написанный рабби Акивой бен-Йосефом, повествовал о столь сложном процессе, как «погружение в Меркаву» — странствие души по высшим мирам, именуемым «Чертогами (или залами) Меркавы». Собственно, и вопросы, которые Семен хотел задать, но так и не задал рабби Исраэлю, связаны были именно с этим — как подготовить тело и душу к такому странствию?

Впрочем, как уже было сказано, мысли Семена были заняты и более прозаической проблемой: где бы пообедать. Все хорошо в Старом городе Иерусалима, одно плохо — совершенно негде нормально и недорого перекусить. Кафе рассчитаны в основном на богатых туристов. Так что Семену в промежутках между занятиями приходилось жевать приготовленные дома бутерброды, запивая их кока-колой — для этого он обычно устраивался во дворике Крестоносцев (слева от лестницы Иегуды Хасида, если спускаться к Стене Плача).

Незаметно для себя Семен оказался рядом с синагогой Рамбана.

Он собрался было зайти, но почему-то передумал и рассеянно побрел дальше, по Кардо — восстановленной римской улице, по обе стороны которой тянутся магазинчики с сувенирами, различными религиозными товарами — да такими забавными, что и в музей ходить не надо.

А в конце Кардо — туда тоже любил заходить Семен (впрочем, куда в Старом городе он не любил заходить?) — находится раскопанный дом периода Первого Храма — древность, казалось бы, немыслимая. Во время раскопок археологи случайно пробили дно водосборной ямы и увидели еще большую древность. Оказалось, что дом покоится на остатках сооружения доеврейских времен, когда Иерусалимом еще владело племя иевусеев, когда этот город был основан Шемом, сыном Ноя, — это его Библия называет «Малкицедек, Царь Праведный, служитель Бога Всевышнего».

Двигаясь разморенно и лениво, рассеянно скользя взглядом по привычным камням, Семен оказался — и вновь неожиданно для себя — как раз напротив Музея Иерусалимского Храма, находящегося в Старом городе (в том Иерусалиме, который целиком расположен внутри старинных городских стен). Тут уютно расположился книжный магазинчик, частенько посещаемый Семеном. Здесь можно было найти издания, которых ни за какие деньги не сыскать в другом месте. Да и то сказать: тираж книг по Каббале, не предназначенных для глаз профанов, редко превышает сто экземпляров.

Сегодня он зашел в магазин скорее по привычке: находящиеся в его кармане финансы занимались своим привычным делом — исполнением романсов. Правда, хозяин магазина хорошо знал Семена и частенько давал книги в долг — под запись (таким доверием пользовались у него немногие).

Народу внутри было не густо. Семен скользнул взглядом по золотому тиснению книг, стоявших на полках. Он еще не решил, что именно будет искать и зачем, и поэтому взял с прилавка первую попавшуюся книгу и принялся рассеянно ее листать. Хаим, хозяин магазинчика, приветливо ему кивнул, продолжая неторопливый разговор с другим завсегдатаем. Кроме них в углу, рядом с треугольным столиком на низких ножках, сидел в старом кресле еще один покупатель — в темно-синей вязаной ермолке, — углубившийся в чтение. Его сосредоточенное лицо с крупными — даже несколько грубыми — чертами показалось Семену смутно знакомым. Книга, которую он читал, выглядела старой, в вытертом переплете и с рассыпающимся под пальцами корешком. Перелистывая очередной лист, он уронил его на пол. Лист оказался у ног Семена. Тот быстро его поднял. Поднес к глазам. И едва сдержался, чтобы не ахнуть. На листке значилось: «Человек, наделенный множеством достоинств и страстно желающий узреть Меркаву и чертоги ангелов на небесах, должен следовать определенной процедуре. Он должен поститься несколько дней, положить голову меж колен и распевать гимны и песни, чей текст известен из традиции. Затем ему раскроется то, что внутри, и покои, как если бы он видел воочию семь чертогов и как если бы он шел из чертога в чертог и видел то, что в них содержится...» Он жадно перевернул листок. Другая сторона была пуста. Семен разочарованно взглянул на человека в вязаной ермолке.

— А что дальше? — спросил он. Человек чуть улыбнулся и молча пожал плечами. Семен снова посмотрел на листок, смутился и протянул его соседу. Тот кивком поблагодарил парня, вложил листок на место, закрыл книгу, поднялся и сказал вполголоса:

— Пожалуй, я ее возьму...

