Тюдоры. Любовь и Власть. Как любовь создала и привела к закату самую знаменитую династию Средневековья

Пролог Ристалище, Йорк-хаус, 2 марта 1522 года

Празднества по случаю Прощеного вторника[1] были тематическими – посвященными теме сердца. Пульсирующее, беззащитное, пронзенное множество раз – этот символ встречался везде и всюду.

Граф Девонширский и лорд Рус сражались на турнирах в костюмах из белого бархата с вышитым сердцем, поделенным надвое цепью. Вышивку обрамляла надпись «Сердце мое между отрадой и болью». Энтони Кингстон и Энтони Книвет облачались в пунцовый атлас с изображением сердца, окаймленным голубым кружевом и золотой надписью «Мое сердце связано». Одеяние Николаса Дэррела из черного атласа было усеяно сердцами, поверженными наземь или разорванными на куски, а вышитый серебряными буквами девиз гласил: «Мое сердце разбито». Однако наибольшее значение для эпохи имело лишь одно сердце – сердце короля Генриха VIII.

По свидетельству хрониста Эдварда Холла, скакун короля был накрыт серебряным полотном, расшитым золотыми буквами. Его эмблема изображала «израненное сердце мужчины», а девиз гласил: Elle mon coeur a navera[2]. Любящего мужчину возвеличивали чувства к даме, державшей его на расстоянии, – это было старинное пристрастие к возвышающему страданию, которое с давних времен всецело подчинило воображение аристократов Европы. Неудивительно, что в более позднюю эпоху такую любовь прозвали «куртуазной» – то есть придворной. Столь же неудивительно, что Тюдоры – эта цепкая, хваткая, изощренная династия – предались куртуазной любви с особым пылом.

Основатель династии Генрих VII использовал легенды о короле Артуре и рыцарские штампы, чтобы обосновать вступление Тюдоров в королевский клуб. Генрих VIII считал куртуазную любовь оправданием своей весьма бурной брачной жизни. А дочь Генриха VIII Елизавета в конце концов преобразила образ куртуазной любви, чтобы подарить голос своей противоречивой женской монархии.

Ритуал рыцарского турнира с его тщательно отрепетированным боевым спектаклем олицетворял всю пышность тюдоровского двора. В мире, где одним из важнейших атрибутов монарха было королевское «величие», ключевую роль играла культура парадности, подчас доходившей до притворства. Драматизм присутствовал во всем. На пиршестве сама еда была призвана скорее удивлять, чем удовлетворять голод: по залу описывал торжественный круг то запеченный павлин с хвостом из собственных перьев, то мифическое существо «кокатрис» (передняя часть петуха соединялась с задней частью свиньи). Гости с нетерпением предвкушали, какими изощренными фантазиями поразят их воображение на этот раз, и отдавали должное хозяевам возгласами восторга и изумления.

В тот Прощеный вторник, после рыцарского турнира, главный советник Генриха, кардинал Уолси, устроил званый ужин в честь короля, его придворных и послов. Йорк-Плейс (позднее – дворец Уайтхолл), огромное лондонское имение Уолси, являл собой настоящее воплощение роскоши и расточительности. Очевидцы свидетельствовали, что в коллекции Уолси было столько баснословно дорогих гобеленов, что он мог полностью обновлять убранство дворцовых стен каждую неделю. Библейские сцены изображались на них столь же колоритно (во всех смыслах), как и сюжеты античной мифологии; сцены из повседневной жизни – охота и сбор урожая, любовные утехи и игра на лютне – переосмысливались и превращались в безвременные исторические картины. (Величайший гобелен, известный как «Триумф целомудрия над любовью» и восходящий к поэме Петрарки, по иронии судьбы в итоге оказался в коллекции короля.)

Во время трапезы бесконечное разнообразие мясных блюд сменялось изобилием овощных салатов и сыров. В конце концов, на подходе была унылая пора Великого поста, как бы искусно повара короля и кардинала ни умели готовить угрей, вяленую треску, морскую и пресноводную рыбу. Дальше гостей провожали в огромный зал, украшенный ветвями деревьев и дорогими восковыми свечами.

В глубине зала стоял зеленый деревянный замок – одна из тех роскошных причуд, которым суждено прожить всего один вечер и в которых так преуспел двор Тюдоров. Длинные списки королевской отчетности содержат детальные описания расходов на эти короткие, но полные драматизма постановки: на блестки и костюмы, на древесину и плотницкие работы. Всего несколько лет спустя в течение нескольких недель двор восхищался военным оснащением еще одного подобного замка-обманки, с восторгом постановив, что его «невозможно взять натиском, только измором». Современным эквивалентом таких представлений можно считать сценографию театральной постановки или павильон для кинопроизводства[3]. Но происходило это за полвека до того, как на Британских островах, в Лондоне, был построен первый театр. И хотя в церемониях и народных зрелищах того времени преуспевала в первую очередь церковь, для того чтобы принять новую, светскую религию рыцарства, нельзя было придумать лучшей сцены, чем королевский двор.