Он направился к прилавку. Семен провожал его задумчиво-рассеянным взглядом. Видимо, это была та самая «Большая Книга Залов», которую они по крупице изучали в ешиве. Ему не хотелось изучать по крупице. Он хотел прочесть ее сейчас, немедленно, всю целиком. И...

И сойти в Меркаву.

Между тем счастливый обладатель — будущий обладатель — «Книги Залов» остановился подле хозяина в некоторой растерянности.

— Ч-черт, — сказал он с виноватым недоумением в голосе. — Похоже, у меня кончились наличные. Подумать только: пару пит, чашечку кофе тут, чашечку там... Ну и цены в Старом городе!

Семен тихонько засмеялся. Странно, что у него с этим типом так сходятся мысли: и насчет цен в здешних кафе, и насчет приобретения книги.

— Возьмете чек? — спросил незнакомец с надеждой, и Семен тут же насторожился. Не каждый хозяин рискнет взять чек от незнакомого человека. Чеки без покрытия — вообще проблема в Израиле. Они называются «живыми», потому что ходят от хозяина в банк и обратно (в отличие от чеков нормальных, «мертвых»)...

— Я не принимаю чеков, — категорически заявил Хаим. Семен боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть неожиданную удачу. А словоохотливый хозяин магазина продолжал: — То есть я вам, конечно, доверяю, слов нет, но знаете, какой у меня на счете «минус»? Банк все чеки немедленно забирает за долги.

Мужчина в вязаной ермолке вздохнул с сожалением, развел руками и положил книгу на прилавок.

— Очень жаль, — сказал он. — Давно за ней охочусь. Хотя... — Он улыбнулся. — Ладно, как-нибудь в другой раз. — Он кивнул Семену на прощанье и вышел на улицу.

Хаим взглянул на Семена и, словно оправдываясь, сказал:

— Мало ли что... Откуда я знаю, что это за чеки? Может, он сам в минусе. Чек вернется, иди потом разыскивай...

Семен слушал вполуха. Он подлетел к прилавку как на крыльях. Осторожно перевернул оставленную вязаной ермолкой книгу. Так и есть: «Книга Залов». Он раскрыл ветхий переплет. Мало того, что книга ценная сама по себе, она оказалась еще и настоящим антиквариатом. Этот экземпляр «Книги Залов» был издан в 1588 году в Падуе, в типографии Амнуэлей — итальянского издательского дома, специализировавшегося на каббалистической литературе.

— Сколько же она стоит? — спросил Семен робко.

Хаим уставился в книгу с видимым интересом.

— Что-то я не помню, где ее взял и за сколько... — признался он в некоторой растерянности. — Честное слово, не помню. Странно... Вроде я ее и не видел. Наверное, лежала на полке еще со времен старого хозяина.

— А ты когда купил магазин? — поинтересовался Семен.

— Пятнадцать лет назад, — ответил Хаим. Он взял книгу в руки, пару раз листнул. Немного подумал.

— Давай двести шекелей — и забирай, — решил он. Но, заметив вытянувшееся лицо Семена, тут же поправился: — Хорошо, пусть будет сто пятьдесят.

— Ты можешь ее отложить? — просительно произнес Семен. — Дня через два я обязательно получу деньги. В экскурсионном бюро.

Хозяин магазина только махнул рукой:

— Чего откладывать? Я тебе запишу, когда будут — отдашь. Слава Богу, я тебя знаю не первый день.

— Обязательно. — Семен крепко ухватил книгу. — Через два дня...

— Да ну?! — Хаим засмеялся. — Ну успокоил, а то я бы, наверное, мучился бессонницей. Забирай, забирай, у меня еще есть пара шекелей на хлеб.

Почти бегом Семен отправился к себе на улицу Анана бен-Давида, где он снимал квартиру в одном дворе со старинной караимской синагогой. Когда-то в средние века иерусалимские мудрецы прокляли караимов — чтобы им никогда не удалось собрать миньяна[6] в Иерусалиме. И долгое время с тех пор ни разу не собирался в караимской синагоге миньян: девять человек живут в Иерусалиме, приезжает десятый караим — один из уже бывших умирает или уезжает.

Сейчас то ли проклятие выдохлось, то ли караимы пошли не те — по крайней мере, Семен частенько видел, как они собираются на молитву в свою маленькую, но очень красивую синагогу, где полы устланы коврами, а с потолка свисают медные люстры.

Несколько дней Семен не отрываясь читал «Книгу Залов». Он даже запустил занятия в ешиве. Наконец решил попробовать все, о чем рассказывалось в чудом доставшейся ему книге, на практике.

Семена немного удивило то, что в книге ни слова не было сказано о посте. Помнится, раввин Зельцер говорил о долгом посте и об обязательном погружении в микву... Хотя, возможно, речь шла о чем-то другом. В конце концов, в его руках была старинная книга, подлинная — в этом Семен нисколько не сомневался. Мало ли медитационных методик может существовать. К тому же сам рабби Зельцер признал, что «Книг Залов» несколько, написанных разными мудрецами.

Он нарядился во все белое — как то велела книга: надел белый халат (Семен всегда надевал его в Йом-Киппур), белую ермолку, белые носки (правда, на носках красовалась надпись «Найк», но других не было), брюки, привезенные еще из Союза.

Зажег в комнате купленные накануне благовония. Еще раз прочитал, какую позу следует принять. Выполнил и это правило.

Теперь осталось лишь прочитать необходимые молитвы. Тексты молитв приводились здесь же, рядом с описанием предварительных действий. Прежде чем начать читать их вслух и в нужном ритме, Семен внимательно прочитал ее про себя.

Здесь ему тоже бросились в глаза некоторые странности, касавшиеся приводимых в молитвах имен ангелов.

— Теомиэль... Нахшиэль... — вполголоса повторил он, вслушиваясь в звучание. — Сатриэль... Заафиэль. Странные имена для ангелов...

Действительно, такие ангелы Семену не попадались еще ни в одной книге. По-еврейски эти имена звучали не только непривычно, но даже жутковато: «гнев», «змей», «двойник»... Да и сама молитва...

Семен почувствовал себя неуютно. Впервые ему пришло в голову, что он совершает ошибку. Нужно было либо оставить мысль о медитации, или найти объяснение странностям. После долгого размышления он выбрал второе и успокоил себя тем, что и молитва, и смутившие его имена могли быть записаны не на иврите, а на арамейском языке. Такое вполне могло быть, поскольку многие каббалисты записывали заклинания именно по-арамейски. Он глубоко вдохнул насыщенный благовониями воздух и начал читать.

Молитву следовало прочитать сто двадцать раз. Примерно к пятидесятому Семен почувствовал, что язык повинуется с трудом. Слова сливались в одно бесконечно длинное. И главное — молитва становилась все более понятной, от многократных повторений ее смысл словно проступал, освобождаясь от внешних покровов.

И смысл этот в конце концов ужаснул Семена.

«Я не хочу!..» — хотел он выкрикнуть, но не мог. Словно заведенный повторял он молитву из проклятой книги, уже прекрасно отдавая себе отчет в том, что с языка срываются отнюдь не имена ангелов.

То есть ангелов, но — других, особого рода.

Ангелов-мучителей.

Тех, кого называют «малхей-хабала».

Он чувствовал, что его заклинание изменило окружающее до неузнаваемости. Все вокруг менялось с ужасающей скоростью. Ровные огни свечей, зажженных им перед медитацией, превратились в слабые тусклые точки. Но и они в конце концов были поглощены взявшейся невесть откуда тьмой. Тьма с каждым мгновением становилась все более материальной, густой и тяжелой. Его тело опутывали невидимые сети, прочные и неодолимые, сковывающие движения; ему казалось, что он превращается в гигантскую куколку, плотно окутываемую коконом тьмы.

Семена бил озноб. Его гаснущее, неподвластное более собственной воле сознание дробилось подобно калейдоскопу. Каждая частичка жила самостоятельно, самостоятельно чувствовала боль и страх.

Кокон, спеленавший его, пришел в движение. Кокон начал вращаться — сначала медленно, потом все быстрее.

Он попытался закрыть глаза. Веки не слушались, они застыли, закостенели. И рук он тоже не мог поднять, чтобы хотя бы ладонями закрыть неподвижные глаза, больно распиравшие глазницы.

И по мере вращения кокона, внутри которого находился, он, Семен Коган, неосторожный и любознательный ученик ешивы «Шомрей-Шамаим», терял мысли, ощущения и воспоминания. В какой-то момент он перестал понимать, кто он, где и почему. Это мгновенное чувство было необыкновенно страшным и болезненным. И тогда его слипшиеся, спекшиеся губы разорвались, и отчаянный беззвучный крик врезался в темноту.