Замок венчали три башни, над каждой из которых развевалось знамя: на первом было изображено три повергнутых сердца, на втором – женщина, сжимающая в руке сердце мужчины, а на третьем – дама, крутящая мужское сердце в руках. Замок был одной из зрелищных «маскировок», олицетворявших либо опасность, от которой дам нужно спасать, либо само сердце дамы. Дамы, которые защищали крепость, выбрасывая из нее розы, фигурировали и в средневековом бестселлере о куртуазной любви – «Романе о Розе». Три башни замка занимали восемь женщин, одетых в белый атлас с вышитыми золотом именами: Красота и Честь, Милосердие и Щедрость, Постоянство и Упорство, Доброта и Сострадание – именно такими качествами должна была обладать идеальная галантная дама. Такие «живые картины» можно считать домашним эквивалентом рыцарского турнира – той же ареной для соревнований и демонстрации умений – с той только разницей, что главная роль здесь отводилась женщинам.

Перед замком, как комичные карикатуры, стояли еще восемь «дам» (мальчики-певчие из Королевской часовни, разряженные в «индийские» одежды) с такими именами, как Надменность и Ревность, Презрение и Черствость. Они замерли, готовые защищать Château Vert[4]. Потом в зале появились маски: переодетые лорды в золотых шляпах и синих накидках с именами, олицетворяющими рыцарские добродетели: Благородство, Юность, Верность, Учтивость. Их представитель, Страстное желание, был одет «с ног до головы в алый атлас с узором из горящих золотых факелов». Рыцари умоляли дам спуститься к ним, но Презрение и Надменность ответили отказом, и тогда Страстное желание отдал приказ к атаке.

За пределами здания раздались залпы из настоящих пушек, и рыцари обстреляли замок финиками и апельсинами. Дамы нанесли ответный удар розовой водой и леденцами (а у поддельных дам – Презрения и компании – в ход пошли «банты и шары»). Но вот «наконец крепость пала». Презрение и Надменность спаслись бегством, а лорды схватили «благородных дам» под руки и свели их вниз из башен замка, после чего те и другие «вместе исполнили прелестнейший танец». Продуманные па придворного танца соответствовали тщательно спланированным этапам любовной игры, напоминавшим ходы в любой игре на удачу или ловкость. Преуспевающий куртье – будь то мужчина или женщина – должен был демонстрировать мастерство во всем, в том числе в luf talk – галантном языке любви.

Но кто та самая дама, которой удалось на этом замысловатом празднестве пронзить сердце Генриха стрелой любви? Это должна была быть законная жена Генриха, Екатерина Арагонская, с чьей лентой он так часто выступал на рыцарских турнирах. В конце концов, прием был специально организован в честь послов ее королевского дома. Но Екатерина, приближаясь к 40 годам и выходу из детородного возраста, старела понемногу, со степенным благородством, омраченным лишь горьким сознанием того, что она так и не подарила Генриху жизнеспособного сына.

Той дамой могла быть и Мария Болейн, ставшая любовницей короля благодаря своему очарованию и покладистому характеру. И лишь задним числом можно отметить, что на празднестве (и это станет ее первым засвидетельствованным появлением при английском дворе) присутствовала еще одна дама, которая войдет в историю. Брюнетка, отнюдь не слывшая красавицей, но, подобно драгоценному камню, отшлифованная до яркого блеска в юности, которую провела при нескольких европейских дворах. Искусная актриса и меткая лучница, чьи стрелы угодили прямо в сердце Генриха, которая, однако, сама пала жертвой куртуазных причуд.

На исходе вечера гостей ждал пир: кульминация изысканного показательного выступления. Заварные пирожные и цукаты, позолоченные пряники и ароматизированные вина – но сначала актеры сняли маски. Никто из гостей не удивился (как бы искусно они ни изображали изумление) тому, что предводителем лордов оказался сам король Генрих. За маской Красоты скрывалась его сестра, Мария Тюдор. Доброту, как нетрудно догадаться, играла Мария Болейн. Маска Постоянства принадлежала Джейн Паркер, которая вскоре выйдет замуж за брата Марии, Джорджа Болейна, а маска Упорства – их сестре, той самой новенькой при дворе, искусной исполнительнице куртуазного спектакля… звали ее Анна Болейн.